Ниже печатается за подписью А. Майкова и А. Порѣцкаго статья посвященная памяти Цейдлера.
Кто такое этотъ Цейдлеръ? Почему это имя не звучитъ громко? Зачѣмъ нигдѣ мы не встрѣчали похвальныхъ словъ въ честь его заслугъ? Зачѣмъ онъ точно умеръ, не оставивъ по себѣ диплома на званiе почетнаго смертнаго?..
Причина очень простая. Цейдлеръ былъ одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ русскихъ педагоговъ нынѣшняго времени но, не въ силу самозванства на призванie, на которое въ нынѣшнiй вѣкъ такъ падки люди не знающiе куда дѣваться, не въ силу также изобрѣтенныхъ имъ методовъ и написанныхъ проектовъ, не въ силу наконецъ и административныхъ распоряженiй и чинопроизводствъ, нѣтъ, а просто за просто въ силу душевнаго, глубоко искренняго и выcoко-пpoстаго призванiя къ воспитательному влiянiю на дѣтей. Родись и умри Цейдлеръ въ эпоху или въ странѣ высоко-нравственной и правдивой оцѣнки педагоговъ, его имя было бы извѣстно; нo онъ умеръ въ ту эпоху и въ той странѣ, гдѣ, зачастую Богъ знаетъ кто берется за педагогiю, а настоящiе педагоги или безгласны и безжизненны, или дѣйствуютъ въ самой темной и въ самой узкой рамкѣ своего призванiя; гдѣ слѣдовательно безгласенъ и безсиленъ въ извѣстномъ смыслѣ былъ и Цейдлеръ.
Да, Цейдлеръ умеръ въ этой узкой и темной сферѣ дѣятельности: онъ былъ директоромъ московской земской учительской семинарiи, п,ѣнимый только нѣсколькими земскими людьми его близко знавшими, обожаемый юношествомъ, которому отдавалъ свою жизнь; но внѣ этихъ стѣнъ Поливановской школы знали его только тѣ, которые случайно сталкивались съ нимъ на жизненной дорогѣ. Слава и молва не коснулись этой чистой, высоко назидательной жизни.
Въ статьѣ напечатанной нами о Цейдлерѣ есть намекъ на одну изъ отличительныхъ чертъ педагогической его дѣятельности, которая намъ показалась особенно ярко свѣтлою и богатою смысломъ.
Исключать воспитанника изъ заведенiя было для Цейдлера событiемъ двумя сторонами проникавшимъ всю его душу, и на которое онъ рѣшался только послѣ самой тяжелой и долгой душевной борьбы: борьба эта вызываема была двумя вопросами: если не исключить воспитанника, не произойдетъ-ли отъ этого вредъ для остальныхъ? если исключить -- не погибнетъ-ли исключаемый? И поставленный между этими двумя вопросами, Цейдлеръ страдалъ, Цейдлеръ мучался, ибо передъ нимъ вставалъ другой жгучiй вопросъ въ видѣ слѣдующей мысли: "исключить воспитанника значитъ признать его негоднымъ къ исправленiю, значитъ отречься надъ нимъ и передъ нимъ отъ силы воспитанiя, --а имѣю ли я право, могу ли я поручиться передъ Богомъ, что этотъ исключаемый никогда не поправится, никогда не почувствуетъ надъ собою и въ себѣ влiянiя исправленiя, могу ли я предопредѣлить его къ роли негодяя въ жизни?"
И вотъ, если все таки, послѣ долгой и мучительной борьбы, Цейдлеръ на эту мѣру исключенiя изъ заведенiя рѣшался, онъ устроивалъ судьбу этого несчастнaro чуть не съ большею любовью къ нему чѣмъ къ тѣмъ, которые въ заведенiи оставались. Для этихъ онъ былъ всегда и вездѣ болѣе отца роднаго!..
Не далѣе какъ два года назадъ, въ одной школѣ, пришлось по грустной необходимости, испытавъ вcѣ мѣры убѣжденiя и увѣщанiя исключить двѣнадцати-лѣтняго мальчика, подъ влiянiемъ яснаго сознанiя опасности порока (очень извѣстнаго дѣтскаго порока) овладѣвшаго мальчикомъ, для 40 остальныхъ его товарищей. Мальчикъ поступилъ въ другое училище, гдѣ тоже, не смотря на самое кроткое, любвеобильное, такъ сказать, обращенiе съ нимъ, пришлось его исключить, вслѣдствiе того же сознанiя опасности для другихъ; къ тому же мальчикъ принялъ уже oтyпѣвшiй видъ, проявлялъ необыкновенную жесткость, глядѣлъ изъ подлобья, и былъ до нельзя лѣнивъ. Проходитъ годъ. Мальчикъ вдругъ является къ своему прежнему начальнику школы; тотъ смотритъ на него: не тотъ мальчикъ, да и только; глаза глядятъ прямо въ глаза, лицо свѣжее, взглядъ боекъ и уменъ; во всей внѣшней личности что-то развязное и благородное.
-- Что съ тобою сдѣлалось? спрашиваетъ его учитель.
-- Я страсть какъ люблю учиться, отвѣчалъ мальчикъ, и глаза блеснули.
-- Гдѣ же ты учишься?
-- Дома у маменьки.
-- А маменька гдѣ?
-- Въ кухаркахъ она.
-- Кто же тебя учитъ?
-- Хозяйскiй сынъ учитъ, славно учитъ; онъ самъ въ университетъ готовится, недавно пpiѣxaлъ изъ губернiи; славный человѣкъ, очень любитъ меня, и знаете, что и я его очень люблю. Я хочу въ гимназiю.
-- Ну, полно, гдѣ тебѣ въ гимназiю, надо латынь знать...
-- Я учусь и латыни, поступлю ужъ, увидите поступлю.
Черезъ 6 мѣсяцевъ мальчикъ явился уже гимназистомъ.
Оказалось, что хозяйскiй сынъ, двадцати-лѣтнiй молодой человѣкъ, изъ сожалѣнiя къ этому мальчику, взялся его учить, развивать и въ тоже время принялся за его нравственное исправленiе. Вѣроятно этотъ юноша былъ въ душѣ педагогомъ, и въ тайникѣ ея скрывался тотъ чудный, великiй даръ всматриваться въ душу, познать ее, полюбить, заставить себя полюбить, и затѣмъ воспитывать!
А вотъ и другой случай, котораго я былъ очевидцемъ. Въ одномъ заведенiи директоръ проситъ своего начальника исключить одного воспитанника: начальникъ не соглашается, но призываетъ 13-ти-лѣтняго мальчика и говоритъ ему: "вотъ чтo, милый мой, ты дурно ведешь себя, дурно учишься; директоръ проситъ тебя исключить. Если это сдѣлать -- ты можешь пропасть, и мать твоя будетъ несчастна. Я подожду, а даю тебѣ два мѣсяца срока; подумай хорошенько, постарайся исправиться; если исправишься, то мы тебя оставимъ; если не исправишься, то нечего дѣлать, придется тебя исключить".
Черезъ два мѣсяца этотъ мальчикъ былъ одинъ изъ первыхъ и лучшихъ учениковъ училища.
Къ чему мы приводимъ эти случаи?
А для того чтобы, такъ сказать, оживить и запечатлѣть въ памяти представленiе объ этомъ страшномъ педагогическомъ вопросѣ иcключeнiя дѣтей изъ учебнаго заведенiя.
Случаи, нами сейчасъ разсказанные повторяются вездѣ и повторяются часто: они доказываютъ, что мы ничего не можемъ предрѣшать объ участи нравственной мальчика или дѣвочки во все то время пока длится перiодъ развитiя и воспитанiя юношества; они доказываютъ, что если мы, зная, что рѣшить вопросъ о негодности дѣтской натуры къ исправленiю невозможно, и въ тоже время все-таки рѣшаемъ его необдуманно и легко, то принимаемъ на себя тяжелую отвѣтственность: вмѣсто хозяйскаго сына -- хорошаго, честнаго, нравственнаго, этотъ изгнанный два раза мальчикъ, таившiй въ себѣ зародышъ и добра и способностей, могъ бы встрѣтить негодяя, попасть под его влiянiе, развиться въ сферѣ этого дурнаго влiянiя, и погибнуть какъ погибаютъ многiе, исключаемые изъ учебныхъ заведенiй за дурное поведенiе. Они доказываютъ наконецъ и то, что исключаемый мальчикъ есть тотъ именно, кто всего болѣе нуждается въ уходѣ за его нравственною личностью, и что слѣдовательно Цейдлеръ былъ правъ, когда заботился пристраивать этихъ-то въ жизни съ большею любовью къ нимъ, чѣмъ къ роднымъ дѣтямъ.
Нo вотъ и другой случай. Недавно одного мальчика выгнали изъ одной гимназiи за то что онъ прошибъ голову другому мальчику, и не смотря на то что ушибъ былъ не опасенъ, мальчикъ былъ все-таки исключенъ. Другой случай: мальчика привозятъ въ гимназiю изъ глуши провинцiи; онъ убѣгаетъ изъ семинарiи, томимый тоскою по дому; его возвращаютъ и исключаютъ. Мальчикъ остается въ Петербургѣ одинъ, безъ семьи, безъ друзей, безъ нравственной и матерiальной помощи. Оба плакали и горько плакали, когда сидѣли въ карцерѣ, и еще горче заплакали когда, свершился надъ ними грозный приговоръ исключенiя.
Но какое исключенiе? ИсключенiесъзапрещенiемъбытьпринятымъповсейРоссiивъкакоебытонибылоучебноезаведенiеведомстваминистерстванароднагопросвѣщенiя!
Вотъ чтó ужасно!
Вотъ гдѣ встаютъ одинъ за другимъ самые жгучie, самые затрогивающiе душу вопросы.
Почему мальчикъ, исключенный изъ одной гимназiи за шалость и дурное поведенiе, вслѣдствiе случайнаго стеченiя обстоятельствъ, изъ которыхъ главнѣйшее, можетъ быть, отсутствiе для этого мальчика педагогическаго влiянiя лично на него, не можетъ оказаться въ другой гимназiи однимъ изъ лучшихъ -- опять же вслѣдствiе случайнаго стеченiя другихъ обстоятельствъ, при которыхъ онъ могъ бы сдѣлаться однимъ изъ лучшихъ воспитанниковъ, подпавъ хорошему на него влiянiю извѣстной личности?
Кто ручается за то, что прежде исключенiя мальчика изъ гимназiи, истощены были всѣ другiя средства на него повлiять, что приговоръ произнесенъ былъ послѣ долгаго и тщательнаго изслѣдованiя его нравственной личности и ея отношенiй къ окружающему его мipy другихъ личностей?
Кто можетъ сказать, что именно въ ту минуту, когда приговаривается мальчикъ къ исключенiю, послѣ сдѣланнаго имъ проступка, не наступаетъ въ немъ та критическая минута, которая можетъ произвести нравственный переворотъ во всей его нравственной природѣ, и что вслѣдствiе этого, неумолимое исполненiе надъ нимъ приговора исключенiя можетъ переворотъ этотъ направить къ худшему, а кроткая снисходительность и уходъ за его нравственною личностью, на oбopoтъ, къ лучшему?
Указанные выше случаи доказываютъ, что исключенiе мальчиковъ изъ гимназiй можетъ произойти вслѣдствiе дѣтскихъ шалостей, и что во всякомъ случаѣ оно въ полной зависимости отъ случайнаго воззрѣнiя той или другой личности на тотъ или другой случай? Не является ли эта мѣра ужасною и потому, что шалости вообще въ мальчикахъ суть ничто иное какъ проявленiя ихъ возраста во-первыхъ, а во-вторыхъ и довольно часто -- натуры прямой и открытой, всегда, слѣдовательно, доступной впечатлѣнiямъ извнѣ; тогда какъ натуры хитрыя, скрытныя, но испорченныя и дурныя, могутъ, не проявляя себя въ шалостяхъ, казаться лучше первыхъ, не подвергаться исключенiю изъ школы, и вредить своею скрытною безнравственностью сто разъ больше мальчиковъ творящихъ величайшiя шалости?
Наконецъ, когда знаешь, что исключенiе мальчика изъ заведенiя предоставлено полному произволу его прямаго начальства, и не можетъ быть контролировано, можно ли допустить, чтобы дѣйствiе этого произвола распространялось внѣ стѣнъ этого училища, клеймило позоромъ мальчика на полъ-дорогѣ его воспитанiя, вооружало его противъ педагогической власти со всею силою и страстью юнаго возраста, рисовало ему эту власть въ образѣ неумолимо мстящаго, вездѣсущаго и вѣчнаго дракона, и обязывало всѣ гимназiи, всѣ училища признать его негоднымъ воспринимать перевоспитанiе, то-есть въ сущности признать себя самихъ неспособными сдѣлать хорошаго человѣка изъ мальчика исключеннаго начальствомъ одной гимназiи?
Вотъ мысли невольно просящiеся подъ перо въ ту минуту, когда узнаешь о случаяхъ вышеприведенныхъ и о той мѣрѣ, вслѣдствiе которой мальчикъ исключенный изъ одной гимназiи не можетъ быть принятъ въ другой.
На эти вопросы какой можемъ мы получить отвѣтъ?
Гимназiй слишкомъ мало, а кандидатовъ въ гимназiи слишкомъ много, чтобы можно было держать дурныхъ, когда столько есть и безъ нихъ желающихъ поступить, которые все-таки и весьма часто не попадаютъ въ число гимназистовъ.
Вотъ единственный отвѣтъ, который мы можемъ получить.
Но удовлетворителенъ ли этотъ отвѣтъ, вотъ въ чемъ вопросъ.
Нѣтъ, онъ намъ кажется неудовлетворительнымъ, потому 1) что никто, какъ мы сказали, не можетъ поручиться за то что исключаемые суть именно худшiе изъ дурныхъ; 2) исключенiе происходитъ въ такомъ возрастѣ, когда нельзя произносить безапелляцiоннаго приговора надъ личностью мальчика; 3) недостатокъ гимназiй и избытокъ желающихъ въ нихъ поступать не извиняетъ и даже не смягчаетъ положительной жестокости самой мѣры исключенiя, ибо тотъ кто выгоняется есть извѣстная намъ, уже опредѣлившаяся личность, сознательно приносимая въ жертву идеѣ, тогда какъ тотъ, кто можетъ поступить на мѣсто изгнаннаго, -- до той минуты, пока первый не изгнанъ, -- для насъ личность скорѣе неизвѣстная и неопредѣленная; мы перваго губимъ навѣрно, не зная, благодѣтельствуемъ ли мы второму; и 4) наконецъ, вышеизложенное соображенiе все же не объясняетъ намъ, почему мальчикъ изгнанный изъ одной гимназiи долженъ быть одновременно изгнанъ изъ всѣхъ остальныхъ?
Нѣтъ, лучше, кажется намъ, открыть десять лишнихъ гимназiй, чѣмъ выгонять изъ нихъ мальчиковъ за шалости, подъ предлогомъ, что ихъ мѣсто займутъ другiе.
Куда ни заглянешь, приходишь къ убѣжденiю, что ни въ чемъ въ нашей жизни мы такъ не нуждаемся, какъ въ педагогахъ и въ педагогикѣ, на твердыхъ началахъ основанной. Наши педагоги -- это счастливыя или несчастныя случайности; это не сословiе людей, какъ въ другихъ государствахъ, самостоятельно и издревле живущее въ силу государственной и общественной необходимости, и черпающее свою силу и свою дѣятельность изъ народной жизни, они просто начальство; попадетъ у насъ мальчикъ къ педагогу представителю счастливой случайности -- хорошо, попадетъ къ представителю несчастной случайности -- дурно; и вотъ, если среди этого шаткаго въ своихъ основахъ и шаткаго въ своихъ личностяхъ мipa мы встрѣчаемъ вдругъ такое страшное положительное начало, въ силу котораго мальчикъ изгоняемый изъ школы за шалость лишается уже возможности поступать въ другую, то невольно устрашаемся всего чтó можетъ быть послѣдствiемъ такого начала, которое, независимо отъ того что оно жестоко и несправедливо, поражаетъ и потому что, повидимому, вовсе не согласуется съ коренными недостатками нашего педагогическаго мipa.
Воспитанiе вообще при самыхъ лучшихъ условiяхъ его быта -- дѣло безконечно трудное; сколько разъ оно труднѣе еще тогда, когда этихъ благопрiятныхъ условiй въ педагогическомъ мipѣ нѣтъ, понятно всякому. Но когда при этомъ всѣ извѣстныя административныя внѣшнiя мѣры подчиняютъ судьбу воспитательнаго дѣла произволу въ строгости, тогда является серьозная опасность, заключающаяся въ разобщенiи юношества съ воспитывающимъ его началомъ.
Строгость, исходящая изъ любви къ воспитаннику и изъ пониманiя педагогическаго призванiя есть удѣлъ воспитывающаго человѣка; когда же она является въ какой либо общей административно-педагогической мѣрѣ, или въ цѣломъ учрежденiи, и вызвана чисто отвлеченнымъ, такъ сказать, бюрократическимъ принципомъ, она перестаетъ быть строгостью и дѣлается проявленiемъ чистаго произвола и отсутствiя любви къ юношеству.
Безъ этой любви и внѣ этой любви нѣтъ воспитанiя. Любовь эта проникаетъ строгость, любовь эта обязываетъ къ снисходительности; и сказать гдѣ долженъ быть предѣлъ этой любви въ воспитанiи никто не можетъ, ибо все воспитанiе заключается въ безконечно разнообразныхъ проявленiяхъ любви воспитателей къ безконечно разнообразнымъ природамъ воспитанниковъ.
Мальчикъ изгнанъ изъ гимназiи.
Допустимъ, что онъ былъ изгнанъ педагогомъ, испытавшимъ надъ нимъ всѣ опыты любви къ своему призванiю, къ юношеству вообще и къ этому юношѣ въ особенности.
Спрашивается: неужели изъ тысячъ проявленiй этой же любви въ другихъ педагогахъ не найдется ни одного, которое могло бы изъ выгнаннаго мальчика сдѣлать хорошаго человѣка, и та мѣра, которая прямо этому опыту запрещаетъ имѣть мѣсто по всей Poсciи, не означаетъ ли она, что она отвергаетъ силу этой любви, и слѣдовательно, какъ не заключающая въ себѣ любви, -- является жестокою?
Нѣтъ, жизнь такихъ людей какъ Цейдлеръ, посвященная на воспитанiе во имя любви къ русскому юношеству и къ русскому нapoдy, не должна, кажется намъ, быть безмолвною тогда, когда кругомъ насъ жизнь общества создаетъ тѣ жгучiе вопросы, изъ за которыхъ эти люди, хотя и непримѣтные при жизни, боролись въ потѣ лица своего, и изъ за которыхъ быть можетъ преждевременно умирали.
Жизнь Цейдлера, оплакиваемая немногими, говоритъ намъ: любите, любите безконечно юношество; все чтó любовь къ нему велитъ дѣлать, -- дѣлайте, не бойтесь; всего чтó этой любви противорѣчитъ, -- не дѣлайте и бойтесь это дѣлать, ибо рано или поздно само общество потерпитъ вредъ тѣхъ педагогическихъ опытовъ, гдѣ отсутствуетъ любовь!
И вотъ, прислушиваясь къ этому голосу, мы, съ уваженiемъ относясь къ вѣдомству, которому ввѣрена большая часть нашего воспитанiя общественнаго, дерзаемъ сказать: отчегонеотмѣнитьзапрещенiеисключаемымъизъодногоучебнагозаведенiявѣдомстванароднагопросвѣщенiяпоступатьвъдругiя?
Кто можетъ знать, сколько спасенныхъ будетъ для общества юношей хотя бы этимъ путемъ?
А если ужъ это рѣшительно нельзя сдѣлать, то отчего бы, опять же прислушиваясь къ поучительному голосу Цейдлера, не замѣнить исключенiе учрежденiемъ, въ вѣдѣнiи одного лучшаго педагога въ губернiи, исправительныхъ классовъ, куда мальчики, приговариваемые къ исключенiю, переводились бы для особенно тщательнаго и любовью проникнутаго за ними ухода, съ тѣмъ чтобы послѣ возвращаться въ гимназiи?
Но чтобы такie классы не могли обратиться въ исправительныя роты, а напротивъ, могли бы существовать съ пользою -- ихъ надо было бы поручать такимъ людямъ какъ Цейдлеръ. Но, увы, этихъ личностей немного, и вотъ почему потеря для общества такой личности, какою былъ Цейдлеръ, есть потеря чувствительная.