Обе пьесы имели бешеный успех; смех, браво, букеты, вызовы приветствовали эти две утонченные фантазии двух первоклассных поэтов: Pierrot posthume, -- Теофиля Готье и Fourberies de NЙrine, -- Теодора де Банвиль. Первую из этих пьес нашли прелестно веселой. Мадам д'Агрель, Коломбина в короткой юбочке, с декольтированными красивыми руками и шеей, была божественна в своем наивном и коварном лукавстве. Брат ее Андрэ, пожертвовавший своими белокурыми усами, устроил себе голову Пьерро с помощью белой штукатурки и задрапировался в широкую белую одежду. Один из друзей, Ренэ Казаль, тонкий гибкий и крепкий, ловко носил узкий пестрый костюм Арлекина.
Муж, мосье д'Агрель, взял буфонскую роль доктора, облачился в черное пальто с белым отложным воротником и остроконечную шляпу, что дало злым языкам повод говорить, что он мог бы остаться в этом головном уборе, не ощущая стеснения от своих украшений. Сверх того, он был горбат и безобразен, но с лицом, искрившимся злым умом.
Во все продолжение пьесы на сцене и за кулисами он по-видимому находил превосходною фамильярность, которую допускала Арлекину его роль влюбленного в Коломбину. За ужином он уронил салфетку и, наклонившись, чтобы поднять ее, увидал ноги своей жены, прижатые к ногам Ренэ Казаль. Спокойно поднял он свой бокал и выпил за их здоровье. Потом рассыпался в комплиментах Пьерро, мысленно находя его жалким паяцем, так как он знал, что благодаря посредничеству молодого человека, брата Люсьенны и друга Казаля, и его дерзкому сообщничеству, влюбленные встречались вне дома, а дома имели в нем сторожа и покровителя своего преступления.
Мосье д'Агрель был страстно и свирепо влюблен в свою жену, влюблен до того, что простил ей уже дважды. Он презирал изящное и вероломное создание, но до сих пор не мог обходиться без него и, вымаливая любовь, ласки, божественную ложь, которую она нисколько не стыдилась ронять с своих розовых уст, он испытывал унизительную и мучительную радость Тантала, когда обнимал низкое и прекрасное создание, призрачное опьянение, оставлявшее на следующий день такой горький вкус; ибо в конце концов, он не мог не знать, что Люсьенна лгала ему, и что терпеть -- это значит лишь все больше унижать себя.
Но он любил! Эта любовь также была из тех, которые в самый неожиданный момент превращаются в желчь, отравляющую сердце, в смертельный яд для того, кто любит, и для тех, кого он ненавидит. И он ненавидел Люсьену столько же, сколько он ее любил, так же как Ренэ Казаля и сводника Андрэ -- он желал бы видеть их умирающими позорною смертью.
Почему ни недоверие, ни подозрение в измене никогда не приходили на ум заинтересованным лицам? Необъяснимо! Над мосье д'Агрель смеялись: он был горбун, плешивый, пузатый, жирный. Женщины называли его уродом. Мужчины обвиняли его в том, что он покладистый муж, и в самом деле, особенно в этот вечер, он вовсе не имел страшного вида.
Его сосед справа в костюме Скапена из Fourberies de NЙrine, старался подпоить его. Мосье д'Агрель приметил это и, взглянув на красивую мадам д'Эскар, в костюме Нерины, подметил ободрительный взор, брошенный ею на Скапена, ее поклонника. Правда, она была закадычной подругой Люсьенны, и все были в заговоре против него. Он посмотрел на гостей, мужчин в черных парах, женщин в роскошных туалетах подобных ароматному цветнику роз, белых гвоздик, васильков и гроздьев розовых персиковых лепестков. У всех глаза горели весельем, порожденным легким опьянением шампанского.
Он велел открыть окна в парк, ссылаясь на жару; снаружи прелестный голубой сумрак; луна феерическим светом озаряла бархатистые лужайки, аллеи, блестевшие как стекло, большие белые лилии, призрачные деревья с таинственною листвою и воду речки, извивавшейся по парку, подобно змее с серебряною чешуею, подернутою живою матовою рябью.
-- Как славно должно на воздухе! -- заметил кто-то.
-- А на воде еще лучше! -- предложила одна из дам.
У пристани стояли лодки; по знаку мосье д'Агрель, явились слуги с железными факелами, в которых горел спирт, а музыканты, поместившись невидимками под старыми деревьями, заиграли прелестное напутствие этомu ночному плаванию при луне.
Гости уселись группами. Мосье д'Агрель оставил свою большую лодку одним актерам: Пьерро, Коломбина и Арлекин вошли в нее, и он любезно подавал им руку. Когда явились Скапен и Нерина, он поколебался: слишком большая тяжесть... рискованно... Они настаивали: всем вместе будет так весело! Он повторил:
-- Все вместе!.. Так весело!
И, после краткой нерешимости, дал им усесться, и сам последним вскочил в лодку. Андрэ взялся за весла; Нерина и Скапен сидели на скамейке рядом, и рука Нерины, схваченная Скапеном, скоро исчезла под его полосатым плащом. На носу, лениво раскинувшись на подушках, мадам д'Агрель сидела в томной позе. У ног ее сидел Ренэ Казаль и смотрел на нее. Она притворилась, что ей холодно, закуталась в свой плащ, который покрыл ее всю и скрыл плечи и руки Арлекина. Мосье д'Агрель догадался, что он обнимает ее, он отвернулся и стал смотреть на голубую, мерцающую воду, на парк, подернутый легкой дымкой, проницаемый бледным светом луны. Сидя на корме, в своей черной одежде судьи, бесстрастный, он притворялся, что ничего не примечает и прислушивается к замирающим звукам скрипок и флейт.
Из соседних лодок доносился смех; их окликали, за ними плыли следом, и Андрэ, белое привидение в кафтане Пьерро, усиленно греб; его насмешливые глаза, подобно надоедливым мухам, преследовали лицо мосье д'Агреля. Вдруг он услыхал заглушенный томный вздох; и этот предательский вздох испустили не Нерина и Скапен, а Арлекин и Коломбина. Мосье д'Агрель спокойно нагнулся вынул спрятанный у него в рукаве штопор и бесшумно и легко вонзил его в пробку, которую он сам загнал в дно лодки, где была просверлена дыра величиною в пятифранковик. Он обернулся к следовавшим за ними в отдалении лодкам и убедился, что они плыли по средине течения, недалеко от места, где были опасные водовороты. Тихонько вытащил он пробку. Вода предательски хлынула в лодку, смочила ноги сидевших в ней, потом спину Арлекина; лодка незаметно погрузилась до бортов; прошло несколько мгновений ужасных криков, безумных движений поглощенных в водовороте ледяных струй реки. И все стихло.