Маргерит Поль - Заколдованный сад

Поль Маргерит

Заколдованный сад

Перевод Е. Перемежко-Галич, В. Балахонов

-- Я нахожу, -- проговорил, обращаясь ко мне, де Венс, грея у огня свои холодные, длинные и тонкие, как у женщины, руки, такие холодные, что они от жара не согревались, а только краснели, -- я нахожу, что помещения, в которых живут люди, наполнены какою-то особою, личною их атмосферой; в них как бы витают в невидимых атомах, в незаметных испарениях, частички человеческих душ. Только этим объясняю я то странное неприятное ощущение, которое испытываем мы, нервные люди, входя в жилища даже не обитаемые, принадлежавшие когда-то людям несимпатичным нам по духу, людям другой, чуждой нам породы или же тем субъектам, к которым мы могли бы относиться враждебно и недружелюбно...

Произнося эти слова, де Венс пристально глядел на меня своими странными, блестящими, ярко-синими глазами.

-- Вот тебе доказательство того, что я не ошибаюсь, -- проговорил он. -- Ведь ты согласен с тем, что нам плохо спится в гостиницах? И не боязнь воров лишает нас сна. Нам просто не спится от сознания, что многие незнакомцы жили до нас в этих самых комнатах, спали на одной и той же постели, ступали по одним и тем же коврам, вытирались одними и теми же полотенцами. Вид какой-нибудь позабытой шпильки или пуговицы от жилета, найденной в ночном столике, так неприятно действует на нас, что нам начинает казаться, что мы ошиблись комнатою и что вот-вот дверь отворится и кто-нибудь войдет к нам...

Де Венс продолжал говорить, стоя у окна, на сером фоне которого рельефно выделялся высокий тонкий силуэт молодого человека, казавшийся мне еще тоньше от его черного костюма. Со дня смерти его жены, умершей три года тому назад, мой приятель не оставлял траура.

-- Никогда не чувствовал я так сильно влияния незнакомой мне обстановки, -- продолжал он, -- как в те зимы, во время которых болезнь моей бедной жены заставляла нас перекочевывать из Ниццы в Алжир, из Алжира в Палермо, из Палермо в Канны. Нам приходилось устраиваться в виллах, ежегодно сдаваемых выздоравливающим или же умирающим космополитам; их банальная роскошь все-таки напоминала нам меблированные комнаты. Виллы эти, по расположению своих веранд, построенных на итальянский лад, по своим большим, широко раскрытым окнам, через которые врывались целые потоки ярких солнечных лучей, походили скорее на санатории для больных, нуждающихся в солнце и тепле. Особенно ярким сохранилось во мне воспоминание об одном доме и цветущем саде, которые, на мой взгляд, были положительно заколдованы. Воздух, которым мы там дышали, вредно отзывался на нас, он точно околдовал наши сердца, в нем носилась какая-то сладостная истома, парализовавшая нашу волю. Он действовал на нас так, как действует на людей, живущих в лесных чащах, злокачественная малярия. Только впоследствии понял я причину этого странного состояния.

Проговорив это, де Венс в продолжение нескольких минут глядел молча на огонь. Затем он продолжал;

-- В ту далекую уже зиму по предписанию докторов мы должны были отправиться в Канны. Наш выбор не мог остановиться ни на одной из тех вилл, что указывал нам хозяин нашей гостиницы, которому мы поручили найти подходящее для нас помещение. Ни одна из них не отвечала нашим требованиям. Мы собрались было вместо Канн поселиться в Сан-Ремо или в Неаполе, но случай решил иначе. Мы проехали, катаясь с женою по городу, мимо большого огороженного сада, в глубине которого между верхушками тенистых деревьев выглядывал фасад старинного дома, стены которого были почти сплошь покрыты плющом. На фасаде значилось, что дом "сдается". Я позвонил у глухой изгороди, сделанной из кусков толя и скрывавшей от глаз прохожих сад виллы. Старый хромой садовник, явившийся на мой звонок, отпер нам калитку сада. Откуда и почему являются у нас неожиданные симпатии и антипатии к совершенно незнакомым людям? Взглянув на садовника, я сразу почувствовал к нему неопределимую антипатию и какое-то скрытое недоброжелательство. У старика был какой-то надутый, злой вид; видимо, он был недоволен нашим появлением, недоволен тем, что его потревожили. Впрочем, он молча пошел впереди нас с очевидным намерением обойти с нами дом. Войдя в сад, я сразу почувствовал, что вокруг меня в воздухе витает что-то особенное, что-то сверхъестественное. В саду росли одни только розы; бесчисленные, яркие, прекрасные, они цвели там благоухающими массами. Куда ни взглянешь -- розы и розы, тут целые снопы этих дивных цветов, там целые каскады из них. Розы вились по стволам деревьев и, перекидываясь с одной древесной ветки на другую, образовывали как бы висячие цветущие мосты. Они росли в беспорядке причудливом, оригинальном, гармоничном. Часть сада представляла из себя нерасчищенный лес, где розы белые, красные, розовые и светло-палевые цвели тысячами. Светло-желтые розы, освещенные ярким солнцем, светились, как пламя многочисленных зажженных свечей. Там, где кончался девственный цветущий лес, начинались правильные, ровные искусственные аллеи из цветущих кустов. Розы белые, розовые, красные, подрезанные на одинаковой высоте, тянулись рядами и казались бордюром чудесного индийского ковра; там, вдали, виднелись массы темных, огромных красных роз и, выделяясь на фоне яркой зелени, казались лужицами темной крови. Еще дальше виднелась целая арка из нежных махровых роз. Ветер осыпал землю листьями отцветавших цветов, а нарождавшиеся новые, казалось, распускались тут же, на наших глазах. Сильный и нежный запах, исходивший ото всех этих цветов, наполнял сад каким-то особенным благоуханием; запах этот одновременно опьянял и убаюкивал, успокаивал и наводил уныние; душа как будто бы обмирала; сладостная грусть наполняла все ваше существо и непрошеные слезы навертывались на глаза. Здесь, в этом волшебном саду, у вас не было желаний, не чувствовалось больше страданий, и только хотелось умереть. Никогда не забуду я выражение лица моей покойной жены, не забуду экстаза, светившегося в ее глазах, не забуду звука ее умоляющего голоса, когда она обернулась ко мне и проговорила:

-- О Боже!

Просьба жены была для меня более чем приказанием. Осмотрев дом, обстановка которого, состоявшая из прекрасных старинных вещей и мебели, обтянутой выцветшими старинными тканями, придавала всей этой вилле особенный, изысканный вид и резко отличала ее от наших прежних наемных жилищ, банальная роскошь которых так страшно надоела нам, мы распрощались с садовником и, усевшись в экипаж, сразу решили ехать к тому доверенному лицу владелицы виллы, к которому должны были обращаться все, желавшие нанять этот дом и сад под названием "Царство роз". Поверенный принял нас с вежливым, холодным и деловым видом официального лица. Жесты его, как у большинства его собратьев, были одновременно осторожны и угловаты. Перед чтением контракта он проговорил, обращаясь ко мне:

-- Милостивый государь! Я должен предупредить вас об одном важном условии, тягость которого, быть может, испугает вашу супругу, но которое, к сожалению, ни под каким предлогом не может быть нарушено. От жильцов виллы требуется, чтобы они не касались сада, и, кроме того, ни одна из роз не может быть срезана или сорвана ими. Нельзя воспользоваться хотя бы одним только цветком, не нарушая предсмертную волю покойной владелицы виллы. Неисполнение сего условия повлечет за собой нарушение контракта, с уплатою неустойки нынешней владелице, которая вступила во владение на тех же условиях, обещая сохранить завет своей умершей матери сама и требовать этого от случайных обитателей виллы. Итак, милостивый государь, я прошу у вас и у вашей супруги устного обещания исполнить волю усопшей; я удовлетворюсь вашим честным словом...

Проговорив это, поверенный, очевидно, увидел беспокойство на лице моей жены и заметил выражение удивления в моих глазах, так как поспешно прибавил:

-- Как вы, вероятно, это уже знаете, дом этот принадлежал княгине Черской!

Сказав это, поверенный более ничего не добавил, не то подчиняясь своей профессиональной скромности, не то по нежеланию распространяться о том, о чем, по его мнению, все жившие в Каннах должны были бы знать. Но потом, как бы извиняясь, он проговорил, разглядывая кончики своих ногтей:

-- У мертвых бывают странные фантазии, впрочем, и у живых также!

Что оставалось нам делать после этих слов? Мы решили отложить до утра наше окончательное решение. Вернувшись домой, мы стали расспрашивать у знакомых про виллу княгини Черской, но все отвечали нам очень неопределенно и странно.

-- Ах, да! -- говорили они. -- Вилла княгини Черской! Как же, как же! Там так много роз!..

Другие поясняли с каким-то сожалением:

-- Там чудный вид на море! -- говорили они. -- Мы слышали, что вилла прелестно обставлена. В доме остались все вещи, принадлежавшие покойной княгине; там ничего не изменили со дня ее смерти!..

Некоторые добавляли:

-- Ах, да, дочь княгини! О ней мы, право, ничего не знаем. Она, говорят, замужем за герцогом д'Альс, живет в Вене и никогда сюда не заглядывает!..

Не добившись ничего определенного, мы решили нанять эту виллу и сделались временными владельцами сада, в котором цвели такие дивные розы. Я говорю владельцами, но не ирония ли это -- любоваться цветами, вдыхать их дивный аромат и быть лишенными права касаться их! Говоря откровенно, мне лично было совсем безразлично, рвать или не рвать розы, я даже всегда предпочитал любоваться живыми цветами, качающимися на стеблях. Но каждое запрещение заключает в себе какое-то оскорбление, следствием которого является невольное желание во что бы ни стало добиться своего. Я испытывал, сам не знаю почему, какое-то неприятное чувство от сознания того, что согласился на подобные стеснительные условия. Кроме того, я очень боялся, что они неприятно будут влиять на настроение моей жены. И впоследствии оказалось, что я в этом отношении не ошибся. На следующий же день, когда мы, гуляя по саду, зашли в самую его чащу, жена моя под влиянием мимолетного неотразимого желания, которыми так часто страдают женщины, протянула руку к дивной чайной розе. Я поспешил ласково остановить ее, проговорив:

-- Рвать розы не разрешается, милая Марта!

Она послушно отдернула руку, но через минуту я увидел на ее ресницах крупные слезы. Через несколько минут, ссылаясь на мигрень, жена моя вернулась к себе в комнату. Мне, отлично сознававшему всю силу нервной болезни Марты, было невыносимо видеть ее самые незначительные страдания. Недолго думая, отправился я в чащу сада, где цвели дивные пурпуровые розы, и со стыдом в душе, отлично сознавая, что поступаю низко, не сдерживая данного мною обещания, но радуясь возможности сделать приятное жене, я нарезал своим перочинным ножом около двух десятков благоухавших цветков. Но неожиданно я заметил позади себя на песке тень; старый садовник стоял передо мною и, глядя на меня с упреком, бормотал голосом одновременно грустным и злым:

-- Это запрещено!..

Захваченный врасплох, я покраснел как ребенок, но тотчас же вынул из кармана золотую монету и протянул ее старику; садовник отошел от меня, покачивая головой, и голосом, в котором звучала почти угроза, проговорил:

-- Это запрещено!..

Пожимая плечами, разозленный, пристыженный, я унес цветы. Желая успокоить себя, я мысленно твердил: "Какой отвратительный садовник! Какое несимпатичное у него лицо. И, в сущности, что сделал я дурного? И как это все глупо, однако!.."

-- На! -- проговорил я, обращаясь к жене и кладя ей розы на колени; но Марта не взглянула на цветы, не дотронулась до них; розы соскользнули с ее колен и упали на пол. Я поднял цветы и поставил их в вазу, но, как и жене, они не доставляли мне удовольствия, аромат их даже как-то раздражал меня. Я испытывал какое-то неприятное ощущение неловкости от сознания своей неправоты. Три дня спустя после этого события я был очень удивлен, когда в час ночи моя жена, которой почему-то не хотелось спать, ласкаясь ко мне, проговорила:

-- Теперь так тепло и тихо! Пожалуйста, пройдемся со мною по саду. Я оденусь потеплее и постараюсь не простудиться. Ты согласен, Роже?..

Я открыл дверь на веранду; действительно, ночь была тиха и тепла, небо сияло звездами, теплый ветер шелестел в цветущих кустах, озаренных полною луною. От роз лилось сильное приятное благоухание, от которого все существо наполнялось какою-то необыкновенною ласкою, сожалением и желанием, без формы и цвета, действовавшими на вас так же, как действует музыка симфонии, которую слушаешь с закрытыми глазами. Розы, которыми мы не пользовались, которые сделались нам чуждыми и почти враждебными со дня происшествия с букетом, притягивали нас теперь к себе в эту ночь, когда мы знали, что на нас не глядит из-за угла своими злыми глазами старый садовник. В эту ночь тихий и безмолвный сад, в котором не щебетали птицы, освещенный луною, казался нам иным, чем при ярком солнечном свете!..

Обращаясь к Марте, я проговорил:

-- Пойдем!

Как светло было в этом волшебном саду! Светло, как днем. Сама Марта, освещенная полною луною, в своем белом платье, со своими пепельными волосами, бледным и прозрачным лицом, казалась мне каким-то сверхъестественным и лучезарным призраком. Она улыбалась мне, подобно больному ребенку, грустною и милою улыбкою, и, глядя на нее, я чувствовал, как мое сердце сжимается под давлением тяжелых предчувствий. Какие думы бродили в голове моей больной жены в эту лунную благоухающую ночь? Сознавала ли она всю эфемерность нашей жизни, понимала ли она всю силу своей опасной болезни, предчувствовала ли близость своей кончины? Быть может, ее просто волновал страх перед таинственностью этого странного сада, страх перед неясными, бесформенными очертаниями теней, видневшихся в его глубине. И в самом деле, в воздухе носилось какое-то волшебство; со всех сторон нас окружала какая-то необъяснимая таинственность. Одновременно с женою мы почувствовали желание обернуться, но под влиянием необъяснимого страха не решались взглянуть назад, а между тем мы ясно чувствовали чье-то дыхание позади нас, и несмотря на полное отсутствие ветра, листья на кустах и деревьях как-то странно шелестели. Нет! положительно сад был заколдован!

-- Ты чувствуешь, как пахнут эти розы? -- проговорила, наконец, Марта.

Какое дивное благоухание лилось от этих цветов! В воздухе носился аромат, правда, не такой сильный, как днем, когда розы освещены яркими солнечными лучами, но более нежный, более упоительный, более сладостный, -- как будто сотканный из неги и истомы и пронизывавший вас, пронизывавший до мозга костей. Из-за листьев и веток, которые окрашивала луна в коричневатые и серо-зеленоватые цвета, белели розовые, белые, чайные, светло-желтые ароматные розы, а красные издали казались кусками запекшейся крови. Но светлые розы, как будто обнаженные, скинувшие свои одеяния и застигнутые врасплох во время сна, как наслаждались они приятным, ласкающим фосфорическим освещением, царившим в саду! Любуясь ими, мы с Мартою поняли, что гуляем в волшебном заколдованном саду.

Как бы для довершения очарования в аллеях сада в то время, когда мы очутились в глубине его у бассейнов, покрытых водяными растениями, раздались живые, почти человеческие голоса, послышался грустный и нежный напев, в котором звучали только две ноты -- свистящая и хрипящая. Это жабы напевали свою меланхолическую песенку, при звуках которой моя жена повисла на моей руке и голосом, в котором слышалось инстинктивное отвращение, так часто испытываемое женщинами при виде пресмыкающихся, проговорила:

-- Скорее, Роже! Скорее вернемся домой...

Медленно разносилось пение жаб; мы внимали, казалось, какому-то хрипу любви и сна. То слышалось соло самки, отвечавшей своему возлюбленному, то вдруг начинался дуэт обоих супругов и одновременно лились звуки двух голосов -- пронзительного и степенного. Мало-помалу монотонная симфония усиливалась, и проснувшееся эхо стало отвечать ей со всех сторон. Казалось, что во всех уголках сада, под каждым розовым кустиком, в каждой клумбе, под каждым деревом, чета жаб напевала свой любовный, томный и порывистый дуэт.

-- Я боюсь, Роже, -- проговорила Марта, -- вернемся скорее.

Но в то мгновение охватившее нас очарование приняло другую форму. Мы услышали жалобный звук флейты. Неведомо откуда неслись эти звуки. Странная, отдаленная, усыпляющая и оригинальная мелодия понеслась в воздухе. И неожиданно все смолкло вокруг нас, слышались только звуки флейты, прекратился жалобный напев жаб; замер цветущий сад; раздавались только кристаллические ноты инструмента, звучавшие, как звучат водяные капли или рассыпанные жемчужинки, падающие на землю. Вблизи что-то зашелестело листьями. Послышался еще шелест, потом другой, все ближе и ближе. Жаба запрыгала по аллее, за ней другая, потом третья. Волшебные ли звуки флейты притягивали к себе пресмыкающихся? Неуклюже приседавшие жабы, одна за одною, запрыгали по освещенной луною аллее; я почувствовал, что жена моя вся дрожит от страха; вне себя от ужаса она проговорила;

-- Роже, Роже, взгляни же на них!

Звуки флейты, по-видимому, доносившиеся со стороны дома, притягивавшие к себе шероховатых, морщинистых и черных пресмыкающихся, вдруг смолкли. Прыгающая толпа жаб моментально остановилась. Белые зобы животных надулись и, как бы ответом на звуки флейты, снова зазвучала их монотонная песнь любви. Но флейта заиграла вновь, и на этот раз звуки ее неслись не смолкая, и таким странным, таким необыкновенным, таким сверхъестественным показался нам этот сад, эта масса благоухающих роз, охраняемая поющими животными и звуками этой волшебной флейты, что под влиянием охватившего ее сильного страха Марта направилась бегом к дому, увлекая меня за собою. Но в этот момент, когда мы уже достигали балкона, с облегчением людей, близких к цели, жена моя громко крикнула и в страхе отступила назад. На пороге стеклянной двери балкона, которую я забыл закрыть, важно восседала жаба и, заграждая нам дорогу, пристально глядела на нас своими круглыми глазами. Но помощь явилась внезапно. Мы услышали за собою поспешные шаги и, обернувшись, увидели старого садовника, странного очарователя таинственного сада, который шел к нам с флейтою в руках. Он поднял инструмент, как подымает дирижер свою палочку перед оркестром. Глядя на приподнятую флейту, жаба решилась удалиться. Медленно, как бы с сожалением, спустилась она со ступеней подъезда, и мы могли беспрепятственно войти к себе, сопровождаемые взглядом строгих глаз садовника, по-видимому, ожидавшего, чтобы дверь захлопнулась за нами. Ни одним словом не обменялись мы со стариком. Мы не могли произнести ни звука: такое чувство страха и ужаса перед необъяснимым навеяли на нас эти сами по себе ничего ужасного не представлявшие розы, эти певшие и скакавшие животные и этот старик, игравший ночью на флейте. Долго не могли мы заснуть в ту памятную ночь. Нашему покою мешало необъяснимое чувство страха; нам все казалось, что тут, в нашей комнате, присутствуют какие-то таинственные сверхъестественные существа. Чувство такого страха невольно иногда испытываешь в некоторых жилищах, когда не можешь дать себе ясного отчета в том, откуда является это острое неприятное душевное состояние, лишающее нас покоя.

Неожиданно в полумраке комнаты, слабо освещенной мерцавшим светом плохо горящего ночника, я ясно услышал в углу, где стояла прислоненная к двери кровать моей жены, как кто-то заскрежетал зубами.

-- Марта, это ты? -- вскричал я.

-- Это я... у... меня... лихорадка!.. -- ответила мне жена голосом, прерывавшимся от страха.

Я быстро соскочил со своей постели, но услышал резкий и повелительный голос Марты:

-- Не двигайся, слушай!..

Она сидела на своей постели, вся дрожа, с широко открытыми от ужаса глазами.

-- Не дыши, -- говорила она, обращаясь ко мне. -- Не дыши, слушай!., слушай!.. Ты слышишь дыхание, кто-то дышит под моей постелью?..

В самом деле, тихий, непонятный звук, какое-то странное дыхание слышалось в комнате. Но кто мог проникнуть сюда через незатворенную дверь, во время нашей прогулки?

Я поспешно зажег свечу и с карманным револьвером в руках заглянул под кровать Марты, которая продолжала дрожать и твердила:

-- Берегись, берегись, Роже!..

Под кроватью никого не оказалось, за диваном тоже. Я быстро заглянул за ширму в углу комнаты -- также никого, а между тем непонятное дыхание делалось все громче и громче; казалось, что дышит существо, которому страшно и которое прячется. Я стал передвигать кресла, но вдруг услышал крик жены; что-то черное запрыгало по ковру; двигалась огромная пятнистая жаба, до тех пор скрывавшаяся под стулом. Мигом бросился я к двери, надеясь отпереть ее и выпустить противное животное, но не тут-то было. Жаба, испуганная криками жены, бросилась в ее сторону.

-- Выбрось ее, выгони ее! -- молила Марта, крича во всю силу легких.

Легко сказать! Я так же боялся отвратительного пресмыкающегося, как и она. Я поспешил положить на камин револьвер, оказавшийся тут некстати, и, вооружась палкою, погнался за жабой. Она прыгнула под кресло, я успел ее выгнать оттуда, но затем она умудрилась вскочить на стул. Сильным ударом я откинул ее в противоположный угол комнаты, но, вместо того, чтобы спастись через открытую дверь, жаба прыгнула под кровать Марты. Соскочившая в испуге жена бросилась к звонку и, звоня изо всех сил, оторвала его.

Жаба забилась под кровать в самый угол и не решалась покинуть своего места. Лежа на полу, я изо всех сил старался выгнать палкою пресмыкающееся, но все мои усилия оказывались тщетными. Палка прикасалась к мягкому рыхлому телу животного, и нервная дрожь охватывала меня. Я выхватил из ножен шпагу и изо всей силы отодвинул кровать, в надежде добраться до отвратительного животного. На этот раз жаба двинулась с места и в один прыжок очутилась у камина: она обожглась о тлеющие в нем угли и снова запрыгала по ковру; долго пришлось мне бегать за нею, пока, наконец, не удалось приткнуть животное к ножке кресла и пронзить его шпагой. Белое брюшко жабы сразу опало, кровь брызнула на ткань кресла, лапы ее судорожно задвигались, а глаза почти выскочили из орбит. В этот самый момент Марта упала на руки вбежавшей на звонок горничной; у жены начались конвульсии, и в продолжение двух недель она не могла покинуть постели, страдая от ужасной лихорадки со страшным бредом.

Де Венс на несколько минут замолк. Он как будто мысленно разрешал какой-то вопрос, но потом продолжал:

-- Когда жене моей разрешили встать с постели, -- начал он, -- ей захотелось во что бы то ни стало покинуть виллу. Мы переменили комнату, но она все же не могла совладать со своим страхом. Как и мне, впрочем, ей все мерещилась проткнутая шпагою жаба с судорожно вытянутыми лапками, с распоротым белым брюшком, из которого сочилась яркая кровь. Доктор, явившийся в ночь катастрофы, объявил нам, что убитое животное было самкой. По всей вероятности, вместе с самцом сидела она на пороге балкона, когда появился садовник. По-видимому, она не успела выскочить вместе с ним в сад и попала в гостиную, а оттуда к нам в спальню. Я вспоминаю, что в течение нескольких минут дверь из спальни в гостиную оставалась открытою (мы спали внизу, так как комнаты верхнего этажа оказались чересчур холодными). Вот вам и простое объяснение всего происшедшего.

Но кто объяснит мне таинственное очарование благоухающего сада этой виллы, ужас этой тревожной ночи, странную случайность, благодаря которой несчастное животное попало к нам с тем, чтобы так страшно напугать нас и затем погибнуть? Кто разъяснит мне тысячи необъяснимых ощущений, охватывавших нас во время нашего пребывания на этой вилле, ощущений, опутывавших нас каким-то недомоганием и неловкостью? Откуда и кем навевались на нас ночью странные и таинственные сновидения; почему оковывала нас днем эта сладостная истома, действовавшая нам на нервы как злокачественная малярия? Наконец, откуда шли эти таинственные необъяснимые страхи, вся эта лучезарная тоска цвета роз, эта томительная жажда смерти, одним словом, все ощущения, символизировавшие эту странную, таинственную виллу? Кто объяснит мне все это?

Надо сознаться в том, что когда контракт был нарушен и три недели спустя мы покинули "Царство роз", все молчавшие до тех пор языки сразу заговорили. Перед нами уже не стали скрывать того, что на этой таинственной вилле в продолжение двадцати лет, до самой своей смерти, жила безумная княгиня Черская. Нам объяснили, что там застрелился ее молодой сын... но... но ведь это же не доказательство?

И голосом нерешительным, в котором звучало сомнение, де Венс еще раз проговорил:

-- Но ведь это же не доказательство!..

----------------------------------------------------

Новелла "Заколдованный сад" (год первой публикации неизвестен) печатается по изд.: Избранные рассказы лучших французских писателей. СПб., 1900.