Ч-в. - Михаил Леонтьевич Магницкий

МИХАИЛЪ ЛЕОНТЬЕВИЧЪ МАГНИЦКІЙ.
Новыя данныя къ его характеристикѣ.
1829-1834.

Въ "Русской Старинѣ" были сообщены весьма любопытныя свѣдѣнія о государственной дѣятельности Магницкаго, какъ попечителя казанскаго учебнаго округа, о странныхъ и несчастныхъ распоряженіяхъ его тамъ, кончившихся удаленіемъ и ссылкою его въ Ревель, и затѣмъ намеки и сужденія, въ которыхъ онъ являлся и ханжей, и лицемѣромъ, и угодливымъ царедворцемъ, и безпокойнымъ человѣкомъ. Чтобы удостовѣриться въ этомъ, должны мы прослѣдить жизнь и дѣятельность его и во время ссылки, о чемъ, однако, нигдѣ и никакихъ свѣдѣній не находимъ. Остановимся на эпизодахъ изъ нея, тѣмъ болѣе, что мы имѣли случай часто видѣть его и слышать о немъ въ дѣтствѣ и молодости нашей, во время ссылки его въ Ревель. Мы замѣтимъ предварительно, что отрицательныя качества его худо вяжутся съ его положительными: съ честолюбіемъ его, съ постояннымъ стремленіемъ къ своимъ цѣлямъ и съ пожирающею его дѣятельностью; изъ, послѣдней скорѣе можно заключить, что онъ не чуждъ былъ своего рода доктринерства или, лучше сказать, фанатическаго догматизма.

Что онъ, впрочемъ, былъ человѣкъ умный, образованный и ловкій, объ этимъ, кажется, нѣтъ спора. Величавая его наружность, вполнѣ свѣтская походка и манеры, производили на всѣхъ, особенно на женщинъ, сильное впечатлѣніе. Внѣшняя его набожность ничѣмъ не отличалась отъ обрядностей и обычаевъ людей его круга: онъ стоялъ и держалъ себя въ церкви точно также, какъ бы случайно зашедшій туда, отъявленный, но благовоспитанный вольнодумецъ... Впрочемъ, все, касательно его наружности или внѣшняго величія, было замѣчено и другими и согласно съ статьями о немъ въ нашихъ историческихъ журналахъ. Но, какъ мы уже замѣтили, никто ни слова не сказалъ о его дѣятельности и пребываніи въ Ревелѣ, исключая краткой замѣтки H. H. Мурзакевича {Въ "Русской Старинѣ" 1874 г., томъ XI, стр. 274.}; именно пробѣлъ этотъ хотимъ мы пополнить изъ воспоминаній нашихъ.

Если не ошибаюсь, это было въ 1828 или 1829 г., когда я въ первый разъ увидѣлъ вблизи Магницкаго, удостоившаго меня, ребенка, своимъ привѣтомъ; еще раньше я слышалъ отъ старшихъ о его ссылкѣ въ нашъ городъ и о короткомъ знакомствѣ его съ соборнымъ протоіереемъ I. Ф. Нед -- вымъ {Ѳ. В. Булгаринъ, прибывшій около того времени въ Ревель, разговорился въ винномъ погребкѣ съ однимъ русскимъ старожиломъ и острякомъ, нелюбившимъ почему-то протоіерея Н -- ва, и спросилъ его, между прочимъ: что дѣлаетъ у васъ Магницкій?-- "А объ этомъ надо спросить нашего епископа", былъ отвѣтъ; оказалось, что подъ епископомъ подразумѣвался отецъ I. Нед -- въ.}; сынъ послѣдняго, Алексѣй, старше меня годами двумя, и съ которымъ я былъ друженъ, по молодости-ли лѣтъ, или изъ хвастовства, росписывалъ мнѣ удивительными красками Михаила Леонтьевича, что онъ чуть ни министръ, что онъ невинно страдаетъ, а за что -- это тайна; что онъ чрезвычайно уменъ и другъ Сперанскаго и проч.; я слушалъ это съ дѣтскою впечатлительностію и увлеченіемъ и составилъ себѣ о Магницкомъ образъ очень важнаго и таинственнаго лица, не понимая и тщетно распрашивая, за что такихъ... хорошихъ людей ссылаютъ? такъ что, когда пришлось мнѣ съ нимъ говорить, я порядочно оробѣлъ, считая, вѣроятно, его какимъ-то высшимъ существомъ. Независимо отъ этого, успѣлъ-ли Магницкій самъ себѣ составить ореолъ, или народная молва городка, невидавшаго со временъ архіепископа Арсенія Мацѣевича именитыхъ изгнанниковъ, приписала ему таковой, но я помню, какъ въ кругу родныхъ моихъ и знакомыхъ говорили о немъ, -- впрочемъ, люди не дальніе, -- съ какимъ-то почтеніемъ и съ нѣкоторою таинственностію, причемъ упоминалось о примѣрномъ его благочестіи... Какъ нѣмцы о немъ думали, этого я никогда не могъ узнать, сперва недопытываясь этого, а потомъ они его забыли... Кромѣ тѣсной дружбы его съ священникомъ о. Іоанномъ, онъ былъ очень вхожъ и привязанъ къ семейству вице-губернатора, дѣйст.-ст. сов. Лов -- на; это былъ, по тогдашнему времени, человѣкъ либеральный, т. е. независимыхъ мнѣній, и вообще очень достойный; онъ до самой смерти своей, кажется, въ сороковыхъ годахъ, оставался вице-губернаторомъ. Почти ежедневно можно было видѣть Михаила Леонтьевича Магницкаго, гуляющимъ съ семействомъ Лов -- на, жена котораго была еще не старая и довольно видная дама. Очень возможно, что Михаилъ Леонтьевичъ въ этомъ кругу натягивалъ другія струны и игралъ не столько мистика, сколько либерала.

6-го августа, въ день Преображенія, былъ храмовой праздникъ въ соборѣ; послѣ обѣдни былъ чай у настоятеля церкви о. Іоанна Нед -- ва; меня пригласилъ или, вѣрнѣе сказать, привелъ туда же сынъ его; общество было небольшое и въ томъ числѣ отецъ мой и дядя (о. Нея -- въ былъ старинный другъ нашего семейства); тутъ увидѣлъ я въ первый разъ вблизи знаменитаго у насъ вельможу; онъ подозвалъ меня къ себѣ, обласкалъ и началъ распрашивать: хожу-ли я въ школу, учусь-ли "по-русски и закону Божію?" Я былъ сконфуженъ неожиданностію этою и отвѣчалъ на все односложнымъ да... и былъ весьма радъ, когда онъ, окончивъ чѣмъ-то въ родѣ наставленія, выпустилъ меня изъ своихъ объятій. Въ послѣдствіи, когда я уже былъ старше и ходилъ брать уроки французскаго языка (скорѣе конверсаціи) у гувернантки дочери того же о. Іоанна, я часто встрѣчалъ Магницкаго, но онъ уже со мною не заговаривалъ, обращаясь болѣе къ учительницѣ, которая была изъ Петербурга и особа весьма ловкая и живая. Она была имъ отъ души восхищена и увѣряла, видя, что я замѣчалъ ея радость и движенія при видѣ его, что онъ, несмотря на лѣта свои, самый пріятный изъ мужчинъ, которые только когда-либо ей встрѣчались: манеры его обворожительны, лоскъ, обходительность, языкъ, словомъ, все -- самаго привлекательнаго свойства. Она, кажется, не соображала, что почтенный Михаилъ Леонтьевичъ, кромѣ небольшаго волокитства, былъ также немного дипломатъ и, искусно ей льстя и любезничая, въ тоже время надсматривалъ, какъ она себя держитъ съ молодежью.

Въ то время императоръ Николай Павловичъ обратилъ особенное вниманіе на преподаваніе русскаго языка въ Остзейскомъ краѣ; въ Ревель были присланы изъ Москвы русскіе учители въ гимназію и дворянское училище; между ними находился обрусѣвшій нѣмецъ, воспитанникъ Московскаго университета, нѣкто Андрей Ивановичъ Бюргеръ (полагаю и нынѣ еще здравствующій). Магницкій съ нимъ познакомился и уговорилъ его издавать журналъ, педагогическій, философическій и литературный, который былъ ими названъ "Радугою".

Журналецъ этотъ -- отчасти прототипъ "Маяка" и ему подобныхъ, вовсе, впрочемъ, не имѣвшій намѣренія "водворить русскій языкъ", но идеалы Магницкаго, -- сдѣлался теперь библіографическою рѣдкостью; онъ издавался съ 1832 года, всего полтора года, въ видѣ тоненькихъ, худощавыхъ книжекъ, на удивительно жесткой, сѣроватой оберточной бумагѣ, но печать типографіи Линдфорса была удовлетворительна; цѣна за 12 такихъ книжекъ была, помнится, 15 или 16 руб. асс. въ годъ. Списокъ подписчиковъ (въ первый годъ 207, изъ нихъ 102 казен. учеб. заведенія; во второй годъ -- 60, также съ учебными заведеніями) печатался въ концѣ каждой книжки.

Потому-ли, что "Радуга" была слишкомъ мало распространена и ее можно встрѣтить лишь въ рѣдкихъ библіотекахъ, или по другимъ причинамъ, но мнѣ кажется, что на нее, какъ на матеріалъ для характеристики Магницкаго и его дѣятельности, до сихъ поръ вовсе не было обращено вниманія. Между тѣмъ вся прошлая энергическая жизнь Магницкаго, всѣ его вредоносныя стремленія вполнѣ оправдываются и выясняются содержаніемъ и направленіемъ этого органа крайняго обскурантизма. Не подлежитъ сомнѣнію, что "Радуга" должна была служить орудіемъ для распространенія ученія Магницкаго и что именно онъ, а не кто-либо другой, былъ истиннымъ основателемъ этого журнала. Что же такое былъ издатель "Радуги", г. Бюргеръ? Послушное орудіе, преданный ученикъ въ рукахъ опытнаго наставника... Вотъ нѣсколько свѣдѣній о соиздателѣ Магняцкаго.

Андрей Бюргеръ род. въ Москвѣ, 1804 г., и обучался въ тамошнемъ университетѣ философскимъ и камеральнымъ наукамъ. Въ 1828 г. онъ былъ опредѣленъ въ ревельскую гимназію на вновь учрежденную должность старшаго учителя русскаго языка. Въ 1833 г. принялъ православіе, а въ 1834 г. оставилъ гимназію и уѣхалъ въ Петербургъ, гдѣ поступилъ на службу въ министерство внутреннихъ дѣлъ чиновникомъ по особымъ порученіямъ. Къ этимъ краткимъ свѣдѣніямъ, взятымъ изъ "Гимназическаго учительскаго альбома", могу присовокупить, что въ 1845 г. Бюргеръ состоялъ при балтійскомъ генералъ-губернаторѣ Головинѣ и принималъ дѣятельное участіе въ распространеніи православія между эстами и латышами. Съ 1863 г., находясь на службѣ въ св. синодѣ, онъ снова появляется на литературномъ поприщѣ въ роли отвѣтственнаго редактора новой "Радуги", издаваемой А. Кассіановымъ (псевдонимъ). Изъ этихъ біографическихъ данныхъ интересуютъ насъ особенно тѣ, изъ которыхъ усматриваемъ, что издателю "Радуги" въ 1832-мъ году было не болѣе 28-ми лѣтъ и что онъ тогда не принадлежалъ къ православному вѣроисповѣданію. Имѣя въ виду эти два обстоятельства, мы задаемъ себѣ вопросъ: какимъ образомъ въ головѣ молодаго и, прибавлю, весьма посредственнаго педагога, ничѣмъ не заявившаго свои литературныя способности, притомъ лютеранина, могла возникнуть необыкновенная мысль основать журналъ въ крайне-православномъ духѣ? И далѣе: благодаря обстоятельствамъ, въ эпоху извѣстной строгой опеки надъ журналистикой, неизвѣстному учителю и лютеранину удалось получить разрѣшеніе на изданіе русскаго (мнимо)-серьезнаго, почти духовнаго, журнала? {"Радуга" носила заглавіе: "Журналъ философіи, педагогіи и изящной литературы".} (въ "Радугѣ" печатались также духовныя проповѣди), и что особенно интересно замѣтить, въ такомъ городѣ, гдѣ должность ценсора исправлялъ чиновникъ губернскаго правленія, баронъ Россильонъ (Rossillon) {Баронъ Вильгельмъ Россильонъ родился и воспитывался въ Германіи (въ Марбургѣ, въ 1778 г.), служилъ потомъ въ австрійской кавалеріи.}, лютеранинъ, весьма мало знакомый съ русскимъ языкомъ. Всѣ эти загадочные вопросы разрѣшаются не иначе, какъ предположеніемъ, что въ ту пору вліяніе Магницкаго въ нѣкоторыхъ петербургскихъ сферахъ еще было достаточно сильно для исходатайствованія разрѣшенія на изданіе журнала при такихъ исключительныхъ условіяхъ.

Обратимся теперь къ "Радугѣ". Издаваемая Бюргеромъ, подъ не-посредственнымъ руководствомъ Магницкаго, она просуществовала не полныхъ два года; ибо, явившись въ 1832 г. въ надлежащемъ объемѣ, 12 книжекъ, она съ половины 1833 года стала постепенно исчезать на ревельскомъ горизонтѣ: 6-я, 7-я и 8-я книжки уже вышли въ одной, довольно тощей по объему, a 9-я, 10-я, 11-я и 12-я были, кажется, только обѣщаны и никогда не выходили въ свѣтъ. Впрочемъ, издатель, какъ бы предчувствуя эфемерность своего изданія, въ послѣдней, 8-й, книжкѣ намекаетъ на его предстоящій конецъ.

"Избравъ названіе "Радуги",-- объявляетъ онъ,-- для нашего журнала, мы помнили, что "Радуга" есть весьма скоропреходящее небесное явленіе; но все она -- небесное явленіе, игра небеснаго свѣта въ мимолетныхъ капелькахъ земнаго вѣденія. "Радугѣ" нашей, безъ сомнѣнія, должно было явиться, потому что она явилась. Предлагаемъ ее теперь съуженною и сокращенною: безъ сомнѣнія, и тому такъ надобно бытъ". Такое фаталистическое заявленіе г. Бюргеръ заключаетъ обѣщаніемъ подать остальныя 4 книжки въ началѣ будущаго 1834 года,

За исключеніемъ статей какого-то псевдонима Простодумова и нѣсколькихъ стихотвореній Грена и Бенецкаго {Бенецкій (учитель русскаго языка въ ревельскомъ уѣздномъ училищѣ) издалъ въ Ревелѣ книжку своихъ стихотвореніи: "Басни и параболы", Ч--въ.}, всѣ прочія статьи въ "Радугѣ", вѣроятно не безъ причины, печатались безъ подписи авторовъ. Преобладающею въ нихъ темою служило глумленіе надъ западнымъ просвѣщеніемъ и въ особенности надъ философіей. Критическій взглядъ редакціи на литературу въ высшей степени тенденціозный и односторонній. Все это обнаруживается уже съ первой страницы журнала. Авторъ статьи: "Гдѣ мы ищемъ свѣта!", отзываясь иронически о Германіи, Франціи, Англіи, упрекаетъ русскихъ, что они ожидаютъ высшаго просвѣщенія отъ Байроновъ, Шеллинговъ и Кузеній. "Долго-ли намъ,-- говоритъ онъ,-- еще вертѣться около французовъ и нѣмцевъ, какъ около солнца? Или мы не знаемъ, что они такія же темныя планеты, какъ и мы?" Далѣе, называя западныя страны "очаровательными звѣздами", авторъ увѣряетъ читателей, что "великую часть сихъ звѣздъ покрываютъ вѣроломныя тѣни съ коварными огоньками, по нихъ блуждающими, съ смертоносными испареніями", содрагается отъ ужаса при мысли, что и "наши благословенныя поляны могутъ со временемъ засверкать такими же пагубными огоньками" и совѣтуетъ "вырваться изъ гибельнаго обаянія" и искать "не въ Парижѣ, Мюнхенѣ и Берлинѣ источника, откуда вытекаетъ свѣтъ жизни, a присоединить лепетаніе наше къ голосу мудрыхъ (?) отечества, которымъ прежде слѣдовать не хотѣли... Для чего намъ въ стремленіи къ чистому вѣденію всесторонней истины проходить снова всѣ пути, по коимъ шли Платонъ или Аристотель, Спиноза и Шеллингъ... Душа любомудрая! оставь изученіе мудростей человѣческихъ!" Нельзя не пожалѣть, что авторъ приведенныхъ строкъ скрылъ отъ читателя, кого именно онъ разумѣетъ подъ словами мудрецы отечества, которымъ прежде слѣдовать не хотѣли, ужъ не самаго-ли М. Л. Магницкаго и tutti quanti? Въ статьѣ: "Голосъ надъ гробомъ Гёгеля" любопытны заключительныя слова: "Да отпущено будетъ Гёгелю въ мірѣ вѣчномъ земное мудрованіе его и да доступна будетъ философу жизнь, которой онъ не чаялъ! но да изгладятся съ смертью его и слѣды философіи его на землѣ!"

Со 2-й книжки начинается рядъ курьезныхъ статей какого-то М. (Михаила Леонтьевича?) Простодумова, саратовскаго помѣщика, подъ заглавіемъ: Отломки отъ философскаго мозаика (sic) степнаго отшельника. Здѣсь мы встрѣчаемъ замѣчательную характеристику журнала "Радуги".

"Радуга... завѣтъ тишины послѣ волненія умовъ, надежда безопасности послѣ всемірнаго потопа превратныхъ и возмутительныхъ ученій", и т. д. Г. М. Простодумовъ обладаетъ энциклопедическимъ образованіемъ; онъ не только философъ, но и математикъ, астрономъ и пр. Съ сельской колокольни, на которой онъ устроилъ свою астрономическую обсерваторію, повѣдаетъ онъ читателямъ "Радуги" такія неслыханныя истины: "Какая прибыль и что за важность открывать новыя звѣзды?" спрашиваетъ онъ. "Скажу только,что все, что дотолѣ прочелъ я и изучилъ изъ астрономіи, показалось мнѣ какъ-то сомнительнымъ..." По замѣчанію издателя (кн. 3-я, стр. 154), главная цѣль г. Простодумова, "предавшагося изученію законовъ природы", состояла въ томъ, чтобы "всѣ теоріи въ мысляхъ своихъ привести въ согласіе съ природознаніемъ, изъ св. писанія извлекаемымъ". Издатель, съ своей стороны, поощряетъ такое похвальное занятіе слѣдующей выходкой противъ Ньютона и открытаго имъ закона притяженія: "Что за бѣда,-- говоритъ онъ,-- если г. Простодумовъ даже докажетъ, что и планеты, и спутники ихъ движутся такъ, a не иначе, не потому, что требуетъ того законъ, который названъ закономъ притяженія, a потому, что воля Творца опредѣлитъ имъ такое движеніе, и что законъ сей, точно также, какъ и всякій другой, можетъ Имъ быть отмѣненъ, ибо не Онъ подчиненъ законамъ Своимъ, a законы Его Ему подчинены".

Въ другой статьѣ: "Объ особенностяхъ характера европейскаго духа" (кн. 4-я, стр. 231 и слѣд.) предлагаетъ намъ г. Простодумовъ слѣдующія выписки изъ какой-то французской книги: "Нынѣ всѣ узы расторгнуты. Человѣкъ среди общества уединенъ, одичалъ; вѣра общественная (?) исчезла; умы, сами себѣ оставленные, не знаютъ, куда дѣться и колеблятся вѣтромъ тысячи противоположныхъ направленій. Отъ сего произошелъ всеобщій безпорядокъ и какое-то страшное непостоянство въ образѣ мыслей и установленіяхъ.... Въ сердцахъ по-селилась какая-то неимовѣрная тоска, скука, отвращеніе отъ жизни и ненасытимая потребность разрушенія.... И въ семъ-то хаосѣ буйства и безсмыслія утопаетъ здравый смыслъ общественный". Далѣе г. Простодумовъ, устами все того же француза, называетъ бунтовщикомъ чуть-ли не каждаго мыслящаго человѣка. "Всѣ ученія философскія, -- читаемъ мы на стр. 238 и 239,-- будучи отрицательны {Курсивъ въ подлинникѣ.}, или что одно и тоже, разрушительны, имѣютъ общимъ началомъ господство человѣка; a какъ скоро человѣкъ признаетъ себя самовладыкою, то онъ тѣмъ самымъ есть уже бунтовщикъ противъ Бога и противъ всякой власти, Богомъ установленной; бунтовщикъ же только ненавидѣть можетъ, слѣдовательно, общее чувство, философскими ученіями рождаемое, есть ненависть.... Кто усомнится, взгляни на то, что дѣлали они (философы) въ теченіе послѣднихь 40 лѣтъ.... Какое остервененіе самыхъ звѣрскихъ страстей; какое утонченіе злобы; какія неслыханныя преступленія".

Такою же односторонностію и безпощадностію отличаются помѣ-щенныя въ "Радугѣ" статьи по педагогикѣ. Въ статьѣ: "Къ избраннымъ о воспитаніи" неизвѣстный авторъ, соболѣзнуя о состояніи y насъ этой науки, обращается къ недостойнымъ педагогамъ съ слѣдующей грозною рѣчью: "Деревянныя сердца! оживитесь, взгляните на себя! Христовой-ли вы церкви дѣти.... когда не болите (sic), видя обременяемыхъ тукомъ земнымъ, видя восполняемыхъ огнями земли -- дѣтей отчизны вашей?" Въ другой статьѣ: яО воспитаніи" (кн. 7-я. стр. 503) утверждается, что "и Руссо, и Базедовъ, и Кампе, Шварцъ, Песталоцци, Нимейеръ и множество другихъ не понимали двоякости заповѣди Господней", состоящей, по мнѣнію автора, въ томъ, чтобы человѣка воспитывали "во 1-хъ, на непосредственное служеніе Богу, и во 2-хъ, на служеніе Богу посредствомъ служенія ближнимъ". Крайне любопытна также и полна эксцентрическихъ разсужденій послѣдняя статья "Радуги": "Судьба Россіи" (1833, кн. 8-я). Здѣсь прежде всего встрѣчаемъ упрекъ Карамзину, что "онъ тосковалъ о томъ, что Россія была подъ властью татаръ", сожалѣлъ, что "сѣнь варварства. омрачивъ горизонтъ Россіи, сокрыла отъ насъ Европу"; a главное, зачѣмъ Карамзинъ увѣрялъ, что "россіяне сихъ вѣковъ въ сравненіи съ другими европейцами могли по справедливости назваться невѣждами". По мнѣнію автора, совершенно иначе "смотритъ на вещи философія о Христѣ. Она не тоскуетъ о томъ, что былъ татарскій періодъ, удалившій Россію отъ Европы. Она радуется тому {Курсивъ въ подлинникѣ.}, ибо видитъ, что угнетатели ея, татаръг, были спасителями ея отъ Европы.. {Курсивъ въ подлинникѣ.} Угнетеніе татарское и удаленность отъ западной Европы были, можетъ быть, величайшимъ благодѣяніемъ для Россіи, ибо со-хранили въ ней чистоту вѣры Христовой.... Чтобы превзойти Европу, для этого Россія, вмѣсто сближенія съ Европою, удалялась отъ нея". Эти поразительные афоризмы можно сравнить только съ тѣми, которые тотъ же авторъ высказываетъ далѣе о реформахъ Петра, задавшись вопросомъ: Для чего Петръ пожертвовалъ народною личностью Россіи, снялъ съ нея національный характеръ ея, сдѣлалъ ее ученицею Европы", авторъ отвѣчаетъ: "Нѣтъ, все это (искусства, знанія, ассамблеи, бритіе бороды, снятіе кафтановъ) дѣлалъ Петръ съ Россіей для того, для чего нянька вмѣстѣ съ дитятей своимъ наряжается, играетъ въ куклы и проч.; для того, для чего умный учитель одѣваетъ мысль свою въ понятія ученика своего и притворяется иногда такимъ же малодушнымъ (?), какъ и ученикъ его.... Сближеніе съ Европою нужно было совсѣмъ не для нея (Россіи), какъ обыкновенно думаютъ, a для самой Европы..."

Не стану болѣе утомлять читателя выписками изъ другихъ отдѣ-ловъ "Радуги", тѣмъ болѣе, что содержаніе статей -- варіяціи на одну и ту же тему: гоненіе на западную цивилизацію и порицаніе русскихъ за сближеніе съ западомъ. Въ одной изъ послѣднихъ книжекъ издатель, неизвѣстно съ какою цѣлью, обращается къ "членамъ православной церкви съ извѣщеніемъ", что онъ, "согласно издавна возраставшему въ немъ желанію", 6-го августа, присоединился къ грекороссійской церкви.

Во всемъ изданіи, если я не ошибаюсь, только два раза встрѣчается намекъ на тайнаго вдохновителя и составителя "Радуги", М. Л. Магницкаго. Это въ книжкахъ 5-й и 6-й, на стр. 83 и 471 (1832). Какой-то г. А. Б -- чъ, встрѣтившись на бульварѣ съ издателемъ, спрашиваетъ послѣдняго;

"Ну, а о смерти и погребеніи того, о которомъ М. Л. (Михаилъ Леонтьевичъ) вамъ письмо читалъ, что скажите?"

-- "Ни смерти, ни погребенія не понимаю, со страхомъ думаю о завѣщаніи его, но сказать не могу ничего; Богу судить его, а не людямъ" -- былъ не менѣе загадочный отвѣтъ.

Любопытно было бы знать, къ какой умершей, повидимому, выдающейся въ то время личности относились эти таинственныя слова. Въ другомъ мѣстѣ, какой-то докторъ упрекаетъ издателя, что "въ его журналѣ философія называется фиглярствомъ, а поэзія -- идолопоклонствомъ, что это есть уничтоженіе, иными словами, родъ погасительства". На этотъ упрекъ отвѣчаетъ И. (издатель) слѣдующимъ интереснымъ сообщеніемъ: "Однажды, -- говоритъ онъ, -- мнѣ какъ-то разсказывалъ М. Л., что когда ему также о погасительствѣ говорили, то онъ (М. Л.) отвѣчалъ: вы сами обвиняете ваше просвѣщеніе, говоря о погасительствѣ; стало быть, оно не истинный свѣтъ, если можетъ быть погашено; попробуйте-ка погасить солнце...."

Что касается до сожалѣнія Н. Н. Мурзакевича (см. въ "Русской Старинѣ", томъ XI, стр. 274), что "Радуга" не водворила въ Ревелѣ русскагоя зыкознанія", то, судя по исключительному характеру содержанія журнала, едва-ли издатель его когда-либо задавался такой цѣлью. Лучшимъ свидѣтельствомъ равнодушія нѣмцевъ къ "Радугѣ" можетъ служить ограниченное число ея (12) подписчиковъ въ Ревелѣ, между которыми мы встрѣчаемъ нѣсколько русскихъ офиціальныхъ лицъ, на не находимъ даже того учебнаго заведенія, въ которомъ г. Бюргеръ состоялъ преподавателемъ.

Около 1832 г., или немного ранѣе, издалъ Магницкій въ Москвѣ, подъ буквами К-ц-ы-г-м- "Историческій альманахъ"; мы приписываемъ ему это изданіе потому, что въ послѣдней за 1832 годъ книжкѣ "Радуги" издатель ея выставляетъ альманахъ этотъ, по поводу восхваленій своего "рѣдкой книги" г. Соснина: "О нетлѣніи св. мощей", въ числѣ отрадныхъ и "освѣжающихъ" сочиненій, причемъ обзываетъ всю "нынѣшнюю" (т. е. свѣтскую) русскую литературу назв. "романной и самохвально глумящей" {Между прочимъ, вотъ что говоритъ г. Бюргеръ: "Не новаго, не необыкновеннаго искали мы въ рѣдкой книгѣ г. Соскина, а именно того, что въ неи заключается, того, что въ наше время ищутъ многіе. на западѣ и даже Стеффенсы, Горресы и пр. искали -- одушевительной вѣсти отъ Іерусалима, превышеестественнаго, искали вѣсти новой о старой, о вѣчной истинѣ, вѣсти, которой подобныхъ такъ мало слышится въ нынѣшней романной литературѣ русской, которой подобныхъ, кромѣ освѣжающаго духъ журнала "Христіанское Чтеніе", кромѣ альманаховъ, изданныхъ покойнымъ Мансветовымъ, Историческаго альманаха, изданнаго въ Москвѣ г. Кцыгм, 3-хъ статей, украсившихъ въ 1832г. журналъ "Сынъ Отечества", именно того же Соснина и пр., нигдѣ не найдешь" и т. п. Ч--въ.}. Въ одной изъ статеекъ этого альманаха силится Магницкій доказать, что производство словенъ или славянъ отъ "слова" не можетъ имѣть мѣста, "ибо -- говоритъ онъ -- невѣроятно, чтобы народъ въ зачатіи своемъ болѣе думалъ о грамматикѣ (sic!), чѣмъ о славѣ, не подозрѣвая, что оба названія одного и того же корня". "Слово о полку Игоревомъ" можетъ называться и "Слава о полку" и т. д., соотвѣтствуя греческому "эпосъ".

Сообщивъ выписки изъ "Радуги", съ цѣлью ознакомленія читателя съ ея духомъ и направленіемъ, мы достаточно показали, что ни несчастіе, ни ссылка не были въ состояніи измѣнить натуры "погасителя" Магницкаго, и что лишенный возможности распространять свои убѣжденія практическимъ способомъ, онъ обратился къ теоретическому, въ видахъ чего и былъ имъ основанъ журналъ, какъ орудіе пропаганды. Что же касается участія г. Бюргера въ изданіи этого журнала, то оно было только случайное, хотя и необходимое, какъ офиціальная фирма. Г. Бюргеръ былъ первою жертвою проповѣди Магницкаго въ Ревелѣ, и преданнымъ адептомъ фанатическаго ученія, какъ это видно изъ его позднѣйшей дѣятельности въ качествѣ редактора возобновленной "Радуги" въ 1863--1865 гг.

Подчиненіе вліянію безспорно талантливой и энергичной личности Магницкаго обрусѣвшаго нѣмца можно себѣ кое какъ объяснить; гораздо поразительнѣе былъ другой подвигъ прозелитизма Магницкаго въ Ревелѣ, обнаружившійся на почтенной и выдающейся въ то время личности протоіерея I. H -- ва. Къ этому печальному случаю, какъ нельзя вѣрнѣе, примѣняются слова, приписываемыя Сперанскому и сказанныя по поводу ссылки Магницкаго въ Ревель.

-- Какъ можно посылать Магницкаго въ Ревель! Туда ѣздятъ за здоровьемъ, а онъ присутствіемъ своимъ и воздухъ заразитъ.

Вскорѣ по сближеніи Магницкаго съ протоіереемъ Н., совершился въ этомъ послѣднемъ нравственный переворотъ: просвѣщенный (онъ былъ воспитанникъ С.-Петербургской духовной академіи), гуманный и всѣми любимый пастырь церкви, внезапно превратился въ какого-то фанатика-аскета и даже сталъ обнаруживать признаки умопомѣшательства. Такъ напримѣръ, разсказывали. что, желая подражать жизни св. апостоловъ, онъ однажды вздумалъ отправиться въ столицу въ зимнее время пѣшимъ и босымъ (per pedes apostolorum). Считаемъ не лишнимъ остановиться на этой личности подробнѣе.

Иванъ Филиновичъ Нед -- въ былъ уроженецъ Владимірской губерніи и сынъ священника. Въ 1816 или 1817 году былъ онъ опредѣленъ настоятелемъ въ Ревелѣ Николаевской церкви, которую онъ всю перестроилъ, и изъ древней, крошечной, превратилъ въ довольно обширную и благообразную. Вскорѣ лишился онъ обожаемой своей молодой и красивой жены, умершей отъ чахотки, и оставившей ему двоихъ дѣтей. Въ 1826 или 1827 году былъ онъ переведенъ, въ санѣ протоіерея и благочиннаго, въ Преображенскій соборъ, гдѣ также его усердіемъ предприняты были большія поправки и обновленія; много труда и непріятностей стоили ему надзоръ и руководство по этому строенію: дѣланы были ошибки, явились недочеты или частый недостатокъ денегъ; какъ человѣкъ умный, онъ имѣлъ также враговъ... короче, заботы эти одолѣвали его и подѣйствовали на его здоровье. Не только русскіе любили и чтили его, но онъ былъ также въ большомъ уваженіи у нѣмцевъ; прекрасной наружности, съ приличными манерами, онъ былъ во всѣхъ отношеніяхъ образцовымъ священникомъ. хотя иногда и бывалъ черезъ-чуръ строгимъ къ постановленіямъ и обычаямъ церкви {Что доказываетъ, напр., слѣдующій маленькій случай. Очень порядочная русская-нѣмка, по окончаніи обѣдни, подошла ко кресту; "перекреститесь сперва", сказалъ ей о. Іоаннъ; та хочетъ это исполнить, не рука въ перчаткахъ, онъ заставилъ ее -- сконфуженную -- при всей публикѣ, снять перчатку и потомъ ужъ дозволилъ ей приложиться. Ч--въ.}. Не менѣе уважаемый, очень ученый и извѣстный нѣмецкій проповѣдникъ (подчасъ à la Abraham S-ta Clara), пасторъ и суперинтендентъ Менеръ, искалъ его знакомства; одинъ, не разумѣя по-русски, другой -- по-нѣмецки, изъяснялись они по-латинѣ.

Въ то время Ревель посѣщался знатнѣйшими лицами, преимущественно изъ Петербурга, для пользованія морскими водами; скромная квартира И. Ф. H -- ва часто служила средоточіемъ пріѣзжей и мѣстной знати; то были семейства Новосильцовыхъ, Дивовыхъ, Спафарьевыхъ, Шерманъ и другихъ, фамиліи которыхъ не упомню. Особенно дамы его любили. Не мудрено, что и Магницкій скоро съ нимъ сошелся и былъ почти ежедневный его гость; обыкновенно сидѣли они вдвоемъ въ кабинетѣ, окна котораго были плотно завѣшаны и потому совершенно бы темнаго, еслибъ не небольшая лампадочка на столѣ, заваленномъ книгами и бумагами, чуть-чуть ни освѣщала его; дверь въ комнату эту постоянно была заперта; занимаясь и болтая съ дѣтьми о. Іоанна, я съ любопытствомъ заглядывалъ въ кабинетъ, когда дверь отворялась, и, не знаю почему, вовсе не находилъ страннымъ, что въ темнотѣ бесѣдуютъ столь почтенныя лица, и думалъ, что для этого вовсе не нужно свѣта... На самомъ дѣлѣ привычка эта была очень странна, и ужъ не знаю, чьего изобрѣтенія; свѣту ровно на столько было, чтобы видѣть стаканъ чаю и понюхать табаку (они оба нюхали); свѣтобоязнь что-ли это, или мистическія разсужденія того требовали?

Популярность въ тѣсномъ смыслѣ о. Нед -- ва уменьшилась съ поступленіемъ его въ соборъ, совпавшимъ съ прибытіемъ въ Ревель Магницкаго. Безъ сомнѣнія, безпокойный и, какъ говоритъ H. H. Мурзакевичъ, всегда увлекавшійся Михаилъ Леонтьевичъ сильно вліялъ на строго благочестиваго и честнаго пастыря, который, какъ и многіе духовные, былъ склоненъ къ мистицизму, -- не находя иначе отвѣтовъ на многіе вопросы и боясь, какъ огня, мало-мальски свободнаго къ нимъ отношенія.

Наступилъ роковой, холерный годъ -- 1831-й; все населеніе было чрезвычайно возбуждено, болѣзнь эту считали равной самой чумѣ; можно сказать, что всѣ взрослые находились въ паникѣ, только мы, дѣти, продолжали (безъ малѣйшаго вреда) исправно поглощать запретный плодъ: яблоки и ягоды. Простой народъ также дурачился какъ вездѣ, чухны даже выдумали такую штуку, что это-молъ не поляки сыплютъ ядъ, а богатые, зачѣмъ? затѣмъ, что народъ очень ужъ нарождается и оттого хлѣбъ дорожаетъ, то и надо поуменьшить это стремленіе, чтобы самимъ легче жить можно было. Въ такое-то тяжелое время, совершенно неожиданно, умный, осторожный и вмѣстѣ съ тѣмъ обходительный и ласковый о. Іоаннъ явился въ сильно возбужденномъ состояніи, мрачнымъ и грознымъ. Ему почудилось, что наступаетъ послѣднее время, что надо молиться и каяться въ грѣхахъ. Бѣда, гдѣ онъ, бывало, увидитъ свѣтскую книгу, особенно романъ; разъ вошелъ онъ въ домъ, гдѣ жило нѣсколько молодыхъ людей и увидѣлъ на столѣ невиннѣйшаго "Ивана Выжигина". Боже, какъ онъ вспомнилъ: онъ швырнулъ книгу со стола и началъ грозную рѣчь противъ романовъ: "такое-ли теперь время, чтобы читать развратныя сказки, когда надо денно и нощно молиться и когда смерть виситъ на волоскѣ надъ каждымъ изъ насъ"! Окружающіе остолбенѣли и со страхомъ и недоумѣніемъ смотрѣли на него; разумѣется, никто не противорѣчилъ. Вѣроятно, такихъ сценъ была не одна {Такъ, наговорилъ онъ въ подобномъ родѣ и напугалъ семейство генерала Спа -- ва, которое обратилось къ священнику о. Пен -- скому за совѣтомъ, что имъ дѣлать? "Живите, какъ всегда жили, -- отвѣчалъ имъ умный пастырь, и не обращайте большаго вниманія на подобныя рѣчи".} и кончилось тѣмъ, что о. Нед -- въ совершенно спятилъ съума или впалъ, какъ нѣкоторые утверждали, въ сильнѣйшую нервную горячку. Какъ смотрѣлъ на это и что дѣлалъ для него другъ его Магницкій, о томъ ничего не было слишко, даже его не было видно, и, кажется, онъ на время холеры выѣхалъ за городъ. Описываемый нами случай совершился, однако, не въ самый разгаръ холеры (конецъ поля и августа), но при уменьшеніи эпидеміи и осенью; затѣмъ, въ концѣ октября отвезли несчастнаго о. Іоанна связаннымъ въ Петербургъ.

Въ послѣдствіи онъ совершенно выздоровѣлъ и, при посредствѣ своихъ связей, получилъ видное мѣсто священника и законоучителя въ одномъ изъ первыхъ дѣвичьихъ институтовъ столицы. Онъ уже давно умеръ.

Послѣ того видѣли Магницкаго также невозмутимо спокойнымъ и важнымъ, какъ всегда; онъ былъ по прежнему домашнимъ другомъ Лов -- новъ, но уже не вліялъ болѣе ни на одного духовнаго.

Преемникъ Ивана Филипповича Нед -- ва, бывшій священникъ Николаевской церкви, о. Стефанъ Пен -- скій, былъ человѣкъ другаго закала и всего менѣе идеалистъ.

Любопытно знать, подвергся-ли и чьему вліянію о. Нед -- въ, дойдя до степени изступленія? Въ городѣ, -- русскіе почти всѣ, особенно женщины, которымъ нельзя отказать въ проницательности въ житейскихъ дѣлахъ, -- настойчиво говорили: "это Магницкій его съума свелъ!.." Нѣмцы говорили просто, что онъ съума сошелъ! Повидимому, никакой горячки не было. Также страху въ виду холеры нельзя приписать то слиткомъ возбужденное состояніе, ибо боязнь ея оказываетъ скорѣе обезсиливающее, обезкураживающее дѣйствіе... чему примѣромъ служитъ множество ея жертвъ. Мы не имѣемъ другаго выхода, какъ повѣривъ на этотъ разъ народному голосу, прямо или косвенно обвинившему Магницкаго въ томъ, что онъ пагубно повліялъ на достойнаго пастыря. Дѣйствительно, до знакомства съ Магницкимъ, И. Ф. Нед -- въ ничѣмъ не отличался отъ обыкновенныхъ, образованныхъ и дѣльныхъ священниковъ, хотя вслѣдствіе своего односторонняго, схоластическаго воспитанія могъ искать разрѣшенія многихъ вопросовъ въ мистикѣ и піэтизмѣ, игнорируя всякую мірскую науку, какъ тщету и ложь {Я знаю одинъ случай, нѣсколько характеризующій его: онъ усильно выпросилъ разъ у одного знакомаго "Мессіаду Клопштока" для прочтенія; отдавая назадъ книгу, онъ замѣтилъ, что она хороша, только не всякому слѣдуетъ ее читать... какъ-будто Клопштокъ написалъ ее для однихъ духовныхъ! Ч -- въ.}. Съ такою-то мистическою подкладкой (сильные умы именно и подвержены сомнѣнію или заблужденію) подвергнулся онъ сильной діалектикѣ и догматизму Магницкаго, искушеннаго уже въ теозофическихъ бредняхъ. Его даръ слова, постоянство въ мышленіи и, можетъ быть, также ореолъ мученика, яко бы пострадавшаго за правду, не преминули произнести сильное дѣйствіе на человѣка, далеко не дюжиннаго, какимъ былъ от. H -- въ.

Главною темою ихъ бесѣдъ, надо полагать, было: превратности, несовершенство и временное бытіе сего міра, вредъ отъ наукъ, боязнь знанія или просвѣщенія и положеніе ему предѣла, и единое спасеніе въ отрицаніи индивидуализма и въ религіи откровенія, односторонне понимаемой. "Натурѣ каждаго догматизма, -- говоритъ одинъ извѣстный писатель {}, -- сродно потуда желать и подвигать прогрессъ, покуда не рѣшится побѣда его воззрѣній, но какъ скоро культура готовится перейти этотъ предѣлъ, становится онъ непримиримѣйшимъ ея врагомъ. Печальную эту истину доказываетъ намъ исторія церкви".

Программа такого міровоззрѣнія -- "до сихъ поръ и не дальше" -- была начертана и оказалась въ распоряженіяхъ Магницкаго въ бытность его попечителемъ Казанскаго университета, который хотѣлъ онъ превратить въ родъ семинаріи; дѣятельность его и самоволіе на этомъ поприщѣ и печальные ихъ результаты извѣстны достаточно и сказано о нихъ подробно въ своемъ мѣстѣ. Но не слѣдуетъ еще изъ этого представлять Магницкаго ханжою, лицемѣромъ, еще менѣе, мартинистомъ, уже потому, кажется, что основатель этой -- если угодно -- секты былъ ученнѣйшій человѣкъ, любилъ науки и никогда не думалъ ихъ преслѣдовать. Если и были въ Россіи мартинисты, каковы Новиковъ, отчасти самъ Сперанскій, князь А. Н. Голицынъ и другіе, то между ними и Магницкимъ съ его согласниками существуетъ большая разница. Магницкій, при всѣхъ своихъ дарованіяхъ, былъ, безъ сомнѣнія, не что иное, какъ обскурантъ и ретроградъ, и тѣмъ болѣе упорнымъ, что былъ прежде либералъ, а потому, какъ всѣ ренегаты, явился самымъ неукротимымъ "погасителемъ", до того, что фамилія его обратилась еще при жизни въ бранное слово; таковымъ пребудетъ она въ Россіи до тѣхъ поръ, пока не заглохнетъ мысль и не умолкнетъ живое слово, будящія ее къ развитію.

Сообщ. Ч--въ.

Ревель.

"Русская Старина", No 11, 1875