Мопассан Ги_де - Разносчик

Ги де Мопассан.
Разносчик

Перевод Н. Н. Соколовой

Сколько отрывочных воспоминаний, мелких приключений, встреч, скрытых драм, подмеченных, разгаданных или подозреваемых нами, служат для нашего молодого, еще неопытного ума теми путеводными нитями, которые мало-помалу приводят его к познанию горестной правды!

В часы долгих и праздных раздумий, которые развлекают меня, когда я бесцельно брожу по дорогам, витая душою в пространстве, я всякий раз мысленно обращаюсь к прошлому, и мне вспоминаются забытые давно мелкие события, то веселые, то печальные; они проносятся в памяти, как вспугнутые птицы, что вылетают из кустов, заслышав мои шаги.

Этим летом я бродил в Савойе, по дороге, которая тянется вдоль правого берега озера Бурже. Скользя взором по этой зеркальной глади воды несравненного бледно-голубого оттенка, залитой косыми лучами заходящего солнца, я чувствовал, как мое сердце наполнялось тихой радостью, которую я ощущал с детства при виде озера, реки или моря. На противоположном краю этого огромного водного пространства, столь широкого, что не видно было его берегов -- один терялся далеко у Роны, другой у Бурже, -- высился зубчатый гребень горной цепи, заканчивающийся вершиной Кошачьего Зуба. По обеим сторонам дороги перекидывались с дерева на дерево виноградные лозы; обвивая один ствол за другим, они глушили своей листвой нежные побеги поддерживающих их ветвей и тянулись через поля зелеными, желтыми и красными гирляндами, в которых темнели гроздья черного винограда.

Дорога была пустынная, белая и пыльная. Вдруг из-за купы высоких деревьев, заслоняющих деревню Сент-Инносан, показался человек; он шел навстречу мне, согнувшись под тяжестью ноши и опираясь на палку.

Когда он приблизился, я увидел, что это разносчик, один из тех странствующих торговцев, которые продают мелкий дешевый товар по деревням, заходя из дома в дом.

И в памяти моей возникло вдруг одно далекое воспоминание, пустячный эпизод, встреча ночью между Аржантейем и Парижем, когда мне было двадцать пять лет.

В то время я страстно увлекался греблей. Я снимал комнату в Аржантейе, в харчевне. Каждый вечер я садился в поезд для чиновников, длинный поезд, который еле тащился, высаживая на каждой станции толпу мужчин с небольшими свертками в руках; все они были тучные и неуклюжие, так как никогда не ходили пешком, и брюки их совсем потеряли фасон от постоянного сидения на казенных стульях. Поезд этот, в котором, казалось мне, так и пахло канцелярией, зелеными папками и зарегистрированными документами, довозил меня до Аржантейя. Там меня ждал ялик, всегда готовый к отплытию, и я немедля принимался грести во весь дух, чтобы пообедать в Безоне или в Шату, в Эпине или в Сент-Уэне. Потом я возвращался, убирал лодку в сарай и, если светила луна, шел в Париж пешком.

И вот однажды ночью, шагая по белой от пыли дороге, я увидел, что впереди меня идет какой-то человек. Да, я почти каждый раз встречал этих ночных пешеходов из парижского предместья, которых так боятся запоздалые буржуа. Человек шел медленно, сгибаясь под тяжестью ноши.

Я быстро пошел за ним. Шаги мои гулко раздавались по шоссе. Он остановился, посмотрел на меня и, видя, что я приближаюсь, перешел на другую сторону дороги.

Но когда я опередил его, он окликнул меня:

-- Добрый вечер, сударь!

Я ответил:

-- Добрый вечер, приятель!

Он продолжал:

-- Вам далеко?

-- Я иду в Париж.

-- Вы-то не замешкаетесь, быстро шагаете, а с моей ношей так не пойдешь.

Я пошел медленнее.

Почему этот человек заговорил со мной? Что нес он в таком большом тюке? Смутная мысль, что передо мной преступник, мелькнула в мозгу и пробудила мое любопытство. В утренних газетах так часто пишут о происшествиях, которые случаются как раз в этом месте, на полуострове Женевилье, что кое-чему приходится все-таки верить. Не сочиняют же просто так, для развлечения читателей, всю ту хронику арестов и разнообразных преступлений, которой полны газетные столбцы, предоставленные репортерам.

Однако голос этого человека, казалось, звучал скорее робко, чем дерзко, и поведение его было до сих пор скорее осторожным, чем вызывающим.

Я опросил, в свою очередь:

-- А вам-то далеко идти?

-- Всего только до Аньера.

-- Вы сами из Аньера?

-- Да, сударь, я торгую вразнос, а живу в Аньере.

Он свернул с тропы, по которой обычно идут пешеходы днем в тени деревьев, и вышел на середину дороги. Я сделал то же самое. Мы продолжали смотреть друг на друга недоверчивым взглядом, держа палки в руках. Но, подойдя к нему ближе, я совершенно успокоился. Он, по-видимому, также, потому что спросил меня:

-- Могу я просить вас поубавить шагу?

-- Зачем это?

-- Не люблю я этой дороги ночью. Ведь у меня товар за плечами, да и всегда лучше быть вдвоем, чем одному. Когда идут двое вместе, на них редко нападают.

Я почувствовал, что он не лжет и что он трусит. Я исполнил его желание. И глухой ночью мы с незнакомцем зашагали рядом по дороге от Аржантейя в Аньер.

-- Как вы не боитесь возвращаться так поздно? -- спросил я моего спутника.

Он рассказал мне, в чем дело.

Он не рассчитывал вернуться в этот вечер обратно, потому что утром взял товара на три -- четыре дня. Но торговля пошла очень бойко, и ему пришлось немедленно возвратиться домой, чтобы завтра же доставить покупателям разные заказанные ими вещи.

Он объявил с большим самодовольством, что отлично торгует, что у него исключительная способность расхваливать товар; он показывает всякую дребедень, а сам развлекает покупателя болтовней и таким образом сплавляет то, что нелегко сбыть.

-- У меня лавка в Аньере, -- прибавил он. -- Там торгует жена...

-- Так вы женаты?

-- Да, сударь, уже полтора года. Я нашел себе славную женку. Вот удивится она, когда я вернусь нынче ночью!

Он стал рассказывать мне о своей женитьбе. Два года добивался он этой девчонки, но она все тянула. Она уже с детства торговала в лавочке на углу улицы. Торговала чем придется: лентами, в летнюю пору -- цветами, но главным образом пряжками для туфель, прехорошенькими пряжками, и другими дешевыми безделушками, которыми снабжал ее благоволивший к ней фабрикант. В Аньере все знали ее и прозвали Васильком, потому что она часто носила синие платья. Мастерица на все руки, она отлично зарабатывала. В последнее время ей как будто нездоровится. Он думал, уж не беременна ли она, но не был в этом уверен. Торговля у них шла хорошо, и он странствовал главным образом для того, чтобы распространять образцы среди мелких торговцев округи. Он стал своего рода разъездным комиссионером для некоторых фабрикантов и работал одновременно на них и на себя.

-- А вы кто будете? -- спросил он.

Тут я прихвастнул. Я рассказал, что у меня в Аржантейе парусная яхта и два гоночных ялика. Я приезжаю каждый вечер покататься и так как люблю ходить, то возвращаюсь иногда в Париж пешком. Я намекнул, что у меня довольно выгодная профессия.

Он ответил:

-- Господи Исусе! Будь у меня ваши деньги, разве стал бы я так бегать ночью по дорогам? Здесь ведь место ненадежное.

Он посмотрел на меня искоса, и я подумал, не злоумышленник ли он, может быть, какой-нибудь опытный злоумышленник, не желающий действовать наобум?

Но он успокоил меня, пробормотав:

-- Не торопитесь, пожалуйста. У меня тюк нелегкий.

Показались первые дома Аньера.

-- Вот я почти и дома, -- сказал он. -- Мы в лавке не ночуем, ее стережет ночью собака, такая собака, что четырех сторожей стоит. А квартиры в центре города слишком дороги. Послушайте, сударь, вы оказали мне большую услугу, ведь у меня на сердце неспокойно, когда я с товаром на большой дороге. Так не зайдете ли ко мне выпить теплого винца с моей женой, если только она не спит: у нее очень крепкий сон, и она не любит, чтоб ее будили. А потом я провожу вас до ворот города с моей дубинкой: без мешка-то я ничего не боюсь.

Я отказался, он стал уговаривать, я уперся, он горячо настаивал и так искренне огорчался, сожалел, так убеждал меня и с таким оскорбленным видом допытывался: "Может быть, я гнушаюсь выпить с простым человеком, как он", -- что под конец я уступил и последовал за ним по пустынной дороге к одному из тех больших запущенных домов, которые составляют окраину предместья.

При виде его жилища я заколебался. Этот высокий оштукатуренный дом был похож на ночлежку для городских бродяг, на разбойничий притон. Разносчик пропустил меня вперед, толкнув незапертую дверь, и повел меня за плечи в глубокой темноте к лестнице, которую я нащупывал ногами и руками, естественно опасаясь свалиться в какой-нибудь подвал.

Когда я нашел первую ступеньку, он сказал мне:

-- Подымайтесь на седьмой этаж.

Пошарив в кармане, я нашел коробок парафиновых спичек и осветил лестницу. Разносчик шел за мной, пыхтя под своей ношей и повторяя:

-- Да, высоко, высоко!

Когда мы добрались до самого верха, он разыскал свой ключ, который болтался на веревочке, прикрепленной к подкладке пиджака, отпер дверь и впустил меня.

Это была комната с выбеленными стенами. Посредине стоял стол, а вдоль стен -- полдюжины стульев и кухонный шкаф.

-- Пойду разбужу жену, -- сказал он. -- А потом спущусь в погреб за вином, здесь мы его не держим.

Он подошел к одной из двух дверей, выходивших в кухню, и позвал:

-- Василек, а Василек!

Василек не ответила. Он крикнул громче:

-- Василек! Василек!

Потом, стуча кулаком в дверь, проворчал:

-- Да проснешься ли ты, черт возьми!

Он подождал, потом прижался ухом к замочной скважине и продолжал уже спокойно:

-- Ну, пускай ее спит, если хочет. Пойду за вином, подождите меня минутку.

Он вышел. Я сел, покорившись своей участи.

И зачем только я сюда пришел? Вдруг я вздрогнул. В комнате у жены говорили шепотом и тихонько, почти бесшумно, двигались.

Вот чертовщина! Уж не попал ли я в ловушку? Как это жена могла не проснуться от шума, поднятого мужем, от его стука в дверь? Не было ли это сигналом для соучастников: "Рыбка клюнула. Иду стеречь выход. Дело за вами". Так и есть: за дверью возились все слышнее и слышнее. Кто-то тронул замок, повернул ключ. Сердце у меня застучало. Я отодвинулся в глубину комнаты, сказав себе: "Что же, будем защищаться!" И, вцепившись обеими руками в спинку деревянного стула, я приготовился к решительной схватке.

Дверь открылась. Показалась рука, которая ее придерживала полуотворенной, затем в дверь просунулась голова, голова мужчины в круглой фетровой шляпе, и я увидел устремленные на меня глаза. Но, прежде чем я успел принять оборонительное положение, этот человек, этот предполагаемый преступник, высокий малый, босой, одетый наспех, без галстука, с ботинками в руках, красивый малый, честное слово, и почти что господин, бросился к выходу и исчез в темноте.

Я снова сел. Приключение становилось забавным. Я ждал мужа, который замешкался с вином. Наконец я услышал, как он поднимается по лестнице, и шум его шагов заставил меня расхохотаться. Я хохотал в припадке неудержимого смеха, как иногда хохочешь, когда остаешься один.

Муж вошел с двумя бутылками в руках и спросил:

-- А жена все еще спит? Вы не слышали, она не шевелилась?

Я догадался, что ее ухо прижато к двери, и ответил:

-- Нет, не слышал.

Он снова позвал:

-- Полина!

Она не ответила, не шелохнулась, и он обратился ко мне, объясняя:

-- Она, знаете, не любит, когда я прихожу ночью с приятелем пропустить стаканчик...

-- Так вы думаете, она не спит?

-- Конечно, не спит.

Вид у него был мрачный.

-- Ну, давайте выпьем! -- сказал он и собрался тут же распить обе бутылки, одну за другой. Но на этот раз я был решительнее. Выпив один стакан, я встал. Он и не думал больше провожать меня, и, глядя на дверь спальни со злобным видом, с видом рассерженного простолюдина, который еле сдерживает ярость, проворчал:

-- А все-таки придется ей открыть, когда вы уйдете.

Я смотрел на него, на этого труса, рассвирепевшего неведомо почему, -- может быть, это было смутное предчувствие или инстинктивная догадка обманутого самца, который не выносит закрытых дверей. Он говорил мне о ней с нежностью. Теперь же, наверное, прибьет ее. Он крикнул еще раз, тряся дверью:

-- Полина!

Голос за стеною ответил как бы спросонья:

-- Чего?

-- Ты не слыхала, что ли, как я вернулся?

-- Нет, я спала... отстань от меня...

-- Открой дверь!

-- Когда ты будешь один. Терпеть не могу, когда ты ночью приводишь с собой пьяниц.

Я ушел, торопливо спустившись по лестнице, как тот, соучастником которого я невольно сделался, скрыв его появление. Приближаясь к Парижу, я думал о том, что сейчас, в той конуре, видел сцену извечной драмы, разыгрываемой ежедневно, на все лады, во всех слоях общества.

-------------------------------------------------------------------

Впервые: "Le Figaro", 8 марта 1893.

Источник текста: Ги де Мопассан. Полное собрание сочинений в 12 тт. Том 10. Библиотека "Огонек", Изд. "Правда", М.: 1958

Ocr Longsoft для сайта Творчество Ги де Мопассана, апрель 2007

-------------------------------------------------------------------