Мопассан Ги_Де - Воспоминания о Луи Буйле

Ги де Мопассан.
Воспоминания о Луи Буйле

На днях я проезжал через Руан. Была как раз Сен-Роменская ярмарка.

Представьте себе народное гулянье в Нейи, только проникнутое большей важностью, большей торжественностью, полное чисто провинциальной степенности; толпа здесь неповоротливей, гуще и молчаливей, чем в Париже.

На протяжении нескольких километров тянулся ряд палаток и стояли отдельные продавцы: здесь лавок больше, чем в Нейи, так как крестьяне покупают много. Торгуют здесь стеклянными и фаянсовыми изделиями, ножами всевозможных видов, лентами, пуговицами, книжками для народа, странными и смешными предметами, употребительными в деревнях. Предприимчивые балаганщики, которых нормандские землепашцы зовут "Что угодно покажет", выставляют разные диковины. Очень много великанш, -- видимо, руанцы большие до них охотники. Одна из них на днях обратилась с любезным письмом в редакции местных газет, приглашая господ журналистов посетить ее и извиняясь за то, что не в состоянии явиться к ним сама: по словам этой особы, ее размеры исключают для нее возможность появления на улице.

...Огромностью своей прикована ко брегу.

Куда там Людовику XIV!

А вот борцы: милейший г-н Базен, с дикцией актера из Французской Комедии, приветствующий публику движением указательного перста.

Вот цирк с дрессированными обезьянами, цирк с дрессированными блохами, цирк с дрессированными лошадьми и уйма всевозможных других диковин. Публика своеобразна. Вот горожане, празднично одетые, движущиеся степенной, размеренной походкой. Они идут парами, муж и жена, и важно-неторопливые движения мужчины настолько точно согласуются с важно-неторопливыми движениями его подруги, как будто природа вложила в каждого из них одинаковый механизм. Вот и деревенские пары, выступающие еще более медленно, но уже вразнобой, в чем сказывается различие между работой мужчины и женщины: самец идет, согнувшись, волоча ноги; самка раскачивается, словно несет ведра с молоком.

Что всего замечательнее на Сен-Роменской ярмарке -- это запах; я люблю этот запах, знакомый мне с раннего детства, но вам он вряд ли бы понравился. В нем смешаны ароматы жареной селедки, вафель и печеных яблок.

Оно и понятно: между бараками, во всех углах, тут же, на открытом воздухе, жарят селедку -- ведь сейчас разгар рыболовного сезона, -- пекут вафли, пекут на больших оловянных блюдах яблоки, сочные нормандские яблоки.

Я услышал звон колокола. И вдруг сердце мое странно сжалось: два воспоминания всплыли в моей душе -- одно из раннего детства, другое -- времен юности.

-- Это тот же самый? -- спросил я у друга, шедшего со мной рядом.

Мой друг понял, о чем я спрашиваю, и ответил:

-- Тот же самый, вернее, те же самые. Скрипач, о котором писал Буйле, все еще играет здесь.

Вскоре я увидел балаган, тот небольшой балаган, в котором и доныне, как в годы моего детства, представляют Искушение святого Антония, приводившее когда-то в восторг Гюстава Флобера и Луи Буйле.

На подмостках седой старик, такой дряхлый, такой сгорбленный, что ему можно дать лет сто, беседует с традиционным полишинелем. Подумайте, сударыня: ведь это Искушение святого Антония видели еще мои родители, когда им было лет десять -- двенадцать. И тот же самый человек показывает его и теперь.

У него над головой вывешено объявление: "Заведение продается по случаю расстроенного здоровья". И если бедный старик не найдет покупателя, наивное и потешное зрелище, вот уже шестьдесят лет увеселяющее маленьких нормандцев, пожалуй, прекратится.

Я поднимаюсь по ветхим деревянным ступенькам, мне хочется снова, быть может в последний раз, увидеть святого Антония, каким я видел его в детстве.

Жалкие деревянные скамьи, расположенные уступами, заполнены множеством малышей; одни из них сидят, другие стоят. Это сборище десятилетних ребятишек болтает, шумит, как настоящая толпа. Родители молчат: они привыкли ежегодно отбывать эту повинность. Мрачная внутренность балагана освещена несколькими фонариками.

Поднимается занавес.

Появляется большая марионетка. Нити, к которым она подвешена, дергаются, -- марионетка делает нелепые, неуклюжие движения.

И вот уже юные зрители смеются, машут руками, топочут ногами, и пронзительные крики восторга вылетают из их уст.

И мне чудится, что я тоже один из этих ребят, что я тоже пришел сюда любоваться представлением, забавляться им, верить в его реальность, как они. Во мне внезапно пробуждаются ощущения давних лет; и, охваченный воспоминаниями, словно в какой-то галлюцинации, я чувствую, что вновь стал тем малышом, который некогда смотрел на это зрелище.

Заиграл скрипач. Я приподнимаюсь и разглядываю его. Это он, он, тот самый скрипач, что играл в пору моего детства: исхудалый старик, такой печальный-печальный, с умным, гордым, изможденным лицом, с закинутыми назад длинными седыми волосами.

И мне вспомнилось мое второе посещение Святого Антония шестнадцатилетним подростком.

Однажды, кажется в четверг (я учился тогда в Руанском лицее), я отправился на улицу Биорель показать , кое-какие сочиненные мною стихи моему знаменитому и строгому другу Луи Буйле.

Войдя в кабинет поэта, я увидел сквозь облако дыма двух высоких полных мужчин; они курили и беседовали, усевшись глубоко в кресла.

Перед Луи Буйле сидел Гюстав Флобер.

Спрятав принесенные стихи в карман, я тихонько сел в уголок и принялся слушать.

Часа в четыре Флобер встал.

-- Ну-ка, проводи меня до конца улицы, -- сказал он Буйле, -- я пойду до пристани пешком.

Дойдя до бульвара, где находится Сен-Роменская ярмарка, Буйле вдруг предложил:

-- А не зайти ли нам на ярмарку?

И они неторопливо пошли рядышком вдоль балаганов, высясь головами над толпой, забавляясь, как дети, и перебрасываясь меткими замечаниями по поводу встречных.

Они воссоздавали характеры по физиономиям, разыгрывали воображаемые диалоги мужей с женами. Буйле говорил за мужчину, Флобер за женщину. Они уснащали свою речь нормандскими словечками, говорили нараспев, изображали на лицах неизменно удивленное выражение, характерное для нормандских крестьян.

-- Зайдем, поглядим на скрипача, -- сказал Буйле, когда мы дошли до балагана Святого Антония.

Мы вошли.

Несколько лет спустя после смерти поэта Гюстав Флобер напечатал его посмертные стихи под заглавием Последние песни.

Одно из стихотворений в этой книге называется Ярмарочный балаган.

Вот несколько отрывков из него:

О, как был угрюм в глубине палатки

Сгорбленный скрипач, -- о, как он дрожал!

Ветер ледяной веял в шаткий зал,

Занавес качал выцветшие складки.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Там, за скрипачом, виден был Антоний,

Рой чертей плясал. Мчалась, вся в огне,

Свинка, пронося факел на спине, --

И святой лицо прятал в капюшоне.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

О, как был угрюм, о, как был он бледен,

Сгорбленный скрипач. О, тоска смычка!

В свете фонарей тощая рука,

Жалкое пальто... О, как был он беден!

Как античный хор, в действие вплетен.

Не зевай, скрипач, откликайся, ну-тка!

Куклам помогай шуткой, прибауткой.

И, кривя лицо, шутит, шутит он.

Надо, надо, брат, подпевать, кривляться.

Чтобы днем был хлеб, вечером табак.

Чтобы ждал тебя на ночь твой чердак,

Чтобы жить, как все, человеком зваться.

С завистью глядишь, кутаясь в пальто,

Вверх на сцену ты, темной тенью скрытый:

Куклы веселы! Золотом расшиты!

Ветер ледяной -- он для них ничто!

И апофеоз, огненно блестящий,

Что он для мечты сумрачной твоей!

Руку греешь ты у его лучей,

Будто говоря: "Все, все преходяще".

[Перевод М. Столярова.]

И когда я выходил из барака, мне казалось, что в ушах моих еще раздается звучный голос Флобера:

-- Бедняга!

-- Да, не все здесь веселятся, -- отвечал Буйле.

Примечания

Напечатано в "Голуа" 4 декабря 1884 года. Как указано в издании Конара, этот очерк в "Голуа" начинался с нескольких строк, говоривших о рассказе Тургенева "Три встречи"; эти строки были опущены Конаром и не включены в последнее полное французское собрание сочинений Мопассана ("Либрери де Франс", 1938, т. XV).

Стр. 268. Спросил я у друга -- у Робера Пеншона.

--------------------------------------------------------------

Источник текста: Ги де Мопассан. Полное собрание сочинений в 12 т. -- Москва: "Правда", 1958 (библиотека "Огонек"). Том 11, с. 267--271.

OCR; sad369 (6.12.2007)