Мопассан Ги_Де - Тик

Тик

Посмертный рассказ Ги де Мопассана

Перевод Е. Д. Ильиной

Медленно входили обедающие в большую залу отеля, и занимали свои места за столом. Прислуга начинала неторопливо разносить кушанье, чтобы дать время всем собраться и по приносить снова блюда для тех, кто опоздал. Давно приехавшие сюда купальщики, привычные посетители табльдота, с любопытством посматривали на отворявшиеся двери, в надежде увидать новых посетителей. В этом заключается главное развлечение на всех курортах. Всегда с нетерпением ждут обеда, чтобы посмотреть на вновь приехавших и постараться угадать, что это за люди, чем. они занимаются, о чем думают. В голове бродить мысль, не удастся ли познакомиться с интересными лицами, не сулить ли судьба приятную встречу, а может быть увлечение и любовь. В этой вечной толкотне соседи, незнакомцы, приобретают очень важное значение. Любопытство возбуждено, симпатии ждут, и инстинкты общественности наготове.

Поэтому здесь возможны антипатии, зародившиеся в течении недели и дружба после месячного знакомства.

На людей здесь смотрят с совершенно особой точки зрения, по законам специальной курортной оптики. После часовой беседы, вечерком, в тени деревьев парка, где журчит чудодейственный целебный источник у своего собеседника открывается высокое умственное развитие и замечательные достоинства.

И не дальше, как через месяц, эти новые, пленившие в первые дни друзья, бесследно исчезают из памяти. Впрочем, надо заметить, что там же, скорее, чем где-либо, завязываются узы и серьезные, и прочные.

При ежедневном общении легче узнать друг друга, и к начинающейся привязанности примешивается нечто нежное и интимное, что обыкновенно является последствием только долгой связи. И потом долго дорожат воспоминанием об этих первых часах дружбы, воспоминаниями об этих первых беседах, где открывалась вся душа, о первых взорах, которые спрашивали о том, чего еще не решаются высказать уста, воспоминанием о первом дружеском доверии, о чудном порыве, заставляющем открыть свою душу тому, кто отвечает вам тем же.

И тоскливая скука курорта, и монотонное однообразие протекающих медленно дней способствуют тому, что эти новые привязанности с часу на час крепнут и пышнее расцветают.

* * *

И так, в этот вечер, также, как и во все предыдущие, мы поджидали появления незнакомых лиц. Появилось их только двое; это были очень странного вида мужчина и женщина: отец и дочь. На меня они произвели сразу впечатление героев Эдгарда Поэ. А между тем в них было что-то чарующее -- печать, накладываемая на людей несчастьем. Они мне представлялись жертвами рока. Мужчина был очень высок и худ, слегка горбился; волосы его были совсем седые, даже слишком для его еще не старого лица.

Во всей фигуре и в манере себя держать было что-то серьезное, что-то строгое, что встречается иногда у протестантов. Дочери казалось лет двадцать пять, она была мала ростом и также очень худа, бледная с усталым, измученным видом. Иногда встречаются такие люди, которые кажутся слишком слабыми для трудов и работ нашей жизни, слишком слабыми даже для того, чтобы двигаться, ходить, -- словом делать то, что делают все. Однако она была хороша, эта девушка, с своей прозрачной красотой призрака. Ела она очень медленно, точно еле могла поднять руку с куском.

На воды они приехали несомненно для нее.

Они оказались за столом напротив меня, и я сейчас же заметил, что отец страдает очень странным нервным тиком.

Каждый раз, как он хотел достать какую-нибудь вещь, его рука описывала такой безумный зигзаг, точно желая что-то оттолкнуть, прежде чем достичь желаемого предмета. Через несколько минуть это движение меня настолько утомило, что я старался не смотреть в его сторону.

Я заметил также, что молодая девушка не сняла перчатки с левой руки.

После обеда я пошел прогуляться в парк. Это было в Оверни, на маленькой станции Шатель-Гюйон, скрывавшейся в ущелье у подошвы высокой горы, горы откуда и выбивались целебные, горячие ключи, выходившие из глубины подземного очага древних вулканов. А там наверху, над нами, поднимали свои усеченные конусы вершины этих потухших кратеров, возвышаясь среди длинной линии горной цени. С Шатель-Гюйон начиналась горная страна.

В этот вечер было очень жарко. Я ходил по тенистой аллее, прислушиваясь с вершины холма, господствующего над парком, к музыке, начинавшейся в здании казино.

В эту минуту я увидал, что ко мне медленно приближаются отец и дочь. Я им поклонился, как всегда кланяются в курортах соседям по отелю. Отец сейчас же остановился и обратился ко мне с вопросом:

-- Извините меня, сударь, за нескромность, но не можете ли вы указать нам на прогулку не особенно утомительную, но в тоже время и интересную.

Я предложил им провести их в долину, где протекала небольшая речка. Эта долина была очень глубока и узка, совершенное ущелье между скалистых и покрытых лесом вершин.

Они приняли мое предложение. Мы заговорили, конечно, о качестве целебных вод.

-- О, моя дочь страдает какой то странной болезнью, -- заметил он, -- причины которой никто не может объяснить. Она мучается совершенно непонятными нервными припадками. То думают, что у нее болезнь сердца, то болезнь печени, то страдание спинного мозга. Теперь все приписывают желудку, очагу и регулятору всего организма, этому Протею разнообразнейших болезней и симптомов. Вот почему мы и явились сюда. Но я думаю, что эго скорее всего нервы. Но что бы это ни было, во всяком случае это очень печально.

В эту минуту я вспомнил об его странном тике и спросил его:

-- А что это не наследственно? Не страдаете ли вы сами нервами?

Он отвечал очень спокойно:

-- Я?.. Нет... у меня очень спокойные нервы.

Затем после минутного молчания, он продолжал:

-- А! Понимаю! Вы намекаете на спазм в моей руке, когда я хочу что-нибудь взять? Но это результат ужасного потрясения, испытанного мною. Представьте себе, моя дочь была заживо погребена!

Я не нашелся, что ему ответить, кроме возгласа удивления и сочувствия.

* * *

Он продолжал:

-- Вот как это случилось. История очень простая. У Жюльеты были одно время серьезные сердечные припадки. Мы думали, что у нее болезнь сердца, и ожидали самого худшего. Однажды ее принесли холодную, безжизненную. Она упала в саду. Приглашенный врач констатировал смерть. Два дня и две ночи провел я у ее тела. Своими руками уложить я ее в гроб и проводил до кладбища, где ее останки были поставлены в наш семейный склеп. Это было в деревне в Лотарингии.

Я пожелал, чтобы она была похоронена в своих брильянтах, в браслетах, кольцах, ожерельях, словом во всех подарках, которые я ей делал, -- и в своем первом бальном платье.

Вы можете себе представить, в каком состоянии я вернулся с кладбища домой, каково было у меня на душе и на сердце... Ведь у меня кроме дочери никого не было, жену я схоронил уже давно. Я вошел в свою комнату измученный, обезумевший от горя, и упал на кресло, не имея сил не только двигаться, но даже мыслить. Я был в эту минуту не человеком, а живой машиной, но машиной с болезненной чувствительностью и отзывчивостью. Мое сердце представляло одну зияющую рану. Мой старый слуга, Проспер, помогавший мне класть дочь в гроб и украшавший ее драгоценностями, вошел в комнату бесшумной походкой и спросил:

-- Не скушаете ли вы чего-нибудь, сударь?

Я отрицательно покачал головой.

Он продолжал:

-- Напрасно, сударь. Вам может сделаться дурно. Угодно вам, быть может, чтобы я уложил вас в постель?

Я проговорил:

-- Нет. Оставь меня.

Он ушел.

Не знаю, сколько часов прошло после этого. О, какая ночь! Какая ночь! Было очень холодно. Огонь погас в моем камнине, а ветер, зимний ветер, холодный и бурный, с снежным вихрем, с тоскливой монотонностью стучал в мои окна.

Сколько прошло часов после этого? Не знаю. Я все еще продолжал бодрствовать, измученный, разбитый, с широко раскрытыми глазами, с вытянутыми ногами, с разбитым безжизненным телом и с сердцем, замершим от отчаяния. Вдруг у дверей послышался звонок. Звонили у входной двери, и звук колокола раздался по всему дому. Я так вздрогнул, что подомной заскрипело кресло. А густой звук медленно расходился могучей волной по пустому дому. Я повернулся, чтобы взглянуть на часы; было два часа пополуночи. Кто мог звонить в такую пору.

И вдруг снова раздался звонок, потом еще раз. Слуги, вероятно, боялись встать. Я взял зажженную свечу и спустился вниз. Дойдя до двери я чуть было не спросил:

-- Кто там?

Но мне стало стыдно за такое малодушие, и я медленно отодвинул засов. Сердце шибко билось в груди, мне было просто чего-то страшно. Затем я разом отворил дверь и увидал в темноте какую-то белую фигуру, что-то похожее на бледный призрак. Задыхаясь от ужаса я отступил бормоча:

-- Кто это... Кто... Кто вы?

-- Это я, папа... -- отвечал мне слабый голос.

Это была моя дочь.

Конечно, я подумал, что схожу с ума, и начал отступать от этого приближающегося призрака, стараясь жестом руки оттолкнуть его от себя; этот жест и остался у меня на всегда, он перешел в нервный тик.

Вдруг привидение заговорило:

-- Не пугайся, папа, я, ведь, не умерла. У меня хотели украсть мои кольца, не могли снять их и отрезали палец; кровь потекла, и я пришла в себя, ожила.

В эту минуту я заметил, что она вся была залита кровью. Я опустился на колени, задыхаясь и рыдая, не будучи даже в состоянии понять, что случилось, не сознавая своего счастья, чувствуя п радость и ужас. Наконец, немного опомнясь, я увлек мою бедную малютку в свою комнату, усадил ее на кресло п принялся неистово звонить Проспера, чтобы он затопил камин, дал вина, съездил за доктором.

Проспер вбежал, взглянул на мою дочь, с криком ужаса судорожно раскрыл рот, и как сноп хлопнулся на спину мертвый.

Это он открыл склеп, отрезал палец моей дочери и, захватив драгоценности, ушел, даже не подумав запороть склеп или скрыть следы своего преступления. Он был уверен, что на него никогда не падет подозрение; он давно пользовался моим полным доверием. Видите, сударь, что мы с ней пережили.

Он замолчал.

Наступившая ночь покрыла мраком печальное и тихое ущелье. И мной невольно овладел какой-то таинственный страх от соседства этих странных существ, этой воскресшей покойницы и ее отца с его диким, судорожным жестом. И я мог лишь тихо прошептать:

-- Какой ужас!

А затем прибавил уже громче:

-- А что, если мы вернемся?.. Становится свежо. И мы пошли назад, к отелю.

Конец

----------------------------------------------------------------------------------

Источник текста: журнал "Вестник моды", 1900, No 29. С. 279--280.