Мопассан Ги_Де - Англичанин из Этрета

Ги де Мопассан.
Англичанин из Этрета

Перевод М. Столярова

Знаменитый английский поэт только что прибыл во Францию, чтобы засвидетельствовать свое почтение Виктору Гюго. Его именем полны все газеты; в гостиных рассказывают о нем легенды. Лет пятнадцать назад мне несколько раз довелось встречаться с Олджерноном-Чарлзом Суинбёрном. Я попытаюсь изобразить его таким, каким тогда его увидел, попытаюсь закрепить то необычайное впечатление, которое он произвел на меня и которое, несмотря на давнее время, живо до сих пор.

Это было, кажется, в 1867 или 1868 году; неизвестный молодой англичанин только что купил в Этрета маленький домик, скрытый за большими деревьями. Он жил там в полном одиночестве и вел, как говорили, странный образ жизни, возбуждая удивление и недовольство местного населения, подозрительного и недоброжелательного, по обычаю жителей всякого маленького городка.

Рассказывали, что этот чудак-англичанин ел только обезьянье мясо -- в вареном, жареном, тушеном и маринованном виде, что он ни с кем не хотел знаться, что он часами громко разговаривал сам с собой; словом, о нем ходило множество поразительных историй, на основании которых местные умники заключили, что он помешан.

Особенно дивились тому, что у него в доме жила ручная обезьяна, огромная обезьяна, которая свободно разгуливала по его жилищу. Будь это собака, кошка, никто бы слова не сказал. Но обезьяна! Какой ужас! Надо же иметь такие дикие вкусы!

Я знал этого англичанина только по уличным встречам. Это был молодой человек с мягкими манерами, небольшого роста, довольно полный, хоть и не толстый, со светлыми, почти неприметными усами.

Случайно мы разговорились. Этот дикарь был приятен и свободен в обращении; но он действительно принадлежал к числу тех англичан-оригиналов, которых можно встретить в самых различных странах.

Одаренный выдающимся умом, он, казалось, жил в мире фантастических грез, как, вероятно, жил Эдгар По. Он перевел на английский язык том удивительных исландских легенд, которые непременно следовало бы перевести и на французский. Он любил все сверхъестественное, зловещее, болезненно-изощренное, усложненное -- всякие мозговые вывихи; но он говорил о самых ошеломляющих вещах с такой чисто английской флегмой, таким мягким, спокойным голосом, с таким здравомыслием, что мог совершенно сбить вас с толку.

Полный гордого презрения к обществу, к его условностям, предрассудкам, морали, он прибил к своему дому дощечку с вызывающе-бесстыдным названием. Более зловещей шутки не выкинул бы и тот трактирщик, который повесил бы над входом в свое заведение в пустынной местности такую надпись: "Здесь убивают путешественников".

Я не бывал у него, но однажды он пригласил меня к себе на завтрак. Поводом для этого послужил несчастный случай с одним из его друзей: тот чуть было не утонул, а я пытался спасти его.

Несмотря на то, что утопавший был вытащен из воды раньше, чем я мог ему помочь, оба англичанина выразили мне горячую благодарность. На следующий день я отправился к ним.

Этот друг был молодым человеком лет тридцати. Над его детским телом с узкими плечами и впалой грудью выдавалась огромная голова. Непомерный лоб, словно поглощавший всю остальную часть его существа, возвышался, как купол, над тонким лицом; оно заканчивалось длинной, острой, как веретено, бородкой. Пронзительные глаза, неопределенные очертания рта производили впечатление, будто перед вами голова пресмыкающегося, великолепный же череп наводил на мысль, что это гений.

Нервное содрогание пронизывало это странное существо: оно ходило, двигалось, действовало толчками, точно испортившийся механизм.

Это был Олджернон-Чарлз Суинбёрн, сын английского адмирала, а по материнской линии внук графа Эшбёрнхэма.

Что-то в его лице вызывало чувство смущения, даже тревоги, но когда он говорил, лицо его преображалось. Я редко встречал человека, который более поражал бы собеседника своим красноречием, остроумием, тонким обаянием. Его стремительное, светлое, болезненно-обостренное и причудливое воображение, казалось, сквозило в его голосе и придавало его словам живость и энергию.

Его отрывистые жесты рубили произносимую им фразу, скачущую, вонзающуюся, как игла, в ум собеседника, -- и мысль его вдруг вспыхивала ярким светом, как вспыхивают огнем маяки: это были те внезапные гениальные озарения, которые, казалось, освещают целый мир идей.

Дом, где жили оба друга, был красив и довольно необычен. Повсюду картины, одни превосходные, другие причудливо-странные, воплощавшие такие замыслы, которые могли зародиться лишь в мозгу умалишенного. На одной из них, написанной акварелью, был, насколько я помню, изображен череп, плывущий в розовой раковине по безграничному океану, под лучами луны, наделенной человеческим лицом. Там и сям валялись кости. Мне запомнилась ужасная рука с содранной кожей, иссохшая, с обнаженными почерневшими мышцами; на кости, белой как снег, виднелись следы давно запекшейся крови.

Пища показалась мне загадкой, которую я не мог разрешить. Была ли она вкусна? Или отвратительна? Не знаю. Во всяком случае, жаркое из обезьяны на всю жизнь отбило у меня охоту к этому блюду. Вокруг нас вертелась большая ручная обезьяна и, шутя, толкала головой мой стакан, когда я собирался пить. Она отняла у меня всякое желание иметь одного из ее собратьев постоянным товарищем.

Что касается обоих друзей, то они произвели на меня впечатление людей исключительно своеобразных и выдающихся, причудливо-странных по самой своей природе, принадлежащих к той особой расе галлюцинирующих талантов, из которых вышли По, Гофман и другие.

Если, как думают обычно, гениальность есть нечто вроде безумия великих умов, то Олджернон-Чарлз Суинбёрн является подлинно гениальным человеком.

Широкий трезвый ум никогда не почитался гениальным; между тем это высшее наименование нередко прилагается и к умам второстепенного порядка, если только их слегка коснулся вихрь безумия.

Во всяком случае, этот поэт является одним из первых поэтов своего времени по оригинальности вымысла и по изумительной изощренности формы.

Это восторженно-вдохновенный, неистовый лирик, совсем не заботящийся о той скромной и честной истине, которую так упорно и терпеливо ищут ныне французские художники; он стремится запечатлеть грезы, еле уловимые мысли, то вдохновенно-грандиозные, то просто напыщенные, то величественно-прекрасные.

Два года спустя я нашел дом запертым. Хозяева уехали. Мебель продавалась, и я купил на память о двух друзьях ту отвратительную руку с содранной кожей. На газоне виднелась огромная квадратная гранитная глыба; на ней было высечено одно только слово -- "Нип". На глыбе лежал камень с выдолбленным в нем углублением; оно было полно воды и служило водоемом для птиц. Под этой гранитной глыбой была похоронена обезьяна; ее повесил из мести слуга Суинбёрна, молодой вспыльчивый негр. Говорили, что этот необузданный слуга тут же убежал, спасаясь от револьвера разъяренного хозяина. Однако, проскитавшись несколько дней без крова и пищи, он снова появился и принялся торговать на улицах леденцами.

Его окончательно изгнали из этих краев после того, как он чуть не задушил какого-то недовольного покупателя.

На земле было бы веселей, если бы на ней почаще встречались дома вроде этого.

Примечания

Напечатано в "Голуа" 29 ноября 1882 года. К этой теме Мопассан возвратился впоследствии в "Заметках об Олджероне Чарлзе Суинбёрне".

--------------------------------------------------------------

Источник текста: Ги де Мопассан. Полное собрание сочинений в 12 т. -- Москва: "Правда", 1958 (библиотека "Огонек"). Том 11, с. 148--152.

OCR; sad369 (6.12.2007)