Милюков Павел Николаевич - Юридическая школа в русской историографии

Юридическая школа въ русской исторіографіи
(Соловьевъ, Кавелинъ, Чичеринъ, Сергѣевичъ).

Сорокъ лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ Соловьевъ и Кавелинъ выступили въ первый разъ въ нашемъ университетѣ съ проповѣдью новаго направленія въ русской исторической наукѣ. Въ сорокъ лѣтъ это направленіе совершило свой циклъ: послужило знаменемъ для цѣлой школы историковъ, вызвало рядъ капитальныхъ изслѣдованій въ нашей литературѣ, дало свою формулу русской исторіи и, наконецъ, само сдѣлалось фактомъ нашего прошедшаго. Можетъ быть даже еще нѣсколько преждевременно отодвигать его въ прошедшее: едва успѣли на нашихъ глазахъ сойти со сцены основатели этого направленія; ихъ послѣдователи еще дѣйствуютъ среди насъ и самое направленіе сходитъ со сцены отжившимъ, но не Замѣненнымъ никакимъ другимъ, которое было бы столь же общепризнано.

Мы не можемъ, разумѣется, въ предѣлахъ этой статьи предложи полной оцѣнки всего, сдѣланнаго для пауки юридическою школой и ея отдѣльными представителями; единственное, на чемъ мы думаемъ остановить вниманіе читателей, это исторія той общей формулы, въ которой выразилось пониманіе русской исторій у главнѣйшихъ представителей юридической школы. Мы думаемъ, что въ этой формулѣ заключается и очень большая заслуга юридической школы въ прошедшемъ нашей науки, и очень большой ея недостатокъ въ настоящемъ.

И такъ, начнемъ съ прошедшаго и для уясненія того новаго, что внесла юридическая школа, коснемся того стараго, что она нашла при своемъ появленіи.

Уже къ 30 годамъ патріотическая реторика Карамзина перестала удовлетворять научнымъ потребностямъ. Появлялись попытки снять реторическо-моральное освѣщеніе съ отдѣльныхъ героевъ Карамзинской исторіи: Погодить (еще ранѣе Арцыбашевъ) доказывалъ, что Иванъ IV не былъ воплощенною добродѣтелью въ первую половину царствованія и отъявленнымъ злодѣекъ во вторую, что Борисъ Годуновъ, можетъ быть, и не убивалъ Димитрія, и, слѣдовательно, не былъ тѣмъ наказаннымъ судьбою злодѣемъ, тою интересною трагическою персоной, которая увлекла Пушкина на страницахъ Исторіи Государства Россійскаго. Явился затѣмъ и принципіальный протестъ противъ воззрѣнія, по которому исторія была драмой, смыслъ которой заключался въ торжествѣ добродѣтели и наказаніи порока. Протестъ этотъ подсказывался состояніемъ западной науки. Со времени наполеоновскихъ войнъ тамъ господствовала реакція противъ раціоналистическаго метода и воззрѣній XVIII в. Два проявленія этой реакціи ближе насъ касаются: это нѣмецкая историческая школа и нѣмецкая философія. Историческая школа, какъ извѣстно, ставила на мѣсто государства, основаннаго на сознательномъ договорѣ, государство, естественно возникшее въ инстинктивно-безсознательномъ періодѣ жизни человѣчества; на мѣсто личной воли законодателя, способной пересоздать природу человѣка, правовое сознаніе народной массы, исторически сложившееся и исторически измѣняющееся; на мѣсто космополитическаго представленія о человѣчествѣ, болѣе совершенномъ въ началѣ, чѣмъ въ концѣ своей исторіи, идею національности, составляющей одно органическое живое цѣлое и переживающей органическій процессъ развитія. Съ своей стороны, нѣмецкая философія видѣла въ рядѣ національно-историческихъ процессовъ процессъ постепеннаго обнаруженія абсолютнаго духа, а каждая нація получала свое необходимое мѣсто въ этой цѣпи развитія и являлась носительницей той или другой всемірно-исторической идеи.

Оба эти направленія имѣли одинъ общій недостатокъ, противоположный недостатку французскаго раціонализма: если послѣдній не видѣлъ дѣйствительности за своимъ идеаломъ, то новое направленіе забывало идеалъ для дѣйствительности; если старое, проводя въ міръ откровеніе разума, не понимало исторически-даннаго, то для новаго самый фактъ существованія доказывалъ разумность существующаго; словомъ, какъ первое, будучи по существу этическимъ, претендовало на научное значеніе, такъ послѣднее, будучи по существу научнымъ, стремилось пріобрѣсти значеніе этическое. Но въ своей настоящей сферѣ это реакціонное воззрѣніе впервые давало исторіи характеръ науки, выводило объясненіе исторіи изъ узкихъ рамокъ сознательно дѣлаемаго человѣческою волей процесса,-- однимъ словомъ, возвращало исторической наукѣ то цѣлостное представленіе о взаимной связи явленій, до котораго католическая философія исторіи доходила только съ помощью идеи промысла Божія, а протестантская -- только съ помощью идеи прогресса.

Оба указанныя направленія,-- и историческое, и философское,-- были испробованы Въ русской исторіографіи еще до появленія юридической школы. На точку зрѣнія исторической школы пробовалъ стать еще въ 30 годахъ по слѣдамъ Каченовскаго Полевой. Посвятивши Нибуру свою исторію, которая должна была быть исторіей народа, онъ твердилъ уже, что историкъ не есть судья, а исторія не есть сюжетъ для патріотическихъ умиленій; что для науки безразлично, имѣетъ ли она дѣло съ исторіей Китая, или съ исторіей Греціи, или съ исторіей Россіи. Но состояніе науки ея было въ уровень съ сознанными потребностями, въ нашемъ университетѣ преподавались тогда факты безъ критики -- Погодинымъ и критика безъ фактовъ -- Каченовскимъ. Полевой не могъ произвести самой обработки матеріала съ точки зрѣнія западныхъ идей, и потому не пошелъ далѣе механическаго приложенія западныхъ выводовъ къ нашему сырой матеріалу. Столь же безплоднымъ для науки оказалось первое перенесеніе къ намъ нѣмецкаго философскаго направленія Чаадаевымъ и Хомяковымъ. Чаадаевъ, странная и одинокая личность въ исторіи нашей мысли, человѣкъ, шедшій впереди двадцатыхъ годовъ и очутившійся позади тридцатыхъ съ устарѣлыми симпатіями и съ передовою мыслью, съ новыми аргументами Шеллинга въ защиту старыхъ заблужденій де-Местра, явился первымъ выразителемъ идей нѣмецкой философіи относительно исторіи въ своемъ знаменитомъ "философическомъ письмѣ" (1836 г.). Изъ западныхъ посылокъ, что исторія народа есть выраженіе какой-либо міровой идеи и западная исторія начинала съ идеи религіозной -- съ католицизма, и выводилъ смѣлое заключеніе, что у насъ не было исторіи и не было ея результата -- культуры, если мы не пройдемъ чрезъ эту стадію католицизма. Возраженіе напрашивалось само собой: у насъ есть своя религіозная идея -- православная, и, слѣдовательно, должны быть своя исторія и своя культура. Какъ же опредѣлить ея отличительныя черты? Для этого не нужно переработки историческаго матеріала; достаточно углубиться въ суть православнаго духа, въ его различіе отъ католическаго, и совѣтствующая разница въ національномъ духѣ,-- романо-германскомъ и греко-славянскомъ,-- становилась сама собой понятна. Эти два направленія скептиковъ и самобытниковъ, нѣсколько позднѣе -- западниковъ и славянофиловъ,-- чистосердечно считали себя непримиримыми врагами. На дѣлѣ это были двѣ разныя формулы одного и того же историко-философскаго міровоззрѣнія. Оба искали идей въ исторіи; идеи обоихъ стояли выше надъ матеріаломъ, надъ дѣйствительностью въ русской исторіи, не только не объясняя ее, но даже и не соприкасаясь съ ней; поэтому оба не давали нашей наукѣ того, что было наиболѣе плодотворнаго въ ихъ нѣмецкомъ источникѣ: идеи развитія, органическаго процесса; въ этомъ отношеніи "православный духъ" Хомякова ничуть не былъ лучшей католической идеи Чаадаева; ни этотъ духъ національный, ни даже община, нѣсколько позднѣе примкнувшая къ другимъ основнымъ стихіямъ самобытничества, никакъ не могли стать движущею пружиной какого-либо историческаго процесса, ибо сами они, и духъ, и община, оставались неизмѣнными на всемъ протяженіи исторіи и въ этой ихъ неподвижности заключалась вся соль доктрины.

Въ половинѣ сороковыхъ годовъ во второй разъ историческая школа и нѣмецкая философія сдѣлались источникомъ новаго воззрѣнія на русскую исторію. На этотъ разъ общія воззрѣнія шли объ руку съ самостоятельнымъ изслѣдованіемъ и плодомъ этого союза была юридическая школа. Изслѣдователи, которыхъ мы соединяемъ подъ этимъ названіемъ, сходятся другъ съ другомъ не только въ томъ, что въ первый разъ чувствуютъ потребность понять исторію, какъ развивающійся процессъ; даже не только въ томъ, что этотъ процессъ всѣ они строятъ на смѣнѣ политико-юридическихъ формъ; мало всего этого: старыя схемы, въ которыхъ они выражаютъ смѣну этихъ формъ, въ сущности, есть одна и та же схема, исторію которой мы сейчасъ прослѣдимъ.

Основнымъ представленіемъ, изъ котораго развивались схемы юридической шкоды, была идея о происхожденіи государственныхъ и частно-правовыхъ формъ изъ патріархально-родовыхъ отношеній. Теорія родоваго быта послѣ Эверса не была совершенною новостью въ нашей литературѣ; ново было то употребленіе, которое сдѣлали изъ нея Соловьевъ и Кавелинъ. Въ одномъ и томъ же 1847 г. появились ихъ капитальныя произведенія: диссертація Соловьева Исторія отношеній между князьями Рюрикова дома и статья Кавелина Взглядъ на юридическій бытъ древней Россіи. Взгляды, излагавшіеся въ обоихъ, были до такой степени близки, что нужно предположить предварительныя личныя отношенія между авторами. Диссертація Соловьева начиналась протестомъ противъ стараго -- Карамзинскаго и до-карамзинскаго дѣленія исторіи Россіи на періоды по внѣшнимъ признакамъ: удѣльный періодъ, монголы. Съ точки зрѣнія органическаго процесса онъ отрицалъ возможность ставить рѣзкія грани въ исторіи, не вѣрилъ, чтобы такой внѣшній фактъ, какъ монгольское иго, могъ разорвать историческое развитіе на части, и требовалъ, чтобъ дѣленіе не дробило исторіи на отдѣлы, внѣшнимъ образомъ связанные, а соединяло различныя части, показывая въ нихъ единство историческаго процесса. И дѣйствительно, въ его книгѣ все выходило изъ развитія одного начала, -- начала родоваго старшинства; опираясь на тщательное изученіе лѣтописей и грамотъ, онъ находилъ обычаи родоваго быта въ фамильныхъ распорядкахъ княжеской семьи и вновь открытый "законъ" отношеній между членами этой семьи становился закономъ развитія русской исторіи. Родъ дробился на семьи, семьи снова разрастались въ роды и родовое начало не могло бы износиться само собою, если бы историческая жизнь не передвинулась на сѣверъ. Тамъ, на новомъ мѣстѣ, гдѣ князья являются хозяевами, быстро развивается понятіе о наслѣдственной собственности, о вотчинѣ; это понятіе собственности сообщаетъ устойчивость семейному порядку наслѣдованія; земля русская перестаетъ быть общимъ достояніемъ рода и семьи быстро изолируются другъ отъ друга; не разрастаясь болѣе въ родъ, онѣ ведутъ борьбу между собой и съ остатками родовыхъ порядковъ и въ окончательномъ результатѣ родовой порядокъ смѣняется государственнымъ. При Иванѣ IV судьба родоваго обычая рѣшается въ послѣдней кровавой борьбѣ, и государство одерживаетъ окончательную побѣду.

Кавелинъ исходитъ изъ той же потребности -- объяснить внутреннее движеніе въ русской исторіи, объяснить, что мы дѣлали въ промежуткѣ IX--XVIII вѣковъ, -- вопросъ, на который десять лѣтъ ранѣе тщетно искалъ отвѣта Чаадаевъ. Менѣе стѣснявшій себя фактическимъ матеріаломъ, Кавелинъ становится на болѣе широкую точку зрѣнія, чѣмъ Соловьевъ, ищетъ родоваго быта не только въ княжеской семьѣ, для которой давали матеріалъ лѣтописи, но и въ самомъ обществѣ.

Родовымъ союзомъ начинается общественная жизнь у насъ, такъ хе какъ и на Западѣ. Но на Западѣ наслоеніе народностей, завоеваніе прерываетъ изолированное развитіе родоваго быта, а христіанская идея внутренняго человѣка, идея личности становится уже съ начала западной исторіи въ антагонизмъ съ родовымъ началомъ и въ этомъ антагонизмѣ, въ развитіи личности заключается смыслъ западнаго историческаго процесса. У насъ другое дѣло; у насъ завоеваніе не поворотило исторіи на другую Дорогу, идеи личности не существовало; слѣдовательно, нашъ историческій процессъ долженъ объясняться изъ самого себя, изъ естественнаго развитія начала родоваго быта, а идея личности должна оказаться продуктомъ этого развитія. Затѣмъ Кавелинъ въ доисторической пустотѣ нашей исторіи свободно строитъ свою схему естественнаго развитія и разложенія рода: родъ исключительно подъ вліяніемъ естественнаго нарожденія долженъ распасться на семьи, причемъ естественный глава рода становится выборнымъ и власть его ограничивается представителями семей, вѣчемъ домохозяевъ. Затѣмъ раздѣлившіяся семьи должны начать между собою внутреннюю борьбу, и усиленіе одной семьи,-- туземныхъ князьковъ,-- должно быть ея результатомъ. Послѣ перерыва между Рюрикомъ и Ярославомъ, когда господствуетъ иноземное, германское начало, въ ославянившемся потомствѣ Ярослава Кавелинъ указываетъ тотъ же, выше дедуктивно построенный процессъ: новый княжескій родъ, сообща владѣвшій русскою землей, также распадается на семьи, съ которыми появляется идея отдѣльной, семейной собственности, вотчина; затѣмъ одна, семья усиливается на счетъ другихъ, и тогда въ первый разъ является въ этой семьѣ идея личности и государства. Но родовыя и частно-владѣльческія понятія все еще опутываютъ личность и государство; постепенное освобожденіе личности -- отъ родовыхъ понятій, государства -- отъ вотчинныхъ и составляетъ содержаніе нашей исторія съ Ивана III до Петра. Такимъ образомъ, эмансипація личности есть послѣднее слово вѣковаго процесса, происходившаго въ древней исторіи, и исходный пунктъ новой.

Несмотря на всю близость, теорія Кавелина стоитъ независимо отъ соловьевской. Соглашаясь съ Соловьевымъ въ главномъ, онъ, однако, вноситъ въ его построеніе два существенныхъ измѣненія. Во-первыхъ, но его мнѣнію, выводя развитіе государственныхъ отношеній прямо изъ разложенія родовыхъ, Соловьевъ упускаетъ изъ вида обстоятельство, служившее двигателемъ при переходѣ отъ однихъ къ другимъ, и, переходя отъ рода къ государству, становится непонятенъ. Этимъ двигателемъ былъ именно владѣльческій интересъ, желаніе удержать за семьей добытую по родовому распорядку волость, а не отдавать ее въ родовой передѣлъ; такимъ образомъ, родовой бытъ смѣняется не государственнымъ, а частновладѣльческимъ, семейнымъ, который уже, въ свою очередь, далеко не сразу, ведетъ къ государственному. Во-вторыхъ, упустивши изъ вида естественный двигатель перехода отъ рода къ государству, Соловьевъ долженъ былъ, по мнѣнію Кавелина, ввести искусственный. Онъ чувствовалъ, что переходъ долженъ былъ произойти посредствомъ идеи частной собственности, но, не умѣя объяснить происхожденіе частной собственности изъ самаго процесса, изъ разложенія родовыхъ отношеній семейными, долженъ былъ ввести это понятіе частной собственности извнѣ -- изъ перехода исторической жизни на сѣверъ; такимъ образомъ, частная собственность выходитъ у него не слѣдствіемъ разложенія рода, а причиной. Но если не нужно, чтобъ монгольское иго прерывало теченіе историческаго процесса, то также не нужно, чтобъ прерывалъ это теченіе переѣздъ въ Суздальскую землю.

Въ результатѣ, слѣдовательно, Кавелинъ приходилъ къ еще болѣе единому представленію о ходѣ русской исторіи; вмѣсто схемы: княжескій родъ, разложеніе его при сѣверныхъ условіяхъ и государство, у него получается схема: родъ и общее владѣніе, семья и частное владѣніе, личность и государство. Схема стала менѣе осязательна, менѣе реальна, за то болѣе послѣдовательна; стала менѣе исторической, за то болѣе философской.

Первые основатели юридической школы не ставили своей теоріи въ ту тѣсную связь съ общимъ философскимъ міросозерцаніемъ, въ которой стояли теоріи Чаадаева и Хомякова; они были, какъ прежде Полевой, ближе въ нѣмецкой исторической школѣ, чѣмъ къ нѣмецкой философіи. Возстановить связь съ послѣдней, сообщить отысканной формулѣ русскаго историческаго процесса философское выраженіе суждено было г. Чичерину, на этотъ разъ русская философско-историческая мысль могла взять уже болѣе у своего нѣмецкаго источника, потому что возвращалась къ нему съ новымъ, только что пріобрѣтеннымъ результатомъ: мѣсто "народнаго духа", какъ ключа къ пониманію исторіи, занялъ теперь "историческій процессъ", и этотъ процессъ не представлялся съ чертами исключительно національными, какъ покойный "народный духъ", но совершался по общему для Востока и Запада закону смѣны общественныхъ союзовъ.

Философское выраженіе этого общаго закона давно уже было готово на Западѣ въ философіи права и философіи исторіи Гегеля. Тамъ, на своемъ мѣстѣ, философія эта имѣла если не свое оправданіе, то свое объясненіе.

Послѣ того какъ Кантъ разорвалъ связь между духомъ и міромъ, межу субъектомъ и объектомъ, и послѣ того какъ испробованы были двѣ попытка возстановить эту связь, одна съ помощью субъективнаго элемента -- личнаго духа Фихте, другая съ помощью объективнаго элемента -- космическаго духа Шеллинга, естественна была примирительная попытка Гегеля, который и субъективный, и объективный духъ представлялъ какъ различима ступени развитія тождественнаго въ сущности абсолютнаго духа. Съ этой точки зрѣнія субъективный духъ и въ исторіи развивается въ объективный, проявляя себя, свою свободную волю въ законахъ и учрежденіяхъ внѣшняго міра. Затѣмъ и объективный духъ въ своемъ постепенномъ обнаруженіи проходитъ три ступени развитія: на первой онъ непосредственно проявляетъ себя въ окружающей обстановкѣ, окружая себя сферой своего права; на второй законы и учрежденія чисто-внѣшнимъ, насильственнымъ образомъ опредѣляютъ и ограничиваютъ его волю, какъ домъ, наконецъ, на третьей, внѣшнее опредѣленіе воли -- чувство дома вступаетъ въ тѣснѣйшую связь съ внутреннимъ опредѣленіемъ воли -- правомъ, право говоритъ то же, чего требуетъ долгъ, и поступки человѣка, объективныя проявленія его духа пріобрѣтаютъ характеръ нравственности. Въ свою очередь, объективный духъ, ставши нравственнымъ духомъ, тоже проходитъ три ступени, непосредственно насъ касающіяся: непосредственно проявляется нравственный духъ въ семьѣ, основанной на природномъ чувствѣ любви; но съ размноженіемъ семьи, это единство нравственнаго духа разрушается, уступая мѣсто раздѣленію: отдѣльная личность становится сама для себя цѣлью и изъ соприкосновенія отдѣльныхъ эгоизмовъ возникаетъ система взаимнаго внѣшняго и насильственнаго ограниченія -- это гражданское общество. Наконецъ, это противорѣчіе личнаго интереса и внѣшняго ограниченія опять разрѣшается во внутреннее, разумное и нравственное единство; личный интересъ приходитъ въ гармонію съ общественнымъ интересомъ; объективный духъ достигаетъ своего высшаго нравственнаго проявленія въ, составляющемъ осуществленіе нравственной идеи, преслѣдующемъ объективно-нравственныя цѣли общей пользы. Просимъ извиненія за это отступленіе; мы имѣли въ виду напомнить, изъ какихъ корней вырасло знаменитое ученіе о смѣнѣ трехъ фазисовъ общественной жизни: семьи, гражданскаго общества и государства.

Сравнимъ теперь эту схему съ схемой Кавелина: родъ, семья, личность или общее владѣніе, вотчина, государство. Вы видите, что передѣлать остается немного: и той, и другой схемѣ общи три періода: господство кровныхъ отношеній, господство частныхъ отношеній, господство государственныхъ отношеній. Господство кровныхъ отношеній въ началѣ и господство государственныхъ отношеній въ концѣ уже были установлены Соловьевымъ; оставалось точнѣе разъяснить средній періодъ, гдѣ у Кавелина господствовала еще семья, слѣдовательно, кровныя отношенія, а личность, лучше всего характеризовавшая періодъ частныхъ отношеній въ гражданскомъ обществѣ Гегеля, подучала совсѣмъ другой смыслъ въ періодѣ государственныхъ отношеній. Въ своей замѣчательной статьѣ Духовныя и договорныя грамоты великихъ и уд&#1123;льныхъ князей г. Чичеринъ вноситъ въ формулу соотвѣтственныя поправки. Значеніе родоваго элемента, по его мнѣнію, слишкомъ преувеличивалось его предшественниками. Внявья руководятся во взаимныхъ отношеніяхъ не степенями родства, а личнымъ интересомъ; поэтому въ духовныхъ грамотахъ господствуетъ личная воля завѣщателя; поэтому же междукняжескія отношенія опредѣляются ихъ взаимнымъ и временнымъ согласіемъ, договоромъ. Исходною точкой процесса была, несомнѣнно, связь кровная; но духовныя договорныя грамоты свидѣтельствуютъ уже о другомъ порядкѣ отношеній, основанномъ на личной волѣ. Какъ назвать этотъ порядокъ отношеній? Г. Чичеринъ предлагаетъ здѣсь слѣдующій, довольно искусственный критерій. Чѣмъ отличается государственное право отъ частнаго?-- спрашиваетъ онъ и отвѣчаетъ: тамъ, гдѣ есть договоръ между сторонами, тамъ нѣтъ еще государства, гдѣ есть государство, не можетъ быть договора между властью и подданными. Слѣдовательно, разсматриваемый періодъ и есть періодъ господства частнаго права -- гражданское общество. Все это разсужденіе кажется намъ юридическимъ софизмомъ, основаннымъ на недоказанномъ положеніи, что мыслимо только одно государство современное, что всѣ формы общежитія, предшествовавшія современной, не были государствомъ, ибо не сознавали себя таковымъ. И такъ, положеніе г. Чичерина можетъ имѣть только одинъ смыслъ, что старая Русь не имѣла никакого понятія о государствѣ. Но и наше понятіе о государствѣ можетъ быть довольно разнообразно: конституціонное государство не то, что соціалистическое, правовое государство не то, что полицейское, нравственное же и разумное государство Гегеля, которое имѣетъ въ виду г. Чичеринъ, вообще не есть какое-либо реальное государство, а нѣкоторая метафизическая идея. Такимъ образомъ, когда мы отрицаемъ эти государственныя идеи у прошедшаго, мы не отрицаемъ еще, однако, нѣкотораго государственнаго строя въ прошедшемъ; назвать же этотъ строй частно-правовымъ строемъ не значитъ ли, отказавши прошедшему въ одномъ изъ нашихъ понятій, навязывать ему другое наше же понятіе? Понятія частнаго и государственнаго права суть, во всякомъ случаѣ, понятія координированныя; идея о частномъ правѣ и его предѣлахъ зависитъ всегда отъ идеи о государственномъ правѣ и его предѣлахъ; и такъ, каждому времени свойственно свое особое представленіе о томъ и другомъ; тамъ, гдѣ оба смѣшаны, тамъ нѣтъ ни того, ни другаго, и характеризовать государственный строй какъ частно-правовой въ такую эпоху столь же справедливо, какъ называть ея частно-правовыя отношенія государственными.

Справедливость требуетъ прибавить, что это превращеніе втораго и третьяго періода юридической формулы въ метафизическія абстракціи не помѣшало г. Чичерпну подарить русскую науку такими трудами, которые останутся классическими долго послѣ того, какъ мы перестанемъ понимать философскую точку зрѣнія автора.

Переходимъ къ послѣдней редакціи нашей формулы у профессора Сергѣевича. Имя г. Сергѣевича можетъ удивить, пристегнутое къ школѣ, первымъ представителемъ которой мы назвали Соловьева. Многимъ памятна та борьба, которую велъ профессоръ Сергѣевичъ противъ самыхъ основныхъ положеній соловьевской теоріи (въ своей диссертаціи Вѣче и князь. 1867 г.). Дѣйствительно, послѣдній видъ юридической схемы мало сохранилъ отъ первоначальнаго. Но у насъ въ рукахъ всѣ промежуточныя звенья, и пр. Сергѣевичъ плотно примыкаетъ къ послѣднему, къ формулѣ г. Чичерина. Но опять въ редакціи пр. Сергѣевича формула пріобрѣтаетъ нѣчто новое. Если Кавелинъ думалъ сообщить формулѣ Соловьева больше единства, выведя ее исключительно изъ внутренняго развитія одного, первоначально даннаго родоваго принципа, если г. Чичеринъ сообщилъ ей еще болѣе единства, придавъ этому реальному, фактическому развитію характеръ логической и философской необходимости, то пр. Сергѣевичъ продолжалъ ихъ дѣло, постаравшись выкинуть изъ формулы всѣ неюридическіе моменты. Нравственная связь между членами родоваго союза не есть элементъ юридическій. Слѣдовательно, когда содержаніемъ формулы дѣлаютъ смѣну юридическихъ формъ, нельзя считать первою изъ такихъ формъ родовыя отношенія. Пр. Сергѣевичъ потратилъ очень много усилій, чтобы доказать, что подчиненіе младшихъ князей старшему не есть ихъ юридическая обязанность, а власть старшаго не есть его право, какъ утверждалъ Соловьевъ въ своей диссертаціи. Это было не такъ трудно сдѣлать, потому что самъ Соловьевъ оговаривался, что "эти обязанности и права условливались родственнымъ чувствомъ, родственною любовью съ обѣихъ сторонъ"; такимъ образомъ, его родовыя отношенія не допускали точнаго юридическаго выраженія и въ глазахъ юриста изъ дѣйствующей системы права превращались въ идеальный порядокъ нравственныхъ отношеній, одобряемый обычаемъ, но вовсе не тождественный съ дѣйствительностью. Теперь, если отстранить это неюридическое содержаніе отношеній между князьями, останется юридическая голая форма: отношенія эти сводятся или къ войнѣ, или къ договору. Конечно, родственный элементъ этимъ исключеніемъ не вычеркивается вовсе изъ числа мотивовъ, опредѣляющихъ княжескія отношенія, и самъ г. Сергѣевичъ призналъ это въ послѣднее время, введя нѣсколько лишнихъ фразъ въ переизданный текстъ своей диссертаціи (Изслѣдованія и лекціи по исторіи права, стр. 337). Но, съ другой стороны, то, что составляло заслугу въ схемѣ Соловьева, -- идея о развитіи отношеній,-- было потеряно. Съ юридической точки зрѣнія договоръ всѣхъ временъ и народовъ есть одна и та же форма; немудрено, что для пр. Сергѣевича въ нашей исторіи нѣтъ періодовъ, нѣтъ развитія, пока въ ней господствуетъ договоръ, какъ форма политическихъ отношеній; договоръ сыновей Ярослава и договоръ Ивана III совершенно одно и то же. Припомнивъ теперь, что договоръ составляетъ характерную черту втораго періода у г. Чичерина, мы найдемъ, что у пр. Сергѣевича этотъ періодъ разрастается далеко вглубь русской исторіи, захватывая самое начало ея и вытѣсняя совершенно "безплотный призракъ" родоваго быта" (выраженіе Ю. Самарина), отъ котораго пошла юридическая школа въ своихъ построеніяхъ. Въ позднѣйшемъ трудѣ пр. Сергѣевича (въ Лекціяхъ по исторіи права, перепеч. изъ Сб. Гос. Знаній. T. VII. 1879 г.), находимъ и недостающія части схемы, правда, въ не совсѣмъ обычной для нея обстановкѣ, среди позднѣйшихъ мыслей о значеніи сравнительнаго метода, о прогрессѣ, какъ дифференціаціи, и о прогрессѣ, какъ улучшеніи {Уже изъ этихъ указаній видно, что сказанное о пр. Сергѣевичѣ не есть полная характеристика его мнѣній. Мы говоримъ здѣсь о пр. Сергѣевичѣ только какъ объ одномъ изъ эпигоновъ юридической школы; другими сторонами своихъ воззрѣній онъ примыкаетъ къ другимъ направленіямъ вашей науки.}. Авторъ признаетъ, что "каждый народъ переживаетъ нѣкоторыя послѣдовательныя состоянія, которыя и должны быть открыты исторіей". При сравненіи различныхъ народовъ должно оказаться нѣчто "сходное въ общемъ ходѣ движенія". Далѣе мы цидимъ, что этотъ общій ходъ движенія уже открытъ и формулированъ авторомъ. Такъ какъ, по его мнѣнію, смыслъ исторіи заключается въ борьбѣ личнаго и общественнаго начала, то историческая эпоха должна дѣлиться на два періода: періодъ "преобладанія частной, личной воли", юридическое выраженіе котораго есть договоръ, и періодъ подчиненія личной воли цѣлому, волѣ государственной. Встрѣчаемъ и предшествующій обоимъ періодъ доисторическій, куда перенесена "стадія патріархальная" нашей исторіи. И такъ, мы имѣемъ дѣло съ знакомою намъ формулой г. Чичерина. Мы видѣли, однако, что та формула находила свое основаніе въ гегеліанскомъ міровоззрѣніи историка; чѣмъ же мотивируется она теперь, послѣ крушенія поддерживавшихъ ее элементовъ? Идея послѣдовательной смѣны формъ есть мотивъ еще очень общій; притомъ, пр. Сергѣевичъ рекомендуетъ для отысканія этой послѣдовательности очень длинный путь -- сравненіе различныхъ исторій; слѣдовательно, его схема получена не этимъ путемъ. Находимъ, дѣйствительно, другой мотивъ: исторія представляется какъ борьба двухъ началъ -- личности и общества. Но эта мотивировка нѣсколько неосторожна. Схематизація фактовъ науки объ обществѣ подъ двѣ приведенныя рубрики есть слѣдствіе неловкаго эклектизма сорбоннскихъ профессоровъ 20 годовъ, Гизо и Кузена, съ тѣми ихъ послѣдователями, которые зачѣмъ-то стараются примирить двѣ несоизмѣримыя точки зрѣнія, спасти чудо свободной воли отъ монополіи научныхъ законовъ и естественной необходимости. При этомъ личности отводится почетное мѣсто; какъ у Кавелина, она характеризуетъ собой развитіе новаго времени, а мы видѣли, что у г. Чичерина, какъ и у Гегеля, господство личности есть!признакъ неразвитости общественнаго союза; индивидуализмъ личности (есть низшая ступень въ развитіи духа; идея личности въ этомъ смыслѣ* вовсе не связана съ идеей свободы и не противупоставляется обществу, какъ внѣшнему стѣсненію; напротивъ, внѣшнее стѣсненіе есть непосредственное слѣдствіе произвола личности, современно ему и совершенно несовмѣстимо съ гегелевскою идеей государства, воплощающаго свободу. Такимъ образомъ, мы видимъ, что выводы одной философіи исторіи мотивируются у пр. Сергѣевича основными положеніями другой; но одной личность эмансипируется отъ государства, по другой государство развивается изъ личности; по одной личность и государство понятія политическія, по другой понятія метафизическія.

Прежде чѣмъ дѣлать общій выводъ изъ движенія общихъ идей юридической школы, представимъ себѣ еще разъ разобранныя схемы и ихъ взаимное отношеніе:

1) родовыя отношенія | государственныя отношенія.

2) родъ и общее владѣніе | семья и отд. собственность | государство и личность.

3) остатки рода | гражд. общество и личное начало | господство государств. начала.

4) господство личности | господство государства.

Сравнивая эти схемы, мы можемъ сдѣлать любопытное наблюденіе. Чѣмъ далѣе онѣ развиваются, тѣмъ болѣе въ нихъ оказывается единства и тѣмъ менѣе реальнаго содержанія. Въ схемѣ Соловьева весь первый періодъ собственно неюридическаго характера; а переходъ ко второму производится помощью факта опять-таки неюридическаго, а географическаго и соціальнаго,-- новыхъ условій жизни на сѣверѣ. Схема Кавелина, устраняя послѣднее объясненіе, для смѣны общественныхъ союзовъ ищетъ причинъ въ смѣнѣ правовыхъ институтовъ: въ исторіи собственности (переходъ отъ родовой къ частной) до Петра, въ исторіи развитія личныхъ правъ послѣ Петра. Въ схемѣ оказывается единство юридическаго принципа, но нѣтъ еще единства въ основѣ дѣленія: выбраны явленія двухъ разныхъ отдѣловъ права, и, замѣтьте, оба скорѣе съ соціальнымъ, чѣмъ съ политическимъ оттѣнкомъ. Наконецъ, г. Чичеринъ даетъ формулѣ это недостающее логическое единство: его fundamentum diyisionis есть развитіе одного юридическаго начала -- государственности. Въ проявленіяхъ личной воли князя и въ правительственной организаціи Московскаго государства (О учрежденія Россіи въ XVII вѣкѣ) г. Чичерину дѣйствительно удается подмѣтить нѣсколько существенныхъ моментовъ въ исторіи нашего государственнаго начала. Конечно, государство, какъ высшее проявленіе гегелевскаго объективнаго духа, исчерпываетъ собой все содержаніе историческаго развитія, и понятна претензія въ исторіи государственности видѣть полную философію нашей исторіи. Но разъ снята эта философская рамка, бѣдность содержанія поражаетъ насъ въ формулѣ пр. Сергѣевича и самые термины, сохранившіеся отъ другаго міровоззрѣнія, становятся непонятными. Что такое господство личности въ древней Руси, если не разумѣть подъ этимъ простаго отрицательнаго понятія, т.-е. отрицанія государственной организаціи въ этотъ періодъ? Въ такомъ случаѣ, смыслъ формулы пр. Сергѣевича будетъ тотъ, что историческій процессъ заключается въ усовершенствованіи общественной организаціи въ одномъ частномъ ея проявленіи, въ развитіи государственнаго начала. Въ этомъ своемъ выраженіи формула юридической школы сама ясно указываетъ причину своей недостаточности и сама объясняетъ намъ, почему въ своемъ наиболѣе послѣдовательномъ, слѣдовательно, наиболѣе удачномъ выраженіи у пр. Сергѣевича она является и наиболѣе безплодной, почему вмѣсто философіи русской исторіи она даетъ намъ рядъ символовъ, лишенныхъ значенія. Государственная власть есть одно изъ проявленій общественной организаціи, а общественная организація сама зависитъ отъ элементовъ, изъ которыхъ слагается общество. Въ нашей схемѣ мы видимъ юридическую форму, для объясненія которой необходимо изслѣдованіе наполняющаго ее соціальнаго матеріала.

Задача этой статьи исключительно критическая. Если бы мы захотѣли изложить, какіе новые взгляды и направленія въ наше время предъявляютъ права на наслѣдство юридической школы, развивая ее далѣе или предлагая новые пути для нашей науки, у насъ нашлось бы скорѣе слишкомъ много, чѣмъ слишкомъ мало матеріала. Вотъ почему, рискуя даже оставить картину болѣе мрачной, чѣмъ она есть въ дѣйствительности, мы предложимъ въ заключеніе только итоги всего предыдущаго.

Значеніе юридической школы громадно въ нашемъ прошедшемъ. Она навсегда покончила съ періодомъ патріотизма и съ этическою точкой зрѣнія въ нашей наукѣ, пріучила къ идеѣ закономѣрности и взаимной связи явленій, наконецъ, дала первое динамическое представленіе о нашей исторіи, сколько-нибудь гармонировавшее съ этою и^еей закономѣрности. Но она не могла сдѣлать невозможнаго: не могла замѣнить дѣйствительнаго изученія нашей исторіи. Было бы, конечно, нелѣпостью говорить, что юридическая школа не изучала русской исторіи; но сказать, что она не изучила тѣхъ сторонъ ея, которыя подсказывались ея теоріей, будетъ вполнѣ справедливо. Только два раза теорія эта непосредственно, сама по себѣ, вызвала переработку сыраго матеріала: у Соловьева въ исторіи междукняжескихъ отношеній и у г. Чичерина въ названныхъ выше работахъ. Но и въ эти оба раза новыя изслѣдованія примыкали къ отдѣлу, наиболѣе изученному уже до юридической школы,-- къ исторіи государственнаго начала. Соловьевъ строилъ фундаментъ школы изъ матеріаловъ, изученныхъ подъ руководствомъ Погодина. На Западѣ сила новаго направленія заключалась не столько въ схемахъ, быстро устарѣвшихъ вмѣстѣ съ создавшимъ ихъ міровоззрѣніемъ, сколько въ новомъ методѣ, въ новыхъ пріемахъ и задачахъ научнаго изслѣдованія. Естественно, что этотъ методъ, подарившій западную литературу трудами Савиньи и Эйхгорна, не могъ замѣнить собою для нашей науки недостававшаго ей содержанія. Между тѣмъ, несмотря на это преобладаніе схемы надъ содержаніемъ, юридическая формула являлась въ наукѣ съ претензіей быть высшимъ синтезомъ, полною философіей исторіи. Неудивительно, что и во время своего господства эта формула не могла ни убѣдить, ни удовлетворить противниковъ юридической школы. И теперь, когда безсиліе ея можно доказывать, не отрицая, въ то же самое время, ея основныхъ методическихъ принциповъ, легче будетъ согласиться, что въ возраженіяхъ противниковъ была большая доля правды. Правъ былъ по своему и В. Аксаковъ противъ Соловьева, и Н. Крыловъ съ Ю. Самаринымъ противъ г. Чичерина, когда они говорили, что новое направленіе изучаетъ однѣ формы, что за формами не видать "духа" у этихъ историковъ. И даже отсталыя нѣкогда слова Погодина, этого вѣрнаго стража науки отъ всяческихъ теорій, становятся почти современными: "никакая теорія, даже самая блистательная, никакая система, даже самая остроумная, не прочны, повторю въ сотый разъ, прежде нежели соберутся, очистятся, провѣрятся, утвердятся быти, дѣи". Все это правда,-- и, все-таки, мы не пойдемъ на новые поиски за русскимъ "духомъ" вслѣдъ за славянофилами и не промѣняемъ метода юридической школы на "математическій" методъ Погодина; юридическая школа легла между нами и своими противниками, навсегда избавивъ насъ и отъ науки Погодина, и отъ философіи славянофильства.

П. Милюковъ.

"Русская Мысль", кн. VI, 1886