Милюков Павел Николаевич - Главные течения русской исторической мысли XVIII и XIX столетий

Главныя теченія русской исторической мысли XVIII и XIX столѣтій*).

*) Русская Мысль, 1893 г., кн. IX.

IV. Карамзинъ.

Съ Карамзинымъ мы переходимъ изъ допотопнаго міра русской исторіографіи прошлаго вѣка,-- міра мало кому извѣстнаго и мало кому интереснаго,-- въ другую область, гдѣ все знакомо, гдѣ еще до нашихъ временъ сохранилась живая устная традиція. Трудъ Карамзина стоитъ на рубежѣ двухъ эпохъ нашей исторіографіи, и это обстоятельство необходимо прежде всего принять въ разсчетъ при его оцѣнкѣ. Въ какой степени рубежъ этотъ проведенъ самимъ исторіографомъ и въ какой степени Исторія государства Россійскаго сама по себѣ составила эпоху въ русской исторіографіи, это мы увидимъ впослѣдствіи. Теперь замѣтимъ только, что, независимо отъ достоинствъ и недостатковъ Карамзинской Исторіи, это условіе перспективы до сихъ поръ оказывало на наше мнѣніе о ней весьма существенное вліяніе. Съ одной стороны, мы радикально позабыли, что было до Карамзина. Съ другой стороны, старѣйшіе изъ насъ сами еще по Карамзину выучились русской исторіи. Такимъ образомъ, забывъ о связи Исторіи государства Россійскаго съ предъидущимъ періодомъ и помня только связь ея съ послѣдующимъ, мы привыкли думать, что у Карамзина не было учителей, а были только ученики. Вотъ почему Карамзинъ сдѣлался для нѣсколькихъ поколѣній Петромъ Великимъ, а его исторія -- Америкой нашей исторіографіи. И вотъ почему во всей массѣ написаннаго объ Исторіи государства Россійскаго такъ мало матеріаловъ для спокойной критической оцѣнки.

Съ самаго своего появленія трудъ Карамзина сдѣлался предметомъ нескончаемой полемики. Яблоко раздора между карамзинистами, съ одной стороны, шишковистами и "либералистами" -- съ другой,-- потомъ, при ими. Николаѣ, знамя "положительнаго" направленія противъ отрицательнаго и "скептическаго",-- русскаго противъ нѣмецкаго, Исторія государства Россійскаго поочередно служила предметомъ панегирика и эпиграммы. Въ критикѣ не было недостатка; много было и справедливаго высказано за и противъ; но попытка указать Исторіи Карамзина мѣсто въ исторіографіи была сдѣлана не ранѣе пятидесятыхъ годовъ; С. М. Соловьевъ своими статьями {Прекрасныя статьи С. М. Соловьева печатались въ Отечественныхъ Запискахъ (1853 г., No 10; 1854 г., NoNo 2, 5; 1855 г., NoNo 4, 5; 1858 г., No 4) и, къ сожалѣнію, не вышли отдѣльнымъ изданіемъ.} впервые ввелъ Исторію государства Россійскаго въ рядъ другихъ явленій исторіографіи. Но не слѣдуетъ забывать, что Соловьевъ еще ученикъ Погодина, "рукоположеннаго" въ историки Карамзинымъ, и что статьи эти писались имъ въ промежуткѣ между двумя погодинскими панегириками исторіографу {Разумѣю Историческое похвальное слово Карамзину при открытіи ему памятника въ Симбирскѣ авг. 23-го 1845". (отдѣльно: М., 1845 г., и въ Москвитянинѣ 1846 г., I) и капитальный трудъ Погодина, изданный въ 2-хъ частяхъ, въ 1886 году, подъ заглавіемъ: H. М. Карамзинъ по его сочиненіямъ, письмамъ и отзывамъ современниковъ. Въ дальнѣйшихъ краткихъ цитатахъ будетъ разумѣться послѣдняя біографія Карамзина.}. Осторожно накопляя матеріалы для критической оцѣнки, Соловьевъ не рѣшается еще сдѣлать изъ нихъ окончательнаго вывода.

Несправедливая оцѣнка того, что сдѣлано предшествовавшею исторіографіей, составляетъ естественное вступленіе къ легендѣ о "египетской пирамидѣ, исполинскомъ трудѣ Карамзина", о "недосягаемомъ величіи Исторіи государства Россійскаго,-- этой единственной исторіи въ полномъ смыслѣ слова, какую только имѣетъ Русская земля" {Погодинъ, II, стр. 185. Бестужевъ-Рюминъ:.Біографіи и характеристики". Спб., 1882 г., стр. 206.}. Мы узнаемъ, что до Карамзина для русской исторіи почти ничего не было сдѣлано. Лѣтописи не были изданы и изслѣдованы. Акты и статейные списки лежали въ архивахъ, неизвѣстные и неописанные. Иностранные источники -- лѣтописи (кромѣ греческихъ) и путешествія -- не принимались въ соображеніе. Съ иностранными изслѣдованіями по русской исторіи никто не справлялся. Вспомогательныя науки исторіи (древняя географія, хронологія, генеалогія, нумизматика, археологія) отсутствовали; наконецъ, "ни одна часть исторіи не была обработана,-- ни исторія церкви, ни исторія права, ни исторія словесности, торговли, обычаевъ". Эта эффектная картина докарамзинскаго хаоса иллюстрируется затѣмъ частными примѣрами. Такихъ-то двухъ князей, такіе-то два города, такіе-то два народа до Карамзина путали, считали за одинъ, такія-то слова рукописи не поняли и передѣлали въ собственныя имена и т. д. {Погодинъ, II, стр. 24--25. Бестужевъ-Рюминъ, стр. 209--211.}.

Изъ всего сказаннаго въ предъидущихъ главахъ видно, что мы не можемъ согласиться съ такою характеристикой. Факты и наблюденія, приведенные раньше, складываются въ характеристику совсѣмъ иного рода. Конечно, занятіе лѣтописями не представляло во времена Карамзина такихъ удобствъ, какъ теперь, когда мы имѣемъ изданія археографической коммиссіи. Но все же къ его времени издано было немало списковъ. Изъ 21-го списка, которыми пользовался Шлецеръ для своего Нестора, только 9 было рукописныхъ. Татищеву, дѣйствительно, пришлось работать тогда, когда ни одинъ списокъ не былъ еще напечатанъ; при тѣхъ же условіяхъ и Щербатовъ началъ составленіе своей исторіи, такъ какъ изданіе лѣтописей началось не раньше 1767 года {Объ исторія печатанія лѣтописей въ XVIII в. см. Иконникова: "Опытъ русской исторіографіи", т. I, стр. 112--116.}.

Невѣрно и то, что изданными въ XVIII вѣкѣ лѣтописями нельзя было пользоваться. Изданіе Радзивиловскаго списка, приводимое обыкновенно въ примѣръ искаженія лѣтописей ихъ издателями, прежде всего, было не такъ худо, какъ это утверждаютъ со словъ Шлецера {Рѣзкость отзывовъ Шлецера извѣстна. Его мнѣнію въ этомъ случаѣ необходимо противупоставить мнѣнія Перевощикова ("О русскихъ лѣтописяхъ" по 1240 г.) и особенно Д. А. Полѣнова ("Библіогр. обозр. русскихъ лѣтописей", стр. 26), по авторитетному заявленію котораго, въ изданіи Баркова "текстъ Кенигсбергской лѣтописи переданъ довольно вѣрно, исключая пропусковъ... Если же и найдутся противъ нея ошибки или несходства, то онѣ, въ сущности, маловажны и по количеству незначительны". Ср. также русскій переводъ автобіографія Шлецера (Сб. отд. р. яз. и слов. Имп. ак. наукъ, т. XIII), стр. 63, прим. 1.}. Во всякомъ случаѣ, это и единственный примѣръ. Многими другими лѣтописями мы и до сихъ поръ пользуемся въ изданіяхъ прошлаго вѣка, какъ бы ни разнились взгляды этихъ издателей на условія ученаго изданія отъ нашихъ современныхъ воззрѣній. Если же говорить объ издательскихъ пріемахъ Баркова, то почему не вспомнить и, про ученика Шлецера, Башилова, изданія котораго заслужили одобреніе знаменитаго родоначальника историко-критической школы?

И такъ, по отношенію къ пользованію лѣтописями Карамзинъ имѣлъ огромное преимущество передъ своими предшественниками. Онъ не только имѣлъ въ своемъ распоряженіи печатныя изданія лѣтописей, но могъ воспользоваться и тою предварительною разработкой лѣтописнаго матеріала, какую нашелъ у своихъ предшественниковъ, Татищева и Щербатова: у него былъ въ рукахъ и комментированный сводъ лѣтописныхъ извѣстій, и основанное на нихъ историческое изложеніе. Что касается актовъ и статейныхъ списковъ, -- не только они не лежали безъ употребленія въ архивахъ, но имѣлась уже цѣлая исторія (Щербатова), по нимъ составленная; имѣлись и изданія нѣкоторой части ихъ въ подлинникѣ -- въ приложеніяхъ къ исторіи Щербатова, въ Вивліоѳикѣ, а къ концу составленія Карамзинской исторіи -- и въ румянцевскомъ собраніи грамотъ и договоровъ. Конечно, это не освобождало отъ обязанности еще разъ пересмотрѣть рукописные подлинники и столбцы архива иностранной коллегіи; но перечитывать ихъ, имѣя подъ руками подробное изложеніе и получая весь матеріалъ къ себѣ на домъ,-- было, конечно, гораздо легче, чѣмъ впервые доискиваться этого матеріала и приводить его въ извѣстность во время самой работы, какъ приходилось дѣлать Щербатову. Наконецъ, иностранные источники и изслѣдованія о древнѣйшемъ періодѣ русской исторіи были, какъ мы знаемъ, не только приняты во вниманіе, но и напечатаны въ извлеченіяхъ Татищевымъ. Предшественники Карамзина не имѣли только подъ руками такой вспомогательной работы, какую получилъ исторіографъ въ Memoriae populorum Стриттера; они не могли имѣть также и тѣхъ новыхъ данныхъ, которыми обогатила древнѣйшую нашу исторію дѣятельность Румянцевскаго кружка. Средневѣковыя путешествія и сказанія иностранцевъ также уже Щербатовымъ были употреблены въ дѣло съ такою полнотой, сравнительно съ которой Исторія государства Россійскаго представила немного новаго. Что касается спеціальной иностранной литературы о Россіи, то она только и появляться начала во второй половинѣ XVIII вѣка и, конечно, своевременно становилась извѣстна русскимъ спеціалистамъ при посредствѣ тѣхъ нѣмецкихъ изслѣдователей русской исторіи, которые, главнымъ образомъ, и составляли эту литературу. Помимо нея,-- т.-е. изслѣдованій Байера, Миллера и Шлецера, -- не съ Трейеромъ же или съ другими антиками Селліева каталога нужно было знакомиться русскимъ изслѣдователямъ {Адамъ Селлій, умершій монахомъ въ Александро-Невской лаврѣ, оставилъ рукописный переводъ на латинскій языкъ русской лѣтописи и каталогъ иностранныхъ сочиненій о русской исторіи, напечатанный въ Ревелѣ въ 1736 г. подъ названіемъ: Schediama literarium de ecriptoribus qui historiam politico-ecclesiaeticam Rossias scriotis illustrarunt. Русскій переводъ изданъ въ Москвѣ 1815 г. (Каталогъ писателей и т. д.). Главное содержаніе каталога составляютъ, впрочемъ, не ученыя сочиненія о Россіи, а сказанія иностранцевъ.}. Остается замѣчаніе о неразработанности вспомогательныхъ наукъ ко времени Карамзина. Съ нимъ нельзя не согласиться, но нельзя не прибавить также, что рѣзкой перемѣны въ состояніи этихъ наукъ мы не видимъ и много времени спустя послѣ Карамзина; множество цѣнныхъ замѣтокъ по всѣмъ этимъ наукамъ разсѣяно въ примѣчаніяхъ Карамзина, и, все-таки, родоначальникомъ русской исторической географіи мы должны считать Байера и Татищева, родоначальникомъ русской генеалогіи -- Миллера и Щербатова; другія же вспомогательныя науки и до, и послѣ Карамзина, нѣкоторыя даже до нашего времени остаются въ зачаточномъ состояніи.

Такимъ образомъ, если всмотримся внимательнѣе въ приведенную выше характеристику результатовъ до-карамзинской исторіографіи,-- характеристику, ставшую какъ бы обязательнымъ вступленіемъ къ оцѣнкѣ Карамзинской исторіи и даже перешедшую изъ ученыхъ сочиненій въ учебники {См. Галахова: "Исторія русской словесности", изд. 2-е, II, 92 (выписано изъ цитированной статьи K. Н. Бестужева-Рюмина).},-- содержаніе ея распадется на три части. Въ одной -- результаты до-карамзинской исторіографіи оцѣнены слишкомъ низко сравнительно съ дѣйствительностью. Въ другой -- указаны такіе пробѣлы этой исторіографіи, которые не могутъ считаться заполненными не только Карамзинымъ, но и позднѣйшими изслѣдователями. Наконецъ, въ третьей научный уровень XVIII вѣка о характеризованъ примѣрами случайными или спускающимися ниже уровня. Такихъ промаховъ, какіе встрѣчаются въ первыхъ томахъ щербатовской исторіи или въ иныхъ изданіяхъ прошлаго вѣка, можно было бы отыскать сколько угодно въ изслѣдованіяхъ и изданіяхъ нынѣшняго столѣтія {Любопытный перечень промаховъ въ изданіяхъ ученыхъ обществъ и отдѣльныхъ лицъ находимъ, напримѣръ, въ брошюрѣ Н. П. Лихачева, къ сожалѣнію, не вышедшей въ свѣтъ: "По поводу трудовъ ярославской губернской архивной коммиссіи". Спб., 1893 г., стр. 34.}. Но никому не прядетъ въ голову на основаніи отдѣльныхъ ошибокъ составлять заключеніе объ общемъ состояніи науки настоящаго времени.

Стремясь доказать больше, чѣмъ можно, разбираемая характеристика не доказываетъ ничего, и вопросъ о томъ, что внесено новаго въ русскую историческую науку Исторіей государства Россійскаго, остается открытымъ. Не имѣя возможности, въ предѣлахъ нашей задачи, рѣшать этотъ вопросъ во всей его полнотѣ и опредѣлять, что сдѣлалъ Карамзинъ для детальнаго изученія спеціальныхъ историческихъ вопросовъ, мы остановимся только на одной сторонѣ дѣла: на опредѣленіи того, что новаго внесено исторіей Карамзина въ общее движеніе русской исторіографіи. Мы начнемъ при этомъ съ обзора внѣшней исторіи Карамзинскаго труда и познакомимся съ самымъ процессомъ работы исторіографа. Это дастъ намъ возможность опредѣлить степень ученой зависимости Карамзина отъ его предшественниковъ. Затѣмъ мы разсмотримъ подробно отношеніе Карамзина къ тѣмъ же предшественникамъ по тремъ уже употреб. лившимся выше общимъ рубрикамъ: по отношенію къ общему взгляду на задачи историка, на пріемы историческаго изслѣдованія и на общій ходъ русской исторіи. Мы попытаемся, при этомъ случаѣ, отвѣтить на поставленный ранѣе вопросъ: откуда произошла русская историческая схема, принятая Карамзинымъ и его предшественниками? Наконецъ, мы разсмотримъ, что дѣлала русская историческая наука въ то время, когда Карамзинъ писалъ свою исторію, и въ какое отношеніе стали представители этой науки къ труду Карамзина, когда исторія появилась въ свѣтъ. Всѣмъ этимъ опредѣлятся отношеніе Исторіи государства Россійскаго какъ къ предъидущему, такъ и къ послѣдующему движенію русской исторической мысли.

II.

Личность Карамзина и положеніе его въ русской литературѣ слишкомъ извѣстны, чтобъ останавливаться на нихъ здѣсь. Мы не будемъ слѣдить за постепеннымъ развитіемъ нравственнаго и умственнаго облика писателя. Мы возьмемъ его уже готовымъ, сформировавшимся, въ той порѣ его жизни, когда на исходѣ четвертаго десятка (1803 г.-- 37 лѣтъ), съ репутаціей знаменитаго писателя и популярнаго журналиста, онъ останавливается окончательно на мысли посвятить остатокъ жизни русской исторіи и обращается къ правительству съ просьбой обезпечить ему казенное содержаніе на это время сочиненія исторіи (28 сентября 1803 года).

Но легенда преслѣдуетъ насъ и въ этомъ моментѣ біографіи Карамзина. Приступивши въ началѣ (февраль) 1804 года къ занятіямъ, Карамзинъ въ годъ дошелъ до Рюрика (мартъ 1805), а въ два года -- до смерти Владиміра (мартъ 1806), и съ такою же быстротой продолжалъ работу до 1816 года, когда были изданы первые восемь томовъ его исторіи. Конечно, быстрота чудесная, если забыть, чѣмъ Карамзинъ былъ обязанъ своимъ предшественникамъ; и вотъ, "чтобы сколько-нибудь объяснить уразумѣніе чуда -- сотворенія осьми томовъ исторіи въ 12 лѣтъ" {Погодинъ, I, стр. 215.}, легенда вводить десятилѣтній подготовительный періодъ (1793--1803 гг.). Дѣло въ томъ, что въ 1793 году Карамзинъ напечаталъ, заканчивая изданіе своего Московскаго журнала: "Въ тишинѣ уединенія я стану разбирать архивы древнихъ литературъ, которыя (въ чемъ признаюсь охотно) не такъ мнѣ извѣстны, какъ новыя; буду учиться, буду пользоваться сокровищами древности, чтобы послѣ приняться за такой трудъ, который бы могъ остаться памятникомъ души и сердца моего, если не для потомства (о чемъ и думать не смѣю), то, по крайней мѣрѣ, для малочисленныхъ друзей моихъ и пріятелей". По мнѣнію Погодина, "мѣсто, напечатанное курсивомъ, показываетъ ясно, что Карамзинъ задумывалъ уже тогда писать русскую исторію... Въ эти десять лѣтъ... Карамзинъ вѣрно занимался приготовленіемъ къ будущему труду, то-есть читалъ лѣтописи и прочія сочиненія, сюда относящіяся" {Погодинъ, I, стр. 115.}. Трудно, однако же, видѣть въ цитированной фразѣ Карамзина то, что хотѣлъ вывести изъ нея Погодинъ. По прямому смыслу этой фразы, Карамзинъ погрузился въ сокровища древнихъ литературъ, чтобы извлечь изъ нихъ "памятникъ души и сердца своего": и по его письмамъ того времени очень хорошо видно, что это были за сокровища и какой трудъ хотѣлъ онъ изъ нихъ извлечь. "Перевожу лучшія мѣста изъ лучшихъ иностранныхъ авторовъ древнихъ и новыхъ,-- пишетъ Карамзинъ въ одномъ изъ этихъ писемъ,-- греки, римляне, французы, нѣмцы, англичане, итальянцы,-- вотъ мой магазинъ, въ которомъ роюсь каждое утро часа по три! Мнѣ надобно переводить для кошелька моего" {Письма къ Дмитріеву (1797--98 гг.), No 81; ср. No 76: "я нынѣ весь въ итальянскомъ языкѣ: сплю и вижу Метастазія", или No 86: "я перевелъ нѣсколько рѣчей изъ Демосѳена" и т. д.}. Плодомъ этихъ занятій и явился въ 1798 г. Пантеонъ иностранной словесности. Что же касается русской исторіи, за все это время Карамзинъ написалъ только по просьбѣ редактора Spectateur du Nord очень плохую статью о русской литературѣ, невѣжественныя мѣста которой подчеркнулъ Шлецеръ въ своемъ Несторѣ, не зная имени автора {Несторъ, I, стр. 383.}, да еще мечталъ написать похвальное слово Петру Великому и набросалъ даже нѣсколько "мыслей" для него. Здѣсь на первомъ мѣстѣ стоить реторическое введеніе: "чтобы искусство Фидіаса тѣмъ болѣе поразило насъ, взглянемъ на безобразный кусокъ мрамора: вотъ изъ чего сотворилъ онъ Юпитера Олимпійскаго! Что была Россія?" Въ концѣ отрывка набросано предполагавшееся заключеніе: "Могу ли не воспламеняться любовью къ отечеству, представляя себѣ Петра?-- мѣста, гдѣ онъ ходилъ; рощи, имъ насажденныя..." Разумѣется, самому Карамзину было ясно, что однѣхъ этихъ, мыслей мало для предположеннаго сочиненія, и самъ онъ сознается, что эта задача для него непосильна: она "требуетъ, по его словамъ, чтобы я мѣсяца три посвятилъ на чтеніе русской исторіи и Голикова {По мнѣнію Кояловича (159), это значитъ, что Карамзинъ "собирался изучать исторію Голикова о Петрѣ", и, слѣдовательно, "углублялся въ русскую исторію".}: едва ли возможное для меня дѣло. А тамъ еще сколько надобно размышленія! Не довольно одного риторства" и т. д. {Погодинъ, I, стр. 277.}.

Только въ 1797 г. является у Карамзина мысль о занятіяхъ исторіей, но не русской. "Начну съ Джиллиса; потомъ буду читать Фергусона, Гиббона, Робертсона,-- читать со вниманіемъ и дѣлать выписки, а тамъ примусь за древнихъ авторовъ, особливо за Плутарха". И только въ 1800 г. встрѣчаемъ свѣдѣнія о занятіяхъ русскою исторіей. "Я по уши влѣзъ въ русскую исторію: сплю и вижу Никона съ Несторомъ". Дѣйствительно, въ журналѣ Карамзина, Вѣстникѣ Европы, мы находимъ въ 1802 и 1803 г. нѣсколько историческихъ статей,-- точнѣе, нѣсколько "случаевъ и характеровъ въ Россійской исторіи, которые могутъ быть предметомъ художествъ" (такъ озаглавлена одна изъ этихъ статей). Сюда относятся: рѣчь Алексѣя Михайловича на Красной площади послѣ бунта, почерпнутая, вмѣстѣ съ разсказомъ о бунтѣ, изъ Олеарія, извѣстіе о Марѳѣ посадницѣ, заимствованное изъ житія св. Зосимы, историческія воспоминанія, связанныя съ окрестностями Москвы и съ дорогой въ Троицкую лавру, и т. д. Есть нападеніе на одно частное мнѣніе Шлецера, которое Карамзинъ великодушно прощаетъ "сему ученому иностранцу". Такимъ образомъ, въ своемъ прошеніи Муравьеву о правительственной субсидіи Карамзинъ могъ сказать, что "съ нѣкотораго времени" мысль "сочинять русскую исторію занимаетъ всю душу" его.

18 февраля 1804 г. Карамзинъ раздѣлался съ журналомъ и сталъ, наконецъ, заниматься "единственно тѣмъ, что имѣетъ отношеніе къ исторіи". Черезъ шесть мѣсяцевъ первыя двѣ главы Исторіи были уже написаны; черезъ шесть лѣтъ Карамзинъ думалъ дойти до Романовыхъ и полагалъ, что труднѣйшее сдѣлано {Погодинъ, II, стр. 4--16, 24, 29.}. Въ чемъ состояло это "труднѣйшее"?

По примѣру Щербатова, Карамзинъ начинать свой трудъ исторіей страны до славянъ: исторіей скиѳовъ и сарматовъ, не пытаясь -- точно также какъ его предшественникъ -- пріурочить эти древнія племена ни къ какой этнографической классификаціи и принимая мнѣніе Байера и его послѣдователей, что термины эти суть чисто-географическіе. Древняя географія Маннерта, Nordische Geschichte Шлецера, выписки изъ византійцевъ Штриттера и сочиненіе Тунмана {О пользованіи Тунманомъ еще Погодинъ замѣтилъ, что сообщенія Карамзина "о козарахъ есть совершенное сокращеніе Тунмана. И ни слова объ этомъ въ примѣчаніяхъ. Гдѣ у Тунмана нѣтъ ссылки, тамъ нѣтъ и у Карамзина". Барсуковъ: "Жизнь и труды Погодина", I, стр. 244.} были его главными источниками. Вслѣдъ за ними онъ начиналъ исторію славянъ съ VI в., принималъ норманство варяговъ и Руси, наконецъ, предлагалъ "свое" мнѣніе о томъ, что Несторова хронологія призванія князей произвольна, потому что варяги не могли въ три года (859--862) овладѣть страной, быть изгнаны и призваны снова. При этомъ ни въ текстѣ, ни въ примѣчаніяхъ Карамзинъ не упоминаетъ, что эти разсужденія принадлежатъ не ему, а Шлецеру и Миллеру {Ср. Миллера: "О народахъ, издревле въ Россіи обитавшихъ", перев. Долинскаго, стр. 102.}. Эта черта, замѣтимъ кстати, будетъ сопровождать насъ черезъ всю Исторію государства Россійскаго. Карамзинъ почти никогда не называетъ своихъ посредниковъ между собственною работой и сырымъ матеріаломъ: впечатлѣніе работы, при этомъ умолчаніи, получается, дѣйствительно, грандіозное. "Надлежало сообразить все, написанное греками и римлянами о нашихъ странахъ, отъ Геродота до Амміана Марцеллина; все написанное византійскими историками о славянахъ и другихъ народахъ, которыхъ исторія имѣетъ нѣкоторое отношеніе къ россійской"; такъ описываетъ свой трудъ самъ Карамзинъ Муравьеву. Для шести мѣсяцевъ, дѣйствительно, "трудъ и подвигъ геркулесовскій" {Погодинъ, II, стр. 29.}, и даже невозможный, если бы Карамзину пришлось читать подлинники древнихъ авторовъ и выбирать самому мѣста изъ Corpus scriptorum byzantinorum; если бы "все написанное греками и римлянами отъ Геродота до Амміана Марцеллина" не было переведено уже у Татищева, а "все написанное византійскими историками о славянахъ и другихъ народахъ" не было извлечено въ Memoriae populorum Штриттера и еще разъ извлечено, для большей доступности, изъ этихъ Memoriae въ четырехъ маленькихъ томикахъ, изданныхъ по-русски {"Извѣстія византійскихъ историковъ, объясняющія Россійскую исторію древнихъ временъ и переселенія народовъ"; собраны и хронологическимъ порядкомъ расположены Иваномъ Штриттеромъ. Спб., 1770--71 г.}.

Третья глава, равная по объему первымъ двумъ и посвященная "характеру физическому и нравственному славянъ русскихъ", писалась также полгода, хотя должна была стоить автору еще меньшихъ усилій. Большая часть ея есть вольная передача классическихъ мѣстъ византійцевъ (собранныхъ во 2-мъ томѣ Штриттера),-- латинскихъ хроникъ (Гельмольда, Адальберта Бременскаго, Саксона Грамматика) и начальной лѣтописи. Только отдѣлъ о языческой религіи славянъ потребовалъ большаго употребленія спеціальныхъ русскихъ источниковъ {Житіе Константина Муромскаго (изъ библіотеки Мусина-Пушкина), св. Владиміра (въ Минеѣ) и Новгородская лѣтопись (изъ архива иностранной коллегіи).}; впрочемъ, мы не можемъ отдѣлить здѣсь того, что входило въ кругъ первоначальныхъ свѣдѣній исторіографа и что вставлено имъ позднѣе. Какъ пользуется и здѣсь Карамзинъ своими предшественниками, видно будетъ изъ двухъ примѣровъ, наиболѣе яркихъ, хотя далеко не единственныхъ: "Хотя лѣтописецъ нашъ, -- замѣчаетъ Карамзинъ,-- не говорить о томъ, но россійскіе славяне, конечно, имѣли властителей съ правами, ограниченными народною пользой и древними обыкновеніями вольности. Въ договорѣ Олега съ греками въ 911 году упоминается уже о великихъ боярахъ русскихъ". Мы знаемъ, что это употребленіе сдѣлано было изъ свидѣтельства Олегова договора уже Болтинымъ, котораго Карамзинъ здѣсь и повторяетъ, не дѣлая на него ссылки. Приведемъ другой примѣръ. Въ іюнѣ 1806 года Карамзинъ пишетъ брату: "Я недавно сражался на бумагѣ съ Добнеромъ. Какими пустыми доводами хотѣлъ онъ утвердить древность буквъ глаголическихъ!" Дѣйствительно, въ примѣчаніи 266-мъ находимъ возраженіе противъ мнѣнія Добнера, что глаголица древнѣе кириллицы; но возраженія эти почти всѣ взяты изъ шлецеровскаго Нестора (т. II, гл. X). Въ изображеніи быта и правленія славянъ Карамзинъ держится средины между Болтинымъ и Шлецеромъ: въ его замѣткахъ для исторіи {Погодинъ, II, стр. 37.} рядомъ стоить болтинская мысль, что славяне "не были дикари, какъ пишетъ Несторъ: земледѣльцы, города",-- и шлецеровская мысль: "что такое города? неподвижные станы для войска: ихъ первая причина не торговля и гражданственность". Обѣ мысли отлично мирятся другъ съ другомъ, но это не мѣшаетъ намъ заключить, что къ ихъ примиренію авторъ пришелъ путемъ разумнаго эклектизма, а не путемъ самостоятельнаго изученія.

Наконецъ, Карамзинъ былъ передъ началомъ историческаго разсказа. Начало это во всей русской исторіи было пунктомъ наиболѣе обработаннымъ. Относительно него существовали примѣчанія Татищева, къ нему относилась полемика Болтина съ Щербатовымъ; ему, наконецъ, были посвящены три тома подробнѣйшаго разбора Шлецера. Кромѣ всего этого, Карамзину удалось сдѣлать драгоцѣнную находку: онъ натолкнулся на два древнѣйшихъ списка лѣтописи: Лаврентьевскій, хранившійся у МусинаПушкина, и Троицкій, взятый изъ библіотеки московской духовной академіи и въ 1812 году сгорѣвшій.

Положеніе Карамзина относительно всѣхъ названныхъ изслѣдователей опредѣлилось, какъ только онъ приступилъ къ составленію разсказа. Шлецеръ подавлялъ его своимъ матеріаломъ и критическими пріемами. Читая первый томъ Исторіи государства Россійскаго параллельно съ Несторомъ, нельзя не замѣтить, что кругъ вопросовъ, возбуждаемыхъ Карамзинымъ по поводу историческаго матеріала, существенно обусловленъ вопросами, разсмотрѣнными у Шлецера. Даже тамъ, гдѣ Карамзинъ не соглашается съ нимъ, онъ всегда оперируетъ съ помощью шлецеровскихъ же данныхъ; часто изъ такихъ данныхъ составляется у него цѣлое примѣчаніе, въ которомъ, однако, нѣтъ ссылки на Шлецера {Особенно ярки эти заимствованія въ примѣчаніяхъ 378--381, гдѣ разсматривается спорный вопросъ: крестилась ли Ольга въ Константинополѣ. На основаніи того, что Константинъ Багрянородный молчитъ о крещеніи Ольги, Геснеръ сомнѣвался въ фактѣ крещенія, а Тунманъ прямо отрицалъ его. Оба, конечно, отлично знаютъ, что существуютъ свидѣтельства Кедрина и продолжателя Регинона, подтверждающія крещеніе Ольги. Карамзинъ возражаетъ на ихъ сомнѣнія простыми ссылками на эти источники,-- ссылками, отъ нихъ же узнанными. Молчаніе Константина, описавшаго пріемъ Ольги и не упомянувшаго о крещеніи, Карамзинъ объясняетъ тѣмъ, что сочиненіе Константина De caerimoniis aulae посвящено исключительно описанію придворныхъ пріемовъ. Объясненіе это принадлежитъ Шлецеру, отъ котораго Карамзинъ узналъ и о самомъ спорѣ; но на Шлецера нѣтъ во всѣхъ этихъ примѣчаніяхъ ни одной ссылки.}. Отъ Шлецера Карамзинъ освобождается только тамъ, гдѣ къ мнѣніямъ Шлецера существуетъ поправка другого нѣмца-спеціалиста по русскимъ древностямъ -- Круга; или тамъ, гдѣ Шлецера вводитъ въ заблужденіе недостаточное знакомство съ русскимъ языкомъ {Наприм., Шіецеръ не понимаетъ, что такое "мовь" или "слебное".}; или, наконецъ, тамъ, гдѣ Шлецеру приходится выбирать между различными чтеніями лѣтописныхъ списковъ: обладая такими хорошими текстами лѣтописи, какіе представляютъ списки Лаврентьевскій и Троицкій, Карамзинъ могъ разрѣшать такіе спорные случаи безъ всякихъ ученыхъ разсужденій,-- просто на основаніи авторитета лучшихъ рукописей. По терминологіи Шлецера, это значило, что Карамзинъ обладаетъ "чистымъ" Несторомъ и, слѣдовательно, освобожденъ отъ необходимости "возстановлять" его. Не забудемъ, что у самого Шлецера былъ только одинъ хорошій лѣтописный текстъ -- по Кенигсбергскому списку, а изъ Ипатьевскаго только выписки до смерти Рюрика, сдѣланныя для него Башиловымъ.

Карамзинъ подчинился Шлецеру и во взглядѣ на Іоакимовскую лѣтопись, какъ на ученый вымыселъ Татищева. Эта лѣтопись и сармато-скиѳская классификація Татищева возстановили противъ него Карамзина съ первыхъ шаговъ его спеціальныхъ занятій. Къ поклоннику Татищева, Болтину, Карамзинъ точно также относится несочувственно. Хотя онъ и обѣщаетъ въ одномъ изъ писемъ "не оскорблять памяти" обоихъ, отмѣчая ихъ "грубыя ошибки" {Погодинъ, т. II, стр. 32.}, но обѣщаніе это врядъ ли можно считать выполненнымъ. Молча поправляя Щербатова тамъ, гдѣ Болтинъ правъ въ своей критикѣ, Карамзинъ систематически преслѣдуетъ въ своихъ примѣчаніяхъ и Болтина, и Татищева, гдѣ только представляется для этого удобный случай {Наприм., во II томѣ прим. 122--123 Болтинъ не названъ. Сводъ возраженій противъ Болтина можно найти у Сухомлинова въ "Исторіи россійской академіи", V, стр. 265--269.}. Къ Щербатову, по причинамъ, уважительнымъ по самому существу дѣла, Карамзинъ относится болѣе сочувственно. Есть всѣ основанія думать, что Щербатовъ былъ для Карамзина такимъ же основнымъ источникомъ свѣдѣній по русской исторіи, какимъ былъ для Болтина, какъ мы видѣли раньше, Татищевъ. Въ первомъ томѣ вліяніе Щербатова стушевывается, въ виду богатства спеціальной литературы; но тѣмъ яснѣе выступаетъ это вліяніе по мѣрѣ оскудѣнія исторической литературы, въ слѣдующихъ томахъ Исторіи.

Первый томъ былъ готовъ еще черезъ годъ послѣ составленія первыхъ трехъ главъ. Мы нарочно остановились на немъ подробнѣе. Это былъ, дѣйствительно, самый тяжелый томъ для Карамзина: наиболѣе подготовленный предшествовавшими изслѣдователями и самого Карамзина заставшій наименѣе подготовленнымъ. Дальше дѣло становилось легче: литература, какъ мы сказали, быстро оскудѣвала и подъ конецъ Карамзинъ оставался одинъ со своимъ Щербатовымъ и съ своими сырыми матеріалами, къ употребленію которыхъ онъ успѣлъ пріучиться. Объ отношеніи Карамзина къ источникамъ рѣчь будетъ идти далѣе; здѣсь намъ остается познакомиться съ отношеніемъ его къ Щербатову.

Уже Соловьевъ показалъ вполнѣ убѣдительно, что отношеніе это было отношеніемъ зависимости. Намъ остается только нѣсколько дополнить и систематизировать его наблюденія.

Вліяніе щербатовской исторіи не ослабѣваетъ до самаго конца Исторіи государства Россійскаго. Конечно, Карамзинъ самостоятельно изучаетъ свои источники, но и тутъ Щербатовъ указываетъ ему, гдѣ, когда и что надо изучать. Княжескіе договоры и завѣщанія, присоединяющіеся къ лѣтописямъ съ половины XIII вѣка, статейные списки посольствъ, присоединяющіеся съ конца XV в., иностранцы, начиная съ Плапо Карпини и кончая Мартиномъ Беромъ (Буссовымъ),-- всѣ эти источники уже разставлены по мѣстамъ и употреблены въ дѣло Щербатовымъ. Но не только въ указаніяхъ на источники помогаетъ Карамзину Щербатовъ; еще сильнѣе обнаруживается его вліяніе въ самомъ разсказѣ. Часто порядокъ изложенія Щербатова принимается и Карамзинымъ; еще чаще Карамзинъ принимаетъ отдѣльныя толкованія и предположенія Щербатова, его поправки и объясненія какихъ-нибудь генеалогій или недостающихъ событій. Разумѣется, нерѣдко встрѣчаемъ и поправки Карамзинымъ Щербатова. Степень вліянія щербатовскаго разсказа на Карамзинскій, конечно, вполнѣ можетъ быть выяснена только разборомъ цѣлыхъ частей Исторіи государства Россійскаго, какой и сдѣланъ въ статьяхъ Соловьева. Но и статьи эти не могутъ еще дать полнаго впечатлѣнія о характерѣ вліянія Щербатова: нужно самому сличить страница за страницей эти параллельныя изложенія, чтобы почувствовать, какъ повсюду, въ началѣ, въ серединѣ, въ концѣ сочиненія, на каждой страницѣ Карамзинъ имѣетъ въ виду Щербатова. Видно, что томъ щербатовской исторіи всегда лежалъ на письменномъ столѣ исторіографа и давалъ ему постоянно готовую нить для разсказа и тему для разсужденія; и часто Карамзину оставалось только передѣлать ссылку и сдѣлать соотвѣтственную выписку изъ источника. Въ результатѣ пересказа и передѣлки тяжеловѣсныя, неуклюжія фразы Щербатова превращаются въ блестящіе, закругленные и отточенные періоды Карамзина; но очень часто настоящій смыслъ и заднія мысли этихъ красивыхъ періодовъ мы поймемъ только тогда, когда будемъ имѣть передъ глазами параллельное изложеніе Щербатова.

Для большей наглядности приведемъ здѣсь одно мѣсто Карамзина съ текстомъ Щербатова en regard.

Щербатовъ, т. Ш, стр. 355.

Тогда какъ таковыя дѣла въ областяхъ новгородскихъ происходили, князь Александръ (Михайловичъ) пребывалъ въ Твери, гдѣ вскорѣ новыя ему огорченія отъ неудовольствія на него тверскихъ бояръ учинились, которые и отъѣхали отъ него въ Москву къ великому князю Іоанну (Калитѣ). Лѣтописатели наши ни мало не повѣствуютъ о причинахъ сего неудовольствія, и трудно безъ всякихъ знаковъ поступка сего князя, -- его ли оправдать, или бояръ обвинить. Тако не въ утвержденіе, но токмо яко догадку нужную для связи дѣяній и проницанія тайныхъ причинъ дѣлъ, осмѣлюсь предложить, что долговременное пребываніе князя Александра во Псковѣ и оказуе-мая къ нему вѣрность отъ псковитянъ можетъ быть, склонила его и по пріѣздѣ въ Тверь взять многихъ псковскихъ бояръ съ собою и правленіе имъ препоручить; яко и точно обрѣтаемъ, что онъ учинилъ съ пріѣзжимъ къ нему нѣмцемъ Долѳмъ, который бояриномъ въ Твери былъ..., а не легко есть сыновьямъ отечества зрѣть пришлецовъ мѣста ихъ въ правленіи занимать, что, можетъ статься, и огорчило бояръ тверскихъ; ибо точно помянуто, что тверскіе бояре отъ него отъѣхали. Самый сей отъѣздъ боярокій требуетъ изъясненія, какимъ образомъ они могли покинуть своего природнаго князя и отъѣхать къ другому: хотя въ лѣтописцахъ я не обрѣтается изъясненія о семъ, но мню, что съ основаніемъ могу приложить ко изъясненію сего найденное о правѣ бояръ въ грамотѣ духовной в. к. Іоанна Даниловича {Иностр. коллегіи архивы No 2. Сей князь, чиня распредѣленіе о своихъ вотчинахъ, между прочимъ, пишетъ слѣдующее; "а что есть купилъ село въ Ростовѣ Богородичное, а далъ есть Борису Боркову, иже имать сыну моему которому служитися, да будетъ за нимъ; не иметъ ли служити,-- дѣтямъ моимъ село, а не ему".}, что тогда князья давали земли в помѣстья своимъ служителямъ, за которыя они обязаны были имъ служить, оставляя же сіи помѣстья, обязанность оставляли. Рѣдко кто въ неудовольствіи своемъ можетъ въ границахъ умѣренности остаться; тако и сіи бояре... чаятельно не оставили усугубить причинъ, которыя ихъ понудили оставить Тверь, а, можетъ статься, дабы выслужиться передъ великимъ княземъ, сказывали на князя Александра что противное князю Іоанну Даниловичу; по крайней мѣрѣ, изъ послѣдующаго его поступка то можно заключить.

Карамзинъ, т. IV, стр. 285.

Въ сіе время многіе бояре тверскіе, недовольные своимъ государемъ, переѣхали въ Москву съ семействами и слугами, что было тогда не безчестною измѣной, но дѣломъ весьма обыкновеннымъ. Произвольно вступая въ службу князя великаго или удѣльнаго, бояринъ всегда могъ оставить оную, возвративъ ему земли и села, отъ него полученныя (304). Вѣроятно, что Александръ, бывъ долгое время внѣ отчизны, возвратился туда съ новыми любимцами, коимъ старые вельможи завидовали: напримѣръ, мы знаемъ, что къ нему выѣхалъ изъ Курляндіи во Псковъ какой-то знаменитый нѣмецъ, именемъ Доль, и сдѣлался первостепеннымъ чиновникомъ двора его. Сіе могло быть достаточнымъ побужденіемъ для тверскихъ бояръ искать службы въ Москвѣ, гдѣ они, безъ сомнѣнія, не старались успокоить великаго князя въ разсужденіи мнимыхъ или дѣйствительныхъ замысловъ несчастнаго Александра Михайловича.

-----

Прим. 304. Сія свобода бояръ доказывается слѣдующими мѣстами, находящимися въ духовной Іоанна Даниловича и договорной Дмитрія Ивановича... (см. ниже или Древн. Росс. Вивл., I, стр. 56 и 77): "1 ) далъ семь" и т. д. (та же цитата, что у Щербатова); я 2) а который бояринъ поѣдетъ изъ кормленья отъ тобе или ко мнѣ..." и т. д.

Мы нарочно выбрали это мѣсто, потому что оно представляетъ не простой разсказъ, а рядъ сопоставленій и соображеній на основаніи разныхъ источниковъ (лѣтопись, родословная, духовная). Заимствовавъ всѣ эти соображенія отъ Щербатова, Карамзинъ послѣдовалъ ему на этотъ разъ дальше, чѣмъ слѣдовало. Право отъѣзда бояръ доказывается не приведеннымъ у Щербатова мѣстомъ завѣщанія Калиты (которое относится къ дворцовой службѣ и къ помѣстному владѣнію), а постоянною формулой договорныхъ грамотъ: "боярамъ и слугамъ межъ насъ вольнымъ воля" {Соловьевъ: "H. М. Карамзинъ", Отечественныя Записки 1885 г., No 4, стр. 111.}. Вотчинъ своихъ при отъѣздѣ бояре не теряли. Нельзя не замѣтить также, что Щербатовъ рѣзче подчеркиваетъ предположительный характеръ своихъ толкованій, чѣмъ Карамзинъ, пересказывающій ихъ отъ своего имени. Въ приведенномъ мѣстѣ Карамзина эта разница между показаніемъ источника и толкованіемъ изслѣдователя еще удерживается посредствомъ выраженій "вѣроятно" и "безъ сомнѣнія". Въ другихъ случаяхъ она совсѣмъ исчезаетъ. Вотъ, наприм., случай, гдѣ прагматическая мотивировка Щербатова у Карамзина дѣлается мотивировкой самихъ дѣйствущихъ лицъ. Дядя и племянникъ, Василій Ярославичъ и Дмитрій Александровичъ, добиваются новгородскаго стола.

Щербатовъ, Ш, стр. 126.

Важно было князьямъ россійскимъ, кому на престолѣ сего великаго и богатаго града сидѣть... Можно сказать, что оба сіи князя имѣли право требовать сего престола: князь Василій по учиненному имъ благодѣянію, когда онъ отвратилъ татаръ брату своему Ярославу противъ Новгорода помогать, а князь Димитрій по оказаннымъ услугамъ отцомъ его княземъ Александромъ Невскимъ и по внаемостн его самого новгородцами.

Карамзинъ, IV, стр. 121.

И Василій, и Дмитрій Александровичъ желали присвоить себѣ Новгородъ, избыточный, сильный и менѣе другихъ областей угнетенный игомъ татарскимъ. Димитрій надѣялся на славу мужества, изъявленнаго вмъ въ битвѣ Раковорской и еще болѣе на память отца, героя Невскаго, а Василій -- за услугу, недавно оказанную имъ въ Ордѣ Новгороду.

Приведемъ еще небольшой примѣръ, чтобъ дать понятіе о томъ, какъ Щербатовъ помогаетъ иногда Карамзину даже въ простыхъ переходахъ отъ одного предмета къ другому.

Щербатовъ, Ш, стр. 173.

Я на нѣсколько времени оставлю сихъ князей, пребывающихъ уже во взаимной недовѣренности и изготовляющихся ко брани, -- дабы помянуть о бывшихъ печальныхъ приключеніяхъ въ Курскомъ и Рыльскомъ княженіяхъ.

Карамзинъ, IV, стр. 136.

Увидимъ, что Андрей, старался доказывать великому князю свое раскаяніе и миролюбіе, дѣйствовалъ какъ лицемѣръ; но прежде описанія его новыхъ злодѣйствъ изобразимъ тогдашнія бѣдствія области Курской.

Повторяемъ, для того, чтобы сдѣлать вполнѣ яснымъ, насколько Щербатовъ облегчалъ Карамзину и предварительное изученіе источниковъ, и составленіе самаго изложенія, нужно было бы по страницамъ сдѣлать сличеніе всей Исторіи государства Россійскаго.

При такихъ условіяхъ составленіе исторіи должно было пойти быстро послѣ перваго тома, стоившаго Карамзину, какъ мы видѣли, двухъ лѣтъ. Второй и третій томъ были написаны оба въ такой же срокъ (1806-- 1808 гг.). причемъ еще весь 1807 годъ "работа была не спора отъ безпокойства душевнаго". "Года черезъ 3--4 дойду до Романовыхъ",-- предполагалъ Карамзинъ въ 1808 году и, вѣроятно, ошибся бы немногимъ, если бы въ слѣдующемъ году, кончивъ уже четвертый томъ, не нашелъ Волынской (Ипатьевской) лѣтописи, которая заставила его цѣлый годъ потратить на исправленія написаннаго и на выписки изъ этой лѣтописи, раньше извѣстной только по самому началу и совершенно измѣнявшей исторію южной Руси. По этой причинѣ составленіе 5 тома затянулось на два года (до осени 1811 г.). За то шестой томъ, правленіе Ивана Ш, готовъ былъ въ одну зиму. Но, опять, двѣнадцатый годъ, истребившій библіотеку Карамзина, задержалъ его еще на годъ -- до лѣта 1813 года. Въ теченіе слѣдующаго года (1813--14) готовъ былъ 7 томъ, княженіе Василія III, еще въ годъ (осень 1814--осень 1815 г.) поспѣлъ и 8 -- исторія Ивана Грознаго до эпохи казней. Въ началѣ 1816 года Карамзинъ уже ѣхалъ въ Петербургъ издавать свои восемь томовъ.

Не будемъ слѣдить далѣе за внѣшнею исторіей Карамзинскаго труда, такъ какъ "чудо" погодинское кажется теперь достаточно разъясненнымъ. Дальнѣйшія разъясненія получимъ, если обратимся къ болѣе подробному разбору положенія Карамзина относительно предшествовавшей исторіографіи въ томъ, что касается методическихъ пріемовъ и общихъ историческихъ взглядовъ.

П. Милюковъ.

(Продолженіе слѣдуетъ).

"Русская Мысль", кн.I, 1894