Милюков Павел Николаевич - Главные течения русской исторической мысли XVIII и XIX столетий

Главныя теченія русской исторической мысли XVIII и XIX столѣтій *).

*) Русская Мысль, кн. VI.

III. Итоги исторической работы XVIII столѣтія.

Покончивъ съ общею характеристикой историковъ прошлаго столѣтія, мы переходимъ теперь къ обзору итоговъ ихъ ученой работы. Само собою разумѣется, что мы не имѣемъ здѣсь возможности подробно излагать, что сдѣлали историки XVIII вѣка по каждому отдѣльному затронутому ими вопросу; но въ этомъ для нашихъ цѣлей нѣтъ и никакой надобности. Въ своемъ изложеніи мы ограничимся сопоставленіемъ добытаго исторіографіей XVIII вѣка по тремъ наиболѣе существеннымъ пунктамъ: мы разсмотримъ, что сдѣлала эта исторіографія, во-первыхъ, для разработки этнографическаго матеріала, во-вторыхъ, для разработки лѣтописей и, въ-третьихъ, для разработки актовъ. Познакомившись съ итогами спеціальной исторической работы по этимъ тремъ пунктамъ, мы подведемъ затѣмъ итоги и общимъ взглядамъ историковъ XVIII в. на цѣли, пріемы и общіе результаты изученія русской исторіи.

Мы выдѣляемъ въ особую рубрику вопросы исторической этнографіи потому, что вопросы эти въ изслѣдовательской работѣ прошлаго вѣка занимали очень видное мѣсто; у нѣкоторыхъ писателей разработкой этнографическо-географическихъ вопросовъ даже вполнѣ, или почти вполнѣ, исчерпывается содержаніе ихъ работъ. И самые пріемы рѣшенія этихъ вопросовъ въ высшей степени характерны для движенія исторіографіи XVIII столѣтія.

Общій смыслъ этого движенія заключается въ протестѣ противъ извѣстной намъ средневѣковой этнографіи Синопсиса, противъ возведенія современныхъ народовъ къ библейскому времени путемъ насильственнаго толкованія именъ по созвучію или по смыслу. Историческая этнографія должна была стать на болѣе твердое основаніе, чѣмъ невѣжественныя этимологіи собственныхъ именъ. Починъ въ этомъ дѣлѣ, безспорно, принадлежитъ Байеру. Онъ первый попытался указать на самый источникъ безграничнаго этнографическаго хаоса у древнихъ писателей. Эфоръ, распредѣливши свое изложеніе по четыремъ странамъ свѣта, къ каждой странѣ пріурочилъ названіе одного какого-нибудь выдающагося народа. Такимъ образомъ, жители Сѣвера получили названіе скиѳовъ, жители Запада -- кельтовъ, Юга -- эѳіоповъ, Востока -- индовъ. Этнографическія имена получили, такимъ образомъ, условный, чисто-географическій смыслъ, и, однако же, продолжали употребляться въ смыслѣ этнографическомъ: отъ этого неосторожнаго употребленія терминовъ и произошла вся путаница. Масса народовъ самаго разнообразнаго происхожденія получила отъ сожительства въ одной странѣ имя скиѳовъ. Съ теченіемъ времени это единство географическаго названія было принято за единство племенное, -- единство происхожденія. "Такимъ образомъ, дѣянія киммерійцевъ смѣшались со скиѳскими, скиѳскія съ сарматскими, русскими, гуннскими, татарскими" {Commentarii academiae petropolitanae, 1728, t.1. Ephorus in quarto historiarum libre orbem terrarum inter Scythas, Indos, Actliiopas et Celtas divisit... Video igitur Erhorum, cum locorum positus per certa captta distribuere et explicate constitueret, insiguiorum nomina gentium vastiorilus spatiis adhibuisse. Igitur tot tamque diversae stirpis gentes non modo intra communem quamdam regionem detinitae, unum omnes Scytharum nomen his auctorilus subierunt, sed etiam ab ilia regionis apellatione in candem nationem sunt conflatae.}. Мы спокойно употребляемъ термины: американцы, сибиряки; но, конечно, никому не придетъ въ голову говорить объ американскомъ или сибирскомъ языкѣ, или племени, такъ какъ существуетъ цѣлый міръ совершенно независимыхъ другъ отъ друга американскихъ и сибирскихъ языковъ и племенъ {Это сравненіе принадлежитъ Миллеру и Шлецеру, вполнѣ принявшимъ мысль Байера, что скиѳы, сарматы и т. д. суть названія географическія, а не этнографическія. О народахъ издревле въ Россіи обитавшихъ, статья Миллера, написанная въ 1766 г. и изданная въ переводѣ Долинскаго въ Спб., 1788 г., стр. 2. Schlözer; "Nordische Geschichte", стр. 211, 289. Несторъ, I, стр. 422--23.}. Точно такое же значеніе, географическое, а не этнографическое, долженъ имѣть и терминъ "скиѳы". Если такъ, то не только генеалогіи отъ Мосоха должны были теперь прекратиться, но изслѣдователь получалъ право не повѣрить даже византійцу (въ данномъ случаѣ, продолжателю Ѳеофана), когда тотъ утверждалъ, что "Русь -- народъ скиѳскій". Этому свидѣтельству можно было теперь противупоставить византійское же разъясненіе (Анастасія Синаита): "Скиѳіей древніе привыкли называть всю сѣверную полосу, гдѣ живутъ и готы, и даны" {Байеръ въ Comment, acad., t. VIII, 1741 г., origines russicae.}.

Если непрерывность названія не свидѣтельствовала, стало быть, о непрерывности пребыванія одного и того же племени въ странѣ, которую привыкли обозначать этимъ названіемъ, то отсюда самъ собой слѣдовалъ выводъ, что исторію русскаго племени нельзя начинать изслѣдованіями о скиѳахъ или даже о киммерійцахъ -- за 1000 лѣтъ до Дарія. Origines russicae подвигались несравненно ближе къ намъ, чѣмъ тѣ времена, которыми по преимуществу занимался самъ Байеръ. Этотъ выводъ въ самой эффектной формѣ былъ сдѣланъ Шлецеромъ. "Сѣверъ до своего открытія неизвѣстенъ,-- таково одно изъ его основныхъ положеній.-- Странствующій Геродотъ слышалъ отъ скиѳовъ о такихъ вещахъ, которыя случались у нихъ за 1000 лѣтъ до нашествія Дарія: камчадальскія сказки не лучше этихъ скиѳскихъ, (но) не такъ безстыдны, чтобы означать столѣтія". "Сколько мнѣ извѣстно,-- заканчиваетъ иронически Шлецеръ,-- онѣ не удостоились еще глубокомысленнаго изысканія ни одного ученаго въ запискахъ какой-нибудь академіи наукъ; не будемъ заниматься и ребячествомъ древнихъ дикихъ, и ребячествомъ новооткрытыхъ дикихъ". "Русская исторія начинается отъ пришествія Рюрика, въ половинѣ IX столѣтія"; до этого же времени возможно только географическо-этнографическое вступленіе въ исторію,-- изысканія о финнахъ, руссахъ, славянахъ (съ VI столѣтія послѣ P. X.) {Несторъ, I, введеніе, § 14 и прибавл. III (стр. 417 и слѣд.). Nordische Geschichte, стр. 5, 257.}.

Изъ русскихъ историковъ одинъ Болтинъ усвоилъ себѣ вполнѣ сознательно этотъ окончательный результатъ работы нѣмецкихъ изслѣдователей "Рюриково пришествіе,-- говоритъ онъ въ примѣчаніяхъ на Щербатова {I, стр. 125-126.},-- есть эпоха зачатія русскаго народа... Происхожденіе племенъ подобно рѣкамъ -- нѣсколько источниковъ стекшихся составляютъ рѣчку" (ср. colluvies gentium Шлецера) и т. д. "Въ разсужденіи всѣхъ сихъ обстоятельствъ далѣе Рюрика возводить нашу исторію и терять время въ тщетныхъ розысканіяхъ и разбирательствахъ вещей, для насъ не принадлежащихъ, есть не меньше трудно, сколь и безполезно; не знаемъ даже и того, когда славяне сюда пришли и съ которой стороны, тѣмъ менѣе о дѣяніяхъ ихъ".

Остальные русскіе изслѣдователи шли своею дорогой. Татищевъ принялъ изслѣдованія Байера цѣликомъ въ свой вступительный томъ, посвященный этнографическому и географическому введенію {Исторія Россіи, I, 1, стр. 177--213: "изъ Константина Порфирогенита о Руси и близкихъ къ ней предѣлахъ и народахъ, собранное Сигфридомъ". I, 2: "изъ книгъ сѣверныхъ писателей, сочиненіе Сигфрида Беера", стр. 225--260. "Прибавленіе изъ 2 части комментаріевъ ак., сочиненное Ѳеофиломъ Сигфридъ Байеромъ о Киллерахъ". Стр. 334--345. "Ѳеофила Сигфрида Байера о варягахъ", стр. 393--424.}; но помимо нихъ онъ преслѣдовалъ свои собственныя цѣли. Исторія должна была объяснить ему дѣйствительность; вотъ почему, вмѣсто того, чтобъ искать связи древнихъ народовъ съ народами доисторическаго времени, онъ предпочелъ отыскать ихъ связь съ народами настоящаго и сдѣлалъ смѣлую попытку дать этимъ древнимъ народамъ мѣсто въ современномъ этнографическомъ составѣ Россіи. Въ книжныхъ терминахъ онъ искалъ и нашелъ своихъ старыхъ знакомыхъ, киргизовъ и башкиръ, съ которыми пришлось ему столько возиться по дѣламъ службы. Два главныхъ имени, всего чаще повторявшихся въ классическихъ авторахъ и ученыхъ изслѣдованіяхъ, которыя подбиралъ и переводилъ Татищевъ для своей исторіи, были скиѳы и сарматы. Двѣ главныя группы русскихъ инородцевъ были татары и финны. И такъ, скиѳы -- это то же, что татары: къ тому же тѣ и другіе -- кочевники. Сарматы же -- это финны; терминъ "сарматскій языкъ" вмѣсто "финскій" становится обычнымъ въ употребленіи Татищева. Что же касается самихъ славянъ, здѣсь его Іоакимова лѣтопись открыла ему древнее имя ихъ -- амазоны. По принципу старинной этнографіи имя это должно имѣть тотъ же смыслъ, какъ и "славяне"; Татищевъ не затрудняется найти и это тождество смысла. Дѣло въ томъ, что "амазоны" терминъ испорченный изъ "алазоны", а алазоны -- прямой переводъ на греческій языкъ слова "славяне" (отъ славы): точнѣе хвастуны {Исторія, т. I, 31, 42, 425.}. Такимъ образомъ, этнографическая классификація была готова: скиѳы, сарматы, амазоны или татары, финны, славяне. При всей произвольности, въ ней было одно несомнѣнное достоинство: эта классификація была первою попыткой дать книжнымъ терминамъ реальный смыслъ. Недостатковъ, разумѣется, въ ней было масса, и самыхъ капитальныхъ. Между татарами и финнами эта классификація не указывала единства расы; затѣмъ, вся классификація была сдвинута на востокъ, къ Азіи, къ мѣстамъ, лично знакомымъ Татищеву; вслѣдствіе этого на западѣ пропали литовскія племена (голяды, семгола, летты, жмудь, пруссы, ятвяги). Восточные славяне лѣтописи (сѣверяне, кривичи, дреговичи, вятичи, уличи) очутились, также какъ и литовцы, среди финновъ -- сарматъ. Наконецъ, эта исключительность финнскаго элемента на сѣверѣ Россіи какъ нельзя лучше гармонировала съ выведеніемъ и руссовъ (=сарматовъ) изъ Финляндіи.

Ломоносовъ съ Щербатовымъ здѣсь представляютъ мутную струю въ исторіографіи XVIII в.: первый -- вслѣдствіе патріотическо-панегирическаго направленія, второй -- вслѣдствіе невѣжества въ вопросахъ древней исторіи. Ломоносовъ уступаетъ скиѳовъ Байеру, отожествляя ихъ съ чудью; но сарматовъ онъ рѣшительно причисляетъ къ славянамъ. Онъ пользуется также ошибкой Татищева, смѣшеніемъ литвы съ финнами, чтобы, въ противуположность ему, прямо отожествить и литву съ славянами. Сдѣлавъ литву славянами, онъ оттуда, отъ пруссовъ, выводитъ и славянскую династію Рюрика. Извѣстно также, что, опровергая Байера и Миллера, Ломоносовъ сталъ на точку зрѣнія Синопсиса въ вопросѣ о происхожденіи руссовъ, которыхъ онъ считалъ также славянами и отожествлялъ съ южными роксаланами и западными пруссами {Опроверженія Ломоносова на извѣстную рѣчь Миллера см. у Пекарскаго: "Ист. ак. наукъ". Въ существованіи южной Руси, независимой отъ варяговъ-норманновъ, былъ, впрочемъ, убѣжденъ и Байеръ. Сомнѣваясь, чтобъ руссы жили на Днѣпрѣ уже при апостолѣ Андреѣ, Байеръ, однако, доказываетъ, что они были здѣсь раньше Рюрика, и слѣдовательно не были норманнами. Имя Руси онъ сперва (de orig. Scytharum) производилъ отъ Rha (Волги), а потомъ отъ разсѣянія (Origines Russicae): superiores sen boreales slavi, tum gelicis reliquiis, tum Fennis permixti, et reges sibi improsuerunt e Getico corpore, et ab hoc dispersione nomen Rossicum.}. О Щербатовѣ нечего и говорить: еще меньше знакомый съ этнографіей, чѣмъ съ географіей Россіи, не будучи въ состояніи оріентироваться среди извѣстій древнихъ писателей, онъ просто излагаетъ эти извѣстія по французскимъ руководствамъ. Закончивъ это изложеніе, онъ тутъ же чистосердечно признается, что самъ не могъ въ немъ добраться до смысла. Все въ собранныхъ имъ свѣдѣніяхъ, по его словамъ, "толь смутно и безпорядочно, что изъ сего никакого слѣдствія исторіи сочинить невозможно" {Исторія Щербатова, т. I (2 изд.), стр. 87.}. Противъ этого безполезнаго пересказа, мы видѣли, возстаетъ Болтинъ, какъ не относящагося къ русской исторіи. Надо, впрочемъ, прибавить, что въ своемъ послѣднемъ произведеніи, Примѣчаніяхъ на отвѣтъ Г. М. Болтина, Щербатовъ является въ историко-этнографическихъ вопросахъ гораздо болѣе свѣдущимъ и часто болѣе осторожнымъ, чѣмъ Болтинъ. Относясь самостоятельно къ мнѣніямъ Татищева, онъ не соглашается сарматовъ считать финнами, указываетъ на ихъ происхожденіе изъ Азіи и отъ нихъ выводитъ славянъ. Финновъ же (чудь) онъ сближаетъ, подобно Байеру и Ломоносову, со скиѳами. Тюрко-татарскіе народы онъ отдѣляетъ и отъ сарматъ-славянъ и отъ скиѳовъ-чуди. Наконецъ, руссовъ онъ считаетъ безспорно норманнами и отказывается отъ сопоставленія ихъ съ роксаланами {Примѣчанія на отвѣтъ, стр. 210--368, 548--567.}. Что касается этнографическихъ взглядовъ самого Болтина, то, зная его зависимость отъ Татищева, мы не будемъ искать у него чего-либо новаго. Онъ вполнѣ принимаетъ какъ классификацію, такъ и самую терминологію Татищева, оправдывая и въ этомъ случаѣ шутливую эпиграмму, приспособленную къ нему Щербатовымъ {Примѣчанія на отвѣтъ, стр. 165.}:

"Когда Татищевой не стало ужь отрады,

Пропалъ писатель сей, какъ Троя безъ Паллады".

Между тѣмъ, во время Болтина уже существовала иная классификація, опиравшаяся, подобно татищевской, на современную этнографію и даже построенная, въ концѣ-концовъ, на данныхъ, собранныхъ Татищевымъ, но несравненно болѣе научная: классификація Шлецера. Основой этой классификаціи послужила не одинаковость мѣста, занимавшагося древними и новыми народами, не сходство ихъ названій или легенды объ общихъ родоначальникахъ, а языкъ. "Основное правило Лейбница,-- замѣчаетъ Шлецеръ въ своей автобіографіи, -- отыскивать origines popuiorum по ихъ языкамъ давно мнѣ было извѣстно" {Сборникъ отд. р. слов., т. XIII, стр. 171. Миллеръ въ сочиненіи О народахъ принимаетъ этотъ принципъ, очевидно, подъ вліяніемъ Шлецера.}. Классификація Шлецера и была первою попыткой примѣнить къ области русской этнографіи этотъ лингвистическій принципъ. "Да позволено будетъ мнѣ,-- писалъ онъ уже въ Probe russischer Annalen {Стр. 72.},-- ввести въ исторію народовъ языкъ величайшаго изъ естествоиспытателей. Я не вижу лучшаго средства устранить путаницу древнѣйшей и средней исторіи и объяснить темныя мѣста въ нихъ, какъ нѣкоторая Systema popuiorum, in classes et ordines, genera et species redactorum. Возможность существуетъ. Какъ Линней дѣлитъ животныхъ по зубамъ, а растенія по тычинкамъ, такъ историкъ долженъ бы былъ классифицировать народы по языкамъ".

Къ счастью для Шлецера, нѣкоторый запасъ матеріала для лингвистическихъ сопоставленій онъ нашелъ готовымъ. Татищевъ черезъ воеводъ сибирскихъ городовъ составилъ сборникъ словъ различныхъ сибирскихъ инородцевъ. Часть этого словаря попала въ руки академика Фишера, который въ свою очередь передалъ его Шлецеру, сперва для его личнаго пользованія, а затѣмъ въ даръ Геттингенскому историческому институту. "Изъ этого словаря,-- разсказываетъ намъ Шлецеръ,-- я первый составилъ классификацію всѣхъ русскихъ племенъ, которая изъ моей Probe rusischer Annalen и Nordische Geschichte перешла къ большой публикѣ и съ тѣхъ поръ была принимаема всѣми писателями внутри и внѣ Россіи безъ всякихъ существенныхъ видоизмѣненій (mit nicht einer wesentlichen Veränderung)" {Пекарскій: "Ист. ак.", т. I, стр. 631--632. Сб. т. XIII, стр. 171--172. Цѣлыя сотни словъ приводятся Шлецеромъ въ доказательство этой классификаціи въ Nordische Geschichte, стр. 297--300, 308--315, 402, 418, 422--424, 431--433. Миллеръ, независимо отъ Татищева и Фишера, также составилъ свой словарь сибирскихъ нарѣчій и также пользовался имъ для установленія классификаціи народовъ. См. портфели Миллера No 513 (словарь) и No 365, 2 (вопросы о коренныхъ языкахъ).}. Дѣйствительно, вплоть до настоящаго времени сохраняется установленное Шлецеромъ дѣленіе урало-алтайской расы на пять группъ: финскую, татарскую (тюркскую), монгольскую, тунгузскую (или манджурскую) и самоѣдскую {Probe russischer Annalen, стр. 101--124. Вмѣсто самоѣдской, встрѣчаемъ здѣсь терминъ "скиѳской или неизвѣстныхъ" народовъ; но названіе "самоѣдской" принялъ уже самъ Шлецеръ въ Nordische Geschichte, стр. 292--300.}. Почти тѣми же остаются и шлецеровскія подраздѣленія этихъ группъ. Кромѣ правильной классификаціи урало-алтайскихъ племенъ, Шлецеръ далъ съ помощью своихъ пріемовъ и еще одно важное исправленіе: онъ первый поставилъ литовцевъ на то мѣсто, ближайшее къ славянамъ, какое они занимаютъ въ современной классификаціи. "Я тщательно изучилъ этотъ языкъ,-- такъ разсказываетъ онъ объ этомъ въ Probe r. Ann. {Стр. 112-113.}.-- Грамматика его, т.-е. склоненіе, спряженіе и флексированіе,-- славянская; изъ коренныхъ словъ болѣе половины тоже чисто-славянскія; но четвертая часть -- очевидные остатки праязыка, изъ котораго развились греческій, латинскій и нѣмецкій. Остальная четверть -- происхожденія мнѣ въ настоящее время неизвѣстнаго (можетъ, быть финскаго)".

Нельзя не видѣть, что между этими взглядами, предвосхитившими выводы сравнительнаго языкознанія, и этнографіей Синопсиса лежитъ огромное разстояніе, пройденное нашею исторіографіей только съ помощью иностранныхъ ученыхъ и, можетъ быть, именно поэтому,-- пройденное, какъ не разъ показывалъ опытъ послѣдующаго времени, далеко не безвозвратно и не окончательно.

Переходимъ къ исторіи обработки лѣтописей въ XVIII вѣкѣ. Татищевъ въ началѣ, Щербатовъ и Шлецеръ въ концѣ вѣка являются здѣсь главными дѣятелями.

Вопросъ о пользованіи лѣтописями Татищевымъ много разъ поднимался и до сихъ поръ не получилъ окончательнаго разрѣшенія. Въ настоящее время, однако же, г. Сениговъ если не рѣшилъ, то, во всякомъ случаѣ, собралъ матеріалы для удовлетворительнаго рѣшенія вопроса. Чтобы защитить Татищева отъ обвиненій въ недобросовѣстности и въ умышленной фальсификаціи лѣтописныхъ текстовъ, г. Сениговъ предпринялъ самое кропотливое буквальное сличеніе печатной исторіи съ рукописями ея въ редакціяхъ 1739 и 1749 гг. и съ лѣтописями {Чтенія въ Общ. Ист. и Др. Р. 1887 г., IV.}. Оказалось, что въ основу своего текста Татищевъ положилъ Кенигсбергскій списокъ и пополнялъ его изъ другихъ лѣтописныхъ списковъ, тщательно выписывая всѣ варіанты. Добросовѣстность Татищева безусловно доказана г. Сениговымъ для тѣхъ, въ глазахъ которыхъ она еще нуждалась въ доказательствахъ. Но, кромѣ вопроса о добросовѣстности, существуетъ еще вопросъ о достовѣрности Татищева, т.-е. о возможности положиться на него въ тѣхъ, довольно многочисленныхъ случаяхъ, когда свидѣтельства его свода являются единственными намъ извѣстными и не подтверждаются ни однимъ изъ существующихъ списковъ лѣтописи. По вопросу о достовѣрности тотъ же изслѣдователь собралъ, повидимому, самъ того не подозрѣвая, обильный матеріалъ, свидѣтельствующій противъ Татищева. Сопоставляя наблюденія, сдѣланныя г. Сениговымъ, можно придти къ заключенію, что Татищевъ не ограничивался въ своей работѣ простымъ составленіемъ своднаго текста, а вводилъ въ этотъ текстъ свои поправки, дополненія и толкованія. Такъ, онъ 1) исправляетъ, и не всегда удачно, собственныя имена {Напримѣръ, вмѣсто "Вручей" онъ ставитъ "Обручъ"; вм. "Рши" -- "Орши", вм. "Неятинъ" -- "Снятинъ", что совсѣмъ не одно и то же. Сениговъ, стр. 219--221.}; 2) переводитъ ихъ на свой языкъ {Пруси-Боруси; Огаряне-Срацыне, ibid., стр. 283.}; 3) подставляетъ свои толкованія и поправки {Вм. Ладогу -- городъ старый Ладогу; вм. Угріи бѣлій -- Угри великіе; вм. Черніи Болгаре -- Черніи, или Болгаре; вм. Бѣлбережи -- Бѣловежи; вм. въ Суду -- въ Скутарѣхъ; вм. Нѣмизѣ -- Нѣмоню; вм. черезъ лѣсъ -- черезъ рѣку Лесію, стр. 287.}; 4) пополняетъ извѣстія лѣтописи своими толкованіями {Напримѣръ, объ убійствѣ Глѣба въ Еми, которая, по его предположенію, должна была жить въ мѣстѣ убійства,-- въ Заволочьѣ; о заселеніи суздальскаго края -- венграми, стр. 293--299.}; 5) составляетъ извѣстія, подобныя лѣтописнымъ, изъ данныхъ, которыя кажутся ему достовѣрными: напримѣръ, изъ возраста князей во время ихъ смерти -- заключаетъ о годѣ ихъ рожденія и вставляетъ извѣстія объ этихъ рожденіяхъ въ соотвѣтствующихъ мѣстахъ. Иногда такія скомбинированныя самимъ Татищевымъ извѣстія бываютъ и еще сложнѣе. Напримѣръ, подъ 6543 годомъ находимъ извѣстіе {Сениговъ, стр. 395.}; "просиша новгородцы (Ярослава), да дастъ имъ грамоту, како судити и дань даяти; иже первая (т.-е. прежняя) имъ не укромна; онъ же повелѣ сыновомъ своимъ Изяславу и Святославу созвати люди предній отъ кіевлянъ, новгородцовъ и иныхъ городовъ, написавъ даде има грамоты, како судити и дани давати, заповѣдая по всѣмъ градомъ тако ходити и не преступати". Всего этого извѣстія мы не найдемъ ни въ какихъ лѣтописяхъ; Татищевъ просто внесъ въ лѣтопись свое предположеніе, основанное на (ошибочномъ, по нашему мнѣнію) толкованіи извѣстной статьи Русской Правды {"По Ярославѣ же паки совкупившеся сынове" и т. д. Слово паки давало основаніе предполагать, что и при жизни Ярослава его сыновья собирались на законодательный съѣздъ. Такъ понимали это мѣсто и многіе позднѣйшіе изслѣдователи Ср. Исторію Татищева, прим. 225 и 240 (т. II).}.

Объясняя себѣ такое произвольное обращеніе Татищева съ текстомъ лѣтописи, мы прежде всего должны помнить, что редакція 1749 года и не претендовала быть точнымъ воспроизведеніемъ лѣтописнаго текста,-- это, по показанію самого Татищева, текстъ переложенный на современное нарѣчіе и изъясненный съ помощью другихъ источниковъ {Пріемы передачи первой редакціи на современное нарѣчіе выясняются изъ матеріаловъ, собранныхъ Семговымъ, стр. 262--307, 400--435.}. Однако же, одного этого объясненія недостаточно. Первая редакція Исторіи (1739 г.) не предназначалась для перевода на иностранный языкъ и была составлена на "нарѣчіи древнемъ"; и однако же и тамъ, хотя въ меньшей степени, можно встрѣтить тѣ же пріемы Татищева {Сениговъ, стр. 211--237. Къ сожалѣнію, наиболѣе важную часть своей работы, разъисканіе источниковъ добавочныхъ извѣстій Татищева, г. Сениговъ произвелъ наименѣе обстоятельно. Онъ не далъ себѣ даже труда поискать этихъ источниковъ въ произведеніяхъ, указываемыхъ самимъ Татищевымъ. Фактъ знакомства Т. со Стрыйковскимъ онъ прямо отрицаетъ, хотя заимствованія изъ Стрыйковскаго указываются самимъ Т. (II, прим. 245, ср. прим. 285 и стр. 330--331, 395, 387 труда г. Сенигова). Сходство нѣкоторыхъ мѣстъ Т. съ лѣтописью Львова, по нашему мнѣнію, можетъ объясняться тѣмъ, что Львовъ заимствовалъ ихъ изъ Татищева (стр. 308--310). Сходныя мѣста съ другими лѣтописными списками указаны слишкомъ суммарно (313--316). Упоминаніе о Гостомыслѣ имѣется не только въ Воскр. лѣт., а также въ Синопсисѣ.}. Причина подобнаго обращенія съ лѣтописью должна была заключаться въ самомъ представленіи Татищева о задачахъ и пріемахъ историческаго труда,-- въ томъ, что самая разница между источникомъ и изслѣдованіемъ была для него, какъ скоро увидимъ, не совсѣмъ ясна. Ученые пріемы Татищева при разработкѣ лѣтописей, въ сущности, немногимъ отличались отъ пріемовъ неизвѣстныхъ намъ составителей древнихъ лѣтописныхъ сводовъ. Преслѣдуя ту же цѣль съ тѣми же средствами -- дать наиболѣе полный сборникъ историческихъ фактовъ, безъ предварительной критики и сравнительной оцѣнки разныхъ источниковъ и почти безъ указаній, откуда что взято {Въ своихъ "примѣчаніяхъ" Татищевъ дѣлаетъ исключеніе только для тѣхъ извѣстій, которыя взяты изъ польскихъ источниковъ; а какому изъ его 15 списковъ принадлежатъ введенные имъ въ текстъ варіанты,-- объ этомъ сообщается въ "примѣчаніяхъ" очень рѣдко.},-- Татищевъ представилъ намъ въ своей исторіи не исторію, и даже не предварительную ученую разработку матеріала для будущей исторіи, а ту же лѣтопись въ новомъ Татищевскомъ сводѣ. Такимъ образомъ, послѣдующимъ изслѣдователямъ она не могла пригодиться ни для какого ученаго употребленія, если только не приходилось смотрѣть на нее какъ на первоисточникъ; а въ этомъ случаѣ и возникали безконечные споры о добросовѣстности и достовѣрности Татищева. Дальнѣйшую обработку лѣтописей, во всякомъ случаѣ, приходилось производить съизнова, по подлиннымъ спискамъ и помимо Татищева, пользуясь его текстомъ и примѣчаніями, только какъ вспомогательными средствами для толкованія лѣтописи.

Не эти методическія соображенія были, однако же, причиной того, что Щербатовъ произвелъ свою работу надъ собранными имъ лѣтописными списками совершенно независимо отъ Татищева. Несомнѣнно, это произошло просто потому, что Щербатовъ не принадлежалъ къ числу счастливцевъ, имѣвшихъ возможность пользоваться Исторіей Татищева въ рукописи, а печатное изданіе сдѣлано было какъ разъ въ то время, когда собственная работа Щербатова надъ дотатарскимъ періодомъ уже оканчивалась (1769). Любопытно, что Миллеръ, знакомый съ рукописями Татищева, ничего, повидимому, не сдѣлалъ для того, чтобы познакомить съ ними Щербатова; и даже свое печатное изданіе перваго тома Россійской исторіи, вышедшаго въ 1768 г., собрался послать Щербатову только въ 1773 году {Щербатовъ благодаритъ Миллера за присылку перваго тома Татищева въ письмѣ отъ 25 февраля 1773 г. Портфели Миллера, No 546, IX. На другіе печатные источники и сочиненія, Кенигсбергскій и Никоновскій списки лѣтописи, Синопсисъ, Ядро, краткій лѣтописецъ Ломоносова и Скиѳскую исторію Лызлова, на статьи въ Ежемѣс. сочиненіяхъ Щербатовъ дѣлаетъ постоянныя ссылки въ примѣчаніяхъ. На исторію же Ломоносова находимъ только одну (I, 253 стр. 2 изд.), а на Татищева только 5 ссылокъ въ обоихъ первыхъ томахъ; притомъ одна изъ нихъ -- на его изданіе Судебника (II, 536), въ другой ссылка на "собраніе господина Татищева" прямо дѣлается по примѣчанію на стр. 268, I тома Библіотеки Россійской (изданіе Кенигсбергскаго списка), II, 364; въ трехъ же остальныхъ Щербатовъ ссылается на "предъизвѣщеніе" Татищева: одна изъ этихъ ссылокъ тоже сдѣлана по другому источнику: "г. Татищевъ, коего разсужденія означены въ первой части, гл. IV, въ предъизвѣщеніи его къ Р. ист."; потомъ прибавлена здѣсь и точная ссылка на печатное изданіе I, стр. 34 (I, 187). Въ двухъ остальныхъ мѣстахъ ссылка на "предъизвѣщеніе" сдѣлана глухо, и очевидно, тоже по другому источнику (II, 7, 378). Такимъ образомъ, выраженіе Щербатова въ предисловіи (XIV), что онъ "елико возможно было удалялся охулять предшествующихъ Россійской исторіи писателей, В. Н. Татищева и г. Ломоносова" и что расходясь съ ними во мнѣніяхъ, онъ сохраняетъ "почтеніе" къ нимъ и "ихъ сочиненіямъ",-- не должно вводить въ заблужденіе, будто Щербатовъ зналъ, дѣйствительно, исторію Татищева.}. Между тѣмъ, если бы Щербатовъ своевременно ознакомился съ Татищевскимъ пересказомъ лѣтописи и съ его историко-географическими и этнографическими толкованіями,-- это, конечно, спасло бы его отъ массы промаховъ и ошибокъ, на которыя потомъ, по Татищеву же, указалъ ему Болтинъ {"Да и самъ кн. Щербатовъ довольно ясно показуетъ, что есть ли бы тогда была напечатана книга г. Татищева, онъ многое бы могъ изъ нея занять для улучшенія своей исторіи". Примѣчанія (Щербатова) на отвѣтъ г.-м. Болтина, стр. 118, 99, 216; ср. его Письмо къ нѣкоему пріятелю, стр. 9.}.

Несмотря на всѣ крупные промахи, въ которыхъ уличилъ Щербатова Болтинъ, и на совершенную неподготовленность его къ занятіямъ лѣтописью, исторія Щербатова все же представляетъ въ двухъ отношеніяхъ шагъ впередъ въ обработкѣ лѣтописей сравнительно съ исторіей Татищева. Во-первыхъ, Щербатовъ ввелъ въ ученый оборотъ новые и очень важные списки лѣтописи: онъ нашелъ и съумѣлъ оцѣнить синодальный списокъ новгородской лѣтописи (XIII--XIV ст.), и до сихъ поръ остающійся самымъ древнимъ изъ всѣхъ извѣстныхъ; онъ же первый воспользовался воскресенскимъ сводомъ, царственною книгой и другими списками синодальной и типографской библіотекъ. Во-вторыхъ, въ исторіи Щербатова встрѣчаемъ впервые правильное ученое пользованіе лѣтописями. Онъ не сливаетъ показаній разныхъ списковъ въ одинъ сводный текстъ; составляя исторію, а не лѣтопись, онъ поневолѣ отличаетъ свой текстъ отъ текста источниковъ и всѣ данныя, введенныя въ текстъ, подкрѣпляетъ точными ссылками на печатныя изданія и рукописи {Самъ Щербатовъ видитъ въ этомъ свое преимущество передъ Татищевымъ, см. его Письмо, стр. 84, и Примѣч. на отвѣтъ, стр. 161.}. Но если отъ этой разницы въ формѣ обращенія съ источниками перейдемъ къ внутренней оцѣнкѣ показаній источниковъ Щербатовымъ, то не только не найдемъ большой разницы съ Татищевымъ, но, напротивъ, часто должны будемъ отдать послѣднему преимущество въ критическомъ тактѣ. Сравнительная цѣна древняго списка лѣтописи и позднѣйшаго свода, русскаго источника и польскаго, лѣтописи и Синопсиса -- далеко не всегда ясна Щербатову. Польскимъ "просвѣщеннымъ" писателямъ онъ не прочь иногда отдать преимущество передъ "нашими монахами"; и даже Синопсисъ, "хотя его сравнять съ почтенными польскими сочинителями и не можно", все же нельзя, по мнѣнію Щербатова, признать "лишеннымъ всякаго благоразумія": его составляли не "неученые" монахи, "понеже въ Кіевѣ науки гораздо прежде зачали быть извѣстны, нежели внутри Россіи" {Примѣч. на отвѣтъ, стр. 117, 129.}. И такъ, несмотря на всѣ успѣхи исторіографіи въ XVIII в., русскій изслѣдователь на исходѣ столѣтія все еще продолжалъ смѣшивать первоисточникъ съ ученой обработкой и, даже переставъ смотрѣть на исторію какъ на лѣтопись, продолжалъ считать лѣтопись -- своего рода исторіей, требующей отъ составителя "просвѣщенія" и "благоразумія". Чтобы провести между тѣмъ и другимъ, между лѣтописнымъ первоисточникомъ и его болѣе или менѣе ученою обработкой, рѣзкую критическую черту, чтобъ установить твердую мѣрку для сравнительной оцѣнки источниковъ, нуженъ былъ человѣкъ, прошедшей европейскую школу критики. Это дѣло суждено было сдѣлать Шлецеру.

Въ извѣстной книгѣ Кояловича мы встрѣчаемъ, однако, неожиданное утвержденіе, что Шлецеръ "взялъ въ основу" своей "постановки" вопроса о разработкѣ лѣтописей "чужую работу,-- именно Татищева" {Кояловичъ: "Исторія русскаго самосознанія", стр. 123.}. Нечего и говорить, что такое утвержденіе совершенно противуположно истинѣ. Все значеніе своей постановки Шлецеръ какъ разъ видѣлъ именно въ томъ, что она противуположна татищевской. Татищевъ ставилъ своей задачей сводъ всѣхъ лѣтописныхъ извѣстій; Шлецеръ, напротивъ, утверждалъ, что такая задача нелѣпа, что нанизанными такимъ образомъ данными нельзя пользоваться, что своду необходимо должна предшествовать критическая оцѣнка разныхъ лѣтописныхъ списковъ и разныхъ сообщаемыхъ только нѣкоторыми изъ нихъ извѣстій; потому что не всякое данное извѣстіе любого лѣтописнаго сборника равноцѣнно всякому другому. Такимъ образомъ, не сводъ, а выборъ, не всякихъ, а только критически провѣренныхъ извѣстій ставилъ себѣ цѣлью Шлецеръ {Несторъ, I, XIX: "хотѣлось мнѣ издать очищеннаго Нестора, а не своднаго". Ср. ib. 413: "Сводъ Нестора можетъ сдѣлать и неученый человѣкъ, если только будетъ имѣть непреоборимое прилежаніе... Такой сводъ я очень отличаю отъ очищеннаго Нестора, котораго изъ свода можетъ составить одинъ только искусный въ исторіи человѣкъ".}.

Достиженіе этой цѣли чрезвычайно упрощалось въ глазахъ Шлецера тѣмъ обстоятельствомъ, что выборъ критически провѣренныхъ извѣстій лѣтописи для него равнялся возстановленію первоначальнаго текста лѣтописи. Онъ раздѣлялъ въ этомъ отношеніи заблужденіе Татищева, что лѣтопись есть литературное произведеніе одного лица, сперва Нестора, потомъ его продолжателей. Съ этой точки зрѣнія, вопросъ, сколько было у Нестора продолжателей и гдѣ кончилъ каждый изъ нихъ,-- былъ чрезвычайно важенъ и возбудилъ оживленные споры въ ученой литературѣ. И съ этой точки зрѣнія критическое изданіе лѣтописи должно было представляться совершенно такою же задачей, какъ критическое изданіе библіи или какого-нибудь классическаго автора. Приступая къ дѣлу "à la Михаэлисъ" {Автобіографія, стр. 61--62.}, Шлецеръ этимъ самымъ предрѣшалъ, что всѣ разночтенія списковъ должны быть устранены изъ "очищеннаго Нестора", какъ ошибки переписчиковъ. "Масса варіантовъ въ русскихъ лѣтописяхъ,-- говоритъ онъ въ Probe russ. Annalen,-- происходитъ изъ трехъ обычныхъ источниковъ: они произведены частью умышленно, частью по небрежности, частью по невѣжеству". "Важное положеніе, изъ котораго вытекаетъ десятокъ другихъ, часто зависитъ отъ одного словечка. Отъ этого словечка, слѣдовательно, для историка зависитъ все. Положимъ, оно стоитъ въ одной лѣтописи, а въ шести другихъ его нѣтъ: долженъ ли я ему вѣрить? Если оно принадлежитъ лѣтописцу,-- я построю на немъ цѣлую систему. Если оно принадлежитъ только переписчику.... то положеніе падаетъ само собой" {Probe r. Annalen, стр. 194--209. Опасность подобнаго пріема наглядно доказывается иллюстраціей самого Шлецера, въ его "Мысляхъ о способѣ обработки русской исторіи", поданныхъ Академіи въ 1764 году (Сборн. отд. р. я. XIII, прил., стр. 294); "Я нахожу, наприм., въ законахъ Ярослава слово колбягъ" (теперь вполнѣ объясненное: финскіе жители мѣстности по р. Колпи въ Бѣжецкой Вятинѣ; скандинавскіе источники называютъ ихъ Кильфингами, Kilfingar, а византійскіе -- Κονλπιγγοι; "я изслѣдую его значеніе, истощаюсь въ догадкахъ и, наконецъ нахожу, что это слово не Ярослава, а небрежнаго переписчика, и въ другихъ спискахъ нахожу другое, понятное слово". Мы видѣли, что такимъ образомъ онъ нашелъ въ спискѣ Полетики "Ѳива и Лювіа" вм. "Ѳивулии". Однако, надо замѣтить, что даже и такія очевидныя искаженія -- не всегда должны считаться ошибками переписчика и подвергаться исправленію. Такъ, Шлецеръ,-- и даже еще археографическая коммиссія въ изданіи Лавр. списка, 1872 г.,-- поправили безсмысленное выраженіе "часть всячьская страны" -- на "часть Азійскыя страны",-- Шлецеръ по догадкѣ, а арх. ком. на основаніи греческаго текста Амартола (μέρος η'Ασίας). А оказывается, что "всяческий страны" стоитъ уже въ славянскомъ текстѣ Амартола (рк. м. дух. акад.); слѣдовательно, перенесено въ лѣтопись уже въ безсмысленномъ видѣ. Стоитъ принять поправку Шлецера,-- и мы сами лишимъ себя возможности съ помощью этой ошибки открыть непосредственный источникъ составителя Повѣсти временныхъ лѣтъ.}.

Для русскихъ изслѣдователей лѣтописи, болѣе знакомыхъ съ количествомъ и значительностью варіантовъ различныхъ лѣтописныхъ списковъ, подобная задача,-- возстановленія первоначальнаго Нестора,-- не могла возникнуть, хотя они и вѣрили въ его существованіе. Дѣло въ томъ, что они не могли бы никоимъ образомъ объяснить варіантовъ одними искаженіями переписчиковъ. У Щербатова встрѣчаемъ для этихъ варіантовъ иное и болѣе близкое къ современному объясненію. "Лѣтописецъ Несторовъ, по его мнѣнію, отъ самыхъ первыхъ временъ его сочиненія былъ сыскиваемъ всѣми любящими исторію; онъ списками своими разсѣялся по всѣмъ областямъ россійскимъ, и вездѣ почти вмѣщали въ него обстоятельства и дѣянія всѣхъ странъ, гдѣ его переписывали. Отъ сего произошли лѣтописцы новгородскій, псковскій и прочіе, въ которыхъ находятся не въ важныхъ дѣлахъ малыя разницы, но главныя приключенія есть одинаки". "И нѣтъ невозможности,-- прибавляетъ однако же Щербатовъ,-- чтобы между великаго числа таковыхъ лѣтописцевъ не нашелся таковой, который и прибавокъ не имѣетъ, хотя еще сего и не примѣтили" {Примѣчанія на отвѣтъ, стр. 60, 86.}.

Знакомый премущественно съ началомъ лѣтописи, наиболѣе однообразнымъ, Шлецеръ не предвидѣлъ трудностей своего предпріятія и смѣло принялся за дѣло. Вскорѣ, однако же, сличеніе варіантовъ должно было его убѣдить, что не всѣ они объясняются ошибками переписчиковъ. "Я увидѣлъ при сличеніи, что ошибся", замѣчаетъ онъ уже въ 1768 г. {Probe russ. Annalen, стр. 201.}. Это наблюденіе не остановило, впрочемъ, Шлецера. Никоновскій, воскресенскій списки скоро могли быть признаны имъ за своды, но относительно древнѣйшихъ списковъ ошибка продолжала существовать. "Я надѣюсь,-- утверждалъ, все-таки, Шлецеръ,-- открыть въ какой-нибудь рукописи подлиннаго Нестора; но еслибъ онъ и оказался безвозвратно потеряннымъ, то потеря могла бы еще быть восполнена. Рукописей существуетъ невѣроятное множество; они измѣнены весьма не одинаково; нѣкоторыя очень древни. Нельзя ли изъ всѣхъ вмѣстѣ, посредствомъ сличенія и критики, со брать disjecti membra Nestoris? Нельзя ли возродить его такъ же, какъ недавно возрождены были г. Гоммелемъ изъ остатковъ римскіе юристы?"

Съ этою смутною надеждой принялся Шлецеръ двадцать лѣтъ спустя за своего "Нестора". За двадцатилѣтній промежутокъ онъ успѣлъ такъ основательно позабыть текстъ лѣтописи, что наприм., отвергая въ первомъ томѣ (VIII гл.) сказку объ основаніи Кіева тремя братьями и относя ея происхожденіе ко времени, когда Кіевъ былъ столицей, онъ и не подозрѣвалъ, что во второмъ томѣ (II гл.) ему встрѣтится въ самой лѣтописи мѣсто, гдѣ кіевляне разсказываютъ эту сказку Аскольду и Диру. "Неужели сказка эта такъ стара,-- замѣчаетъ онъ при этомъ?-- Я думалъ, что она вышла только тогда, когда Олегъ сдѣлалъ Кіевъ престольнымъ городомъ". Точно также, уже издавая два первые тома и разобравши договоръ Олега съ греками, онъ не зналъ еще хорошенько содержанія Игорева договора. Это показываетъ, что, составляя въ Германіи текстъ "Нестора", онъ работалъ по тѣмъ же параллельнымъ выпискамъ изъ разныхъ списковъ, которые составилъ еще въ Россіи {Probe ruse. Annalen, стр. 180--182.}.

Такимъ образомъ, невозможность очищеннаго текста выяснилась только во время самой работы. Уже при разсказѣ о взятіи Кіева Олегомъ, Шлецеръ долженъ былъ признаться въ томъ, что нельзя ссылаться на "Нестора", даже на Нестора по такой-то рукописи,-- а прямо на самую рукопись: "ибо и по сію пору не знаемъ мы совершенно, что принадлежитъ точно Нестору, а не его писцамъ-поддѣльщикамъ. Съ какою тщательностію и трудомъ ни употреблялъ я критику, чтобы вытащить изъ кучи писцовъ Несторово настоящее вступленіе въ русскую исторію, но все еще не рѣшилъ этимъ важной задачи возстановить чистаго Нестора,-- и не могъ рѣшитъ ее". Въ наше время понятно, почему Шлецеръ, дѣйствительно, не могъ рѣшить этой задачи. Чистаго Нестора не существовало: наши списки суть уже сборники частію изъ различныхъ, частію изъ однихъ и тѣхъ же составныхъ частей въ разныхъ сочетаніяхъ и съ разною степенью полноты. Такимъ образомъ, возстановлять пришлось бы не лѣтопись, а ея первоначальные источники, что невозможно; возможно только возстановить текстъ нашихъ редакцій. Шлецеръ не знаетъ этой причины неудачи и повторяетъ свою: "у меня было слишкомъ мало списковъ" {Несторъ, II, гл. IV.}. А напомнимъ, что выписки Шлецера не шли дальше 1054 г., такъ что если гдѣ-нибудь можно было найти приблизительно одинаковый текстъ, такъ именно въ этихъ начальныхъ частяхъ лѣтописи,-- въ Повѣсти временныхъ лѣтъ, которою "составители сборниковъ постоянно пользуются не какъ источникомъ, а какъ готовымъ началомъ для своихъ трудовъ" {Бѣляевъ: "Временникъ общ. ист. и др." V, стр. 23.}. Миллеръ, который зналъ всю лѣтопись по спискамъ, былъ осторожнѣе. Онъ давалъ совѣтъ при изданіяхъ лѣтописей "лучшій списокъ напечатать безъ измѣненій, а изъ другихъ привести варіанты" -- съ точнымъ обозначеніемъ, откуда они взяты. Этому совѣту и послѣдовала археологическая коммиссія во второмъ изданіи, послѣ того какъ попытка слить всѣ тексты начальной лѣтописи въ одинъ потерпѣла въ первомъ изданіи совершенную неудачу {Идея -- раздѣлить текстъ лѣтописи на "начальный", "средній" -- была идеей, уцѣлѣвшей отъ Шлецера.}.

И такъ, критическая обработка лѣтописи не удалась XVIII вѣку, потому что обработка Татищева и даже Щербатова не была критическою, а Шлецеръ, со всею своею эрудиціей и критическимъ чутьемъ, пошелъ по ложной дорогѣ. Не достигнувъ главной цѣли своей работы, онъ все же установилъ въ общихъ чертахъ критическую оцѣнку русскихъ лѣтописныхъ источниковъ; съ вліяніемъ этой оцѣнки намъ еще придется встрѣтиться.

Какъ въ обработкѣ лѣтописей Татищевъ и Шлецеръ, такъ въ обработкѣ актовъ Миллеръ и Щербатовъ были главными дѣятелями исторіографіи прошлаго вѣка. Издательская дѣятельность Миллера начинается съ публикаціи нѣмецкаго сборника Sammlung russischer Geschichte {Первый томъ и половина второго S. R. G. вышли въ 1732--37 гг. (всего 9 выпусковъ). Затѣмъ изданіе было возобновлено въ 1758 г. и продолжалось до 1764 г., т.-е. до переѣзда Миллера въ Москву. Всѣхъ вышло въ свѣтъ 9 томовъ, каждый изъ 6-ти выпусковъ, отдѣльныхъ или соединенныхъ.}, къ которому съ 1755 года присоединяется редактированіе академическаго журнала Ежемѣсячныя Сочиненія {О Ежемѣсячныхъ сочиненіяхъ см. В. А. Милютина: "Очерки русской журналистики" въ Современникѣ 1851 г., тт. XXV, XXVI. П. Пекарскаго: "Редакторъ, сотрудники и цензура въ русскомъ журналѣ 1755--1764 годовъ". Спб., 1867 г. Указатель статей Ежемѣс. соч. см. у Неустроева: "Историческое розысканіе о русскихъ повременныхъ изданіяхъ и сборникахъ за 1703--1802 гг.". Спб., 1875 г.}. Ученыя статьи обоихъ изданій въ значительной степени общія {Такъ, здѣсь и тамъ помѣщены работы Миллера о торгахъ сибирскихъ и продолженіе сибирской исторіи, опытъ новѣйшей исторіи Россіи, исторія о странахъ, при р. Амурѣ лежащихъ, описаніе морскихъ путешествій по Ледовитому и Восточному морю, извѣстіе о ландкартахъ, касающихся до Росс. государства, краткое извѣстіе о началѣ Новгорода, о запорожскихъ казакахъ, ихъ началѣ и происхожденіи, роспись провинціямъ, описаніе черемисовъ, чувашей и вотяковъ, работа Соймонова о Каспійскомъ морѣ, записки Гербера о народахъ и земляхъ на западъ отъ Каспійскаго моря и т. д}. Съ переѣздомъ Миллера въ Москву (1765 г.), изданіе Ежемѣсячныхъ Сочиненій прекращается и издательская дѣятельность Миллера принимаетъ новый характеръ, спеціализируясь на архивномъ матеріалѣ. Собственно говоря, матеріалъ этотъ подлежалъ храненію въ величайшей тайнѣ; самая пустая справка въ архивѣ могла быть сдѣлана не иначе, какъ съ особаго разрѣшенія иностранной коллегіи. Для того, чтобы матеріаламъ архива открыть доступъ въ печать, нужно было случиться особымъ обстоятельствамъ. Такимъ обстоятельствомъ, давшимъ толчокъ къ изданію архивныхъ документовъ, сдѣлалось изданіе Щербатовымъ его исторіи.

Убѣждая Щербатова заняться русскою исторіей, Миллеръ, какъ мы видѣли, совсѣмъ не спѣшилъ знакомить его съ ея источниками. Совершенно самостоятельно Щербатовъ занялся лѣтописями; такъ же самостоятельно онъ дошелъ и до мысли о необходимости заняться актами архива. 15 іюня 1769 года онъ писалъ объ этомъ Миллеру: {Дальнѣйшія подробности взяты изъ портфелей Миллера.} "Вотъ я и у конца второго тома своей исторіи, доведенной до смерти в. к. Юрія Всеволодовича и до нашествія Батыя. Мнѣ предстоитъ, слѣдовательно, перейти къ новому періоду русской исторіи, гдѣ мнѣ могутъ пригодиться ввѣренные вамъ архивы. Я знаю, конечно, что вы мнѣ не можете сообщить ничего безъ спеціальнаго разрѣшенія, которое я надѣюсь получить, когда понадобится. Пока я прошу васъ объ одной услугѣ, въ чемъ, я думаю, нѣтъ ничего секретнаго: именно сообщить мнѣ, съ котораго года начинаются наши архивы, чтобы мнѣ не пришлось просить о томъ, чего не существуетъ". Прождавъ напрасно цѣлый мѣсяцъ отвѣта и повторивъ просьбу, Щербатовъ получилъ отъ Миллера, повидимому, уклончивое письмо,-- по крайней мѣрѣ, онъ на него отвѣчаетъ слѣдующее: "Я очень хорошо понимаю всю силу резоновъ, которые вы приводите въ своемъ письмѣ, но я, все-таки, думаю, что можно принять мѣры, чтобы архивъ не понесъ никакой потери"; и онъ предлагаетъ списывать для него копіи съ нужныхъ документовъ, какіе онъ укажетъ и какіе Миллеръ найдетъ "сколько-нибудь полезными для исторіи". По минованіи надобности (черезъ 7--8 дней), онъ будетъ эти копіи возвращать. "Car enfin, monsieur,-- такъ кончаетъ Щербатовъ это письмо,-- vous êtes trop raisonnable pour vouloir, qu'en écrivant l'histoire de mon pays je laisse échapper l'occasion de profiter des archives". 22 января 1770 года Щербатовъ добылъ отъ Екатерины формальное приказаніе Миллеру -- давать ему копіи, "которыя помянутой князь для меня (императрицы) требовать будетъ". Послѣ этого Миллеръ уже не могъ отказать Щербатову въ документахъ, но заставилъ его дать для переписки своего человѣка. Переписка, вѣроятно, началась еще до разрѣшенія, такъ какъ 25 янв. 1770 года Щербатовъ уже представлялъ императрицѣ духовныя грамоты великихъ князей для напечатанія на счетъ кабинета. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ заказываетъ копіи съ грамотъ Дмитрія Донского и, "замѣтивъ, что въ описи нѣтъ документовъ, касающихся внѣшнихъ сношеній Россіи съ иностранными государствами", спрашиваетъ, составлена ли эта опись, и проситъ о ея присылкѣ, постоянно упоминая, что все это предназначается для представленія государынѣ. Этимъ способомъ онъ отнималъ у Миллера всякую возможность сопротивленія. Къ концу 1772 и началу 1773 г. всѣ 218 нумеровъ грамотъ великихъ князей архива иностранной коллегіи были скопированы и пересланы Щербатову. Теперь наступила очередь новаго разряда источниковъ. "Я работаю теперь надъ четвертымъ томомъ,-- писалъ Щербатовъ отъ 17 декабря 1772 г.,-- и пишу исторію царствованія великаго князя Василія Дмитріевича". Въ виду приближенія царствованія Ивана Васильевича, предстояло ознакомленіе съ дипломатическими документами и статейными списками посольствъ. Щербатовъ проситъ нанять для этого переписчика, "такъ какъ вы слишкомъ свѣдущи, м. г., чтобы не видѣть, что невозможно писать исторію этого царя, не будучи снабженнымъ этими матеріалами, и я не пожалѣю издержекъ на это, хотя приказаніе императрицы, казалось бы, освобождаетъ меня" отъ необходимости заказывать копіи. Миллеръ счелъ, очевидно, болѣе удобнымъ не понять послѣдняго намека, и отъ 13 февраля 1773 г. Щербатовъ снова пишетъ ему: "вы предлагаете мнѣ сдѣлать извлеченіе изъ статейныхъ списковъ; признаюсь вамъ, они мнѣ были бы очень нужны, но я долженъ признаться вамъ также, м. г., что я не намѣренъ входить въ значительныя издержки, тѣмъ болѣе, что меня не особенно хорошо вознаграждаютъ за всѣ мои труды, уже подорвавшіе мое здоровье. Я подумаю, однако, о томъ, что дѣлать, и поговорю съ государыней, такъ какъ, въ самомъ дѣлѣ, если я буду писать исторію Ивана Васильевича, которая должна составить пятый томъ моей исторіи, эти документы мнѣ будутъ совершенно необходимы". Наконецъ, послѣ переговоровъ съ гр. Н. И. Панинымъ, исходъ былъ найденъ; 22 декабря 1775 г. былъ посланъ Миллеру новый указъ о Щербатовѣ: "Нынѣ онъ, кн. Щ., имѣя также надобность и въ разныхъ хранящихся въ архивѣ статейныхъ спискахъ и тому подобныхъ древнихъ сочиненіяхъ для сдѣланія изъ нихъ нѣкоторыхъ справокъ и выписокъ къ составленію сочиняемой имъ исторіи, желаетъ ихъ взять къ себѣ. И какъ они въ разсужденіи ихъ пространства и обширности признаются быть неудобными къ списанію съ нихъ копій, то и надлежитъ вамъ требуемыя имъ помянутыя книги отдать ему въ оригиналахъ, съ обстоятельнымъ и потребнымъ ихъ описаніемъ и перенумерованіемъ всѣхъ ихъ страницъ подъ собственную его росписку, съ прописаніемъ въ ней, притомъ, условія, чтобъ онъ, к. Щ., возвращалъ ихъ къ вамъ одну за другой, какъ скоро онъ въ которой изъ нихъ болѣе надобности предвидѣть не будетъ". Получивъ это разрѣшеніе, Щербатовъ немедленно выписалъ себѣ всѣ первые нумера документовъ архива, заключающихъ паши древнѣйшія дипломатическія сношенія съ разными государствами и начинающихся съ послѣдней четверти XV столѣтія {Именно первые NoNo польскаго, прусскаго, турецкаго двора и греческихъ духовныхъ особъ, NoNo 1 и 2 цесарскаго двора, NoNo 1--5 дѣлъ крымскихъ и ногайскихъ. Эти и предъидущія свѣдѣнія см. въ портфеляхъ Миллера No 389, I и II, и No 546, IX.}. Съ этимъ обиліемъ матеріала и при такомъ способѣ ихъ доставки, естественно, Щербатовъ пересталъ нуждаться въ посредничествѣ Миллера, чѣмъ, вѣроятно и объясняется, что съ этихъ поръ прекращается переписка его съ Миллеромъ, давшая намъ возможность присутствовать при первыхъ шагахъ ученой разработки нашихъ архивовъ.

Само собою разумѣется, что Щербатовъ воспользовался полученными изъ архива документами для своей Исторіи и, такимъ образомъ, впервые ввелъ въ ученый оборотъ всѣ главнѣйшіе источники для внѣшней исторіи древняго періода. Но за эксплуатаціей этихъ источниковъ естественно возникалъ вопросъ объ ихъ изданіи. Издавая въ свѣтъ III-й томъ (1774 г.), Щербатовъ выражался объ этомъ слѣдующимъ образомъ: "Не отважился я ихъ вмѣщать самымъ подлинникомъ, ибо сіе бы было дипломатическое собраніе, которое достойно быть особливо напечатано, да и то съ самыхъ подлинниковъ (мы знаемъ, что подлинники Щ. началъ получать только съ 1776 г.), и слѣдственно принадлежитъ тому, кто въ храненіи своемъ тѣ подлинныя грамоты имѣетъ". Очевидно, лишивъ Миллера преимущества первому сообщить публикѣ о матеріалахъ архива, онъ не хотѣлъ лишать его права быть первымъ издателемъ ихъ. Въ бумагахъ Миллера сохраняется предложеніе объ изданіи "дипломатическаго корпуса", помѣченное еще 1760 годомъ. Поступая въ архивъ въ 1766 г., онъ возобновилъ это предложеніе, помѣстивъ его въ числѣ обѣщаній, данныхъ вице-канцлеру Голицыну {См. выше. "Я предполагаю,-- писалъ онъ Голицыну (конецъ 1765 г.),-- что будетъ приказано составить собраніе трактатовъ, конвенцій, союзныхъ договоровъ и другихъ оффиціальныхъ актовъ, заключенныхъ между Россіей и иностранными державами, для употребленія тѣхъ, которые предназначаются въ министры (qui sont destiné au ministere). Если будетъ угодно, я присоединю къ каждому документу этого собранія историческое введеніе и примѣчанія, въ которыхъ объясню все, что нуждается въ объясненіяхъ. Можетъ быть, было бы также хорошо издать записки посольствъ древнихъ временъ, какъ это обыкновенно дѣлается во многихъ странахъ (зачеркнуто: это сокровища для исторіи и еще болѣе для образованія молодыхъ политиковъ)" и т. д. Въ письмѣ къ Голицыну отъ 9 янв. 1766 г. Миллеръ возвращается къ предложенію составить un corps diplomatique.}. Приведенный выше намекъ Щербатова показываетъ, что по поводу разработки архивныхъ актовъ для Исторіи объ этомъ предложеніи вспомнили или, можетъ быть, напомнилъ и самъ Миллеръ, которому Щербатовъ еще въ 1769 году обѣщалъ "ничего не дѣлать, не посовѣтовавшись съ нимъ". Предложенію на этотъ разъ (т.-е. когда Щербатовъ дошелъ до времени, къ которому относились первые дипломатическіе документы) данъ былъ ходъ, и 28 января 1779 г. Миллеру было "повелѣяо поручить, чтобы для россійской исторіи старались вы учинить собраніе всѣхъ россійскихъ древнихъ и новыхъ публичныхъ трактатовъ, конвенцій и прочихъ подобнымъ тому актовъ, по примѣру Дюмонова дипломатическаго корпуса". 3 мая 1779 г. Миллеръ доносилъ, что по указу 28 января "тотчасъ вступилъ я въ сіе преполезное дѣло...; но, чувствуя при томъ умножающуюся отъ старости во мнѣ слабость и опасаясь, чтобы рокъ не постигъ меня прежде, нежели в. в. изволите увидѣть въ семъ родѣ довольный плодъ трудовъ моихъ, за должность нахожу в. и. в. всеподданнѣйше просить опредѣлить въ помощники Стриттера съ званіемъ адъюнкта или экстраординарнаго профессора...; онъ можетъ остаться послѣ меня и исторіографомъ". Екатерина согласилась и 5 ноября 1779 г. Стриттеръ явился уже въ архивъ, гдѣ, впрочемъ, на первый разъ получилъ порученіе описать библіотеку Миллера, жертвуемую въ архивъ. Однако, и составленіе "дипломатическаго корпуса" шло своимъ чередомъ: 20 апрѣля 1780 года Миллеръ представилъ императрицѣ "начало собранія трактатовъ",-- сношенія съ цесарскимъ дворомъ (I486 -- 1519 гг.). За ними послѣдовало въ іюлѣ того же года "дипломатическое собраніе дѣлъ между россійскимъ и польскимъ дворами, выбранное краткимъ перечнемъ изъ польскихъ статейныхъ списковъ и столбцовъ" H. Н. Бантышъ-Каменскимъ, а 18 марта 1781 г. Миллеръ послалъ новое "собраніе между россійскимъ и первымъ герцогомъ прусскимъ и слѣдующихъ по немъ курфурстовъ бранденбургскихъ дворами трактаты и переписки" (1517 -- 1701 гг.). Наконецъ, 12 мая 1782 года онъ отправляетъ въ Петербургъ "новый опытъ дипломатическаго корпуса, содержащій дѣла между россійскимъ и датскимъ дворами, по примѣру прежнихъ сочиненный", и обѣщаетъ закончить весь корпусъ въ пять лѣтъ, "хотя меня уже и на свѣтѣ не будетъ". Предчувствіе не обмануло Миллера: въ слѣдующемъ году онъ умеръ, успѣвъ, однако, передъ смертью выхлопотать указъ (14 янв. 1783 г.): "для печатанія сочиняемаго по указу нашему отъ 28 янв. 1779 г. собранія древнихъ и новыхъ трактатовъ.... тако-жъ и прочаго, что до россійской исторіи касается {Миллеръ мечталъ напечатать въ этой типографіи, между прочимъ, den ganzen Tatischeff.}, повелѣваемъ завести въ Москвѣ при архивѣ... особую типографію" въ вѣдѣніи Миллера. Со смертью Миллера устройство типографіи остановилось совсѣмъ, и печатаніе "дипломатическаго корпуса" затянулось на много времени.

Такимъ образомъ, Миллеру не пришлось увидѣть въ печати своего "дипломатическаго собранія". Способъ печатанія архивныхъ документовъ онъ имѣлъ, однако же, и другой, и, притомъ, раньше разрѣшенія проекта "дипломатическаго собранія". Способъ этотъ, какъ и только что упомянутый, былъ имъ выбранъ вмѣстѣ съ Щербатовымъ и разрѣшенъ императрицей.

Въ 1773 г. Новиковъ началъ издавать Древнюю Россійскую Вивліоѳику; императрица помогала этому изданію и деньгами, и матеріалами {Лонгиновъ: "Новиковъ и московскіе мартинисты". М., 1867 г., стр. 37--38. Роспись содержанія Вивліоѳики см. у Неустроева: "Истор. изысканіе", стр. 185 и слѣд.}. Щербатовъ, ближайшій въ тѣ годы исполнитель ея распоряженій по отношенію къ русской исторіи {Vous savez, M-r,-- пишетъ онъ Миллеру 24 февр. 1774 г.,-- quel confiance sa Majesté daigne avoir pour moi dans les matières, qui regardent les antiquités de Russie.}, принялъ съ самаго начала изданія живѣйшее участіе въ Вивліоѳикѣ. Уже въ первомъ томѣ ея (іюнь) напечатаны ярлыки ордынскихъ царей митрополитамъ, несомнѣнно сообщенные Щербатовымъ, такъ какъ онъ ихъ нашелъ въ Патріаршей библіотекѣ, въ Москвѣ {Въ книгѣ No 555, см. предисловіе къ III тому Исторіи. Такимъ образомъ разрѣшается недоумѣніе Григорьева: "Россія и Азія", стр. 170.}. Содержаніе второго тома почти сплошь заимствовано изъ архива иностранной коллегіи, и значительная часть этого содержанія была въ то время у кн. Щербатова въ копіяхъ. Мы видѣли, что онъ стѣснялся печатать эти документы "подлинникомъ", предоставляя сдѣлать это Миллеру по оригиналамъ. Вѣроятно, по этой причинѣ, во второй части Вивліоѳики помѣщены были не самыя грамоты, а только "росписи" и "выписки" изъ нихъ. Обойти Миллера оказывалось неудобнымъ, и 26 октября 1773 года ему было послано повелѣніе императрицы "о сообщеніи г. Новикову копій съ посольствъ, разныхъ обрядовъ и другихъ достопамятныхъ и любопытныхъ вещей". Съ третьяго тома (1774) матеріалъ Вивліоѳики доставляется, такимъ образомъ, Щербатовымъ и Миллеромъ: первый печатаетъ собраніе грамотъ изъ Патріаршей библіотеки, второй сообщаетъ матеріалы для біографіи В. В. Голицына. Такой же двоякій характеръ имѣетъ и содержаніе 4 и 5 тома; а съ 6 тома Миллеръ начинаетъ печатать уже "подлинникомъ" тѣ грамоты, роспись и выдержки изъ которыхъ раньше помѣщены были Щербатовымъ. Остальныя четыре части перваго изданія Вивліоѳики наполнены матеріалами этого и иного рода, сообщенными Миллеромъ (7--10 томъ, 1775 г.).

Такимъ образомъ, обработка важнѣйшихъ документовъ архива иностранной коллегіи и ихъ изданіе шли рука объ руку; первое вызывало второе. Послѣ смерти Миллера Щербатовъ уже отъ своего имени издавалъ дальнѣйшіе извѣстные ему документы архива. Такъ, во второмъ изданіи Вивліоѳики (1788 -- 91) онъ началъ издавать статейные списки; а затѣмъ, при дальнѣйшемъ изданіи своей исторіи, прямо сталъ печатать документы, преимущественно дипломатическіе, и извлеченія изъ нихъ въ приложеніяхъ *).

Благодаря исторіи Щербатова и Вивліоѳикѣ Новикова, русская историческая наука овладѣла такими первостепенными источниками, какъ духовныя и договорныя грамоты князей, памятники дипломатическихъ сношеній и статейные списки посольствъ. Съ помощью этихъ и другихъ подобныхъ источниковъ впервые являлась возможность основать историческое изложеніе не на однихъ лѣтописныхъ пересказахъ событій, а также на источникахъ первой руки, на актахъ. Эманципируя исторію отъ лѣтописи, акты давали вмѣстѣ съ тѣмъ возможность распространить историческое изученіе на позднѣйшія эпохи, гдѣ показанія лѣтописи оскудѣвали или прекращались вовсе. Первый, кто понялъ значеніе актовъ, какъ историческаго источника,-- Миллеръ, естественно, долженъ былъ сдѣлаться и первымъ историкомъ новаго времени. Такъ и понималъ Миллеръ свою задачу исторіографа, рѣшившись начать тамъ, гдѣ думалъ кончить Татищевъ, т.-е. съ конца XVI вѣка. Но ему не удалось осуществить своего намѣренія; первый Опытъ новѣйшей исторіи Россіи вызвалъ нареканія, отбившія у автора всякую охоту повторять подобные опыты. Ломоносовъ находилъ, что Миллеръ нарочно занимается "самой мрачной частью россійской исторіи" -- временами Годунова и самозванцевъ, чтобъ отыскать "пятна на одеждѣ рос*) При оженія эти составляютъ три цѣлыхъ тома изъ 15-ти (т. IV, 3; т. V, 4; т. VII, 3) и занимаютъ значительное мѣсто въ четырехъ другихъ (т. III, стр. 483-- 514; т. V, 1, стр. 487--555; т. VI, 2, стр. 119--296; т. VII, 1, стр. 281--342). Дальнѣйшія свѣдѣнія объ изданіи архивныхъ документовъ въ XVIII столѣтіи см. у Иконникова: "Опытъ русской исторіографіи", т. I, 1, стр. 112--131, 290--293, 296-- 297, 398-399.

Главныя теченія русской исторической мысли. 49 сійскаго тѣла" я сообщить иностранцамъ худыя понятія "о нашей славѣ" {Пекарскій: "Редакторъ, сотрудники и цензура въ русскомъ журналѣ", стр. 52--56.}. Новѣйшая исторія такъ и кончилась на смерти царя Бориса; Миллеръ боялся печатать ея продолженіе, хотя въ портфеляхъ его и были собраны для нея матеріалы {Особенно см. NoNo 21, 23, 35, 55, 65, 139, 140, 151, 152.}.

Но если нельзя было писать исторіи XVII и XVIII в., то все же можно было издавать для нея матеріалы. Особенно работали въ этомъ отношеніи Щербатовъ и Миллеръ надъ временемъ Петра. Миллеръ составилъ собраніе писемъ Петра по матеріаламъ архива; Щербатовъ сдѣлалъ тоже по болѣе богатому матеріалу кабинета Петра (теперь въ государств. архивѣ мин. иностр. дѣлъ). Издавъ изъ кабинетныхъ бумагъ исторію свейской войны (Журналъ Петра Великаго), съ присоединеніемъ оправдательныхъ документовъ, почерпнутыхъ изъ архива Миллера, Щербатовъ задумалъ изданіе всѣхъ писемъ Петра, въ 5 или 6 томахъ, "съ примѣчаніями объ обстоятельствахъ, при которыхъ эти письма были писаны, и съ исторіей всѣхъ тѣхъ, къ кому они были адресованы" {Письмо къ Миллеру отъ 19 авг. 1773 г.}. Изданіе это было уже начато, и первые листы отпечатаны {При письмѣ отъ 14 марта 1774 г. Щербатовъ посылалъ Миллеру нѣсколько отпечатанныхъ листовъ писемъ Петра Великаго.}; но, вѣроятно, отчасти за недосугомъ императрицы, которая непремѣнно хотѣла сама просматривать всѣ листы, предпріятіе до конца доведено не было и возобновлено было только въ наше время.

И такъ, по обстоятельствамъ времени, разработка русской исторіи въ прошломъ вѣкѣ вышла неполная; до конца вѣка Ядро Манкіева оставалось единственнымъ историческимъ разсказомъ, доведеннымъ до XVIII столѣтія. По причинамъ другого рода эта обработка вышла въ то же время односторонней. Употреблены были въ дѣло только матеріалы архива иностранной коллегіи, наиболѣе важные для составленія внѣшней исторіи Россіи. Вопросъ о разработкѣ ученымъ образомъ внутренней исторіи Россіи еще не былъ поставленъ въ очередь. Мы видѣли, что человѣкъ, наиболѣе приблизившійся къ пониманію внутренней исторіи,-- Болтинъ былъ въ то же время человѣкомъ наиболѣе чуждымъ ученой разработкѣ ея; онъ не понималъ, что можетъ дать изученіе источниковъ -- больше того, что давала живая традиція.

Естественно, что и важность разработки матеріала другихъ московскихъ архивовъ была понятна въ прошломъ вѣкѣ немногимъ. Эту важность понималъ, или скорѣе предчувствовалъ Миллеръ, и онъ сдѣлалъ все возможное, чтобы овладѣть содержаніемъ и этихъ архивовъ. Едва переселившись въ Москву, онъ добываетъ (1767 г., 28 сент.) разрѣшеніе кн. А. Вяземскаго: "ежели колл. сов. Миллеръ придетъ когда въ сенатской разрядной архивъ и пожелаетъ тамо смотрѣть хранящіяся дѣла,-- ему дозволять". Незадолго до смерти (3 дек. 1782 г.), по поводу учрежденія при сенатѣ новаго архива -- старыхъ дѣлъ, онъ хлопочетъ о передачѣ изъ него въ архивъ иностранной коллегіи -- грамотъ упраздненной коллегіи экономіи, "поелику оныя для исторіи Россійской имперіи... необходимо нужны" {Портфели No 389, т. I и II. На мѣстѣ точекъ прибавлено въ подлинникѣ (очевидно, для большей внушительности просьбы): "паче же для дипломатическаго корпуса". Оба архива, разрядный и старыхъ дѣлъ, соединены въ теперешнемъ архивѣ министерства юстиціи.}. А, между тѣмъ, историческое значеніе этихъ грамотъ, составляющихъ единственное въ своемъ родѣ собраніе монастырскихъ актовъ XIV и XV в. (не говоря о послѣдующемъ времени) и въ наше время сознается слишкомъ немногими {Описаніе грамотъ XIV и XV вв. (неполное) сдѣлано г. Мейчикомъ въ 4 томѣ "Описанія документовъ и бумагъ, хранящихся въ московскомъ архивѣ мин. юстиціи". Значительное количество правыхъ грамотъ изъ этого собранія напечатано А. П. Ѳедотовымъ-Чеховскимъ въ его Актахъ, относящихся до гражданской расправы древней Россіи. 2 тома, Кіевъ, 18, безъ указанія источника.}.

Изъ грамотъ коллегіи экономіи ничего, впрочемъ, не успѣло попасть въ портфели Миллера, и изъ матеріаловъ разряднаго архива попало сравнительно немногое. Однако же, и то немногое, чѣмъ воспользовался Миллеръ, сдѣлалось крупнымъ вкладомъ въ изученіе нашей внутренней исторіи. Достаточно сказать, что изученіе разрядныхъ книгъ дало возможность впервые установить составныя части, "чины" нашего служилаго сословія, и легло въ основу миллеровскихъ работъ по исторіи русскаго дворянства, а обширныя выписки изъ записныхъ книгъ разряднаго (и посольскаго) приказа послужили необходимымъ матеріаломъ для составленія превосходной статьи о старинныхъ московскихъ приказахъ (20-й т. Вивліоѳики). Во всякомъ случаѣ, упомянутыя работы составляютъ блестящее исключеніе и настолько отличаются отъ общаго характера исторической литературы того времени, что скорѣе всего вызываютъ удивленіе, какъ могли подобныя работы явиться въ XVIII столѣтіи. Изученіе подспудной ученой работы, оставшейся въ рукописяхъ и портфеляхъ, можетъ, конечно, ослабить это удивленіе, но не можетъ измѣнить общаго впечатлѣнія, производимаго итогами спеціальной ученой работы прошлаго вѣка.

П. Милюковъ.

(Продолженіе слѣдуетъ).

"Русская Мысль", кн.VII, 1893