Милюков Павел Николаевич - Милюков П. Н.: биографическая справка

МИЛЮКОВ Павел Николаевич [15(27).1.1859, Москва -- 31.3.1943, Экс-ле-Бен, Франция; после войны перезахоронен на кладб. Батиньоль в Париже], историк, публицист, мемуарист, полит. деятель. Из дворян. Отец, Ник. Пав., -- моск. архитектор, затем оценщик в одном из банков. Задолго до смерти отца (1879) отношения М. с матерью, Марией Арк. (урожд. Султановой, в первом браке Барановой), отличавшейся суровым, властным характером, испортились; он рано оторвался от семьи.

В "Воспоминаниях" (здесь и далее цит. по изд.: М.. 1991) М. примерно к 1873 отнес появление у себя "целевого отношения к жизни", "какой-то высшей степени сознательности в мыслях и в действиях" (с. 50); он с отрочества занимался музыкой (и до старости играл на скрипке в любительских квартетах), театром, поэзией, особенно антич. классикой. Позднее тоже при всяком удобном случае изучал "языки, литру, живопись, руины, нравы" (Вишняк. 1956. с. 190). приобретя энциклопедич. познания. В пору своей думской деятельности, напр.. ежедневно читал газеты на 13 языках.

"Целый релич. поворот", повлиявший на мировоззрение М., вызвали труды Г. Спенсера и вообще философия позитивизма (С. Смирнов -- "П. Н. Милюков. Сб-к мат-лов по чествованию его семидесятилетия. 1859--1929", Париж, 1930, с. 2; далее: "Сб-к ..."). Под совместившимися впечатлениями от книги Н. Я. Данилевского "Россия и Европа" и разгоравшегося в сер. 70-х гг. "слав, движения" М. пережил кратковременное увлечение полит, идеями Ф. М. Достоевского, чей "Дневник писателя" читал "с жадностью" ("Восп.", с. 58). В 1877, окончив с серебр. медалью 1-ю моск. г-зию, М. летом ездил на Закавк. фронт рус.-тур. войны в составе санитарного отряда моск. дворянства, а осенью поступил на ист.-филол. ф-т Моск. ун-та (где его однокурсниками были A. И. Гучков, М. К. Любавский, B. В. Розанов). В апр. 1878 кружок студентов поручил ему написать Достоевскому письмо с вопросом о "правильных" отношениях интеллигенции к народу. В ответном письме (см.: Достоевский. XXX. кн. 1, 21--25), по словам М.. адресатов поразило "резкое противопоставление" рус. народа Европе. Именно тогда у него складывается "ответная формула: Россия тоже Европа" ("Воен.", с. 59).

На первых курсах М. занимался сравнит, языкознанием и ранними формами словесности у Ф. Ф. Фортунатова и В. Ф. Миллера, методологией ист. исследования -- у П. Г. Виноградова. На 3-м курсе (1879) решил специализироваться по рус. истории у В. О. Ключевского. В 1881 за участие в запрещенной (после цареубийства 1 марта) студенч. сходке быт исключен из ун-та и уехал в Италию, "помня о своей задаче: изучить ист. эволюцию искусства" ("Восп.", с. 89).

В 1882 М. был оставлен при кафедре Ключевского; готовился к магистерскому экзамену (сданному в 1885) и преподавал историю в 4-й жен. г-зии (1883--94), Земледельч. уч-ще. давал частные уроки. В 1885 женился на Анне Сер. Смирновой (любимой ученице Ключевского по жен. курсам В. И. Герье). С 1886 в качестве приват-доцента читал в Моск. ун-те лекции по историографии, ист. географии и истории колонизации. А. А. Кизеветтер, слушавший M., вспоминал, что "молодой лектор" особенно привлекал к себе студентов, охотно вводя их в лабораторию своей исследоват. работы (в его кн.: На рубеже двух столетий. Прага. 1929, с. 87). Тогда же М. напечатал в "Рус. мысли" ст. "Юридич. школа в рус. историографии" (1886. No 6; первая публ.) и до 1894 сотрудничал в этом ж-ле как ведущий рецензент изданий по истории.

Сняв квартиру в одном доме с Н. И. Стороженко. с сер. 80-х гг. М. тесно сближается с кругом моск. либеральной профессуры, к-рый, как он позднее подчеркнет в "Воспоминаниях", "в комическом и злобном освещении" описал в мемуарах А. Белый, сумевший, однако, "отметить многое, действительно смешное в этом маленьком мирке" (с. 102). М. общается с И. И. Янжулом, В. А. Гольпевым, А. И. Чупровым, знакомится с Вл. С. Соловьёвым: бывает у Л. Н. Толстого, с к-рым резко расходится в понимании ценности науч. знания (см. в "Восп." яркий эпизод разговора с Толстым о науке -- с. 114--15).

С 1886 по 1892 в моск. и петерб. архивах М. работал над дне. "Гос. хозяйство России в связи с реформой Петра Великого" (ЖМНП, 1890, No 9--11; 1892, No 1--2; отд. изд. -- СПб., 1892; премия С. М. Соловьёва, 1893), к-рая имела осн. целью показать, что Петровская реформа была уже подготовлена предшествующим развитием России и представляет собой результат эволюции, в принципе одинаковой у России с Европой, лишь задержанной ист. условиями рус. жизни. Т. о.. М. отказывался как от западнической т. з. (заимствование у Европы), так и от славянофильской (насильств. разрыв ткани нац. жизни); "сам Петр" у М. "является не столько субъектом, сколько объектом реформы" (Д. М. Одинец -- "Сб-к ...". с. 62).

Собрав благоприят. отзывы, М. (по существовавшим прецедентам) был почти уверен, что получит докт. степень (минуя магистерскую). Мнению ф-та воспротивился, однако, офиц. оппонент Ключевский, к-рого, как полагал М.. раздражал размах его обобщений ("Восп.", с. 107). В итоге получил лишь степень магистра, дал себе слово (и сдержал его) никогда не писать докт. дис, а его связи с Ключевским были надолго прерваны.

Позднее, в ст. "В. О. Ключевский" (в сб. "В. О. Ключевский. Характеристики и восп.". М.. 1912) М. описал историю своих отношений с учителем, определявшуюся в осн. различием их поколенческих и духовных типов. (Понятие "филиации поколений" всегда занимало в сознании М. значит, место.) Подчеркнув "обаяние, к-рое производили лекции Ключевского" (с. 186) и величие его науч. заслуг. М. отмечал нек-рую устарелость его методологии, налет "шестидесятничества" в суждениях, хотя "к славянофильству он склоняется сердцем" (с. 200). глубокую "личную связь с сбытом духовного сословия" (с. 203), вообще сочувствие "московской, XVII века, старине" (с. 205). "слегка насмешливое отношение к конституции", с. 213). т. е., все то, что молодой М. воспринимал как чуждое себе, чего Ключевский, разумеется, не мог не учитывать в своем отношении к ученику.

К тому же в нач. 90-х гг. Ключевский уже имел основания ощутить и публии, подтекст ист. штудий М., и его стремление выйти за рамки чисто академич. деятельности. В публичной лекции "Разложение славянофильства" ("Вопросы философии и психологии", 1893. No 3) М. "открыт в ней свое идейное знамя" ("Восп.", с. 114), заявив, что обе составляющие старого славянофильства -- идея нации и идея всемирной миссии -- разложились у его "эпигонов": первая обернулась у Данилевского и К. Н. Леонтьева изуверским "подмораживанием России", вторая у Вл. Соловьёва привела к европеизму и католицизму. Возражая М., в том же номере ж-ла, Соловьев соглашался, что славянофильство мертво, но указывал, что идейный генезис Леонтьева не связан с ранним славянофильством, а об его собств. "универсально-религ. идее" судить с т. з. историка-позитивиста едва ли корректно (с. 154). В свою очередь возражая Соловьёву. М. заметил, что позитивизм, не ограничиваясь "фактами", включает и "идеи", и дал понять, что во всяком случае считает поле для собств. ист.-нац. построений свободным (там же, No 4).

Первые обществ, выступления М. связаны с широким просветит, проектом по ознакомлению публики с данными совр. науки, разработанным (не без его участия) среди либеральных земцев и профессуры еще в кон. 80-х гг. В 1892--95 М. читал на Пед. курсах лекции по истории рус. культуры, к-рые литографировались и широко обсуждались. В. М. Чернов в "Зап. социалиста-революционера" (кн. 1, Б.--П.--М., 1922) вспоминал, что тогдашние марксисты воспринимали их как "воду на свою мельницу" (с. 165), будущие эсеры находили в них защиту свободы общины. тогда как сам М. говорил о "стоящей на очереди задаче полит, борьбы" (с. 171).

Поворотной в биографии М. стала совпавшая со сменой царствования осенью 1894 поездка в Н. Новгород с чтением публичных лекций "об обществ, движениях в России", в т, ч. о кружках при Екатерине II, причем полиция доносила, что лектор "искусным подбором односторонне освещенных фактов" позволяет думать, "что этими кружками может быть поставлена преграда росту самодержавия в России" (Меньшиков Л., Охрана и революция, ч. 1. М., 1925, с. 237). 18 февр. 1895 Мин-во нар. просвещения по представлению Деп. полиции уволило М. из Моск. ун-та, запретив ему преподавание вообще.

Вскоре в обстановке всеобщего сочувствия и хлопот по смягчению его участи М. отправился в адм. ссылку в Рязань, что в глазах молодежи возвело его в ранг "светочей науки опальной" (В. М. Зензинов -- "Сб-к ...", с. 160). В речи на прощальном обеде Гольцев "пророчески" пожелал М. сделаться "историком падения рус. монархии" ("Восп.", с. 121).

Вершина творч. активности М. -- годы, прожитые им в Рязани (1895--1897). На основе накопившихся лекций М. начал многолетнюю работу над иссл. "Очерки по истории рус. культуры" (МБ, 1895, 1896, 1899, 1900, 1901, 1902; отд. изд. -- ч. 1--3. СПб., 1896--1903; перечень последующих, регулярно перерабатываемых изд. "Очерков ..." до 1930 см.: Евреинов), первые части к-рого получили в осн. комплиментарные оценки.

П. Б. Струве писал, что они "войдут в "железный инвентарь" образоват. средств каждого рус, человека" ("Нов. слово", 1897. окт.. с. 94). Согласно Кизеветтеру. "ист. экскурсы" М. "превращаются ... в живой ист. комментарий переживаемой нами современности" ("Обр.", 1896. No 11, с. 100). А. Н. Пыпин приветствовал откат М. от "фантастич." теорий славянофилов и переход "на почву науч. изучения и здравого смысла" (ВЕ, 1898, No 2, с. 690). По мнению совр. историка, М. "горячо восстает против всяких поисков за "смыслом" истории в виде того или иного телеологич. ее объяснения, облекаемого в форму так называемой философии истории"" (В. А. Мякотин -- РБ, 1896, No 11, 2-й отд., с. 4). Одобрили "Очерки ..." Толстой ("Попытка его писать историю народов, а не царей очень удалась. -- ЛН. т. 90. кн. 2, с. 241). М. Горький; А. П. Чехов отправил экземпляр в б-ку Таганрога; был экземпляр в ливадийской б-ке царя. Правда. Ключевский записал в дневнике 29 нояб. 1896: "Книгу Мил<юкова> больше цитировали, чем читали. Он был бы умен, если бы не силился быть им" -- в его кн.; Афоризмы. Ист. портреты и этюды. Дневники. М., 1993., с. 59).

Почти одновременно с "Очерками ..." М. написал кн. "Главные течения рус. ист. мысли" (т. 1, М., 1897: 3-е изд., СПб., 1913), где, разбирая ист. труды М. В. Ломоносова, М. М. Щербатова, А. Л. Шлёцера, Н. М. Карамзина, М. П. Погодина и др., старался увязать "частные взгляды" историка и его "специальные выводы" с более общим мировоззрением эпохи (В. Мякотин -- "Сб-к...", с. 44). Здесь, как и в "Очерках...", М. жестко вписывал конкретный материал в рамки своей ист.-социологич. концепции, гл. признаки к-рой -- понятия "эволюции" и "закономерности" применительно к гуманитарному знанию, снятие в социологич. "синтезе" противоположности духовного и материального начал, преим. внимание к отд. соицально-нац. организму сравнительно с целым "всемирной истории", на к-ром (ошибочно, с т. з. М.) строил свое учение о стадиях прогресса О. Конт, причем этот "организм" М. мыслил не как константу, а рассматривал в его эволюц. изменчивости. Выяснение роли личности в истории в рамках своей концепции М. признавал в принципе возможным, но затруднительным, а "ходячей аксиоме бесконечного прогресса" ("Восп.", с. 74--75) противопоставлял идею циклич. развития, в значит, мере опираясь на учение об ист. "круговороте" (corsi e ricorsi) Дж. Вико.

Как бы на периферии этих больших работ -- блестящие очерки в "Рус. мысли". "Рус. вед." и разл. сб-ках о верховниках и шляхетстве, любви у "идеалистов тридцатых годов", С. Т. Аксакове, А. И. Герцене, В. Г. Белинском, Т. Н. Грановском и др., составившие "сб-к статей и этюдов" "Из истории рус. интеллигенции" (М., 1902). Они дали Розанову повод назвать М. "талантливейшим в наши дни историком" (НВ, 1902. 24 дек.).

Встречавшиеся в откликах на "Очерки ..." возражения (см.: Соколов H. M., Об идеях и идеалах рус. интеллигенции, СПб., 1904), М., с трудом переносивший критику, частично проигнорировал, частично отверг (см., напр., его ответ критикам -- МБ. 1900, No 1), частично, правда, учел впоследствии. Осн. признаком "жизнеспособности" своей работы он считал принципиальную "синтетичность" интерпретации рус. истории, "ее известную независимость от мировоззрений, поочередно господствовавших над умами рус. интеллигенции", будь то западничество иди славянофильство, народничество или марксизм, а позднее -- теория Н. П. Павлова-Снльванского или евразийство. В отношении сходства/несходства рус. ист. процесса с европейским поздний М. исходил как из "синтеза обеих черт" (Карпович, с. 365), так и из возможного впредь изменения баланса в ту или иную сторону, считая свою концепцию готовой ассимилировать любое развитие событий в силу глубокой проработки ее базовых социологич. понятий. Поэтому в последней ред. "Очерков ...", над к-рой М. работал до конца дней (т. 1 -- Париж, 1937; т. 1, ч. 2 -- Гаага, 1964; переизд.: т. 1--3. М., 1993--95), он дополнил изложение, начинающееся с "месторазвития" и "происхождения национальностей" в России, материалом сов. периода, причем писал, что "в новом ист. материале" нашел "очень хорошую иллюстрацию осн. положении и общего построения своей работы" (т. 1, М., 1993, с. 32). Большевизм, как считал М., не породил в России новых культурных процессов, дело свелось к "распространению в массах готовых элементов культуры", что в общем усиливало "преемственность ист. процесса" (там же, т. 2, кн. 2, М., 1994, с. 481).

Исходя из "открытости" концепции М., П. М. Бицилли в 1929 замечал: мысль, что "нация для него -- продукт ист. процесса, а не его субстрат" ("Соч...", с. 84), вполне закономерна для историка-позитивиста. Тем не менее разрыв между народом и интеллигенцией или "секуляризацию рус. культуры" (с. 85). к-рая изначально вышла из православия. М. считает безусловной данностью, имеющей своим последствием, по его мнению, всеобщий религ. индифферентизм, т. е. бессознат. веру народа и полную безрелигиозность интеллигенции. М., продолжал Бицилли, довольствуется этой безотрадной констатацией, т. к. считает, что "история есть ... конкретная социология" (с. 88), наука о массовых явлениях. Историк же должен считаться не только с массовыми, но и со всеми явлениями, напр, с религиозностью Гоголя. Достоевского. Толстого, опровергающей тезис о безрелигиозности всей интеллигенции. Критика Бицилли вела к выводу о том, что существуют, как признает и сам М. "недовершенные нации", т. е. те, где Власть и общество (Народ) пока еще не спаяны в единый организм посредством Нрава. Такова Россия. М.-политик, по мнению Бицилли, активно и легально боровшийся за Право, за конкретное единство нации, продолжал, т. о., сильные и восполнял слабые стороны М.-историка, что и придаст его личности "символич. значение- (с. 91).

Весной 1897 М. быт поставлен перед выбором: год заключения в тюрьме в Уфе либо высылка за границу на 2 года. Он принял приглашение занять в Софийском высшем уч-ще кафедру покойного М. П. Драгоманова, но вскоре был отстранен от преподавания из-за протокольного промаха в контактах с рус. посольством в Софии. Оставшееся время высылки посвятил знакомству с положением на Балканах, будучи уже тогда против "одностороннего (со стороны России -- Ред.) покровительства Сербии в ущерб Болгарии" ("Восп.", с. 127), изучению местных языков и археологич. раскопкам, регулярно помещая в "Рус, вед." "Письма из Македонии" (1898--99). К этому времени восходит репутация М. как специалиста по балкан. делам.

Свое превращение "из историка в политика" М. датировал в "Воспоминаниях" 1905 (с. 176). Тем не менее уже в 1899 он приехал в Петербург человеком, твердо определившим свои полит. цели и соответствующий им кодекс поведения, -- таким, каким он запомнился хорошо узнавшей его впоследствии по работе в кадет. ЦК и не очень расположенной к нему А. В. Тырковой-Вильямс: "Он поставил себе задачей превратить ее (Россию. -- Ред.) из неогранич. самодержавной монархии в конституционную ... Он был глубоко убежден в ист. необходимости такой перемены, но она должна быть связана с его, Милюкова, политикой, с ним самим" (Тыркова-Вильямс, с. 409).

В накаленной из-за студенч. волнений полит. атмосфере М. становится одной из центр. фигур радикального Петербурга: чл. Лит. фонда (1899), завсегдатаем редакций ж. "Рус. богатство" и "Мир божий"; совм. с А. В. Пешехоновым М. составил проект конституции России, а на студенч. вечере памяти П. Л. Лаврова (янв. 1901) предсказывал в случае неуступчивости власти волну полит. терроризма. Арестованный за это выступление, М. проводит ок. 6 месяцев в Доме предварит, заключения, затем, освобожденный до приговора, живет в Удельной под Петербургом. Не желая, по словам И. И. Петрункевича, "обречь Милюкова на судьбу Герцена", т. е. пожизненную эмиграцию ("Архив рус. революции", т. 21. М., 1993, с. 337), руководящее ядро будущих "освобожденцев" вместо него посылает за границу Струве в качестве ред. ж. "Освобождение", однако фактически авторство программного заявления "От рус. конституционалистов" ("Освобождение", Штутгарт. 1902, 18 нюня) принадлежит М., как и мн. др, статей в ж-ле за подписью С. С, отстаивающих линию бескомпромиссной борьбы с самодержавием против, по словам Струве, "идеалистов самодержавия" и "неисправимых славянофилов" гл. обр. из числа земцев.

Лето 1902 М. провел в Аичлии, осенью явился отбывать приговор в "Крестах"; вскоре, благодаря неожиданному заступничеству Ключевского (см. его письмо мин. внутр. дел В. К. Плеве от 30 нояб. 1902 в его кн.: Афоризмы. Ист. портреты и этюды. Дневники, с. 365), был вызван из тюрьмы к самому Плеве, отказался занять предложенный ему пост мин. нар. просвещения, мотивируя свой отказ тем, что изменить к лучшему текущую политику можно лишь на его, Плеве, посту, и неск. дней спустя вышел на свободу, напутствуемый обещанием Плеве "смести" его. если он вступит "в открытую борьбу" с властью ("Воен.", с. 145).

Весной 1903 по приглашению Чикагского ун-та М. читал в Америке лекции о России, проникнутые пафосом близости рус. революции (см. его кн.: "Russia and its Crisis", Chi., 1905; переизд. -- L., 1969), затем опять жил в Англии, общаясь с рус. полит. эмигрантами (в т. ч. вел однажды "бесполезный спор" с В. И. Лениным -- "Восп.", с. 178) и заводя связи с аичл. политиками; путешествовал по Балканам, готовясь к лекциям в Чикаго теперь уже о балкан. делах; в ответ на заявление Струве о допустимости для либерала патриотич. позиции в рус.-япон. войне ("Листок "Освобождения"", 1904. 11 февр.) заявил о своем "недоумении" по этому поводу (там же, 7 марта); осенью 1904 участвовал в Париже в качестве чл. Союза освобождения в тайном съезде либеральных и рев. партий, к-рый считал "переломным пунктом в полит. движении в России" (цит. по кн.: Riha, p. 60); едет в Петербург, чтобы в предварит. совещаниях зем. съезда напомнить земцам, что "лекарства от кризиса надо искать не в агрономии, а в полит. реформе" (цит. по кн.: Шацилло, с. 280); спешит в Америку к сроку начала лекций, там узнает о событиях 9 янв. 1905 и в апр. возвращается в Россию.

Весной--летом 1905 М. разъезжает по стране, мобилизуя "организации проф. интеллигенции ... специально с военного целью, т. е. для разрушения Самодержавия" (Маклаков, ч. 2, с. 370), успешно подчиняя своему влиянию зем. движение. В мае становится пред. Союза союзов. В эти месяцы М. уверен, что общество готово "взять класть в свои руки" (ст. "Россия организуется" -- "Освобождение", 1905, 26 июля). "Теоретически он правее, но тяга у него всегда влево" (Б. Э. Нольде -- в кн.: Устами Буниных, т. 2, с. 83). С шокирующей прямотой, за к-рую заслужил прозвище "бог бестактности". М. заявляет крайним левым: "вы делайте за сценой гром и молнию, а мы будем играть на сцене", т. е, в кадет. партии (Гессен, 1993, с. 200), к-рую на ее учредит, съезде в Москве 12--17 окт. объявляет "первой попыткой претворить интеллигентские идеалы в осуществимые практич. требования, взяв из лит. деклараций все, что может быть введено в полит. программу" ("Восп.", с. 208).

Безуспешные (из-за разл. понимания границ "конституции", объявленной манифестом 17 окт.) переговоры М. в нояб. 1905 о вхождении в пр-во с С. Ю. Витте (к-рый назвал его "свихнувшимся бурж. революционером" -- Витте С. Ю., Восп., т. 2. М., 1960, с. 413). а весной--летом 1906 -- с Д. Ф. Треповым и П. А. Столыпиным об образовании кадет. мин-ва М. позанес описал в мемуарно-публиц. кн. "Три попытки" (Париж, 1921). Неудачу переговоров он объяснял гл. обр. неспособностью власти на большее, чем "обещания", там, где требовались формально-юридич. гарантии необратимости нового строя. Оценивая эту аргументацию, правый кадет В. А. Маклаков писал, что по вине М. был упущен ист. шанс союза либералов с престолом, и упрекал его в "восп. психологии" и в невосприимчивости к морали в политике (см.: Маклаков). М. отвечал ему в статьях "Суд над кадетским "либерализмом"" (СЗ, 1930, No 41) и "Либерализм, радикализм и революция" (там же, 1935, No 57). Разбиравший эту полемику "младший" для обоих Г. В. Адамович находил, что анализ М. был "правдоподобнее и... трагичнее в своей безысходности", чем у Маклакова, у к-рого угадываются иллюзии патерналистского понимания власти (Адамович, с. 105). В свете этой выразит. полемики можно заметить, что в лице М. впервые в России сложился совр. тип жесткого проф. политика.

Не попав в 1-ю и 2-ю Гос. думы из-за отсутствия у него квартирного ценза, M. тем не менее руководил кадет. фракцией, по тогдашней шутке, "из буфета" -- как правило, посредством "уклончивых формул" (Н. А. Гредескул -- цит. по кн.: Аврех, 1981, с. 190) и "приведения разл. мнении к бессодержат. единству" (Маклаков, ч. 3, с. 499), что вскоре утвердилось и как общий стиль его руководства партией, многократно описанный в мемуарах и науч. лит-ре (см., напр.: Аврех; Слонимский; Думова, 1988). Неиссякаемая тактич. гибкость (еще одна черта полит. стиля М.) позволяла ему в любых условиях сохранять свое лидерство.

Как деп. 3-й и 4-й Гос. дум М. сочетал захваченность текущей законодат. работой с редкими, но броскими демаршами (вроде облетевшего всю страну заявления о кадетах как "оппозиции Его Величества, а не Его Величеству" -- "Речь", 1909, 21 июня).

С февр. 1906 по окт. 1917 М. совм. с И. В. Гессеном редактировал газ. "Речь", в десятках передовиц к-рой проводил упорную "осаду" правительства, добиваясь исполнения условий, необходимых, с его т. з., для "органич. работы": всеобщего избирать права, ответственности исполнит, власти перед законодательной и однопалатности парламента, хотя, учитывая обстановку, часто шел и на широкие тактич. компромиссы, порождавшие брожение в партии.

Тип "рус. европейца" (М. Вишняк -- "Сб-к ...", с. 175), англомана и парламентария, культивируемый М., вызывал почти иррациональную ненависть к нему крайне правых: в 1907 он был избит черносотенцем на улице; пристала к нему кличка "профессор Баррикадов" (В. А. Грингмут); "его считали ... творцом всех рев. потрясений и событий" (Тыркова-Вильямс, с. 367).

Однако чуждость М. типу "рус. деятеля" питала неприязнь, к нему и в гораздо более широких слоях рус. об-ва -- от Толстого (см.: ЛН, т. 90, ук.) до А. А. Блока (писавшего матери из Италии, 1909: "не читаю неприличных имен Союза рус. народа и Милюкова" -- VIII, 284: ср. более развернутую блоковскую характеристику кадетизма, 1917: "проклятое, кадетское, европейское, еврейское "ничего нет и ничего не будет" -- лейтмотив "Речи" и Милюкова. Умные бескрылые люди" -- Блок. Зап. кн., с. 342).

В ст. "Интеллигенция и ист. традиция" (сб. "Интеллигенция в России", СПб., 1910) М. категорически отверг "веховскую" ревизию интеллигентской идеологии; признавая правильность мн. частных утверждений в "Вехах", он считал тем не менее "культ прошлого", царящий в сб-ке, противоречащим модернизаторской миссии рус. интеллигенции и как историк призывал "отчаявшихся" помнить, что они -- "только звено в цепи поколений" (с. 191).

В 1907--14 М. много времени проводит вне Петербурга: бывал на Балканах, в Зап. Европе и в Америке, жил на своих дачах в Крыму и в Финляндии. О балкан. конфликте, грозящем войной, и невыверенности рус. политики на Балканах М. писал в кн. "Балканский кризис и политика А. П. Извольского" (СПб., 1910) и говорил в лекции "Вооруж. мир и ограничение вооружений" (сб. "С.-Петерб. об-во мира", в. 1, СПб., 1911), к-рую Блок в предисл. к поэме "Возмездие" назвал "интереснейшей" (III, 296) как симптом предвоен. состояния Европы. За резкие статьи М., "требовавшие максимальных уступок от Сербии ради избежания мировой войны" (Гессен, 1993, с. 325), в день объявления войны "Речь" подверглась запрету, но гранки уже готовых антигерм. статей позволили быстро возобновить издание; М. же, приняв войну как совершившийся факт, впредь отстаивал "войну до победного конца" и рус. контроль над Босфором и Дарданеллами (к-рый понимал сугубо геополитически, без рели г. подоплеки). После воен. неудач весны 1915 и начавшегося хаоса в правительстве М. в авг. 1915 становится лидером думского Прогрес. блока, к-рый рассматривал как "спасательный пояс тонущей монархии" (цит. по кн.: Hasegawa Ts., The February Revolution: Petrograd, 1917, Seattle--L., 1981, p. 32) и чьей задачей "было преодолеть распутиниаду, фактически взять власть в свои руки" (Керенский, 1943, с. 333; ср.: фиксируя в дневнике агонию власти в "сумасшедшей стране", З. Н. Гиппиус замечала: "И бедный Милюков тут думает .действовать" -- в своих европейских манжетах" -- Гиппиус, с. 42; см. записи М. на заседаниях Прогрес. блока -- КА, 1932, No 50--51, 52; 1933, No 56).

В 1916 М. объезжает с делегацией Думы страны-союзницы (его парламент, отчеты о поездке: КА, 1932, No 54--55; 1933, No 58), а по возвращении совершает наиб, резкий и двусмысленный шаг в своей полит. карьере: 1 нояб. в думской речи "Глупость или измена?", опираясь на данные иностр. печати и, видимо, др. источники (см.: Мельгунов, 1931, с. 78), обвиняет в сговоре с немцами премьера Б. В. Штюрмера и косвенно императрицу.

"Трудно передать настроение, охватившее не Только депутатов, но и журналистов, и публику", -- писала Тыркова-Вильямс (цит. по кн.: Думова, 1988, с. 77), при том, что "факты были не очень убедительны" (Шульгин, с. 393). Запрещенная цензурой речь М. в тысячах копий распространялась по стране, в т, ч, в армии. Она безусловно "носила рев. характер" (Е. Д. Кускова -- ПН, 1924. 5 дек.), хотя и диктовалась "субъективным намерением преодолеть революцию" (Керенский, 1943, с. 333). Не без смущения М. в "Воспоминаниях" писал, что в реальности "измены" он "не был ... вполне уверен", к "штурмовому сигналу к революции", как окрестили речь, не стремился, а считал лишь долгом любой иеной вскрыть "наполненный гноем пузырь" распутинщины и добиться "ответственного министерства" (с. 445). Хотя, учитывая сложность его натуры, "в определении интимных мотивов его ... действий легко и ошибиться" (М. Алданов -- "Сб-к ...", с. 27).

После отречения Николая II М. 3 марта 1917 "чуть ли не на коленях" (Адамович, с. 203) тщетно умолял вел. кн. Михаила Александровича принять престол, понимая, что иначе конституционная монархия в России не состоится. Как мин. иностр. дел Врем. правительства (где был "единств, человеком, к-рый мог вести внешнюю политику и к-рого знала Европа", -- Haбоков, с. 34) М. в марте--мае продолжал отстаивать нужность для России проливов, игнорируя преобладающее настроение за мир "без аннексий и контрибуций" (ср. запись в дневнике Гиппиус: если "чортовы проливы ... во сто раз нужнее (нам), чем это кажется Милюкову, -- во сто раз непростимее его фатальная бестактность" -- Гиппиус, с. 129), заслужил прозвище Милюкова-Дарданелльского и даже, по свидетельству А. И. Деникина, уговаривал ген. М. В. Алексеева предпринять "самостоят. операцию по овладению Константинополем", практически неосуществимую в тех обстоятельствах (Деникин А. И., Очерки рус. смуты. Крушение власти и армии, т. 1, в. 1, М., 1991, с. 182). Голосование в кадет. ЦК об отставке М. (под давлением рев. улицы) сложилось не в его пользу: 18 голосами против 10 ЦК высказался "за" отставку и отклонил предложение М. уйти из правительства всем кадетам вместе (см.: Думова, 1988, с. 153).

В авг. 1917 М. пытается примирить Л. Г. Корнилова с А. Ф. Керенским; после большевист. переворота 25 окт. (тут же объявленный к розыску и аресту) через Москву уезжает на Дон; в Новочеркасске входит в Совет обществ, деятелей, сотрудничает гл. обр., с ген. Алексеевым, но быстро, видимо, разочаровывается в способности Добровольч. армии свергнуть большевиков, сплотить Россию и пишет Алексееву письмо, что теперь это сделают "германцы" (см, в его ст. "Пятнадцать лет назад" -- ПН, 1933, 26 февр.). С уходом добровольцев из Ростова-на-Дону нек-рое время живет в подполье; в мае 1918 едет в Киев договариваться с немцами об учреждении ими конституционной монархии в России.

В науч. лит-рн недостаточно прояснены побудит. мотивы этой внезапной смены союзнич. ориентации на германскую". Часть кадетов (Петрункевич) считала поездку М. в Киев "нелепой к вредной мысик" (цит. по кн.: Думова, 1982, с. 111), другие (Д. С. Пасманик) заклинали его "принять на себя проклятие истории и сговориться с германцами" (см. "Дневник П. Н. Милюкова (переговоры с немцами в 1918 году)" -- "Нов. журнал". Н.-Й., 1961, No 66, с. 185]. Знавший М. с детства П. Д. Долгоруков был уверен, что "сознательно или не сознательно, в этой эскаладе М. сказалось желание разойтись с партией, предавшей его во Врем. правительстве (Долгоруков П. Д., Великая разруха. Мадрид, 1964, с. 112).

Быстро увидев бесперспективность герм, ориентации, М. вновь повернулся к союзникам [участие в Ясском совещании (1918), попытки организовать в Англии и Франции иностр. помощь белым армиям, издание в Лондоне эфемерного ж. "New Russia" и т. л.]. Однако тотчас после поражения войск П. Н. Врангеля в Крыму М. в дек. 1920 объявил в Париже о "новой тактике", т. е. об отказе от вооруж. борьбы с большевиками и ставке на "эволюцию" режима, чем вызвал раскол кадет. партии в 1921. Оставшимся с ним кадетам (т. г. Демокр. группа партии "нар. свободы"), давно привыкшим к партийной внесословности, М., под впечатлением Кронштадтского восстания (1921), предложил организоваться в крест. партию, повергнув "в священный ужас" патриарха кадетизма Петрункевича (Гессен, 1993, с. 201). В 1922 эта идея реализовалась в создании малочисл. Республиканско-демокр. объединения с правыми эсерами, к-рое в дальнейшем "ежегодно раскалывалось" (Вакар, с. 373).

Наблюдая эти идейно-тактич. метания, Гессен писал, что "подлинные полит. убеждения" М. никому не известны, м. б., "их и нет у него", а есть лишь уверенность, что "реальную политику" он может делать лучше других (Гессен, 1993, с. 201; Д. С. Мережковский называл его Чичиковым -- в кн.: Устами Буниных, т. 2, с. 169). Впрочем, мн. старые полит. друзья М., не затушевывая разногласий с ним, старались все же сохранить прежние отношения, как, напр., тот же Гессен или В. Д. Набоков, погибший 22 марта 1922 в Берлине, прикрывая собой М., в к-рого стреляли два офицера-монархиста (подробно см.: Гессен, 1979, с. 133-- 138).

С февр. 1921 по июнь 1940 М. руководил в Париже газ. "Последние новости", где сверял "новую тактику" с полит. эмпирикой и корректировал "линию". В кн. "Эмиграция на перепутье" (Париж, 1926) М. писал: за последние годы в России "произошел громадный психич. сдвиг и сложилась ... новая социальная структура" (рус. вариант всеевроп. перемен после мировой войны), и "только с программой глубокой экономич. и социальной реконструкции" эмиграция может идти в Россию (с. 136). В кн. "Республика или монархия?" ([Р.], 1929) М. заявил, что "сберечь приобретения революции" рус. народ может "только в формах демокр. республики" (с. 31).

Естественно, вождь в Кремле быт в центре внимания М.: в ст. "Сталин" (СЗ, 1935, No 59) М. писал, что И. В. Сталин -- человек "обывательского типа" (с. 421), к-рый под давлением собств. чиновников оказался "в бессилии бороться с бытом" (с. 432), разлагающим бастионы "ленинизма", и т. о. обеспечивает эволюцию режима в нужном направлении. Отчасти утратив ощущение подлинности/неподлннности ист. фактуры, М. порой почти восхищался сталинскими деяниями -- "гигантским ростом индустрии и коллективизации земледелия" (с. 432). а позднее -- разгромом идейного "социализма" на Больших процессах, к-рые принимал за чистую монету. В дни "присоединения" Бессарабии и Прибалтики к СССР М. говорил: "Они делают то, что я бы делал, если бы сидел в Кремле" (Яновский, с. 251).

В контексте "новой тактики" воспринимались ист. работы М. 20-х гг.: "История второй рус. революции" (т. 1, в. 1, 2, София, 1921; в. 3, София, 1924; начатая по горячим следам еще в ростов. подполье в 1918), в к-рой он сам выступает не только автором, но и свидетелем, и действующим лицом; "Россия на переломе. Большевист. период рус. революции, т. 1. Происхождение и укрепление большевист. диктатуры: т. 2. Антибольшевист. движение" (Париж, 1927) -- книга, выросшая из лекций, прочитанных им в Америке в 1921 и своей упрошенной схематичностью приспособленных для понимания иностранцев.

Отклики в осн. свелись к небезосновательным упрекам: М. преувеличивает злую волю рев. демократии в Феврале 1917 (Вишняк, 1931): слишком часто перетолковывает факты, чтобы не заподозрили желания выставить себя в лучшем свете (Мельгунов, 1929): строит изложение "около гласных и офиц. заявлений", как если бы ими исчерпывалось содержание революции (Покровский, с. 40).

Как руководитель крупнейшей газеты эмиграции, а с апр. 1921 пред. Союза литераторов и журналистов в Париже, М. ближе, чем кто-либо раньше, соприкоснулся с лит, средой. Поначалу в "Последних новостях" лит-ра считалась "сиропом, коим подслащивается горькая хина общественных истин" (Яновский, с. 243). Напр., М. заявлял В. Ф. Ходасевичу, "что он газете совершенно не нужен", и как-то заметил: "Окончил г-зию, окончил ун-т, а Цветаеву не понимаю" (Берберова, с. 260, 401). Однако позднее в газете М. печатались В. В. Набоков, Г. И. Газданов, поэты "парижской ноты", Адамович, Н. Н. Берберова. В. В. Вейдле и мн. др., т. е. почти все литераторы "молодой" эмиграции.

Нек-рые из них зафиксировали черты характера и душевно-духовного склада М. Человек "исключит. витальности", "он импонировал почти всем, мог и очаровывать, когда этого хотел", но "плохо разбирался в людях" (Вишняк, 1956, с. 206). "Он как-то боком проходил мимо всего личного, что волнует человека- (Вакар, с. 369: ср.: "чужие мысли еще могли его интересовать, но не чужая психология" -- Tыркова-Вильямс, с. 410). "О смерти думать не любил. В загробную жизнь не верил ... базаровский "лопух" был для него логич. завершением физич. конца" (Седых, с. 177).

Вероятно. М. сознавал, что лояльное отслеживание в газете эволюции сов. режима политически бездейственно и похоже на соглашательство. Тем не менее до конца сохранял осанку властной уверенности, хотя, "как знать, что таилось за маской "лидера" после исчезнувшего в этом "лидерстве" реального содержания?" (Адамович, с. 238).

Овдовев в 1935. М. женился на своей старинной приятельнице, музыкантше Нине Вас. Лавровой. Работая над кн. "Живой Пушкин" (Париж, 1937), М. думал едва ли не о себе, прослеживая путь Пушкина "не к могиле, а к бессмертию" (с. 135) и заключая, что основа пушкинского величия -- независимость, государственничество и простота ("вопреки Достоевскому, он не унес в могилу никакой тайны. Мистика великих "миссий" и "всечеловеческих проблем" была ему чуждой" -- с. 136; рец.: Н. Кульман -- СЗ, 1936, No 64). Мемуарные заметки о 1902--06 "Роковые годы", регулярно печатавшиеся в ж. "Рус. записки", к-рый М. редактировал в 1938--39, стати первым наброском его "Воспоминаний, 1859--1917" (опубл.: т. 1--2, Н.-Й., 1955), начатых в 1940. посте оккупации Парижа и переселения на юг Франции.

Др. произв.: "Спорные вопросы финансовой истории Моск. гос-ва" (СПб., 1892), "Год борьбы. Публиц. хроника 1905--06" (СПб., 1907), "Вторая Дума. Публиц. хроника 1907" (СПб., 1908), "Константинополь и проливы" (ВЕ, 1917, No 1, 2, 4--5--6), "Россия в плену у Циммервальда. Две речи" (П., 1917), "Поклонники скотьего бога" (ПН, 1933. 13 июня), "M. M. Винавер как политик" (в кн.: M. M. Винавер и рус. общественность нач. XX в., Париж, 1937). "Положение накануне войны" ("Нов. журнат", Н.-Й., 1943, No 6). "Дневник" (там же, 1962, No 67).

Письма: Письма М. к М. А. Осоргину 1940--12 гг. -- "Нов. журнал". Н.-Й., 1988, No 172--73 (публ. Т. А. Осоргиной-Бакуниной): Глазами М. -- оккупация Франции и Вост. фронт. Письма М. Я. Б. Полонскому (1940--1942). -- "Время и мы., Н.-Й.--Тель-Авив--Париж, 1980, No 51, 52.

Лит.: Пресняков А. Е., Первый опыт истории рус, самосознания. СПб., 1901: Покровский М., Противоречия г-на M., M., 1922; Резаков А. С., Штурмовой сигнал M., Париж, 1924 (приведен текст речи М. 1 нояб. 1915); Падение царского режима, т. 1--7. Л., 1924--27 (ук.); Астров Н., Ясское совещание (из док.). -- "Голос минувшего на чужой стороне". Париж, 1926, No 3: Гиппиус З. Н., Синяя книга, Белград, 1929; Мельгунов С. П., Гражд. война в освещении М., Париж, 1929: его же. На пути к дворцовому перевороту, Париж, 1931; его же. Мартовские дни 1917 г., Париж, 1961; Наживин И. Ф. Глупость или измена? Открытое письмо Милюкову. Брюссель, 1930: Лидак О. А., М. как историк. -- В кн.: Рус. ист. лит-ра в классовом освещении, т. 2, М., 1930; Слонин М., М. о рус. лит-ре. -- "Воля России". Прага, 1931, No 1--2; Вишняк М. В., История и политика в "Истории русс. революции". М. -- В его кн.: Два пути: (Февраль и Октябрь), Париж, 1931; его же. Мемуарист, историк, политик, человек в "Восп." М. -- "Нов. журнал", Н.-Й., 1956, No 44; Маклаков З. А., Власть и общественность на закате старой России (восп. современника), ч. 1--3. (Париж), 1936; Вакар Н., М. в изгнании. -- "Нов. журнад", Н.-Й., 1943, No 6; Карпович М., М. как историк. -- Там же: Тыркова-Вильямс A. В., На пути к свободе. Н.-Й., 1952: Дон Аминадо. Поезд на третьем пути. Н.-Й., 1954: Ефимовский Е., Перед судом истории (о "Восп." М.). -- "Возрождение". Париж, 1956, No 51; Адамович Г., Вас. Ал. Маклаков. Политик, юрист, человек. Париж, 1959; Седых А., Далекие, близкие. 2-е изд., Н.-Й., 1962; Шапиро А. Л., Рус. историография в период империализма. Л., 1962; Вернадский Г. В., М. и месторазвития рус. народа. -- "Нов. журнал". Н.-Й., 1964, No 77; Дякин В. С. Рус. буржуазия и царизм в годы первой мировой войны, 1914--1917, Л., 1967 (ук.): его же. Самодержавие, буржуазия и дворянство в 1907--1911 гг., Л., 1978 (ук.): Слонимский А. Г., Катастрофа рус. либерализма, Душанбе, 1975: Устами Буниных. Дневники И. А. и В. Н. Буниных и др. арх. мат-лы. т. 1--3. Fr./M., 1977--82 под ред. M. Грин: ук.): Гессен И. В., Годы изгнания, Париж, 1979 (ук.); его же. В двух веках. Жизненный отчет. -- "Архив рус. революции", т. 22. М., 1993 (ук.): Аврех А. Я., Царизм и IV Дума, 1912--1914 гг., М., 1981 (ук.): его же. Распад третьеиюньской системы, М., 1985 (ук.): его же. Царизм накануне свержения, М., 1989 (ук.); Думова Н. Г., Кадет. контрреволюция и ее разгром, М., 1982 (ук.); ее же. Кадет. партия в период первой мировой войны и Февр. революции. М., 1988 (ук.); ее же. Либерал в России: трагедия несовместимости. Ист. портрет М., ч. 1. М., 1993: Старцев В. И., Крах керенщины, Л., 1982 (ук.): Шапилло К. Ф., Рус. либерализм накануне революции 1905--1907 гг., М., 1985 (ук.): Набоков В., Врем. правительство и большевист. переворот, L., 1988; Шульгин В. Годы. Дни, 1920. М., 1990 (ук.): Суханов Н. Н. Зап. о революции, т. 1--3. М., 1991 (ук.): Вандалковская М. Г., П. Н. Милюков, А. А. Кизеветтер: история и политика, М., 1992: Керенский А. Ф., Россия на ист. повороте. М., 1993: Яновский B. С. Поля Елисейские. Книга памяти. СПб., 1993 (ук.): Берберова Н., Курсив мой. М., 1996 (ук.); Riha T. A., Russian European. Paul Miliukov in Russian Polilics, Noire Dame--L., 1969: Rosenberg W. C. Liberais in ihe Rusiian Revolution. The Constitutional Democratie Party, 1917--1921. Princeton (New Jersey), 1974. * Некрологи, 1943: "Нов. журнал". Н.-Й., No 5 (А. Ф. Керенский; М. Алданов); "Социалистич. вест.". Н.-Й., 8 мая (Б. Николаевский). Евреинов Б. А., Библ. печатных трудов М. (1886--1930), Париж, 1930: РВед.Сб.; Брокгауз; НЭС; Гранат; БСЭ (1--3); СИЭ; СДР; Полит. деятели России, 1917. М., 1995; Фостер; ИДРДВ; Масанов.

Архивы: ГАРФ, ф. 579; РНБ, ф. 482.

А. В. Чанцев.

Русские писатели. 1800--1917. Биографический словарь. Том 4. М., "Большая Российская энциклопедия", 1999