Мандельштам Осип Эмильевич - О современной поэзии

Осип Мандельштам.
О современной поэзии

(К выходу "Альманаха муз")

Вышел альманах с произведениями двадцати пяти современных поэтов. По этому случаю можно бы сказать, как полагается, о высоком техническом уровне современной поэзии, упомянуть о том, что все теперь умеют писать стихи, и жалеть, как у нынешних искусственно и мертво выходит. Однако я ничего подобного не скажу: почему-то критики очень любят предаваться грустным размышлениям, где только увидят кучу стихов. Очень немного им нужно, чтобы показалось "высоким уровнем", а огульным упреком в искусственности они избавляют себя от труда, часто непосильного, разбираться в сложностях искусства. Чтобы раз навсегда прекратились эти лицемерные жалобы равнодушных и посторонних людей на мнимое оскудение поэзии, будто бы застывшей в "александрийском совершенстве", полезно разъяснить, что такое "прогресс" в поэзии. Никакого "высокого уровня" у современников в сравнении с прошлым нет. Большинство стихов и теперь просто плохи, как были плохи всегда большинство стихов. Плохие стихи имеют свою преемственность -- если хотите, они совершенствуются, поспешая за хорошими, своеобразно перерабатывая и искажая их. Теперь пишут плохо по-новому -- вот и вся разница! Да и какой вообще может быть прогресс в поэзии в смысле улучшения? Разве Пушкин усовершенствовал Державина, то есть в некотором роде отменил его? Державинской или ломоносовской оды никто теперь не напишет, несмотря на все наши "завоевания". Оглядываясь назад, можно представить путь поэзии как непоправимую, невознаградимую утрату. Сколько же новшеств, сколько потерянных секретов: пропорции непревзойденного Страдивариуса и рецепт для краски старинных художников лишают всякого смысла разговоры о прогрессе в искусстве.

"Альманах Муз" составлен крайне разнообразно: в нем представлены многочисленные разновидности плохих и хороших стихов; ни о каком среднем уровне и говорить не приходится, так как некоторым участникам сборника как до звезды небесной далеко до других.

Из поэтов старшего поколения представлены В. Брюсов и Вячеслав Иванов, стихи коих уже могли бы возбуждать благородную печаль о том, что теперь так не пишут. В стихах В. Иванова какая-то пресыщенность, все заранее известно. Поэт достиг, очевидно, того величия, когда ему позволено и сонному прикасаться к кифаре, чуть касаясь ее перстами:

Но грустны, как забытые сны,
Мне явленные лики весны.

Валерий Брюсов обладает свойством быть энергичным и в наиболее слабых своих стихах. Два стихотворения Брюсова в "Альманахе Муз" принадлежат к самой неприятной его манере и воскрешают весьма суетное литературное настроение, к счастью, отошедшее вместе с определенной эпохой. Нескромное прославление стихосложения врывается в довольно бледный пейзаж:

В строфы виденье навек вплетено.

А в другом:

Березы, пышным стягом,
Спешат пред вещим магом
Склонить главу свою...

"Вещим магом" теперь никого не удивишь. Мишурная мантия ложного символизма совершенно вылиняла, потеряла всякий вид и по справедливости вызывает веселую улыбку поэтической молодежи.

Пленителен классицизм Кузмина. Сладостно читать живущего среди нас классического поэта, чувствовать гетевское слияние "формы" и "содержания", убеждаться, что душа наша не субстанция, сделанная из метафизической ваты, а легкая и нежная Психея. Стихи Кузмина не только запоминаются отлично, но как бы припоминаются (впечатление припоминания при первом же чтении), выплывая из забвения (классицизм):

Наверно, так же холодны
В раю друг к другу серафимы.

Однако кларизм Кузмина имеет свою опасную сторону. Кажется, что такой хорошей погоды, какая случается особенно в его последних стихах, и вообще не бывает.

Сочетание тончайшего психологизма (школа Анненского) с песенным ладом поражает в стихах Ахматовой наш слух, привыкший с понятием песни связывать некоторую душевную элементарность, если не бедность. Психологический узор в ахматовской песне так же естественен, как прожилки кленового листа:

И в Библии красный кленовый лист
Заложен на Песне Песней...

Однако стихи "Альманаха" мало характерны для "новой" Ахматовой. В них еще много острот и эпиграмм, между тем для Ахматовой настала иная пора. В последних стихах Ахматовой произошел перелом к гиератической важности, религиозной простоте и торжественности: я бы сказал, после женщины настал черед жены. Помните: "смиренная, одетая убого, но видом величавая жена". Голос отречения крепнет все более и более в стихах Ахматовой, и в настоящее время ее поэзия близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России.

1916

Примечания

См. Соч., т2, с. 446.

Фрагмент -- ВЛ, 1968, No 4, с. 199-200 (публ. В. Борисова и А. Морозова). Впервые полностью: СС-Ш, с. 27-30. С уточнениями: Харджиев Н. Восстановленный Мандельштам. // RL. Vol. V, 1977, No3, р. 19-22. С дополнительными уточнениями и воспроизведением слоя авторской правки: День поэзии 1981. М., 1981, с. 194-195 (публ. С. Василенко и Ю. Фрейдина). Автограф -- AM. Печ. по тексту "Дня поэзии", без фиксации правки.

Написано, предположительно, осенью 1916 г., после выхода рецензируемого альманаха. Участие самого автора в рецензируемом сборнике, возможно, явилось помехой для публикации рецензии. Среди неупомянутых в рецензии участников "Альманаха": Анненский, Цветаева, Г. Иванов, А. Гер-цык и др.

"И в Библии красный кленовый лист..." -- из ст-ния Ахматовой "Под крышей промерзшей пустого жилья...". У Ахматовой: "А в Библии...". Далее в автографе -- зачеркнутый фрагмент: [Отметим, как властительно, по-тютчевски звучит начало третьего стихотворения:

Из памяти твоей я выну этот день...

что довольно необычно для автора, охотно заостряющего свои стихи эпиграмматическими окончаниями. Почти во всех этих стихах Ахматовой звучит забота о своем голосе.]