Монтолье Изабель Де - Возвращение Морица на родину

Возвращеніе Морица на родину (*)*

(*) Соч. г-жи Монтолье.

Уже прошло тому три года, какъ юной Морицъ оставилъ мѣсто своего рожденія, прекрасную деревню Зонненбергъ. Онъ насмотрѣлся на людей въ разныхъ областяхъ, жилъ въ большихъ городахъ, совершенно научился столярному дѣлу и съ радостнымъ нетерпѣніемъ возвращался на свою родину.

Тамъ оставилъ онъ добраго отца, нѣжную мать и обрученную свою невѣсту, милую Ернестину. Морицъ и Ернестина росли вмѣстѣ, любили другъ друга съ самаго младенчества. Родъ ихъ, состояніе, достатокъ, склонности были совершенно одинаковы. Однажды Морицъ при удобномъ случаѣ сказалъ родителямъ своимъ: я привыкъ къ Ернестинѣ и люблю ее, такъ что охотно бы на ней женился. "Тѣмъ лучше, отвѣчалъ старикъ: она то намъ и надобна." И на другой же день пошелъ къ сосѣду своему Селерту, отцу Ернестины, просить ее въ замужство за своего сына. "Радъ всею душею! сказалъ Селертъ, выслушавъ предложеніе о бракѣ: мы знаемъ, что Ернестина любитъ Морица." Старики тотчасъ ударили по рукамъ и велѣли позвать къ себѣ дѣтей, чтобы объявить имъ свою волю. "Мы согласны устроить ваше счастіе; любите вѣчно другъ друга; но прежде трехъ лѣтъ вамъ неможно сочетаться; вы должны разлучиться на три года. Ернестинѣ теперь только минуло семьнадцать лѣтъ; мать ея никакъ не соглашается, чтобы она до двадцати лѣтъ вышла за мужъ. Морицъ также еще молодъ; ему надобно сперва увидѣть свѣтъ, научиться жить безъ помощи родителей, усовершенствовать себя въ ремеслѣ своемъ. Тогда онъ, сдѣлавшись мастеромъ, можетъ поселиться въ ближнемъ городъ и завести свое хозяйство. И такъ, сынъ мой, приготовься къ дорогѣ; чѣмъ поспѣшнѣе отправишься тѣмъ скорѣе возвратишься. Поцѣлуй свою невѣсту, обмѣняйтесь кольцами, обѣщайте другъ другу взаимную вѣрность и не печальтесь; три года пройдутъ очень скоро."

Морицъ наклонился на руку отца своего въ знакъ повиновенія; онъ не въ силахъ былъ произнести: хорошо, батюшка, отправлюсь по вашей волѣ. Потомъ съ нѣжностію и прискорбіемъ обнялъ плачущую Ернестину. "Три года будутъ литься мои слезы, сказала она рыдая: на три года разлучиться съ тѣмъ, безъ котораго три часа казались мнѣ вѣчностію!" -- Помни о своемъ другъ, милая Ернестина, такъ утѣшалъ ее Морицъ, принимая на себя видъ бодрый, которому однакожъ измѣнялъ его голосъ: повторяй себѣ часто -- Морицъ любитъ меня; онъ считаетъ всѣ минуты разлуки своей со мною! Мы опять увидимся. Ернестина: я возвращусь искуснымъ мастеромъ; буду въ состояніи доставить тебѣ болѣе выгодъ, сдѣлать тебя счастливою. -- Ернестина качала головою, она не желала ни видѣть болѣе искусства въ своемъ любезномъ, ни имѣть особливыхъ выгодъ, лишьбы только Морицъ съ нею неразлучался. Но родители объявили свою волю; надлежало покориться. Она обѣщалась въ продолжительное время отсутствія Морицова приготовить нитокъ и полотна для своего хозяйства, и навязать какъ можно болѣе чулковъ для своего друга. Разговоръ объ упражненіяхъ, клонящихся къ будущему соединенію, нѣсколько облегчилъ тяжесть горестнаго прощанья. Морицъ на другой же день долженъ былъ собраться съ дорожнымъ своимъ запасомъ, и проститься съ родными и друзьями; на третій день былъ онъ уже въ десяти миляхъ отъ Зонненберга, и непонималъ, какъ могъ оставить милую родину. Ернестина безпрестанно сидѣла за работою въ своей комнатѣ и безпрестанно думала о Морицѣ, которой также не терялъ времени понапрасну. Колесо пряслицы вертѣлось; скобель неоставался празднымъ; часы летѣли, но не одинакимъ образомъ: нѣжная Ернесетина, вѣрная печали своей и принятому намѣренію, ни на минуту непокидала работы, отказалась отъ всѣхъ стороннихъ увеселеній, и все удовольствіе находила: для себя единственно въ трудахъ и въ чаяніи радостнаго свиданія. А Морицъ? Увидимъ.

И Морицъ также считалъ дни разлуки своей съ Ернестиною; но онъ менѣе сѣтовалъ, и невсегда жаловался на суровость своего жребія. Въ разлукѣ обыкновенно скорѣе утѣшается тотъ, кто путешествуетъ, а особливо въ первой разъ; любопытство его бываетъ занято разсматриваніемъ невиданныхъ мѣстъ, незнакомыхъ людей, неизвѣстныхъ обычаевъ. Морицъ въ первый годъ ходилъ изъ города въ городъ и работалъ у разныхъ хозяевъ. Выучившись довольно хорошо говорить по-французски, онъ рѣшился на остающіяся два года наняться въ Ліонѣ у одного искуснаго мастера, по имени Томаса, которой получалъ изъ Парижа прекрасные образцы комнатныхъ уборовъ, и у котораго Морицъ могъ многому научиться и много выработать денегъ. Всѣ знатные люди въ городъ обыкновенно заказывали дѣлать столы и шкафы мастеру Томасу, слѣдственно работы у него всегда было много; но мастеръ Томасъ любилъ болѣе бутылки и карты, нежели работу: онъ очень обрадовался, нашедши себѣ честнаго, смышленаго и прилѣжнаго подмастерья, какого уже давно найти старался, и на котораго могъ во всемъ положиться, отходя на Бахусовы празднества. И такъ онъ не упускалъ ни одного средства, какія только почиталъ полезными, чтобы удержать при себѣ Морица; даже часто посылалъ въ мастерскую къ нему единственную дочь свою Терезу, дѣвушку пригожую и веселую. "Поди въ мастерскую, Тереза! обыкновенно говаривалъ Томасъ, уходя изъ дому: сядь съ работою своею подлѣ Mopицa, чтобы ему не такъ было скучно." Бѣда невеликая, думалъ себѣ Томасъ, если они и слюбятся; гдѣ я найду лучшаго себѣ зятя? Я одинъ пускай дочь и мужъ ея живутъ въ моемъ домъ. Морицъ уменъ, проворенъ, прилѣженъ, и я буду себѣ отдыхать, по его милости. Онъ же и собою красавецъ; я увѣренъ что моя Тереза скоро забудетъ этого лѣнивца Фридерика, котораго я принужденъ былъ отпустить, боясь чтобы онъ не надѣлалъ хлопотъ моему дому. Морицъ не таковъ; а еслибъ и попуталъ его грѣхъ, то свадьба все покроетъ

Етотъ Фридерикъ, служившій у Томаса, мало работалъ и много болталъ съ Терезою. Томасъ постарался отъ него избавиться. Напротивъ того Морица полюбилъ онъ какъ своего роднаго; вѣтренная Тереза, которая не очень дорожила своимъ сердцемъ, обходилась дружески съ пригожимъ Морицемъ, почитая его достойнымъ всей своей благосклонности; она весьма охотно сидѣла съ нимъ въ мастерской, когда онъ занимался работою; разсказывала ему всячину, пѣла новыя пѣсеньки, читала новыя сказочки, комедіи, газеты; ввечеру, по окончаніи работы, прогуливалась съ нимъ передъ домомъ, взявши его за руку, или играла съ нимъ въ воланъ, выставивъ прелестную ножку впередъ, поднявши бѣлую ручку вверхъ, и принимая всѣ приятныя положенія, какихъ требуетъ сія невинная забава; хохотала со всѣмъ простодушіемъ, когда летокъ падалъ на землю; и Морицъ засматривался на ея прекрасные зубы..... А сѣтующая Ернестина? не уже ли она была забыта? Не скроемъ истины: Moрицу недосугъ было думать объ Ернестинѣ, когда надобно ловить летокъ рѣшеткою и бросать его къ Терезѣ; Морицу неудобно было заниматься Ернестиною и тогда, когда сидящая подлъ него Тереза напѣвала какую-нибудь любовную пѣсеньку, а еще менѣе, когда Тереза, положа мягкую и бѣлую руку свою на руку Морицову, помогала ему стругать доску; однакожъ по вечерамъ, ушедши въ свой чуланъ, а особливо когда Тереза не провожала его до самыхъ дверей съ обыкновеннымъ своимъ смѣхомъ и не шутила надъ нимъ съ обыкновенною своею веселостію, онъ уединившись думалъ объ Ернестинѣ и чувствовалъ въ душѣ своей нѣчто похожее на грызеніе совѣсти; часто видѣлъ ее въ сонномъ мечтаніи нѣжною, милою, какою привыкъ видѣть съ младенческаго возраста. Образъ Ернестины печатлѣлся въ душъ Морица, и онъ проснувшись давалъ самъ себѣ клятву никогда не смотрѣть на Терезу. Но рѣзвая Тереза не оставляла въ покоѣ Moрица; она заигрывала съ нимъ, шутила, плакала, смѣяласъ, сердилась, ласкала, и черезъ двѣ минуты Морицъ по неволѣ забывалъ свои клятвы. Можно ли въ двадцать три года молодому человѣку устоять противъ искушеній такой прелестной дѣвушки, какова была Тереза, которая безпрестанно заботилась, чтобы Морицу не было скучно? Желая оправдать добраго Морица, ссылаюсь на самихъ читателей; нѣтъ сомнѣнія, что многіе изъ нихъ по собственному опыту увѣрены въ возможности въ одно время любить двухъ красавицъ, ежели только можно назвать любовію ту склонность, которую Морицъ питалъ къ Терезѣ. Ернестига обладала всѣмъ его сердцемъ и не имѣла у себя соперницы; мы скоро увидимъ несомнительное тому доказательство. Между тѣмъ Морицъ былъ молодъ; Ернестина его находилась за двѣсти миль отъ Ліона, -- Тереза только въ двухъ шагахъ, а часто и еще ближе. Мастеръ Томасъ всегда оставлялъ ихъ наединѣ, говоря что свадьба поправитъ все дѣло; онъ однакожъ не торопился готовить приданое, терпѣливо ожидая того времени, когда надобно будетъ поправлять дѣло свадьбою, а дабы отдалить всѣхъ прочихъ жениховъ, вездѣ разсказывалъ, что дочь свою сговорилъ за своего же подмастерья Морица. То же самое объявилъ онъ весьма рѣшительно и прежнему волокитѣ Фридерику, повстрѣчавшись съ нимъ однажды на улицъ, когда Фридерикъ завистливо смотрѣлъ, какъ Teреза играла въ воланъ съ Морицомъ. "Не безпокойся понапрасну, дружище, сказалъ ему Томасъ: дѣло кончано; говорятъ тебѣ, что ты время и труды свои теряешь по пустому; развѣ не видишь, какъ Тереза и Морицъ любятъ другъ друга? Она уже отдана ему съ моимъ родительскимъ благословеніемъ. Остерегись; Морицъ шутить не любитъ; онъ проучитъ тебя дубиною, ежели замѣтитъ, что ты хотя издали умильно посматриваешь на его Терезу". Фридерикъ жилъ въ Ліонѣ только для Терезы; узнавши же теперь, что она принадлежитъ другому, онъ отъ страха или отъ досады на другой день уѣхалъ изъ города.

Прошли два года. Морицъ иногда получалъ письма отъ нѣжной своей Ернестины, и самъ писалъ къ ней, но ни такъ часто и не такъ много какъ бы надлежало, еслибъ досужное время его проходило въ отсутствіи Терезы. Онъ имѣлъ очень мало свободныхъ минутъ для переписки; при томъ не чувствуя внутреннее безпокойство, неохотно принимался за перо и обыкновенно откладывалъ отъ одного почтоваго дня до другаго. Между тѣмъ два мѣсяца уже не получая извѣстія изъ Зонненберга, началъ безпокоиться и рѣшился потребовать себѣ увольненія отъ хозяина, не смотря на привязанность свою къ рѣзвой и пригожей его дочери. Морицъ не переставалъ быть вѣрнымъ своей Ернестинѣ: онъ любовался Терезою, игралъ съ нею, между шутками иногда принималъ отъ нее и отдавалъ ей обратно поцѣлуи; но жениться на ней совсѣмъ не думалъ. Пусть же судятъ теперь объ его изумленіи, когда мастеръ Тимасъ однажды ввечеру пришедши домой гораздо уже на веселѣ, воскликнулъ: "Дѣти! бросьте-ка свой воланъ и подумайте о другой игрѣ, которая покорыстнѣе. Не пора ли сыграть свадьбу? Теперь весна, время самое лучшее для женитьбы! Я люблю во всемъ порядокъ... Одно твое обязательство, Морицъ, кончилось; дай теперь другое обязательство, то есть жить до смерти съ Терезою. Пиши домой, проси у своего отца дозволенія, да и съ Богомъ! Я увѣренъ, что старикъ твой будетъ радъ, когда узнаетъ, что отдаю тебѣ дочь мою, всѣ мои работы и все имущество, и что взамѣнъ отъ тебя ничего за то не требую, кромѣ двухъ рукъ и счастія милой моей Терезы. Чтожъ вы молчите, дѣти? Я думаю, за это можно сказать спасибо. А ты, дурочка, полно дергать передникъ; изорвешь его; обойми своего отца." И Тереза, вся въ огнѣ отъ радости, бросилась въ объятія Томаса; а Морицъ, блѣдный, какъ смерть, невольно упалъ на колѣни, закрылъ лицо свое руками и не зналъ, какъ отклонить предложеніе хозяина. Мастеръ Томасъ захохоталъ отъ удовольствія. "Что ето, Морицъ! Ты видно, перенялъ у театральныхъ любовниковъ становиться на колѣни передъ будущею женою и передъ тестемъ, какъ будто передъ идолами! Не дурачься, встань и поцѣлуи свою невѣсту. Виватъ дѣти! обмѣнитесь кольцами на всякой случай!" Тутъ Морицъ ощутилъ въ себѣ всю бодрость; при словахъ поцѣлуй свою невѣсту, обмѣнитесь кольцами ему показалось, что слышитъ голосъ отца своего, когда изъ рукъ его принималъ любезную свою Ернестину; ему показалось, что видитъ сію нѣжную дѣвушку, когда она рыдая бросилась въ его объятія и сказала: безъ тебя что будетъ со мною! Онъ вспомнилъ, что сіе самое кольцо, которое по требованію Томаса должно было отдать Терезѣ, получено изъ рукъ Ернестины. Морицъ, чрезвычайно растроганный, всталъ поспѣшно и рѣшительнымъ голосомъ сказалъ Томасу, что никогда не забудетъ дружбы его и доброхотства, и что никогда не перестанетъ любить Терезу какъ сестру свою, но что жениться на ней не можетъ, давно уже обручившись на своей родинѣ съ невѣстою, и что кольцо, которое имѣетъ на рукъ своей, есть залогъ вѣрности. Онъ прибавилъ, что мастеръ Томасъ можетъ спросить дочь свою, говорилъ ли онъ ей хотя однажды о супружествѣ. Морицъ имѣлъ право сказать еще, что онъ часто говорилъ Терезѣ о своей любезной Ернестинѣ, и что показывалъ ей кольцо, надъ которымъ она обыкновенно шутила; онъ однакожъ не захотѣлъ навлечь на нее родительскихъ упрековъ. Но Томасъ его самаго осыпалъ нѣсколькими упреками, которыя Морицъ слушалъ съ такимъ терпѣніемъ, съ такою кротостію, что раздраженный отецъ напослѣдокъ смягчился. "Богъ съ тобою! сказалъ онъ ласково, однакожъ съ нѣкоторою досадою: ступай себѣ и женись на своей невѣстѣ; чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше; весьма не охотно разстаюсь съ тобою; но можетъ быть и ты когда нибудь пожалѣешь, что разстался со мною и съ Терезою."

На другой день Морицъ простился навсегда съ Терезою, и перемогши печаль свою, отправился въ дорогу. Тереза также плакала; но мы не станемъ много жалѣть о ней: она молода, пригожа и француженка; Морицъ былъ не первымъ и не послѣднимъ ея приятелемъ; она уже начинала замѣчать въ немъ излишнюю скромность и Нѣмецкую застѣнчивость. Въ первые дни путешествія Морицу было очень грустно. Его воображеніе занималось пригожимъ личикомъ Терезы; на сердцѣ у него лежала тяжесть: онъ зналъ, что былъ неправъ вразсужденіи Терезы и очень виноватъ передъ Ернестиною. Такъ тому и быть! думалъ Морицъ: Тереза утѣшится, а Добрая Ернестина проститъ меня; я во всемъ признаюсь ей, и она похвалитъ мое чистосердечіе; она будетъ весьма довольна моею вѣрностію, когда узнаетъ, какъ прекрасна Тереза. Съ сею утѣшительною надеждою онъ шелъ бодрѣе, и чѣмъ ближе подходилъ къ милой своей родинъ, тѣмъ примѣтнѣе ослабѣвали въ душѣ его впечатлѣнія Терезы, Ліона и мастерской Томаса. Всѣ предметы возбуждали въ немъ сладостныя воспоминанія; уже видитъ онъ женщинъ въ покрывалахъ, а не въ соломенныхъ шляпкахъ, уже исчезли высокіе холмы съ виноградниками, а вмѣсто ихъ являются взорамъ зеленые луга и огороды съ овощами, уже слышитъ онъ сладостные звуки отечественнаго языка, на которомъ нѣкогда говаривала съ нимъ любезная Ернестина; словомъ, все напоминало ему нравы и обычаи милой родины. Ето было въ началѣ Мая; каждой молодой поселянинъ въ первое Воскресенье сего мѣсяца обыкновенно сажаетъ еловое или березовое обвѣшанное цвѣтами дерево передъ окнами своей любезной; Морицъ вспомнилъ, сколько именно деревъ посадилъ онъ передъ домомъ Ернестины; вспомнилъ какъ приятно ему было, когда на другой день всѣ въ деревнѣ говорили, что прекраснѣйшей дѣвушкѣ досталось самое красивое и нарядное дерево. Онъ нетерпѣливо желалъ поспѣть въ свою деревню къ первому воскресенью Мая; не медлилъ на ночлегахъ, торопился, шелъ безъ отдыха; но первое воскресенье наступило, а Морицъ былъ еще за два дни пути отъ Зонненберга. Къ вечеру того дня пришелъ онъ только въ Нессельродъ, большую деревню; истощивъ силы свои понапрасну и видя всѣ старанія свои тщетными, онъ рѣшился провести вечеръ и ночь въ Нессельродѣ. Всѣ было тамъ приготовлено къ празднованію майскаго воскресенья: улица подметена очень опрятно, колодязи украшены зелеными вѣтвями, на высокихъ шестахъ развѣвались пестрыя ленты, которыми привязаны были къ нимъ пучки цвѣтовъ весеннихъ; передъ окнами красавицъ зеленѣли вновь посаженныя деревья, обвитыя цвѣтами, только подлѣ одного дома примѣтилъ онъ еловое дерево, къ которому были привязаны, бѣлые цвѣты чернымъ крепомъ; на улицѣ, невидно было ни одного человѣка. Къ гостинницѣ, находящейся на другомъ краю деревни, надлежало идти мимо церкви и кладьбища; Морицъ увидѣлъ стоящихъ въ церкви многихъ женщинъ и на кладьбищѣ нѣсколько мущинъ, которые рыли могилу. Тутъ догадался онъ, что умеръ какой нибудь человѣкъ, любимый всѣми въ деревнѣ. Случай сей, думалъ Морицъ, остановилъ, празднество, а ель съ бѣлыми цвѣтами крепомъ служила признакомъ печальнаго происшествія. Сердце его стѣснилось, и онъ внутренно благодарилъ судьбу, что въ этотъ день не дошелъ до Зонненберга. "Боже мой! думалъ Морицъ: что со мною сдѣлалось бы, еслибъ вошедши въ свою деревню увидѣлъ и я такое же приготовленіе къ похоронамъ, и еслибъ сіе дерево съ несчастными признаками стояло передъ домомъ Ернестины!" Ета мысль такъ встревожила его, что онъ не рѣшился войти въ гостинницу съ печальнымъ лицемъ своимъ и захотѣлъ прежде посидѣть на приятной равнинѣ подъ деревомъ не далеко отъ церкви. Онъ старался разсѣять грусть свою напоминаніями, что онъ еще не въ Зонненбергѣ, что въ Нессельродъ пришелъ только въ первой разъ и никого тамъ не знаетъ, и что всякой долженъ заниматься своимъ горемъ. Сердце его всѣ еще было сжато; но онъ состояніе души своей приписывалъ виду разительной противуположности между приготовленіями къ весеннему празднеству и къ обряду погребенія. И дѣйствительно всѣ окрестные предмѣты напоминали ему сію противуположность: равнина только что приготовленная для танцовъ, усыпана была пескомъ и углажена; дерновыя лавки, столы и подмостки для музыкантовъ; цвѣточные вѣнки повѣшенные на деревьяхъ, все показывало приближеніе сельскаго празднества; но вмѣсто звуковъ барабана и флейты раздавалось жалобное пѣніе голосовъ, сопровождаемыхъ церковной музыкой; вмѣсто рѣзкихъ дѣвушекъ и веселящихся легкими плясками въ кругу восхищенныхъ зрителей, выходили изъ церкви юныя дѣвицы, одѣтыя въ печальное платье и держащія въ рукахъ по вѣнку изъ розмарина, переплетеннаго ландышами. Онъ прохаживались передъ церковью и повидимому дожидались выноса. Сіяніе полной луны, отражаясь на ихъ лицахъ, давало имъ видъ блѣдности, приличный обстоятельствамъ. Онѣ тихо разговаривали между собою, и Морицъ изъ словъ ихъ узналъ, что погребаютъ дѣвушку молодую и прекрасную. -- Бѣдная Катерина! умереть будучи въ такихъ молодыхъ лѣтахъ и съ такою красотою! сказала одна изъ нихъ, садясь на дерновой лавкѣ подлѣ Морица. Боже мой! на что теперь можно понадѣяться! -- Да, но она тосковала и мучилась, сказала другая: она была несчастна, и сама, какъ увѣряютъ, нетерпѣливо ожидала смерти. -- Не лучше ли бы сдѣлала она, сказала третья, когда бъ вышла за Генриха, Марьина брата; которой любилъ ее такъ нѣжно? Теперь она веселилась бы вмѣстѣ съ нами и была бы счастливою. А бѣдной Генрихъ! Какъ онъ горюетъ! Долго мы не услышимъ приятныхъ его пѣсень. -- Умереть отъ любви! сказала четвертая: какъ ето ужасно! Для чегожъ, Маша, не полюбила она твоего брата? Онъ такой доброй, такой ласковой, такой охотникъ до пѣсень! -- Покойная Каьерина часто мнѣ говаривала, отвѣчала Маша, что истинно любить можно одинъ только разъ въ жизни. -- Но Катерина была слишкомъ нетерпѣлива. Вѣрно ли она знала, что любезной измѣнилъ ей? -- Ахъ, очень вѣрно! Давно уже она подозрѣвала по его письмамъ, давно уже Катерина несомнѣвалась въ своемъ несчастіи, однакожъ старалась утѣшить себя, думая: онъ возвратится, я увижу невѣрнаго и прощу ему измѣну. За три мѣсяца передъ симъ вся надежда ея разрушилась; Катерина узнала, что онъ женился, и что любитъ жену свою страстно. Жестокой человѣкъ! Съ тѣхъ поръ она занемогла; терпя муку сердечную, она все еще хотѣла жить на свѣтѣ, потому что любила своихъ родителей: но, чрезмѣрная горесть прекратила дни ея. Въ Маѣ мѣсяцѣ онъ со мною разстался, сказала мнѣ однажды Катерина: въ Маѣ положатъ меня въ могилу. Она угадала. --

Милая Машенька! разскажи намъ подробно всю ея исторію, сказала одна дѣвушка; тебѣ она очень извѣстна. -- Марья охотно согласилась; ее обступили всѣ дѣвушки, и Морицъ подошелъ ближе, чтобы слушать со вниманіемъ. -- Ея исторія коротка, сказала Марья: Съ самыхъ юныхъ лѣтъ она.... Въ сію минуту раздался погребальный звонъ колокола. Вы услышите отъ меня въ другое время исторію несчастной Катерины; пойдемъ теперь проводить ее до могилы.

Дѣвушки пошли по двѣ въ рядъ. Морицъ слѣдовалъ за ними, желая отдать послѣдній долгъ несчастной жертвъ измѣны. Шестеро молодыхъ крестьянъ несли на себѣ гробъ покойницы; между ними нетрудно было узнать сельскаго пѣвца Генриха, брата Марьина. Къ великому своему удивленію Морицъ примѣтилъ, что одинъ только Генрихъ плакалъ, одинъ только Генрихъ былъ растроганъ чрезвычайно. Старшіе крестьяне, и въ числѣ ихъ одинъ, которой шелъ подлъ гроба и по видимому былъ отецъ или близкой родственникъ умершій, не показывали на себѣ никакого знака глубокой скорби, хотя впрочемъ и примѣтна была на ихъ лицахъ жалость обыкновенная при подобныхъ случаяхъ. Гробъ опустили въ могилу. Священникъ произнесъ краткое слово о бренности человѣческой жизни; потомъ подступили дѣвушки, и каждая изъ нихъ бросила на гробъ по вѣнку розмаринному. Начали засыпать могилу. Звукъ отъ падающей на гробъ земли отражался въ печальномъ сердцѣ Морица. Передъ его глазами погребали несчастную жертву измѣны, во цвѣтѣ юности пораженную; никто не плакалъ о смерти ея, кромѣ одной нѣжной подруги и любовница, ею отверженнаго! Всѣ разошлись; только Генрихъ и Марья стояли надъ могилою, склонясь другъ на друга. Морицъ чувствовалъ въ себѣ желаніе оросить слезами своими могилу несчастной жертвы, онъ приблизился. Марья взглянула на него съ печальною улыбкою и сказала: Ты зналъ ее? Я видѣла, что ты шелъ за гробомъ, а теперь вижу слезы, изъ очей твоихъ текущія. Какое участіе принимаешь въ судьбѣ покойницы? Ты родственникъ ея, или другъ, или только знакомецъ, родившійся въ одной съ нею деревнѣ? -- Вопросы твои мнѣ вовсе непонятны, сказалъ удивленный Морицъ: я прохожій; случай привелъ меня сюда во время печальнаго обряда; мнѣ казалось, что умершая была твоя приятельница. -- Ты не неошибся, отвѣчала Марья: мы съ Катериною были очень дружны, но только съ недавняго времени. Два мѣсяца она жила у моего батюшки, которой лѣчилъ ее; бѣдная Катерина приѣхала изъ другой деревни; родители привезли ее сюда лѣчиться. Это была дѣвушка добрая, терпеливая и благодарная, она чувствовала, какъ мы старались помочь ей! Но все наши старанія остались тщетными; она страдала отъ болѣзни сердечной; неизлѣчимой. Бѣдная Катерина, сколько ты перенесла горя! Благодарю тебя, доброй человѣкъ, за участіе. Ахъ, еслибъ ты зналъ ее! -- Но растолкуйте мнѣ, спросилъ Морицъ: отъ чего родители ея казались мнѣ такъ спокойными? -- Ея родителей здѣсь нѣтъ, я уже сказала, что Катерина привезена сюда изъ другой деревни. Отецъ ея сдѣлался боленъ отъ печали, и не могъ пріѣхать сюда къ погребенію. Мой батюшка распоряжалъ при похоронахъ. -- Ее называли Катериною? Скажитежъ мнѣ ее прозванье; я буду вспоминать о сей несчастной жертвѣ любви. -- Братъ мой въ пѣснѣ назвалъ ее Катериною, и мы всѣ звали ее симъ же именемъ, которое нравилось ей болѣе, нежели свое подлинное. Не называй меня, Маша, тѣмъ именемъ, говаривала мнѣ покойница, которое слышала я изъ устъ своего убійцы; Бога ради не называй меня милою Ернестиною. -- Ернестиною? повторилъ Морицъ перемѣнившимся голосомъ и поблѣднѣвши. -- Да, подлинное имя ея было Ернестина Селертъ; ее привезли къ намъ илъ Зонненберга... -- При сихъ словахъ Морицъ упалъ безъ чувствъ на могилу, тихо повторяя имя Ернестины, Марья и Генрихъ бросились помогать несчастному; онъ на минуту открылъ угасающіе глаза свои и еще слабо произносилъ имя Ернестины. Ахъ Боже мой! ето Морицъ! вскричала Марья; ето долженъ быть самъ вѣроломный Морицъ! -- Такъ Морицъ, убійца Ернестины! съ усиліемъ произнесъ несчастный и снова лишился памяти. Генрихъ тотчасъ постарался перенести его въ домъ къ себѣ; употреблены были всѣ возможныя средства помощи -- но безполезно. Морицъ опамятовался на короткое время, для того только чтобъ услышать отъ Марьи, что какой-то молодой человѣкъ по имени Фридерикъ, приѣхавши въ Зонненбергъ, увѣрилъ всѣхъ, что Морицъ въ Ліонѣ женился на дочери своего хозяина; что Фридерику сказалъ о томъ самъ тесть Морицовъ, и что тотъ же Фридерикъ, по словамъ его, былъ очевиднымъ свидѣтелемъ взаимной любви между Морицомъ и его женою. Родитеди Морица болѣе не хотѣли слышать о немъ, а для чувствительной Ернестины сіе извѣстіе было роковымъ ударомъ. Отецъ ея, боясь чтобы она не лишилась употребленія разсудка, привезъ ее въ Нессельродъ къ отцу Марьи, которой славился удачнымъ врачеваніемъ душевныхъ болѣзней. Но болѣзнь Ернестины была смертельная; ни врачебныя средства, ни дружба Марьи, ни любовь Генриха не избавили ее отъ смерти. Moрицъ просилъ Марью, чтобы оправдала его передъ родителями его и передъ отцемъ Ернестины. Поутру онъ скончался, а ввечеру, при тихомъ сіяніи луны, тѣло его погребено подлѣ праха несчастной его невѣсты.

(Изъ Merc. de France.)

"Вѣстникъ Европы", No 2, 1812