Охотно принявъ предложеніе редакціи "Міра Божьяго" участвовать въ отдѣлѣ "Научный обзоръ", я долгое время колебался въ выборѣ способа осуществленія этой задачи по отношенію къ моей спеціальности -- зоологіи. Было бы, разумѣется, немыслимо дать въ предѣлахъ небольшой журнальной статьи сколько-нибудь полный обзоръ движенія этой науки хотя бы за одинъ годъ: не только безчисленные интересные факты, но и главнѣйшіе частные вопросы не уложились бы въ эту узкую рамку. Можно было бы выбрать нѣкоторые изъ фактовъ и вопросовъ, могущіе интересовать не только спеціалиста, но и всякаго любознательнаго читателя. Но, во-первыхъ, этотъ путь отчасти уже "использованъ" другими {См., напр., обзоры по зоологіи профессора В. М. Шимкевича въ журналѣ "Естествознаніе и Географія".}, во-вторыхъ онъ, во всякомъ случаѣ, можетъ вести только къ сообщенію группы свѣдѣній, болѣе или менѣе важныхъ и интересныхъ, общей же картины прогресса науки за извѣстный періодъ онъ не дастъ. Поэтому, отказавшись пока отъ такого подбора вопросовъ и фактовъ, по трудности его систематизированія, я пришелъ къ убѣжденію, что, въ особенности для перваго обзора по зоологіи, лучше всего будетъ разсмотрѣть нѣкоторыя наиболѣе общія направленія и главнѣйшія теченія мысли, характеризующія, но моему мнѣнію, современное состояніе нашей науки.
Прежде всего надо отмѣтить тотъ фактъ, что переживаемое нами время, по отношенію къ зоологіи, какъ и по отношенію къ другимъ отраслямъ знанія и общественной жизни, есть эпоха переходная. Еще недавно, въ восьмидесятыхъ годахъ, почти безраздѣльно царило въ нашей наукѣ филогенетическое направленіе. Изученіе животныхъ формъ въ ихъ сопоставленіи и преемственности казалось чуть не единственною задачею зоолога; отъ этого изученія наука наша ждала разъясненія всевозможныхъ вопросовъ, на этомъ изученіи строилось все біологическое міросозерцаніе. Какъ во времена Линнея надъ всѣмъ царила систематика, такъ въ семидесятыхъ и восьмидесятыхъ годахъ нашего истекающаго столѣтіи филогенія заслонила собою всѣ прочіе біологическіе интересы, отодвинула ихъ на задній планъ. Оно и немудрено: эволюціонное ученіе, получивъ въ теоріи естественнаго подбора могучую поддержку, быстро пріобрѣло въ наукѣ право гражданства, въ которомъ ему такъ долго отказывали со временъ Кювье; плотина была разрушена и новая струя шумно ворвалась въ научную жизнь, ниспровергая все, что встрѣчалось на ея пути. Родство органическихъ формъ, о которомъ прежде говорилось только фигурально, для обозначенія близкаго систематическаго положенія сравниваемыхъ между собою организмовъ, превратилось въ живое, фактическое родство; такія книги/ какъ "Общая морфологія" (Generelle Morphologie) Геккеля и его же сочиненія "Natürliche"Schöpfungsgeschichte и "Anthropogenie" стали въ глазахъ отчасти самихъ спеціалистовъ, а еще болѣе въ глазахъ учащагося юношества и массы интеллигентной публики,-- кодексами званія, чуть не основою новой философіи. Всего болѣе содѣйствовала успѣхамъ филогеніи сравнительная ембріологія, которая, казалось, въ простыхъ и ясныхъ картинахъ давала неожиданно-быстрое, блестящее разоблаченіе филогенетическаго развитія животныхъ. Благодаря капитальнымъ работамъ Александра Ковалевскаго, теорія зародышевыхъ пластовъ, получила приложеніе ко всему животному царству, а Геккель, основавъ гастрейную теорію и выразивъ ее въ чрезвычайно удачно подобранныхъ, терминахъ и формулахъ, такъ сказать, популяризировалъ теорію пластовъ и придалъ ей выдающееся, господствующее значеніе въ зоологіи.
И вотъ, прошло какихъ-нибудь два десятилѣтія -- и мы стоимъ на рубежѣ, крупной перемѣны. Уже во второй половинѣ восьмидесятыхъ годовъ громкостали раздаваться голоса, называвшіе "Generelle Morphologie", "Anthropogenic" и другія однородныя сочиненія Геккеля -- романами, отчасти даже плохими романами; въ то же время сдѣланы были рѣшительныя попытки потрясти прочно, казалось, утвердившійся догматъ всеобщей гомологіи зародышевыхъ пластовъ. Филогенетическія обобщенія и генеалогическія древовидныя схемы стали встрѣчаться все съ большимъ и большимъ скептицизмомъ, и не безъ основанія, такъ-какъ въ своемъ увлеченіи филогенезомъ нѣкоторые теоретики, потерявъ всякое чувство мѣры, стали возвращать насъ къ добрынъ старымъ временамъ натурфилософіи со всѣмъ ея, не знавшимъ удержу, произволомъ. Что касается догмата гомологіи зародышевыхъ пластовъ, то прежде всего, скомпрометирована была гомологія средняго пласта, мезодермы, а въ новѣйшихъ эмбріологическихъ, работахъ даже два первичные пласта -- эктодерма и энтодерма -- до такой степени развѣнчиваются въ качествѣ "основныхъ примитивныхъ органовъ", что защитникамъ этого установившагося въ учебникахъ догмата приходится усиленно выступать на защиту его.
Всѣ эти "знаменія времени" показываютъ, что исключительное господства филогенетической морфологіи отжило свое время и начинаетъ уступать, мало по-малу, новымъ вѣяніямъ. Филогенетическія работы дали зоологіи очень многое и, безъ сомнѣнія, ни эмбріологія, ни сравнительная анатомія далеко еще не исчерпали своихъ задачъ, если даже онѣ будутъ слѣдовать обычнымъ, чисто морфологическимъ методамъ изслѣдованія. Но все же интересъ къ филогенезу значительно ослабѣлъ; на мѣсто его выдвигаются другіе вопросы, болѣе физіологическаго свойства. Начатки этого новаго направленія стали, правда, проявляться еще въ семидесятыхъ годахъ, въ самомъ расцвѣтѣ морфолого-генетическаго періода: тотъ же самый Дорнъ, который, не опасаясь множества натяжекъ, производитъ позвоночныхъ животныхъ, какъ старые натурфилософы, отъ. кольчатыхъ червей,-- основалъ плодотворное ученіе о "перемѣнѣ функцій"; тотъ, же самый Земперъ, который своими работами о развитіи выдѣлительной системы акуловыхъ рыбъ положилъ основу теоріи, упорно защищаемой Дорномъ,-- написалъ превосходную книгу "о естественныхъ условіяхъ существованія животныхъ", въ которой указалъ на необходимость изученія "цѣлыхъ организмовъ" въ живомъ соотношеніи ихъ съ внѣшнею средою. Но никогда еще стремленіе къ приложенію чисто физіологическихъ методовъ изслѣдованія, къ изученію физико-химическихъ основъ жизни не проявлялось въ зоологіи съ такаю силою и настойчивостію, какъ въ настоящее время.
Экспериментъ, который до новѣйшаго времени считался главнымъ образомъ орудіемъ физіологовъ, начинаетъ все болѣе и болѣе эксплуатироваться анатомами и эмбріологами. Изучая животную клѣтку, современный изслѣдователь не только интересуется ея морфологическимъ изученіемъ, которое Альтманомъ и его школою доведено до мельчайшихъ подробностей, но старается свести ея жизненную дѣятельность и самое ея морфологическое устройство къ физико-химическимъ основамъ (Бючли), изслѣдуетъ вліяніе химическихъ агентовъ на ядро и протоплазму, пытаясь выдѣлить, путемъ эксперимента, физіологическую дѣятельность того и другой (Демооръ); наконецъ, особенное вниманіе посвящаетъ онъ процессу размноженія клѣтки, при которомъ выступаетъ дѣятельность, а стало быть, и значеніе центральныхъ тѣлецъ (центрозомъ) и хроматиннаго вещества ядра. Изучая анатомическое строеніе многоклѣточныхъ организмовъ, современный зоологъ все чаще и чаще пользуется впрыскиваніемъ въ полость тѣла живого животнаго различныхъ веществъ, имѣющихъ сродство къ тѣмъ или другимъ тканямъ и органамъ,-- методомъ, также въ значительной степени экспериментальнымъ; такъ, введеніе растворовъ кармина, разболтанной въ водѣ китайской туши и другихъ веществъ, примѣненное Ковалевскимъ и его учениками, а за ними и другими учеными, привело къ открытію и выясненію физіологическаго значенія многихъоргановъ, дотолѣ неизвѣстныхъ или же мало извѣстныхъ и непонятныхъ. Опыты съ ампутированіемъ разныхъ частей животныхъ, съ цѣлью наблюденія регенераціи ихъ, также повели къ множеству интересныхъ открытій и къ основанію ученія о гетероморфозѣ (Лёбъ); опыты надъ вліяніемъ разныхъ физическихъ и химическихъ агентовъ на цѣлые животные организмы и на отдѣльныя клѣтки выдвинули вопросы о хсмотропизмѣ, термотропизмѣ, геліотропизмѣ животныхъ и проч.
Но едва ли не наиболѣе интересуются зоологи въ настоящее время приложеніемъ экспериментальныхъ способовъ изслѣдованія къ эмбріональному развитію животныхъ. На этой почвѣ уже выросла цѣлая новая наука -- экспериментальная морфологія или, какъ ее обыкновенно называютъ въ Германіи, механика исторіи развитія (Entwickelungsmechanik). Этой новой отрасли біологіи посвященъ уже особый журналъ ("Archiv für Entwicklungsmechanik"), основанный нѣмецкимъ анатомомъ и эмбріологомъ Вильгельмомъ Ру, въ настоящее время профессоромъ въ Галле. Названіе "механика истеріи развитія", положимъ, не совсѣмъ удачно и нѣсколько претенціозно, такъ какъ приложеніе экспериментальнаго метода далеко еще не даетъ возможности свести всѣ процессы развитія или хотя бы только нѣкоторые изъ нихъ къ простымъ законамъ механики. Этимъ отчасти объясняются тѣ страстныя нападки на Ру и его журналъ, который высказаны О. Гертингомъ въ его брошюрѣ "Mechanik und Biologie" (lena 1897). 0. Гертвигъ утверждаетъ, что экспериментальный методъ практиковался въ морфологіи многими раньше Ру и его школы, что названіе "механика" неприложимо къ исторіи развитія, что экспериментъ ничуть не долженъ считаться какимъ-то высшимъ орудіемъ, въ сравненіи съ наблюденіемъ и, наконецъ, что никакой новой науки "механика исторіи развитія" собою не представляетъ. "Для меня,-- говоритъ Гертвигъ,-- природа является по меньшей мѣрѣ столь же надежнымъ учителемъ, какъ и экспериментирующій анатомъ. Природѣ, которая является передъ нами въ видѣ разнообразныхъ, взаимно пополняющихъ другъ друга объектовъ и измѣненій ихъ, причемъ всѣ эти явленія абсолютно однородны и строго закономѣрны,-- этой природѣ я даже отдаю предпочтеніе передъ человѣческими экспериментами, результаты которыхъ всегда обнаруживаютъ нѣкоторыя колебанія". Другими словами, Гертвигъ является защитникомъ стараго, излюбленнаго морфологами-филогенетиками, метода непосредственнаго наблюденія, безъ экспериментальнаго вмѣшательства. Для поддержки своихъ доводовъ онъ приводитъ характеристику наблюденія и опыта, сдѣланную знаменитымъ физіологомъ и анатомомъ сороковыхъ и пятидесятыхъ годовъ -- Іоганномъ Мюллеромъ. Вотъ эта замѣчательная характеристика: "Наблюденіе просто, спокойно, прилежно, честно, лишено предвзятаго мнѣнія; опытъ искусственъ, нетерпѣливъ, суетливъ, склоненъ разбрасываться, страстенъ, ненадеженъ. Нѣтъ ничего легче, какъ надѣлать множество такъ называемыхъ интересныхъ опытовъ. Стоитъ лишь насильственно испытывать природу тѣнь или другимъ способомъ: она всегда будетъ вынуждена, въ своихъ страданіяхъ, дать какой-нибудь отвѣтъ. Но нѣтъ ничего труднѣе, какъ правильно истолковать этотъ отвѣтъ; нѣтъ ничего труднѣе, какъ произвести надежный физіологическій опытъ". Приводя эти слова, Гертвигъ, впрочемъ, самъ признаетъ нѣкоторую односторонность такой аттестаціи наблюденія я опыта и соглашается, что существуетъ множество вопросовъ, къ разрѣшенію которыхъ можно подойти только съ помощью эксперимента. Нападки Гертвига вызвали горячую отповѣдь со стороны Ру,-- отповѣдь, которая весьма удачно опровергаетъ множество частныхъ упрековъ, брошенныхъ Гертвигомъ Ру и его послѣдователямъ, а также достаточно защищаетъ самостоятельное положеніе экспериментальной морфологіи, какъ "новой" науки. Дѣйствительно, нельзя оспаривать, что если экспериментальный методъ въ морфологіи примѣнялся, въ частностяхъ, уже давно и многими, то возведеніе его въ систему, основаніе новой морфологической дисциплины, которая ставитъ себѣ задачею не простое описаніе и сопоставленіе явленіи живой природы, а анализъ ихъ причинъ съ помощью системагическихъ опытовъ, составляетъ всецѣло заслугу Ру и его школы. При этомъ, однако, Гертвигъ остается вполнѣ правъ, находя терминъ "механика исторіи развитія" неудачнымъ и невѣрнымъ; возраженія Ру на этотъ упрекъ слабы и отчасти даже комичны. Такъ, онъ разсказываетъ исторію имени, которое онъ собирался дать основанной имъ наукѣ, причемъ думалъ, между прочимъ, дать ей названіе "физіологіи исторіи развитія", но отказался отъ этаго намѣренія по разнымъ соображеніямъ, въ числѣ которыхъ фигурируетъ опасеніе, что ученые, посвятившіе себя этой отрасли, будучи въ сущности анатомами, а не физіологами, не найдутъ себѣ каѳедръ въ нѣмецкихъ университетахъ! Отъ великаго до смѣшного -- одинъ шагъ!
Названіе "экспериментальная морфологія", которое Ру почему-то не избралъ, очевидно, подходило бы къ основанному имъ новому біологическому направленію" всего лучше. Оно, во-первыхъ, нисколько не претенціозно, во-вторыхъ, совершенно вѣрно выражаетъ всю суть дѣла, т.-е. и выдающееся значеніе эксперимента въ этой дисциплинѣ, и то обстоятельство, что работники ея, несмотря на физіологическіе методы изслѣдованія, по существу остаются морфологами. Этимъ объясняется и тотъ фактъ, что Ру, внесшій физіологическій оттѣнокъ въ современную морфологію, является въ вопросахъ наслѣдственности вѣрнымъ союзникомъ Вейсмана,-- чистѣйшаго морфолога, который рѣшительно всѣ явленія жизни клѣтки хочетъ свести на борьбу за существованіе мельчайшихъ частицъ, составляющихъ гипотетическую зародышевую плазму. Здѣсь повторяется та же исторія, которая случилась въ восьмидесятыхъ годахъ съ Негели, пожелавшимъ основать новую, "механико-физіологическую" теорію развитія. По его мнѣнію, вопросы о происхожденіи живыхъ существъ, вопросы наслѣдственности и филогеніи подлежавъ главнымъ образомъ вѣдѣнію физіологовъ, а морфологическія науки могутъ доставить для этого лишь сырой матеріалъ. И что же? Для объясненія явленій наслѣдственности, индивидуальнаго и племенного развитія физіологъ Негели не нашелъ ничего другого, какъ чисто морфологическую схему идіоплазмы, съ мельчайшими гипотетическими частицами (мицеллами) опредѣленной формы, расположенными опредѣленными рядами и т. д. Очевидно, при современномъ состояніи нашихъ знаній о живомъ веществѣ такіе, сложные вопросы, какъ, напр., наслѣдственность, съ чисто физіологической стороны еще слишкомъ мало доступны и поневолѣ приходится прибѣгать къ морфологическимъ схемамъ.
Повидимому, отчасти именно въ силу этого, такъ сказать, вынужденно-морфологическаго направленія теорій наслѣдственности, не могутъ пробить себѣ дороги такъ называемыя "ламаркистскія" тенденціи Эймера, Гааке и другихъ, естественный подборъ -- принципъ чисто морфологическій; теорія Дарвина и въ особенности теорія Вейсмана въ физіологическихъ данныхъ, строго говоря, не нуждаются: онѣ имѣютъ дѣло съ готовыми варіаціями, которыя эксплуатируются естественнымъ подборомъ, а какъ возникли варіаціи -- для нихъ, въ сущности, вопросъ второстепенный. Напротивъ, другія теоріи развитія (Жоффруа Сентъ-йлера, Ламарка, Негели, Эймера, Гааке) стремятся не только объяснять происхожденіе видовъ, но и самое возникновеніе варіацій. Теорія Дарвина, которой впервые удалось укрѣпить догматъ измѣняемости видовъ, своимъ блестящимъ успѣхомъ затмила и вытѣснила теоріи Жоффруа Сантъ-Илера и Ламарка; точно такъ же и въ наши дни теорія Вейсмана, развившая принципъ естественнаго подбора до крайнихъ предѣловъ, пользуется большимъ успѣхомъ, чѣмъ теоріи Эймера и Гааке. Но чѣмъ далѣе развивается теорія естественнаго подбора, тѣмъ болѣе чувствуются ея недостатки, какъ исключительной формы эволюціонной теоріи, тѣмъ болѣе наростаетъ потребность въ объясненіи возникновенія варіацій. Эймеръ, упорно отстаивающій свою теорію ортогенеза или органическаго роста, изложеніе которой завело бы насъ слишкомъ далеко, недавно выпустилъ большую книгу ("Orthogenesis der Schmetterlinge"), въ которой онъ собралъ множество интересныхъ фактовъ, ясно доказывающихъ, что однимъ естественнымъ подборомъ невозможно объяснять органическое развитіе: не только самое возникновеніе варіацій не зависитъ отъ естественнаго подбора, но и дальнѣйшее развитіе ихъ можетъ совершаться безъ его помощи; естественный подборъ есть факторъ контролирующій, но не создающій. Но если Эймеру удается сдѣлать въ высокой степени вѣроятнымъ, что, напр., рисунокъ на крыльяхъ бабочекъ извѣстной группы развивается закономѣрно, послѣдовательно проходя извѣстныя стадіи, то, допустивъ даже, что это развитіе происходитъ отъ комбинированія внѣшнихъ вліяній съ внутренними силами и жизненными процессами организма, мы все-таки рѣшительно не въ состояніи будемъ объяснить, почему именно порядокъ развитія рисунка такой, а не иной, и тѣмъ менѣе, почему данное внѣшнее вліяніе вызываетъ данное измѣненіе въ организмѣ. Чрезвычайно интересные опыты лепидоптерологовъ, напр., Штандфуеса, показываютъ, что, напр., измѣненія температуры вызываютъ вполнѣ опредѣленныя измѣненія окраски бабочекъ; такъ, большая перламутровка Argynnis Aglaja, развиваясь при повышенной температурѣ, становится сверху ярко-бурокрасною, а зеленый цвѣтъ снизу дѣлается значительно темнѣе, при пониженной же температурѣ вся окраска дѣлается темнѣе, особенно на переднихъ крыльяхъ разростается темный рисунокъ. Но почему это именно такъ, а не наоборотъ или вообще не иначе,-- объ этомъ мы не имѣемъ даже отдаленнаго представленія, да нельзя и думать о полномъ объясненіи такихъ сложныхъ и запутанныхъ вопросовъ, какъ происхожденіе окраски на крыльяхъ бабочекъ, когда химія и физіологія животныхъ красокъ вообще находится въ зачаткѣ. Можно съ увѣренностью сказать, что цока сравнительная физіологія не разовьется въ той же мѣрѣ, какъ разви. лисъ сравнительная анатомія и эмбріологія, ученіе Жоффруа Сентъ-Илера и Ламарка не пріобрѣтетъ господствующаго положенія въ біологіи. Теорія естественнаго подбора тѣнь и сильна, что она обходитъ щекотливый вопросъ о первомъ возникновеніи варіацій и работаетъ съ готовымъ матеріаломъ, а для "ламаркистовъ", ставящихъ вопросъ о развитіи шире и глубже, большую часть матеріала слѣдуетъ еще подготовить. Притомъ, надо еще принять во вниманіе, что если и удастся объяснить происхожденіе варіацій, то придется имѣть дѣло съ вопросомъ: какія варіаціи наслѣдственны и какія нѣтъ, и почему именно, т. е. опять понадобится хорошо разработанная и физіологически обоснованная теорія наслѣдственности. Все это дѣло будущаго и, можетъ быть, не близкаго; а пока "ламаркизмъ" находится въ зачаточномъ состояніи и имѣетъ, главнымъ образомъ, значеніе, какъ заслуживащій полнаго вниманія протестъ противъ, крайностей ученія о естественномъ подборѣ.
Пониженіе интереса къ филогенезу имѣло своимъ послѣдствіемъ не только развитіе новыхъ направленій въ морфологіи, не только повело къ воскрешенію ламаркизма, но и способствовало возрожденію тѣхъ отраслей зоологіи, которыя въ расцвѣтѣ филогенетическаго періода были заброшены. Такъ, стали вновь болѣе усердно заниматься изученіемъ жизни животныхъ. Эта отрасль старательно культивировалась въ прошломъ столѣтіи, которое оставило намъ превосходныя изслѣдованія Рбзеля, Реомюра, Де-Геера и другихъ. Съ тѣхъ поръ, какъ Кювье положилъ прочное основаніе сравнительной анатоніи я морфологіи вообще, весь интересъ изслѣдователей сосредоточился на темахъ морфологическаго характера, а изученіе образа жизни животныхъ предоставлено было охотникамъ и любителямъ. Результатомъ этого былъ несомнѣнный застой въ развитіи знаніи о жизни животныхъ. Еще относительно позвоночныхъ, въ особенности птицъ и млекопитающихъ, продолжалъ накопляться богатый матеріалъ, доставляемый путешественниками и охотниками; что же касается безпозвоночныхъ, изученіе жизни которыхъ привлекаетъ гораздо меньшее число любителей и требуетъ нерѣдко значительной научной подготовки, то невѣжества современныхъ натуралистовъ въ этомъ отношеніи поразительно велико. Оказывается, напр., что мы знаемъ мельчайшія подробности анатоміи и эмбріологію рѣчного рака -- и очень мало можемъ сказать о его зимовкѣ, о его половой жизни и проч.; мы имѣемъ подробныя изслѣдованія строенія тѣла постельнаго клопа -- и далеко недостаточно знакомы съ періодами его размноженія; мы прекрасно ознакомлены съ строеніемъ и эмбріональнымъ развитіемъ комнатной мухи -- и лишь сравнительно недавно познакомились достаточно съ ея личинкою, и т. д., и т. д. Сознаніе этого, пробѣла, наконецъ, настолько усилилось, что явился новый журналъ, который, на ряду съ морфологическими задачами, сталъ равномѣрно преслѣдовать и задачи зообіографіи или экологіи ("Zoologische Jahrbücher, Abtheilung für Biologie"). Этотъ журналъ, издающійся уже нѣсколько лѣтъ и богатый интересными работами, представляетъ собою, такимъ образомъ, тоже одно изъ знаменій времени. Когда интересъ къ изученію живи животныхъ снова оживился, это тотчасъ же отразилось и на нѣкоторыхъ отрасляхъ зоологіи, тѣсно связанныхъ съ этимъ изученіемъ. Возникли новыя задачи въ зоогеографіи, которая до недавняго времени стремилась главнымъ образомъ установить, въ связи съ геологическими данными и предположеніями, границы и взаимную связь отдѣльныхъ фаунъ. Новѣйшему времени принадлежитъ, напр., возникновеніе ученія о планктонѣ, т. е. о совокупности тѣхъ, организмовъ, которые всю или почти всю свою жизнь плаваютъ, составляя живое содержаніе различныхъ водъ. Таковы различныя микроскопическія простѣйшія животныя, медузы, мелкіе рачки, личинки разныхъ животныхъ и проч. Планктонъ играетъ, безъ сомнѣнія, огромную роль въ экономіи природы, такъ какъ составляющіе его организмы служатъ пищею для множества болѣе крупныхъ животныхъ; когда планктонные организмы гибнутъ отъ тѣхъ или другихъ причинъ, напр., отъ рѣзкихъ измѣненій температуры, то нерастворимыя части ихъ осѣдаютъ на дно, а растворимыя распространяются въ водѣ. Такимъ образомъ планктонъ имѣетъ очевидное вліяніе какъ на составъ водъ, такъ и на химическій характеръ дна водоемовъ. Такимъ образомъ изученіе планктона оказывается весьма важнымъ и интереснымъ во многихъ отношеніяхъ, какъ съ чисто теоретической, такъ и съ практической точки зрѣнія, и новѣйшая біологія уже выработала цѣлую методику для качественнаго и количественнаго изслѣдованія планктона. Первоначально біологи интересовались преимущественно морскимъ планктономъ, но въ послѣдніе годы чрезвычайно выдвинулся вопросъ о систематическомъ изслѣдованіи прѣсныхъ водъ. Въ періодъ филогенетической горячки море привлекло къ себѣ большую часть свѣжихъ научныхъ силъ, надѣявшихся найти въ немъ разгадку многихъ и многихъ тайнъ, такъ какъ, но общепринятому взгляду, унаслѣдованному нами отъ натурфилософовъ, а натурфилософами -- отъ древней греческой философіи,-- въ океанѣ находится начало всякой жизни. Прѣсныя воды, какъ населенныя организмами болѣе вторичнаго характера, переселившимся отчасти съ суши, отчасти изъ морей, привлекали къ себѣ сравнительно мало вниманія. Но когда неотложныя филогенетическія задачи частью были рѣшены, частью оказались нова недоступными удовлетворительному рѣшенію, наступила нѣкоторая реакція; и тутъ-то біологи снова обратили болѣе пристальное вниманіе на прѣсныя воды. Еще въ семидесятыхъ годахъ швейцарскій зоологъ Форель основалъ новую науку -- лимнологію; интересъ къ ней мало-по-малу все возросталъ и въ послѣднія десять лѣтъ открылось нѣсколько прѣсноводныхъ біологическихъ станцій въ Богеміи, Германіи, Франціи, Америкѣ и, наконецъ, у насъ въ Россіи. Станціи эти поставили себѣ задачею какъ изслѣдованіе планктона, такъ и вообще всестороннее изученіе жизни прѣсныхъ водъ. Весьма возможно, что работы этихъ станцій современенъ будутъ имѣть не меньшее, а въ практическомъ отношеніи, вѣроятно, даже большее значеніе, чѣмъ работа морскихъ біологическихъ станцій. До какой степени лимнологія сдѣлалась уже интересною и важною отраслью естествознанія, доказываетъ появленіе популярныхъ лимнологическихъ руководствъ, какъ "Thierund Pflanzenwelt des Süsswassers" д-ра Захаріаса и превосходной, выходящей въ настоящее время выпусками, книги проф. Лампезина "Das Leben der Binnengewässer".
Еще одна отрасль зоологіи стала замѣтно развиваться въ послѣднія два десятилѣтія, параллельно упадку морфологогенетическихъ интересовъ, -- это сравнительная психологія. Въ шестидесятыхъ годахъ главною задачею зоопсихологовъ было сведеніе къ общему источнику умственныхъ способностей человѣка и животныхъ, чтобы показать, что между первыми и вторыми разница не качественная, а количественная. Въ силу неразработанности относящагося сюда матеріала сужденія объ умственныхъ способностяхъ животныхъ грѣшили, однако, нерѣдко грубымъ антропоморфизмомъ. Въ новѣйшее время вопросы сравнительной психологіи съ философской стороны разрабатывались преимущественно Ромэнсомъ и Вундтомъ, а другая группа послѣдователей -- Фабръ, форель, Леббокъ, Вейсманнъ и у насъ въ Россіи В. Вагнеръ -- доставили множество интересныхъ экспериментальныхъ данныхъ. Наиболѣе полные трактаты по сравнительной психологіи принадлежатъ Романсу. Въ своемъ сочиненіи "Animal Intelligence" (умъ животныхъ) онъ собралъ сырой матеріалъ разныхъ свѣдѣній о психикѣ животныхъ, расположивъ его по типамъ и классамъ животнаго царства; въ этой книгѣ авторъ еще во многихъ мѣстахъ обнаруживаетъ чрезмѣрный антропоморфизмъ и недостатокъ критики. Зато въ другой своей книгѣ "Mental Evolution in animais" Роменсъ, повидимому, уже окончательно выяснилъ себѣ тѣ идеи, которыя лишь слегка набросаны въ краткомъ введеніи, предпосланномъ первому изъ названныхъ сочиненій. Здѣсь онъ излагаетъ свои мысли опредѣленно и систематично, а къ фактамъ относится съ большею критикой; такимъ образомъ книга эта, какъ и "Основы психологіи" Вундта, является весьма цѣннымъ кодексомъ новѣйшей зоопсихологіи. Вообще же сравнительная психологія, несмотря на сдѣланные ею успѣхи, все еще находится почти въ зачатачномъ состояніи, и остается лишь пожелать, чтобы въ ней возможно шире и всесторовнѣе прилагался экспериментальный методъ, который одинъ можетъ дать для нея твердыя основы.
Изъ предложеннаго обзора читатель, надѣюсь, видитъ, что наука наша, дѣйствительно, какъ говорится, "совершаетъ эволюцію". Измѣнились методы, измѣнились интересы и цѣли, выросли даже цѣлыя новыя отрасли нашей науки" все болѣе и болѣе привлекающія къ себѣ молодыя силы,-- работниковъ будущаго. Дѣлая этотъ обзоръ, я намѣренно не коснулся еще одного теченія мысли, которое въ послѣдніе годы много заставило говорить о себѣ,-- именно, витализма. Я не коснулся его потому, что, на мой взглядъ, витализмъ есть нѣчто совершеннно безплодное и, строго говоря, не составляетъ Опредѣленной научной доктрины или направленія. Можетъ быть, онъ находить себѣ извѣстное оправданіе въ нѣкоторыхъ разочарованіяхъ, испытанныхъ наукою; можетъ быть, онъ даже заслуживаетъ вниманія, какъ исканіе новыхъ путей (напр., въ теоретическихъ работахъ зоолога-виталиста Ганса Дриша), но въ этомъ случаѣ онъ имѣетъ не болѣе значенія, какъ декадентство въ современномъ искусствѣ: породить онъ ничего не въ состояніи.