Мисснер Вильгельм - Петер Гаст

ВИЛЬГЕЛЬМЪ МИССНЕРЪ.

(Изъ книги "Незадачники").

Петеръ Гастъ.

Петеръ Гастъ вышелъ изъ поѣзда, не доѣхавъ одной станціи до города. Съ сумкой за спиной, съ черешневой палкой въ рукѣ, какъ бывало въ гимназическіе годы, онъ шелъ по хорошо знакомой лѣсистой дорогѣ. Зачѣмъ становиться рабомъ современныхъ путей сообщенія или пользоваться ими до безчувствія?

Сердце Петера сжалось; это понятно, когда послѣ трехъ университетскихъ семестровъ впервые возвращаешься къ домашнимъ пенатамъ. Но надо замѣтить, что въ данномъ случаѣ наивная смѣсь страха передъ разспросами и радости отъ предстоящаго баловства вызывалась другой, болѣе благородной причиной, чѣмъ ожиданіе домашнихъ пироговъ и ватрушекъ.

Только годъ съ четвертью прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ въ послѣдній разъ проходилъ по этимъ мѣстамъ, и все уже стало чужимъ для него. Онъ взглянулъ на вновь отгороженную часть лѣса, и ему стало грустно. Какъ глупо! Слѣва молодыя сосны тоже выросли. Ботъ сорока перелетѣла дорогу, сѣла поодаль на дерево и смѣется надъ нимъ. А вотъ черный дроздъ, вотъ дятелъ. Какъ всѣ спѣшатъ и все-таки, красуясь, перелетаютъ дорогу.

Петеръ каждый разъ содрогался. Вѣдь было такъ тихо кругомъ. Съ тѣхъ поръ, какъ разставшись со спутниками, онъ свернулъ со станціи влѣво, онъ никого не встрѣтилъ. "Какъ измѣнили меня три мѣсяца въ Берлинѣ", думалъ Петеръ и устыдился того, что для него окружающая природа стала чужой.

Ничего, современемъ онъ освоится снова. Вѣрно, тамъ, глубже въ лѣсу, все осталось, какъ было. Тамъ онъ найдетъ своихъ старыхъ знакомыхъ. Дубъ, перекинувшійся черезъ дорогу, вторично пустившій корни и ставшій похожимъ на горбатаго карлика среди сосенъ-великановъ. Этотъ карликъ отстаивалъ свое право на существованіе даже передъ людьми. Въ дѣтствѣ они часто сиживали тутъ, подъ корнями, воображая, что живутъ подъ землей, какъ жуки и кроты, барсуки и лисицы.

Анна всегда изображала волка или собаку и выгоняла другихъ изъ засады, а они спѣшили удрать, чтобы охотникъ не застрѣлилъ или волкъ не заѣлъ ихъ.

Анна имѣла право на главную роль, потому что была гораздо умнѣе другихъ; разъ она нарисовала волка съ разинутой пастью и такими злыми глазами, что всѣ испугались. Да, Анна была настоящимъ бѣсенкомъ.

Петеръ зналъ это лучше другихъ. И это сознаніе усугубляло радость возвращенія домой. Тамъ, за гущей лѣсной счастье навѣрное уже стоитъ, поджидаетъ его.

Въ двадцать одинъ годъ быть любимымъ такъ страстно,-- такое блаженство не всѣмъ суждено!

Время близилось къ полудню, а надъ землей все еще стелился непроницаемый бѣлый туманъ. Даже ближняго лѣса не было видно. Молодыя сосны на сѣрой сухой землѣ были похожи на ледяные цвѣты. Морозъ и снѣжный воздухъ обѣщали прекрасную рождественскую погоду. Петеръ поднялъ и вытянулъ голову, чтобы уловить запахъ сосноваго бора. И онъ шелъ дальше съ поднятой головой, легкой и плавной походкой, потому что казался себѣ большимъ и счастливымъ.

И вдругъ передъ нимъ потемнѣло. Большой черной дырой казалась лѣсная дорога. Вѣтви дубовъ образовывали ворота. Молодыя сосны у опушки были до земли покрыты кудрявымъ инеемъ; казалось, будто онѣ надѣли пудреные парики и встали рядомъ, малъ-мала меньше; видны были одни парики, и нельзя было догадаться, что скрыто подъ ними.

"Какъ весело", думалъ Петеръ; его радость росла съ каждымъ новымъ явленіемъ, съ каждымъ смѣшнымъ сравненіемъ, а ихъ было много,-- вѣдь ему столько пришлось пережить. Онъ вспомнилъ Гейдельбергъ и живой баденскій народецъ, забавно-серьезныхъ господъ профессоровъ, науку, даже смѣшеніе древней и современной культуръ и развитіе языка и народовъ за много столѣтій; потомъ вспомнилъ Берлинъ, его филистерскую суету и жажду наживы, на-ряду съ настоящимъ искусствомъ.

Петеръ Гастъ не долго останавливался на воспоминаніи о пріобрѣтенныхъ знаніяхъ; ему хотѣлось лишь вспомнить любимыхъ учителей. Если бы онъ разсказалъ имъ о своемъ счастьѣ, можетъ быть, они стали бы немного уважать и его?!

Но онъ скоро снова сталъ кроткимъ и мягкимъ, потому что этотъ приливъ гордости былъ только реакціей застѣнчивой скромности, почти неловкости, свойственной ему въ отношеніи къ окружающему.

Онъ глубже вошелъ въ лѣсъ. Свѣтъ едва проникалъ сквозь густой бѣлый покровъ тумана, спускающійся на могучія живыя колонны. Лѣсъ похожъ былъ на царскій шатеръ. Листья придорожной куманики были еще зелены и, какъ призраки, свѣтились на темной землѣ. Нѣсколько старыхъ бѣло-пестрыхъ березъ склонялись, какъ молящіеся жрецы, къ благоговѣйнымъ маленькимъ деревьямъ.

Становилось все темнѣе, дорога уже, лѣсъ гуще. Иногда пролетала птица,-- и снова молчаніе закрывало врата жизни. Было тихо, ни вѣтерка.

Приходила ли Анна сюда послѣ своего возвращенія? Можетъ быть, даже сегодня она со своимъ альбомомъ сидѣла подъ тѣмъ деревомъ. Вдругъ прежній страхъ охватилъ юношу. Она въ занятіяхъ ушла, конечно, дальше него. Отецъ послалъ ее въ академію въ Антверпенъ и въ Мюнхенъ, и если Анна бралась за что-либо, то всегда достигала своей цѣли. Теперь онъ жалѣлъ, что, разставаясь, они рѣшили не переписываться. Они хотѣли свободно работать и самостоятельно знакомиться съ жизнью. Только опредѣливъ себя и достигнувъ чего-нибудь, они хотѣли вступить въ бракъ. "Тогда у насъ будетъ больше права на счастье, чѣмъ у другихъ",-- говорила она.

Въ то время онъ былъ вполнѣ съ нею согласенъ. Вѣдь она была однихъ лѣтъ съ нимъ. Ея отецъ, тоже художникъ, далъ ей заглянуть въ тайны жизни глубже, чѣмъ Петеру его школьная премудрость. Но теперь онъ, навѣрное, равенъ ей,-- вѣдь онъ хорошо использовалъ время.

Его дневникъ былъ при немъ. И она должна была сегодня принести свой въ условленное мѣсто у заставы. Таковъ былъ уговоръ. Онъ съ грустью вспомнилъ тотъ день, когда на дорогѣ между городомъ и лѣсомъ они посадили вишневое деревцо,-- въ знакъ своей дружбы.

Онъ дошелъ до ближайшей къ городу буковой рощи. Петеръ благодарилъ родину-мать за свое богатство; онъ вѣрилъ, что его чувства сливаются съ чувствами Анны.

Дорога была покрыта багрянымъ листомъ. Ярко-красные листья еще держались на нижнихъ вѣтвяхъ. Все искрилось отъ инея. Для кого было приготовлено шелковистое ложе? Кого, притаивъ дыханіе, ожидала природа? Царя или тирана? Онъ мысленно скользнулъ взглядомъ по своей фигурѣ и нашелъ, что дождевой коричневый плащъ былъ ему очень къ лицу и вмѣстѣ съ коричневой шляпой придавалъ ему возмужалый видъ.

Въ самой глубинѣ души онъ таилъ надежду, что Анна встрѣтитъ его уже здѣсь.

Часто они сиживали здѣсь лѣтомъ, читая "Тристана и Изольду" и долго разсуждая о томъ, имѣютъ ли люди свободу выбора въ любви, или они подчинены закону предопредѣленія. Лучи поэзіи освятили любовь ихъ, и они спокойно разстались. Разстояніе не страшно для мысли.

Передъ нимъ прыгали два молодыхъ воробья. Они не спѣшили улетѣть,-- имъ не страшенъ былъ человѣкъ съ палкой. Петеръ остановился, забавляясь нѣкоторое время ихъ пискомъ и знаками, которыми они обмѣнивались. Потомъ они вмѣстѣ,-- будто по уговору,-- вспорхнули на ближайшее дерево. Они безъ умолку щебетали; вѣроятно, они были необыкновенно согласны. Петеръ думалъ о томъ, что любовь основана на совмѣстномъ перенесеніи опасностей, что въ любви слѣдуетъ заботиться о томъ, чтобы опасностей было какъ можно больше. И его душа росла, очищая явленія, переживанія и людскія отношенія въ горнилѣ тайной любви и извлекая лучшее, что было въ нихъ.

Поля были покрыты жесткимъ инеемъ. Придорожная травка была усыпана льдисто-алмазными блестками; вѣтви плодовыхъ деревьевъ склонялись къ землѣ. Петеръ сталъ вспоминать прозвища, которыми надѣляла ихъ Анна: "Степка-Растрепка, Максъ и Морицъ, Елена-Прекрасная". Онъ расхохотался, какъ тогда, когда она находила эти сравненія. Звукъ собственнаго голоса испугалъ его, но онъ все-таки продолжалъ хохотать. До города было не болѣе получаса ходьбы; въ ясные дни уже отсюда былъ виденъ городокъ у подножья холма. Но сквозь бѣлую дымку тумана лишь серебристая рѣчка искрилась между землею и небомъ. Казалось, будто озеро вышло изъ береговъ и затопило городъ и горы.

Сердце его забилось сильнѣе. Первое возвращеніе на родину -- всегда роковое для всей жизни. Онъ, конечно, будетъ стараться, чтобы все устроилось какъ можно лучше. И съ отцомъ онъ постарается сблизиться снова. Одно время онъ отъ него удалялся: когда мать покинула ихъ, онъ обвинилъ въ этомъ отца. Онъ слышалъ, что отецъ запрещалъ ей уѣзжать; но она все-таки собралась, и онъ не задерживалъ ея больше. Когда случайно обнаружился ея голосъ,-- артистическая кровь заговорила въ ней и стала манить ее вдаль.

Впослѣдствіи до нихъ доходили вѣсти о большихъ артистическихъ успѣхахъ, которыми она пользовалась, но она сама никогда больше не возвращалась въ маленькую виллу на окраинѣ города. Одинъ разъ отецъ ѣздилъ въ Парижъ, чтобы слышать ее и, быть можетъ, сдѣлать послѣднюю попытку для возстановленія семьи. На обратномъ пути онъ навѣстилъ Петера въ Гейдельбергѣ и сказалъ ему, что мать на два года уѣзжаетъ въ Америку. Вскорѣ заѣхала и она, чтобы проститься съ сыномъ. Петеръ тогда удивился, съ какимъ уваженіемъ отецъ и мать говорили другъ о другѣ. Видно у нея, у выдающейся пѣвицы, были иныя обязанности,-- выше семейныхъ. Петеръ этого не понималъ, да его мнѣнія и не спрашивали. А съ фактами приходилось мириться. Онъ чувствовалъ только, что родины у него не было больше. Отецъ не разспрашивалъ его, и онъ во время каникулъ не возвращался домой, а отправлялся къ роднымъ или совершалъ пѣшкомъ большія прогулки.

Это должно было измѣниться теперь. Скоро ему придется повѣрить отцу кое-что. Одно довѣріе вызываетъ другое. Петеръ Гастъ прожилъ свою юность не такъ, какъ всѣ его друзья. Онъ еле помнилъ, что у него были мать и отецъ. Что можетъ быть печальнѣе этого въ юные годы? Но онъ такъ уважалъ отца, что твердо вѣрилъ въ возможность возстановленія дружбы. Въ тайнѣ Петеръ лелѣялъ еще одну мечту. Она еле рѣшалась возникнуть, боясь своихъ внѣшнихъ враговъ: онъ мечталъ, что на почвѣ его счастья родители снова сойдутся.

Сквозь бѣлый туманъ стали краснѣть кирпичи, и понемногу обрисовался весь городокъ; окруженный покрытыми инеемъ деревьями и кустами, онъ будто вырасталъ изъ земли. Радость Петера достигла высшаго напряженія. Прошлое и будущее смѣшались въ одномъ хороводѣ, туманъ закружился,-- это кровь въ немъ кипѣла и застилала глаза.

Въ полѣ работали люди; стая воронъ отдыхала на рыхлой землѣ. Однѣ клевали что-то, другія сидѣли на кочкахъ и казались необыкновенно большими. Петеръ поднялъ палку въ порывѣ дикой удали; но вспорхнули только самыя ближнія птицы; это была усталая попытка уйти отъ судьбы,-- и вмѣстѣ съ тѣмъ насмѣшливый вызовъ: "не попадешь все равно!" Смущенно улыбаясь глазами, Петеръ отправился дальше. Онъ чего-то искалъ тамъ, вдали, у длиннаго моста, перекинутаго черезъ торфяное болото.

Среди старыхъ плодовыхъ деревьевъ росло молодое деревцо, но Петеръ на немъ не видѣлъ вѣтвей. Оно похоже было на палку, воткнутую на межѣ. На верхушкѣ сидѣла ворона,-- это указывало на то, что у палки были вѣтви, что она была плодовымъ деревцомъ.

Онъ чувствовалъ, какъ въ его душѣ что-то медленно застывало. Морозъ пробѣжалъ по всему его тѣлу, казалось, будто ледяная кора сковала все его существо.

Анна не пришла.

Онъ испыталъ горе, слишкомъ тяжкое въ столь юные годы. Когда любовь касается нетронутой души, она преисполняетъ ее молитвеннымъ настроеніемъ, въ которомъ нѣтъ мѣста недовѣрію ни къ себѣ, ни къ другому. Душа сливается воедино съ любовью, какъ жаворонокъ въ небѣ сливается съ пѣснью своей, и весь міръ становится лишь отраженіемъ собственныхъ чувствъ.

И первое разочарованіе, какъ раньше первую любовь, Петеръ глубоко затаилъ въ своемъ сердцѣ. Но это было не легко.

"Петеръ, ты не сердись на меня; случилось то, что часто случается у насъ, въ артистическомъ мірѣ. Сначала мы съ Фрицемъ просто работали вмѣстѣ въ академіи. А потомъ съ каждымъ днемъ мы сходились все ближе. У насъ тотъ же способъ работать, мы страдаемъ отъ одинаковыхъ настроеній, по тѣмъ же причинамъ отчаиваемся въ нашемъ призваніи, съ тѣмъ же трепетомъ ждемъ минутъ вдохновенія. Сходно даже наше отношеніе къ давно оконченнымъ работамъ,-- тѣ же у насъ радости и тѣ же разочарованія. Мы боролись противъ нашего чувства,-- но, наконецъ, пришлось повѣрить, что мы созданы другъ для друга. Когда онъ на праздникахъ пріѣдетъ сюда, ты долженъ познакомиться съ нимъ. Онъ такой славный малый, и вы, конечно, сошлись бы, не будь меня между вами".

И Петеръ безропотно сдался.

Туча налетѣла такъ быстро, что онъ сначала даже повѣрить не могъ въ свое горе. Онъ даже успокоился, когда почувствовалъ, что все такъ же любитъ ее, все такъ же восхищается ея своеобразной, немного наклоненной походкой; и, несмотря на ея роковыя слова, въ немъ все прояснялось при одномъ взглядѣ на нее.

Отецъ его былъ очень занятъ, постоянно въ разъѣздахъ; такъ что послѣ теплой, но малозначительной встрѣчи, во время которой Петеръ, конечно, былъ очень разсѣянъ, они видѣлись почти только по вечерамъ. Весь день Петеръ сидѣлъ въ богатой отцовской библіотекѣ и читалъ Вертера -- безъ слезъ.

Всегда полезно смотрѣть на свое страданіе сквозь призму страданій великихъ людей и, оторвавъ страданіе отъ жизни, вознести его въ область свободнаго мышленія. Даже самое близкое намъ переживаніе въ другомъ имѣетъ свои тончайшіе оттѣнки. Это даетъ нашей фантазіи возможность полета, даетъ намъ неизмѣримое богатство и озаряетъ даже самую тусклую жизнь.

Въ рождественскій сочельникъ туманъ порѣдѣлъ; пошелъ снѣгъ. Открывъ утромъ ставни, Петеръ увидѣлъ, что улица покрыта бѣлой густой пеленой,-- только двѣ колеи чернѣли на ней. Снизу изъ города доносилось звяканіе лопатъ, но нечего было и думать о томъ, чтобы очистить въ одинъ день мостовую. Только бы проложить узенькую тропинку для пѣшеходовъ.

Проскрипѣлъ тяжело нагруженный возъ. Крикъ возчика рѣзко раздавался въ воздухѣ, заглушая все остальное. И опять стало тихо. Морозило; даже яркое смѣющееся солнце не согрѣвало земли. Свѣтъ былъ ослѣпительно ярокъ, и стѣны казались грязнѣе отъ сверкающихъ крышъ и искрящейся земли. Разговоръ на улицахъ звучалъ оглушительно громко, казалось, что разстояніе исчезло. Можно было себѣ представить, что ангелы съ разныхъ концовъ вселенной безъ напряженія бесѣдуютъ другъ съ другомъ. Вѣдь эѳиръ въ безпредѣльномъ пространствѣ въ милліонъ разъ рѣже зимняго воздуха на улицахъ нѣмецкаго городка, и нервы ангеловъ болѣе чутки, чѣмъ нервы больного Петера Гастъ.

Когда вечеромъ экономка поставила на столъ жаренаго карпа, докторъ Гастъ отпустилъ ее къ роднымъ. "Здѣсь вамъ будетъ слишкомъ скучно; мы все оставимъ на столѣ; вы уберете потомъ".

"Благодарю васъ покорно за подарки; завтра я пришлю и дѣтей благодарить". Съ этими словами экономка неуклюже протиснулась въ дверь, какъ всегда, немного волоча за собою лѣвую ногу.

Въ сосѣдней комнатѣ горѣла ёлка. Петеръ видѣлъ ее, отецъ же сидѣлъ къ ней спиной. Какъ часто въ дѣтствѣ Петеръ сиживалъ на диванѣ въ ожиданіи рождественскихъ подарковъ; и сердце его бѣшено колотилось въ груди при мысли о всѣхъ тяжкихъ грѣхахъ, которые особенно ярко вспоминались въ такіе дни. Кромѣ того онъ продолжалъ наполовину вѣрить въ Кнехтъ-Рупрехта {Кнехтъ-Рупрехтъ (англійскій Ст. Никласъ,-- Николай) -- сказочный старичокъ, приходящій къ нѣмецкимъ дѣтямъ на Рождествѣ,-- награждающій или карающій.}, даже когда тотъ пересталъ его навѣщать.

Впослѣдствіи эта дѣтская фантазія одухотворилась, и Кнехтъ-Рупрехтъ сталъ для него воплощеніемъ карающей справедливости, считающей наши грѣхи точнѣе любой кассовой книжки. Съ той минуты, когда онъ, возвращаясь домой, не встрѣтилъ Анны на условленномъ мѣстѣ, его взоры постоянно останавливались на голубовато-бѣлыхъ кустахъ у городского рва. Эти покрытые инеемъ кусты напоминали ему отца,-- они были такъ же бѣлы и курчавы, какъ волосы и борода доктора Раста, когда онъ въ прежніе годы изображалъ Кнехтъ-Рупрехта. Впрочемъ онъ тогда былъ скорѣе похожъ на Зевса, чѣмъ на стараго щедраго друга дѣтей. А теперь Кнехтъ-Рупрехтъ впервые казался ему капризнымъ и несправедливымъ къ одному изъ своихъ сыновей.

Докторъ Гастъ никогда не баловалъ, не муштровалъ своего сына. Онъ лишь старался развивать его фантазію; сонливость и лѣнь возмущали его больше любыхъ шалостей въ сосѣдскомъ саду или у городского колодца. Онъ и "страшные разсказы" считалъ способными оживить вялый характеръ и не пренебрегалъ ничѣмъ, что могло бы воспламенить мальчика и вызвать въ немъ творческую силу. И онъ вполнѣ успокоился за него, замѣтивъ, что фантазія Петера развивалась и преобразовывала своимъ чудеснымъ свѣтомъ весь окружающій его міръ, что блестящая пуговица или красный цвѣтъ мака вызывали въ немъ диковосторженный крикъ и нескончаемое однотонное пѣніе.-- "Ничего, онъ пробьется и справится съ жизнью", неизмѣнно отвѣчалъ докторъ на всѣ жалобы учителей на невниманіе ученика четвертаго класса, Петера Гастъ.

Петеръ всегда имѣлъ право быть откровеннѣе съ отцомъ, чѣмъ съ кѣмъ-либо. И если бы онъ самъ не охранялъ такъ ревниво своихъ тайнъ, то любовь между отцомъ и сыномъ давно превратилась бы въ большую свободную дружбу.

-- Мама не писала?-- спросилъ наконецъ Петеръ послѣ долгаго молчанія, во время котораго они осторожно ѣли приготовленную по-польски рыбу.

-- Нѣтъ, почта изъ Америки запоздала. Я думаю, на-дняхъ придетъ письмо. Твоя мать имѣетъ огромный успѣхъ. Даже въ нѣмецкихъ газетахъ пишутъ о ней.

-- Я знаю, какъ это дѣлается, отецъ. Это не что иное, какъ реклама, которой импрессаріо подготовляетъ ея артистическое турне въ Германіи.

-- Что же, ты не вѣришь мнѣ, Петеръ? Я говорю тебѣ, что мать твоя знаменитость.

-- Вѣрю, отецъ; но только мнѣ грустно, что они маму рекламируютъ, какъ зубной элексиръ или ваксу. Мнѣ кажется, что она, какъ артистка, стояла бы выше, если бы ей рѣже пришлось выступать.

-- Что съ тобой? Можетъ быть, тебѣ измѣнили? А то твое настроеніе и твои слова непонятны, мой сынъ!

А Петеръ дѣйствительно жестоко страдалъ въ эту минуту отъ ревности, потому что въ этотъ вечеръ Фрицъ пріѣхалъ изъ Мюнхена.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

-- Пожалуй, и я виноватъ въ этомъ, Петеръ; видно намъ обоимъ суждено плакать на могилѣ нашей любви. Обыкновенно женская доля хоронить обломки какой-нибудь страсти, когда мужчина давно охваченъ обновляющей силой любви. Наше же счастье чертовски лѣниво.

-- Нѣтъ, отецъ, это неправда.

-- Выслушай меня, Петеръ. Я хочу сказать, что, когда Сказка Любви къ намъ приходитъ, мы начинаемъ дрожать, не находимъ словъ, широко открываемъ глаза, смотримъ на нее, и раньше, чѣмъ мы сумѣемъ сказать что-нибудь, она опять улетаетъ, спѣша возвратиться въ лѣсъ къ своимъ пестрымъ цвѣтамъ.

-- Отецъ, а если мы призваны повѣдать когда-нибудь всѣмъ Сказкамъ о томъ, какъ онѣ прекрасны?! Можетъ быть, потому нашъ языкъ и скованъ, чтобы онъ не разболталъ своей тайны одной!

Гнѣвная складка показалась на его юномъ челѣ, когда онъ процѣдилъ сквозь бѣлые зубы "разболталъ".

-- Видишь ли, я опять не согласенъ съ тобой. Но я не сержусь; напротивъ, я очень доволенъ твоими словами. Мы безконечно долго поемъ о нашемъ блаженствѣ и о томъ, какъ прекрасенъ весь міръ, а любимая женщина все ждетъ нашего перваго слова. Такъ пусть же это слово будетъ настоящимъ; пусть оно говоритъ не только о нашемъ восхищеніи,-- пусть оно станетъ и откровеніемъ! Мы съ тобою медленно реагируемъ. Я много дѣлалъ для развитія твоей фантазіи, но она отъ этого не стала быстрѣе.

-- За то, можетъ быть, глубже, отецъ.

-- Да, сынъ мой; по крайней мѣрѣ этого надо достигнуть. Что касается Анны, то ей слѣдуетъ облегчить ея шагъ. Вѣдь ты самъ знаешь, какъ ей все еще страшно за тебя и за твое горе.

Петеръ былъ радъ, что теперь могъ говорить откровенно съ отцомъ. Они поперемѣнно говорили о своей любви и о томъ, почему ихъ судьба должна была сложиться именно такъ. Обѣ женщины были правы. Имъ же обоимъ не было мѣста въ легкой ликующей жизни; въ нихъ было слишкомъ много тяжелыхъ осадковъ, при малѣйшемъ колебаніи мутящихъ прозрачную воду. Пусть такой человѣкъ живетъ тихо, внутренней жизнью, мимоходомъ давая заглянуть и другимъ въ свою душу. Заглянувъ, тѣ съ благодарностью отойдутъ и пойдутъ къ другому, болѣе сильному.

Но душа свято сохранитъ отразившійся образъ и покажетъ его удивленному міру.

Уже ёлка давно догорѣла, а докторъ Гастъ все еще говорилъ о тайнахъ души, которой надо касаться осторожно и нѣжно, чтобы не погубить ея красоты. Мы всѣ жаждемъ остаться вѣрными тѣмъ, кого мы однажды любили. И всегда будетъ чудомъ или прекрасной мечтой,-- осуществившейся въ жизни мечтой,-- если это удастся, несмотря на то, что въ любимомъ человѣкѣ со временемъ многое становится далекимъ и чуждымъ. Всегда печально, когда любовь умираетъ,-- одинаково печально для всѣхъ. Одни убиваютъ ее смѣхомъ, другіе -- слезами, но печаль звучитъ какъ въ слезахъ, такъ и въ смѣхѣ.

Петеръ плакалъ, положивъ свою голову на руки отца. Въ этотъ вечеръ отецъ впервые открылъ ему свою дѣтски-мягкую душу, и отъ этого растаяла ледяная кора, сковавшая сердце Петера, когда Анна отошла отъ него. Онъ вернулся домой, полный впечатлѣній и мыслей, которыхъ некому было повѣдать, и неожиданно обрѣлъ друга въ своемъ отцѣ.

Дружба отца и сына скоро стала въ городѣ притчей во языцѣхъ.

Нѣкоторое время Петеръ еще оставался въ университетѣ, но онъ скоро нашелъ, что высшее знаніе -- въ собственномъ сердцѣ. Онъ сталъ поэтомъ, потому что только поэтъ свободенъ и властенъ смотрѣть на жизнь собственными глазами, не справляясь со статистикой и юриспруденціей. Что онъ сталъ поэтомъ любви, это ясно. Но ему постоянно казалось, что сталъ онъ поэтомъ только въ тотъ рождественскій вечеръ, когда онъ впервые вернулся домой. Онъ переѣхалъ къ отцу, въ домикъ посреди сада, на окраинѣ города. Домикъ этотъ когда-то собирались перестроить въ больницу, но теперь онъ ждалъ перестройки, какъ ждалъ возвращенія матери. А пока Петеръ помогалъ отцу лѣчить души больныхъ; и въ ожиданіи иного, оба создали себѣ дѣльную, разумную жизнь.

Перев. С. Лоріе.

"Русская Мысль", кн. VII, 1908