Мисснер Вильгельм - Трое

ВИЛЬГЕЛЬМЪ МИССНЕРЪ.

(Изъ книги "Незадачники").

Трое.

-- Вотъ уже три недѣли, какъ прекратилось у насъ судоходство,-- промолвилъ лѣсничій, обращаясь къ женѣ; а изъ села и подавно никто не заглядываетъ къ намъ... Рождество у насъ будетъ въ какой день?

-- Въ воскресенье,-- послѣдовалъ односложный отвѣтъ.

Ребенокъ у печки тоже молчалъ; онъ тихо игралъ,-- перевозилъ деревянныя чурки изъ кухни. Каждый разъ послѣ третьей поѣздки онъ распрягалъ лошадку и ставилъ ее головой къ стѣнѣ,-- какъ дядя въ отцовской конюшнѣ гнѣдую кобылу.

-- Когда Генрихъ уѣзжаетъ въ городъ,-- заговорилъ лѣсничій послѣ часового молчанія,-- то мальчикъ еще тише обыкновеннаго. Достань-ка мнѣ библію со шкафа.

Гейнцъ двумя ручонками притащилъ библію и нѣкоторое время внимательно смотрѣлъ на отца, будто силясь понять его мысли, потомъ опять вернулся къ своей сѣрой лошадкѣ.

Жена убирала бѣлье. Казалось, она такъ поглощена своимъ дѣломъ, что ни о чемъ другомъ и думать не можетъ; вотъ полотенце, кальсоны, рубашки, чулки; одно надо положить въ корзину для починки, другое -- въ общую кучу для распредѣленія по разнымъ шкафамъ.

Неустанныя хлопоты въ маленькомъ хозяйствѣ стали ей привычны и необходимы. Ей казалось, что сидящему на диванѣ калѣкѣ она только этимъ и можетъ доказать свою преданность и вѣрность. Она до сихъ поръ не могла понять, какъ онъ не прогналъ ее три года тому назадъ, въ тотъ роковой зимній вечеръ. Все ея существо было проникнуто чувствомъ благоговѣйнаго страха передъ чѣмъ-то непостижимо великимъ. Напрасно Арне старался изъять изъ ея души этотъ страхъ; своими стараніями снова привлечь ее къ себѣ онъ достигалъ только униженнаго послушанія, покорности и слезъ. И ему пришлось покориться судьбѣ,-- жить одинокимъ калѣкой.

Иногда на Дору находило непреодолимое желаніе броситься ему на шею отъ избытка искренней нѣжности. Страшило ли ее его тихое величіе, или удерживалъ стыдъ? Но ея руки каждый разъ будто оловомъ наливались, и тогда она такъ страдала, что было тяжело смотрѣть на нее. Только когда Генрихъ входилъ въ комнату, она снова чувствовала себя свободной.

Арне заставлялъ своего помощника разсказывать обо всемъ, что происходило,-- о рубкѣ лѣса, о лѣсныхъ рабочихъ, о дичи и о молодыхъ посадкахъ, и слушалъ, какъ ребенокъ слушаетъ сказки.

По вечерамъ они ждали крика совы, стараясь угадать, на какомъ лугу она провела этотъ день. Это занимало ихъ нѣкоторое время. Арне указывалъ мѣсто и казалось, будто они сами вышли на лугъ,-- такъ хорошо онъ помнилъ и описывалъ каждое дерево, каждый кустъ.

Но когда Генрихъ уѣзжалъ въ городъ по дѣламъ, то рѣшительно не о чемъ было говорить; казалось, что они могли быть счастливы только втроемъ. Поэтому и Арне ждалъ его возвращенія съ большимъ нетерпѣніемъ.

Этотъ домъ могъ считаться счастливымъ, потому что въ немъ досугъ и работа были распредѣлены равномѣрно. Бездѣйственное созерцаніе Арне вносило въ работу другихъ такія мысли, отъ которыхъ душа смягчалась и трудъ становился легче. А если бы Дорѣ и Генриху нечего было разсказывать о происходящемъ въ погребѣ и амбарѣ, въ конюшнѣ, на поляхъ и въ лѣсу, то и Арне не сидѣлъ бы такъ терпѣливо въ креслѣ. Вѣдь до паралича ногъ онъ былъ самымъ дѣятельнымъ лѣсничимъ во всемъ округѣ. Послѣ болѣзни онъ взялъ на себя отчетную часть, передавъ всѣ остальныя дѣла лѣсному сторожу, котораго поселили вмѣстѣ съ нимъ, чтобы сохранить за больнымъ полное жалованіе. Такимъ образомъ, будничная работа была распредѣлена между ними, и они не скучали и не жаждали развлеченій.

По воскресеньямъ запрягали соломенный шарабанъ; Дора и Генрихъ на рукахъ выносили больного и усаживали его въ экипажъ; гнѣдой оборачивалъ голову, чтобы посмотрѣть на хозяина, потомъ медленно и осторожно трогалъ, стараясь не вывозить колесъ изъ колеи. Около Арне было только одно мѣсто. Если Генрихъ былъ занятъ, то Арне бралъ Дору съ собою. На прогулкѣ имъ легче было другъ съ другомъ. Она не могла, рыдая, падать къ его ногамъ и должна была выслушивать его рѣчи.

У Арне выработалась своя философія брака. Въ противоположность нѣкоторымъ апостоламъ духа, онъ считалъ бракъ священнымъ даже тогда, когда онъ глубоко коренился въ плоти. Онъ презиралъ и считалъ лицемѣрной ложную стыдливость и смѣшную влюбленность.

-- Я объясню тебѣ, Дора, почему я не сѣтую на тебя за ребенка и вашу любовь. Господь сотворилъ насъ, дабы и мы творили людей во образъ и подобіе Его. И какъ человѣкъ созданъ во образъ и славу Господню, такъ и жена -- образъ и слава мужа. Св. Троица воплощается въ каждомъ земномъ рожденіи. Уничтожая это воплощеніе, мы оскорбляемъ Господа Бога. Я потерялъ право творить съ тѣхъ поръ, какъ Господь меня покаралъ. И ты думаешь, что я имѣю право за это роптать на Него? Ты опускаешь вѣки? Я хочу, чтобы ты прямо смотрѣла мнѣ въ глаза, потому что Матерь Божія вселилась въ тебя.

-- Арне, я не понимаю тебя и не вѣрю, что ты дѣйствительно думаешь такъ.

-- Мнѣ больно, когда ты такъ говоришь. Когда ты радостна, я вѣрю въ слово Господне, открывшееся мнѣ въ тяжкій часъ испытанія. А когда ты грустишь и не слѣдуешь Правдѣ, то на меня снова находятъ сомнѣнія, я теряю смыслъ жизни и дохожу до отчаянія.

Дорѣ было не подъ силу слѣдить за ходомъ его религіозныхъ идей; она сидѣла, губами повторяла каждое слово, но смыслъ ихъ былъ для нея непонятенъ.

-- Онъ слишкомъ много думалъ,-- рѣшала она наконецъ и въ отчаяніи кончала вопросомъ:-- Развѣ ты меня совсѣмъ больше не любишь?

-- Господа Бога я вѣроятно люблю еще больше,-- неизмѣнно отвѣчалъ онъ.-- Пока я еще не зналъ, что у васъ будетъ ребенокъ, я могъ бы настоять, чтобы вы оба ушли. Но и это не такъ-то легко. Кто же васъ приметъ? Родители твои прямо вогнали бы тебя въ нищету. Гдѣ же справедливость?-- спросилъ я себя. Неужели ты такъ плохо знаешь жену? Такъ я и оставилъ. А съ тѣхъ поръ, какъ родился ребенокъ,-- Богъ скрѣпилъ вашъ союзъ! Женщина очищается рожденіемъ ребенка. Что бы ни было, но кому Господь послалъ свое благословеніе, того мы не смѣемъ проклясть.

Такія слова вспоминала Дора, убирая бѣлье. И она съ нетерпѣніемъ ждала возвращенія Генриха. Тогда все опять станетъ просто и ясно, тогда мысли перестанутъ терзать ея душу,-- эти упорныя мысли, которыхъ ничѣмъ не прогонишь.

Въ комнатѣ было свѣтлѣе обыкновеннаго, потому что мертвенпоблѣдный отблескъ снѣга проникалъ во всѣ углы и озарялъ даже старый письменный столъ на толстыхъ гнутыхъ ножкахъ со множествомъ ящиковъ; этотъ столъ обыкновенно оставался въ тѣни, особенно лѣтомъ, когда старый кленъ у подножія холма затемнялъ его своими густыми вѣтвями.

Пышная фигура Доры еще вырастала подъ низкими потолками. Ея темные волосы были просто причесаны, съ проборомъ по срединѣ. Но ея весело вздернутый носикъ не соотвѣтствовалъ монашеской одеждѣ. Широкій ротъ съ большими смѣющимися зубами вѣщалъ о столь непосредственной чувственности, что фламандскій художникъ не прошелъ бы мимо этого дома, не зайдя нарисовать портретъ хозяйки и тѣмъ заработать себѣ на ужинъ. Это противорѣчитъ ея умственному состоянію, скажетъ читатель. Но я отвѣчу ему, что въ душахъ людскихъ много тайнъ, и много явныхъ противорѣчій сочетаются въ нихъ. И развѣ можетъ искренно сокрушаться тотъ, чья кровь никогда не горѣла, кто никого не сумѣлъ соблазнить?

Ея стихійной натурѣ не были чужды и жгучія видѣнія, и мучительно знойныя грёзы. Всѣ рѣшенія она, не колеблясь, приводила въ исполненіе, и эта рѣшимость отражалась на ея открытомъ лицѣ; казалось, что носъ, ротъ и глаза наперерывъ старались постигнуть всѣ явленія окружающаго ихъ пестраго міра.

Собака въ сѣняхъ завизжала; казалось, что смѣхъ пронесся по дому: "Генрихъ идетъ!"

-- Бѣги, Гейнцъ, бѣги, дядя идетъ,-- одновременно воскликнули Арне и Дора, радостно глядя другъ другу въ глаза.-- Будь же привѣтлива съ нимъ,-- попросилъ Арне, немного спустя.

Генрихъ вошелъ, держа мальчика за руку.

-- Холодно на дворѣ и все еще снѣгъ,-- сказалъ онъ.

Съ его рыжей бороды капало, и сосульки на мѣховомъ воротникѣ начали таять.

Для Генриха не существовалъ міръ отвлеченный. Онъ на все смотрѣлъ ясными зоркими глазами, всегда готовый отразить нападеніе. Плохо пришлось бы тому, кто вздумалъ бы сдѣлать ему какой-либо упрекъ. Онъ не вскочилъ бы въ негодованіи, не сталъ бы возстановлять физической силой поруганную честь, что всегда бываетъ невыгодной сдѣлкой. Онъ и защищаться не сталъ бы. Облокотившись на столъ, онъ громко разсмѣялся бы противнику въ лицо и, самое большее, удостоилъ бы его словами: "А вы-то почему знаете, что мнѣ слѣдуетъ дѣлать?!"

Вотъ такимъ онъ тогда и къ Арне пришелъ. Арне былъ пораженъ и еще разъ все передумалъ. Но на другой день Генрихъ вернулся къ нему, какъ укрощенный левъ, покоренный спокойнымъ величіемъ своего господина.

-- Если иначе нельзя, то я сейчасъ же уйду,-- проворчалъ онъ сквозь зубы,-- но я не ручаюсь, что Дора безъ меня останется съ вами. Иначе не можетъ и быть, народъ молодой.

Свѣжій цвѣтъ его лица, капли рабочаго пота на лбу были краснорѣчивѣе словъ. И съ тѣхъ поръ оба свято и честно дѣлили между собою любовь женщины, поставленной случаемъ или судьбой между ними, между мудрымъ и сильнымъ.

Со временемъ многое измѣнилось. Молодежь стала старше. Часто Арне молился о томъ, чтобы Господь прибралъ его, освободилъ обоихъ другихъ; онъ видѣлъ, какъ Генрихъ боролся, чтобы не разыгрывать хозяина въ домѣ, каковымъ онъ былъ въ дѣйствительности. И уваженіе къ этому большому, сильному человѣку съ дѣтски-мягкой душой росло и понемногу непоколебимо окрѣпло въ душѣ Арне Гарборга. Но видно было, что страданіе Доры за послѣднее время росло, и Арне зналъ, что ее мучила неровность Генриха въ обращеніи съ нею.

Арне давно собирался поговорить съ нимъ. Въ тотъ вечеръ, когда лѣсникъ возвратился изъ города, представился случай, и Арне прямо направился къ цѣли. Въ одиночествѣ, постоянно создающемъ новые законы, они давно отучились говорить иносказательно: символическую, образную рѣчь они оставляли для торжественныхъ минутъ. Вѣдь символами и притчами Богъ еще съ библейскихъ временъ говоритъ черезъ пророковъ со своими дѣтьми.

-- Мы не хотѣли тебѣ ничего говорить, но все равно, теперь рѣшено. Священникъ достигъ-таки своего. Да и совѣтъ твой намъ нуженъ.

Генрихъ остановился; онъ боялся высказаться, но не могъ удержать давно подготовленной рѣчи: колесо завертѣлось. Его охватило чувство, будто изъ него жилы тянули.

-- Они будутъ судить насъ, они потащатъ на судъ и тебя, и жену, и меня. Вчера меня священникъ спросилъ, почему мы не крестимъ ребенка; я отвѣтилъ уклончиво; тогда онъ спросилъ, когда у тебя былъ ударъ и когда родился ребенокъ. Я могъ бы солгать. Но я взглянулъ на него, на его круглое лицо, на бѣлый платокъ, которымъ онъ обтиралъ жирные пальцы, на этотъ ротъ, пережевывающій послѣдній кусокъ отъ обѣда и потомъ съ наслажденіемъ опускающій его въ ожирѣвшее брюхо, и сказалъ ему точно всѣ сроки. "Такъ чей же ребенокъ?" спросилъ онъ, и я, смѣясь, сказалъ ему чей. Онъ разозлился и пригрозилъ мнѣ судомъ. Я оборвалъ его и сказалъ, что это до него не касается, что это единственно наше дѣло. Если же онъ хочетъ причислить себя къ числу сыщиковъ и доносчиковъ, то это опять-таки дѣло его. Мнѣ же нечего оправдываться передъ нимъ. А принимать вмѣсто Господа Бога раскаяніе и покаяніе, для этого-де нужны не тѣ качества, которыми онъ обладаетъ. Съ этими словами я ушелъ отъ него. На слѣдующій день, когда я предлагалъ на рынкѣ крупный голландскій картофель, зеленщица заявила, что мы въ лѣсу создаемъ, очевидно, собственные законы! Такъ я и не продалъ картофеля. Въ полъ-дня священникъ испортилъ мнѣ дѣло. А сегодня, когда я проѣзжалъ мимо часовни св. Михаила, пономарь крикнулъ мнѣ вслѣдъ, что донесеніе уже лежитъ въ судѣ. Что за нашей спиной творится неладное, это я предчувствовалъ уже давно, еще тогда, когда сельскій каретникъ не сумѣлъ подковать господскаго вороного, и баринъ позвалъ меня подсобить.

Генрихъ такъ горячо говорилъ, что Дора изъ кухни пришла къ нимъ. Она взяла мальчика и сѣла на диванъ, рядомъ съ Арне, судорожно схвативъ его руку. Она смотрѣла то на него, то на Генриха, съ твердой вѣрой, что они сумѣютъ найти исходъ; и оттого на ея лицѣ не было замѣтно волненія. Она не могла представить себѣ существованіе закона, допускающаго такую несправедливость. Это смѣлъ судить о томъ, что они втроемъ выстрадали и перебороли, о томъ, что для нея самой было еще неясно.

Съ тѣхъ поръ, какъ она начала самостоятельно думать, она пришла еще и къ другимъ заключеніямъ, чѣмъ Арне. Она знала, что любитъ его, потому что невыносимо страдала, когда онъ былъ холоденъ съ нею и говорилъ будто по какому-то злому наитію. Свято было не только ея материнство; свята была и любовь Арне, и тихая покорность властолюбиваго человѣка, какимъ былъ Генрихъ; свято было все, что годами совершалось между ними, ихъ взаимныя отношенія, въ которыя было вложено столько души и заботъ. И эта великая любовь покорила и себялюбіе, и ложную гордость.

-- Я была неправа, Генрихъ; я не довѣряла тебѣ, боялась твоего властолюбія, но я вижу, что мы трое теперь крѣпче скованы, чѣмъ когда-либо. Міръ тамъ, вдали, сковалъ наши цѣпи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ихъ судили и обвинили въ сводничествѣ и прелюбодѣяніи. Оправдательная рѣчь Арне возбудила всеобщій интересъ.

Она состояла изъ толкованія цѣлаго ряда библейскихъ текстовъ. Знаменитые психологи спорили о томъ, лицемѣръ ли Арне, одержимый ли религіознымъ безуміемъ, или жертва демонической женщиры. Собравъ разныя мнѣнія, судъ постановилъ передать Арне въ богадѣльню, въ отдѣленіе для душевно-больныхъ. Генриху и Дорѣ пришлось отсидѣть наказаніе, а ребенка удалили, не желая оставлять его подъ вреднымъ вліяніемъ; его передали въ сиротскій пріютъ. Нашлись радикальные фельетонисты, утверждавшіе, что Арне сошелъ съ ума во время предварительнаго слѣдствія и отъ гнета въ психіатрической больницѣ. Но имъ не вѣрили, потому что въ этихъ газетахъ привыкли считать правдой только половину антиправительственныхъ рѣчей, а остальное принимали за пикантную болтовню.

Но насъ, заглянувшихъ глубже въ эти три души, особенно огорчитъ вліяніе тюрьмы на Дору. Она жестоко осуждала себя за прежнюю жизнь. Всѣ ея прежнія сомнѣнія снова всплыли и заполонили ее теперь, когда философія Арне, не облекаясь больше въ слова, потеряла всю свою силу. Священникъ сумѣлъ ей все объяснить; онъ сказалъ, что въ лѣсной глуши въ ней вновь заговорила древне-языческая кровь; животная природа, преступная сила инстинкта восторжествовали; самоотреченіе, достигнутое христіанствомъ, трудомъ многихъ столѣтій, было забыто; его замѣнила жажда земныхъ наслажденій. Онъ совѣтовалъ ей свято хранить и растить въ себѣ несокрушимодоброе сѣмя и больше общаться съ христіански-добродѣтельными. людьми. Потомъ онъ помогъ ей вступить въ колоніяхъ въ общину сестеръ милосердія и обѣщалъ впослѣдствіи вернуть ей ребенка. Я не узналъ, смирилась ли она съ новой жизнью, полной жертвъ и труда, продолжала ли проклинать Генриха. Она перемѣнила имя и для него навѣки исчезла.

Надъ Арне сжалилась смерть и скоро избавила его отъ страданій. Все проклятіе общества пало въ концѣ-концовъ на Генриха. Со свойственной ему первобытной силой прорвалась его природная дикость; онъ пополнилъ собою ряды преступниковъ, никогда не признающихъ за собою вины, потому что личное право на ихъ сторонѣ; они даже мнятъ себя мстителями за поруганную обществомъ высшую справедливость.

Не судъ расторгнулъ духовную общность, поднявшую свое знамя высоко надъ современной культурой, почти воплотившую въ себѣ сверхземную любовь. Земной представитель культуры, общество съ его этической мѣркой, ополчилось противъ экзотическаго растенія, дерзнувшаго появиться въ вашей холодной средѣ. Нѣжная грёза о болѣе свободномъ будущемъ не могла не погибнуть,-- слишкомъ она была одинока и слишкомъ неустойчива.

Перев. С. Лоріе.

"Русская Мысль", кн. VII, 1908