Милюков Александр Петрович - Знакомство с О. И. Сенковским

ЛИТЕРАТУРНЫЯ ВСТРѢЧИ И ЗНАКОМСТВА
А. МИЛЮКОВА

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ А. С. СУВОРИНА
1890

Знакомство съ О. И. Сенковскимъ.

Въ тридцатыхъ годахъ въ Московской гимназіи, гдѣ а тогда воспитывался, между учениками старшихъ классовъ была сильно развита любовь въ русской литературѣ. Мы покупали въ складчину замѣчательныя новыя книги, подписывались на журналы, поочередно читали ихъ, а передъ каникулами всѣ пріобрѣтенныя въ продолженіи года изданія разыгрывали обыкновенно въ лотерею. При этомъ особенно счастливымъ почиталъ себя тотъ, кому доставалась книжка "Библіотеки для Чтенія", съ какою-нибудь повѣстью или критической статьею Барона Брамбеуса. Несмотря на обиліе талантовъ въ тогдашней литературѣ, ни одинъ писатель, послѣ Пушкина и Марлинскаго, не пользовался въ средѣ нашей гимназической молодежи такою популярностью, какъ авторъ "Фантастическихъ путешествій". Разсказы его, теперь всѣми забытые, читались тогда съ..увлеченіемъ, забавныя выходки его затверживались на-память, потѣшныя рецензіи считались верхомъ остроумія, и въ нашихъ письменныхъ журналахъ, которые издавались подъ разными замысловатыми названіями въ старшихъ и даже среднихъ классахъ, являлись статейки, навѣянныя чтеніемъ Барона Брамбеуса или прямо писанныя въ подражаніе ему.

Увлеченіе это, конечно, доказывало нашу незрѣлость, но оно было вполнѣ извинительно, если вспомнить, что въ то время Баронъ Брамбеусъ былъ великимъ талантомъ въ глазахъ не однихъ дѣтей. Его "Путешествіе на Медвѣжій Островъ", повѣсть -- "Вся женская жизнь въ нѣсколькихъ часахъ", фантастическіе разсказы -- "Большой выходъ у Сатаны" и "Похожденія одной ревизской души", возбуждали горячіе толки во всей читающей русской публикѣ. Но не меньше, чѣмъ этими беллетристическими сочиненіями, мы восхищались мелкими рецензіями, которыя обыкновенно печатались въ Литературной Лѣтописи "Библіотеки для Чтенія" и очевидно принадлежали остроумному перу того же автора "Фантастическихъ Путешествій". При полученіи новой книжки журнала прежде всего разрѣзывалась эта лѣтопись и нерѣдко читалась вслухъ въ самомъ классѣ въ часы, свободные отъ занятій, или даже въ перемѣну между уроками. Мы хорошо знали, что не найдемъ въ этихъ рецензіяхъ правдиваго отзыва о сочиненіяхъ, но зато навѣрное встрѣтимъ какія нибудь злыя и остроумныя выходки по поводу новыхъ, особенно плохихъ книжонокъ. А на такіе выходки Баронъ Брамбеусъ былъ большой мастеръ. Выходитъ, напримѣръ, собраніе стихотвореній съ портретомъ автора, и вся рецензія на книгу ограничивается одной фразой: "кто прочтетъ эти стихи, тому не захочется взглянуть на портретъ поэта, а кто прежде посмотритъ на портретъ, тотъ совсѣмъ не будетъ и читать стиховъ". Въ другой разъ рецензентъ" перечислялъ заглавія нѣсколькихъ новыхъ книжекъ и вмѣсто разбора ихъ писалъ: "Петрушка, снеси все на кухню, это для васъ напечатано". Хотя въ такихъ выходкахъ и не было ничего общаго съ критикой, но онѣ нравились намъ своей оригинальностью.

Понятно, что при нашемъ увлеченіи Барономъ Брамбеусомъ прежде всего занималъ насъ вопросъ: кто же такой этотъ талантливый писатель, таинственно прикрывающійся такимъ страннымъ псевдонимомъ?

Пока извѣстны были только "Фантастическія Путешествія", у насъ ходили въ гимназіи довольно смутные слухи о его личности; но съ появленіемъ "Библіотеки для Чтенія" въ Москвѣ всѣмъ было уже извѣстно, что подъ именемъ сказочнаго барона пишетъ профессоръ арабскаго языка и литературы въ Петербургскомъ университетѣ, Сенковскій. Мы узнали, что онъ воспитывался въ Вильнѣ, долго путешествовалъ по Европѣ, прожилъ нѣсколько лѣтъ на Востокѣ, по происхожденію былъ полякъ, писалъ сначала по-польски и даже издавалъ на этомъ языкѣ какой-то юмористическій журналъ. Когда вышло Смирдинское изданіе "Сто русскихъ литераторовъ", многіе изъ гимназистовъ добыли портретъ Сенковскаго, и одинъ изъ нашихъ доморощенныхъ художниковъ недурно самъ копировалъ его акварелью.

Несмотря на то, что выходки Барона Брамбеуса противъ Гоголя, котораго онъ называлъ хохлацкимъ сказочникомъ и русскимъ Поль-де-Кокомъ, начали мало-по-малу колебать въ нашихъ глазахъ авторитетъ Сенковскаго и мы стали уже относиться къ нему критически,-- онъ все еще оставался для насъ крупнымъ талантомъ, и число его горячихъ почитателей долго не уменьшалось.

Когда я пріѣхалъ въ Петербургъ и поступилъ въ университетъ, Сенковскій былъ уже здѣсь далеко не въ такомъ почетѣ, какъ въ Москвѣ, и "Библіотека для Чтенія" начинала заслоняться "Отечественными Записками", особенно когда въ нихъ стали печататься статьи Бѣлинскаго. Тутъ уже начали сознавать, что повѣсти Сенковскаго представляютъ не картины дѣйствительной русской жизни, а одни легкіе и далеко не вѣрные очерки ея, переходящіе даже иногда въ каррикатуру; что его критическія статьи отличаются только парадоксальной оригинальностью и самое остроуміе его такъ же искусственно, какъ натянутое остроуміе Марлинскаго. Нельзя было не замѣтить, наконецъ, что при обширной и многосторонней учености, при несомнѣнномъ и оригинальномъ дарованіи, въ сочиненіяхъ Сенковскаго видно отсутствіе серьезнаго направленія и той живительной любви къ литературѣ, которая даетъ силу истиннымъ ея представителямъ. И но мѣрѣ того, какъ въ обществѣ нашемъ утверждался авторитетъ Бѣлинскаго и выяснялось значеніе Гоголя, прежняя слава Сенковскаго начала быстро померкать.

Въ бытность въ университетѣ, мнѣ случалось только мелькомъ встрѣчать Сенковскаго, когда онъ пріѣзжалъ на лекціи. Съ перваго взгляда онъ показался мнѣ человѣкомъ сухимъ, несообщительнымъ и какъ-будто апатичнымъ. На лекціи онъ ѣздилъ неаккуратно и при входѣ въ аудиторію обыкновенно зѣвалъ, точно былъ утомленъ или дурно провелъ безсонную ночь. Студенты восточнаго факультета разсказывали, что на лекціяхъ былъ онъ былъ вялъ и въ качествѣ профессора далеко не оправдывалъ ожиданій, какія можно было возлагать на человѣка съ такими обширными свѣдѣніями въ языкахъ и литературахъ Востока. Личное мое знакомство съ Сенковскимъ началось въ концѣ 1847 г. Въ это время вышелъ изъ печати мой литературный опытъ, "Очеркъ исторіи русской поэзіи", и въ "Библіотекѣ для Чтенія" явился очень лестный отзывъ объ этой книжкѣ. Вскорѣ послѣ того зашелъ во мнѣ сослуживецъ мой по учебнымъ заведеніямъ и постоянный сотрудникъ "Библіотеки", Василій Васильевичъ Дерикеръ. Онъ сообщилъ мнѣ, что Осипъ Ивановичъ Сенковскій самъ писалъ рецензію моей книжки и желаетъ лично со мною познакомиться.

Дерикеръ совѣтывалъ мнѣ ѣхать немедленно и прибавилъ, что Осипъ Ивановичъ намѣренъ предложить мнѣ какую-нибудь работу въ журналѣ.

Хотя въ это время я смотрѣлъ уже на Сенковскаго безъ того увлеченія, съ какимъ мы относились къ нему въ московской гимназіи, но мнѣ пріятно было сблизиться съ человѣкомъ, котораго я все-таки уважалъ за его ученость и талантъ. На другой или на третій день послѣ разговора съ В. В. Дерикеромъ я пошелъ къ Сенковскому.

Осипъ Ивановичъ жилъ тогда на набережной Васильевскаго Острова, противъ нынѣшняго Николаевскаго моста, въ домѣ Усова. Онъ занималъ довольно большую квартиру въ двухъ этажахъ, которые сообщались между собой внутренней лѣстницей. Молоденькая горничная дѣвушка, очень кокетливо одѣтая, взяла отъ меня карточку и попросила подождать въ залѣ. Черезъ нѣсколько минутъ она воротилась, сказала, что Осипъ Ивановичъ нездоровъ, лежитъ въ постели, но желаетъ меня видѣть и проситъ къ нему въ спальню. По винтообразной деревянной лѣстницѣ, устланной ковромъ, я поднялся за моей проводницей во второй этажъ.

Посерединѣ большой комнаты, съ тремя окнами на Неву, отдѣланной въ помпейскомъ вкусѣ красными въ темныхъ каймахъ четыреугольниками, стояла широкая, чуть не трехъснальная кровать краснаго дерева, покрытая пунсовымъ атласнымъ одѣяломъ, выстеганнымъ по причудливому узору въ восточномъ вкусѣ. По обѣимъ сторонамъ кровати приставлены были узкой стороной къ изголовью два стола, заваленные книгами и періодическими изданіями. На кровати, поверхъ одѣяла, лежалъ навзничъ безъ сюртука, но въ жилетѣ, галстухѣ и лакированныхъ ботинкахъ Осинъ Ивановичъ, закинувъ надъ головою руки, на которыхъ блистало нѣсколько колецъ. Въ сторонѣ, другая горничная дѣвушка, одѣтая такъ же, какъ и первая, поправляла уголья въ каминѣ.

-- Извините, что такъ принимаю васъ: у меня мигрень, проговорилъ какимъ-то не то усталымъ, не то болѣзненнымъ голосомъ Сенковскій;-- садитесь вотъ сюда.

Одна изъ дѣвушекъ пододвинула мнѣ къ кровати табуретъ, вышитый по такому же восточному узору, какъ одѣяло. Я высказалъ опасеніе, не безпокою ли его своимъ визитомъ.

-- Ничего; у меня мигрень, а на разговоръ отъ эскулаповъ запрета пока еще нѣтъ, проговорилъ онъ, морщась на каждомъ словѣ. Читалъ я вашу книжку и хотѣлъ познакомиться съ вами.

Я поблагодарилъ за благосклонный отзывъ въ "Библіотекѣ для Чтенія" и замѣтилъ, что особенно цѣню лестный для меня приговоръ критика, который не любитъ баловать начинающихъ литераторовъ.

-- Въ хорошемъ расположеніи. духа былъ и похвалилъ, съ легкой улыбкой сказалъ Сенковскій. Безпокоилъ бы въ то время мигрень -- можетъ быть, и пожурилъ бы немножко.

-- Мнѣ бы пріятно узнать, за что именно? спросилъ я.

-- За идеи.

-- За какія идеи?

-- Да вообще. Вы, нынѣшніе молодые писатели, стараетесь проводить разныя, какъ вамъ кажется, либеральныя мысли, а общество наше пока еще не нуждается въ нихъ; ему нужно только чтеніе, которое развлекало бы его, занимало, смѣшило, а не заставляло думать, волноваться, сердиться. На идеи у насъ нѣтъ спроса, и предлагать ихъ теперь -- все равно, еслибы разносчикъ сталъ кричать передъ домомъ, гдѣ всѣ спятъ глубокимъ сномъ.

-- Стало быть, нужно только забавлять общество?

-- Только. Пишите весело, давайте то, что общественный желудокъ хорошо перевариваетъ. Отъ идей, у-него завалы, особенно отъ либеральныхъ.....

-- Но развѣ вы сами никакихъ идей не высказывали?

-- Никогда, никакихъ!

-- Вы шутите?

-- Какія шутки! у меня мигрень.

-- Но у васъ даже въ легкихъ повѣстяхъ много серьезнаго... Напримѣръ "Путешествіе на Медвѣжій Островъ": развѣ и тамъ нѣтъ мысли?

-- Никакой, кромѣ того, что русская публика любитъ только сказки; и въ самой математикѣ можно найти для нея что-нибудь забавное. Испугались тогда кометы, боялись, какъ бы она не задѣла хвостомъ за наши магазины, театры, балы, парады -- ну и надобно было ее успокоить, позабавить астрономической повѣстью... А то идеи? Напрасно вы вводите ихъ въ моду: долго не продержатся.

Не мало еще говорилъ онъ въ этомъ тонѣ, не перемѣняя положенія на кровати и только изрѣдка перекладывая ногу на ногу. Потомъ повернулъ онъ во мнѣ голову и сказалъ:-- А я думаю предложить вамъ, не хотите ли работать въ "Библіотекѣ для Чтенія"? У меня часто мигрень, не могу много заниматься.

-- Не знаю, съумѣю ли угодить вамъ.

-- Что-жътутъ угождать... не гоняйтесь только за идеями... Вотъ здѣсь нашъ послѣдній умственный урожай, продолжалъ Сенковскій, показывая глазами на одинъ изъ придвинутыхъ къ кровати столовъ: выберите, что найдете по вкусу.

Я пересмотрѣлъ и отобралъ нѣсколько книжекъ для рецензій. Мы простились.

Черезъ двѣ недѣли у меня приготовлена была небольшая критическая статья и нѣсколько мелкихъ отзывовъ о незначительныхъ книгахъ для Литературной Лѣтописи. Съ любопытствомъ ждалъ я выхода "Библіотеки для Чтенія", чтобы посмотрѣть, въ какомъ видѣ явятся мои рецензіи, такъ какъ Сенковскій любилъ передѣлывать и исправлять статьи сотрудниковъ, изъ-за чего, между прочимъ, разошелся съ Н. А. Полевымъ.

Утромъ, въ первое число мѣсяца, явился ко мнѣ разсыльный съ книжкой "Библіотеки" и деньгами за мою работу. Съ перваго взгляда я замѣтилъ, что денегъ прислано больше, чѣмъ я разсчитывалъ получить, но въ разносной книгѣ выставлена была именно присланная сумма. Когда я сталъ просматривать мои статьи, то увидѣлъ, что онѣ значительно увеличились отъ прибавокъ самого Сенковскаго и вставленныхъ имъ выписокъ изъ разобранныхъ книгъ, а между тѣмъ плата прислана была за все напечатанное. Что касается самыхъ передѣлокъ въ моей работѣ, то въ литературномъ отношеніи едва ли можно было жаловаться на нихъ безъ крайняго самолюбія. Правда, критическія статьи отъ прибавокъ и измѣненій капризнаго редактора нѣсколько перемѣнились въ самомъ направленіи, но мелкія рецензіи положительно выиграли и приняли тотъ игривый характеръ, какимъ отличалась обыкновенно Литературная Лѣтопись "Библіотеки для Чтенія".

Еслибы случилось, что кто нибудь въ Петербургѣ забылъ о наступленіи перваго числа, то ему напомнилъ бы объ этомъ выходъ книжки журнала Сенковскаго. Столичные подписчики на "Библіотеку для Чтенія" получали ее непремѣнно въ первый день мѣсяца, и эта аккуратность была, между прочимъ, одною изъ причинъ первоначальнаго успѣха журнала. Точно также аккуратенъ былъ Сенковскій въ расплатѣ съ сотрудниками: гонораръ за статьи выдавали въ конторѣ или присылали на домъ въ самый день выхода новой книжки.

Однажды, въ послѣднихъ числахъ апрѣля, когда во всю Неву шелъ сплошной ладожскій ледъ, и всѣ мосты были сняты, поздно вечеромъ явился ко мнѣ разсыльный Сенковскаго съ деньгами за напечатанныя статьи и съ новыми книгами для рецензій. Я думалъ, его послали изъ конторы, но съ удивленіемъ узналъ, что онъ прямо отъ редактора, съ Васильевскаго Острова.

-- Какъ ты попалъ? спросилъ я: развѣ мосты наведены?

-- Какіе мосты! отвѣчалъ онъ: ледъ страсть какой валитъ, и на яликахъ нѣтъ перевоза. Во весь день только одинъ катеръ пробился у Чекушъ, и то чуть не затерло.

-- Да что-жъ тебѣ за неволя была переѣзжать?

-- Хуже неволи! Осипъ Ивановичъ безпремѣнно приказываютъ доставить деньги: хоть по льдинамъ шагай, а безъ того не смѣй воротиться.

Не разъ бывалъ я у Сенковскаго, и меня постоянно поражала -- съ одной стороны обширность его знаній и удивительная начитанность, къ другой -- парадоксальность его литературныхъ мнѣній. Извѣстно, что онъ часто помѣщалъ въ журналѣ иностранныя сочиненія не въ переводахъ, а въ сокращенныхъ компиляціяхъ, и это дѣлалось послѣ его предварительной работы надъ ними. Онъ давалъ сотруднику нѣмецкую, англійскую, итальянскую книгу и на поляхъ дѣлалъ поправки и приписки на томъ же языкѣ, какъ и въ оригиналѣ. Иногда въ книгу, на мѣсто перечеркнутыхъ страницъ, вкладывались цѣлые листки, исписанные рукою Сенковскаго на языкѣ подлинника. Я видѣлъ передѣланный такимъ образомъ романъ Бульвера "Послѣдніе дни Помпеи". И такъ работалъ онъ не только надъ беллетристическими сочиненіями, но и надъ чисто учеными.

Литературныя сужденія Сенковскаго отличались странностями, совсѣмъ непонятными въ человѣкѣ такого высокаго ума и вкуса: то онъ самымъ серьезнымъ образомъ и совершенно безкорыстно превозносилъ похвалами какую нибудь до очевидности плохую вещь, то безъ всякаго повода унижалъ и осмѣивалъ произведеніе высоко-талантливое. И трудно было угадать, зависѣло ли это отъ желанія казаться оригинальнымъ, или просто отъ расположенія духа въ извѣстную минуту. Я замѣтилъ, однако, что онъ бывалъ очень остроуменъ въ такое время, когда особенно жаловался на мигрень. Во всякомъ случаѣ его несправедливые и парадоксальные отзывы о многихъ литературныхъ явленіяхъ происходили не отъ недостатка эстетическаго вкуса или нежеланія понять значеніе этихъ явленій.

У меня остался въ памяти разговоръ о Гоголѣ, причемъ я заподозрилъ, что странныя выходки Сенковскаго противъ автора "Мертвыхъ душъ" едва ли выражали его дѣйствительное убѣжденіе. Онъ какъ-то упрекнулъ молодое поколѣніе въ пристрастіи въ реальной школѣ и замѣтилъ, что новая критика, во главѣ которой стоялъ Бѣлинскій, неумѣренными похвалами Гоголю надѣлаетъ много вреда русской литературѣ. "Бѣда не въ томъ, говорилъ Сенковскій, что вы собьете съ толку вашего кумира и заставите его считать себя величайшимъ геніемъ въ мірѣ: пускай онъ воображаетъ себя Гомеромъ и Ѳомою Кемпійскимъ -- скорѣе допишется до абсурда. Гораздо хуже то, что ваша критика восторженными панегириками ему расплодитъ толпы маленькихъ Гоголей, которые доведутъ его жаръ до омерзительной пошлости и совсѣмъ испортятъ вкусъ публики. Вотъ и теперь уже нельзя безъ перчатокъ брать въ руки иныхъ книгъ, а скоро придется или окуривать ихъ, или выбрасывать въ помойную яму. Увидите, какая грязно-реальная школа расцвѣтетъ подъ вліяніемъ вашего хохлацкаго кориѳея. Вѣдь подражателямъ не удастся усвоить его природнаго юмора: они только будутъ потчивать васъ его галушками, приправленными лукомъ и коноплянымъ масломъ".

Во время моего знакомства съ Сенковскимъ я видѣлъ, что онъ уже начиналъ тяготиться изданіемъ журнала и очевидно думалъ о передачѣ его, или, по крайней мѣрѣ, о пріисканіи человѣка, которому могъ бы поручить главныя заботы по редакціи. В. В. Дерикеръ говорилъ мнѣ, что Осипъ Ивановичъ первымъ условіемъ для своего помощника ставилъ требованіе не увлекаться новымъ направленіемъ, которое онъ называлъ студіей Бѣлинскаго. Въ началѣ моего сотрудничества онъ, кажется, думалъ найти во мнѣ подходящаго человѣка, но потомъ убѣдился, что я не могу быть его помощникомъ, потому что не умѣю отрѣшиться отъ идей, которыя ему не нравились. Въ самомъ дѣлѣ, я не могъ относиться въ новой литературѣ съ тѣмъ безстрастіемъ, какого требовалъ Сенковскій, и постоянно расходился съ нимъ во взглядѣ на многія явленія въ тогдашнемъ обществѣ. Это повело, наконецъ, къ тому, что я охладѣлъ въ журналу и началъ тяготиться моимъ сотрудничествомъ. Хотя я выбиралъ для своихъ работъ такія книги, по которымъ можно было не отказываться отъ своихъ мнѣній и не идти въ разрѣзъ со взглядами редактора, но все же мнѣ стало непріятно находить въ статьяхъ своихъ измѣненія и поправки, по моему, не всегда основательныя. Мало-по-малу я отсталъ отъ "Библіотеки, для Чтенія", что, однако-жъ, не мѣшало мнѣ посѣщать Осипа Ивановича и тогда, когда онъ переѣхалъ съ Васильевскаго Острова въ собственный домъ въ Свѣчномъ переулкѣ.

Въ послѣднее время, оставивъ редакцію "Библіотеки", Сенковскій почти отказался отъ литературной дѣятельности и только принялъ не надолго участіе въ "Сынѣ Отечества", гдѣ писалъ еженедѣльные фельетоны. Любимымъ занятіемъ его въ то время сдѣлалась музыка, и онъ постоянно работалъ надъ какимъ-то усовершенствованіемъ въ фортепьяно. Не знаю, что именно онъ придумывалъ и чѣмъ эта затѣя кончилась.

Какъ ни коротко было мое знакомство съ Сенковскимъ, но я съ удовольствіемъ вспоминаю объ этомъ въ высокой степени честномъ и даровитомъ, хотя во многихъ отношеніяхъ странномъ человѣкѣ. Несмотря на то, что я не раздѣлялъ его литературныхъ мнѣній, мнѣ нравился его живой и остроумный разговоръ въ тѣ дни, когда онъ былъ веселъ, что, впрочемъ. случалось не часто; большею же частію онъ хандрилъ и жаловался на нездоровье, иногда, кажется, мнимое. Зато, когда онъ бывалъ въ духѣ, бесѣда съ нимъ доставляла истинное наслажденіе.

Странную и вмѣстѣ поучительную роль сыгралъ Сенковскій, какъ писатель. При замѣчательномъ умѣ, многостороннемъ образованіи и несомнѣнномъ талантѣ, онъ не оставилъ по себѣ виднаго и прочнаго слѣда въ литературѣ. Въ повѣстяхъ его просвѣчиваетъ вездѣ сильное и самобытное дарованіе, въ серьезныхъ сочиненіяхъ высказано много важныхъ научныхъ выводовъ, въ критикѣ не мало дѣльныхъ замѣчаній и остроумныхъ сближеній... И что же изъ этого вышло? Сенковскій самъ погубилъ себя отсутствіемъ руководящей идеи, насмѣшкою надъ уважаемыми талантами, легкомысленнымъ отношеніемъ во многимъ научнымъ и политическимъ вопросамъ, скептическимъ взглядомъ на дорогія для общества стремленія и надежды. Постоянное глумленіе надъ тѣмъ, что вызывало въ мыслящихъ людяхъ серьезные вопросы, несмотря на всѣ діалектическія уловки и блестящее остроуміе публициста, лишило его того вліянія на общество, какое онъ могъ бы пріобрѣсти при своихъ многостороннихъ дарованіяхъ.

Преобладающимъ мотивомъ во всѣхъ литературныхъ работахъ Сенковскаго былъ смѣхъ". Но какъ и надъ чѣмъ онъ смѣялся?

Русское общество съ постояннымъ участіемъ прислушивалось въ смѣху Гоголя, хорошо понимая, какимъ онъ вызванъ благороднымъ чувствомъ, какая сквозитъ въ немъ свѣтлая идея, какія таятся подъ нимъ горячія слезы любви и надежды. Холодный, безсердечный смѣхъ Сенковскаго, безразлично направленный какъ на темныя, такъ и на свѣтлыя явленія общественной жизни, нерѣдко забавлялъ, но никогда глубоко не затрогивалъ читателя. Чуждая всякой руководящей мысли, сатира его обращалась въ простое глумленіе. Вотъ почему Сенковскій останется въ нашей литературѣ поучительнымъ доказательствомъ той истины, что при отсутствіи ясно сознанной идеи и любви къ обществу, никакія богатства дарованія и знаній н? спасутъ писателя отъ неизбѣжнаго забвенія. Какъ метеоръ, ярко блеснулъ онъ въ русской литературѣ и какъ метеоръ быстро исчезъ, не оставивъ по себѣ никакого замѣтнаго слѣда. И это понятно и законно. Если на нашихъ глазахъ не всѣхъ удовлетворяла извѣстная теорія; искусства для искусства, то могъ ли оставить по себѣ прочные слѣды тотъ, кто въ продолженіе всей своей литературной дѣятельности, упрямо поддерживалъ ошибочную мысль,-- будто смѣхъ существуетъ только для смѣха.