Мармонтель Жан Франсуа - Разговор Мармонтеля с Шамфором в начале Революции

Разговоръ Мармонтеля съ Шамфоромъ въ началѣ Революціи (*)

(*) Изъ сочиненій Мармотеля, изданныхъ послѣ его смерти.

Французская Академія въ числѣ своихъ Членовъ имѣла одного весьма жаркаго защитника Республиканской партія: это былъ Шаюфоръ, человѣкъ ума тонкаго к проницательнаго. Онъ остро и забавно осмѣивалъ пороки свѣтскихъ людей, но съ язвительною колкостію отзывался о тѣхъ, которые по званію или по богатству были знатнѣе его въ обществѣ, и тѣмъ самымъ оскорбляли его высокомѣріе, Шамфоръ менѣе всѣхъ прочихъ: завистниковъ прощалъ вельможамъ и богачамъ то, что онъ вели роскошную жизнь и наслаждались удовольствіями свѣта, въ которыхъ онъ самъ хотѣлъ бы имѣть равное участіе. Правда, онъ обходился съ ними вѣжливо, казалось даже, любилъ ихъ, почиталъ нѣкоторымъ приписывалъ самыя пышныя похвалы: разумѣется однакожъ, что когда онъ соглашался жить у кого нибудь въ домѣ, и обѣдать за однимъ столомъ; то за сіе снизхожденіе хозяинъ обязанъ былъ изходатайствовать ему у Двора награжденіе, или нѣсколько тысячь экю пансіона, для Шамфора это ничего не значило. Люди сіи -- сказалъ онъ Флоріану, должны мнѣ доставить двадцать тысячь ливровъ годоваго дохода: менѣе никакъ не соглашусь принять." -- Но вообще всѣхъ знатныхъ онъ ругалъ безъ милосердія, и когда увидѣлъ, что чинамъ ихъ и богатству угрожаетъ неминуемая погибель, когда увидѣлъ, что они ни въ чемъ уже полезными ему быть не могутъ, -- въ то время явно разорвалъ съ ними связи и присталъ къ сторонѣ народа.

Въ нашихъ бесѣдахъ мы иногда пріятно забавлялись колкими его шутками. Я не любилъ Шамфора; обходился съ нимъ осторожно, не желая его имѣть своимъ непріятелемъ.

Нѣкогда Шамфоръ и я остались одни въ Луврѣ послѣ Академическаго засѣданія. -- "Вы не выбраны Депутатомъ?" спросилъ онъ. -- Нѣтъ -- я отвѣчалъ -- и утѣшаюсь подобно лисицѣ, которая не могла достать виноградныхъ ягодъ: -- онѣ еще не зрѣлы. -- "Это правда -- подхватилъ Шамфоръ -- я и самъ думаю, что онѣ для васъ еще зелены. Вы имѣете душу нѣжную, чувствительную, не способную для настоящаго опыта. Лучше поберечь васъ для другаго случая. Умѣя созидать, вы не способны дѣлать противное, то есть -- разрушать.

Я зналъ, что Шамфоръ былъ другъ и наперсникъ извѣстнаго Мирабо, начальника республиканской партіи, Мнѣ хотѣлось давно развѣдать объ ихъ намѣреніяхъ. Чтобы завести его въ разговоръ, я притворился, будто не понимаю, и сказалъ: "Вы меня ужасаете, напоминая объ разрушеніи; мнѣ кажется, что хотятъ только исправить."

"О! конечно! -- отвѣчалъ Шамфоръ, однакожъ не рѣдко поправки бываютъ причиною разрушенія: можноли ручаться, что стѣна не повалится, когда бьютъ по ней молотомъ? Говоря искренно, зданіе, о которомъ теперь идетъ рѣчь, такъ обветшало, что ни мало не мудрено, если разломаютъ его до основанія." -- До основанія! -- вскричалъ я: -- "пo чему же нѣтъ?" -- отвѣчалъ Шамфоръ -- "потомъ опять построятъ по плану новѣйшему, не готическому. Какая бѣда, на примѣръ, если будетъ въ немъ менѣе закоулковъ, если оно построено будетъ объ одномъ только жильѣ? Какая бѣда, если перестанутъ говорить о сіятельствахъ, превосходительствахъ, титулахъ, гербахъ, дворянствѣ, мѣщанствѣ, высшемъ и низшемъ духовенстве?"' Я далъ замѣтить, что равенство всегда было мечтою Республикъ, приманкою суетности, и что уравненіе состояній есть дѣло невозможное въ обширномъ Государствѣ; что кто хочетъ. уничтожить все, тотъ переступаетъ за черту понятія народнаго, и дѣлаетъ болѣе; нежели народъ требуетъ."

"Хорошо! -- отвѣчалъ Шамфоръ -- но знаетъ ли народъ, чего онъ хочетъ? Его заставятъ хотѣть, заставятъ говорить, то чемъ онъ совсѣмъ не помышлялъ. Народъ подобенъ большому стаду, которое думаетъ только о кормѣ, и которое идетъ туда, куда ведетъ его пастухъ, съ помощію вѣрныхъ собакъ своихъ. Сверхъ того, дѣло состоитъ въ его благополучіи; ибо, сказать правду, дорогой пріятель, ваше богослуженіе, ваше правленіе, обычаи, старинные предразсудки -- все никуда не годится, все дѣлаетъ стыдъ, нашему просвѣщенному вѣку. И такъ, для начертанія новаго плана надобно очистить мѣсто."

Очистить мѣсто! a престолъ? a жертвенникъ?

" И престолъ и жертвенникъ -- отвѣчалъ Шамфоръ -- обрушатся въ одно время; это двѣ подпоры, которыя поддерживаются одна другою, слѣдственно и падаютъ обѣ вмѣстѣ."

Я старался скрывать впечатлѣніе, которое сдѣлала во мнѣ сія довѣренность и желая завести его еще далѣе, сказалъ: Вы говорите о такомъ предпріятіи, которое содержитъ въ себѣ болѣе неудобствъ, нежели способовъ.

"Повѣрьте мнѣ -- отвѣчалъ онъ -- что всѣ неудобства предусмотрѣны, все способы вычислены." -- Тутъ я узналъ, что партія республиканская основываетъ свой виды на характерѣ Короля, характерѣ кроткомъ, не терпящемъ насильствъ -- на нынѣшнемъ сословіи духовенства, въ которомъ, по словамъ Шамфора, осталось не много добродѣтелей безъ дарованій, и не много дарованій, обезображенныхъ пороками, -- наконецъ на нынѣшнемъ сословіи первостепеннаго дворянства, въ которомъ весьма не много осталось людей, достойныхъ своего званія. A болѣе всего, среднее состояніе -- мѣщанства и поселяне -- полагается само на себя. И сіе сословіе, съ давняго времени угнетаемое самовластіемъ неограниченнымъ, имѣетъ передъ другими преимущество не только въ многолюдствѣ, но и въ совокупности, въ рѣшимости, въ отважности. -- "Всеобщая досада и негодованіе -- продолжалъ Шамфоръ -- составили тучу, которая готова грянуть; вездѣ соединились скопища, вездѣ умы въ напряженіи; по первому знаку, которой данъ будетъ изъ Дофинской провинціи, все Королевство объявитъ свои требованія на свободу; провинціи заключили союзъ, сношенія между ними производятся съ неусыпною дѣятельностію; духъ республиканскій изъ Парижа, какъ и изъ средоточія, разольетъ свѣтъ свой и теплоту на всѣ города окрестные: вотъ нынѣшнее положеніе дѣлъ. Не ужели скажете, что мѣры сіи не прочны?"

Я признался, что всѣ сіи предположенія не маловажны, но прибавилъ къ тому, что большая часть народа французскаго, увидѣвъ, сколь далеко простираются вводимыя перемѣны, никакъ не захочетъ возстать противъ законовъ своего отечества, противъ коренныхъ постановленій Монархическаго правленія.

Шамфоръ согласился, что многіе граждане -- лежебоки, которые неподвижно сидятъ въ домахъ своихъ и конторахъ,-- почтутъ дерзкими, перемѣны, нарушающія покой ихъ и удовольствіе. "Люди сіи -- продолжалъ онъ -- робко и въ молчаніи; станутъ не одобрять реформу; но другіе отважнѣйшіе, которые при перемѣнѣ не теряютъ ничего, а выигрываютъ много испугаютъ ихъ и преклонятъ на свою сторону. Есть сильныя средства для возпламененія мятежа въ народѣ: нужда, голодъ, деньги, страхъ, изступленіе, бѣшенство -- вотъ чѣмъ можно вскружить головы. Вы до сихъ поръ считали нашихъ мѣщанъ пустомелями; знайте же, что всѣ Парламентскіе Ораторы ничего не значатъ въ сравненіи съ Демосѳенами, проповѣдующіми въ питейныхъ домахъ, на площадяхъ, на гульбищахъ и на улицахъ о грабительствахъ, о пожарахъ, о разореніи деревень, о пролитіи крови, о шайкахъ, которыя запрутъ Парижъ и произведутъ въ немъ голодъ. Вотъ прямо люди краснорѣчные! A особливо деньги и надежда обогатиться грабительствомъ суть самыя побудительнѣйшія причины для возмущенія черни. Мы видѣли примѣръ тому въ предмѣстіи Св. Антонія; вы не можете повѣрить, какъ мало стоило Дюку Орлеанскому склонить чернь къ разоренію фабрики добраго Ревельйона, которой доставлялъ пропитаніе цѣлой сотнѣ семействъ той же самой черни. Мирабо говоритъ правду, что одною тысячью луидоровъ можно сдѣлать прекрасной мятежъ."

И такъ -- сказалъ я -- ваши затѣи, суть не что иное, какъ злодѣйство, ваши воины -- разбойники.

"Конечно -- отвѣчалъ Шамфоръ съ холодностію. Что же сдѣлали бы вы съ народомъ, твердя ему о чести и справедливости? Честные люди слабы, самолюбивы; одни бездѣльники отважны и рѣшительны. Народъ имѣетъ на своей сторонѣ ту выгоду при революціяхъ, что не удерживается нравственностію Какъ устоять противъ людей, которые почитаютъ всѣ средства позволенными? Мирабо правъ, ни одна изъ старинныхъ добродѣтелей не можетъ быть для насъ полезною; онѣ или не надобны народу, или надобны совсѣмъ другія. Все то есть честно, что нужно, что полезно для Революціи: вотъ главное правило!"

Можетъ быть, это главное правило Дюка Орлеанскаго -- отвѣчалъ я. Впрочемъ, я не знаю, кромѣ его, другаго начальника для мятежниковъ, хотя, сказать правду, имѣю не весьма выгодное мнѣніе объ его мужествѣ.

"Ваше мнѣніе справедливо -- отвѣчалъ Шамфоръ; Мирабо, которой очень хорошо знаетъ Дюка, увѣряетъ, что на него совсѣмъ не льзя положиться. Но Дюкъ объявилъ себя преданнымъ народу, носитъ знатное титло, обладаетъ милліонами ливровъ, ненавидитъ Короля, и еще болѣе Королеву; если бы и въ самомъ дѣлѣ не доставало въ немъ мужества, то онъ поневолѣ сдѣлается отважнымъ. Между народомъ найдутся неустрашимые предводители, a, особливо въ то время, когда узнаютъ, что сдѣлали дурное дѣло; не льзя уже будетъ отступать назадъ, когда увидятъ за собою эшафоты. Ужасъ и отчаяніе поселяютъ храбрость въ народѣ. Многочисленные сообщники, соединясь вмѣстѣ, сдѣлаются страшными. Я вижу, что мои надежды смущаютъ васъ: вы не хотите вольности, которая стоить будетъ много крови и денегъ. Вы вѣрно желаете, чтобы розовою водою дѣлались революціи?"

Симъ кончился нашъ разговоръ, и мы разстались -- онъ безъ сомнѣнія оставилъ меня съ презрѣніемъ къ ничтожнымъ моимъ препятствамъ, a я весьма былъ недоволенъ высокомѣрнымъ его нечестіемъ.

Несчастный самъ себя наказалъ: онъ зарѣзался, узнавъ свои заблужденія.

Въ этомъ же вечеръ я увѣдомилъ о нашемъ разговорѣ Аббата Мори, которой сказалъ мнѣ: "Сущая истина, что они не обманулись въ своихъ разчетахъ, и что партія выбрала для дѣйствій своихъ самое удобнѣйшее время. Я наблюдалъ обѣ стороны, и принялъ твердое намѣреніе погибнуть напроломъ; но знаю и не сомнѣваюсь, что крѣпость будетъ взята и предана на разхищеніе.

"Вѣстникъ Европы", No 18, 1805