Диккенс Чарльз - Страшная кровать

(Изъ диккенсова журнала "Household words".)

СТРАШНАЯ КРОВАТЬ.

ПОВѢСТЬ.

Ни разу еще, не исключая и первыхъ опытовъ моихъ въ портретной живописи, не затруднялся я такъ схватить сходство чьей нибудь физіономіи, какъ это было съ портретомъ одного джентльмена Фолькнера. Пока я дѣлалъ очеркъ и накладывалъ колоритъ, я не находилъ особеннаго недостатка въ своей работѣ; мнѣ не удавалось лишь передать выраженіе лица моего субъекта, и этому виною былъ сколько я, столько и онъ самъ. Мистеръ Фолькнеръ, подобно многимъ другимъ людямъ, съ которыхъ мнѣ приходилось снимать портреты, забралъ себѣ въ голову, что онъ долженъ сообщить своей физіономіи особенное выраженіе, потому что онъ сидитъ противъ живописца, и вслѣдствіе этого, пока я дѣлалъ его портретъ, онъ старался быть сколько возможно менѣе похожимъ на самого себя. Я пробовалъ отвлечь его вниманіе отъ собственной физіономіи, заводя съ нимъ разговоръ на разныя избитыя темы. Мы оба много путешествовали, и находили удовольствіе разсуждать о предметахъ, касавшихся нашихъ странствованій въ чужихъ краяхъ. По временамъ, когда мы сообщали другъ другу впечатлѣнія, оставшіяся въ насъ отъ путешествій, принужденная мина моего субъекта исчезала, и я работалъ съ успѣхомъ; но, къ несчастію, она снова занимала свое мѣсто прежде, чѣмъ мнѣ удавалось сдѣлать значительный шагъ въ своей работѣ, или, другими словами, именно въ ту минуту, когда я всего болѣе боялся ея возвращенія. Препятствіе, встрѣчаемое такимъ образомъ къ удовлетворительному окончанію портрета, было тѣмъ досаднѣе, что обыкновенное выраженіе лица мистера Фолькнера было одно изъ замѣчательныхъ. Я не принадлежу къ числу авторовъ, потому и не могу описать его. Наконецъ, впрочемъ, мнѣ удалось перенести на полотно это неуловимое выраженіе, и вотъ какимъ образомъ я успѣлъ въ томъ:

Однажды утромъ, когда мой субъектъ пришелъ ко мнѣ для четвертаго сеанса, я смотрѣлъ въ эту минуту на его портретъ, будучи въ самомъ дурномъ расположеніи духа,-- смотрѣлъ съ досадною увѣренностію, что работа выйдетъ самая неудачная, если выраженіе его лица будетъ по прежнему принужденно, по прежнему далеко отъ истины. Единственное средство избѣгнуть этого недостатка было заставить мистера Фолькнера какимъ нибудь образомъ забыть, что онъ сидитъ предъ живописцемъ. Но какой предметъ для разговора можно было найти, чтобы совершенно занять вниманіе мистера Фолькнера, пока я буду набрасывать послѣднія характеристическія черты его лица? Я ломалъ себѣ голову, какъ успѣть въ этомъ намѣренія, именно въ ту минуту, когда мистеръ Фолькнеръ вошелъ ко мнѣ въ мастерскую; но вслѣдъ за тѣмъ случайное обстоятельство помогло мнѣ какъ нельзя лучше въ дѣлѣ, передъ которымъ становилась втупикъ моя изобрѣтательность. Пока я приготовлялъ краски на палитрѣ, субъектъ мой перелистывалъ мои портфели. Онъ выбралъ случайно тотъ изъ нихъ, въ которомъ было нѣсколько эскизовъ, снятыхъ мною съ парижскихъ улицъ. Онъ довольно бѣгло пересмотрѣлъ первые пять видовъ, но когда дошелъ до шестого, то лицо его замѣтно измѣнилось; онъ взялъ рисунокъ изъ портфеля, поднесъ его къ окну и, молча, погруженный въ размышленіе, разсматривалъ его минутъ пять. Послѣ этого онъ обратился ко мнѣ и съ какимъ-то страннымъ безпокойствомъ спросилъ, соглашусь ли я отдать ему этотъ эскизъ.

Это былъ одинъ изъ менѣе интересныхъ видовъ, снятый съ улицы, идущей по задней сторонѣ Пале-Рояля. Тутъ было представлено четыре или пять домовъ. Весь рисунокъ не составлялъ для меня особенной важности и былъ слишкомъ малоцѣненъ какъ произведеніе искусства для того, чтобы я могъ надѣяться продать его. Я попросилъ его принять отъ меня его въ подарокъ. Онъ меня поблагодарилъ съ большимъ жаромъ и потомъ, видя, что я удивляюсь его странному выбору, улыбаясь, спросилъ, угадалъ ли я, почему онъ такъ боялся, что я не соглашусь отдать ему рисунокъ, который я только что подарилъ ему.

-- Вѣроятно, какое нибудь историческое воспоминаніе соединяется для насъ съ видомъ улицы Пале-Рояль, отвѣчалъ я: -- но какое именно, я рѣшительно не догадываюсь.

-- Нѣтъ, сказалъ мистеръ Фолькнеръ: -- по крайней мѣрѣ въ этомъ случаѣ не существуетъ для меня историческаго воспоминанія. Воспоминаніе, вызванное во мнѣ этимъ видомъ, касается исключительно моей личности. Посмотрите вотъ на этотъ домъ на вашемъ эскизѣ -- домъ съ водосточной трубой, идущей отъ крыши къ фундаменту. Я разъ провелъ тамъ ночь, и этой ночи я не забуду, до дня моей смерти. Со мной было много непріятныхъ приключеній во время моего путешествія; но это происшествіе!... Впрочемъ, что объ этомъ! Мы начнемъ свой сеансъ. Я не очень-то учтиво плачу за вашу любезность, отвлекая васъ отъ работы пустыми разговорами.

Онъ недолго посидѣлъ противъ меня на стулѣ, блѣдный и задумчивый, и потомъ снова, какъ будто невольно, возвратился къ разговору о домѣ, который онъ мнѣ показалъ. Не выражая особеннаго любопытства узнать приключеніе, бывшее съ нимъ, я далъ, впрочемъ, понять, что принимаю большое участіе во всемъ, что до него касается. Послѣ двухъ-трехъ вступительныхъ фразъ, онъ, къ полному моему удовольствію, остановился на предметѣ своего повѣствованія. Вполнѣ занятый разсказомъ, онъ забылъ, что сидитъ передъ портретистомъ: натуральное выраженіе лица его, котораго я такъ добивался, появилось, и мой портретъ подвигался къ окончанію по прямому направленію и съ большей удачей. При всякомъ движеніи кистью, я болѣе и болѣе убѣждался, что перехожу мало по малу за черту своихъ затрудненій; къ этому присоединялось для меня удовольствіе слушать, въ продолженіе моей работы, разсказъ объ истинномъ происшествіи, имѣвшемъ въ моихъ глазахъ полную занимательность романа.

Вотъ, сколько могу припомнить, слово въ слово, та исторія, которую передалъ мнѣ мистеръ Фолькнеръ:

"Не задолго передъ тѣмъ, какъ игорные дома были уничтожены по распоряженію французскаго правительства, мнѣ случилось остановиться въ Парижѣ на квартирѣ съ однимъ изъ моихъ друзей, также англичаниномъ. Мы оба были еще молодыми людьми и оба, сказать правду, вели самую разгульную жизнь въ самомъ разгульномъ изъ городовъ. Однажды ночью мы шатались поблизости Пале-Рояля, придумывая, чѣмъ бы заняться поинтереснѣе. Пріятель мой предложилъ итти къ Фраскати; но это предложеніе было мнѣ не по вкусу. Я зналъ Фраскати, какъ говорится, наизусть; проигрывалъ и выигрывалъ тамъ груды пятифранковыхъ монетъ собственно для "шику", пока наконецъ исчезъ въ моихъ глазахъ весь "шикъ" подобнаго занятія; мнѣ надоѣли всѣ опасныя приманки этого игорнаго дома.

"-- Боже сохрани, отвѣчалъ я моему пріятелю:-- пойдемъ лучше куда нибудь, гдѣ бы можно было увидать проигравшихся игроковъ, нищихъ, пускающихъ въ ходъ послѣднюю копейку, людей, на которыхъ нѣтъ даже наружнаго лоска. Пойдемъ, вмѣсто моднаго Фраскати, въ такой домъ, куда, не задумавшись, пускаютъ человѣка въ изорванномъ сюртукѣ или даже вовсе безъ сюртука.

"-- Очень радъ, отвѣчалъ мой пріятель: -- намъ ненужно и выходить изъ Пале-Рояля, чтобы найти подобную компанію. Вотъ передъ нами домъ, гдѣ собираются для игры самые отъявленные негодяи {Въ русскомъ нѣтъ вполнѣ соотвѣтствующаго слова для выраженія понятія о blackguard-goujat.}; лучшаго мѣста нельзя выбрать по твоему желанію.

"Поднявшись на лѣстницу и оставивъ наши шляпы и палки у швейцара, мы вступили въ главную игорную комнату. Тамъ было немного народа. Но въ числѣ немногихъ игроковъ, осматривавшихъ насъ съ головы до ногъ съ самого нашего появленія, каждый былъ въ своемъ родѣ типъ,-- несчастный типъ той среды, къ которой онъ принадлежалъ. Мы пришли смотрѣть на нищихъ, но эти люди были степенью ниже. Здѣсь была трагедія,-- нѣмая, леденящая трагедія. Тишина, царствовавшая въ комнатѣ, была ужасна. Высокій, худой, длинноволосый молодой человѣкъ, котораго впалые глаза впивались въ бросаемыя карты,-- не говорилъ ни слова; сырой, полнолицый, угреватый игрокъ, неутомимо отмѣчавшій на картонѣ, сколько разъ выигрывала черная и сколько разъ красная масть, не говорилъ ни слова; грязный сморщенный старикъ съ ястребиными глазами, проигравшій послѣднее су и смотрѣвшій съ отчаяннымъ видомъ на игру, которой онъ не могъ продолжать, не говорилъ ни слова. Даже голосъ банкомета звучалъ какъ-то странно: точно пропадалъ, глохнулъ онъ въ этой убійственной атмосферѣ. Я пришелъ сюда съ цѣлію посмѣяться,-- теперь я скорѣе готовъ былъ заплакать. Но, чтобы прогнать тягостную настроенность духа, которая овладѣла мной, я, къ несчастію, подошелъ къ столу и началъ играть. Къ довершенію несчастія -- что окажется впослѣдствіи -- я выигрывалъ,-- выигрывалъ съ такимъ ужасающимъ постоянствомъ, что прочіе игроки столпились вокругъ меня и, глядя неподвижными, жадными взорами на мои ставки, шептали другъ другу, что англичанинъ сейчасъ сорветъ весь банкъ.

"Игра наша была "Rouge et noir". Я игралъ въ нее во всѣхъ европейскихъ городахъ, не позаботившись, впрочемъ, изучить теорію шанса, этотъ философскій камень всѣхъ игроковъ. Я, сказать правду, и не былъ игрокомъ въ полномъ смыслѣ этого слова. Мое сердце было свободно отъ пагубной страсти къ игрѣ. Я смотрѣлъ на игру какъ на забавное занятіе. Я никогда не начиналъ ея изъ крайности, потому что никогда не испытывалъ нужды въ деньгахъ. Я никогда не игралъ съ такимъ увлеченіемъ, чтобы проигрывать больше, чѣмъ я могъ заплатить, или выигрывать болѣе, чѣмъ я могъ спрятать въ карманъ, съ полнымъ хладнокровіемъ и не теряя, подъ вліяніемъ счастія, моральнаго эквилибра. Однимъ словомъ, до тѣхъ поръ я посѣщалъ игорные дома подобно тому, какъ я ѣздилъ на балы и въ оперу -- для одного развлеченія и за неимѣніемъ другого средства пріятно провести свободные часы.

"Но теперь я видѣлъ совершенно другое,-- теперь, въ первый разъ въ жизни, я узналъ, что такое игра въ самомъ дѣлѣ. Счастіе сначала смутило меня, потомъ повергло въ какое-то опьяненіе, въ полномъ смыслѣ этого слова. Какъ ни покажется это невѣроятнымъ, но я проигрывалъ именно тогда, когда начиналъ обдумывать шансы и руководствоваться предварительнымъ расчетомъ. Когда же я все предоставлялъ счастію и дѣлалъ ставки безъ малѣйшаго размышленія, то выигрывалъ навѣрное,-- выигрывалъ на перекоръ всѣмъ теоріямъ. Сначала нѣкоторые изъ игроковъ хотѣли за меня придерживать, въ надеждѣ на несомнѣнный выигрышъ, но я скоро увеличилъ кушъ, такъ что никто не смѣлъ рисковать болѣе. Одинъ за другимъ, они оставляли игру и молча смотрѣли на мои карты.

"Я продолжалъ возвышать ставки и продолжалъ выигрывать. Волненіе присутствующихъ выражалось въ нихъ какими-то лихорадочными конвульсіями. Молчаніе прерывалось единодушными возгласами на разныхъ языкахъ и глухимъ ропотомъ; золото то-и-дѣло пригребалось ко мнѣ по столу; даже невозмутимый дотолѣ банкометъ бросилъ карты на полъ, въ припадкѣ чисто-французскаго удивленія моему счастію. Одинъ человѣкъ оставался при этомъ хладнокровнымъ: это былъ мой пріятель. Онъ подошелъ ко мнѣ и шопотомъ уговаривалъ меня оставить игру и удовольствоваться тѣмъ, что я выигралъ. Я долженъ отдать ему справедливость, что онъ по нѣскольку разъ повторялъ свои увѣщанія и предостереженія; онъ оставилъ меня и ушелъ изъ игорнаго дома только тогда, когда я наотрѣзъ отказалъ ему въ послушаніи (я былъ въ эту минуту въ совершенномъ опьяненіи отъ игры), и притомъ въ такихъ выраженіяхъ, которыя уже не позволяли ему приставать ко мнѣ болѣе въ эту ночь.

"Лишь только онъ вышелъ, хриплый голосъ закричалъ сзади меня:

"-- Позвольте мнѣ, сэръ, позвольте мнѣ положить къ вамъ на столъ два наполеондора, которые вы такъ неосторожно уронили. Удивительное счастье, сэръ! Даю вамъ благородное слово, клянусь честью стараго солдата, что въ цѣлую жизнь свою, проведенную въ игорныхъ домахъ, я не видалъ ничего подобнаго вашему счастью! никогда! Продолжайте, сэръ... Продолжайте смѣлѣе, рвите банкъ!

"Я обернулся я увидалъ человѣка, учтиво улыбавшагося мнѣ и дружески кивавшаго головой. Онъ былъ высокаго роста, одѣтъ въ поношенный сюртукъ. Если бы я сохранилъ въ эту минуту всѣ свои чувства, то замѣтилъ бы въ немъ очень подозрительный типъ стараго солдата. У него были косые, налитые кровью глаза, щетинистые усы и перешибенный носъ. Голосъ его хрипѣлъ, а руки его были до того грязны, что мнѣ еще не удавалось встрѣчать такихъ даже во Франціи. Впрочемъ, эти особенности его личности не возбудили во мнѣ отвращенія. въ припадкѣ упоенія, подъ вліяніемъ слѣпой восторженности, я готовъ былъ побрататься со всякимъ, кто бы сталъ побуждать меня къ игрѣ.

"Я понюхалъ изъ табакерки солдата, потрепалъ его по спинѣ я поклялся, что онъ честнѣйшій малый въ цѣломъ свѣтѣ, что онъ великолѣпнѣйшій остатокъ Великой Арміи, какой мнѣ когда либо удавалось встрѣчать.

"-- Продолжайте, сэръ! кричалъ мой воинственный другъ, ломая себѣ пальцы отъ удовольствія: -- продолжайте и выиграйте еще! Рвите банкъ.... Рвите банкъ, мой англійскій камрадъ!

"И я продолжалъ играть, игралъ такимъ образомъ, что черезъ четверть часа банкометъ произнесъ во всеуслышаніе:

"-- Господа! банкъ нынѣшнюю ночь нейдетъ болѣе.

"Всѣ ставки, все золото отъ этого банка лежали въ грудѣ возлѣ меня; весь бывшій въ обращеніи капиталъ игорнаго дома готовился поступить въ мои карманы.

"-- Завяжите деньги въ свой носовой платокъ, сэръ, сказалъ старый солдатъ, пока я съ наслажденіемъ погружалъ пальцы въ груды золотыхъ монетъ.-- Завяжите ихъ, какъ бывало мы въ Великой Арміи таскали свою походную закуску. Еще никому не удавалось сшить брюки съ такими карманами, которые выдержали бы вашу выигрышную сумму. Вотъ! вотъ такъ! Сгребите ихъ всѣ -- вотъ и конецъ! Credié! Ну, ужь счастіе!... Постойте, еще наполеондоръ на полу!... Ah, sacré petit polisson de Napoleon! наконецъ-то я нашелъ тебя!... Ну, теперь, сэръ, завяжите по два узла съ каждой стороны, для большей безопасности. Троньте, троньте это, о счастливый сэръ! это упруго и кругло какъ пушечное ядро?... Ахъ! если бы пушки, изъ которыхъ стрѣляли въ насъ подъ Аустерлицемъ, были заряжены такими ядрами!-- nom d`une pipe!-- если бы такими ядрами! А теперь мнѣ, старому гренадеру,-- мнѣ, отставному храбрецу французской арміи, что мнѣ остается дѣлать? Я васъ спрашиваю, что? Да больше ничего, какъ попросить уважаемаго джентльмена распить со мной бутылку шампанскаго и провозгласить на прощанье тоетъ въ честь фортуны, съ пѣнящимися стаканами въ рукахъ!

"-- Прекрасно, отставной храбрецъ, старый собутыльникъ гренадеровъ! Шампанскаго! Тостъ за здоровье ветерана! Урра, урра! Тостъ въ честь фортуны! Урра, урра, урра!!

"-- Bravo! Англичанинъ, мой милый, любезный англичанинъ, въ жилахъ котораго течетъ живая кровь француза! еще по стаканчику? Ah, да! бутылка пуста! Никакъ бы не подумалъ! Vive le vin! Я, старый солдатъ, велю подать другую бутылку, другую бутылку и еще полъ-фунта конфектъ въ придачу!

"-- Нѣтъ, нѣтъ, отставной воинъ: никогда, старый гренадеръ! Ваша бутылка впереди; теперь моя очередь. Держите! Чей же тостъ? Да здравствуетъ французская армія! да здравствуетъ Наполеонъ! за здоровье честной компаніи! за здоровье безкорыстнаго банкомета, его уважаемой супруги и дочерей, если у него есть таковыя! За здоровье всѣхъ и каждаго поодиначкѣ!

"Когда мы опорожнили вторую бутылку шампанскаго, я почувствовалъ, что желудокъ мой страшно горѣлъ. Мозгъ мой былъ въ странномъ напряженіи. Никогда въ моей жизни лишній стаканъ вина не дѣлалъ на меня такого вліянія. Было ли это слѣдствіемъ раздраженія моего организма во время игры? былъ ли желудокъ мой особенно разстроенъ? или шампанское было необычайно крѣпко?

"-- Отставной герой французской арміи! кричалъ я въ припадкѣ веселости: -- я весь какъ въ огнѣ! Какъ вы себя чувствуете? Вы меня просто посадили на раскаленные угли! Слышите, герой Аустерлица? Велимъ подать третью бутылочку: авось зальемъ пожаръ!

"Старый солдатъ кивнулъ головой, вытаращилъ свои косые глаза такъ, что я думалъ, что они выскочатъ изъ своихъ орбитъ, приложилъ одинъ изъ грязнымъ пальцевъ своей руки къ носу, торжественно произнесъ: "кофею!" и вслѣдъ за тѣмъ убѣжалъ во внутреннія комнаты.

"Слово, произнесенное ветераномъ, произвело, казалось, волшебное дѣйствіе на всѣхъ присутствовавшихъ. Какъ будто сговорившись, они встали и вышли. Можетъ быть, они надѣялись выпить на мой счетъ; но, увидя, что мой новый другъ не хотѣлъ допустить меня до самозабвенія, они потеряли эту сладкую надежду, а потому и рѣшились убраться.

"Какая бы ни была у нихъ цѣль, но они вышли полной компаніей. Когда старый солдатъ воротился и сѣлъ у стола противъ меня, то мы были только вдвоемъ въ комнатѣ. Только видно было, какъ банкометъ, сидя вдали въ прихожей, примыкавшей къ сѣнямъ, ѣлъ въ уединеніи свой супъ. Молчаніе, водворившееся теперь, было глубже, чѣмъ когда нибудь.

"Внезапная перемѣна произошла также и съ "отставнымъ-храбрецомъ". Взоръ его блестѣлъ какую-то зловѣщею торжественностію, и когда онъ снова заговорилъ со мной, то рѣчь его не украшалась уже поговорками, не сопровождалась ломаніемъ пальцевъ, же приправлялась безпрестанными обращеніями и восклицаніями.

"-- Послушайте, сэръ, сказалъ онъ таинственно-вкрадчивымъ голосомъ: -- послушайте совѣта стараго солдата. Я просилъ хозяйку дома (славная женщина, совершенный геній въ поваренномъ искусствѣ) сдѣлать для насъ хорошаго, крѣпкаго кофею. Вы должны выпить этотъ кофей, чтобы нѣсколько успокоить вашъ взволнованный духъ, прежде чѣмъ вы вздумаете итти домой; вы должны это сдѣлать, мой добрый, искренній другъ! Чтобы отправиться домой, ночью, съ такою кучею денегъ, какъ у васъ, долгомъ поставьте притти предварительно въ совершенное сознаніе. Васъ теперь разумѣютъ какъ человѣка, выигравшаго огромную сумму денегъ -- разумѣютъ такъ всѣ джентльмены, которые были здѣсь въ эту ночь. Они, конечно, въ нѣкоторомъ отношеніи, славные ребята; но они смертные люди, мой милый сэръ, и у нихъ есть кое-какія слабости! Нужно ли еще продолжать? Ахъ, нѣтъ, нѣтъ: вы поняли меня! Теперь вы вотъ что должны дѣлать: пошлите за кабріолетомъ, если вы чувствуете себя совершенно хорошо, поднимите въ немъ всѣ окна, когда вы войдете въ него, и велите кучеру везти васъ домой по большимъ, хорошо освѣщеннымъ улицамъ. Сдѣлайте это: тогда вы и ваши деньги будете въ цѣлости. Сдѣлайте это, и завтра вы будете благодарить стараго солдата за данный вамъ добрый совѣтъ.

"Лишь только отставной воинъ кончилъ свою рѣчь, перейдя въ довольно слезный тонъ, какъ явился кофей, уже совсѣмъ готовый и налитой въ чашки. Мой услужливый другъ подалъ мнѣ одну изъ чашекъ, съ учтивымъ поклономъ. Меня мучила жажда, потому я выпилъ чашку однимъ глоткомъ. Вслѣдъ за тѣмъ со мной сдѣлаюсь головокруженіе, и я почувствовалъ, что я опьянѣлъ болѣе прежняго. Комната вертѣлась у меня передъ глазами; старый солдатъ симметрично присѣдалъ и вытягивался во всю длину, точно клапанъ паровой машины. Меня оглушалъ страшный звонъ въ ушахъ; чувство крайняго оцѣпенѣнія, слабости, тупоумія овладѣло мною. Я всталъ со стула, придерживаясь за столъ, чтобы не потерять равновѣсія, и едва могъ выговорить, что я себя очень дурно чувствую,-- такъ дурно, что не знаю, какъ доѣхать до дому.

"-- Милый другъ мой, отвѣчалъ старый солдатъ, и при этомъ, какъ казалось мнѣ, голосъ его тоже, въ свою очередь, присѣдалъ и вытягивался: милый другъ мой, было бы очень неблагоразумно отправиться домой въ вашемъ положеніи. Вы можете быть увѣрены, что потеряете деньги; васъ ограбятъ безъ малѣйшаго съ вашей стороны сопротивленія. Я намѣренъ ночевать здѣсь; лягте и вы также въ этомъ домѣ. Здѣсь есть славныя постели; займите одну изъ нихъ, проспитесь хорошенько и ступайте себѣ завтра домой съ вашимъ выигрышемъ, въ полной безопасности, при полномъ дневномъ свѣтѣ.

"Я не имѣлъ въ эту минуту способности размышлять; у меня осталось одно убѣжденіе, что я долженъ какъ можно скорѣе гдѣ нибудь лечь и заснуть сладкимъ, освѣжающимъ, безмятежнымъ сномъ. Вслѣдствіе этого, я охотно принялъ предложеніе насчетъ постели, и, ведомый подъ руки старымъ солдатомъ и банкометомъ, изъ которыхъ послѣдній былъ призванъ показать мнѣ дорогу, я отправился въ свою спальню. Они провели меня по нѣсколькимъ коридорамъ, поднялись по небольшой лѣстницѣ и наконецъ вступили вмѣстѣ со мною въ комнату, долженствовавшую служить для меня ночлегомъ. Солдатъ съ жаромъ пожалъ мнѣ руку, обѣщалъ на другой день завтракать вмѣстѣ со мной, и потомъ оба съ банкометомъ они вышли, оставивъ меня одного. Я подбѣжалъ къ умывальному столику, отпилъ изъ рукомойника воды, вылилъ остальную воду въ тазъ и окунулъ въ нее лицо свое, потомъ сѣлъ на стулъ и старался собраться съ мыслями. Я вскорѣ почувствовалъ себя лучше. Благодѣтельный для моихъ легкихъ переходъ отъ заразительной атмосферы игорной комнаты къ свѣжему воздуху моей теперешней спальни, пріятный для глазъ переходъ отъ ослѣпительнаго газоваго освѣщенія "гостиной" къ тусклому, мерцающему огоньку ночника содѣйствовали, наравнѣ съ холодною водой, возстановленію моихъ силъ. Головокруженіе прекратилось, и я снова становился существомъ разумнымъ, мыслящимъ. Первою моею мыслію была опасность провести ночь въ игорномъ домѣ, второю -- еще большая опасность стараться выбраться оттуда, когда уже домъ былъ запертъ, и потомъ итти домой по парижскимъ улицамъ ночью, одному, съ большою суммою денегъ. Во время моихъ путешествій, мнѣ случалось имѣть худшій ночлегъ. Итакъ, а рѣшился запереть дверь крючьями и замками и потомъ заставить ее мебелью. Такимъ образомъ я оградилъ себя отъ нападеній, потомъ посмотрѣлъ подъ кровать и въ шкапъ, попробовалъ прочность оконныхъ рамъ, и тогда уже, успокоенный тѣмъ, что принялъ всевозможныя предосторожности, я снялъ съ себя верхнее платье, поставилъ ночникъ въ каминъ на груду истлѣвшаго пепла и легъ на постель, положивъ платокъ съ деньгами подъ подушку.

"Я скоро почувствовалъ, что не только не могу заснуть, но даже сомкнуть глаза. Я безпрестанно вскакивалъ въ какомъ-то лихорадочномъ состояніи. Каждый нервъ въ моемъ тѣлѣ содрогался; всѣ ощущенія мои сдѣлались необычайно воспріимчивы. Я возился, поворачивался, пробовалъ принимать то то, то другое положеніе, стирался прилечь на болѣе холодный край постели,-- но все напрасно. То я держалъ руки наружи, то пряталъ ихъ подъ одѣяло, то протягивалъ ноги во всю длину къ передней спинкѣ кровати, то судорожно пригибалъ ихъ чуть не къ бородѣ своей, то выдергивалъ изъ-подъ себя измятую подушку, повертывалъ ее къ себѣ холодною стороной, расправлялъ ее ладонью и пробовалъ покойно улечься на спинѣ; потомъ снова съ отчаяніемъ я перегибалъ подушку, пробовалъ приставлять ее къ спинкѣ кровати и принимать сидячее положеніе. Всѣ усилія были тщетны; я вздыхалъ, кряхтѣлъ и убѣждался, что мнѣ придется провести безсонную ночь.

"Что мнѣ было дѣлать? У меня не было никакой книги. А между тѣмъ я чувствовалъ, что если я не найду средства развлечься, то воображенію моему будутъ представляться всевозможные ужасы, мозгъ мой будетъ тревожиться истинною и мнимою опасностію,-- однимъ словомъ, что мнѣ предстоитъ испытать всѣ степени нервическаго страха. Я поднялся на рукахъ, осмотрѣлся кругомъ въ комнатѣ, въ которую такъ привѣтно заглядывалъ серебристый лучъ луны,-- осмотрѣлся въ надеждѣ найти какую нибудь картину, какую нибудь статуэтку, чтобы хоть ими заняться отъ нечего дѣлать. Когда глаза мои переходили отъ стѣны къ стѣнѣ, воспоминаніе о прелестной книгѣ ле-Метра "Voyage autour de Ma Chambre" пришло мнѣ въ голову. Я рѣшился подражать французскому автору, стараясь отъискать занятіе и развлеченіе отъ скуки въ томъ, чтобы анализировать каждый предметъ, который мнѣ попадется на глаза, и, восходя къ происхожденію его, приплетать къ этому всѣ побочныя идеи, какія только могли родиться въ головѣ при взглядѣ на столъ, стулъ или умывальникъ.

"Я находилъ, что въ нервическомъ, ненормальномъ состояніи моего воображеніи въ эту минуту гораздо благоразумнѣе предпринятъ предположенное аналитическое путешествіе по комнатѣ, чѣмъ разбирать свое положеніе, потому окончательно рѣшился фантазировать но примѣру ле-Метра или вообще фантазировать сколько было въ моихъ силахъ. Я осмотрѣлъ кругомъ комнаты всю стоявшую въ ней мебель и за тѣмъ затруднился, что мнѣ дѣлать. Тутъ была, во первыхъ, кровать, ни которой я лежалъ,-- кровать, съ четырьмя столбиками по угламъ, какую можно найти только въ Парижѣ, довольно-жосткій матрасъ, пологъ изъ индѣйской кисеи съ бахрамой,-- душный, несносный пологъ, который я инстинктивно отбросилъ въ сторону, когда только лишь вошелъ въ комнату и не успѣлъ еще оцѣнить всѣ удобства моего ложа. Тутъ былъ съ мраморной доской умывальный столикъ, съ котораго вода, пролитая мною въ поспѣшности, когда я пилъ ее и мочилъ себѣ голову, теперь капала все тише, все медленнѣе на кирпичный полъ; потомъ -- два маленькіе стула, на которыхъ лежали мой сюртукъ, жилетъ и брюки, въ живописномъ безпорядкѣ; далѣе -- большое кресло, обтянутое грязною бѣлою бумажною матеріей: на спинѣ его мой галстухъ и мое жабо; комодъ съ двумя мѣдными скобками у каждаго ящика, и на верху его блестящая, разбитая чернилица китайскаго фарфора, поставленная въ видѣ украшенія; туалетъ съ маленькимъ зеркаломъ и большою подушкой для булавокъ: наконецъ окно,-- необыкновенно обширное окно, и старая картина, которую ночникъ едва-едва освѣщалъ. Картина представляла какого-то испанца въ высокой шляпѣ съ развѣвающимися перьями. Это былъ мрачнаго вида, смуглый лицомъ негодяй, застилающій себѣ глаза рукою и смотрящій вверхъ, можетъ быть, на высокую висѣлицу, на которой хотятъ его довѣсить. Какъ бы то ни было, но по наружности онъ вполнѣ заслуживалъ этого.

"Эта картина заставляла меня, въ свою очередь, невольно поднимать глаза къ верхушкѣ кровати. Фигура сама по себѣ отличалась какою-то мрачностію, не представляла особеннаго интереса, но, несмотря на то, приковывала къ себѣ вниманія. Я пересчитывалъ перья на шляпѣ испанца; они рельефно отдѣлались на темномъ фонѣ картины: три бѣлыя пера и два зеленыя. Я разсматривалъ оконечность шляпы, которая была конической формы, напоминая любимый фасонъ Гвидо Фоуксса. Меня удивляло, для чего испанецъ смотритъ вверхъ; не могло быть, чтобы онъ смотрѣлъ на звѣзды: такой отъявленный плутъ не могъ быть ни астрологомъ, ни астрономомъ. Непремѣнно онъ смотрѣлъ на петлю, въ которую готовился просунуть свою голову. Я снова сосчиталъ перья: три бѣлыя, два зеленыя.

"Пока я предавался этому занятію, мысли моя начинали мало по малу развлекаться. Лунный свѣтъ, проникавшій въ комнату, напомнилъ мнѣ мѣсячныя ночи въ Англіи и въ особенности ночь послѣ пикника въ Уельшской долинѣ. Всѣ приключенія, сопровождавшія нашу обратную поѣздку оттуда по живописной окрестности, казавшейся еще миловиднѣе при лунномъ освѣщеніи, пришли мнѣ теперь на память, хотя уже много лѣтъ не случалось мнѣ думать объ этомъ пиквйкѣ. Въ настоящую минуту я находился въ домѣ, по наружности очень подозрительномъ, въ положеніи очень щекотливомъ, если не совершенно опасномъ: это все, казалось бы, должно было уничтожить во мнѣ дѣятельность памяти въ отношеніи къ предмету совершенно постороннему; между тѣмъ, теперь, почти противъ воли, припоминалъ я каждую мѣстность, каждую личность, разговоръ, малѣйшія обстоятельства веикаго рода, которыя я считалъ уже совершенно забытыми и которыя я, можетъ быть, и не припомнилъ бы, если бы желалъ этого, даже при болѣе благопріятной обстановкѣ. И что же такъ мгновенно провело въ головѣ моей эту сложную, таинственную вереницу воспоминаній? ничего болѣе, кромѣ нѣсколькихъ лунныхъ лучей, пробивавшихся въ окно моей спальни. Я все продолжалъ думать о пикникѣ, о нашемъ веселомъ возвращеніи домой, о сантиментальной леди, которой хотѣлось декламировать "Чайльдъ-Гарольда", потому единственно, что была лунная ночь. Я былъ погруженъ въ созерцаніе этихъ давно промелькнувшихъ сценъ, давно пережитыхъ удовольствій, какъ вдругъ нить моихъ воспоминаній порвалась; вниманіе мое опять обратилось къ предметамъ, меня окружавшимъ, съ большею противъ прежняго дѣятельностію, и я вновь, самъ не знаю почему, сталъ пристально глядѣть на картину. Но что я увидѣлъ? Великій Боже! испанецъ надвинулъ себѣ шляпу на самые глаза! Нѣтъ! должно быть шляпа упала съ него! Гдѣ теперь ея остроконечная верхушка? гдѣ перья: три бѣлыя, два зеленыя? Не видно ни тѣхъ, ни другихъ. Что за темная масса заступила теперь мѣсто шляпы и перьевъ? она закрыла испанцу лобъ, глаза, руку у этихъ глазъ? Да не движется ли ужь вся кровать?

"Я упалъ на подушку я сталъ смотрѣть внимательно. Что я, съ ума, что ли, сошелъ? пьянъ, что ли, я? сплю, что ли, или опять у меня головокруженіе? Въ самомъ дѣлѣ, что ли, верхушка кровати движется, опускается внизъ, тихо, страшно опускается во всю длину и ширину, всею своею тяжестью, прямо на меня, распростертаго подъ нею? Кровъ застыла у меня въ жилахъ. Предсмертный холодъ пробѣжалъ по моему тѣлу, глаза у меня помутились, когда я, приподнявшись съ подушки и желая удостовѣриться, въ самомъ ли дѣлѣ движется верхушка кровати, сталъ пристально глядѣть на изображеніе испанца. Одного взгляда было для меня довольно. Мрачный, мохнатый край бахрамы, висѣвшій надо мною, только на вершокъ не дошелъ до пояса испанца. Я все продолжалъ смотрѣть, не переводя дыханія. Регулярно и вмѣстѣ медленно, очень медленно исчезла въ моихъ глазахъ фигура портрета, наконецъ и рама его, а бахрама все продолжала опускаться.

"Я отъ природы вовсе не робокъ. Не разъ случалось мнѣ подвергаться опасности потерять жизнь, и я все-таки ни на минуту не терялъ присутствія духа; но когда я совершенно убѣдился, что вертушка кровати движется, что она опускается на меня, я смотрѣлъ еще съ минуту, содрогаясь при мысли о своемъ беззащитномъ положеніи, испытывая надъ собою въ сильнѣйшей степени паническій страхъ -- и все-таки лежалъ подъ страшной, злодѣйской машиной, которая, опускаясь все ниже и ниже, готовилась задушить меня своею тяжестью.

"Наконецъ возвратилось ко мнѣ чувство самосохраненія я заставило меня подумать о томъ, какъ бы спастись, пока еще было время. Я всталъ съ постели довольно хладнокровно и надѣлъ на себя верхнее платье. Ночникъ, догорѣвши, погасъ. Я сѣлъ на кресло, стоявшее возлѣ, и смотрѣлъ, какъ опускалась верхушка кровати. Все это мнѣ казалось какимъ-то колдовствомъ. Если бы я услыхалъ за собою шаги, то во мнѣ не было бы силы обернуться; если бы средства ко спасенію были у меня подъ рукою, я не принудилъ бы себя сдвинуться съ мѣста. Вся жизнь моя сосредоточивалась въ эту минуту въ чувствѣ зрѣнія.

"А балдахинъ между тѣмъ, со всею своею бахрамою, опускался-опускался, наконецъ опустился совершенно, такъ что нельзя было просунуть пальца между нимъ и кроватью. Я ощупалъ его рукою и узналъ, что то, что казалось мнѣ обыкновеннымъ балдахиномъ, было не что иное, какъ тугой, широкій матрасъ, который прятался отъ глазъ моихъ подъ пологомъ и бахрамою.

Весь этотъ ужасный снарядъ двигался безъ малѣйшаго шума; онъ самъ не издавалъ никакого скрипа, идя внизъ, и, въ комнатѣ надо мной, нельзя было замѣтить ни малѣйшаго движенія. Въ безмолвномъ, отчаянномъ страхѣ смотрѣлъ я, не забывая, что живу въ XIX столѣтіи и нахожусь въ просвѣщенной столицѣ Франціи, смотрѣлъ на эту машину, предназначенную погубить человѣка, какъ будто я перенесся въ уединенныя хижины горъ Гарца или таинственныя вестфальскія судилища! Смотря на эту машину, я не имѣлъ силы сдѣлать движеніе, я едва могъ дышать; наконецъ постепенно я сталъ приходить въ себя, и, обдумавъ все со мной бывшее, я понялъ весь ужасъ заговора, составленнаго противъ меня.

"Въ мою чашку съ кофеемъ было что-то подмѣшало въ очень сильномъ пріемѣ. Это-то излишество наркотическаго вещества и помѣшало мнѣ заснуть. Вслѣдствіе этого, и дрожалъ я возился какъ въ лихорадочномъ припадкѣ и, не сомкнувъ глазъ, остался въ живыхъ. Какъ неблагоразумно ввѣрился я двумъ негодяямъ, которые ввели меня въ эту комнату, рѣшившись воспользоваться моимъ выигрышемъ, убить меня во время сна, употребивъ самое страшное средство къ совершенію злодѣйства втайнѣ, безъ всякихъ видимыхъ слѣдовъ его! Сколько людей, можетъ быть, подобно мнѣ, послѣ выигрыша, спали здѣсь, какъ и я располагался уснуть, на этой же самой постели! и потомъ никто уже не видалъ ихъ, никто уже не помянулъ ихъ имени! Я содрогнулся при этой мысли.

"Вслѣдъ за тѣмъ вниманіе мое было привлечено опять балдахиномъ, который снова началъ двигаться. Оставаясь вплоть къ кровати, сколько я могъ замѣтить, въ продолженіе минутъ десяти, онъ сталъ опять подниматься. Злодѣи, приводившіе его въ движеніе сверху, вѣроятно думали, что цѣль имъ уже достигнута. Такъ же медленно и тихо, какъ она прежде опускалась, верхушка кровати теперь поднималась на прежнее свое мѣсто. Когда она достигла верхнихъ концовъ столбиковъ, то пришла въ соприкосновеніе и съ потолкомъ. Не было замѣтно тамъ ни отверстія, ни винта: кровать, но наружности, снова явилась обыкновенною кроватью, балдахинъ показался бы самымъ обыкновеннымъ балдахиномъ даже для подозрительнаго глаза.

"Теперь только въ первый разъ я былъ въ состояніи тронуться съ мѣста, встать со стула, подумать о средствахъ къ спасенію. Если бы малѣйшимъ шумомъ я далъ знать, что попытка задушить меня не удалась, то я погибъ навѣрное. Но не сдѣлалъ ли я уже шума? Я внимательно прислушался въ направленіи къ двери. Нѣтъ, ни звука шаговъ во внѣшнемъ коридорѣ, ни признака ходьбы въ комнатѣ надо мною -- повсюду совершенное молчаніе. Запирая и заставляя дверь въ мою спальню, я приставилъ къ ней, между прочимъ, старый деревянный сундукъ, найденный мною модъ кроватью.

"Сдвинуть этотъ сундукъ (кровь застывала въ моихъ жилахъ при мысля о томъ, что могло быть внутри этого сундука) и не произвести мы малѣйшаго шума было невозможно; думать выбраться изъ дома, теперь кругомъ запертаго, было бы верхомъ безумства. Оставалось одно средство -- окно, и я подошелъ къ нему на цыпочкахъ.

"Мея спальня была во второмъ этажѣ, надъ антресолемъ, и выходила окномъ на заднюю улицу, которая нарисована на вашемъ эскизѣ. Я протянулъ руку, чтобы отворить окно, вполнѣ сознавая, что отъ этого движенія зависѣла моя жизнь.

"Въ этомъ разбойничьемъ вертепѣ, конечно, не дремали: еслибы рама стукнула, если бы петля скрипнула, я былъ бы, можетъ быть, погибшій человѣкъ! Я употребилъ, по крайней мѣрѣ, пять минутъ, считая хладнокровно, на то, чтобы отворить окно. Но, въ тогдашнемъ состояніи боязливаго ожиданія, эти пять минутъ показались мнѣ за пять часовъ. Наконецъ мнѣ удалось отворить окно, тихо, со всею ловкостью, и я посмотрѣлъ внизъ на улицу. Соскочить прямо изъ окна на мостовую значило навѣрное разбиться. Я сталъ смотрѣть по сторонамъ. По лѣвой стѣнѣ дома шла широкая водосточная труба, которую вы нарисовали; она проходила подъ самымъ окномъ. Лишь только я увидалъ эту трубу, я былъ увѣренъ въ своемъ спасеніи; я вздохнулъ свободно, въ первый разъ послѣ того, какъ замѣтилъ движеніе балдахина, который стремился въ мои объятія.

"Для иного средство къ спасенію, которое я открылъ, показалось бы довольно затруднительнымъ и опаснымъ,-- для меня спуститься по трубѣ на улицу ничего не значило. Упражняясь въ гимнастикѣ съ малыхъ лѣтъ, я еще Въ школѣ славился искусствомъ карабкаться съ особенною отвагою и цѣпкостію; я былъ увѣренъ, что голова моя, руки и ноги будутъ служить мнѣ неизмѣнно въ самыя критическія минуты восхожденія и нисхожденія. Я занесъ уже ногу за окно, когда вспомнилъ, что мой платокъ съ деньгами остался подъ подушкой. Я охотно согласился бы оставить его тамъ; но чувство мести не позволяло мнѣ допустить, чтобы негодяи, упустивъ свою жертву, воспользовались деньгами. Такимъ образомъ я воротился къ кровати и привязалъ узелъ съ деньгами сзади къ моему галстуку. Лишь только я прикрѣпилъ его достаточно надежно, какъ мнѣ показалось, что по ту сторону двери кто-то дышетъ. У меня снова пробѣжалъ морозъ по кожѣ, пока я прислушивался. Нѣтъ! прежнее молчаніе въ коридорѣ: это былъ ночной воздухъ, проникавшій легонько въ комнату. Минуту спустя, я уже сидѣлъ на окнѣ; еще минута, и я уже цѣплялся за трубу руками и колѣнями.

"Я спрыгнулъ на улицу осторожно, сохраняя полное присутствіе духа, и первымъ дѣломъ моимъ было бѣжать въ часть полицейской префектуры, которая, сколько мнѣ было извѣстно, помѣщалась въ сосѣдствѣ. Подъ-префектъ и нѣсколько отборныхъ служителей не спали въ это время, готовясь, кажется, къ исполненію какого-то плана, имѣвшаго цѣлію открыть недавнее убійство, о которомъ предъ тѣмъ было только и рѣчи во всемъ Парижѣ. Когда я началъ свою исторію, впопыхахъ и на ломаномъ французскомъ языкѣ, я увидалъ, что подъ-префектъ принялъ меня за какого нибудь пьянаго англичанина, только, что обокравшаго прохожаго; но по мѣрѣ того, какъ я говорилъ, онъ убѣждался въ справедливости моихъ словъ. Прежде, чѣмъ я кончилъ, онъ сложилъ свои бумаги въ ящикъ стола, надѣлъ на себя шляпу, далъ другую мнѣ, потому что на головѣ моей не было ничего, кромѣ стоявшихъ еще дыбомъ волосъ, взялъ отрядъ солдатъ, приказалъ захватить своей командѣ всѣ инструменты, которыми, въ случаѣ надобности, можно было бы выломать двери, взворотить кирпичный полъ, и дружески подалъ мнѣ въ заключеніе руку, предлагая итти съ собою на поиски.

"Пока мы шли по улицѣ, подъ-префектъ не переставалъ распрашивать меня, едва успѣвая переводить духъ и уходя впередъ отъ своего отряда. Подойдя къ игорному дому, онъ разставилъ спереди и сзади его часовыхъ; въ дверь стали стучать немилосерднымъ образомъ, и въ окнѣ дома скоро показался свѣтъ. Я ожидалъ, что будетъ, стоя позади полицейскихъ служителей. Удары въ дверь повторялись съ новою силой и сопровождались криками:

"-- Отворите именемъ закона!

"При этомъ убѣдительномъ заявленіи, болты и запоры уступили передъ чьею-то невидимой рукой, и минуту спустя, подъ-префектъ стоялъ уже въ коридорѣ, допрашивая слугу, полу-одѣтаго и блѣднаго какъ смерть.

"-- Намъ нужно видѣть англичанина, который ночевалъ въ этомъ домѣ.

"-- Онъ ужь давно ушелъ.

"-- Неправда: пріятель его ушелъ, а онъ остался. Веди насъ въ его спальню!

"-- Клянусь вамъ, господинъ подъ-префектъ, что его нѣтъ здѣсь! онъ....

"-- Клянусь вамъ, мой милѣйшій, что онъ здѣсь. Онъ ночевалъ здѣсь, только не нашелъ свою постель довольно удобною. Онъ пришелъ къ намъ объяснить это. Вотъ онъ самъ, какъ изволишь видѣть; а здѣсь и я, въ сильномъ желаніи посмотрѣть, нѣтъ ли блохъ въ его тюфякѣ. Пикаръ! сказалъ онъ, обращаясь къ одному изъ служителей: -- возьми-ка за воротъ этого господина и свяжи ему руки назадъ. Теперь, господа, наверхъ по лѣстницѣ!

"Всѣ обоего пола обитатели дома были схвачены и первый старый солдатъ. Мы осмотрѣли кровать, на которой я спалъ, а потомъ пошли въ верхнюю комнату. Тамъ не было, впрочемъ, ничего, что могло бы показаться подозрительнымъ. Подъ-префектъ осмотрѣлся, велѣлъ замолчать, ударилъ ногой въ ноль, велѣлъ подать свѣчку, сталъ разглядывать мѣсто, въ которое ударилъ, и велѣлъ осторожно приподнять половицы.

"Принесли свѣчъ, и мы увидали большую выдолбленую пустоту между поломъ этой комнаты и потолкомъ нижней. Чрезъ эту пустоту проходилъ мѣдный станокъ, а внутри станка былъ винтъ, соединявшійся съ верхушкою кровати. Послѣ, нѣсколькихъ попытокъ, подъ-префекту удалось привести машину въ дѣйствіе, и, заставивъ своихъ людей работать за него, онъ повелъ меня внизъ въ спальню. Страшный балдахинъ былъ теперь опущенъ, но не съ такимъ искусствомъ, какъ это было со мною. Я замѣтилъ это подъ-префекту. Онъ отвѣчалъ мнѣ просто, но выразительно.

"-- Мои люди, сказалъ онъ: -- дѣйствуютъ машиной въ первый разъ, а артисты, у которыхъ вы выиграли деньги, вѣроятно, имѣли большую практику.

"Мы оставили домъ подъ наблюденіемъ двухъ полицейскихъ агентовъ; всѣ обитатели его были тотчасъ же отведены въ тюрьму. Подъ-префектъ, взявъ отъ меня показаніе, пошелъ со мною въ гостинницу, въ которой я остановился, чтобы посмотрѣть мой видъ.

"-- Какъ вы думаете, спросилъ я его, отдавая ему бумагу: -- неужели въ этомъ домѣ и прежде душили людей на кровати, какъ хотѣли сдѣлать со мной?

-- Я видалъ дюжины утопленниковъ, которыхъ выставляютъ въ Morgue, отвѣчалъ подъ-префектъ:-- въ карманахъ ихъ платья находимы были письма, въ которыхъ они сознавались, что рѣшились на самоубійство, совершенно проигравшись. Кто можетъ сказать, сколько изъ числа этихъ людей входили въ тотъ самый игорный домъ, въ который попали вы, выигрывали какъ и вы, занимали ту же постель, какъ и вы, засыпали на ней и потомъ тайно брошены въ рѣку, съ объяснительнымъ письмомъ, написаннымъ самими же убійцами и нарочно положеннымъ въ бумажникъ къ утопленнику? Никто не въ состояніи сказать, сколько именно человѣкъ испытали участь, которой вы избѣжали. Содержатели игорнаго дома, какъ видите, умѣли скрыть свою машину отъ полиціи! Смерть содѣйствовала таинственности ихъ предпріятій.... Доброй ночи, или, скорѣе, добраго утра, мосьё Фолькнеръ! Приходите ко мнѣ въ судъ въ девять часовъ; а теперь до свиданія!

"Остатокъ моей исторіи досказать нетрудно. Меня распрашивали и переспрашивали; игорный домъ былъ объисканъ отъ крыши до фундамента; арестанты были допрошены по-одиначкѣ, и двое изъ нихъ, менѣе виновные, сознались. Я узналъ, что старый солдатъ былъ хозяинъ дома. Правосудіе открыло, что онъ давно еще былъ выгнанъ изъ арміи за бродяжничество, потомъ попадался въ разнаго рода преступленіяхъ; что онъ скопилъ себѣ грабежемъ порядочное состояніе, и что онъ, банкометъ и женщина, варившая кофей, знали о существованіи кроватной машины.

"Оставалось неразъясненнымъ, были ли посвящены въ эту тайну слуги игорнаго дома, потому они и судились лишь какъ воры и бродяги. Что касается до стараго солдата и его двухъ главныхъ сообщниковъ, то ихъ отправили на галеры; женщина, варившая кофей, была посажена въ тюрьму, не помню, на сколько именно лѣтъ; служители дома были названы подозрительными и отданы подъ присмотръ, а я на цѣлую недѣлю (что много значитъ) сдѣлался "львомъ" парижскаго общества. Приключеніе со мной послужило сюжетомъ для трехъ драматическихъ сочиненій.

"Кромѣ того приключеніе мое сопровождалось двумя благодѣтельными результами. Во первыхъ, оно оправдывало правительство въ дѣйствіяхъ его по уничтоженію игорныхъ домовъ; во вторыхъ, оно совершенно исцѣлило меня отъ привычки смотрѣть на игру какъ на обыкновенную забаву.

"Видъ зеленаго сукна, колоды картъ и кучи денегъ на немъ отнынѣ навсегда будутъ соединяться въ моемъ воображеніи съ идеей о движущемся балдахинѣ, при мертвой тишинѣ темной ночи."

Лишь только мистеръ Фолькнеръ произнесъ послѣднія слова, какъ, спохватившись, поспѣшилъ принять свою прежнюю, важную позу.

-- Ахъ, Боже мой! вскричалъ онъ, съ видомъ комическаго удивленія и отчаянія: -- пока я вамъ объяснялъ причину того впечатлѣнія, которое произвелъ на меня подаренный вами рисунокъ, я совершенно забылъ, что съ меня снимаютъ портретъ. Я думаю, послѣднее время вы видѣли передъ собою одинъ изъ труднѣйшихъ оригиналовъ, съ которыхъ вамъ когда либо удавалось писать!

-- Напротивъ, вы держали себя какъ нельзя лучше, сказалъ я.-- Я копировалъ вашу мину. Во время разсказа вы были совершенно натуральны, а я только этого и добивался.

<Перевод М. П. Веселовского>

"Современникъ", т. 38, 1853