Бен Эд. - Комакадемия приступает к изучению Маяковского

КОМАКАДЕМИЯ ПРИСТУПАЕТ К ИЗУЧЕНИЮ МАЯКОВСКОГО

ПЕРВЫЙ ВЕЧЕР ДОКЛАДОВ

26 апреля в Коммунистической академии были сделаны два доклада о творчеств Маяковского. Этими докладами секция искусства и литературы Комакадемии начинает систематическую работу по изучению Маяковского.

Во вступительном слове т. Керженцев указал, что за 12 лет революции мы можем назвать двух поэтов, наложивших мощный отпечаток на всю нашу поэзию и явившихся подлинно пролетарскими революционными поэтами, это -- Демьян Бедный и В. Маяковский. Они шли различными путями. Если Д. Бедный был и остается выразителем идеологии городского пролетариата и бедняцких слоев деревни, если о первых шагов своей революционной литературной деятельности он шел рука об руку с партией пролетариата, пользуясь ее постоянной поддержкой и черпая в ней силы для борьбы и творчества, то Маяковский пришел к революции из интеллигенции; ему приходилось вступать в единоборство с интеллигентскими традициями и всем тем наследием, которое было передано ему прошлым искусством. Он начал с разрушения изысканных и традиционных форм старого буржуазного искусства, и потом вплотную подошел к работе над искусством революции, наполнив найденные им новые формы большим революционным содержанием. Вклад Маяковского в поэзию пролетариата -- громаден, и нам необходимо особенно бережно и внимательно подойти к изучению одного из крупнейших поэтов не только нашего, но и мирового пролетариата.

С докладом о художественном метода Маяковского выступил т. Беспалов:

-- Творческий метод поэта,-- сказал докладчик,-- определяется прежде всего его мироотношением. Маяковский выступил на литературную арену в то время, когда революция была еще в подпольи, когда пышным и ядовитым цветом распускался наш империализм.

Маяковскому пришлось низводить искусство с бутафорских облаков идеализма на твердую плотную землю, ставить его на материалистическую основу. Это был бунт величайшего напряжения, громадною темперамента. Это было огульное отрицание всего прошлого, почти без разбора и во всяком случае без всякой жалости. Но ошибочно было бы думать, что Маяковский поднимает руку на старое искусство только ради новых форм. Эти новые формы органически связаны с бунтарским содержанием, которое все углубляется, все конкретизируется по мере приближения грандиозного социального переворота, приведшего к власти рабочий класс.

Но уже и до революции Маяковский пытается разрешить основные проблемы, к которым он породит вплотную только в наше время. Он бунтует во имя человека, этого жалкого существа, закованного улицами, долларами и рублями. Он чувствует себя как бы ответственным за слезы, пот и кровь миллионов людей. Но и здесь невозможность сделать для этих миллионов что-либо вызывает у него чувство беспомощности и почти отчаяния.

К проблеме бога Маяковский возвращается неоднократно. В начале бог для него -- это прежде всего символ прошлого, олицетворение оторванности от земли. "Огромный божище" превращается сначала в "крохотного божика", а потом и уничтожается совершенно. Он производит на небесах революцию, сгоняя с престолов всех богов, мешающих человеку плотно встать на землю.

С первых дней революции Маяковский в ее рядах. Он приходит к ней с почти материалистическим мировоззрением, с мечтой о социализме, правда,-- еще утопическом, с ненавистью к прошлому, хотя еще абстрактной, не направленной на определенные классовые группы. Октябрь является переломным моментом и в мировоззрения и в творчестве Маяковского.

Теперь у него есть реально ощутимый противник, он знает с кем бороться, он берет перо публициста, понимал всю огромную силу поэзии на службе у пролетариата".

Не только констатировать и описывать, а заглядывать в идущее и произносить приговор настоящему -- такую задачу ставит он перед поэзией.

Надо решительно отбросить предрассудок, образованию которого много помогли формалисты, будто Маяковский -- лишь мастер, безразличный к тому, о чем он пишет. Порочная теория социального заказа наталкивала критиков на эту мысль, которую мы должны решительно отбросить. Маяковский шел к революции не прямым путем. Но он пришел к цели, он оказался не вне пролетариата, а внутри его, и только так должны мы оценивать всю грандиозную революционную работу поэта.

Что же должна взять пролетарская поэзия у Маяковского? Прежде всего, это понимание поэзии как вмешательства в социальную жизнь. Затем это -- идейная насыщенность. Ибо совершенно неправильно думать, что Маяковский -- примитивист, упрощенно понимающий действительность, как это пытался доказать Воронский. Если ему была чужда сложность певцов "Незнакомки" или "Пылающего сердца", то он знал иные противоречия и глубины, лежащие в социальном плане.

Пролетарская поэзия должна учиться у Маяковского также умению судить о жизни, выносить ей приговор, то-есть быть поэзией публицистической, ибо мы живем как раз в ту эпоху, когда по слову Плеханова, публицистика вторгается в поэзию и распоряжается там, как у себя дома.

Мы оказались бы в противоречия с диалектическим методом, если бы думали, что Маяковский -- нечто вполне законченное, и раз навсегда данное. Мы должны рассматривать его как путь, как грань между двумя эпохами, и мы должны использовать его наследие, чтобы создавать дальше поэзию пролетариата, поэзию миллионов.

С сообщением о публицистике " поэзии Маяковского выступил т. Зонин.

С первых же слов докладчик вступает в полемику с ходячим мнением о "двух ипостасях" Маяковского -- "рационализме" в "физиологичности", о том, будто у него "ум с сердцем не в ладу", и умом постигая революцию, он сердцем был еще в старом мире. Зонин вскрывает вульгарность и метафизичность этого взгляда, рассекающего на два обособленных ряда единое по существу творчество поэта. Такому обособлению (чуждому марксистскому литературоведению) обычно сопутствует и противопоставление "поэтического образа", "понятию", между которыми полагается совершенно непереходимая граница. Однако,-- утверждает Зонин,-- образ не представляет собою ничего принципиально противоположного понятию. Рассматриваемый диалектически любой образ может стать в процессе развития мысли понятием, и обратно. Отсюда нельзя противопоставлять друг другу художественное творчество и публицистику, или наоборот пытаться как-то искусственно примирить их в творчестве одного поэта. Только для искусства классов, отгораживающихся от политики и отрывающих поэзию от земли, характерны эти перегородки. Специфичность образа состоит в том, что типовое в там выступает в форме единичного.

Именно о такой изоляции творчества от всякой социальной направленности и говорил Марко в своей статье "Немецкий социализм с стихах и прозе": "Поэт -- у современных лириков вообще баснословно кургузая, легкомысленно топорщащая фигура. Это не активное существо, стоящее посреди действительного общества, это "поэт", парящий в облаках, но облака эти -- не что иное как туманные фантазии немецкого буржуа". (Т. V, стр. 131). Таким образом, всякий художник, якобы уходящий от проблем социальных, т.-е. исключающий из своей поэзии всякий элемент публицистики, есть не более как маскировщике своих идейных позиций, которые вое же остаются целиком стоящими на классовой почве. Всякий революционный класс, разрушая перегородки между личным и общественным, коллективным и индивидуальным, уничтожает и противоречие между художественным творчеством и публицистикой, сливая их в диалектическое единство социально направленною к действенного искусства.

Исходя из этих философских предпосылок, Зонин утверждает, что именно таким действенным искусством и была поэзия Маяковского, особенно в последние годы жизни поэта, когда он перешел на позиции пролетариата. И глубоко неправ был Воронский, пытавшийся доказать, что "человек Маяковского -- сплошная физиология" и пророчествовавший, будто "народным поэтом, поэтом миллионов, Маяковский никогда не будет".

В остальной части доклада т. Зонин останавливается на конкретном разборе публицистических стихов Маяковского, показывая переключение их в общественную "лирику". Особо докладчик разобрал крестьянские агит-поэмы Маяковского и указал, что исследование творчества Маяковского ставит новые методологические задачи перед литературоведением.

ЭД. БЕН.

"Литературная газета", No 17, 1930