Меньшиков Михаил Осипович - Добрый юмор

М. О. Меньшиковъ.

КРИТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. Меркушева. Носкій пр., No 8.
1899.

Добрый юморъ.

П. Е. Накрохинъ. "Идилліи въ прозѣ". Спб. 1899 г. Ц. 1 р.

Вотъ книга, отъ которой вѣетъ ароматомъ истиннаго таланта. Съ первой страницы она захватываетъ ваше вниманіе и увлекаетъ въ свою внутреннюю жизнь, глубокую и разнообразную, волнуя васъ свѣжестью впечатлѣній то трагическихъ, то нѣжныхъ, проникнутыхъ тонкимъ и благороднымъ юморомъ. Разъ вы открыли эту изящную книжку, вы не оторветесь отъ нея; она изъ тѣхъ рѣдкихъ книгъ, которыя вспоминаешь какъ хорошее событіе, которое хочется еще разъ пережить. П. Е. Накрохинъ не пользуется широкой извѣстностью {Замѣтка эта появилась въ 13 No "Недѣли" за 1899 годъ, но съ тѣхъ поръ, лишь только, книга г. Накрохина появилась въ публикѣ, авторъ ея встрѣтилъ рѣдкое по единодушію признаніе въ критикѣ, какъ крупный и симпатичный талантъ.}; онъ крайне рѣдко появляется въ печати и пишетъ небольшіе по объему разсказы и на темы совсѣмъ не модныя. Немудрено, что наша журнальная критика, какъ ни славится она своею зоркостью, вкусомъ и справедливостью, -- не замѣтила первыхъ дебютовъ автора "Идиллій". Теперь передъ нами уже не случайные разсказы, а цѣлая ихъ книга, не замѣтить которую невозможно.

Въ "Идилліяхъ" г. Накрохина десять разсказовъ; самые маленькіе занимаютъ всего нѣсколько страничекъ. Я уже писалъ какъ-то, что не безъ глубокихъ внутреннихъ основаній самые талантливые беллетристы нашего времени не пишутъ большихъ романовъ, или, по. крайней мѣрѣ, не имъ обязаны своей славой. Въ эпоху промежуточную, на переломѣ вѣка, на развалинахъ древней, вѣками слагавшейся культуры трудно написать романъ -- произведеніе всегда историческое, охватывающее все зданіе общественности, какова-бы она ни была. Разъ нѣтъ опредѣленнаго быта, нѣтъ культа, нѣтъ общественности органической -- нѣтъ и зданія жизни, а есть лишь обломки чего-то цѣлаго. Вопреки принятому мнѣнію, будто нашихъ молодыхъ беллетристовъ удерживаетъ отъ написанія большого романа отсутствіе таланта, я думаю, что ихъ удерживаетъ присутствіе его: именно дарованіе, которое есть искренность, подсказываетъ имъ, насколько была-бы искусственна въ наше время широкая распланировка жизни и какъ это было-бы непохоже на дѣйствительность. Конечно, еще есть возможность вытащить на сцену влюбленныхъ героевъ и заставить ихъ на протяженіи тридцати печатныхъ листовъ продѣлать полагающіяся въ этомъ случаѣ безумства, но всѣ-же, кромѣ плохихъ беллетристовъ и начинающихъ читателей, чувствуютъ, что это надоѣло, что все это избито и по природѣ своей не особенно прилично. Талантамъ хочется иного содержанія, ихъ интересуютъ иные мотивы: пусть эти мотивы будутъ не длинные, не огромные, но лишьбы естественные и натуральные. Таланты чувствуютъ, что даже въ художественныхъ, хорошихъ романахъ есть много лишняго, придѣланнаго, присочиненнаго или такого, о чемъ лучше было-бы предоставить догадаться самому читателю. И вотъ они пишутъ, какъ Мопассанъ, Чеховъ, Киплингъ,-- маленькія картинки жизни, какъ-бы афоризмы въ образахъ, умѣя сказать въ нихъ не меньше, чѣмъ прежніе писатели въ увѣсистыхъ произведеніяхъ.

П. Е. Накрохинъ пишетъ небольшіе разсказы, но много говорящіе. Онъ назвалъ книгу "идилліями", и если хотите, это не ироническое названіе. Не ищите здѣсь, конечно, аркадскихъ пейзажей, пастушковъ и пастушекъ, не ищите счастья золотого вѣка среди цвѣтущей природы и невинныхъ нравовъ. Герои г. Накрохина большей частью -- городскіе люди, жизнь которыхъ протекаетъ въ темныхъ квартирахъ, среди грохота улицъ и вѣчнаго ихъ движенія. Это люди -- не большого и даже не средняго круга, это люди чаще всего "маленькіе", обойденные судьбой, попавшіе подъ ея колеса или забрызганные ихъ грязью. Калѣка-странникъ, видящій карьеру въ томъ, чтобы попасть куда-нибудь въ больницу, въ тюрьму -- куда угодно, лишь-бы не умереть съ голода, дворники и татары, мечтающіе разжиться на веревкѣ повѣшеннаго, подростокъ-"барышня" изъ мѣщанской семьи и интеллигентъ, пытающійся соблазнить ее, мелкій пьяница-артистъ съ великодушною душой, швея-проститутка, оберъ-офицерскій сынъ, жизнерадостный бухгалтеръ и мрачный экзекуторъ, маленькіе карьеристы, входящіе въ столицу и исходящіе въ чаяніи золотого счастія, маленькіе самородки, изъ подонковъ жизни стремящіеся подняться къ знанію, захолустный чиновникъ, заживо превратившійся въ мумію, захолустный ссыльный, выброшенный изъ богатой, культурной жизни на дальній сѣверъ, хорошій юноша изъ духовенства, мечтающій о монашествѣ и попавшій въ самомъ монастырѣ въ сѣти стихійныхъ, жаждущихъ счастья силъ. Всѣхъ героевъ "Идиллій" не перечтешь; ихъ очень много, ихъ цѣлая толпа, очерченная тонко и художественно. Жизнь всего этого "незначительнаго" народа полна грезъ, полна самыхъ сказочныхъ надеждъ, которыя, конечно, разсѣиваются какъ легкій дымъ; много острой горечи и даже ужаса въ ихъ необезпеченности, но ихъ спасаетъ чудесная черта -- какая-то невинность души, дѣтскость, позволяющая имъ утѣшаться быстро -- почти безъ причины и приходить въ искреннюю радость отъ ничтожнаго намека на счастье. Это попорченные, помятые люди, павшіе до подонковъ и потому смиренные, а смиренные уже въ сердцѣ своемъ носятъ идиллію жизни, и этой идилліи свойственна своя поэзія, можетъ быть, настоящая поэзія бытія. У г. Накрохина нѣтъ лицъ трагическихъ, злобныхъ, гордыхъ; кромѣ пьянства, у его героевъ нѣтъ страстей безумныхъ, влекущихъ къ преступленію, къ борьбѣ. Его книга -- поле жизненной битвы послѣ сраженія: вы не слышите ни грома торжествующей силы, ни побѣдныхъ маршей,-- царитъ счастливая тишина и среди изувѣченныхъ труповъ подымаютъ голову раненые и трусы, полные счастья за свое спасеніе или хоть надежды на него. Вы скажете, они несчастны, но они далеки отъ этого мнѣнія: въ самыя тяжкія минуты, когда, напр., голодный ребенокъ плачетъ на плечѣ у отца, ночуя съ нимъ въ полѣ за городомъ, выгнанные съ квартиры, является какой-нибудь выходъ -- неважный выходъ воровство: но все-же родъ чуда, спасающаго, вновь становящаго человѣка на ноги. Тысячи перемѣнъ жизни, тысячи попытокъ и приключеній -- и вы чувствуете, что вопреки ужасной видимости, эта жизнь интересна, что въ ней есть и смѣхъ, и теплыя слезы, и горячая любовь, и пылкія надежды,-- словомъ, то, чего недостаетъ часто несравненно болѣе обезпеченной жизни. Въ этой потерянности существованія есть наконецъ та значительность, доходящая минутами до величія, которая свойственна трагедіи. Голодъ, пьяное безуміе, преступленіе, смерть -- краски незаурядныя, и вы ясно видите, что эти бѣдняки исчерпываютъ если не положительную, то отрицательную полноту жизни: они все-таки живутъ, а не прозябаютъ. Г. Накрохинъ по какому-то необъяснимому художническому сочувствію беретъ для своихъ картинокъ богему; жизнь этого класса по самой сущности ея не лишена поэтической прелести, но, сверхъ того, вы чувствуете и въ отношеніи къ ней автора какое-то необыкновенно любовное, горячее участіе, безъ тѣни злобы или пренебреженія. Онъ относится къ этой растрепанной, опустившейся, заброшенной породѣ людей какъ къ дѣтямъ, зорко замѣчая на фонѣ ихъ темныхъ сторонъ плѣнительныя черточки души наивной и при всемъ паденіи -- чистой. Отсюда юморъ г. Накрохина -- драгоцѣнная черта его таланта, сближающая его съ Диккенсомъ. Въ этомъ юморѣ нѣтъ и тѣни сарказма, злой насмѣшливости, -- наоборотъ, какъ у Диккенса, вы чувствуете страшно много доброты въ томъ вниманіи, которымъ авторъ освѣщаетъ забавные моменты своихъ героевъ. Совершенно какъ мы смѣемся надъ любимымъ ребенкомъ, который скажетъ какую-нибудь наивность. Юморъ г. Накрохина до такой степени полонъ мѣры, до такой степени смягченъ сердечною нѣжностью, что никогда не вызоветъ глубокаго смѣха; вы чувствуете смѣшное, отраженное въ благородномъ созерцаніи, которое откликается лишь на лучшія стороны забавнаго: на тѣ едва замѣтныя отклоненія красоты, которыя придаютъ ей жизнь и прелесть. Можно упрекнуть нашего автора въ нѣкоторомъ недостаткѣ силы, захватывающей и волнующей, въ отсутствіи свойственной силѣ дерзости изображенія. Мы всѣ привыкли къ эффектамъ мощнымъ -- у великихъ писателей и грубымъ -- у малыхъ. Движенія мягкія и женственныя, грація изнѣженная намъ не обычны. Но таково уже свойство дарованія г. Накрохина, и какъ оригинальность, оно болѣе достоинство, чѣмъ недостатокъ. Это не безсиліе, а сила, обузданная до кротости -- признакъ истиннаго аристократизма, какъ въ жизни, такъ и искусствѣ. Изъ десяти разсказовъ г. Накрохина особенно замѣчательны семь; остальные -- "Сказка и правда", "Чиновникъ", "Грезы" -- наброски, которые заслуживали-бы болѣе широкой обработки. Удивительной глубины разсказъ "Странникъ", символъ пошатнувшагося на землѣ своей русскаго народа. Чрезвычайно интересны -- "Талисманъ", "Воръ",-- который безъ слезъ прочесть невозможно,-- "Стихія", "Толпа-именинница".

Первая книга П. Е. Накрохина выдвигаетъ его въ рядъ самыхъ крупныхъ нашихъ художниковъ; я ставлю его рядомъ съ А. П. Чеховымъ (не сравнивая ихъ), и очень радъ, что мнѣ первому приходится указать въ печати на этотъ большой талантъ.