Макаренко Антон Семёнович - Докладная записка члену правления коммуны им. Ф. Э. Дзержинского

Макаренко А. С. Педагогические сочинения: В 8-ми т. Т. 1

М.: Педагогика, 1983.

Докладная записка члену правления коммуны им. Ф. Э. Дзержинского

Я Вас прошу считать этот доклад попыткой изложить мои взгляды человеку, который не хочет ограничиваться по отношению ко мне одним нажимом. Я сильно и глубоко убежден, что моя педагогическая работа всегда была и есть настоящая советская работа. Я при этом совершенно не склонен падать ниц перед многими утверждениями и положениями так называемой соцвосовской педагогики только потому, что они высказаны от имени советской доктрины.

Я позволяю себе затруднить Ваше внимание некоторыми общими педагогическими соображениями.

Я убежден (я так себе представляю, что я это ясно вижу, у меня никаких сомнений нет), что такая "педагогика" на самом деле есть в значительной мере безответственная выдумка интеллигентщины. К этому я приходил очень медленно и сам в двадцатом году начинал работу, будучи убежденным ее сторонником. В настоящее время я не только в своем опыте нашел много доказательств правильности моих сомнений, но уже могу наблюдать, как и советское общество и, в особенности, партийная мысль начали разбираться в непроходимом клубке предрассудков, созданных педагогическими писателями и писаками...

Плохие детские дома не оттого таковы, что там плохие работники или что мало денег дают на их содержание, а исключительно потому, что они отравлены дамской педагогикой, в существе своем не имеющей никакого отношения ни к идее социализма, ни к пролетариату, ни к труду, ни к Советской власти, ни просто к здравому смыслу...

...Отдельные интеллигентско-российские идеи настолько живучи... что сейчас многие люди, вопреки фактам и действительной логике нашего развития, продолжают верить в спасительность большинства соцвосовских средств и продолжают настойчиво рекомендовать их употребление.

Интеллигентская педагогика как раз и характеризуется совершенно тупой верой в действительность средства только на том основании, что это средство стройно вытекает из разных идеальных положений. Так, например, среди интеллигентщины искони была вера в полезность и высокую моральную ценность бесплатного труда, в помощь бедному, в милостыню, в непротивление "злому", в спасительность душевных разговоров, в какое-то особенное значение "любимого" учителя, в сверхъестественное значение интереса и в так называемую доминанту...

Я с 1920 г. организовал и заведовал колонией им. Горького сначала в Полтаве, затем под Харьковом, сделал ее известной всей Украине и РСФСР, и в значительной мере и за границей1; результаты моей работы и работы подобранного [мной] педагогического коллектива были по меньшей мере удовлетворительны, и все-таки это не мешало в течение всех восьми лет травить меня и нашу работу разным совершенно бездельным людям, которые занимались исключительно тем-, что выигрывали на высказывании разных похвальных взглядов и педагогических премудростей2.

Окончилось все это тем, что меня заставили уйти из колонии и при этом почти сознательно пожертвовали ценностью учреждения. Немедленно после моего ухода начали применять в работе разные шаблоные патентованные средства, и в последнем счете сейчас эта колония стоит на границе развала и безусловно через год ли полтора будет расформирована.

Вся эта поучительная история имеет только потому значение, что я никогда не подстраивался под педагогическую интеллигентщину и всегда открыто высказывался против нее и настойчиво и упорно проводил свою систему организации, с моей точки зрения более соответствующую нашей нужде и нашему идеологическому кредо.

Очень многое из того, что было мною сделано в области метода и что было мишенью для возмущения и травли, потом в общесоветском масштабе было проведено как положительное средство.

К примеру, могу указать на некоторые элементы военизации, которые я предлагал еще с 20-го г. и за которые получал названия Аракчеева, жандарма и пр. Как известно, элементы такой военизации, даже в большей степени, были введены в практике пионерработы, а в настоящее время признаются желательными в детских домах.

...Даже в коммуне им. Дзержинского в прошлом году целая комиссия комсомола, увидев на стене у нас подвижную диаграмму междуотрядного соцсоревнования, изображавшую движение отряда вперед при помощи картинного указания на различные способы передвижения (аэроплан, лошадь, авто, пешком), пришла прямо в ужас и категорически запретила мне употреблять такую диаграмму.

В педагогической области чиновники боятся каждого нового живого слова и, как только оно кем-нибудь сказано, начинают крыть его при помощи различных рацей, введенных в употребление нашими безответственными педагогическими мудрецами. Вот почему для этих юношей, комсомольцев было совершенно ясно, что такая диаграмма принесет обязательно вред и нужно ее непременно и поскорее убрать. А между тем вот на днях в последнем номере "Прожектора" описывается такая же точно диаграмма (даже еще более сильная, ибо в ней едут уже и на коровах), которая употребляется на Нижегородском автомобильном заводе.

В самом положении о соцсоревновании, поскольку оно намечено в постановлении ЦК партии, прямо рекомендуется давать простор начинаниям на местах и отдельным формам, которые могут быть выбраны на местах. А вот все-таки среди наших педагогических деятелей никакого простора нет: знают все, что должно быть соцсоревнование, но при этом стараются его вогнать обязательно в те формы, в которые его уже где-то вогнали: признается законной только кривая, изображающая повышение или понижение процентов промфинплана, а самое существо соревнования уже рассматривается только как функция промфинплана.

В коммуну ГПУ я переходил с радостным ощущением той необходимой свободы, которую я буду иметь в области создания нового советского воспитательного метода. И действительно, у нас в коммуне мне такая свобода представлена, и только поэтому наша коммуна может претендовать на одно из первых мест в Союзе. Но и здесь, в коммуне, на каждом шагу на дороге становится все та же логика "педагогической теории", сделавшаяся почему-то достоянием буквально каждого охочего человека.

Я меньше всего хочу сказать, что вот мне одному известны секреты работы, больше их никто не знает и поэтому никто не имеет права рассуждать о моей работе. Я только один из многих людей, находящих новые, советские пути воспитания, и я, как и все остальные, собственно говоря, стою еще в начале дороги. О нашей работе обязательно нужно высказывать суждение, иначе мы обязательно заблудимся. Но это высказывание ни в коем случае не должно принимать характера навязывания методов и средств, которые только "кажутся" хорошими и революционными, кажутся потому, что наскоро и совершенно по-дилетантски безответственно выведены из некоторых хороших понятий, а еще чаще даже не понятий, а слов и терминов. Например, сколько совсем пустых слов наговорено вокруг так называемой общественно полезной работы детей. Только потому, что в словах "общественно полезная работа" содержатся признаки положительного содержания, только поэтому с детскими коллективами производят манипуляции, которые ведут прямым путем к развалу коллектива и к полной неудаче воспитания.

Нисколько не претендуя на звание великого изобретателя, я хочу только одного, чтобы о ценности метода судили по его результату, а о ценности системы судили по общему результативному итогу.

Сейчас же получается такая картина: плох там я или хорош, но я работаю с беспризорными больше десяти лет. За это время я ни одного дня не болел и никогда не был в отпуске. Мой рабочий день не меньше 15 часов. Это -- больше 50 тысяч рабочих часов работы непосредственно в детском коллективе. Я уже не считаю моей работы дореволюционной, которая тоже дала мне некоторый опыт, так как мне посчастливилось все время работать в рабочей школе. Работа моя была все время более или менее успешной. За это время, представьте себе, сколько я передумал, перепробовал, сколько видел чужих опытов, сколько приобрел навыков почти механических. За это время я научился очень многому, и сейчас я отдаю это до конца искренне и воодушевленно советскому воспитанию.

Представлять себе воспитательную работу как простую цепь логических категорий, разумеется, просто неграмотно. Сказать, что вот в этом случае нужно поступить обязательно так, а в этом иначе, просто будет безобразием. Товарищ Б-н, например, без возмущения не может говорить о том, как это можно вычесть из зарплаты коммунара стоимость разбитой чашки 15 копеек. И он глубоко убежден в том, что он орудует с методической логикой, что взять из зарплаты вообще всегда недопустимо. Совершенно понятно, что вся его логика строится на некотором представлении некоторого идеала: ребенок, деньги, насилие. Разве может советская педагогика базироваться на таком идеальничании, ведь это в идеологическом и методическом смысле позорно. Все подобные соображения идут от очень стареньких интеллигентско-буржуазных философских положений о свободе личности, от индивидуалистических убеждений в том, что ребенок безответствен, просто от положений дамского доброго сердца. А чаще всего они идут от случайно пришедшей в голову мысли, что так, дескать, нужно и так будет хорошо.

Вы должны войти в мое положение. Ведь никакой такой простой и короткой логики в моей работе нет. Моя работа состоит из непрерывного ряда многочисленных операций, более или менее длительных, иногда растягивающихся на год, иногда проводимых в течение двух-трех дней, иногда имеющих характер молниеносного действия, иногда имеющих, так сказать, инкубационный период, когда накопляются потенциальные силы для действия, а потом оно вдруг приобретает характер открытый. Всякая такая операция представляет очень сложную картину: прежде всего она должна преследовать главную цель -- воспитательное влияние на целый коллектив, во-вторых, она должна иметь в виду влияние на, данную личность, а в-третьих, она должна в какое-то гармоническое положение поставить и меня, и коллектив воспитателей, потому что "амортизация" педагогического коллектива -- самое ответственное дело, какое у нас есть, и вообще к этому вопросу нужно относиться чрезвычайно осторожно.

Кроме этих трех главных целей в каждой операции присутствуют еще и второстепенные: сохранение материальных ценностей, удешевление воспитательного процесса, влияние на окружающую среду, доброе имя коммуны.

Конечно, идеально проведенной операцией будет считаться только такая, при которой все указанные цели достигаются в наиболее оптимальном виде. Но как раз в большинстве случаев задача принимает характер коллизии, когда нужно бывает решить, какими интересами и в какой степени можно пожертвовать и полезно пожертвовать. Для того чтобы такая коллизия благополучно разрешилась или даже приняла характер гармонии, нужно бывает пережить колоссальное напряжение. В таком случае задача требует от меня прямо какой-то сверхъестественной изворотливости и мудрости, требует широкого развертывания приема и иногда сложной игры с детским коллективом, настоящей сценической игры.

Если уж Вы пошли на то, чтобы истратить на чтение моего письма изрядное количество времени, то разрешите проанализировать случай с Ге-чем.

Кражи, подобные кражам Ге-ча, имеют особенное значение в жизни детского коллектива, и при этом очень сложное. Ге-ч мальчик очень гнилой. Тов. Б-н представил его как продукт несчастного влияния Ярошенко. На самом деле это не так. Ге-ч очень развит, умен, циничен, нахален, своекорыстен, смел и, самое главное, имеет возмутительный моральный опыт: он никого не уважает и ничего не уважает. Это представитель редкого типа, который я называю типом неоправданного действия. Такие люди ставят себя против общества совершенно сознательно, не пытаясь никакими признаками логики как-нибудь оправдать свою позицию.

Я знаю происхождение такого типа и знаю, что перевоспитание их дается очень тяжело. Оно вообще возможно только в том случае, если перед такими людьми поставлена сильная воля, которая на них регулярно давит, которая приучает их к сопротивлению общества. Манипуляции с убеждением приносят только вред, ибо только дают простор для упражнений в циничной логике, что же касается "влияния доброго сердца", то оно производит прямо противоположный эффект по отношению к ожидаемому.

Ге-ч крал в коммуне регулярно. Удалось выяснить только кражу двух шинелей и часов, но с уверенностью можно сказать, что целый цикл краж, прошедший по коммуне в течение полутора месяцев, не обошелся без Ге-ча. В детском коллективе кражи не так страшны своими материальными последствиями.

Пропадают вещи, в коллективе бродят подозрительные соображения по адресу очень многих коммунаров, говорятся укоряющие и обвиняющие речи, заводятся ссоры, создаются целые стихии ненужных разговоров.

Когда обнаружился совершенно неожиданно виновник краж, общее негодование против него явилось естественной реакцией. Это негодование, конечно, не должно было определять характера мер против Ге-ча, но такую или иную уступку общественному мнению нужно было все-таки сделать. Нужно было вообще сделать так, чтобы воспитательное влияние на весь коллектив всей этой истории было наибольшим. С такой точки зрения истории, подобные кражам Ге-ча, бывают сплошь и рядом весьма полезными толчками в развитии всего коллектива, и, если бы подобных историй не было, общий воспитательный процесс мог бы получаться более замедленным. Коллектив выковывается на явлениях, имеющих общественное значение, хотя бы даже и на таких, как кража. Это положение представляется, разумеется, парадоксальным и, пожалуй, может послужить темой для шуток. Однако тем не менее оно остается справедливым в такой степени, в какой здесь говорится о пользе для коллектива предпочтительно перед пользой для отдельной личности. Во всяком случае, гневное напряжение нашего коллектива, вызванное кражами Ге-ча, нужно было переключить в полезные комплексы переживаний для наибольшего числа членов коллектива.

Независимо от этого отдельной задачей стоял вопрос о судьбе самого Ге-ча и о наиболее полезном влиянии наших мероприятий по отношению к нему. Я принужден был в этом вопросе не считаться, конечно, со своим представлением о Ге-че как о мальчике тяжелом и открыто поставленном против коллектива. Если бы я ударился в сторону наименьшего сопротивления, мне как раз не нужно было обращаться к совету командиров для суда над Ге-чем, а нужно было собрать педсовет, который по всем правилам педагогической науки мог бы определить невозможность для Ге-ча оставаться в коммуне, явно для него малоприспособленной как тип учреждения. Ибо по педагогическим правилам для Ге-ча нужно учреждение с более суровым режимом. " '

Я обратился в совет командиров и потому, что мне нужен был выход для коммунарского гнева, и потому, что только в таком случае можно было рассчитывать на оставление Ге-ча в коммуне."Первое постановление совета командиров меня совершенно удовлетворило, так как после такого сурового постановления, с одной стороны, разрешались многие комплексы настроений в коммуне, с другой стороны, Ге-ч вводился в сферу суда детколлектива и можно было рассчитывать после недолгого остывания на амнистию по отношению к Ге-чу.

Такая конъюнктура, с моей точки зрения, была одинаково полезна и для коллектива, и для Ге-ча. Коллектив переживал свою "мощь", переживал волну негодования против кражи, должен был пережить и настроение снисхождения и ответственности за самого Ге-ча, все то, что для меня было как раз нужно во всех отношениях. Ге-ч же, так открыто поставивший себя против коллектива и так же нахально и пренебрежительно державшийся на совете командиров, должен был испытать и ту же силу коллектива, и его негодование, и его амнистию. Таким образом, по моему плану достигались обе цели. Подобные операции для меня были далеко не новыми, В моей практике, в особенности по колонии им. Горького, их было много приблизительно такого типа (с индивидуальными уклонениями в ту или другую сторону). Только при помощи таких приемов и создается тот бодрый и дружный тон коллектива, который отличает и нашу коммуну, и отличал колонию им. Горького и который пока что является нашим главным достижением.

И вот в такую сферу моих намерений вдруг вплетаются мысли и приемы, направленные исключительно представлениями о правах человека и гражданина^, представлениями, разумеется, идеалистическими, но никакого отношения не имеющими к педагогической технике. Тов. Б-н приехал в коммуну как защитник угнетаемого Ге-ча от коммунаров и этим сбил меня со всех позиций. Коммунары остались в положении виноватых, Ге-ч -- в положении несчастного страдальца, которого коммунары хотели незаслуженно выгнать, и только защита члена правления позволила ему остаться. Его оставление в коммуне и в глазах коммунаров, и в глазах самого Ге-ча не было актом коммуны, и даже не было суждения о Ге-че, а было суждение о неправильном постановлении совета командиров.

Этот случай сам по себе незначителен. Никаких особенных бед у нас не произошло, несмотря на то что мой план не был проведен. Хуже всего вышло для Г-ча: он остался в коммуне на прежней позиции аморального стояния против коллектива, и на этой позиции его укрепил приезд, товарища Б-на, коллектив пережил неясную напряженность действия, а т. Б-н попал в положение, не выгодное для члена правления, -- положение неожиданного тормоза.

Я этот случай разобрал только для того, чтобы характеризовать возможность ненужного и логически чуждого советской педагогике вмешательства случайных соображений и коротких формул. Таких примеров можно из моей практики привести очень много, даже из практики коммуны им. Дзержинского, в которой, как я говорил, мне представлена исключительная свобода педагогического действия по сравнению с другими детскими домами. И в коммуне им. Дзержинского не менее половины моей энергии уходит на преодоление ненужных трений и сопротивлений случайных мыслей и случайных формул.

И благодаря этому в работе нашей коммуны мы никак не можем достигнуть того, на что мы в самом деле способны. Это очень печально: мы не можем достигнуть наибольших успехов только потому, что все к этому успеху стремимся и все его жаждем. Но в нашей работе нет цельности системы и нет доверия к одному ответственному лицу, и, не будем греха таить, и мы еще не освободились от педагогических предрассудков, раздирающих на части детские дома наробразовского соцвоса.

Очень много соображений, высказанных выше, нужно было бы, конечно, развить и сделать достоянием всех практических работников, но у меня для этого нет времени.

Но я буду считать положительно счастливым, если этот мой доклад хоть в небольшой степени позволит мне познакомить Вас с некоторыми моими планами и мыслями, если благодаря этому Вы меня поддержите своим доверием и позволите произвести последние усилия в нашем опыте.

Те общие положения об условиях работы, которые описаны выше, касаются решительно всех областей работы, комкают всю нашу систему целиком и не позволяют нашей коммуне приобрести настоящее четкое лицо.

Я позволю себе в следующем изложении коснуться некоторых проблем, которые, по моему мнению, должны быть разрешены в скором времени и которые отчасти затрагивались на правлении.

Общий вид коммуны

В наших условиях -- это тоже проблема. Как-то так получается, что общее представление о коммуне сложилось у многих сотрудников ГПУ и во всем нашем обществе почему-то неблагоприятное. Можно, пожалуй, доказывать, что раз такое представление сложилось, значит, что-то в самом существе коммуны организовано неверно, нужно это неверное искать и искоренить.

Никогда ни одной минутки я не представлял себе, что перед этим общим представлением нужно обязательно преклониться.

Я затрудняюсь назвать ту тенденцию, которая приводит к подобным представлениям о нас, но я ее очень хорошо понимаю. Она ясна и показывает свое существо на каждом шагу. Откуда-то в нашем обществе взялось чисто романтическое отношение к идее детского дома, честное слово, недалеко ушедшее от темы о рождественском мальчике.

[Во-первых], если в коммуне более или менее счастливо живут полтораста ребят, если они получили от общества чистые постели и хороший дом, это всем кажется каким-то прорывом. Необходимо обязательно, чтобы эти дети были педерасты, чтобы они были обязательно изъяты из притонов разврата и преступления, чтобы они предварительно немножко порезались финками. Во-вторых, необходимо, чтобы они жили в условиях первобытной бедности, чтобы в коммуне не было паркета и хорошей мебели, чтобы таким путем они приучались к какой-то специально для них назначенной жизни. Сколько раз мне приходилось слышать упрек по моему адресу, заключающийся в том, что большинство наших детей не было на улице. Уличный стаж в данном случае требуется тоже в порядке романтической настроенности. Как это так? Мальчик не прожил на улице и месяца, а имеет дерзость воспитываться в нашей коммуне и этим самым лишает нас необходимых лавров, лишает нас возможности вокруг нашей работы иметь беспризорно-лирический ореол?

Многие идут еще дальше: ни разу не побывав в коммуне и увидев ребят только в клубе ГПУ на каком-нибудь празднике в чистом и хорошо сшитом платье, они все-таки довольно громко утверждают, что наши коммунары панычи, белоручки, барчата. Само собой [разумеется], все убеждены, что наши ребята страшно легкие и их даже не нужно воспитывать, никакого труда не стоит с ними возиться, все это замечательно хорошие дети.

Ко всему этому присоединяется откуда-то идущее в нашу работу противопоставление нашей коммуны Прилукской, которая рисуется в самых радужных красках: и ребята там преступные, и живут проще наших, в Харьков приезжают в более или менее неуклюжей одежде, все не только были на улице, но побывали некоторые и в Соловках, а в то же время они все страшные труженики и из них обязательно вырастут настоящие цветы беспризорного воспитания.

Я в Прилуках не был, но были не один раз мои помощники и коммунары, несколько раз были у меня воспитанники-прилучане и очень искренне делились со мной своими жизненными впечатлениями. И поэтому романтические одежды Прилукской коммуны для меня малодействительны. По крайней мере до весны 30-го г. положение в Прилуках было таково, что о педагогических лаврах говорить было, пожалуй, преждевременно. Как теперь -- не знаю, но знаю, что упорядочение детского коллектива дело очень сложное и довольно длительное. Кстати сказать, я решительно не верю утверждению, что из Прилукской коммуны за год убежало только сорок человек. У меня почему-то другие сведения.

Между прочим, я считаю педагогическим безобразием вот то культивирование отрыжки прошлого, которое практикуется как в московских коммунах ГПУ, так и в Прилукской коммуне. Сколько я ни видел воспитанников той и другой коммуны, все они носятся со своим прошлым и кокетничают им без отдыха. В торжественных речах они обязательно скажут: вот мы были преступниками, ворами, бандитами, а вот из нас делают людей. Их руководители, в том числе и Погребинский7, совершенно зачарованы этим самым прошлым и на каждом шагу о нем говорят и воспитанникам, и посетителям, и в литературе. Недавнее письмо ко мне воспитанников Болшевской коммуны с предложением организовать сборник произведений бывших беспризорных тоже говорит, что у них есть много материала, но все это материал из прошлого, преступного прошлого детей.

Прежде всего -- это бесчеловечно по отношению к ребятам. Что это за воспитание, которое берет такую дорогую плату с ребят: мы вас воспитываем, но помните, такие-сякие, какие вы были скверные и какими становитесь под нашими руками. Во-вторых, это в последнем счете технически просто безграмотно: зачем тратить человеческую энергию, в данном случае ребяческую, на все эти ненужные переживания, зачем лишать человека той свободы развития, которую на самом деле должна представить ему Советская власть, зачем делать из мальчика надорванное существо, всегда сознающее свою ограниченную человеческую ценность? И именно благодаря этой работе в таких случаях никогда не может получиться сколько-нибудь интересных результатов -- продукты работы, в лучшем случае, будут только средними по ценности.

Идеологически это тоже безобразие. Мы давно отказались от представления о прирожденной преступности, и гордиться, что мы из преступника сделали человека, -- значит именно утверждать, что мы что-то в нем переделали. Этим гордиться не нужно. Само собой понятно, что одна перемена условий жизни подростка уже и значит, что он перестает быть преступником. Вся эта возня с прошлым воспитанника имеет целью показать в [преувеличенном виде так называемые достижения и оправдать некоторые недочеты в общем тоне коллектива и в его жизни.

Для того чтобы успешно состязаться с Прилукской коммуной, мне нужно было бы тоже стать на такую же линию. Поверьте, что это сделать было бы совсем не трудно.

Но мы практикуем другую установку: в нашей коммуне никто никогда не вспоминает своего прошлого, в педколлективе положительно запрещено его касаться как в разговорах, так и в официальных вопросах. Мы совершенно сознательно отказались от всякого учета и всякой регистрации преступных элементов прошлого, и благодаря всему этому оно у нас уничтожено до конца. Его просто нет.

Наши коммунары буквально не тратят на свое прошлое ни одной минуты своей жизни. И я этим горжусь. Я горжусь тем, что в коммуне никогда не произносится слово "беспризорный" и коммунары считают его обидным словом.

Значит ли это, что у наших воспитанников нет прошлого и что они так легки для воспитания?

Для красоты слова еще можно в литературном произведении раскрашивать детские преступления такими яркими красками, какими их описал Погребинский в своей книжке4. Но зачем это делать перед такими [реалистическими] людьми, как Вы или, скажем, я? Зачем выдумывать легенды о поголовной преступности нашего беспризорного детства и его трудности? Ведь это значит как раз играть в тон тем западноевропейским болтунам, которые нашу беспризорщину тоже раскрашивают.

"Ужасы" нашей беспризорщины почему-то преувеличивают именно у нас. Не могу понять, для чего это делается. Ведь, пожалуй, так можно убедить все наше общество в том, что наше детство действительно поставлено в такие возмутительные условия.

Прилукская коммуна существует два года. Когда не было этой коммуны, кто воспитывал этих "ужасно преступных" детей? Как же тогда обходились без Прилукской коммуны?

Я восемь лет заведовал колонием им. Горького, специальной колонией для правонарушителей. В этой колонии собирался, собственно говоря, гораздо более трудный элемент, чем в Прилуках, потому что туда мог быть прислан только мальчик, на самом деле совершивший преступление, удостоверенное судебным актом.

И все-таки я скажу: ничего ужасного там не было, все же это были более или менее нормальные люди, с которыми работать было трудно по причинам, пожалуй, от них менее всего зависящим, а зависящим исключительно от наробраза.

И при таких условиях, да еще в условиях большой бедности, процент действительно тяжелых, запущенных ребят едва ли был больше пяти.

Ив Прилуках собрано обычное наше беспризорное общество: конечно, запущенное, конечно, состоящее из людей, усвоивших навыки и украсть, и нахальничать, и хулиганить. Но привести это общество в порядок при известном труде далеко не так сложно, как это рисуется. Все эти ребята в подавляющем большинстве вовсе не поклонники беспризорного несчастья, все они хотят учиться, все хотят работать, все хотят спать в чистых спальнях, все хотят быть настоящими людьми. Я утверждаю, что это совершенно нормальные люди, уличные привычки которых ликвидируются довольно быстро при хорошей работе педколлектива...

Наши ребята, побывавшие в Прилуках, также и наши педагоги -- все говорят в один голос: ребята Там хорошие. И это верно, в этом нет никакого сомнения. Я и сам видел этих ребят и говорил с ними. Такие же ребята и у нас. Откуда это взяли, что у нас ребята более легкие, чем, скажем, в Прилуках? Ведь такие точно дети собраны в других детских колониях (Буды, Валки, Волчанск).

Во всяком случае, у нас более сорока переведенных из колонии им. Горького, т. е. бывших правонарушителей, присланных туда по суду. Утверждение, что у нас легкие, совершенно легкие дети, делается только потому, что в нашем коллективе благополучно, -- других оснований нет. А я говорю, что и в Прилукской коммуне может быть так же благополучно, и готов это доказать, и несколько раз предлагал это.

И в нашей коммуне есть очень солидное число достаточно трудных детей, с которыми справляться вообще не так просто. Ведь недаром же я работаю 15 часов в сутки без выходных дней, и вот оканчивается третий год, а я не мог поехать в отпуск. И среди моей работы хозяйственные усилия занимают сравнительно незначительную часть времени. Таких ребят, с которыми менее опытный заведующий не справился бы, у нас человек 25--30, из них с некоторыми и я справляюсь с большим напряжением. Такие, как Ге-ч, могут в Прилуках составить довольно заметную точку.

Сказки о каких-то особенных трудностях в Прилуках и о каких-то особенных "легкостях",у нас -- это именно сказки. Все дело в том, что у нас больше сделано в коллективе, и поэтому он в среднем благополучнее. Был же в Харькове ВУЦИКовский детский дом и дом им. Артема, составленный из так называемых нормальных детей. Ведь разнесли и тот и другой дом ребята? И нашу коммуну разнесут, если не работать в ней педагогам как следует.

И получается действительно странно: то именно, что составляет результат нашей работы, вдруг делается основанием для какого-то почти упрека. В Прилуках занимались педерастией, значит это, что в Прилуках лучше? А я утверждаю, что занимались педерастией только потому, что ни к черту не годны те педагоги, которые там были в то время. При правильной работе в детском доме о педерастии никому в голову не придет.

Такие же сказки рассказывают о наших ребятах, как о барчуках. Если считать рабочим человеком только того, кто небрежно одет, или не умеет причесаться, или не умеет обращаться с носовым платком, или матерно выражается, тогда, пожалуй, и такая сказка к месту. Чисто внешняя культура -- самое легкое, чего можно достигнуть в детском доме, и она совершенно необходима. Она уже поднимает человека в собственных глазах и помогает ему держаться прямо на ногах. Привычка к чистоте, к аккуратности, к почищенным зубам, к вежливости -- это то, с чего в крайнем случае даже можно начинать. Вот о чем приходится говорить. А костюм? Да, в коммуне есть суконные парадные хорошо сшитые костюмы, которые коммунары надевают четыре-пять раз в год. Ведь вот в течение трех лет мы их даже не износили, они еще проносятся года три, в таких костюмах нас видят в обществе и на этом основании заключают, что дзержинцы -- панычи. А товарищ Элькин до сих пор повторяет старые утверждения: все для внешности. Нужно было привести в клуб ГПУ толпу полудиких, малокультурных ребят, тогда, очевидно, все были бы довольны. И здесь явно результаты нашей работы обращаются в основания для упрека.

И еще сказка: наши ребята только теперь начали работать. Простая выдумка, называемая иначе ложью. С первого дня существования коммуны ребята работали четыре часа в день, и никогда ни один коммунар не мог быть без работы. Совсем другой вопрос, к чему приводила эта работа: делали вручную шкафы и кассы. Вручную это делать долго и невыгодно, но все же делали, и половина квартир сотрудников ГПУ обставлена нашей мебелью, за которую до сих пор не заплачено больше 2 тысяч рублей. Самый клуб ГПУ оборудован работой коммунаров, оборудованы клубы союза металлистов в Харькове, союза химиков в Донбассе на 2 тысячи мест, да и многие другие менее заметные учреждения. Повторяю, все это делалось вручную при небольшом участии машин. Никогда я не мог упрекнуть коммунаров в лени или в плохой работе -- они свои обязанности исполняли добросовестно, хотя и не получали платы.

А почему говорят, что коммунары дармоедами были? Просто потому, что не отвечают за свои слова, а говорить для чего-то представляется выгодным.

И еще одна сказочная мысль: у ребят малый уличный стаж. Вы даже представить себе не можете, до чего легко было бы для меня сделать этот уличный стаж более солидным: взять и написать, да еще в ярких красках, об уличных подвигах бывших беспризорных. Кто проверит и какими способами? И ведь так и делают: для доброго имени детского дома необходимо, чтобы его воспитанники обязательно имели уличный стаж.

Как будто уличный стаж что-то определяет. Семейные дети нисколько не легче уличных, т. е. совершенно такие же, как и на улице. Количество морально отсталых среди семейных детей вовсе не меньше, чем на улице. Вот наш Ге-ч из семьи. Возьмите статистику комиссий по делам несовершеннолетних, и Вы увидите, что количество преступлений семейных детей до конца подавляет преступления беспризорных, а ведь они живут в гораздо лучших условиях. Среди коммунаров самые тяжелые именно семейные дети. Они тяжелее еще и потому, что меньше дорожат коммуной. Не бывает дня, чтобы в коммуну не приезжал или не приходил какой-нибудь товарищ и не просил как-нибудь устроить его сына или дочку в коммуну, потому что он крадет, хулиганит, пропадает на улице. Бывают дни, когда таких просителей бывает по нескольку. Все это случаи, не зарегистрированные даже статистикой комиссий.

Наконец, что же делать, если количество уличных детей в СССР не так велико, как это нужно для педагогического романтизма? Ведь не даром же столько денег тратится на борьбу с беспризорностью? Того мальчика или девочку, который, очутившись в нужде, был немедленно отдан в детский дом, не могу же считать бывшим на улице.

Все дети голода, которых и сейчас много в коммуне, большей частью не были на улице. Все девочки не были на улице, это общее правило не только для нашей коммуны. Во всех детских домах, в том числе и в Прилукской коммуне, биографии большинства детей не заключают в себе уличного стажа, если не считать двух-трех недель. Обычное правило, что мальчик или девочка, оставшиеся без родителей, кем-либо пристраиваются в ближайший детский дом. В этом и заключается настоящая ценность нашей борьбы с беспризорностью. Если мальчик даже и попадает на улицу, для него представляется очень нетрудным попасть в детский дом, и только заядлые бегуны скоро убегают из детского дома, большинство же в нем остаются. Для меня никогда не представлялось нужным уменьшать значение этих мер в борьбе с беспризорностью и обесценивать в чьих-нибудь глазах нашу борьбу с беспризорностью.

Даже и для увеличения наших достижений это невыгодно делать... Постоянные переводы мальчика из одного детского дома в другой, постоянные расформирования и переформирования детских домов -- это настоящее зло... Поэтому мальчик, прошедший через все мытарства педагогической премудрости, бывает нисколько не меньше запущен, чем уличный, да еще снабжен специальной потребительской психологией, которую специально в детских домах воспитывают.

И наконец о побегах. Три случая в год. Это для всякого понятливого человека -- рекордная цифра. Я никогда не наблюдал подобной цифры и горжусь ею, тем более что ни один коммунар не убежал на улицу. Нужно нарочно чрезвычайно несправедливо и возмутительно относиться к работе коммуны, чтобы три побега в год сделать базой для каких бы то ни было разговоров. Во всяком случае, это совершенно неприлично. Может быть, и не столько много моей заслуги в том, что у нас так мало побегов, но того, кто добился этого, весь наш коллективный труд, в том числе заботы и труд правления, можно только отметить как заслуживающие положительного отношения.

Я совершенно не понимаю, как может член правления, собственно говоря, так неосторожно и явно нарочито чернить работу собственного детского учреждения? Для меня нет никаких сомнений, что товарищ Элькин враждебно относится к нашей коммуне, и пользы от такого отношения для коммуны не будет никогда.

По существу о побегах. В известной мере число побегов, конечно, определяет положение детского дома, но прямо связывать эти две вещи ни в коем случае нельзя. Я видел детские дома совершенно развалившиеся, в которых педперсонал потерял всякую власть над детьми, и из них мало бежали -- привольно жить в таком доме, можно безнаказанно воровать и обкрадывать даже педагогов. Крепкий, дисциплинированный детский коллектив иногда отпугивает мальчиков, привыкших к полной анархической свободе, и, если для такого мальчика представляется случай где-нибудь устроиться, он уходит из дома, а чтобы можно было с собой унести одежду, он уходит тайно. Положение наших мастерских, дающих в известном числе случаев слабую квалификацию, свободно может повести к побегу тех мальчиков, которым уже по 16 лет и они имеют возможность пристроиться где-нибудь на работе.

При таких условиях три побега в год, даже для непросвещенного внимания, -- настоящее чудо. В моей практике это рекордная цифра, и за большие достижения я при настоящих условиях ни в каком случае ручаться на будущее не могу.

При этом я знаю, что нужно сделать в коммуне, чтобы уменьшить до последней степени возможность побегов, но пока что это не в моей власти.

Точно так же я совершенно не могу отвечать за возможные рецидивы среди выпущенных воспитанников. Есть ребята, которые могут нас всегда порадовать рецидивом через год или два после выпуска. Это обязательно народ умственно отсталый, а таких в коммуне всегда имеется процентов 10. С интеллектом вообще педагогика до сих пор не знает средства справляться. Если человек глуп, то это надолго. Слабый интеллект, соединенный со слабостью воли, -- комплекс настолько ненадежный, что в известной среде рецидив почти неизбежен. Конечно, в редких случаях наш выпускник попадает под дурное влияние, и поэтому в редких случаях возможен и рецидив, но вообще он возможен, и за него я отвечать не могу. И сейчас в коммуне есть несколько человек, судьба которых после выпуска их из коммуны не представляется обеспеченной морально.

А нужно еще заметить, что по отношению к нашим выпускникам правлением решительно ничего не сделано, чтобы жизнь их была хоть на первое время сносной. Вот те девочки, которые работают в * Динамо" и которых т. Э. обвиняет в кражах. Сколько времени они должны были жить на 30 рублей в месяц?

Правление совсем не знает, как мне трудно пришлось с выпускниками без квартир и без каких бы то ни было ассигнований для первоначальной помощи выпускаемым.

При таком положении возможны рецидивы. Правда, что касается девочек с "Динамо", то рецидивы тут едва ли установлены. Поскольку я был в силах проверить заявление т. Э., в кражах этих можно основательно сомневаться. По рассказам коммунаров и бывших коммунаров, некоторых девочек подозревали в краже пальто у работницы и даже арестовали и отправили в район[ную] милицию (между прочим, всех). Подозрение на них пало только потому, что они раньше кончают работу и раньше уходят. Разумеется, сыграло роль и то обстоятельство, что они беспризорные. Девочки уверяют меня, что в краже они не участвовали, что из района их скоро выпустили, что пальто украдено уборщицей, которая за это и уволена. Проверить эти данные я не мог, так как местком, к которому я обратился с вопросом, ответил мне через бывшего коммунара Бокова, что с такими вопросами я должен обращаться в угрозыск. О других случаях никто ничего не знает.

Политвоспитание

Признаюсь Вам откровенно: в постановке этого вопроса т. Б-вым я ничего не могу понять. Вопрос ставится в форме по меньшей мере странной. Никто не спрашивает, насколько политически воспитаны наши коммунары, насколько они быстро идут вперед по пути политического развития. Спрашивают о другом: применяются ли вот такие-то и такие-то политические средства, якобы обеспечивающие политическое воспитание. Б-в глубоко убежден, что политическое воспитание проводит он, а так как он сравнительно мало бывает в коммуне и так как коммунары чрезвычайно заняты, чтобы лишний раз посидеть на заседании, то он и делает вывод, что политическое воспитание поставлено слабо.

Но я имею дерзость думать, что политическое воспитание вовсе не проводится товарищем Б-вым, который, собственно говоря, и не умеет его проводить, ибо для этого тоже нужно иметь и специальные знания, и специальные способности, и подготовку. Я вовсе не склонен уступить товарищу Б-ву честь политического воспитания коммунаров до конца и безраздельно. И если учитывать не только работу товарища Б-ва, а учитывать работы и всего персонала, и мою собственную, а самое главное, всю работу коммуны, весь цикл напряжения и тона, работу всех коммунарских органов, то даже с точки зрения "метода средств" политическое воспитание будет найдено.

По Б-ву, выходит так: начались занятия на рабфаке, не стало хватать времени у коммунаров для заседаний -- и исчезло политическое воспитание. Но ведь рабфак существует только с 1 октября? А до 1 октября что было? Ведь коммунары в течение двух месяцев вовсе не работали в школе, а в течение всей зимы работали гораздо с меньшей нагрузкой, чем на рабфаке. Наконец, половина коммунаров не состоит на рабфаке.

И во все эти времена политическое воспитание проводилось если не Барбаровым, то кем-нибудь другим.

Если бы я полагался на товарища Б-ва и ожидал только от его работы каких-либо эффектов, я был бы круглым дураком и самым последним заведующим.

Я очень уважаю т. Б-ва, и он хороший работник, но как работник на рабочем фронте, [непосредственно] с ребятами -- он уступит многим нашим педагогам. Б-ов, собственно говоря, никогда и не был постоянным работником в коммуне. Для того чтобы с ребятами что-нибудь сделать, нужно проводить с ними все время. Б-ов вовсе не политрук и вовсе не мой заместитель. Он постоянный представитель правления в коммуне, пользующийся доверием правления в большей степени, чем завкоммуной (что вполне естественно). И как представитель правления, как участник общих организационных усилий, он принимал участие и в организации политического воспитания.

Главный процесс политического воспитания в коммуне организован мной, и я за него отвечаю, если судить по результатам, а не по применяемым средствам.

...Я совершенно не могу понять, как можно говорить о воспитании в Советском Союзе, предполагая, что оно поставлено правильно, и думать, что политическое воспитание где-то отсутствует. Каждый воспитательный шаг у нас должен быть проникнут политическим воспитанием, и если это не так, то все наше воспитание просто вредительство и никуда не годится. Политическое воспитание -- это не отдельный участок в коммуне, а это именно и есть наше воспитание. Если мне говорят, что у меня все хорошо, но нет политического воспитания, то я должен понимать это так, что вся работа вообще ничего не стоит...

В таком случае спрашивается, о чем же говорят?

Если говорить о политическом образовании, то и сам Б-ов признает, что коммунары очень быстро идут вперед в своем политическом развитии; для этого достаточно, впрочем, прочитать зачетные работы коммунаров по предмету Б-ва на рабфаке. Если говорить о политическом настроении, то оно для всех явно и ясно.

При этом вовсе неправильно было бы думать, что коммунары слабо осведомлены о всех явлениях текущей политики. Они много читают газет и книг, они в курсе событий и очень активно их обсуждают и относятся ко всем вопросам с большой страстью. Если говорить о коммунарах как о будущих членах нашего общества, то я ручаюсь за них, ручаюсь за их первосортность.

О чем же тогда говорят?

Говорят о том, что такие-то и такие-то средства политического воспитания не применяются. Какие средства?..

Вот одно из них: общественно полезная работа... Самый термин "общественно полезная" работа говорит много, и как будто называется им полезное дело. На практике работу эту сводят к тому, что воспитанники должны потерять огромное количество времени для разного хождения, должны принять участие в работе, которой они не знают, и при этом обязательно они должны что-то упустить в той работе, которую им на самом деле с большой (политической) пользой для себя нужно было сделать и можно было сделать.

Никаких методик "общественно полезной работы" нет, технически получается дилетантство или головотяпство.

Мальчик должен ходить в Шишковку и ликвидировать неграмотность. Но он не умеет этого делать, для этого нужна хотя бы небольшая методическая подготовка, он не имеет времени этого делать, эта работа вызывает у него отвращение, потому что он с ней не знаком. При этом этот самый бедный мальчик и так загружен по горло, но он все-таки должен ходить только потому, что кому-то когда-то пришло в голову, что для него эта работа воспитательно полезна.

Или он должен читать лекции в совхозе. Читать он их не умеет, слушатели спят и расходятся, сам он раздражается, но кто-то сказал, что это очень хорошее воспитательное средство. А кто наблюдал результаты применения такого средства? Я сколько ни наблюдал, но результаты всегда получались плачевные. Хорошо еще, если тот же мальчик не научится пьянствовать в Шишковке или просто ухаживать за девицами.

Вс€! такая общественно полезная работа основана почему-то на принципе благотворительности и почти не имеет именно общественного характера. Это обычные индивидуальные работы, только плохие. Общественное же усилие всей коммуны на таком фронте, конечно, мало возможно по причинам, от нас не зависящим.

Общественная- работа политических организаций в коммуне нисколько не страдала от присутствия рабфака. Я сказал бы даже, что здесь недостатки в работе происходили исключительно по причинам, не зависящим ни от коимунаров, ни от организации коммуны в целом. Дело в том, что в самой организации коммуны столько выходов общественной мысли, что они вполне удовлетворяют [наши] потребности вести общественную работу. Разве совет командиров не политическая организация, а ведь у нас, кроме совета командиров, есть еще много органов, направляемых комсомолом и состоящих из комсомольцев. Закрывать глаза на это обстоятельство -- значит видеть в общественной работе исключительно внешнюю сторону вопроса.

Если говорить о времени для собраний бюро или общих собраний комсомола, то они всегда возможны. Вот сейчас я организовал в коммуне литературный кружок, в который записалось так много членов, что пришлось разбить его на три секции и с каждой работать отдельно, и для всех находится время, и все хотят почаще собираться. Значит, при желании всегда можно собрать любое собрание и любой орган. Каких-либо непреоборимых препятствий для этого никогда не было и не может быть.

Вот я подсчитал работу общественных органов коммуны за последние десять дней. Было:

Общих собраний коммунаров -- 4

Совета командиров -- 3

Собрание комсомольского актива -- 1

Хозяйственное совещание -- 1

Контрольная комиссия -- 2

Клубных организаций -- 24

Комиссия по празднику -- 4

Спектакль -- 1

Собрание с Краснофронт[ом] -- 1

Поход в город -- 1

Лекций общих -- 2

Квартирная комиссия -- 1

Штаб соцсоревнования -- 1

Бюро -- 1

Общее комсомольское -- 1

Всего -- [48]

В этом списке можно переставить любые цифры, и, следовательно, бюро или комсомольское собрание можно собрать сколько угодно раз. Во всяком случае, общее собрание коммунаров мы собираем всегда, когда появляется хоть одна тема, и никогда из-за этого у нас не было недоразумений

Общая стихия коммунарского коллектива и без того достаточно общественная. Если идет разговор о необходимых внешних формах, их функционирование всегда в наших руках.

Это вовсе не значит, что нам некуда дальше идти. Мы идем вперед, и мы будем развиваться.

Но заметный шаг вперед мы можем сделать только при том условии, если производство коммуны будет в руках коллектива. Так как с Вашим приходом в правление, очевидно, вопрос о самоокупаемости перестал быть актуальным, то, собственно говоря, ничто не мешает этому переходу. Риск тут небольшой: все равно сейчас в производстве все связано веревками и еле держится. Пусть коммунарский коллектив серьезно станет на путь улучшения производства. Для будущих инженеров это совсем не плохо, а ребята наши для этого достаточно серьезны. Во всяком случае, строить воспитание на одном сдельном заработке далеко не завидно. А мы, кажется, к этому идем.

Только в таком случае можно будет говорить, что у нас не только настоящее политическое воспитание, но и настоящее диалектическое, так как развитие нашей индустриализации требует людей, привыкших к организационным усилиям. Разве мы можем сказать, что наш рабочий класс достаточно воспитан в этом отношении или что воспитано наше инженерство.

Отделываться от этого вопроса при помощи слова "делячество" нельзя. Мы вовсе не интересуемся прибылями, если ими не заинтересовано правление.

Простите за длинное письмо. Я еще всего не сказал, у меня очень мало времени...

Комментарии

ЦГАЛИ СССР, ф. 332, оп. 4, ед. хр. 387. По содержанию и смежным документам датируется: не ранее 4 ноября -- не позднее 19 ноября 1930 г. Впервые опубликовано: Макаренко А. С. Соч.: В 7-ми т. Т. 7 (М., 1952). Печатается с некоторыми сокращениями.

Комментируя высказанные на заседании правления коммуны им. Ф. Э. Дзержинского критические соображения о ее деятельности, А. С. Макаренко развивает ряд важных положений разработанной им методики воспитания. В их числе вопросы о политическом воспитании, организации социалистического соревнования, так называемой педагогической операции. (Это слово им использовалось по аналогии с трудовой и военной операцией.)

Критикуя распространенный среди педагогов того времени взгляд на политическое воспитание лишь как на политическое образование, Макаренко проводит чрезвычайно актуальную и для современной школы и педагогики мысль о том, что политическое воспитание должно пронизывать всю организацию учебно-воспитательного процесса. С этой общей установкой он подходил и к организации социалистического соревнования в коммуне. Данный вопрос в то время приобрел особую остроту в связи с тем, что в начале 1929 г. в "Правде" была впервые опубликована статья В. И. Ленина "Как организовать соревнование?", написанная еще в 1917 г., сразу после Октября. Принятое на основе содержавшихся в ленинской статье указаний постановление ЦК партии о социалистическом соревновании, на которое ссылается Макаренко, ориентировало трудовые коллективы на творческую разработку условий и форм учета соревнования. Однако в деятельности многих учебно-воспитательных учреждений, несмотря на широкий размах работы по организации соревнования, в этом деле было немало формализма, попыток навязывания органами наркомпроса неких унифицированных форм, что вело на деле к извращению самой идеи соцсоревнования.

Один из центральных вопросов, поставленных в записке, -- логика применения педагогических средств и приемов. А. С. Макаренко вводит здесь понятие "педагогическая операция", которое занимает важное место в его терминологическом аппарате и отражает его представления о диалектическом единстве средств, методов и приемов, использующихся в условиях конкретной ситуации. Логика применения тех или иных педагогических средств для Макаренко всегда была обращена не только к отдельной личности, но одновременно и к целому коллективу.

1 В период с 28 августа 1926 г. по 11 декабря 1927 г. колонию им. М. Горького в Куряже посетило 32 иностранные делегации. В 1928 г. в Нью-Йорке вышла книга Л. Вилсон "Новая школа в новой России", где с большим одобрением описывалась педагогическая практика горьковской колонии. Эта книга была известна А. С. Макаренко.

2 Как уже отмечалось в комментариях, документы свидетельствуют, что опыт А. С. Макаренко в колонии им. М. Горького пользовался широкой поддержкой Наркомпроса УССР, ряда педагогов-теоретиков. В данном случае Макаренко заостренно обобщает отдельные конфликтные ситуации, складывавшиеся главным образом в последний период его работы в колонии, в связи с разногласиями по поводу подготовленного им проекта объединения колоний и детских домов Харьковского округа.

3 Имеется в виду документ французской буржуазной революции -- "Декларация о правах человека и гражданина".

4 Погребинский М. С. -- организатор трудкоммуны бывших правонарушителей им. ОГПУ No 1 в Болшеве, автор книги "Фабрика людей" (М., 1928).