Милль Пьер - Месть за Ватерлоо

РАЗСКАЗЫ
Пьера Милля.

Переводъ съ французскаго А. Полоцкой.

V.
Месть за Ватерлоо.

Несомнѣнно, что скандалъ на бульварѣ былъ вызванъ этимъ англичаниномъ,-- одѣтымъ, какъ джентльменъ: онъ былъ явно пьянъ, и въ опьяненіи его былъ размахъ, была фантазія. Прежде всего онъ позвалъ извозчика -- не потому, чтобы ему было трудно держаться на ногахъ: напротивъ, онъ держался очень прямо и съ великолѣпной гордостью выпрямлялъ свою шестифутовую фигуру. Но, я думаю, ему казалось, что въ каретѣ онъ скорѣе попадетъ въ другое мѣсто, гдѣ найдетъ другое шампанское. Онъ не принялъ въ разсчетъ великолѣпныхъ вдохновеній своего мозга. Многочисленные соціологи отдавали справедливость британской націи: она любитъ дѣйствіе. А мы знаемъ, что хмель развертываетъ природныя дарованія человѣка, доводитъ ихъ до пароксизма. Этотъ англичанинъ долженъ былъ быть великодушной и сострадательной натурой, къ тому-же ему было жарко. Для начала у него явилось желаніе сѣсть на козлы, чтобы освѣжиться. Затѣмъ онъ подумалъ, что кучеру, наоборотъ, должно было надоѣсть дѣлать вѣчно одно и то-же, и онъ вѣжливо предложилъ ему занять мѣсто на подушкахъ кареты, а ему, передать возжи. Надо-же было бѣднягѣ какое-нибудь разнообразіе! Кучеръ, которому было хорошо заплачено, счелъ своимъ долгомъ пойти навстрѣчу желаніямъ сѣдока. Нельзя себѣ представить ничего болѣе удивительнаго, какъ чувствительность нѣкоторыхъ лошадей, давно привыкшихъ къ удиламъ. Право, это своего рода телепатія! Съ того момента, какъ возжи перешли къ англичанину, лошадь начала вести себя, какъ пьяная. Она описывала на торцовой мостовой самыя необыкновенныя фигуры, мѣняла направленіе самымъ капризнымъ образомъ. Англичанинъ не понималъ причины этого, но его сердце утопало въ нѣжности; изъ явленій, которыя были передъ его глазами, онъ просто сдѣлалъ выводъ, что бѣдная лошадь устала. Повидимому, устала еще больше, чѣмъ самъ кучеръ, а онъ подумалъ о человѣкѣ прежде, чѣмъ о животномъ! Онъ рѣшилъ загладить эту несправедливость.

Въ этотъ-то моментъ Барнаво и я и увидѣли его. Выпрягши лошадь съ быстротой, указывавшей на дѣйствительныя познанія въ области гиппологіи, англичанинъ старался заставить ее войти въ карету.

Лошадь не хотѣла. Несомнѣнно, она находила, что карета недостаточно велика. Но я убѣжденъ, что, кромѣ того, у нея было чувство приличія, и что она хотѣла, какъ этого требуетъ благопристойность, остаться на своемъ мѣстѣ. Право, у нея былъ шокированный видъ. У кучера тоже. Его сѣдокъ надоѣлъ ему. Я предполагаю, что онъ выразилъ это мнѣніе въ довольно энергичной формѣ, потому что англичанинъ самымъ неоспоримымъ образомъ показалъ ему свое превосходство въ искусствѣ бокса.

Слѣдствіемъ этого было пробужденіе въ публикѣ національныхъ чувствъ. Англичанинъ, раздавленный численнымъ превосходствомъ, нѣсколько минутъ боролся съ неукротимой энергіей; онъ погибъ-бы въ этой неравной борьбѣ, еслибы его не спасло вмѣшательство полиціи. Но больше всего во всей этой исторіи меня удивило безразличіе Барнаво,-- безразличіе, которое не было въ его привычкахъ. У Барнаво есть инстинктъ справедливости, по крайней мѣрѣ во всемъ, что касается борьбы; его снисходительность къ людямъ, не отличающимся добродѣтелью трезвости, объясняется личными воспоминаніями и тѣмъ принципомъ, что не слѣдуетъ укорять другихъ за грѣхи, отъ которыхъ не свободенъ самъ; наконецъ онъ любитъ естественныя проявленія геніальности. И однако онъ презрительнымъ окомъ взиралъ на этого несчастнаго англичанина, котораго его героизмъ и фантазія довели до участка. Я горько упрекнулъ его въ этомъ: онъ казался мнѣ недостойнымъ самого себя.

-- Потому, что это англичанинъ!-- сухо отвѣтилъ Барнаво.-- Я ихъ не люблю.

-- Барнаво, -- сказалъ я ему:-- вѣдь они наши друзья почти союзники! Не проявляйте личныхъ пристрастій въ политикѣ.

-- Я не проявляю личныхъ пристрастій въ политикѣ,-- возразилъ Барнаво.-- Но англичане мнѣ противны, потому что, по ихнему, имъ все можно, а другимъ нельзя. Они понимаютъ только своихъ и находятъ извиненія только для своихъ. Другіе народы должны всегда вести себя хорошо. Это несправедливо! Я зналъ когда-то дядю Барбье сапера...

Я порылся въ своей памяти.

-- Барбье... Тотъ, который былъ въ Либревиллѣ?

-- Онъ былъ въ Либревиллѣ, -- отвѣтилъ Барнаво,-- но потомъ его перевели въ Обокъ. Тамъ съ нимъ и приключилась эта бѣда. Вы, навѣрно, помните его! Что это былъ за молодчина! Я такъ и представляю себѣ его съ его большой бородой, съ кускомъ мѣла, который онъ всегда носилъ у себя въ карманѣ и которымъ чистилъ свою каску и полотняные башмаки, какъ только замѣчалъ на нихъ пятнышко, царапинку, какой-нибудь пустякъ... и съ кусочкомъ кожи, которымъ онъ теръ свои мѣдныя пуговицы. Это былъ солдатъ, настоящій солдатъ, хотя только саперъ; и въ то-же время чиновникъ! Почеркъ дяди Барбье! Одна буква была какъ другая, а когда ему нужно было написать заглавную букву, онъ выдѣлывалъ перомъ такія финты, точно фехтмейстеръ, который собирается проткнуть васъ шпагой... Такъ вотъ его и назначили охранять Обокъ.

-- Но вѣдь въ Обокѣ нѣтъ больше никого!-- замѣтилъ я.-- Вотъ уже двадцать лѣтъ, какъ въ министерствѣ удостоили замѣтить, что Обокъ недоразумѣніе, большое административное и географическое недоразумѣніе, и что ему слѣдуетъ предпочесть Джибути.

-- Потому-то туда и назначили дядю Барбье,-- продолжалъ Барнаво,-- Вы знаете, что Обокъ устраивали на широкую ногу. Тамъ былъ губернаторскій дворецъ, госпиталь, нѣчто въ родѣ казармы для администраціи, тюрьма,-- все, что нужно, чтобы колонія была счастлива,-- и четыре пальмы, которыя надо было все время поливать, потому что въ этой странѣ естественнымъ образомъ ничто не произростаетъ. Когда рѣшено было переѣхать въ Джибути, туда перевезли все, что могли: госпитальныя кровати, окна и двери губернаторскаго дворца и домовъ и даже пушку. Но вѣдь принципы священны. Существуетъ принципъ, по которому, если французское знамя развевалось однажды на какомъ-нибудь пунктѣ земного шара, оно должно продолжать развѣваться на немъ во вѣки вѣковъ. Дядя Барбье долженъ былъ охранять знамя. У него не было никакого другого дѣла: охранять знамя, да еще поливать пальмы, у которыхъ всегда была жажда,-- вотъ все, что отъ него требовалось. И онъ былъ совершенно одинъ, вы понимаете, совершенно одинъ! Ни одного бѣлаго, кромѣ него, никого, кромѣ аскари, сомалійскихъ милиціонеровъ, у которыхъ съ самаго рожденія лица, какъ у стариковъ. Должно быть, ихъ высушиваетъ солнце, они въ этомъ не виноваты: это -- самая жаркая страна на свѣтѣ. Въ концѣ-концовъ они научились маршировать, какъ настоящіе гвардейцы; дядѣ Барбье они повиновались безпрекословно. Отъ времени до времени онъ уводилъ ихъ въ пески въ экспедицію противъ предполагаемаго врага и читалъ имъ великолѣпныя лекціи о стратегическомъ искусствѣ Наполеона Перваго и объ ихъ долгѣ пожертвовать своей жизнью, чтобы уничтожить враговъ Франціи.

"Это васъ удивляетъ? Дѣло, видите-ли, въ томъ, что онъ сошелъ съ ума. Вѣроятно, отъ солнца, но главнымъ образомъ отъ жизни въ одиночествѣ, безъ одной живой души, съ которой онъ могъ бы поговорить по-человѣчески. Помѣшался онъ на томъ, что онъ генералъ-губернаторъ Пустыни, и что, какъ всѣ генералъ-губернаторы, онъ не обязанъ отчетомъ никому, кромѣ министра и инспекторовъ колоній. Вотъ почему, даже когда пріѣзжали инспектора колоній, они не могли замѣтить, что онъ спятилъ. Онъ былъ очень вѣжливъ съ ними, угощалъ ихъ обѣдомъ и даже доставалъ изъ погреба лишнюю бутылку вина. Но если они уѣзжали, не выпивъ всей бутылки, онъ ставилъ ее опять въ погребъ съ такой, сдѣланной самымъ лучшимъ почеркомъ, надписью; "Бутылка, оставленная въ такомъ состояніи господиномъ инспекторомъ". По его мнѣнію, хорошіе финансы достигаются благодаря надписямъ. Онъ бесѣдовалъ съ инспекторами о величіи Франціи и о своихъ проектахъ управленія Пустыней, но это дѣлало его симпатичнымъ, и въ сравненіи съ кучей другихъ онъ казался невиннымъ ребенкомъ.

Такъ оно и продолжалось... Такъ продолжалось до того дня, когда вмѣсто инспектора въ Обокъ пріѣхалъ на своей яхтѣ англичанинъ, богатый англичанинъ. Я думаю, что онъ проходилъ Красное море по дорогѣ въ Индію, и ему пришла въ голову фантазія остановиться въ Обокѣ.

"Дядя Барбье былъ почтителенъ съ инспекторами. Я вамъ это говорилъ. Но по отношенію къ англичанину, который не былъ даже чиновникомъ, онъ былъ только губернаторомъ Пустыни; былъ привѣтливъ и... и... Какъ вы говорите, когда съ вами кто-нибудь говоритъ съ такимъ видомъ, какъ будто онъ выше васъ?

-- Снисходителенъ,-- подсказалъ я.

-- "Снисходителенъ. Онъ принялъ англичанина, который предупредилъ его о своемъ визитѣ, стоя на маленькой пристани, дерево которой немного сгнило, но это не было видно, потому что сваи была всѣ покрыты ракушками. На немъ былъ суконный вицмундиръ,-- это въ пятьдесятъ-то градусовъ въ тѣни! А его солдаты взяли на караулъ. Англичанинъ протянулъ руку, но Барбье держалъ свои руки по швамъ; затѣмъ онъ отдалъ честь и скомандовалъ:

-- "Ружья вольно!

"Милиціонеры опустили ружья; англичанинъ былъ польщенъ. И правда, въ пріемѣ, который ему устроили, было что-то царственное. Но, когда онъ захотѣлъ осмотрѣть окрестности, дядя Барбье отвѣтилъ ему, что это невозможно по причинамъ политическаго характера. Англичанинъ удивился, но не разсердился, потому что дядя Барбье, отдавая ему честь, сказалъ:

-- "Милордъ, Франція считаетъ своимъ долгомъ пригласить васъ на обѣдъ!

"Обѣдъ былъ на славу. Дядя Барбье самъ написалъ меню, а каждое блюдо приносилъ его слуга въ сопровожденіи четырехъ солдатъ съ ружьями на перевѣсъ. Когда слуга, ставилъ блюдо на столъ, аскари брали на караулъ; а когда дядя Барбье чокался съ англичаниномъ, говоря:-- Здоровье вашей дамы!-- аскарійскій рожокъ трубилъ зорю.

"Англичанинъ велѣлъ принести ящикъ своего собственнаго шампанскаго, но дядя Барбье отказался отъ него, пояснивъ, что не можетъ ничего принять изъ опасенія быть обвиненнымъ въ подкупности, и что они будутъ пить, сколько угодно, шампанскаго Франціи, съ условіемъ, что англичанинъ подтвердитъ истребленіе доставленныхъ ему бутылокъ, расписавшись въ спеціальной книгѣ "случайныхъ посѣтителей, иностранцевъ, потерпѣвшихъ кораблекрушеніе и т. п.". Англичанинъ расписался и пилъ вволю, думая, что у него просто попросили его автографъ. Когда онъ поднялся уходить, была полночь. И тогда-то дядя Барбье крикнулъ:

-- "Вы думаете, что это пройдетъ такъ? Милордъ, это не пройдетъ такъ!

"Англичанинъ подумалъ, что надо за что-то заплатить, и спросилъ,-- сколько.

-- "Ничего!-- отвѣтилъ дядя Барбье.-- Но я долженъ отомстить за Ватерлоо!

"Англичанинъ ничего не понималъ. Но дядя Барбье, повернувшись къ слугѣ, четыремъ милиціонерамъ и трубачу, сказалъ имъ:

-- "Стража! Отвести этого человѣка въ казематъ.

"И англичанина отвели въ казематъ,-- закончилъ Барнаво.-- Если бы эту штуку выкинулъ онъ самъ, онъ нашелъ-бы ее очень забавной. Теперь-же онъ заявилъ, что въ его лицѣ оскорбили Британскую державу. Онъ отправилъ своему консулу жалобу, онъ заставилъ говорить объ этомъ въ газетахъ, и дядя Барбье былъ разжалованъ. Вернувшись во Францію, онъ сталъ думать, говорить, отвѣчать, какъ всѣ. Онъ выздоровѣлъ, и когда онъ клялся, что ничего не помнитъ, никто не понялъ, что онъ былъ сумасшедшимъ, никто ему не повѣрилъ! Поэтому-то у меня нѣтъ жалости къ англичанамъ, когда они пьяны. Они не чувствуютъ ея къ намъ. Этотъ народъ не знаетъ милосердія".

"Русское Богатство", No 8, 1912