Милль Пьер - Барнаво -- полководец

РАЗСКАЗЫ БАРНАВО.

Пьера Милля.

Пер. съ французскаго А. С. Полоцкой.

II.
Барнаво -- полководецъ.

Громкій голосъ выкрикивалъ краснорѣчивыя ругательства на малгашскомъ нарѣчіи.

-- Вы -- трусы, сыновья трусовъ! Ваши ноги не держатъ васъ,-- такъ вы боитесь, и вы упали въ траву, какъ черви! Спуститесь внизъ, чтобы мы могли увидѣть васъ! Спуститесь внизъ, чтобы мы могли перебить васъ! У сакалавовъ не ваша кровь! У нихъ пики очень длинныя, пороху полныя бочки, картечи полные ящики, и пусть меня поразитъ проказа, и пусть моего короля поразитъ проказа, и пусть весь его народъ поразитъ проказа, если я не буду драться еегодня! Taïm ропгу, taïm poury, вы taïm poury!

Taïm poury очень грубое слово, которое лучше не переводить. Сенегалецъ, Умаръ Н'діэй, который научился малгашскому языку во время своего пребыванія на островѣ,-- онъ взялъ здѣсь себѣ трехъ женъ,-- оскалилъ зубы, приподнялся на колѣняхъ и рукахъ, выгнувъ спину, какъ черная пантера, готовая къ прыжку.

-- Ложись, Умаръ,-- сказалъ Барнаво.-- Ты отомстишь потомъ, когда отрядъ Лималя окружитъ ихъ.

Умаръ послушно легъ на траву. У Барнаво не было галуновъ, но онъ былъ бѣлый, принадлежалъ къ почтенному корпусу морской инфантеріи и былъ хорошимъ солдатомъ. Умаръ зналъ это: онъ питалъ къ нему довѣріе. Все-таки онъ выстрѣлилъ наудачу въ видѣ протеста, и его двѣнадцать товарищей сенегальцевъ сдѣлали то же самое. Снизу отвѣтилъ глухой и въ то же время трескучій залпъ тридцати старыхъ сакалавскихъ мушкетовъ.

Ничего не было видно, ничего, кромѣ пышно распустившихся вѣерныхъ пальмъ нижней долины, прекрасныхъ латаній Буэни, благородныхъ деревьевъ, полныхъ горделивой простоты. Ихъ было множество. До самыхъ границъ горизонта, въ тепломъ свѣтѣ дня возносили онѣ надъ вульгарнымъ кустарникомъ колонны своихъ гладкихъ стволовъ, пышные зонты своихъ зеленыхъ вѣеровъ; но каждая изъ нихъ, какъ высокомѣрная аристократка, была отдѣлена отъ другихъ пустымъ пространствомъ, строго охраняла свою изолированную область воздуха и солнца. Эти деревья, богатыя, изысканныя, совершенно одинаковыя, царили бы одни на всемъ протяженіи, если бы не голосъ. Да и полно, въ самомъ ли дѣлѣ это маленькій лейтенантъ сакалавскаго царька съ самаго утра извергаетъ эти великолѣпныя ругательства? Этотъ голосъ, казалось, выражалъ ярость самого лѣса, который мы наводнили, чтобы истребить его: вѣдь въ Буэни есть золото, а золото -- врагъ деревьевъ. Ихъ корчуютъ, чтобы рыть землю; ихъ срубаютъ, чтобы строить галлереи; ихъ выдалбливаютъ, чтобы дѣлать желоба, въ которые осѣдаетъ, блестя, тяжелое золото; ихъ сжигаютъ, чтобы освободить мѣсто, сжигаютъ для удовольствія, просто такъ себѣ: вѣдь животное, разоряющее и портящее больше всего,-- не обезьяна, а человѣкъ.

Барнаво въ выраженіяхъ, въ которыхъ къ снисходительности примѣшивалась нѣкоторая фамильярность, удостоилъ повторить сенегальцамъ инструкціи капитана Лималя. Рѣчь шла о томъ, чтобы дать сакалавамъ "болтать, сколько угодно", и задержать ихъ. Капитанъ долженъ былъ прибыть съ сѣвера, съ другого конца долины, къ вечеру. Тогда можно будетъ позабавиться, но не раньше. Сенегальцы, большія дѣти, покорныя и свирѣпыя, поняли очень хорошо, потому что тонъ былъ твердый, а слова дѣтскія. Барнаво перевернулся на спину и зѣвнулъ.

-- Хотѣлъ бы я знать,-- сказалъ онъ, обращаясь ко мнѣ,-- почему эти сакалавы защищаются такъ хорошо. Они не обрабатываютъ земли, пускаютъ своихъ быковъ въ кустарникъ, три четверти года питаются кореньями и упираются ружьями о бедро вмѣсто плеча, что противно теоріи. Но они даютъ убивать себя и убиваютъ васъ очень чисто. Они сами не дѣлаютъ ничего изъ своей страны и не хотятъ, чтобы въ нее приходили -- это непослѣдовательно. Въ Эмирнѣ, наоборотъ, обитатели умѣютъ писать, читать и считать, какъ французскіе буржуа. У нихъ есть поля, скотъ для удобренія, театры, церкви, губернаторы, протестантскіе пасторы, католическіе патеры, всѣ удовольствія цивилизаціи, и они пугаются тѣни. Я думаю, это потому, что у нихъ слишкомъ много воображенія.

Я расхохотался, а онъ продолжалъ:

-- Да, потому что у нихъ слишкомъ много воображенія! Посмотрите на сенегальцевъ. Они видятъ не дальше своего вздернутаго носа: поэтому изъ нихъ выходятъ очень хорошіе солдаты. А эмирнцы предвидятъ, разсчитываютъ и преувеличиваютъ, точь въ точь какъ если бы читали газеты. Оттого-то ихъ можно заставить принять воробьиное пугало за армію. Когда я покрылъ себя славой въ Амбатумалазѣ...

И то, что Барнаво разсказалъ мнѣ въ этотъ день на вершинѣ известковаго плоскогорія, между тѣмъ какъ сакалавскій вождь рычалъ въ долинѣ, солнце медленно спускалось слѣва отъ насъ, а мы, раздраженные ожиданіемъ, иногда давали залпъ наудачу, въ горделивыя пальмы -- то, что онъ разсказывалъ мнѣ, я перескажу вамъ.

-- ...Въ то время, о которомъ я вамъ разсказываю, мой товарищъ Базовскій и я охраняли одни постъ Вугиленъ. Такова была система генерала: на далекомъ разстояніи другъ отъ друга блокгаузы, и въ каждой деревнѣ одинъ человѣкъ или два, чтобы мундиръ, встрѣчаясь повсюду; вызывалъ всеобщій спасительный страхъ. Но вы знаете, сколько деревень въ Эмирнѣ! Въ концѣ концовъ весь нашъ полкъ былъ разсѣянъ такъ, по одному человѣку на тридцать миль въ окружности. Нашъ полковникъ Андраль былъ недоволенъ этимъ. Онъ отправился къ генералу и сказалъ ему:

-- Хотѣлъ бы я очень знать, чѣмъ мнѣ остается командовать: взводомъ! Пусть меня сдѣлаютъ сразу капраломъ, это будетъ проще.

Генералъ отвѣтилъ:

-- На что вы жалуетесь? Я раздѣлилъ страну между вашими людьми, всѣ они стали правителями. Не такъ-ли создавалось дворянство во мракѣ временъ? Ваши рядовые получили повышеніе. Они сдѣлались герцогами, маркизами и баронами.

Если такъ разсуждать, я былъ баронъ де-Вугиленъ, а полковникъ Андраль не былъ ничѣмъ; это доказываетъ, что генералъ преувеличивалъ. Но немного правды въ этомъ все таки было. Да, вотъ такъ времячко было: Барнаво, съ моимъ жалованіемъ солдата второго класса, былъ важнымъ бариномъ; бросивъ взглядъ вокругъ себя, на людей, дома, воды, я могъ сказать себѣ: "Всѣмъ этимъ распоряжаюсь я": вѣдь между мной и президентомъ республики было только два лица,-- генералъ и министръ... Объ этомъ времени я буду жалѣть всю свою жизнь. Вотъ, что значитъ отвѣдать изъ кубка власти.

Какъ всѣ древнія села Эмирны, Вугиленъ были расположенъ на вершинѣ холма красной глины; въ незапамятныя времена обитатели укрѣпили его, вырывъ вокругъ него ровъ, когда-то глубокій, а теперь на половину засыпанный. Войти можно было только черезъ двое воротъ, устроенныхъ по туземному обычаю изъ длинныхъ гранитныхъ глыбъ,-- лужившихъ столбами, и огромнаго круглаго камня, который катали между этими столбами. Каждый вечеръ эту прекрасную великаншу заваливали сзади булыжникомъ; и это было великолѣпно въ своей дикости! Когда я пріѣхалъ, эта ограда не заключала уже почти ничего, кромѣ могилъ, очень старыхъ могилъ, покрытыхъ широкими плитами и увѣнчанныхъ маленькими деревянными часовнями, въ которыя когда-то клали пищу для тѣней мертвецовъ. Другихъ строеній, кромѣ этихъ миніатюрныхъ домиковъ, почти не было, и тѣнямъ жилось очень спокойно, такъ какъ жители мало-по-малу спустились съ холма, пересѣкли большое рисовое поле и основали довольно богатое село подъ названіемъ Амбатумалазъ. А по ту сторону этихъ домовъ, хорошо сколоченныхъ, почти комфортабельныхъ, аккуратно покрытыхъ соломой, простиралась обширная равнина, наполовину затопленная, прорѣзанная плотинами, вездѣ обработанная, восхищавшая глазъ своею зеленью. Она была вся усѣяна деревушками и казалась, въ увеличенномъ видѣ, покрытой домиками лужайкой. Потомъ снова начинались холмы красной глины, а за ними въ сумеркахъ тамъ и сямъ виднѣлся дымокъ: вся эта страна до прибытія французовъ кишѣла людьми.

Война и возстаніе заставили бѣжать многихъ изъ нихъ. Они жили грабежомъ или умирали съ голоду, чаще всего умирали. Это и были тѣ обезумѣвшіе звѣри, которыхъ называли Фагавали. Количество этихъ мятежниковъ уменьшалось съ каждымъ днемъ именно потому, что они рѣшали умереть или же благоразумно вернуться домой. Но, вернувшись, они находили свои ямы для храненія риса опустошенными, своихъ быковъ раскраденными, и такъ какъ ихъ поля не іыло засѣяны въ этомъ году, ихъ положеніе было убійственно плохо; тѣмъ болѣе, что мы принесли имъ всѣ прелести усовершенствованнаго управленія: налоги на землю, налоги на скотъ, налоги на рынки, принудительныя работы, дорожную повинность,-- все то, что позволяетъ писать прекрасные отчеты, которые потомъ цитируются въ французскихъ газетахъ. Бывали дни, когда я жалѣлъ своихъ вассаловъ.

Стюартъ, протестантскій пасторъ, у котораго въ Амбатумалазѣ была школа и что-то вродѣ маленькой церкви, навѣщалъ насъ почти ежедневно и изливалъ передъ нами свою печаль по поводу состоянія страны. Это былъ не злой человѣкъ. За тридцать лѣтъ, которые онъ прожилъ на Мадагаскарѣ, онъ изъ англичанина превратился наполовину въ малгаша, но въ то же время питалъ къ своей паствѣ неизлѣчимое недовѣріе и снисходительную симпатію. Онъ воображалъ, что умѣетъ говорить по французски,-- въ чемъ онъ скандально ошибался, -- но въ концѣ концовъ это былъ бѣлый, и мы жили болѣе или менѣе дружно. Мой товарищъ Базовскій, котораго я сокращенно называлъ Базо, ограбилъ мало-по-малу всю его библіотеку и проводилъ дни за чтеніемъ "Жизни Іисуса" Ренана и другой книги какого-то нѣмецкаго доктора на ту же тему. Во Франціи онъ, прежде чѣмъ сдѣлаться солдатомъ, держалъ экзамены и произносилъ рѣчи въ публичныхъ собраніяхъ. Онъ называлъ себя позитивистомъ, свободомыслящимъ и антиклерикаломъ. У насъ есть нѣсколько такихъ въ морской инфантеріи, которая вообще представляетъ собою избранный корпусъ. Но еще лучше обстоитъ дѣло въ иностранномъ легіонѣ, въ рядахъ котораго, говорятъ, имѣется епископъ.

Я не знаю, была ли въ этомъ виновата вода рисоваго поля или же книга, но Базо заболѣлъ, опасно заболѣлъ: тропической анеміей. Вы знаете, какъ отъ нея умираютъ, покорно и поэтично. Вѣчная легкая лихорадка, едва ускоряющая пульсъ, слабость и нервные припадки, какъ у хорошенькой женщины, отсутствіе аппетита и отвращеніе къ жизни. Конецъ наступаетъ совершенно незамѣтно, и больной встрѣчаетъ его безъ сопротивленія, съ однимъ желаніемъ: выспаться.

Я подбодрялъ Базо. Я говорилъ ему:

-- Нечего важничать.-- Не оставишь же ты мои баронскія владѣнія на меня одного!

Онъ улыбался, зарывался опять въ свои книги, о чемъ-то мечталъ или же говорилъ глупости. Лейтенантъ, пріѣхавшій для ревизіи поста, увидѣлъ, что онъ очень боленъ, и сказалъ, что пришлетъ маіора. Маіоръ заставилъ себя ждать, а вмѣсто него въ одно прекрасное утро къ намъ, точно съ неба, свалилась сестра Людина изъ общественнаго госпиталя и сдѣлала ебѣ привычку являться такъ каждые четыре-пять дней, чтобы подбодрять моего несчастнаго товарища.

Пасторъ былъ очень вѣжливъ, когда встрѣчался съ ней. Она давала Разо добрые совѣты, говорила ему о его матери, уговаривала его спасти свою душу. Но онъ всегда отвѣчалъ, что онъ антиклерикалъ, позитивистъ, свободный мыслитель, и что онъ хочетъ умереть, какъ мужчина. Являлся пасторъ и принималъ участіе въ спорѣ. Иногда онъ былъ заодно съ сестрой Людиной противъ Базо, а иногда съ нимъ противъ нея. Въ концѣ концовъ Разо, у котораго нехватало силъ кричать, поворачивался къ стѣнѣ и плакалъ отъ раздраженія.

Иногда съ пасторомъ приходилъ Нарцисъ, учитель школы для мулатовъ, и тогда комедія была въ другомъ родѣ. Вы помните знаменитый циркуляръ объ обязательномъ обученіи французскому языку во всѣхъ школахъ. Англійскіе пасторы согласились бы обучать своихъ учениковъ и греческому языку, лишь бы имъ не пришлось уйти изъ школъ; они умудрились повиноваться: выписали изъ Франціи книги, добыли учителей, вербовали ихъ даже среди сенегальцевъ. Но Стюартъ проявилъ особую ревность и взялъ въ учителя мулата съ острововъ Товарищества на основаніи того простого разсужденія, что такъ какъ острова изпоконъ вѣка были французской колоніей, жители ихъ должны говорить на нашемъ прекрасномъ языкѣ. Нарцисъ и самъ былъ въ глубинѣ души убѣжденъ въ своихъ знаніяхъ и проводилъ къ намъ своихъ лучшихъ учениковъ, чтобы заставить насъ восхищаться ихъ успѣхами.

Но надо сказать, что первые ученики амбатумалазской школы, вмѣсто французской рѣчи, издавали звуки, въ которыхъ не было ничего человѣческаго. Тогда Разо серьезно ухудшалъ свое состояніе, громко, до удушья крича противъ мнимой цивилизаціи, которая лишаетъ туземцевъ точки опоры, прививаетъ имъ всѣ пороки, отучаетъ ихъ отъ ихъ собственнаго языка, заставляя говорить на какомъ-то тарабарскомъ нарѣчіи, и обращаетъ свободныхъ дѣтей тропиковъ въ карикатуры вродѣ Нарциса. А Нарцисъ протестовалъ, заявляя, что онъ -- французъ, избиратель острововъ Товарищества, и что онъ будетъ жаловаться въ Парижъ на оскорбленіе грубыхъ солдатъ. Сестра Людина, когда была здѣсь, мирила ихъ, разбирала пакеты, заставляла слугъ-туземцевъ подметать полъ, клала въ котелокъ кусокъ мяса и храбро отправлялась во-свояси, какъ и являлась, безъ конвоя, говоря, что она -- старая женщина, и ей нечего бояться, такъ какъ всѣ ее знаютъ и уважаютъ. Это была правда.

Я управлялъ. Это -- славное ремесло, и очень сложное. У меня были регистры съ именами всѣхъ моихъ вассаловъ. Попробовали даже сфотографировать ихъ, чтобы быть увѣренными въ томъ, что узнаютъ ихъ, но отъ этого пришлось отказаться изъ-за ихъ суевѣрій. Они убѣгали, думая, что аппаратъ крадетъ у нихъ ихъ тѣнь, которую они считаютъ своей душою. Я получалъ два или три раза въ недѣлю инструкціи и циркуляры. У меня были цѣлыя груды маленькихъ, самыхъ различныхъ таблицъ, которыя я долженъ былъ заполнять и отсылать въ Тананариву. Наконецъ, я набиралъ людей для дорожной повинности, и такъ какъ вожди округа были болѣе или менѣе точно записаны, такъ-же какъ и количество километровъ дороги, проведенныхъ за годъ, то "обязанныхъ" набиралось огромное количество. Въ одномъ приказѣ говорилось, что отъ туземцевъ можно требовать 50 дней труда въ годъ по четыре су за день. Но такъ какъ многіе исчезли, то тѣ, которые остались, занимали мѣсто недостающихъ, работая такимъ образомъ отъ эта до ста пятидесяти дней продолжительностью въ девять часовъ. Черезъ шесть мѣсяцевъ зимніе ливни разрушили дороги, которыя представляли собою только межи, прорыться въ землѣ. Все надо было начинать сначала. Такъ и было сдѣлано! Эта забава была явно вредна для здоровья моихъ подданныхъ. Въ одинъ прекрасный день на работу отправилось четыреста человѣкъ съ заступами на плечахъ. Изъ нихъ вернулось двѣсти! Остальные умерли. Эти малгаши -- плохая раса. Они питаются Богъ знаетъ чѣмъ и умираютъ отъ всякаго пустяка. Лѣсъ убиваетъ ихъ, точно всѣ его деревья отравлены.

Всѣ эти злополучія безпокоили меня. Я былъ совершенно одинъ среди населенія, которое, въ концѣ концовъ, могло быть на меня въ претензіи, и хотя я ничего не дѣлалъ отъ себя, въ ихъ глазахъ я былъ отвѣтственъ за все.

Однако страна казалась спокойной, а люди были восхитительно вѣжливы. Даже Ракутумангъ, томпу-менакель, т. е. бывшій сюзеренъ, настоящій баронъ, тотъ самый, у котораго я отнялъ владѣнія, нанесъ мнѣ визитъ. Подумайте,-- вѣдь это онъ до меня собиралъ десятину съ рисовыхъ полей, это ему платили за тяжбы, ему кланялись всѣ, когда онъ торжественно объѣзжалъ свои владѣнія, предшествуемый секретарями, со свитой рабовъ и паразитовъ, лежа въ носилкахъ изъ плетенаго тростника, которыя несли двѣнадцать рабовъ.

Въ качествѣ узурпатора я скрылъ свое недовѣріе и изобразилъ величественное спокойствіе. Я спрашивалъ себя, что нужно отъ меня этой старой обезьянѣ.

Онъ разсказалъ мнѣ нелѣпую исторію о своей женѣ, которая развелась съ нимъ по малгашскому закону и вышла замужъ за какую-то незначительную личность; онъ требовалъ трети доходовъ съ ихъ общаго имущества, заявляя, что я не знаю, какое поле составляетъ его часть.

-- А здѣшніе люди, о! господинъ, принесутъ клятву въ темъ, что это поле принадлежало моему отцу, прежде чѣмъ перейти ко мнѣ, а не этой презрѣнной свиньѣ, матери немногихъ дѣтей.

Все это въ сущности не касалось меня. Столъ, на которомъ я велѣлъ подать намъ ромъ, отдѣлялъ насъ другъ отъ друга, и въ то время, какъ онъ говорилъ, я не сводилъ глазъ съ десяти бѣловатыхъ маленькихъ штучекъ, плясавшихъ по бумажной скатерти и похожихъ на маріонетокъ. Это были его ногти, которые онъ отростилъ изъ гордости, какъ это дѣлали благородные представители допотопной древности. Этотъ маленькій фактъ занималъ меня гораздо больше, чѣмъ его слова. Подражаніемъ онъ не былъ цивилизованъ, не былъ покоренъ, разъ этотъ человѣкъ сохранилъ эти привычки, которыя смѣшатъ французовъ, разъ онъ не старался польстить намъ. И его носилки, его свита, даже языкъ, которымъ онъ пользовался,-- все это говорило о прошломъ, о независимости1. Чѣмъ больше я смотрѣлъ на него, тѣмъ больше мною овладѣвало бѣшенство и безпокойство. Однако ни одинъ изъ его жестовъ не выражалъ заносчивости или ненависти. Его учтивость была благородна и непринужденна. Онъ велѣлъ провести предо мной быка, котораго онъ привелъ въ подарокъ, выразилъ надежду, что Разо, стучавшій зубами на своей походной кровати, скоро поправится, и церемонно простился.

Теперь онъ знаетъ силы Вугилена,-- думалъ я.-- Комендантъ крѣпости -- Барнаво, начальникъ штаба -- Барнаво, полковникъ, капитанъ, лейтенантъ, артиллерія, кавалерія, инфантерія -- Барнаво! Остальной гарнизонъ въ лазаретѣ. Я ему не страшенъ.

Пасторъ Стюартъ чувствовалъ еще лучше, что дѣло плохо. Малгаши его миссіи не говорили ему ничего, хотя онъ прожилъ съ ними двадцать лѣтъ и былъ хорошимъ человѣкомъ, на сколько это возможно для англичанина, то-есть онъ былъ добръ и сосредоточенъ, высокомѣренъ и застѣнчивъ. По его мнѣнію, будущее не предвѣщало ничего хорошаго, потому что честные люди Амбатумалаза отсылали своихъ быковъ въ горы и зарывали рисъ ночью въ тайники, тогда какъ у всѣхъ подозрительныхъ личностей былъ странно веселый видъ.

Я посовѣтовалъ ему приходить ночевать каждый вечеръ къ намъ на постъ и предоставить своимъ прихожанамъ выпутываться, какъ знаютъ. Онъ отказался, говоря, что, если онъ дастъ это доказательство трусости, всѣ будутъ считать бѣлыхъ окончательно погибшими.

Такъ именно и дѣлается все въ Эмирнѣ. Малгаши впечатлительны, какъ женщины. Генералъ далъ почетнымъ жителямъ каждаго села по два-три ружья и по нѣсколько пикъ, чтобы они могли образовать полицію и защищаться сами. Но если бѣлые покажутъ, что боятся, я спрашиваю, что сдѣлаютъ эти нотабли съ этимъ оружіемъ, и я предпочитаю, чтобы мнѣ не отвѣчали. Пока они довольствуются тѣмъ, что прячутъ его въ навозъ, чтобы помѣшать мятежникамъ взять его, это -- еще полъ бѣды.

Однажды это -- было въ понедѣльникъ -- сестра Людина пріѣхала изъ Тананаривы. Вазовскому было очень плохо. Онъ уже не вставалъ, кожа у него стала желтая и прозрачная, какъ промасленная бумага. Онъ говорилъ разныя грустныя вещи. Мы пытались его утѣшить. Вдругъ мы услышали выстрѣлъ изъ ружья, не сухой трескъ ружья Лебеля, а грубый грохотъ Снайдера инсургентовъ.

Первый выстрѣлъ я никогда не могъ слышать безъ извѣстнаго тяжелаго чувства, отъ котораго у меня сжималось сердце. Никогда вѣдь не знаешь, что будетъ? Когда борьба началась, уже не размышляешь, событія смѣняются одни другими, отвѣчаешь на выстрѣлы, какъ отбрасываешь мячъ, прыгаешь направо, прыгаешь налѣво, выпутываешься, кровь быстро обращается въ жилахъ. Потомъ часто чувствуешь, что больше не можешь; пока же не начнется, почти всегда боишься, что не сможешь,-- и это ужасное чувство. Сестра Людина и я посмотрѣли другъ на друга, крѣпко сжавъ губы, и, не говоря ни слова, побѣжали на террасу. Солнце уже склонялось къ закату. Равнина зеленѣла, красные холмы изгибали свои спины въ воздухѣ, вымытомъ ежедневнымъ полуденнымъ ливнемъ. Тамъ и сямъ среди рисоваго поля виднѣлась стоячая вода, и на ней плясали блестки солнечныхъ лучей. Но налѣво, надъ Мангабе и Антсирикой, поднимались два большихъ столба дыма: тамъ прошли инсургенты, убивая, сжигая, разрушая. Теперь они шли къ Амбатумалазу двумя длинными, безпорядочными группами. Они были еще такъ далеко и казались такими незначительными на спокойной поверхности равнины, что напоминали мнѣ коричневыхъ муравьевъ, которые ползаютъ у насъ массами по песку аллей.

Но это были муравьи бѣшеные. Черезъ нѣсколько минутъ они были уже близко; обѣ группы слились въ одну. Движимые голодомъ и жаждой мести, съ рычащими колдунами во главѣ, со своими красными смѣшными идолами, которыхъ они несли на оглоблѣ, они воскрешали дикую старину, посылали своихъ древнихъ боговъ на приступъ школъ, церквей, всего христіанства, того христіанства, которое раньше солдатъ, точно тайный шпіонъ, первое наводнило ихъ страну.

-- А пасторъ,-- вскричала сестра Людина,-- этотъ несчастный Стюартъ!

Мы увидѣли его на площадкѣ школы; онъ собиралъ своихъ учениковъ, чтобы вести ихъ на постъ.

Было уже поздно. Бѣшеныя животныя были уже въ Амбатумалазѣ: у нихъ былъ и авангардъ, котораго я сначала не замѣтилъ и который прокрался между высокими стеблями риса. Теперь они вынырнули, покрытые грязью, пьяные отъ энтузіазма и свирѣпости. Изъ одного дома вышелъ человѣкъ, сложилъ руки, потомъ упалъ лицомъ внизъ въ отчаянной мольбѣ. Они размозжили ему черепъ дубинами. Это было первое убійство.

Ученики и жители деревни сбѣгались въ школу. Къ счастью, она была выстроена изъ обожженнаго кирпича, покрыта черепицей и окружена толстой стѣной. У Стюарта было два старыхъ ружья -- и это было все. Онъ могъ продержаться полчаса, а потомъ... Меня охватывала дрожь. Вдругъ я вспомнилъ про визитъ Ракутуманга. Этотъ старый дикарь зналъ силы гарнизона. Онъ зналъ, что насъ было даже не двое, такъ какъ Разо умиралъ. Это привело меня въ ярость, и я однимъ движеніемъ пристегнулъ свою портупею.

-- Куда ты идешь?-- спросилъ меня бѣдный Разо.

Я отвѣтилъ, набивая патронташъ:

-- Я строюсь въ колонну! Или ты думаешь, что я могу спокойно смотрѣть, какъ грабятъ мои земли и жгутъ дома моихъ негодяевъ-вассаловъ? Я -- баронъ де-Вугиленъ. И потомъ дать поджарить, какъ крысу, этого бѣднаго отца Стюарта и лаже этого дурака Нарциса? Потомъ окружатъ и убьютъ насъ, вся страна поднимется, и возстаніе дойдетъ до Тананаривы. Уже лучше покончить сейчасъ. Это болѣе прилично.

Разо всталъ и хотѣлъ надѣть панталоны. Но голова у него закружилась, въ глазахъ потемнѣло, и онъ упалъ-бы, если бы я не поддержалъ его.

Сестра Людина подняла панталоны и положила ихъ на стулъ. Она была человѣкъ порядка.

Потомъ она взяла ружье Разо и съ рѣшительнымъ видомъ сказала мнѣ:

-- Я пойду съ вами.

И я понялъ: мысль, что эти бѣдныя маленькія малгашскія дѣти задохнутся въ школѣ отъ дыма, разрывала ей сердце и переворачивала мозгъ. Но я не могъ себѣ представить сестру Людину преображенной въ героическаго воина. Это было смѣшно.

-- Не позорьте вашего чепца,-- сказалъ я ей.-- Развѣ въ такомъ костюмѣ носятъ оружіе? Что намъ нужно -- это престижъ мундира. Постъ, защищаемый женщиной! Это лучшій способъ показать, что мы погибли!

-- Вы думаете? Ну, что-же! Это не долго сдѣлать.

Она развязала вещи Разо, вынула оттуда панталоны и мундиръ и, не говоря ни слова, побѣжала въ кухню.

Три минуты спустя она вернулась, одѣтая солдатомъ, да-съ, морскимъ пѣхотинцемъ, въ каскѣ, въ панталонахъ съ желтыми кантами, доходившихъ ей до самыхъ пятъ, и въ мундирѣ, ложившемся пресмѣшными складками. Но все это нисколько не смущало ея, такъ она была увлечена. Со своимъ маленькимъ тѣломъ доброй старой женщины она была бы похожа на кантониста, если бы не лицо, старое, морщинистое, съежившееся, но сіявшее энтузіазмомъ. Разо задыхался, а я не думалъ ни смѣяться ни протестовать, у меня были слезы на глазахъ.

Я сказалъ ей:

-- Сестра Людина, вы сумасшедшая; сестра Людина, вы прелесть; сестра Людина, чортъ побери, идемте, разобьемъ ихъ на голову.

И правда: въ тотъ моментъ я одинъ разбилъ бы армію въ сто тысячъ человѣкъ. Все мнѣ казалось радостнымъ, трогательнымъ, легкимъ и прекраснымъ. Въ груди у меня былъ не воздухъ, а какое-то свѣтлое пламя, веселившее мнѣ кровь. Мнѣ было хорошо, я былъ счастливъ, я былъ въ восторгѣ; у меня была потребность кричать, пѣть, натворить страшныхъ глупостей, проявить себя необыкновенно храбрыми поступками, все это для того, чтобы облегчить себя, чтобы посмѣяться. Я вамъ передаю все такъ, какъ я чувствовалъ.

Однако, надо было торопиться. Пять или шесть домовъ Амбатумалаза уже пылало. Три или четыре человѣка, убитыхъ или разстрѣлянныхъ, пятнали красную землю. Мятежники стрѣляли непрерывно, чтобы показать, что ихъ много. Завыванія издали производили впечатлѣніе церковной службы. Они усиливались, разростались, потомъ слабѣли, потомъ начинались снова. Дверь школы была заперта. Стюартъ стрѣлялъ одинъ сквозь бойницу, и этотъ одинокій, жидкій, точно трепещущій звукъ леденилъ мнѣ душу. Было пять часовъ. Солнце было уже очень низко и бросало длинные косые лучи на рисовое поле, отдѣлявшее постъ отъ села. Рисовое поле это, въ сущности, та же рѣка, только вмѣсто воды здѣсь грязь, а поверхъ грязи зеленая трава. Пройти черезъ него можно только по плотинамъ, пересѣкающимъ его.

Я сказалъ сестрѣ Людинѣ:

-- Надо произвести грандіозный и непредвидѣнный эффектъ. Вы второй корпусъ арміи. Спуститесь за постомъ, поверните направо и перейдите рисовое поле по третьей плотинѣ, которую вы видите вонъ тамъ. Не ослабляйте своего отряда, задерживаясь по дорогѣ. Вы можете погубить отставшихъ! Когда вы очутитесь на плотинѣ, врагъ увидитъ васъ -- тогда стрѣляйте. Ради всѣхъ святыхъ, не старайтесь попасть, разстрѣляйте всѣ патроны, снова заряжайте и снова стрѣляйте. Суть въ томъ, чтобы произвести какъ можно больше шума, вотъ и все.

Сестра милосердія расхохоталась, какъ храбрый мужчина.

-- А для чего-же я здѣсь?-- сказала она.-- Но какъ это дѣлаютъ?

Она показала свое ружье съ видомъ негра, получившаго чекъ и не понимающаго, какъ имъ воспользоваться.

-- А, правда,-- отвѣтилъ я.

И я объяснилъ ей устройство дорогого маленькаго инструмента. Она поняла тотчасъ же почти все:

-- Вотъ такъ, и потомъ такъ, и потомъ такъ. Отлично, до свиданія.

И она ушла. Я вернулъ ее, крикнувъ:

-- Я забылъ указать вамъ направленіе.

-- Пресвятая Дѣва,-- отвѣтила она,-- къ школѣ! О чемъ тутъ говорить.

И она удалилась, представляя собою въ единственномъ лицѣ цѣлый отрядъ.

Я послалъ ее по этой сторонѣ потому, что толстыя земляныя стѣны нѣсколькихъ садовъ защищали ее во время первой части дороги, а также потому, что рисовое поле въ томъ мѣстѣ, гдѣ проходила третья плотина, было менѣе широко. А вы понимаете, что переходъ черезъ рисовое поле былъ очень опасенъ, такъ какъ приходилось идти по маленькой насыпи, гдѣ было невозможно скрыться. Я ждалъ, чтобы она начала этотъ переходъ. Ждать пришлось недолго. Она побѣжала, какъ молоденькая, и открыла непрерывный огонь, правда, на слишкомъ далекомъ разстояніи. Но это ничего не значило, разстояніе ее не безпокоило, потому что она и въ десяти шагахъ не попала бы въ церковную паперть.

Я никогда не видѣлъ, чтобы работали болѣе добросовѣстно. Она шла впередъ, выпускала всѣ заряды, дѣлала нѣсколько шаговъ, останавливалась, чтобы опять зарядить, и снова отправлялась въ путь съ быстротой скорохода. Я со своей стороны подвигался по своей плотинѣ, какъ настоящій Бонапартъ по Аркольскому мосту.

Отъ поста Вугиленъ до села было не меньше тысячи восьмисотъ метровъ; но мы, тѣмъ не менѣе, открыли огонь. Эффектъ этого вмѣшательства былъ очевиденъ. Канальи, атаковавшіе школу, обернулись съ удивленнымъ видомъ. Очевидно, они всѣ думали, я увѣренъ, что ихъ предупредили,-- что въ Вугиленѣ былъ только одинъ здоровый французъ, и что онъ не на столько безуменъ, чтобы выйти. Моя дерзость произвела на нихъ сильное впечатлѣніе, а параллельная демонстрація сестры Людины не входила въ программу. Эти эмирнскіе мятежники, вы это знаете, были несчастные, умиравшіе съ голоду. Ихъ колдуны толкали ихъ впередъ, а принудительныя работы, раздражая мирное населеніе, дали имъ рекрутовъ; но особенно смѣлыми дѣлала ихъ увѣренность, что въ самомъ селѣ никто не окажетъ имъ сопротивленія, ни хранители поста, ни сами жители. И вотъ, вдругъ мой гарнизонъ дѣлаетъ вылазку. Угадайте, что произошло?

-- Чортъ побери,-- сказалъ я,-- добродѣтельные нотабли Амбатумалаза, увидя насъ, сразу нашли правительственные ружья и воспользовались ими для защиты новыхъ учрежденій Мадагаскара вмѣсто того, чтобы употребить ихъ на борьбу противъ нихъ, къ чему у нихъ было сильное искушеніе.

-- Вы знаете страну! Именно такъ все и произошло. Нѣсколько желтокожихъ буржуа, которымъ мы дали оружіе, почувствовали при нашемъ приближеніи полезныя угрызенія совѣсти и здоровое безпокойство. Они сейчасъ же увидѣли себя передъ судомъ. Они задрожали при мысли о конфискаціи своего имущества, объ отдачѣ своихъ быковъ на съѣденіе морской инфантеріи, и они пришли къ намъ на помощь, да, они пришли къ намъ на помощь, они вышли изъ своихъ жилищъ, окруженные своими сыновьями и челядью, которые были вооружены пиками! Сестра Людина и я не прошли еще и половины пути, какъ мятежники уже получали пули въ спины.

-- Такимъ образомъ,-- прервалъ я,-- когда вы достигли цѣли, васъ было три тысячи!

-- Вы преувеличиваете,-- наивно возразилъ Барнаво.-- Нотаблей было трое, вооруженныхъ пиками -- больше дюжины. Впрочемъ, они съ мудрой осторожностью отступали вмѣсто того, чтобы наступать, такъ какъ они вовсе не стремились драться, а только хотѣли показать чистоту своихъ чувствъ; такимъ образомъ, они шли навстрѣчу намъ, что отдаляло ихъ отъ опасности. Но тѣмъ не менѣе зрѣлище, которое представляли собою колонны "Людина" и "Барнаво", соединившіяся при выходѣ съ рисоваго поля и встрѣченныя этими честными союзниками съ краснорѣчивыми изъявленіями безграничной преданности, было великолѣпно. Я съ восхищеніемъ, но безъ удивленія слушалъ, съ какимъ рвеніемъ они старались установить свою идентичность.

-- Это я, Ратсомамангъ, ты узнаешь меня, героическій вождь Вугилена, достопочтенный господинъ? Это я, Раннимару; не забудь сказать генералу, какъ я храбръ!

Я торопливо пожалъ руки этимъ храбрымъ людямъ. Въ концѣ концовъ они и въ самомъ дѣлѣ не были лишены нѣкотораго мужества, такъ какъ мятежниковъ, собравшихся вокругъ школы, было не меньше сотни, и они стрѣляли въ насъ на довольно близкомъ разстояніи. Я велѣлъ дать залпъ, потомъ временно укрылъ свое войско за полуразрушенной стѣной, чтобы собраться съ духомъ.

То, что произошло потомъ, довольно неясно. Послѣ двадцати-минутныхъ сумерекъ наступила ночь, черная ночь. Ее освѣщали только пожары и освѣщали такъ, какъ могутъ это дѣлать эти костры изъ соломы, т. е. очень сильно и очень плохо. Они служили главнымъ образомъ для того, чтобы увеличивать драматизмъ положенія. Кажется, что осаждавшіе школу почти всѣ обратились противъ насъ, что дало отсрочку отцу Стюарту. Наша позиція была хороша, и они не рѣшались атаковать насъ открыто. Я убилъ нѣсколькихъ изъ нихъ. Тѣмъ не менѣе я не былъ спокоенъ. Ихъ было много, слишкомъ много: стоило мнѣ получить рану, и наше дѣло было бы проиграно. Эта забота лишала меня хладнокровія; я все время надѣялся, что нотабли другихъ селъ мобилизуются при шумѣ моей атаки, и я дрожалъ, видя, что никто не приходитъ.

Вдругъ произошло нѣчто необыкновенное.

Съ высоты поста Вугиленъ загрохотали пушки.

Въ Вугиленѣ никогда, никогда не было пушки! И тѣмъ не менѣе былъ виденъ сильный красный свѣтъ и слышенъ глухой и раскатистый грохотъ, котораго нельзя было смѣшать съ ружейнымъ залпомъ: это было нѣчто тяжелое, серьезное, производящее впечатлѣніе. Но гранатъ не было видно нигдѣ. Результатъ этой канонады оставался невидимымъ. Я не могъ опомниться отъ удивленія. Сестра Людина поняла первая.

-- Ахъ, Разо!-- вскричала она,-- молодецъ Разо! Онъ зажигаетъ бомбы четырнадцатаго іюля.

Такъ оно и было! Бѣдный товарищъ, наполовину мертвый, вынулъ феерверочныя бомбы и разрывалъ всѣ эти хлопушки одну за другой. Такъ какъ пасторъ непремѣнно хотѣлъ принять участіе въ неизбѣжномъ патріотическомъ торжествѣ, у насъ было не мало этихъ штукъ. Такъ вышло, что антиклерикальный элементъ, представленный Разо, сыгралъ свою роль въ знаменитомъ амбатумалазскомъ днѣ и принялъ участіе въ побѣдѣ.

Да, это была побѣда! Постъ Вугиленъ, окруженный пламенемъ и громомъ, казалось, заключалъ въ себѣ невидимый гарнизонъ и неистощимые военные рессурсы. И, разумѣется, всѣ окружающія деревни поднялись, наконецъ, и выступили противъ хищниковъ. Въ вооруженныхъ нотабляхъ повсюду пробудилось мужество. Появились граждане Антсирики, Талатакели, Ампасимбе; черезъ двадцать пять минутъ вся равнина покрылась непоколебимыми защитниками законнаго правительства французской республики. И среди нихъ я увидѣлъ эту старую каналью Ракутумана, неустрашимаго и великолѣпнаго, съ почти хорошо вооруженными войсками. Такъ какъ дѣло повернулось противъ его ожиданія, онъ повернулъ вмѣстѣ съ нимъ и измѣнилъ своимъ старымъ друзьямъ. Такъ какъ онъ умѣлъ все хорошо обставить, онъ шелъ съ французскимъ знаменемъ во главѣ, съ французскимъ знаменемъ, подобраннымъ Богъ знаетъ гдѣ, можетъ быть, въ разграбленномъ домѣ какого-нибудь бѣлаго; и это-то было смѣшнѣе всего остального!

Но въ концѣ-концовъ, что нужды? И заставить врага драться на васъ, не сильнѣе-ли это, чѣмъ убить его? И сдѣлать такъ, чтобы предатель предалъ не того, кого намѣревался, не фокусъ-ли это, достойный сцены? Съ холоднымъ опьяненіемъ, съ полной увѣренностью я перешелъ въ наступленіе. Это была веселая атака. Ракутуманъ чуть не потерялъ въ ней свою прекрасную душу, такъ какъ его ружье разорвало; второй бенитани, т. е. сюзеренъ, получилъ царапину въ бедро. Одинъ изъ малгашей былъ убитъ кѣмъ-то изъ своихъ товарищей, что не помѣшало ему быть внесеннымъ въ списки въ качествѣ убитаго врагомъ; но это все равно: такъ вѣдь и составляются военные бюллетени. Всѣ эти воины, преисполненные запоздалаго жара, кричали "гу! гу!" и стрѣляли въ лохмотья противниковъ, которые убѣгали, какъ могли. Но теперь наступила ихъ очередь быть окруженными.

Самые храбрые изъ этихъ малгашей тоже кричали "гу! гу!" и свистѣли въ раковины, чтобы заставить думать, что они будутъ защищаться до смерти. Но когда они увидѣли, что дѣло очень серьезно, они постарались уйти съ истинно малгашской покорностью. У нихъ не было ни времени, ни возможности сдѣлать это. Тогда наступила финальная рѣзня: бѣднягъ вылавливали изъ ямъ, нагоняли въ рисовомъ полѣ, разстрѣливали на мѣстѣ.

Какой-то старикъ, покрытый сѣдиной, лизалъ мои сапоги; я хотѣлъ его спасти, но мои союзники схватили его, поставили на край рва и размозжили ему голову. Я видѣлъ только двѣ ноги, выходившія изъ травы, съ бѣлыми пятнами на черной кожѣ; какъ будто смерть надѣлила этого дикаря внезапной болѣзнью коней. Война -- это война! Штука не очень опрятная, да-съ! Сестра Людина дрожала отъ ужаса.

Нѣкоторые изъ побѣжденныхъ, видя, что бѣгство невозможно, приняли отчаянное рѣшеніе. Очевидно, сообразивъ, что разъ Стюартъ и его ученики устояли противъ нихъ, мѣсто должно быть хорошимъ, они попытались въ послѣдній разъ войти въ школу, бросились къ двери главнаго зданія и завалили ее большой балкой. Мы вошли во дворъ какъ разъ въ этотъ моментъ, и я увидѣлъ пастора Стюарта, этого святого человѣка, пьянаго отъ бѣшенства. Онъ высунулъ голову изъ окна перваго этажа и кричалъ:

-- Вы не уйдете? Вы не уйдете? Тогда пусть Богъ проститъ мнѣ мой грѣхъ!

Онъ еще раньше велѣлъ вырвать гранитныя плиты, которыми былъ вымощенъ дворъ, чтобы защищаться, если осаждающіе подступятъ къ самымъ стѣнамъ. Онъ взялъ одну изъ этихъ плитъ и изо всѣхъ силъ бросилъ ее въ голову ближайшему малгашу. Тотъ упалъ поперекъ двери, какъ свертокъ бѣлья, и все было кончено. Всѣ остальные бросили оружіе. Во дворѣ школы наступило ужасное молчаніе. Эти люди, только что безумные отъ ярости, теперь ждали смерти покорно, спокойно, съ непонятнымъ и презрительнымъ равнодушіемъ. Они считали себя мертвыми, они были уже мертвы въ душѣ. Таковы эти люди.

Я никогда не могъ понять, какъ они могли быть въ обычное время такими трусливыми, потомъ внезапно такими яростными, потомъ вдругъ такими покорными не только на эшафотѣ, но и при самыхъ ужасныхъ пыткахъ. Мои люди убили еще нѣсколькихъ изъ нихъ, безоружныхъ. Мнѣ стоило большого труда заставить ихъ пощадить остальныхъ.

Исполнивъ свой долгъ, я взглянулъ въ окно надъ дверью. Старый Стюартъ все еще былъ тамъ. Онъ стоялъ совершенно неподвижно, съ самымъ глупымъ и ужаснымъ выраженіемъ лица, какое мнѣ когда либо приходилось видѣть: все лицо застыло, вытянулось, глаза выступили изъ орбитъ. Потрясеніе было сильно, и нервы бѣднаго человѣка, такого мужественнаго во время дѣйствія, не выдержали.

Я крикнулъ ему:

-- Ну что-же мусье Стюартъ, почему вы не открываете двери?

Онъ махнулъ рукой точно въ просонкахъ, спустился внизъ, велѣлъ принять камни, загромождавшіе дверь, снялъ запоры и распахнулъ дверь.

Первое, что онъ увидѣлъ, какъ разъ противъ себя, былъ человѣкъ, котораго онъ убилъ за нѣсколько минутъ до этого. Трупъ лежалъ на землѣ въ мучительной и неловкой позѣ, и большой кусокъ гранита, весь окровавленный на одномъ изъ угловъ, еще давилъ его шею.

И старый Стюартъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, бросился на колѣни, крича:

-- Я убилъ человѣка, я убилъ человѣка! Не смотрите на меня, я убилъ человѣка!

Слезы текли по его лицу, и онъ громко стоналъ съ такимъ отчаяніемъ, какъ будто совершилъ величайшее преступленіе и величайшую низость. И ученики, обращенные протестанты, которыхъ онъ укрылъ, которыхъ онъ защищалъ и спасъ, пріостановили свои радостные крики, свой смѣхъ и объятія и, вдругъ онѣмѣвъ, съ удивленіемъ смотрѣли на него.

Въ этотъ моментъ раздался голосъ сестры Людины:

-- Что до меня, то я могу покляться, что не убила никого.

И это было величайшей истиной. Она была такъ неловка, что ей нечего было бояться этого. Если кто-нибудь можетъ похвастать, что никогда не касался волоса своего ближняго, то это наша старая невинная святая: что доказываетъ значеніе моральной силы, какъ выражаются газеты. И Разо со своими хлопушками, и сестра Людина со своимъ ружьемъ играли только грубую комедію; и тѣмъ не менѣе они выиграли большое сраженіе подъ предводительствомъ генерала Барнаво. Но мое назначеніе не появилось на страницахъ "Journal officiel".

Услышавъ голосъ сестры Людины, Стюартъ поднялъ глаза, и костюмъ, въ которомъ онъ ее увидѣлъ, окончательно спуталъ его мысли.

Дворъ былъ полонъ труповъ, которые стали жертвой грабежа побѣдителей, и раненыхъ, которые тихонько стонали со свойственной малгашамъ покорностью; а начавшія сбѣгаться женщины производили гораздо болѣе невыносимую музыку, оплакивая своихъ усопшихъ, свои дома и посуду одними и тѣми-же слезами, съ краснорѣчіемъ, которое раздирало уши. Въ воздухѣ носился отвратительный запахъ, запахъ гари и бойни живыхъ людей, обливающихся потомъ, и мертвыхъ, истекающихъ кровью. Сестра Людина была очень блѣдна. Ее тошнило, ей хотѣлось плакать, и я видѣлъ, что ее мучило желаніе новаго дѣла, ея настоящаго дѣла: желаніе организовать помощь, дѣлать то, что она дѣлала въ теченіе тридцати лѣтъ по склонности, изъ набожности, изъ человѣколюбія и по привычкѣ. И въ этотъ моментъ, въ первый разъ за весь день, она увидѣла себя самое и почувствовала, что ея костюмъ, пожалуй, не очень приличествуетъ особѣ ея званія.

Я не знаю, что произошло въ умѣ стюарта, но онъ улыбнулся.

-- Это вы, сестра Людина,-- сказалъ онъ,-- вы! Пусть Богъ насъ судитъ и смилуется надъ нами. Но пока мы на этой землѣ, я думаю, что лучше не говорить никогда о томъ, что мы сдѣлали сегодня.

Вы видите, какіе лицемѣры эти англичане! И, однако, сестра Людина, которая не была англичанкой, раздѣляла его мнѣніе. Въ своемъ докладѣ я написалъ, что она вела себя, какъ героиня, и что она спасла Амбатумалазъ, какъ Жанна д'Аркъ спасла Орлеанъ. Она разорвала бумагу и объявила мнѣ, точь въ точь, какъ это сдѣлалъ Стюартъ, что объ этомъ говорить не слѣдуетъ. Въ этомъ дѣлѣ она отдастъ отчетъ Господу Богу, но она не хочетъ быть предметомъ соблазна для общины.

И въ результатѣ... въ результатѣ я написалъ другой отчетъ, великолѣпный отчетъ, въ которомъ я доказывалъ ясно, какъ день, что я одинъ взялъ Амбатумалазъ, а Разо на террасѣ поста бросалъ бомбы, какъ истинный артиллеристъ, и что Ракутуманъ пришелъ на помощь съ группой нотаблей, вѣрность которыхъ достойна самыхъ большихъ похвалъ. Результатомъ было то, что эта каналья Ракутуманъ былъ назначенъ губернаторомъ перваго класса въ Амбудиранѣ съ тысяча двумястами франковъ жалованья, что позволяетъ ему выжимать изъ своихъ подчиненныхъ двѣнадцать тысячъ; что Нарцисъ получилъ академическія пальмы, такъ какъ написалъ въ Парижъ, перенеся на себя дѣянія, шокирующую и противохристіанскую отвѣтственность за которыя старый Стюартъ не захотѣлъ взять на себя; и, наконецъ, что Разо и я были назначены капралами. Но бѣдняга Разо умеръ, и я похоронилъ его на маленькомъ кладбищѣ въ Амбатумалазѣ; мнѣ было грустно цѣлую недѣлю; мнѣ грустно и теперь, когда я думаю о немъ, а я..

-----

Но Барнаво не окончилъ фразы. Въ полумилѣ отъ насъ загремѣли выстрѣлы: это былъ отрядъ Лималя. Сакалавы были захвачены, какъ орѣхи въ щипцы. Это самыя волнующія и самыя грустныя минуты войны съ дикарями. Я всегда испытывалъ при этомъ острое удовольствіе, смѣшанное съ непріятнымъ чувствомъ, скажу прямо -- съ угрызеніемъ совѣсти! Здѣсь больше нѣтъ равенства партій, врагъ побѣжденный не силой, а умомъ, теряетъ бодрость и стойкость. И, однако, это критическій моментъ: что, если петли сѣти порвутся, и противникъ удеретъ, насмѣхаясь надъ вами? Это послѣдній ходъ въ игрѣ; и чтобы выиграть ставку, добиться подчиненія всей страны, въ этой шахматной игрѣ приходится убивать живыхъ пѣшекъ, которыя уже не поднимутся; и онѣ почти не защищаются.

Выстрѣлы въ пальмовомъ лѣсу все учащались. Зазвучалъ рожокъ; повидимому, на немъ игралъ сенегалецъ. Этотъ народъ обладаетъ манерой играть на рожкѣ, отъ которой становится дурно, и хочется скрежетать зубами. Въ звукахъ, которые они производятъ, чувствуется неустрашимость и варварство, свирѣпая радость убійства, сладострастное желаніе умереть или убить. Очевидно, сенегальцы Лималя уже почувствовали кровь, уже были убитые, -- вотъ что говорилъ рожокъ. На нашей сторонѣ Умаръ Н'діэй посмотрѣлъ на Барнаво глазами собаки изъ своры, которая рветъ свою веревку, чтобы ее спустили на врага.

И мы услышали яростный голосъ сакалавскаго вождя, который называлъ трусами своихъ людей, насъ, нашу расу, оскорблялъ нашихъ предковъ, нашихъ матерей и женъ. Не въ силахъ больше выдержать въ своемъ кустарникѣ, онъ рѣшился выступить прямо на насъ, чтобы прорвать кругъ и получить возможность на слѣдующій день снова начать -- все равно гдѣ -- битву, такъ, какъ онъ ее понималъ: изъ засады или въ рукопашную, съ громкими криками и широкими жестами. Я ясно различалъ его гриву всклокоченныхъ волосъ, связанныхъ нитями изъ раковинъ, и тяжелую челюсть свирѣпаго животнаго, выступавшую впередъ, какъ у звѣрей.

-- Тс!-- сказалъ Барнаво,-- попался!

Онъ медленно поднесъ ружье къ плечу и выстрѣлилъ. Сакалавъ упалъ на землю.

-- Теперь впередъ,-- продолжалъ Барнаво,-- и не будемъ больше стрѣлять: можно попасть въ товарищей.

Мы бросились со склона бѣгомъ, какъ сумасшедшіе, въ штыковый бой. Ни одинъ изъ сакалавовъ не сдался. Въ нашихъ рукахъ остались только мертвые и раненые. Остальные прошли сквозь петли сѣти прыжками дикихъ кошекъ; затѣмъ они пустились бѣжать такъ быстро, такими гибкими движеніями, что мнѣ казалось, будто я въ театрѣ, и это изящное героическое бѣгство подготовлено заранѣе и какъ бы необходимо.

-- Съ вождемъ покончили,-- съ гордостью сказалъ Барнаво,-- это главное.

Трупъ лежалъ въ травѣ. Пуля, пущенная съ большой высоты, вошла въ темя и вышла черезъ шею. На крови были уже мухи. Умаръ Н`діэй вытащилъ свой ножъ и, крадучись, подошелъ къ трупу.

-- Что это, Умаръ,-- сурово сказалъ Барнаво:-- ты хочешь еще отрѣзать ему голову? Такъ ведетъ себя французскій солдатъ?

Умаръ, не говоря ни слова, спряталъ свой ножъ, и я далъ ему папиросу. Рожокъ капитана Лималя запѣлъ совсѣмъ близко въ торжествующемъ тонѣ. Барнаво сѣлъ на камень и закурилъ трубку.

-- Кстати,-- спросилъ я,-- вы только что сказали, что васъ произвели въ капралы. Гдѣ же ваши галуны?

-- Воздухъ большихъ городовъ не здоровъ для меня,-- отвѣтилъ онъ, дуя, чтобы лучше меня видѣть, на облако дыма, окружавшее его.-- Черезъ три мѣсяца послѣ Амбатумалазскаго дѣла, вернувшись въ Тананариву, я былъ разжалованъ за неподходящее поведеніе. Но это уже другая исторія...

"Русское Богатство", No 10, 1911