Милль Пьер - Бог | Книговод

Разсказы Пьера Милля.

(Переводъ съ французскаго).

II.
Богъ.

Пер. З. Н. Журавской.

Камеамеха говорить, что, за восемнадцать поколѣній до него, блѣдные люди, вышедшіе изъ моря, принесли съ собою бога.

Чайки летали еще наканунѣ. Въ воздухѣ пахло ванилью, пряностями, зеленой травой и плодородіемъ. На закатѣ показались въ виду горы, такія высокія, что, даже въ этихъ широтахъ, вершины ихъ были покрыты снѣгомъ. Измѣренія глубины показывали, что дно постепенно повышалось, и когда совсѣмъ стемнѣло, во тьмѣ заблестѣли огни костровъ. Земля была тутъ, совсѣмъ близко, и на землѣ были люди. Исполненный благородной гордости, вытекавшей изъ самаго чистаго источника, Феликсъ-Гекторъ де Боссье-Ларіэзъ приказалъ бросить якорь.

Ноздри его раздувались, сердце билось быстрѣе радостной увѣренностью въ сдѣланномъ открытіи; опьяняли всѣ эти запахи, носившіеся надъ волнами, заражала даже болѣе грубая радость матросовъ, хохотавшихъ на шканцахъ. Подобно Бугэнвиллю, онъ мечталъ открыть новую землю и преподнести ее своему королю. Онъ былъ молодъ, вѣрилъ, увлекался философіей, и восторженная вѣра въ нее рисовала ему дикарей братьями, одаренными разумомъ и, слѣдовательно, равными ему -- даже превосходящими его, такъ какъ общественный договоръ еще не извратилъ ихъ природы; и онъ надѣялся, въ завершеніе своего пути, найти наконецъ расу, обладающую тайной счастья на землѣ.

Едва поднятые надъ волнами, круглые и зеленѣющіе, съ круглымъ бассейномъ посрединѣ, первые острова, попавшіеся на пути его судна, послѣ того какъ оно обогнуло патагонскіе мысы, казались огромными лотосами, распустившимися на безбрежномъ прудѣ. Но тѣ острова были безлюдны, и рощи ихъ были населены только птицами. Не пугаясь людей, онѣ позволяли брать себя въ руки, какъ цвѣты. Изумленные матросы вырывали у нихъ перья изъ хвостовъ, а онѣ все-таки не улетали, не понимая, что причиняетъ имъ такую боль.

Теперь, безъ сомнѣнія, они были у цѣли. Это и есть искомая, давно желанная земля. И дѣйствительно, разсвѣтъ озарилъ чудеса. Передъ ними раскинулась страна радости; куда глазомъ ни кинь, всюду была земля и вся она смѣялась и ликовала. Пятнадцать тысячъ туземцевъ, подъѣхавшихъ на трехъ тысячахъ пирогъ, съ очень свѣтлыми лицами, махали имъ въ знакъ любви и привѣта огромными банановыми листьями.

Многія женщины, которыхъ мужчины не хотѣли взять съ собой, бросились вплавь. Въ водѣ, такой прозрачной, что она казалась какъ бы второй атмосферой, чуть только поплотнѣе воздуха, онѣ словно висѣли, легкія, хрупкія, смѣющіяся; ихъ опаленныя солнцемъ, блѣдно золотистыя тѣла порою выдвигались до пояса изъ воды, и тогда блестящія капельки падали съ волосъ на юныя упругія груди. Великодушный и чувствительный другъ просвѣщенія и философіи, снисходительный къ страстямъ, вложеннымъ, природой въ человѣческое сердце, Феликсъ-Гекторъ велѣлъ взять этихъ женщинъ на бортъ. Увѣнчанныя цвѣтами, онѣ бросились къ его ногамъ. Но матросы поспѣшили поднять ихъ и увлечь на кубрикъ. Онѣ не противились, охотно отдаваясь, видимо польщенныя. Ихъ любовники хотѣли было преподнести имъ зеркала, но женщины знаками показали, что предпочитаютъ желѣзные гвозди и, такъ какъ онѣ были голыя, то гвозди эти онѣ прятали себѣ въ ротъ.

Тѣмъ временемъ отъ берега отплыли еще двѣ пироги. Эти были большія, съ рѣзьбой на носу и на кормѣ, выкрашенныя въ ярко-красный цвѣтъ и снабженныя рулемъ. Въ первой плыли короли. Въ каскахъ изъ перламутра съ перьями, въ красныхъ мантіяхъ, торжественные и недвижные, они стояли, опираясь на длинныя пики изъ твердаго дерева; за поясомъ у каждаго было по нѣскольку ножей изъ полированнаго камня.

Вторая пирога была отведена для боговъ. Гиганты неуклюже раскачивали надъ волнами свои торсы, сплетенные изъ ивовыхъ прутьевъ и набитые волосомъ, бѣлымъ и желтымъ. Кусочки перламутра, въ которые, какъ въ рамку, былъ вставленъ круглый, черный орѣхъ, изображали глаза ихъ. Жрецы, на колѣняхъ предъ идолами, пѣли имъ гимны. Видъ былъ внушительный, грозный.

Народъ кричалъ: "Лоно! Лоно! Лоно!"

Взойдя на бортъ судна, короли пали ницъ передъ капитаномъ. И боги, потрясаемые жрецами, тоже кланялись, свирѣпо и забавно. Старецъ, ветхій деньми, почти слѣпой, нѣкогда предводитель войскъ, теперь верховный жрецъ, приблизился, не поднимая глазъ, снялъ съ себя плащъ, ожерелья, амулеты, возложилъ все это на плечи капитана и, самъ нагой, не переставая пѣть, простерся ницъ и нѣкоторое время лежалъ на полу, недвижный, какъ трупъ. Потомъ всѣ вмѣстѣ поднялись и знаками стали просить капитана спуститься въ пирогу боговъ.

Между двухъ шпалеръ недвижныхъ людей, лежавшихъ ницъ у дороги, Феликса-Гектора повели въ храмъ. То было зданіе изъ массивныхъ квадратныхъ камней, съ плоской верхушкой, окруженной балюстрадой изъ человѣческихъ череповъ, -- Мораи -- Пантеонъ этого острова. Двѣнадцать божествъ съ лицами, искаженными жестокимъ, ироническимъ смѣхомъ, полукругомъ окружали столъ предложенія, а на столѣ этомъ лежали закланныя животныя, зарѣзанные младенцы мужскаго пола, и рядомъ -- плоды земли. Верховный жрецъ усадилъ Феликса Гектора на рѣзной табуретъ посреди идоловъ, набросилъ ему на плечи багряницу, почтительно отведя отъ тѣла его правую руку и поддерживая ее на вѣсу, въ то время какъ младшій жрецъ свѣщеносецъ, высокій, съ длинной бородой, съ бѣлой кожей, какъ у европейца, держалъ его лѣвую руку. И такъ стоялъ Феликсъ-Гекторъ де Боссье-Ларіэзъ, на крышѣ храма, взирая съ высоты на море, на лѣса, поля и холмы, на народъ, поклонявшійся ему. Руки его были распростерты, какъ у Распятія. Вокругъ него пылалъ огонь. Ему приносили въ жертву свиней.

Ослѣпленный, растерянный, онъ опустилъ глаза долу и увидѣлъ, что верховный жрецъ преподноситъ ему, на колѣняхъ, что-то очень древнее, изъѣденное ржавчиной и обветшалое. Онъ едва разглядѣлъ изображеніе человѣка изъ мѣди, съ распростертыми, какъ у него, руками, съ ногами, пригвожденными къ пластинкѣ внизу. На пластинкѣ была надпись и, когда верховный жрецъ протеръ ее пальцемъ, Феликсъ Гекторъ прочелъ:

Christus vincit.

а пониже, болѣе мелкими буквами:

Carolus Quintus.

Прочелъ и понялъ, что все это значитъ. За два столѣтія до него на этихъ островахъ уже побывали другіе -- старые конквистадоры Карла V то Испанскаго, неутомимые открыватели новыхъ міровъ. Они наполнили свои бочки водою, запаслись дровами, искали здѣсь золота и, не найдя его, раздосадованные, съ презрѣніемъ вернулись на свои суда. И даже, согласно своему обыкновенію, не отмѣтили на картѣ этихъ острововъ, изъ боязни, какъ бы другая нація не воспользовалась этимъ, не спрятала въ засадѣ у этихъ береговъ своихъ кораблей, чтобы нежданно бросить ихъ на громоздкіе испанскіе галіоны. Но передъ тѣмъ, какъ уйти, они, безъ сомнѣнія, наставили вездѣ распятій и проповѣдывали, съ усердіемъ фанатиковъ, даже не зная языка, указывали на небо, убѣждали выстрѣлами, быть можетъ, даже учинили здѣсь грандіозную рѣзню. Затѣмъ ушли на своихъ судахъ, подобныхъ крылатымъ китамъ, оставивъ на островѣ память о бѣломъ божествѣ, владыкѣ небесъ, грозномъ и всемогущемъ. И вотъ ужъ больше двухъ вѣковъ на островѣ ждали возвращенія этого бога.

Ну да, конечно такъ. Въ умѣ народа преданіе о бѣломъ богѣ слилось съ именемъ вождя Лоно, который, обезумѣвъ отъ любви и ревности, убилъ свою любовницу, а потомъ, отчаянный, пустился въ утломъ челнѣ въ безбрежное море, возвѣстивъ, что грядущія поколѣнія узрятъ его вновь пристающимъ къ роднымъ берегамъ, но обожествленнымъ, безсмертнымъ, непобѣдимымъ. Жрецы знали и больше того. У нихъ былъ символъ, знакъ, мѣдное изображеніе; они были проникнуты восторгомъ перваго лепета метафизики. Они знали Пелэ, богиню подземныхъ огней, Кена-Непа, насылающую дождь, Наили, убивающую на войнѣ. Но они забыли о небѣ, все покрывающемъ, все обнимающемъ, все омывающемъ свѣтлымъ и легкимъ пламенемъ дня. Прибывшій былъ безъ сомнѣнья богомъ небесъ. Его величественная осанка, блескъ его тѣла, пышность, его окружающая, грандіозность его пирогъ -- все подтверждало ихъ предположеніе. Это было завершеніемъ ихъ теогоніи.

Тутъ ужъ не нужно было вѣрить на слово; они видѣли, видѣли воочію живого бога; онъ былъ среди нихъ, они касались его, служили ему, были участниками его славы, прикрывались его силой. Несказанной радостью исполнились души, охваченныя религіознымъ экстазомъ.

И самъ Феликсъ-Гекторъ де Боссье-Ларіэзъ былъ захваченъ, поддался ему, пересталъ разсуждать. Его считаютъ божествомъ. Ну, что-же. Разъ они такъ думаютъ, онъ будетъ диктовать имъ мудрые, гуманные законы, онъ пересоздастъ эти племена согласно своей волѣ, согласно справедливости, природѣ, добродѣтели, увѣренный въ безусловномъ повиновеніи, даже безъ принудительныхъ мѣръ. Онъ поздравлялъ себя съ тѣмъ, что, подходя къ острову, запретилъ матросамъ стрѣлять, даже изъ пистолетовъ.

Но вотъ, у подножья Мораи появились двѣ дюжины несчастныхъ; спины ихъ были сине-багровыя отъ ударовъ; они стучали зубами отъ страха и прижимали пальцы къ глазамъ. Двѣ дюжины палачей сразу повергли ихъ на земь, ударами палицъ по головамъ, и нагнувшись, вскрыли имъ груди яшмовыми жертвенными ножами. Жрецы приняли изъ рукъ ихъ двадцать-четыре трепещущихъ сердца и, потеревъ ими себѣ грудь, щеки и лобъ, принесли великую жертву. Ибо боги, безсмертные, вѣчно блаженные, не вѣдающіе мукъ, должны радоваться человѣческому страданію. Оно нагляднѣе выясняетъ имъ преимущество изъ безстрастія.

Феликсъ-Гекторъ, леденѣя отъ ужаса, вскрикнулъ, хотѣлъ броситься внизъ, споткнулся о балюстраду храма... Всѣ слышали, какъ онъ застоналъ, видѣли, какъ полилась его кровь. И верховный жрецъ вдругъ закричалъ:

-- Мы ошибались. Онъ страдаетъ, онъ кричитъ отъ боли, кровь его красная. Онъ -- не Богъ.

Народъ повторялъ:

-- Кровь его -- красная. Онъ страдаетъ. Онъ не богъ. Онъ нарушилъ табу.

Одинъ взялъ камень и размозжилъ ему голову. Другой, нагнувшись надъ его животомъ, вырвалъ кусокъ кожи, окровавленный, безобразный и, размахивая имъ въ воздухѣ, хлесталъ трупъ. А потомъ и трупъ исчезъ, разорванный на части, на клочья, исчезъ безъ слѣда. Всѣ накинулись на матросовъ. Многіе погибли.

Но тѣ, которымъ удалось вернуться на корабль, отомстили за своего капитана. Изъ нѣдръ огромнаго, крылатаго чудовища загремѣли орудія; высокія кокосовыя деревья на берегу валились, какъ скошенная трава; людей косило сотнями, разрывало пополамъ; между сваленными деревьями валялись мертвецы съ распоротыми животами, обезглавленныя туловища, безъ рукъ, безъ ногъ. А уцѣлѣвшіе сами падали отъ страху на окровавленный песокъ прибрежья.

Одинъ лишь верховный жрецъ, старецъ ветхій деньми, премудрый, почти слѣпой, не согнулъ головы. Подъ косою невидимой смерти онъ рѣшилъ, что, должно быть, они и въ самомъ дѣлѣ умертвили небеснаго Бога, такъ какъ онъ мститъ имъ теперь своими громами. Печальный, озлобленный и непокорный, заранѣе зная, что ему не побѣдить, онъ все же принялъ этотъ неравный бой; разъ ужъ онъ, какъ жрецъ, совершилъ непростительное святотатство, ему хотѣлось, по крайней мѣрѣ умереть, какъ подобаетъ воину. Онъ велѣлъ подать себѣ лукъ и колчанъ и своими трясущимися старческими руками выпустилъ одну за другой всѣ стрѣлы въ небо.

---------------------------------------------------

Источник текста: журнал "Русское Богатство", No 4, 1912.