Максимов Сергей Васильевич - Булыня

КАРТИНЫ НАРОДНАГО БЫТА

ИЗЪ ВОСПОМИНАНІЙ И ПУТЕВЫХЪ ЗАМѢТОКЪ.

С. Максимова.

ВЪ ДВУХЪ ТОМАХЪ.

ТОМЪ ПЕРВЫЙ.

ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА-ТИПОГРАФА K. Н. ПЛОТНИКОВА.
1871.

Булыня.

(Очеркъ).

Булыня -- представитель тѣхъ эксплоататоровъ крестьянской мелкой собственности, которая такимъ тяжолымъ трудомъ наживается и съ такою безсовѣстною беззастѣнчивостью выманивается различными способами. Типъ этотъ разнообразенъ и многочисленъ и появляется въ видѣ торгаша-плута, почти всюду съ одинаковыми пріемами, хотя и подъ различными названіями. Сюда относятся и мелкіе офени -- торговцы (владимірскіе картавые проходимцы), мѣняющіе на свой залежалый и прогнившій товаръ домашнія издѣлія деревенскаго досужества, и разнаго рода закупни, перекупни, извѣстные подъ именемъ маклаковъ. У хлѣбнаго дѣла стоятъ такіе выжиги-посредники между базарнымъ продавцомъ и портовымъ негоціантомъ -- прикащики какого-нибудь крупнаго хлѣбнаго торговца съ Волги, такъ характерно называемые кулаки, у крестьянскихъ лошадей -- барышники: произрастете бойкихъ конныхъ торжковъ и ярмарокъ, умѣющіе организовываться въ шайки артелями и, по подобію офеней и столичныхъ мошенниковъ, для большихъ успѣховъ въ надуваньи, придумавшіе свои языки, цѣлые словари темныхъ условныхъ плутовскихъ словъ и выраженій. На инородцахъ русскихъ (въ особенности сѣверныхъ) и преимущественно на сибирскихъ налегаютъ цѣлыя стаи торговцевъ водкой и скупщиковъ у промышленныхъ въ лѣсахъ пушныхъ и цѣнныхъ звѣрей и птицы, -- торговцы, которые въ одно и тоже время спаиваютъ водкой дикихъ людей до вырожденія породы и обмѣномъ въ соль, хлѣбъ, свинецъ и порохъ дорогихъ шкурокъ, доводятъ дикарей до кабалы, до неоплатныхъ долговъ. При долгахъ и скудномъ вымѣнѣ хлѣба инородцы доходятъ до отчаянія голодовокъ и повальной смертности. Такимъ домашнимъ благодѣтелямъ -- имя легіонъ, прозваніе, наиболѣе точное и характерное -- міроѣды, а дѣятельности и безпредѣльно-вредному вліянію еще до сихъ поръ не установлено никакихъ преградъ и не положено никакихъ препятствій. Кое-какія узаконенія выводили лишь умѣнье обходить ихъ, закупать и подкупать блюстителей закона. Язва задатковъ, кабальныхъ денегъ, выдаваемыхъ впередъ и притомъ въ самыя тяжелыя времена крестьянской нужды и инородческихъ голодовокъ продолжаетъ утѣспять бѣдный людъ и господствовать во всей силѣ на всемъ пространствѣ Русской земли. Замѣчательно при этомъ, что пріемы всѣхъ такихъ міроѣдовъ значительно между собою схожи и не представляютъ особаго труда и затрудненій для борьбы съ ними. Не двойной, а можно сказать-шестерпой мелокъ, которымъ записываются отдаваемые въ долгъ товары, если отчасти и пишетъ успѣшно и бойко на слѣпыхъ глазахъ безграмотнаго люда, то съ другой стороны и приставленные закономъ и властью, вмѣсто того, чтобы быть исполнителями должности и долга, позволяютъ ослѣплять себя избытками отъ успѣховъ плутовства да сплошь и рядомъ сами превращаются въ тѣхъ-же кулаковъ, перекупней, міроѣдовъ.

Къ сожалѣнію, для зла обширное поле въ средѣ долго-терпѣливаго люда, умѣющаго лишь разсказывать про такихъ кровопійцъ подспудные анекдоты въ родѣ того, что одному изъ нихъ за крестьянскія слезы прислали изъ Питера желѣзную шляпу въ полпуда и велѣли надѣвать всякій разъ, когда надо ему идти бъ какое-нибудь казенное мѣсто, или по начальству; другому дали желѣзную медаль въ пудъ вѣсомъ и не велѣли уже снимать во всякое время. Но по этилъ разсказамъ можно узнавать только про тѣхъ единицъ, которыя уже очень насолили; тѣ же, которые не успѣли еще истощить мѣру долготерпѣнія, продолжаютъ быть для своего околотка благодѣтелями: въ одно время и кулаками, и ростовщиками. И нѣтъ того пятка-десятка деревень, для которыхъ не существовало бы такого міроѣда! Не надо и ходить далеко, и какъ бы далеко ни зашли вы -- вездѣ найдется сихъ дѣлъ мастеръ, который лишь на старости лѣтъ, когда уже очень зазритъ совѣсть, отольетъ большой колоколъ для сельской церкви, вычинитъ иконостасъ, построитъ новую каменную матушку -- церковь, но опять-таки за себя, а не за грѣхи людскіе.

Но но объ этихъ большихъ корабляхъ разсказъ нашъ: въ тѣсныхъ предѣлахъ деревенскихъ околицъ, около которыхъ держатся настоящія наблюденія наши, дѣйствуетъ и суетится мелкій плутъ, болѣе другихъ намъ извѣстный и знакомый. Вспоминаемъ объ немъ по дѣяніямъ и заслугамъ его художества и досужества.

-----

Съ весны уже начинаютъ бабы-хозяйки думать о будущемъ лѣтѣ и во примѣтамъ, пріобрѣтеннымъ навыкомъ или по преданію. судятъ объ немъ: стояло на Евдокеи погоже, будетъ и лѣто пригоже, по ихъ мнѣнію,

-- Далъ бы Богъ на Сороки холодныхъ утренничковъ, -- думаютъ онѣ, -- въ хлѣба недороду не будетъ; а на Ѳофана (Ѳеофана 12 марта) да на Человѣка Божья (17 марта) станутъ ростилаться по землѣ густые туманы и на ленъ устоитъ урожай. Не лежали бы только замерзи дольше Благовѣщенья-дня и выпалъ бы на этотъ праздникъ дождичекъ теплый. Опытная и бывалая хозяйка въ этотъ день старается всячески избѣгать взглядовъ на пряжу, особенно суровую, не стоитъ подъ дымомъ, а на другой день на Архангела не станетъ прясть (работа въ прокъ не пойдетъ). Другія еще на первой сочельникъ гадаютъ, вытаскивая изъ-подъ скатерти соломенку и кладутъ въ кутью: какова длинна былинка, таковъ и ленъ будетъ. На Онисима (15 февраля) зарнятъ пряжу, выставляя мотокъ на утреникъ, чтобы была пряжа бѣлая.

И вотъ Марьи (1 марта) -- зажглись снѣга, заиграли овражки; прилетѣли сверчки и жаворонки; вскорѣ породъ выкупалъ въ новой водѣ своихъ дѣтенышей; тамъ подошли разсадницы и "разрой берега" и Алексѣй -- "съ горъ потоки"; на Ирину -- урви берега засѣяли морковь и свеклу; мужикъ вывернулъ оглобли и бросилъ сани на повить. Прошло окликанье родителей,-- пришла пора скотину въ поле выгонять и весну окликать. Береза сокъ дала: по подоконьямъ пастухи пошли для обдариванья; Еремѣй: запрягальникъ на Власа выпала роса; а вотъ на дворѣ и подымай мужикъ сѣтево: сей рожь въ залу да въ пору, топни овесъ въ грязь -- будетъ князь, проростетъ сввозъ лапоть. Бабамъ пора разсаживать по грядамъ разсаду, сѣять горохъ и засѣвать льнища льномъ-плауномъ такъ, чтобы успѣлъ волоконъ сдѣлаться длиннымъ, пока прилетятъ комары, минуютъ сиверы и явится на дворъ Елена -- длинные льны. Первый засѣвъ на Сидора 14 мая. У хорошихъ хозяевъ на этотъ день такъ и бываетъ: лены Оленѣ, Съ этой поры ленъ начинаетъ нѣжиться и крѣпнуть въ корнѣ, чему способствуютъ большія росы по іюньскимъ утренникамъ особенно хвалятъ и вѣрятъ въ росы Ѳедора (8 іюня), но боятся росъ на Марію Магдалину (22 іюля); отъ сильныхъ росъ, льны бываютъ сѣры и косы, а съ перваго Спаса всякая роса хороша. На третьяго Спаса старозавѣтныя бабы по жнивѣ катаются и приговариваютъ: "Жнивка-жнивка! отдай мою силку: на пестъ, на колотило, на молотило, на кривое веретено". Наконецъ ленъ зацвѣтаетъ и двѣ недѣли держится въ цвѣтѣ, послѣ чего семя пойдетъ въ наливъ и ленъ въ теченіи четырехъ недѣль станетъ поспѣвать въ ту пору, когда хлѣбъ начнутъ зорнить зореицы. На св. Прокопія озими доходятъ въ наливахъ, на этотъ же день и ленъ уростаетъ, пока бабы полютъ огороды и дожидаются Ильина дня. Но тогда, говорятъ, и камень прозябаетъ.

И вотъ на Нерукотвореннаго Спаса защипали горохъ и запахали озими; на Успѣньщинѣ обмотали серпы въ солому; на Ивана Предтечу поспѣла брусника, овесъ созрѣлъ; а съ нимъ вмѣстѣ и ленъ доходитъ, какъ извѣстно: не даромъ на Лупа (28 августа) льны лудитъ, а на Ивана Поснаго послѣднее стлище на льны. Лопаются сами собой льняныя головки и полетѣло семя. Пора идти бабамъ въ поле, теребить ленъ и уставлять его въ бабкахъ, {Бабки -- льняные снопики, низенькіе и тоненькіе.} чтобъ разщепились головки отъ солнечнаго жара и не разлѣталось бы по вѣтру семя. Тамъ -- смотришь -- полакомились бабы свѣжимъ толокномъ на овсяницахъ, пирогомъ съ новой капустой въ зазимки на Вздвиженьевъ-день и опять идутъ на льпище развязывать бабки, обивать селя вальками на рогожку и разстилать ленъ но-полю или озими, которая съ-этихъ-поръ называется стлищомъ. Изъ семя выжмется масло постное; а выжимки -- избоина -- пойдутъ на пищу коровамъ въ дурандѣ.

Отлеживается ленъ на своемъ стлищѣ до-тѣхъ-поръ, пока но увидитъ баба, что пробный снопикъ -- опутокъ -- хорошо обивается на мяльнѣ и мало въ немъ, или нѣтъ совсѣмъ, негодной прозелени.

Тогда остается одно: поднимать ленъ со стлища, топить баню и тащить туда же съ повита мялки {Этотъ деревянный мечъ-кладенецъ, длинный и тяжолый вкладывается въ довольно широкой и глубокой жолобъ. Желобъ укрѣпляется на ножкахъ; а самая мялка однимъ концомъ утверждена бываетъ на деревянной кобылкѣ.}, трепала {Трепало -- родъ деревяннаго меча или тесала, съ рукояткой, около которой надѣланы зубчики; на другомъ концѣ дощечька эта островатая.} и мочила {Какой-нибудь большой ушатъ или глубокое и широкое корыто, наливаемое теплой водой при совершеніи операціи.}. Послѣ Покрова, (съ половины грязниковъ) настаетъ пора топтать ленъ, очищать его послѣ просушки и мочки. Отрепье или охлопки пойдутъ на завалины около избъ, чтобы сберегалось въ нихъ тепло въ зимнюю нору и не задерживалась сырость весною. У иныхъ этимъ отрепьемъ выстелютъ клѣвъ или дворъ, у другихъ они и такъ егніютъ около бань въ кучахъ и размоетъ ихъ весенними дождями и сыростью. Отоптанный ленъ бабы начинаютъ разчесывать гребнями и прибираютъ очески на продажу канатникамъ и веревочникамъ. Разчосаный ленъ называется мыканымъ и изгребнымъ. Чтобы получить нитку тоньше -- перечосываютъ его въ третій разъ и называютъ пачеснымъ; остатки отъ этого чосанья -- изгребье -- войдетъ мужику въ теплую шапку или на стяганье къ зимѣ бабьихъ понявъ.

Между-тѣмъ незамѣтно въ этихъ работахъ проходитъ для бабъ и Ѳекла Зоревница; а съ ней вмѣстѣ и овинъ отпраздновалъ свои именины, въ которые хозяину достался хлѣба ворошокъ, а молотильщикамъ каши горшокъ. На Покровъ было послѣднее гулянье и первое зазимье; свадьбы кое-гдѣ затѣвались и разыгрывались къ Казанской, съ которой осенняя грязь, говорятъ, отстоитъ отъ зимы только на три седьмины. Вотъ уже на дворѣ и Парасковья-льняница (14 октября). А когда сомнетъ ленъ, то на Параскевинъ день постарается первинки принести въ церковь для приклада. Толковая хозяйка не сядетъ въ этотъ день за пряслицу, боясь ногтоѣда и заусеницы, отъ которыхъ, чего добраго, сведетъ ей и руки. Ленъ къ льняницамъ приготовленъ совсѣмъ въ отдѣлкѣ; у добраго хозяина выжато изъ сѣмянъ и масло свѣжее; стоитъ только садиться за столъ, ѣсть кисель овсяный или пшонную кашу съ новой новинкой. Молодой на этотъ обѣдъ зоветъ къ себѣ тестя и тещу и задаетъ имъ пирушку съ виномъ.

На 29-е ноября справляютъ Абрама-овчаря: въ третій разъ, послѣ весенней, начинается осенняя стрижка овецъ. Затѣмъ пройдутъ шерстобиты, обобьютъ бабамъ шерсть -- волну -- мужикамъ на сермягу; а тутъ, смотришь, нагрянутъ и швецы-портные. Въ деревняхъ наступаютъ Кузьминки, затѣваются ссыпки, на Михайловъ-день первый морозъ нагрянетъ: запирается простой человѣкъ со всей семьей въ избу; бабамъ настала вора затѣвать супрядки, которыя кончаются у нихъ позднимъ вечеромъ. Настала прибируха -- зимняя пора и для мужика и для бабы. Въ избахъ зашумѣли веретена, затянулась пѣсня; у доброй хозяйки что ни день, то новыя тальки выходятъ изъ рукъ гостей-попрядушекъ; намычки {Намычки -- ленъ, расчесанный предварительно на гребнѣ, когда уже онъ годенъ для пряжи на пряслицѣ или на томъ же гребнѣ.} то и дѣло вытягиваются въ нитки. На пряслицѣ дѣлаются нитки погрубѣе, на гребнѣ прядутъ только мастерицы, и не выпрядаютъ всей кудели -- намычки, а оставляютъ изгребье -- охлопки, которые идутъ, вмѣсто ваты, на подкладку подъ поневы и въ шапку.

Богатая баба-хозяйка къ концу супрядковъ уже и не прядетъ сама: ея дѣло принимать съ веретенъ на простни или клубки, а оттуда на мотовило, готовыя нитки, отсчитывать по четыре, чтобъ составить чисменку, и, перевязавъ веревочкой-пасменникомъ сорокъ чисменокъ, составить пасму. Двадцать такихъ пасмъ, свитыхъ на воробѣ {Воробъ состоитъ изъ двухъ брусочковъ, сложенныхъ въ замокъ крестъ-на-крестъ; въ обоихъ верхнихъ концахъ -- дырочки, куда вбиты деревянные гвозди. Оба бруска вертятся на желѣзной палочкѣ, укрѣпленной въ столбикъ, называемый бабой. Съ вороба пряжа перематывается на деревянные цилиндрики-турики, которые вертятся на своей оси; съ турика снуютъ основу или основной навой, натягиваемый на станокъ и продернутый сквозь бердо и ниченки (бердо -- длинный гребень въ родѣ рамы съ поперечными, тоненькими пластинками; а ниченки -- нитяныя петли, при ударѣ ногой поднимающіяся и опускающіяся. Между ними продѣваютъ нити основы. Съ вороба свиваютъ пряжу на тростниковыя или берестяныя трубочки, шпульки-цѣвки, съ нихъ пряжа идетъ уже на утокъ; они для этого вставляются въ середину челнока. Уточныя нити -- поперечныя нити основъ; ихъ-то прибиваютъ перломъ одну къ другой, чтобы составить полотно, холстъ и проч.} въ двухъ-аршинную петлю, составятъ тальку.

И вотъ въ эту-то пору, когда уставитъ баба въ избѣ станокъ, натянетъ съ вороба на вертлявой турикъ всѣ пасмы для основы, приготовитъ въ челнокъ цѣвку {Цѣвки -- береста, свитая въ плотную трубочку; они надѣваются на одинъ конецъ желѣзнаго прута скальни и обматываются нитками, назначенными для утока. Скальни -- два столбика, утвержденные въ доску, въ верхнихъ концахъ которыхъ сдѣланы дырочки и сквозь нихъ продѣть валикъ. Одинъ конецъ валика имѣетъ тяжесть -- деревянный кружокъ, а другой желѣзную спицу для цѣвки. Со скальни на цѣвки напивается уточная пряжа; валикъ скальни вертятъ ладонью.} для утока, когда навѣситъ бердо и начнетъ имъ прищолкивать утокъ къ основѣ -- является въ избѣ булыня {Булыня ведутся только въ тѣхъ губерніяхъ Россіи, которыя смежны или близки къ портамъ: Рижскому, Петербургскому, Одесскому и проч.; часто попадаются они и около тѣхъ мѣстъ, гдѣ сильно развито фабричное производство. Напримѣръ богатый фабриками шуйскій уѣздъ (Влад. губ.) обратилъ къ этому роду промышленности всѣхъ мѣщанъ и ближнихъ крестьянъ города Нерехты (Костромской губерніи). Издавна уже они прозваны отъ своихъ земляковъ, въ насмѣшку за этотъ родъ промышленности, бѣгунами и до-сихъ еще поръ бѣгаютъ изъ одного селенія въ другое съ своимъ безмѣномъ для покупки пряжи. Булыня въ нѣкоторыхъ другихъ мѣстахъ Россіи называется закупень.} -- старый знакомый покупщикъ-барышникъ.

Онъ молится иконамъ, кланяется, желаетъ "Бога на помочь! челночокъ въ основку!"

-- Гдѣ-же у тебя большакъ-то: что это его не видать въ избѣ?-- спрашиваетъ булыня вовсе не кстати, потому-что самъ-же выглядѣлъ то время, когда хозяинъ сошолъ со двора.

-- Да со швецами пошолъ въ кабакъ раздѣлъ дѣлать, Михей Спиридонычъ, отвѣчаетъ однакожъ хозяйка, зная, зачѣмъ пришолъ этотъ шутъ съ бѣглыми-рысьими глазами, которые такъ и носятся съ палатей въ кутъ и подъ лавки, и не поглядитъ совѣстливо, не остановятся на мѣстѣ даже на минуту. Хозяйка спѣшитъ сама предупредить булыню, который подошолъ къ стану и разсматриваетъ нитки, навитыя на дѣвкахъ, и готовое уже полотно, намотанное на щеколду {Щеколда -- тотъ валъ на ткацкомъ станкѣ, на которомъ наматывается вновь вытканное полотно или холстъ; она вертится на оси. }.

-- Тебѣ поди пряжи нужно? спрашиваетъ она.

Булыня спохватился, чуть-было не измѣнилъ себѣ, но оправляется:

-- Нѣтъ, не нужно пряжи: много и такъ накупилъ! Зашолъ, признаться, погрѣться только да провѣдать хозяина: цѣлую почесть зиму не видалъ. Живемъ-то далеконько; въ вашихъ мѣстахъ только но надобности бываемъ -- отвѣчаетъ нашъ булыня; но хитритъ, какъ записной плутъ, котораго не очень-то жалуютъ богатые хозяева, не нуждаясь въ ихъ деньгахъ и при первомъ же посѣщеніи указывая имъ -- гдѣ Богъ и гдѣ двери.

Хозяйка опять начинаетъ прищолкивать чолнокомъ; булыня безсознательно вертитъ пустой валикъ на скальпѣ и опять пробуетъ цѣвку. Оба молчатъ; но время дорого для булыни: можетъ вернуться хозяинъ, хотя и пошолъ на такое дѣло, которое не скоро кончаютъ. Булыня первымъ нарушаетъ молчаніе:

-- Вотъ коли льну у тебя осталось немыканаго: пожалуй, возьмемъ!-- да и то ужъ такъ... изъ повадки хорошему человѣку; а у насъ, признательно, много накуплено, пожалуй и не увезешь на одной-то лошади...

-- Немыканаго нѣтъ, а есть изгребной!-- отвѣчаетъ хозяйка.

-- Такова не надо!-- вретъ булыня. Нынѣча онъ совсѣмъ не имѣетъ ходу: не берутъ!.. Хозяинъ нынѣшній годъ въ биржахъ снялъ подрядъ на сырье, а нитокъ и совсѣмъ не велѣлъ покупать.

-- Ладно одначе, коли залишній есть да не много, возьмемъ и изгребнаго!-- рѣшаетъ булыня, вполнѣ увѣренный, что убѣдилъ тупоголовую бабу, которая, пожалуй, съ разу-то и не сообразитъ, что изгребной ленъ и лучше (т. е. мягче, чище сырья, особенно если пройдешься по немъ гребнемъ раза три-четыре), и дороже:

Но изгребной ленъ не понравился булынѣ:

-- Не хорошо, говоритъ, трепанъ: кострики {Кострика -- кора, верхніе наружные покровы льнянаго стебля.} много осталось, не вся обита трепаломъ, да и волоть {Волоть -- внутренняя выстилка льнянаго стебля, самая сердцевина, изъ которой собственно и выпрядаются нити.} коротка, и не такъ крѣпка, да и черна что-то... не выбѣлилась!..

Однимъ словомъ, забраковалъ булыня ленъ, какъ никуда не годный; другая баба и не вынесла-бы, пожалуй, такой срамоты на хозяйствѣ -- вырвала-бы ленъ, закричала-бъ, затопала на барышника: алтынникомъ-бы, кулашникомъ нечосанымъ обозвала, но большая часть поступаетъ иначе.

Пока разсматривалъ и браковалъ ленъ покупщикъ, хозяйка успѣла надумать многое, отъ чего ея сдѣлалось даже жутко,

-- "Вотъ, думалось ей, купилъ-бы онъ у меня этотъ залишекъ, да далъ-бы денегъ хоть пять гривенокъ съ пятакомъ -- и ладно-бы. Мужъ-то не знаетъ, сколько всего льну осталось, совсѣмъ не мѣшается въ наше бабье дѣло; а я бы купила себѣ бусы (старенькія-то почернѣли больно), либо позументику на штофную-то душегрѣйку, тамъ съ одного краю не хватило; а самому боюсь молвить..."

Булыня между-тѣмъ успѣлъ вытащить изъ-за кушака безмѣнъ и прикинуть ленъ на фунты, мысленно посуливъ бабѣ дать полтора рубля -- свою цѣну, если только упрется она, зная цѣны ходячія. Между-тѣмъ для большаго успѣха онъ все еще продолжаетъ встряхивать ленъ и даже швырнулъ его опять въ голбецъ.

-- Надо-быть матерня -- ленъ, что больно въ стволъ пошолъ; а не то долгунецъ -- либо ростунъ какой: такихъ не беремъ!.. Прощенья просимъ!-- говорилъ онъ, взявшись за шапку, но не двигаясь съ мѣста.

Булыня угодилъ какъ нельзя больше во-время: въ воображеніи бабы только-что начала рисоваться заманчивая картина: какъ она въ новой душегрѣйкѣ пойдетъ на село, какъ эта душегрѣйка будетъ топыриться сзади и отливать и бѣленькимъ заячьимъ мѣхомъ, и новымъ золотымъ позументомъ... Она остановила торговца, начала торговаться съ двухъ гривенъ и еле-еле добралась до завѣтной полтины. Булыня смекнулъ, что бабѣ и еще-таки нужны деньги, но ошибся, потому что она была удовлетворена въ своихъ планахъ, и къ тому-же не имѣла залишняго льну.

-- Можетъ нитки продашь?-- подсказалъ неотступный булыня.

-- Да вотъ еще не знаю, батько, сколько на кросга пойдетъ! коли дашь гривенничекъ за тальку, бери, Христосъ съ тобой!..

Но булыня уже не браковалъ нитокъ; цѣна запрошеная бабой была ему съ-руки, но чтобы не уйдти съ такого ничтожною покупкою, онъ явился соблазнять бабу пряниками, которые выдавалъ за вяземскіе, хотя и пекъ ихъ самъ на досугѣ.

-----

Такимъ-образомъ ходитъ торгашъ съ своимъ безмѣномъ и сладкой приманкой изъ избы въ избу, только отъ бездѣлья въ глухую нору зимы послѣ святокъ. Настоящее же время его дѣятельности обыкновенно бываетъ по лѣту, когда у бабъ начнетъ наливаться ленъ, заколосится рожъ, заиграютъ по полямъ зорницы и время подойдетъ къ покосамъ.

Обыкновенно эти торгаши -- довѣренные какого-нибудь богатаго купца въ уѣздномъ городѣ, который пріобрѣлъ кредитъ на сосѣднихъ биржахъ и буянахъ. По веснѣ онъ собираетъ своихъ довѣрителей, одѣляетъ каждаго изъ нихъ достаточнымъ количествомъ денегъ, судя по способностямъ каждаго; наконецъ тутъ-же выдаетъ свидѣтельства, выправляемыя на свое имя, дѣлаетъ приличное угощеніе, съ нужными наставленіями и прощается съ ними до поздней зимы. Булыни расходятся по разнымъ сторонамъ, и стараются вести дѣло особенно отъ своихъ товарищей, сходясь въ своихъ интересахъ только тогда, когда являются на рынкахъ или замѣчаютъ пройдошество какого-нибудь новичка-перебойщика. Съ этимъ у нихъ обыкновенно дѣло кончается слитками въ спопутномъ питейномъ, а на рынкахъ съ-обща подводятъ любаго мужика-перекупня подъ обухъ, т. е. или заставляютъ его уѣхать въ свою деревню, не продавши товару, или дадутъ ему цѣну свою, меньшую даже той, которую даютъ они по деревнямъ на домахъ. Вотъ почему рѣдкій мужикъ вывозитъ свой ленъ и нитки на базаръ, а дожидается прихода булыней къ себѣ на домъ по лѣту.

И вотъ со дня Петра-Афонскаго солнце стало укорачивать свой ходъ: мѣсяцъ пошолъ на прибыль. По гумнамъ забѣгали вереницы мышей, по полямъ зарыскали голодные полки, вороны застлали свѣтъ Божій, застонала земля. На скотину напала мошка, по лѣсамъ полетѣлъ паутинникъ, засвистали перепелы, пчолы полетѣли изъ ульевъ, стала поспѣвать земляника, но долямъ показалась кашка и чернобыльникъ; трава въ кое-какихъ мѣстахъ пригорѣла отъ солнца: скоро наступитъ Петровъ-день -- красное лѣто, зеленый покосъ, когда и солнышко играетъ и зорница зоритъ хлѣбъ на поляхъ -- однимъ словомъ, подходитъ пора сѣнокосная. Знаетъ объ этомъ мужичокъ, но еще лучше знаетъ объ этомъ нашъ булыня.

Онъ нагрузилъ цѣлый возъ косами и серпами, сталъ на ту пору косникомъ, и идетъ въ знакомую деревню, прямо ко двору старосты. Отыскавъ его, кланяется ему нарой косъ и разукрашеннымъ серпомъ, проситъ не оставить въ дружбѣ напредки и скрѣпить теперь запойнымъ полу штофикомъ, который на тотъ грѣхъ и тащитъ ужъ изъ-за пазухи.

-- Вотъ, говорить, къ Демиду теперь пойду, да къ Матвѣю, да къ Ильюшкѣ, да къ Егору косолапому, не оставь нашу милость!..

-- Хорошо, хорошо! говоритъ ему староста или бурмистръ чванливый, но податчивый.-- Коли не устоитъ кто,-- смѣкай къ Юрьеву-дню...

-- Я тебѣ, говоритъ булыня, и грамотку принесу; все пропишу, что кому дамъ и на сколько заторгую изъ сырца. По осени опять понавѣдаюсь съ поклономъ.

-- Ну, ладно, ладно! отвѣчаетъ бурмистръ: приноси тамъ какую смастеришь грамотку-то. Ты вѣдь грамотный, а мнѣ и земской скажетъ, что ты тамъ настрочишь; да мотри-же не больно шибко... строчи-то!...

-- Ради служить твоей милости безъ обиды, говоритъ заручившійся торгашъ и спѣшитъ къ какому-нибудь Демиду или Егору косолапому. Отыскиваетъ того и другаго гдѣ-нибудь на повитѣ; тамъ они либо старыя косы клеплютъ, либо точилки натираютъ пескомъ со смолой.

Булыня для нихъ старый знакомый, по-старому и входитъ съ маслянымъ рыломъ, съ уснащоной разнымъ доморощенымъ краснобайствомъ рѣчью. Начинаетъ кланяться, словно кто его сзади за жилы дергаетъ: и плечами перебираетъ, и ногами заплетаетъ, и шапкой помахиваетъ, какъ цыганъ-плясунъ съ диковинными колѣнами въ пляскѣ:

-- Какъ-де ты, дядя Демидъ, живешь-можешь?

-- Твоими-молитвами! отвѣчаетъ дядя Демидъ и загремитъ опять молоткомъ по заклепкамъ.

-- Давай-то Богъ добраго здоровья хорошему человѣку! улещаетъ булыня. Но дядя Демидъ не внимаетъ гласу, стучитъ себѣ словно кузнецъ какой по заказу.

-- Не утруждайся: спина заболитъ! спѣшитъ перебить досадный стукъ торгашъ-булыня. Нешто у тебя на запасѣ-то нѣту новыхъ?...

И духъ у булыни замеръ: вотъ, думаетъ, скажетъ, что есть.

-- То-то грѣхъ, что нѣтъ: были лѣтось, да разбились! Вотъ теперь мастерю клепки, авось, можетъ, выдержатъ; а въ городъ идти по удосужишься...

-- Да на что твбѣ въ городъ идти? купи у меня!

-- Нешто ты лонѣ не съ ложками ѣздишь?

-- Было, дядя Демидъ, и на это время; сѣмъ-ко, смѣняю, въ другомъ попытаюсь! Я и серповъ привезъ, коли хоть, и лопатки есть готовыя...

-- Купилы-то, знакомый человѣкъ, притулѣли: весь измаялся, одежонка съ плечъ лѣзетъ, ребятишки голы-голехоньки, собаки въ избѣ ложки моютъ, козы въ огородѣ капусту полятъ... отвѣчаетъ дядя Демидъ.

-- Съ тебя, дядя Демидъ, не дорого возьму!-- подхватилъ булыня. Коли надо: двѣ косы такъ -- деньги по-осени, ну и серпъ идетъ въ придачу; а за останное сколотись какъ-нибудь хоть на половинной пай. Ладно-ли я говорю, толковый ты человѣкъ? угостилъ бы я тебя, право: да гляди, ноничѣ хозяинъ-то словно кобыла норовистая: закупай, говоритъ, на свои, коли надо; а я де-тебя не обижу на скличкѣ!.. Вотъ оно, дѣла-то попѣ какія стали!

И долго ли разжалобить простоплетенаго мужика базарному человѣку-пройдохѣ; трудно-ли навязать мужику вещи, очевидно-нужныя ему для хозяйства?

Въ другихъ случаяхъ булыня поступаетъ иначе: ему извѣстна вся подноготная въ знакомыхъ деревняхъ. Знаетъ онъ, въ какомъ домѣ мужикъ большакомъ, въ какомъ сама баба на дыбкахъ ходитъ, а гдѣ и семейная разладица стоитъ. Булыня умѣетъ въ мутной водѣ ловить рыбу...

-- Выведемъ все, думаетъ онъ, на свою поверхность: на то вотъ мы у этого дѣла и приставлены. Вотъ Ивановъ-день подойдетъ -- на село поѣдемъ!...

И сдержитъ слово: въ Ивановъ-день или въ ближное воскресенье до сѣнокосной поры стоитъ онъ на видномъ мѣстѣ въ ту пору, когда мужики выходятъ изъ церкви, помолившись Богу и одни тянутся за своими бабами на погостъ, а оттуда домой, другіе, позадорнѣе, спѣшатъ, по-привычкѣ, провѣдать Ивана Елкина, чтобы не такъ же проходилъ праздникъ, какъ будень. Булыня нашъ такихъ знаетъ, выглядитъ ихъ въ толпѣ и прослѣдитъ въ путешествія до старой избенки со сгнившимъ крыличкомъ и разбитыми стеклами, именуемой кабаномъ, или иногда, для нѣжнаго слова -- и питейнымъ.

Булыня здѣсь совсѣмъ другой человѣкъ, чѣмъ на деревенскомъ повитѣ; онъ, подкрѣпившись немного, начинаетъ шутить, какъ бы и записной завсегдатай, и скоро собираетъ около себя цѣлую кучу, но не упускаетъ изъ виду заранѣе имъ намѣченныхъ. Мужички тѣмъ временемъ выпьютъ на послѣднія, хотя и всегда незалишнія; времени до обѣда остается у нихъ еще много, отчего же часокъ не потолкаться, не побалагурить съ досужимъ человѣкомъ. На то въ кабакѣ и лавочки подѣланы и разные инструменты держатъ: балалайку, гармонію; цѣловальникъ на торбанѣ поигрываетъ и заходятъ заклятые верезги, которые и пѣсню, пожалуй, залихватскую вытянутъ. Однимъ словомъ, мужики замѣшкаются; а булыня и радъ тому: къ тому да къ другому прицѣпится съ словомъ, начинаетъ шутить.

-- Вотъ, говоритъ, почтенные! болитъ у меня бокъ девятый годъ, да не знаю въ какомъ мѣстѣ -- снадобился-было у старухъ, да слышь, надо голову обрить до гола, ошпарить, да молоткомъ при ударить...

Въ заведеніе входитъ новый гость, знакомый, но не нужный булынѣ, хотя и отвѣсившій ему поклонъ. Булыня къ немалому смѣху почтилъ его привѣтомъ:

-- Будь здоровъ, дядя Миронъ, со всѣхъ четырехъ сторонъ!..

Вошедшій не обидѣлся; а булыня успѣлъ уже прицѣпиться къ другому, вырядившемуся въ красную рубаху. Онъ потрепалъ его но плечу и промолвилъ:

-- Эхъ, ты, щоголь Яшка: что ни годъ, то рубашка; а портамъ да сапогамъ и смѣны нѣтъ!...

Но этотъ молодецъ оказался покрутѣе нравомъ:

-- Да ты что же богатствомъ своимъ расчванился? Мы, братъ, и въ лаптяхъ не спотыкаемся...

Но булыня нашолся и тутъ:

-- Будь же здоровъ и ты съ четырехъ сторонъ. Мы, братъ, и сами коли дома живомъ, такъ ѣдимъ пока но упадемъ, а и на ноги поставятъ, опять ѣсть станемъ, -- и прочее, тому подобное, по доморощеному складу, умѣнью и досужеству.

Мужичкамъ почему-то весело становится отъ этихъ шутокъ, Булыня смѣняетъ свое: боретъ балалайку и пляшетъ; бросаетъ балалайку,-- дергаетъ на гармоніи и своей веселостью увлекаетъ всѣхъ, но опоминается во время. Вскакиваетъ съ полу, на которомъ стлался въ присядку, и задаетъ громогласный вопросъ:

-- Эхъ-ма-хма! денегъ-то тьма: кого бы братцы угостить изъ васъ?

Желающихъ, разумѣется, много; но избранный, лучше -- намѣченный -- одинъ какой-нибудь Егоръ косолапой, котораго и хватаетъ булыня въ охапку и тащитъ къ стойкѣ, зная, что этотъ мужикъ побогаче прочихъ: не одни гоны засѣваетъ льномъ и яровыми, и, не довольствуясь своею, кортомитъ чужія земли. Мужикъ этотъ, что называется, идетъ въ гору и торговлю смѣняетъ, да и не прочь въ сдѣлку втянуться. А и втолковать ему что, за стаканчикомъ водки,-- не хитрое дѣло для привычнаго человѣка.

-- Сколько ты попѣ гоновъ-то засѣялъ? спрашиваетъ прямо булыня мужичка, уже порядочно подрумянивъ его.

Мужичокъ отвѣчаетъ.

-- А почемъ продавать думаешь?

-- Да каковъ уродится!-- отвѣчаетъ мужичокъ. А ты какимъ манеромъ покупать норовишь?

-- Много засѣялъ, -- такъ и сырымъ возьмемъ... на пуды! пожалуй и съ посконью купимъ, намъ все едино на бракъ -- въ биржевое дѣло пойдетъ, самъ ты, умная голова, знаешь!..

-- Обчесать-то бабамъ велишь, али самъ будешь?

-- Да коли раннимъ дѣломъ зададутся -- отрепли только, расчешутъ и на хозяйскихъ шофахъ!..

Мужичокъ соглашается и на это, потому что онъ радъ продать, а въ рабочихъ рукахъ у него на дому нѣтъ недостатка. Наконецъ доходитъ дѣло и до цѣнъ. Булиня, какъ знатокъ своего дѣла, спѣшитъ увѣрить мужичка, что по ономняшнымъ цѣнамъ покупать не сходно, хоть самъ-де на базарахъ справься, да еще кто знаетъ, каковъ будетъ урожай и каковъ задастся ленъ въ учесѣ: передъ хозяиномъ-де отвѣчаетъ мошна и спина его, булыни, а не продавцова. Покупаемъ-де на вѣру и то потому только, что знаешь хорошаго человѣка, да хочешь отъ сердца помочь ему, когда нужда приспѣетъ: -- на томъ-де стоимъ.

Долго они, по обыкновенію, не сходятся въ цѣнѣ; но хмѣль не свой братъ, улещанья булыни сахаромъ обсыпаны. Краснобай этотъ такъ мягко выстилаетъ и уснащиваетъ, что мужику уже стыдно даже и за угощенье, полученное имъ на чужой счотъ. Онъ соглашается и беретъ задатокъ. Задатокъ пригодится ему на подушной окладъ, на оброчную статью, глядишь -- лошадь замоталась, зачахла отъ волчьяго зубу, или закаталась отъ чекеру, а время подойдетъ къ тому, что снопы придется свозить съ поля. Залишная деньга мужичку и тутъ подмога. Онъ бьетъ по рукамъ съ булыней, запиваетъ съ нимъ слитки и идетъ повѣстить домашныхъ о продажѣ.

Едва только бабы успѣютъ къ осени выщипать ленъ, булиня едетъ опять навѣдываться: сначала, по обѣщанію, къ бурмистру или старостѣ, а потомъ и къ задаточнымъ.

-- Веди его бабы въ поле: покажи, что за ленъ задался!

Здѣсь смѣтливый и привычный булыня уже по корню судитъ о достоинствѣ закупленнаго товара: голъ корень -- волоть плоха и ленъ плохъ задастся въ учосѣ, даетъ много въ очоскѣ негодныхъ пачесей. Если корень мохнатъ и съ усиками -- ленъ будетъ и мягокъ и ловко потянется въ нитку, не будетъ сѣчься. Эти свѣдѣнія необходимы для торговца при производствѣ будущей расплаты, равно какъ и то, чтобъ не изростался онъ выше 10-ти вершковъ въ стеблѣ, не текло бы семл само по себѣ еще на корню, да не выбили бы его бабы прежде урочнаго срока отдачи въ хозяйскія руки. Врыто не обманешь: онъ знаетъ на сколько съ пуда кудели выходитъ фунтовъ сѣмянъ, и даже смекнетъ. пожалуй, на сколько обивается въ то же время кострики. Однимъ словомъ, не надуютъ бабы булиню, не надулъ бы онъ ихъ при расплатѣ, когда онъ не прочь толковать и объ томъ, что ленъ вѣсокъ оттого, что не той чистотой трепанъ, много моченъ, плохо сушенъ, кострика мало бита. Въ этомъ торгашъ -- настоящій алтынникъ, крохоборъ, кулакъ надувало, который къ тому же имѣетъ еще и заручку съ самой главной стороны. Расплата никогда по обходится безъ ссоры, по ее умѣетъ русскій человѣкъ заливать легко и дешево и забываетъ скоро:

-- Не я первый, не я и послѣдній! думаетъ мужичокъ. А все оттого, что къ бабьему дѣлу свой мужичій разумъ приспособилъ; вонъ въ кузовьяхъ либо въ яровыхъ меня не надуешь!.. На томъ, стало, и стоимъ!... Поди бабамъ еще хуже достается. Съ моего гроша по разбогатѣетъ, да и я не обѣднѣю. Господь съ нимъ и съ бурмистромъ-то!-- утѣшаетъ себя мужикъ и опять не прочь сойдтись въ сдѣлкѣ съ булыней, который, забравши на воза весь товаръ, свозитъ его къ хозяину-довѣрителю.

Здѣсь -- въ домѣ довѣрителя -- дѣлается въ урочное время общая сходна или скликъ всѣхъ его булыней-прикащиковъ. Свезенный съ разныхъ концовъ уѣзда ленъ въ сырьѣ и часто въ ниткахъ передается воротилѣ -- главному хозяйскому прикащику, который къ веснѣ и свозитъ его на ближнія биржи или продаетъ оптомъ на фабрики скупщикамъ. Изъ валовой цѣны дѣлается разсчотъ -- въ руку -- за всѣ убытки, получаемые ими при покупкѣ и перевозкѣ къ хозяину, который довольствуется небольшими процентами на выданную сумму для купли. Эти проценты при большомъ хозяйствѣ, конечно, бываютъ весьма значительны и даютъ возможность главному булынѣ заводить у себя на-дому ткацкіе станы и мало-по-малу фабрику для выдѣлки посконныхъ полосушокъ, понитковъ {Понитокъ -- ткань, основа которой, т.-е. нитки основныя, выпрядены изъ льняныхъ вычесей, а не изъ изгребья.}, портнинъ {Портнина -- гдѣ и основа и утокъ посконные.}, равендуковъ, новинъ {Новина -- холстъ въ девять вершковъ ширины, но если бердо плотнѣе и въ немъ болѣе 200 зубцовъ, то тчотся не новина, а уже холстъ.}, холстовъ, пестряди {Пестрядь -- грубая ткань, въ которой основа красная, синяя, а утокъ бѣлый или на-оборотъ.} и прочаго. Быль бы только охота къ этому дѣлу, да знакомство и умѣнье держать въ рукахъ закупней.

Мелкій булыня продолжаетъ скупать холстъ домотканной, издѣлье самихъ деревенскихъ хозяекъ. Съ восьми лѣтъ каждая дѣвушка уже посвящается во всѣ тайны хозяйства домашняго: съ пяти пріучается къ прялкѣ; съ семи она уже умѣетъ вышивать полотенца (рушники, утиральники), вязать чулки, шить домашнее платье, и затѣмъ послѣ 12 лѣтъ, она уже мастерица ткать холсты и полотна.

Холсты и полотна -- лакомый кусъ для торговца-булыни: за суровой холстъ платитъ подешевле; за бученой, т.-е. бѣленой и сами хозяйки просятъ вдвое дороже.

Ткутъ они холстъ пасмъ 9, 10 и 12 (широкій и узкій). Бѣлятъ его на солнечномъ припекѣ на трапѣ и для этого поливаютъ холодной водой, чтобы не просыхалъ. Черезъ четыре дни снимаютъ суровье и бучатъ въ небольшой кадкѣ или бадьѣ, куда складываютъ суровье. Сверху кладутъ толстую холстину; на нее насыпаютъ золу; весь букъ наполняютъ водою, въ которую съ ранняго утра и до вечера спускаютъ раскаленные уголья и перемѣняютъ ихъ, лишь только они перестаютъ кипятить воду. На ночь букъ оставляется съ холстомъ, утромъ рано разбирается. Вынутый холстъ снова разстилаютъ по травѣ и поливаютъ. Послѣ трехъ солнопечныхъ дней холстъ полощется въ водѣ, сушится и снова бучится тѣмъ же порядкомъ. Послѣ четырехъ буковъ холстъ выходитъ отличной бѣлизны.

Изъ холста дѣлаютъ полотенца -- непремѣнная принадлежность приданаго всякой дѣвушки невѣсты. Вышиваютъ полотенца узорами. Узоръ съ древнѣйшихъ временъ нашей исторіи бываетъ вездѣ одинаковъ: древо, левъ, орелъ, звѣзда, утка и другіе. Полотенца эти любятъ покупать прохожіе богомольцы для приношенія къ святымъ мощамъ и для подвѣсокъ къ честнымъ и чудотворнымъ иконамъ и въ такомъ случаѣ полотенцы непремѣнно должны быть съ узорами. Они же поступаютъ у невѣстъ дружкамъ черезъ плечо, по образцу кавалерскихъ орденскихъ лентъ. Этими же полотенцами одариваетъ кума кума на крестинахъ.

Закупень,-- булыня поступаетъ къ хозяину или за порукой отъ довѣреннаго человѣка, или на основаніи испытанной честности. Отъ хозяина идутъ деньги небольшія, довѣріе маленькое: онъ уже самъ долженъ навертываться и изворачиваться, чтобы и на свой пай зашибить копѣйку. Толковый обыкновенно вкрадывается сначала въ довѣріе хозяина и начинаетъ вести свои дѣла не шибко: ходитъ съ безмѣномъ и скупаетъ немного, что только можно ухватить подъ мышку, по чѣмъ дальше -- тѣмъ больше. Бабы къ нему приглядятся, освоятся съ никъ, а тамъ -- долго-ли русскому человѣку побрататься со своимъ своякомъ. Молодцу довѣряютъ, съ молодцомъ ведутъ дѣла. У него завелась залишняя копѣйка на то, чтобъ угостить стариннаго опытнаго булыню. За штофъ выпытываетъ молодой отъ него всѣ тайны будущаго ремесла.

-- Вотъ-де ты, говорятъ ему: не покупай льну мокраго, да не просушонаго; не ходи въ тотъ домъ, гдѣ большакъ самъ торговецъ, улучай поймать бабу: съ бабами сходнѣе дѣла имѣть...

-- Мочки встряхивай хорошенько, чтобъ чище были отъ охлопковъ: коли попадется подъ руку трепало, такъ и самъ обей мочки, коли купить тутъ хочешь. Это опять хорошо и прибыльно, не то сбѣсятся съ жиру; а ты съ худобы сблагуеть.

-- Сначала приглядись къ нитяному дѣлу: оно проще, толковитѣе; а потомъ, пожалуй, приступай и къ льняному, да слушайся -- смотри -- не перечь артели своей: тутъ рука руку моетъ; всѣ за-одно -- хоть самъ пройдись по базарамъ, посмотри, какъ стоимъ за себя, словно за братьевъ-свойственниковъ. Опять же не дремли, пронюхивай... Въ деревняхъ-то со всѣми ведись, да всѣхъ знай.

Новый булыня мотаетъ на усъ всѣ наставленія стариковъ; безъ нихъ онъ бы пропалъ и съ руками и ногами. Въ слѣдующую же зиму онъ является въ тѣхъ деревняхъ, гдѣ снискалъ довѣріе -- и мѣряетъ пряжу смѣло, оставаясь въ полной надеждѣ утянуть въ свою пользу двѣ-три тальки пряжи, мотокъ или два кудели, которые, при окончательной перевѣскѣ у хозяина на вѣсахъ, разсчитываются обыкновенно въ его пользу и увеличиваютъ его мошну лишными гривнами и даже рублями. Ловкость булыни въ этомъ случаѣ удивительна. Онъ. при, дальнѣйшей приглядкѣ къ дѣлу, часто поступаетъ на пропалую, рискуетъ платиться потерей довѣрія и собственными боками, но всегда выйдетъ чистъ изъ воды. Его выкупаютъ тѣ же закадышные пріятели, отъ которыхъ онъ выучивается снаровкѣ. Они готовы уступить ему свои деревни и потомъ въ тѣхъ, гдѣ прогорѣлъ ихъ товарищъ, пожалуй посудачатъ о немъ, поругаютъ за глаза, но съ нимъ же посмѣются на сходкѣ въ кабакѣ и еще ловчѣе подведутъ свою штуку подъ довѣрившихся, да еще и похвастаются ею, какъ бы дѣломъ обыкновеннымъ и законнымъ.

Булыню или въ конецъ загубятъ неудачи и онъ -- навсегда бросаетъ свое ремесло, принимаясь за другое, или поступаетъ на хозяйскіе шофы и фабрику. А повезетъ булынѣ одноглазое счастье -- онъ самъ глядитъ попасть въ хозяева. Начинаетъ порѣже заглядывать въ кабакъ, наливаясь до послѣдняго нельзя чаемъ въ городскихъ харчевняхъ, побранивая здѣсь и главнаго хозяина, и прикащика-воротилу. Если женатъ онъ -- жена уже ходитъ въ шугаяхъ; сарафаны на мой ситцовые да кумачные, на крашенинные она и глядѣть теперь не станетъ, хозяйство правитъ изъ-за наемной работницы, а сама подъ-часъ ничего въ немъ по видитъ. Навѣдаются къ нему старые побратимы, онъ къ нимъ словно всѣмъ сердцемъ поворотился: не знаетъ гдѣ посадить, чѣмъ угостить; для нихъ -- и другаго нужнаго человѣка -- у него и самоваръ завелся, и чашечки съ воробья и съ надписями приличныхъ пожеланій. Угощая чаемъ, нѣтъ-нѣтъ да и ругнетъ онъ хозяина и рѣзко и зло, но какъ-будто къ слову, безъ умысла.

-- Онъ, говоритъ, пузыри на глазахъ насыпаетъ, лежитъ на ночи, словно тѣсто на опарѣ киснетъ; а у тебя Андроны ѣдутъ -- Андроновъ везутъ, спина свербитъ, словно передъ баней, не вѣдаешь -- куды сунуться, во что кинуться... Кормитъ калачомъ, да по спинѣ наровитъ кирпичомъ...

-- Добрый онъ, братецъ ты мой, человѣкъ! замѣтитъ иной разъ кто-нибудь изъ гостей.

-- Воды не выжмешь, самъ поди, помнишь! Съ тобой же и было на скличкѣ-то, когда впередъ на подушное денегъ попросилъ. Я бы, братъ, послѣднюю рубаху далъ, по мнѣ это дѣло святое: вотъ какъ теперича вижу этотъ сахаръ... все едино!

Булыня обыкновенно не договариваетъ, а спѣшитъ глубоко вздохнуть, какъ-бы давая намекъ, что вотъ-де у меня какая душа широкая и сердце теплое: если хочешь -- съ ногами полѣзай, будетъ мѣсто.

Иной гость заикнется про смиренство хозяина и его добрые обычаи, но разсерженный булыня и ихъ отвергаетъ:

-- Смиренство его знамое смиренство: когда спитъ -- безъ палки проходи смѣло; а про добрые-то обычаи -- натощакъ не выговоришь. Да и упрямъ опять-же: ты ему хоть колъ на головѣ теши, а онъ два ставитъ. На пусто-то николи не плюнетъ, а все -- глядишь -- норовитъ въ горшокъ, либо въ чашку. Стоитъ хозяина-то вашего подарить чорту, да незнакомому развѣ, чтобы назадъ не принесъ...

И вотъ, когда наступила вторая весенняя скличка, на которой хозяинъ-булыня раздаетъ воловыя деньги и свидѣтельства, ругавшій его булыня не явился. Хозяинъ наводитъ справки. Отвѣчаютъ:

-- Самъ хочетъ хозяйствовать.

-- Отъ себя по міру ходить. Что же, со всей дурости-то, али только съ полудурья надумалъ? шутитъ хозяинъ.

-- Чего, говорятъ, съ полудурья: -- выправилъ, слышь, и свидѣтельство на третью гильдію. Да это, говоритъ, такъ только: а то бы на вторую-молъ надо. Вотъ-молъ въ городъ скоро переѣду, жить тамъ стану, новый сарай на сто трепаленъ выстрою: назову шофомъ и работниковъ скличу побольше хозяйскаго десятка...

-- Да что это вы, ребята, въ глумъ ли говорите, али и въ заправду?

-- Тебя, хозяинъ, пыталъ ругать, разшумѣлся -- слышь, словно голикъ по полу -- подвернулъ работникъ себѣ на умѣ. У,-- костоватъ!-- и работникъ покрутилъ головой.

-- Умъ-то у парня не съ шило былъ, что говорить!-- рѣшилъ хозяинъ, но не вѣрилъ слухамъ до-тѣхъ-поръ, пока не почувствовалъ самъ, что подъ бокомъ у него засѣлъ опасный сосѣдъ, который сгоряча-то и на-новѣ повелъ дѣла такъ бойко, что многихъ старыхъ булыней сманилъ къ себѣ и забралъ почти всю окольность. Зачѣмъ-то, сказывали, уѣзжалъ недѣль на шесть и вернулся домой въ лисьей шубѣ.

-- Стало-быть нашолъ довѣрителей!-- рѣшилъ прежній хозяинъ булыни. Давай ему Богъ!...

-- А збойливая, братцы, собака все-таки изподтишка ѣстъ. Оказалъ мнѣ смиреніе -- ну и поддался я, старый дуракъ, на соблазнъ. Правда сказана: съѣшь съ человѣкомъ пудъ соли, тогда только узнаешь его. Клалъ онъ стало-быть, какъ вытный прикащикъ, грошъ въ ящикъ, да пятакъ за сапогъ. Не оставьте, братцы, не покиньте!-- За порукой я не стою!...

Прикащики дадутъ слово и сдержатъ, пожалуй, т. е. на первомъ же базарѣ начнутъ перебивать на за лишнія хозяйскія деньги пряжу и ленъ, иной разъ и съумѣютъ это сдѣлать какъ нельзя лучше и удачнѣе. Новый хозяинъ даже можетъ увидѣть бѣду на вороту, но не поддастся ей, выдержитъ напоръ со славой.

-- Это ли бѣда?-- спрашиваетъ онъ. Бѣда изъ бѣдъ бѣдѣй всѣхъ бѣдъ, когда денегъ нѣтъ; а коли денегъ столько -- что и большой чортъ не унесетъ на себѣ, такъ нечего надрываться и кручиниться.

-- Бейте, братцы, на перебой въ мою голову!-- говоритъ онъ своимъ прикащикамъ и во всякомъ случаѣ или выгоритъ, подымется въ гору, если первымъ подастся соперникъ, или, при неровной, но усиленной борьбѣ, что называется надорвется -- прогоритъ вмѣстѣ съ нимъ и закроетъ хозяйство. Тогда -- ясное дѣло -- изъ этаго перебоя выходятъ чистыми одни перебойщики, отъ изворотливости которыхъ зависитъ самимъ сдѣлаться хозяевами, начиная съ мелкаго крохоборничества до большаго дѣла на трепальняхъ и ткацкихъ станахъ въ шофахъ.

Задорный, хотя и прогорѣвшій булыня -- хозяинъ (если здоровье еще прищетъ въ немъ и гомозится рискъ) не скоро угомонится, не скоро поддастся неудачамъ. Испытавъ ихъ въ булынномъ промыслѣ, онъ поспѣшитъ приняться за другое, болѣе надежное и не шаткое.

Упорно сидитъ онъ въ избѣ, пилитъ, строгаетъ, почти никуда не выходитъ: вотъ онъ выстрогалъ саженный шестъ -- лучокъ, толщиной вершка въ полтора. На обоихъ концахъ его придѣлалъ двѣ кобылки: одну большую, другую поменьше. Въ большой наружную сторону сдѣлалъ потолще, прорѣзалъ въ ней жолобокъ и накрылъ его кожанымъ ремнемъ, объяснивъ ребятенкамъ, что этотъ ремешокъ называется наволочкой. Прикрѣпивъ эту наволочку крѣпкими бичевками къ большому шесту -- лучку, онъ натянулъ струну, за которой нарочно сходилъ въ городъ. Настрогалъ тоненькихъ лучинокъ и связалъ ихъ веревочками въ возможно-мелкую рѣшотку, длиной въ полтора аршина. Затѣмъ обточилъ онъ изъ борозоваго полѣна тоненькій брусочекъ катернику. Съ одного конца выдолбилъ въ немъ дыру, чтобъ можно было ухватиться большимъ пальцомъ, съ другаго надѣлалъ зарубочекъ въ родѣ пилы; потомъ выстрогалъ другую деренянную палочку, которую скосилъ въ кузницу и тамъ придѣлалъ къ ней желѣзный наконечникъ.

Палочку эту или пику онъ приладилъ къ рѣшоткѣ. Потомъ, смотрятъ домашніе, мастеръ уперъ эту пику однимъ концомъ въ стѣну, другимъ въ рѣшотку, отъ чего та скрипнула и выгнулась въ полукружье; тутъ же привязалъ онъ къ низу рѣштки холстяную сѣтку и весело улыбнулся. Велѣлъ бабамъ нести скорѣе изъ голбца остатки шерсти, класть ее на рѣшотку и смотрѣть на его мастерства шорстобитню. Новый шерстобитъ приладилъ узенькій ремешокъ -- подкладокъ, забилъ его подъ наволочку, кобылка приподнялась, натянула струну, мастеръ дернулъ по струнѣ зубцами катеринки, но струна подалась плохо, какъ-то задребезжала, нужно было опять поправить подкладокъ...

Струна ударила сильно и густо, и пошла гудѣть на всю избу; ребятёнки запрыгали на одной ногѣ, бабы усмѣхнулись въ рукавокъ и обступили торжествующаго мастера. Онъ двинетъ по струнѣ катеринкой: струна застонетъ; ударитъ по шерсти: взобьетъ ее, выровняетъ. За рѣшотку летитъ уже на полъ негодная пыль, или соръ-подрѣшотка; на рѣшоткѣ остается шерсть пушоная, кудрями... Бабы снимаютъ ее въ кузовья; мастеръ смотритъ гордо и торжественно. Бабамъ ужо не до-смѣху, только одни ребятишки продолжаютъ прыгать на одной ногѣ; а струна все гудитъ да стонетъ, а кузовъ -- полнѣй да полнѣй.

Мастеръ съ радости забѣжалъ въ питейный, поздравилъ себя и цѣловальника съ новымъ ремесломъ, и послѣ Кузьминокъ на овчаря взвалилъ шерстобитню на плечи, обмотавъ струну тряпицей, и пошелъ мѣрять версты отъ деревни до деревни, гдѣ надобно шерсть взбивать и пушить. Здѣсь станетъ онъ снимать подрядъ по полтинѣ съ лукошка; здѣсь удивятся ему и, пожалуй, обрадуются, какъ человѣку давно знакомому, давно невиданному, хотя ужъ и не булынѣ, а горемычному волнотёпу.

Разъ пройдется онъ весной, когда сбиваютъ шерсть однострижку -- старичну. Если есть у него досугъ -- пройдетъ и въ другой разъ по лѣту, когда готова двустрижка, и непремѣнно бродитъ въ Кузьминки, когда разбиваютъ руно двухъ-годовалыхъ овецъ или пушатъ поярокъ: молодыхъ первачковъ-ягнятъ. Походитъ онъ волнотепомъ много два года, на третій увидитъ, что, ремесло это не сытно кормитъ, благо -- поправило немного бѣду хотя и не избыло ее совсѣмъ въ таръ-тарары, да и съ его ли задоромъ щолкать струной и стоять у полтиннаго подряда съ дому?

Толковая сметка подмываетъ его пуще прежняго; а недавно покинутое ремесло булыни стоитъ передъ глазами какъ живое, только въ новомъ свѣтѣ и при иной обстановкѣ: привычка беретъ верхъ, кропотливое досужество приходитъ на выручку и старый булыня изъ волнотеповъ незамѣтно превращается въ скупщика, но только не льну, а залишной шерсти. Онъ порывается открыть новое хозяйство и кое-какъ, въ долгъ да въ поколоть, достигаетъ цѣли.

Сначала онъ заводитъ прялки и самъ и жену заставляетъ выпрядать на нихъ шерсть. Шерсть эту продаетъ онъ или на базарахъ, или по домамъ, или на фабрики въ ниткахъ, а часто и въ чулкахъ, въ варежкахъ и въ прочемъ. Онъ уже знаетъ, что ту шерсть, которая пойдетъ на утокъ, сначала расчосываютъ гребнемъ, а потомъ натираютъ масломъ, а ту, которая годна для основы, моютъ только мыломъ. Мало-по-малу знакомится старый булыня съ валяльнымъ дѣломъ, приспособляется различать доброту шерсти, какъ той, которая снята со спина, такъ и той, которая обстригается съ горла и подбрюшины. Онъ давно уже знаетъ, что осенняя шерсть -- руно и мягче, и тоньше, и гуще, курчавѣе весенней; что пуша, снятая съ молодыхъ овецъ -- ярокъ, самая мягкая, самая нѣжная шерсть.

Остается ему завестись небольшимъ хозяйствомъ: смастерить катовъ, на которой будетъ наматывать шерсть, купить стальной гребень, который передъ расчисткой шерсти онъ будетъ накаливать въ печи дб-красна, и обзавестись скребачомъ -- желѣзными граблями. Скребачомъ валяльщикъ вспушитъ сначала шерсть, потомъ навернетъ ее на катовъ и будетъ повертывать до-тѣхъ-поръ, пока слой шерсти не превратится въ сплошной, плотной войлокъ. Войлокъ этотъ онъ будетъ сращивать -- загибать края вмѣстѣ, чтобъ образовать сапогъ, и потомъ начинаетъ катать, платя сапогъ, т. с. накладывая новые клочки шерсти на тонины (гдѣ мало шерсти). Затѣмъ дѣлаетъ сростку или шовъ и начинаетъ стирку. Въ желѣзномъ котлѣ кипятится вода до ключеваго боя, я жамкается вывернутый на изнанку сапогъ съ головы, закатываемый взадъ и впередъ до половины голенища. Если дѣлается подъемъ не ниже трехъ вершковъ, а носокъ вытянется въ полтора -- валяный сапогъ готовъ. Онъ идетъ купцамъ на продажу. Бѣлый натирается мѣломъ и стоитъ дороже, чорный для прочности обсоюзивается кожей и носится бережливымъ хозяиномъ зимы три или четыре...

Въ новомъ ремеслѣ стараго булыни нѣтъ перебоя, хозяйство его идетъ ровнымъ гладнемъ. Тутъ работа не базарная, а домашная и, большею частью, по заказу отъ состоятельныхъ купцовъ и барышниковъ. Валяльщикъ ремесло свое чуть только въ могилу не уноситъ съ собою. Недругъ его не укуситъ, какъ ни точи зубы, была бы только у него устойка въ дѣлѣ, вскакивалъ бы онъ горошкомъ на дѣло свое. Встань эта мужика кормитъ, лѣнь только портитъ. Недоброму, завистливому человѣку долго приходится ждать: у людей голова кругомъ,-- а у него еще и не болѣла.