Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Трататон

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВѢНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

ТРАТАТОНЪ.

Нынѣшнее лѣто мнѣ привелось просидѣть въ настоящемъ чухонскомъ дачномъ болотѣ. Почему и какъ я попалъ туда,-- трудно сказать. Вѣроятно, и большинство дачниковъ тоже не въ состояніи привести болѣе или менѣе разумныхъ причинъ своего лѣтняго пребыванія въ томъ или другомъ дачномъ уголкѣ, о которомъ обыкновенно мечтаютъ въ теченіе длинной и кислой петербургской зимы. Однимъ словомъ, выражаясь языкомъ полицейскихъ протоколовъ о пожарахъ и самоубійствахъ, "причины остались неизвѣстны".

Итакъ, мнѣ пришлось все лѣто, какъ кулику, просидѣть среди благословеннаго чухонскаго болота. Рядомъ были еще двѣ дачки, гдѣ "отсиживали лѣто" такіе же горемыки. А все-таки лѣто... Кругомъ чахлая болотная сосна, гнилая, изъѣденная лишаями, корявая береза, какая-то обтрепанная, жалкая болотная ель, напрасно вытягивавшая свою вершину къ скупому сѣверному небу и какъ-то безнадежно топорщившая по сторонамъ вѣтви, напоминавшія лохмотья изъ зеленой хвои. Видъ непривлекательный... И такое замаскированное чахлой растительностью болото разлеглось до самаго Ледовитаго океана, унылое, безнадежное, безъ воспоминаній о счастливомъ прошломъ и безъ малѣйшей надежды на лучшее будущее. Вообще вся Финляндія напоминаетъ старинную выцвѣтшую акварель, а тысячи озеръ смотрятъ на васъ слезящимися старушечьими глазами... Все какъ-то архаично, серьезно, какъ выраженіе лица больного ребенка, и вмѣстѣ полно той строгой наивности, которая наполняетъ каждое движеніе взрослаго сильнаго человѣка.

А спросите финляндца,-- онъ не промѣняетъ это корявое, скупо освѣщенное болото ни на какой благословенный уголокъ въ цѣломъ мірѣ. Святая любовь къ родинѣ проявляется здѣсь, можетъ-быть, въ самой убѣдительной и яркой формѣ... И я понимаю этого угрюмаго "пасынка природы", который съ такой трогательной нѣжностью относится къ своему родному святому углу. Прибавьте къ этому, что въ лѣсу ржавый мохъ вмѣсто травы, и, главное, нѣтъ тѣхъ безыменныхъ лѣсныхъ птичекъ, которыя своимъ беззаботнымъ щебетаньемъ, тревожнымъ пискомъ и незамысловатыми пѣсенками оживляютъ лѣса средней Россіи. И скупое солнце, которое отпускаетъ здѣсь свою животворящую теплоту въ микроскопическихъ, аптекарскихъ дозахъ, и короткое лѣто, и суровая зима съ ея саженными снѣгами, изсушающимъ холодомъ, вьюгами и мятелями,-- все сошлось здѣсь въ одну семью. Но эту обиженную Богомъ природу согрѣваетъ любовь тѣхъ, кто пользуется болѣе чѣмъ скромными ея благами. Да, иногда некрасивыхъ женщинъ любятъ больше, чѣмъ записныхъ красавицъ. Если хотите, есть какая-то высшая справедливость, которая нивеллируетъ и корректируетъ пробѣлы и недочеты естественнаго порядка вещей, точно старается пополнить ошибки и несправедливость собственнаго творчества.

Тянулись скучные и однообразные лѣтніе дни. Конечно, природа -- вещь хорошая и сама по себѣ интересная, но лучшей и самой интересной частью этой природы является все-таки человѣкъ. Мои сосѣди вели обычный всѣмъ петербургскимъ дачникамъ образъ жизни, т.-е. мужчины утромъ уѣзжали въ Петербургъ на службу, а вечеромъ возвращались. Дамы вели жизнь затворницъ и въ своихъ дачныхъ стѣнахъ продолжали свои неустанныя женскія дѣла. Мимо дачи утромъ торопливо шли на вокзалъ "дачные мужья", проѣзжали туда же чухонскія "вейки", а потомъ проходили разносчики съ разнымъ съѣдобнымъ товаромъ -- и больше ничего. Въ теченіе двухъ недѣль невольно выучишь каждое дачное лицо и впередъ знаешь, когда и кто пойдетъ мимо. Вообще никакихъ впечатлѣній.

Разъ утромъ я проснулся довольно рано и услышалъ доносившіеся изъ лѣса мѣрные удары топора. Это уже было цѣлымъ событіемъ въ нашей болотной жизни. Невольно являлись вопросы: кто рубитъ и зачѣмъ рубитъ? Какой смѣлый піонеръ забрался въ эту чухонскую трущобу? Не дожидаясь утренняго чая, я отправился черезъ дорогу въ лѣсъ и еще издали увидѣлъ двигавшееся въ сѣткѣ деревьевъ красное пятно, т.-е. красную кумачную рубаху таинственнаго незнакомца, нарушавшаго мертвый покой нашего лягушатника. Подхожу ближе и вижу высокаго, широкаго въ кости, бородатаго русскаго мужика, который съ какимъ-то ожесточеніемъ хлещетъ топоромъ по чахлой, искривленной березѣ,

-- Богъ помочь...

-- Милости просимъ...

Таинственный незнакомецъ смотрѣлъ на меня черезъ очки, связанныя веревочкой. Вѣроятно, онъ счелъ нужнымъ изъ вѣжливости улыбаться, и эта добродушная улыбка какъ-то особенно шла къ его богатырской фигурѣ,-- вѣдь всѣ слишкомъ сильные физически люди отличаются добродушіемъ. Кромѣ того отъ могучей фигуры незнакомца такъ и пахнуло чѣмъ-то давно знакомымъ и роднымъ, точно мы только недавно разстались. Низкорослые, сморщенные и съ какими-то чахлыми бороденками чухонцы рядомъ съ этимъ богатыремъ казались какими-то медицинскими препаратами, какіе сохраняются на поученіе благодарнаго потомства въ банкахъ со спиртомъ по разнымъ спеціальнымъ музеямъ.

-- Расейскій будешь?-- спросилъ я.

-- Считай подальше, баринъ.

-- Изъ Сибири?

-- Около того... Про Тобольскую губернію слыхалъ?

-- И слыхалъ и живалъ...

-- Ну, такъ она самая, матушка... да. Однимъ словомъ: пространство. А только желторотые сибиряки это -- опять особь статья, а у меня отецъ, значитъ, былъ Московской губерніи... Значитъ, изъ прежнихъ дворовыхъ... да... За какія качества попалъ онъ въ эту самую немшоную Сибирь,-- старикъ-то намъ не сказывалъ. Извѣстное дѣло, не своей волей... Ну, а я вотъ опять въ Расею выворотился, то-есть не въ самую Расею, а къ чухнѣ попалъ.

-- Далеконько...

-- А ужъ, видно, такъ Богъ велѣлъ... Все отъ Бога. Значитъ, сперва-то, я овдовѣлъ, ну, ребята раньше вымерли, а тутъ племянница изъ Питера пишетъ: "Такъ и такъ, дядя, пріѣзжай... Дѣла найдется". Ну, и разное такое протчее. Ну, я продалъ избенку (неважная была), хламъ разный...

Сибирскій богатырь почесалъ въ затылкѣ и прибавилъ уже другимъ тономъ:

-- А вотъ топоръ до сихъ поръ жаль... Самъ-то давалъ за него сорокъ копеекъ, а продалъ на базарѣ за пятачокъ. Хо-орошій былъ топоръ, не чета здѣшнимъ, чухонскимъ. Здѣсь только одно званіе, что топоръ, а взять въ руки нечего...

Богатырь показалъ свой топоръ, презрительно взмахнулъ имъ въ воздухѣ а прибавилъ:

-- Вонъ какая бабья орудія... Развѣ такіе топоры-то бываютъ? Ты имъ ударишь по дереву, а онъ отскакиваетъ да еще звонитъ, какъ игрушка. Вотъ какъ жаль своего-то, тобольскаго топора... Не топоръ былъ, а угодникъ. Вѣрно говорю... Слово-то одно: топоръ, а вещь-то даже совсѣмъ кожей наоборотъ выходитъ... Да и то сказать: чухонецъ малоемный народъ, значитъ, безсильный, ну гдѣ же ему управиться съ настоящей-то орудіей. Одно ужъ къ одному: по бабѣ веретено, а по мужику -- топоръ.

Между разговоромъ сибирскій богатырь продолжалъ свою работу. Въ каждомъ движеніи чувствовалось то рабочее умѣнье, когда напрасно не расходуется ли малѣйшаго усилія, и невольно кажется, что топоръ какъ-то самъ собой точно липнетъ въ дерево, а столѣтніе пни сами собой съ какимъ-то стариковскимъ покряхтываніемъ выдираются изъ земли. Сибирякъ и разговаривалъ съ ними, какъ съ живыми существами.

-- Ну, ну, чего еще держишься-то? Ишь вѣдь, какъ ухватился за землю корневищемъ, точно руками... Другой пень, который помоложе и не успѣлъ еще подгнить, сидитъ въ землѣ, точно зубъ во рту. Однимъ словомъ сказать: природа.

-- Вѣдь это тяжелая работа корчевать пни?

-- А работа отъ человѣка... Одному -- все тяжело да трудно, а другому -- все легко. Все отъ карахтера и отъ сноровки... Заставь-ка меня обѣдню служить, такъ я бы вотъ какъ усталъ съ непривычки.

-- А тебя какъ зовутъ?

-- Прежде-то Иваномъ Тихонычемъ величали, а по фамиліи -- Середонинъ. Отецъ-то у меня писался Мокроносовымъ, а какъ я вышелъ Середонинъ -- не могу знать. Ну, Середонинъ такъ Середонинъ... Отъ слова-то не убудетъ и не прибудетъ... Другія фамиліи попадаются прямо обидныя.. У насъ былъ приказчикъ на баржѣ Дураковъ... Онъ и у преосвященнаго хлопоталъ, чтобы выдали ему другую фамилію... Ну, ничего не вышло... Да она, другая фамилія-то, и къ лицу иногда подойдетъ... Нашъ-то Дураковъ, дѣйствительно, малымъ дѣломъ дурашливъ былъ. Оно и вышло, что по шерсти волку и кличка... Носи да не потеряй.

Попался какой-то узловатый корень, который никакъ не желалъ вылѣзать изъ земли, несмотря на всѣ усилія обрубить его топоромъ или выворотить ломомъ. Середонинъ остановился и только покрутилъ головой.

-- Это, баринъ, дуракъ навязался... да... Ни взадъ ни впередъ, а мѣсто напрасно занимаетъ. И люди такіе бываютъ... Значитъ, въ головѣ-то, въ черепушкѣ, пустымъ-пусто, а словами вотъ какъ привяжется. Не дай Богъ съ такимъ-то пустымъ человѣкомъ связаться... Не отцѣпишься отъ него.

-- А ты плавалъ на баржѣ?-- спросилъ я.

-- А то какъ же?-- удивился Середонинъ, точно каждый человѣкъ долженъ плавать es баржѣ.-- Можно сказать, всю Обь матушку на баржѣ-то безъ малаго произошелъ... Охъ! и велика только наша матушка Обь... Въ другомъ мѣстѣ разольется, такъ и береговъ не видать. Расейскимъ-то рѣкамъ далеко до Оби... Недаромъ остяки ее святой считаютъ и даже молятся. Извѣстно, нехристи... Каждый пень ему богъ. Пряменько сказать: омморошный народъ. А вотъ что касаемо водки, такъ это вотъ какъ отлично даже понимаетъ. Хлѣба не умѣетъ ѣсть, а водку лакаетъ даже очень превосходно. Можно сказать пряменько, что изъ-за этого своего лакомства и пропадаетъ... Купцы-то спаиваютъ остяка и все у него отбираютъ да и самого по пути въ кабалу возьмутъ. Не выкупиться ему, остяку-то... Ну, онъ съ горя мухоморъ настаиваетъ и пьетъ, пока не одурѣетъ окончательно.

II.

Такимъ образомъ завязалось дачное знакомство. Мой сибирякъ "Трататонъ" питался всухомятку разной дрянью, запивая свою ѣду болотной водицей, и былъ какъ-то по-дѣтски радъ, когда я началъ ему посылать чего-нибудь горяченькаго: супу, вареной говядины, горячей картошки "въ мундирѣ", горячаго чаю въ мѣдномъ, походномъ, охотничьемъ чайникѣ, и т. д.

-- Первое это дѣло -- горяченькаго хлебнуть,-- благодарилъ Трататонъ.-- Великая въ онъ сила, значить, въ горячемъ... Такъ по всѣмъ жилкамъ и прокатится, а главное -- въ животѣ тепло. Это -- первое дѣло, чтобы животъ былъ теплый. Оно хоть и есть поговорка, что, "держи голову въ холодѣ, брюхо -- въ голодѣ, а ноги -- въ теплѣ", только это -- неправильно. Плепорціи настоящей нѣтъ... Да.

Старикъ любилъ употреблять разныя мудреныя слова и, видимо, гордился этимъ исключительнымъ даромъ, какъ бывалый человѣкъ. Про себя въ прошломъ онъ отзывался таинственной фразой: "Бывали рога въ торгу"...

-- У насъ въ Тобольской-то губерніи народъ совсѣмъ отличный отъ расейскихъ,-- объяснялъ онъ.-- Съ бору да съ сосенки набрались, ну, и всякій по-своему живетъ... Первое дѣло: господъ нѣтъ, значитъ, помѣщиковъ, а всякій промышляетъ въ свою голову. Что наработалъ, то и получилъ...

-- А чиновники?

-- Чиновникъ-то? Ну, это прежде чиновникъ былъ великъ въ перьяхъ, а теперь его даже и незамѣтно... Даже становыхъ нѣтъ, а засѣдатели. Писаря больше орудуютъ... Тоже вотъ и земство еще не налажено. Это ежели съ умомъ, такъ вотъ какъ жить можно... Велика матушка Сибирь, всего черезъ край, ну, значитъ, расейской тѣсноты и не знаютъ. Еще столько народу нагнать,-- всѣмъ мѣста хватитъ... Вольныхъ мѣстовъ неочерпаемо...

Послѣднее мнѣніе о "неочерпаемомъ" множествѣ свободной земли въ Сибири идетъ совершенно вразрѣзъ съ изслѣдованіями разныхъ казенныхъ комиссій, которыя въ Сибири свободной земли нигдѣ не нашли...

О своей рѣкѣ Оби старикъ говорилъ съ какой-то особенной нѣжностью, какъ говорятъ о близкомъ, родномъ человѣкѣ.

-- Другой-то такой рѣки нигдѣ не сыщешь,-- убѣжденно говорилъ онъ при всякомъ удобномъ случаѣ.-- Только лиха бѣда, что въ устьѣ-то ее льды запираютъ чуть не цѣлый годъ... Но-настоящему-то ей и цѣны нѣтъ, а пропадаетъ, можно сказать, совершенно здря. Такъ, мало-мало рыбой промышляютъ по пескамъ... Песками называютъ тамъ мелкія мѣста, куда рыба икру выходитъ метать... Ну и рыба на этихъ пескахъ... И какая рыба: осетеръ, нельма, стерлядь, моксунъ... Первый сортъ рыба. Глядѣлъ я волжскую рыбу,-- ничего не стоитъ. Жиру въ ней нѣтъ настоящаго... А наша обская стерлядь жирная, и жиръ у ней желтый, какъ воскъ. Которые есть настоящіе господа, такъ прямо ее живую ѣдятъ... Лучку покрошишь, перчикомъ ее вспрыснешь, уксускомъ обольешь,-- лучше закуски не бываетъ. Она и на вилкѣ-то еще шевелится... Да. Смѣются надо мной, когда здѣсь разсказываю, а потому, что настоящаго скусу не понимаютъ... Вѣдь икру-то сырую ѣдятъ,-- то же самое и выходитъ. Такъ мы этой рыбы цѣлую баржу набьемъ, тыщи три пудовъ надо считать... Рыбка-то укладывается вотъ все одно, какъ полѣнница дровъ. Ну, а придемъ въ Тобольскъ, тамъ ужъ ее и разберутъ по сословіямъ... Богатѣющее дѣло, ежели купецъ съ умомъ...

Трататонъ остановился, почесалъ въ затылкѣ и съ улыбкой прибавилъ:

-- А мы Дуракова-то, нашего приказчика, вотъ какъ тогда уважили... Больно лютъ былъ ругаться, и чуть что -- сейчасъ въ зубы. Карахтерный мужичонка оказался... Ну, мы его малымъ дѣломъ и поучили. Обвязали веревкой да въ воду и бросили... Онъ за баржой-то у насъ верстовъ съ пять осетромъ плылъ.

Пауза. Трататонъ съ покрякиваньемъ рубитъ глубоко заползшій въ землю смолистый корень.

-- Ну, а потомъ-то, что же Дураковъ-то?

-- А ничего... Намъ же ведро водки выставилъ, чтобы молчали. Совѣстно тоже... Одинъ паренекъ изъ нашихъ было-проболтался, такъ мы его своимъ средствіемъ поучили... Растянули раба Божія да лычагами {Лычига -- веревка изъ лыка.} и вздули. Оно и вышло, что ѣшь пирогъ съ грибами, а языкъ держи за зубами... Когда умнѣе будетъ, намъ же спасибо скажетъ. Попадья Ѳедосья Ивановна вотъ какъ смѣялась, когда я ей разсказалъ.

-- Какая попадья?

-- А которой я домѣ съ мензелиномъ строилъ.

-- Ты и дома умѣешь строить?

-- А то какъ же?.. Не на улицѣ попадьѣ-то жить. Ну, покучялась (попросила), я ей и приспособилъ хороминку. Она-то кинюрнинькая (маленькая) такая, Ѳедосья-то Ивановна, ну, я и домъ такой наладилъ. Потомъ она мнѣ вотъ какое угощенье устроила... Пироговъ это со всякой всячиной напекла, а, какъ на грѣхъ, я въ тѣ поры (тогда) водки трёпнулся... Ну, попадейка меня угощаетъ, а я съѣмъ три пирожка -- и конецъ тому дѣлу. Не могу больше,-- хоть расколи брюхо надвое. Очень даже обидѣлась Ѳедосья Ивановна и даже гордостью попрекнула... Извѣстно, женскимъ дѣломъ сердце-то тутъ и есть. Тоже вотъ и племянница у меня: порохъ порохомъ. Никакого терпѣнія за имѣетъ... Все ей сейчасъ вынь да положь, все съ срыву.

Проѣзжавшіе мимо моей дачи чухонцы-извозчики имѣли скромную привычку къ вечеру каждый день напиваться "въ дребезги". Они останавливались около Трататона и заводили какой-нибудь разговоръ. Старикъ относился къ нимъ свысока и любилъ пошутить. Разговоры велись приблизительно въ такомъ родѣ:

-- Озеро-то у васъ есть?-- спрашивалъ Трататонъ.

-- Озеро-то? Нѣтъ озеро-то...

-- Ну, значитъ, рѣка есть?

-- Нѣтъ рѣка-то... Одна-то вода стоитъ, другая вода-то бѣжитъ...

-- Вотъ-вотъ, это самое... Договорились, слава Богу. Значитъ, рыба есть?

-- Рипа-то нѣтъ...

-- И щуки нѣтъ?

-- Чука-то нѣтъ...

-- Ну, можетъ, окуня тамъ, али ерши?

-- Нѣтъ ержи-то...

-- Ахъ, вы, ежовыя головы! Ничего-то у васъ лѣтъ... Раковъ, можетъ, ловите?

-- Раки-то? Нѣтъ раки-то...

-- А куда же господа съ удочками ходятъ? Каждый день мимо меня идутъ...

-- А наша-то рипа ловить...

Трататонъ только качалъ головой, а потомъ объяснилъ мнѣ:

-- Это самое чухно -- мудреное... Въ томъ родѣ, какъ наши остяки на Оби. Какъ говорится: ни изъ кузова ни въ кузовъ, какъ козьи рога. Пива съ ними не сваришь... А только чухно куда похитрѣе остяковъ будетъ... Вонъ у нихъ лошади какія... Меньше ста цѣлковыхъ и цѣны нѣтъ. Извѣстное дѣло, господами кормятся... Повернулся одинъ разъ передъ бариномъ-то, ну, сейчасъ и получай двугривенный въ зубы. Вотъ онъ, чухно, и сытъ, и пьянъ, и носъ въ табакѣ... А все-таки живетъ справно, потому ему вездѣ прибыль,-- и съ барина, и съ земли, и съ дороги.

Съ чухонцами словоохотливый сибирякъ какъ-то не могъ разговориться и отводилъ душу съ бойкимъ разносчикомъ Иваномъ Богданычемъ, который на своей тверской головѣ носилъ чуть не цѣлый фруктовый магазинъ. Можно было только удивляться удивительной выносливости тверской шеи.

-- Тяжелая твоя работа, Иванъ Богданычъ,-- жалѣлъ Трататонъ.-- Поди, вотъ какъ шея-то болитъ...

-- Мы люди привычные...-- уклончиво отвѣчалъ разносчикъ.-- Сначала-то бываетъ даже очень трудно, а потомъ ничего... Шея то точно вывихнута... Ягода-то еще ничего, а вотъ арбузы донимаютъ...

-- Ужъ это извѣстно... Тяжелый онъ, этотъ самый арбузъ.

-- Господа очень уважаютъ, ну и потрафляешь. Наше ужъ дѣло такое... Прежде-то я живой рыбой въ Питерѣ торговалъ. Ну, это еще, пожалуй, похуже будетъ... Шайка-то деревянная, тяжелая...

-- А что же дома-то? Не у чего жить?

-- То-то вотъ и есть, что не у чего... Насъ три брата... Ну, одинъ управляется дома, большакъ, а мы кто чѣмъ промышляемъ. Надо кормиться.

-- Вотъ-вотъ... Брюхо-то не зеркало и молча проситъ, какъ неправедный судія. Такъ старинные-то люди сказывали... А зимой-то куда?

-- Тоже въ разносъ торгую въ Питерѣ... Изъ-за хлѣба на квасъ...

-- Такъ, такъ... Только и квасъ вашъ питерскій разный бываетъ; одинъ -- какъ вода, а другой -- пожиже воды. Я вотъ тоже на чужой сторонѣ околачиваюсь...

-- Неужто у васъ земли въ Сибири мало стало?

-- Да какъ тебѣ сказать-то? Кому много, а кому и нѣтъ ничего. По рукамъ она, матушка-землица, разобрана... Вотъ каждое лѣто сколько этихъ переселенцевъ къ намъ въ Сибирь валитъ... Поищутъ, походятъ да назадъ оглобли поворотятъ...

О землѣ Трататонъ говорилъ съ какой-то особенной нѣжностью.

-- Конечно, все отъ земли,-- разсуждалъ онъ.-- Теперь, къ примѣру, случись неурожай... Первымъ дѣломъ всякій красный товаръ станетъ, некому его покупать... И все такое прочее. Попу и тому тяжело приходится... Въ недородъ и то,-- кому охота жениться... Вотъ онъ, попъ-то, голодный и распѣваетъ въ пустой церкви. Тоже вотъ война эта самая сколько вѣку унесла... У меня, значитъ, здѣсь племянница въ горничныхъ живетъ... Да... Такъ у ней на войнѣ-то, сказываетъ, трехъ жениховъ убили.. Прежде-то женскимъ дѣломъ скрывалась, значитъ, что касаемо жениховъ... Ну. а теперь все одно. Такъ, придетъ это, поскулитъ, поплачетъ бабьимъ дѣломъ, а взять не съ кого...

-- Ужъ это что говорить... Война-то во всѣ стороны бьетъ.

-- И еще какъ бьетъ то!.. Племянницѣ-то вотъ какъ обидно за японца... Поищи-ка теперь четвертаго-то жениха... Не мышь, не поймаешь. Со стороны жаль смотрѣть, какъ бабочка убивается. Дѣло-то еще не старое, пожить хочется, какъ другіе прочіе, а тутъ свѣтъ тебѣ клиномъ...

III.

Наступала осень, и солнце, по картинному выраженію Трататона, "начало задумываться".

-- Свѣтитъ-то свѣтитъ, а силы въ немъ настоящей нѣту,-- объяснялъ онъ.-- Все одно, какъ старый человѣкъ. Мудрено сотворено у Господа. Только вотъ мы-то ничего не видимъ... Насъ-то, какъ слѣпыхъ щепковъ, надо прямо рыломъ въ молоко тыкать... Главное: понятія въ насъ настоящаго нѣтъ, значитъ, что и къ чему принадлежитъ. У Бога-то вездѣ порядокъ, а вотъ у насъ въ черепушкѣ (въ головѣ) труха насыпана, особенно ежели который человѣкъ возгордится. Самое это послѣднее въ человѣкѣ дѣло: гордость... да. У насъ такъ-то въ Тобольскѣ одинъ купецъ возгордился. Нѣтъ его, лучше,-- и конецъ тому дѣлу. Ну, гордился онъ, гордился, а лавка-то съ товаромъ и сгорѣла. Впередъ не гордись... Такой же случай съ чиновникомъ былъ... Этотъ ужъ совсѣмъ превознесся отъ гордости и руки никому не подавалъ... А тутъ ревизія, ну, его и по шапкѣ. Ступай, милый, на всѣ на четыре стороны. Оно ужъ завсегда такъ бываетъ.

Старикъ любилъ пофилософствовать, причемъ постоянно иллюстрировалъ свои мысли живыми примѣрами. Какъ у человѣка бывалаго, недостатка въ матеріалахъ у него не было, хотя выводы и заключенія на основаніи этихъ матеріаловъ получались иногда совсѣмъ оригинальные. Долбитъ-долбитъ Трататонъ какой-нибудь упрямый пень, остановится перевести духъ и проговоритъ свою любимую фразу:

-- Главное дѣло: по правдѣ надо жить... да. Ежели бы теперь всѣ человѣки сговорились промежду себя: "Братцы, давайте жить по сущей, истинной правдѣ"... Вѣдь это все одно, что получили бы агромадный капиталъ. Ей-Богу... Дѣла-то, конечно, у всѣхъ разныя, а правда-то матушка для всѣхъ одна... Ужъ это вѣрно!..

Мысль объ этой всеобщей правдѣ засѣла въ головѣ Трататона гвоздемъ, какъ живой результатъ собственнаго жизненнаго опыта.

-- Вотъ въ Питерѣ понастроены пятиэтажные дома... А вѣдь хозяинъ-то не будетъ жить во всѣхъ пяти этажахъ. Такъ? Значитъ, все это для корысти сдѣлано... Она, эта самая корысть, съѣдаетъ живого человѣка, какъ ржавчина. И все-то человѣку мало, и все-то онъ завидуетъ, и все-то ему кажется въ чужомъ рту кусокъ великъ. Жаль со стороны глядѣть, какъ жадный-то человѣкъ безпокоится цѣлую жисть. А только онъ одного не подумаетъ: умретъ, и все останется... У меня вотъ, кромѣ своихъ двухъ рукъ, ничего нѣтъ, а я не ропщу. Слава Богу, и жисть прожилъ и свой хлѣбъ ѣлъ... Маленькій кусокъ хлѣба, а все-таки онъ свой...

Да, наступала осень. Къ станціи со всѣхъ сторонъ потянулись воза съ мебелью и разнымъ домашнимъ скарбомъ. Начался перелетъ всякой дачной птицы на зимовку...

Мнѣ какъ-то было особенно жутко разставаться съ Трататономъ. Вѣдь въ другой разъ не встрѣтимся... Онъ проводилъ меня до станціи и проговорилъ на прощанье съ грустью въ голосѣ:

-- Гладкой дороги, баранъ...

-- Спасибо, Трататонъ.

1906.