Маколей Томас Бабингтон - Разговор между Абрагамом Коули и Джоном Мильтоном о междуусобной войнем

Маколей. Полное собраніе сочиненій.

Томъ IV. Критическіе и историческіе опыты

Изданіе Николая Тиблена.

Санктпетербургъ. 1862

РАЗГОВОРЪ
МЕЖДУ АБРАГАМОМЪ КОУЛИ И ДЖОНОМЪ МИЛЬТОНОМЪ О МЕЖДОУСОБНОЙ ВОЙНѢ.

Изложено однимъ джентльменомъ изъ Мидль-Темпля.
(Августъ, 1824).

"Referre sermones Deorum et
Magna modie tenuare parvis".
Горацій.

Я счелъ полезнымъ письменно изложить достопамятный споръ, происходившій въ моемъ присутствіи, между двумя лицами плодовитыхъ способностей и высокой репутаціи и надѣюсь, что друзьямъ моимъ не будетъ непріятно имѣть записку о странныхъ временахъ, въ которыя я жилъ, и о знаменитыхъ людяхъ, съ которыми я былъ въ сношеніяхъ. Теплою и прекрасною весною 1665 года, незадолго до того печальнѣйшаго лѣта, какое когда-либо видѣлъ Лондонъ, я отправился въ Bowling-Green, въ Piccadilly, гдѣ въ то время постоянно собиралось лучшее джентри. Тамъ я встрѣтилъ м-ра Коули, который, незадолго предъ тѣмъ, оставилъ Барнельмзъ. Тогда для него приготовлялся домъ въ Чертей; въ ожиданіи, пока отдѣлка будетъ кончена, м-ръ Коули пріѣхалъ на короткое время въ Лондонъ, чтобы ускорить ходъ просьбы, поданной герцогу Боккингаму относительно какихъ-то земель ея величества, которыя м-ръ Коули хотѣлъ взять въ аренду. Я имѣлъ честь быть коротко знакомымъ съ этимъ достойнымъ джентльменомъ и превосходнѣйшимъ поэтомъ, котораго смерть была такъ же единодушно оплакиваема всѣми божествами, находящими наслажденіе въ лѣсахъ, стихахъ и любви, какъ нѣкогда была оплакиваема смерть Дафны и Галла.

Послѣ нѣкотораго разговора, котораго нѣтъ существенной надобности излагать подробно, относительно просьбы м-ра Коули и непріятностей, испытанныхъ [имъ при дворѣ, гдѣ его честность, дѣйствительно, принесла ему больше вреда, нежели способности могли принести ему пользы,-- я просилъ его отобѣдать со мною въ моей квартирѣ въ Темплѣ, что онъ и обѣщалъ, съ величайшею любезностью. А чтобы знаменитый гость не имѣлъ недостатка въ болѣе пріятномъ препровожденіи времени, нежели то, какое могутъ доставить повара и виноторговцы, я послалъ въ Artillery-Walk, къ м-ру Джону Мильтону, просить его также ко мнѣ въ гости. Хотя онъ былъ секретаремъ -- сперва въ государственномъ совѣтѣ, а потомъ при протекторѣ, а м-ръ Коули занималъ тотъ же постъ при лордѣ Сентъ-Ольбанзѣ, въ его изгнаніи,-- но, не смотря на это, я надѣялся, что они будутъ считать себя скорѣе соединенными ихъ общимъ искусствомъ, чѣмъ раздѣленными различіемъ своихъ партій. Такъ и вышло на самомъ дѣлѣ. Когда мы сидѣли за столомъ, они непринужденно и съ большою вѣжливостью разговаривали другъ съ другомъ о многихъ людяхъ и вещахъ, какъ древнихъ, такъ и новыхъ^ Мало того: м-ръ Мильтонъ, который рѣдко пилъ вино, какъ по своему необыкновенному воздержанію, такъ и по причинѣ своей подагры, теперь не разъ отвѣчалъ на тосты м-ра Коули, который вовсе не былъ постникомъ. Наконецъ, нѣсколько разгоряченный, м-ръ Мильтонъ просилъ меня отворить окна. "Нѣтъ,-- сказалъ я,-- если вы хотите свѣжаго воздуха и прохлады, то что мѣшаетъ намъ, въ такой прекрасный вечеръ, сдѣлать маленькую прогулку по рѣкѣ?" Оба они съ удовольствіемъ согласились, и мы отправились. М-ръ Коули и я вели м-ра Мильтона подъ-руки до Temple-Strais. Тамъ мы взяли лодку и поплыли противъ теченія.

Вѣтеръ былъ пріятный, вечеръ -- прекрасный; на небо, землю и воду любо было смотрѣть. Но м-ръ Коули и я молчали о представлявшихся намъ привлекательныхъ видахъ, чтобы не напомнить слишкомъ живо м-ру Мильтону объ его несчастій. Впрочемъ, онъ чувствовалъ его и безъ напоминанія, потому что скоро сказалъ съ грустью: "Ахъ, м-ръ Коули, вы -- счастливый человѣкъ. Чего бы я не далъ, чтобы хоть еще разъ взглянуть на солнце, на воду и на сады этого прекраснаго города! "

"Не знаю,-- сказалъ м-ръ Коули,-- не должны ли мы скорѣе завидовать вамъ въ томъ, что заставляетъ васъ завидовать другимъ, и въ особенности на этомъ мѣстѣ, гдѣ всѣ глаза, которые не поражены слѣпотою, должны сдѣлаться источниками слезъ. Куда бы мы ни взглянули, вездѣ представляются намъ памятники превратности и горя, прекрасныхъ вещей, которыя исчезли, и дурныхъ, которыя сдѣланы? Когда я вижу ворота Вайтголля и величественныя колонны Банкетингъ-Гауса, я не могу не думать о томъ, что видѣлъ тамъ въ прежніе дни: о маскарадахъ и зрѣлищахъ, танцахъ, улыбкахъ, кивающихъ граціозныхъ головкахъ и прыгающихъ изящныхъ ножкахъ. И затѣмъ во мнѣ возникаютъ мысли о другихъ предметахъ, о которыхъ одно воспоминаніе заставляетъ меня краснѣть и плакать,-- мысли о большомъ чорномъ эшафотѣ, о топорѣ и плахѣ, которые были поставлены предъ тѣми же самыми окнами, и мнѣ кажется, что въ ушахъ моихъ раздается голосъ,-- беззаконный и грозный голосъ, кричащій, что голова короля -- голова измѣнника. Вонъ Вестминстерская зала: -- кто можетъ смотрѣть на нее и не дрожать при мысли, какъ время, превратности и смерть разстраиваютъ совѣты мудрыхъ и смиряютъ оружіе сильныхъ? Я видѣлъ это зданіе окруженнымъ десятками тысячъ просителей, требовавшихъ правосудія и льготъ. Я слышалъ, какъ оно дрожало отъ пылкихъ и гордыхъ словъ, которыя воспламеняли сердца народа. Потомъ оно было блокировано драгунами и очищено копейщиками. И тѣ, которые побѣдили своего господина, выходятъ, дрожа, по слову своего слуги. Прошло еще немного времени -- и узурпаторъ выходитъ изъ Вестминстерской залы, въ своей горностаевой мантіи, съ золотымъ жезломъ въ одной рукѣ и библіей въ другой, среди грома пушекъ и кликовъ народа. Опять прошло нѣсколько времени,-- и въ дверяхъ тѣснятся толпы народа въ черномъ; вотъ показываются дроги и перья: тирана везутъ, болѣе чѣмъ съ королевскою пышностью, къ королевской гробницѣ. Еще нѣсколько дней, и его голова выставлена надъ той самой залой, гдѣ онъ сидѣлъ на тронѣ при жизни и парадно лежалъ послѣ смерти. Когда я думаю обо всѣхъ этихъ вещахъ, мнѣ становится больно смотрѣть вокругъ себя. Правда, Богъ возвратилъ намъ наши старые законы и законную линію нашихъ королей. Однако -- не знаю, почему -- мнѣ кажется, что недостаетъ чего-то; что нашъ дворъ не имѣетъ прежняго достоинства, а нашъ народъ прежней вѣрности. Эти злополучныя времена, подобно всемірному потопу, залили и смѣшали все на землѣ. Хотя воды потопа наконецъ и убыли, но, по словамъ ученыхъ, онѣ уничтожили всѣ слѣды райскаго сада, и потомъ уже нельзя было отъискать и его мѣста. Такъ точно это открытіе всѣхъ шлюзовъ политическаго бѣдствія изгладило всѣ слѣды древняго политическаго рая.

"Съ позволенія вашего, сэръ,-- сказалъ м-ръ Мильтонъ,-- хотя по многимъ обстоятельствамъ, касающимся и моей личности, и моего имѣнія, у меня нашлись бы болѣе справедливые поводы къ унынію, чѣмъ у васъ, однако я не смотрю такъ грустно ни на прошедшее, ни на будущее. Что потопъ прошелъ надъ нашею націей -- этого я не отвергаю. Но я не считаю его такимъ, какимъ вы представляете его: это скорѣе было благодѣтельное наводненіе, подобное наводненіямъ Нила, который, при своемъ разливѣ, смываетъ, правда, прежнія межи, перемѣшиваетъ границы, уноситъ жилища и даже порождаетъ множество скверныхъ и опасныхъ гадовъ. Но тотъ же разливъ наполняетъ житницу, порождаетъ красоту садовъ и даритъ пищею всѣ живыя существа.

"Я помню хорошо, м-ръ Коули, что вы сказали относительно этихъ вещей въ своемъ трактатѣ о правленіи Оливера Кромвелла; мой другъ Эльвудъ читалъ мнѣ трактатъ въ прошломъ году. Дѣйствительно, по изяществу и краснорѣчію этотъ опытъ можно сравнить съ прекраснѣйшими разсужденіями Изократа и Цицерона. Но ни эта, ни какая-либо другая книга, никакія событія,-- которыя въ глазахъ большинства людей имѣютъ болѣе вѣса и авторитета, чѣмъ какая бы то ни была книга,-- не мзмѣниля моего мнѣнія, что изъ всѣхъ собраній, какія только бывала въ этомъ мірѣ, лучшимъ и полезнѣйшимъ былъ нашъ Долгій парламентъ" Я говорю это не для того, чтобы вызвать споръ; впрочемъ, я отъ него и не уклоняюсь".

М-ръ Коули, сколько я могъ замѣтить, былъ нѣсколько уколотъ. Но какъ человѣкъ добраго нрава и самой утонченной вѣжливости, онъ сдѣлалъ надъ собой усиліе и отвѣчалъ съ большею, правда, горячностью и живостью, чѣмъ обыкновенно, но не выходя изъ предѣловъ учтивости: "Я увѣренъ, м-ръ Мильтонъ, что вы говорите не то, что думаете. Я, дѣйствительно, вмѣстѣ съ другими вѣрю, что Богъ сохранилъ себѣ самому право судить королей и что ихъ преступленія и гнетъ не должны быть отражаемы руками ихъ подданныхъ. Однако я легко могу найти извиненіе насилію людей, которые доведены до бѣшенства жестокою тиранніей. Но что мы должны сказать объ этилъ людяхъ? Какая изъ ихъ справедливыхъ просьбъ не была удовлетворена? Въ какомъ даже изъ ихъ жестокихъ и неосновательныхъ требованій, если только они не были несовмѣстны со всѣми законами и съ порядкомъ, было имъ отказано? Развѣ они не отправили Страффорда на плаху и Лода въ Toyэръ? Развѣ они не уничтожили суда Верховной коммиссіи и Звѣздной палаты? Развѣ въ дѣлѣ о корабельной подати они не отмѣнили порядка, утвержденнаго голосами судей Англіи? Развѣ они не отняли у короля его древняго и въ высшей степени законнаго права относительно сословія найтовъ? Развѣ они недобились того, чтобы послѣ ихъ распущенія собирались трехлѣтніе парламенты и чтобы ихъ власть продолжалась до тѣхъ поръ, пока ихъ великая снисходительность не внушитъ имъ самимъ намѣренія отказаться отъ власти? Чего могли они еще требовать? Развѣ не довольно было того, что они отняли у короля всѣ его притѣснительныя права и многія другія, которыя были въ высшей степени благодѣтельны? Развѣ не довольно было того, что они наполняли его совѣтъ его врагами, а его тюрьмы -- его приверженцами? Развѣ не довольно было того, что они возбуждали яростную чернь ежедневно кричать и буйствовать подъ самыми окнами его королевскаго дворца? Развѣ не довольно было того, что они лишили его самой благодѣтельной привилегія -- высочайшаго помилованія; что, жалуясь на нетерпимость, они сами отказывали во всякой терпимости другимъ; что они возбуждали противъ формъ ребяческія сомнѣнія, приличныя только формалисту; что они преслѣдовали послѣдніе остатки папистскихъ обрядовъ съ ожесточеніемъ папистскаго духа? Неужели, сверхъ всего этого, они должны были имѣть полное право командовать его войсками и избивать его друзей?

"Что касается до командованія войсками, то ни въ одной монархіи, мало того -- ни въ одной благоустроенной республикѣ не бывало примѣра, чтобы оно было подчиняемо совѣщаніямъ многочисленнаго и непостояннаго собранія. Что касается ихъ другаго требованія: чтобы преданы были ихъ мщенію всѣ, кто защищалъ права коровы,-- то честь короля погибла бы, еслибы онъ уступилъ. Итакъ, не ясно ли, что они требовали этихъ уступокъ только для того, чтобы, своимъ отказомъ, его величество доставилъ ямъ предлогъ къ войнѣ?

"Люди часто возстаютъ противъ обмана, противъ жестокости, противъ грабительства. Но гдѣ было видано, чтобы уступки были встрѣчаемы докучливостью; благосклонность -- оскорбленіями; длань открытая великодушіемъ,-- кулакомъ, сжатымъ злобою? Прилично ли было честнымъ депутатамъ англійскихъ общинъ и вѣрнымъ хранителямъ ихъ свободы и богатства подвергать общины, изъ-за такихъ причинъ, гражданской войнѣ, которая наиболѣе враждебна какъ свободѣ, такъ и богатству. Жестока, въ самомъ дѣлѣ, должна быть болѣзнь, если она несноснѣе такого лекарства. Люди, которые, хотя-бы для спасенія народа отъ тирановъ, возбуждаютъ его къ гражданской войнѣ, обыкновенно доставляютъ ему тотъ же самый жалкій родъ облегченія, которымъ волхвы Фараона издѣвались надъ египтянами. Мы читаемъ, что когда Моисей превратилъ воды въ кровь, то нечестивые маги, имѣя цѣлью, не пользу жаждущаго народа, а суетную похвальбу собственнымъ искусствомъ, также превратили въ кровь воду, которая была пощажена карой. Такое же грустное утѣшеніе подаютъ люди, возбуждающіе войну какъ помощь угнетеннымъ. Но здѣсь -- гдѣ было угнетеніе? Какой милости не было оказано? Какое зло не было устранено? Чего еще могли они желать?"

"Эти вопросы,-- сказалъ м-ръ Мильтонъ сурово,-- дѣйствительно, часто обманывали людей несвѣдущихъ; но что м-ръ Коули обольщенъ до такой степени,-- этому я удивляюсь. Вы скрашиваете, чего еще могъ желать парламентъ? Я отвѣчу вамъ однимъ словомъ: безопасности. Что значатъ голосованія, статуты, рѣшенія? У нихъ нѣтъ ни глазъ, чтобы видѣть, ни рукъ, чтобы поражать или мстить. Они должны имѣть какую-нибудь защиту извнѣ. Поэтому, многихъ вещей, которыя сами по себѣ были, можетъ быть, вредны, этотъ парламентъ принужденъ бінъ просить для того, чтобы хорошіе законы и драгоцѣнныя нрава не остались безъ защиты. Онъ не имѣлъ недостатка въ великомъ и рѣзкомъ примѣрѣ этой опасности. Мнѣ нѣтъ надобности напоминать вамъ, что за много лѣтъ предъ тѣмъ обѣ палаты представили королю Прошеніе о Правѣ, въ которомъ были изложены всѣ наиболѣе важныя льготы англійскаго народа. Развѣ Карлъ не принялъ прошенія? Развѣ не объявилъ права закономъ? Развѣ законъ не получилъ такого же полнаго утвержденія, какъ любой изъ биллей Долгаго парламента, о которомъ вы говорили? Но доставило ли это народу болѣе полное пользованіе помянутыми льготами? Нѣтъ: король съ этихъ поръ удвоилъ свои угнетенія, какъ-будто мстя за стыдъ, что его принудили отъ нихъ отказаться.-- Затѣмъ наши помѣстья были отягчены позорными налогами, наши домы разграблены, мы сами были заключаемы въ тюрьму. Затѣмъ -- сталь палача притупилась, обрубая уши ни въ чемъ неповиннымъ людямъ. Далѣе -- самые умы наши были скованы, и желѣзо проникло въ наши души. Мы принуждены были скрывать нашу ненависть, нашу печаль и наше презрѣніе; скрывая свои лица, смѣяться надъ шутовствомъ Лода и проклинать про себя тираннію Вентворта. Въ старину одинъ изъ нашихъ королей хорошо и благородно сказалъ, что англичанинъ долженъ быть такъ же свободенъ, какъ его мысли. Нашъ государь выворотилъ это правило; онъ старался сдѣлать наши мысли такими же рабами, какими были мы сами. Посмѣяться надъ католическою церемоніею, поглумиться надъ какимъ-нибудь лордомъ -- признавалось преступленіемъ, для котораго не существовало помилованія. Ботъ всѣ плоды, пожатые нами отъ этихъ превосходныхъ законовъ прежняго парламента, отъ этихъ торжественныхъ обѣщаній короля. Слѣдовало ли намъ вновь поддаться обману? Слѣдовало ли намъ вновь давать субсидіи и не получать ничего, кромѣ обѣщаній? Слѣдовало ли намъ издавать полезныя постановленія и видѣть ихъ нарушаемыми каждый день, каждый часъ, пока притѣснитель не растратитъ другаго денежнаго пособія и не будетъ готовъ на другое клятвопреступленіе? Вы спрашиваете, что можно было желать такого, чего бы не было уже даровано? Позвольте мнѣ предложить вамъ другой вопросъ. Какое ручательство могъ дать король, котораго бы онъ еще не нарушилъ? Съ перваго года своего царствованія, всякій разъ, какъ только онъ нуждался въ кошелькѣ своихъ общинъ на пиршества Боккингама или процессіи Лода, онъ увѣрялъ общины словомъ благороднаго человѣка и короля, что свято сохранитъ ихъ права. Онъ торжественно закладывалъ свое слово и перезакладывалъ его нѣсколько разъ; но выкупилъ ли онъ его? "Клянусь честью", "клянусь моимъ священнымъ словомъ", "клянусь честью государя", эти Фразы сходили съ его языка такъ легко и оставались въ его умѣ такъ недолго, что имъ столь же мало можно было вѣрить, какъ словамъ какого-нибудь эльзасскаго игрока въ кости: "клянусь этою портупеей".

"Вотъ почему я хвалю Долгій парламентъ за то, за что, въ другомъ случаѣ, я бы его осудилъ. Еслибы то, что давалъ король, онъ давалъ съ охотою и готовностью, еслибы онъ честно исполнялъ обѣщанное, то парламента нельзя было бы оправдать. Но король никогда не отказывался отъ худшихъ изъ злоупотребленій безъ продолжительной борьбы и рѣдко безъ крупной взятки; едва онъ выпутывался изъ затрудненій, какъ тотчасъ же забывалъ свои обѣщанія; скорѣе какъ низкій торгашъ, чѣмъ какъ великій король, онъ удерживалъ за собою и прерогативу, и огромную сумму, которая была ему заплачена за уступку прерогативы; по этимъ-то причинамъ и было необходимо и справедливо связать ограниченіями того, кого нельзя было связать ни закономъ, ни честью. Этого мало: даже дѣлая тѣ самыя уступки, о которыхъ вы говорите, онъ выказывалъ свою смертельную ненависть къ народу и его друзьямъ. Онъ не удовольствовался тѣмъ, что вопреки всему, когда-либо считавшемуся законнымъ въ Англія, издалъ повелѣніе, чтобы члены палаты общинъ были обвинены въ государственной измѣнѣ предъ рѣшеткою лордовъ, и тѣмъ нарушилъ и судъ присяжныхъ, и привилегіи палаты; нѣтъ: не довольствуясь нарушеніемъ закона посредствомъ своихъ министровъ, онъ самъ, вооруженный, пытался сдѣлать на него нападеніе. Въ колыбели я святилищѣ свободы, въ самой палатѣ, мало того -- на самомъ стулѣ президента, поставленнаго для защиты свободной рѣчи и привилегій, онъ окидывалъ взоромъ скамьи, ища тѣхъ, которыхъ крови онъ жаждалъ, и выбирая своихъ противниковъ для ихъ умерщвленія. Это гнуснѣйшее оскорбленіе не удалось. Тогда онъ опять прибѣгаетъ къ старымъ штукамъ. Являются милостивые адресы. Произносятся ласковыя рѣчи. Вновь закладывается давно утраченная честь. Онъ уже никогда не нарушитъ законовъ. Онъ будетъ уважать права общинъ, какъ-бы они были его собственными. Онъ ручается достоинствомъ своей короны, той короны, которая была ввѣрена ему для блага народа и о которой онъ никогда не упоминалъ иначе, какъ только для того, чтобы легче обмануть и притѣснить этотъ народъ.

"Военная власть -- я согласенъ съ вами -- не должна быть постоянно въ рукахъ парламента. Да и самъ парламентъ не требовалъ ея въ свое постоянное обладаніе. Онъ домогался ея только для временной безопасности. И я не вижу, на какихъ условіяхъ онъ могъ бы заключить надежный миръ съ этимъ лживымъ и злымъ королемъ, если не на такихъ, которыя лишили бы послѣдняго всякой возможности вредить.

"Относительно междоусобной войны я не оспариваю, что она есть зло. Но что она есть величайшее изъ золъ -- это я положительно отвергаю. Людямъ, ложно разсуждающимъ, она, дѣйствительно, кажется болѣе тяжкимъ бѣдствіемъ, чѣмъ дурное правительство, потому что ея бѣдствія сосредоточены на небольшомъ пространствѣ и въ короткій промежутокъ времени и 4егко могутъ быть замѣчены покинуты однимъ взглядомъ. Бѣдствія же народовъ, управляемыхъ тиранами, распредѣляются между многими столѣтіями и многими мѣстами, и хотя они тягостнѣе и многочисленнѣе, однако менѣе наглядны. Когда демонъ тиранніи вселился въ политическое тѣло, то онъ выходитъ изъ него не иначе, какъ съ борьбою, пѣной и судорогами. Неужели онъ долженъ вѣчно мучить это тѣло, чтобы, выходя, не корчить и не терзать его? Право, этотъ аргументъ о бѣдствіяхъ войны годился бы скорѣе для моего друга Эльвуда или кого-либо другаго изъ людей, называемыхъ квакерами, чѣмъ для придворнаго и кавалера. Аргументъ этотъ приложимъ къ этой войнѣ столько же, сколько и во всѣмъ другимъ, какъ внѣшнимъ, такъ и внутреннимъ; а въ этой войнѣ -- менѣе къ палатамъ, чѣмъ къ королю: потому что при нѣкоторой искренности и умѣренности король могъ бы сдѣлать ненужнымъ то, что обязанность палатъ въ отношеніи къ Богу и людямъ принудила ихъ тогда сдѣлать".

"Извините, м-ръ Мильтонъ,-- сказалъ м-ръ Коули,-- мнѣ больно слышать отъ васъ такой отзывъ объ этомъ добромъ королѣ. Онъ, дѣйствительно, былъ въ высшей степени несчастливъ тѣмъ, что царствовалъ въ такое время, когда духъ современнаго поколѣнія былъ за свободу, а примѣры прежнихъ вѣковъ за прерогативу. Съ нимъ случилось то же, что съ Христофоромъ Колумбомъ, когда онъ пустился въ неизвѣстный океанъ и увидѣлъ, что руководившая имъ въ плаваніи стрѣлка компаса отклонилась отъ сѣвернаго полюса, къ которому прежде постоянно обращалась. Такъ было и съ Карломъ. Ему измѣнилъ компасъ и поэтому король не могъ идти вѣрно. Еслибы онъ былъ королемъ неограниченнымъ, то, безъ сомнѣнія, подобно Титу Веспасіану, былъ бы названъ отрадой человѣчества. Еслибы онъ былъ дожемъ Венеціи или штатгальгеромъ Голландіи, то никогда не преступилъ бы законовъ. Но онъ жилъ въ такое время, когда наше правительство не имѣло въ законахъ ни ясныхъ опредѣленій, ни сильныхъ санкцій. Итакъ, пусть его ошибки будутъ приписаны его времени. А честь его добродѣтелей принадлежитъ ему самому.

"Никогда не было болѣе милостиваго государя, ни болѣе истиннаго джентльмена. Во всѣхъ удовольствіяхъ онъ былъ умѣренъ, въ разговорѣ кротокъ и важенъ, въ дружбѣ постояненъ, относительно своихъ слугъ -- щедръ, относительно королевы -- вѣренъ и любящъ, въ битвѣ -- храбръ, въ печали и плѣну -- рѣшителенъ, при смерти -- крайне богобоязненъ и незлопамятенъ въ врагамъ.

"Что касается его угнетеній, то взглянемъ на прежнюю исторію этого королевства. Іакова никогда но называли тираномъ. Объ Елисаветѣ говорятъ, что она была матерью своего народа. Развѣ они были менѣе самовластны? Развѣ они никогда не налагали рукъ на кошельки своихъ подданныхъ иначе, какъ по акту парламента? Развѣ они никогда не заточали дерзкихъ и непокорныхъ людей иначе, какъ законнымъ путемъ? Развѣ судъ Звѣздной палаты былъ при нихъ менѣе дѣятеленъ? Развѣ уши пасквилистовъ были болѣе безопасны? Прошу васъ, не судите о королѣ Карлѣ такимъ образомъ. Довольно того, что при своей жизни онъ былъ судимъ за нарушеніе законовъ, названія которыхъ никто никогда не слыхалъ, пока они не были отрыты для его погибели. Пусть съ его славой не обращаются такъ, какъ съ его священнымъ и помазаннымъ тѣломъ. Пусть не судятъ его память за основаніи принциповъ, найденныхъ ex post facto. Не станемъ но духу одного поколѣнія судить человѣка, котораго характеръ сложился по нраву и образцу другаго."

"Поймите меня, д-ръ Коули,-- сказалъ м-ръ Мильтонъ: Насколько, въ началѣ своего царствованія, Карлъ подражалъ своимъ предшественникамъ, и его не порицаю. Ожидать, чтобы короли, по собственному побужденію, ограничили свою прерогативу, было бы дѣломъ очень скудной мудрости. Поэтому, все незаконное, несправедливое или жестокое, что Карлъ сдѣлалъ или допустилъ въ первые годы своего царствованія, я прохожу молчаніемъ. Но гдѣ найдемъ мы оправданіе тому, что было сдѣлано послѣ торжественно-даннаго королемъ согласія на Прошеніе о Правѣ? Положимъ,-- хотя, впрочемъ, я съ этимъ несогласенъ,-- что тираннія отца Карла и королевы Елисаветы была тягостна не менѣе его деспотизма. Но клялся ли, подобно ему, его отецъ, клялась ли королева воздерживаться отъ этихъ жестокостей? Отказались ли они, подобно ему, изъ солидныхъ и цѣнныхъ соображеній, отъ своихъ вредныхъ прерогативъ? Конечно, нѣтъ: онъ сдѣлалъ непримѣнимыми къ нему всякія извиненія, какія вы могли бы представить въ его пользу.

"Границы странъ бываютъ, большею частью, какъ извѣстно, полемъ безпрестанныхъ войнъ и безпорядковъ. То же самое было съ неопредѣленными границами, которыя въ старину отдѣляли права народа и прерогативу короны. Они были спорною землей нашей политики. Не удивительно, если съ одной стороны и съ другой бывали частыя вторженія. Но когда трактаты заключены, пространства измѣрены, линіи проведены и пограничные знаки поставлены, тогда то, что прежде могло быть сочтено невинной ошибкой или справедливымъ возмездіемъ, становится грабительствомъ, клятвопреступленіемъ, смертнымъ грѣхомъ. Онъ не зналъ, говорите вы, какія изъ его правъ были основаны на древнемъ законѣ и какія только на порочномъ примѣрѣ. Но развѣ онъ не читалъ Прошенія о Правѣ? Развѣ не съ его трона было произнесено: Soit fait comme il est désiré.

"Что касается до его частныхъ добродѣтелей, то рѣчь не о нихъ. Развѣ вы не помните,-- и м-ръ Мильтонъ улыбнулся, хотя нѣсколько сурово,-- что д-ръ Кай говоритъ въ "Виндзорскихъ проказницахъ" Шекспира? Что честному человѣку дѣлать въ моемъ кабинетѣ? ни одинъ честный человѣкъ не полѣзетъ въ мой кабинетъ! То же самое скажу и я. Ни одинъ честный человѣкъ не станетъ дѣлать насъ своими рабами. Если онъ нарушаетъ слово, данное народу, то искупается ли это вполнѣ тѣмъ, что онъ держитъ слово, данное товарищамъ? Если онъ угнетаетъ вымогаетъ цѣлый день, то должно ли его считать безупречнымъ потому, что онъ молится ночью и утромъ? Если онъ ненасытенъ въ грабежѣ и мщеніи, то должны ли мы не обращать на это вниманія потому, что онъ воздерженъ въ пищѣ и питьѣ? Если онъ жилъ тираномъ, то должно ли все быть забыто потому, что онъ умеръ мученикомъ?

"По моему мнѣнію, онъ былъ человѣкъ, который въ такой степени обладалъ наружнымъ видомъ добродѣтели, что это могло сдѣлать его пороки крайне опасными. Онъ не былъ тираномъ по нашему обыкновенному англійскому образцу. Ричардъ II, Эдуарды II и IV и Генрихъ VIII были люди расточительные, веселые, буйные, охотники до женщинъ и вина, не прикрывавшіеся наружною святостью и важностью. Карлъ былъ правитель по образцу итальянскому: важный, степенный, торжественный, воздержный, столь же постоянный въ молитвахъ, какъ священникъ, и столь же забывчивый относительно своихъ клятвъ, какъ атеистъ."

М-ръ Коули возразилъ нѣсколько рѣзко: "Мнѣ больно, сэръ, слышать, что вы говорите такимъ образомъ. Я надѣялся, что раздраженіе, произведенное этими бурными временами, уже успокоилось. Но, конечно, м-ръ Мильтонъ, что бы вы не думали о характерѣ короля Карла, вы не станете оправдывать его убійства."

"Сэръ,-- отвѣчалъ м-ръ Мильтонъ,-- я былъ бы человѣкъ жесткаго и страннаго нрава, еслибы запальчивость, которую мнѣ приписывали въ мои болѣе молодые годы, не уменьшилась вслѣдствіе горестей, которыми Всемогущему Богу угодно было наказать мою старость. Я не стану теперь защищать всего, что я могъ написать прежде. Но я все-таки скажу, что не вижу, почему король долженъ быть изъятъ отъ всякаго наказанія. Развѣ справедливо, чтобы тамъ, гдѣ наиболѣе дано, наименѣе взыскивалось? Сообразно ли съ политикой, чтобы тамъ, гдѣ существуетъ наибольшая возможность вредить, не было для другой стороны надобности ограждать себя? Но вы скажете, что на этотъ случай нѣтъ закона. Законъ существуетъ. Существуетъ законъ самосохраненія, начертанный самимъ Богомъ въ нашихъ сердцахъ. Существуетъ первоначальный союзъ общества, который не былъ изсѣченъ въ камнѣ, ни припечатанъ сургучемъ, ни написанъ на пергаментѣ, ни изложенъ въ какой-нибудь опредѣленной формѣ людьми, когда они, во-время-бно, соединились, но который заключался въ томъ фактѣ, что они такимъ образомъ соединились, который подразумѣвался во всѣхъ послѣдующихъ законахъ и который не можетъ быть отмѣненъ никакою властью или потерять свою силу вслѣдствіе опущенія его въ какомъ-нибудь кодексѣ, такъ-какъ изъ него истекаютъ всѣ кодексы и всякая власть.

"Не могу я хорошенько понять и того, почему вы, кавалеры, да и многіе изъ насъ, которыхъ вы насмѣшливо называли круглоголовыми, дѣлаютъ различіе между людьми, сражавшимися противъ короли Карла,-- особенно послѣ втораго порученія, даннаго сиру Томасу Ферфаксу,-- и людьми, приговорившими Карла къ смерти. Если особа его была неприкосновенна, то, конечно, было столько же преступно -- поднимать на него мечъ при Несби, какъ и топоръ передъ Вайтголлемъ. Если онъ могъ справедливо быть лишенъ жизни, то почему не могъ онъ быть лишенъ ея вслѣдствіе судебнаго приговора такъ же, какъ по праву войны?

"Это относительно права вообще. Что-же касается казни короля Карла въ особенности, то я не берусь теперь защищать ея. Смерть причиняется не для того, чтобы умеръ виновный, но чтобы государство получило отъ этого пользу. А изъ всего, что я знаю, и вывожу заключеніе, что смерть короля Карла болѣе помѣшала, чѣмъ помогла свободѣ Англіи.

"Вопервыхъ, онъ оставилъ наслѣдника. Король былъ въ плѣну. Наслѣдникъ былъ на свободѣ. Короля шотландцы ненавидѣли. Къ наслѣднику они были благосклонны. Поэтому, убить плѣнника -- вслѣдствіе чего наслѣдникъ, по понятію всѣхъ роялистовъ, дѣлался тотчасъ же королемъ -- значило, въ сущности, освободить плѣнника и, сверхъ того, дать ему другія великія преимущества.

"Далѣе, это былъ поступокъ въ высшей степени ненавистный народу и нетолько вашей партіи, но и многимъ изъ насъ; какъ для всякаго правительства опасно оскорблять общественное мнѣніе, такъ это въ высшей степени было опасно для такого правительства, которое лишь этому мнѣнію обязано своимъ порожденіемъ, свовмъ развитіемъ и своей защитой.

"Впрочемъ, это собственно не принадлежитъ къ нашему спору. Притомъ же, эти ошибки не могутъ быть справедливо вмѣняемы въ вяну знаменитому парламенту: какъ вамъ извѣстно, верховный судъ былъ учрежденъ не прежде, какъ когда парламентъ былъ очищенъ отъ членовъ, непріязненныхъ армія, и поставленъ подъ надзоръ военачальниковъ."

"А кто,-- сказалъ м-ръ Коули,-- набралъ эту армію? Кто опредѣлилъ этихъ офицеровъ? Не была ли участь общинъ такъ же справедливо заслужена, какъ участь Діомеда, пожраннаго конями, которыхъ онъ самъ пріучилъ питаться мясомъ и кровью людей. Какъ могли онѣ надѣяться, что другіе будутъ уважать законы, которые онѣ сами оскорбляли; что мечи, обнаженные противъ прерогативъ короля, будутъ вложены въ ножны по приказанію общинъ. Встарину вѣрили, что есть дьяволы, которыхъ легко вызвать, но отъ которыхъ никогда нельзя избавиться. Вызвавшій ихъ чародѣй принужденъ постоянно находить для нихъ занятіе, потому что, хотя они исполняютъ всѣ его приказанія, однако, будучи оставлены на мгновеніе безъ всякаго дѣла, обращаютъ когти противъ самого чародѣя. Армія похожа на такого демона. Тѣ, которые вызываютъ ее, не могутъ ее распустить. Они въ одно и то же время и ея повелители, и ея рабы. Они должны безпрерывно находить для нея рѣзню за рѣзней и грабительство за грабительствомъ. Они не должны давать ей ни минуты покоя: иначе она растерзаетъ ихъ же въ куски.

"Такъ было и съ этимъ пресловутымъ собраніемъ. Оно создало силу, которою не могло управлять и которой не могло противиться. Оно сдѣлало ее могущественною. Оно сдѣлала ее фанатическою. И, какъ будто военная дерзость не была достаточно опасна сама по себѣ, оно усилило ее духовною гордостью: оно поощряло своихъ солдатъ неистово вопить съ опрокинутыхъ бочекъ противъ людей Веліала, дотого, что, наконецъ, каждый кавалеристъ сталъ считать себя пророкомъ. Оно научило ихъ ругаться надъ папствомъ, пока каждый барабанщикъ не вообразилъ себя столь же непогрѣшительнымъ, какъ папа.

"Тогда-то религія измѣнилась въ своей природѣ. Она перестала быть матерью искусствъ и наукъ, полезныхъ знаній, невинныхъ наслажденій и благословеннаго семейнаго счастья. Мѣсто ихъ заступили недовольныя лица, кричащіе голоса, стрекотня глупцовъ, крики безумныхъ. Тогда стали воздерживаться отъ пищи и питья люди, которые не воздерживались отъ лихоимства я крови. Тогда стали хмуриться на театральныя представленія тѣ, которые улыбались рѣзнѣ. Тогда начали проповѣдывать противъ нарумяненныхъ лицъ тѣ, которые не чувствовала угрызенія совѣсти за свою въ высшей степени нарумяненную жизнь. Религія была полярною звѣздою, освѣщавшею и указывавшею путь. Теперь она сдѣлалась болѣе похожа на ту зловѣщую звѣзду въ Апокалипсисѣ, которая упала съ неба на источники и рѣки и превратила ихъ въ полынь: точно такимъ же образомъ религія сошла съ высоты своего небеснаго жилища, чтобы поразить землю бѣдствіями и превратить въ горечь все, что было сладкаго, и въ ядъ все, что было питательнаго.

"Итакъ, неудивительно, что произошли подобныя вещи. Тѣ, которые заперли заставы Лондона для короля, не могли защищать ихъ противъ своихъ собственныхъ тварей. Тѣ, которые такъ упорно кричали о льготахъ, когда этотъ государь -- безспорно, очень необдуманно -- явился среди нихъ, чтобы требовать ихъ сочленовъ, не осмѣлились пошевелить пальцемъ, когда Оливеръ наполнилъ ихъ залу солдатами, отдалъ ихъ жезлъ капралу, положилъ въ карманъ ключи и выгналъ ихъ вонъ низкими словами, заимствованными наполовину изъ конвентикла и наполовину изъ кабака. Тогда мы сдѣлались похожи на деревья лѣса въ священномъ писанія, отданныя подъ управленіе ежевики; тогда самый ничтожный изъ кустарниковъ породилъ огонь, пожравшій ливанскіе кедры. Мы преклонились предъ человѣкомъ низкаго происхожденія, съ грубымъ обращеніемъ, съ запинающеюся и въ высшей степени мужицкой рѣчью я извѣстнаго своимъ гнуснымъ лицемѣріемъ. Наши законы издавались и уничтожались по его прихоти; учрежденіе нашихъ парламентовъ было измѣнено его указомъ и объявленіемъ; наши личности были заточаемы; наша собственность была разграблена; наши земли и домы наводнены солдатами, и даже Великая Хартія сдѣлалась предметомъ непристойной насмѣшки. И за все это мы можемъ поблагодарить Долгій парламентъ, потому что, еслибы онъ не встряхнулъ чашу такъ сильно, то никогда бы такія скверныя подонки не поднялись на поверхность.

М-ръ Мильтонъ отвѣчалъ: "Сказанное вами теперь касается столькихъ предметовъ, что для основательнаго обсужденія всѣхъ ихъ потребовалось бы не время, удѣленное вечерней прогулкѣ по Темзѣ, а время, достаточное для путешествія въ Индію. Однако, я вы" скажу, по возможности въ немногихъ словахъ, мое мнѣніе объ этихъ предметахъ.

"Вопервыхъ, о войскѣ. Войско, какъ вы хорошо выразились, есть оружіе, всегда опасное для тѣхъ, которые его употребляютъ; но человѣкъ, очутившійся среди разбойниковъ, не задумывается выстрѣлить изъ своего мушкета изъ опасенія быть убитымъ въ случаѣ, если мушкетъ разорветъ въ его рукѣ. Такъ и государства не могутъ не защищать себя изъ опасенія, чтобы ихъ защитники не обратились наконецъ противъ нихъ самихъ. Тѣмъ не менѣе, государственные люди должны заботливо предотвращать эту опасность, и, чтобы быть въ состояніи это сдѣлать, они должны въ особенности заботиться о томъ, чтобы ни солдаты, ни офицеры не забывали своего званія гражданъ. Я убѣжденъ, что англійская армія продолжала бы повиноваться парламенту со всею надлежащею покорностью, еслибы не было принято одной мѣры, которая, какъ ни была она -- по своей цѣли, виду и непосредственнымъ послѣдствіямъ -- достойна стоять наряду съ дѣйствіями наиболѣе знаменитыми въ исторіи,-- но по своему окончательному результату была въ высшей степени вредна. Я говорю о такъ-называемомъ постановленіи о самоотреченіи и о новомъ устройствѣ арміи. Этими двумя мѣрами общины передали командованіе своими войсками людямъ не своей среды. Эти мѣры, безъ сомнѣнія, сдѣлали не малую честь благородному собранію, которое надеждѣ общаго блага пожертвовало обезпеченіемъ частной выгоды. Что касается до веденія войны, то планъ сопровождался успѣхомъ. Доказательствомъ тому служатъ -- битва при Несби и достопамятные подвиги Ферфакса на западѣ. Но этотъ планъ лишилъ парламентъ той власти надъ солдатами и той возможности ихъ обуздывать, которыя онъ имѣлъ, когда всѣ полки состояли подъ начальствомъ его членовъ. Есть политики, которые желали бы совершенно отдѣлить законодательную власть отъ исполнительной. Въ золотой вѣкъ это, можетъ быть, имѣло бы успѣхъ; въ тысячелѣтнее царство тоже. Но гдѣ требуются большія войска и большая масса податей, тамъ исполнительная власть всегда должна обладать большою силою, и сила эта, чтобы она не могла угнетать и уничтожать власть законодательную, должна бить съ нею какимъ-нибудь образомъ слита. Предводители иностранныхъ наемниковъ всегда были въ высшей степени опасны для страны. Офицеры отечественныхъ армій, лишенные гражданскихъ преимуществъ, которыми пользуются другіе люди, должны внушать такой же страхъ. Вотъ въ чемъ состояла великая ошибка этого парламента, и хотя это была ошибка, но ошибка великодушная и добродѣтельная, и ее скорѣе можно оплакивать, нежели порицать.

"Изъ нея возникла сила арміи и ея вождей, въ особенности того знаменитѣйшаго вождя, котораго вы, по моему скромному мнѣнію, слишкомъ строго осудили, какъ въ нашемъ сегодняшнемъ разговорѣ, такъ и въ томъ трактатѣ, о которомъ и упомянулъ прежде. Не знаю, почему вы такъ презрительно отзываетесь объ его способностяхъ; я подозрѣваю, что вы не изъяты отъ заблужденія, обыкновеннаго у людей, преданныхъ ученымъ занятіямъ и умозрѣніямъ. Изъ того, что Оливеръ былъ неизящный ораторъ и никогда, ни въ публикѣ, ни въ частной жизни, не сказалъ ничего достопримѣчательнаго, вы хотите вывести заключеніе, что онъ былъ человѣкъ ограниченныхъ способностей. Это, безъ сомнѣнія, несправедливо. Было много людей несвѣдущихъ въ наукахъ, не имѣвшихъ ни остроумія, ни краснорѣчія, которые, однако, обладали мудростью для придумыванія я мужествомъ для выполненія того, чего они не могли выразить. Такіе люди, въ смутныя времена, часто вырабатывали освобожденіе народовъ и свое собственное величіе,-- не логикой, не риторикой, но осмотрительностью среди успѣха, спокойствіемъ въ опасности, сосредоточенною и непреклонною рѣшимостью во всякомъ бѣдствіи. Сердца такихъ людей -- ихъ книги; событія -- ихъ наставники; великія дѣла -- ихъ краснорѣчіе: и таковъ былъ, по моему мнѣнію, протекторъ, о которомъ очень многіе не упоминали бы теперь иначе, какъ съ почтеніемъ, еслибы отзываться о немъ съ презрѣніемъ имѣлъ право лишь тотъ, кто не трепеталъ прежде при звукѣ его имени. Его дѣла обличаютъ въ немъ великаго государственнаго человѣка, великаго воина, истинно любившаго свою родину, кроткаго и великодушнаго завоевателя.

"Относительно его ошибокъ, примемъ въ соображеніе, что люди, которые, повидимому, идутъ во главѣ, часто наиболѣе принуждены слѣдовать за другими. Тѣ, которые хотятъ быть въ сообществѣ съ людьми, и, въ особенности, тѣ, которые хотятъ управлять ими, должны во многихъ отношеніяхъ имъ повиноваться. Нежелающіе согласиться ни на какія подобныя условія могутъ быть отшельниками, но не могутъ быть полководцами и людьми государственными. Если человѣкъ хочетъ идти прямо впередъ, не сворачивая ни направо, ни налѣво, то долженъ идти по пустынѣ, а не по Чипсайду. Такимъ образомъ Кромвелль былъ принужденъ дѣлать многое, что не совпадало съ его наклонностями и не служило къ его чести; иначе не могла быть удовлетворена армія, на которую одну онъ могъ разсчитывать въ стремленіи сохранить власть и жизнь. И я, со своей стороны, удивляюсь не столько тому, что онъ иногда былъ склоненъ потворствовать ея буйству, сколько тому, что онъ могъ такъ часто его обуздывать.

"За то, что онъ распустилъ парламентъ, я его хвалю. Парламентъ тогда дотого уменьшился въ своей численности, какъ вслѣдствіе исключенія, такъ и вслѣдствіе смерти нѣкоторыхъ членовъ, что не былъ уже прежнимъ собраніемъ; еслибы въ это время онъ сдѣлалъ себя постояннымъ, то мы были бы управляемы не англійскою палатою общинъ, а венеціанскимъ совѣтомъ.

"Если въ своемъ послѣдующемъ правленіи Кромвелль преступилъ законы, то я скорѣе жалѣю о немъ, чѣмъ осуждаю его. Онъ можетъ быть сравненъ съ Меандромъ Самосскимъ, о которомъ Геродотъ, въ своей "Таліи", говоритъ, что, желая быть справедливѣйшимъ изъ всѣхъ людей, онъ не могъ выполнить своего намѣренія: по смерти Поликрата Меандръ предложилъ народу свободу, и только когда нѣкоторые люди стали грозить, что потребуютъ его къ отвѣту за прежнія дѣла, онъ измѣнилъ свое намѣреніе и сдѣлался тираномъ, чтобы съ нимъ не поступили какъ съ преступникомъ.

"То же было и съ Оливеромъ. Онъ далъ своему отечеству столь свободную и прекрасную Форму правленія, что въ теченіе почти шести-тысячъ лѣтъ человѣческая мудрость никогда не изобрѣтала болѣе превосходныхъ условій для человѣческаго счастья. Себѣ самому онъ оставилъ такъ мало власти, что ея едва было бы достаточно для его безопасности, и надо дивиться, что ею удовольствовалось его честолюбіе. Когда, позже, онъ увидѣлъ, что члены парламента оспариваютъ его право даже на ту небольшую власть, которую онъ удержалъ за собою, между тѣмъ какъ онъ могъ присвоить себѣ всю,-- тогда, признаюсь, онъ дѣйствительно началъ управлять посредствомъ меча тѣми, которые не хотѣли терпѣть его управленія на основанія закона.

"Но, затѣмъ, какой государь былъ когда-нибудь болѣе царственъ въ прощеніи обидъ" въ покореніи враговъ, въ распространеніи владѣній и славы своего народа? Какого моря, какого берега не отмѣтилъ онъ вѣчными памятниками своей дружбы или своего мщенія. Все золото Испанія, вся сталь Швеціи, десять-тысячъ голландскихъ парусовъ ничего не могли сдѣлать противъ него. Между тѣмъ какъ всѣ иностранныя государства трепетали нашего оружія, мы были безопасны отъ всякаго нападенія. Война, которая часто такъ удивительно разстраиваетъ и земледѣліе, и торговлю, никогда не заглушала пѣсни нашихъ жнецовъ, ни шума нашихъ ткацкихъ станковъ. Правосудіе было безпристрастно, богослуженіе -- свободно"

"Теперь посмотрите, что мы взяли взамѣнъ этого. Съ возстановленіемъ короля къ намъ нахлынули пороки всякаго рода, самые низкіе и самые постыдные: -- сладострастіе безъ любви, рабство безъ вѣрности, злоязычіе, безчестность въ сношеніяхъ, насмѣшливое презрѣніе ко всему доброму и благородному. Тронъ окруженъ людьми, которыхъ Карлъ оттолкнулъ бы отъ своихъ ногъ. У алтаря служатъ рабы, которыхъ колѣни сгибаются предъ всякимъ существомъ, кромѣ Бога. Риѳмачи, которыхъ книги должны бы быть сожжены палачомъ; сводники, актеры и шуты -- вотъ кто чокается и играетъ въ кости съ королемъ; вотъ кто носитъ звѣзды на груди и золотой жезлъ въ рукѣ; вотъ кто удалилъ отъ него лучшихъ и достойнѣйшихъ изъ людей, которые проливали свою кровь за его династію. Такъ Богъ караетъ неумѣющихъ цѣнить свободы. Онъ предаетъ ихъ тиранніи, которой они желали, "Ινα πὰντες ἐπαὐρωνται βασιλῇος".

"Я не буду,-- сказалъ м-ръ Коули,-- спорить съ вами объ этомъ предметѣ. Но если ваши слова справедливы, то какимъ образомъ можете вы утверждать, что возмущеніе принесло Англіи такъ много пользы?"

"Поймите меня какъ слѣдуетъ, сэръ," -- сказалъ м-ръ Мильтонъ. Эта нація не предана въ жертву рабству и пороку. Правда, мы отвѣдали плодовъ свободы прежде, чѣмъ они созрѣли. Ихъ вкусъ былъ остеръ и горекъ, и мы съ отвращеніемъ бросили ихъ для болѣе сладкихъ ядовъ рабства. Но это только на время. Англія спитъ на колѣняхъ Далилы, измѣннически скованная, но еще не лишенная силъ. Пусть только раздастся крикъ: "Филистимляне идутъ на тебя" -- и тотчасъ же сонъ будетъ прерванъ и цѣпи сокрушатся, какъ пакля въ огнѣ. Великій парламентъ оставилъ по себѣ въ нашихъ сердцахъ и умахъ ненависть къ тиранамъ, правильное пониманіе нашихъ правъ, презрѣніе къ пустымъ и обманчивымъ именамъ; и это, вѣроятно, замѣтятъ и гуляки Вайтголля. Солнце померкло, но только на одну минуту; это лишь затмѣніе, хотя всѣ зловѣщія птицы начали кричать и всѣ хищные звѣри вышли на добычу, думая, что настала полночь. Горе имъ, если лучи солнца, заблиставъ снова, застигнутъ ихъ далеко отъ убѣжищъ!

"Король плохо разсуждалъ. Еслибы онъ былъ благоразуменъ, то помнилъ бы, что своей реставраціей онъ обязанъ единственно смутамъ, которыя измучили насъ и возбудили въ насъ жажду отдыха. Онъ понялъ бы, что безуміе и вѣроломство государя должны возвратить доброму старому дѣлу много сердецъ, которыя были отторгнуты отъ него безчинствами партій; можетъ быть я и ошибаюсь, но мнѣ кажется, что исторія и сердце человѣческое могутъ служить намъ залогомъ, что онъ скоро пойметъ, что послѣдній боецъ народа не былъ уничтоженъ умерщвленіемъ Вена, ни соблазненъ обольщеніемъ Ферфакса."

М-ръ Коули, какъ мнѣ казалось, не слишкомъ былъ недоволенъ отзывомъ м-ра Мильтона о неблагодарномъ дворѣ, который, въ самомъ дѣлѣ, плохо вознаградилъ его услуги. Поэтому, онъ сказалъ только: "Опять возмущеніе! увы! увы! м-ръ Мильтонъ. Если нѣтъ инаго выбора, какъ между деспотизмомъ и анархіею, то я предпочитаю деспотизмъ".

"Многіе, сказалъ м-ръ Мильтонъ, цвѣтисто и остроумно сравнивали анархію и деспотизмъ; но люди, которые забавляются такимъ образомъ, смотрятъ только на отдѣльныя части того, что на самомъ дѣлѣ есть одно великое цѣлое. Каждая изъ этихъ частей есть причина и слѣдствіе другой; зло каждой есть зло обѣихъ. Такъ государства вѣчно движутся по одному и тому же кругу, который, съ самаго отдаленнаго пункта, приводитъ ихъ обратно къ той же самой грустной точкѣ отправленія: и пока и управляющіе, и управляемые не познаютъ и не запомнятъ этой великой истины, люди не могутъ многаго ожидать отъ будущаго, такъ же, какъ они немногому научились изъ прошедшаго, за исключеніемъ превратностей крайнихъ бѣдствій, то производящихъ, то производимыхъ.

"Когда правители научатся понимать, что гдѣ нѣтъ свободы, тамъ никогда не можетъ существовать безопасности и порядка? Мы толкуемъ объ абсолютной власти; но всякая власть имѣетъ предѣлы, которыя, если они не поставлены умѣренностью правителей, будутъ поставлены силой управляемыхъ. Государи могутъ отправлять своихъ противниковъ въ тюрьмы; они могутъ разогнать сенатъ солдатами; они могутъ набирать цѣлыя арміи шпіоновъ; они могутъ дюжинами вѣшать на каждомъ перекресткѣ своихъ скованныхъ недоброжелателей; но какая сила устоитъ въ то страшное время, когда возстаніе сдѣлается меньшимъ бѣдствіемъ, нежели терпѣніе? Кто распуститъ тотъ страшный трибуналъ который, въ сердцахъ угнетенныхъ, объявляетъ необузданно-правосудный приговоръ притѣснителю? Кто можетъ отмѣнить законъ самосохраненія? Какое оружіе или какая дисциплина можетъ противостоять силѣ голода и отчаянія? Какъ часто древніе цезари были вытаскиваемы изъ ихъ золотыхъ дворцовъ, какъ часто срывали съ нихъ пурпуровую одежду, изувѣчивали, побивали камнями, забрасывали грязью, пронзали крючьями и бросали въ Тибръ? Какъ часто восточные султаны погибала подъ саблями собственныхъ янычаровъ или отъ удавокъ собственныхъ нѣмыхъ палачей! Никакая власть, не ограничиваемая законами, не можетъ быть ими и защищаема. Поэтому, скудна мудрость тѣхъ, которые захотѣли бы бѣжать въ рабство, какъ будто оно есть убѣжище отъ волненія: анархія есть вѣрное послѣдствіе тираннія. Чтобъ правительства были безопасны, націи должны быть свободны. Ихъ страсти должны находить заранѣе приготовленный выходъ; иначе онѣ прорвутъ его сами.

"Когда я былъ въ Неаполѣ, я пошелъ съ синьоромъ Манзо, человѣкомъ превосходныхъ способностей и воспитанія, который былъ короткимъ пріятелемъ знаменитаго поэта Торквато Тассо, досмотрѣть на пылающій Везувій. Я удивлялся, какъ могутъ крестьяне жить безстрашно и весело на его склонахъ, когда лава течетъ съ вершины; но Манзо улыбнулся и сказалъ мнѣ, что когда огонь сходитъ свободно, то они отступаютъ предъ нимъ не торопясь и безъ страха.- Они могутъ сказать, съ какою скоростью и какъ далеко онъ будетъ идти, и, сверхъ того, знаютъ, что хотя онъ можетъ причинить кое-какой незначительный вредъ, но скоро покроетъ поля, по которымъ прошелъ, богатыми виноградниками и прекрасными цвѣтами. Но когда пламя заперто въ кратерѣ, тогда-то они имѣютъ основаніе бояться; тогда-то земля осѣдаетъ и море вздувается; тогда-то города проваливаются и исчезаютъ съ лица земли. То же бываетъ и въ политикѣ: гдѣ народъ наиболѣе стѣсненъ, тамъ онъ наноситъ наиболѣе сильные удары миру и порядку; поэтому я сказалъ бы всѣмъ королямъ: пусть ваши демагоги предводительствуютъ толпами, иначе они будутъ предводительствовать арміями; пусть они шумятъ, иначе они будутъ убивать; небольшое волненіе есть, такъ сказать, радуга государства; она, правда, показываетъ, что идетъ скоропреходящій дождь; но она же служитъ порукой, что не будетъ потопа."

"Это правда,-- сказалъ м-ръ Коули,-- но такія наставленія необходимы подданнымъ не менѣе, чѣмъ государямъ."

"Конечно, сказалъ м-ръ Мильтонъ, и чтобы кончить этотъ долгій споръ немногими словами, въ которыхъ мы оба будемъ согласны, я утверждаю, что какъ свобода есть единственная защита правительствъ, такъ порядокъ и умѣренность вообще необходимы для сохраненія свободы. Даже самыя пустыя мнѣнія не должны быть оскорбляемы тѣми, которые ставятъ себѣ цѣлью счастье людей, и которые, для достиженія этой цѣли, должны употреблять страсти людей какъ средство. Слѣпое почтеніе къ старинѣ дотого нелѣпо, что оно заставало бы человѣка благоразумнаго смѣяться, еслибы не было иногда дотого вредно, что скорѣе заставитъ хорошаго человѣка плакать. Но, такъ какъ оно не можетъ быть вполнѣ искоренено, то ему должно оказывать благоразумное снисхожденіе; и потому люди, которые хотятъ исправить дурные законы, должны размышлять болѣе о томъ, сколько можно пощадить, безъ вреда для безопасности, нежели о томъ, сколько возможно измѣнить. Развѣ вы не слыхали, что люди, которые въ теченіе многихъ лѣтъ были заточены, боятся свѣта и падаютъ, когда съ нихъ снимаютъ оковы? Такимъ же образомъ, когда народы долгое время были въ неволѣ, то цѣпи, которыя ихъ искалечили, дѣлаются необходимыми, для того, чтобы ихъ поддерживать; тьма, которая ослабила ихъ зрѣніе, дѣлается необходимою для его сохраненія. Поэтому, не освобождайте ихъ слишкомъ поспѣшно; иначе они проклянутъ свою свободу и будутъ тосковать по своей темницѣ.

"Я, дѣйствительно, думаю, что знаменитый парламентъ, о которомъ мы такъ много говорили, пока не былъ подчиненъ солдатамъ, показалъ необыкновенную и удивительную умѣренность, какой едва" можно было ожидать въ подобныя времена и которая въ высшей степени достойна служить примѣромъ для всѣхъ послѣдующихъ парламентовъ. Но какъ я довольно говорилъ объ этомъ предметѣ, то мнѣ остается только молить всемогущаго Бога, чтобы тѣ, которые въ будущія времена выступятъ на защиту нашей свободы, какъ гражданской, такъ я религіозной, украсили это святое дѣло милосердіемъ, благоразуміемъ, умѣренностью для славы Его имени, для счастія и чести англійскаго народа."

Такъ кончился этотъ разговоръ, и скоро послѣ того мы вышли на берегъ у Temple-gardens и тамъ разстались. Въ тотъ же вечеръ я сдѣлалъ замѣтки о томъ, что слышалъ; здѣсь я изложилъ разговоръ съ большею подробностью, во вниманіе къ знаменитости собесѣдниковъ и важности предмета.