Стихотворения Ещин Леонид Евсеевич ЛЕОНИД ЕЩИН ТАЕЖНЫЙ ПОХОД Чугунным шагом шел февраль. И где-то между льдами ныла Моя всегдашняя печаль -- Она шла рядом и застыла. И пешим идучи по льду Упорно-гулкого Байкала, Я знал, что если не дойду, То горя, в общем, будет мало. Меня потом произведут. Быть может, орден даже будет, Но лошади мне не дадут, Чтоб выбраться, родные люди. Трубач потом протрубит сбор, И наспех перед всей колонной, В рассвете напрягая взор, Прочтут приказ угрюмо, сонно. И если стынущий мороз Не будет для оркестра сильным, То марш тогда "Принцесса Грез" Ударит в воздухе пустынном. А я останусь замерзать На голом льду, нагой перине, И не узнает моя мать, Что на Байкале сын застынет. Тогда я все-таки дошел И, не молясь, напился водки, Потом слезами орошал Свои таежные обмотки. Я это вспомнил потому, Что и теперь я, пьяный, воя, Иду в июне, как по льду, Один или вдвоем с тоскою. Я думал так: есть города, Где бродит жизнь июньским зноем, Но, видно, надо навсегда Расстаться мне с моим покоем. В бою, в походах, в городах. Где улиц светы ярче лампы, Где в буйном воздухе, в стенах Звучат напевы "Сильвы", "Цампы", Я одиночество свое Никак, наверно, не забуду, И если в Царствие Твое Войду -- и там печальным буду! ПОНЯЛА Мой голос звучал, словно бронзовый гонг. Свои прочитал я стихи. Не скрипнул ни разу уютный шезлонг, Лишь душно дышали духи. Сиреневый воздух метался, и млел, И стыл, голубея в очах, Был матово-бледен, был сумрачно-бел Платок у нее на плечах. А море с луною, поникшей вдали, Струилось, покорно словам, Стихи и гудели, и пели, и жгли, И рвались навстречу векам. И бронзовый голос, и бронза луны, Сиреневый воздух и очи -- Все терпкою сладостью были полны На лоне и моря, и ночи. Когда ж я окончил, дрожащей рукой Коснувшись пустого бокала, Она мне сказала: "Ах вот вы какой! А я ведь -- представьте! -- не знала". ПРО МОСКВУ В этой фанзе так душно и жарко. А в дверях бесконечны моря, Где развесилась пламенно-ярко Пеленавшая запад заря. Из уюта я вижу, как юно От заката к нам волны бегут. Паутинятся контуры шхуны И певучий ее рангоут. Вот закат, истлевая, увянет, -- Он от жара давно изнемог, -- И из опийной трубки потянет Сладковатый и сизый дымок. Этот кан и ханшинные чарки Поплывут -- расплываясь -- вдали, Там, где ткут вековечные Парки Незатейливо судьбы мои. "Ля-иль-лях", -- муэдзин напевает Над простором киргизских песков, Попираемых вечером в мае Эскадронами наших подков. И опять, и опять это небо, Как миража дразнящего страж. Тянет красным в Москву, и в победу, И к Кремлю, что давно уж не наш. А когда, извиваясь на трубке, Новый опийный ком зашипит, Как в стекле представляется хрупком Бесконечного города вид. Там закат не багрян, а янтарен, Если в пыль претворяется грязь И от тысячи трубных испарин От Ходынки до неба взвилась. Как сейчас. Я стою на балконе И молюсь, замирая, тебе, Пресвятой и пречистой иконе, Лика Божьего граду -- Москве. Ты -- внизу. Я в кварталах Арбата, Наверху, посреди балюстрад, А шафранные пятна заката Заливают лучами Арбат. А поверх, расплывался медью, Будто в ризах старинных икон, Вечной благостью радостно вея, Золотистый ко всенощной звон... "И опять в беспредельную синь..." И опять в беспредельную синь Побросали домов огоньки, И опять вековечный аминь Затянули на крышах коньки. Флюгера затянули про жуть Обессоненных битвой ночей, Вторя им, синеватая муть Замерцала огнями ярчей. Синевы этой бархатней нет, Я нежнее напева не слышал. Хоть давно уж стихами испет По затихнувшим в бархате крышам. Все сильней и упорней напев, Словно плещется в море ладья. ...Лишь закончив кровавый посев, Запевают такие, как я, Да и песня моя -- не моя. ЯМАДЖИ Японской девушке, убитой любовью Она была такая скромница, Что даже стоило труда Мне с ней поближе познакомиться В тот вечер ветреный... тогда. Мы по-китайски было начали. Но что я знаю: пустяки. Потом самих нас озадачили, Смешавшись в кучу, языки. Нам бой принес поднос, как принято, Там был кофейник и ликер, Но понимаю я ведь ныне то, Что говорил мне ее взор. Он говорил о том, что русские Не знают слова "умереть", И не блестели глазки узкие Там, где уж чувствовалась смерть. Теперь, конечно, не поспорю я. Что именно вот в тот момент Жерло я видел крематория Все в языках кровавых лент. Но я поспорю, что в день будущий, Который жизнь пробьет, дробя, Сквозь мглу тебя увижу идущей, Ямаджи-сан, тебя, тебя... И ты, быть может, мне, тоскливому, Не знавшему, куда идти, Укажешь грань к неторопливому, Но неизменному пути. МАЯТА Фрагмент поэмы О. И. А. Если апрель... если рядом -- любимая... Если как будто и ты тоже люб, И застилается город весь дымами, Розовым, чистым дымочком из труб, Если рассвет... Если рядом -- желанная... Если как будто желанен и ты -- Господи Боже, заря эта ранняя -- Вся воплощенье давнишней мечты. Гукал авто, вровень встав с полисменами, Вы же шоферу -- кивок на ходу, Взглядом, который роднит вас с царевнами: "Лучше пешком я сегодня пойду..." Сняли вы шляпу. Пурпуровым заревом Брызнул восход на прическу у вас. Шли через мост, через улицы парой мы, Мимо заборов шагаючи враз. Мы говорили. Но что? Вы не знаете? Я уверяю: не знаю и я. Я к вам дошел и в тревоге, и в маяте. Старо сравнение: "В сердце змея". Я был простым, неуклюжим и чистеньким, Тем, кто я есть, -- без личины и лжи. Я и в глаза не смотрел... в те лучистые, Ах, и глаза... Как они хороши! Если глаза... Если милые глазаньки... Если крылечко и яркий рассвет... Если пустыми никчемными фразами Дал я понять, что -- конечно же "нет!.." Если унынье, сознанье никчемности... Если упадок, страданье и -- гнев -- Гнев на убивших и детство, и молодость, Что спалены, расцвести не успев, --