Эвальд Карл - Рождество

Рождество

Разсказъ Карла Эвальда.

Съ датскаго.

Былъ рождественскій сочельникъ въ большомъ городѣ.

Въ современномъ городѣ... въ столицѣ съ зубцами и башнями.

Вокругъ города, примыкая къ самымъ полямъ, лежали громадныя предмѣстья, гдѣ все было бѣдно, грязно и безобразно.

Тамъ черныя фабричныя трубы заволакивали своимъ дымомъ солнце на небѣ, и, когда раздавался паровой свистокъ, мужчины, женщины и дѣти цѣлымъ муравейникомъ высыпали на работу или на отдыхъ. Гдѣ ютилась самая бѣднота, тамъ процвѣтали кабаки и трактиры, и отовсюду несся запахъ пива и пота.

Но въ самомъ городѣ были красивыя площади со статуями королей и гражданъ, были широкія улицы, по асфальту которыхъ безшумно катились кареты, и двигался потокъ человѣческой толпы, и узкіе переулки, гдѣ было темно и гадко, куда никто не шелъ иначе какъ по дѣлу, и мало кто шелъ за хорошимъ дѣломъ.

Тамъ были огромные дома съ сотнями оконъ, блестящіе магазины со всѣмъ, о чемъ только можетъ мечтать человѣческое вожделѣніе, театръ и variétés.

И двадцать церковныхъ башенъ высилось въ этомъ городѣ, и колокола на нихъ звонили и утромъ, и вечеромъ. Ибо много грѣшили люди въ этомъ городѣ, много каялись и много молились.

Но въ тотъ рождественскій сочельникъ, о которомъ идетъ рѣчь, облака спустились такъ низко и были такія тяжелыя и черныя, что солнце лишь съ трудомъ могло напомнить людямъ о своемъ присутствіи на небѣ.

И какъ только оно зашло, главныя улицы города засверкали огнями изъ многихъ тысячъ оконныхъ рамъ. Во всѣхъ домахъ было свѣтло, какъ среди бѣлаго дня, и только въ нѣкоторыхъ отдѣльныхъ мѣстахъ царила ночная тьма. И человѣческій потокъ уносился въ эти темныя мѣста и исчезалъ -- такъ что ничего нельзя было видѣть, а только слышны были шаги -- и снова выплывалъ, такъ что свѣтъ падалъ прямо на лица и дѣлалъ ихъ странно бѣлыми, съ горящими глазами.

Никогда не бывало такъ много народу на улицахъ, какъ въ этотъ сумеречный часъ. Люди бѣгали по магазинамъ, покупали, мѣняли, торговались. Никого среди нихъ не было, кто бы не торонился, никою, кто не несъ бы цвѣтовъ и рождественскихъ подарковъ.

Добрые знакомые пожимали другъ другу руку и быстро шли дальше... вѣдь всѣ они спѣшили къ своей семьѣ, каждый въ свой домъ, гдѣ кухарки варили и жарили, а дѣти сидѣли въ темной комнатѣ, не отрывая глазъ отъ двери, которая должна была показать имъ всѣ чудеса рождественскаго вечера.

Нельзя было видѣть, у кого много денегъ, у кого ихъ мало, такъ какъ всѣ покупали и въ своихъ покупкахъ несли къ себѣ домой радость.

Но можно было видѣть, кто одинокъ, и кто обремененъ большою семьей. Ибо въ спокойномъ благосостояніи однихъ было замѣтно сегодня чувство лишенія, и печаль другихъ о томъ, что они не могутъ придать больше блеска празднику для себя и сбояхъ домашнихъ, смягчилась сіяніемъ счастія.

И пока одни спѣшили домой, являлись имъ за смѣну другіе, которымъ надо было еще сдѣлать покупки, такъ что толпа не уменьшалась. Но громадныя, съ частымъ переплетомъ окна церквей освѣтились, призывая къ службѣ Божіей, и весь городъ огласился пѣніемъ псалмовъ и рокотомъ органовъ.

-----

Посреди людской тѣсноты шелъ человѣкъ, котораго никто не зналъ.

Никто не слышалъ его шаговъ, и никто не говорилъ съ нимъ. Нельзя было понять, старъ онъ или молодъ. Никто не могъ бы на слѣдующій день сказать, каковъ онъ былъ на видъ, но многіе изъ тѣхъ, что это видѣли, помнили это до самаго своего смертнаго часа. Онъ не смотрѣлъ ни на кого. Но всѣмъ, кто обращалъ на него вниманіе, казалось, что онъ смотритъ на нихъ. Иногда какой-нибудь прохожій вдругъ поднималъ глаза, какъ будто что-то заставляло его взглянуть, и останавливался и смотрѣлъ вслѣдъ незнакомцу, потому что не могъ не смотрѣть.

Одѣтъ онъ былъ бѣдно. И, тѣмъ не менѣе, одинъ важный господинъ вытянулся передъ нимъ въ струнку среди улицы и такъ низко поклонился ему, какъ будто это былъ самъ король. Важный господинъ не зналъ, почему онъ это сдѣлалъ, а незнакомецъ нисколько не смутился отъ оказанной ему чести.

Случилось, что господскій экипажъ совсѣмъ было наѣхалъ на ного, и среди давки онъ не могъ посторониться. Тогда онъ поднялъ руку, и горячіе кони остановились, точно вкопанные. А толстый, весь въ галунахъ, кучеръ, сидѣвшій на козлахъ, не сталъ кричать на него, а молча посмотрѣлъ и тихо поѣхалъ дальше.

Былъ и такой случай, что маленькій ребенокъ перебѣжалъ отъ матери къ нему, взялъ его за руку и шелъ съ нимъ нѣкоторое время.

-----

Незнакомецъ шелъ медленно то одной дорогой, то другой, смотря по тому, куда его увлекала толпа.

И вотъ случилось, что онъ вошелъ въ большой магазинъ.

Это было громадное помѣщеніе, потолокъ котораго поддерживали стройныя колонны; прилавки магазина гнулись подъ тяжестью шелка, драгоцѣнныхъ тканей и всего того, что употребляютъ женщины, чтобъ скрыть собственную похоть и разжигать мужскую.

Сотни приказчиковъ кланялись, улыбались и расхваливали товаръ, бѣгали по лѣстницамъ, вынимали вещи и откладывали ихъ въ сторону, чтобъ угодить покупателямъ. Но еще несравненно большее число людей, всѣ, что тѣснились на улицѣ, и все это почти исключительно женщины, устремлялись толпой въ магазинъ и алчными взорами смотрѣли на все это великолѣпіе.

Что имъ и подумать нельзя было купить, то имъ нужно было хотя бы только потрогать. И при этомъ у нихъ дрожали руки, и блестѣли глаза.

Въ глубинѣ магазина стоялъ его владѣлецъ и развертывалъ цѣнное кружево. Такъ было дорого это кружево, что суммы, которую стоилъ одинъ аршинъ его, было бы достаточно, чтобъ прокормить человѣка въ теченіе цѣлаго года. И самыя богатыя женщины столпились вокругъ стола, на которомъ оно лежало, и торговали его.

-----

Сюда-то и подошелъ незнакомецъ, и такъ были всѣ поглощены крудевомъ, что никто не обратилъ на него вниманія.

Но вотъ оказалось, что одинъ кусокъ самаго драгоцѣннаго кружева пропалъ.

Женщины тѣснились вокругъ прилавка и отступали назадъ, пока приказчики всюду искали исчезнувшій товаръ и не находили его. Купецъ разсердился и сказалъ, что его украла какая-нибудь изъ этихъ женщинъ. Онѣ стали озираться другъ на друга, и каждая изъ нихъ думала на другую.

Тогда купецъ обратился къ той, которой онъ какъ разъ передъ тѣмъ показывалъ кружево, и она, знатная дама, поблѣднѣла подъ его взглядомъ и стала протестовать.

Но такъ какъ онъ стоялъ на своемъ, а всѣ другія отъ нея отшатнулись, то въ своемъ безвыходномъ положеніи она указала на незнакомца въ его бѣдной одеждѣ и сказала, что это навѣрно сдѣлалъ онъ.

Всѣмъ показалось, что иначе и быть не можетъ. Всѣ стали кричать: зачѣмъ же онъ и пришелъ сюда, какъ не для того, чтобъ украсть?

Да... онъ воръ... рождественскій воръ...

На ихъ крики сбѣжался отовсюду народъ, и пезнакомца схватили, чтобъ не дать ему ускользнуть. Кто-то кинулся за полиціей, и всѣ стали обшаривать свои карманы, чтобъ убѣдиться въ томъ, что всѣ ихъ деньги цѣлы.

Незнакомецъ ничего не сказалъ, но какъ бы въ изнеможеніи опустился на стоявшій возлѣ него стулъ. Но какъ только онъ сѣлъ, купецъ съ крикомъ набросился на него и вытащилъ у него изъ кармана свое драгоцѣнное кружево.

Въ ту же минуту въ магазинѣ показался полицейскій. Всѣ стали наперебой разсказывать ему о случившемся, и онъ схватилъ вора за руку и грубо приказалъ ему слѣдовать за нимъ.

Но человѣкъ, котораго никто не зналъ, осторожно высвободилъ свою руку, поднялся со стула и сказалъ:

-- Другъ, я этого не дѣлалъ.

И какъ только онъ произнесъ эти слова, по всему громадному помѣщенію прошелъ трепетъ. Всѣ слышали ихъ, и никто не возвысилъ голоса, чтобы вновь обвинитъ его. Полицейскій приложилъ руку къ козырьку и съ сокрушеніемъ сказалъ:

-- Господинъ, я только по долгу службы... не гнѣвайтесь на меня.

Но незнакомецъ обернулся и взглянулъ на женщину, которая его обвинила. Затѣмъ онъ сказалъ полицейскому:

-- Я пойду съ тобой.

Они вышли изъ магазина, и всѣ послѣдовали за ними.

Ибо никто не думалъ больше о покупкахъ.

Приказчики побросали аршины и ножницы и присоединились къ процессіи. Даже купецъ забылъ о своемъ гнѣвѣ и объ убыткѣ, который ему нанесли покинувшія его покупательницы. Онъ стоялъ и пристально смотрѣлъ вслѣдъ незнакомцу; когда же тотъ скрылся у него изъ виду, онъ заперъ магазинъ и тоже побѣжалъ.

Но по мѣрѣ того, какъ толпа шла по улицѣ, она такъ разрослась, что ничего подобнаго никто не могъ и припомнить.

Во главѣ шелъ незнакомецъ, такой спокойный, какъ-будто онъ былъ предводителемъ, а немного позади полицейскій. И спереди, и сзади, и съ боковъ двигалось несмѣтное множество людей, плечо съ плечомъ шедшихъ другъ возлѣ друга.

Всѣ, кто только встрѣчался съ этой процессіей, тотчасъ же шли за ней. Всѣ спрашивали и получали въ отвѣтъ, что это ведутъ въ участокъ рождественскаго вора. Никто не могъ себѣ сказать, почему онъ идетъ съ этимъ шествіемъ: вѣдь дома ждалъ каждаго рождественскій ужинъ, а воровъ въ городѣ по нѣскольку ловили каждый день.

Никто не кричалъ, никто не говорилъ громко. Не слышно было никакихъ звуковъ, кромѣ гула многотысячныхъ шаговъ по каменной мостовой. Глаза всѣхъ были устремлены на человѣка, котораго никто не зналъ, и маленькихъ дѣтей поднимали вверхъ, чтобъ они могли его видѣть.

И когда эта странная процессія проходила по городу, въ душѣ каждаго безъ исключенія участника ея шевелилось смутное воспоминаніе, что когда-то онъ это самое уже видѣлъ.

Или читалъ... или слышалъ и вѣрилъ... когда-то... давнымъ-давно.

Но никто не могъ сказать, что же это собственно было.

Когда они пришли къ участку, толпа успѣла такъ разростись, что всѣ высшіе и низшіе полицейскіе чины схватили свои дубинки и опрометью бросились на улицу, думая, что городъ горитъ или жь взбунтовался. И безмолвные остановились они передъ тѣмъ, что увидѣли.

Начальникъ, котораго никто не зналъ, безпрепятственно прошелъ среди нихъ въ ворота. Тамъ онъ обернулся и окинулъ взоромъ все это множество людей. И такое было у него лицо, что всѣ головы наклонились впередъ, чтобъ внимать словамъ, исходящимъ изъ его устъ.

Но пока онъ стоялъ такъ, громкій крикъ раздался внезапно на улицѣ.

Снова раздался онъ, и затѣмъ еще третій разъ, но уже ближе, и сильное движеніе сдѣлалось замѣтно въ толпѣ.

Съ трудомъ протискивалась какая-то женщина сквозь передніе ряды, и, когда ей удалось проложить себѣ дорогу, она съ прямой и гордой осанкой остановилась на мгновеніе передъ незнакомцемъ и вперила въ него безумные глаза. Всѣ видѣли, какъ порвало въ клочья ея дорогое платье, и какъ разметались по вѣтру ея волосы.

Затѣмъ она высоко воздѣла руки и съ дикимъ воплемъ бросилась ницъ передъ нимъ:

-- Онъ невиновенъ... это я украла и обвинила его!

Въ толпѣ раздался тысячеголосый крикъ, и всѣ стали тѣсниться впередъ, чтобъ увидѣть женщину, которую многіе знали.

Но незнакомецъ поднялъ ее и сказалъ:

-- Дайте ей уйти въ мирѣ... ради меня.

И онъ пошелъ внизъ по улицѣ.

Но полицейскій обнажилъ голову, и всѣ разступились и стояли, не отрывая отъ него взоровъ, пока онъ не исчезъ.

-----

Въ тотъ рождественскій сочельникъ, о которомъ мы разсказываемъ, жизнь постепенно затихла на улицахъ и замерла.

Всѣ лавки были заперты, и гдѣ прежде было свѣтло, какъ днемъ, тамъ мерцали лишь тусклые фонари. Кругомъ, во всѣхъ домахъ свѣтъ лился въ окна отъ зажженныхъ елокъ. Въ нѣкоторыхъ были спущены шторы, и видны были лишь тѣни тѣхъ, что ходили вокругъ елки и пѣли. Но тѣнь показывала, какъ сверкаетъ елка. Въ другихъ-же можно было видѣть все въ полномъ блескѣ.

Если кто останавливался и прислушивался, то навстрѣчу ему звучали извнутри рождественскія пѣснопѣнія. Можно было различить голосъ отца, густой и низкій, и голосъ матери, въ которомъ чувствовалась усталость, потому что въ будніе вечера она. столькихъ дѣтей убаюкивала своей пѣсней. А дѣтскіе голоса были такъ звонки въ своемъ рождественскомъ ликованіи!

Но немного оставалось теперь людей на улицѣ, когда были дома всѣ тѣ, у которыхъ былъ свой очагъ.

И по мѣрѣ того, какъ проходилъ вечеръ, пѣніе замолкало, и свѣчи догорали. Потомъ въ домахъ сдѣлалось тихо. Маленькія дѣти спали съ раскраснѣвшимися щечками, и имъ снились блаженные рождественскіе сны. Старшіе сидѣли въ торжественномъ молчаніи, радостные и утомленные. На улицѣ городовой держалъ свой одинокій караулъ и съ нетерпѣніемъ ждалъ смѣны.

Въ это время человѣкъ, котораго никто не зналъ, пришелъ на подъѣздъ красиваго и роскошнаго дома.

Онъ остановился въ первомъ этажѣ и позвонилъ у двери. Вышелъ лакей, и незнакомецъ сказалъ ему, что желаетъ говорить съ епископомъ.

Лакей посмотрѣлъ на его бѣдную одежду, вынулъ изъ кармана грошъ и подалъ ему. Потомъ онъ заперъ дверь и заложилъ предохранительную цѣпь. Но незнакомецъ позвонилъ вторично, и когда лакей вышелъ къ нему, онъ снова сказалъ, что желаетъ говорить съ епископомъ.

Тогда вышла епископша; она шла медленно, потому что была очень грузная, и ноги у нея болѣли.

Она кроткими глазами взглянула на незнакомца и спросила, неужели это такъ необходимо. Вѣдь сегодня канунъ Рождества. Епископъ такъ утомился, а завтра онъ долженъ произносить проповѣдь въ соборѣ. Затѣмъ она дала ему крону и пожелала ему радостно встрѣтить праздникъ.

Но незнакомецъ стоялъ на своемъ, и тогда его впустили въ кабинетъ епископа.

Онъ остановился въ дверяхъ со шляпой въ рукѣ.

На столѣ стояла лампа подъ шелковымъ абажуромъ, и во всѣхъ углахъ комнаты было темно. Окна были завѣшены тяжелыми гардинами; со всѣхъ стѣнъ блестѣли золотые заголовки на сотняхъ и сотняхъ книжныхъ корешковъ.

У стола сидѣлъ епископъ въ покойномъ креслѣ, и на колѣняхъ у него лежала одна изъ книгъ величайшаго поэта его страны. Онъ былъ въ великолѣпномъ халатѣ, съ бархатной ермолкой на головѣ и въ новыхъ сафьяновыхъ туфляхъ.

Но онъ не читалъ. Очки его были подняты на лобъ, а руки сложены на животѣ. Епископъ спалъ.

Вдругъ онъ проснулся и привскочилъ въ креслѣ. Онъ устремилъ неподвижный взглядъ на незнакомца, спустилъ очки на носъ и снова сталъ неподвижно смотрѣть. Потомъ онъ со вздохомъ всталъ и направился къ нему.

-- Что вамъ нужно? -- спросилъ онъ.

Незнакомецъ, продолжая стоять у двери, сказалъ:

-- Я бѣденъ.

Епископъ вынулъ кошелекъ и сталъ въ немъ искать. Въ комнатѣ царила тишина, и слышно было, какъ звенѣли деньги. Онъ отыскалъ монету въ двѣ кроны и подалъ ее незнакомцу.

-- Идите теперь домой и хорошенько отпразднуйте сочельникъ,-- сказалъ онъ, устало зѣвая.

-- Да не забудьте воздать благодареніе Богу, источнику всякихъ благъ.

Незнакомецъ стоялъ съ двумя кронами въ рукѣ, ничего не говоря и какъ будто и не собираясь уходить.

-- Прощайте,-- сказалъ епископъ.-- Мнѣ надо теперь подумать о своей проповѣди.

Сказавъ это, онъ пошелъ обратно къ креслу.

Но въ тотъ же мигъ ему показалось, что кто-то дотронулся до него. Онъ вздрогнулъ и испуганно обернулся.

Незнакомецъ стоялъ посреди комнаты, и епископу почудилось, будто онъ сталъ теперь выше.

-- Дай мнѣ твой халатъ, -- сказалъ онъ и протянулъ руку.

Епископъ выпрямился, -- онъ былъ высокій и статный. Глаза его сверкнули изъ-за очковъ.

-- Ты говоришь "ты" епископу?-- сказалъ онъ.

Незнакомецъ не двинулся съ мѣста и снова сказалъ:

-- Дай мнѣ твой халатъ. Братъ у меня мерзнетъ.

И вдругъ епископъ почувствовалъ, что у него какъ-то странно сжалось сердце, -- онъ самъ не могъ сказать, почему. Но ему захотѣлось, чтобъ незнакомецъ скорѣй ушелъ.

-- Я позову сейчасъ Ганса,-- сказалъ онъ.-- Гансъ дастъ вамъ какой-нибудь мой старый сюртукъ. Вашъ братъ не долженъ мерзнуть. Вѣдь онъ такъ же и мой братъ, какъ истинно то, что всѣ мы -- дѣти Божіи. Я сейчасъ позову Ганса.

Онъ подобралъ свой халатъ и хотѣлъ идти, но ему показалось, что онъ не можетъ. Незнакомецъ точно наполнялъ собой всю комнату и заграждалъ ему путь. И снова произнесъ онъ:

-- Дай мнѣ твой халатъ.

Тогда у епископа затряслись и подогнулись колѣни, такъ что онъ долженъ былъ схватиться за кресло. Онъ склонилъ голову, какъ жалкій грѣшникъ, просящій помилованія.

-- Я получилъ его отъ своей Регины,-- сказалъ онъ,-- отъ епископши...

Онъ робко взглянулъ на незнакомца, но готъ все еще стоялъ съ протянутой рукой. И взоръ у него былъ величавый и твердый. Епископъ опустилъ глаза и сталъ перебирать пальцами складки своего халата.

-- Она мнѣ подарила его сегодня... каждое Тождество она даритъ мнѣ халатъ,-- сказалъ онъ, и голосъ его зазвучалъ нѣжностью при мысли о длинномъ рядѣ счастливыхъ годовъ, прожитыхъ имъ съ женой.-- Она шьетъ ихъ сама, собственными руками.

Онъ снова умолкъ, и въ комнатѣ сдѣлалось тихо. Онъ чувствовалъ, что близокъ къ обмороку, и ему стоило страшныхъ усилій поднять голову и взглянуть на незнакомца.

Но незнакомецъ исчезъ.

Епископъ схватился рукой за лобъ и устремился въ глубь комнаты. Онъ не слыхалъ шаговъ незнакомца, не слыхалъ звука затворяющейся двери.

Потомъ онъ бросился въ переднюю, но тамъ не было никого. Онъ сталъ звонить и звать: епископша, Гансъ, обѣ служанки, всѣ сбѣжались. Онъ велѣлъ имъ скорѣй догнать человѣка, который только что ушелъ, и привести его обратно. Гансъ и обѣ дѣвушки тотчасъ же бросились за нимъ.

Епископъ упалъ на стулъ.

-- Боже милосердный! Регина!-- сказалъ онъ.

Жена поцѣловала его въ лобъ и заплакала отъ страха, потому что никогда не видала его такимъ. И онъ не сталъ съ ней говорить, а сидѣлъ молча, не отрывая глазъ отъ двери.

Люди вернулись и доложили, что улица совсѣмъ пуста, и нигдѣ не видать незнакомца. Тогда епископъ съ трудомъ поднялся со стула и приказалъ имъ выйти изъ комнаты. Онъ самъ посмотрѣлъ, плотно-ли затворена дверь. Потомъ онъ снова сѣлъ, такъ какъ не могъ стоять, и сказалъ:

-- Регина... я долженъ идти... я долженъ найти этого человѣка... долженъ найти его ради спасшія своей души.

Прерывистымъ голосомъ разсказалъ онъ ей то, что случилось. И когда онъ дошелъ до конца, она прижала руки къ груди и заплакала. Но глаза ея сіяли.

-- Іоганнесъ, -- оказала она,-- я все понимаю.

Она тихо плакала. Епископъ пугливо смотрѣлъ на нее, какъ-бы боясь того, что она ему скажетъ. Потомъ онъ вышелъ въ корридоръ за своимъ верхнимъ платьемъ и снова вернулся.

-- Іоганнесъ... вѣдь я такъ часто думала объ этомъ. На меня находилъ какой-то ужасный страхъ... и тоска тихая о прошломъ... Тогда, въ былые дни, въ пасторатѣ, когда нивы золотились благодатной рожью, и въ нашихъ комнатахъ звенѣли молодость и радость... И то, что было послѣ того... какъ разъ тогда, когда мы сдѣлались такъ счастливы и такъ богаты, когда король осыпалъ тебя милостями, и твоя паства благоговѣйно внимала тебѣ. Это жгло мнѣ сердце, Іоганессъ... и днемъ, и ночью... И когда ты стоялъ предъ алтаремъ...

Она продолжала говорить, помогая въ то же время ему одѣваться:

-- Если-бъ я могла пойти съ тобой, Іоганнесъ! Но Господъ послалъ мнѣ крестъ, съ своими больными ногами я не могу спуститься съ лѣстницы... Ахъ, если-бъ это случилось съ нами, когда мы были молоды!.. Но слава Богу, что это случилось все-таки теперь, когда мы не покинули еще этотъ міръ!

Дрожащими руками застегнула она ему шубу и проводила его на лѣстницу. Ни она не замѣтила, ни самъ епископъ, что на головѣ у него только ермолка.

-----

Пока епископъ бѣгалъ по улицѣ, человѣкъ, котораго никто не зналъ, стоялъ на широкомъ мосту надъ рѣкой.

Онъ стоялъ на самой серединѣ, гдѣ балюстрада поднималась всего выше и увѣнчивалась огромнымъ фонаремъ въ пять рожковъ. Онъ смотрѣлъ на воду, которая струилась и журчала, между тѣмъ, какъ мѣстами вспыхивала при свѣтѣ волна и падала снова. И лицо его было кротко и печально.

Но пока онъ стоялъ такъ, кто-то схватилъ его за его одежду.

Онъ наклонился и заглянулъ въ красное и распухшее лицо. Оно высовывалось изъ ниши, гдѣ, казалось-бы, и собакѣ негдѣ было бы помѣститься. И человѣкъ, которому принадлежало это лицо, смотрѣлъ на незнакомца налитыми кровью, горячечными глазами и говорилъ заплетающимся языкомъ:

-- Дайте, господинъ, на стаканчикъ водки.

Незнакомецъ велѣлъ ему встать. И онъ выползъ изъ своей норы и, шатаясь, прислонился къ балюстрадѣ. Его обтрепанная шляпа слетѣла у него съ головы и упала въ воду, но онъ этого не замѣтилъ. Отъ него несло водкой, и онъ, икая, выставилъ свой грязный кулакъ.

-- На стаканчикъ, добрый господинъ... ради великаго праздника.

Тогда незнакомецъ положилъ ему руку на плечо и сказалъ:

-- Иди домой, къ Катеринѣ.

Пьяница отвелъ рукой со лба свои всклокоченные волосы, сталъ протирать глаза, какъ-бы усиливаясь стряхнутъ съ себя сонъ.

-- Къ Катеринѣ...-- медленно произнесъ онъ.-- Катерина... и дѣти...

-- Иди же къ нимъ,-- снова сказалъ незнакомецъ.

Но тотъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ и началъ плакать.

-- Господинъ... вѣдь я тамъ ужъ много мѣсяцевъ не былъ... Катерина умерла... Она была больна, когда я отъ нея ушелъ... Вѣдь я избилъ ее, господинъ... вѣдь я отнялъ у нея перину и заложилъ... И дѣтскія вещи тоже...

Онъ вдругъ взглянулъ въ лицо незнакомцу и сразу отрезвѣлъ и пришелъ въ себя.

-- Господинъ! Господинъ!.. жива Катерина?.. дома она?.. жива она?..

И, не дожидаясь отвѣта, онъ пошелъ, какъ человѣкъ, нашедшій себѣ цѣль. Но тотчасъ же снова обернулся и почтительно спросилъ: -- Кто вы, господинъ?

Но незнакомецъ прошелъ мимо него, не отвѣтивъ.

-----

Онъ направился черезъ мостъ въ предмѣстье, гдѣ было особенно темно.

По длиннымъ, прямымъ улицамъ, глубокимъ и смраднымъ, какъ колодцы, черезъ площади гдѣ былъ нагроможденъ строевой лѣсъ и камень, мимо часовни съ большими, тусклыми оконными стеклами онъ пришелъ къ стоявшему возлѣ маленькому красному домику.

Онъ позвонилъ. И пока онъ ждалъ, чтобъ ему отворили, онъ слышалъ извнутри женскій голосъ, говорившій: "Вотъ и папа пришелъ!" Слышалъ, какъ запрыгали и засмѣялись дѣти.

Когда дверь оттерли, лѣта принялись плакать, потому что явился не тотъ, кого они ждали. Но мать, молодая женщина, съ блѣднымъ лицомъ, поспѣшила ихъ успокоить и пригласила незнакомца войти.

-- Священникъ сейчасъ вернется.

Незнакомецъ вошелъ и сѣлъ въ комнатѣ священника.

Здѣсь стоялъ лишь сосновый письменный столъ, старый черный диванъ и нѣсколько стульевъ. На окнѣ были тонкія красныя занавѣски. По стѣнамъ висѣли большія, ярко раскрашенныя картины изъ Священнаго Писанія: Марія Магдалина и Спаситель на Крестѣ и Воскрешеніе Лазаря.

Дверь въ смежную комнату была отворена, и тамъ жена и лѣта священника сидѣли за накрытымъ, столомъ.

-- Папа у бѣдныхъ,-- говорила мать,-- у больныхъ. Вѣдь вы же это знаете. Вѣдь я разсказывала вамъ объ этомъ. А потому намъ и надо подождать. Такъ Богу угодно.

Она обернулась къ незнакомцу, сидѣвшему въ сосѣдней комнатѣ, и сказала:

-- Они никакъ не дождутся елки. Они такъ еще малы. Не могутъ понять.

Прошелъ часъ, а незнакомецъ все такъ-же тихо сидѣлъ на стулѣ. Дѣти заснули, положивъ головки на скатерть. Жена священника сидѣла, скрестивъ руки на груди, съ опущеннымъ въ землю взоромъ.

Пришелъ священникъ.

Онъ остановился въ дверяхъ, высокій и тонкій, съ большими, строгими глазами.

-- Миръ вамъ!-- сказалъ онъ.-- Вы хотите говорить со мной?

Незнакомецъ не поднялъ головы, но произнесъ:-- Я голоденъ.

Священникъ затворилъ дверь въ столовую и началъ ходить взадъ и впередъ, сложивъ руки у подбородка. Потомъ онъ остановился и нагнулся, чтобъ поймать взглядъ незнакомца.

-- Голодны?-- сказалъ онъ.-- Это значитъ, что вамъ нужно рисовой каши, жаренаго гуся и оладьевъ съ яблоками? Такъ?

Незнакомецъ поднялъ голову, посмотрѣлъ на него и спокойно кивнулъ. Но священникъ высоко поднялъ сплетенныя руки и сталъ ломать ихъ, такъ что пальцы захрустѣли.

-- Богъ да будетъ милостивъ къ намъ, грѣшникамъ!-- воскликнуть онъ.

Затѣмъ онъ опустилъ руки, сѣлъ и устремилъ глаза въ пространство.

-- У меня душа болитъ отъ всего этого голода и всей этой ѣды, которые я видѣлъ, -- заговорилъ онъ спустя немного.-- Я ходилъ изъ дому въ домъ, пока меня носили ноги, и всѣхъ ихъ насыщалъ. Они благодарили и благословляли меня, и, такъ какъ они знали, что я священникъ, то славословили Бога передо мной. Я былъ также у богатыхъ, и, при видѣ меня, они тотчасъ же спѣшили воздать хвалу Богу. Но ни одного богача я не встрѣтилъ, который не попомнилъ бы приготовить праздничный столъ къ сегодняшнему вечеру, и ни одного не видѣлъ бѣдняка, который забылъ-бы о своемъ голодѣ ради Іисуса Назарянина.

Незнакомецъ ничего не возразилъ. Въ комнатѣ было совсѣмъ тихо. Затѣмъ священникъ поднялъ голову и печально сказалъ:

-- Вонъ тамъ стоитъ рождественскій ужинъ для меня и моей семьи. Я роздалъ все, что у меня было; только это и осталось. Но навѣрно хватить и на тебя. Поди туда, наполни свое чрево и затѣмъ уходи.

-- Позволь мнѣ остаться здѣсь и поужинать вмѣстѣ съ тобой,-- сказалъ незнакомецъ.

Священникъ взглянулъ на него, затѣмъ всталъ и подошелъ къ нему вплотную.

-- Ты святой?!-- тихо спросилъ онъ.

-- Я не знаю, что ты хочешь этимъ сказать,-- отвѣчалъ незнакомецъ.

-- Тогда бери, что тебѣ нужно, и уходи!-- сказалъ священникъ и отступилъ отъ него назадъ.-- Въ эту ночь только святой можетъ оставаться у меня въ домѣ. Я не знаю, кто ты... не спрашиваю объ этомъ. Иди съ миромъ... но только уходи... уходи!

Незнакомецъ поднялся съ мѣста и направился къ священнику.

"Не суди, да не будешь судимъ!" -- произнесъ онъ.

И отъ звука его голоса священникъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ. Но онъ сейчасъ же оправился и строго сказалъ:

-- Ты хочешь легкомысленно извращать слова Господни. Знаешь-ли ты, когда ты умрешь? Устами моими Господь къ тебѣ глаголетъ... быть можетъ, въ послѣдній разъ. Дни... я знаю это! Я дерзаю это сказать! Дерзаю бросить тебѣ проклятіе. Во имя Господа обѣщаю тебѣ адскій огонь и вѣчныя муки, если въ сей же часъ не освятить тебя Іисусъ Христосъ!

Въ тотъ же мигъ во взорѣ незнакомца зажглось пламя, въ сравненіи съ которымъ огонь, горѣвшій въ глазахъ священника, былъ какъ свѣтъ свѣчи передъ молніей. Священникъ отшатнулся и простеръ впередъ дрожащія руки.

Но незнакомецъ ударилъ его по устамъ, и онъ съ грохотомъ повалился на полъ.

Дверь отворилась, и вошла его жена. Она уложила его на диванъ, принесла холодной воды и стала смачивать ему голову. Она дѣлала это такъ спокойно, что видно было, что ей не разъ и раньше приходилось это дѣлать.

Спустя нѣкоторое время священникъ открылъ плаза и обвелъ комнату блуждающимъ взоромъ; потомъ онъ присѣлъ на диванъ и сложилъ руки на колѣняхъ.

-- Анна,-- сказалъ онъ, и голосъ его дрожалъ.-- Гдѣ незнакомецъ?

-- Здѣсь нѣтъ никого,-- отвѣтила она и подсѣла къ нему.-- Никого не было, когда я вошла.

Онъ съ усиліемъ всталъ и взялъ ее за руку.

-- Пойдемъ, Анна,-- сказалъ онъ,-- онъ навѣрно гдѣ-нибудь здѣсь.

Она покачала головой, но обошла съ нимъ комнаты. Она заставила его остановиться и указала ему на дѣтей, сидѣвшихъ вокругъ стола и спавшихъ. Но онъ не видѣлъ ихъ. Онъ увлекъ ее за собой черезъ входную дверь на улицу, но тамъ не было никого.

-- Анна,-- сказалъ онъ,-- пойдемъ со мной. Мы должны его найти.

-- Пойдемъ въ комнаты,-- сказала она и глубоко вздохнула.-- Ты боленъ, здѣсь нѣтъ никого.

Тогда онъ тихимъ голосомъ разсказалъ ей, что случилось.

-- Мы должны найти его, Анна,-- повторилъ онъ и такъ стиснулъ ея руку, что она вскрикнула отъ боли.-- Онъ ударилъ меня своей десницей и сломилъ мою силу...

-- Пойдемъ... пойдемъ... пока онъ еще не ушелъ отъ насъ.

-- Тебѣ это привидѣлось,--съ горечью сказала она.-- Ты опять боленъ, какъ въ прошломъ году, и ты умрешь и оставишь меня одну съ дѣтьми, если не будешь разсудителенъ и не станешь беречь свое здоровье.

Священникъ выпрямился, и глаза его засіяли.

-- Да... мнѣ было видѣніе!-- воскликнулъ онъ.-- Его очи ослѣпили меня, а теперь я вижу такъ ясно, какъ никогда еще не видѣлъ. Я былъ боленъ, теперь же я здоровъ. Анна... Анна моя... пойдемъ и отыщемъ его.

Она вздрогнула отъ холода и отошла назадъ, за дверь.

-- Нѣтъ!-- отвѣтила она, скрестивъ руки на своей плоской груди.-- Будетъ теперь! Ступай ты, куда ты долженъ идти, если ужъ нельзя иначе. Я зажгу елку бѣднымъ малюткамъ. Часъ за часомъ дожидались они, пока ты былъ у своихъ бѣдныхъ. Будетъ теперь. Онъ стоялъ среди улицы и протягивалъ къ ней руки.

-- Анна!...

-- Нѣтъ... нѣтъ... нѣтъ...-- жестко отвѣтила она.-- Мнѣ нечего больше дать твоему Богу. Онъ отнялъ у меня молодость и радость... мое здоровье отнялъ и твое... и наше счастье... Иди... иди, куда тебѣ угодно. Я останусь со своими дѣтьми.

Она вошла въ домъ и захлопнула за собой дверь. Священникъ простоялъ съ минуту, простирая руки, потомъ побѣжалъ по улицъ безъ шляпы и безъ верхняго платья и исчезъ въ ночной тьмѣ.

-----

Теперь остается только разсказать, какъ кончилась эта рождественская ночь. А кончилась она такъ, что изъ всѣхъ тѣхъ, кто ее пережилъ, ни у кого не могла она изгладиться изъ памяти.

Многіе лежали дома въ постели и спали и ничего не знали объ этомъ. Во зато многіе другіе проходили всю ночь, ища человѣка, котораго никто не зналъ.

Ибо не только тѣ, о которыхъ здѣсь разсказано, видѣли его; ихъ было много, много больше. И всѣмъ имъ казалось, что они не успокоятся, пока еще разъ не увидятъ его, ибо всѣ они знали про себя, что не такими они были, какими должны-бы быть.

Поэтому и епископъ, и священникъ, и женщина, обвинявшія незнакомца, всѣ они бѣгали по улицамъ, смѣшавшись со множествомъ другихъ. Въ толпѣ былъ также и пропойца съ своей Кагериной, которая крѣпко держала его за руку и не захотѣла останавливаться, пока не поблагодаритъ того, кто заставилъ опомниться ея мужа. И купецъ былъ тамъ, и полицейскій. И что всего удивительнѣй: никто изъ нихъ не чувствовалъ усталости, ни молодые, ни старые. Ибо они знали, что все, чего они домогались донынѣ, ничто въ сравненіи съ этимъ, и что если они достигнутъ того, къ чему теперь стремятся, ихъ жизнь будетъ богаче, чѣмъ прежде, и смерть оны встрѣтятъ безъ страха.

И не было теперь между ними различій, такъ что епископъ и пропойца свидѣтельствовали другъ передъ другомъ о томъ, что слышали и видѣли. Епископъ такъ говорилъ, что пропойца слушалъ его, а слова пропойцы казались высокоученому князю церкви мудростью. Они всѣ понимали другъ друга, какъ никогда до сихъ поръ, потому что каждый изъ нихъ забылъ о своемъ умѣ, и для всѣхъ только одно лишь было нужно.

Имъ всѣмъ представлялось, будто они бродятъ по незнакомымъ мѣстамъ. Они не узнавали своего города и своихъ домовъ, гдѣ занимались своимъ дѣломъ и жили своей жизнью до этой ночи. Они не узнавали другъ друга, такъ что всякая пріязнь и всякая вражда, существовавшая раньше между ними, теперь умерла и была позабыта. И тѣмъ не менѣе всѣ они другъ друга знали и довѣрчиво дѣлились своими чувствами, потому что всѣ были проникнуты одной и той же надеждой.

Всякій разъ, какъ подходилъ кто-нибудь новый, они спрашивали, не видалъ-ли онъ незнакомца, и затѣмъ шествіе, все разрастаясь, двигалось дальше, торжественное и безмолвное. И тотъ, кто къ нему присоединялся, забывалъ о всѣхъ своихъ прочихъ дѣлахъ и становился участникомъ тайнаго ужаса и тайной радости, наполнявшихъ другихъ.

На исходѣ ночи толпа остановилась на самой большой площади города, и вотъ тутъ случилось, что колокола всѣхъ церквей начали звонить.

Всѣ въ процессіи стали слушать, но никто не могъ объяснить себѣ, какая связь между шествіемъ и звономъ, и по чьему повелѣнію звонятъ колокола.

И тогда какъ въ обычное время каждый изъ нихъ внималъ призыву лишь своей собственной церкви, въ эту святую рождественскую ночь имъ показалось, что каждый колоколъ несетъ имъ всѣмъ одну общую вѣсть. Лютеране и католики, евреи, баптисты и ирвингіане, и тѣ, что молились въ тайникахъ души -- всѣ тѣ, что преклоняли колѣно, потому что знали, что не могутъ стоять -- они не помнили въ эту минуту, что побудило каждаго изъ нихъ построить свой отдѣльный храмъ, а чувствовали себя одной великой общиной и склоняла головы и внимали колокольному звону.

И пока они такъ стояли, и площадь была полна народу, и было темно, такъ что они едва различали лица другъ друга, и никто не говорилъ, и всѣ внимали звону,-- внезапно раздался мощный голосъ:

-- Онъ былъ среди насъ!

Они стали оглядываться другъ на друга, и никто не зналъ, откуда истекъ этотъ голосъ.

Но когда онъ прозвучалъ, какой-то удивительный восторгъ объялъ все это множество людей.

Многіе упали на колѣни и плакали; многіе стояли, выпрямившись во весь ростъ, съ сіяющими глазами. Нѣкоторые громко молились; иные пѣли; иные закрывали лицо руками. Но всѣ они были такими, какими не были еще никогда.

Простоявъ нѣкоторое время на площади, они разошлись по своимъ домамъ и не могли заснуть.

Перев. В. Спасской.

"Современникъ", No 12, 1913