Евлахов Иван Иванович - Имам Гусейн

ИМАМЪ ГУСЕЙНЪ.

Преданія старины сопутствуютъ жизни народа. Проходя чрезъ длинный рядъ вѣковъ, они въ теченіи времени усвоиваются съ понятіями народа, сливаются съ его вѣрованіями и сохраняются имъ какъ святыня, какъ лучшее достояніе его прошедшаго. Въ преданіяхъ слышится народу живой отголосокъ давно-минувшихъ событій; въ нихъ читаетъ онъ завѣтъ отжившихъ поколѣній и постепенный ходъ своего нравственнаго развитія. И чѣмъ менѣе отодвинулся человѣкъ отъ привычекъ и идей, связывавшихъ его съ первобытною жизнію, тѣмъ болѣе находится онъ подъ обаяніемъ предразсудковъ и своихъ любимыхъ вѣрованій....

Случай привелъ меня быть очевидцемъ въ г. Шемахѣ, 19-го августа, одной изъ мусульманскихъ религіозныхъ мистерій секты Шіэ: обрядъ оплакиванія Имамъ-Гусейна, или какъ называетъ простонародье, Шахъ-Гусейна. Обрядъ этотъ имѣетъ основаніемъ историческое событіе изъ временъ Іезида, случившееся на 60 году хиджры (722). Вотъ что разсказываетъ о Гусейнѣ Гербелотъ {Bibliot. orientale D'Herbelot. р. 428.}: Гусейну, второму сыну Алія, было 8 лѣтъ, когда померъ Магометъ, и 37 лѣтъ въ то время, когда убитъ былъ отецъ его Али. Остальная жизнь Гусейна, продолжавшаяся около 20 лѣтъ, протекла мирно при халифатствѣ Моавія. По смерти послѣдняго, сынъ и наслѣдникъ его Іезидъ, безбожникъ и изувѣръ, на котораго сыплются проклятія всего шіитскаго міра, по вступленіи въ управленіе халифатствомъ, объявилъ себя открыто противникомъ Магомета и всей его фамиліи и отправилъ повелѣнія въ Медину, гдѣ находились Гусейнъ и Абдалла, сынъ Зобайра, убить ихъ, такъ какъ они могли оспаривать у него халифатство. Повелѣнія эти дошли до слуха послѣднихъ, и они рѣшились убѣжать вмѣстѣ въ Мекку и объявить себя противъ Іезида. Жители города Куфы, большая часть изъ послѣдователей Алія, узнавши съ одной стороны о гоненіи Іезида, возстановленномъ противъ Гусейна, съ другой о провозглашеніи Модницами халифомъ Абдаллы, предложили Гусейну переселиться къ нимъ, съ увѣреніями, что онъ найдетъ унихъ не только" безопасность, но и покорность и уваженіе, которое они питали къ отцу его Алію и ко всему его семейству, и что они провозгласятъ его единственнымъ и законнымъ халифомъ. Гусейнъ принялъ это приглашеніе и отправился въ Куфу. Оставивши тайно Мекку съ 72-мя сопутникани, состоявшими изъ дѣтей его и близкихъ родственниковъ, и въ сопровожденіи небольшаго отряда Арабовъ, Гусейнъ направилъ путь къ пустынѣ, лежащей между Куфой и Меккой. Какъ только Іезидъ извѣстился объ этомъ, немедленно послалъ одного изъ полководцевъ своихъ, Обейдаллу, начальствовавшаго надъ войсками въ Аравіи, на встрѣчу къ Гусейну, чтобы предупредить прибытіе послѣдняго въ Куфу. Обейдалла отрѣзалъ Гусеину дорогу со стороны Халдеи и встрѣтилъ имама съ 72-мя приближенными въ деревнѣ Кербала, гдѣ соединилось съ Обейдаллой множество высланныхъ отрядовъ, сторожившихъ путь Гусейна, и Гусейнъ быль вдругъ окруженъ 10 т. всадниковъ: ему предстояло въ этихъ обстоятельствахъ возвратиться или погибнуть. Избравъ послѣднее, онъ, послѣ десяти-дневной неимовѣрной борьбы, дорогою цѣною уступилъ жизнь свою врагамъ въ 10-й день мѣсяца мухарема, въ 61 году хиджры (773 г.). Голова Гусейна доставлена была Іезиду, который, изливъ надъ нею всю злобу, съ большимъ усиліемъ дозволилъ предать ее землѣ въ г. Дамаскѣ; отсюда она была перенесена въ Аскалонъ (въ Палестинѣ) и наконецъ, халифомъ Сиріи и Египта,-- въ Каиръ и положена въ выстроенную для нея мечеть подъ именемъ: Машеха Гусейнъ, т. е. гробница Гусейна. Персіяне называютъ Гусейна двумя именами, шегидь (мученикъ) и сеидъ (господинъ). Преданіе говоритъ, что Гусейнъ родился въ 4 году хиджры отъ Фатьмы, дочери Магомета, послѣ шести мѣсячной ея беременности. Событіе это, провозглашенное между Персами чудомъ, объясняютъ тѣмъ, что Гусейнъ предупредилъ своимъ рожденіемъ всѣхъ дѣтей, имѣвшихъ родиться съ нимъ одновременно; что смерть, которую онъ долженъ былъ испытать, предсказана была ему еще въ дѣтствѣ Гавріиломъ, и что предсказаніе это наложило на него печать унынія и грусти, которыя таились въ немъ до самой смерти. Изъ этой-то плачевной катастрофы, постигшей Гусейна и его семейство, пылкое воображеніе мусульманъ шіитовъ создало цѣлую религіозную драму, повторяемую ежегодно подъ открытымъ небомъ посреди многочисленнаго стеченія народа. Болѣе точные послѣдователи Шіэ замѣчаютъ, что дни плѣненія Гусейна должны быть посвящены только лишь молитвѣ и печальнымъ воспоминаніямъ мученичества имама, и что нѣтъ особенныхъ постановленій для оплакиванія его всенародно; но дли толпы обычаи, съ которыми она сроднилась вѣками, сильнѣе закона и ни какія внушенія не могутъ обуздать ея изступленныхъ порывовъ.

Шемахинскіе шіиты на этотъ разъ исполнили обрядъ оплакиванія Гусейна съ такимъ особеннымъ рвеніемъ и блескомъ наружной обстановки, въ такомъ порядкѣ, какого старожилы давно по припомнятъ. Въ продолженіи девяти дней сряду обширная часть мусульманскаго населенія Шемахи сдѣлалась предметомъ общаго любопытства; во все это время вы бы не узнали Шемахи: мирный и не суетливый городъ, сохраняя въ теченіи дня обычное спокойствіе, съ наступленіемъ ночи превращался какъ-бы въ шумный воинственный станъ. Зарево пылающихъ факеловъ, зажженныхъ группами въ десяти или одиннадцати кварталахъ, шумъ снующей по всѣмъ направленіямъ толпы, стукъ барабановъ, трескъ ракетъ, голоса молельщиковъ и безпрерывные выстрѣлы, все это сливалось въ одинъ общій гулъ; глазъ утомлялся яркостію свѣта и разнообразіемъ предметовъ, слухъ дикимъ и неистовымъ гуломъ. {Каждый кварталъ имѣлъ своихъ представителей, независимо отъ прочихъ.}

Густой дымъ смолы, какъ траурное покрывало, носился черными массами въ воздухѣ; группы факеловъ обозначали въ каждомъ кварталѣ мѣста, гдѣ происходили импровизованныя пляски въ память Гусейна. Между факелами и вокругъ нихъ проходили непрерывною цѣпью сыны пророка, держась одною рукою другъ за друга, другою, приподнятою въ верхъ, каждый изъ нихъ держалъ длинную палку, шашку или пистолетъ, и т. п. Движеніе происходило мирными прыжками, въ два такта, подъ неугомонный стукъ турецкихъ барабановъ, литавръ, мѣдныхъ тарелокъ, или подъ звуки нашей военной музыки, которую нанимали парни болѣе зажиточныя. Каждый прыжокъ сопровождался поворачиваніемъ головъ налѣво и направо и восклицаніемъ: "Ахъ Гусейнъ, вай, Гусейнъ! или: Ага Имамъ, ага Имамъ! или: Али джанъ, Али джанъ!" Прибавьте ко всему этому снующую между рядами, пляшущую толпу мальчишекъ, взрослыхъ и стариковъ, бьющихъ себя немилосердо въ обнаженную грудь; три или четыре личности, въ каждомъ кружку, одѣтыя арлекинами, колотящихъ въ турецкіе барабаны, мѣдныя тарелки огромнаго размѣра и выдѣлывающихъ смѣнные поклоны и различныя эволюціи въ китайскомъ вкусѣ, и вы получите понятіе о сценахъ каждой пляшущей партіи. Въ одномъ изъ этихъ кружковъ обращалъ на себя вниманіе рослый и плечистый Арабъ въ бумажной треуголкѣ, обтянутый весь въ какой-то шутовской нарядъ неопредѣленнаго цвѣта; своею изумительною ловкостію и неутомимостію въ прыжкахъ, онъ придавалъ празднику скорби, какъ выражаются шіиты, рѣзкій восточный колоритъ.

Дня за два до окончанія оплакиванія Гусейна, на двухъ площадяхъ, гдѣ собирались шіиты, было устрцено до 15 гробницъ въ воспоминаніе убіенія Гусейна, брата его Гасана и дѣтей. Гробницы были убраны со всею роскошью восточной пестроты, дорогими шалями и парчею, отъ основанія до куполовъ, обвитыхъ золотою бахрамою, жетонами и круглыми зеркальцами. По краямъ гробницъ стояли по одному пѣвцу; они пѣли молитвы изъ корана, и заунывная пѣснь ихъ, какъ далекое эхо, жалобно носилась надъ бѣснующеюся толпою.

Долго бродилъ я въ этой толпѣ; мнѣ стало грустно, когда я окинулъ взглядомъ все окружавшее меня въ настоящія минуты, грустно за эти толпы заблудшаго человѣчества. Въ изступленныхъ движеніяхъ лицъ, утомленныхъ до изнеможенія, въ дикихъ возгласахъ и добровольныхъ истязаніяхъ, которымъ подвергаютъ себя приверженцы имама Гусейна, видится что-то не человѣческое, оскорбляющее чувство и повергающее зрителя въ апатію, оледеняющую душу.

Но всѣ эти ночныя оргіи приготовляли васъ постепенно къ сценамъ болѣе поразительнымъ оплакиванія имама Гусейна. По мѣрѣ приближенія десятаго дня мухаррема разгаръ шіитовъ доходилъ до крайнихъ предѣловъ; но не смотря на весь произволъ, предоставленный имъ на этотъ разъ, для выполненія ихъ религіозныхъ обрядовъ; несмотря на страшную суматоху почти во всѣхъ концахъ города, дѣло обошлось безъ всякихъ непріятныхъ столкновеній, безъ чего не обходилось въ преи не соды. Одна изъ главныхъ причинъ такого порядка заключалась въ удачной попыткѣ мѣстной полиціи соединить шіитовъ всѣхъ кварталовъ въ одно общее сборище. Мира эта, новая въ своемъ родѣ, удалась какъ нельзя лучше и дала полиціи возможность ближайшаго надзора. Шіиты безпрекословно образовали двѣ огромныя партіи, неподалеку другъ отъ друга, и продолжали съ большимъ энтузіазмомъ свои ночныя игрища.... Но я не берусь передать вамъ эффектъ сборищъ послѣднихъ трехъ ночей, послѣ того какъ шіиты соединились въ двѣ партіи и длинною вереницей прыгали вокругъ факеловъ; предо мною повторялись сцены изъ Роберта. Крыши домовъ, лавокъ, балконы были унизаны толпами народа, изъ которыхъ выдвигались на первый планъ разноцвѣтные ряды мусульманокъ и Армянокъ, окутанныхъ въ клѣтчатыя чадры. Въ этомъ хаосѣ, въ этой адской игрѣ фанатиковъ, погруженныхъ въ нее всѣмъ существомъ своимъ, много было дикой поэзіи, много было оригинальнаго для наблюдателя...

Но при всемъ этомъ не забыто шіитами и чувство признательности къ виновнику свободнаго отправленія ими своихъ религіозныхъ процессій.

Муллы вмѣстѣ съ народомъ громко высказывали благодарность за дарованное имъ въ нынѣшнемъ году разрѣшеніе проводить дни имама Гусейна и исполнить самый обрядъ оплакиванія во всей точности, по обычаямъ отцовъ, и съ благословеніями на устахъ расходились по домамъ.

(Окончаніе слѣдуетъ)

"Кавказъ", No 74, 1857

ИМАМЪ ГУСЕЙНЪ.

(Окончаніе).

Наконецъ насталъ и день смерти Гусейна. Мирная площадь, которую чрезъ два часа соображеніе шіитовъ должно превратить съ пустыню Кербала и огласить воплями, по видимому не сохранила слѣдовъ вчерашней суматохи. Масса народа снова окаймила ее со всѣхъ сторонъ и терпѣливо ждала сценъ, которыхъ она давно не встрѣчала въ такомъ разгарѣ. На одномъ концѣ площади полукругомъ тянулся рядъ пышно убранныхъ гробницъ, на другомъ было устроено возвышеніе въ родѣ ложи,-гдѣ сидѣлъ съ приближенными Іезидъ въ чалмѣ и курткѣ изъ краснаго сукна. Какъ казалось, онъ ожидалъ вѣстей о Гусейнѣ. Противъ сѣдалища грознаго халифа, посреди площади, на досчатыхъ плитахъ сидѣли полунагія и окровавленныя жертвы религіознаго фанатизма. Нельзя было смотрѣть на нихъ безъ отвращенія. На ихъ лицахъ, рукахъ, колѣняхъ виднѣлись струи крови, запекшейся отъ раскаленныхъ лучей солнца. У однихъ изъ этихъ добровольныхъ мучениковъ по обѣимъ сторонамъ шеи прикрѣплены были по три или четыре кинжала, воткнутыхъ остріями въ кожу около грудей, оттянутыхъ отъ своихъ мѣстъ; у другихъ висѣли замки отъ локтей до плечъ, продѣтые въ тѣло, третьи страшно бичевали себя желѣзными цѣпями и наводили ужасъ... и чтоже? На изсохшихъ блѣдныхъ лицахъ изувѣровъ трудно было уловить выносимое ими мученіе. И дѣти, и старики равно выдерживали эти пытки съ варварскимъ хладнокровіемъ. Я уже не говорю о цѣлыхъ рядахъ шіитовъ, сидѣвшихъ чинно, поджавши ноги, вокругъ площади, съ нарѣзанными лбами, носами и щеками, изъ которыхъ просачивалась кровь, вытираемая ими кусками бѣлаго коленкора. Раны ихъ казались легкими царапинами въ сравненіи съ сидѣвшими посреди площади; истязанія послѣднихъ превосходили, кажется, человѣческія силы.

"Но знакъ уже поданъ. Сцена открывается появленіемъ какого-то Франкскаго посла въ европейскомъ костюмѣ. Онъ обращается къ Іезиду съ поклономъ и, прочитавши предъ нимъ длинное посланіе, слѣзаетъ съ лошади и садится съ нимъ рядомъ. Въ тоже время гонецъ извѣщаетъ Іезида, что Гусейнъ находится уже въ ихъ рукахъ, со всѣмъ семействомъ и родственниками. Послѣ этого и сцена переносится въ пустыню Кербала. Въ пустыню медленно въѣзжаетъ опечаленный Гусейнъ на бѣлой лошади, въ чалмѣ, одѣтый въ бѣлый балахонъ. При видѣ злополучнаго имама, толпа зашевелилась, раздался глухой шумъ, -- еще одна минута и, кажется, всѣ предстоящіе здѣсь приверженцы Гусейна готовы броситься къ нему на встрѣчу, повергнуться предъ нимъ и путь его омочить слезами. За Гусейномъ слѣдуютъ верхомъ братъ его Гасанъ, жены, дѣти, родственники и все имущество, нагруженное на верблюдовъ. Сохраняя важность имама и чувство собственнаго достоинства, Гусейнъ напрасно возвышаетъ свой дрожащій голосъ и прославляетъ пророка, завѣщавшаго ему смерть въ этой пустынѣ; его растерзанной душѣ нѣтъ здѣсь ни отъ кого отвѣта. Его окружаютъ глубокое безмолвіе пустыни, прерываемое стонами изнемогающаго отъ жажды семейства, да воины Іезида, жаждущіе его крови. Наконецъ Гусейнъ подъѣзжаетъ къ одному изъ случившихся здѣсь окрестныхъ поселялъ съ вопросомъ: какъ называется земля, на которой онъ теперь находится. Поселянинъ называетъ ее тремя именами: сперва Арзи-Тафъ, потомъ Нейнава и Тештъ-Маръ; но имамъ, недовольствуясь этими отвѣтами, громко умоляетъ поселянина сказать истинное ея названіе. "Кербала", отвѣчаетъ наконецъ поселянинъ -- "Кербала!" Въ этомъ словѣ Гусейнъ прочиталъ уже свой смертный приговоръ; слезы потекли изъ его глазъ и онъ продолжалъ на распѣвъ слѣдующія слова: "да, ты говоришь правду: земля эта называется Кербала -- это мѣсто, предназначенное мнѣ пророкомъ; здѣсь должна пролиться моя кровь!" При этихъ словахъ воздухъ оглашается непритворнымъ рыданіемъ мусульманъ; печальная пѣснь Гусейна сливается съ этими рыданіями, и народъ безпрестанно повторяетъ: "Шахъ Гусейнъ! Вай, Гусейнъ!" Между тѣмъ въ сторонѣ семейство Гусейна томится жаждой, дѣти съ плачемъ обступаютъ Гасана, брата имама, и просятъ воды. Въ пустынѣ Кербала нѣтъ воды; чтобы добыть ее, нужно пробиться сквозь ряды враговъ, которые окружаютъ Кербала; но Гасанъ не въ силахъ больше выносить эти вопли дѣтей; заглушаемый ихъ плачемъ, онъ вырывается отъ нихъ и клянется принести имъ воду или уже не возвратиться болѣе къ нимъ. Гасанъ уже достигъ предѣловъ пустыни; о, небо! онъ увидѣлъ вдалекѣ свѣтлую полосу рѣки... но едва онъ успѣлъ приблизиться къ ней, воины Іезида преграждаютъ ему путь. Гасань умоляетъ ихъ дать ему воды для умирающихъ отъ жажды малютокь.-- Еслибъ вся вселенная превратилась въ воду, то и тогда не дамъ тебѣ каплю воды, восклицаегъ одинъ изъ воиновъ непріятельскаго стана. Гасанъ обнажаетъ шашку, вступаетъ въ неравный бой и падаетъ подъ ударами враговъ. Затѣмъ слѣдуютъ сцены убійствъ, по одиначкѣ, сыновей Гусейна; наконецъ, послѣ долгаго преслѣдованія, падаетъ подъ шашками и самъ Гусейнъ: ему отрубаютъ голову. При совершеніи каждаго убійства, выбѣгаетъ на сцену толпа растрепанныхъ дѣвочекъ съ криками: Шахъ Гусейнъ! Вай, Гусейнъ! которому вторятъ всѣ шіиты безъ различія пола и возраста.

Сцены эти невольно потрясаютъ зрителей и трудно передать ихъ. За убійствомъ Гусейна слѣдуетъ его оплакиваніе; жены и родственники бросаются на бездушный трупъ; но и здѣсь ни на одинъ мигъ неумолимы палачи Іезида; съ остервенѣніемъ отбрасываютъ они несчастныхъ отъ трупа и влекутъ ихъ къ Іезиду, которому подносятъ голову Гусейна и представляютъ плѣнныхъ. Кровожадный халифъ даетъ повелѣніе истребить ихъ; но Франкскій посолъ то мольбами, то угрозами смягчаетъ жестокосердаго и тѣмъ спасаетъ жизнь плѣннымъ. Этимъ оканчивается шумное десяти-дневное воспоминаніе имама Гусейна. Вообще преданіе о смерти Гусейна превосходно опоэтизировано шіитами и мѣстами чрезвычайно трогательно. При каждой пѣснѣ Гусейна, при каждомъ его движеніи они плачутъ навзрыдъ, какъ дѣти, и рыданія эти, сливаясь въ одну надгробную арію, оставляютъ по себѣ тяжелое чувство.

И. Евлаховъ.

"Кавказъ", No 75, 1857