Ефименко Александра Яковлевна - Народный суд в Западной Руси

Народный судъ въ Западной Руси.

(Историческій очеркъ).

"Что есть правда?" -- спрашиваетъ себя современный человѣкъ. Человѣку прошлаго не надо было дѣлать такихъ вопросовъ: онъ, и не оглядываясь, отчетливо зналъ, что за плечами его стоятъ правда и кривда и своею вѣчною неустанною борьбой направляютъ его шаги по жизненному пути то вправо, то влѣво.

Есть ли та правда, которую инстинктиво ощущаетъ въ себѣ современный человѣкъ, та же самая правда, которою жили люди безчисленныхъ прошедшихъ поколѣній? Да, повидимому. "Не дѣлай другому того, чего не хочешь, чтобы дѣлали другіе", какъ правило поведенія, и "положи душу свою за други своя", какъ идеалъ,-- вотъ основные и вѣчно неизмѣнные устои всякой человѣческой правды.

Какъ ни просты эти два основныхъ положенія правды и морали, тѣ сочетанія, въ какія они вступаютъ со свойствами человѣческой природы и со всѣмъ разнообразіемъ внѣшнихъ условій, образуютъ безконечно причудливый калейдоскопъ. Однако, несмотря на всю эту причудливость, въ нѣкоторыхъ направленіяхъ его сочетаній можно усмотрѣть извѣстную правильность.

Наука не знаетъ человѣка внѣ общества, но первые общественные союзы, въ которыхъ она его усматриваетъ, суть союзы кровнаго родства. И первая человѣческая правда безвыходно заключена въ предѣлы подобнаго союза. Внѣ его нѣтъ ни права, ни нравственности, внѣ -- дикая пустыня, гдѣ царитъ ужасъ лишь голыхъ зоологическихъ отношеній. Но человѣкъ, силою своей человѣчности, рано выводится изъ этой исключительной замкнутости. Когда же люди разныхъ родовыхъ группъ сталкиваются между собой, неизбѣжно возникаютъ положенія, при которыхъ зоологическая точка зрѣнія является неудобной или невыгодной. Но, между тѣмъ, пока невозможна еще и гуманитарная точка зрѣнія, практикующаяся внутри кровнаго союза. Отсюда та условная правда, правда компромисса, которая укрываетъ собою насиліе и произволъ,-- однимъ словомъ, правда для чужихъ. Если человѣкъ, подталкиваемый страстью, совершаетъ посягательство на своего ближняго, совсѣмъ различныя послѣдствія вытекаютъ для него, смотря по тому, къ своей или чужой группѣ принадлежитъ этотъ ближній. Преступленіе внутри родовой группы можетъ влечь за собой какое-нибудь патріархальное наказаніе виновника съ цѣлью устрашенія его или умилостивленія разгнѣванныхъ пенатовъ,-- въ крайнемъ случаѣ, изгнаніе преступника изъ родового союза, самый тяжелый видъ несчастія, какое могло постигнуть человѣка, такъ какъ онъ въ этомъ случаѣ нетолько всецѣло лишался всѣхъ благъ соціальной жизни, но и покровительства своихъ родовыхъ боговъ, передавался во власть враждебныхъ духовъ, всюду сторожившихъ человѣка за предѣлами его родовой территоріи. Посягательство на ближняго изъ иной родовой группы, чужого, имѣло характеръ произвольнаго нарушенія заключеннаго мира. Первымъ послѣдствіемъ такого нарушенія была месть со стороны обиженнаго виновнику и его роду,-- месть во весь неудержъ оскорбленнаго чувства; дальнѣйшимъ -- какая-нибудь сдѣлка, которою могла бы быть въ достаточной мѣрѣ удовлетворена обиженная сторона. Здѣсь царитъ принципъ возмездія: пусть обиженный какою бы то ни было монетой,-- кровью оскорбителя, его скотомъ и другимъ добромъ,-- но непремѣнно получитъ все, чѣмъ можетъ быть удовлетворено его оскорбленное чувство.

Такимъ образомъ, въ генезисѣ права мы имѣемъ двѣ исходныхъ точки, образующихъ два параллельныхъ теченія въ его дальнѣйшемъ развитіи. Теченія эти сталкиваются, переплетаются, наконецъ, окончательно сливаются. Исторія права до сихъ поръ, повидимому, ничего не знаетъ объ этомъ двойственномъ процессѣ. Лишь въ послѣднее время въ замѣчательномъ изслѣдованіи М. М. Ковалевскаго о правѣ осетинъ {Современный обычай и древній законъ. Обычное право осетинъ въ историко-сравнительномъ освѣщеніи, Москва, 1886 г.} обнародованы чрезвычайно интересные факты, выясняющіе этотъ предметъ, а также и нѣкоторые выводы, сдѣланные на ихъ основаніи почтеннымъ ученымъ. Въ наши цѣли не входитъ останавливаться на этомъ предметѣ. Намъ интересца одна лишь его сторона, а именно вотъ какая.

Два теченія въ развитіи права должны были вызвать къ жизни и два типа правовыхъ учрежденій. Такъ оно и было. Въ то время, какъ членовъ родового союза судило собраніе родичей или родовая старѣйшина, для рѣшенія столкновеній между членами разныхъ союзовъ должны были возникать приспособленные къ потребностямъ дѣла институты. Такимъ институтомъ былъ, прежде всего, добровольно избранный сторонами судъ посредниковъ, судъ знающихъ людей, за которыми признавались особенныя знанія, проницательность или одаренность (брегоны у древнихъ кельтовъ, біи у современныхъ киргизъ и т. д.), судъ жрецовъ. Въ концѣ-концовъ, въ роли такого посредника, естественно, очутилось государство и его верховный представитель, великій князь или король у славянскихъ племенъ. Но отсюда никакъ нельзя дѣлать того вывода, который обыкновенно дѣлается нашею историческою наукой, что съ самаго начала исторической жизни славянскихъ племенъ, а, слѣдовательно, и русскаго, судебная власть находилась въ рукахъ главы государства,-- нельзя тѣмъ болѣе, что родовые союзы, даже и послѣ того, какъ они обратились въ союзы территоріальные, имѣли свои суды, имѣли ихъ тѣ союзы, которые образовывались съ разнообразными цѣлями, но по типу родовыхъ: "а братчина судитъ какъ судьи",-- говоритъ псковская судная грамота. Конечно, на сферу компетенціи этихъ судовъ должны были простирать свои ограничивающія стремленія и политическая власть, и церковь. Но несомнѣннымъ свидѣтелемъ того, насколько суды эти были живучи и жизненны, служитъ наше богатое обычное право: слишкомъ очевидно, что оно могло возникнуть лишь путемъ правильной многовѣковой судно-правовой практики. Что дѣятельность этихъ судовъ могла отложиться лишь напластованіемъ правовыхъ понятій въ сознаніи народной массы, а не кипами писанной бумаги на полкахъ архивовъ, это понятно: суды эти, вообще говоря, не нуждались въ записяхъ. Но, благодаря счастливой исторической случайности, у насъ есть документы, касающіеся одной группы такихъ судовъ, такъ что мы можемъ говорить о предметѣ не на основаніи догадокъ, а на основаніи фактическихъ данныхъ.

-----

Недавно вышелъ 18-й томъ Актовъ виленской археографичесской коммиссіи, заключающій въ себѣ Акты о копныхъ судахъ. Нашей исторической наукѣ небезъизвѣстны эти суды, суды народныхъ сходокъ, имѣвшіе мѣсто въ Литовской Руси. Иванишевъ, на основаніи найденныхъ имъ двухъ десятковъ конныхъ декретовъ, написалъ свое очень извѣстное изслѣдованіе, названное имъ не совсѣмъ точно, или, вѣрнѣе сказать, совсѣмъ неточно: О древнихъ сельскихъ общинахъ въ Юъо-западной Россіи. Послѣ Иванишева еще найдено было нѣсколько документовъ, относящихся къ XVIII стол. и къ Сѣверщинѣ, т.-е. Черниговской губ. Эти крупинки были все, чѣмъ могла пользоваться наука въ своихъ заключеніяхъ объ этомъ учрежденіи, интересъ котораго она не могла не признавать. Упомянутое изданіе виленской коммиссіи есть, по сравненію съ этими крупинками, настоящая розсыпь: въ текстѣ 518 страницъ большого формата, заключающихъ въ себѣ около 450 документовъ, обнимающихъ періодъ отъ 1552 по 1707 г., сохранившихся въ городскихъ книгахъ брестскаго, минскаго, пинскаго, слонимскаго и слуцкаго судовъ. Конечно, теперь уже можно сказать объ этомъ предметѣ что-нибудь положительное.

XVI вѣкъ былъ то, что называютъ критическою эпохой въ исторіи литовско-русскаго государства. Въ теченіе этого вѣка произошелъ коренной переворотъ въ устояхъ общественнаго строя, и этому-то обстоятельству мы и обязаны тѣмъ, что до насъ дошла такая масса копныхъ документовъ: въ эпохи спокойнаго органическаго развитія не возникало бы обстоятельствъ, побуждавшихъ къ оформливанію рѣшеній, къ внесенію ихъ въ гродскія книги, гдѣ они и сохранились.

Общественные устои въ литовско-русскомъ государствѣ XVI в. потрясались съ такою силой и измѣнялись съ такою быстротой, съ какою это возможно только при одномъ условіи: при сильномъ, подавляющемъ вліяніи на извѣстный соціальный организмъ другого, болѣе могучаго соціальнаго организма. Таковымъ былъ по отношенію къ Литовской Руси организмъ Польскаго государства. Высшая культурность, большая опредѣленность и законченность формъ и, наконецъ, чисто-внѣшнія, политическія условія,-- все сошлось къ тому, чтобы подчинить Литовскую Русь, и подчинить всецѣло, не одною лишь политическою подчиненностью.

Строй Литовской Руси до XVI в. характеризовался двумя основными чертами: мелкимъ землевладѣніемъ и отсутствіемъ строгой междусословной разграниченности. Выраженіе "мелкое землевладѣніе" мы употребили исключительно лишь для оттѣненія его отличій отъ шляхетско-польской организаціи національнаго земельнаго хозяйства, но на самомъ дѣлѣ это было вотъ что. Большая часть разработанной земли,-- которая составляла, конечно, лишь небольшіе куски, выхваченные изъ громадной дикой территоріи,-- находилась въ рукахъ свободныхъ земледѣльцевъ, жившихъ отдѣльными родовыми или больше-семейными союзами, дворищами, огнищами. Это была, такъ сказать, основная общественная группа. къ ней примыкала другая: перехожіе люди, лезные, тѣ, которые вышли по тѣмъ или другимъ обстоятельствамъ изъ большихъ кровныхъ союзовъ и не могли, по недостатку силъ и средствъ, сѣсть на дикую землю, а должны были обращаться къ кому-нибудь за разработанною землей, которую и получали на извѣстныхъ обязательствахъ. Самый низшій классъ населенія составляли невольники, о которыхъ не распространяемся. Внѣ этихъ группъ и сверху ихъ стоялъ немногочисленный правящій классъ, сильная аристократія, "князья" и "паны", включившая въ себя частью размножившихся потомковъ св. Владиміра и Гедимина, можетъ быть, также частью родовыхъ литовскихъ князей. Этотъ классъ только и былъ обособленъ, представляя изъ себя группу съ наслѣдственною привилегированностью, наслѣдственными правами и обязанностями по отношенію къ управляемой имъ массѣ. Все остальное были не сословія, а состоянія, свободно переходившія изъ одного въ другое. Нѣкоторую устойчивость придавала этому подвижному обществу лишь тяготѣвшая надъ нимъ военная организація, суровая и напрягавшая всѣ силы бѣднаго матеріально общества, поставленнаго въ крайне тяжелыя внѣшнія, политическія, условія. Вся воздѣлываемая земля несла на себѣ тягло военной службы: земля и служба сдѣлались, наконецъ, синонимами (въ смыслѣ пріуроченія опредѣленной военной повинности къ извѣстному району воздѣлываемой земли; отсюда выраженія: двѣ земли, двѣ службы,1/2 земли, 1/2 службы).

Подъ гнетомъ суровой военной организаціи началось, еще независимо отъ вліянія Польши, нѣкоторое общественное дифференцированіе. Тѣ изъ сидѣвшихъ на своихъ земляхъ, кто былъ сильнѣе и могъ самостоятельно отбывать военную повинность, оказались какъ бы въ привилегированномъ положеніи и стали называться земявами; кто же не могъ ее отбывать въ виду значительныхъ расходовъ, какія она требовала, тотъ долженъ былъ отправлять извѣстныя повинности въ пользу господаря (великаго князя или иного, удѣльнаго, владѣльца) или того, кому господарь находилъ нужнымъ или возможнымъ предоставить пользованіе этими повинностями, опять-таки подъ обязательствомъ службы. Изъ этой группы отчичей, вмѣстѣ съ тѣми, кто садился на чужой расчищенной землѣ, образовался классъ "людей", "мужей", тотъ слой, который наиближе соотвѣтствовалъ нашему понятію "народъ" и который въ Литовской Руси до поры до времени пользовался всѣми человѣческими правами въ томъ ихъ объемѣ, въ какомъ понимало эти права тогдашнее общество. Но на Литовскую Русь надвигался иной общественный строй съ равноправнымъ и полноправнымъ шляхетскимъ народомъ и съ совершенно безправною массой человѣческаго "быдла", вся цѣль существованія котораго была въ томъ, чтобы содержать этотъ народъ. Какія исключительныя условія создали этотъ совершенный въ своей возмутительной законченности строй,-- это, вѣроятно, такъ и останется навсегда одною изъ множества историческихъ задачъ безъ рѣшеній. Но онъ долженъ былъ подавляюще вліять на тотъ незаконченный и расплывающійся строй, какой представляла собой Литовская Русь.

Конечно, "пановъ" и "князей" Литовско-Русской земли, съ ихъ владѣтельными правами, не могло особенно привлекать шляхетство, тѣмъ болѣе, что оно предполагало уравненіе ихъ съ тѣмъ классомъ, къ которому аристократія относилась какъ къ низшему и зависимому. Но для многочисленнаго и сильнаго класса земянъ шляхетство открывало врата земного рая, вознося ихъ на общественныя высоты и низвергая остальные классы въ преисподнюю. Всѣ условныя и случайныя отношенія зависимости, въ какихъ стояло къ земянамъ остальное населеніе, болѣе слабое матеріально, обращались шляхетскимъ правомъ въ узы крѣпостничества, передававшаго подданныхъ въ безотчетное распоряженіе владѣльца.

Люблинская унія дала окончательное торжество польскому праву въ Литовской Руси, но и до нея земяне усердно тянулись къ шляхетству: конечно, они видѣли покровительство въ своихъ домоганіяхъ со стороны верховной власти, для которой всякое соціальное объединеніе этихъ столь различныхъ по строю областей было прямымъ преддверіемъ желанной политической.уніи.

Въ самомъ дѣлѣ, еще первая редакція литовскаго статута (1529 г.), правда, неопредѣленно и робко, но уже говоритъ о шляхтѣ, причемъ то подразумѣваеть подъ шляхтою земянъ, то прилагаетъ это слово вообще къ высшему классу общества: видно, что съ этимъ словомъ еще не связалось никакое точно опредѣленное понятіе. Но уже вторая редакція, на три года предупредившая политическую унію, составлена въ духѣ этой уніи: здѣсь идетъ рѣчь о правахъ народа шляхетскаго, "заровно всихъ въ томъ почитаючи отъ вельможнаго и до навбожшого шляхтича". Отсюда понятно, почему земяне еще и до люблинской уніи наклонны выбиваться изъ-подъ юрисдикціи коннаго суда. Но, тѣмъ не менѣе, обычай крѣпко держитъ ихъ въ своихъ тискахъ. Тѣ вѣковыя узы копныхъ обязательствъ, какими земяне были связаны со всѣми людьми и мужами своего сосѣдства, не могли быть разорваны такъ легко и свободно. И вотъ начинается броженіе, которое тянется цѣлое столѣтіе. Только благодаря этому броженію, мы имѣемъ томъ копныхъ документовъ, который даетъ намъ возможность заглянуть въ этотъ любопытный уголокъ старины. Какъ отразилось это броженіе на сознаніи и правовомъ чувствѣ массы, это другой вопросъ: деморализація и одной, и другой стороны, и побѣдителя, и побѣжденнаго, кажется, всегда была обычнымъ результатомъ классовой борьбы.

Конный судъ, захватывавшій въ предѣлы своего вѣдѣнія всѣхъ обывателей своего округа, своего сосѣдства, всѣхъ "спулечныхъ", "пограничныхъ" сосѣдей, необходимо предполагалъ въ своей идеѣ общественное равенство этихъ сосѣдей, если не экономическое, то юридическое. Панъ и его крѣпостной, какъ сосѣди, какъ равноправные члены судебной сходки -- абсурдъ. Однако, надо было, все-таки, цѣлое столѣтіе, чтобы жизнь выяснила этотъ абсурдъ и уничтожила его своею непреложною логикой. Такая затяжка, конечно, обусловливалась и тѣмъ, что самое крѣпостное право не было фактомъ, осуществившимся сразу, однимъ актомъ законодательной власти. Въ тѣ времена государство еще было слишкомъ слабо для того, чтобы пересоздавать такъ общество, и старыя фактическія отношенія могли тянуться долгіе годы, лишь медленно уступая надавливанію со стороны новыхъ государственныхъ юридическихъ принциповъ, хотя бы даже за этими принципами стоялъ и перевѣсъ фактической силы. Но были и другія причины.

Конечно, узы обычая, связывавшія земянина и подданнаго въ одинъ общій союзъ копныхъ мужей, были бы разорваны гораздо скорѣе, если бы народившаяся шляхта была цѣльно въ этомъ заинтересована. Но дѣло не стояло такъ. Для каждаго, кто нуждался въ правосудіи, нуждался не въ возможности, а de facto пренебречь судомъ копы, съ его могучими рессурсами къ разслѣдованію преступленія, было просто неразсчетливо. И вотъ каждый земянинъ въ массѣ дѣлъ, входившихъ въ вѣдѣніе копы, предпочиталъ обращаться къ ней, какъ къ болѣе скорому и дѣйствительному способу возстановленія своего права. За то, наоборотъ, каждый, кто былъ заинтересованъ въ томъ, чтобы укрыть правонарушеніе, старался уклониться отъ коннаго суда и находилъ себѣ лазейку въ своей принадлежности къ шляхетскому сословію. Шляхтичъ-истецъ охотно идетъ на копу, но шляхтичъ-отвѣтчикъ ея избѣгаетъ,-- вотъ обычная картина отношеній шляхты къ конному суду.

Любопытно слѣдить, какъ шелъ процессъ разложенія копы. Въ началѣ процесса, относящемся приблизительно къ половинѣ XVI в., земяне, видимо, только что начинаютъ подозрѣвать, что имъ, въ случаѣ неудобствъ, угрожающихъ отъ копы, можно обойтись и "окромъ копнаго права", можно прибѣгнуть "къ уряду". "Я того суда вашего не ганю ани фалю (не порицаю и не одобряю) и его тежь слухать не хочу, але подьте до вряду" (39) {Въ скобкахъ документа, изъ котораго сдѣлано извлеченіе.},-- такъ говоритъ представителямъ копы одна земянка, недовольная копнымъ рѣшеніемъ. Вообще женщины раньше и энергичнѣе, "згордивши судомъ копнымъ", начали давать отпоръ притязаніямъ копы. "Выходить шляхтяпцѣ на копу рѣчь неслушна" (неприличное дѣло), или: "я, смерде, вольность маю, ты мене негоденъ на копу позывати" (83,91),-- такъ отвѣчаютъ земянки, проникнутыя идеей своего новаго шляхетскаго достоинства. Мужчины такъ не отвѣчаютъ: пока еще они идутъ на копу, хотя и заявляютъ иногда, что идутъ "не водлугъ (не въ силу) права, а водлугъ сосѣдства", или изъ жалости, "будучи жалостливъ шкоды сосѣднее" (34, 191), идутъ и въ тѣхъ случаяхъ, когда это безразлично для нихъ или даже противно ихъ интересамъ. Въ тѣхъ же случаяхъ, когда это совпадаетъ съ ихъ интересами, они охотно подчиняются всѣмъ подробностямъ копнаго обычая и откладываютъ на время въ сторону свое панское достоинство, обращаясь къ коплянамъ, какъ къ людямъ себѣ равнымъ: "мои ласковые панове-мужеве". Но время идетъ, а вмѣстѣ съ нимъ и роковой процессъ. Панъ уже не идетъ на копу, если это ему неудобно, не стѣсняется по отношенію къ ней насмѣшками и угрозами, не принимаетъ упоминальныхъ листовъ, не пускаетъ въ свой дворъ посланныхъ отъ копы, а то и просто прогоняетъ копу съ своей земли, стрѣляетъ въ нее и т. п. (43, 131, 141, 180). но какъ ни разрушительно все это должно было вліять на правовое чувство массы, все-таки, не въ этомъ было главное зло, разрушавшее копное право. Главное зло, главный источникъ разложенія непосредственно истекалъ изъ все усиливавшагося развитія крѣпостного права. Сначала нѣтъ и намека на то, что панъ можетъ какъ-нибудь вмѣшаться въ копныя дѣла своихъ подданныхъ: оно и не могло быть иначе, пока подданные эти были мужи лично свободные, лишь обязанные по отношенію къ пану извѣстными, точно опредѣленными повинностями, натуральными или денежными. Но мало-по-малу начинается вмѣшательство. Панъ запрещаетъ своимъ подданнымъ какое-нибудь копное дѣйствіе, по его мнѣнію, неудобное или недолжное, находитъ неудобнымъ такое или иное время для копнаго собранія и просить копу отложить на другое, наконецъ, разсердившись на непріятный для него оборотъ суднаго процесса, уводитъ съ копы своихъ подданныхъ. Отсюда одинъ шагъ до того, что и просто запрещаетъ своимъ подданнымъ выходить, "становиться" на копу; или беретъ насильно съ копы подсудимаго, своего подданнаго; или не выдаетъ своего подданнаго, осужденнаго копой; или просто приказываетъ копѣ разойтись, если ея дѣйствія ему непріятны. Можетъ ли быть при такихъ условіяхъ серьезная рѣчь объ отправленіи правосудія? Но для народа такъ дорого было это его право, что онъ судорожно цѣплялся за его жалкіе обломки, несмотря ни на что. Понемногу паны начали становиться на ту точку зрѣнія, почву для которой имъ давалъ законъ: что они есть отвѣтчики за своихъ подданныхъ передъ государствомъ и что, слѣдовательно, имѣютъ по отношенію къ нимъ и право суда. Панъ начинаетъ вчинать искъ отъ лица своихъ подданныхъ, обращаться съ жалобами на подданныхъ къ пану, и районъ копныхъ правъ все съуживается и съуживается. Копа понемногу становится орудіемъ папской власти, которому панъ можетъ приказывать отыскать виновнаго, подъ угрозой возложить на нее отвѣтственность.

И вотъ процессъ приходитъ къ своему концу. Мы во второй половинѣ XVII вѣка. Край пережилъ уже Хмельнищину или, по крайней мѣрѣ" дошедшіе изъ Украйны сюда на Литву ея отголоски. Уже не земянинъ и людинъ стоятъ рядомъ другъ съ другомъ, одинаково согнувшіеся подъ тяжелымъ государственнымъ ярмомъ, одинаково, въ качествѣ спулечныхъ сосѣдей, охраняющіе миръ и безопасность своего округа,-- другъ противъ друга, съ взаимною ненавистью и вѣчною затаенною угрозой, стоять мужикъ, хамъ, "непріятель народу шляхетскаго", и панъ-шляхтичъ, охраняющій свою шляхетскую "утстивость" (достоинство), "на которой мужикъ, при своей мужичьей завзятости, всегда готовъ его, шляхтича, оскорбить" (255). Положеніе копы такое: хлопской копѣ, какъ категорически выражается одинъ документъ, не подлежитъ ни одинъ человѣкъ шляхетскаго званія. Но паны еще допускаютъ копу, какъ удобное орудіе предварительнаго судебнаго разслѣдованія. Въ этихъ только предѣлахъ она допустима у панскихъ подданныхъ. По паны не забыли копы и ея преимуществъ и не прочь бы были устроить, по ея типу, свой собственный шляхетскій судъ: появляется "судъ пріятелей", который засѣдаетъ на старыхъ коповищахъ (обычныхъ мѣстахъ копныхъ сходокъ) и обращается за содѣйствіемъ къ хлопской копѣ. Но старая копа уже умерла; эти новые блѣдные ея призраки не могли возстановить ее, такъ какъ были лишены того, что только и давало конѣ такую силу: единодушія и единомыслія всѣхъ жителей коннаго сосѣдства, въ основѣ котораго лежали ихъ традиціонноравноправныя взаимныя отношенія.

Тамъ же, гдѣ было необходимое для процвѣтанія копы условіе -- свобода населенія, копа держалась долго: въ бывшей Сѣверщинѣ, т.-е. Черниговской губ., мы встрѣчаемся съ копнымъ судомъ, сохранившимъ еще всѣ свои живыя особенности даже и въ XVIII столѣтіи {Кіевская Старина 1885 г., кн. 10-я, стр. 2.}.

II.

Копный судъ есть судъ народнаго собранія, копы, купы, громады, вѣча, какъ судъ этотъ называется въ болѣе раннихъ актахъ {Иванишевъ: "О древнихъ сельскихъ общинахъ". Кулишъ: "Исторія возсоединенія", т. II, стр. 161.}.

Томъ актовъ, на которомъ мы основываемся, свидѣтельствуетъ о существованіи копныхъ судовъ въ Сѣверо-западномъ краѣ, на территоріи, главнымъ образомъ, русскаго племени, но частью и литовскаго. Сохранились документы о копахъ и въ Юго-западномъ краѣ, и въ Черниговской губ. Чисто-русское ихъ происхожденіе и характеръ засвидѣтельствованы литовскимъ статутомъ {Третья редакція (1588 г.), разд. 14, аръ 9: "На Руси и инде, гдѣ здавна копы бывали, копы сбираны и отцравованы быти мають, яко ея на Руси заховывало и заховуеть".}.

Очень соблазнительна мысль отождествить копный округъ съ вервью Русской Правды, но отъ этого соблазна слѣдуетъ благоразумно воздержаться. Родовою ли, кровною или сосѣдскою, территоріальною, связью была образована вервь, объ этомъ ничего нельзя сказать съ увѣренностью, но что копный округъ былъ союзомъ сосѣдства, территоріальнымъ, въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія. Разумѣется, надо думать, что, въ огромномъ большинствѣ случаевъ, это сосѣдство было ничто иное, какъ то же родство, потерявшее память о своей кровной связи. Люди помнили, что они "издавна о шкоды вшелякія зхаживалися" съ такими-то; но почему они сходились именно съ тѣми изъ своихъ территоріальныхъ сосѣдей, а не съ другими, объ этомъ они позабыли. Такимъ образомъ, сосѣдства эти или копные округи, при ихъ естественномъ происхожденіи и ростѣ, не могли имѣть одинаковыхъ размѣровъ. Когда копные суды уже начали приходить въ разложеніе, но еще цѣнились правительствомъ и признавались оффиціально, какъ удобное орудіе для преслѣдованія нѣкоторыхъ преступленій, въ концѣ XVI в. были правительственныя попытки дать копнымъ округамъ точно опредѣленные районы; по крайней мѣрѣ, въ Тройскомъ воеводствѣ назначены коповища (мѣста сходокъ), по преимуществу, въ большихъ населенныхъ пунктахъ и опредѣлены размѣры копной околицы "на всѣ стороны по мили" {Литовская миля = 7,2 нашихъ версты. Словарь древняго актоваго языка Сѣверо-западнаго края, составленный Горбачевскимъ, стр. 216--217.}. Исконныя же коповица бывали обыкновенно на границахъ селъ или отдѣльныхъ имѣній, въ точно опредѣленномъ урочищѣ: "подъ такими-то липами", "у бору, гдѣ есть звыклое мѣстце судовъ копныхъ", у такого-то прудца и т. д. Копа, собранная не на обычномъ коповищѣ, а тамъ, гдѣ "передъ тымъ отъ стародавнихъ вѣковъ николи копа не бывала", могла быть опротестована какъ незаконная: помимо обычныхъ коповищъ, копа могла собираться лишь въ извѣстныхъ случаяхъ на мѣстѣ преступленія.

И такъ, передъ нами территорія коппаго округа, приблизительно 75--150 Ев. верстъ. Не слѣдуетъ удивляться такимъ ея размѣрамъ. Если принять во вниманіе естественную разрѣженность тогдашняго населенія, большое количество болотъ и лѣсовъ, то надо думать, что это относительно большое пространство далеко не вмѣщало въ себѣ даже населенія одной нашей волости среднихъ размѣровъ; это подтверждаютъ и попадающіяся кое-гдѣ данныя о числѣ копныхъ сходатаевъ. Разбросанное населеніе жило по разработаннымъ имъ земельнымъ клочкамъ дворищами. Но въ XV в., особенно во второй его половинѣ, когда уже значительно подвинулся описанный нами процессъ общественнаго дифференцированія, старыя дворища, съ одной стороны, обратились въ земянскіе дворы, съ другой -- раздробились въ небольшія села и деревни; кое-гдѣ на территоріи копнаго округа попадалось и мѣстечко. Въ селахъ за единицу, какъ хозяйственную, такъ и правовую, принимался дворъ, -- домохозяйство, заключавшее въ себѣ, сколько можно догадываться, большую семью; представителемъ ея былъ домохозяинъ (мужъ), остальное была его "челядь".

Все внутри копнаго округа было проникнуто духомъ круговой поруки: именно духомъ, такъ какъ круговая порука была стихіей правовыхъ отношеній, а не учрежденіемъ. Домохозяинъ отвѣчалъ за свою челядь, село отвѣчало за каждый дворъ, копный округъ отвѣчалъ за все свое населеніе. Кровная связь, естественный источникъ круговой поруки, исчезла, но осталось выросшее на почвѣ этой связи взаимное доброжелательство и довѣріе, знаніе другъ друга, основанное на сосѣдствѣ и общности интересовъ, увѣренность во взаимной добросовѣстности. Принимать участіе въ отправленіи копнаго правосудія могли только "зацные люди" (почтенные), "вѣры годные", "добрые мужи"; не даромъ же и копа называлась "святой", а рѣшеніе ея "свентобливымъ" (благочестивымъ). Надо думать, что копный округъ имѣлъ какія-нибудь средства очищать себя отъ "непевныхъ", "подейзреныхъ" членовъ, которые "негодны обращаться на копѣ съ добрыми людьми", и вытѣснять ихъ въ категорію лезныхъ (свободныхъ, но не осѣдлыхъ) людей: не даромъ чувствуется такое предубѣжденіе противъ лезныхъ. Но копный округъ держитъ себя на-сторожѣ не только по отношенію къ лезнымъ,-- всякій чужой человѣкъ, прохожій, гость есть предметъ его подозрительнаго вниманія. Случись какое-нибудь не раскрытое преступленіе въ округѣ, первымъ движеніемъ всѣхъ и каждаго -- разузнать, не было ли гдѣ-нибудь прохожаго, не былъ ли у кого-нибудь въ околицѣ гость изъ-за ея предѣловъ? И вотъ, если тотъ, у кого случится такой гость, не поспѣшитъ заявить объ этомъ, не представитъ на копу гостя или не дастъ вполнѣ удовлетворительныхъ объясненій по поводу этого гостя, на него тѣмъ самымъ возлагается вина, отъ которой онъ долженъ очищаться, какъ знаетъ, или принять на себя всѣ ея послѣдствія.

Законъ въ лицѣ литовскаго статута предоставлялъ суду копы лишь пограничные споры, убійство безилеменнаго проѣзжаго человѣка, потраву и разслѣдованіе кражи по слѣду. Но копа сама твердо знала кругъ своего вѣдѣнія, и пока чувствовала подъ собою почву, не допускала въ немъ ограниченій. Кромѣ правонарушеній, указанныхъ литовскимъ статутомъ, копа всегда вѣдала, и во всемъ ихъ объемѣ, многочисленныя дѣла, возникавшія въ бортныхъ угодьяхъ изъ-за бортей, бортныхъ сосенъ и т. д., затѣмъ столкновенія изъ-за бобровыхъ гоновъ и вообще все, что касалось промысловыхъ урочищъ и ухожаевъ. Если прибавить къ этому, что къ ней относились всѣ дѣла по потравамъ и покосамъ, по захватамъ земли или лѣса, по захвату, угону, убійству скота, то можно сказать коротко, что копа охраняла всю арену хозяйственныхъ интересовъ своего округа. Сюда же примыкали дѣла по поджогамъ и въ особенности многочисленныя и разнообразныя дѣла по покражамъ на территоріи округа, кража хлѣба съ поля, скота, кража въ домахъ, коморахъ и вообще усадебныхъ постройкахъ. Наконецъ, мы встрѣчаемся въ копныхъ документахъ съ дѣлами объ убійствѣ, колдовствѣ, грабежахъ и побояхъ. Но всѣ ли подобныя преступленія, совершившіяся на территоріи копнаго округа, подлежали вѣдѣнію копы, или только нѣкоторыя, мы не можемъ ничего сказать. Вообще, чувствуется, что принципъ, объединяющій всѣ правонарушенія, подлежащія вѣдѣнію копы, есть прямая или косвенная связь ихъ съ землей округа. Въ высокой степени любопытно, что даже убійство могло разсматриваться съ этой точки зрѣнія, какъ "змаза грунту" (оскверненіе земли) (214).

Преступленіе нарушило спокойствіе копнаго округа; каждый полноправный членъ округа долженъ принимать участіе въ возстановленіи этого спокойствія. Но, тѣмъ не менѣе, никто не имѣетъ права вчинать дѣла, кромѣ обиженной или пострадавшей отъ правонарушенія стороны, въ дѣлахъ объ убійствѣ -- кровные родственники. Даже при убійствѣ безилеменнаго проѣзжаго человѣка "могъ явиться въ качествѣ частнаго истца тотъ, на чьей землѣ лежалъ трупъ, какъ обиженный "змазой грунту". Истецъ могъ и прекратить начатое дѣло въ каждый данный его моментъ, включая даже тотъ, когда отвѣтчикъ уже "стоялъ на остатнемъ стопню шибеницы" (на послѣдней ступенькѣ висѣлицы). Однимъ словомъ, мы присутствуемъ еще при правовомъ строѣ, соотвѣтствующемъ той стадіи правоваго развитія, которая не знаетъ разницы между уголовнымъ и гражданскимъ порядкомъ: въ конномъ судопроизводствѣ едва можно разсмотрѣть нѣкоторые слабые намеки на эту разницу. Отвѣтчикъ еще не преступникъ, а шкодникъ, который долженъ, прежде всего, удовлетворить такъ или иначе -- матеріально ли, деньгами, или нравственно, видомъ своимъ страданій -- пострадавшаго отъ шкоды (шкода -- имущественный ущербъ), и въ этомъ вся цѣль правосудія.

Если обиженный открывалъ преступленіе тотчасъ же по его совершеніи, "на горячемъ учинку", онъ сзывалъ ближайшихъ околичныхъ сосѣдей, и, такимъ образомъ, составлялась на мѣстѣ преступленія небольшая "горячая" копа: ея дѣломъ было произвести разслѣдованіе по горячимъ слѣдамъ. Но это разслѣдованіе лишь давало матеріалъ для настоящей большой копы (великая, вальная, генеральная). На такую копу необходимо было скликать всѣхъ полноправныхъ обывателей копнаго округа, и собраться она должна была непремѣнно на коповищѣ. Обыкновенно, дѣло не кончалось одною этою копой; для окончательнаго постановленія рѣшенія и приведенія его въ исполненіе сбиралась еще третья копа, такъ называемая "завитая". Иногда случалось, что и на трехъ копахъ дѣло не могло быть закончено, и тогда въ качествѣ завитой сбиралась четвертая копа {Три суда, три судебныхъ рока, для даннаго суднаго дѣла,-- повидимому, эти понятія общи не только для всего славянскаго, но и для древняго нѣмецкаго права. (Grimm: "Rechtsalthiimer", стр. 210). Въ славянскихъ же правахъ мы встрѣчаемся съ этими понятіями, кромѣ русскаго, еще въ польскомъ (въ статутахъ піотрковскомъ, вислицкихъ, мазовецкомъ) и чешскомъ. Такимъ же образомъ въ разныхъ статутахъ и друг. памятникахъ встрѣчаемся съ выраженіями: горячій судъ, завитой рокъ. Думаемъ, что обычаи копы помогутъ пониманію этихъ и подобныхъ темныхъ мѣстъ и выраженій.}.

III.

Обыватель усматриваетъ нанесенную ему шкоду: у него выкрадена комора, выведена изъ стойки лошадь, перекопанъ огородъ, потравленъ хлѣбъ, увезено сѣно и т. д., и т. д. Какъ быть, что дѣлать, чтобъ открыть шкодника? Одно ясно: нельзя медлить, надо пользоваться "горячимъ часомъ", захватывать "на горячемъ учинку". Нечего и думать пока о томъ, чтобъ обратиться къ содѣйствію всѣхъ членовъ копнаго округа. Надо какъ можно скорѣе созвать хоть "малую громадку" мужей, своихъ ближайшихъ сосѣдей, чтобы съ ними "сочити злодѣйство" (выслѣживать воровство). И вотъ горячая копа сбирается иногда тою же ночью, какъ обнаружилась шкода, чаще на другой день.

Конечно, воръ не можетъ же не оставить какихъ-нибудь слѣдовъ своего пребыванія на мѣстѣ своего злочинства. Копа "беретъ горячій слѣдъ" отъ пяты и гонитъ его, гонитъ съ искусствомъ и настойчивостью ищейки, выслѣживающей уходящую отъ нея добычу. Повидимому, человѣкъ XVIII в. еще имѣлъ больше основаній довѣрять остротѣ своихъ внѣшнихъ чувствъ, чѣмъ человѣкъ современный. По крайней мѣрѣ, мы ни разу не видимъ, чтобы копа не достигла своей цѣли -- потеряла слѣдъ, сбилась съ него, кромѣ тѣхъ случаевъ, когда преступникъ имѣлъ возможность насильственно помѣшать копѣ. Разумѣется, онъ старался объ этомъ изо всѣхъ силъ: принималъ ложныя направленія, чтобы спутать слѣдъ, сбивалъ скотомъ, затиралъ, если шелъ по снѣгу. Со стороны земянъ бывали и прямыя насилія, тѣмъ болѣе возможныя, что маленькая горячая копа часто не имѣла возможности захватить съ собою не только вознаго отъ гродскаго уряда, но даже и какое-нибудь оффиціальное лицо въ качествѣ вижа (возный, вижъ -- судебный приставъ): паны просто сбивали копу со слѣда и прогоняли прочь, случалось еще и съ насмѣшкой: "не умѣетъ де копа вести слѣдъ" (280).

Отъ всей этой процедуры, какъ гнали и отводили слѣдъ, вѣсть на насъ духомъ орхаическихъ временъ. Конечно, и люди Русской Правды вели точно такимъ же оброзомъ свой "сводъ по землямъ". Копа беретъ слѣдъ и идетъ по нему. Слѣдъ приводитъ къ грунту (землѣ) такого-то села. Копа останавливается на границѣ и посылаетъ дать знать въ село, чтобъ оно выходило на границу, приняло слѣдъ и вывело его изъ своихъ предѣловъ. Село высылаетъ отъ себя людей для отвода слѣда. Если это село помѣщичье, то съ просьбою объ отводѣ копа посылаетъ на панскій дворъ и проситъ, чтобъ дворъ прислалъ кого-нибудь присутствовать при этой процедурѣ. Если злодій не укрывается на территоріи села, то слѣдъ можно вывести, и его выводятъ и ведутъ до новой границы. Тамъ повторяется то же: снова просятъ хозяевъ земли придти, взять слѣдъ и вывести. По Русской Правдѣ истецъ обязанъ былъ идти со сводомъ только до третьей земли: тотъ, кто владѣлъ третьей землей, долженъ былъ удовлетворить обиженнаго, а самъ уже вести сводъ дальше {Съ обычаемъ свода, кромѣ русскаго права, встрѣчаемся въ сербскомъ, гдѣ о немъ говоритъ законникъ Стефанъ Душана (Зигель, стр. 182), также въ правѣ чешскомъ (Jerećek: "Slowanské prawo", II, стр. 244). Вообще, всѣ эти правовыя понятія съ ихъ обозначеніями: "сводъ", "сочить", "сокъ" (сочящій, гоняцій слѣдъ), "лице" (поличное), по ихъ распространенности между всѣми славянскими племенами, заставляютъ думать о глубокой древности, предшествующей всѣмъ племеннымъ раздробленіямъ.}. И здѣсь мы встрѣчаемъ въ одномъ дѣлѣ упоминаніе о трехъ границахъ, какъ бы намекъ на особое значеніе именно трехъ границъ (241). Но, къ сожалѣнію, во всѣхъ дѣлахъ, гдѣ приходится копѣ гнать слѣдъ, онъ кончается, не переходя трехъ границъ. Но вотъ копа привела слѣдъ на такую землю, хозяева которой не могутъ сдѣлать "отвода" и тѣмъ "себя очистить". Хозяева -- будь то село или отдѣльный землевладѣлецъ -- могутъ, конечно, сначала дѣлать попытки какъ-нибудь отклонить отъ себя бѣду: могутъ доказывать, напримѣръ, что слѣдъ, который усматривается на ихъ землѣ, не тотъ самый слѣдъ, который гонитъ копа и который связываетъ ихъ землю съ мѣстомъ преступленія, что потому они не повинны дѣлать отводъ. Но насцену являются доказательства тождественности: слѣды разсматриваются, вымѣряются въ присутствіи обѣихъ сторонъ и какого-нибудь оффиціальнаго лица, представителя власти, которые "уфаляютъ слѣдъ", "же то есть тотъ слѣдъ власный".

Какъ же быть дальше? Дальше дѣло могло принимать различный оборотъ. Село -- или личный хозяинъ земли -- могло просто-на-просто отказаться отводить слѣдъ; тогда истецъ давалъ вину тому селу, а себѣ оставлялъ право на "вольное нравное мовенье" (точно: свободный правовый разговоръ) на слѣдующей копѣ, гдѣ село это уже должно было явиться въ качествѣ отвѣтчика. По село могло и не взять на себя вины; тогда оно должно было выдать настоящихъ виновниковъ преступленія, которые не могли не быть ему извѣстны,-- собственно, фактически они могли ихъ и не выдавать, а только по общему приговору громады села "дать о нихъ справу". Наконецъ, возможенъ былъ и третій исходъ: если село не признавало себя виноватымъ, но, въ то же время, не могло себя очистить отводомъ слѣда, у него еще была возможность правнаго очищенія -- предоставить копѣ "трясти дома". Впрочемъ, отъ копы зависѣло согласиться или не согласиться на трясенье.

Трясенье это, т.-е. обыскъ, было вторымъ правовымъ отправленіемъ горячей копы. Дѣлалось это приблизительно такъ. Если село давало согласіе на то, чтобъ его трясли, то постановляло, вмѣстѣ съ тѣмъ, чтобы никто изъ громады, и даже подростки, не входили больше въ своя дома, а всѣ стояли вмѣстѣ, чтобы не имѣть возможности скрыть что-нибудь. Нѣсколько человѣкъ съ вижемъ, безъ котораго нельзя было дѣлать обыскъ, шли отъ дома къ дому поочередно, осматривая всѣ строенія, и забирали подозрительныя вещи, "лице", буде онѣ находились. Если неудобно было взять "лице", какъ, наприм., хлѣбъ, сѣно, то его оставляли на мѣстѣ, приставляя сторожу.

Бывали случаи, что горячей копѣ не нужно было ни гнать слѣду, ни трясти; тогда она сбиралась, чтобы сдѣлать опытъ, т.-е. опросъ, лицъ, которыя могли что-нибудь знать или слышать о случившемся.

Все это -- и слѣдъ, и трясенье, и опытъ, и осмотръ (наприм., потравы) -- давали матеріалъ для судебнаго слѣдствія, которому была посвящена уже великая, генеральная, вальная копа.

IV.

Истецъ путемъ горячей копы собралъ кое-какой матеріалъ, освѣщающій дѣло; надо дать этому дѣлу дальнѣйшій правовой ходъ, созвать великую копу. Но истецъ могъ и ничего не добиться горячею копой, никакихъ слѣдовъ шкодника не обнаружилось. Опять-таки нѣтъ другого исхода, какъ скликать великую копу; авось она поможетъ своимъ "большимъ разсудкомъ", тѣми сильными средствами къ раскрытію истины, какими располагаетъ цѣлое населеніе копнаго округа -- кто-нибудь, что-нибудь, гдѣ-нибудь видѣлъ, слышалъ, кто-нибудь, что-нибудь сообразилъ, и, смотришь, уже въ рукахъ ниточка, по которой можно добраться и до сути. И надо сказать, что почти всегда оно такъ и было. Крайне рѣдки случаи, когда даже и большая копа ни до чего не добирается, и вынуждена пустить дѣло "на переслухъ". "Когда узнаешь что-нибудь, тогда снова сберешь копу и будешь отыскивать своего шкодника",-- такъ заявляетъ въ этомъ случаѣ копа пострадавшему. Для добыванія же вѣстей наибольше всего случаевъ представлялось "на торгахъ и въ корчмахъ", куда и долженъ былъ обращаться истецъ со своимъ дѣломъ, пущеннымъ "на переслухъ".

Истецъ сбираетъ на такой-то день большую копу: всѣ, кто повиненъ на нее становиться, должны явиться на коповище. Единственный предлогъ, по которому могло не состояться собраніе, это неотложныя полевыя работы, "часъ пашный". Затѣмъ ни время года, ни непогода не могли служить отговоркой. Недаромъ коповища назначались обыкновенно "подъ дубами", "подъ липами" и т. д.,-- это, все-таки, представляло нѣкоторую защиту, когда приходилось стоять цѣлый день подъ дождемъ, какъ бывало; случалось, что ждала иногда копа выхода какихъ-нибудь своихъ членовъ и дня по два.

На копу шли только домохозяева, но, въ случаѣ необходимости, они были обязаны представлять и свою челядь. Допускалось и представительство, и чѣмъ дальше, тѣмъ въ большихъ и большихъ размѣрахъ: вѣроятно, тутъ оказывалъ свое вліяніе и панъ, въ интересахъ котораго было ограничивать личное участіе своихъ подданныхъ въ копныхъ дѣлахъ. Стали появляться на копахъ по два мужа отъ села въ качествѣ представителей своихъ односельчанъ: они заявляли, что берутся отвѣчать за свое село и уполномочены совершать отъ его имени всѣ правовыя дѣйствія. Но отъ копы и лица зависѣло удовлетвориться ли этимъ представительствомъ, или потребовать личнаго выхода остальныхъ.

Однако, какія же средства, помимо нравственныхъ, имѣла копа побуждать своихъ членовъ къ выходу? Одно, но чрезвычайно сильное: по крайней мѣрѣ, до тѣхъ поръ, пока копа имѣла силу приводить въ исполненіе свои рѣшенія, дѣйствіе этого средства было неотразимо. Это -- юридическая формула, одна изъ основныхъ формулъ копнаго права: "невыходъ платитъ шкоду" {"Нестанье на судъ" или "нестанье на завитой, третій, рокъ теряетъ дѣло",-- это-положеніе, выраженное въ разныхъ памятникахъ чешскаго и польскаго законодательства.}. "Всѣ ли вышли?" -- опрашиваютъ, прежде всего, другъ друга мужи-копники. "Нѣтъ такого-то и никого не выслалъ онъ за себя на копу для отвѣта". Копа даетъ знать отсутствующему, если только въ немъ почему-либо заинтересована, чтобъ онъ непремѣнно явился на слѣдующую копу или представилъ кого-нибудь за себя; однако, тотъ не является снова и никого не ставитъ. Третья копа, завитая, "по невыходу" прилагаетъ всю шкоду къ тому отсутствующему. А то, какъ нерѣдко случалось, люди цѣлаго села "не выходятъ на копу, ани о себѣ вѣдомости учинить не хотятъ", а то и становятся, но утекаютъ съ копы. Опять-таки завитая копа кладетъ вину на село. Эта простая формула очень облегчала коппое судопроизводство и совсѣмъ не была столь нелѣпой въ правовомъ смыслѣ, какъ это можетъ казаться съ современной точки зрѣнія. Въ самомъ дѣлѣ, если членъ копнаго округа съ явною предумышленностью уклоняется отъ того, что всѣми и каждымъ признается его непремѣнною обязанностью, отъ участія въ копномъ собраніи, какая можетъ быть этому причина, кромѣ страха передъ копнымъ правосудіемъ, кромѣ сознанія своей прикосновенности къ правонарушенію ("ту се значи ижъ не правый, али винный утекаетъ", 44)? Къ тому же, приложеніе формулы "невыходъ платитъ шкоду" совсѣмъ не тождественно съ обвинительнымъ приговоромъ, ничуть: платящій шкоду по невыходу не только не признается этимъ самымъ преступникомъ, но даже и шкодникомъ. Онъ не вышелъ и тѣмъ навлекъ на себя подозрѣніе, а, главное, положилъ препятствіе къ дальнѣйшему отправленію копнаго правосудія. Вслѣдствіе этого онъ долженъ взять на себя послѣдствія правонарушенія, матеріальное удовлетвореніе обиженной стороны. Но у него не отнято право вести дѣло дальше,-- тѣми же самыми правовыми средствами отыскивать настоящаго виновника и получить отъ него удовлетвореніе. Повидимому, села, въ средѣ которыхъ находился виновникъ, нерѣдко поступали такъ: не выходили на копу, брали такимъ образомъ на себя шкоду, а потомъ домашнимъ образомъ управлялись съ нарушителями спокойствія. Разумѣется, такая постановка возможна лишь при господствѣ извѣстной точки зрѣнія, что главная цѣль правосудія есть удовлетвореніе обиженной или пострадавшей стороны, при предположеніи, что всякій ущербъ можетъ имѣть свой матеріальный эквивалентъ. Эта точка зрѣнія, послѣдовательно проведенная, могла приводить къ такимъ видимымъ несообразностямъ: наприм., подозрѣваемые въ убійствѣ оправдываются путемъ очистительной присяги (о ней ниже) и освобождаются отъ наказанія, но, тѣмъ не менѣе, присуждаются къ уплатѣ головщины въ пользу истца (259).

Но вотъ копа собралась въ полномъ составѣ: иногда человѣкъ сто и болѣе. Есть всѣ повинные, т.-е. настоящіе копные мужи, всѣ, кого требовалъ истецъ въ качествѣ ли отвѣтчиковъ или свѣтковъ (свидѣтелей), явились нарочно приглашенные сторонніе люди (можетъ быть, изъ-за предѣловъ копнаго округа?) и, наконецъ, возный, вижъ, тоже со "стороной", двумя шляхтичами. Водворяютъ "порядокъ по обычаю и праву своему копному", старшіе копники "засѣдаютъ въ лавѣ" (въ ряду) съ вознымъ и стороною людьми добрыми. Старшіе копники провозглашаютъ судъ открытымъ. Дальнѣйшій ходъ зависитъ отъ частныхъ обстоятельствъ дѣла.

Если истецъ не могъ ничего добиться предварительнымъ разслѣдованіемъ, онъ обращался къ копѣ приблизительно съ такою рѣчью: "Пановемужеве! прошу васъ и спрашиваю, не слыхали ли вы чего-нибудь о моей шкодѣ на торгу или въ корчмѣ въ какихъ-нибудь разговорахъ, въ бесѣдѣ, не упоминалъ ли кто относительно себя или другого? Или, можетъ быть, вамъ пришлось увидѣть, что кто-нибудь несетъ или везетъ что-нибудь въ то время, какъ мнѣ шкода стала, или у кузнецовъ, можетъ быть, видѣли (дѣло идетъ о покражѣ съ мельницы муки и желѣзныхъ орудій), что они перерабатываютъ желѣзныя орудія на другія вещи, или покупаютъ ихъ и продаютъ., или, можетъ быть, кто-нибудь, не имѣя своего хлѣба, хлѣбомъ торговалъ?"

Начинается опытъ, всѣхъ присутствующихъ мужей-копниковъ. Село за селомъ, или черезъ своихъ представителей, должны "въ одно слово повѣдать", что они не суть такому-то шкодниками и не знаютъ ничего ни о какой шкодѣ. Въ иныхъ случаяхъ соблюдается строгій порядокъ опыта. Наприм., дѣло идетъ объ убитомъ человѣкѣ; села даютъ показанія въ томъ порядкѣ, въ какомъ ѣхалъ убитый. Если нѣтъ на копѣ представителей изъ одного населеннаго пункта, лежащаго на дорогѣ, то люди изъ пунктовъ, дальше лежащихъ, совсѣмъ отказываются отвѣчать (250). Если дѣло шло о пропавшей лошади, начинается общій допросъ о томъ, не былъ ли у кого въ то время, какъ произошла пропажа, какой-нибудь гость издалека, и если былъ, то открыто ли ушелъ, не укрывали ли его? (224). Обыкновенно такой опытъ непремѣнно что-нибудь обнаруживалъ. Если не было точныхъ и опредѣленныхъ свѣдѣній, являлись какія-нибудь косвенныя указанія. Наприм., выступаетъ мужъ-копникъ и заявляетъ, что когда онъ молотилъ на панскомъ гумнѣ съ такими-то, то явился на гумно такой-то и "въ нихъ того жита на хлѣбъ просилъ", а ему такіе-то молотники отвѣчали: "ты-дей жита на хлѣбъ у насъ просишь, а сыновья твои хлѣбомъ торгуютъ; чего-жь ты у сыновей хлѣба не берешь и не просишь?" И вотъ копа уже имѣетъ ниточку, по которой добирается до воровъ, обобравшихъ мельницу. Или копяикъ заявляетъ, что онъ былъ въ корчмѣ и тамъ слышалъ споръ между такими-то, причемъ упоминались такія-то имена и обстоятельства, имѣющія отношенія къ разслѣдуемому преступленію (328). Копа снова имѣетъ нить. Или "за пытаньемъ купнымъ" выступаютъ два мужа и выражаютъ свое удивленіе по поводу того, что такой-то Иванъ Стрыга, хоть и стоитъ передъ вами, панове купа, а ничего не говоритъ, а между тѣмъ жена его то-то и то-то намъ, постороннимъ людямъ, при встрѣчѣ говорила насчетъ своихъ подозрѣній о томъ, откуда "въ сосѣдствѣ частокроть шкоды становятся", и не могла же де она не говорить этого и ему, своему мужу. И тутъ "вся копа между собою переглянулись, размышляючи, что бы ей въ этомъ случаѣ дѣлать" Опять-таки копѣ есть за что ухватиться.

Но бывало и такъ, что большая копа, собравшись, уже имѣла желанную нить, помимо истца и общаго опыта копниковъ: надо было только ее укрѣпить. "Ты, старче Микито, со всѣми подданными ея милости пани своее теперь на сей копѣ съ нами сталъ?" -- спрашиваетъ копа послѣ общей провѣрки всѣхъ собравшихся коплянъ (панскіе подданные выходили на копу со своими старцами, т.-е. старостами). Микита отвѣчаетъ, что "я-дей, панове старцы и копляне, уже со всѣми подданными ея милости пани моее вышолъ".-- "А зачѣмъ ты не ставилъ раньше на копѣ двухъ изъ своего села, такихъ-то?" Старецъ объясняетъ, что онъ ихъ не ставилъ раньше не по какимъ-нибудь особеннымъ уважительнымъ причинамъ, а исключительно потому, что они сами не хотѣли идти "за неякою боязнью своею", и предлагаетъ копѣ самой спросить у этихъ двухъ, отчего они раньше не становились. Копа спрашиваетъ, тѣ подтверждаютъ, что дѣйствительно не шли раньше "одно за страхомъ своимъ". Тогда копа, посовѣтовавшись, спрашиваетъ между собою: "Развѣ были тѣ два человѣка въ какомъ подозрѣніи?" Выступаетъ одинъ мужъ-копникъ и заявляетъ, что онъ самъ изъ устъ старца Микиты слышалъ, какъ онъ обвинялъ въ разслѣдуемомъ преступленіи этихъ двухъ человѣкъ. Старецъ началъ было запираться, но долженъ былъ сознаться,-- и вотъ опять завязывается узелъ, который копѣ уже не трудно развязать.

Но чаще всего истецъ является на большую копу уже съ готовымъ матеріаломъ для обвиненія, собраннымъ путемъ горячей копы или другимъ какимъ способомъ: этого требовалъ его собственный интересъ. Въ такомъ случаѣ копа прямо обращалась къ нему съ вопросомъ: "на кого онъ въ той своей шкодѣ имѣетъ жать?" -- иначе говоря, "на кого онъ кладетъ вину?" Истецъ долженъ былъ "чинить доводъ". Съ этого момента большая копа вступаетъ въ свою настоящую роль. Изъ среды копы выбираются почтенные люди, которые выступаютъ въ роли судей, выбираются или самою копой, или истцомъ и отвѣтчикомъ. Послѣ объясненій истца, заключающихъ въ себѣ обвиненіе, передъ копой долженъ выступить обвиняемый и "дать о себѣ справу", "сдѣлать выводъ".

Вообще къ обвиненію предъявлялись совсѣмъ иныя требованія, смотря по тому, на кого оно обращалось: на добраго ли мужа, ни въ чемъ никогда не заподозрѣннаго, за добросовѣстность котораго готовы были выступить съ ручательствомъ и родня, и село его, или на "подейзренаго", "приличнаго" человѣка, особенно изъ лезныхъ, стоящихъ внѣ союза круговой поруки и отвѣтственности. Чтобы довести до конца обвиненіе добраго мужа, надо было выдвинуть значительный арсеналъ судебныхъ доказательствъ, одной малой частички которыхъ было достаточно для обвиненія подойзренаго лезнаго человѣка. Короче говоря, въ первомъ случаѣ onus probandi лежала на истцѣ, во второмъ случаѣ -- на отвѣтчикѣ.

"Лице" (поличное) не играетъ, можно сказать, почти никакой роли въ числѣ судебныхъ доказательствъ на большой копѣ: потому, надо думать, что злодій, пойманный съ лицемъ, вынуждался къ добровольному сознанію и не нуждался въ процессуальныхъ дѣйствіяхъ большой копы, а прямо переходилъ въ распоряженіе завитой копы, которая постановляла приговоръ и приводила его въ исполненіе. Но за то большое значеніе имѣли свѣтки, т.-е. свидѣтели.

Копа давала цѣну лишь свидѣтельству людей добрыхъ, ей извѣстныхъ. Когда отвѣтчикъ, доказывая alibi, ссылается на свидѣтеля, ему говорятъ: "То плохой отводъ: развѣ не могъ тебя видѣть какой-нибудь добрый человѣкъ, кѣмъ бы ты могъ сдѣлать отводъ, а не тѣмъ плохимъ, неизвѣстнымъ человѣкомъ? Дорога никогда не спитъ, ѣздятъ люди не только днемъ, но и ночью: какъ же бы ты большою дорогой да не встрѣтился, не съѣхался съ кѣмъ-нибудь?" (217). Впрочемъ, въ важныхъ дѣлахъ, наприм., убійствѣ, допрашивали всѣхъ обывателей данной мѣстности, не только мужчинъ, но женщинъ и даже дѣтей (432).

Истецъ въ подтвержденіе своего обвиненія "выдаетъ трехъ свѣтковъ". Копа спрашиваетъ у отвѣтчика: "если же всѣхъ трехъ свѣтковъ любишь?" Отвѣтчикъ изъ нихъ "улюбилъ и обралъ такого-то и повѣдилъ, то-дей добрый человѣкъ, може правду сознать". Когда избранный свидѣтель тоже показываетъ не въ пользу отвѣтчика, послѣдній заявляетъ: "похоже-де, что такой-то тѣхъ свѣтковъ накупилъ". Но для копы свидѣтельство выбраннаго самимъ отвѣтчикомъ свѣтка, подтверждаемое показаніями другихъ лицъ, уже имѣетъ рѣшающее значеніе (86).

Обвиненіе, опирающееся на свѣткахъ, должно было выставить ихъ не меньше трехъ: при двухъ свидѣтеляхъ необходимо было представить еще дополнительныя судебныя доказательства.

Если истецъ ссылался на людей изъ такого села, которое не повинно становиться на той копѣ, и потому не могъ представить ихъ на разбирательство, то копа сама выбирала изъ среды себя двухъ мужей добрыхъ и посылала для опроса свидѣтелей на мѣстѣ. Конечно, копа въ такомъ случаѣ должна была разойтись, чтобы собраться снова по полученіи свидѣтельскихъ показаній (224).

Пока копа добивается "слушныхъ доводовъ" отъ истца и выслушиваетъ таковые же "выводы" отъ отвѣтчика, взвѣшиваетъ показанія свидѣтелей и косвенныя улики, выдвигающіяся обстоятельствами дѣла, она стоитъ на той же раціоналистической почвѣ, на какой стоитъ и современный процессъ. Но если и современный народный правовой обычай носитъ на себѣ рѣзкіе слѣды генетической связи права съ ирраціоналистическимъ міровоззрѣніемъ, то, конечно, на отношеніяхъ къ праву всякаго человѣка XVI вѣка, а тѣмъ болѣе простого мужа-копника, эта связь должна была отразиться еще гораздо болѣе рѣзко. Наприм., мы имѣемъ дѣло съ такого рода судебными доказательствами.

Надо утвердить показанія, отрицаемыя противною стороной: доводчикъ ставитъ ногу съ тѣмъ, чтобы противная сторона приставила свою; копа, видя такое "смѣлое постановенье ноги съ ногой", склоняется на сторону доводчика, а неправильно запиравшійся отвѣтчикъ сознается въ своемъ запирательствѣ. Но что же, однако, было въ этомъ "смѣломъ постановеньи ноги съ ногой" такого, что могло такъ сильно подѣйствовать на душу и виновнаго, и конниковъ? Очевидно, никакихъ раціоналистическихъ объясненій здѣсь приложить нельзя; только археологія права можетъ дать кое-какой намекъ на происхожденіе и значеніе этого обычая (63).

Или еще болѣе распространенный, постоянно встрѣчающійся обычай -- ставить шапку. Истецъ или свидѣтель, всякій, кому надо было усилить вѣсъ своихъ показаній, ставилъ шапку и требовалъ, чтобы противная сторона приставила свою. Въ чемъ опять-таки заключалась сила этой шапки -- дѣло темное; но неправый не рѣшался обыкновенно на приставку {Обращаясь къ археологіи права, мы находимъ въ древнемъ чешскомъ судномъ процессѣ слѣдующее указаніе, осмысливающее нѣсколько эту "ногу": истецъ становится правою ногой на спорную вещь, а отвѣтчикъ лѣвою, и въ такомъ положеніи они выговариваютъ формулу "вдання", т.-е. правоваго заклада,-- обязательства уплатить такую-то сумму въ случаѣ своей неправоты (Jerecek: "Slovanské pravo", II, стр. 219). Повидимому, родственное происхожденіе имѣла и "шапка": по крайней мѣрѣ, въ болѣе древнихъ памятникахъ литовско-русскаго права упоминается шапка, въ которую кладется правовой закладъ -- рубль грошей. Но все это, конечно, нужно принимать скорѣе за простое указаніе на древность и широту распространенія тождественныхъ обычаевъ, чѣмъ за объясненіе къ ихъ генезису.}.

Или значеніе черты (вѣроятно, подъ чертой надо разумѣть что-нибудь вродѣ веревки или легкой огорожи, о которой говоритъ Гриммъ въ своихъ Bechtsalterthümer по отношенію къ нѣмецкому народному суду, для отдѣленія дѣйствующихъ лицъ процесса отъ остальной массы): истецъ требовалъ у отвѣтчика стать на черту, всѣ мужи-копники въ нѣкоторыхъ случаяхъ кидали свои шапки за черту или просто кидались за черту. И все это являлось не въ видѣ мертвыхъ правовыхъ символовъ, сохранившихся какъ переживаніе, а въ видѣ живыхъ правовыхъ дѣйствій. По крайней мѣрѣ, обычай ставить ногу или голень, ставить или приставлять шапку является съ вѣсомъ настоящихъ судебныхъ доказательствъ, хотя, можетъ быть, уже и лишенныхъ вполнѣ самостоятельнаго значенія.

Но за то съ вполнѣ самостоятельнымъ значеніемъ является присяга, обычай той же самой категоріи, но получившій въ конномъ правѣ большое значеніе и очень широкій районъ примѣненія.

А. Ефименко.

(Окончаніе слѣдуетъ).

"Русская Мысль", кн.VIII, 1893