Эдельсон Евгений Николаевич - Два слова правды нашим лирикам

ДВА СЛОВА ПРАВДЫ НАШИМЪ ЛИРИКАМЪ.

(По поводу лирической драмы А. Н. Майкова: "Смерть Люція" Русскій Вѣстникъ 1863, февраль.)

Не по случайнымъ какомъ либо соображеніямъ, не по капризу или по другимъ неблагонамѣреннымъ причинамъ рѣшаемся мы призвать, именно теперь, къ суду нашихъ современныхъ лириковъ и потребовать у нихъ отчета въ ихъ поэтической дѣятельности. Мы очень хорошо понимаемъ заслуги, оказанныя многими изъ нихъ дѣлу поэзіи, и вовсе не принадлежимъ къ отрицателямъ поэзіи вообще, ни даже къ поклонникамъ поэзіи утилитарной. Насъ просто мучитъ жалкая современная роль нашей лирической поэзіи и мы думаемъ откровеннымъ словомъ отдѣлаться отъ лежащей на насъ тягости. Откуда въ самомъ дѣлѣ эта незавидная роль нашей лирической поэзіи? Мы знаемъ, что найдутся люди, которые не замедлятъ отвѣчать на этотъ вопросъ тѣмъ, что вообще время поэзіи отжило и общество въ лицѣ лучшихъ, передовыхъ своихъ дѣятелей давно обратилось къ другимъ, болѣе современнымъ и болѣе нужнымъ формамъ мысли и слова. Но мы не задумываемся, надѣемся, вмѣстѣ съ большинствомъ мыслящихъ людей, признать поэтическое вдохновеніе вѣчно живою силою и истинный голосъ ея вѣчно симпатичнымъ и нужнымъ человѣчеству. Мы знаемъ также, что найдется другіе голоса, которые отвѣтятъ, что поэзія, даже и лирическая, продолжаетъ существовать и процвѣтать у насъ, но что вырастающее поколѣніе умышленно отвратило отъ нея свои уши или потеряло способность наслаждаться и увлекаться истинною, чистою поэзіею; что горячіе интересы времени и минуты поглотили вообще высшіе, спокойные интересы науки и искусствъ. Съ послѣднимъ мы готовы согласиться отчасти, но перваго, т. е. какого-то перерожденія природы человѣка, закрытія въ немъ одного изъ важнѣйшихъ органовъ воспринятія -- опять таки допустить не можемъ. Да есть, кромѣ того, и очевидный фактъ, говорящій въ пользу нашего мнѣнія. Мы видимъ, съ какимъ сильнымъ интересомъ относится наше общество къ нашимъ романистамъ и драматургамъ, сколько нибудь выступающимъ изъ ряда посредственности. Мы видимъ, къ какимъ долгимъ и горячимъ спорамъ въ литературѣ и обществѣ подастъ поводъ каждый новый романъ Тургенева, каждая новая драма Островскаго, даже какая нибудь новая сценическая пьеса, которою авторъ какъ будто хочетъ сказать что-то. Положимъ, что тонкихъ критическихъ статей появляется въ наше время не много, но это не потому, чтобы въ нихъ не было вовсе и потребности, а просто потому, что у насъ нѣтъ тонкихъ и даровитыхъ критиковъ.

Во всякомъ случаѣ несомнѣнно, что въ публикѣ произошло замѣтное охлажденіе къ нашимъ лирическимъ поэтамъ, хотя вотъ уже нѣсколько лѣтъ мы не лишились ни одного изъ нашихъ наиболѣе даровитыхъ лириковъ, кромѣ Л. Мея, и хотя они, съ своей стороны, стараются, по временамъ, снова привлечь къ себѣ вниманіе и сочувствіе публики. Каждый разъ даже, когда появится сколько нибудь значительное произведеніе кого либо изъ нихъ, публика и журналы очевидно какъ бы встрепенутся, наполнятся ожиданіями, но затѣмъ тотчасъ же послѣдуетъ разочарованіе и еще большее охлажденіе. Такъ было при появленіи нѣсколько лѣтъ тому назадъ, во "Времени" первыхъ главъ поэмы, Я. Полонскаго -- "Свѣжее преданье"; такъ было, отчасти, предъ появленіемъ въ февральской книжкѣ "Русскаго Вѣстника" второй половины лирической поэмы А. Н. Майкова -- "Три смерти". Но ни послѣ напечатанія нѣсколькихъ главъ поэмы Полонскаго, ни послѣ появленія второй половины "Трехъ смертей" критика не сказала почти но слова о новыхъ, довольно крупныхъ, явленіяхъ. Неужели же не нашлось никого, кто бы способенъ былъ понять самъ и разтолковать другомъ красоты новыхъ твореній? Нельзя жe предположить, также, чтобы всѣ журналы о газеты сговорилось погубить у насъ поэзію и не допустили на свои страницы ни одной статьи объ нихъ. Наконецъ, отчего же не слышно было объ нихъ никакого говора въ обществѣ, между тѣмъ какъ вся Россія чуть не цѣлый годъ спорила и толковала по поводу романа "Отцы и дѣти"?

Отвѣтъ, увы! очень простъ, хотя и прискорбенъ. Наши современные лирическіе поэты просто не представляютъ достаточнаго содержанія, чтобы сказать нѣчто новое и достойное вниманія, среди множества новыхъ и практическихъ вопросовъ, поднятыхъ историческимъ теченіемъ жизни. Ихъ можно было слушать и услаждаться ими, какъ ѣдутъ наслаждаться музыкою или оперою, когда есть достаточно свободнаго времени, но голосъ ихъ оказался не слишкомъ сильнымъ, чтобы раздаваться и влечь къ себѣ среди тревожнаго говора и шума закипѣвшей жизни, содержаніе ихъ оказалось слишкомъ скуднымъ, чтобы заставить обратить на себя вниманіе среди серьезныхъ и горячихъ голосовъ, раздавшихся въ литературѣ. Пока ухо еще было настроено долго раздававшимся гармоническомъ пѣніемъ поэтовъ пушкинской эпохи, пока еще жило поколѣніе, въ которомъ образовалась потребность сладкой музыки стиха, оно выслушивало нашихъ поэтовъ, ради прекрасныхъ воспоминаній, прощая имъ скудость ихъ содержанія. Но когда выросло другое поколѣніе, въ которомъ нужно было воспитать эту потребность, прививая ему вкусъ къ гармоніи глубокимъ интересомъ пѣсенъ,-- поэты наши оказались безсильными къ выполненію этой задачи.

Кажется, кѣмъ-то уже высказана была справедливая мысль про современныхъ нашихъ лириковъ, что поэзія Пушкина размѣнялась въ нихъ: одному досталась мелодическая плавность стиха его, другому картинность образовъ, третьему его лирическая сила, четвертому его чуткость къ рѣчи и т. д. Но само собою разумѣется, что изъ этихъ отдѣльныхъ частей не вышло цѣльнаго поэта, способнаго замѣнить Пушкина. Скажемъ еще болѣе, даже мотивы, которые разработывались постоянно нашими современными поэтами, было завѣщаны имъ еще Пушкинымъ; къ нимъ они не прибавили ничего новаго, ничего такого, чего бы первообразъ нельзя было указать у нашего великаго поэта. Чтобы сохранять полнѣйшее безпристрастіе, мы должны прибавить, что къ существовавшимъ еще у Пушкина мотивамъ, прибавились въ послѣднее время нѣкоторыя психологическія тонкости въ изображеніи любовныхъ отношеній и выразились съ нѣкоторымъ разнообразіемъ страстное чувство къ природѣ -- мотивъ неразработанный нашимъ великимъ поэтомъ. Но вся эта примѣсь къ мотивамъ собственно Пушкинскомъ ограничивается струею, внесеннаго къ намъ Гейне, и потому также не представляетъ ничего самобытно сказаннаго. Спѣшимъ оговориться разъ навсегда: при всѣхъ предыдущихъ и дальнѣйшихъ разсужденіяхъ нашихъ, мы вовсе не имѣемъ въ виду г. Некрасова, во первыхъ потому, что путь его совсѣмъ особенный и никакъ не можетъ быть названъ подражательнымъ пушкинскому; во вторыхъ потому, что онъ, къ сожалѣнію, всѣхъ менѣе наслѣдовалъ истинныя красоты Пушкинской поэзіи. По разнымъ другимъ соображеніямъ, мы исключаемъ также изъ нашего обзора: г. Тютчева, какъ принадлежащаго отчасти къ иной эпохѣ и представляющаго извѣстную оригинальность мысли и направленія Огарева, уже давно умолкнувшаго. Затѣмъ мы имѣемъ дѣло съ поэтами молодыми, наличными и дѣйствующими въ литературѣ. Не вдаваясь въ отдѣльныя характеристики каждаго изъ нихъ, мы будемъ строго держаться своей задачи, т. е. отысканія причинъ равнодушія къ нимъ публики и въ особенности оскудѣнія ихъ значенія въ послѣднее время.

Одномъ изъ интересныхъ и характерныхъ свидѣтельствъ недостатка глубокаго, истинно поэтическаго содержанія въ современной дѣятельности нашихъ лирическихъ поэтовъ служитъ для насъ появленіе въ нынѣшнемъ году книжки г. Пятковскаго -- "Гражданскіе мотивы". Какой смыслъ имѣетъ этотъ сборникъ, чѣмъ вызвано его появленіе? Очевидно, что общество еще привыкло чего-то ждать отъ своихъ поэтовъ, что вѣра въ ихъ способность сказать во всякое время и при всякихъ обстоятельствахъ свое живое и сильное слово еще не замерла въ большинствѣ; но въ дѣйствительности этого живаго, сильнаго, оригинальнаго слова не слышится отъ нихъ и, вотъ, въ отвѣтъ на запросъ публики отъ поэтовъ, г. Пятковскій, какъ бы оправдывая ихъ передъ обществомъ, начинаетъ отыскивать въ нихъ какіе-то гражданскіе мотивы, вѣроятно, желая отличить этимъ названіемъ стихотворенія, отвѣчающія сколько нибудь интересамъ и духу времена, отъ стихотвореній, не представляющихъ никакого содержанія, а простое пѣніе на старые и избитые мотивы. Такихъ гражданскихъ мотивовъ изъ всей нашей современной поэзіи г. Пятковскій набралъ 54 штуки. Мы не говоримъ о томъ, въ какой степени счастлива основная идея г. Пятковскаго, ни на сколько удачно сдѣланъ имъ выборъ, но просто указываемъ на то знаменательное явленіе, что могло же придти кому нибудь въ голову хлопотливо выбирать изъ нашихъ поэтовъ отдѣльныя стихотворенія, въ доказательство того, что стихотворцы не совсѣмъ еще отстали отъ вѣка.

Но неужели, могутъ спросить насъ, вы, подобно г. Пятковскому, требуете отъ вашихъ поэтовъ какихъ-то гражданскихъ мотивовъ? Вовсе нѣтъ; но мы требуемъ во всякомъ случаѣ отъ поэзіи серьезнаго содержанія, отраженія эпохи, духа времени, однимъ словомъ, живаго голоса, среди другихъ голосовъ; а насъ угощаютъ капризно-личными ощущеніями, античными созерцаніями, натянутыми картинами изъ средняго и древняго міра, поклоненіями красотамъ природы и т. под. да, вдобавокъ, и этимъ всѣмъ еще въ подогрѣтомъ видѣ, безъ живаго, по большей части, и цѣльнаго вдохновенія. Положимъ, можно встрѣтить истинныя красоты разнаго рода у вашихъ лучшихъ современныхъ поэтовъ. Но вѣдь нельзя же, въ самомъ дѣлѣ, читателю, подобно Агафьѣ Тихоновнѣ, выбирать мысленно эти красоты изъ разныхъ источниковъ и воображать, какъ бы хорошо было, если бы это приставить къ тому и т. д. Можно, конечно, наслаждаться въ Фетѣ живымъ, пѣвучимъ изображеніемъ настроенія минуты, во вѣдь захочется же и чего нибудь по серьезнѣе. Можно плѣняться въ Майковѣ картинностью образовъ и прекрасною постройкою лирическихъ стихотвореній; но, вѣдь, захочется же отъ него, наконецъ, и задушевнаго, живаго слова и чувства. У Полонскаго найдешь, пожалуй, довольно кой чего по этой части, но зачѣмъ же онъ становится такимъ слабымъ, когда берется за поэму съ жизненнымъ, современнымъ содержаніемъ, или отчего же не уловишь, наконецъ, ничего прочнаго въ его міросозерцаніи? У иного, наконецъ, постоянно прекрасныя чувства и мысли, выраженныя хорошимъ стихомъ, но отчего же ихъ забываешь тотчасъ же по прочтенія? Все это обрывки, пожалуй, поэзіи и поэзіи настоящей, но не самая поэзія, къ голосу которой никогда не можетъ остаться равнодушенъ всякій сколько нибудь развитый человѣкъ и которая сама, по своей живой природѣ, не можетъ оставаться безучастной къ трепещущему пульсу жизни. Что же за поэты, которыхъ жизнь, какая бы то ни была, могла застать върасплохъ и зажать имъ и чувства къ воспринятію новаго и уста, призванныя отвѣчать "на всякій звукъ!"

Мы рѣшаемся высказать и еще весьма капитальное обвиненіе противъ нашихъ современныхъ поэтовъ, хотя обыкновенно на эту сторону, при оцѣнкѣ поэтовъ, обращаютъ весьма мало вниманія. Никто изъ нихъ отдѣльно, ни всѣ они вмѣстѣ взятые, нисколько не помогли строенію нашего языка; всѣ они пробивалась только формами, существовавшими въ литературѣ и прежде нихъ или выработанными другими путями, но не создали новыхъ формъ, не оставили по себѣ никакого живаго наслѣдія собственно языку. Исключеніе составлялъ только Мей, но мы говоримъ о живыхъ. Остановимся нѣсколько на этомъ важномъ пунктѣ. Въ огромномъ словарѣ, принятомъ нами въ наслѣдіе отъ народа, заключаются данныя для выраженія всевозможныхъ понятій и ихъ комбинацій; есть даже безконечное количество готовыхъ и часто чрезвычайно мѣткихъ рѣченій и оборотовъ для выраженія того, что уже испытано человѣческою душею въ теченіе общей народной жизни. Народъ и большинство людей, котораго мысли и чувства почти не выходятъ изъ обыкновенныхъ житейскихъ нуждъ и положеній, обыкновенно пробавляется этимъ готовымъ матеріаломъ и только постепенное распространеніе новыхъ идей гражданственности, мышленія, новыхъ занятій, нуждъ и потребностей заставляютъ его постепенно и медленно вырабатывать новыя формы языка; но творцы этихъ новыхъ формъ обыкновенно остаются неизвѣстными, безличными, исчезаютъ въ общей массѣ народа. Поэты, напротивъ, суть именно люди, которые чувствуютъ и мыслятъ новое и по новому, т. е. въ высшей степени живо, ясно и оригинально. Для этихъ, прежде всего, чисто личныхъ, оттѣнковъ мыслей и ощущеній они чувствуютъ потребность въ новыхъ формахъ языка. И именно поэты, а не ученые, ораторы или кто либо другой чувствуютъ по преимуществу эту потребность потому, что для всѣхъ другихъ категорій людей достаточно только доводить свои мысли и выраженіе ихъ въ словѣ до совершенной ясности, чтобы вполнѣ достигать своей цѣли; обо содержаніе ихъ мыслей и выраженія этихъ мыслей принадлежитъ исключительно къ сферѣ общечеловѣческаго; напротивъ, сила и оригинальность -- главнѣйшія достоинства поэтовъ, заключаются именно въ томъ, чтобы уловить и передать въ словѣ мысль и чувство въ его индивидуальнѣйшихъ оттѣнкахъ; ибо хотя содержаніе поэтовъ и дѣлается въ послѣдствіи общимъ достояніемъ, переходитъ во всѣмъ доступные формы, но это именно потому, что ихъ геніальнымъ усиліемъ это мимолетное индивидуальное они успѣваютъ увѣковѣчить въ словѣ, и такомъ образомъ сдѣлать его общечеловѣческимъ или общенароднымъ. Такимъ образомъ можно принять за правило, что всѣ великіе поэты, т. е. люди, успѣвшіе сказать своему народу или и цѣлому человѣчеству, новое слово, были непремѣнно и щедрыми вкладчиками въ сокровищницу своего языка, давали направленіе его развитію. Не даромъ въ грамматикахъ при составленіи правилъ языка берутся за основаніе и поэты наравнѣ съ народною рѣчью. Мы, конечно, не говоримъ чего либо новаго. Пушкинъ, говоря о безсмертной Грибоѣдовской комедіи, зналъ, безъ сомнѣнія, какую похвалу говоритъ онъ ей, предсказывая, что она распадется на пословицы. Многіе фразы изъ комедей Гоголя и Островскаго и теперь уже стали общимъ достояніемъ, вошли въ живую рѣчь, замѣняя, при случаѣ, цѣлыя разсужденія, какъ народная поговорка. А Пушкинскіе эпитеты! кому неизвѣстна ихъ мѣткость!

Живое безличное творчество народной рѣчи, если и не замерло совершенно въ наше время, то какъ уже сказано, по преимуществу перешло въ руки поэтовъ, замѣнилось личнымъ выраженіемъ. Слово, мѣтко употребленное поэтомъ, чувство истинно и глубоко схваченное и счастливо выраженное, создаютъ немедленно и новыя формы въ языкѣ, обогащая это великое народное достояніе. Если же рѣчь поэта, давая почувствовать мнѣ въ извѣстной степени его душевное настроеніе, въ то же время смутна, невыразительна, или, отличаясь правильностью и гармоніею, часто прикрываетъ искуственный пафосъ, напускныя чувства -- ни въ томъ, ни въ другомъ случаѣ она не творческая, не поэтическая рѣчь. Большая часть нашихъ современныхъ поэтовъ грѣшитъ тѣмъ или другимъ и мы съ полною увѣренностью утверждаемъ, что вкладъ ихъ въ богатство народнаго живаго слова -- ничтожный. Выше мы сказали, что такъ же какъ и самобытный вкладъ ихъ въ сокровищницу мысли -- само собою разумѣетъ, что это одно и тоже.

Никто, конечно, не станетъ отрицать, чтобы поэты наши, каковы Майковъ, Полонскій, Фетъ, Щербова, Плещеевъ и др. но были благозвучными распространителями "чувствъ добрыхъ"; никто не станетъ отрицать въ каждомъ изъ нихъ многихъ истинно-поэтическихъ достоинствъ; никто, наконецъ, не отнимаетъ нѣкоторыхъ ихъ заслугъ въ нашемъ образованіи: но намъ досадно, зачѣмъ же они не въ силахъ поддержать такъ высоко знамя поэзіи, чтобы оно было видно и уважаемо людьми всѣхъ партій и убѣжденій -- вотъ что заставило насъ предпринять этотъ этюдъ и высказать нѣсколько горькихъ убѣжденій, къ которымъ мы пришли, по добросовѣстномъ разсмотрѣніи дѣла. Передъ нами стоялъ неотразимо вопросъ объ очевидномъ равнодушіи нашей журналистики и публики къ недавно еще любимымъ молодымъ поэтамъ вашимъ. Что нибудь одно: или критика и публика наша потеряли поэтическое чутье, или вина этого охлажденія лежала въ самихъ поэтахъ?

Болѣе прямымъ отвѣтомъ на этотъ вопросъ пусть послужитъ намъ разборъ послѣдняго, крупнаго произведенія одного изъ самыхъ блестящихъ современныхъ поэтовъ нашихъ. Мы разумѣемъ: "Смерть Люція", лирическую драму А. Н. Майкова.

Въ краткомъ предисловіи къ драмѣ, авторъ говоритъ, что поэма эта, вмѣстѣ съ первою частью, извѣстною подъ именемъ "Три Смерти", начата 11 лѣтъ тому назадъ; но вторая часть до сихъ поръ была имъ оставлена, потому что не удавалась,-- значитъ теперь удалась, если напечатана. Далѣе онъ прибавляетъ, что въ ней "сказалось многое такое изъ прожитого авторомъ, что дается только жизнью и опытомъ",-- значитъ драма имѣетъ жизненное, современное значеніе. Посмотримъ что же въ дѣйствительности даетъ она.

Уже на первый разъ, по прочтеніи лирической драмы А. Н. Майкова, вы чувствуете, что, не смотря на многія несомнѣнныя достоинства ея, на счастливо выбранный сюжетъ, представляющій по истинѣ трагическій моментъ въ исторіи человѣчества, вы остаетесь холодны, точно предъ вами прошло не живое событіе, совершившееся въ лицахъ, а рядъ панорамическихъ картинъ. Анализируя глубже причину этой холодности, остающейся въ читателѣ, вы открываете прежде всего, что поэма не сказала вамъ ничего новаго, живаго. Построена она вообще довольно правильно и ловко, всѣ, даже мелочныя, подробности римской жизни изображены съ знаніемъ дѣла, каждое лицо говоритъ дѣйствительно такъ, какъ ему слѣдуетъ по данной авторомъ роли, т. е. циникъ цинически и т. д. Но все это: и трагическое положеніе лучшихъ людей въ эпоху упадка Рима и глубокое нравственное паденіе римскаго общества, и высокое мужество первыхъ христіанъ -- были намъ извѣстны нисколько не менѣе и до появленія поэмы А. Н. Майкова. Того высокаго вдохновенія, того прозрѣнія въ давно минувшія времена, которое умѣетъ открыть въ нихъ новыя и типическія черты, въ поэмѣ А. Н Майкова мы вовсе не находимъ. Нѣкоторыя археологическія подробности, введеныя авторомъ въ поэму, и, можетъ быть, не всѣмъ извѣстныя, конечно не придаютъ ей яркаго колорита эпохи. Наконецъ, нѣкоторыя мѣста въ драмѣ поражаютъ очевиднымъ отсутствіемъ тонкости замысла и отдѣлки, грѣшатъ противъ основныхъ началъ жизни и искусства. Къ такомъ явнымъ промахамъ принадлежитъ напр. во 2-й сценѣ то мѣсто, гдѣ гости Люція пьютъ, по принужденію циника, тостъ кесарю "за то, что онъ душитъ и давитъ ихъ." Особенно любопытно то обстоятельство, что на это мѣсто, какъ г. Майковъ самъ говоритъ въ примѣчаніи, уже указывали ему, какъ на художественную неловкость; но онъ думаетъ оправдать себя Тацитомъ, Светоніемъ и проч. свидѣтельствами о глубокомъ паденіи нравовъ той времени. Да дѣло не въ томъ, какъ глубоко пало общество того времени, а въ томъ, что обращикъ, выдуманный поэтомъ для того, чтобы показать глубину этого паденія, вообще не правдоподобенъ, психологически невѣренъ, не было никакой необходимости гостямъ повторять столь унизительный тостъ, никакой опасности замѣнить тостъ какимъ нибудь другомъ, хвалебнымъ кесарю. Такъ же неловко относительно художественной или, что тоже, жизненной правды внезапное отчаянье Люція и восклицанье его

О Римъ, о Римъ!.. Нѣтъ! жить нельзя!

при видѣ толпы гостей, жадно бросившихся на расхищеніе драгоцѣнныхъ вещей Люція. Какъ будто онъ недостаточно еще зналъ и презиралъ этихъ людей, чтобы быть потрясеннымъ какою либо съ ихъ стороны выходкой.

Но удовлетворившись изображеніемъ эпохи, избранное авторомъ, не найдя истиннаго творчества въ этой сторонѣ поэмы, читатель ищетъ въ ней по крайней мѣрѣ творчества, другаго рода: сердцевѣдѣнія, проникающаго до глубочайшихъ основъ человѣческой природы, живыхъ лицъ и характеровъ, отношеній вѣрно схваченныхъ и представленныхъ, однимъ словомъ тѣхъ откровеній души и жизни, которыя всегда составляли вставную силу и задачу поэзіи и давало ей право на воспитаніе человѣчества. Въ "смерти Люція" фигуры человѣческія только что правильны, но не живы; это академическіе этюды, въ которыхъ видно извѣстное мастерство и обдуманность, но въ которыхъ напрасно искало бы вы своеобразнаго проявленія жизни. Вообще вся поэма очевидно написана по извѣстному плану, съ извѣстною цѣлью, съ расчетомъ на извѣстные эффекты; однимъ словомъ, авторъ попалъ на хорошій сюжетъ для лирической драмы, какъ онъ назвалъ свое произведеніе, и обработалъ этотъ сюжетъ старательно и довольно удачно; но, да проститъ намъ А. Н. Майковъ, мы не видимъ въ его поэмѣ вдохновенія, того приращенія и глубокаго сосредоточенія силъ разума и фантазіи, которые называются поэтическимъ творчествомъ и оттого поэма его, пошевеливъ при чтеніи нѣкоторыя стороны ума, затронувъ слегка нѣкоторыя фибры сердца, не оставляетъ въ читателѣ цѣльнаго, незабываемаго впечатлѣнія.

Есть, впрочемъ, одинъ моментъ въ поэмѣ, гдѣ лирическое одушевленіе автора поднимается весьма высоко и невольно передается читателю. Это то мѣсто, гдѣ Марцеллъ, другъ Люція, желая обратить его въ христіанство, говоритъ ему, пораженному зрѣлищемъ внезапно раскрывшихся катакомбъ:

Весь Рамъ подрытъ!

Подъ старыми Римомъ, Римъ ужъ новый!

Преобразить его готовый,

Во всеоружіи стоитъ!

Тамъ нѣтъ рабовъ! Тамъ нѣтъ богатыхъ!

Тамъ другъ предъ другомъ всѣ равны!

Впрочемъ, второй стихъ не дѣлаетъ чести такому вообще мастеру стиха, какъ А. Н. Майковъ. Очень удачнымъ считаемъ мы также "Гимнъ Христіанъ", въ концѣ поэмы, очевидно навѣянный стихами нашихъ раскольниковъ, сочиненными въ обстоятельствамъ весьма схожихъ съ положеніемъ христіанъ въ Римѣ.

Такимъ образомъ, вдохновеннаго, истинно поэтическаго содержанія новое произведеніе А. Н. Майкова не представляетъ; но, говорятъ, оно имѣетъ современное значеніе. Изображая своего Люція, стоящаго на рубежѣ погибающихъ, утратившихъ смыслъ формъ жизни и новыхъ, возникающихъ, полныхъ великой будущности, но не понятныхъ ему идей, поэтъ имѣлъ въ виду и нашу эпоху, и наше общество, гдѣ между старымъ и новымъ порядкомъ ведется на всѣхъ путяхъ непримиримая борьба. Дѣйствительно, перечитывая "Смерть Люція", встрѣчаешься не разъ съ намеками за современность, слышатся по временамъ знакомыя Фразы, извѣстныя оттѣнки нашихъ литературныхъ мнѣній. Такъ въ спорѣ Люція съ Ювеналомъ, гдѣ послѣдній возстаетъ за вліяніе грековъ о обѣщаетъ пробудить коренной римскій духъ, а Люцій сомнѣвается въ возможности и пользѣ такого пробужденія,-- можно, пожалуй, видѣть намекъ на литературные своры нашихъ западниковъ о славянофиловъ. Или въ словахъ Люція:

Бѣжишь къ вождямъ, бѣжишь къ жрецамъ,

Бѣжишь подъ древнее ихъ знамя,

И просишь -- дѣла дайте намъ!

И что-жъ въ отвѣтъ на рвенье наше?

Ни вождь въ свой долгъ, ни въ боговъ --

Давно не вѣрятъ.

Можно также найти сходство, съ тѣмъ ш, который, по словамъ Н. Щедрина, составляетъ самое характеристическое явленіе вашей современной жизни. Наконецъ, циникъ, который, при водѣ появившихся вакханокъ, восклицаетъ "мясцо живое!" и поетъ:

Я старенькій, я гаденькій,

Да вотъ поѣлъ говядинки

И, юность ощутилъ.

конечно также можетъ напомнить читателю, слѣдящему за литературными явленіями нашими, нѣкоторыя выраженія, приписываемыя матеріалистамъ или нигилистамъ. Но за этими и другими немногими намеками, едва ли можно будетъ безъ натяжка указать дальнѣйшее, болѣе близкое отношеніе между содержаніемъ поэмы А. Н. Майкова и современнымъ состояніемъ русскаго общества. Борьба, пожалуй, есть и въ томъ и въ другомъ случаѣ; также точно вновь вступающія въ жизнь начала застали многихъ у насъ неприготовленными о кажутся имъ посягательствомъ на все святое, и т. д. Одномъ словомъ, внѣшнія черты сходства, пожалуй, есть; но они есть между каждыми двумя моментами исторіи, если только это моменты взяты изъ живой, движущейся и, слѣдовательно, полной борьбы и столкновеній, дѣйствительности. Но именно того трагическаго, что составляетъ высокій интересъ эпохи, составляющей содержаніе "Смерти Люція", нѣтъ вовсе въ борьбѣ, совершающейся въ ваше время. Это высоко трагическое, какъ довольно удачно выразилъ его самъ г. Майковъ, заключалось въ эпоху паденія Рома въ томъ, что именно все, даваемое тогдашнимъ образованіемъ, мудростью, блестящими дарами природы, отталкивало людей, подобныхъ Люцію, отъ единственнаго источника спасенія -- ученія христіанскаго, ученія рабовъ, ученія но для мудрыхъ, а по преимуществу для нищихъ духомъ. Трагическое именно въ томъ о состоитъ, что человѣкъ не по своей волѣ, или слабости, или малоумію приходитъ къ безвыходному положенію, во потому, что принуждается къ тому силою внѣ его лежащихъ обстоятельствъ, роковою силою. Люцій гибнетъ именно потому, что онъ воплотилъ въ себѣ всѣ силы римской цивилизаціи, вѣритъ въ эти силы и оставаясь строго мыслящимъ и твердымъ волею человѣкомъ, но можетъ допустить, чтобы какое-то темное ученіе, не явившее еще себя никакимъ блескомъ, могло идти на смѣну его цивилизаціи, имѣющей славную исторію, владѣющей всемъ міромъ. И онъ гибнетъ не потому, чтобы у него не достало умственныхъ способностей для разумѣнія новаго ученія или чтобы это ученіе достигло его слишкомъ поздно, но потому именно, что этихъ двухъ вещей нельзя было совмѣстить въ то время по природѣ человѣческой. Въ этомъ о трагедія. Что же подобнаго можно найти въ столкновеніи стараго и новаго порядка въ наше время? У насъ просто на смѣну отжившему, негодному, приходитъ новое, живое и требуетъ себѣ свободы, воздуха. Съ большею или меньшею быстротой и энергіей такія борьбы совершаются безпрерывно въ исторію народовъ и нельзя видѣть ничего трагическаго, роковаго въ судьбѣ тѣхъ, кто струситъ передъ этимъ новымъ, потеряетъ почву подъ собою, не найдется въ водоворотѣ новыхъ идей и фактовъ. Люцій, умирающій, не припавъ новаго ученія, есть явленіе прискорбное, конечно, для друзей его, уже обратившихся въ христіанство, но во всякомъ случаѣ явленіе грандіозное и почтенное, а помѣщица Падейкова, теряющаяся отъ глупаго слова своей крѣпостной дѣвки, по своему перетолковывающей освобожденіе, или человѣкъ, у котораго съ разу исчезаетъ земля подъ ногами отъ того, что строгіе выводы науки разобьютъ нѣсколько сложившихся въ головѣ его бредней -- просто жалки и должны составлять предметъ сатиры, а не драматическаго сюжета.

Такомъ образомъ, съ какой стороны ни поверни, новое произведеніе А. И. Майкова, не смотря на многія частныя, поэтическія достоинства, не смотря на очевидную опытность въ композиціи, не представляетъ ничего, способнаго глубоко увлечь и заинтересовать современное русское общество, и потому авторъ едва ли будетъ вправѣ жаловаться на равнодушіе, съ какимъ, по всему вѣроятію, будетъ встрѣчена: "Смерть Люція" критикой и публикой.

Но что же, наконецъ, дѣлать нашимъ поэтамъ, спроситъ, можетъ быть читатель, чтобы произведенія ихъ представляли живой интересъ для современниковъ и чтобы поддержать достоинство и честь поэзіи? Гражданскихъ мотивовъ вы не одобряете, возвышенныхъ сюжетовъ изъ античнаго міра съ намеками на современность также нѣтъ, что же остается? Сохрани васъ Богъ связывать какими бы то ни было требованіями свободную фантазію поэта; наше дѣло только анализировать и оцѣнятъ достоинство того, что угодно имъ будетъ подарить публикѣ; но если не для лирическихъ поэтовъ, то по крайней мѣрѣ для читателей мы можемъ указать истинный и вѣчный, неизсякаемый родникъ для поэзіи, родникъ, способный давать свѣжую, прохладную и утоляющую воду про какихъ бы то ни было состояніяхъ атмосферы, при какомъ бы то ни было расположеніи умовъ. Это.... Но на дняхъ намъ случилось прочесть одно изъ послѣднихъ стихотвореній Я. П. Полонскаго, поэта по преимуществу симпатическаго и наивнаго, въ хорошемъ смыслѣ этого слова. Муза, являясь поэту, въ этомъ стихотвореніи, говоритъ ему, что она ходила повсюду въ мірѣ: и въ чертоги къ богачу, указывая ему на бѣдныхъ, и на поле къ труженику и въ темницу и т. д., но всѣ, занятые своими дѣлами и заботами или не желая выслушивать ея голоса, оттолкнули ее отъ себя, какъ ненужную, и вотъ она, разочарованная, потерявшая вѣру въ святость своего дѣла, рѣшается снять свой вѣнокъ.... Просимъ извиненія у почтеннаго автора, если въ чемъ либо не такъ передали содержаніе его стихотворенія, которое слышали всего одинъ разъ о которое сколько намъ извѣстно, еще не напечатано -- но существенные смыслъ его, кажется, тотъ. Я. П. Полонскій очевидно чувствовалъ, что поэзія мало возбуждаетъ къ себѣ участія въ настоящее время, и, вотъ, онъ въ поэтическомъ образѣ захотѣлъ указать и отчасти объяснить равнодушіе публики къ поэзіи. Муза его является повсюду, гдѣ, по видимому, присутствіе ея законно, но повсюду встрѣчаетъ холодной пріемъ. Выходитъ, слѣдовательно, что никто не хочетъ слушать поэзіи, что поэту въ настоящее время не для кого нѣтъ. На насъ стихотвореніе произвело другое впечатлѣніе. Намъ казалось, слушая его, что поэзія ваша, именно потому и мало возбуждаетъ сочувствія, что она слишкомъ гоняется за современными мыслями и мотивами, что, бродя постоянно по свѣту и предлагая всѣмъ о каждому свои пѣсни, она естественно должна была утратить свою силу и обаяніе. Что можетъ, въ самомъ дѣлѣ, сказать новаго и дѣльнаго поэзія человѣку, трудящемуся въ потѣ лица, объ его трудѣ? Въ силахъ ли она склонить богача къ щедрости, утѣшить узника? и т. д. Не мудрено, что пріискивая постоянно внѣшнія сюжеты для своихъ пѣснопѣній, подлаживаясь подъ тонъ современности -- она смѣшалась въ глазахъ большинства съ практическими совѣтчиками разнаго рода, которые часто притомъ подадутъ совѣтъ умнѣе и лучше.-- Если бы поэты наши, оставивъ въ сторонѣ погоню за модными и современными сюжетами, съ одной стороны, а съ другой, не соблазняясь легкостью уже избитыхъ и поношенныхъ поэтическихъ пріемовъ жили сильнѣе и горячее всѣми тревогами вѣка и въ то же время вынашивали до послѣдней ясности свои задушевнѣйшія думы и пѣсни; если бы муза поэзіи, не бродя по торжищамъ, больше прислушивалась къ внутренней работѣ ума и сердца самаго поэта: голосъ поэзіи уважался бы и въ наше время, если не всею толпой, то по крайней мѣрѣ лучшими людьми. Поэтъ -- носитель думъ своего вѣка; это не значитъ, что онъ слѣдитъ неустанно по газетамъ и иными способами за всѣми мелкими явленіями времени, за всѣми вопросами дня и спѣшитъ заявить свой голосъ,-- это значитъ, что чуткостью своей души, впечатлительностью сердца онъ прежде другихъ переживаетъ впутревно важнѣйшіе вопросы времени, яснѣе прочихъ сознаетъ стремленіе эпохи, лучше и мѣтче другихъ можетъ выразить то, что смутно движетъ и волнуетъ массы. Но для этого прежде всего нужно глубоко чувствовать о искренно, безбоязненно высказывать созрѣвшіе въ глубинѣ души слова. Въ лучшихъ поэтахъ всѣхъ вѣковъ о народовъ чтеніе сочиненій охъ въ хронологическомъ порядкѣ представляетъ особенный и сильный интересъ. Васъ равно интересуетъ о внутреннее ихъ развитіе, мятежная борьба, ими прожитая, и постепенное отраженіе въ этой борьбѣ духа времени. Въ большей часто нашихъ современныхъ поэтовъ то или другое расположеніе ихъ произведеній не измѣняетъ ничего въ сущности дѣла. Такъ или иначе, встрѣтишь все тѣ же болѣе или менѣе знакомые, болѣе или менѣе счастливые звуки. Внутренняя жизнь души или спрятана у однихъ, или даетъ хотя и искренніе и задушевные, но довольно однообразные звуки, или проявляется въ такихъ мелкихъ, случайныхъ, причудливыхъ мотивахъ, что современные люди не могутъ признать въ нихъ выраженія своихъ задушевнѣйшихъ и серьознѣйшихъ думъ и помысловъ...

Спросятъ, можетъ быть, съ чего мы такъ накинулись на нашихъ поэтовъ? Чѣмъ оно вдругъ провинились? Отвѣтъ простъ и отчасти уже высказанъ нами въ началѣ статьи. Мы давно желали разъясненія запутаннаго въ ваше время вопроса о поэзіи. Слышатся голоса, съ одной стороны, обвиняющіе все молодое поколѣніе въ отсутствія поэтическаго чувства,-- съ другой, отрицающіе самостоятельность поэзіи и требующіе отъ нея какихъ-то гражданскихъ мотивовъ. Мы думаемъ, что искренне, безъ побочныхъ соображеній сказанное слово въ этомъ дѣлѣ поможетъ, во всякомъ случаѣ, разъясненію его.

Е. Э -- нъ.

"Библіотека для чтенія", No 5--6, 1863