Храповицкий Алексей Павлович - Размышления об исповедной практике

митрополит Антоний (Храповицкий)

"Собрание сочинений. Том I": ДАРЪ; Москва; 2007

Размышления об исповедной практике1

1 В первый раз было напечатано в журнале "Церковный вестник", 1888 г., No 10.

Приближающееся время говения и исповеди большей части наших православных мирян всех сословий побуждает нас побеседовать с читателями о существующей постановке исповеди в нашей церковной практике и о желательных в ней улучшениях.

Спросим прежде всего, насколько исповедь удовлетворяет самих мирян? На этот, как и на большинство вопросов религиозно-нравственной жизни, можно услышать два ответа: один от крестьян и вообще от народа, а другой от интеллигенции. Различаясь по своему содержанию, оба ответа, однако, на этот раз соединяются в выражаемом ими скорбном чувстве полнейшей неудовлетворенности; сходятся в этом отношении как благочестивые, так и малорелигиозные представители народа и общества. Жалуется, например, крестьянин на тяготеющий над душою его грех. "А на духу ты покаялся?" -- спросите вы его. -- "Сказать-то я сказал батюшке, да ведь не полегчало; ничего-то он мне не ответил, да и где ж ему, сердечному? 300 человек нас пришло в пятницу, и без того замаялся он совсем". Если крестьянин менее благодушный, то от него можно услышать нередко почти кощунственные слова относительно исповеди: "Был я на духу, да что толку? Чего бы ни сказал попу, он только речь заминает да нагибает голову, чтоб поскорее отчитать разрешение и выпустить человека". Спросите у какого-нибудь не совсем изверившегося барина, почему он вот уже третий год не был на исповеди. "Да зачем ходить-то? -- ответит он. -- Чтобы услышать вопрос, соблюдаю ли я посты и не осуждал ли ближних, да затем невнятное бормотание разрешительной молитвы?" Вот юноша, еще неиспорченный, но глотнувший уже лжелиберальной литературы. "Вот вам и исповедь! -- говорит он. -- Я сказал священнику, что меня одолевает сомнение в истине Тела и Крови Христовых, а он чуть не на всю церковь закричал: "Молод ты еще рассуждатьто! Буду я с тобой тут философствовать!""

Все это картинки с натуры, а не вымышленные факты; все это, конечно, не ново в печати, и притом не только в церковной, но и в светской, как публицистической, так и беллетристической. Но мы воспроизводим эту печальную действительность отнюдь не для осуждения духовенства, от которого всего скорее можно услышать жалобы на ненормальную постановку исповеди, но для того, чтобы сообща посоветоваться о том, как пособить беде. Беда прежде всего, разумеется, заключается в том, что в Великороссии укоренился обычай исповедовать только в семь пятниц Великого поста, в Великую Среду и в канун Благовещения; затем являются исповедники в три дня Успенского поста, -- и вот в продолжение этих-то двенадцати дней священник должен отысповедывать всех своих духовных чад, которых в России круглым числом приходится по полторы тысячи на каждого иерея. Понятно, что, исповедуя по сто и по несколько сот человек в день, утомленный и измученный священник не может достойным образом выдержать свое настроение и в продолжение тех двух или трех минут, которые он уделяет каждой кающейся душе. Нервы его бывают или расстроены до раздражительности, или притуплены до полной невозмутимости. Казалось, чего бы легче принимать исповедующихся в продолжение недели говения ежедневно, кроме того, устраивать для людей, не состоящих на казенной службе, говения в другие посты, наконец, во время мясоеда? Но попробуйте-ка достигнуть такой реформы. Те же возражатели против существующей постановки исповеди вместо живого содействия подобному начинанию духовника не только откажутся воспользоваться нововведением, но будут вполне серьезно и искренно обвинять священника в искажении Православия. "Как же я буду исповедоваться не накануне причастия? -- скажут они. -- Ведь сколько нагрешишь за промежуточное время? Да притом разве я решусь приступать к таинству Исповеди, не приведя к концу недельного говения?" Никакие доводы в пользу того, что причастие и исповедь по смыслу канонов не неразделимые временем части единого священнодействия, но два различных таинства, вам тут не помогут. Нелегко и уговорить мирян принимать Святые Тайны в дни преждеосвященных литургий, коих все-таки не менее 16 в каждом Великом посту; даже по воскресеньям Великого поста, когда совершается полная литургия, не скоро соберете причастников. Заставить же говеть в другие посты или в мясоед еще труднее. Попытки были, и нет недостатка в жалобах пастырей на неудачный исход подобных попыток. Однако, может быть, кому-нибудь и удавалось достигать желаемого? Обратимся к фактам.

В церквах военного ведомства нижние чины причащаются по партиям на трех литургиях каждой великопостной недели. Но это, скажут нам, люди подневольные. В таком случае вот пример свободного установления подобного же обычая в церкви Георгиевской общины, что на Выборгской стороне в Петербурге; там вы увидите причастников на каждой воскресной литургии круглый год. У покойного протоиерея Полисадова исповедь в Великом посту начиналась чуть ли не со вторника еженедельно, причем некоторые откладывали причащение до субботы, а другие принимали Святые Тайны на преждеосвященных литургиях. Не говорим уже о приходской практике Западного края, где миряне говеют раз по пяти в год; там, кроме ежедневного исповедования в течение всей второй половины Великого поста, пастырь имеет утешение видеть у святой чаши весь свой приход в день престольного праздника, ради чего накануне к нему съезжаются человек двадцать окрестных духовников.

Во всяком случае вышеприведенные явления показывают, что и в неподатливой Великороссии пастыри могут постепенно устранить главное препятствие к достойному исполнению их долга как духовников, т. е. устроить большее количество дней для выслушивания грехов и соответствующего назидания.

Вопрос, кажется, сводится к тому, каким образом заставить мирян полюбить исповедь настолько, чтобы достойное исполнение ее предпочесть вековой привычке и установившимся предрассудкам? В теперешней краткой исповеди отсутствует существеннейшая ее сторона -- научение. С какой стороны оно ценно в религиозной жизни при существовании (допустим) общественного учительства? Думается, что преимущество наставлений духовника перед наставлениями проповедника не незначительно. Действенность всяких вообще назиданий, как известно, только отчасти определяется их внутренними достоинствами; едва ли не большее значение имеют: 1) субъективное настроение слушателя и 2) применимость наставлений к его личной внутренней жизни. С этих-то двух сторон малое слово духовника часто ценнее многого красноречия проповедника общественного. Рассеянный мирской человек раз в год собрал свою совесть и после тяжкой борьбы с самолюбием и стыдом решился излить свою запятнанную душу перед другим человеком. Это уже одно составляет великий подъем его духа, и воспользоваться им посредством проявлений задушевного участия к его нравственной борьбе, посредством посильного указания того, каким образом всякий грешник при сохранении условий своего внутреннего характера и внешнего положения в жизни может мало-помалу пролагать путь к развитию в себе присущего ему семени добра, -- о, это значит пробудить в нем энергию к борьбе, восстановить в нем надежду на победу. Уже не ради отбытия гнетущего долга, но по свободному стремлению христианской совести поспешит он на исповедь и в другой раз; он уже не постесняется прийти и не в пятницу Великого поста, лишь бы воспроизвести те священные порывы, которые в нем возбуждены первою хорошею исповедью. Если же таких людей окажется несколько, так что прихожане привыкнут видеть причастников и не в урочные дни, то количество последних будет возрастать с каждым годом. Пусть же пастыри возьмут на себя подвиг приучать к такому желательному нововведению хотя тех нескольких мирян, которых им пришлось отысповедать действительно по-Божьи; а чтобы последних было больше, пусть постараются не ограничиваться повторением правил морали, но собственною душою проникать во внутренний мир грешника с любовью и соболезнованием.

Если миряне не решатся сразу говеть в мясоед, то умножение причастных дней можно ввести постепенно. Начать можно с полных великопостных литургий: воскресных, благовещенской, наконец, двух царских (26 февраля и 2 марта), чтобы освятить дни гражданского торжества высшею духовною радостью прихожан. Вот у священника в распоряжении уже вдвое больше времени для исповеди, уже он в состоянии значительно поднять ее значение. Затем привыкнут исповедоваться и за два дня до причастия; затем -- причащаться на преждеосвященных; наконец, явятся говеющие и в прочие посты, в праздники, так что духовник восстановит мало-помалу то доброе время, когда слова литургии: "со страхом Божиим и верою приступите" -- не будут оставаться одною формальностью, но каждый раз приобщат ко Христу несколько верующих ДУШ.

Не без предварительного опыта пишутся эти строки, но и не в виде единственно возможного исхода из печального положения наших духовников и кающихся. Если кто из первых или последних найдет что прибавить к нашим словам или возразить на них, то, конечно, мы первые с радостью встретим его совет. Подобный обмен опытами внутренней религиозной жизни и деятельности, думается, способствовал бы к процветанию св. веры еще лучше, чем различные, даже и вполне разумные мероприятия, касающиеся формальной стороны дела. Царствие Божие внутри нас, а поэтому и созидать его возможно не чем иным, как благоразумным руководством христианской совести.