Чириков Евгений Николаевич - Стенькина казна

Евгений Чириков

Стенькина казна
(Легенда)

Выводятся уже теперь кладоискатели, эти мученики-поэты из темноты народной, поверившие в фантастическую сказку о заклятых кладах, сокрытых в лесах нашими легендарными разбойниками... А в старину их было много. Да и старина-то эта не так уж далека: на моей памяти еще жили-были эти несчастные фантасты-мечтатели, всю жизнь прожившие во власти этой сказки, много из-за нее претерпевшие, но и на краю могилы не желающие расстаться с властною мечтой овладеть заклятым золотом и внезапно превратиться из бедняка в миллионера!.. В начале восьмидесятых годов на улицах города Казани можно еще было видеть одного из таких мучеников-фантастов. Всю жизнь проискал клады, разбил свою личную жизнь, потерял или, как про него говорили, "прорыл" собственный домик где-то на окраине города, "прорыл" все достатки, лишился любимой жены, детей и на старости лет превратился в одинокого полоумного скитальца, бродившего по трактирам и по купцам, где кормили и давали ему приют на ночь за занятные разговоры и чудачество, веселившие скучающих по сказке людей...

Миф о сокрытых в земле богатствах, рожденный фантазией наших предков из языческой религиозной легенды, особенно крепко засел в памяти нашего приволжского народа. Погибшие в веках истории царства: Булгарское, Казанское, Астраханское, Золотая Орда, исчезнув с лица земли, оставили следы своего существования -- в земле, откуда эти следы случайно, при обработке земли или во время земляных работ при постройках, открывались изумленному взору темного человека нередко в виде золотых и серебряных монет и предметов. Эти находки, конечно, питали народную фантазию, давая новую живучесть религиозному мифу о сокрытых злыми силами в недрах земли богатствах, а отбирание этих находок "в казну" и археологические раскопки под охраною правительственных властей только подливали масла в огонь народной фантазии. Затем, среднее Поволжье было преимущественной ареною наших политических движений народных масс во главе с легендарными героями-разбойниками, окруженными в народной памяти ореолом царственного величия, могущества и богатства. Куда же девалась богатая казна этих царственных разбойников? Конечно, они спрятали ее в земле, в горах, да в лесах! Бегство раскольников в дремучие леса по Черемшану и Керженцу, богатые скиты, тайно поддерживаемые богатым купцом "древляго благочестия"; необходимость хорониться от чиновных "щепотников"[1], нападение их на такие скиты и исчезновение последних -- тоже давали толчок народной фантазии в эту сторону. Наконец, самая жизнь в Поволжье, тревожная от бесконечных столкновений племен и народов, от борьбы с разбойством, и боязнь держать в доме скопленные деньги действительно повели к обычаю в старину зарывать их в котлах и горшках в землю в укромных приметных местах -- доказательством чему служат действительные находки таких кладов...

Вот причины, по которым миф о заклятых кладах не исчезает в Поволжье до настоящего времени... Особенно посчастливилось в этом отношении двум пунктам среднего плеса: Нижегородской и Казанской губерниям, входившим некогда в границы Великого царства Булгарского, и Жегулевским горам...

Река Керженец, протекающая глухими сосновыми лесами вплоть до впадения своего в Волгу, была удобным сокрытием и для разбойничьих шаек, делавших набеги на волжские ярмарочные караваны, и для гонимых раскольников, спасавшихся в лесах Керженца от преследования духовных и административных преследователей "Антихристовой печати". А Жегулевские горы, как известно, были излюбленным сокрытием Степана Тимофеевича с его "работничками"...

И с этими местами Поволжья всего больше связано преданий и сказок о сокрытых в земле богатствах...

Вот одна из этих жегулевских сказок...

По народным преданиям, у Степана Тимофеевича остался единственный сын, который подрос и, узнав про жестокую казнь своего отца, сделался тоже разбойником и, сокрывшись с шайкою молодцов в Жегулевских горах, начал жестоко мстить за отца купцам, господам и власть предержащим...

Про этого "разбойничка", родного сынка Стеньки Разина, сохранилась в народе даже песня:

А что во славном было во городе Астрахани,

Отколь взялся-проявился тут незнамый человек:

Баско-щепетко по городу погуливает,

Бархатный камзолъчик нараспашку одет,

Черна шляпа с прозументом[2] на русых на кудрях...

Приводили молодца к воеводе на двор,

Воевода молодца стали допрашивати:

-- Ты скажи-скажи, детинушка, незнамый человек!

Ты с Казани ли, с Рязани али с Астрахани?

-- Не с Казани я, не с Рязани, не из Астрахани:

Уж как есть я молодец, Стеньки Разина сынок!

Как хотел родной мой батюшка к вам в гости

побывать:

Приказал вам сделать стречу, лучше подчивати!..

Вот этот гордый сын Степана Тимофеевича долго после казни отца наводил ужас на господ, на купцов и царских слуг, имевших надобность проплывать по Волге, ибо всех их предавал той же лютой казни, которой был предан его родной батюшка; но в конце концов попался в руки властям вместе со своей шайкою. Доставшаяся ему по наследству от батюшки "Стенькина казна", однако, в руки врагов не попала, ибо хранилась она "во темных лесах, в Жегулевских горах", где и осталась до сей поры, заклятая ведуньей-старицей чарами бесовскими. Молва про этот клад в Жегулях идет из глубин исторических. Когда сын Степана Тимофеевича, как и все его добрые молодцы, был предан лютой казни, -- от всей шайки уцелела только одна ведунья-старица; в разбоях эта старуха участия не принимала: разбойники уволокли ее к себе силою на потребу чаровных заговоров от пуль свинцовых, медных и каменных и от всех ратных орудий, для заговоров от разных болезней и на остановление руды (крови). Вот от этой колдуньи-старицы воровской и пошла в народе молва про "Стенькину казну".

Не предали казни воровскую старицу, а только, нещадно побив кнутом и допросив с пристрастием, сослали в Сибирь на поселение, где она должна была окончить немногие уже годы своей жизни. Не дошла старуха, искалеченная пытками, до поселения: умерла под Томском-городом на этапном арестантском дворе; а как помирала -- и раскрыла тайну одному старому каторжнику с рваной ноздрей:

-- Во темных лесах, в Жегулевских горах, что пониже кургана Молодецкого, в овраге родничок бежит; недалеко от родничка три сосны стоят, вершинами сплетаючись, а под соснами теми ход в подземную пещеру есть. В той пещере несметная казна Стенькина сокрыта от глаза человеческого, сокрыта и зачарована вещим наговором... Как бежишь ты с каторги в Рассеюшку, расскажи ты про тот клад свет-разбойничкам, пусть поминают меня словом ласковым да отслужат по мне панихидушку!..

Все поведала на смертном одре ведунья-старица, только не досказала, как тот клад в руки взять, как с него чаровный наговор снять. Не досказала самую малость, может, всего слова три, а без этих трех слов все-таки ничего не поделаешь: клад не дается...

Не судила судьба тому каторжнику вернуться на родину: он тоже скончал свою жизнь в Сибири на каторге, но, умирая, успел передать тайну молодому товарищу, который и принес ту тайну в Россию. Пробовал тот каторжник "Стенькиной казной" сам овладеть, все делал, как на бумаге было записано, -- но клада не мог взять, хотя и видел уже его -- последних трех слов наговора не знал и придумать не мог и только себя на всю жизнь загубил: онемел от страха перед теми ужасами, которых насмотрелся, когда клад пытался взять. От того немого человека незнамого из рода в род, от дедов к отцам, от отцов к детям тайна без трех слов переходила и сохранилась, однако и до сих пор цела в Жегулевских горах "Стенькина казна" из трех котлов золота, трех котлов серебра, трех бочек меди красной и трех бочек драгоценных камней самоцветных... А котлы те огромадные, на трех кормленых лошадях не поднимешь, а бочки те все по сорок ведер. Как возьмешь тот клад, так, пожалуй, сам царь позавидует твоему счастию! Потому хоронись ты от слуг его! Береги-сохраняй тайну вещую.

-- По наукам найдут, електричеством! Бары хитрые да ученые...

Как не попытать счастия? Ведь все уже известно, все записано, да и место теперь уж разгадано: "Во темных лесах, в Жегулях-горах, что пониже кургана Молодецкого". Разгадать было надо три слова всего, из которых два уж разгаданы. В тех словах три травы были названы. Разгадали ведуны только две из них: цвет Папороти[3] да Плакун-траву[4], а вот третия... Надо все пытать! Коли счастье дано, нападешь на след...

Много было сделано уже опытов с разными чаровными травами, чтобы наткнуться на третью, неведомую, а пока не удавалось. Одна из таких неудачных попыток, оставивших видимый страшный памятник гибели двух братьев-кладоискателей, и служит сюжетом сказки о "Стенькиной казне".

Когда вы будете плыть на пароходе Жегулевскими горами, вам покажут там два камня, очень похожих друг на друга и напоминающих человеческие фигуры. Так и называются эти камни -- "Два брата". Это вечный памятник погибшим людям, двум храбрым героям из народа, отправившимся в поиски за счастием, которому позавидовал бы сам царь, и окаменевшим от ужаса во время своего храброго подвига...

Жили-были два брата-бедняка, смелые да веселые. Как ни гнала их нужда, а они не тужили и на Бога не роптали. Так было, пока они бобылями жили одинокими. Молодость -- тоже богатство: много силушки, много здоровья, много радости и смеху в крови прячется! Недоел -- полбеды, не допил -- не беда, посмеялся да песню запел! Недоел, недоспал -- наверстаешь! Утро вечера мудренее... Ходили они в бурлаках, лямку тянули, на плотах плавали, а когда с голодухи и пошаливали: пошаливали-поворовывали, только было то не от жадности, было то все от бедности! И Господь прощал людским слабостям: не вменял им в вину пищу краденую... Перед Богом-Христом мы, все люди, равны, пища дадена Господом кажнему...

Но вот время пришло, Богом суженное: полюбились им красны-девушки, захотелось им по-людски пожить, по-людски пожить и в закон вступить, чтоб "зазнобушки" стали женами да родили им малых детушек... Да одна беда и горюшко: не берут в зятья бедняков-бобылей: ни лошадушки, ни коровушки, а земли всего -- где изба стоит, без кола без двора, набок кренится...

-- Женихи-голыши не подходят нам! Не уроды какие у нас дочери, чтобы нам их отдать в нужду горькую! -- был ответ беднякам от родителей.

А любовь молодая как лютый зверь: коль захватит когтями, не выпустит! Закручинились братья бедные, приуныли, головки повесили, перестали петь да поплясывать, перестали в хороводах в гармонь играть... Полегли оба на лавочки в своей избе, давай плакать, жалобиться да тяжело вздыхать... Лежат сутки, лежат двое, а все легче -- нет... Тоска лютая за сердце сосет, неохота обоим на свет Божий глядеть, ни есть, ни пить, ни с людями жить... Приходила в избу тетка, баба дошлая, приходила и жалела добрых молодцев, двух братьев-близнецов, одинаково Иванами названных...

-- Знать, не зря вы, разнесчастные, одним именем названы, а обеих девок ваших зовут Марьями! Одним горем и тоской, как цветок полевой, вы любовью промежду собой связаны!

-- Помоги-ка, Дарья, остуди ты нас! Остуди нас от любви-тоски! -- ей взмолились в один голос два Иванушки.

Как пыталась ту любовь баба хитрая наговором остудить, тоску прогнать:

-- Как течет быстра Волга, мать-река, как пески со песками сополаскиваются, как кусты со кустами совиваются, так бы рабы Иваны не водились с рабами Марьями: ни в плоть, ни в любовь, ни в юность, ни ярость! Как в темной темнице и в клевнице есть Нежить простоволоса и долговолоса, и глаза выпучивши, -- так бы рабы Марьи казались рабам Иванам простоволосыми и долговолосыми, и глаза выпучивши! Как у кошки с собакой, у собаки с росомахой, так бы у рабов Иванов с рабами Марьями не было согласья ни днем, ни ночью, ни утром, ни в полдень, ни вечером! Крепко слово мое! Аминь!

Видно, что-нибудь не так баба сказывала: остудилась только на три дня любовь-тоска, а потом схватила снова еще лютее! Стоном стонут, волком воют, даже бесятся...

Проходил деревней этой старик нищий немой. Подошел к избе к окошечку, постучал к хозяевам палочкой:

-- Помогите, люди добрые, для-ради Христа!

-- Войди в избу к нам, прохожий старичок! На столе у нас краюха лежит: возьми ножик да отрежь-ка сам! Мы хвораем, встать не можем, у нас силушки нет!..

Зашел в избу проходящий старичок, помолился, поклонился, сел и хлебца поел. А потом стал их расспрашивать, отчего к ним хворотьба пришла, да советовать, как хворь унять. Видят братья, что -- бывалый человек, исходил всю землю русскую и вдоль и поперек, много слышал, много видел, все-то знает он. А в лице нехватка есть: на носу всего одна ноздря. Слово за слово -- признался им прохожий человек:

-- За разбои был на каторге. А теперь иду в святые места во грехах своих покаяться...

Вот от этого прохожего со рваной ноздрей и узнали братья тайну заповедную. Рассказал старик, где клад искать, как дознаться-допытаться, где казна лежит, и как взять его, богатство Стеньки Разина. Как прознали про то молодцы, радость в сердце у них вспыхнула, прогнала тоску надеждою из крестьян уйти в купечество да из бедности в богачество, женихами стать завидными для всего края приволжского, а тогда уж сватать сызнова у спесивых у родителей дочерей, пригожих Марьюшек...

Полегчало сразу молодцам, хворотьба ушла, оставила. Стали к подвигу готовиться. Превеликое заклятие на кладу было положено: оскверниться было надобно сперва кровью человеческой, неповинною младенческой; добыть цвету травы Папороти, отыскать в лугах Плакун-траву, кошку черную вкруг церкви обнести, отрекаючись от Господа, и под Светлую заутреню идти в горы Жегулевские под три сосны заповедные... Первый страх братья вынесли, как искали цвет Папороти.

В теплу ночку воробьиную отправились они в темный лес, на болото, что в трущобе лесной пряталось. Что видали там, не сказывали, целый год были в молчании -- отнялся язык от ужастей... На другой год, как оправились, взяли две косы отточенные, пошли ночью в позаволжские луга искать дивную Плакун-траву... Трава-Папороть -- как царь в цветах, а Плакун-трава всем травам мать... Зародилася она у нас на земле из пречистых слез Заступницы. Когда распяли Христа-Батюшку, Мать Пречистая Богородица по Иисусу Христу плакала и роняла слезы горькиё на сырую землю-матушку. И от всех пречистых слез Заступницы зарождалася Плакун-трава. Даже демоны плачут от той трапы! На крови она скоро зарождается, на крови неповинной младенческой...

Захватили братья в лес несмышленыша, неповинного подпаско, круглого сироту, заманили несмышленыши в заволжские луга, обагрили свои руки в крови отрока и, взяв косы в руки красные, пошли в ряд траву окашивать... И второй страх братья вынесли, раздобыли и Плакун-траву, только цельный год в беспамятстве пребывали после этого. А потом, когда оправились, стали ждать Христова праздника, Воскресения Великого...

В ночь на Светлое Воскресение разверзается земля-матушка, раскрываются подземелья и пещеры, где клады схоронены, вылезает вся Нечисть поганая, стерегущая те драгоценности, и коль знать, как с той Нечистью спровиться, можно сделаться миллионщиком... Только твердым быть надо в решении, не пугаться всех страхов и ужастей, не внимать ухищрениям дьявольским, не кричать, не креститься, назад не глядеть...

Все известно то было искателям, одного лишь не знали несчастные: слова вещего, недосказанного помиравшей ведуньей-старухою... Только в этом одном и проштрафились: не имели какого-то зелия, от которого все, даже робкие, не боятся ни страхов, ни ужастей... В том промашка и вышла. Не сладилось!..

Говорят, и пещера открылася, и вошли в нее кладоискатели, все своими глазами увидели: и котлы, златом, серебром полные, бочки с медью, с алмазом и жемчугом и с другим самоцветным камением, сундуки с золотою посудою, с самоваром ведерным серебряным, из которого Стенька чаевничал, сундуки с плисом[5], шелком и бархатом, с росписными коврами персидскими... Хоть бы лошадь им взять! Человеку где справиться? Пудов десять возьмешь -- и то смаешься, по трущобам волоча их к берегу! А у них и мешков с собой не было! Невдомек было, видно, от жадности... Сам покойник Степан Тимофеевич принимал их гостями желанными, пожалел их во нужде, в горькой бедности и сказал:

-- Забирайте, сколь сможете!

Разбежалися зенки от жадности: все бы взял, кабы силушка сладила!

-- Дай мешочек, Степан Тимофеевич!

-- Дай хоть куль, аль посуду, аль ящичек!

Засмеялся Степан Тимофеевич:

-- Приезжали б вы, братцы, с подводами! Ни мешков, ни кулей не случилося. Чай, не в лавку к купцу вы приехали!.. Забирайте всего, сколько сможете!..

Заметались от жадности бедные пред котлами, налитыми золотом до краев, словно с пивом иль с брагою, перед бочками сорокаведерными, где с горою алмазы насыпаны, жемчуга, изумруды да яхонты, -- закружились у братьев головушки, во все стороны мечутся, тычутся, а карманы давно уж полнехоньки... Стали сыпать в штаны и за пазуху, растолстели, как боровы к праздникам... Изо всех углов Нечисть поганая им грозится проклятыми рожками; в сундуках кошки черные прыгают, скачут на плечи, фырчут, мяукают; за рубаху чертовки мохнатые тянут их от котлов и хихикают, а другие, приняв образ Марьюшек, плачут у двери, кличут по имени... Под ногами земля колыхается, наверху гремят громы небесные... Помогла, видно, жадность к богачеству побороть в себе страхи и ужасти: говорят, они со страхами справились, попрощались со Стенькою за руку, как с живым, а не с мертвым прощаются, пробрались через Нечисть на волюшку и пошли к берегам Волги-матушки... Здесь, внизу под горами, у бережка, у них лодка в кусту была спрятана... Добралися до кручи над Волгою... Им бы надо идти уже под горы -- хвать! -- а силы-то нет: много забрали, золотые вериги на них тяжелы, обложились кругом они золотом да и стали в том дьявольском злате тонуть, ни рукой, ни ногой нет сил двинути...

-- Постоим, брат Иван! Отдохнем да пойдем... -- говорит младший брат брату старшему.

-- Я и сам задохнулся... -- ответил брательник. -- Нет мочи идти...

Ну и встали в горе, чтобы дух перевести да потом идти под горы к лодочке. А как встали они, так опять начались превеликие страхи и ужасти... Все стерпели, молчали себе, никаким голосам не внимали, но последнюю ужасть снести не могли: услыхали, что плачет мальчонко... Видишь, голос-то, плач-то им больно знаком: плакал ими убитый подпасок!..

-- Слышишь, брат?

-- Слышу, брат...

-- Митька плачет...

Глядь, а Митька убитый идет прямо к ним и ручонкою своею им машет...

Все стерпели, а этого нет! Не могли! Побежать бы скорее, да в землю вросли у них ноги в штанах, полных золотом... А что было потом, не узнать нам с тобой; только в том можешь сам убедиться, что и ныне стоят неподвижно они, обратившись от ужаса в камни... В Жегулях эти камни Иваны стоят. Называют те камни -- "Два брата"...

Примечания
(М. В. Михайлова)

Печ. по: Чириков Е. Волжские сказки. М., 1916. С. 121-131. Впервые: Ежемесячный журнал, 1916. No 2. С. 123-132.

Интерес к Степану Разину Чириков проявлял к нач. 1910-х гг. В связи с этим огорченный М. Горький в письме к Е. П. Пешковой в кон. авг. 1909 г. признавался: "...очень огорчен слухом, что Чириков, будто бы, пишет Стеньку Разина. Моя тема" [Горький и русская журналистика начала XX века: Неизд. переписка. М., 1988. С. 184 (Лит. наследство. Т. 95)].

[1] "Щепотник" -- бранное прозвище, данное раскольниками православным за то, что они осеняют себя тремя перстами -- "щепотью".

[2] Прозумент -- правильно: позумент. Тесьма, обычно шитая золотом или серебром.

[3] Цвет травы Папороти -- или папоротника, растения, которое, согласно народным представлениям, зацветает раз в году в одну из летних ночей. Цветок папоротника наделялся чудесными магическими свойствами.

[4] Плакун-трава -- в русских духовных стихах сказочная трава, выросшая из слез Богородицы, пролитых во время крестных мук Христа. Упоминается в заговорах как чародейное средство, позволяющее повелевать духами и овладевать кладами.

[5] Плис -- хлопчатобумажный бархат.

-----------------------------------------------------------------------

Источник текста: Чириков Е. Н. Зверь из бездны. [Роман, повести, рассказы, легенды, сказки] / Вступ. ст., подгот. текта и примеч. М. В. Михайловой. -- СПб.: Фолио-плюс, 2000. -- 846 с.