Чуковский Корней Иванович - Максим Горький

Максим Горький

Горький -- безумец! Ты
думаешь, небо не трудно --
здесь воскресить на земле.
А. Н. Майков

-- Нет, как хотите, а я не верю в биографию Максима Горького.

-- Сын мастерового? Босяк? Исходил Россию пешком? Не верю.

По-моему, Горький -- сын консисторского чиновника. По-моему, он окончил Харьковский университет. По-моему, он теперь состоит -- ну хотя бы кандидатом на судебные должности.

И до сих пор живет при родителях и в восемь часов пьет чай с молоком и с бутербродами, в час завтракает, а в семь обедает. От спиртных напитков воздерживается: вредно.

И такая аккуратная жизнь, натурально, отражается на его творениях.

Написав однажды "Песню о Соколе", он ровненько и симметрично, как по линеечке, разделил все мироздание на Ужей и Соколов, да так всю жизнь, с монотонной аккуратностью во всех своих драмах, рассказах, повестях -- и действовал в этом направлении.

Распря Ужа и Сокола повторяется в Бессеменове и Ниле ("Мещане"), в Гавриле и Челкаше, в Максиме и Шакро ("Мой спутник"), в Павлине и Черкуне ("Варвары"), в Матрене и Орлове, в Палканове и Вареньке Олесовой, в Якове и Мальве, в Петунникове и Кувалде ("Бывшие люди"), в Каине и Артеме.

Все эти имена -- которые слева, те Ужи, а которые справа -- Соколы. Будто жизнь -- это большая приходно-расходная книга, где слева дебет, а справа кредит. Будто Горький задался целью привести в исполнение слова Бессеменова:

"Аккуратностью весь свет держится... Само солнце восходит и заходит аккуратно, так, как положено ему от века... а уж ежели в небесах порядок, то на земле тем паче быть должно".

А помимо аккуратности, какое постоянство.

Уже скоро двадцать лет, как воспел Горький Сокола-Марко, который бросился в Дунай за феей, уже скоро двадцать лет, как он обратился к Ужам с такими словами:

А вы на земле проживете,
Как черви слепые живут,
Ни сказок про вас не расскажут,
Ни песен про вас не споют, --

да так за все двадцать лет -- ни разу не сошел с этой позиции. Его "Варвары" появились только в прошлом году (а его "Чарли Мэн" -- кажется, -- в этом году), -- и в них Черкун говорит опостылевшие, привычные горьковские слова:

-- Во мне нет жалости, нет снисхождения к тем жадным и тупым животным, которые командуют жизнью. И бессилие тех, которые подчиняются, приводит меня в ярость.

Хотя Тетерев уже говорил то же самое:

-- Будьте жестоко щедры, вознаграждая ближнего за зло его вам. Если он, когда вы просили хлеба, дал камень вам, опрокиньте гору на голову его.

Хотя Артем уже говорил то же самое:

-- Жалеть я тебя не могу. Нет во мне этого... Думал -- жалею, ан выходит один обман. Совсем не могу жалеть.

Хотя Проходимец уже говорил то же самое:

-- Зачем уступать другому то, что тебе выгодно или приятно? Ведь хотя и написано, что все люди -- братья, однако ведь никто не пробовал доказать это метрическими справками.

Я бы мог тысячами примеров доказать, как однообразно повторяют друг друга горьковские Соколы и Ужи. Будто писать рассказы -- это все равно, что изо дня в день ходить в одну и ту же канцелярию, садиться за один и тот же стол и переписывать одно и то же "отношение".

Двадцать лет! Мало ли что не изменилось за двадцать лет! А Горький все в том же департаменте: его Павлин повторяет Бессеменова, Бессеменов Ужа, Уж Гаврилу, Гаврила Якова -- и так дальше, до бесконечности.

А Нил повторяет Озорника, Озорник Вареньку, Варенька -- Челкаша и так дальше, до бесконечности.

Не писатель, а какой-то бессеменовский шкаф, тот самый, о котором -- помните? -- Петр говорит:

-- Вот этот чулан восемнадцать лет стоит на одном месте... восемнадцать лет... Говорят, жизнь быстро двигается вперед... а вот шкафа этого никуда не подвинула ни на вершок...

И потом какая схематичность! Человек ходил пешком и в Кубань, и в Одессу, и в Астрахань, и в Новую Прагу, и в Уфу, -- а что он рассказал нам об этом?

Рассказывать Горький ужасно не любит, всегда что-нибудь доказывает.

Все его творения (за исключением крошечной "Ярмарки в Голтве") как геометрические фигуры какие-то. Красок в них нет, а одни только линии. Как теоремы какие-то.

Дано: Уж и Сокол.

Требуется доказать: Сокол лучше Ужа.

Его природа только декорация, для этих теорем эффектная, но холодная. "Море смеялось" -- это безвкусно, как олеография. Он все твердит: "надо любить жизнь", но где же его любовь? Никогда не увлечется он каким-нибудь пятном жизни, какой-нибудь краской, ради нее самой. Никогда не увлечется каким-нибудь человеком, ради него самого, а не ради своей однообразной, скучной, аккуратной схемы: Сокол лучше Ужа, Сокол лучше Ужа, Сокол лучше Ужа.

Критики прокричали о том, что в горьковских сочинениях много воздуха, свободного ветра, солнца -- и всего такого.

Неправда: там много поучений о том, что нужно любить солнце, но самого солнца там нету.

Да и какое же солнце в геометрии!

У Горького нет ни одного героя, который бы не философствовал. Каждый чуть появится на его страницах, так и начинает высказывать свою философию.

Каждый говорит афоризмами; никто не живет самостоятельно, а только для афоризмов.

Живут и движутся не для движения, не для жизни, а чтобы философствовать.

Похоже, будто Горький всю жизнь сидел в четырех стенах, в каком-нибудь тихом кабинете, среди книжек и брошюрок и ни разу не выглянул на улицу, где жизнь звенит и переливается, не зная систем и программ.

У мыслей Горького нет мяса, а только скелеты. Он сочинитель, а не поэт. Он философ в другом смысле этого слова, тот самый, про которого Крылов сказал, что он "без огурцов".

Или, может быть, о нем -- отпрыск Бессеменова, еще лучше сказал Нил:

-- Плохая у него привычка -- делать из пустяков философию! Дождь идет -- философия, палец болит -- другая философия, угаром пахнет -- третья.

Комнатная философия... Аккуратность... Однообразие... Симметричность...

Вот главные черты горьковских творений, если отвлечь их от их героев.

Вот главные черты самого Горького, как поэта. И читатель понимает, что за аккуратностью его скрывается -- узость, фанатизм, а за симметричностью -- отсутствие свободы, личной инициативы, творческого начала.

Горький узок, как никто в русской литературе.

Вспоминается, как в Толстом и в Достоевском увидал он жалких мещан, как у Чехова увидал он свою же крошечную программу и навязал великому поэту свои же фанатические слова:

-- Скверно вы живете, господа!

Вспоминается, как умилительную Раневскую, бесцельно-прекрасного Гаева, в которых так стыдливо всю жизнь был влюблен Чехов, он обозвал "эгоистичными, как дети, и дряблыми, как старики". Вспоминается, как плюнул он на Америку, многое такое вспоминается, и всему этому одно имя: узость, узколюбие, фанатизм все того же Бессеменова:

"Одна правда! Моя правда, какая ваша правда?"

Что такое симметричность? Это -- бессилие, это -- недохватка личного творчества, это -- консерватизм.

Если я, вешая ли картины, или расставляя мебель, или рисуя чей-нибудь портрет, -- левое строю по тому же плану, что и правое, это значит -- я экономничаю, я скуплюсь своей творческой силой, это значит, что я, во имя своей умственной неподвижности, поступаюсь своей личной свободой.

Горький, симметричнейший из сочинителей, наиболее придавил свою личность, сузил ее, обкорнал -- и не только свою, но и личность всех тех, кого он так симметрично, так по-книжному неестественно вывел в своих писаниях. Певец личности, он является на деле наибольшим ее отрицателем.

Итак, вот свойства Горького: симметричность, неуважение к личности, консерватизм, книжность, аккуратность, фанатизм, однообразие.

Словом... словом, все свойства Ужа, а отнюдь не Сокола.

В русской литературе давно уже установилось суеверие -- сливать личность автора с личностью какого-нибудь его героя.

Так, Писарев в Пушкине увидел Онегина; Гончарова сочли Обломовым; Тургенева -- "лишним человеком"; Достоевского -- "человеком из подполья"; Толстого -- Левиным и т.д.

Если бы мы захотели быть суеверными -- мы бы Горького назвали Бессеменовым.

Ибо только Бессеменов, будь наделен талантом Горького, мог бы писать такие однообразные, такие симметричные, такие безжизненные творения.

Вы скажете, что историческая роль Горького заключается именно в том, что именно он посрамил именно Бессеменова, презрел его и нас научил его презирать.

Правда! Но, по совести, та копеечная свечка, от которой сгорела вся Москва, была все же -- всего только копеечная свечка.

К. Чуковский

Впервые: "Родная земля" / 19. 03. 1907