Чуковский Корней Иванович - Учебники

Учебники

"Педагогия и полиция
две совершенно противоположные
и непримиримые стихии" [*]
С. А. Андреевский

[*] -- Собр. соч. т. I. Письмо к графу Орлову -- Давыдову.

[Ста]рый гимназический учебник. Пособие для русских гимназий при изучении [русской] словесности. Раскройте наудачу и [увидите]:

"Какие мысли облечены в басне [нрзб.] Клейста "Der gelä Kranich"?"

"Значение шести слов: ich soll, ich [нрзб.], ich kann, ich will, ich darf, ich mag, [опреде]ляющих сущность человека".

"До какой степени заблуждения до[шел] арфист в песне Гете "Wer nie sein Brot mit Thranen ass" etc., порицая [нрзб.] силы?"

"Dаnn essen und trinken zum Zerplat[нрзб.] schlafen und im Kopfe kratzen..."

"So, deutscher Mann, so, freier Mann, Mit Gott dem Herrn zum Krieg!"

-- книжка Холевиуса "Темы и планы [со]чинений". Книжка туповатая, дубовая, при этом демонстративно-немецкая. В предисловии к книжке сказано:

"У того, кто обладает хоть некоторой смышленостью, этим наследственным достоянием немецкого юношества..." И т.д., и т.д., и т.д. Я не против немецких учебников: немецкие учебники [нрзб.]ются отличные. Дело, конечно, не в том, что эта книга -- немецкая, а в том, что она предназначена для изучения русской словесности, хотя в ней ни единого слова -- ни о России, ни о русских писателях.

Гимназические сочинения в русских гимназиях должны быть, конечно, основаны на Кольцове, Крылове, Державине, при чем же здесь Der gelä Kranich! Кто сможет по учебнику химии знакомиться с [теоремами] алгебры? Изучающему финский [язык] поможет ли испанская грамматика?

[Но] все это было бы пустым анекдотом, если бы на обложке учебника не [обнаружи]лось внушительных слов:

"Одобрено ученым комитетом министерства народного просвещения к употреблению в гимназиях в виде учебного пособия".

Двумя этими краткими строчками ученый комитет министерства осрамил себя [нрзб.] и прочно. Теперь мне понято, [почему] педагоги, выписывая из столицы учебники, просят присылать "неодобренные".

* * *

История с Холевиусом случилась давно, о ней писал еще Н.К. Михайловский. С тех пор эта милая книжка выдержала восемь изданий! Восемь поколений гимназистов, в течение десятков лет, на уроках российской словесности писали сочинения на темы:

-- Почему главным образом Италия [та] страна, которая влечет к себе [поэтов]?

-- Какое душевное настроение производит зима, преимущественно в Северной Германии?

А министерство народного просвещения и другие учебные ведомства были от этой книжки в восторге. Наперебой рекомендовали ее в реальные училища, в институты, в гимназии.

Напыщенный тупица-педант не мог же не прельстить Передоновых: в нем они ощутили родное.

Вся его книжка, -- такая отъявленно пошлая, что похожа на чью-то пародию, -- пришлась им как раз по душе. Свежему человеку не верится, что она писалась всерьез, а не в шутку. Думаешь: может быть, под псевдонимом Холевиуса прячется Аркадий Аверченко? Может быть, его сочинил Н. Евреинов и завтра же поставит в "Кривом зеркале"? Из этой книжечки выкроишь десять "Вампук", и нужно быть такими юмористами, как те, что заседают в комитете, чтобы "рекомендовать", "поощрять", "одобрять" в назидание русскому юношеству такие великолепные фразы:

"Как главнейшие наши сухопутные животные бегают на четырех ногах, так и столы наши и стулья стоят на четырех ножках".

"В среде немецких сельских хозяев редко встретишь американские (!) хлопчатобумажные (?) души (?)"

Цель достигнута: после нескольких таких экзерсисов бедные русские школьники становятся вполне идиотами.

Естественно, я стал вспоминать разные другие учебники, попадавшиеся мне на глаза.

Всю эту осень я изо дня в день с небольшою компанией детей читал очень приятную книгу: "Очерки и рассказы для первоначального знакомства с историей". Эти чтения для нас были праздником. Я и не думал, что маленьким мальчикам можно так аппетитно и вкусно поведать о судьбах России: тут и стишки, и картинки, и Репин, и Васнецов, и Некрасов, и былины, и народные песни, -- все драматично, эффектно, заманчиво! И в то же время чрезвычайно солидно. Тон деловитый, серьезный. Авторы не сюсюкают, не притворяются маленькими, держатся с ребенком, как со взрослым. Это-то ребенку и лестно: он чувствует, что его уважают. Книжка исподволь прививает ему широкие научные взгляды: история изложена в ней не как бессмысленный кинематограф событий, а как развитие возвышенных начал, вложенных в народную душу. На первом плане русский народ, его быт.

Особенно мне, оболваненному стоеросовой бездарью Иловайского, радостно читать эту книгу: пусть хоть наши дети узнают и, зная, полюбят Россию! Ведь Иловайский своими книжонками отвращал наши сердца от России, внушал нам не патриотизм, а скуку. Самый лютый ненавистник России не мог бы удачнее вытравить из детского сердца любовь к русской истории, к родному народу, чем этот псевдопатриотический кропатель учебников, вызывающий брезгливую зевоту. Он был опаснейшим из врагов государства, -- подлинный "подрыватель основ"!

И, однако, он рекомендован, одобрен ученым комитетом министерства, а эта замечательная книга, которой я не устаю восхищаться, замолчана, отвергнута, презрена! Комитет остался верен себе: не допустил ее ни в народные школы, ни в народные библиотеки, никуда!

Приходится нам, журналистам, наперекор комитету (мы ведь тоже комитет просвещения!) -- горячо рекомендовать эту книгу для десятилетних, одиннадцатилетних детей -- во всякую школу, читальню, семью.

Книга большая: 440 страниц и полтораста рисунков. А цена грошовая: рубль. Составили книгу Шестаков и Тулупов, издал ее Сытин в Москве [Конечно, и она не без изъянов. Опечаток больше, чем нужно. Картины одного Васнецова приписаны другому Васнецову. На стр. 145 и 175 помещен один и тот же рисунок. Но все это пустяки -- устранимые. (Я говорю об издании 1911 г.)].

* * *

Но не будем придираться к комитету. В конце концов, это учреждение удобное: если оно одобряет, мы знаем, что книга -- плохая; если оно порицает, мы знаем, что книга -- хорошая.

Если, например, лет пятнадцать подряд оно отказывало в своем одобрении хрестоматии А.Я. Острогорского "Живое слово", мы все, благодаря этому, знали, что хрестоматия очень талантливая, одна из лучших хрестоматий в России.

Здесь была система, традиция, и мы почти уважали ее.

Но вот приключилось чудовищное: комитету попалась одна превосходная книга, и он (даже странно сказать!) -- одобрил ее, похвалил!

Ведь это противоестественно. Ведь мы с ним как бы договорились заранее, что он будет хвалить лишь Иловайских, Холевиусов, а он, посмотрите, ни с того ни с сего, из какого-то пустого каприза, нарушает многолетние традиции и хвалит превосходнейшую книгу!

Я говорю о Географической хрестоматии Ив. Ив. Горбунова-Посадова "Кругом света" (седьмое издание, Москва, 1911 г.).

Признаюсь, я весьма подосадовал, когда на этой увлекательной книге увидел пресловутое клеймо:

"Допущена ученым комитетом министерства народного просвещения в библиотеки низших учебных заведений, средних учебных заведений, в бесплатные народные читальни"...

Мне это показалось опасным: ведь многие, увидя такой аттестат, убоятся эту книгу купить: подумают, что книга плохая.

Впрочем, вскоре и сам комитет спохватился: "Господи, что мы наделали! Книга-то оказалась классическая, лучшей и вообразить невозможно. Дети ее читают взасос. А мы допустили ее в библиотеки, в народные читальни и гимназии! Изъять ее оттуда, изгнать!"

И действительно, появился приказ: Географическую хрестоматию Горбунова-Посадова изъять из всех библиотек и школ. И правильно. Вполне основательно. Не надо изменять своим принципам. Раз одобряешь Холевиуса, гони все живое и милое. А уж мы посоветуем всем матерям обзавестись этой отвергнутой книгой -- для ежедневного чтения с детьми. Стоить она рубль шестьдесят, страниц в ней 480, а картинок 375. Обычно писания Горбунова-Посадова немного пресноваты, "без изюминки", но в этой книге -- изюминок множество! Как пчела из сотен и сотен цветков, -- автор собирает свой мед из самых разнообразнейших книг: даже у Ибсена, даже у Владимира Соловьева и Кольриджа он находит материал по географии, не только Брэм, Греат-Аллен и Реклю дают ему обильную дань, но и Чехов, и Лев Толстой, и Аксаков. Получилась очень разнообразная, пестрая, но в то же время цельная книга, объединенная единой любовью к земле, к человеку, к животному.

Для вечного мира, для вечного братства

Земля нам дана!

Не силой, не славой, не блеском

Богатства --

Любовью святою полна

Да будет она!

Таков девиз этой редкостной книги, и было бы, не правда ли, странно, если бы одобрили ее [Книга не свободна от ошибок, опять-таки, микроскопически мелких. На стр. 56, напр., говорится, что слон не может опускать голову, а на стр. 59 он все же ее опускает. На стр. 349 "матросы одевают куртки". На стр. 456 Аполлинарий Васнецов назван Виктором. На стр. 75 -- "источники встречаются страшно редко, пески страшно раскаляются, сушь кругом страшная". Но все это такие пустяки, что даже и записывать не стоит].

* * *

Недавно я подслушал, как семилетняя девочка по складам прочитала стихи:

Ког-да от-ра-да у-по-ва-нья

В те-бе по-гас-нет без сле-да.

И принялась их зубрить. Я спросил ее, что такое отрада. Она подумала и ответила: свечка. Потом подумала еще и ответила: спичка. Потом подумала еще и расплакалась.

Как объяснить семилетке, что какая-то "отрада упования", не будучи ни спичкой, ни свечкой, может все-таки "погасать без следа"? Такие метафоры не для семилетних детей: детям в стихах нужны ласточки, елки, снежки. И что за лакейское сочетание слов: "отрада упованья погаснет"!..

Я посмотрел на обложку той книги, над которой томился ребенок: "Светлый луч, для детей младшего возраста".

Я взял эту книгу к себе и начал ее перелистывать. Первое, что мне попалось, какие-то стишонки о маме, которая будто бы "голубит детей", --

"Не смыкая ночи глаз..."

Разве у ночи есть глаз? Или у глаза есть ночь? И почему эта мать не смыкает ночей? -- раздумывал я на стишонками и вдруг увидел, что под ними подписано: А. Майков.

Почему не А. Пушкин, не Байрон? Уж если подписывать знаменитое имя под такой дешевой стряпней, то взять бы первоклассное, всемирное (на самом же деле стишки сочинил какой-то Льдов-Косяков).

Книгу составила К. Лукашевич, известная в детской литературе ремесленница, которая с помощью ножниц и клея в три-четыре часа смастерит на заказ (сошьет, как одеяло, из кусочков) детскую книжку, -- какую угодно, -- "Гнездышко", "Зернышко", "Солнышко" -- о чем хотите, -- о войне, о древонасаждении, о Гоголе. Ей что Майков, что Косяков, все равно. Под майковской "Дурочкой Дуней" бойко подмахнула: Полонский. Выдернет у Тургенева несколько строк и переделает, исправит их по-своему. Все впопыхах, кое-как, на ура! Небрежна и рассеянна очень. Если Майков написал:

-- Под водою, -- она печатает у себя:

-- За горой.

Под шестиоконной избою подписывает:

-- Пять больших окон весело глядят на улицу.

И т.д., и т.д., и т.д.

Картинки взяты ею откуда придется, -- часто безобразные, безграмотные. Есть, впрочем, рисунок Репина, но искаженный, подчищенный. Какой-то забулдыга-маляр переделал этот рисунок по-своему! И. Е. Репин был весьма возмущен, когда узнал про такую расправу. Русские дети, в деревне, в провинции, так нуждаются в хороших картинках, развивающих то прелестное чутье красоты, которое им врождено. Где же, как не в детских хрестоматиях, быть Шишкину, Левитану, Серову! А г-жа Лукашевич печатает такую топорную дрянь, что вчуже жутко за бедных детей (см. стр. 40, 85, 91, 155, 160, 242).

По словам г-жи Лукашевич, она хотела бы своей хрестоматией "развить (в ребенке) дар слова по лучшим и характернейшим образцам родной литературы". Для этого она угощает ребенка собственными своими изделиями, простодушно считая эти бедные стишки и рассказцы -- "образцами родной литературы"!

Эта-то наскоро сляпанная, неряшливая, топорная книжка заслужила необычайные почести. На обложке у нее обозначено, что она:

-- Удостоена...

-- Одобрена...

-- Допущена...

-- Рекомендована...

Словом, вся она, как бравый швейцар, увешана медалями, жетонами.

А за какие заслуги? Конечно, не за литературно-художественные. Педагогических за ней тоже не числится. Книга берет благочестием и сугубо-патриотическим духом. В книге, по заявлению автора, "выделены двунадесятые праздники, небольшие нравственно-религиозные рассуждения и стихотворения на ту же тему". Книга наполнена набожными нравоучениями, прописями. Она пахнет ладаном, постным маслом и -- скукой. Дети ненавидят ее, как все ханжеское, тартюфское. Каждый отдел своей книги автор предваряет каким-нибудь текстом из Библии и усердно долбит детвору такими канительными рацеями, похожими на перевод с иностранного:

"Каждый человек любит свою родину, свое дорогое отечество... Дети должны старательно изучать науки и искусства, приучаться к труду, вырабатывать в себе хороший, благородный характер. Вырастут дети, и все их знания и честный труд пойдут на пользу дорогому отечеству и соотечественникам. Тогда и отечество будет гордиться своими сынами".

За такое направление книге прощается и ее неряшливость, и ее некрасивость, и то, что она такая убого-ремесленная, и то, что в детях она вызывает тоску -- все грехи отпускаются ей, и ее "рекомендуют", "премируют", "одобряют", осыпают богатыми милостями.

* * *

Мне кажется, я начинаю догадываться, почему, бракуя превосходные книги, комитет благоволит к нехорошим.

Вот, напр., в этих "Очерках для первоначального знакомства с историей", о которых мы сейчас говорили, упомянута фамилия Герцена. А рядом -- Григорович, Тургенев, Некрасов! И сказано:

"Такие люди всей душой стояли за освобождение крестьян".

Ведь это пропаганда, крамола. Можно ли рассказывать детям -- об освобождении крестьян? Ведь освобождение крестьян -- такая опасная, скользкая тема. Долой же эту вредоносную книгу! То ли дело Иоганн Холевиус! Он хоть и безграмотен, хоть и смешон, зато благонамерен, как немец: демосфенствует о вреде революции, бичует оголтелых "пролетариев", сокрушает гидру дарвинизма, атеизма, материализма, -- как же не навязать его многострадальному русскому юношеству в качестве полезнейшей книги.

So, deutscher Mann, so, freier Mann,

Mit Gott dem Herrn zum Krieg.

Комитет, оказывается, только за тем и следит, чтобы учебники не сеяли крамолы. Остальное его не касается. Педагогика, литература, эстетика -- его не интересуют ничуть. "Одобряя" и "рекомендуя" учебники, он просто выдает им "свидетельства о благонадежности".

Но почему же он тогда зовется ученым? "Ученый" комитет министерства! Ведь его функции, -- безо всякой учености, -- выполнит любой околоточный.

* * *

Может быть, я не прав. Я не знаю. Надеюсь, что я не прав. Я ведь не педагог, не специалист по учебникам. Мои впечатления отрывочны. Я могу лишь затронуть вопрос, вынести его на улицу, в газету, надеюсь, что знатоки-педагоги скажут о нем более веское слово, -- здесь же, на этих столбцах.

Я был бы чрезвычайно утешен, если бы, например, обнаружилось, что наблюденное мною относится к былым временам и при нынешнем министре немыслимо.

К. Чуковский

----------------------------------------------------------------

Впервые: "Речь", No 3 / 04.01.1916 г.