Черный Саша - Заметки из журнала "Новый Сатирикон"

Саша Черный

No печатается по изданию: "Сатирикон" и сатириконцы. М., 2000

No http://imwerden.de. Некоммерческое электронное издание. 2007

Первый грех

На каком языке говорили в раю? Ты, верно, думаешь, что на русском... Я тоже так думал, когда был маленьким. Маленький француз, если спросишь его об этом, вынет палец изо рта и ответит: "Конечно, в раю гово-рили только по-французски!" Маленький немец не заду-мается: "По-немецки, как же иначе"... Но все это не так.

В раю говорили на райском языке. Люди его сейчас позабыли, а звери, может быть, помнят, да и то не все. Чудесный это был язык: в нем совсем не было ни бран-ных, ни злых слов. Понимали его не только Адам и Ева и жившие с ними в раю крылатые духи, но и звери, и пти-цы, и бессловесные рыбы (даже рыбы!), и пчелы, вечно перелетавшие с цветка на цветок, и качающиеся травы, и любая скромная ромашка, расцветавшая в тени рай-ской ограды.

Вечерами травы шептали на лужайке под темнеющи-ми пальмами:

-- Тишина... Засыпаем...

-- И мы... -- отвечали, кивая тяжелыми гроздьями, ба-наны.

-- Спать! Спать! -- гудели в воздухе райские золотые шмели, слетаясь на ночлег в дупло трехобхватного дуба, что рос у ручья возле тропинки к водопою.

-- А где тут трава помягче? -- бурчал неизменно каж-дый вечер грузный носорог, укладываясь среди колючего тростника на покой. Он тростник называл травой, и ка-зался он ему мягче пуховой постели.

Звери даже во сне разговаривали. Мартышки визжа-ли и хихикали -- они видели только смешные сны; сонная рысь, облизывая свесившуюся с дерева лапу, тихонько урчала: "Ах, какой большой сладкий финик"... А бегемо-ты, выставив из тины похожие на чемоданы морды, зе-вали, смотрели спросонья на встающую малиновую луну и фыркали:

-- Фу, какое сегодня мутное солнце.

И добрые все были -- удивительно. Комары никого не кусали, -- что они ели, я не знаю, но ни Адама, ни Еву, которые ходили без всякой одежды, ни один комар ни разу не укусил. Гиены не грызлись между собой, никого не за-дирали, сидели часами скромно под бананами и ждали, пока ветер не сбросит им тяжелую душистую вязку с пло-дами. Львы облизывали всех, кто к ним ни подходил, да-же скверно пахнущих шакалов, -- ели траву, и так как на-есться травой дело было не простое, то они, как быки и лошади, по целым дням не подымали морды от сочных стеблей, -- а проворные белки, которым и минуту трудно усидеть на месте, играя друг с другом, бегали взапуски по львиным спинам, как по мягким диванам.

Однажды на лужайке перед закатом звери вздумали играть в свою любимую игру: в лестницу. В гимназии мы тоже играли когда-то в такую игру и называли ее "пира-мидой", но звери такого мудреного слова не знали.

Первым стал слон, скосил умные маленькие глаза в сторону и сказал в нос: "А ну-ка!"

Потом растопырил ноги, опустил голову, покачался и утвердился посреди лужайки тверже скалы. На слона взобрался, отдуваясь от одышки и осторожно выпуская когти (чтоб слону не было больно), толстый тигр, на ти-гра взлезла горилла, на гориллу медведь, на медведя пантера, на пантеру рысь, на рысь мартышка, на мар-тышку белка, на белку крыса, а на крысу -- мышь...

Играли в лестницу, как видишь, только такие звери, которые умели лазить. Остальные расселись вокруг всей лужайки, смотрели и веселились.

И вот слон осторожно поднял одну ногу, переставил, -- потом другую и пошел вдоль всей лужайки, солидно и ти-хо, словно кадку с мороженым нес на голове. Горилла ре-вела, рысь весело мяукала, крыса, задрав хвост, пищала, как вырвавшийся из хлева поросенок, -- и только мышо-нок на самом верху лестницы дрожал и крепко прижи-мался животом к крысе: у него кружилась голова.

Из зарослей кактусов на веселую игру смотрели кро-лики. Среди них один белый, любимый кролик Евы, -- а рядом, вытянув плоскую голову, притаилась огромная, жирная гадина-змея. Как она попала в рай? Переползла через ограду по крепкому плющу, или добрый архангел Михаил, стороживший райские врата, сделал вид, что не заметил ее, когда хитрая тварь проскользнула мимо него на заре, сверкая и блестя чешуей?.. Не знаю. Она одна никогда ни с кем не играла, таилась от всех и молча про-ползала в кустах, зловеще поглядывая на зверей, -- глаза у нее были желтые, цвета мутного студня, с черной попе-речной ниточкой в зрачках.

Белый кролик, круглый и пухлый, как муфта, не успел оглянуться, как все его кроличьи друзья ускакали куда-то за рощу, чтоб посмотреть на "лестницу" с другой сто-роны лужайки.

Задремал он, что ли, или надоело прыгать, -- он ос-тался на месте, разлегся, поднял нос и беспечно ды-шал. И вдруг рядом из-под папоротника поднялась тя-желая змеиная голова, раскрыла медленно пасть и, не мигая, уставилась на него круглыми желтыми глазами. В первый раз в жизни стало бедному кролику страшно: сердце забилось, как муха в стакане, под ложечкой за-тошнило, лапки к земле приросли, -- голова с желтыми глазами все ближе и ближе, все страшней и огромней, -- и жало, словно вьюн, так и мелькает вверх и вниз, вправо и влево.

Крикнуть? Позвать других зверей? Но бедный кролик вдруг все райские слова позабыл, даже пискнуть не мог, только задними лапами со страха два раза в землю уда-рил и...

Первые переполошились райские птицы. С деревьев сверху им все видно было: смотрят, лежит змея под па-поротниками в тени, хвостом чуть-чуть шевелит, а в па-сти у нее белая кроличья спина и задние лапы дергают-ся и с каждым мигом все глубже и глубже в змею влеза-ют. Встрепенулись и, словно разноцветные цветы, с криком полетели на лужайку к зверям. Мигом рассыпа-лась "лестница"! Прибежал грузный слон, и тигр, и мар-тышки, и мышь, все, все, -- окружили гадину, ничего по-нять не могут.

-- Отдай кролика! -- загудел слон.

-- Отдай! -- пискнула мышь.

-- Отдай, отдай! -- заворчал медведь.

-- Сейчас же отдай! -- заревел тигр...

Отдай да отдай... Так она и отдаст. Слюной его, бед-няжку, всего обслюнила и все глубже и глубже в пасть за-сасывает.

Что делать зверям? Браниться не умеют, отнимать си-лой -- не догадались, никогда у них таких историй не бы-ло. И вот рысь спохватилась первая: где Ева? Она для них как добрая мать была, -- ее любимого кролика змея глота-ет, -- надо за Евой бежать.

* * *

Ева сидела над райским прудом под пальмой, склони-лась к воде, заплетала и расплетала светлые волосы -- был ей пруд яснее всякого зеркала. Не поняла она снача-ла торопливых слов задыхающейся рыси: кролик -- змея -- глотает -- не отдает! Поняла только, что с ее любимым бе-лым кроликом какая-то беда стряслась. В раю, ты зна-ешь, не было ни детей, ни ягнят, ни щенят, ни котят, ни-кто их никогда и в глаза не видал, но Ева почему-то боль-ше всего любила таких зверей, которых можно, как мла-денца, на руки взять. Слон велик, белка на руках не уси-дит, а белый кролик -- такой ленивый, и теплый, и пуши-стый -- был ей всех милее..

Встала Ева и пошла быстрыми легкими шагами, едва касаясь травы, к зверям. За ней вприпрыжку, высунув язык, рысь.

Пришла и -- видит: звери перед змеей в кучу сбились, и Адам тут. Да и он не в помощь. Стал перед зверями и, как попугай, повторяет за другими: "Отдай кролика!" А у кролика только розовые пятки из пасти дрыгают.

Всплеснула Ева руками, соленые капли так из глаз и брызнули (никогда она раньше не плакала), и скорее-ско-рей через колючие кактусы, сквозь заросли шершавых кустов побежала к райским вратам, -- и все кактусы и па-поротники расступились перед ней и шумели ей вслед: скорей! скорей!

Архангел Михаил стоял у широко открытых врат и смо-трел вдаль на обступившие райский сад румяные от зака-та горы. Каждый вечер смотрел -- и не мог насмотреться.

-- Что с тобой, Ева? -- спросил он удивленно, обернув-шись на быстрые шаги.

-- Змея! Кролика!

-- Так я и знал... -- нахмурился Михаил и, подняв перед собой огненный меч, освещавший, словно факел, темне-ющую землю, пошел за Евой.

Веером расступились звери перед архангелом. Опус-тил он пламенем книзу струистый меч, облокотился на золотую рукоять, и закорчилась, как на копье, под взгля-дом его лучисто-синих глаз змея...

-- Ты! -- топнул ногой крылатый страж. -- Злая и низкая тварь! Ты прокралась сюда тайком. Я не выгнал тебя, живи, -- в раю для всех есть место. Но если ты не хочешь жить по-Божьему, я заставлю тебя, как прикованную, не двигаться с места! Вон там, видишь, -- Михаил взмахнул багровым мечом, -- там, куда никому доступа нет, посре-ди рая стоит яблоня...

-- Древо познания добра и зла? -- быстро спросила лю-бопытная Ева, с трудом выговаривая странное слово "зло".

-- Да, добра и зла, -- строго ответил архангел. -- Ни днем, ни ночью, -- наклонился он к змее, -- не смеешь ты сползать со ствола: лежи и сторожи... Ступай!

Змея покорно шевельнулась и медленно поползла.

-- А кролик, а кролик! -- закричала взволнованная Ева.

-- Отдай кролика, -- тихо сказал архангел. Змея по-ползла дальше.

-- Отдай кролика! -- верхушки пальм вздрогнули, так крикнул архангел.

Понатужилась змея и, сверкая желтыми глазами, как резиновый мячик выбросила из толстой пасти чуть жи-вой комочек к ногам Евы.

Бедный кролик! Он едва дышал, чихал и дрожал и был весь мокрый, словно новорожденный котенок. Только на руках у Евы стал он приходить в себя и дышать ровнее...

Ушел архангел к вратам. Разбрелись на ночлег удив-ленные звери. И, шумя потемневшей травой, проползая мимо ног испуганной Евы к заповедному дереву, злобно прошипела, блестя тусклой чешуею, змея:

-- Жа-ло-вать-ся! Ну погоди же, я тебе отомщу...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Как она отомстила, ты, верно, уже знаешь -- прочел в школе. А не прочел, так узнаешь в свое время.

1922

Саша Черный

No печатается по изданию: "Сатирикон" и сатириконцы. М., 2000

No http://imwerden.de. Некоммерческое электронное издание. 2007

Об Аркадии Аверченко

Неожиданная кончина широко популярного писателя-юмориста, так преждевременно ушедшего из жизни, еще теснее смыкает круг русской писательской семьи. Кто бы ни ушел из тех, немногих, кто привлекал к себе внимание за последние десятилетия, -- поэт ли, про-заик, драматург, -- смены нет и не видно.

Первые литературные шаги А. Т. Аверченко еще на па-мяти читателя связаны с основанием им в конце девяно-стых годов в содружестве с несколькими литераторами и художниками "Сатирикона", близкого по облику мюнхен-скому "Simplicissimus"'y. Никому не ведомый харьков-ский провинциал приехал в Петербург и на страницах нового журнала, столь непохожего на прежние кустарно-юмористические еженедельники, сразу выдвинулся сво-им сочным, здоровым юмором, своеобразным талантом рассказчика-весельчака, сумевшего расшевелить само-го серьезного и хмурого российского читателя.

Чуждый надрыва, далекий от всех интеллигентских "проклятых" вопросов, Аверченко сделал своим героем мелочи быта, а острая наблюдательность, четкое знание русской провинции, особое чувство смешного, -- связан-ное, быть может, с его хохлацким происхождением, порой доходили до виртуозной игры в его коротеньких расска-зах-анекдотах. Автор, чуть ли не единственный в прозе представитель беспечной русской богемы, сталкивал лба-ми неожиданные положения, развивал до гротеска ка-кую-либо уродливую, подмеченную им в толпе черту и, не глумясь, не уничтожая своего случайного героя, весело над ним потешался и отпускал его с миром. Таков был да-лекий предшественник Аверченко, популярный в свое время немецкий юморист Сафир, современник Гейне.

Длинный хвост подражателей, все эти Гуревичи, Оль Д'Оры и Ландау, упражнявшиеся на задворках "Сатири-кона" и окружавшие блеклым гарниром имя своего учи-теля, ни в малой мере не усвоили своеобразных черт его письма: меткого и короткого диалога, нарастания внеш-него комизма, неожиданного фейерверка развязки.

Аверченко создал стиль и моду, а бойкая юмористиче-ская артель торговала шипучкой, разливая ее в бутылки из-под чужого шампанского.

Среди тяжелодумов той поры, мрачно копавшихся в вопросах пола, неуклюже флиртовавших то с мистиче-ским анархизмом, то с проблемой смерти, свежий зара-зительный юмор Аверченко был, несомненно, оздоров-ляюще полезен и сыграл свою общественную роль поми-мо направленческого безразличия автора.

Быть может, длительная фельетонная работа, сроч-ная, связывающая размером и зачастую комкающая те-мы, помешала покойному юмористу развернуть свое да-рование в более широкие бытовые полотна, помешала ему стать тем, чем был Федотов в живописи. Но, увы, счастливая возможность выдерживать свои рукописи в ящике письменного стола, возможность неторопливого и независимого от злобы дня творчества была неосуще-ствима для тех, кто, подобно покойному, жил исключи-тельно еженедельно-журнальным и газетным трудом, не дающим ни передышки, ни места для широких замы-слов. А альманахи и толстые журналы с упорством ста-роверов чурались юмора, предпочитали ему любую муйжелевскую мочалку, тянущуюся с января по декабрь.

* * *

В эмиграции, вне окружения старого многоцветного и сочного русского быта, добродушный юмор Аверченко резко надломился. С непоколебимым упорством вгры-зался он в безрадостную и бездарную тему: "больше-визм". Сатира сменила юмор. Ненависть к поработите-лям быта заслонила веселую усмешку обывателя над за-бавными нравами своей родной улицы, беспечно шумя-щей за его окном ("обывательское" отношение для нас се-годня отнюдь не жупел, а напротив -- во многом здоровое, утверждающее национальный быт начало).

В последние годы Аверченко неутомимо бил своей легкой скрипкой по чугунным красным головам, и это невеселое, новое для него занятие является большой и доблестной заслугой покойного писателя. Разумеется, за вывернутой наизнанку сумасшедшей большевистской жизнью никому не угнаться. Любая вырезка из советской хроники фантастичнее любого гротеска самого Щедрина, но в мире все растущего эмигрантского без-различия и усталости дорого каждое слово протеста и не-примиримого отрицания красной свистопляски. Были "сменившие вехи", были и полусменившие, а вот веселый и беспечный юморист оказался одним из самых стойких и непримиримых.

* * *

Мы надеемся, что в эмиграции найдется русское из-дательство, которое догадается выпустить в свет "Из-бранные рассказы Аверченко". Покойный автор отли-чался одним редким качеством: он почти никогда не был скучен. А избранные его рассказы, собранные внима-тельной рукой и связанные вместе, не залежатся на книжных складах и будут лучшей данью памяти жизне-радостного писателя и человека, который вне всяких теорий словесности простаком-самоучкой пришел в ли-тературу и всем нам подарил немало веселых минут.

18 марта 1925

Саша Черный

No печатается по изданию: "Сатирикон" и сатириконцы. М., 2000

No http://imwerden.de. Некоммерческое электронное издание. 2007

Русская книжная полка

В какое эмигрантское жилье не придешь -- прежде всего ищешь глазами: а есть ли здесь книжная полка? И нередко, увы, вместо книжной полки со стопкой русских книг увидишь глупую куклу маркизу в углу диванчика, граммофонные пластинки с негритянскими завывания-ми, пачку билетов со скидкой в ближайшее кино ("Скре-жет страсти", "Объятье мулатки") и замусоленную колоду карт на столе.

"Помилуйте, -- говорят иные, -- какие там книги! Жизнь птичья, эмигрантская, где там еще на перелете книжной полкой обзаводиться".

Так ли?

Живем подолгу, многие десяток лет кряду сидят в сво-их "иноземных" углах, кое-кто и мебелью обзавелся, и да-же книжный шкаф купил по случаю подержанный... Но книг так и не завел.

Дорого!

Но ведь весь Пушкин стоит не дороже глупой куклы маркизы, нескольких пластинок с фокстротами, не-скольких билетов в угловое кино, не дороже двух бутылок с вишневкой.

Скажем просто:

Только тот причастен к русской культуре и в меру сил хранит ее и передает своим детям, кто у себя дома, в своем гнезде, не может обойтись без русской книж-ной полки.

Ибо если и от русской книги отвернемся, выбросим ее из обихода, -- не превратится ли ежегодный праздник "дня русской культуры" в торжественный холодный па-рад, в официальные поминки по гениям русской мысли?

1930. Париж