Чернышевский Николай Гаврилович - О времени происхождения славянских письмен. Сочинение О. Бодянского

Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах

М., Государственное издательство "Художественная литература", 1949. Том II. Статьи и рецензии 1853-1855

О времени происхождения славянских письмен. Сочинение О. Бодянского. Москва. 1855 года.

Огромная монография г. Бодянского, составляющая толстый том в большую осьмушку, принадлежит к числу сочинений, изданных по случаю празднования столетнего юбилея Московского университета. Не думая, чтобы вопрос, занимающий ученого автора, мог быть решен согласно или несогласно с его мнением так положительно, как делает это автор, мы только изложим кратко основание гипотезы, принимаемой и опровергаемой г. Бодянским.

Кирилл и Мефодий прибыли в Моравию, куда князь Ростислав вызвал их из Константинополя, проповедывать христианство на славянском языке в 863 г. и принесли с собою священные книги, уже переведенные на славянский язык. Итак, если предположим, что перевод был сделан именно для мораван и азбука изобретена именно для написания этого перевода, то надобно думать, что она изобретена незадолго до отправления Кирилла из Царьграда в Моравию, и, оставляя Кириллу несколько месяцев на перевод книг, вероятным годом изобретения надобно будет предположить 862 или даже конец 861-го. А некоторые свидетельства говорят, что азбука действительно изобретена по поводу призвания в Моравию. Но другие свидетельства прямо указывают годом ее изобретения -- 855. Если принимать это показание (считая неточными подробности, будто бы Кирилл, посылаемый к мораванам, спрашивал греческого императора: есть ли у них азбука? а император отвечал: нет, отец мой и дед исследовали, есть ли у них азбука, и нашли, что нет), то легко объяснить, почему азбука была изобретена за шесть или семь лет до призвания в Моравию. Кирилл и прежде занимался проповедью евангелия язычникам на северных границах империи, о чем подробно рассказывают его жизнеописания; а в числе этих иноплеменников были, конечно, и славяне; итак, можно предположить, что Кирилл изобрел азбуку и перевел нужнейшие богослужебные книги для этих прежних слушателей, а не для мораван, которые (продолжается это соображение) и прислали за проповедниками в Константинополь, вероятно, потому, что слышали, что эти проповедники совершают службу на славянском языке. Этого мнения держался Шафарик. И если бы мы захотели доказывать неосновательность противного, то могли бы привести много возражений против его вероятности. Но большой вес этому прежде отвергавшемуся мнению (о изобретении азбуки для мораван, т. е. в 861--862 г.) придает то, что в последнее время Шафарик признал его вероятнейшим, отвергнув свое прежнее мнение о изобретении азбуки в 855 г. (т. е. для прежней проповеди Кирилла у других славян, а не по поводу призвания в Моравию, когда у него была уж готова азбука и перевод необходимых книг). Но углубляться в этот вопрос едва ли не значит только запутывать, а не прояснять его. Очевидно во всяком случае, что свидетельства разноречат, и что решение -- примем ли мы 855 или 861--2 год, будет иметь только вероятность, а не положительную достоверность. Именно в таком смысле и высказывает свое новейшее мнение Шафарик: "Основание старославянской письменности положено Кириллом в Царьграде, вероятно, в конце 861 или в начале 862 г.".

Впрочем, разница шести или семи лет, кажется нам, вовсе не так важна, чтобы считать предпочтение того или другого решения, 861--862 или 855 год -- вопросом первостепенного значения в истории славянской письменности. В том и другом случае остаются равно несомненными важнейшие стороны дела: азбука изобретена Кириллом, основание переводу положено в Константинополе. Гораздо важнее, нежели вопрос о годе, решение того: какому из славянских племен принадлежал язык, на который переведены Кириллом священные книги? Здесь опять множество разноречащих мнений. Одни говорят: перевод был сделан для мораван, следовательно, на моравское наречие; принимая это мнение, можно, если угодно, прибавлять: это наречие надобно отличать от нынешнего моравского, изменившегося под влиянием чешского; и наконец, идя еще Далее: и это неизмененное чешским влиянием моравское было одинаково с словацким; но правдоподобнее сказать, что оно погибло после вторжения венгров, опустошивших большую часть того моравского царства, в котором проповедывал Кирилл и которое простиралось на юг и восток далеко за пределы нынешней Моравской области. Другие говорят: Кирилл переводил на то наречие, которым говорил, а не на моравское, которого eine не знал. Какое же наречие было хорошо знакомо Кириллу? Опять ответы различны: 1) Болгарское, потому что некоторые предполагают, что Кирилл и Мефодий до проповеди у мораван крестили болгарских славян; 2) или на то наречие, которое Кирилл, проповедывавший в Херсонесе, нашел там, то есть наречие русских славян; 3) или наречие, которым говорили славяне, жившие около Фессалоники и в самой Фессалонике, где родились и воспитывались Кирилл и Мефодий. Это последнее мнение всех правдоподобнее; но оно опять ведет к различным предположениям о том, каким же наречием говорили фессалоникские славяне. Иные думают, что из нынешних наречий ближе всего к нему хорутанское, которое, по их мнению, одно из южных наречий (болгарское, сербское, хорватское и хорутанское) осталось не смешанным, между тем как все другие подвергались влиянию сильных славянских племен, пришедших с севера к первобытным южным славянам; по мнению некоторых русских исследователей, ближе всего к кирилловскому наречию -- русское, потому что славяне, поселившиеся за Дунаем, были соплеменники русских славян, -- те и другие одинаково называются Антами. Наконец, последнее предположение, самое правдоподобное, состоит в том, что фессалоникское или кирилловское наречие было самостоятельное, столь же разнившееся во время Кирилла от хорутанского, русского или болгарского, сколько эти наречия разнились между собою. Не исчисляем еще многих других предположений.

Кажется, что этот вопрос о языке перевода несравненно важнее едва заметной для хронологии разницы в шести годах, 855--861. Чрезвычайное разногласие решений его показывает, что ни одно из них еще не имеет за себя решительных доказательств. А между тем, положительные доказательства могут быть найдены, внимательное углубление в вопрос не останется бесплодным, не приведет к неопределенному "вероятно", как это должно сказать о хронологическом вопросе; здесь у нас есть положительные, непоколебимые данные: язык самого перевода и нынешние славянские наречия. Их критическое сличение с восстановленным по древнейшим спискам кирилловским текстом даст несомненный вывод. Итак, вопрос о языке, будучи гораздо важнее спора ча незначительную разницу в цифрах, должен привлекать преимущественное внимание исследователей и тем, что удоборазрешим, не так, как спор о годе изобретения. Правда и то, что для спора о цифрах нужно только взять несколько уж всем известных выписок из десятка книг и потом пускаться в гипотезы; а вопрос о языке требует утомительных, долгих изысканий. Но, разве мало трудов и изысканий употреблено г. Бодянским на его монографию?

Впрочем, не только вопрос о цифре года, но даже и несравненно значительнейший вопрос о том, какому племени принадлежал язык кирилловского перевода, относится к числу задач более интересных по своей трудности, нежели существенно важных для истории церковнославянской литературы. Издание памятников, вот теперь самая настоятельнейшая потребность ее; рядом с изданием должно итти исследование содержания; то и другое легко, потому что, благодаря трудам, почтенных наших славянистов, и особенно А. X. Востокова, фонетика и грамматика церковнославянского языка уже довольно разработаны, чтобы не задерживать дальнейшего развития изысканий; словарь также давно уже приготовлен А. X. Востоковым, и имя автора достаточно убеждает каждого в неоцененности этого давно ожидаемого труда, просьба об издании которого -- неотступная просьба всех славянистов к общему учителю всех их.

Заговорившись о разных гипотезах и степени важности их мы забыли сказать, что г. Бодянский считает несомненным годом изобретения славянской азбуки 862 год и чрезвычайно сильно изобличает неосновательность всех своих противников. Нам кажется, что к людям, всякая распря с которыми стала теперь невозможною по давности их кончины, например, к Добровскому, Копитару, можно быть гораздо снисходительнее, если б даже и любить делать рыцарские вызовы современным ученым, не разделяющим столь твердой уверенности.

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ

Первоначально опубликовано в "Современнике" 1855, No 3, стр. 7--11. Перепечатано в полном собрании сочинений (СПБ., 1906), т. I, стр. 332--335.

Рукописи и корректуры не сохранилось. Печатается по тексту "Современника".