Чернышевский Николай Гаврилович - Силуэты, сцены в стихах В. П. Попова

Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах

Том II.

М., ОГИЗ ГИХЛ, 1947

Силуэты, сцены в стихах В. П. Попова. СПБ. 1856.

Стихи г. Попова совершенно другого рода, чем стихи автора "Очерков сибиряка". Г. Попов, по крайней мере, не уверяет, что он описывает быль из давно-прошедших времен, напротив, он описывает сцены из современного быта и, притом, в новейшем вкусе. Сатира, злая сатира разлита в поэзии г. Попова! Боже, как он хлещет наше современное ничтожество, как озлобленный герой его, Калития, глубокомысленно рассуждает о том, что ему стукнуло тридцать лет! Тридцать лет -- и человек ничего не сделал, тридцать лет -- и все сердится, тридцать лет -- и все повторяет одно и то же, тридцать лет -- и все говорит с чужого голоса! Положение истинно драматическое, и, признаться, Калитин так искренно жалеет о себе, с таким презрением отзывается о мишурном свете, об окружающей его пустоте, что мы даже порадовались за него. "Ну, в добрый час,-- подумали мы,-- вероятно, од тотчас сядет к письменному столу, попросит, чтоб отыскали чернильницу, займет у приятеля-чиновника перо и напишет прошение о ревностном своем желании поступить на службу, или же, что тоже хорошо, займется другим каким-нибудь серьезным делом". Немудрено: человек огорчен, человек в раздражении, что проболтался тридцать лет на своем веку; он хочет, вероятно, чем-нибудь заняться, загладить прошлое, и уж недаром он с такой энергией и желчью заговорил, в первом своем монологе, о нашем воспитании,-- ведь как заговорил-то! ни дать, ни взять -- грибоедовский Чацкий:

Кого я видел пред собою?

Французских кукол длинный ряд.

Они -- не с русскою душою

И не по-русски говорят.

Потом -- все там же, в первом монологе -- Калитин так расходился, что стал посреди комнаты и обратился с речью к целой России:

. . . . . . . . .Боже мой!

Проснись, России дивный гений,--

Проснись, и мощною рукой

Направь ты наше воспитанье,

Дай чистой правды свет познать

И, бросив иго подражанья,

Заставь себе нас подражать.

Эге-ге! человек недюжинный : каких материй касается... видно, Чацкий на александрийской сцене очень ему понравился. Что ж! это еще не беда; у Калитина впечатлительная натура, у него хорошая память, он сидел в первых рядах кресел и глотал каждое слово благородного Чацкого... Так, Калитин бранит общество, говорит о нашем жалком воспитании... Очень интересно знать, что будет он делать еще.

Ну, что, если, сохрани бог, он станет все отпускать ядовитые остроты да изливать желчь на очень ограниченного человека, своего приятеля Клиновского, которого он, потому что последнему вздумалось искренно влюбиться, считает круглым дурачком? Так и есть: опять эта скверная желчь, беззубые остроты, старые нападки на суетность женщин, громкие фразы... Досадно: Калитин повторяется, Калитин надувается нестерпимо, Калитин распустил хвост, Калитин во что бы то ни стало хочет удивить знанием овета своего ограниченного приятеля. Он смотрит на него свысока, он считает себя Александровской колонной в сравнении с бедным Клиновским; он в душе даже презирает Клиновского, который с таким добродушием прибегает (на третьей странице) на выручку зарапортовавшегося философа и с кротостью говорит: bon оur, mon cher! {Здравствуй, мой милый!-- Ред.} (Стр. 3.)

Клиновский признается своему желчному другу, что он влюбился в хорошенькую вдову, т. е. Кринецкую, и хочет на ней жениться. С каким презрением отозвался Калитин о женщинах, как отхлестал Кринецкую, эту французскую куколку, которая хоть и блистает,

Зато и курит, и стреляет,

И ездит целый день верхом.

По уходе Клиновского, философ, покачав головой, с презрением произнес:

Смешон Клиновскнй мне! Чудак, в кого влюбился!

В кокетку страшную!.. А что виной тому?

Все воспитание!

Далось ему это словечко: с языка не сходит! Что станете делать с бедным Калитиным: если человек, например, шляпу себе на голову надел, он, наверное, с усмешкой скажет: все воспитание! увидит у кого-нибудь красивый кисет -- все воспитание! сапог, положим, у вас жмет -- виноват будет, конечно, не сапожник, а воспитание; влюбились вы -- виновато не сердце, а воспитание. Нам почему-то кажется, что, если б, например, кто-нибудь от горячки умер, то Калитин, посмотрев на него мрачно, с негодованием произнес бы:

А что виной тому?

Все воспитание! Как жалок свет! везде мученья,

Везде и всем грозит беда!..

Да что он за господин такой? Не разумеет ли он -- как это ни странно кажется с первого взгляда -- под словом воспитание другого слова: женщина, и уж не ненавидит ли он этих женщин? Он не может не бранить их очень шцбко, и все этак свысока.

Образованья блеск снаружи,

И пустота, меж тем, в сердцах!

А в пансионах часто хуже:

Девиц там учат танцовать,

Болтать немного по-французски.

Неправильно писать по-русски.

Кой-что из бисера вязать!..

К чему такое воспитанье

Несчастных девушек ведет?

Ну, так и есть: Калитину, по всей вероятности, насолила какая-нибудь пансионерка, которая кой-что из бисера вязала: он и напустился на воспитание. Милосердный боже! как легко можно огорчить человека! Погиб Калитин, достойный лучшей доли, погиб ни за копейку, потерян навсегда для дамского общества! Как бы не так! Послушайте, чем разрешились все его ядовитые монологи, чем кончил карьеру этот глупейший из фразеров, пышный на слова, убогий на дело.

Приятель его Клиновский, который смотрит на Калитина чуть ли как не на гениального человека, знакомит его с г-жою Кринецкою, в которую он, Клиновский, влюблен. Вдовушка оказывается премилой особой: очень недурно стреляет из пистолета, верхом ездит порядочно, курит отлично и, с болтливостью светского ребенка, сама признается Калитину:

А если б знали вы, как я

Из пистолета в цель стреляю,

Иль на коньках катаюся, я знаю,

Вы ужаснулись бы меня!

Что ж, вы думаете, Калитин осыпал упреками эту, по его выражению, французскую куклу? Нет, он оробел совершенно и едва слышно произнес:

Напротив, должен я признаться,

Что сожалею об одном:

Что не могу быть ездоком,

Чтоб с вами смело состязаться;

Что не могу, как вы, стрелять,

Коньков боюся больше смерти;

Хотя и грустно мне, поверьте,

Но должен я от вас отстать.

Хотя он и скривил рот на манер сатирической улыбки, но, вместо желчи, упреков и негодования на воспитание, он запел тихо, слабо, как малиновка. Вдруг, точно кто-нибудь толкнул его под бок, Калитин опомнился, взъерошил волосы и, чтоб не ударить в грязь лицом, начал... о чем бы вы думали? о том, какие идеи русские матери развивают у своих взрослых дочерей,-- словом, напал на свой конек, на воспитание... и как грозно -- послушайте:

                    Какие в ней,

Гордясь любовию своей,

Она идеи развивает?

Она старается убить

У ней возвышенные чувства,

Она хлопочет в ней развить

Необходимое искусство --

Богатых женихов ловить!

И дочь, понявши наставленья,

Для них готова расточать

Свои улыбки, взоры, пенье,

Готова целый день бренчать,

Для полноты обвороженья!

Вот воспитание в домах!

Вероятно, приятель Клиновский, который сидел тут же (перед ним-то более всего и хотел щегольнуть Калитин), подумал: "фу, ты! голова-то, голова у моего друга Калитина! золотая головка... вот отхватал, так отхватал!"

И когда при прощании г-жа Кринецкая, как вежливая хозяйка, сказала неугомонному фразеру:

Надеюсь, не в последний раз

Вы у меня, хоть в наказанье

За ваши колкости...

то наш Калитин, довольный собою, сухо отвечал:

О, я готов у вас

Всегда наказан быть... Прощайте.

Во втором действии "Силуэтов" г-жа Кринецкая сидит одна, в неглиже, и жалуется на то, что она очень устала. Еще бы не устать: танцует до упаду, папироски курит самым свирепым образом, да еще, подобно знаменитой тетушке несравненного Ивана Федоровича Шпоньки, в стрельбе упражняется. Вдруг входит Калитин. Кринецкая в восторге, забыла о своем неглиже и говорит ему нараспев, подкатив глазки:

          Скажите,

Что вас давно так не видать?

Калитин.

Деревню в том вините,

Что я не мог у вас бывать,

Кринецкая.

Ну, как же вы там поживали?

Я думаю, что не скучали?

Калитин.

Я полагал, зеленый луг,

Картины мирные природы

Мой усмирят мятежный (?) дух

И возвратят былые годы.

Но что ж? Журчание ручья,

Игра пастушеской свирели,

Шум листьев, пенье соловья

Мне через месяц надоели.

Кринецкая замечает ему, отчего же он, философ, не полюбил деревенской поэзии, которая стоит того, чтоб ее полюбить? Отчего он живет трутнем, болтается между небом и землей? Отчего он, наконец, не исполнит хоть долга гражданина, как выражается Чичиков, т. е. хоть бы женился он, по крайней мере? Боже, как рассердился наш Калитин, как заревел он зверски на вдову! Он просто пришел в бешенство и крикнул на беззащитную женщину:

Вы деревенскою женою

Меня хотите наделить?

Нет! Лучше заживо зарыть

Себя, чем жертвовать собою,

Чем век безвыходно страдать

И, не делясь ни с кем душою,

Средь огородов прозябать!

Позвольте, г-н Калитин, позвольте, ну перестаньте же махать руками и раздувать ноздри, перестаньте: ведь вам тридцать первая весна пошла. Вы изволите говорить, что не желаете прозябать среди огородов; да дело в том, что в столице вы браните мишурный свет, в деревне -- шум листьев и пенье соловья: чего же вы хотите, скажите на милость? Поверьте, с вашим дрянным фразерством, школьным озлоблением вы везде будете прозябать -- и в деревне, и в столицах. В деревне вы на волос ничего не сделаете доброго, а в столице и подавно: десять лет проживете в Петербурге и ни разу не заглянете в императорскую публичную библиотеку, не выслушаете ни одного публичного курса хоть одной науки, не заглянете даже из любопытства в университет, а все будете толковать о просвещении да о воспитании и, попрежнему, на диво черни простодушной1 (напр., Клиновского), станете обращаться к России со слезами на глазах:

Проснись, и мощною рукою

Направь ты наше воспитанье!

Эх, почтеннейший! что вы кривляетесь, надуваете себя и других! Лучше проснитесь прежде сами и поплачьте о себе, а потом уж о России. Ведь вы, сами того не знаете -- гнилушка общества,-- гнилушка, которая хочет стать на ходули. А вместо этого, как было б почтенно и благородно с вашей стороны (ведь вы же пылаете духом усовершенствования!), если б вы скромно, без шуму занялись чем-нибудь да приохотили б к занятиям и к серьезным разговорам Клиновских, да не фразерствовали, не подымали нос кверху: тогда б на деле вы доказали ваши слова:

Я твердо верю, что любовь

На этом свете существует.

Вот из вашей школы и вышли б тогда хоть два-три порядочных человека, да вы четвертый. Общество, разумеется, вас не заметило б; а все-таки стало 6 меньше четырьмя фразерами: и то слава богу. Конечно, автор ваш, г. Попов, считает вас как будто порядочным человеком; да от этого вам не легче: при таком фальшивом взгляде, при необдуманном желании повторять избитые фразы везде, вы будете прозябать, везде останетесь трутнем и лишним человеком в божьем мире.

Как вы думаете, читатель, чего собственно хочет Калитин? Вы не верьте его фразам о сем, о другом, о третьем: он желает только одного -- отыскать себе супругу:

Которая бы поняла

Свое высокое значенье

И исключением была

Из нынешнего поколенья! (Стр. 20.)

Ведь малого желает добрый Калитин! женщина, которая по сердцу, по душе была бы исключением из нынешнего поколения! И вообразите себе, он отыскал такую женщину: вдовушка Кринецкая, лихо разъезжающая на коньках, осчастливила философа и вышла за него замуж. И тот человек, который бранил модных львиц, презирал балы, театры, маскарад, с желчью отзывался о барышнях, кой-что вяжущих из бисера, нападал на распущенность нравов, женился на Кринецкой, стреляющей из пистолета! Вот уж подлинно: по Сеньке шапка.

Мы представляем себе следующую семейную картину: слуга за завтраком опоздал, положим, во-время подать следующее блюдо, и Калитин бросается на него с яростью:

          А что виной тому!

Все воспитание! Как жалок свет! везде мученья,

Везде и всем грозит беда!

А вдовушка, прикинувшаяся под конец пьесы исключением из женщин нынешнего поколения, от скуки зарядит себе пистолет, да и бац, бац, бац! ну! хоть в дагерротип своего муженька, который, вероятно, висит в ее будуаре. Веселенький брак, нечего сказать...

Напрасно г. Попов не придал своей пьесе комического оттенка и вообразил, что Калитин достоин серьезного изображения. Напрасно; сюжет очень недурен, и если б все это представить в юмористическом виде, то вышло б больше оживления и правды.

Теперь вопрос: отчего г. Попов назвал свои сцены "Силуэтами"? Заглавие совершенно нейдет к делу. Не лучше ли было б, если бы г. Попов назвал свою пьесу: Все воспитание! и вдова с пистолетом!! По крайней мере это отвечало б основной идее и было бы под стать изящным заглавиям, которые мы привыкли встречать на афишах Александрийского театра.

ПРИМЕЧАНИЯ.

1 Из стихотворения Лермонтова "Не верь себе".

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЙ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ*.

* Составлены H. M. Чернышевской.

Первоначально опубликовано в "Современнике" 1856, No 3, стр. 24--31; перепечатано во II томе полного собрания сочинений (СПБ., 1906), стр. 315--321.

Рукописи и корректуры не сохранилось. Воспроизводится ио тексту "Современника".