Письма 1877-1889 годов
Шрадер, когда восхищен сам своею ученостью, -- а это случается с ним часто, -- впадает от восторга в безграмотность и бессмыслие. И если не знаешь сам те факты или те лингвистические формы, о которых он рассуждает, то иной раз по его безграмотности и не разгадаешь, о чем и что хочет он оказать. Поэтому в мой перевод, без сомнения, вкралось довольно много ошибок. Есть, разумеется, и ошибки просто от недосмотра. Само собою разумеется, хорошо было бы поправить их. Но штука тут вот в чем: кто станет поправлять ошибки перевода, очень сильно рискует, нашедши и поправив одну ошибку, сделать сам десять ошибок неудачною переделкою мест, переведенных правильно, -- правильно; помни, Сашенька, правильно, -- но могущих показаться переведенными неправильно. Для ясности один пример: Шрадер, в порывах ученого восторга, перепутывает термины Urzeit -- "первобытное время", -- то время, когда жил Urvolk "первобытный народ", -- единый, до разъединения -- и älteste Zeit der einzelnen Völker -- "древнейшие времена отдельной жизни отдельных народов по раздроблении первобытного единого народа на разные народы". Таких путаниц разных терминов его же собственной терминологии у него сотни; и не та, то другая из этих путаниц попадается у него на каждой странице, часто на каждой строке; иногда я оставлял их, как они есть у него; это, когда читателю самому не очень трудно разгадать, о чем именно идет речь; я постоянно старался держаться как можно ближе к подлинным выражениям автора; но иногда находил неизбежным восстановить правильную терминологию, чтобы читатель не остался сбитым с толку; и вот эти-то восстановления правильного смысла могут казаться ошибками перевода.
Кстати, об учености Шрадера и достоинстве его книги. Я в прежних письмах говорил: "это педант", "это педантская чепуха". Не думай, милый друг Сашенька, что я не расположен прощать педантских замашек истинному ученому. Гримм -- педант, но он -- Гримм. А Шрадер -- человек иного калибра по уму и учености. Его ученость?-- По санскритологии он умеет наводить справки в словаре Бетлинга и Рота, это умею и я, -- дай мне словарь и азбуку: найду любое слово. Сам он по-санскритски знает столько же, сколько мы с тобою по-португальски: ровно ни на грош не знаем, но кое-какие слова и фразы по-португальски можем понимать. О зендском тоже. Литовских языков, славянских языков он ровно нисколько не знает -- понимай буквально: ровно нисколько не знает. Кельтских тоже. И этот человек судит и рядит обо всех словах всех этих языков, основываясь на том, что подыщет у Бетлинга, или Стокса, или Миклошича. Это наглое невежество глупца, друг мой. Прочти последнюю главу: "о первобытной родине индогерманцев": детина нахватал азбучные данные, которые можно прочесть в любой "краткой истории средних веков" и в любой "краткой истории Греции и Рима", -- и раздувается, жалкая лягушка, желая рявкнуть быком, решить вопрос. И решает. Как?-- А вот как: "на всех страницах книги я трусил высказаться в пользу того мнения, которое высказываю теперь". -- Ив чем это решение?-- "Первобытные индогерманцы жили -- от Согдианы до Атлантического океана". -- Глупец не догадывается, что этого решения не было нужды искать: оно готово в каждой книге о нынешнем географическом распределении разных лингвистических семейств; это XIX век, это 1883 год, -- в который написана книга; и полторы, две тысячи лет было приблизительно то же самое, в этом никто не сомневался. Но разве это решение вопроса о первобытной родине индогерманцев?-- И все у Шрадера так: болтовня, болтовня, -- и в результате -- нуль. Почему так? Вот почему:
Филологи, создавшие сравнительную грамматику и сравнительные словари и разные другие капитальные труды по исследованию языков индогерманского семейства, и создатели подобных трудов по исследованию немецких языков -- иные из них педанты, иные -- нет, но педанты ль, или не педанты -- люди великого ума и колоссальной учености, от Боппа и Гримма до Макса Миллера, идеализировали первобытный быт. Явился Ген; человек тоже великого ума и колоссальной учености (хоть тоже не без некоторых слабостей) и раскрыл эту их ошибку. Вот Шрадер и вздумал: "Давай-ко, заткну за пояс Гена; он разработал лишь один из множества вопросов истории индогерманского семейства, а я пересоздам всю науку, и буду молодец!" -- и цепляется за фалды пальто Гена; -- но -- "и хочется, и колется, и маменька" -- то есть Макс Миллер -- "не велит" -- и вышла с бедняком история: "от Макса Миллера отстал, к Гену не пристал";-- и зся книга -- бестолковая смесь клочков из книг ученых старого поколения с клочками из книги Гена.
Душенька моя, об этой дряни не стоило бы толковать. Я пишу лишь для того, чтобы ты не думал, что я не ценю великих трудов по филологии, хотя б и писанных бестолково, испорченных педантством; Гримма и Макса Миллера ценю, очень высоко. А Ген положительно пользуется полным симпатии расположением моим. Но пустомели -- не Боппы и не Гены. Шрадер -- пустомеля.
Впрочем, я так сурово изложил правду о нем лишь для того, чтобы не остаться в твоих глазах невеждою, не умеющим ценить его заслуг. Заслуги его -- очень, очень маленькая ученость и некоторое трудолюбие. Но все испорчено его дурацким самомнением. Писал бы какую-нибудь "сравнительную грамматику греческих диалектов" или что-нибудь такого скромного научного размера -- и было бы хорошо. Но -- с куриными силами, вздумал пересоздать науку. Вышла -- глупая книга; написанная, впрочем, трудолюбиво и потому некоторыми своими страницами пригодная для справок.
Но довольно об этом.
Я не переписывал таблиц и списков слов. По печатному подлиннику набирать легче, нежели по рукописи.
Кое-какие ошибки Шрадера заметны были мне (я говорю об ошибках в истолковании или правописании слов, принадлежащих неизвестным автору языкам: семитическим, тюркским, славянским и проч.). Но я поставил себе правилом не поправлять автора. И если я иногда распутывал его терминологическую путаницу, то это относилось лишь к форме выражения; до содержания я не касался. Начни я поправлять ошибки, мне пришлось бы переделать книгу. Важны не мелочные ошибки в правописании или истолковании отдельных слов, важна у него сплошная ошибочность содержания: путаница идей Гена с идеями прежних филологов, опровергнутыми Геном.
Но нет, довольно же, наконец, об этом несчастном Шрадере.
Вчера получил посланные тобою: 1) Mental Evolution by Romanes, 2) Сочинения Глеба Успенского. -- Деньги, истраченные на покупку и пересылку сочинений Глеба Успенского, -- деньги, истраченные понапрасну. Ты сам в своей статье о школе, к которой принадлежит он, даешь совершенно верную оценку его произведений. Я никогда не имел терпения дочитать до конца ни одного из этих безалаберных рассказов и бессмысленных рассуждений.-- Книгу Romanes'a я прочел вчера всю; это хорошая книга (не чрезмерного достоинства, но хорошая). Только что ж мне делать с нею? Сколько я мог понять, издатель, для которого делает кто-то перевод этой книги, желает, чтоб я написал панегирик ей. Писать панегирик по заказу -- это не совсем сообразно с моим характером; потому я для этого не гожусь. Напиши, мой милый, зачем прислана мне эта книга? Но напиши прямо и просто, такими словами, смысл которых был бы понятен для меня. Вообще прошу тебя, пиши мне просто и ясно.
И вот вопрос:
Как ты полагаешь, могу ли я сам выбрать книгу для перевода? Да, то "да"; нет, то "нет".
Я выбрал бы какую-нибудь большую книгу большего ученого достоинства и большего интереса для публики; издателю этой книги пришлось бы затратить на издание перевода несколько тысяч рублей; но и польза от нее публике была бы большая. А издатель не потерпел бы убытку; напротив, получил бы денежную выгоду, и не грошами, а тысячами рублей измерялась бы ее выгода.
Если я могу сам выбрать книгу, то пусть издатель пришлет мне порядочный каталог новых немецких, французских и английских книг. И я должен буду сам вступить в переписку с издателем. Через посредников серьезные коммерческие предприятия по книжной части не могут быть ведены.
Прости, что и в этом письме огорчаю тебя. Ты мой благодетель. Целую тебя.
Целую Вас, Юленька, и Ваших детишек.
Целую Вашу руку. Ваш Н. Ч.
Поздравляю тебя с наступающим праздником.
Здоровье Оленьки теперь, кажется, стало несколько получше, нежели было зимою; но все еще плохо. Она хочет поехать на несколько дней в Саратов, как только откроется навигация. По известиям о состоянии льда на Волге между Царицыном и Саратовом, здесь полагают, что путь до Саратова для пароходов очистится "не ранее первых чисел апреля", вероятно не раньше 4 числа.
Я уговаривал Оленьку, чтоб она отправилась на Кавказ пользоваться водами. Она до сих пор не решается принять это намерение. А ей необходимо пользоваться кавказскими водами.
Саша, повидимому, получит место у Нобеля (главного торговца керосином и нефтяными остатками). Хорошо, если это будет так.
На другом полулистике пишу дяденьке и тетеньке.
Спрашивать тебя о том, как ты живешь, мне тяжело.
Будь здорова. Обнимаю тебя, милый друг,
Целую твои руки. Твой Н. Ч.
Поздравляю Вас с наступающим праздником. Желаю Вам встретить и провести его в добром здоровье.
Оленька думает навестить Вас; и, вероятно, исполнит эту мысль в апреле.
Саша, кажется, получит довольно недурное для начинающего место в здешнем агентстве торговца керосином Нобеля.
Снова желаю Вам доброго здоровья.
Целую Вашу руку, милая тетенька.
Целую Вас, милый дяденька. Ваш племянник Н. Чернышевский.
Через неделю или полторы Оленька поедет повидаться с вами, то есть, главным образом, с тобою. Она будет просить тебя, чтобы ты проводила ее сюда. Пожалуйста, приезжай хоть на два, на три дня. Ты очень порадуешь меня этим. Тебя, мой друг, я обязан любить; и люблю: ты так много делала для Оленьки и так любишь ее.
На другом полулистке пишу поздравление дяденьке и тетеньке.
Обнимаю тебя, наш добрый друг. Будь здорова. И приезжай сюда.
Целую твои руки.
Конечно, если можешь, то приедешь сюда не на два, на три дня, а пожить с нами подольше. Но -- хоть на два дня, приезжай.
Поздравляю Вас с наступающим днем Вашего ангела; надеюсь, что Вы встретите его, пользуясь хорошим здоровьем, и что оно, улучшаясь, упрочится надолго.
Оленька собирается через неделю или полторы ехать пови даться с Вами.
Целую Вашу руку, милая тетенька. Ваш племянник Н. Ч.
Поздравляю Вас с именинницею. Оленька говорит, что Ваше зрение улучшалось, хотя медленно, но постоянно. Теперь оно, мы надеемся, уж гораздо лучше того, каким было, когда Оленька уезжала от Вас прошлого осенью, и я разделяю надежду Оленьки, что теперь она найдет Вас видящим уж довольно хорошо.
Обнимаю и целую Вас, милый дяденька. Ваш племянник Н. Ч.
Твоя маменька надеется, что сбудется твое желание, о котором ты писал ей. Она в восторге от него. И с нетерпением ждет вашего приезда. Я разделяю ее чувства, это разумеется само собою.
Маловато денег у твоей мамаши. Это жаль. И виноват в этом я. Не сумел я по приезде сюда позаботиться, как следовало бы мне, о том, чтобы кайти себе работу, которая давала бы столько денег, сколько должна давать моя работа. Несообразителен и неповоротлив я. И вот тебе приходится терпеть неудобства от моей несообразительности и неповоротливости. Но твоя маменька думает, что это не будет препятствием [к] осуществлению твоего, разделяемого ею и мною, желания. А когда-нибудь начну ж я и зарабатывать деньги. Тогда всякие житейские затруднения будут устранены от тебя твоею маменькою.
Будь здоров, мой милый. Целую тебя. Жму твою руку. Твой Н. Ч.
Благодарю Вас за то, что Вы познакомили с нами Степана Яковлевича. Его советы принесли много пользы Ольге Сократовне.
Много раз я подумывал вступить в переписку с Вами. Но не зная, будет ли удобно для Вас получать от меня письма, удерживался от исполнения этого своего желания.
Вы делали для меня больше, нежели захотел бы делать родной брат. Надеюсь когда-нибудь увидеться с Вами; тогда выскажу Вам мою любовь словами, которые хотелось бы написать теперь.
Обнимаю Вас, милый брат.
Будьте здоров. Целую вас, обнимаю и целую. Ваш Н. Ч.
Известие о неудаче, сообщаемое тобою твоей мамаше в письме от 15 апреля, огорчило ее так, что она все это утро плакала (письмо было получено ею ныне утром). Она прочла мне те строки, которые, по ее мнению, могла прочесть мне без нарушения твоих тайн от меня: это те строки, в которых ты пересказываешь ей ответ, данный тебе отцом любимой тобою девушки. Я предвидел, что ответ будет именно таков. Справься с моим предыдущим письмом к тебе. Там было сказано: "по моей неповоротливости твоя мамаша все еще не имеет денежных средств, которые были бы необходимы ей для того, чтобы доставить тебе возможность жить, как следует человеку, имеющему намерение жениться на девушке из семейства, принадлежащего к хорошему обществу", -- мысль эта была высказана там словами, менее бесцеремонными; я старался быть, сколько умею, деликатным, -- но, хоть и менее прямыми, нежели теперь, словами, она была высказана совершенно ясно. Ясны должны были быть для тебя и соображения, какие порождаемы были в моих мыслях данным положением денежных дел твоей мамаши: отец девушки не может согласиться на то, чтобы она стала женою человека, жизнь с которым была бы для нее бедствованием в нищете. Я ставлю себя на место отца девушки и нахожу, что он обязан был отвечать так, как отвечал.
Я полагаю, что этот оборот дела будет иметь хорошие последствия для тебя и для любимой тобой девушки. Твоя мамаша уверяла меня, что ты хороший молодой человек. Я верю ей. Но ты до сих пор держал себя с непозволительною беззаботностью о самом себе: жил год за год, тратя время совершенно бесполезно для своей будущности, -- и дожил до 25 лет, не потрудившись приготовить себя ровно ни к какой деятельности для прокормления себя. Пора было кончиться этой пустой трате времени. Ответ, полученный тобою от отца любимой тобою девушки, вероятно, заставил тебя опомниться; и, вероятно, ты почувствовал надобность перестать терять время "а пустые забавы, необходимость приняться за что-нибудь приличное взрослому человеку. Ты начнешь трудиться -- и через несколько времени отец любимой тобою девушки увидит, что ты стал человеком, который способен кормить себя и жену; тогда он будет иметь право вверить тебе судьбу дочери; и, /наверное, будет рад согласиться на вашу свадьбу. Очевидно он очень хорошо расположен к тебе, и для согласия своего на ваш брак ждет лишь того, чтобы ты сделался человеком трудящимся; человеком, достойным руки хорошей девушки. Целую тебя, мой друг. Жму твою руку.
Пишу для отправления к тебе ту бумагу, которая нужна для твоего поступления в вольноопределяющиеся. Полагаю, что для придания ей юридического значения подлинность подписи должна быть удостоверена полицейским засвидетельствованием. Понесу бумагу в полицейское управление. Если найду там кого-нибудь из имеющих право делать засвидетельствования подписей, бумага будет отправлена тебе ньше же. Но теперь уже 4-й час дня. Утренние канцелярские замятия кончились. По вечерам полицейские чиновники заняты другими своими служебными обязанностями, так что не всегда имеют время бывать в канцелярии. Потому, быть может, не найду их ныне, и отправление бумаги к тебе отсрочится до завтра. Во всяком случае, ты получишь ее если не одновременно с этим письмом, то через день, много через два после него.
Повидимому, ты решился перестать тратить время попусту. Я рад этому. Чтобы стать человеком взрослым из ребенка, каким был ты до сих пор, тебе полезно было бы пожить со мною. Итак попроси твоих теток и дядей похлопотать в Главном штабе, чтобы тебя причислили к здешним войскам для отправления воинской повинности (я уж писал тебе об этом 29 апреля).
Целую тебя. Жму твою руку.
Будь здоров. Твой Н. Ч.
Сашенька чрезвычайно сильно обрадовал меня своим приездом. Оленька была обрадована еще больше, нежели я. Она будет считать дни, которые проведет с нами Сашенька, днями счастья себе.
Целую Вас, миленькая сестрица.
Целую Верочку, Митю и Колю.
Будьте здорова, миленькая сестрица. Снова целую Вас.
Ваш Н. Ч.
Твоя мамаша прочла мне твое письмо к ней от 14 мая и пожелала, чтоб я высказал тебе свои мысли о нем. Я исполнил ее волю. Но мое письмо к тебе вышло таким горьким, что твоя мамаша пожалела опечаливать тебя им, велела мне сжечь его и написать другое. Вот, пишу.
Ты толкуешь о том, что можешь повенчаться с любимою тобою девушкою против воли ее отца. Это было бы несчастьем для нее на всю жизнь. Ты любишь ее, то щади ж ее сердце. Трудись. Приобретешь возможность жить с нею безбедно. Тогда и возобнови предложение. Отец ее с радостью даст свое согласие. Иного пути к свадьбе в данном случае нет для честного человека. Поступить нечестно ты не захочешь, я надеюсь.
Будь много денег у твоей мамаши, вашей свадьбе не было бы препятствий со стороны отца девушки. Когда-нибудь у твоей мамаши будет много денег. Но теперь их мало у нее. Все, что может, она рада будет отдавать тебе. Но теперь пока это очень небольшие деньги. Потому надобно трудиться тебе самому.
Ты не пишешь ничего определенного о том, какой работы ищешь ты и какие основания имеешь думать, что получишь ее. Ты выражаешься об этом так туманно, [что] я не разберу в твоих речах ровно ничего. Пиши ясно.
Целую тебя. Будь здоров. Жму твою руку.
Твой Н. Ч.
Вчера вечером мы с Оленькою получили твое письмо от 2 июня. Я перевел первый отдел книги Спенсера First Principles, трактат "о непознаваемом". Теперь пишу примечания к нему. Перевод, разумеется, совершенно полный и точный. Примечания придадут ему цену, какой не имеет подлинник. -- Этот отдел -- самостоятельное целое. Его можно издать отдельною книгою. С моими примечаниями это вышло бы не менее, а, (вероятно, более 200 страниц журнального формата.
Если книгопродавец вздумает сделать так, то я пришлю рукопись тотчас же, как получу уведомление. До той поры буду продолжать писать примечания. И написано к той поре будет столько, что можно будет в тот же день закончить их, прибавив к написанному: "Довольно; все важные вопросы разобраны с достаточною полнотою".
Или книгопродавец предпочтет издать всю книгу разом?-- В таком случае, буду переводить второй отдел. В нем гораздо меньше пошлостей, чем в первом; потому объемистых примечаний он не требует.
Быть может, книгопродавец захочет издать книгу выпусками. В ней было бы с моими примечаниями страниц 700 (подлинник имеет около 580 страниц). Это было бы три выпуска, листов по 15 печатных. Если так, я сосчитал бы, сколько страниц займет 1-й отдел, прибавил бы перевод такой доли второго отдела, какая нужна для должного объема первого выпуска; на это понадобилось бы с неделю или меньше, и через неделю, если не раньше, по получении мною уведомления рукопись была бы послана мною.
Разумеется, дельную книгу, какова, например, без сомнения, книга Мэна, приятнее переводить, чем пустословие или вранье Спенсера. Но, если книготорговец желает издать не один первый, уж переведенный мною, отдел книги Спенсера, а всю книгу, то, разумеется, я считаю своей обязанностью перевести и второй отдел (в первом около 120 страниц, во втором около 440).
Прошу тебя, мой добрый друг, простить меня за те напрасные и глупые огорчения, в которых я так много виноват перед тобою.
Оленька получила письма от Юленьки и от Верочки. Благодарит. Сама еще не собралась отвечать. Она очень расстроена нелепым поступком Саши; признаться сказать, и я теряю надежду, что Саша когда-нибудь образумится. Он до вчерашнего дня, когда я, побывав снова у Веймарна, вновь удостоверил его, что он выгнан из службы у Нобеля, упорствовал в фантазии, что Веймарн хочет снова поручать ему провожать грузы в качестве контролера.
Миша рассудительнее брата. Но он любит скрытничать. Потому, прошу тебя: удостоверься, имеет ли он в виду какую-нибудь службу. Если имеет, пусть берет, что дают. Но если ничего определенного в виду у него нет, пусть едет сюда. Его присутствие здесь будет полезно для Оленьки, да и для него самого.
Оленька посылает свои приветы тебе и Юлии Петровне, целует Верочку, Наташу и компанию. Я целую вас всех.
Будьте здоровы, мои милые. Жму твою руку, мой добрый друг. Твой Н. Ч.
Само собою разумеется, что устранить Сашу от службы у Нобеля было решено Веймарном в тот же миг, в который он с изумлением увидел Сашу вернувшимся сюда с половины пути. На другое утро я пошел к Веймарну выразить ему мою признательность за доброе расположение, которое до той минуты имел он к Саше, и сказать ему, что мать Саши и я, мы оба смотрим на поступок Саши точно с той же точки зрения, как и он (Веймарн). -- Получив твое письмо от 2 июня вечером в четверг, я, по желанию твоей мамаши, снова отправился к Веймарну; не затем, разумеется, чтоб узнать, потерял ли Саша службу у Нобеля, -- ты напрасно полагал, что в этом еще можно было сомневаться, -- а лишь затем, чтобы спросить, мог ли б он дать место тебе, если бы Лисенко рекомендовал тебя ему. Он отвечал, что теперь у него нет ни одного вакантного места. -- Итак, тебе теперь пока нечего и думать о получении службы у Веймарна. Ищи другого места.
Это в коротких словах сообщено тебе телеграммою твоей мамаши. Телеграмму отдал на телеграф я сам ныне утром.
Твоя мамаша была б очень обрадована, если б ты приехал сюда.
Но, по ее мнению, важнее этого ее желания то ее желание, чтобы ты поскорее пристроился где-нибудь и как-нибудь к какой-нибудь должности, которая давала бы тебе кусок хлеба на первое время и вела бы тебя к обеспеченному состоянию в будущем.
Итак, если дают тебе теперь где-нибудь какую нибудь должность, бери ее. А если не имеешь пока в виду ничего, приезжай сюда.
Целую тебя, мой милый. Будь здоров. Жму твою руку. Твой Н. Ч.
P. S. Пиши о своем положении, о своих намерениях, надеждах и решениях совершенно ясно. Надобно же твоей мамаше знать их. -- Будь здоров, целую тебя, мой милый друг.
Я желал бы абонироваться на следующие периодические издания -- за нынешний [1884] год:
Fortnightly Review (лондонский журнал).
Revue Nouvelle.
На следующий (1885) год я желал бы выписать, кроме этих двух журналов (Fortnightly Review и Revue Nouvelle), еще несколько других, именно:
Nineteenth Century (лондонский журнал), (лучше Academy).
North American Review (Нью-йоркский журнал).
Nature (лондонский журнал).
Revue des deux Mondes (Парижское или брюссельское издание, все равно; прежде брюссельское было дешевле; может быть, и теперь так).
Gegenwart (лейпцигский журнал).
Хорошо было бы получать английскую газету Daily News, но это стоит дорого; потому, не знаю, просить ли о присылке.
Мне хотелось бы также иметь некоторые справочные книги; но они тоже стоят дорого; потому не знаю, удобно ли просить о присылке их мне.
Необходимее других Conversations-Lexicon Брокгауза.
Если могу просить о присылке его, прошу прислать то издание, которое уж кончено (это, кажется, 11-ое издание). Теперь выходит новое, но ждать окончания его -- слишком большая потеря времени.
Из других юниг, которые нужны были бы не для справок, а для составления отчетов, я бы просил прислать (если это не слишком дорого): Fawcett, Principles of Political Economy (или Outlines of P[olitical] E[conomy], или просто Political Economy, не помню) и все другие, какие найдутся в продаже, книги этого автора.
Благодарю тебя за письмо. -- Перевод Спенсера подвигается у меня не очень медленно, хоть вовсе не так быстро, как следовало бы. Теперь переведено около 350 страниц, остается перевести 225. Следовало бы кончить к 1 августа; но едва ли кончу к тому времени. Числу к 10, вероятно, все-таки кончу. -- Саша, потеряв место в конторе пароходного общества "Лебедь", куда пристроился было, вызвался писать перевод под мою диктовку. Вызвался и Миша, по внушению матери; не знаю, не надоест ли ему это. А пока, при облегчении возможностью понемножку диктовать двум помощникам, перевожу страниц по 12 в день. Кончив перевод, напишу или большие примечания, или маленькое предисловие к нему.
Благодарю тебя, добрый друг, за то, что ты стал присылать мне "Новости". О том, что книга Мэна уж переведена, не жалею. Она, без сомнения, будет покупаться; но не в таком количестве, чтобы дать издателю такую большую выгоду, какую желал бы я доставлять издателям. Если найду возможным написать комментарии к Спенсеру в таком размере, в каком задумано было мною, книга получила бы у публики успех, приятный издателю. Но, по-видимому, издатель имеет желание, чтоб я ограничился исполнением его заказа и не обременял книгу моими прибавками, от которых он не ожидает пользы. Потому, вероятно, брошу свое намерение, не подходящее к мысли хозяина дела, и вместо большого комментария напишу лишь пять, шесть страниц предисловия.
Я медлил ответом на твое письмо, ожидая приезда Миши, а по приезде Миши -- ожидая, пока установятся мои мысли о том, какими работами возможно заняться мне. Но вот все еще не умею написать тебе ничего определенного об этом вопросе, который нельзя мне разрешить на основании только моих собственных соображений. Фактов, которые надобно знать мне, я все еще не узнал. Дело в том, что я все еще не умею разобрать, удобно ли будет мне приняться самому за придумывание издательских предприятий, которые доставляли бы хорошие выгоды книгопродавцу и тем давали б ему возможность уделить и мне вознаграждение, соразмерное с моими надобностями. Трудно мне решить, как мне думать о возможности ведения мною каких-нибудь солидных книгопродавческих предприятий. Но полагаю, что получу какие-нибудь понятия об этом, более определенные, чем нынешние мои, недостаточные для составления основательных выводов.
Благодарю тебя, добрый друг, за твои пожертвования на нас, -- меня, Оленьку и наших детей.
Благодарю добрую Юлию Петровну за ее любовь к нам.
Целую вас обоих и ваших детей.
Жму твою руку. Будь здоров, твой Н. Ч.
Оленька вчера получила твое письмо от 18-го. Ей отвечать недосуг; а ответ надобно написать тотчас же, чтоб он успел быть отправлен с нынешнею почтою. Потому пишу я.
Милый дружок, теперь, благодаря приезду Евгеньички, тебе можно уехать из Саратова хоть на короткое время. Мы с Оленькою просим тебя -- и она горячо, и я горячо просим: навести нас; приезжай побыть с нами хоть дня три. Пожалуйста.
А когда ты вернешься от нас, можно будет Евгеньичке приехать к нам. Мы с Оленькою горячо просим и ее навестить нас.
Мы рады, что здоровье тетеньки улучшается. Целую руку ее. Целую дяденьку.
Целую Евгеньичку.
Целую твои руки, милый друг. Будьте здоровы.
Приезжай же; пожалуйста, приезжай.
Целую тебя. Твой Н. Ч.
Мы с Оленькою очень опечалены кончиною тетеньки. Это общая для всех нас потеря. Получив твое сообщение об утрате, понесенной нами, переданное нам по твоему поручение Миночкою, Оленька была так расстроена, что провела почти всю ночь без сна. (Письмо Миночки было получено нами вчера вечером); а ныне Оленька уж несколько раз бросала все свои хлопоты по хозяйству, одолеваемая слезами.
Она никак не думала, что ей уж не суждено повидаться с тетенькою. Она очень сожалеет теперь о том, что медлила поездкой в Саратов, задерживаемая заботами обо мне и о Мише. В последние дни она спешила устроить наш быт здесь так, чтоб ей можно было оставить хоть на неделю наше хозяйство без ее надзора и забот. Но не успела управиться с этою мудреною задачею. А ей так хотелось повидаться с тетенькою.
Как пойдет теперь жизнь твоя и дяденьки? Вероятно, тебе придется ухаживать за дяденькою вдвое больше, чем до сих пор, хоть и до сих пор ты заботилась о нем больше, нежели о себе. Как подействовал понесенный всеми нами удар на его здоровье?
Бедная Варенька, вся жизнь твоя шла в заботах о других, и все более тяжкими становились эти заботы. Будет ли здоровье дяденьки настолько удовлетворительно, чтобы ты могла хоть немножко отдыхать?
Пишу несколько слов ему.
Благодарю тебя, добрый друг, за любовь к нам. Здоровье Оленьки кажется в иные дни несколько улучшающимся; но временами оно почти так же расстраивается, как было зимою. Впрочем, вообще есть, как мне кажется, некоторое улучшение в нем.
Я, само собою разумеется, совершенно здоров.
Оленька в эти минуты сидит, затворившись в своей комнате, и снова рыдает о тетеньке.
Целую твои руки, милый наш друг. Передай Миночке, что я целую ее. Обнимаю и целую тебя. Твой Н. Ч.
Мы, Оленька и я, скорбим о великой утрате, понесенной Вами и, вместе с Вами, всеми нами.
Одно может несколько поддерживать Ваш угнетенный скорбью дух: воспоминание о том, что во все пятьдесят с лишком лет, в продолжение которых жизнь Ваша и тетеньки была одною жизнью, Ваша любовь к тетеньке и качества Вашего характера делали тетеньку счастливою, насколько счастье человека зависит от счастливой супружеской жизни. Таких мужей, как Вы, очень мало на свете, и потому очень мало женщин, которые были бы так счастливы, как была тетенька.
Берегите себя, милый дяденька, для Ваших детей и для нас, которые тоже дети Вам. Так говорит Оленька.
Целую Вас, милый дяденька.
Оленька целует Вас. Ваш Н. Чернышевский.
Предполагая, что Вы еще не совсем забыли меня и, вероятно, сохранили доброе расположение ко мне, я обращаюсь к Вам с просьбой помочь мне в деле, столь же невинном с точки зрения посторонних людей, сколько дорогом для меня; именно: прошу Вас, если возможно, пристроить моего сына Михаила к делам г. Палашковского или других лиц, уважающих Вашу рекомендацию. -- Вместе с этим, я пишу о том же и самому г. Палашковскому, которого я знаю по рассказам Александра Васильевича Захарьина. Будьте добр, замолвите от себя несколько теплых слов г. Палашковскому. Это будет очень важным одолжением от Вас мне.
С истинным уважением имею честь быть Вашим покорнейшим слугой. Н. Чернышевский.
27 августа 1884 г. Астрахань.
Оправившись от слез, какими несколько дней заливалась, скорбя о смерти тетеньки, Оленька едет навестить тебя и дяденьку, чтоб утешить, сколько возможно Вашу скорбь.
Каково перенес потерю дяденька? Выдерживает ли ее здоровье его?
Оленька едет навестить Вас, любимого ею не меньше, нежели любила б она родного своего дядю. Если она может сделать что-нибудь для успокоения Вашей жизни, сделать это будет радостью ей.
Целую Вас, милый дяденька. Буду надеяться, что услышу от Оленьки хорошие известия о Вашем здоровье.
Целую твою руку, милая Варенька. Целую тебя.
Будь здорова. Твой Н. Ч.
Третьего дня я получил твое письмо и приложенные к нему деньги (250 р.). Благодарю тебя за них.-- Вчера Оленька уехала навестить дяденьку и Вареньку. Она была так расстроена известием о кончине тетушки, что несколько дней провела в слезах и дня два даже принуждена была помногу часов лежать в постели от изнурения печалью. Она говорит, что и сама не воображала, что любит тетеньку так горячо.
Я кончил перевод Спенсера. Доканчиваю теперь рукопись, проверяя и поправляя перевод. Кончу это ныне. Ныне же напишу две-три странички предисловия и мог бы завтра отправить перевод к тебе. Но, вероятно, захочу прибавить несколько страниц в виде послесловия. Если поддамся этому желанию, отправление рукописи замедлится дня на два, на три.
Я думал кончить это дело к 10 августа, потом к 15-му и т. д., потому все и отлагал ответ на твое письмо от 2 августа, желая, чтобы в моем письме было: "Ныне отправил тебе посылку с переводом Спенсера". Так и оттягивалось это со дня на день.
Милый мой друг, много огорчений делал я тебе. Прошу, прости мне их.
Жду, чем решится вопрос о поступлении Саши на должность гувернера. Пока не знаю, как развязалось или развяжется это дело; не знаю, что отвечать Саше на его письма. Передай ему поцелуй от его маменьки и от меня.
Вместе с переводом Спенсера пошлю письмо тебе о том, какие мысли бродят теперь у меня в результате раздумья о планах будущих работ.
Целую Юленьку и ваших детей. Оленька посылает им свои поцелуи.
Благодарю тебя, милый мой, за то, что ты делаешь для нас. Целую тебя. Твой Н. Ч.
Мы с Мишею и Натальею Васильевною поживаем здесь благополучно, пользуясь все трое вожделенным здоровьем, продовольствуясь в изобилии сытою пищею и не без успеха стараясь держать себя добропорядочно. Наталья Васильевна вчера вечером довольно много пищала, разыскивая тебя; но скоро изволила улечься почивать; утром опять пищала, расхаживая или сидя перед твоею кушеткою. Теперь, покушав, изволит почивать. (Это пишу во 2-м часу, после обеда.) Ни вчера, ни утром ныне почти вовсе не прогуливалась: уйдет и через несколько минут вернется в комнаты, сядет и пищит, пока не задремлет. Пищу вместе с нею и я. -- Действительно, даже странно то, до какой степени присмирела она от уныния, не видя тебя.
Каково-то путешествуешь ты, моя милая радость?
Нечего и говорить о том, успел ли я стосковаться о тебе, мой дружочек. Вчера несколько раз навертывались слезы. Навертываются и теперь. Любить тебя, мой друг, действительно люблю; но держать себя так, как желал бы, не умею; и вот об этом-то и тоскую: хотелось бы, чтобы тебе было хорошо, а устроить этого не могу. Думаю об этом, и навертываются слезы.
С Мишею мы заключили ныне родственный союз сердец и поклялись остаться навеки неизменными в любви друг к другу. А говоря серьезно, он в нынешнее утро толковал со мною так, что произвел на меня самое отрадное впечатление. Надобно надеяться, что он будет иметь всю ту рассудительность, какую ты желаешь видеть в нем и которая обеспечит его счастье.
Тысячи и тысячи раз целую твои глазки, моя милочка.
Целую Миночку, целую дяденьку, целую руку Вареньки.
Крепко, крепко обнимаю и целую тебя, моя голубочка Лялечка. Твой Н. Ч.
Каково-то ты доехала и как проводишь время в Саратове?
Мы с Мишею поживаем подобру-поздорову. Вчера я не выходил из дому. Не хотел бы выходить и ныне; но Миша, заботящийся обо мне и о Наталье Васильевне с истинно дедовской нежностью (бабушки и дедушки, как известно любвеобильнее матерей и отцов, потому и называю его любовь к нам дедовской), находит полезным для моего здоровья, чтобы я сделал прогулку; потому понесу это письмо на почту сам.
Наталья Васильевна и вчера и ныне почти безвыходно проводила свои досуги от дремоты в моей и твоей комнатах: не видя тебя, тоскует и не хочет гулять. По временам я и она, мы принимаемся пищать.
Вчера заходила навестить нас Федосья Мелькумовна. Зайду как-нибудь на-днях и я к ним, чтобы показать, что я благодарен ей за эту внимательность.
Вчера я послал, как ты велела, письмо к Сашеньке.
Миша получил ныне от Верочки письмо, из которого можно видеть, чта дело о поступлении Саши на должность не расстроилось и, сколько в состоянии судить Верочка, идет к удовлетворительной для Саши развязке.
Разговорами Миши со мною я очень доволен. По всей вероятности, из Миши сформируется человек рассудительный и дельный.
Голубочка моя, постарайся устроить, чтобы бедняжке Ми-ночке можно было жить получше. Люблю ее, бедняжку, за то, что она благородная девушка.
Целую ее. Целую дяденьку. Целую руку Вареньки.
Крепко обнимаю тебя, моя красавица, и тысячи, тысячи раз целую.
Целую твои милые глазки. Целую твои ручки.
Будь здоровенькая. Целую и целую тебя, моя Лялечка. Твой Н. Ч.
Что-то поделываешь ты в Саратове? Больше ли встретила там приятного, чем неприятного? Будет ли погода благоприятствовать твоему возвращению? Здесь у нас она поправилась; быть может, улучшилась и по всему пути.
Ты обещалась, моя голубочка, прислать телеграмму о том, когда нам ждать тебя. Исполни это, моя Лялечка.
Ты хотела выехать из Саратова во вторник. Если так будет, письмо, которое будет послано завтра, уж не застанет тебя в Саратове. Но я буду писать тебе и завтра, на случай, если бы твой отъезд несколько замедлился.
Мы с Мишею (которым я с каждым днем более доволен) оба живем благополучно. Девица Наталья Васильевна Черномазова, или Белова, сама извещает тебя, как видишь, о состоянии своего здоровья.
(Эту приписку сделала Наталья Васильевна. Видишь, почерк недурен, и бумага не очень много исцарапана. Успех порядочный для ребенка, лишь на-днях начавшего учиться.) Оно хорошо, пишет она (ты разобрала, конечно, значение ее приписки). Она пишет правду об этом; но по деликатности умолчала о том, что тоскует, не видя тебя. Мы с нею пищим, как вчера и третьего дня. И она почти вовсе не гуляет, очень мало играет. Не в шутку говорю: сильно тоскует.
Вчера заходили проведать нас Софья Мелькумовна и Сусанна Богдановна. А ныне Сусанна Богдановна принесла письмо к тебе. Влагаем его в наше. Зайду к ним, поблагодарить их за расположение.
Целую Миночку, целую дяденьку, целую руку Вареньки.
Крепко обнимаю тебя, моя красавица, и целую тысячи и тысячи раз.
Будь здоровенькая. Целую твои милые глазки. Целую твои ручки. Целую тебя. Твой Н. Ч.
Застанет ли тебя в Саратове это письмо?
Но и завтра напишу тебе, чтобы ты не оставалась без новостей о "ас, если дела задержат тебя в Саратове дольше, нежели ты предполагала.
P. S. Но идет ли завтра почта отсюда?-- Мы с Мишей не умели решить. Если нет почты завтра, буду писать послезавтра.
Ты хотела прислать нам телеграмму о времени твоего приезда к нам. Пожалуйста, пришли.
Мы с Мишею живем благополучно. Я очень доволен им. По всей вероятности, он окажется хорошим, деловым человеком и сумеет вполне удовлетворительно устроить свою жизнь.
А пока занимается изящными искусствами: сшил какой-то удивительный мешок из чего-то полосатого, очень пестрого и яркого, и окрасил твой умывальник. Окраска вышла так хорошо, что вещь сделалась теперь лучше того, какою была при покупке. Миша в самом деле искусный работник.
Наталья Васильевна обещалась написать о своем здоровье собственноручно. Но изволила уснуть, и я не решаюсь будить удрученную тоскою девицу, для которой сон -- единственная отрада. Серьезно, она очень тоскует, не находя тебя. Впрочем, это не вредит ее аппетиту, и она пользуется превосходным здоровьем. Но действительно, очень тоскует, так что почти вовсе не хочет играть, и присмирела так, что иногда не шутя жаль бедняжку. И пищим мы с нею.
Это письмо понесу на пароход сам. На обратном пути зайду к Мелькумовым, поблагодарить отца и мать твоих барышень за то, что барышни навестили меня по твоем отъезде.
Милый мой дружочек, если это письмо еще застанет тебя в Саратове, то, прошу тебя, поговори с Миночкою и от моего имени как можно настойчивее обо всем том, что находишь ты возможным сделать для упрямой бедняжки; если не согласится она ехать сюда жить с тобою, то не придумаешь ли ты чего-нибудь другого для улучшения ее жизни?
Целую ее. Целую дяденьку. Целую руки Вареньки.
Крепко обнимаю тебя, моя красавица, и тысячи, тысячи раз целую.
Целую твои милые глазки. Целую твои ручки. Будь здоровенькая, миленькая моя Лялечка. Твой Н. Ч.
4 часа дня.
Сейчас получили мы телеграмму, которою ты извещаешь нас, что ты "приехала благополучно" и что в Саратове "все здоровы", т. е. дядя, Варенька, и Миночка, и другие родные.
Благодарю тебя, моя милочка, за это извещение.
Голубочка моя, миленькая, моя красавица, благодарю тебя, благодарю.
О нас с Мишею не беспокойся. Мы такие умные люди, что сам я дивлюсь нашему уму; поэтому ты можешь быть совершенно спокойна за нас обоих.
М-elle Белова посылает тебе поклон.
Крепко обнимаю, целую тебя тысячи, тысячи раз. Целую твои милые глазки, целую твои ручки. Будь здоровенькая, моя Лялечка. Целую и целую тебя. Твой Н. Ч.
Застанет ли тебя в Саратове это письмо? Приятно ли для тебя устраиваются твои дела там, если ты еще там, занятая их устройством? И здорова ли ты, моя радость?
Мы с Мишею здоровы, и все у нас хорошо. Я становлюсь с каждым днем тверже убежден, что Миша будет поступать рассудительно и сумеет обеспечить себе такую жизнь, на которую ты будешь радоваться.
Вчера вечером я получил от Сашеньки (то есть нашего брата) письмо с очень приятным известием о нашем с тобою сыне, Саше. Переписываю здесь эти строки буквально:
"Ничего особенного не имею сказать и теперь", -- говорит Сашенька, объяснив, что не писал нам долго потому, что не имел ничего особенного сообщить нам. -- "Ничего особенного не имею сказать и теперь, кроме того известия (если вы сами еще не имеете), какое получил вчера от Саши: он пишет мне, что его дело устроилось, он получает место гувернера и в первых числах сентября должен ехать за границу с семейством, где он поместится. Он, без сомнения, и сам напишет вам об этом, но, пожалуй, замедлит".
Раньше днями двумя Миша получил, как я сообщал тебе, письмо от Верочки с извещением, что переговоры между Сашею и тем семейством идут хорошо. Верочка прибавляла, что это хорошее семейство, что дети в нем милые, что обязанности Саши будут не трудны. Поэтому, быть может, имеем мы с гобою вероятность надеяться что Саша довольно надолго сохранит охоту дорожить своим новым положением; и что в кругу людей умных, рассудительных, вполне порядочных, какими знают отца и мать его воспитанников знакомые их, отвыкнет от своих чудачеств, сделается из нелепого эксцентрика обыкновенным разумным человеком. Хорошие качества есть в нем; надобно ему только перестать оригинальничать, а в кругу светских людей хорошего тона человек легко отстает от дикости.
Вчера, отдав письмо на пароход, на обратном пути я заходил к Мелькумовым, за что ты похвалишь меня, -- и дочитав мои объяснения, тоже похвалишь -- заходил также к Маргарите Ивановне, наперекор своему страху приобрести этим посещением дружбу ее красавца супруга. Вышло, что я спасся от его посещения, навестив ее: он уж собирался ко мне, посоветоваться о том, как ему писать просьбу о награде ему за службу. Я растолковал ему, что не знаток я в этих делах и что советоваться ему со мною бесполезно. Итак, на некоторое время его дружба со мною отсрочилась.
Девица Наталья Васильевна Белова-Черномазова просит меня передать тебе ее поклон. О том, что она тоскует по тебе, она, по деликатности своего характера, просила меня умолчать, и я умалчиваю. Но она не догадалась прибавить, чтоб я молчал и о том, пищим ли мы с нею. Итак, об этом я не умолчу. Да, пищим мы с нею.
Голубочка моя, не умею себя держать так, чтобы ты могла быть довольна мною; но любить тебя, люблю.
Целую Миночку, дяденьку; целую руку Вареньки.
Крепко обнимаю тебя, моя миленькая Лялечка, и целую тысячи тысячи раз.
Целую твои глазки, милые глазки твои. Целую тебя, моя красавица. Будь здоровенькая. Целую и целую твои ручки и глазки. Целую тебя. Твой Н. Ч.
Застанет ли тебя еще в Саратове это письмо?
Каково-то поживаешь ты там, если ты еще там? Или, хорошо ли тебе на пути сюда, если ты уж пустилась в путь?
С утра до ночи, с минуты, когда проснусь, до минуты, когда засну, думаю все только о тебе, моя голубочка. Ни на секунду не перестают мысли о тебе быть единственными господствующими в моей голове и заставлять мое сердце и тосковать о том, что не умел и не умею я держать себя, как следовало бы держать себя по моей любви к тебе, и чувствовать себя счастливым, благодаря твоей любви ко мне.
Со времени твоего отъезда я почти вовсе не работал. Работа не идет успешно, когда тебя нет подле меня; сяду писать, и через четверть часа бросаю: не могу работать.
Голубочка моя, без тебя я -- ничто.
Со времени отправления вчерашнего письма, не было у нас с Мишею ничего нового. Весь вечер вчера я провел в болтовне с ним. У него есть характер, и он сумеет устроить свою жизнь так, что ты будешь радоваться на него. Я не могу теперь сомневаться в том.
Если не получу до начала вечера завтра телеграммы от тебя о выезде из Саратова, буду писать тебе и завтра.
Само собою разумеется, что мы все -- Миша, я и девица Белова -- совершенно здоровы. Вчера, возвращаясь с пристани, куда относил письмо, я познакомился на бульваре с двумя маленькими племянничками Натальи Васильевны; когда приедешь, расскажу тебе трогательную историю этого знакомства, которое не на шутку порадовало меня. Оба эти котеночка были очень ласковы ко мне, так что я серьезно расчувствовался от их нежностей и довольно долго играл с ними; ушел и вернулся опять играть с ними. Надобно надеяться, что будущие детки Натальи Васильевны будут такие же Ласковые. Она шлет тебе свой поклон. -- Сейчас подошла к двери твоей комнаты, села и принялась пищать. Вошла в твою комнату, поискала тебя и, не нашедши, вернулась ко мне и снова запищала.
Целую Миночку и дяденьку. Целую руку Вареньки.
Крепко обнимаю тебя, моя красавица, и целую тысячи и тысячи раз.
Будь здоровенькая, моя миленькая Лялечка. Целую твои ненаглядные глазки, целую твои ручки. Целую и целую тебя. Твой Н. Ч.
P. S. Миша сказал мне, что ныне именины Миночки и что пишет ей, что хорошо будет послать письмо к ней прямо на ее имя, чтобы она получила его и в том случае, если тебя оно уж не застало бы в Саратове, и что оставил в своем письме к ней место для приписки, приветствие ей от меня. Разумеется, я делаю приписку. Бедненькая Миночка! Как мне хотелось бы, чтобы ее жизнь устроилась хоть немножко получше.
Целую и целую тебя, моя милая радость. Твой Н. Ч.
Что поделываешь ты теперь и где ты -- в Саратове ли, или на пути сюда?
Мы с Мишей живем так умно и добропорядочно, что ты можешь быть довольна нами. В самом деле, мне кажется, что Миша умеет поддерживать порядок в хозяйстве.
Вчера я усердно старался работать. Но нет, не шла у меня работа и вчера. Мысли так развлечены раздумьем о тебе, что не могут сосредоточиваться ни на чем ином. Решительно, я без тебя -- ничто.
Миленькая моя голубочка, хотелось бы мне думать, что я буду держать себя так, что ты будешь довольна мною. Но -- не умею я держать себя так; при всем моем желании, недостает у меня способности на это. Как быть, моя милая радость, плоховат я, плоховат.
Одним хорош: не убиваю себя работою; лежу и читаю, а работать в эти дни, без тебя, совершенно не могу; при тебе -- весь год ленился. Я в состоянии очень много работать, не утомляясь. Когда-нибудь и примусь. А пока все ленился.
861
В. Н. ПЫПИНОЙ
29 марта 1884. Астрахань.
Милый дружочек Варенька,
862
H. Д. и А. Е. ПЫПИНЫМ
Астрахань 29 марта 1884.
Милые дяденька и тетенька,
863
В. Н. ПЫПИНОЙ
Астрахань. 14 апреля 1884.
Милый друг Варенька,
Твой Н. Ч.
864
А. Е. ПЫПИНОЙ
Астрахань. 14 апреля 1884.
Милая тетенька,
865
Н. Д. ПЫПИНУ
[Астрахань 14 апреля 1884.]
Милый дяденька,
866
M. H. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ
Астрахань. 15 апреля 1884.
Милый друг Миша,
867
П. И. БОКОВУ
Астрахань. 17 апреля 1884.
Добрый друг Петр Иванович,
868
M. H. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ
22 апреля 1884. Астрахань.
Милый друг Миша,
[Без подписи.]
869
M. H. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ
[5 мая 1884.]
Милый друг Миша,
870
Ю. П. ПЫПИНОЙ
[8 мая 1884.]
Милая Юленька,
871
M. H. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ
Астрахань. 21 мая 1884
Милый друг Миша,
872
А. Н. ПЫПИHУ
Астрахань. 9 июня 1884.
Милый Сашенька,
873
M. H. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ
Астрахань. 9 июня 1884.
Милый друг Миша,
874
А. В. ЗАХАРЬИНУ
[Лето 1884].
[Без подписи.]
875
А. Н. ПЫПИНУ
15 июля 1884. Астрахань.
Милый Сашенька,
876
В. Н. ПЫПИНОЙ
Астрахань. 24 июля 1884.
Милый друг Варенька,
877
В. Н. ПЫПИНОЙ
20 августа 1884.
Милая сестрица,
878
Н. Д. ПЫПИНУ
20 августа 1884.
Милый дяденька,
879
Н. Я. НИКОЛАДЗЕ
Милостивый государь Николай Яковлевич.
880
В. Н. ПЫПИНОЙ
Астрахань. 29 августа 1884.
Милый друг Варенька,
[Без подписи.]
881
Н. Д. ПЫПИНУ
[Астрахань. 29 августа 1884.]
Милый дяденька,
882
А. Н. ПЫПИНУ
30 августа 1884. Астрахань.
Милый друг Сашенька,
883
О. С. ЧЕРНЫШЕВСКОЙ
30 августа 1884. Астрахань.
Милая моя голубочка,
884
О. С. ЧЕРНЫШЕВСКОЙ
31 августа 1884. Астрахань.
Миленький дружочек Оленька,
885
О. С. ЧЕРНЫШЕВСКОЙ
1 сентября 1884. Астрахань.
Милый мой дружочек Оленька,
886
О. С. ЧЕРНЫШЕВСКОЙ
Воскресенье. 2 сентября 1884. Астрахань.
Милый мой дружочек Оленька,
887
О. С. ЧЕРНЫШЕВСКОЙ
Понедельник. 3 сентября 1884. Астрахань.
Милый мой дружочек Оленька,
888
О. С. ЧЕРНЫШЕВСКОЙ
Вторник. 4 сентября 1884. Астрахань.
Милый мой дружочек Оленька,
889
О. С. ЧЕРНЫШЕВСКОЙ
Среда. 5 сентября 1884. Астрахань.
Милый мой дружочек Оленька,