Храповицкий Алексей Павлович - Записка о преподавании закона Божия в двух старших классах гимназий

митрополит Антоний (Храповицкий)

"Собрание сочинений. Том I": ДАРЪ; Москва; 2007

Записка о преподавании закона Божия в двух старших классах гимназий1

1 Напечатано в "Миссионерском обозрении", 1909 г. Полное собрание сочинений. 1911. Т. 3. С. 532.

В минувшее царствование Министерство народного просвещения оказало одно весьма ценное благодеяние ревнителям христианского просвещения юношества: оно прибавило по одному уроку Закона Божия в двух старших классах гимназий, т. е. взамен одного урока установило по два. Лишний недельный час по Закону Божию в этом возрасте, когда складывается человеческая личность и притом в таких условиях, при которых соединяется проснувшееся критическое сознание юноши с положением ученика средней школы, который не может, подобно студенту, просто отвернуться от нежелательных для его головы материй, -- этот лишний час есть, конечно, сильное орудие для религиозного воздействия законоучителя на молодое сердце и молодую голову. Но религия не есть только сила, подчиняющая себе волю и чувство своих последователей, она включает в себя и целую систему знаний -- философского, исторического и морального характера, которые распределяются по соответственным кафедрам богословских факультетов или Духовных академий. Известный минимум таких познаний составляет необходимое условие на звание образованного человека, а отсутствие их -- предмет стыда, не только с религиозной, вероисповедной точки зрения, но и с общекультурной. Между тем при одном недельном часе на Закон Божий в старших классах гимназий и при полном невнимании к нему в высшей школе русский интеллигент являлся в жизнь круглым невеждой в религиозном отношении, далеко уступая просвещенному протестанту, который в германских гимназиях проходит полный восьмилетний курс библейской экзегетики, т. е. изучает в юности все содержание библейских книг, а с Новым Заветом осведомляется настолько обстоятельно и научно, что такие популярные во Франции и России отрицатели христианства, как Ренан, в немецком обществе не встречают ничего, кроме презрения, потому что для опровержения подобной критики, рассчитанной на богословское невежество читающей публики, немцы имеют вполне достаточно данных в своем гимназическом богословском курсе.

Крайняя скудость последнего в русских гимназиях могла бы быть несколько вознаграждена двумя прибавочными уроками во время министерства гр. Делянова, но, увы, Духовно-учебное ведомство не только не сумело воспользоваться оказанным благодеянием, но, можно сказать, только испортило дело.

До этой реформы в 6-м и 7-м классах проходилась история Церкви, а в 8-м повторялся и более сознательно усваивался пространный катехизис, изучавшийся в 4-м и 5-м классах. Катехизис -- это схоластически сухо, но кратко, ясно и определенно изложенное христианское учение -- догматическое и нравственное (правда, с католическою окраской). Он не мог умилять сердец, мало давал апологетических познаний, был простым изложением, а не обоснованием нашего вероучения и нравоучения, но, повторяю, изложением ясным и твердым. Взамен повторения катехизиса и церковной истории в 8-м классе следовало ввести, пользуясь лишними уроками, либо краткий курс апологетики, чтобы оградить юношей от быстрого напора покорного и некритического неверия в университете, либо ознакомить их научно с главным источником нашей религии, т. е. с Новым Заветом, при кратком изложении принципов правильного понимания Ветхого Завета. Наконец, можно было бы при талантливо и кратко составленных учебниках совместить и то, и другое.

Но вместо такого обогащения юношей самым драгоценным из всех знаний -- познанием слова Божия -- в курс 7-го и 8-го класса ввели материю: 1) не новую для учеников, 2) неопределенную, вяло и бесцветно изложенную и 3) не только не одушевляющую их к живой вере и добродетели, но возбуждающую подчас справедливое негодование.

В 7-м классе проходится нечто вроде вероучения христианского, в 8-м -- нравоучения. Программы и самые учебники этих предметов составлены были покойным председателем Духовно-учебного комитета, протоиереем Петром Смирновым. Трудно себе представить, чем руководился их автор, давая вместо системы какую-то неопределенную размазню из катехизиса Филарета. Но, присутствуя многократно на выпускных, а равно и в классах многих гимназий, я всегда затруднялся решить, отвечают ли гимназисты содержание учебника или просто передают своими словами то, что они еще не забыли из катехизиса, который изучали в 5-м классе. Бывало прежде, до введения этих курсов, как ни скудны были познания в религии у оканчивающих среднюю школу, но то, что они знали, то знали твердо -- и по катехизису, и по церковной истории. А теперь, лишившись точности катехизических познаний, они положительно ни одной мысли, ни одного факта религиозного сознания не прибавили себе сверх катехизиса в двух старших классах гимназии по той простой причине, что в этих странных курсах нет ни той, ни другого. Впрочем, в них несколько распространены, но без всякой убедительной силы, возражения католикам и протестантам (но столь маловажные, например, вопросы, как причащение опресноками, обливательное крещение и т. п.) и затем нечто вроде скрытой полемики против Л. Толстого.

Но что это за полемика?! Доказывается дозволенность копить деньги, необходимость заботиться о здоровье и т. п., когда гораздо полезнее было бы доказывать похвальность раздавать свое имущество и поменьше заботиться о здоровье, но побольше о спасении. Кратко выражаясь, взамен высокого учения Евангелия о совершенстве и богоподобии -- здесь предлагается мораль благополучного буржуя-квиетиста. Одним из несомненных достоинств филаретовского катехизиса является то, что нравственное учение христианства в нем изложено без всяких компромиссов с жизнью, во всей его нравственной чистоте. Напротив, теперешний учебник поддался влиянию семинарских руководств, в которые какой-то несчастный случай стянул вместе все, чего не следовало: и средневековую эгоистическую мораль схоластиков, и протестантское учение о свободе Иисуса Христа чисто сектантского пошиба, и кантовский принцип уважения ко всем -- и все это без всякого объединяющего принципа, без всякого отношения к учению Церкви. Одно бестолковое учение этих программ о любви к самому себе, вопреки слову Господню (Лк. 14, 26), может оттолкнуть душу возвышенную и благородную от этого полухристианства, которое по невежеству руководителей выдается за истинное, и притом без таланта, без объединяющей мысли, без живых фактов действительной жизни. Можно прямо сказать, что, забыв все, прочитанное и заученное в этих двух бездарных, беспринципных и бессодержательных учебниках, гимназист ровно ничего не потеряет в своих богословских познаниях и в своем религиозном развитии, потому что сверх того, что он знал из курса первых шести классов, там ровно ничего нет.

Если спросят, почему же Духовное ведомство или, точнее, такой просвещенный мыслитель, как К. П. Победоносцев, остановился на столь неудачном выборе религиозно-учебного материала в гимназиях?

По двум причинам, ответим мы. Во-первых, было в ходу часто повторяемое, но едва ли справедливое рассуждение о бесполезности рационального обоснования религиозных истин и полемики с атеизмом, и потому не желали вводить курса апологетики или основного богословия. Атеизм как известное настроение плохо поддается научным доводам, это верно, но поскольку атеизм сверх того драпируется в известные или критические, или же метафизические научные системы, то в этом отношении весьма полезно всякому образованному человеку иметь против таких систем научную критику и затем положительную философию христианства, что в настоящее время, после введения в курс гимназий философской пропедевтики, стало значительно доступнее, чем прежде.

Второю причиной неудачного расширения программы по Закону Божию было пристрастие покойного Победоносцева к известным лицам и партиям, заменявшее ему иногда личное вникание в дело. Протоиерей Смирнов, человек сам по себе достойнейший, кроме личного к нему расположения Константина Петровича, считался представителем любезной ему филаретовской школы и, кроме того, образцовым когда-то законоучителем одной из московских гимназий. Допускаем, что оно было так и на самом деле, но иное дело, лично влиятельный религиозный священник, а иное дело -- составитель новых научных элементов расширенного курса религиозного и даже богословского образования. В этом отношении достойнейший о. протоиерей оказался совершенно неспособным, а между тем монополия его программы стояла твердо ввиду занимавшегося им положения в Учебном Комитете.

Программу эту и все учебники, по ней написанные, надо, безусловно, упразднить. Надо Министерству хоть что-нибудь сделать во исполнение троекратной Высочайшей резолюции о необходимости поднять религиозно-нравственное образование и воспитание юношества. До сего времени резолюции эти оставались без всякого выполнения, а между тем нужно ли говорить о том, как громко вопиет жизнь об их благовременности, об их неотложной необходимости? Общее религиозное невежество и быстро распространяющееся на его почве неверие и связанная с ним полная безнравственность нашего юношества не гласит ли о том, что пора по крайней мере приступить к обсуждению того, как бы заменить бесполезную труху, которую старшие гимназисты черпают из своих бессодержательных учебников, либо кратким определенным курсом христианской апологетики, либо обстоятельным научным изучением Священного Писания Нового Завета по сокращенным учебникам духовных семинарий.