Е. АРДОВЪ
(E. И. Апрѣлева)
ДВА МІРА
РАЗСКАЗЫ
ДЛЯ ДѢТЕЙ СРЕДНЯГО ВОЗРАСТА
Съ 9-ю иллюстраціями художника H. Н. Герардова
Изданіе 2-е
Уч. Ком. Мин. Нар. Пр. допущ. въ ученич. библ. городскихъ, по полож. 1872 г., и двухклассныхъ сельскихъ училищъ.
Главн. Управл. Военно-учебн. Завед. допущена для ротныхъ библ. кадетскихъ корпусовъ.
ПЕТРОГРАДЪ
1915
Зима, день тусклый, сѣрый. Деревнюшка Іоново занесена снѣгомъ. Избы, крытыя соломой, какъ пеньки срубленнаго лѣса, выступаютъ изъ-за снѣжныхъ сугробовъ, наваленныхъ чуть что не вплоть до крышъ. Каждый день люди расчищаютъ себѣ выходъ отъ порога до улицы и отбрасываютъ отъ крошечныхъ оконецъ снѣгъ, а ночью вьюга, точно на смѣхъ, наметаетъ его и на порогъ, и на оконца, и снова утромъ пускаются въ ходъ метла да лопата.
Всего болѣе приходится борьбы со снѣгомъ на долю Аксёны. Живетъ онъ съ бабкой Ариной, полуслѣпой, дряхлой старухой, да съ семилѣтней сестренкой Глашей, на краю деревнюшки, прямо на отшибѣ, у околицы. Избёнка ветхая, покосилась набокъ. И лѣтомъ, среди бурьяна, казалась она низенькой да маленькой, а зимой совсѣмъ уходила въ снѣгъ.
Бабка Арина, старая, незрячая, поковыляетъ отъ печи до стола и ужъ сидитъ на лавкѣ, кряхтитъ да охаетъ. Глаша -- невеличка; только подмести, да на столъ собрать, со стола убрать -- вотъ ея дѣло. Немного и собирать приходится. Квасъ да хлѣбъ, рѣдко кашица съ коноплянымъ масломъ. Одинъ работникъ -- Аксёна. Но много ли лѣтъ Аксёнѣ?.. Всего-то двѣнадцать... Ростомъ онъ съ восьмилѣтняго мальчугана, немногимъ выше Глаши, блѣдненькой, чахленькой дѣвочки. И самъ худенькій, тоненькій, съ маленькими ногами и руками. По девятому годку наняли его въ подпаски въ помощь пастуху, старому Ларивону, у котораго часто ноги болѣли... Иной разъ заберется старикъ подъ стогъ сѣна, либо, въ дождь, въ какой-нибудь сарайчикъ, да и пролежитъ себѣ на покоѣ. Аксёна же зорко слѣдитъ за стадомъ. Зимой Аксёну нанимали къ тому же Ларивону въ помощники на скотный дворъ. Жалованье ему платили маленькое, хотя и на скотномъ дворѣ онъ всю почти работу справлялъ за Ларивона. Цѣлый день на ногахъ, цѣлый день на побѣгушкахъ, онъ, однако, вечеркомъ умудрялся урвать часокъ-другой на изученіе грамоты съ барскимъ кучеромъ.
-- Смышленый парнишка этотъ Аксёнка!-- говорилъ кучеръ Иванъ, отбывшій солдатчину.
Солдатомъ Иванъ научился грамотѣ и свое немудреное знаніе передавалъ, какъ умѣлъ, Аксёнѣ. Читать Аксёна научился, но письмо шло туже. Надо сказать, что и учитель писалъ плохо.
-- Въ кучерахъ отъ всякой науки отсталъ,-- говорилъ Иванъ, садясь вечеромъ въ людской при тускломъ свѣтѣ керосиновой чадящей лампы за азбучку, которую Аксёна на собственныя деньги пріобрѣлъ за три копейки у офени {Книгоноша; продаетъ книги и лубочныя картинки по деревнямъ.}.-- Съ тобой сызнова начинаю... Все позабылъ.
Учитель и ученикъ, нагнувшись надъ азбучкой, разбирали по складамъ первыя слова, не обращая вниманія на пѣсни и говоръ рабочей артели вокругъ. Прилежаніе ученика ускоряло дѣло. Иванъ выпросилъ черезъ ключницу у барыни книжечку для Аксёны. Попалось "Родное слово" Ушинскаго. Барыня, передавая растрепанную съ вырванными страницами книжку, которая нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ служила взрослому уже теперь ея сыну, замѣтила:
-- Отчего же этотъ мальчуганъ въ школу не ходитъ?.. Не далеко, кажется... Всего четыре версты.
-- И, матушка-барыня,-- возразилъ кучеръ, принимая съ благодарностью книжку,-- когда ему въ школу ходить! Одинъ онъ работникъ на всю семью. Его жалованьемъ бабка да сестра-малолѣтка кормятся...
Барыня полюбопытствовала взглянуть на Аксёну.
-- Крошка такой и уже работникъ... Который тебѣ годъ?-- спросила она.
-- Тринадцатый,-- робко отвѣтилъ Аксёна, стаскивая съ головы рваную шапчонку.-- "Скажетъ, малъ больно" -- думалъ онъ, со страхомъ взглядывая на барыню.
Но барыня только повторила, съ изумленіемъ качая головой.
-- Уже работникъ!.. Ну, ступай... Учись у Ивана... Много ли ты только самъ знаешь?-- спросила она, смѣясь, кучера.
-- Что и зналъ, то позабылъ,-- возразилъ Иванъ.-- Ничего, помаленьку выучимся... Было бы усердіе, а тамъ Богъ поможетъ!
Барыня пообѣщала книжекъ и, уѣзжая вскорѣ изъ деревни, дѣйствительно прислала въ людскую цѣлый ворохъ старыхъ учебниковъ и дѣтскихъ книгъ.
Аксёна не помнилъ себя отъ радости. Съ благоговѣніемъ перебиралъ онъ разрозненныя книжки, иныя не только безъ переплетовъ, но даже безъ заглавныхъ страницъ; другія безъ начала и конца. Старательно водя по строкамъ пальцами, разбиралъ онъ по складамъ. Разбирать приходилось одному. Кучеръ Иванъ уѣхалъ съ барыней, а въ людской никто не имѣлъ охоты къ чтенію, да и грамотныхъ, пожалуй, никого не было.
Тяжело между тѣмъ жилось бабкѣ Аринѣ и Глашѣ. Рѣдко отпускали Аксёну домой. Даже дровецъ, припасенныхъ съ осени мальчикомъ, не хватало; избёнка въ углахъ промерзла; боль въ костяхъ у бабки усилилась; усилилась и слѣпота. Рваную одежду и ту зашить нѣтъ силъ, и мерзнувшіе пальчики Глаши съ трудомъ сучатъ шерстяную нить.
Пришелъ однажды Аксёна домой. Печь не топлена; бабка лежитъ на полатяхъ, закоченѣла отъ холода; прижалась въ уголокъ къ печкѣ и Глаша, натянувъ на себя всякое тряпье.
Аксёна вошелъ, помолился на образъ и, сказавъ только:. "Эхъ вы!" -- вышелъ торопливо изъ двери, выпросилъ у одного сосѣда охапку дровъ, у другого -- самоваръ.
Затрещали дрова въ печи, зашумѣлъ въ сѣняхъ самоваръ, а на столѣ появились гостинцы, присланные ключницей: щепотка чаю, нѣсколько кусочковъ сахару, кринка съ молочкомъ и три большихъ ломтя пирога съ кашей. Завизжала Глаша, завертѣлась, какъ волчокъ, по смрадной избѣ; мигомъ -- откуда и прыть взялась!-- отлила въ чугунокъ изъ ведра принесенной братомъ воды и поставила кипятить на огонь.
-- Ожила!-- укоризненно замѣтилъ Аксёна: -- а то, вишь, сидитъ, словно мертвая... Нѣтъ, чтобы сбѣгать къ дядѣ Митяю за дровами... Я бы опосля отдалъ... Онъ знаетъ... Чуть баушку не заморозила...
-- Стужа на дворѣ, Аксёна!-- жалобно промолвила Глаша.-- У меня, вишь, валенки вовсе развалились...
Аксёна взглянулъ на посинѣвшія босыя ножки Глаши, покачалъ головой и, взявъ топоръ, молвилъ сестренкѣ:
-- Посмотри-ка за самоваромъ, а я у порога ледъ сколю.
Не теряя времени, принялся онъ за работу.
-- Кипитъ ужъ!-- крикнула весело въ дверь Глаша.
Съ трудомъ поднялъ Аксёна ведерный самоваръ и поставилъ на лавку. Глаша, умильно поглядывая на молоко и пирогъ, почтительно подала брату чайникъ съ отбитымъ носикомъ, вынула изъ поставца чашки и блюдца, разостлала на столѣ ручникъ и, бережно положивъ на него куски пирога, рядомъ поставила двѣ щербленныя чашки; за третьей Аксёна снова сбѣгалъ къ дядѣ Митяю. Кряхтя сползла бабушка съ полатей. Внучата усадили ее за столъ и ей первой налили чашку жиденькаго чаю съ молокомъ.
-- Вотъ и согрѣвается душа,-- сказала она послѣ первой чашки.-- Вотъ и согрѣлась уже!-- замѣтила старушка, опрокидывая на блюдце пятую чашку, но Аксёна налилъ ей шестую чашку, и бабушка съ удовольствіемъ принялась за нее; не отказалась и отъ седьмой. Щечки Глаши разгорѣлись; она сначала молча уписывала пирогъ, запивая его чаемъ, а въ ожиданіи новой чашки все подпрыгивала, приговаривая:
-- Вотъ хорошо!.. Господи Боже мой, какъ хорошо... Словно Свѣтлый праздникъ!..
-- Чего вертишься!-- серьезно замѣтилъ Аксёна, степенно наливая чашку за чашкой, сначала бабушкѣ, а затѣмъ Глашѣ, а потомъ себѣ.-- Вонъ, крошки пирога роняешь...
Глаша набожно собрала крошки, упавшія ей на колѣни, и запихала ихъ въ ротъ, но угомониться не могла, тѣмъ болѣе, что видѣла по улыбкѣ въ глазахъ Аксёны, что онъ не сердится, а только учитъ, какъ старшій младшаго.
Отогрѣвъ и напоивъ бабушку и сестру чаемъ, Аксёна всталъ, помолился и сталъ-было натягивать старенькій полушубокъ.
-- Ну, вы тутъ поуберитесь, а я пойду лучины наколю!-- дѣловито сказалъ онъ:-- снѣгъ посгребу... Кашица тѣмъ временемъ и упрѣетъ... Я и маслица принесъ...
Онъ вынулъ изъ кармана полушубка пузырекъ съ коноплянымъ масломъ.
-- Ахти, Господи!-- сказала вдругъ бабка.-- Запамятовала совсѣмъ... Вечоръ староста заходилъ... Коль Аксёна, говоритъ, въ праздникъ домой придетъ, пришли его бабка Арина ко мнѣ...
-- Почто?-- съ удивленіемъ спросилъ Аксёна.
-- Дѣло, говоритъ, есть.
-- Такъ я пойду,-- сказалъ мальчикъ.
Однако онъ сначала накололъ лучину, принесъ ее въ избу, затѣмъ, тщательно опоясавъ себя выцвѣтшимъ поясомъ и пригладивъ ладонями волосы, натянулъ шапку на голову и медленно, твердо шагая, какъ настоящій крестьянинъ-домохозяинъ, направился къ старостиной избѣ.
Короткій зимній день клонился къ вечеру, когда Аксёна возвращался той же дорогой домой. И въ походкѣ, и въ наружности степеннаго мужичка произошла перемѣна. Вышелъ онъ отъ старосты, низко въ поясъ поклонившись, положимъ, и степенно, такъ что староста даже крякнулъ отъ удовольствія, сказавъ:
-- Важный парнишка!.. Не то что мой шалыганъ Андрюшка.
И нѣсколько шаговъ Аксёна прошелъ медленно и съ подобающей солидностью, но вдругъ, невзначай, прыгнулъ, и лицо его, всегда блѣдное и озабоченное, зарумянилось и озарилось улыбкой.
Прыгнувъ, Аксёна торопливо оглянулся вокругъ. На улицѣ никого не было. Сѣрыя, холодныя сумерки загнали всѣхъ въ избы, гдѣ уже засвѣтились огни. Аксёна, однако, подобрался и зашагалъ медленно и твердо.
-- Ишь ты!-- вырвалось у него радостное восклицаніе.
Онъ снова невольно подпрыгнулъ, прищелкнувъ пальцами, запрятанными въ карманы полушубка и, ужъ не раздумывая, въ припрыжку пустился бѣжать къ своей избѣ.
Лучина, вставленная въ желѣзный свѣтецъ, весело потрескивала, когда Аксёна, съ силой дернувъ щелистую, заледенѣвшую снаружи дверь, вошелъ въ ярко освѣщенную закоптѣлую горенку. Глаша, стоя на лавкѣ, поправляла лучину.
-- Кашица упрѣла!-- заявила она звонкимъ голоскомъ, поворачивая русую головку къ входившему брату.
-- Упрѣла!-- повторилъ Аксёна, старательно припирая дверь.-- Посмотримъ, упрѣла ли!-- прибавилъ онъ важно.
Но онъ тщетно старался сохранить обычную степенность. Улыбка такъ и просилась на лицо. Бабушка по голосу поняла, что внучекъ вернулся какъ бы съ хорошими вѣстями.
-- Что, Аксёнушка, что?-- спрашивала она, отходя отъ печки, гдѣ въ чугункѣ у нея варилась кашица.
Аксёна не спѣшилъ отвѣтомъ. Продолжая улыбаться, онъ распоясался, пошарилъ въ карманѣ полушубка и вытащилъ темненькую копеечку.
-- Вотъ тебѣ, бабушка, на свѣчку... поставь Николаю Угоднику...
-- Поставлю, внучекъ,-- поставлю,-- сказала Арина, принимая копеечку.-- Что же староста?.. Староста-то что-жъ?..
Аксёна снялъ полушубокъ, сѣлъ на лавку и положилъ ладони на колѣни, какъ то дѣлалъ кучеръ Иванъ, когда собирался сообщить что-либо важное.
-- Не хочешь ли, говоритъ, почтарёмъ ходить?-- началъ онъ.
-- Какъ почтарёмъ?-- переспросила съ недоумѣніемъ Арина.
-- Почту, вишь, разносить по господамъ... Ему смотритель станціонный велѣлъ почтаря найти... Сёмка Кривой больно запилъ, а намеднись даже сумку съ письмами потерялъ... Хорошо, что дядя Митяй, мимо ѣдучи, подобралъ и на станцію привезъ... Шесть рублей жалованья въ мѣсяцъ... Въ усадьбахъ, говоритъ, завсегда кормятъ и поятъ...
Арина присѣла на лавку около внучка.
-- Ходить-то больно далеко!..-- сказала она.
-- Въ восемь усадебъ надо заходить, окромя учителя, да батюшки... Всего верстъ двадцать туда, да двадцать обратно.
Арина всплеснула руками.
-- Господи Іисусе Христе... Мать Пресвятая Богородица!.. По дорогамъ и волки, и стужа, и вьюга!..
-- Въ темень никто меня не погонитъ... А ты, бабушка, слушай... Шесть рублей на землѣ не валяются... Когда у насъ такая уйма денегъ бывала?!. Теперь у васъ съ Глашей каждый день кашица будетъ... А посправимся маленько, можетъ, коровушку заведемъ... Купимъ сначала тёлку, выростимъ...
Глаша съ восхищеніемъ смотрѣла на брата и радостно захлопала въ ладоши...
-- Я буду ее обихаживать, бабинька,-- вскрикнула она.-- А потомъ, можетъ, и курочку заведемъ... Яички у насъ будутъ свои...
-- Заведемъ и курочку,-- сказалъ Аксёна...
Арина сидѣла молча и только покачивала головой.
-- Шесть рублей, бабушка!-- внушительно повторилъ Аксёна.-- Староста говоритъ, что если хорошо почтарь письма носитъ, ему еще прибавка отъ господъ идетъ...
Арина набожно перекрестилась.
-- Храни тебя, Господь!-- сказала она, положивъ руку на голову внука, кряхтя поднялась съ лавки и поплелась къ печи. Глашутка со страхомъ ожидала приговора бабушки, хотя и знала, что Аксёна, все-таки, сдѣлаетъ по-своему.
"Умнѣе, вѣдь, Аксёны,-- думала она,-- нѣтъ парнишки на Іоновѣ!.. и твердый, у, какой!.. Даромъ, что ростомъ невеличка!"
Но когда бабушка по-своему высказала одобреніе, радости Глаши не было предѣла и угомонилась она лишь послѣ того, какъ Арина, нарѣзавъ хлѣба, поставила на столъ чашку съ кашицей, сдобренной коноплянымъ масломъ.
-- Ну, бабушка, я теперь пойду къ дядѣ Митяю,-- сказалъ Аксёна, вставая изъ-за стола.-- Попрошу его въ долгъ свалять мнѣ валенки... И тебѣ и Глашѣ пусть сваляетъ. Опосля разсчитаемся... Какъ разживемся, овечку заведемъ... Своя шерсть будетъ...
Аксёна сбоку взглянулъ на сестренку. Глаша залилась смѣхомъ, звонкимъ, какъ колокольчикъ.
-- Бяшка!.. бяшенька!-- прыгая по избѣ, манила она воображаемую овечку.
И во снѣ ей въ эту ночь снилась то овечка, то коровушка съ маленькимъ теленочкомъ, то курица съ цыплятами.
Расчистивъ снѣгъ у порога, Аксёна идетъ за водой. Утро еще только занимается; сѣро, тускло вокругъ. Къ счастью, колодезь близко. Наполнивъ кадку водой, Аксёна приноситъ дровъ, лучины, надѣваетъ затѣмъ полушубокъ, заматываетъ голову и уши поверхъ шапки платкомъ, кладетъ въ карманъ ломоть хлѣба и въ тряпочкѣ щепотку соли, беретъ суковатую палку, которую ему оковалъ Василій кузнецъ, и направляется за почтой на станцію.
Этотъ переходъ не дальній, всего безъ малаго верста. На станціи его уже ждетъ сумка съ письмами, газетами и журналами. Тяжела порой эта сумка; оттягиваетъ она плечо Аксёны; но онъ бодро начинаетъ свой обходъ. Самый дальній и конечный путь обхода -- помѣщичья усадьба Знаменское, куда и спѣшитъ дойти засвѣтло маленькій почтарь. Въ Знаменскомъ ждетъ его сытный обѣдъ, а послѣ обѣда онъ въ теплой господской кухнѣ распиваетъ чаёкъ и слушаетъ розсказни смѣшливой говоруньи кухарки. Иногда сверху принесутъ блюдце съ орѣхами и пряниками и высыпятъ Аксёнѣ въ платокъ, наказавъ отнести гостинцы маленькой сестренкѣ. Иногда сама барыня спустится за письмами въ кухню, ласково поговоритъ съ мальчикомъ и дастъ ему пятачекъ либо гривеничекъ на чай.
Въ Знаменскомъ всегда ждутъ не дождутся маленькаго почтаря. Порой даже на дорогу ему выйдутъ навстрѣчу и, завидѣвъ издали, спѣшатъ къ нему, спрашиваютъ -- нѣтъ ли писемъ. Аксёна и самъ радъ своему отдыху въ Знаменскомъ; онъ бы не прочь и ночевать тамъ, но служба не дозволяла. Отобѣдавъ, приметъ письма, да и въ обратный путь и, переночевавъ на полдорогѣ у понамаря, спѣшитъ попасть въ обѣдъ на станцію для сдачи почтовой сумки.
Мало бывалъ Аксёна дома. Всего два или три дня въ недѣлю проводилъ онъ со своими, но отдыха и въ эти дни не имѣлъ. На дворѣ и вокругъ избы видимо-невидимо нарастало снѣгу. Надо было сгребать и съ крыши сваливать; тамъ плетень подпереть, тамъ вѣтеръ на крышѣ солому размететъ; а тамъ обручъ на кадку надо набить. Цѣлый день Аксёна, какъ настоящій хозяинъ, работаетъ около своей избенки.
Углы въ избушкѣ, правда, къ утру,.когда печь выстынетъ, все еще промерзаютъ, но дровъ припасено въ сарайчикѣ довольно; печь затопляется рано, закрывается жарко и въ печи ежедневно варятся щи или другая какая похлебка. Ножки Глаши, обутыя въ крѣпкіе валенки, уже не мерзнутъ на холодномъ полу; проворные, хотя и неумѣлые еще пальчики свободно прядутъ или вяжутъ шерстяной чулокъ. Бабка Арина меньше кряхтитъ, лежа въ теплѣ на полатяхъ; меньше терпятъ отъ стужи старыя кости, такъ какъ Аксёна подговорилъ тетку Матрену, солдатскую вдову, приходить пособлять въ уборкѣ избы и обучать Глашу доить и обихаживать коровушку. Мечта Глаши осуществилась. Въ тепломъ хлѣвушкѣ стояла ласковая, добрая Бурёнка.
Сравнительное довольство проникло въ ветхую избушку, а когда Аксёна, справивъ всю работу на дворѣ, присядетъ, бывало, къ столу, близъ котораго горитъ лучина въ свѣтцѣ, и развернетъ одну изъ подаренныхъ ему растрепанныхъ книжекъ, бережно хранимыхъ имъ на полочкѣ, то Глаша вся насторожится, придвинется съ веретеномъ ближе къ столу и готовится слушать.
Аксёна охотно читаетъ вслухъ. Читаетъ онъ не особенно хорошо, часто запинается, но Глаша этого не замѣчаетъ. Забывая о пряжѣ, смотритъ она на брата, хмуря тонкія бровки, чтобы понять мудреное слово, иной разъ неправильно выговариваемое. Не все понимаетъ Глаша, не все для нея одинаково занятно. Сказку о Машенькѣ и братцѣ ея Иванушкѣ, котораго злая мачеха обратила въ барашка, она готова слушать и слушать безъ конца, но когда Аксёна начиналъ читать о томъ, что такое воздухъ, откуда берется громъ, тогда живые глазки Глаши слипались, и она, пытаясь ихъ таращить, съ трудомъ боролась со сномъ.
-- Ложись, дѣвонька, пора ужъ... Да и тебѣ, внучекъ, пора... Рано, вѣдь, для обхода вставать надо!-- раздавался въ такія минуты голосъ безмолвно до тѣхъ поръ лежащей на полатахъ бабушки.
Глаша забиралась къ ней, и лишь только голова ея касалась подушки, какъ уже сладкій сонъ осѣнялъ маленькую рѣзвушку.
Но Аксёна не такъ легко отрывался отъ книги. То, что утомляло вниманіе Глаши, то, напротивъ, заставляло работать его мысль, и онъ еще нѣкоторое время, подпирая рукой голову, про себя продолжалъ прерванное чтеніе, подолгу обдумывая непонятныя слова.
-- Ложись, батюшка!-- увѣщавала бабушка.
Аксёна бережно ставилъ книгу на прежнее мѣсто, гасилъ лучину и растягивался на лавкѣ, но сонъ не сразу приходилъ къ нему. Мысль продолжала работать и, засыпая, онъ говорилъ себѣ:
-- Вотъ если бы годикъ-другой въ школу походить!..
То была завѣтная мечта Аксёны, но какъ осуществить эту мечту единому кормильцу семьи!?.
Почта изъ-за мятели опоздала. Прибыла на станцію только къ ночи, а на слѣдующій день -- Сочельникъ. На разсвѣтѣ отправился Аксёна въ обходъ. Сумка его тяжелѣе, чѣмъ всегда. Писемъ много; есть и посылки, кромѣ газетъ и журналовъ. Дорогу замело снѣгомъ, и снѣгъ продолжалъ падать. Вѣтра нѣтъ, тихо. Утреннія сумерки медленно разсѣивались. Наступалъ тусклый, сѣрый день.
Мѣрно шагаетъ Аксёна, твердо опираясь на палку. Сумка его нѣсколько облегчилась. Но самую большую почту несетъ онъ въ Знаменское. Вотъ и перелѣсокъ показался вдали. Болѣе полпути уже пройдено. Тяжело идти, нога проваливается въ рыхлый снѣгъ, который все падаетъ и падаетъ хлопьями. Темень надвигается.
-- Больно что-то рано темно стало,-- думаетъ Аксёна.-- Видно, отъ снѣга...
На дорогѣ ни души... Некому и подвезти усталаго мальчика.
Но вотъ и перелѣсокъ; за нимъ -- рукой подать -- и церковь, а тамъ недалеко и Знаменское... Можно и заночевать... Отъ ранней обѣдни кто-нибудь подвезетъ до Іонова.
Разсуждая самъ съ собой, Аксёна вошелъ въ перелѣсокъ. День еще скуднѣе пробивается сквозь окутанныя снѣгомъ хвойныя деревья. Снѣжные сугробы еще болѣе затрудняютъ шаги, и самъ Аксёна, маленькій, худенькій, словно сказочный "Мальчикъ-съ-пальчикъ", бредетъ себѣ одинъ-одинешенекъ подъ укрытыми бѣлымъ пушистымъ покровомъ низко свѣсившимися вѣтвями. Въ перелѣскѣ теплѣе и еще тише въ этотъ зимній день, чѣмъ въ полѣ. Ели не шелохнутся. Мятель наканунѣ и снѣгъ, валившій съ утра, скрыли колеи и слѣды лошадиныхъ копытъ. Точно будто никогда никто здѣсь не проѣзжалъ. Но Аксёна не боится сбиться съ дороги; онъ бодро и увѣренно двигается впередъ... Вотъ ужъ онъ прошелъ половину перелѣска; теперь еще нѣсколько шаговъ до старой самой высокой ели съ растопыренными сучьями, а тамъ будетъ поворотъ, откуда уже видна и опушка. Аксёна достигъ ели, но лишь только онъ съ нею поровнялся, какъ отяжелѣвшія отъ снѣга вѣтви, словно ожидая этой минуты, взяли да и сбросили лишнюю тяжесть прямо на мальчика. Онъ отскочилъ въ сторону, съ головы до ногъ засыпанный, какъ снѣжный человѣчекъ.
-- Ишь ты!..-- громко воскликнулъ онъ, отряхаясь.-- Ишь ты!-- повторилъ онъ, открывая не безъ усилія слипшіеся отъ снѣга глаза и... замеръ на мѣстѣ.
Впереди, шагахъ въ десяти отъ него, вышла изъ чащи волчица, а за нею слѣдомъ шли шесть малолѣтнихъ волчатъ. Волчица еще не замѣтила Аксёну и, заботливо оглядываясь на своихъ дѣтенышей, пробиралась черезъ дорогу въ глубь перелѣска, гдѣ находилось, вѣроятно, ея логовище.
Аксёна опомнился. Въ одинъ мигъ, самъ не зная какъ, вскарабкался онъ на нижній сукъ ели. Сукъ слегка затрещалъ. Волчица повернула голову. Глаза ея загорѣлись. Она присѣла, щелкая зубами, словно готовилась прыгнуть. Аксёна, не теряя присутствія духа, вскарабкался на сукъ повыше. Сумка оттягивала ему плечо, стѣсняла движенія. Цѣпляясь одной рукой за стволъ, другой онъ ловко черезъ голову перекинулъ сумку и повѣсилъ на ближайшій сучекъ. Теперь ему надлежало только потверже усѣсться. Толстый сукъ безъ труда могъ вынести тяжесть маленькаго почтаря. Волчица не сводила глазъ съ мальчика. Волчата, подражая матери, тоже сѣли на хвостики и, тараща безсмысленные глазенки, видимо, не понимали, почему мать не то злится, не то чего-то боится. Прошло нѣсколько жуткихъ минутъ. Волчица не двигалась. Аксёна, слѣдя за ней, насторожилъ слухъ. Та. же тишина вокругъ... Снѣгъ падалъ и падалъ, и вечеръ надвигался.
Неподвижность наскучила волчатамъ. Одинъ изъ нихъ, побойчѣе, привсталъ, потянулся и лапкой ударилъ по уху сосѣда; тотъ отвѣтилъ ему тѣмъ же, и оба, ворча, вцѣпились другъ въ друга; къ нимъ присоединились остальные, и всѣ волчата завозились въ снѣгу, какъ щенята.
Волчица не мѣшала имъ. Она точно сообразила, что притаившійся на деревѣ мальчикъ не страшенъ ея дѣтенышамъ, и справиться съ лакомой добычей ничего не стоитъ, такъ какъ ничего не стоитъ дождаться, пока эта добыча сама свалится на землю. Частый голодъ научилъ терпѣнію. Волчица растянулась на снѣгу и, положивъ острую морду на переднія лапы, продолжала алчными горящими глазами снизу вверхъ смотрѣть на мальчика.
Руки Аксёны, судорожно цѣпляясь за стволъ, коченѣли; валенки во время быстраго вскарабкиванья наполовину сползли съ маленькихъ застывшихъ ногъ, и Аксёнѣ не удавалось одной рукой натянуть ихъ вплотную. Снѣгъ завалился за воротъ и за рукава полушубка и, тая, вызывалъ дрожь во всемъ тѣлѣ. Аксёна понялъ, что волчица не уйдетъ и, если нужно, до утра прождетъ на томъ же мѣстѣ свою жертву... А ночь быстро надвигалась... Кто поѣдетъ подъ праздникъ въ темень и непогоду?.. Расширенными отъ страха глазами смотрѣлъ Аксёна на волчицу. Волчата кончили возню, подбѣжали къ матери и начали тыкать носами ей въ животъ. Волчица, уступая требованіямъ, благодушно повалилась на бокъ, предоставляя тощіе сосцы голоднымъ дѣтенышамъ. Волчата, толкая другъ друга и урча, жадно принялись за скудную трапезу, а волчица, точно это дѣло вовсе ея не касалось, продолжала однимъ глазомъ смотрѣть на почтаря.
"Привязать развѣ себя къ дереву поясомъ?-- подумалъ Аксёна, чувствуя во всемъ тѣлѣ невыразимую слабость.-- Не дай Богъ, усну, а со сна долго ли упасть!.."
Волосы поднялись дыбомъ у бѣднаго мальчика. Застывшими пальцами попытался онъ одной рукой размотать туго стянутый поясъ. Дѣло не ладилось; пальцы, точно ледышки, не разгибались. Было отъ чего прійти въ отчаяніе, но Аксёна духомъ не падалъ. Онъ продолжалъ слабо шевелить у пояса рукой, нащупывая конецъ и тѣмъ нѣсколько согрѣвая пальцы. Вдругъ онъ выпрямился и крѣпко обхватилъ стволъ рукой. Далеко-далеко что-то звякнуло въ тихомъ неподвижномъ воздухѣ. Волчица ничего не слыхала. Она продолжала спокойно лежать, не спуская прищуренныхъ глазъ съ мальчика. Волчата, насытившись, прижались тѣсно къ матери и мирно заснули.
Звукъ повторился явственно. Аксёна различилъ отдаленное бряканье бубенца. Надежда проникла въ сердце мальчика; губы его зашептали молитву. Звонъ бубенцовъ приближался. Теперь волчица насторожилась и приподняла голову... Еще нѣсколько мгновеній, и вдругъ появились во мглѣ стремглавъ несшіеся по направленію къ ели два огромныхъ датскихъ дога. Слёзы радости хлынули изъ глазъ Аксёны. Онъ узналъ собакъ Знаменскаго молодого барина. Значитъ, и самъ баринъ недалеко...
Волчица была уже на ногахъ; шерсть ея ощетинилась; жалобно визжа, проснулись волчата. Волчица, яростно щелкая зубами, метнулась въ сторону, снова вернулась на то же мѣсто и, толкая, пихая своихъ дѣтенышей. убѣдила ихъ, наконецъ, въ грозящей опасности и скрылась вмѣстѣ съ ними въ гущинѣ лѣса. Но собаки замѣтили ее; поддавая бѣгъ, онѣ стрѣлой промчались за ней мимо старой ели.
-- Жипъ!.. Мара!.. Марушка!-- радостно вопилъ Аксёна.
Но ни Джипъ, ни Мара не оглянулись на призывъ и скрылись въ чашѣ, заслонившей волчицу съ ея волченятами.
Теперь уже ясно слышался шумъ лошадиныхъ копытъ, разрывавшихъ снѣгъ, и лязгъ полозьевъ. Аксёна началъ спускаться съ дерева, отцѣпилъ сумку и, какъ снопъ, вмѣстѣ съ сумкой повалился въ сугробъ. Точно сквозь сонъ слышалъ онъ фырканье лошадей надъ головой и тревожные голоса кучера и молодого барина.
-- Что случилось, Игнатъ?.. Волки, что ли?-- спрашивалъ баринъ.
-- Волки, безпремѣнно волки... Чуяли кони... Вишь, какъ фыркаютъ!.. Только не волкъ, поди, лежитъ на снѣгу...
-- Да это нашъ почтарёнокъ! и сумка подъ нимъ!-- вскрикнулъ баринъ, подбѣжавъ къ неподвижно лежавшему на снѣгу мальчику.-- Аксёна, что съ тобой?
Аксёна не могъ отвѣчать. Баринъ, не разспрашивая, поднялъ его, какъ перышко, перенесъ въ сани и, сбросивъ съ себя медвѣжью шубу, окуталъ въ нее мальчика.
Неистовый лай собакъ между тѣмъ раздавался въ воздухѣ; къ нему присоединился волчій вой. Лошади рвались съ мѣста. Игнатъ съ трудомъ ихъ сдерживалъ.
-- Съ волками, видно, сцѣпились наши-то псы,-- бормоталъ онъ.
Баринъ -- Николай Николаевичъ -- уже вытащилъ изъ чехла ружье и, крикнувъ на ходу Игнату: "Держи лошадей!" кинулся на лай и вой. Стрѣлять ему не пришлось. Волчица не покинула своихъ не поспѣвавшихъ за ней дѣтенышей и вступила въ отчаянный бой. Громадные, сильные доги скоро одолѣли ее. Когда Николай Николаевичъ подбѣжалъ къ мѣсту побоища, волчица лежала уже растерзанная, и ему удалось спасти отъ разъяренныхъ собакъ только двухъ волчатъ. Съ этими волчатами на рукахъ и побѣдоносно прыгающими вокругъ него Джипомъ и Марой вернулся онъ къ санямъ, гдѣ Аксёна уже пришелъ нѣсколько въ себя и, спросивъ сначала про сумку, могъ вкратцѣ разсказать о всемъ происшествіи.
Осиротѣлыхъ волчатъ положили на дно саней и покрыли мѣховымъ одѣяломъ. Напуганныя, застоявшіяся лошади подхватили и мигомъ вынесли легкія санки изъ перелѣска.
Въ свѣтлой теплой кухнѣ, отогрѣтый чаемъ, Аксёна вскорѣ совсѣмъ оправился. Чудно ему было изъ темени да стужи попасть въ тепло; но еще чуднѣе, когда его неожиданно позвали наверхъ къ господамъ въ гостиную. Здѣсь посрединѣ горѣла сотнями свѣчей ёлка. Аксёна въ изумленіи остановился на порогѣ. Такого великолѣпія онъ никогда не видалъ. Золотые орѣхи и большая звѣзда на верхушкѣ горѣли, какъ жаръ, и какихъ только пряниковъ и затѣйливыхъ фонариковъ не было навѣшено на вѣтви, а подъ ёлкой лежало множество всякой всячины.
Чужихъ никого не было, только свои: Знаменскіе господа, да служившіе у нихъ работники и работницы. Веселый студентъ, Николай Николаевичъ, хозяйскій сынъ, раздавалъ гостинцы: тарелки съ пряниками и орѣхами, поверхъ которыхъ лежали кому рукавицы, кому ситецъ на сарафанъ, кому платокъ... Аксёна тоже не былъ забытъ. Ему вмѣстѣ со сластями досталась теплая шапка. Подумали и о Глашѣ, и о бабкѣ Аринѣ. Той и другой посылались головные платки. Аксёна кланялся и благодарилъ.
-- Долго ли ты, Аксёна, почтаремъ ходить будешь?-- спросилъ Николай Николаевичъ, когда дворовые, получивъ подарки, собрались уходить, а съ ними и маленькій почтарь.
-- Поколь держатъ, потоль и буду ходить,-- степенно отвѣтилъ Аксёна.
-- Все такъ и будешь почтаремъ?.. Нѣтъ, братъ, это не ладно... Надо и поучиться маленько...
Аксёна вскинулъ серьезные глаза на студента.
-- А кто же бабушку кормить станетъ?-- спросилъ онъ.
Студентъ только тряхнулъ головой.
-- Вотъ, мамочка,-- обратился онъ къ барынѣ,-- будь у насъ въ округѣ богадѣльня, бабушку и помѣстили бы туда... Парнишкѣ руки бы для ученія и развязали...
-- Въ богадѣлки бабушку я бы не отдалъ -- сухо замѣтилъ Аксёна.-- У нея своя изба есть и есть кому ее прокормить... Къ тому же и Глаша еще малолѣтка...
Онъ не продолжалъ, испугавшись своей смѣлости и боясь, что слова его примутъ за дерзость. Глаза его тревожно поглядѣли вокругъ. Всѣ смотрѣли ласково и одобрительно. Одинъ Николай Николаевичъ казался смущеннымъ, но и онъ добродушно сказалъ.
-- Молодчина ты, Аксёна,-- право молодчина!.. Выйдетъ изъ тебя толкъ!..
А когда Аксёна выходилъ изъ комнаты, онъ прибавилъ:
-- Славный паренёкъ!..Умница!.. Вотъ бы съ кѣмъ я охотно позанялся...
Аксёна слышалъ эти слова и глубоко вздохнулъ.
-- Нѣтъ, ужъ, видно, ученье бросить надо!-- подумалъ онъ съ грустью.
Но онъ не любилъ останавливаться на печальныхъ мысляхъ, запряталъ гостинцы въ почтовую сумку, гдѣ ужъ находились обратныя письма, и поспѣшилъ лечь спать, чтобы до зари простоять раннюю обѣдню, а изъ церкви въ чьихъ-либо розвальняхъ проѣхать полпути, а при удачѣ и до Іонова.
Бабка Арина не долго пользовалась сравнительнымъ довольствомъ. Въ самое Свѣтлое Воскресенье она умерла. Похоронили старушку внучата, погоревали и зажили круглыми сиротами въ маленькой избушкѣ.
Думалъ-думалъ Аксёна, какъ съ Глашей быть... Нельзя же дѣвочкѣ, когда онъ съ почтой уходитъ, одной одинешенькой оставаться. Рѣшилъ онъ попросить тетку Матрену, солдатскую вдову, перейти къ ним въ избу. Тетка Матрена охотно согласилась. Жила она одна, въ чужой избѣ и кормилась работой на чужихъ людей.
Успокоился-было Аксёна, да ненадолго. Возвращается онъ разъ домой. Въ полѣ обгоняетъ его дядя Митяй.
-- Садись, Аксёна, дай подвезу!-- крикнулъ онъ.
Маленькій почтарь охотно вскарабкался въ пустую телѣгу. Сытая лошадка дяди Митяя затрусила легкой рысцой.
-- Слушай, Авксентій,-- заговорилъ дядя Митяй, мужикъ степенный, непьющій, домовитый,-- паренекъ ты добрый... разумомъ тебя Богъ не обидѣлъ... Больно только ты прытокъ... Нѣтъ, чтобы людей постарше себя послушать, съ сосѣдями посовѣтоваться... Все по-своему, все по-своему... А много ли тебѣ годковъ-то?
-- Ты это къ чему рѣчь ведешь, дядя Митяй?-- спросилъ не безъ робости Аксёна.
Дядя Митяй рѣдко и мало говорилъ, но къ Аксёнѣ всегда относился ласково; теперь же голосъ его звучалъ далеко не ласково.
-- А къ тому, братецъ ты мой, рѣчь веду,-- сказалъ онъ сурово,-- что не для чего тебѣ было тетку Матрену къ себѣ звать... За Глашей и сосѣди присмотрѣли бы.
-- Такъ-то такъ, дядя Митяй, да вѣдь нельзя же въ домѣ безъ хозяйки,-- смущенно возразилъ Аксёна.
-- Хозяйка!.. А кто тебѣ сказалъ, что тетка Матрена хозяйка?.. Ты съ сумкой за дверь, а тетка Матрена ужъ пошла трещать, что сорока, то здѣсь, то тамъ, только не въ своей избѣ... Глаша все едино одна... Что съ теткой Матреной, что безъ тетки Матрены всю работу, какъ есть, одна справляетъ...
Аксёна слушалъ молча.
-- Ты бы лучше въ няньки сестру опредѣлилъ... Вонъ старостиха няньку ищетъ...
Аксёна продолжалъ молчать. Дядя Митяй, недовольный его молчаніемъ, тоже замолкъ.
Глаша, какъ всегда, давно ужъ поджидала брата; поджидала молодого хозяина и тетка Матрена, шмыгая то за тѣмъ, то за другимъ со двора въ избу и обратно. Языкъ ея не уставалъ болтать, но и руки не оставались въ бездѣйствіи. Тетка Матрена была проворной работницей и въ одинъ часъ передѣлывала то, что другая баба не передѣлаетъ и въ сутки.
-- Бѣда моя съ Глашуткой!-- затараторила она, лишь только Аксёна переступилъ порогъ.-- Всѣ глазыньки проглядѣла, тебя ожидаючи, а работа изъ рукъ у нея такъ и валится. Пойло понесетъ теленку, оступится, расплещетъ; прясть начнетъ -- нитку рветъ... Какъ не досмотрю -- сидитъ въ уголочкѣ и плачетъ!.. О чемъ плачетъ!.. Я не обижаю... Утресь блиновъ напекла... Покушай, доченька, говорю... И ѣстъ-то силкомъ... Такая мудреная, что на тебѣ!
Аксёна и раньше слышалъ сѣтованія Матрены на Глашу, но мало придавалъ имъ значенія. Теперь же, послѣ словъ дяди Митяя, эти сѣтованія повліяли на него иначе. Онъ понялъ, что сестренкѣ живется невесело во время его продолжительныхъ отлучекъ, и въ теткѣ Матренѣ она не встрѣчаетъ ни ласки, ни привѣта. Мыслей своихъ онъ, однако, не высказалъ, а только съ обычной серьезностью, тономъ хозяина спросилъ:
-- Обѣдать-то будемъ, что ли?
-- Собираю ужъ, касатикъ, собираю,-- торопливо отвѣтила Матрена, чувствуя какое-то странное почтеніе къ двѣнадцатилѣтнему хозяину.-- И каша упрѣла, и щи готовы.
Послѣ обѣда, противъ обыкновенія, Аксёна не взялся за топоръ, метлу или лопату, а сказалъ сестрѣ:
-- Пойдемъ-ка, поищемъ рыжиковъ... Я мѣстечко высмотрѣлъ... Тащи кузовки...
Глаша восторженно завизжала и побѣжала за кузовками.
-- А ты, тетенька, поуберись тутъ... Мы къ ужину грибовъ тебѣ принесемъ...
Матрена сама охотно побѣжала бы за рыжиками и потому съ неудовольствіемъ приняла распоряженіе Аксёны.
-- Нашли тоже праздникъ по грибы идти... Около дома не убрано... Я убирать не стану... У меня и въ избѣ работы вдосталь!-- сердито проворчала она, глаша тревожно перевела глаза съ Матрены, которая съ сердцемъ швырнула ухватъ въ сторону, на брата... Но Аксёна точно и не замѣтилъ раздраженія тетки Матрены и, взявъ сестру за руку, вышелъ съ нею изъ избы...
Давно Глашѣ не было такъ весело, давно, съ самой смерти бабки Арины, не болтала она такъ непринужденно.
Мѣстечко, намѣченное Аксёной, оказалось дѣйствительно полнымъ-полно рыжиками. Дѣти съ одинаковымъ усердіемъ ползали, подбирая плотно прильнувшіе къ землѣ крѣпенькіе рыжики, пока оба кузовка не наполнились. Братъ и сестра присѣли отдохнуть на пригорокъ.
Аксёна задумался. Глаша, посматривая на брата, тоже замолкла, разбирая собранные въ ржаномъ полѣ васильки и макъ.
-- А что, Глашутка, не уйти ли намъ вовсе отсюда?-- заговорилъ вдругъ Аксёна.
-- Какъ уйти? куда уйти?-- съ изумленіемъ спросила Глаша.
-- Нѣтъ, я такъ,-- отвѣтилъ Аксёна.-- Пора домой... Тетка Матрена, поди, серчаетъ...
Глаша подумала, что братъ говоритъ объ уходѣ съ пригорка, гдѣ имъ такъ хорошо сидѣлось и, научившись покоряться, она только вздохнула и, поднявъ свой кузовокъ, встала.
Нѣсколько недѣль спустя Аксёна въ одинъ изъ своихъ свободныхъ отъ разноски почты часовъ отправился къ дядѣ Митяю.
-- Я къ тебѣ, дяденька,-- сказалъ онъ, подходя къ старому крестьянину, который смазывалъ у своей телѣги колеса.
-- Что скажешь, паренекъ?-- спросилъ старикъ, надѣвая снятое колесо.
Аксёна пособилъ ему.
-- Я лажу уходить изъ Іонова,-- сказалъ мальчикъ.
-- Изъ Іонова?.. куда?..
-- Въ губернію {"Губерніей" крестьяне называютъ губернскій городъ.}...
-- Въ губернію?-- съ изумленіемъ перер, спросилъ дядя Митяй и присѣлъ около телѣги.
Аксёна сѣлъ рядомъ на валявшееся бревно.
-- Да, вѣдь, верстъ семьдесятъ, а не то и восемьдесятъ будетъ,-- сказалъ старикъ, набивая трубку.
-- Должно быть, верстъ восемьдесятъ слишкомъ будетъ!-- отозвался Аксёна.
-- Зачѣмъ же тебя туда Богъ понесетъ?
-- Поучиться охота.
Дядя Митяй былъ человѣкъ стараго закала и не видѣлъ въ ученіи большого прока.
-- Да, вѣдь, ты грамоту знаешь, считать умѣешь, чего же тебѣ еще?
Аксёна молчалъ.
-- Брось это, паренекъ... Еще годокъ, другой -- подростешь, крестьянствовать начнешь...
-- Дотоль и хотѣлось бы поучиться.
Старикъ неодобрительно покачалъ головой.
-- Пустое ты задумалъ, паренекъ... А Глаша-то? Съ Глашей-то какъ же?
-- Знаменская барыня беретъ ее... Нянькѣ станетъ помогать... Господа хорошіе, не обидятъ...
Дядя Митяй съ досадой махнулъ рукой. Аксёна помолчалъ.
-- Дяденька,-- заговорилъ онъ нерѣшительно,-- похлопочи у общества, чтобы меня отпустили... Бабушка скопила маленько деньжонокъ изъ моего жалованья... Коровушку продадимъ... Съ меня пока хватитъ. А тамъ на мѣсто опредѣлюсь...
-- То на мѣсто, то учиться!.. Какого тебѣ мѣста еще надо... Наняли тебя въ почтари, чего тебѣ еще!..
Но мальчикъ твердо вѣрилъ, что въ городѣ онъ, наконецъ, найдетъ возможность учиться, и не слушалъ доводы стараго сосѣда.
-- А съ избой-то какъ же?-- спросилъ старикъ.
-- Пусть тетка Матрена живетъ... Своего угла у нея нѣтъ!-- все такъ же нерѣшительно замѣтилъ Аксёна.
По окончаніи жнива маленькій почтарь попросилъ у дяди Митяя телѣгу, положилъ въ нее скарбъ Глаши и повезъ сестренку въ Знаменское. Всю дорогу онъ пытался уговорить Глашу не печалиться. Дѣвочка, сложивъ худенькія ручки на колѣняхъ, слушала, поникнувъ головой, увѣщанія брата. Она ни слезинки не проронила, только губы ея слегка вздрагивали. Когда пришла минута разставанія, дѣвочка горько заплакала и, всхлипывая, жалобно заговорила:
-- Аксёнушка, возьми меня съ собой!.. Миленькій мой, я не стану досаждать тебѣ...
Аксёна въ нерѣшимости стоялъ передъ сестрой, самъ чуть не плача.
Ему на помощь пришла барыня, Марья Васильевна. Она ласково взяла дѣвочку за плечи и прижала головкой къ себѣ.
-- Что рѣшено, то рѣшено,-- спокойно сказала она.-- Поѣзжай съ Богомъ, Аксёна... Глашу мы убережемъ и чему нужно поучимъ.
Смутно было на душѣ Аксёны, когда онъ ѣхалъ обратно въ Іоново; еще смутнѣе, когда съ котомкой за спиной онъ вышелъ раннимъ утромъ въ путь-дорогу. Тетка Матрена выла, провожая его за околицу. Прослезился и дядя Митяй.
-- Нравный паренекъ,-- сказалъ онъ, смотря вслѣдъ худенькому, малорослому мальчику, который, твердо ступая, шелъ по пыльной дорогѣ въ неизвѣстную, чуждую для него даль, столь же чуждую, какъ чужда и невѣдома для маленькаго столичнаго жителя сѣрая деревнюшка Іоново.-- Все посвоему, все по-своему... Ишь, что надумалъ... Учиться... И на что мужику наука!..
Дядя Матвѣй повернулъ отъ околицы и задумчиво поплелся домой. Рядомъ съ нимъ шла тетка Матрена. Она уже не выла и только вытирала носъ и глаза уголкомъ платка.
-- Нравный-то онъ нравный,-- затараторила-было она,-- а только корить мнѣ его грѣхъ... Живи, говоритъ, тетенька въ нашей избѣ на спокоѣ...
Дядя Митяй сурово взглянулъ на нее.
-- Ты за него Богу помолись, вотъ что. Да сиротское-то добро береги... Не твое добро, сиротское... И я не безглазый... Присмотрю...
Не понравилась рѣчь дяди Митяя теткѣ Матренѣ, но она не сочла нужнымъ возражать и на этотъ разъ прикусила свой длинный язычекъ...
Аксёна, пропуская обозъ, сошелъ съ дороги и оглянулся. Іоново уже скрылось за пригоркомъ. Постоялъ Аксёна, посмотрѣлъ вдаль и снова неторопливо зашагалъ впередъ.
Ночуя, когда въ попадавшейся по дорогѣ деревнѣ, когда въ полѣ подъ стогомъ сѣна -- погода стояла теплая, ясная,-- онъ безъ приключенія прошелъ значительную часть пути. Служба почтаря научила его беречь силы и быть осмотрительнымъ въ дорогѣ. Встрѣчавшіеся ему путники, однако, никакого зла ему не дѣлали. Иные шли съ нимъ нѣсколько верстъ вмѣстѣ; иногда даже подвозили его немного... Ничего не брали за провозъ, а еще дѣлили съ нимъ скудную трапезу. Впрочемъ, Аксёна милостыни не просилъ. Размѣнялъ полтину на мелочь, покупая гдѣ хлѣбъ, гдѣ молоко или печеныя яйца, а остальныя деньги, всего-на-всего рублей около пятнадцати -- большія деньги для маленькаго крестьянина -- онъ старательно запряталъ за пазуху.
За нѣсколько копеекъ онъ утолялъ голодъ на постояломъ дворѣ, бралъ еще въ котомку ломоть хлѣба и щепотку соли и шелъ дальше. Въ избахъ, гдѣ ему приходилось ночевать, его кормили ужиномъ, какъ странника, и за постой ничего не брали.
Наступили пятыя сутки. Аксёнѣ сказали, что къ вечеру онъ уже будетъ въ городѣ, и дѣйствительно, поднимаясь на пригорокъ, онъ увидѣлъ въ полдень на горизонтѣ ярко горѣвшіе на солнцѣ кресты церквей. По дорогѣ все больше и больше стали попадаться трактиры, откуда слышались тренканье балалайки, звуки гармоніи, пѣніе и шумъ голосовъ. Дошелъ онъ до кузницы. Стукъ молота по наковальнѣ мѣрно и громко разносился по воздуху. Аксёна остановился, спросилъ у одного кузнеца, какъ пройти къ перевозу... Кузнецъ указалъ, для чего даже вышелъ изъ кузницы... Ни онъ, ни Аксёна не обратили вниманія на двухъ оборванцевъ, которые съ папиросами, скрученными изъ газетной бумаги, въ зубахъ вышли изъ-за угла и, перемигиваясь, смотрѣли на деревенскаго, въ лапти обутаго паренька съ котомкой, туго свернутымъ полушубкомъ и крѣпкими новыми сапогами за спиной.
-- Вотъ какъ повернешь направо, держи все прямо... Перевозъ тутъ и есть, а за рѣкой до города рукой подать...
-- А гдѣ бы мнѣ, дяденька, переночевать?-- робко спросилъ Аксёна.
-- Здѣсь, братъ, не деревня... Не всюду пустятъ,-- сказалъ вразумительно кузнецъ.
-- Я не Христа ради,-- не безъ гордости молвилъ Аксёна,-- я и заплатить могу...
-- Ну, ну, я пошутилъ,-- усмѣхаясь, сказалъ кузнецъ.-- Никто съ малолѣтка брать не станетъ... Спроси у перевозчика, гдѣ живетъ Демьяниха... У самой рѣки, близехонько... У нея и заночуешь... У нея завсегда и богомольцы, и другіе странники ночуютъ...
Аксёна поблагодарилъ и заторопился идти къ перевозу. За нимъ слѣдомъ пошли и оборванцы. Скоро они его опередили и, какъ бы невзначай, толкнули, проходя мимо. Мальчикъ далъ имъ пройти впередъ и пошелъ сзади. Но оборванцы остановились, обернулись къ нему лицомъ и, не выпуская цыгарокъ изо рта, ожидали его приближенія.
На дорогѣ поблизости никого не было; только вдали мелькали люди, но приближались ли они или удалялись -- этого различить было нельзя. Аксёна недовѣрчиво относился къ обоимъ парнямъ и замедлилъ нѣсколько шаги.
-- Ну, ты, птичка-невеличка?-- крикнулъ одинъ изъ парней.-- Чего хохлишься! Намъ съ тобой по пути... Ты къ перевозу, и мы къ перевозу... Ты ищешь ночлегъ, и намъ охота заночевать не въ чистомъ полѣ...
Не нравились Аксёнѣ эти спутники. Идти къ Перевозу, однако, надо. Не возвращаться же назадъ. Кузницы уже исчезли изъ виду, тогда какъ впереди, казалось, близко синѣла рѣка.
Поровнялся Аксёна съ оборванцами. Они разступились, приняли его въ середину и плечомъ къ плечу пошли съ нимъ рядомъ, нога въ ногу.
-- Смотри, Козырь,-- сказалъ одинъ изъ нихъ, поддѣвая руку подъ котомку Аксёны,-- самъ махонькій, а, вишь, какой чемоданъ набилъ!
-- Не замай, Семёрка; чемоданъ не твой!-- возразилъ будто сердито товарищъ.
-- Почему вы такъ прозываетесь?-- спросилъ Аксёна, стараясь побороть страхъ и невольно ускоряя шаги.
-- По картежному, значитъ... Меня, къ примѣру; зовутъ Кузька, а его Сёмка... А ребята насъ прозвали Козырь да Семёрка.
-- Его Козыремъ прозвали, потому что онъ все при козыряхъ,-- замѣтилъ, посмѣиваясь, Семёрка.-- Такой увертливый парень.
Аксёна съ тоской посматривалъ на неожиданныхъ спутниковъ и напряженно вглядывался въ даль. Рѣка, казалось, синѣла все на томъ же разстояніи. Направо и налѣво раскинулись поемные луга. Сѣно было скошено и частью свезено съ луговъ. Оставалось нѣсколько стоговъ, изъ которыхъ одинъ возвышался шагахъ въ десяти отъ дороги.
Семёрка швырнулъ папиросный окурокъ въ сторону. Козырь оглянулся назадъ.
-- Навались!-- гаркнули вдругъ разомъ оба оборванца.
Крикъ ужаса вырвался у Аксёны, но не успѣлъ онъ опомниться, какъ онъ лежалъ уже на землѣ. Козырь налегъ на него и держалъ за руки, а Семёрка торопливо отвязывалъ котомку съ сапогами.
-- Ну, чего испугался!-- говорилъ онъ, смѣясь.-- Не бойсь... Не зашибемъ!..
-- Мы только маленько распотрошимъ твой чемоданъ,-- тоже со смѣхомъ сказалъ Козырь.-- Лишнее себѣ возьмемъ, а ненужное тебѣ оставимъ... Гдѣ тебѣ такому махонькому столько добра на себѣ нести.
-- Для тебя же стараемся!-- подхватилъ Семёрка, тщетно пытаясь отвязать котомку.-- Давай скорѣе ножикъ.
Козырь, придерживая одной рукой маленькія руки Аксёны и придавливая его ноги колѣномъ, полѣзъ въ карманъ за ножикомъ.
Оба они были такъ заняты своимъ воровскимъ дѣломъ, что, не теряя изъ виду все еще пустынную дорогу, не замѣтили, какъ изъ-за ближайшаго стога вышелъ человѣкъ съ ружьемъ на плечѣ. Человѣкъ этотъ лежалъ на травѣ за стогомъ. Крикъ Аксёны заставилъ его вскочить на ноги. Увидѣвъ, что происходитъ на проѣзжей дорогѣ, онъ быстро направился къ лежавшему на землѣ мальчику.
Семёрка, между тѣмъ, выхватилъ ножъ изъ рукъ Козыря и, въ шутку поднеся его къ глазамъ Аксёны, перерѣзалъ веревку, на которой висѣли сапоги, проговоривъ:
-- Ну, ну, не бойсь... Поврежденія тебѣ не будетъ!..
-- Не будетъ... Не царапнемъ!-- со смѣхомъ сказалъ Козырь.
-- Ахъ, вы разбойники!-- раздался оглушительный голосъ.-- Что вы тутъ дѣлаете?
Семёрка и Козырь мигомъ очутились на ногахъ и, не произнося ни слова, пустились бѣжать обратно по направленію къ кузницамъ. Семёрка впопыхахъ не успѣлъ выпустить одного сапога и съ этимъ сапогомъ улепетывалъ такъ, что только пятки сверкали.
-- Ужъ только попадитесь вы мнѣ!-- кричалъ имъ неожиданный спаситель Аксёны.-- Вотъ я васъ!
Семёрка съ перепуга далеко отшвырнулъ за спину захваченный имъ сапогъ и вмѣстѣ съ Козыремъ еще шибче припустился бѣжать. Поднятая ими пыль скрыла ихъ изъ глазъ. Человѣкъ съ ружьемъ большими шагами направился къ лежавшему на дорогѣ сапогу, поднялъ его и вернулся къ Аксёнѣ. Ошеломленный мальчикъ пришелъ въ себя.
-- Вишь, какъ побѣжали. Блудливы, какъ кошки, а трусливы, какъ зайцы. Задалъ бы я имъ перцу!.. Вѣкъ не забыли бы Филина!-- ворчалъ человѣкъ съ ружьемъ, помогая Аксёнѣ встать и привязывая ему сапоги на котомку.
-- Это вы будете Филинъ?-- робко спросилъ Аксёна, всматриваясь въ немолодое обвѣтренное лицо незнакомца!
-- Филинъ -- прозвище... Дано оно мнѣ такими же головорѣзами, какъ вотъ тѣ, что улепетнули отъ трепки... Дано за то, что и по ночамъ вижу всѣ ихъ плутни... А зовутъ меня Лазарь, по отцу Емельяновичъ... Живу работой рукъ своихъ. Когда столярничаю, когда токарничаю, когда съ ружьемъ пошляюсь, утокъ пострѣляю, когда рыбку половлю... Филинъ -- на всѣ руки... Никому не кланяюсь... Свой хлѣбъ жую... Чужимъ не пробавляюсь... Вотъ тебѣ весь сказъ про меня... Теперь разсказывай... Откуда ты и какъ ты, восьмилѣтка, одинъ на большой дорогѣ, безъ родственника, безъ свойственника очутился?..
-- Мнѣ не восемь лѣтъ!.. Тринадцатый пошелъ!..-- нѣсколько обиженно сказалъ Аксёна, оправляя котомку на спинѣ.