Дивизіонъ нашихъ гусаръ, съ двумя батальонами пѣхоты, при четырехъ орудіяхъ и сотни казаковъ, былъ посланъ въ экспедицію противъ большой банды польскихъ инсургентовъ. Послѣ двухъ сутокъ безуспѣшной погони за повстанцами, которые съ неимовѣрною ловкостью утекали отъ насъ, прикрывая свои слѣды, подъ вечерокъ третьяго дня, передовой разъѣздъ казаковъ захватилъ и привелъ къ графу М..... начальнику отряда, оборваннаго еврея. Несчастный, заарканенный по рукамъ, бѣжалъ собачьей рысью подлѣ лошади козака, дрожа всѣми членами. Графъ остановилъ отрядъ и допросилъ плѣннаго. Банда оказалась, по его показанію, въ 4-хъ или 5-ти верстахъ влѣво отъ большой дороги и укрѣпилась при деревнѣ Явнишки, на кладбищѣ, въ лѣсу и оврагѣ.
Отрядъ снова двинулся и черезъ часъ вышелъ на позицію. Аттака отложена до утра.
Скверная осенняя ночь спустилась на землю. Мелкій, какъ изъ сита, дождь, сквозь густой, волнистый туманъ, совершенно закрывалъ пространство между нашимъ бивуакомъ и непріятелемъ. Костры тусклыми красными пятнами свѣтились по линіи, и черныя тѣни, какъ привидѣнія, двигались вокругъ огней.
Я былъ очень молодъ. Первый разъ въ жизни готовился къ бою; первый разъ сталь лицомъ къ лицу съ дѣйствительною опасностью. Какой-то страхъ и любопытство наполняли душу; какое-то тягучее чувство влекло скорѣе извѣдать эту опасность, осмотрѣть силу ея, а туманъ, какъ нарочно, скрывалъ непріятеля. А воспоминанья прошлаго вереницей всплывали передо мною. Воспоминанья спокойныя, сладкія. Назади хорошо, а впереди... впереди, можетъ быть, смерть! Мнѣ хотѣлось быть и одному, и вмѣстѣ съ другими быть хотѣлось. Забыться бы... Я не зналъ, что дѣлать. Какая-то лихорадочная дрожь пробѣгала по всему тѣлу, и я порывисто, безъ цѣли, переходилъ отъ костра къ костру, отъ коновязи лошадей къ людямъ; мнѣ хотѣлось проникнуть, узнать, что чувствуютъ люди; что чувствуютъ животныя. Но гусары спокойно, безпечно, какъ будто на маневрахъ, окружа шипящіе съ кашей котлы, перекидывались солдатскими остротами; иные осматривали карабины и пистолеты, тщательно закрывая войлокомъ капсюль, чтобы не отсырѣлъ; другіе натачивали объ землю сабли и помахивали ими въ воздухѣ, пробуя крѣпко-ли держатся онѣ въ эфесахъ; но все это спокойно, безъ порывистыхъ движеній, какъ будто впереди нѣтъ опасности, какъ будто это обыкновенное, каждодневное занятіе, и я отбѣгалъ въ темноту и тоже вынималъ саблю и махалъ ею по воздуху. Солингенскій клинокъ заунывно разсѣкалъ воздухъ, и при этомъ звукѣ сердце какъ-то гадко щемило и захватывало дыханіе. Лошади тоже спокойно жевали овесъ,здорово Фыркая въ торбы, побрякивая цѣпками и отстегнутыми мундштуками.
Всѣ спокойны. Что же я тревоженъ? Ужели предчувствіе? ужели я буду убитъ? А она? Забудетъ меня конечно. И скоро забудетъ! Не долго будетъ носить трауръ въ сердцѣ, нѣтъ.
А если я выйду героемъ? Вернусь съ Георіемъ на груди? Какъ она встрѣтитъ? Мнѣ бы хотѣлось къ ней писать, высказать все, все, и умереть. Голова трещитъ. "
Нѣтъ, лучше не думать, лучше къ товарищамъ, развлечься, забыться.... и я скорыми шагами пошелъ къ костру нашего дивизіонера.
Человѣкъ десять офицеровъ сидѣло и лежало вокругъ яркаго костра, на которомъ кипѣлъ огромный мѣдный чайникъ; возлѣ каждаго изъ нихъ дымились.походные стаканы съ ароматнымъ пуншемъ. Сѣдоусый командиръ, съ сигарой въ зубахъ, облокотись на кожаную подушку, полулежалъ на сырой землѣ, безпрестанно прихлебывая едва разбавленный горячей водой ромъ, который онъ называлъ пуншемъ.
Если бы рисовать Марса, то едва-ли можно было найдти лучше модель, какъ этбтъ сѣдовласый воинъ. Высокій, могучестройный станъ его, казалось, весь былъ сотканъ изъ мускуловъ; открытый лобъ, большіе, прозрачно каріе глаза дышали благородствомъ и вмѣстѣ непреклонностью воли. Довольно рѣзкій прямой носъ придавалъ что-то сурово-важное его лицу, недопускающему фамильярности, тогда какъ мягкій абрисъ губъ и добродушная, чарующая улыбка привлекали къ нему.
Храбрый рубака, великолѣпный стрѣлокъ, лихой наѣздникъ, онъ былъ любимъ и уважаемъ всѣми: совѣтъ его былъ закономъ для насъ..
-- А, вотъ и нашъ юный птенецъ, сказалъ онъ, когда я подошелъ къ костру. Что. луну искалъ? Сонетъ съ военнаго бивуака Александрѣ Федоровнѣ писать хочетъ! Дѣло, брать, дѣло! А я всѣхъ вѣстовыхъ разослалъ искать тебя. Гдѣ пропадалъ? Я увѣренъ, что нашъ птенецъ, если не писалъ посланія въ стихахъ за неимѣніемъ луны, то около повстанскихъ засѣковъ съ чертями въ жмурки игралъ. Гей, Ѳедоренко! крикнулъ онъ деньщику, стаканъ пуншу птенцу, да по крѣпче. Нужно успокоить его дѣвственные нервы. Взрывъ хохота аккомпанировалъ его приказаніе.
-- Садись, птенчикъ, продолжалъ полковникъ, обращаясь ко мнѣ; я тебѣ разскажу поучительную исторію. Ты влюбленъ?
Я промолчалъ.
-- Это гадко, очень гадко! Слегка дотрогивайся до женщинъ, слегка. Жизнь -- шутка; женщина -- игрушка. Съ саблей обвѣнчались мы, она -- жена наша, наша дражайшая половина! Ты смотри, какъ завтра завертится она, сверкая глазами, около своего возлюбленнаго муженька, сирѣчь меня, на пагубу враговъ! Чего краснѣешь?
Я дѣйствительно покраснѣлъ, волнуемый мыслью о завтрашней битвѣ.
-- Вотъ, хлебни влаги и слушай, какъ истому гусару любить надо. Я про себя разскажу. Давно это было, ты едва ли осчастливилъ свѣтъ своимъ появленіемъ, а я только что былъ произведенъ въ поручики. Полкъ нашъ стоялъ тогда въ Люблинской губерніи. Сказать нужно, что парень я былъ тогда красивый и поухаживать не дуракъ.
Приволокнуться любилъ, да, но только безъ стихотворныхъ изліяній, безъ идиллій, а шелъ прямо, на проломъ, къ дѣлу. Да что! Вамъ этого не понять: вы бабы, а не гусары! Гей, пуншу! Птенецъ, доканчивай! А вы, господа, чего дожидаетесь?
Офицеры опорожнили стаканы.
Я въ два глотка, желая доказать, что я истый гусаръ, тоже опорожнилъ свой стаканъ.
Къ костру въ это время подскакалъ ординарецъ графа.
-- Гдѣ начальникъ гусаръ? спросилъ онъ, сдерживая своего коня.
-- Я самый, отвѣчалъ полковникъ, не двигаясь съ мѣста.
-- Дислокація на завтра, подавая свернутый листъ, сказалъ онъ.
У меня по спинѣ пробѣжала дрожь.
Полковникъ развернулъ листъ и прочелъ со вниманіемъ.
-- Да что графъ, пьянъ что ли? окончивъ чтеніе, спросилъ онъ ординарца. Вѣдь это прежде, чѣмъ дѣло до сабель дойдетъ, полови на людей и лошадей поломаютъ себѣ шеи! Князь, продолжалъ полковникъ, обращаясь къ поручику перваго эскадрона, возьмите двухъ рядовыхъ и осмотрите берегъ оврага передъ правой баттареей, а вы, Лизанъ, передъ лѣвой. Да осмотрите, господа, осторожнѣе; повстанцы, положимъ, не ахти что за воины, ну а пули-то все-таки у нихъ свинцовыя. Ну, съ Богомъ!
Здѣсь нужно объяснить читателю мѣстность, въ которой расположились инсургенты.
Они укрѣпились впереди деревни Явнишки такъ: центръ банды засѣлъ на кладбищѣ (квадратъ саженъ въ двѣсти), защищенномъ, въ полтора аршина вышины, каменнымъ валомъ; впереди вала была канава въ аршинъ ширины; правое крыло повстанцевъ заняло лѣсь и сдѣлало засѣки и завалы, а лѣвое расположилось за глубокимъ оврагомъ, по дну котораго протекала не широкая, но довольно глубокая рѣчка. На правомъ и лѣвомъ флангахъ лѣваго крыла выстроены были баттареи, по три орудія на каждой; высоты, гдѣ были расположены баттареи, гоподствовали надъ мѣстностью. Одна батарея защищала центръ, а другая обстрѣливала фронтъ крыла и его лѣвый флангъ, упиравшійся въ берегъ рѣки Невѣжи.
По дислокаціи. при общемъ наступленіи, гусары должны были однимъ эскадрономъ аттаковать лѣвую баттарею и сбить ее, а другимъ сбить правую баттарею и ударить съ боку на кладбище,-- слѣдовательно надо было спуститься въ оврагъ, переплыть рѣчку, правда, неглубокую, и взобраться на огромную кручь.
-- Господа эскадронные командиры! звалъ полковникъ. Два маіора встали.
-- Не угодно ли выслушать: первый эскадронъ,-- я буду съ нимъ, аттакуетъ баттарею около кладбища, второй отъ Невѣжи. Аттака въ колоннахъ, повзводно!
-- Скажите графу, обратился полковникъ къ ординарцу, что распоряженіе сдѣлано. Прощайте!
Ординарецъ ускакалъ.
-- А теперь, птенецъ, слушай дальше. Господа, пуншу! А кто спать хочетъ, да уйдетъ.
Всѣ зашевелили стаканами, но уйдти никто не ушелъ.
Двое офицеровъ, назначенныхъ въ рекогносцировку, уѣхали уже давно.
-- Разсказывайте, Александръ Павловичъ, мы слушаемъ съ удовольствіемъ! раздавалось со всѣхъ сторонъ.
-- И такъ, дѣти мои, былъ я красивъ, молодъ, былъ буянъ и забіяка. Имѣлъ, словомъ, качества, которыя въ наше время нравились женщинамъ. Стояли мы, то-есть первый эскадронъ, въ имѣніи графа Браницкаго. Стоянка была славная. Эскадрономъ нашимъ командовалъ баронъ Корсъ, убитый послѣ венгерцами. Вѣчная память! Лихой парень, ну... ну да не объ этомъ рѣчь. Въ трехъ верстахъ отъ эскадроннаго двора была мыза пана Гжезбицкаго. Фамиліи называть можно: всѣ -- покойники теперь, кромѣ меня дурака. Гей, пуншу! Ну, да кто знаетъ, можетъ и меня завтра не. будетъ. Полковникъ вздохнулъ тяжело, и разсказъ порвался на минуту.
-- Вотъ утѣшай васъ, юношей, разсказами-то, и къ смерти не успѣешь приготовиться. Такъ-то. Ну да все вздоръ противъ вѣчности и соленыхъ огурцовъ. Жаль, что отрядный велѣлъ потише, а то бы пѣсѣнниковъ, да трубачей и грянули бы мы лихой канунъ повстанцамъ. Ѳедоренко, еще кастрюлю и рому. Новицкій, ты заправляй жженкой, а я буду разсказывать... Ну вотъ у Гжезбицкаго была жена -- не женщина, а.... а... а лучше этого пуншу!! Не мастеръ я портреты писать а попробую: брюнетка, шея лебединая, станъ -- отдай все -- мало! ножки и ручки -- крошки, капочки!
Что означало слово "капочки", Аллахъ да полковникъ только вѣдаютъ.
-- Красавица словомъ, какихъ двухъ нѣтъ, какой я въ жизни своей не видалъ еще. Дьявольски хороша!... Ну-съ, пришли мы на стоянку къ Браницкому зимой и стояли уже мѣсяца три, но я еще не былъ знакомъ съ пани Гжезбицкой, хотя и видалъ ее довольно часто въ костелѣ. Въ началѣ мая пріѣзжаетъ въ свое имѣніе изъ заграницы графъ Браницкій. Молодецъ малый, только напыщенъ ужъ больно, что впрочемъ и подобаетъ родовитому пану. Пріѣхавъ, онъ тотчасъ же познакомился съ нами, и пошла потѣха: балы, обѣды, пикники, охота, ну словомъ, всѣ удовольствія. Безъ роздыху качали... Вся губернія собиралась у графа, онъ же былъ и предводитель дворянства. У него познакомился я съ моей красавицей, съ пани Емиліей Гжезбицкой. Мы очень сошлись, по о любви еще -- ни-ни! Разъ за большимъ званымъ обѣдомъ зашла рѣчь объ верховой ѣздѣ и объ лошадяхъ. У графа, нужно замѣтить, былъ великолѣпный конный заводъ.
-- Господа, сказалъ графъ, обращаясь къ гостямъ, держу какое угодно пари, что никто не сядетъ на моего Абукира и не проѣдетъ на немъ.
-- Абукиръ, объяснилъ полковникъ, былъ чистокровный арабскій конь, чудо, а не лошадь.
-- Я принимаю пари, графъ, отвѣчалъ я на на вызовъ графа. Во что пари идетъ?
-- Въ семдесятъ пять тысячъ! отвѣчалъ графъ.
-- Идетъ. Послѣ обѣда прикажите вывести его.
Всѣ взлянули на меня, но я...я замѣтилъ взглядъ одной пани Эмиліи. Глаза ея съ гордостью были устремлены на меня, они будто говорили мнѣ: я ждала отъ тебя этого, я люблю отважныхъ людей.
-- Полно, молодой человѣкъ, сказалъ графъ. Я не хочу брать съ васъ навѣрняка денегъ, не хочу видѣть обезображенною такую красивую голову.
Иронически сказалъ онъ эти слова, кровь ударила мнѣ въ голову.
-- Графъ, сказалъ я рѣзко, пари предложили вы, и оно идетъ, а на ваши слова я замѣчу вамъ, что лошадямъ, которыя меня не слушаютъ, я раздираю ротъ до ушей, а людямъ, которые смѣются надо мною, я напротивъ, закрываю его навсегда; первое, я буду имѣть честь показать послѣ обѣда, а второе, я не рекомендую вамъ, ваше сіятельство.
Всѣ смолкли. Графъ нахмурился.
-- Хорошо, я держу пари, сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія; но предупреждаю васъ: на Абукирѣ еще не было сѣдла.
-- И не надо. Послѣ моей ѣзды вы спокойно осѣдлаете его, отвѣтилъ я холодно. Узду только прикажите надѣть на него и больше не надо ничего.
Графъ отдалъ приказаніе..
Обѣдъ кончился, и всѣ вышли на терассу смотрѣть, какъ я буду ломать голову.
На широкомъ дворѣ два конюха едва сдерживали бѣлаго, какъ снѣгъ, арабскаго жеребца.
Гордый своей чистой кровью, сынъ степей не хотѣлъ признавать надъ собою воли человѣка. Раздувая пунцовыя ноздри, Абукиръ металъ молніи изъ черныхъ, какъ агатъ, глазъ. Желая вырваться на свободу, онъ то взвивался на дыбы, то вскидывалъ задомъ и, бѣшено крутясь во всѣ стороны, увлекалъ за собою дюжихъ конюховъ.
-- Ручной будетъ звѣрь этотъ черезъ полчаса, отвѣтилъ я.
Я сошелъ на дворъ и быстро подошелъ къ самой мордѣ коня.
Удивился гордый Абукиръ этой смѣлости и съ минуту оставался будто ошалѣлый.
Этаго момента было достаточно, чтобы забрать поводья и вскочить на него. Конюхи отступили.
Конь задрожалъ, и какъ свѣчка, взвился на дыбы. Я отпустилъ поводъ, слегка приложилъ шпоры, и легкая, сильная лансада коня вырвала крикъ у зрителей.
Много видалъ я лошадей на своемъ вѣку, много ихъ выломалъ, но единственный разъ мнѣ пришлось бороться съ такимъ демономъ.
Разсказывать не стану, какъ мы носились по полямъ, перескакивали изгороди, канавы, ямы и прочее; но скажу только, что черезъ полтора часа Абукиръ, весь покрытый пѣною, покорно склони голову, шагомъ подвезъ меня къ террасѣ.
Громъ рукоплесканій встрѣтилъ меня. Всѣ спѣшили поздравить меня, посмотрѣть на меня и побѣжденнаго Абукира.
-- Вмѣстѣ съ закладомъ, продолжалъ графъ я проигралъ вамъ и коня: ѣздоку, какъ вы, нуженъ конь такой, какъ Абукиръ. Надѣюсь, что вы не откажете мнѣ?
-- Не смѣю, графъ: ваша любезность обезоружила меня.
Мы крѣпко пожали другъ другу руки.
Абукира повели ко мнѣ.
Всѣ отправились въ паркъ; я подошелъ къ пани Эмиліи и подалъ ей руку._
Раскраснѣвшись отъ волненія, съ сіяющими отъ радости глазками, съ улыбкой на розовыхъ губкахъ, она была дивно красива въ эту минуту.
Въ бесѣдкѣ изъ кустовъ сирени и акацій мы сѣли.
-- Зачѣмъ вы такъ рисковали жизнью, панъ Александръ? спросила панна.
-- Въ вашемъ присутствіи, ради похвалы отъ васъ, я бы на секунду не задумался отдать свою жизнь. Что она мнѣ безъ васъ, безъ вашей улыбки, безъ свѣта вашихъ божественныхъ глазъ! Но кажется, вы и не замѣчаете меня... вы... вы, какъ другіе, не удостоили даже меня одобренія за мое искусство!
Панна молчала. Высоко вздымалась грудь ея, и машинально, опустивъ глазки свои огненные, рвала она какой-то цвѣтокъ.
-- Вы молчите, Эмилія? Вы недовольны мною? Я взялъ ея руку, -- не отнимаетъ.
-- Говорите же, Эмилія, говорите! Вѣдь я люблю васъ, вѣдь вы для меня все... мое счастье, моя радость. Полюбите меня! полюбите...
Я на колѣна сталь передъ нею.
-- Эмилія, отвѣчайте мнѣ. Скажите, что я не противенъ вамъ, что хоть когда нибудь вы полюбите меня!
Она подняла свою красивую головку, и страстно блеснули ея жгучіе глазки.
-- Когда нибудь... шептала она... когда нибудь полюбите... да я теперь, слышите-ли, теперь люблю васъ, какъ сумашедшая! Люблю безъ памяти, безъ размышленій!... Я вся, вся твоя, смѣлый, красивый человѣкъ!
Страстно обнялъ я ее, страстно ласкалась она ко мнѣ.
-- Да, было время!... Прошло все...
Нечего разсказывать вамъ, что мы видались каждый день, то есть лучше сказать каждую ночь.
Мѣстомъ свиданія была у насъ дубовая роща, за садомъ пана Гжезбицкаго.
Самъ панъ Гжезбицкій быль старый подагрикъ и постоянно, почти безвыходно, сидѣлъ у себя въ кабинетѣ, а изъ этого слѣдуетъ, что насъ не стѣснялъ никто.
Смѣю увѣрить, продолжалъ полковникъ, гордо поглаживая свои усы, что папенька любила меня страстно и готова была со мной куда угодно. Бѣжать хотѣла со мною: у бабъ вѣдь всегда разныя шальныя фантазіи,
Разумѣется, я не противорѣчилъ ей и, лаская ее, красавицу, давалъ ей волю строить, какіе угодно, воздушные замки.
И уносились же мы Богъ знаетъ куда, чуть не на Конарскіе острова, гдѣ, вдали отъ свѣта въ тихомъ уютномъ шалашѣ, подъ пѣсни птичекъ и подъ плескъ голубой волны, испивали сладкую чашу любви.
Въ порывахъ страсти и ревности она торопила меня бѣжать съ нею, скрыться отъ всѣхъ; подъ разными предлогами, и съ большимъ трудомъ, придумывалъ я штуки, чтобы отложить бѣгство въ дальній ящикъ. Такъ миновало лѣто, такъ миновала и любовь моя: надоѣла мнѣ Эмилія: вѣдь подъ луной ничто не вѣчно, а любовь и тѣмъ паче, да и разнообразіе тоже нужно вѣдь человѣку...
Въ началѣ сентября мы получили приказъ выступить въ Подольскую губернію.
Я несказанно обрадовался скорой развязкѣ съ Эмиліей.
Слухъ о выступленіи полка въ походъ распространился быстро, и мнѣ большаго труда стоило увертываться отъ настоятельныхъ требованій панны взять ее съ собою, а дать отвѣтъ положительный мнѣ было какъ-то совѣстно.
Наконецъ походъ назначенъ, и я нарочно пріѣхалъ въ рощу проститься съ Эмиліей только за часъ до выступленія.
Она ждала уже меня.
Во всей ея осанкѣ, въ строгомъ, рѣшительномъ выраженіи лица ея было что-то особенное.
Блѣдная, какъ мраморъ, съ синими кругами около мрачно блестящихъ глазъ, она была прекрасна!
Аттаки гусаръ были великолѣпны: мы всюду сбили повстанцевъ, и... и чортъ показался мнѣ вовсе не такъ страшенъ, какъ его малюютъ... Я одинъ изъ первыхъ врубился въ ряды повстанцевъ.