Дмитриев Андрей Михайлович - Как муж съел свою жену

ЕЩЕ СЪ ПОЗВОЛЕНІЯ СКАЗАТЬ.

РАЗСКАЗЫ, ОЧЕРКИ И СЦЕНЫ.

БАРОНА I. ГАЛКИНА.

МОСКВА.
Типографія А. И. Мамонтова и Ко, Большая Дмитровка, No 7.
1870.

Разсказъ вмѣсто водки.

Много, о какъ много, людей, которые считаютъ за должное выпить рюмку водки передъ обѣдомъ,-- и они имѣютъ основаніе: рюмка водки аппетитъ придаетъ. Мы хотимъ избавить купившаго книгу нашу отъ траты на водку и замѣнить ему оную нашимъ разсказомъ. Какъ достигнуть этого? Да очень просто, думается намъ. Что нужно чтобы возбудить аппетитъ у голоднаго? Возбудить аппетитъ у голоднаго можно разсказами о душистыхъ, вкусныхъ блюдахъ, о самомъ процессѣ ѣденія,-- ну мы такъ и сдѣлаемъ. Начинаемъ...

-----

Григорій Волгинъ былъ просто душка между блестящей молодежью нашего города. Сколько нѣжныхъ сердецъ покорилъ онъ, сколько слезъ пролить заставилъ. А ревнивые мужья -- а таковы почти всѣ -- его растерзали бы съ удовольствіемъ: такъ насолилъ онъ имъ.

Любилъ ли когда серьезно самъ Волгинъ-это была загадка, на которую мы, согласно нашему привиллегированному авторскому положенію, отвѣтить только можемъ, и мы отвѣчаемъ: нѣтъ, не любилъ, а только дурачился, время убивалъ.

Впрочемъ, онъ бы и не прочь былъ полюбить одну голубоокую красавицу, да то горе, что она ему надеждъ не подавала. А онъ не прочь бы...

А хороша! Но вѣдь и онъ не дуренъ. Что же значило, что красавица такъ сурова была? Да причина-то та, что красавица знала про Волгина страшныя вещи. Какъ она узнала, на это и мы не въ состояніи отвѣтить, но дѣло-то въ томъ, что она знала его тайну и боялась Волгина.

Что же это такое ужасно, что она знала про Волгина? А вотъ что: она знала, что онъ страшный, небывалый обжора, обжора запоемъ,-- словомъ обжора, какихъ двухъ нѣтъ! Она знала, что онъ, когда запой обжорства найдетъ на него, по цѣлымъ недѣлямъ все ѣстъ, ѣстъ и ѣстъ. Въ это время ѣденія онъ никуда не показывается, потому что дѣлается безобразно и омерзительно толстъ, и долгое время не видать его,-- словомъ до тѣхъ поръ, пока не похудѣетъ, пока не войдетъ въ норму.

Въ описываемое нами время, вотъ уже полгода, какъ онъ бываетъ безъ перерыва въ обществѣ.

-----

Часто, или лучше сказать, всегда, бываетъ такъ, что намъ нравится именно то, чего достать нельзя, то, что запрещено. Такъ было и съ Волгинымъ: ему страшно хотѣлось, чтобы голубые глаза хотя разъ бы, да нѣжно взглянули. Нѣтъ, не глядятъ, да и только...

Досадуетъ Волгинъ, а нечего дѣлать. А то, что Наташа, такъ звали красавицу, знаетъ про тайну его, ему и на умъ не приходитъ.

Какъ тутъ быть? Вѣдь сердце не камень, а глаза красивые сильно встревожили Волгина.

Сначала продѣлалъ онъ съ нею такой маневръ: онъ не обращалъ на нее вниманія, тогда какъ вся молодежь на нее чуть не молилась. Не беретъ...

Увидя, что не ладно, герой нашъ ухаживать сталъ. Ужъ какъ разсыпался-то онъ передъ нею,-- все дѣло ни съ мѣста.

Она, мы не смѣемъ сказать, что не обращала вниманія, но боялась, боялась...

Не любтъ онъ серьезно, сказали мы; теперь ужъ не то: спитъ и видитъ Наташу: покой отняла весь, измучила.

-- Эка обида! частенько досадовалъ Волгинъ: вѣдь вотъ съ другими -- день два поухаживалъ, и дѣлу конецъ. Что же эта-то? Ну да поссмотримъ...

И точно, герой нашъ удвоилъ усилія: сталъ грустенъ, когда передъ нею -- вздыхаетъ, глазъ отъ нея не отводитъ и только про чувства съ ней говоритъ.

Ну и барышня будто сдаваться пошла. Въ ея чудной головкѣ одна за другой'защиты ему находились.

Да правда ли, думалось ей, что мнѣ разсказывали объ немъ? Не злость ли, не зависть ли роль тутъ играютъ? Вѣдь вотъ скоро годъ (прибавила барышня), какъ я его вижу день каждый почти, а онъ ничего: ѣстъ столько же сколько и всѣ. Да и то наконецъ, можетъ быть, что съ нимъ прежде случались такіе пассажи, и теперь онъ отъ нихъ излѣчился. Вѣдь обжорство -- болѣзнь, а болѣзни проходятъ..

Такъ разсудила Наташа и стала къ нему благосклоннѣе.

А онъ, дѣло ясное, это замѣтилъ и усилья утроилъ: онъ сталъ говорить про любовь ей, про счастье, когда она взглядомъ его подаритъ. Онъ жизнь предлагалъ ей въ обмѣнъ за улыбку...

Шло время, запоя обжорства какъ будто и вовсе никогда не бы вало съ нимъ. Онъ радъ былъ тому безконечно.

И было чему! Вѣдь онъ самъ тяготился обжорствомъ своимъ, какъ болѣзнью, тяжелой болѣзнью, на полчаса недающей покоя.

Такъ долго довольно прошло: онъ ее полюбилъ и ухаживалъ; она его боялась, боялась и наконецъ начала не бояться, начала понемножку полюбливать. Полюбдивала она его, полюбливала и полюбила какъ слѣдуетъ.

Они объяснились -- и оба довольны, и счастливы очень. Объяснившися съ нею, онъ къ папашѣ и мамашѣ ея. Они тоже сначала резоны, какіе здѣсь слѣдуетъ, привели: сказали, что Наташа еще молода, что ребенокъ еще, что имъ грустно будетъ, тяжела разлука съ нею, и въ концѣ концевъ, согласились на бракъ ихъ.

Согласились, но сначала, какъ и слѣдъ, спросили: сдѣлаете ли вы ее счастливою? будете ли вы ее любить, ласкать? Вѣдь она ребенокъ у насъ...

При этой удобной оказіи они слезы въ должномъ количествѣ пролили и за тѣмъ, недѣльки черезъ двѣ, честнымъ пиркомъ да и за свадебку.

Такъ выдали они дочку любимую замужъ за Волгина, о которомъ знали только то, что онъ мужчина.

Но да вѣдь это все вздоръ: благо выдали! Вѣдь еще три штуки на рукахъ-то!

-----

Молодые ликуютъ, молодые счастливы.

Послѣ свадьбы, какъ въ большомъ обществѣ водится, молодые укатили въ деревню.

Деревня -- не деревня лѣтомъ -- рай, а ойи пріѣхали лѣтомъ въ деревню и устроились въ раю восхитительно: роскошная мебель, пикантныя картины, тѣнистый садъ.

На высокой, высокой горѣ стоялъ домъ ихъ, а внизу, подъ крутыми берегами, шумѣла рѣка. Вдали лѣсъ передъ ними синѣлъ, а въ сторонѣ -- степи, съ зеленой, волнистой травою.

Ну просто блаженство!

И какъ же любилъ онъ ее, и какъ же она отвѣчала ему на любовь!

Превесело время они проводили, и воздухъ степной, и сливки имъ въ пользу, во здравіе шли: сначала толстѣлъ онъ, она похудѣла, потомъ онъ толстѣть продолжалъ, и она потолстѣла.

Такъ шло до зимы, а зимой, въ февралѣ, она сыномъ его подарила. Послѣ подарка сего они въ городъ уѣхали жить..

Объ обжорствѣ его нѣтъ помину,-- какъ будто оно и никогда не бывало съ нимъ,

На лѣто другое, они снова въ деревню уѣхали жить, но любовь отлетѣла; они надоѣли другъ другу; все, что знали, другъ другу сказали; все, что узнать можно было, они не хотѣли узнать. Ничего не читали...

Ну а время-то все таки шло. На природу они любовались, а иной разъ со скуки въ игры разныя между собою играли. Ничего -- не скучно и не непріятно было.

Сосѣдней кругомъ было очень не много, да и съ тѣми они рѣдко видались.

Вотъ и осень. Скучать сталъ Волгинъ замѣтно: все тянется, зѣваетъ и чихаетъ. Наташа тоже скучала, опять толстѣла, зѣвала и научилась у мужиковъ дурнымъ манерамъ: стала рыгать!

Однажды,-- о, памятно нашей губерніи это однажды.-- съ утра и ахмурилось небо, съ утра вылъ вѣтеръ, рвалъ желтый листъ съ деревьевъ. Холодно было, дождь моросилъ. Къ вечеру чернѣй и чернѣй становились тучи, громче вѣтеръ, чаще дождь, и часамъ къ 9-ти была ужъ такая темень, что хоть глазъ выколи. Въ двухъ шагахъ ничего не видно.

Все предвѣщало ужасную ночь. Вѣтеръ не умолкалъ ни на минуту, а еще громче, еще унывнѣе вылъ въ трубы, рвалъ ставни, рвалъ не только листы съ деревьевъ, а цѣлыя вѣтви. Все живое попряталось, и неслышно по деревнѣ обычнаго лая собакъ.

Льетъ дождь, льетъ...

Страшная, темная ночь! Не выйду я въ эту мочь на дворъ ни за тысячу, не пойду я въ эту ночь въ лѣсъ ни за милліонъ.

Раскаты грома, сначало далекіе, слышались все громче и громче. Стекла дрожали...

Зигзаги частой молніи какъ-то особенно зловѣще освѣщали мѣстность, и все чаще и чаще...

Въ такую ночь, да въ дорогѣ -- о Боже!

Страшно, темно на небѣ; страшно темно, темно на лицѣ Волгина.

Что съ нимъ такое? Отчего его кроткіе глаза такъ суровы стали? Отчего его мягкій голосъ будто громъ загремѣлъ? Покраснѣлъ весь и ходитъ, и ходитъ. Подойдетъ къ женѣ и зубами щелкнетъ; ну щелкнулъ разъ, щелкнулъ бы два, а то разъ двадцать, бестія, щелкнетъ. Ужасъ напалъ на бѣдняжку. Не знаетъ, что дѣлать, что думать. Отойдетъ онъ отъ нея, она успокоится, но не надолго; онъ походитъ, походитъ и опять зубами: щелкъ, щелкъ...

-- Ухъ! хорошо бы съ каперцами, да подъ бѣлымъ соусомъ! крикнулъ онъ вдругъ женѣ и опять: щелкъ, щелкъ!

Поблѣднѣла сначала Наташа, потомъ посипѣла словно сахарная бумага и дрожитъ, дрожитъ, точно желе дрожитъ!

-- Жиру-то, жиру-то сколько, кричитъ онъ и все ходитъ, и ходитъ, глаза налились кровью и зубами щелкаетъ и облизывается.

А громъ-то, а молнія-то, а вѣтеръ... Ой страшно...

Вотъ онъ ходилъ, ходилъ и сѣлъ.

Она дрожала, дрожала и перестала: думала, что прошло у него...

Анъ -- нѣтъ!

Онъ сидѣлъ, сидѣлъ и всталъ, да какъ крикнетъ:

-- Хорошій ростбифъ! Гдѣ ножикъ? гдѣ? А самъ все чаще и громче щелкаетъ зубами, чаще облизывается.

-----

Зарѣзалъ извергъ жену свою, не смотря на ея слезы и мольбы, не смотря на ея указаніе, что и безъ нея говядины много.

А какъ молила-то бѣдная мужа-злодѣя! Не внялъ мольбамъ...

Зарѣзалъ и разрѣзать. Разрѣзалъ и велѣлъ одну половину на ледникъ снести, а другую изготовить къ ужину.

Готовятъ, а онъ точно бѣшеный ходитъ по комнатѣ и глаза выворачиваетъ.

-- Скорѣй! скорѣй! кричитъ онъ поминутно. Не несутъ. Онъ самъ побѣжалъ на кухню и стать помогать по вару. Ну и точно: дивно зажарилъ онъ жену! дивное жаркое и разныя другія блюда вышли.

Вотъ готово все и онъ садится за ужинъ.

Зала освѣщена, горитъ сотнями огней, а на дворѣ гроза, громъ, молнія, темень. Не смущается всѣмъ этимъ ужасный человѣкъ и только кости хрустятъ на зубахъ у чудовища.

Да, въ эту ужасную ночь, ужасное творилось: тишина ночи лишь грома раскатами нарушалась, да дикими криками мужа убійцы:

-- Горчицы! Французской горчицы! Анчоусовъ!

Выпьетъ вина, либо водки и снова кричитъ:

-- Огурчиковъ свѣжепросольныхъ! Капусты!

Всю ночь безобразникъ жену свою ѣлъ и къ утру заснулъ лишь.

Заснулъ, но и сонный онъ щелкалъ зубами и громко кричалъ:

-- Соусу подлей! салату дай!