Гизо Франсуа - Франсуа Гизо

ФРАНСУА ГИЗО.

Недавно Франція потеряла извѣстнаго человѣка, который долгое время держалъ въ своихъ рукахъ судьбы страны, и имя котораго было знакомо всѣмъ, начиная отъ простого бѣднаго работника, до великихъ міра сего. А между тѣмъ Франція перенесла эту утрату совершенно равнодушно и только Академія почтила его похороны своимъ участіемъ. Причина такого равнодушія объясняется тѣмъ, что Гизо былъ однимъ изъ тѣхъ обиженныхъ судьбою людей, которые всю свою жизнь не могутъ ужиться съ существующимъ порядкомъ вещей и этимъ, конечно, вооружаютъ противъ себя многихъ. Онъ любилъ свою родину, но не умѣлъ принести ей въ жертву своихъ личныхъ эгоистическихъ интересовъ; онъ былъ честнымъ человѣкомъ, но вооружалъ противъ себя всѣхъ честныхъ людей. Вся ошибка его заключалась въ томъ, что онъ не понялъ своего призванія, съ самаго начала своей карьеры возмечталъ сдѣлаться великимъ общественнымъ дѣятелемъ и, вмѣсто того, чтобы посвятить свою жизнь скромному кабинетному труду, ринулся въ бурное море политической борьбы. А между тѣмъ, какая блестящая будущность ожидала его, когда онъ, будучи еще 25 лѣтъ, уже занималъ профессорскую кафедру. Какая покойная, всѣми уважаемая старость, какой почетъ и общая сердечная любовь были бы ему наградою! Навѣрно, въ своемъ духовномъ завѣщаніи ему бы не пришлось ставить пунктъ, запрещавшій произносить надъ его могилой рѣчи, какъ это было сдѣлано имъ теперь. Гизо боялся надгробнаго слова потому, что всякій добросовѣстный ораторъ выставилъ бы на видъ его неудачную политическую дѣятельность. Отдавая должное его научнымъ трудамъ, онъ не могъ бы умолчать и о томъ, что Гизо, своимъ управленіемъ, сначала унизилъ, а потомъ и погубилъ Францію. Да. онъ положительно погубилъ страну, такъ какъ своимъ упрямствомъ довелъ до нетерпѣнія и партіи, и массу; затѣмъ, при своемъ паденіи, повлекъ за собою упадокъ династіи, подстрекалъ въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ политическія страсти, заставляя дѣлать ошибку за ошибкою и какъ слѣдствіе всего этого безпорядка явилась, наконецъ, та эѳемерная имперія и то ложное положеніе, въ которомъ находится Франція и по нынѣ. При другомъ государственномъ дѣятелѣ немыслима бы была перемѣна формы правленія, которая съ 1830 года обезпечивала внутреннюю свободу; другой стремился бы къ упроченію внутренняго міра и благосостоянія страны, къ достиженію почета и уваженія со стороны другихъ державъ, какъ это дѣлалъ, напримѣръ, Тьеръ. Но Гизо не видѣлъ ничего дальше своихъ узкихъ цѣлей и постепенно/шагъ за шагомъ, велъ свое дорогое отечество къ паденію.

Гизо родился въ Нимъ (Nimes) въ 1787 г. отъ протестантскихъ родителей. Будучи семилѣтнимъ ребенкомъ онъ лишился отца, который умеръ на эшафотѣ; мать увезла его въ Швейцарію и воспитывала подъ личнымъ присмотромъ. Въ 1805 году онъ возвратился въ Парижъ и посвятилъ себя педагогическимъ занятіямъ, продолжая въ тоже время совершенствоваться въ законовѣдѣніи и философіи; въ 1812 г. онъ уже получилъ каѳедру новой исторіи въ Сорбоннѣ. Можетъ быть потому, что самые воспріимчивые годы своей жизни Гизо провелъ въ республиканскомъ краѣ, и былъ свидѣтелемъ частыхъ неурядицъ и несогласій -- этотъ образъ правленія навсегда остался ему не симпатичнымъ и онъ всю жизнь былъ ярымъ анти-республиканцемъ. Идеальнѣйшею изъ всѣхъ формъ правленія, Гизо считалъ конституціонную монархію и образцомъ ея ставилъ англійскую конституцію и 1789 годъ Франціи. Согласно этому взляду онъ дѣйствовалъ какъ на литературномъ, такъ и на политическомъ поприщахъ. 1-я имперія, повидимому, была ему ненавистна, такъ какъ только послѣ ея паденія онъ занялъ должность генеральнаго секретаря въ министерствѣ внутреннихъ дѣлъ, а при возвращеніи Наполеона съ острова Эльбы, бѣжалъ вмѣстѣ съ королемъ въ Гандау, въ чемъ его впослѣдствіи несправедливо упрекали. Реставрація обѣщала именно то, къ чему стремился Гизо какъ государственный дѣятель, т. е. мирную конституцію, вмѣсто деспотическаго и кроваваго управленія Наполеона. Вѣдь и Викторъ Гюго, впослѣдствіи радикалъ, первоначально былъ ярымъ пропагандистомъ фамиліи Бурбоновъ и писалъ даже оды въ честь ихъ: развѣ онъ виноватъ, что Бурбоны не оправдали тѣхъ надеждъ, которыя на нихъ возлагались и не долго продержались на своемъ пьедесталѣ. Конечно, это обстоятельство перекинуло его прямо къ противуположному полюсу.

Почти тоже самое случилось съ Гизо, хотя не въ столь рѣзкой степени. Вернувшись вмѣстѣ съ королемъ во Францію и къ прежнимъ должностямъ, онъ не оставилъ однако поприща публициста, и старался перомъ руководить правительствомъ въ его дѣйствіяхъ, чтобы согласовать достоинство и обаяніе королевской власти съ удовлетвореніемъ народной свободы. Его сочиненіе "О представительномъ правленіи и нынѣшнемъ положеніи Франціи", было какъ бы его собственнымъ манифестомъ и воззваніемъ всей тогдашней конституціонной партіи, которая приняла въ свою среду Гизо и сдѣлала его нѣкоторымъ образомъ своимъ представителемъ. Это была такъ называемая политическая школа доктринеровъ, которая, отрекаясь отъ всѣхъ рѣзкихъ и незаконныхъ дѣйствій, поставила себѣ задачей распространять здравыя понятія объ общественной свободѣ и стремиться къ ихъ осуществленію, хотя бы это стоило громадныхъ жертвъ и труда. Но Гизо не удовольствовался этимъ, онъ пошелъ дальше и сталъ усердно полемизировать противъ набожнаго, но въ тоже время нечестнаго министерства Вилепля, представлявшаго въ высшей степени ту бѣлую грозу (terreur blanche), которая съ лютою яростью искала возмездія на людяхъ за давно минувшую революцію. Эта полемика довела до того, что въ разныхъ концахъ Франціи образовалось нѣсколько тайныхъ обществъ, въ родѣ каменьщиковъ, угольщиковъ, и проч., и тронь Бурбоновъ сильно зашатался. Впрочемъ, Гизо и самъ поплатился за свою необузданность: онъ долженъ былъ лишиться своей должности и сдѣлаться совершенно частнымъ человѣкомъ.

Съ тѣхъ поръ онъ исключительно занялся литературною дѣятельностью, и преимущественно исторіей Англіи. Въ сочиненіяхъ своихъ онъ продолжалъ развивать все тѣ же мысли о вліяніи конституціи на теченіе политической жизни.

Въ 1830 г. Гизо снова занялъ каѳедру исторіи и это время можно считать блестящимъ и успѣшнѣйшимъ изъ всей его жизни. Сошедшись съ лучшими тогдашними профессорами, какъ Бузенъ, Вильменъ и др., онъ усердно ратовалъ за поднятіе уровня народнаго образованія и быстро достигъ завидной популярности. Къ этому же времени относятся его два знаменитѣйшія сочиненія: "Исторія цивилизаціи въ Европѣ" и "Исторія цивилизаціи во Франціи". Но Гизо не удовлетворился почтенною дѣятельностью всѣми уважаемаго историка; онъ выжидалъ только удобнаго случая, чтобы снова ринуться въ водоворотъ политической жизни. Такой случай не заставилъ себя ждать.

Въ іюлѣ 1830 г. рухнуло, наконецъ, то шаткое зданіе, на которомъ держался престолъ Франціи. Настало время перемѣны правленія и надежды всѣхъ сторонниковъ идеальной конституціи, которая бы дарила народу разумное самоуправленіе и свободу, снова воскресли, тѣмъ болѣе, что новый монархъ соглашался на всѣ условія, выставленныя конституціонною партіей.

Все, повидимому, обезпечивало благоденствіе, а между тѣмъ его-то и не послѣдовало только потому, что не нашлось энергичныхъ, достойныхъ дѣятелей, которые, не обольщаясь эфемерными идеями, спокойно, прямо и неуклонно повели бы массу къ данной цѣли.

(Окончаніе слѣдуетъ).

"Живописное Обозрѣніе", No 5, 1876

ФРАНСУА ГИЗО.

(Окончаніе).

Гизо участвовалъ во всѣхъ кабинетахъ, начиная съ 1830 года и въ одномъ изъ нихъ, въ качествѣ министра народнаго просвѣщенія, оставилъ по себѣ незабвенную память тѣмъ, что возстановилъ во Франціи элементарныя школы, уничтоженныя во время реставраціи до основанія. Однако же, обиженный тѣмъ, что не былъ принятъ г. Моле въ новый кабинетъ, организованный имъ въ 1836 г., Гизо перешелъ на сторону противниковъ тогдашняго правительства и присоединился къ ихъ коалиціи. Покинувъ правительство, онъ очутился на той ступени, которая свела его съ пути общественной морали и впервые обнаружила въ немъ ту политическую страсть, которая побудила его искать орудія для отомщенія своимъ врагамъ. Униженный министръ подалъ руку помощи тѣмъ, которыхъ ненавидѣлъ, мнѣніе которыхъ прежде презиралъ и, ставъ среди коалиціи между легитимистами и радикалами, твердо надѣялся отомстить тому, кто такъ нагло лишилъ его министерскаго портфеля. Теперь Гизо дѣйствовалъ уже не въ интересахъ государства, а въ личныхъ своихъ видахъ. Въ то время орлеанскій "Journal des Débats" выразился о немъ такимъ образомъ: "можешь надѣяться на нашу помощь, но на наше уваженіе никогда". Никто уже тогда не обращалъ серьознаго вниманія на его статьи, направленныя противъ правительства, которое, по его убѣжденію, своимъ образомъ дѣйствій компрометировало государство. Каждому былъ понятенъ источникъ подобныхъ нападокъ. Но, несмотря однако на это, коалиція осталась побѣдительницею, министерство Моле пало и король вынужденъ былъ передать первый портфель въ руки Тьера, который тотчасъ же поручилъ Гизо важный въ то время постъ англійскаго посла въ Лондонѣ, въ особенности потому, что это былъ 1840 г., когда многіе ожидали перемѣнъ въ европейской картѣ. Смѣлый бунтовщикъ, Мехмедъ-Али, который, несмотря на то, что нѣкогда былъ купцомъ, съумѣлъ укрѣпиться въ Египтѣ лучше Наполеона I и, съ цѣлью замаскировать планъ дальнѣйшихъ своихъ дѣйствій, призналъ надъ собою господство турецкаго султана, сохранивъ титулъ вице короля (хедива), выступилъ теперь открыто противъ Порты и, одержавъ побѣду въ двухъ главныхъ сраженіяхъ съ турками, шелъ прямо на Константинополь. Европейскія государства, смотрѣвшія сначала сквозь пальцы на дѣйствія египетскаго вице-короля, не могли теперь оставаться равнодушными къ успѣху Мехмедова оружія и тѣ, которыя еще не задолго до этого старались обезсилить Турцію отдѣленіемъ отъ нея Греціи, порѣшили въ настоящее время поддержать ея права. Но къ числу ея протекторовъ не принадлежалъ Тьеръ, который, надѣясь укрѣпить вліяніе Франціи въ Египтѣ, взялъ подъ свое покровительство вице-короля, поощрялъ его разными обѣщаніями, причемъ даже произвелъ нѣкоторое передвиженіе Французской арміи. Конечно, подобный образъ дѣйствій не могъ нравиться Англіи.

Когда же наконецъ выяснилось, что невозможенъ окончательный тріумфъ Франціи, тогда русскія войска двинулись сухимъ путемъ къ Босфору, а англичане отняли только что завоеванную сыномъ Мехмеда, Ибрагимомъ, "St. Jean d'Acre" и вице-король, обманутый поощреніями Тьера, съ смиреніемъ молилъ турецкаго султана о пощадѣ; тогда Тьеру нужно было заботиться о томъ, чтобы Франція не была исключена изъ числа государствъ, участвовавшихъ въ переговорахъ по восточному вопросу, и это собственно составляло главную задачу Французскаго посла. Дѣйствительно, кто же могъ быть болѣе пригоденъ для этой цѣли, какъ не такой представитель Франціи, который, будучи извѣстенъ, какъ глубокій изслѣдователь историческихъ событій англійскаго народа, могъ снискать къ себѣ его расположеніе. Но Гизо не совсѣмъ умѣючи взялся за дѣло: онъ до того былъ увѣренъ въ успѣхѣ, что даже въ ту минуту, когда трактатъ былъ подписанъ безъ участія Франціи, постоянно обнадеживалъ Тьера. Такое униженіе заставило Тьера оставить министерство. Король пожелалъ видѣть во главѣ министерства виновника этого печальнаго событія. Гизо быль назначенъ первымъ министромъ и безпрерывно управлялъ министерствомъ въ теченіи семи лѣтъ. Все.это семилѣтнее управленіе министерствомъ можно охарактеризовать въ двухъ словахъ: миръ, чего бы онъ не стоилъ, и ослабленіе парламентской власти въ пользу исполнительной. Но такое стремленіе министерства, затрогивающее съ одной стороны честь французскаго народа, а съ другой стѣсняющее его свободу, на которую онъ столько разъ уже покушался, сдѣлало кабинетъ Гизо самымъ непопулярнымъ въ свѣтѣ. Чтобы сохранить миръ, Гизо считалъ необходимымъ поддерживать самыя дружественныя отношенія съ Англіею. Въ этихъ видахъ дѣлалъ ей по вопросамъ внѣшней политики такія уступки, которыя не могли быть терпимы первоклассною державою, какою была тогда; Франція. Память объ этомъ сохранилась въ ироническомъ выраженіи "entende cordiale" (сердечное соглашеніе), которымъ оппозиціонная пресса подтрунивала надъ первымъ министромъ, дѣлавшимъ столь героическія уступки деспотическимъ требованіямъ своей заморской сосѣдки.

Но каково было уваженіе этой сосѣдки къ раболѣпствующей Франціи болѣе всего явствуетъ изъ словъ лорда Пальмерстона, который однажды, будучи не вдухѣ, грозилъ Франціи продѣть въ ушко иголки. Угроза эта, подхваченная всѣми газетами, распространилась далеко по міру, и легко понять, какою неблагодарностью былъ проникнутъ французскій народъ къ тѣмъ, которые стояли во главѣ его правительства. Оппозиціонныя газеты не оставляли министерства въ покоѣ. "Nationale", редактируемая Армандомъ Маррастомъ, безпощадно нападала на тогдашнюю систему правительства и въ каждомъ нумеръ своей газеты дѣльный Маррастъ постоянно укорялъ правительство то въ какой-нибудь важной государственной ошибкѣ, то въ злоупотребленіяхъ администраціи, то, наконецъ, въ недостаткѣ самостоятельности. Кромѣ того, часто можно было слышать съ трибуны и встрѣчать на столбцахъ газетъ требованія политической реформы. Но первый министръ, не преклоняясь ни передъ какими требованіями, твердо проводтъ разъ принятую имъ систему. Онъ гордо выступалъ на трибуну и съ замѣчательнымъ хладнокровіемъ смѣло отражалъ всѣ нападки своею рѣчью, которая отличалась всегда искусственно-сплетенными софизмами и необыкновеннымъ краснорѣчіемъ. Дѣйствительно, Гизо былъ замѣчательнымъ ораторомъ, слава котораго въ то же время распространилась по всей Европѣ. Однако, если бы насъ спросили, почему его парламентскія рѣчи, изданныя полнымъ собраніемъ, не производятъ на читателя такого впечатлѣнія, какъ, напр., религіозно-философскія рѣчи Боссюэта, то мы бы смѣло отвѣтили: потому, что въ нихъ не заключается ничего такого, чѣмъ бы можно было воспользоваться, позаимствовать. И въ самомъ дѣлѣ, если рѣчи Демосфена, Цицерона и др., развивая извѣстную тему, развиваютъ вмѣстѣ съ тѣмъ общечеловѣческія и общественныя мысли, то рѣчи Гизо представляются только наборомъ громкихъ фразъ и софизмовъ, направленныхъ къ охранѣ своихъ личныхъ интересовъ -- это скорѣе ораторская уловка, чѣмъ наука политической жизни. Но нельзя не признать того, что Гизо, какъ ораторъ, всегда отличался утонченною дикціею и тономъ, внушающимъ уваженіе. Даже во время самыхъ сильныхъ увлеченій онъ всегда умѣлъ сохранить полное равнодушіе и никогда не забывался. Вообще, рѣчи Гизо, отличаясь всегда сдержанностью оратора, производили довольно сильное впечатлѣніе. Къ этому необходимо присовокупить, что Гизо съ одинаковымъ искусствомъ умѣлъ поддерживать и развивать и тѣ мысли, съ которыми онъ въ принципѣ не соглашался и что достоинства и недостатки его изустныхъ рѣчей замѣчаются и въ его писанныхъ рѣчахъ.

Среди такого настроенія умовъ, регулируемыхъ то успѣхами французскаго оружія въ Алжирѣ, то незначительными торговыми выгодами, пріобрѣтаемыми фракціею гдѣ то на далекихъ моряхъ, то отчасти бракосочетаніемъ князя Montpensier съ инфанткою испанскаго престола, что въ глазахъ Англіи казалось тогда неслыханною дерзостью Франціи, случилось дѣйствительно довольно важное обстоятельство, т. е. принятіе Франціею подъ свое покровительство острова Таити, что не могло нравиться Англіи. И въ самомъ дѣлѣ, за эту вспышку всегда покорной Франціи, Англія сейчасъ же дала себя чувствовать. Она послала на этотъ островъ своего миссіонера, нѣкоего Притхарда, который, вмѣстѣ съ библіею, цѣлительнымъ зельемъ и врачебными медикаментами, запасся должно быть и тайными инструкціями своего правительства, стремившагося возбудить въ странѣ неудовольствіе къ протекторству Франціи. И дѣйствительно, Притхардъ до тѣхъ поръ совращалъ невѣрныхъ, утѣшалъ убитыхъ горемъ и ухаживалъ за больными, пока не вызвалъ возмущенія жителей противъ французскаго гарнизона. Офицеръ, командовавшій гарнизономъ, понялъ, что главною причиною возмущенія былъ Притхардъ, схватилъ его безцеремонно и велѣлъ отправить въ Европу.

Когда депеши сообщили о случившемся, то французскій народъ радостно привѣтствовалъ поступокъ своего Офицера, отомстившаго этимъ хотя отчасти Англіи за тѣ обиды, которыя она постоянно наносила Франціи. Но не такъ смотрѣло на это англійское правительство, которое немедленно же потребовало отъ Франціи удовлетворенія обиженнаго гражданина Великой Британіи и Ирландіи. Теперь должно было окончательно выясниться, на сколько министерство и правительственный парламентъ сохранили въ себѣ то достоинство, которымъ славилась монархическая, республиканская и наполеоновская Франція. Здѣсь то, кажется, рѣшилась тогда окончательно судьба орлеанской династіи вмѣстѣ съ приверженцемъ ея, Гизо. Англія, интрига которой была такъ ясна, потребовала, чтобы французское правительство уволило со службы офицера, съ достоинствомъ исполнившаго свой долгъ и вознаградило клевретника, возмущавшаго ея спокойствіе.

Министерство, соглашаясь съ этими требованіями, поспѣшило представить ихъ въ парламентъ, который принялъ ихъ однако незначительнымъ большинствомъ. Тогда негодованіе народа возросло до крайнихъ предѣловъ: оппозиціонная пресса, во главѣ съ "Nationale", напечатала на первыхъ страницахъ имена и фамиліи тѣхъ депутатовъ, которые подавали голоса въ пользу требованій Англіи. Понятно вмѣстѣ съ тѣмъ, какіе были отзывы о первомъ министрѣ.

Съ тѣхъ поръ, по февраль 1848 года, во всей Франціи господствовала только одна идея -- всѣ требовали политической реформы. Гизо постоянно отвѣчалъ на всѣ эти требованія гордо и съ пышностью Цезаря порицалъ слѣпыя и зловредныя страсти. Но зато и Гизо, подобно Цезарю, вскорѣ нашелъ свой Рубиконъ. Когда уже повсемѣстно распространились во Франціи революціонные клубы, Парижскій клубъ назначилъ народный праздникъ на 22-е февраля. Правительство старалось помѣшать этому празднику и до чего оно надѣялось на успѣхъ, лучше всего видно изъ того, что самъ Людовикъ-Филиппъ уговаривалъ одно изъ высокопоставленныхъ лицъ англійскаго правительства остаться въ Парижѣ до 22-го февраля съ тѣмъ, чтобы посмотрѣть на взбалмошныя толпы, которыя, какъ маленькіе дѣти, требующіе опасной игрушки, вынуждены будутъ со слезами отойти въ уголъ. Однако народъ въ означенный день явился за игрушкою съ оружіемъ въ рукахъ и, вопреки воли министерства, почти безъ кровопролитія устроилъ себѣ праздникъ на развалинахъ іюльской династіи. Ничего не помогло; послѣдовало отреченіе короля отъ престола, а затѣмъ объявлена была республика: Рубиконъ поглотилъ Цезаря.

Этимъ закончилась политическая карьера Гизо. На этомъ поприщѣ, какъ мы видѣли, онъ былъ холоденъ и гордъ, выказывалъ самолюбіе и неумѣренную жажду власти.

Послѣ упадка іюльской династіи Гизо вполнѣ предался литературѣ. Излишне было бы перечислять всѣ его сочиненія, но нельзя не указать на то, что труды его были по преимуществу историческаго содержанія и касались, въ большинствѣ случаевъ, событій англійской исторіи. Въ изложеніи своемъ Гизо не столько касался прогматической стороны дѣла, сколько развитія извѣстныхъ институцій, политическихъ кодексовъ, дипломатическаго направленія, словомъ,-- содержаніе его сочиненій указываетъ на то, что онъ болѣе политикъ, чѣмъ исторіографъ. Упрёкъ, который обыкновенно дѣлаютъ Гизо, заключается въ томъ, что выводы его, по преимуществу, апріористичны, а не вытекаютъ генетически изъ дѣйствительно существующихъ фактовъ. Это однако нисколько не умаляетъ той заслуги, которую ученый міръ приписываетъ трудамъ Гизо.

Менѣе всего однако страдаютъ недостатками метода послѣднія два его сочиненія, а именно: "Шекспиръ и его время" и "Корнель и его время". Работая надъ этими сочиненіями въ дали отъ водоворота политическаго міра, Гизо оставался въ сущности профессоромъ, а потому и эти его сочиненія, отчасти историческаго, отчасти эстетическаго содержанія, свободны отъ предвзятыхъ мыслей и представляютъ обильную пищу для науки. Но, безъ всякаго сомнѣнія, самые люб чытные изъ всѣхъ сочиненій Гизо, это его "Историческіе памятники моего времени" (Mémoires pour servir à l'histoire de mon temps) въ которыхъ, не смотря на то, что авторъ изъ личныхъ видовъ и интересовъ многое искажаетъ, мы находимъ множество матеріала какъ для современной исторіи вообще, такъ въ особенности для внутренней исторіи Франціи.

"Живописное Обозрѣніе", No 8, 1876