Гусев-Оренбургский Сергей Иванович - Суд

С. Гусевъ-Оренбургскій.

Судъ.

Надъ степью опустилась ночь -- такая темная, что звѣзды на черномъ небѣ казались лампадами. Взлобки, курганы, степныя балки -- все окутала мгла,-- тихая, сонная: въ ней звуки конскаго топота отзывались далеко.

Это была бѣшеная скачка. Кони уносились вихремъ, фыркая и храпя отъ натуги, тарантасъ прыгалъ, кричалъ, дребезжалъ всѣми гайками и спицами.

Но сѣдоку мало было такого бѣга.

Согнувшись въ тарантасѣ, точно высматривая изъ-подъ руки невидимую даль, онъ со свистомъ опускалъ длинный кнутъ на лошадиныя спины.

Бѣгъ коней превращался въ вихревой полеты казалось,-- не касаются они земли ногами, а летятъ, разсѣкая воздухъ, то проваливаясь въ балки и овраги куда уводила дорога, скакала тамъ по кочковатому дну высохшей рѣчки,-- то вновь вылетая на степной просторъ,

-- Стопъ!

Этотъ тихій возгласъ былъ хорошо знакомъ конямъ.

Они мгновенно останавливались.

Замирали.

Сѣдокъ прислушивался, внимательно и молчаливо, къ ночной тишинѣ.

Степь спала.

Временами безшумно вспыхивали на горизонтахъ зарницы. Грудь степи тихо и ровно дышала ароматами травъ. Но сквозь это дыханіе явственно доносился издалека стукъ многочисленныхъ лошадиныхъ копытъ. Съ каждой остановкой сѣдокъ слышалъ его ближе и ближе. Онъ надвигался медленно, но неумолимо, какъ рокъ, какъ судьба, какъ опасность, отъ которой вѣетъ дыханіемъ смерти.

Тогда вновь со свистомъ вздымался въ воздухѣ кнутъ.

-- Выносите! Э-эй... дружки!

Востокъ разгорался.

Вотъ точно костеръ тамъ вспыхнулъ. Вотъ взошла багровая и большая луна. Въ степи стало свѣтло. Взлобки и курганы, бросая черныя тѣни, обозначились ясно и межъ нихъ дорога вилась какъ лента.

Сѣдокъ оглянулся.

Черныя тѣни всадниковъ видны вдалекѣ.

Не изъ стали ли вылиты ихъ кони?

Не отстаютъ, приближаются, нагоняютъ.

Онъ уже могъ приблизительно опредѣлить ихъ число: двѣнадцать или тринадцать. Безнадежнымъ и унылымъ взглядомъ окинулъ онъ степь.

-- Спасенья нѣтъ!

Ровная, какъ скатерть, степь убѣгала въ ночные горизонты и только курганы тамъ и сямъ на ней стояли, какъ молчаливые стражи. Но за нихъ не спрячешься, они не защитятъ: они безучастны къ друзьямъ и врагамъ. Да и есть ли въ степи такая нора или балка, гдѣ бы можно было схорониться, гдѣ бы съ гикомъ и свистомъ не настигла погоня.

Страшный и роковой часъ настаетъ!

Но, стиснувъ зубы, онъ рѣшилъ не сдаваться до послѣдней минуты, будто надѣясь еще въ глубинѣ души на невозможное: исчезнуть съ глазъ погони, притаиться, пропустить ее, обмануть ложнымъ слѣдомъ.

Привсталъ, осыпалъ лошадей градомъ ударовъ.

Напрасно!

Взмыленные кони задыхались.

Уже сталъ спотыкаться коренникъ.

Близка минута, когда имъ измѣнятъ силы и они отдадутъ его во власть его судьбы.

Онъ отчаяннымъ взглядомъ осмотрѣлся.

Если бъ была вблизи пропасть, онъ, не задумываясь, ринулся бы въ глубину ея, болѣе довѣряя счастливой случайности, спасающей храбрыхъ, чѣмъ преслѣдующимъ. Въ этотъ торжественный моментъ своей жизни онъ внезапно и какъ-то вразъ вспомнилъ прошлое, будто съ высоты взглянулъ на него... и не почувствовалъ раскаянія. Напротивъ,-- въ душѣ закипѣла непримиримая злоба.

Внезапно передъ нимъ блеснула серебристая гладь рѣки. Таинственной сказкой зазвучалъ ея мелодичный рокотъ въ крутыхъ берегахъ, на лучистыхъ перекатахъ.

Удивился.

Онъ думалъ, что рѣка еще далеко,-- а она такъ близко... какъ же онъ мчалъ!

Послѣдній шансъ къ спасенью...

Скорѣй, туда... въ глубину... на ту сторону, гдѣ глядитъ черной стѣною лѣсъ.

Это самая запущенная чаща.

Онъ знаетъ ее.

Лишь бы добраться до опушки, бросить коней, скользнуть въ густую заросль. Тамъ не найдетъ его никакая погоня: буреломъ не дастъ и шагу ступить конямъ. А потомъ онъ уйдетъ, навсегда уйдетъ изъ этихъ проклятыхъ мѣстъ!

Зорко присмотрѣлся.

Туда, гдѣ крутой берегъ шелъ скатомъ, направилъ коней и сталъ хлестать ихъ и улюлюкать, чтобы заставить броситься въ воду.

-- Безпа-а-ловъ... сто-ой!... -- донесся вслѣдъ десятокъ голосовъ.

Но возбуждаемые ударами кони уже птицами кинулись по крутому спуску. Тарантасъ запрыгалъ, завертѣлся и, вмѣстѣ съ комьями оторвавшейся земли, съ шумомъ и плескомъ врѣзался въ свѣтлую гладь.

-- Безпа-а-аловъ...

Въ затонувшемъ тарантасѣ онъ всталъ во весь высокій ростъ и, не спуская горящихъ глазъ съ спасительной чащи, понукалъ коней то ласкательными, то гнѣвными словами. Вокругъ вода кипѣла серебристымъ кипѣньемъ: тысячи искръ, блестящихъ и острыхъ, вспыхивали и гасли съ мелодичнымъ звономъ.. Точно русалки ныряли въ глубинѣ бѣлыми тѣлами и вдали на перекатахъ въ лунномъ свѣтѣ выплывали сказочныя тѣни.

Коренникъ сталъ захлебываться и погружаться съ головою.

Безпаловъ поспѣшно вынулъ ножъ, ступилъ на оглоблю и, дотянувшись до спины лошади, перерѣзалъ черезсѣдельникъ.

Лошадь фыркнула и поплыла свободно.

Вотъ уже берегъ недалеко.

Тарантасъ коснулся дна.

Въ этотъ моментъ позади точно обрушился берегъ:

Безпаловъ обернулся.

Черныя точки плыли за нимъ по серебру рѣки. Одинъ за другимъ падали въ воду съ крутого берега всадники. Только одинъ остановился на самой кручѣ, облитый луннымъ свѣтомъ.

Привсталъ на сѣдлѣ.

Приложивъ къ плечу винтовку.

-- Стой!!...

Уже мокрыя лошадиныя спины показались изъ воды. Уже колеса съ шумомъ бороздятъ воду по отмели. Еще одно послѣднее усилье, минута скачки по песчаной косѣ, и темная чаща укроетъ его, спасетъ въ своихъ дремучихъ нѣдрахъ, гдѣ знакомы ему всѣ звѣриныя тропы, всѣ норы и непроходимые углы.

Онъ бѣшено свищетъ, кричитъ, улюлюкаетъ на обезумѣвшихъ коней.

...Вспыхнула молнія,

Далеко по рѣчной глади, по степи и лѣсу пробѣжалъ трескучій звукъ выстрѣла.

Коренникъ упалъ.

Безпаловъ бросилъ возжи и, стоя въ тарантасѣ, обернулся и выпрямился.

Ждалъ.

Всадники, одинъ по одному, настигли его, окружили кольцомъ, съ винтовками наготовѣ, спокойные, рѣшительные.

Мѣсяцъ сіялъ полнымъ блескомъ,

Игралъ,-- точно купаясь,-- въ рѣкѣ серебристыми переливами, слушалъ сказки на шумящихъ перекатахъ. Задумчиво освѣщалъ суровыя лица казаковъ.

Это все были знакомыя Безпалову лица.

Вотъ бородатый и рыжій, съ насупленными бровями Шиловъ, когда-то бывшій атаманомъ. Онъ, очевидно, предводительствуетъ. Вотъ угрожающее лицо Морева, которому онъ, Безпаловъ, не мало причинилъ непріятностей. А вотъ Бахаревъ. Вотъ сухой и тонкій Дроздъ. Вотъ неуклюжій и черный Воронъ, самый непримиримый его врагъ. Всѣ они здѣсь, кому онъ причинилъ лютую бѣду, всѣ они сговорились погубить его и разомъ отплатить за все. Безпаловъ понялъ:

-- Погибъ!

Смерть смотрѣла въ глаза ему.

Онъ твердо зналъ, что не встрѣтитъ пощады.

Точно въ послѣдней надеждѣ увидѣть защиту, обвелъ онъ глазами мутное небо, туманную степь, нѣмую опушку лѣса.

И была рѣка какъ серебристая дорога къ смерти.

А мѣсяцъ -- свѣтлая дыра въ безгранныя пространства. Безпалову показалось, что онъ сейчасъ нырнетъ туда и понесется въ невѣдомыя бездны.

Грудь застлало предсмертною тоской и въ головѣ ярко встали злобныя и отчаянныя мысли.

Онъ угрюмымъ взглядомъ обвелъ преслѣдователей и сказалъ:

-- Ну? Что вамъ отъ меня надо?

-- А зачѣмъ убѣгалъ? Стало-быть,-- знаешь...

Эти слова тихо произнесъ Шиловъ.

А Воронъ зло закричалъ:

-- Молись, лиходѣй... твой часъ насталъ!

-- Безпаловъ! -- по-прежнему тихо заговорилъ Шиловъ:-- красноярское общество устало сносить твое злодѣйство. Вспомни все зло, которое причинилъ ты нашему обществу. Покайся въ этотъ послѣдній часъ твоей жизни. Испроси у Бога прощенье...

Помолчалъ.

-- Ты не выйдешь живымъ изъ нашего круга.

Безпаловъ дико и зло закричалъ:

-- Мнѣ не въ чемъ передъ вами каяться! Вы мнѣ не судьи!

Шиловъ угрюмо нахмурился,

-- Молись! -- твердо повторилъ онъ,-- не трать время. И пусть Богъ тебя проститъ, какъ мы тебя прощаемъ.

-- Прощенье?!

Безпаловъ яростно плюнулъ.

-- Вотъ мнѣ... ваше прощенье! Вамъ что? Убить меня надо? Вотъ я! Убивай! Но душу не трави подлыми словами.

Казаки взволновались.

И кони подъ ними затанцовали въ свѣтлой водѣ.

-- Есть ли у тебя душа-то, разбойникъ! -- зло крикнулъ Воронъ.

Дроздъ грозилъ ему.

-- У пса есть душа, а у тебя нѣтъ!

-- Лиходѣй!

-- Полъ-станицы обездолилъ!

-- Тебя общество осудило... приговорило.

Кричали Шилову:

-- Петръ Василичъ! Распорядись...

-- Какъ велѣно!

-- Что съ нимъ время тратить!

-- Онъ за слова хочетъ спрятаться...

Безпаловъ обвелъ ихъ гордымъ взглядомъ.

-- Я не прячусь. И бороться съ вами не хочу! Вотъ у меня ножъ... вотъ револьверъ.

Выхватилъ изъ-за пояса ножъ, револьверъ, и бросилъ ихъ передъ казаками въ воду къ лошадинымъ ногамъ.

-- Я не защищаюсь! Вы меня давно убили... Доканчивайте!

Страстно кинулъ имъ:

-- Но пусть кровь моя задушитъ васъ! Пусть захлебнутся въ ней ваши дѣти!

-- Безпаловъ!.. -- строго крикнулъ Шиловъ,-- напрасно оскорбляешь насъ. Напрасно теряешь время, думая обмануть. Ты помянулъ про судъ. Кабы были противъ тебя улики, мы бы не взяли на свою душу грѣха. Ты знаешь меня. Я старый человѣкъ,-- въ бояхъ бывалъ, лицомъ къ лицу смерть видѣлъ. И не терплю неправды. Не пошелъ бы я на такое дѣло, если бы его справедливымъ не считалъ. Не мало ты сиротъ обездолилъ, Безпаловъ! Не мало народу на тебя плачется. Н-ну... самъ знаешь... шелъ молодецъ на удалыя дѣла,-- и отвѣту не бойся.

-- Умри казакъ со славой! -- мрачно разсмѣялся Воронъ.

-- И не вини насъ въ крови своей. Признай нашу правду. По совѣсти! Вѣдь сейчасъ ты до Бога пойдешь. Или ты думаешь, коли нѣтъ на тебя явныхъ уликъ, то и правъ ты,-- отпереться можешь...

-- Не трать пустыхъ словъ, Петръ Василичъ! -- угрюмо и твердо сказалъ Безпаловъ. -- Коли убивать велѣно,-- убивай! Смерти я не боюсь; а словъ вашихъ про правду да про совѣсть и вовсе не испугаюсь. Ужъ коли до словъ дѣло дойдетъ... смотри, какъ бы у тебя самого глаза стыдомъ не застлало!

-- Да что онъ тутъ разсказываетъ! -- заволновались казаки.

-- Какой праведникъ! -- засмѣялся Дроздъ.

-- Извѣстно,-- не пойманный -- не воръ,-- ото всего отопрется!

-- Не отпираюсь я! -- злобно крикнулъ Безпаловъ.

Въ свѣтѣ мѣсяца онъ стоялъ передъ ними съ высоко поднятой головою.

-- Не отпираешься? -- подхватилъ Воромъ,-- стало-быть, ты и есть нашъ разоритель?

Безпаловъ тряхнулъ головой:

-- Я.

-- Воръ! Поджигатель!

-- Я.

-- Конокрадъ!

-- Я.

Онъ злымъ взглядомъ впился въ лицо Ворона.

-- Вамъ сознанья моего надо? Н-ну... я! Ты, Воронъ, на кого думалъ, когда у тебя сѣно спалили... Ха-ха! Возовъ съ сотню было? Ха-ха!! На Савельку думалъ? Оставь... я сжегъ!!

-- Песъ! -- взмахнулъ руками Воронъ.

-- А мои волы? -- сказалъ Дроздъ,-- стало-быть...

-- У городскихъ купцовъ въ кишкахъ спрашивай.

И онъ опять точно бросалъ имъ въ лицо свой смѣхъ.

-- Ха-ха! Одинъ къ одному волы-то... шесть паръ! Поди жалко было! Ха-ха!

Вдругъ обдалъ ихъ вызывающимъ пламенемъ взгляда:

-- Да что тамъ толковать! У атамана Микулина домъ... я сжегъ! А! Вы и не знали?! Лошадей свелъ у Караулова... я! У тебя, Моревъ... я! У объѣздчика Герасима... Ты тутъ же, Герасимъ? Я! У тебя, Бахаревъ, жеребецъ въ киргйзской степи гуляетъ. Ты тоже на Савельку думалъ? Брось! Я! Я двадцать пять... Ха-ха! Самыхъ лучшихъ лошадей изъ станицы свелъ. Ха-ха!

Точно вызовъ смерти бросалъ онъ имъ смѣхъ свой,-- злой и нервный:

-- Ха-ха!

Запрыгали кони отъ натянутыхъ поводій.

-- Лиходѣй!

Ему грозили сжатые кулаки.

-- Вотъ онъ... вотъ! А еще дѣтямъ нашимъ своей кровью грозитъ!

Безпощадное смотрѣло на него изъ гнѣвныхъ лицъ,

-- Пули жалко на него!

-- На осину его вздернуть!

-- Воръ!

Шиловъ рѣзко крикнулъ:

-- Молчатъ!

И обратился къ Безпалову:

-- Стало-быть... и мою пару... Гнѣдого съ Пѣгимъ... походныхъ моихъ...

-- Петръ Василичъ,-- твердо сказалъ Безпаловъ,-- пусть бы руки мои отсохли, кабы я притронулся только къ твоимъ лошадямъ... Для тебя и говорю только, а этимъ подлецамъ я бы слова не сказалъ!

И вдругъ онъ крикнулъ дико и хрипло:

-- Будьте прокляты вы! Вотъ вамъ мое завѣщанье вашимъ женамъ, вашимъ дѣтямъ... всему вашему поганому отродью! Передъ лицомъ неба и земли я, Безпаловъ, проклинаю васъ!

И выходка его была такъ неожиданна, что казаки молчали.

-- Подлецы! -- закричалъ онъ,-- чего жъ вы ждете?!

Остановилъ горящій взглядъ на блѣдномъ лицѣ Шилова, смотрѣвшаго на него глубокимъ и темнымъ взглядомъ.

-- Распоряжайся... ты! Вѣдь ты по совѣсти любишь? Убивай! Вѣдь ты правъ! Вѣдь общество приказало! А защищаться мнѣ нечѣмъ... кромѣ словъ. Да и не хочу я. А впрочемъ... ужъ постой! Ужъ мнѣ все равно. Я вамъ правду въ безстыдные глаза брошу... мою предсмертную! Чтобы жила она съ вами до конца дней вашихъ и изжевала души ваши острыми зубами. Я лиходѣй? Я сиротъ бездолю? И вы судить меня вздумали? Васъ судить надо! Не меня! Васъ надо собаками травить, на осинахъ вѣшать, изъ поганыхъ ружей стрѣлять, а потомъ по оврагамъ бросать какъ падаль поганую, чтобы свиньи рвали васъ и кишки ваши по полямъ растаскивали!

Вода забурлила подъ лошадиными ногами въ огненныхъ вспышкахъ. И шумъ голосовъ побѣжалъ по педрекатамъ.

-- Петръ Василичъ! Распорядись!

-- До какихъ поръ воръ оскорблять насъ будетъ.

Но Шиловъ хмурымъ взглядомъ остановилъ ихъ крики и обернулся къ Безпалову.

-- Говори, Безпаловъ.

-- Не нравится? -- бросилъ горькую усмѣшку Безпаловъ въ лица казакамъ,-- не хотите слушать? Ну, бей меня. А я все кричать буду! Я мѣшалъ вамъ, когда на Илекѣ жилъ? У васъ лапы цѣпкія... достали меня! Моя судьба тамъ была... счастье мое! Невѣста тамъ была у меня... Лукерья... Ха-ха! Поди знаете такую... атаманшу нонѣшнюю! Гдѣ ваша правда была, когда вы меня въ степь на службу угнали? Развѣ мнѣ было идти? Развѣ былъ очередной я?! Ты, Петра Василичъ, тогда на службѣ былъ, въ Ахтюбѣ, не знаешь, какъ твои общественники мою душу въ ведрѣ водки утопили...

-- Правда это, старики? -- хмуро взглянулъ Шиловъ.

Молчали.

-- Распоряженіе начальства,-- прокаркалъ Воронъ.

А Дроздъ добавилъ:

-- Стало-бытъ, атаманъ...

-- Атаманъ! -- горько разсмѣялся Безпаловъ.-- А гдѣ же ваша совѣсть въ то время атаманствовала? Стало-быть, въ томъ совѣсть казачья, чтобы по приказу атамана бѣдняка топить, не разсуждая, а потомъ душу его помянуть сладкой чаркою изъ рукъ атаманскихъ? Эй, вы, станичники! Отцы командиры... души продажныя! Я изъ степи нищимъ чортомъ вернулся, а всего-то и не зналъ. На землѣ моей сидѣла атаманская родня! Моя хата была за долги продана и на баню атаману досталась. А невѣста моя.. ха-ха! Атаманшей стала!

Изъ глазъ его метнулось гнѣвное пламя.

-- Я любилъ ее... пуще жизни... черти!!

Злобно засмѣялся.

-- Такъ вотъ зачѣмъ меня въ службу безъ закону сдать понадобилось! Атаману моя суженая приглянулась. А вы знали про то! Вы знали про то! Кто сватомъ былъ отъ атамана? Моревъ Степанъ! Кто дружками были? Ты, Дроздъ, ты, Бахаревъ? А, я васъ всѣхъ знаю, кто продавалъ меня, кто приговоръ объ угонѣ внѣ очереди на службу писалъ,-- кто постановлялъ избу мою продать и землю отобрать... Вы за ведро меня продали... а потомъ на свадьбѣ пировали... пѣсни пѣли за упокой души моей, когда я съ сартами бился... Такъ подайте жъ отчетъ мнѣ! Я атамана изъ года въ годъ разорялъ... я убить его хотѣлъ... да Лукерью жалко стало!

И съ горькимъ стономъ онъ махнулъ рукой.

-- Эхъ... Лукерья!

-- Правда это, старики? -- нахмурился Шиловъ.

Молчали.

А Безпаловъ вдохновлялся собственными горькими словами.

Онъ точно заглянулъ въ книгу жизни своей, читалъ тамъ страницу за страницей и страстное негодованіе свое облекалъ въ пылкія слова.

-- Ну, вы... крутъ казачій! Отвѣчай мнѣ!

Изъ подсудимаго становился судьей.

-- Эй, вы... станичники... отцы командиры! Души продажныя! Судить меня надумали? Разбойники, предатели, воры! Я степь прошагалъ съ окаянными думами. Я на васъ злое умышлялъ въ джунгляхъ, на Сыръ-Дарьѣ, въ камышахъ... въ сраженьи, въ бою, все о васъ, братцы мои милые, вспоминалъ... благодѣтели мои... проклятые! Въ Геокъ-Тепе въ лазаретѣ, въ тифѣ валялся -- все о васъ бредилъ. Я редуты взорвалъ... и крестъ получилъ... и надъ тѣмъ крестомъ плакалъ, что меня не взорвало! Я на сартовъ въ самую сѣчу ломался, чтобы пуля уложила меня. Да чужія пули берегли, чтобы отъ своей я буйну голову сложилъ... отъ руки моихъ братцевъ милыхъ... благодѣтелей... Чтобы добили вы меня. Ну, что жъ... игра сыграна, карты брошены... кончайте!

Онъ снялъ картузъ, далеко отшвырнулъ его на свѣтлую воду и тряхнулъ головою.

-- Эй, вы... станичники! Вотъ я! Добивайте!

Мѣсяцъ,-- яркій, круглый,-- точно смѣялся.

Его улыбка серебрилась въ водѣ, а черный боръ, задумчивый и хмурый,-- точно слушалъ смутную сказку рѣки. Сказка шелестѣла въ камышахъ, всплывала надъ степью тысячью шопотовъ, изъ омутовъ поднимала голову съ круглыми свѣтлыми глазами. Таинственная,-- заставляла коней стоять какъ вкопанными, съ тѣнями, опрокинутыми въ волны, и заглядывала съ нѣжнымъ смѣхомъ въ поблѣднѣвшія и смущенныя лица.

Шиловъ крѣпко нажалъ удила.

Конь его почти всталъ на дыбы, роняя съ копытъ серебряныя капли.

-- Назадъ!!

И этотъ бѣшеный крикъ спокойнаго человѣка былъ такъ властенъ, что казаки, какъ зачарованные, повернули коней. Темными пятнами плыли за Шиловымъ въ серебристомъ пожарѣ плещущихъ волнъ, какъ сказочное стадо чудовищъ таинственной глубины.

Въ тѣни крутого берега остановились.

Обернулись.

Среди серебряной глади на темномъ пятнѣ тарантаса все еще стоялъ Безпаловъ,-- застывшій, пораженный, все еще въ той же вызывающей позѣ.

Въ влажномъ воздухѣ всплылъ голосъ Шилова:

-- Безпаловъ... прости!

Какъ тѣни сна, взбирались одинъ за другимъ всадники по крутому берегу,-- обрисовывались на смутно-мерцающемъ фонѣ неба.

Обертывались.

Какъ сказочный лозунгъ бросали слова:

-- Безпаловъ... прости!

Неохотно и вяло пробасилъ длинный Дроздъ:

-- Безпаловъ... прости!

Неуклюжій и черный Воронъ точно каркнулъ:

-- Безпаловъ... прости!

Тонули въ сумракѣ, сливались съ ночью. А рѣка на перекатахъ все звенѣла таинственную сказку...

Сборникъ товарищества "Знаніе" за 1908 годъ. Книга двадцать первая