Книговод

Дон-Жуан

Байрон Джордж Гордон


ДОНЪ-ЖУАНЪ,
ПОЭМА
ЛОРДА БАЙРОНА.

ВОЛЬНЫЙ ПЕРЕВОДЪ
В. ЛЮБИЧЪ-РОМАНОВИЧА.

II.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
ВЪ ТИПОГРАФІИ Е. ФИШЕРА.
1847.

ДОНЪ-ЖУАНЪ.

Difficile est propriè communia dicere.

  

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

                                 I.
  
             "Есть и у насъ, въ дѣлахъ, приливы
             Съ отливами; лишь уловить,
             Должны стараться, мигъ счастливый...."1
             А тамъ ужъ -- что и говорить!
             Лишь иногда, неоднократно
             Терпѣнья намъ недостаетъ,
             И мы теряемъ, безвозвратно,--
             Завѣщанный тѣмъ мигомъ плодъ!
             Но, также, опытъ научаетъ.
             Что все и къ лучшему бываетъ....
             И, по пословицѣ, конецъ
             Лишь дѣлу всякому вѣнецъ!
  
                                 II.
  
             Въ дѣлахъ и женскихъ, есть приливы
             Съ отливами,-- и уловить
             Когда успѣли мигъ счастливый,--
             Богъ вѣсть, куда прійдется плыть.....
             Но, чтобы плыть пловцу надежно,
             Искуство главное все въ томъ,
             Чтобъ, зная море,-- осторожно
             Умѣть лавировать на немъ:
             Оно такъ бурно и опасно...
             Но, въ этомъ дѣлѣ, полъ прекрасной,
             Хоть и не думаетъ, не разъ,--
             Бываетъ посмышленнѣй насъ!
  
                                 III.
  
             Посмотришь: женщина иная,
             Упрямствомъ, смѣлостью своей,
             Разсудка голосъ заглушая,
             Да увлеченію страстей
             Лишь повинуясь, всѣмъ готова,--
             Престоломъ, міромъ, рисковать;
             Свободу, съ тишиною крова,
             И честь, и имя, потерять!...
             Лишь только бъ -- быть и быть любимой,
             По своему... неодолимой
             Своей фантазіи живой
             Предоставляя жребій свой!
  
                                 IV.
  
             Такая женщина, признаться,
             Когда бъ сыскалась на земли,--
             Могла бы дьяволомъ назваться!
             За то, и сколькихъ бы, въ свои
             Завлекши сѣти, обратила,
             Тутъ,-- въ манихеянъ!...2 Изъ такихъ.
             Исторія намъ сохранила....
             Ну, хоть одну возьмемъ изъ нихъ,--
             Хоть Клеопатру!-- только ею
             Успѣлъ Антоній (пусть и шею
             Сломилъ себѣ черезъ нее!) --
             Свое прославить бытіе!
  
                                 V.
  
             Завоеваньями ль своими,
             Оспаривалъ онъ лавръ побѣдъ,
             У Цезаря?-- о, нѣтъ! одними --
             Ея очами, и средь бѣдъ,
             Вкушая счастіе земное,
             Когда, про Акціумъ забывъ,--
             На грудь царицы -- боевое
             Чело склонялъ, міръ удививъ,
             Что, для любви, онъ мечъ покинулъ
             И честолюбье все отринулъ,
             Какъ истинный любви герой,
             Дыша лишь нѣгою одной!3
  
                                 VI.
  
             Любовь такая -- образцовой
             Могла бъ назваться; потому --
             Что ни лѣта, ни рокъ суровой,
             Ни ей, бѣдняжкѣ, ни ему,
             Сердецъ, взлелѣянныхъ любовью,
             Не охладили до конца
             Ихъ дней, запечатлѣнныхъ кровью,
             Достойныхъ лучшаго вѣнца!
             Они любили -- безотчетно,
             И умерли -- самоохотно,
             Съ любовью пламенной своей,
             Съ челомъ развѣнчаннымъ для ей!...
  
                                 VII.
  
             Да! нѣтъ такой любви ужъ нынѣ....
             Но мы -- героя своего,
             Жуана, съ третьей героиней,
             Или -- возлюбленной его,
             Въ столь затруднительномъ, признаться
             Ихъ положеньи, обоихъ,
             Оставили,-- что показаться
             Имъ вѣчностью могъ этотъ мигъ --
             Сомнительнаго ожиданья,
             Или сердецъ ихъ волнованья:
             Гюльбеи,-- съ думой о себѣ!
             Жуана,-- съ думой о судьбѣ!...
  
                                 VIII.
  
             Не льзя же обойтись, порою,
             Чтобъ, для защиты красоты,
             И не пожертвовать собою....
             (Хотя, нерѣдко, доброты
             Такой геройской полъ прекрасной.
             Въ мужчинахъ, и не признаетъ,
             Усвоивая самовластно --
             Себѣ лишь все, на оборотъ!)
             Особенно же, нѣтъ спасенья,
             Въ странѣ, гдѣ эти преступленья --
             Кинжалъ рѣшаетъ, иль мѣшокъ....
             Такъ къ нимъ не милостивъ Востокъ!
  
                                 IX.
  
             Султаны -- вовсе не Катоны:
             У нихъ есть логика своя,
             Передъ которою ихъ жены --
             Трепещутъ очень за себя!...
             Да и какой нибудь Гортензій4
             Ужъ не отдѣлается тѣмъ,
             Чтобъ другъ любезный, безъ претензій,
             Жену-то уступилъ!... со всѣмъ,
             Со всѣмъ, не съ этой точки зрѣнья,
             Султаны смотрятъ: уваженья,
             У нихъ, побольше къ женамъ ихъ,--
             Хоть и рабынь лишь видятъ въ нихъ!
  
                                 X.
  
             Гюльбеи какъ ни жаль, признаться,
             А только бъ, за поступокъ свой,--
             Хоть выговоромъ разсчитаться
             Должна, когда не головой!...
             Но, и въ поэзіи, одною
             Дыша лишь правдою, (хотя бъ
             И ложью можно, небольшою,
             Смягчить здѣсь истину!) умъ -- слабъ,
             Сказать должны мы безъ обмана,
             Былъ у любимицы Султана;
             А страсти -- сильны, между тѣмъ,
             И такъ... что ни сравнить ни съ чѣмъ!
  
                                 XI.
  
             Поэтому, и не имѣя,
             Конечно, права разсуждать,--
             Умѣла разсудить Гюльбея,
             Что сердце мужа -- отвѣчать
             Ей не могло, какъ должно бъ было:
             Онъ былъ -- шестидесяти лѣтъ.
             Безъ году одного. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XII.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Да цифру лѣтъ его -- съ огромнымъ
             Числомъ любезныхъ всѣхъ его,
             (Чуть только не былъ вѣроломнымъ
             Противъ Гарема своего!)
             Когда сравнить,-- такъ и милльйонной
             Онъ доли, изъ любви законной,
             Не могъ Гюльбеѣ удѣлять,
             Чтобъ ей грѣшить не дозволять!...
  
                                 XIII.
  
             Притомъ, замѣтить надо тоже,
             Что женщины, гдѣ о правахъ
             Лишь сердца рѣчь идетъ,-- построже
             Обсуживаютъ каждый шагъ;
             И тяжбу, лучше адвоката,
             Съумѣютъ съ нами завести...
             А съ ними и тяжка расплата!
             Убытки, протори, свести --
             Ужъ такъ сведутъ.... что лишь плечами
             Пожмешь, или всплеснешь руками,
             Да скажешь: "виноватъ кругомъ!"
             (Хотя бы былъ и правъ, притомъ!)
  
                                 XIV.
  
             А если такъ, почти, бываетъ
             Въ благочестивѣйшихъ земляхъ,
             Гдѣ просвѣщенье нравъ смягчаетъ.
             Въ неукротимѣйшихъ сердцахъ:
             Чего же ждать, въ странѣ, гдѣ страсти --
             Ни чѣмъ, ни вѣрой, ни умомъ,
             Невзнузданныя, грозной власти
             Лишь повинуются!... притомъ,--
             И власть бываетъ тамъ безъ силы;
             Особенно, чуть остовъ хилый
             Онѣ вдругъ встрѣтятъ предъ собой,--
             Пылая лавой огневой!
  
                                 XV.
  
             И то сказать, что мусульманки,--
             Хоть ограничены, въ правахъ,
             И болѣе, чѣмъ христіанки;
             Но бойче ихъ въ такихъ дѣлахъ,
             Гдѣ надо, твердою ногою,--
             За собственность имъ постоять,
             Чуть стали бы въ мужьяхъ, порою,
             Тѣнь вѣроломства замѣчать....
             Да какъ и право -- четверное,
             У четверыхъ тамъ женъ,-- въ покоѣ
             Едва ль и можетъ ревность ихъ
             Вздремнуть, улегшись, хоть на мигъ!...
  
                                 XVI.
  
             Четвертою была Гюльбея,
             По счету, изъ Султанскихъ женъ;
             Но -- первой, приковать умѣя
             Своей красой!... да лишь законъ,
             Законъ почтеннаго пророка,--
             Имъ всѣмъ не на руку: самой
             Любимицѣ не много прока --
             Отъ многоженства.... Да! порой,
             На этотъ грѣхъ не равнодушно,
             При всей наружности послушной,--
             И сами жены смотрятъ!... но....
             Имъ разсуждать запрещено!
  
                                 XVII.
  
             Его Высокость -- высочайшій
             Для нихъ изъ смертныхъ на земли,
             Какъ тѣнь Аллаха и ближайшій
             Къ нему, предъ всѣми Османли:
             Свѣтила пользуясь правами,
             Гаремъ, какъ счастьемъ, онъ дарить.
             Когда вдругъ,-- ясными очами,--
             Тамъ удостоитъ свѣтъ пролить!...
             Его Высокость, полновластно
             Взглянувъ, съ улыбкой сладострастной
             Ни прелести Гюльбеи,-- ждалъ,
             Чтобъ и ея взоръ отвѣчалъ....
  
                                 XVIII.
  
             Одно, при этомъ, замѣчанье!
             Хоть поцѣлуи и слова,
             Объятья, къ сердцу прижанье.
             Et coetera,-- свои права
             Имѣютъ, быть изображеньемъ --
             Любви, иль страсти.... но, порой,
             Бываютъ только обольщеньемъ,
             Личиною души нѣмой,
             Что и надѣть, и скинуть можно...
             Да и, не рѣдко, безбожно
             Тутъ дѣйствуетъ полъ милый, что --
             И можно бъ попѣнять за то!...
  
                                 XIX.
  
             Но краска легкая, взоръ темный,
             Дрожанье тихое, въ чертахъ --
             Стыдливость.... видъ такой лишь скромный,
             Съ улыбкой робкой на устахъ,--
             Чарующимъ влеченьемъ дышетъ:
             Примѣта вѣрная любви!...
             ' не такой,-- гдѣ грудь колышетъ
             Страсть огненная, что, въ крови,
             Кипучей лавой протекаетъ:
             Излишекъ жара -- разрушаетъ
             Очарованье, какъ, притомъ,--
             И холодъ.... въ существѣ живомъ!
  
                                 XX.
  
             Поэтому, признаться, мнѣнья
             Такого я держусь всегда:
             Что, даже въ дѣдѣ наслажденья,
             Средина лучше, иногда,--
             Излишка всякаго на свѣтѣ!...
             И чтобы это доказать,--
             Могли бы, о такомъ предметѣ,
             И стихъ Овидіевскій взять
             Да только -- метръ латинской пѣсни,5
             Въ четырестопный ямбъ, хоть тресни,--
             Нельзя вогнуть!... и, стало быть,--
             Мы можемъ это отложить.
  
                                 XXI.
  
             Къ разсказу жъ обратимся снова:
             Гюльбея, въ этотъ день, себя
             Какъ повела -- о томъ ни слова --
             И муза скромная моя
             Не хочетъ этого касаться!
             Довольно, что Султанъ своей
             Любимицей -- налюбоваться
             Не могъ, и былъ доволенъ ей....
             Она дѣла вести умѣла;
             И, въ полной мѣрѣ, тутъ успѣла,
             Какъ женщина -- изъ женщинъ тѣхъ,
             Которымъ -- ни почемъ успѣхъ!
  
                                 XXII.
  
             Гдѣ сердца, или туалета,
             Коснется,-- тутъ прекрасный полъ
             Въ своей ужъ сферѣ!... умъ поэта
             Того бъ, во вѣкъ, не изобрѣлъ,
             (Хотя бъ и влаги Ипокренской,
             Ad libitum, напился онъ!) --
             Что вмигъ придумаетъ умъ женской:
             Такъ онъ находчивъ и смышленъ!
             И передъ ихъ ужъ романтисмомъ.
             Должны мы, съ нашимъ эгоисмомъ,
             Какъ въ преферансѣ, "пасъ!" сказать,--
             Всю справедливость имъ отдать!
  
                                 XXIII.
  
             И женщины, и мы, мужчины,
             Всѣ лжемъ, гдѣ случай приведетъ --
             Прибѣгнуть къ помощи личины,
             Что ложью человѣкъ зоветъ?
             Вся разница лишь въ томъ: -- что ловко
             Одни изъ насъ умѣютъ лгать,
             Знакомѣй съ этою снаровкой,
             Гдѣ надо тайнъ не выдавать!...
             Другимъ-же -- измѣняютъ чувства,
             И лгутъ тѣ, просто, безъ искусства;
             Но какъ душою ни кривить,
             Ложь не помѣха и -- любить!
  
                                 XXIV.
  
             И такъ,-- съ Султаншею Султана
             Оставимъ, царственной четой,
             Въ объятьяхъ страсти и обмана.
             Подъ кровомъ тишины почвой.
             Различнымъ чувствамъ предаваться,
             Пока не успокоитъ сонъ --
             Восторговъ и тревогъ... признаться,
             И былъ необходимымъ онъ,
             Особенно,-- Гюльбеѣ, съ думой.
             Чтобы супругъ ея угрюмой --
             Ея обмана не открылъ,
             И ласкъ бы -- въ месть не обратилъ!...
  
                                 XXV.
  
             Притомъ, обманъ надеждъ -- едва ли
             Не тягостнѣй всего для насъ!
             И глубочайшія печали --
             Ничто, въ сравненіи, не разъ.
             Съ печалью, кажется, ничтожной,--
             Когда страсть пылкую (что всѣмъ
             Готова жертвовать!) безбожно
             Вдругъ остановятъ между тѣмъ....
             И остановятъ -- въ тѣ мгновенья,
             Какъ ужъ почти нѣтъ и сомнѣнья,
             Что вскорѣ, вскорѣ ожидать
             Ей можно -- восторжествовать!...
  
                                 XXVI.
  
             Султанъ съ своей супругой-спали....
             Иль спалъ, покрайней мѣрѣ, онъ,
             Одинъ; Гюльбею же -- едва ли
             Могъ осѣнять спокойный сонъ!
             Притомъ, ночь длинною казаться
             Должна для женъ... для женъ такихъ.
             Преступныхъ, какъ она, признаться:
             Подушка вертится, у нихъ.
             Подъ головою... на мгновенье
             Глаза закрыли, и волненье
             Опять разбудить, взоръ горитъ,
             И грѣшная мечта кипитъ....
  
                                 XXVII.
  
             Въ ночномъ туманѣ, образъ милый-
             Воображенью предстоитъ;
             Въ объятья манитъ и, унылый,
             Отъ нихъ опять изъ рукъ скользитъ,--
             Неуловимый и туманный....
             Онѣ вздыхаютъ -- скоро ль день
             Настанетъ, иль разсвѣтъ желанный,
             И сгонитъ съ глазъ ночную тѣнь,
             Что ихъ безсонницу тревожитъ;
             А страсть -- страданія ихъ множитъ,
             И, мечась тутъ, дрожатъ, чтобъ вдругъ --
             Не пробудился ихъ супругъ!...
  
                                 XXVIII.
  
             Да! поискать подъ небесами,
             Или -- подъ пологомъ, скорѣй.
             Роскошнымъ, съ бахрамой, съ кистями,
             Въ палатахъ пожилыхъ мужей,--
             Такіе факты и найдутся:
             Что, между тѣмъ, сна женамъ нѣтъ,--
             Когда мужья ихъ предаются
             Безпечно отдыху, отъ лѣтъ,
             Иль отъ заботъ дневныхъ, иль скуки,
             Сномъ услаждая сердца муки,
             Подъ одѣяломъ,-- сна крыломъ,--
             Въ подушкахъ потонувъ челомъ...
  
                                 XXIX.
  
             Супружество -- та жъ лоттерея,
             Какъ для мужей, такъ и для женъ!
             И тутъ,-- хоть и была Гюльбея
             Султаншей, но.... постель не тронъ!
             И, можетъ быть, съ такою страстной
             Натурой, иль душой, она-
             'Была такою же несчастной,
             Какъ королева-то одна....6
             Но, за такія отступленья,
             Намъ попросить и извиненья
             Пора, чтобъ не бранили насъ;
             И станемъ продолжать разсказъ!
  
                                 XXX.
  
             Мы и забыли про Жуана!...
             Въ своемъ костюмѣ женскомъ, онъ,
             Но знаку страстнаго Султана,
             Со всею свитой уведенъ,
             Чрезъ галлереи потащился --
             На половину одалыкъ,
             Гдѣ наслаждался и томился
             Красавицъ рой, живой цвѣтникъ:
             Тамъ были ихъ, затворницъ милыхъ,
             И рѣзвыхъ, и полуунылыхъ,
             Какъ птичекъ въ клѣткахъ,-- и ночлегъ,
             И весь разгулъ забавъ и нѣгъ!...
  
                                 XXXI.
  
             Люблю, признаться, полъ прекрасной!
             Калигулою даже быть,--
             Когда-то, я желалъ ужасно.
             Чтобъ мысль его осуществить:
             Онъ жаждалъ -- все людское племя,
             Съ одною видѣть головой,
             Чтобы ее, не тратя время,--
             За разъ мечемъ отсѣчь долой!7
             А я? (лишь не теперь, а въ годы
             И молодости, и свободы!) --
             Весь полъ прекрасный жаждалъ я,
             Въ рукахъ, имѣть бы у себя....
  
                                 XXXII.
  
             Чтобъ весь родъ женскій былъ съ одною
             Головкой женской.... но, притомъ,--
             Съ головкой, дивной красотою!...
             Лишь не за тѣмъ,-- чтобы мечемъ
             Ее отсѣчь, какъ безразсудно
             Тиранъ безумный помышлялъ:
             А чтобъ, за разъ, полъ этотъ, (въ чудной
             Вдругъ превращенный идеалъ!) --
             Разцѣловать въ уста и щечки,
             Et coetera. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XXXIII.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XXXIV.
  
             Гдѣжъ нашъ Жуанъ?... Бросая взгляды,
             Онъ, съ одалыками идетъ,
             Кудабъ и вы такъ были рады
             Попасть, читатель, безъ хлопотъ!
             И, между тѣмъ, какъ галлереи
             Переходили,-- нашъ герой
             Забылъ и красоту Гюльбеи,
             Увидя согни, предъ собой,
             Красавицъ, смѣло могшихъ, съ нею,
             Поспорить -- красотой своею:
             Такъ ихъ округлости и стань --
             Успѣлъ ужъ осмотрѣть Жуанъ!
  
                                 XXXV.
  
             Не забывалъ, однакожъ, роли
             Своей, чтобъ не было бѣды,
             И лишь давалъ довольно воли --
             Однимъ глазамъ, на красоты
             Затѣи султанскихъ любоваться....
             Но только евнуховъ надзоръ
             Его удерживалъ, признаться,--
             Бросать и слишкомъ смѣло взоръ!
             Притомъ, и впереди шла злая
             Старуха, взорами сверкая,
             Чтобы не смѣли говорить,
             Иль изъ рядовъ тамъ выходить!
  
                                 XXXVI.
  
             Мать дѣвъ! -- ее титуловали;
             Хоть матерью была ль, иль нѣтъ,
             И тѣ, которыя давали
             Ей и мамаши8 эпитетъ,
             Тожъ были ль: "дѣвы!" -- мы не знаемъ!
             Но что Сераль ихъ такъ зоветъ,--
             Въ томъ, для повѣрки, отсылаемъ
             Васъ къ Кантемиру9 и Де-Тоттъ10
             Здѣсь можетъ быть порукой тоже;
             Лишь эта "мать" смотрѣла строже --
             Всѣхъ даже, въ свѣтѣ, матерей,
             За нравственностью дочерей.
  
                                 XXXVII.
  
             Иль -- этихъ дѣвъ, какъ мы сказали!
             Да и обязанности, въ томъ,
             Старухи этой состояли:
             Чтобы подсматривать танкомъ,
             Да, чуть замѣтила бы малость,--
             Усовѣщевать, отклонять...
             За непростительную жъ шалость,
             И -- къ наказаньямъ прибѣгать!
             А гдѣ съ пятнадцать сотень круглыхъ --
             Красавицъ, бѣленькихъ и смуглыхъ,
             Какъ шалостей кое-какихъ,
             Порой, не встрѣтить между нихъ!?...
  
                                 XXXVIII.
  
             Но шалостямъ большимъ, конечно,
             И мудрено въ Сералѣ быть,
             Куда -- одинъ Султанъ, безпечно,
             Да могутъ евнухи входить,
             А больше -- ужъ никто не думай!
             Вездѣ и стража и замки....
             И чуть-что тамъ случись,-- безъ шума
             Преступниковъ тотчасъ въ мѣшки,
             Да въ волны быстраго Босфора,
             Чтобъ даже ни слѣда позора
             Не оставалося въ стѣнахъ,
             Какъ-бы примѣра на глазахъ!
  
                                 XXXIX.
  
             Однакожъ, мы заговорили
             Ужъ объ извѣстномъ всѣмъ давно,
             И отъ предмета отступили....
             Но чтожъ? хоть и сказать смѣшно,
             Мы чуть ли и неправы въ этомъ,
             Что, какъ тянулся весь Гаремъ
             Вдоль галлерей,-- другимъ предметомъ
             Мы занялися между тѣмъ:
             Не то. и нашъ разсказъ бы вяло
             Тянулся, черезъ рядъ не малой --
             Всѣхъ пышныхъ залъ и галлерей,
             Пока дошли бы до дверей!..
  
                                 XL.
  
             Досюда, вереницей длинной,
             Онѣ тащились, такъ сказать,
             Во всемъ порядкѣ, скромно, чинно
             Но чуть пришли -- ихъ не узнать!
             Въ своихъ покояхъ, рой ихъ шумной,
             Безпечной,-- распорхнулся вдругъ,
             Со всею радостью безумной
             Овечекъ, пущенныхъ на лугъ;
             Или -- какъ волны разыгрались....
             Какъ будто-бы съ цѣпи сорвались,
             Чуть скрылись евнухи отъ глазъ,--
             Цѣпь тяжкая для ихъ проказъ!
  
                                 XLI.
  
             Пошли тутъ пѣсни, пляска, топотъ,
             Смѣхъ, хохотъ, игры, болтовня,
             Замѣтки разныя и шопотъ....
             Потомъ, вдругъ стали, какъ коня,
             Осматривать всѣ Донъ-Жуана --
             Его и формы, и глаза,
             И поступь, ростъ, и стройность стана,
             Рукъ красоту и волоса;
             И, наконецъ костюмъ, браслеты,
             Аграфы, цѣпи... хоть одѣты
             И сами были, тожъ, какъ онъ;
             Но осмотрѣть -- у дамъ законъ!
  
                                 XLII.
  
             Все перебравъ,всѣмъ восхищались;
             Лишь одному: зачѣмъ у ней,
             Въ ушахъ, серегъ нѣтъ? удивлялись;
             Да что и ноги подлиннѣй,--
             Чѣмъ слѣдовало бъ, какъ казалось....
             Такъ, словомъ, въ немъ, на первый разъ,
             Едва ли многое осталось
             Пропущеннымъ отъ зоркихъ глазъ!
             И даже -- въ тальи замѣчали
             Мужское что то и желали
             Подругу бъ новую раздѣть,
             Что бы получше осмотрѣть....
  
                                 XLIII.
  
             Потомъ, однакожъ, разсудили,
             Что лучше ей и дать покой;
             Одно лишь страннымъ находили,
             Что какъ Гюльбеѣ такъ простой,
             Иль быть ей такъ неосторожной,
             Чтобъ покупать -- все, что ни есть,
             Себѣ красавицъ!.. вѣдь, возможно.
             Что вдругъ моглабъ и надоѣсть
             Она Султану... и какая
             Нибудь "Гяурка молодая" --
             Ее смѣнила бы тотчасъ....
             А у Султана зорокъ глазъ!
  
                                 XLIV.
  
             Но что всего страннѣе было,
             И удивительнѣй всего,--
             Что зависти не возбудило,
             (Хоть небываетъ безъ того,
             Въ такомъ дѣвическомъ собраньи!) --
             Явленье новой красоты!...
             И даже -- колкихъ замѣчаній,--
             Такой имъ свойственной черты,
             Онѣ не сдѣлали.... хвалили,
             Напротивъ, все,-- хотя и были
             Ревнивѣйшія между нихъ....
             А ревность -- все осудитъ вмигъ!
  
                                 XLV.
  
             Онѣ -- какое-то влеченье
             Почувствовали всѣ къ нему,
             И породнились съ пилъ въ мгновенье....
             Какъ? отчего? и почему?...
             О! между ними и Жуаномъ,
             Тутъ,-- симпатія, такъ сказать,
             Была, но только и обманомъ
             Чувствъ дѣвственныхъ нельзя бъ назвать!.
             А впрочемъ, это -- магнитисмомъ,
             Или, пожалуй, дьяволисмомъ,
             Зовите, какъ хотите, но --
             Тутъ было тайное звено....
  
                                 XLVI.
  
             Звено, которое, собою,
             Невольно связывало ихъ --
             Съ подругой, посланной судьбою!...
             Да! ни къ одной, тамъ, изъ другихъ
             Подругъ своихъ, не ощущали
             Онѣ влеченія того.
             Что тутъ, къ нему, всѣ испытали,--
             Съ прикосновенья одного!...
             Однѣ желали бы -- такую
             Имѣть себѣ сестру родную,
             Другія -- брата.... и пашей
             Забыли тугъ, въ любви своей!
  
                                 XLVII.
  
             Въ числѣ такихъ сентиментальныхъ,
             Въ особенности, были -- три:
             Красавицъ самыхъ идеальныхъ
             Всѣ трое представлять могли..
             Такъ -- Катинька. Дуду и Лоля,11
             Всѣмъ отличаясь отъ другихъ,
             Хоть и томила ихъ неволя,--
             Типъ нравовъ сберегли своихъ!
             Объ ихъ красѣ распространяться
             Не станемъ много... хоть, признаться,
             И невозможно не сказать,
             Чѣмъ каждая могла плѣнять!
  
                                 XLVIII.
  
             Съ очами черными, смуглянка.
             Младая Лоля, всѣхъ живѣй,
             Всѣхъ пламеннѣй, какъ Индіанка,
             Была -- вся страсть! Потомъ, за ней,--
             Грузинка, Катинька, пылала
             Не меньшей страстью.... но, бѣла
             Какъ лилія, -- лишь выражала
             Любви всю нѣгу, и была --
             Красавицею полутомной,
             Съ рѣсницей бархатной, что скромно
             Пріосѣняла ей глаза --
             Сапфирные, какъ небеса.
  
                                 XLIX.
  
             Дуду -- казалась полусонной
             Венерой; въ правильныхъ чертахъ,
             Съ улыбкой тихой, благосклонной,
             Сливался чувствъ тревожныхъ страхъ --
             Съ какимъ-то сладострастьемъ тайнымъ...
             Какъ будто, мраморъ, подъ рѣзцомъ
             Художника, необычайнымъ
             Вдругъ жизни вспыхнувши огнемъ,--
             Не конченнымъ вполнѣ остался!..
             Такъ взоръ ея блеснуть боялся
             Всѣмъ выраженіемъ споимъ,
             Сокрытымъ въ немъ, но огневымъ!
  
                                 L.
  
             Притомъ,-- Дуду, въ сравненьи,-- съ Лолей,
             И Катинькой, была полнѣй
             Обѣихъ такъ, что, по неволѣ,
             (Хоть нѣтъ сравненія старѣй!) --
             Ее -- лишь съ полною луною
             Сравнить бы можно; такъ она,
             Со всей своею красотою
             Была полна. . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 LI.
  
             -- "Какъ васъ зовутъ?" -- у Донъ-Жуана,
             Спросила Лоля, наконецъ;
             И отвѣчалъ онъ ей: -- "Жуана!" --
             Придѣлавъ женскій лишь конецъ,
             -- "О. это имя очень мило!" --
             -- "Откуда жъ родомъ вы?" -- потомъ
             И Катинька его спросила;
             -- "Я, изъ Испаньи." -- "Не знакомъ
             Мнѣ этотъ край... гдѣжъ это?" -- "Стыдно,
             Не знать того сейчасъ ужъ видно,
             Что ты -- Грузинка! то -- у насъ,
             Близъ Индустана, островъ!..." -- "Да-съ!" --
  
                                 LII.
  
             Чтобъ, безъ дальнѣйшихъ объясненій,
             Отъ ней отдѣлаться скорѣй,
             Жуанъ ей потакнулъ, безъ преній,
             Оставя Лоло при своей
             Географической системѣ;
             И какъ ему тутъ объяснять?
             Гаремъ не каѳедра! въ гаремѣ --
             Лишь наслаждаться надо знать.
             Отбросивъ всякую науку,
             Что навести могла бъ лишь скуку!...
             Тамъ мѣста педантизму нѣтъ:
             Тамъ -- только нѣги факультетъ!
  
                                 LIII.
  
             Межъ тѣмъ, какъ Лоля пристыжала
             Бѣдняжку Катиньку,-- Дуду,
             Подсѣвъ къ Жуанѣ, все молчала,
             И на ея лишь красоту
             Любуясь грустными глазами,--
             Своимъ покровомъ головнымъ,
             То, золотистыми кудрями,
             Играла, съ трепетомъ нѣмымъ,
             Да иногда вздыхала тяжко.
             Какъ будто, жалясь надъ бѣдняжкой,
             Что, какъ сиротка, тамъ одна --
             Чужая всѣмъ была она....
  
                                 LIV.
  
             И что. служа для всѣхъ предметомъ
             Лишь любопытства, все краснѣть
             Должна, да слушая, при этомъ,
             Всѣхъ замѣчанія, терпѣть
             И выносить все молчаливо!...
             Когда жъ, съ участіемъ живымъ,
             Такъ разсуждая справедливо,
             Дуду дивилася своимъ
             Подругамъ, занятымъ лишь вздоромъ,--
             Вошла "мать дѣвъ" и, грознымъ взоромъ
             Сверкнувъ, сказала: -- "Время спать;
             Ступайте, полно вамъ болтать!" --
  
                                 LV.
  
             Потомъ,-- какъ къ одалыкѣ новой,
             Къ Жуану обратясь, она
             Смягчила, нѣсколько, суровой
             Свой тонъ: -- "Сознаться вамъ должна,--
             Не знаю, что мнѣ дѣлать съ вами!
             Мы васъ не ждали, и для васъ --
             Особой нѣтъ кровати... нами
             Всѣ заняты!... но, на сей разъ,
             Пока особую закажемъ
             Для васъ кровать,-- пойдемъ-те, ляжемъ,
             Голубушка, хоть на моей....
             Кой-какъ помѣстимся на ней!" --
  
                                 LVI.
  
             --"Какъ это можно! , нѣтъ, мамаша'.
             (Вдругъ Лоля вскрикнула:) никакъ
             Мы не допустимъ, воля ваша!
             Чтобъ вы себя стѣсняли такъ!
             И безъ того вы дурно спите
             Жуану я беру съ собой.
             И -- баста! баста! какъ хотите!
             А мѣста вдоволь на одной
             Кровати будетъ намъ: мы съ нею,
             Всѣмъ -- ростомъ, таліей своею,
             Такъ схожи; худенькимъ такимъ
             Не много надо... не стѣснимъ!..." --
  
                                 LVII.
  
             Но, тутъ, и Катинька пристала,
             И тоже уложить съ собой
             Жуану, пламенно желала,
             Ссылаясь, что и спать одной --
             И непріятно ей и трудно!...
             Наморщила старуха лобъ,
             И, покосясь, сказала: -- "Чудно,
             И непонятно, отчего бъ
             Тебѣ такъ непріятно было,
             И трудно, спать одной!... иль шило
             Какое подъ бокъ колетъ... вздоръ!
             Спала жъ одна ты, до сихъ поръ!" --
  
                                 LVIII.
  
             -- "Мамаша! ахъ!... когда бъ вы знали,
             Какія ночи провожу!...
             (Сказала Катинька:) едва ли
             И сами бъ... даже днемъ дрожу!...
             "Ну, чтожъ такое?" -- "Да тревожатъ
             Видѣнья разныя меня....
             Сна не даютъ!... къ тому же множатъ
             И сны мой ужасъ!... только я --
             Глаза закрою, иль открою --
             Смотрю.... стоятъ, передо мною,
             Гяуры, Гвебры, да, притомъ,
             И Джины, Гоули, кругомъ!..." --
  
                                 LIX.
  
             --"Вздоръ это все! волненье крови.
             И быть Жуанѣ тутъ не слѣдъ,
             Чтобъ и самой, отъ пустословій
             Такихъ, не впасть въ такой же бредъ!
             И такъ вы обѣ -- отправляться
             Извольте спать себѣ однѣ.
             По прежнему, и не мѣшаться
             Въ дѣла, что поизвѣстнѣй мнѣ!...
             Одной лишь скромной и послушной,
             Моей Дудушѣ добродушной.
             Могу Жуану поручить,
             И безопасной съ нею быть!
  
                                 LX.
  
             Посмотримъ, что на это скажетъ
             Дудуша только?..." -- "Я на все,
             Что мнѣ мамаша ни прикажетъ,--
             Согласна!" -- "Такъ, дитя мое!
             Я это напередъ ужъ знала.
             И потому -- возьми съ собой
             Жуану!" -- и Дуду тутъ встала,
             И съ благодарностью живой,
             За отзывъ и препорученье,
             Поцѣловала -- (восхищенье
             Тутъ обнаружа въ первый разъ!)
             Старуху въ лобъ, промежду глазъ.
  
                                 LXI.
  
             Потомъ,-- и Катиньку, и Лолю,
             Поцѣловавъ обѣихъ, но --
             Лишь въ обѣ щеки, давши волю
             Восторгу сердца, (такъ оно
             Вдругъ вспыхнуло и запылало!)
             Еще мамашѣ отдала --
             Поклонъ обычный, да, ни мало
             Не мѣшкая, скорѣй взяла
             Жуана за руку, и скрылись
             Мгновенно за-дверь, какъ ни злились
             Тутъ Лоля съ Катинькой, что мать
             Изволила Дуду избрать!...
  
                                 LXII.
  
             И такъ Дуду съ Жуаномъ въ Одѣ....
             (То по-турецки, дортуаръ,
             Иль спальня, въ русскомъ переводѣ!)
             Здѣсь одалыкъ и будуаръ,
             Со всею мебелью приличной;
             Цвѣты, курильницы, и все,
             Чѣмъ только можетъ вкусъ отличный
             Искусство выказать свое.
             Все было здѣсь, и взоръ плѣняло,
             На чувства нѣгой навѣвало,
             И Донъ-Жуанъ, обвороженъ,--
             Былъ какъ въ эдемъ перенесенъ!...
  
                                 LXIII.
  
             Дуду, прелестное созданье,
             (Какъ мы сказали ужъ о ней!)
             Прервала вдругъ свое молчанье,
             И какъ-то сдѣлалась живѣй!
             Ваялась, потомъ, водить Жуана,
             Или Жуану,-- по всему
             Пріюту нѣги, гдѣ Султана
             Правъ не дается никому!..
             Показывала, называла
             Ему всѣ вещи, объясняла
             Все, какъ умѣла и могла,--
             Хоть и болтуньей не была!
  
                                 LXIV.
  
             Туть, при наружности прекрасной,
             Хоть и задумчивой, отъ думъ
             Какихъ-то тайныхъ -- весь свой ясной
             Дуду выказывала умъ;
             Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, -- (довольно странно!) --
             Еще души вся чистота
             Виднѣлась въ ней, и свѣтъ туманно
             Лишь знала, на свои лѣтѣ:
             Семнадцать лѣтъ ей полныхъ было,
             А сердце -- мало говорило
             И про свой умъ и красоту,--
             Едва ли знала что Дуду!....
  
                                 LXV.
  
             Поэтому -- и тихъ, и робокъ
             Ея былъ нравъ, какъ-бы она --
             Въ вѣкъ золотой, (что, между скобокъ,
             Лишь значитъ: "темны времена"
             Когда еще не знали злата,
             Ни просвѣщенія ума!) --
             Она жила, лишь тѣмъ богата,
             Чѣмъ надѣлить ее сама
             Природа вздумала случайно,
             Хоть многое еще -- подъ тайной
             Скрывала отъ нея пока...
             Но и невинность такъ скользка!...
  
                                 LXVI.
  
             Дуду Жуану, какъ умѣла,--
             Востока нравы описать,
             Хоть лаконически, успѣла;
             Не позабыла передать
             И цѣломудренность восточныхъ
             Законовъ, въ силу коихъ,-- чѣмъ
             Обширнѣе числомъ побочныхъ,
             Или сверхштатныхъ женъ, Гаремъ,
             Тѣмъ и присмотръ за ними строже,
             И чѣмъ невиннѣй, иль моложе,
             Изъ нихъ которая,-- тѣмъ ей
             И кара за вину страшнѣй!
  
                                 LXVII.
  
             Потомъ разсказъ свой заключила --
             Чистѣйшимъ поцѣлуемъ вдругъ....
             Такъ цѣловать Дуду любила!
             И нѣтъ пріятнѣй, какъ досугъ
             Такъ проводить, неоднократно,--
             На поцѣлуяхъ.... безъ грѣха....
             Жуану жъ это такъ пріятно
             Тожъ было, что -- какъ для стиха
             Необходимъ, при риѳмѣ звучной,
             Стихъ и другой, съ нимъ неразлучной
             Что бъ мысль Поэта довершалъ: --
             И онъ Дуду поцѣловалъ!
  
                                 LXVIII.
  
             Потомъ, въ невинности безпечной,
             Раздѣться разсудивъ скорѣй,--
             (И предъ Жуаною, конечно,
             Чего бы опасаться ей?)
             Дуду, почти въ мгновенье ока.--
             Какъ дочь природы ужъ была,
             Покровы легкіе Востока --
             Въ минуту скинувъ; въ зеркала
             Она смотрѣться не любила,
             Въ искусствѣ чаръ не находила;
             И грудь не сдавливалъ корсетъ:
             Воздушенъ былъ весь туалетъ!
  
                                 LXX.
  
             И такъ, -- она уже раздѣта....
             Хотѣла и Жуанѣ тожъ
             Помочь раздѣться, но лишь эта
             Не согласилась; отчего жъ?
             Причины -- намъ однимъ извѣстны....
             Дуду же не могла ихъ знать.
             Иль не хотѣла!... полъ прелестный
             Умѣетъ иногда скрывать,
             Что на умѣ имѣетъ.... впрочемъ,
             Дуду мы въ томъ не опорочимъ!
             И въ самомъ дѣлѣ, можетъ быть,
             Не знала, какъ душой кривить!
  
                                 LXX.
  
             Но ужъ, за то, и поплатился
             Герой нашъ, что услугъ принять
             Онъ, отъ Дуду, не согласился!...
             Да и бѣда бы -- раздѣвать
             Себя дозволить ей.... хоть тяжко
             Пришлося самому костюмъ
             Затѣйливый скидать: бѣдняжка --
             Весь покололся! женскій умъ
             Одинъ лишь мастеръ-то, признаться,
             Какъ осторожно обращаться --
             Съ булавками, что такъ не разъ,
             И колютъ въ пальцы бѣдныхъ насъ!
  
                                 LXXI.
  
             И то сказать: ну, что за мода,
             Такъ ими, женщинѣ иной,
             Себя въ какого-то урода,
             Въ ежа колючаго, порой,
             Преобразовывать некстати!...
             Въ особенности, жаль мнѣ васъ,
             Кому, какъ мнѣ,-- почти дитяти,--
             Случилось, въ молодости, разъ,
             Субретку замѣнить у дамы
             Одной прелестной эпиграмы
             Иныя, право, передъ ней,--
             Ницъ пали бъ, съ колкостью своей!
  
                                 LXXII.
  
             Она на балъ принаряжалась...
             И сколько ей булавокъ я
             Натыкалъ всюду.... улыбалась
             Она лишь только, находя,--
             Что все еще ихъ было мало!
             Ужъ я и дѣлать что не зналъ....
             Ее же это забавляло,
             Что я, дитя, не понималъ,
             Какъ безъ булавокъ дамамъ трудно,
             И невозможно быть!... такъ чудно
             Помѣшанъ, на булавкахъ, ихъ --
             И умъ, и вкусъ, у дамъ иныхъ!...
  
                                 LXXIII.
  
             Но ужъ глубокое молчанье!
             Весь дортуаръ давно ужъ спитъ;
             Лампадъ лишь тусклое мерцанье
             Черты красавицъ шевелитъ....
             О! если духи есть на свѣтѣ,--
             Такъ здѣсь бы только имъ блуждать.
             Въ воздушныхъ формахъ въ полусвѣтѣ....
             Здѣсь имъ пріятнѣй бы гулять,
             Чѣмъ забиваться лишь въ глухія
             Мѣста, въ развалины пустыя,
             Гдѣ только скука, между тѣмъ,
             Какъ занялъ бы и ихъ -- Гаремъ!
  
                                 LXXIV.
  
             Кругомъ -- покоилось такое
             Красавицъ множество,-- одна,
             Другой прелестнѣй, какъ живое
             Цвѣтовъ собранье, что весна
             Раскинетъ по-лугу!... иль Ода,
             Скорѣй, похожа тутъ была --
             На чудный садъ, такого рода,
             Гдѣ прихоть води собрала --
             Странъ разныхъ лучшія растенья,
             И холитъ ихъ, для наслажденья,
             Не хуже, можетъ быть, самой
             Природы -- матери родной!...
  
                                 LXXV.
  
             Одна,-- съ подобранной небрежно
             Косою русой, опустивъ
             Свою головку, безмятежно
             Спала, какъ будто притаивъ,
             Въ груди, и самое дыханье....
             Какъ съ вѣтки свѣсившійся плодъ.
             Вся прелесть, вся очарованье,--
             Была она,-- безъ думъ, заботъ,
             Или тревожнаго волненья;
             Уста лишь, съ нѣгой упоенья,--
             Полураскрыты, въ нихъ -- двойной
             Жемчужинъ рядъ блестѣлъ красой
  
                                 LXXVI.
  
             Другая,-- видно, полъ вліяньемъ,
             Палящей, сладостной мечты...
             Вся грудь взволнована желаньемъ,
             Пылали страстью всѣ черты;
             Одна рука къ щекѣ припала.
             Другая -- долу; волоса,
             Какъ смоль, по плечамъ раскидала
             Ея мятежная греза...
             Улыбка, на устахъ кочуя,--
             То будто жаждетъ поцѣлуя,
             То -- будто имъ упоена,
             Очарованія полна!
  
                                 LXXVII.
  
             Тамъ, третья,-- заломила руки
             Надъ головой, и, какъ луна.
             Блѣдна, уныла, образъ муки
             Являетъ я во снѣ нѣтъ сна,
             А лишь мучительныя грезы!...
             Повидимому, снится ей --
             Далекой край родной.... и слезы
             Струятся тихо изъ очей,
             Изъ подъ густой рѣсницы черной:
             Изъ груди рвется вздохъ упорной....
             Вдругъ -- руки опустила внизъ,
             Какъ вѣтви мрачный кипарисъ!...
  
                                 LXXVIII.
  
             И неподвижно, и безмолвно,
             Четвертая -- глубокимъ сномъ
             Спала, какъ мраморная, словно,
             Съ нѣмымъ, вверхъ поднятымъ челомъ
             Бѣла, хладна, какъ снѣгъ нагорной,
             Или -- какъ Лотова жена,
             Что за свой нравъ, нравъ непокорной,
             Въ столпъ соляной обращена!
             Или -- когда еще хотите
             Сравненье ближе... ну, возьмите,--
             Хоть изваянье красоты.
             Прикрасу гробовой плиты!...
  
                                 LXXIX.
  
             Вотъ пятая -- ни молодая,
             Ни пожилая... среднихъ лѣтъ....
             Но женскія лѣта считая,
             Нажить себѣ лишь можно бѣдъ!
             И потому.-- чтобъ безопасны
             Мы были,-- чуть у жъ перейдетъ,
             За девятнадцать, полъ прекрасный...
             Лѣтамъ мы забываемъ счетъ!--
             И такъ, сказать о пятой что же?..
             Что спящая,-- и помоложе,--
             Едва ль красивѣе была,
             И, какъ всѣ грѣшные, спала!...
  
                                 LXXX.
  
             Всѣхъ прочихъ между тѣмъ минуя.
             Посмотримъ, какъ спала Дуду....
             Она -- какъ будто все цѣлуя
             "Жуану".... иль свою мечту,--
             Уснула!... только сонъ, замѣтно.
             Былъ и ея тихъ не совсѣмъ....
             Особенно, когда завѣтной
             Часъ полночи насталъ!-- Затѣмъ,
             Что, можетъ быть, въ такую пору,
             Являются и спящихъ взору --
             Духовъ станицы, и кружатъ,
             При тусклыхъ отблескахъ лампадъ...
  
                             LXXXI -- XCV.
                                 XCVI.
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Но -- ночь прошла; передразсвѣтной
             Пѣтухъ запѣлъ, и темя горъ --
             Заря ужъ начала замѣтно
             Румянить, сквозь туманный флеръ;
             И въ слѣдъ за блѣдною луною,
             Звѣздъ караванъ, своею стезею,
             Поплылъ за Кафу, къ Курдамъ, тамъ --
             Свѣтить и прочимъ племенамъ!...
  
                                 XCVII.
  
             А, между тѣмъ, Гюльбея встала.
             Всю ночь томимая тоской;
             Въ ея душѣ любовь пылала...
             Жуанъ унесъ ея покой!
             Она накинула, поспѣшно,
             На плечи легкій пенюарь,
             И, съ пыломъ страсти безуспѣшной,
             Пошла мечтать въ свой будуаръ,--
             На дожѣ нѣги и обмана.
             Покинувъ спящаго Султана,
             Котораго и мы, пока,
             Покинуть можемъ безъ грѣха....
  
                                 XCVIII.
  
             Да вотъ и онъ уже проснулся!
             Раскрылъ глаза, стряхая лѣнь,
             Еще въ постелѣ потянулся,
             Зѣвнулъ, и всталъ, увидя день,
             Его Султанши удаленье
             Не удивило: по утрамъ,
             Онъ совершалъ ужъ омовенье
             Обычное, какъ всѣмъ сынамъ
             Пророка подобаетъ,12 нѣга --
             Лишь услажденіемъ ночлега
             Была, и ласки милыхъ женъ
             Оканчивалъ спокойной сонъ!
  
                                 ХСІХ.
  
             И такъ онъ, совершивъ обычной
             Обрядъ свой, кофе напился,
             Да, трубку выкуривъ, прилично
             Одѣлся онъ, и собрался,
             Куда дѣла другаго рода
             Султана призывать могли,
             Дѣла дивана и народа,
             Чтобы послушать -- какъ-то шли
             Они тамъ, безъ него... хоть мало
             Его особѣ подобало --
             Мѣшаться въ ихъ свободной ходъ:
             Чуждался онъ большихъ заботъ!
  
                                 С.
  
             Но любопытство, страсть земная,--
             И сибаритамъ, иногда,
             Такъ свойственно,-- не представляя
             Хлопотъ имъ много и труда!...
             И нашъ Султанъ любилъ, отчасти.
             Ей предаваться, чтобы знать,--
             Хоть каково здоровье власти
             Его Султанской, такъ сказать:
             Тѣмъ болѣе, что въ это время,--
             Война съ Россіею, какъ бремя,
             Давила Порту, ей грозя
             Бѣдой, какъ болѣе нельзя!...
  
                                 CI.
  
             Но мы политику оставимъ,
             И за Гюльбеей, въ будуаръ,
             Стопы украдкою направимъ.
             Гдѣ, какъ сказали, въ пенюаръ
             Одѣта легкій одинока,
             Всей роскошью окружена,
             Всѣмъ комфортомъ затѣи Востока,
             Мечтѣ томительной она,--
             Съ свободой полной предавалась;
             И прерванной быть не боялась
             Никѣмъ тутъ, въ затиши своей,
             Что такъ была по сердцу ей!...
  
                                 CII.
  
             Порфиръ и мраморъ съ перламутромъ,
             Цвѣты и бронза, и фарфоръ,
             И блескъ, и ароматъ, и, съ утромъ,
             Подъ окнами птицъ звонкій хоръ,--
             Все это столько придавало
             Ея пріюту красоты,
             Что хоть кого бъ -- очаровало.
             И душу увлекло въ мечты
             Хоть, въ легкомъ очеркѣ, едва ли
             И слабое понятье дали
             О томъ, какихъ былъ полонъ чаръ --
             Гюльбеи чудный будуаръ!...
  
                                 CIII.
  
             Султанша, наконецъ, велѣла
             Къ ней живо евнуха позвать:
             Такъ о Жуанѣ знать хотѣла.
             Гдѣ онъ, и какъ, изволилъ спать:
             И не открылось ли случайно,
             Что оставаться, между нихъ,
             Должно, во всемъ Сералѣ, тайной!...
             Несчастной Баба, при такихъ
             Вопросахъ тяжкихъ, затруднялся,
             Какъ отвѣчать, и лишь старался
             Отдѣлываться отъ всего --
             Усердьемъ долга своего!...
  
                                 CIV.
  
             Но нравъ ея нетерпѣливой
             Тѣмъ не довольствовался: ей
             Хотѣлось все, подробно, живо --
             Знать, безъ увертливыхъ рѣчей;
             И, видя Бабы затрудненье
             Въ прямыхъ отвѣтахъ,-- напирать
             Сильнѣе стала, нетерпѣнье
             Свое являя,-- все узнать!
             Ужъ и лице у ней пылало,
             И взоръ сверкалъ: такъ раздражало,
             Султаншу -- евнуха, предъ ней,
             Почесыванье лишь ушей....
  
                                 CV.
  
             То былъ у негра признакъ явной,--
             Чуть затруднялся онъ, порой,
             Въ отвѣтахъ, если неисправно
             Случалось долгъ исполнить свой!...
             Но замѣчая тоже ясно,
             Что и Султанша изъ себя
             Выходитъ, и что съ ней опасно,
             Чуть вспыхнетъ, гнѣвомъ закипя,--
             Сталъ умолять онъ, не сердиться,
             И, удержавъ свой гнѣвъ, рѣшиться
             Дослушать, до конца, что онъ
             Ужъ высказать ей принужденъ...
  
                                 CVI.
  
             И дѣлать нечего съ ней болѣ!
             Отчетъ онъ долженъ былъ отдать,
             И безъ утайки, по неволѣ,
             Все, что какъ было, разсказать....
             Лишь чуть дошло, гдѣ Донъ-Жуана
             Заботамъ отдали Дуду,--
             Сталъ клясться святостью Корана,
             Что, за такую-де бѣду,
             Не можетъ отвѣчать; что, въ этомъ,--
             Онъ чистъ и правъ предъ цѣлымъ свѣтомъ,
             Затѣмъ.... затѣмъ, что за порогъ
             Ужъ Оды -- властвовать не могъ!...
  
                                 CVII.
  
             Что тамъ -- уже распоряжаться
             Должна начальница одна,
             И что лишь до нея касаться
             Тамъ вся отвѣтственность должна;
             Но что надѣется... и даже --
             Увѣренъ, что Жуанъ и самъ,
             Бывъ предваренъ, что кара та же
             Ждетъ обоихъ, ктобъ далъ страстямъ
             Своимъ всю волю, и порядокъ
             Нарушилъ общій,-- вѣрно, падокъ
             Не оказался бъ, чтобъ, въ мѣшкѣ,
             Босфоръ извѣдать на легкѣ!...
  
                                 CVIII.
  
             Такъ евнухъ, духа не теряя,
             Все предъ Султаншей разсказалъ;
             Одно лишь, шуткой не считая,--
             Про сонъ Дуду онъ умолчалъ:
             На это тайны покрывало,
             Приличнымъ счелъ онъ, опустить,
             Чтобъ подозрѣніе опалой
             Не разразилось, можетъ быть!...
             Но, всенадежностью своею,
             Какъ ни старался онъ Гюльбею,
             Тутъ, успокоить,-- замѣчалъ,
             Что сильно въ сердце ей попалъ!...
  
                                 СІХ.
  
             Она его не прерывала,
             И слушала его разсказъ;
             Лишь явно ревность выражала --
             Замѣтнымъ трепетомъ, да глазъ
             Сверканьемъ страшнымъ, какъ тигрица
             Лице блѣднѣло, то опять --
             Пылало... разныхъ думъ станица
             Умъ волновала, и печать
             Ихъ сильно на чело ложилась
             Гюльбеи голова кружилась,
             Въ ушахъ шумѣло.... такъ она
             Была смятенія полна!...
  
                                 CX.
  
             Какъ ландышъ, подъ росою утра,
             Чело вдругъ опустивъ на грудь,
             Блѣднѣе стала перламутра,
             Силъ не имѣя и вздохнуть!...
             И хоть была не изъ разряда
             Тѣхъ женщинъ, что, въ подобный мигъ,
             Насть могутъ въ обморокъ, и надо
             Спиртъ подъ рукой имѣть, чтобъ ихъ
             Спасать.... но Баба испугался;
             Не въ шутку даже растерялся,
             Не зная, какъ и чѣмъ, подать
             Ей помощь,-- и хотѣлъ бѣжать....
  
                                 CXI.
  
             Но это -- судорожный только
             Припадокъ былъ и лишь всего --
             Мгновенье длился; впрочемъ, сколько
             Она тутъ вынесла.... того
             Не въ силахъ выразить! и сами
             Пусть скажутъ тѣ скорѣй, за насъ,--
             Которымъ, тоже, со страстями
             Такъ приходилося, не разъ,
             Бороться, и въ изнеможенье,
             Въ безпамятство и цѣпенѣнье,
             Впадать, какъ будто, въ этотъ мигъ --
             Насталъ конецъ ужъ жизни ихъ!...
  
                                 CXII.
  
             Гюльбея, въ этомъ положеньи,
             Была -- какъ Пиѳія, когда --
             Она, въ минуты откровеній,
             Свои вспѣненныя уста --
             Для прорицаній раскрывала,
             Бѣснуясь, мечась, на своемъ
             Треножникѣ... пока пылала
             Вся вдохновеньемъ, а потомъ,
             Вдругъ падала, въ изнеможеньи,
             И на дрожащіе колѣни
             Склоняла голову она,
             Какъ трупъ -- блѣдна и холодна!.
  
                                 CXIII
  
             Черты Гюльбеи были скрыты
             Густой распущенной косой,
             Которой мраморныя плиты
             Она сметала,-- головой,
             Въ уныньи, свѣсясь съ отомана;
             Грудь волновалася у ней,
             Какъ, въ бурю, лоно океана;
             Одной рукою, что бѣлѣй
             И воска бѣлаго казалась,
             Она, небрежно, опиралась
             На изголовѣи парчевомъ,
             Къ другой -- поникну да челомъ..
  
                                 CXIV.
  
             Но нѣтъ! за чѣмъ на эту пору
             Не живописецъ я, чтобъ все
             Собравъ здѣсь сказанное, взору
             Представить на холстѣ ее --
             Какъ рисовалась тутъ Гюльбея!...
             Слова не краски, и перо
             Не кисть! и лишь одна идея,--
             (Притонъ такъ грубо и пестро
             Наброшенная здѣсь!) ни мало
             Не выражаетъ идеала,
             Какимъ Гюльбея тутъ была,--
             Очаровательно мила!
  
                                 CXV.
  
             Самъ евнухъ -- любовался ею....
             Покрайней мѣрѣ, онъ стоялъ,
             Безмолвно глядя на Гюльбею;
             Не потому ли. что и зналъ --
             Приличья тактики придворной:
             Когда молчать, иль говорить,
             И взоры смѣло, иль покорно.
             То потуплять, то возводить?...
             Такъ, выжидалъ онъ, безъ сомнѣнья,
             И здѣсь, въ молчаньи -- лишь мгновенья,
             Чтобъ, кризисъ чуть пройдетъ, опять
             Заговорить, иль ей внимать!....
  
                                 CXVI.
  
             Но, наконецъ, она вдругъ встала,
             И молча, въ сердцѣ грусть тая,--
             Ходить по будуару стала.
             Шагами тихими скользя,
             Какимъ-то призракомъ, чуть слышно,
             Но мраморнымъ плитамъ, въ коврахъ,
             На нихъ красующихся пышно,
             Вся отражаясь въ зеркалахъ;--
             Чело ея вдругъ прояснилось...
             Хотя въ душѣ еще таилось
             Все что-то мрачное: блеснулъ --
             Лучъ солнца! на-морѣ жъ,-- все гулъ!...
  
                                 CXVII.
  
             Она, на мигъ, остановилась
             И голову приподняла:
             Промолвить будто бы рѣшилась...
             Но, нѣтъ! еще все не могла!
  

Дж. Г. Байронъ

Донъ-Жуанъ

   Донъ-Жуанъ. Перев. Павла Козлова, допол. перев. О. Н. Чюминой вновь найденной XVII пѣсней. Предисловіе проф. Н. П. Дашкевича
   Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 3, 1905.
  

Поэма Байрона о Донъ Жуанѣ.

   Въ ряду типичныхъ образовъ мірового творчества Донъ Жуанъ Байрона не можетъ занять выдающееся мѣсто: обрисовка его не отличается необходимою для того глубиною, объективностью и рельефностью и уступаетъ другимъ поэтическимъ изображеніямъ этого вѣковѣчнаго типа блестящаго, но мрачнаго эгоиста и безпокойнаго искателя новыхъ и новыхъ утѣшеній и откровеній въ женской любви {Новѣйшее и вмѣстѣ съ тѣмъ лучшее изданіе -- въ The Works of Lord Byron. Poetry. Vol. VI. Ed. by E. H. Coleridge, Lond. 1903 г. Кромѣ характеристикъ этого произведенія, содержащихся въ общихъ трудахъ о Байронѣ, перечисленныхъ въ книгѣ А. H. Веселовскаго, Байронъ, 1902 (по выходѣ этой книги явилась въ свѣтъ еще книга E. Koeppel, Byron, Berl. 1903), на русскомъ языкѣ имѣются еще спеціальныя статьи о Байроновомъ "Донъ Жуанѣ": М. Смирнова, Два Донъ Жуана -- ("Подъ знаменемъ науки". Юбилейный сборникъ въ честь Н. И. Стороженка, М. 1902, 682 и слѣд.); весьма интересенъ этюдъ проф. А. Н. Гилярова въ книгѣ о русскихъ переводахъ западно-европейскихъ поэтовъ, представляющій между прочимъ оцѣнку русскихъ переводовъ поэмы Байрона.}. Но, какъ поэма, выражающая съ особою силою, яркостью, разносторонностью и полнотою своеобразно-могучую личность и геній бурнаго и мятежнаго поэта, стоявшаго одинокимъ въ мірѣ, желавшаго свободно разсуждать обо всемъ {Психологическія очертанія этого типа см. у Civello, Studi critici, Pal. 1900, 127--130. Разборъ взгляда Bauber, Die Don Juansage im Lichte biologischer Forschung, Dorpat 1899, см. въ J. Baumann, Dichterische und wissenschaftliche Weltaneicht, Gotha 1904, 171 и. fgde.} съ невиданною дотолѣ искренностью {Don Juan, XVII, 5.},-- какъ заключительное слово его міровоззрѣнія и какъ исповѣдь его души великой, мятущейся и озлобленной, "Донъ Жуанъ" Байрона, безспорно, занимаетъ одно изъ первыхъ, а по мнѣнію большинства даже первое мѣсто въ числѣ произведеній этого поэта по мастерству построенія и изложенія, по глубинѣ психологическаго анализа, а также въ силу общественныхъ идей, нашедшихъ здѣсь выраженіе. Во всякомъ случаѣ, "Донъ Жуанъ" -- знаменитѣйшее и наиболѣе читаемое произведеніе Байрона.
   Поэзія автора "Донъ Жуана" вообще полна неудовлетворенности и тоски, сжимающей сердце, проистекающей изъ особо отзывчиваго воспріятія разлада и печальной дѣйствительности, наполняющихъ человѣческую жизнь. Вмѣстѣ съ тѣмъ разсматриваемая поэма исполнена гордыхъ порываній къ какому-то высшему счастью и лучшему будущему человѣчества. Какъ мощный вопль великой мятежной души, она сохранитъ надолго привлекательность и интересъ для читателей съ благородной душой, внимательныхъ и чуткихъ къ дисгармоніи человѣческаго міра, вѣчно гнетущей наши чувства и мысль. Къ Байрону можно примѣнить слова одного изъ дѣйствующихъ лицъ его трагедіи:
   "I speak to Time and to Eternity" {Marino Faliero V, 3.} -- я говорю къ современникамъ и къ вѣчности. Слова эти довольно вѣрно характеризуютъ двоякое -- ближайшее и общечеловѣческое содержаніе его поэзіи и въ частности одного изъ самыхъ крупныхъ созданій послѣдней -- "Донъ Жуана".
   Эта поэма принадлежитъ порѣ зрѣлаго творчества если не величайшаго, то во всякомъ случаѣ одного изъ самыхъ выдающихся и наиболѣе вліявшихъ на европейскую литературу англійскихъ поэтовъ XIX и.,-- порѣ, когда безпокойная мысль и поэзія Байрона начали вызрѣвать и испытывать переломъ. Въ тѣ годы Байронъ началъ отрѣшаться отъ преобладанія серьезнаго, идеалистическаго тона и романтической меланхоліи "Чайльдъ Гарольда" и повѣствованій о другихъ, подобныхъ послѣднему гордыхъ индивидуалистахъ и склоняться одновременно къ натурализму, насмѣшкѣ, ироніи и веселому, легкому, фривольному тому "Донъ Жуана". Это согласовалось съ дѣйствительнымъ либо мнимымъ познаніемъ людей вообще, а не примѣнительно лишь къ самоанализу страдающей и озлобленной души одного изъ замѣчательнѣйшихъ индивидуалистовъ новѣйшаго времени, какимъ являлся поэтъ въ лицѣ героевъ большинства своихъ произведеній. Въ этихъ произведеніяхъ, предшествовавшихъ "Донъ Жуану", Байронъ придерживался возвышеннаго тона, становился чуть не сверхчеловѣкомъ, впадалъ въ титанство и занимался преимущественно индивидуумомъ. Типичная фигура Байрона, выступающая во всѣхъ его поэмахъ,-- созданіе таинственнаго рока. Его герои рисуются какъ одиноко и обособленно стоящія личности, не понятыя окружающею средою, которую превосходятъ своимъ высшимъ душевнымъ складомъ, силою ума и воли, пониманіемъ всей неприглядности существующихъ порядковъ; они борятся съ ними, скорбятъ о мірѣ и предаютъ его проклятію. Во всемъ этомъ было много высокомѣрнаго пренебреженія, между тѣмъ какъ истинная мудрость, по Гете, состоитъ не въ презрѣніи къ міру, а въ познаваніи его. Теперь Байрону казалось, что онъ изображаетъ людей точь въ точь такими, какими послѣдніе являются на дѣлѣ {D. J., ѴІІ, 7; VIII, 89.}, и поэтъ относился теперь къ міру не съ такимъ, какъ прежде, страстнымъ негодованіемъ и скорбію. Можно сказать даже, что поэмою о Донъ Жуанѣ, выразившею весьма ярко ту особенность Байронова генія, которую Тэнъ назвалъ "sombre manie belliqueuse", закончились {Байронъ занимался этой поэмой съ лѣта 1818 г., въ сентябрѣ котораго была закончена 1-я пѣсня "Донъ Жуана", до конца своей жизни. Говорятъ, что поэтъ продолжалъ работать надъ этимъ произведеніемъ еще въ Аргостоли на островѣ Кефалоніи до отъѣзда въ Мессолонги, но мы не имѣемъ подтвержденія извѣстія о томъ. Недавно изданное начало ХѴII-й пѣсни, за которое Байронъ принялся въ Италіи 8-го мая 1823 г. и на которомъ, сколько извѣстно, оборвалась нить повѣствованія, было найдено соперникомъ и сподвижникомъ Байрона въ Греціи Трелони послѣ смерти поэта въ Мессолонги. См. Poetical Works or Lord Byron, vol. VI, p. 608.} исканія этой мятежной душой въ размышленіи о себѣ и о другихъ и изученіи жизни въ современномъ и ближайшемъ обществѣ отвѣта на вѣчные запросы человѣческаго духа. Выработался окончательный, болѣе примирительный, чѣмъ прежде, но все же весьма мало утѣшительный отвѣтъ на вопросы бытія.
   Въ промежуткахъ между выходами въ свѣтъ отдѣльныхъ частей "Донъ Жуана" Байрономъ были написаны другія произведенія, дававшія такой же отвѣтъ и еще болѣе поразившія современниковъ. Но отчаяніе и глубокій трагизмъ "Манфреда" -- по выраженію самого Байрона, произведенія "дикаго метафизическаго типа", душевный разладъ, титанство, идущій въ разрѣзъ съ установленною религіею и зовущій къ борьбѣ протестъ Каина, недаромъ вступившаго въ общеніе съ Люциферомъ, не могущаго примириться со зломъ въ мірѣ и не желающаго покланяться Богу, поставившему человѣка въ невыносимыя условія жизни и сдѣлавшаго его прахомъ, отпаденіе отъ Бога духовъ "Неба и земли",-- всѣ эти мотивы получили новую, не разъ совершенно иную (нерѣдко комическую) параллель въ "Донъ Жуанѣ". Здѣсь нарисована полная безотрадности натуралистическая картина свѣта и людей. Главное дѣйствующее лицо отлично отъ другихъ Байроновыхъ героевъ. Оно почти лишено всякаго романическаго ореола. Сначала совсѣмъ нетвердо стоящій на ногахъ мальчишка, непрерывно съ юныхъ лѣтъ блуждающій по широкому свѣту и испытывающій множество неожиданныхъ, часто потѣшныхъ приключеній, горячій и необузданный Донъ Жуанъ, хотя отваженъ и исполненъ благородныхъ порывовъ, не выказываетъ крѣпкой воли {1, 185: His temper not being under great command... Cp. XVII, 12. Въ концѣ XVI-й пѣсня Донъ Жуанъ очутился въ положеніи, которое давало ему возможность выказать твердость характера; восторжествовала однако необузданность.}, а напротивъ плыветъ по теченію, отдаваясь своему необузданному темпераменту вопреки лучшимъ задаткамъ, присущимъ его душѣ, и попадаетъ всякій разъ въ новыя ловушки, изъ которыхъ самъ не умѣетъ выпутаться, Онъ почти всюду раздѣляетъ пороки общества, въ которомъ вращается, и въ то же время выказываетъ пренебреженіе къ нему и заявляетъ себя безпощаднымъ цинизмомъ. Въ отличіе отъ большинства прежнихъ произведеній Байрона, стоявшихъ болѣе или менѣе далеко отъ ближайшей современности, изображавшихъ сравнительно узкій кругъ эмоцій и менѣе всего реалистическихъ, въ поэмѣ о Донъ Жуанѣ находимъ уже рядъ бытовыхъ картинъ, обращеніе къ простымъ явленіямъ жизни, непосредственное соприкосновеніе поэта съ весьма многими сторонами современности и дѣйствительности, съ радостями и горестями жизни, съ соціальнымъ и политическимъ строемъ. При этомъ Байронъ, со свойственнымъ ему субъективизмомъ, откровенно и ничѣмъ не стѣсняясь, говоритъ всему свѣту и въ особенности своимъ соотечественникамъ, что онъ думаетъ о нихъ. Крайній, непримиримый индивидуализмъ поэта, ополчавшійся противъ нравовъ и условностей современнаго ему европейскаго общества, сказался преимущественно въ многочисленныхъ выходкахъ и замѣчаніяхъ по поводу излагаемыхъ имъ внѣшнихъ фактовъ исторіи Донъ Жуана. Такимъ образомъ нѣтъ замѣтной внутренней связи въ поэмѣ, а есть внѣшнее сцѣпленіе. Рядъ всевозможныхъ картинъ и размышленій сосредоточивается около личности героя повѣствованія, который является связующимъ звеномъ характеристикъ и эпизодовъ. Въ этомъ отношеніи построеніе "Донъ Жуана" являлось до извѣстной степени повтореніемъ пріемовъ поэмы о Чайльдъ-Гарольдѣ, въ особенности ІѴ-й пѣсни послѣдней, гдѣ личность самого поэта заявляетъ себя постояннымъ вторженіемъ въ ходъ повѣствованія. Байронъ при этомъ имѣлъ въ виду не столько обрисовку самого Жуана, сколько предвзятое изображеніе лицъ, съ которыми соприкасался послѣдній, между прочимъ -- и участницъ его любовныхъ приключеній. И за веселымъ и шутливымъ тономъ "Донъ Жуана" скрывалась прежняя тоска поэта, недовольство міромъ и протестъ ,печальнѣйшаго изъ людей", какъ назвала однажды Байрона его жена, противъ устоевъ общественной и политической жизни, стѣснявшихъ свободное развитіе личности. За Донъ Жуаномъ, какъ и за другими героями Байрона, скрывался въ этомъ протестѣ самъ поэтъ, но -- поэтъ, уже понаблюдавшій, пережившій и передумавшій весьма многое, познавшій свѣтъ, людей и себя, насколько то было возможно для его чрезмѣрнаго субъективизма и стремительнаго, страстнаго и пламеннаго темперамента.
   Какъ увидимъ, Байронъ можетъ быть сближаемъ съ Донъ Жуаномъ менѣе, чѣмъ съ другими героями его творчества, но онъ не напрасно называлъ Донъ Жуана своимъ другомъ. Донъ Жуанъ Байрона -- не беззаботный повѣса и грѣшникъ времени Возрожденія, какимъ являлся испанскій прототипъ этой личности и отчасти Мольеровскій снимокъ ея. Нѣтъ, это герой, также выношенный въ душѣ самого поэта, взлелѣянный ея болѣзненною чувствительностью, скорбнымъ скептицизмомъ, и вмѣстѣ сынъ своего времени, англійскаго общества времени Георга III. Это былъ также отчасти двойникъ поэта, отражавшій отношеніе послѣдняго къ міру и испытывавшій ту самую глубокую моральную болѣзнь, которая снѣдала самого поэта и порождала взрывы его смѣха. Эта болѣзнь развилась въ домъ Жуанѣ приблизительно такъ же, какъ и въ его поэтѣ. Повѣствуя о начальныхъ годахъ жизни своего героя, Байронъ какъ бы вновь переживалъ воспоминанія своего дѣтства и дни своей молодости; излагая приключенія Донъ Жуана, Байронъ передавалъ впечатлѣнія, какія производили на него самого люди различныхъ странъ Европы и прежде всего англійское общество начала XIX вѣка.
   Приключенія во время путешествія по Испаніи, предпринятаго Байрономъ, когда ему былъ всего 21 годъ, могли послужить зерномъ, которое развилось впослѣдствіи въ эпосъ о Донъ Жуанѣ {Такую догадку высказалъ Hoops.}. А необузданная жизнь Венеціи, вновь открывшая поэту глубокіе просвѣты въ сторону человѣческой чувственности, противорѣчій и извращеній человѣческой натуры, окончательно вызвала наружу задатки новаго реалистическаго направленія, издавна таившіеся въ Байронѣ. Они проскальзывали и раньше какъ въ его перепискѣ такъ и творчествѣ {Указываютъ на "Англійскихъ Бардовъ и Шотландскихъ Обозрѣвателей", въ особенности на "Чортову Поѣздку" (1813), какъ на первоначальный эскизъ, зерно изъ котораго развился "Донъ Жуанъ" (Kraeger, Der Byronscne Heldentypus, Münch. 1898, 98--99; ср. у Веселовскаго, 86).}, но теперь достигли большей силы въ поэтѣ параллельно серьезно-идеалистическому пошибу его творчества, наилучше выразившемуся въ "Чайльдъ-Гарольдѣ".
   Потому-то Байронъ и избралъ Донъ Жуана героемъ одного изъ самыхъ крупныхъ и зрѣлыхъ своихъ произведеній, начатаго въ Венеціи въ 1818 г. Въ этомъ произведеніи Байронъ хотѣлъ дать эпосъ новаго времени, равный по значенію Иліадѣ {Подъ конецъ Байронъ называлъ свое произведеніе "эпической сатирой" (D. J, XIV, 99), "безсвязными стихами" импровизатора (XV, 20). См. еще VII, 138.}.
   Канву Байронову эпосу доставило не оригинальное изобрѣтеніе, а заимствованіе изъ сказанія о любовныхъ приключеніяхъ знаменитаго испанскаго обольстителя Донъ Жуана. Поэтъ хотѣлъ въ общемъ слѣдовать этой фабулѣ до конца. Онъ обѣщалъ {D. J., I, 200: обѣщаніе дать со временемъ А panoramic view of Hell's in training. См. однако заявленіе Байрона въ письмѣ къ Morray (16 февраля 1821 г.), что онъ намѣревался наставить Донъ Жуана совершить туръ по Европѣ и окончить свои дни во время французской революціи. Дальнѣйшую выдержку изъ этого письма см. ниже въ текстѣ.} изобразить и конечную катастрофу съ Донъ Жуаномъ, о которой повѣствовало вѣковое преданіе, пріурочивавшее конецъ Донъ Жуана къ мести статуи убитаго имъ отца одной изъ его жертвъ. Очевидно, по первоначальному плану Байрона, Донъ Жуанъ, совершивъ круговое путешествіе, долженъ былъ изъ Англіи возвратиться въ Испанію и тамъ окончить свои дни.
   Типъ легкомысленнаго, ненасытнаго и увлекательнаго обольстителя Донъ Жуана {Литературу саги о Донъ Жуанѣ см. въ ст. J. Bolte, Der Ursprung der Don Juan Sage въ Ztschr. f, Vgl. Litt. Gesch. N. F., XIII, Heit. 4 и. 5, 374 и 375, въ ст. А. Farinelli, Cuatro palabras sobre Don Juan y la literatura Donjuanesca del porvenu (Homenaje & Menéndez y Pelayo, I, Madrid 1899, 206 и слѣд.) и въ книжкѣ А. Steiger, Thomas Shadwell's "Libertine". А Complementary Study to the Don Juan-literature, Berne 1904. Эти указанія можно бы еще пополнить. Новѣйшій этюдъ -- О. Fischer Don Juan und Leontius -- въ Studien z. vergl. Lit.-Gesch., V, 2 (1905).}, отличающагося необычайнымъ и утонченнымъ развитіемъ чувства, избыткомъ фантазіи, скептическимъ отношеніемъ къ догмамъ, цинизмомъ, отдающагося по преимуществу чувственнымъ удовольствіямъ, слагался издавна {А. de Gubernatis усматривалъ прототипъ Донъ Жуана въ народной индоевропейской повѣсти объ Иванѣ безстрашномъ. Мотивъ мщенія статуи оскорбленнаго мертваго указываютъ уже въ древне-греческой легендѣ о статуѣ Митиса (см. у Boдte 398), но тамъ мы встрѣчаемъ лишь одинъ изъ элементовъ, изъ которыхъ сложилась позднѣйшая сага о Донъ Жуанѣ.}, но окончательно выработался въ мірѣ романскихъ народностей Европы {Farinelli, Don Giovanni, въ Giorn. stor. d.letter. italiana, vol. XXVII (1896), 2, назвалъ онъ Жуана южнымъ братомъ сѣвернаго Фауста. Въ дальнѣйшемъ (св. выше) этюдѣ онъ не разъ считаетъ Донъ Жуана родственнымъ Фаусту и приписываетъ легендѣ о первомъ такое-же міровое глубокое и символическое значеніе, какъ и сказанію о Фаустѣ.}. Онъ намѣчался, подобно второстепеннымъ элементамъ, вошедшимъ въ легенду о немъ {Farinelli, Cuatro palabras, 214--215; Fischer; 243 fgde.}, уже въ средніе вѣка {Scheffler, Die französische Volksdichtung und Sage, l, Leipz. 1883, 140--141 -- o баронѣ de Castera Гасконской пѣсни.} и во всякомъ случаѣ вызрѣвалъ,-- быть можетъ, подъ вліяніемъ тѣхъ или иныхъ дѣйствительно существовавшихъ личностей, въ творческомъ представленіи корсиканцевъ и испанцевъ {О томъ, что легенда о Донъ Жуанѣ не чисто испанскаго происхожденія и о найденной на островѣ Корсикѣ старинной версіи Донъ Жуановской легенды было недавно сообщено въ журналѣ "La Revue d'Europe".} уже до той поры, какъ его художественно очертилъ, не позднѣе 1630 г., и вывелъ на театральныхъ подмосткахъ авторъ испанской піесы о Донъ Жуанѣ, носящей заглавіе "El Burlador de Sevilla у Convidado de piedra" {Прежде авторомъ этой піесы считался Тирсо де Молина, какъ именовалъ себя для публики благочестивый авторъ монахъ, дѣйствительное имя котораго было Габріель Теллецъ. Теперь нѣкоторые ученые (Farinelli, Baist) отрицаютъ принадлежность драмы El Hurlador Теллецу.}. Къ сожалѣнію, вопросъ объ источникахъ этого перваго драматическаго произведенія о Донъ Жуанѣ остается доселѣ не вполнѣ порѣшеннымъ.
   Выведенный въ этой драмѣ севильскій гордый и необузданный грѣшникъ, безсовѣстный похотливецъ, питающій любовь къ самому себѣ и издѣвающійся надъ жертвами своей страсти, презираетъ мораль и добродѣтель, но еще не атеистъ {Въ Испаніи, впрочемъ, по нѣкоторымъ извѣстіямъ, и въ Италіи, существовали піесы о Донъ Жуанѣ, именовавшія послѣдняго атеистомъ: El ateista fulminado, Atheista fulminato.}. Онъ только отлагаетъ покаяніе въ грѣхахъ, потому что для того "есть еще время". Онъ жестоко ошибся, надѣясь избѣжать Божія наказанія, и подумалъ о раскаяніи и потребовалъ священника, когда было уже поздно. Этотъ испанскій гидальго, любящій удивлять своимъ мужествомъ, блестящій, смѣлый и предпріимчивый герой оканчиваетъ жизнь трагически, какъ титанъ грѣха плоти, въ духѣ испанскаго мистицизма и глубокой вѣры въ Божіе правосудіе. Онъ выказалъ себя настоящимъ испанцемъ своего времени и созданіемъ испанской культуры.
   Но этотъ испанскій Донъ Жуанъ заключалъ въ своей личности столько общечеловѣческаго содержанія, что мало по малу уже съ XVII в. сталъ привлекательнымъ сюжетомъ для художественнаго творчества многихъ странъ и не перестаетъ увлекать до нашихъ дней. Этотъ типъ привлекъ вниманіе такихъ художниковъ, какъ Мольеръ, Гольдони, Моцартъ, Байронъ, Пушкинъ, Ленау, А. Толстой, Зорилья и др., проникъ также въ народную словесность, словомъ сталъ соперничать въ популярности съ Фаустомъ.
   Испанскіе артисты занесли піесу о Донъ Жуанѣ въ Италію {Тамъ, вѣроятно, была уже въ ходу аналогичная пьеса о Леонтіи, котораго изслѣдователи считаютъ двойникомъ либо прототипомъ Донъ Жуана.}, и тамъ изъ auto sacro, къ которому приближалась въ "E1 Burlador de Sevilla", она превратилась въ арлекинаду, стала commedia dell'arte, а затѣмъ фигура Донъ Жуана, благодаря итальянскимъ комедіантамъ появилась на подмосткахъ Парижскихъ театровъ. Тамъ она такъ увлекала зрителей, что вызвала нѣсколько оригинальныхъ французскихъ пьесъ. Между прочимъ вслѣдъ за двумя другими драматургами величайшій французскій писатель комедій Мольеръ избралъ Донъ Жуана героемъ своей піесы "Dom Juan, ou le Festin de Pierre", 1665), привнесши въ этотъ традиціонный образъ черты столь презираемаго великимъ драматургомъ вельможи Версальскаго двора Людовика XIV. Мольеръ надѣлилъ Донъ Жуана изяществомъ, искусствомъ "perdre des femmes, tenir l'épée ferme, ne pas payer ses dettes" и сдѣлалъ его настоящимъ атеистомъ, между тѣмъ какъ прежде Донъ Жуанъ былъ лишь легкомысленнымъ и поверхностнымъ христіаниномъ. Руководясь моральною тенденціею, Мольеръ, слѣдовательно, сдѣлалъ шагъ дальше въ сторону антипатичнаго изображенія этой личности въ духѣ параллельной саги о богохульствующемъ вольнодумцѣ Леонтіи, отрѣшивъ Донъ Жуана отъ вульгарности итальянскихъ обработокъ, а также и отъ иныхъ изъ тѣхъ симпатичныхъ качествъ, которыя были хотя въ нѣкоторой степени присущи испанскому первообразу. Мольеровскій grand seigneur méchant homme чувствуетъ особое наслажденіе побѣждать сердца намѣченныхъ имъ красавицъ и доводить ихъ до желательнаго ему конца; въ этомъ конечная цѣль его стремленій.
   Вообще, начиная съ итальянскихъ обработокъ сказанія о Донъ Жуанѣ послѣдній сдѣлался достояніемъ комедіи, не взирая на трагическій характеръ его исторіи. Пьеса Мольера послужила исходнымъ пунктомъ для цѣлаго ряда дальнѣйшихъ изображеній Донъ Жуана. Писавшіе вскорѣ послѣ Мольера Rosоmond и Shadwell представили Донъ Жуана философствующимъ libertin'омъ ХѴІІ-го вѣка, т. е. вольнодумцемъ, атеистомъ и изящнымъ кавалеромъ.
   Великій Зальцбургскій артистъ Моцартъ, либретто для оперы котораго "Il dissoluto punito ossia il Don Giovanni" написалъ италіанскій аббатъ Da Ponte, напротивъ, подвинулъ творческій замыселъ, связанный съ личностью Донъ Жуана, въ противоположную сторону -- болѣе благосклоннаго изображенія этого героя. То было неизбѣжно, разъ Донъ Жуанъ сталъ главнымъ дѣйствующимъ лицомъ лирическо-музыкальной драмы, какою являлась опера Моцарта. Къ такому изображенію вполнѣ подходилъ музыкальный характеръ "Донъ Жуана".
   Со времени появленія этой "оперы оперъ" "музыкальнаго Шекспира", какъ назвали Моцарта, начался новый періодъ въ исторіи существованія Донъ Жуана въ творчествѣ. Понятый съ болѣе привлекательной стороны -- въ Фаустовскомъ смыслѣ постояннаго искателя - идеалиста, этотъ типъ, какъ весьма драматичный, не сходитъ вплоть до нашихъ дней со своего пьедестала и вызываетъ все новыя и новыя усилія поднять его выше и сдѣлать привлекательнѣе. Такъ Гофманъ въ 1814 г. понялъ Донъ Жуана какъ существо исключительное, какъ искателя идеала, какъ личность, гоняющуюся за "блаженствомъ любви", отождествляемымъ съ божественнымъ и прочнымъ счастьемъ.
   Байронъ въ своей комической поэмѣ занялъ срединное положеніе между этимъ идеализирующимъ направленіемъ въ пониманіи Донъ Жуана и Мольеровскимъ комическимъ изображеніемъ его, быть можетъ -- отдавая себѣ строгій отчетъ въ томъ {Байронъ, быть можетъ, видавшій Don Giovanni Моцарта, почти не ссылается на своихъ литературныхъ предшественниковъ въ обработкѣ сказаній о Донъ Жуанѣ (см. 1,203) и говоритъ лишь о народной пантомимѣ, которая была въ ходу въ Англіи, какъ и въ другихъ мѣстахъ. Объ англійской пантомимѣ, основанной на пьесѣ Shadwell'а см. Poetical. Works of Lord Byron, vol. VI, 1903, p. XVI и 11, п. 2 Выдержку изъ статьи Кольриджа, характеризовавшую Донъ Жуана наподобіе Чайльдъ Гарольда или самого Байрона и могшую служить исходнымъ пунктомъ послѣдняго, см. тамъ же р. XVII--XVIII и 4, п. 1.}. Въ любви Байроновскій Донъ Жуанъ, за исключеніемъ отношеній къ Доннѣ Юліи и въ особенности къ Гаидэ поддается порывамъ минуты. Онъ -- не столько изящный гидальго, сколько надѣленный прекрасною наружностью, привлекательный сорви-голова, авантюристъ и насмѣшникъ, всюду отлично прилаживающійся къ окружающей обстановкѣ. Его побѣды объясняются такъ въ поэмѣ Байрона:
  
   Мой вѣтреный герой, какъ всѣ герои,
   Былъ знатенъ, юнъ, любовь вселялъ въ сердцахъ;
   Понятно, что не могъ онъ быть въ покоѣ
   Оставленъ *).
   *) D. J XI, 74. См. еще XV, 72 и 74 и XI, 47 и слѣд. Въ приведенной выдержкѣ, какъ и въ послѣдующихъ, пользуемся переводомъ П. А. Козлова, несмотря на недостаточную точность его во многихъ мѣстахъ.
  
   Это былъ легкомысленный эпикуреецъ и вмѣстѣ мимовольный сердцеѣдъ, отличительная черта котораго -- добродушіе. Но поэтъ такъ оправдываетъ легкомысліе своего героя въ любовныхъ увлеченіяхъ почти въ самомъ началѣ, сейчасъ же послѣ разлуки его съ предметомъ первой любви:
  
   Но Джулію ужель могъ позабыть
   Такъ скоро Донъ Жуанъ? Я въ затрудненье
   Вопросомъ тѣмъ поставленъ. Вы винить
   Во всемъ должны луну, что безъ сомнѣнья
   Всегда готова въ грѣхъ вводить;
   А иначе найти ли объясненье
   Тому, что предъ кумиромъ новымъ пасть
   Всегда мы рады, прежнихъ свергнувъ власть!
  
   Но я непостоянства врагъ заклятый;
   Мнѣ жалки тѣ, что только чтутъ законъ
   Своей мечты игривой и крылатой;
   Я жъ вѣрности воздвигнулъ въ сердцѣ тронъ,
   И мнѣ ея велѣнья только святы;
   Однако я вчера былъ потрясенъ
   Нежданной встрѣчей: обмеръ я отъ взгляда
   Миланской феи въ вихрѣ маскарада.
  
   Но мудрость мнѣ шепнула: "твердымъ будь!
   Измѣну не оставлю безъ протеста"...
  
   И я ей внялъ. Окончу разсужденье:
   То чувство, что невѣрностью зовутъ,
   Есть только дань восторговъ и хваленья,
   Что красотѣ всѣ смертные несутъ,
   Къ ней чувствуя невольное влеченье.
   Такъ скульптора васъ восхищаетъ трудъ!
   Пусть насъ хулятъ -- объ этомъ мы не тужимъ:
   Служа красѣ, мы идеалу служимъ *).
   *) II, 208--211. Ср. I, 62--63 и 102. Прозаическій переводъ 211-й строфы см. у А. H. Гилярова, стр. 132, и въ статьѣ г. Смирнова, Подъ знаменемъ науки, 687.
  
   Немного далѣе поэтъ уподобляетъ измѣнчивость сердца перемѣнчивости неба:
  
   Какъ съ небомъ сердце наше схоже! Также въ немъ,
   Какъ въ небесахъ, порой бушуютъ грозы,
   Неся съ собою холодъ, мракъ и громъ *),
   *) II, 214.
  
   и ту же мысль повторяетъ и къ концу поэмы:
  
   Зародыши измѣнъ въ себѣ несетъ
   Любовь, вселяясь въ насъ. Понятно это:
   Тѣмъ къ холоду быстрѣе переходъ,
   Чѣмъ пламеннѣй любовью грудь согрѣта;
   Сама природа въ томъ примѣръ даетъ:
   Всегда ль сіяньемъ молніи одѣта
   Лазоревая высь *)?
   *) XIV, 94.
  
   Мы находимъ здѣсь въ шутливой оболочкѣ два основные тезиса, которыми Байронъ извинялъ легкомысліе въ любви своего героя, а въ сущности и свое. Другіе доводы въ защиту поведенія Донъ Жуана лишь примыкаютъ къ этимъ и являются ихъ варіаціями.
   Оставимъ въ сторонѣ ссылки на природу и обратимся къ прямому выраженію взгляда на любовь, развиваемаго Байрономъ въ разсматриваемой поэмѣ.
   По словамъ Байрона, и непостоянная любовь не что иное, какъ должное удивленіе передъ красотою, которою надѣляетъ природа; этотъ родъ обожанія реальнаго предмета есть лишь возвеличеніе прекраснаго идеала, воспріятіе прекраснаго, утонченное расширеніе нашихъ способностей, платоническихъ, универсальныхъ, чудесныхъ, воспринятыхъ съ небесъ; чувственная примѣсь при этомъ незначительна и лишь намекаетъ на то, что плоть составлена изъ огненнаго праха {II, 211--212; прозаическій переводъ см. у А. H. Гилярова, стр. 132.}.
   Понятно при такомъ воззрѣніи увѣреніе поэта, что
  
   Жуанъ душой былъ чуждъ всего дурного;
   Въ любви, какъ на войнѣ, его вели
   Чистѣйшія намѣренья. Вотъ слово,
   Что люди, какъ оплотъ, изобрѣли *).
   *) VIII, 25.
  
   Но, конечно, врядъ ли можно принимать серьезно заявленіе поэта о Донъ Жуанѣ, что
  
   .....хоть онъ порой грѣшилъ,
   Поддаться искушеніямъ готовый,
   Но платонизмъ былъ чувствъ его основой *),
   *) X, 54. Байронъ, впрочемъ, говорилъ и o о себѣ (Чайльдъ Гарольдъ, IV), что въ глубинѣ сердца у него былъ Платонъ. О Платонѣ -- I, 116.
  
   да еще вдобавокъ "чистѣйшій". Болѣе правдоподобно замѣчаніе поэта о любви Донъ Жуана и Гаидэ, что она была неизмѣнна въ радостяхъ, не знавшихъ пресыщенья, потому что души ихъ поднимались, никогда не будучи связываемы одною чувственностью; и то, что наиболѣе губитъ любовь,-- обладаніе -- у нихъ послѣ каждой ласки становилось милѣе {IV, 16.}. Проведши своего героя черезъ нѣсколько пикантныхъ приключеній, далеко не платоническаго свойства, Байронъ опять говоритъ, что въ домъ Жуанѣ обновились чувства, утраченныя имъ, либо очерствѣвшія въ послѣднее время:
  
   Аврора воскресила въ немъ страданья
   Минувшихъ дней; но дѣвственно чиста
   Была такая страсть, что воплощала
   Въ себѣ святую жажду идеала.
  
   Такое чувство -- свѣтлая любовь
   Къ прекрасному, желанье лучшей доли;
   Съ надеждой васъ оно сродняетъ вновь;
   Съ нимъ жалокъ свѣтъ *).
   *) XVI, 107-108.
  
   Байронъ опять называетъ эти чувства Донъ Жуана божественными, потому что въ основѣ ихъ была любовь къ предметамъ высшимъ и къ лучшимъ днямъ. Вотъ какъ надо понимать платонизмъ Донъ Жуановой любви по Байрону. То было увлеченіе женской красотой съ эстетической точки зрѣнія:
  
   Предъ красотой склонялся онъ ревниво
   И даже въ часъ молитвы отъ Мадоннъ
   Не отводилъ очей, любуясь ими
   И не мирясь съ угрюмыми святыми *).
   *) II, 149: ... Woman's face was never formed in vain For Juan.
  
   И этотъ платонизмъ не мѣшалъ совсѣмъ неплатоническимъ отношеніямъ. Полюбивъ Аврору, Донъ Жуанъ, тѣмъ не менѣе, врядъ ли памятовалъ о ней во время ночной встрѣчи съ герцогиней, послѣ чего на утро явился съ невиннымъ видомъ {XVII, 13: with his virgin face. Cp. XV, 28: he had an air of innocence, и VI, 73.}.
   Изъ всего этого можно вывести, что Донъ Жуанъ представленъ у Байрона человѣкомъ, чистосердечно увлекающимся, дѣйствующимъ постоянно съ увлеченіемъ, присущимъ молодости, а только молодости свойственны по Байрону романтическія чувства {IV, 18.}, къ которымъ принадлежитъ и любовь Донъ Жуана. Байронъ надѣлилъ послѣдняго способностью искренно любить, но глубины чувства не видно при этомъ, и любовь Донъ Жуана у Байрона поверхностна и мимолетна. Пушкинскій Донъ Жуанъ стоитъ въ этомъ отношеніи выше Байроновскаго. По Байрону, "кто любитъ -- безумствуетъ", Любовь -- метеоръ подобно другимъ; идолы любви въ большинствѣ случаевъ съ теченіемъ времени отрѣшаются отъ чаръ. Если же любовь не безуміе, то -- суета и себялюбіе отъ начала до конца {Ch. Har, IV, 123 и слѣд. D. J., VII, 1; IX, 73.}. Любовь Донъ Жуана -- безуміе въ томъ смыслѣ, въ какомъ понималъ ее Байронъ. Подобно Гофману и Байронъ говоритъ о "блаженствѣ чувствъ", какое испытывалъ Донъ-Жуанъ въ любви. Въ ней можно узнать рай на землѣ, какъ то показываетъ примѣръ Гаидэ и Донъ Жуана {II, 193 и слѣд.}. Любовь -- все, что оставила Ева своимъ дочерямъ послѣ изгнанія изъ рая {II, 189.}.
   Такимъ образомъ, Байронъ отнесся весьма мягко къ поведенію Донъ Жуана, мало отличая идеализмъ отъ реализма въ любви {Самъ поэтъ (X, 20) заявилъ, что "real or ideal,-- both are much the same"; cp. XVI, 107:
   ... feelings which, perhaps ideal,
   Are so divine, that I raust deem them real.}.
   Было не мало основаній для такого нѣсколько обезцвѣчивающаго представленія Донъ Жуана подъ перомъ Байрона.
   Вѣдь даже испанскій Донъ Жуанъ, въ ультракатолической Испаніи небрегшій о томъ свѣтѣ и искавшій наслажденій въ жизни настоящей, заключалъ въ себѣ столько элементовъ вольнодумнаго человѣка новаго времени, котораго хотѣлъ изобразить своею личностью, жизнью и творчествомъ Байронъ! Сверхъ того поэтъ долженъ былъ такъ снисходительно относиться къ проступкамъ, вызываемымъ страстью, какъ выраженіемъ природы, и являющимся въ то же время вызовомъ, бросаемымъ въ лицо обществу, руководящемуся предразсудками лицемѣрной добродѣтели! Байронъ, какъ и Донъ Жуанъ, всю жизнь жаждалъ и искалъ любви {Cp. стихотвореніе, написанное Байрономъ незадолго до кончины, когда ему исполнилось 36 лѣтъ.} и относился довольно легко къ любовнымъ связямъ, какъ то показываютъ хотя бы его отношенія къ Дж. Клермонтъ. Понятно, что Донъ Жуанъ явился у Байрона родовитымъ, милымъ, искренно влюбленнымъ побѣдителемъ сердецъ, мало похожимъ на свой старый прототипъ искуснаго и рыцарственнаго обольстителя.
   Изъ стараго сказанія были удержаны имя, знатность происхожденія, очаровательность {IX, 83:
   Though modest, on his unembarrassed brow
   Nature had written "Gentleman!"
   He said Little, but to the purpose; and his manner
   Flung hovering grвces o'erhim like abanner.}, да общія очертанія типа, принципіальное пренебреженіе къ общепризнанному нравственному закону и наклонность къ любовнымъ приключеніямъ. При этомъ искреннее и сильное увлеченіе послѣдними замѣчается лишь въ первыхъ четырехъ пѣсняхъ. Разлукой съ Гаидэ оканчиваются вполнѣ искреннія любовныя увлеченія Донъ Жуана.
   У Байрона Донъ Жуанъ получилъ совсѣмъ новое назначеніе -- быть либо прямымъ носителемъ, либо поводомъ къ выраженію нѣкоторыхъ изъ самыхъ излюбленныхъ идей своего автора. главная задача поэмы Байрона заключалась не въ той или иной творческой обрисовкѣ личности Донъ Жуана, а въ сатиризмѣ, скептицизмѣ и пессимизмѣ, какіе можно связать съ разсказомъ о цѣломъ рядѣ разнообразныхъ приключеній Донъ Жуана. Въ этомъ отношеніи удобство рамки повѣствованія о Донъ Жуанѣ было весьма важно для поэта, который предположилъ заставить своего героя, не ограничиваясь Испаніею, много странствовать по свѣту {Байронъ подпалъ при этомъ вліянію Вольтеровскаго Кандида и вообще Вольтеровскихъ нападковъ на ложь и лицемѣріе, которыя были такъ ненавистны и Фервейскому отшельнику. Не остался Байронъ и безъ воздѣйствія Руссо. Указываютъ еще на книгу де-Монброна "Le cosmopolite ou le citoyen du monde" 1753, очень понравившуюся Байрону. Наконецъ, находятъ въ "Донъ Жуанѣ" послѣднюю формацію также дышащаго вольтеріанствомъ Гётевскаго Мефистофеля (Kraeger, Der Byronsche Heldenlypus, Münch. 1898, 99).}, между прочимъ и по Востоку, очаровывавшему Байрона въ годы его юности своею красотою и поэтичностью. Чувственность востока какъ нельзя болѣе подходила къ характеру Донъ Жуана.
   Такъ, кажется, можно истолковать съ наибольшею правильностью знаменитый отзывъ Гёте о разсматриваемомъ произведеніи, какъ о самомъ безнравственномъ и, съ другой стороны, какъ объ эпосѣ безгранично геніальномъ {"Das Unsittlichste was jemals die Dichtkunst hervorgebracht"; cein grenzenlos geniales Werk".}.
   Критикою и провѣркою этого сужденія, думаю, можно исчерпать почти всѣ существенные вопросы, возникающіе при разсмотрѣніи поэмы Байрона о Донъ Жуанѣ.
   Остановимся прежде всего на первой половинѣ сужденія Гёте, въ которой послѣдній сошелся съ большинствомъ современниковъ-соотечественниковъ Байрона {См. IV, 7. Отзывы современной Байрону англійской критики были не разъ собираемы издателями его поэмы. Подруга Байрона, графиня Гвиччіоли, также была недовольна цинизмомъ "Донъ Жуана". Совсѣмъ иного мнѣнія былъ Шелли. Выслушавъ одну изъ пѣсенъ поэмы, Шелли писалъ: "она ставитъ его не только выше, но далеко выше всѣхъ современныхъ поэтовъ. Каждое слово носитъ отпечатокъ безсмертія". Вполнѣ благосклонно отнесся къ "Донъ Жуану" и Вальтеръ Скотъ.}.
   Обвиненіе ими поэмы Байрона о Донъ Жуанѣ въ безнравственности вполнѣ понятно: оно объясняется рѣзкимъ отклоненіемъ поэта отъ англійской морали и его радикализмомъ {Pughe, Studien über Byron und Wordsworth, Heidelb. 1902, пришелъ, подобно нѣкоторымъ другимъ изслѣдователямъ, къ выводу, что на неблагопріятныя сужденія о Байронѣ въ Англіи вліяло полное соціальное преобразованіе, представителемъ котораго былъ Карлейль, и противоположное эстетическое теченіе, начатое Вордсвортомъ и Китсомъ.}.
   Къ такому отклоненію располагалъ уже самый сюжетъ поэмы, фривольный и чисто романскій {Въ развитіи его англійской литературѣ принадлежитъ весьма малая доля участія: Steiger, Thomas Shadwell's "Libertine", 6--9.}: нѣсколько предрасполагала и усвоенная Байрономъ романская манера эпическаго изложенія въ ottava rima {IV, 6: To the kind reader of our sober dime
   This way of writing will appear exotic.}, впервые внесеннаго имъ въ обработку сказанія о Донъ-Жуанѣ, отливавшагося дотолѣ преимущественно въ драматическую форму. Недаромъ первыя пѣсни "Донъ-Жуана" были начаты въ разгульной Венеціи, городѣ, въ семейномъ бытѣ котораго играли такую видную роль "cavalieri serventi".
   Съ такимъ характеромъ является nosзія Байрона уже въ начатой въ октябрѣ 1817 г. юмористической поэмѣ "Беппо". Байронъ къ 1814-му году уже довольно хорошо ознакомившійся съ итальянскою поэзіею и начавшій подпадать ея вліянію съ 1816 г. {См. L. Fuhrmann. Die Belesenheit d. jungen Byron, Friedenau bei Berl., 1903, S. 98. Прибавимъ Эразма.}, во время пребыванія въ Италіи много читалъ ея знаменитыхъ скептическихъ, насмѣшливыхъ и бурлескныхъ эпиковъ эпохи Возрожденія -- Пульчи, Боярдо, Аріосто {О раннемъ знакомствѣ Байрона съ поэмою Аріосто см. тамъ же. 99. Защищаясь отъ нападковъ на "Донъ Жуана", Байронъ указывалъ въ своихъ письмахъ на примѣръ Аріосто, Пульчи и кромѣ того на Свифта, Раблэ и Вольтера. Но кромѣ сарказма Свифта, реализмъ Байроновскаго "Донъ Жуана" имѣлъ и другихъ предшественниковъ въ англійской литературѣ какъ ХѴДІ, такъ и XIX вѣка (Фильдингъ и Смоллетъ, Hookham). См. J. Schmidt и Koeppel; Pughe, Studien etc. 136 ff, отмѣтилъ связи "Донъ Жуана" съ плутовскими романами и другими англійскими романами XVIII и., и указалъ, какъ Байронъ примыкалъ къ декламаторскому стилю и литературѣ разсудка и остроумія, культивированной Попомъ и его послѣдователями и ставившей своею задачею the enunciation of thoughts и критику жизни, что такъ удобно было осуществить въ комическомъ эпосѣ (см. S. 10--11). Самъ Байронъ приравнивалъ свою поэму къ Донъ Кихоту и Іорганте. На Пульчи онъ указалъ въ IV, 6, на Верни -- въ письмѣ къ Murray отъ 25 марта 1818 г.} и Берни, и позднѣйшихъ (Касти) и вслѣдъ за своимъ другомъ (J. H. Frere'омъ, авторомъ Whistlecraft) усвоилъ ихъ манеру небрежной, веселой и, казалось съ перваго взгляда, беззаботной ироніи, быстрыхъ переходовъ къ неожиданнымъ для читателя настроеніямъ, отъ трагическаго и возвышеннаго стиля къ комическому, отъ торжественности къ смѣху.
   Поэма "Беппо" была небольшимъ и одностороннимъ опытомъ въ томъ родѣ творчества, въ которомъ крупнымъ созданіемъ явился ,Донъ Жуанъ" {Тожественность стиля и манеры обоихъ произведеній отмѣтилъ самъ Байронъ въ одномъ изъ своихъ писемъ (19 сент. 1818); признавалъ ее и Шелли, нашедшій при этомъ, что "Донъ Жуанъ" "безконечно лучше".}. Отсюда, изъ тѣхъ же литературныхъ пріемовъ скептическаго итальянскаго эпоса и изъ такъ называемой романтической ироніи, первостепеннымъ мастеромъ которой явился Байронъ {Байрону подражалъ въ томъ Гейне. См. Е. Schaues, Heines Verhältnis zu Shakespeare (Mit einem Anhang über Byron), Berl. 1904, S. 63.}, проистекли особенности "вѣчно измѣняющагося стихотворенія" {VII, 2.} Байрона, частая смѣна тоновъ повѣствованія "De rebus cunctis et quibusdam alils" {XVI, 3. См. еще VIII, 138: Reader!... You have now Had sketches of Love -- Tempest -- Travel -- War.}, неожиданныя замѣчанія, которыя кажутся будто диссонансами съ общимъ характеромъ извѣстнаго эпизода и поражаютъ своею неожиданностью {Напр., во ІІ-й пѣснѣ ужасныя картины кораблекрушенія и послѣдующей голодовки передаются шутливо и насмѣшливо, какъ самыя забавныя происшествія, сопровождаясь циничными сентенціями вродѣ слѣдующей (II, 34):
   Всего вѣрнѣй религія и ромъ
   Дарятъ душѣ покой.
   О техникѣ "Донъ Жуана" см. у Kraeger'а, 100 fgdе.}, но въ общемъ поддерживаютъ художественное единство тона. Такое же единство тона замѣчается изъ разговорѣ блестящаго собесѣдника о самыхъ разнородныхъ предметахъ. А Байронъ, по свидѣтельству его друзей, Шелли и Вальтеръ-Скотта, былъ именно самымъ восхитительнымъ собесѣдникомъ {"Онъ веселъ, откровененъ и остроуменъ", писалъ Шелли. Это болѣе серьезный разговоръ -- своего рода упоеніе; люди охватываются ямъ какъ бы въ силу чаръ".}. Какъ авторъ "Донъ Жуана", онъ выказываетъ тѣ же качества: онъ умѣетъ заинтересовывать читателя, переносить его въ извѣстное настроеніе к затѣмъ какъ бы обдавать его холодной водою; сюда же надо отнести неожиданныя сопоставленія разнородныхъ предметовъ съ цѣлью комическаго воздѣйствія. Все становится предметомъ насмѣшки:
  
   Не все жъ свои оплакивать страданья,
   И такъ какъ жизнь -- лишь горестный обманъ,
   Что можетъ привести въ негодованье,
   И выставка пустая, то не грѣхъ
   Дарить всему на свѣтѣ только смѣхъ *).
   *) VII, 2: To laugh at all things... IV, 4: I laugh at any mortal thing. Въ письмахъ Байрона читаемъ: "It is... meant to be а little quietly facetious upon every thing" (19 сент. 1818); "а work never intended to be serions " (12 авг. 1819).
  
   Очевидно, авторъ поэмы не преслѣдовалъ цѣли вполнѣ серьезнаго по тому и трогательнаго въ тѣхъ или иныхъ частностяхъ повѣствованія, и не въ одной лишь передачѣ таковыхъ усматривалъ смыслъ своего произведенія:
  
   За отступленья сердятся читатель
   И осуждать меня за нихъ готовъ;
   Но это мой обычай. Я -- мечтатель,
   Не признающій никакихъ оковъ;
   Отмѣтивъ мысль, не спрашиваю, кстати ли.
   Я посвятилъ ей рядъ стиховъ;
   Моя поэма-лишь мечты забава,
   Что обо всемъ писать даетъ мнѣ право *).
   *) См. еще III, 96 и сл. XIV, 7:
   This narrative is not meant for narration;
   But a mere airy and fantastic basis
   То build up common things with common places.
  
   Смыслъ поэмы Байрона заключался, главнымъ образомъ, въ скептицизмѣ и ироніи, наполняющихъ почти все произведеніе. Горизонтъ "Донъ Жуана" не шире Аріостовскаго, но контрасты, оттѣняющіеся на немъ, рѣзче, а иронія несравненно шире и охватываетъ не военные лишь подвиги и любовныя приключенія. Аріосто также безотрадно глядѣлъ на фантасмагорію міра и поражалъ неожиданностью картинъ въ изображеніи міра рыцарства, жившаго любовными грезами и проявлявшаго въ нихъ нерѣдко безуміе, несмотря на свою доблесть. Байронъ въ похожденіяхъ своего героя, совсѣмъ легкомысленнаго въ любви, съ ослѣпительнымъ остроуміемъ и съ еще болѣе поразительною неожиданностью размышленій и настроеній постоянно оттѣняетъ контрасты, представляющіе ему "рыцарей и дамъ", какихъ выдвинули новыя времена (XV, 25) въ мірѣ, пестромъ не менѣе Аріостова, и противорѣчія въ понятіяхъ о нравственности {I, 167; XV, 87--88. Прозаическій переводъ послѣдней строфы см. у Гилярова 118.}. При этомъ романтически-субъективная иронія Байрона подобно Вольтеровской преисполнена не разъ презрѣнія и гнѣва {Ср. XVI, 3.}. Байронъ достигалъ въ ней эффектовъ, удивительныхъ при трудностяхъ, какіе, казалось бы, представляетъ англійскій языкъ для смѣлой игры звуками, образами, чувствованіями и настроеніями. Неожиданные переливы во всемъ этомъ у Байрона еще сильнѣе дѣйствуютъ, чѣмъ у Аріосто: Байронъ еще въ большей степени, чѣмъ Аріосто, обладалъ острымъ взоромъ, охватывавшимъ разныя стороны предметовъ, возвышенныя и комическія.
   Такого рода способъ повѣствованія превосходно согласовался съ самымъ сюжетомъ -- смѣною разнообразнѣйшихъ приключеній во время странствованій Донъ Жуана и сообщалъ болѣе невинный видъ фривольнымъ похожденіямъ послѣдняго. Въ то же время онъ выдвигалъ тѣмъ рельефнѣе соотвѣтственный приключеніямъ легкомысленный характеръ главнаго дѣйствующаго лица.
   Герой поэмы "Донъ Жуанъ" какъ будто и съ самого начала былъ предназначенъ авторомъ для обрисовки легкомысленнаго, можно сказать, безпутнаго отношенія къ жизни. Называя Донъ Жуана самымъ безнравственнымъ поэтическимъ произведеніемъ, какое только зналъ, Гёте разумѣлъ не самыя по себѣ любовныя похожденія его героя, выходящія, конечно, изъ всякихъ предѣловъ, полагаемыхъ "нравственностью", а что-то другое. Вѣроятно Гёте имѣлъ въ виду, что чувственность Байронова Донъ Жуана не столь наивна, какъ у испанскаго Донъ Жуана, а сопряжена съ издѣвательствомъ. Она исходитъ подчасъ изъ безнравственности, возведенной въ принципъ, и изъ мрачно-скептическаго міровоззрѣнія, не имѣющаго никакихъ опоръ въ самомъ себѣ, а лишь идущаго въ разрѣзъ со сложившимся нравственнымъ міропорядкомъ, который признавалъ и Гете несмотря на то, что также былъ не особенно строгъ въ любовныхъ похожденіяхъ.
   Но и признавая все это, не слѣдуетъ впадать вотъ въ какую ошибку: хотя самъ Донъ Жуанъ безнравственъ, и описанія его любовныхъ приключеній иногда .столь же циничны, какъ и самыя эти приключенія, съ нимъ нельзя всецѣло отождествлять автора, какъ отождествляли Байрона съ Чайльдъ Гарольдомъ и другими его героями. Донъ Жуанъ, разумѣется, нѣсколько напоминаетъ Байрона, это внѣ спора" Оба они -- скитальцы вдали отъ родной земли и космополиты, пренебрежительно относящіеся къ морали родины. Но какъ міровую скорбь, воплощавшуюся въ герояхъ перваго періода дѣятельности Байрона, нельзя всецѣло усвоять самому поэту и надлежитъ удѣлять въ ней кое-что поэтическому преувеличенію, если желательно составить правильное понятіе о личности и воззрѣніяхъ Байрона, такъ надо кое-что убавить изъ фривольности Донъ Жуана, чтобы составить себѣ правильное понятіе объ авторѣ поэмы. Байронъ въ глубинѣ своего сердца и думъ не былъ такъ легкомысленъ, какъ то могло казаться и казалось инымъ на основаніи его похожденій. Ища безпрестанно любви и охватывая своею любовью весь полъ женщинъ (VI, 27), Байронъ столь же интенсивно жилъ стремленіемъ къ справедливости, свободолюбивыми мечтами и порывами въ высь къ познанію истины. И хотя Байронъ замѣтилъ о своемъ героѣ, что его улыбка переходила въ язвительное зубоскальство, этого нельзя сказать о самомъ поэтѣ, несмотря на все его высокомѣріе, раздражительность и склонность язвить. Не слѣдуетъ, разумѣется, упускать изъ виду, что муза Байрона, какъ справедливо замѣчено {Pughe, 45.}, отражала страсти души "по ту сторону добра и зла", далекія отъ всякой мѣры и самообладанія. Но для правильности сужденія, слѣдуетъ помнить, что Байронъ, былъ англичанинъ и ему слишкомъ хорошо была извѣстна истинная цѣна англійскаго морализированія. Англичане болѣе чѣмъ какой-либо другой изъ европейскихъ народовъ стоятъ за ригоризмъ въ религіи и морали, но кто больше ихъ повиненъ въ напускной pruderie и ханжествѣ {Ср. XI, 86.}. Позволяя себѣ втихомолку жить, какъ захочется, англичанинъ громогласно отстаиваетъ только консервативныя начала и формы. Потому и протестъ противъ такой условной "нравственности" долженъ былъ проявиться въ поэзіи гораздо рѣзче и страстнѣе, чѣмъ то было бы подъ перомъ поэта иной національности. Быть можетъ, и въ своей личной жизни Байронъ нарочно выставлялъ на видъ свое безпутство для оттѣненія контраста англійской лицемѣрной добродѣтели, какъ мы это видимъ, напр., въ мѣсяцы житья въ Венеціи, когда зародился "Донъ Жуанъ".
   Обратимся теперь къ опредѣленію того, въ чемъ же состоитъ безграничная геніальность, которую Гете находилъ въ поэмѣ о Донъ Жуанѣ?
   Невольно приходитъ на мысль искать этой геніальности въ мастерской и глубокой ироніи поэмы. У Байрона получилась удивительно богатая содержаніемъ и проникающею послѣднее мыслью картина міра, охватывающая безконечныя видоизмѣненія жизни {XV, 19.}. Въ силу этого иные называютъ поэму Байрона образцовымъ эпосомъ новаго времени {Н. С. Muller, Lectures on the science of literature, first series, Haarlem 1904, 72 и слѣд.} въ противоположность эпосамъ древнему и новому. Но надо постоянно помнить, что поэма Байрона -- въ значительной степени эпосъ субъективный и насмѣшливый. Иногда ее согрѣваетъ теплота и неподдѣльная сердечность, какъ мы это видимъ, напр., въ эпизодѣ съ Гаидэ, но еще чаще читателя поражаетъ иронія. Послѣдняя тѣмъ горьче, что основа ея -- скептицизмъ философски-романтическаго субъективизма, основанный на противоположеніи я, мыслящаго и протестующаго субъекта, остальному міру не я; скептицизмъ, полный романтической печали и ужасающій своею безотрадностью, если въ него вдуматься поглубже, но съ перваго взгляда скрывающійся за легкостью тона.
   Смѣюсь я надъ всѣмъ, чтобъ слезъ не лить, говоритъ поэтъ {IV, 4.}. Дѣло въ томъ, что, изображая судьбу своего увлекающагося и легкомысленнаго героя, Байронъ съ большимъ искусствомъ по поводу ея перипетій постоянно поднимаетъ вѣковѣчные вопросы о жизни, смыслѣ наполняющихъ ее увлеченій, порядковъ, противорѣчій и находитъ неразрѣшимыми возникающіе при этомъ недоумѣнія и сомнѣнія. Здѣсь они сильнѣе, чѣмъ въ болѣе раннихъ произведеніяхъ Байрона, потому что исходятъ изъ болѣе или менѣе зрѣлой мысли поэта и введены въ широкую рамку человѣческой жизни вообще почти во всевозможныхъ ея проявленіяхъ, Такимъ образомъ, въ этой поэмѣ болѣе, чѣмъ во многихъ другихъ своихъ произведеніяхъ, Байронъ является, говоря его собственными словами, однимъ изъ пловцовъ по вѣчности:
  
   .......wanderers o'er Etenity
   Wliose bark drives on and on, and anchor'd ne'er shall be *).
   *) Child Harold, III, 70.
  
   Они шли противъ вѣтра --
  
   Я также противъ вѣтра плылъ и волнъ;
   Бороться и донынѣ продолжаю;
   Про землю позабывъ, отваги полнъ,
   По океану вѣчности блуждаю;
   Средь грозныхъ волнъ плыветъ мой утлый чолнъ,
   А бѣшенымъ валамъ не видно краю!
  
  
   говоритъ поэтъ {D. J, X, 34,} -- "пилигримъ вѣчности", какъ назвалъ его Шелли въ 1821 г. Понимать эти образы и выраженія надо такъ, что Байронъ затрагивалъ въ рамкѣ похожденій своего героя основные вопросы жизни, долженствующіе интересовать всѣхъ и каждаго {VI, 63: My tendency is to philosophise On most things... О фазисахъ мысли Байрона см. въ книжкѣ J. О. Е. Donner, Lord Byrons Weltanschauung, Helsingfors 1897 (Acta societatis scientiarum Fennicae, t. XXII, No 4). Глава ѴІІ-я этой книжки посвящена позднѣйшему скептицизму Байрона -- въ "Донъ Жуанѣ".}. Поэтъ хвалится тѣмъ, что его яликъ
  
   ....Несясь впередъ, проходитъ тамъ,
   Гдѣ гибель бы грозила кораблямъ *).
   *) VI, 4.
  
   Это произошло отъ того, что поэтъ ставитъ основные вопросы, но не рѣшаетъ ихъ и указываетъ, что мыслящему человѣку приходится постоянно оставаться съ неудовлетворенностью сомнѣнія. Въ разсматриваемой поэмѣ Байронъ приступалъ къ обзору и уясненію жизни преимущественно съ точки зрѣнія разсудочной критики, при чемъ въ немъ здѣсь сравнительно рѣдко говорила сердечность, скорбь объ участи человѣка, въ особенности -- въ низшихъ сферахъ человѣческой жизни.
   Критика Байрона начиналась съ самоуничтоженія субъекта и признанія его ничтожества:
  
   Какъ много есть вопросовъ безъ отвѣта!
   Намъ не провѣдать тайны роковой.
   Откуда мы, что скажетъ намъ могила?--
   Вопросовъ тѣхъ неотразима сила *).
   *) VI, 63: What are we? and whence came we? bat shall be etc.
  
   Тѣмъ таинственнѣе и неразрѣшимѣе вопросы о вѣчности {X, 20; XI, 34.}. Байронъ повторяетъ слова трагедіи о Гамлетѣ:
  
   Зачѣмъ на свѣтѣ люди? Нѣтъ отвѣта;
   Грядущее жъ темно *).
   *) XV, 99.
  
   Въ виду настоятельности этихъ вопросовъ поэтъ ищетъ ихъ рѣшенія, но постоянно остается въ безпомощности. На нашу умственную дѣятельность такъ вліяетъ желудокъ {V, 32.}. Метафизическія рѣшенія не могутъ удовлетворить Байрона:
  
   ... бредни метафизики сходны
   Съ лѣкарствами, что слабаго больного
   Отъ злой чахотки вылѣчить должны,
   А потому оставлю ихъ...
   Другъ друга пожираютъ ихъ системы;
   Такъ ѣлъ Сатурнъ дѣтей, какъ знаемъ всѣ мы *).
   *) XI, 5; XII, 52; XII, 72.
  
   Не помогаетъ Байрону и психологія, потому что она не знаетъ, что такое наша душа и нашъ умъ {VI, 23.}. Нашимъ чувствамъ нельзя довѣрять {XIV, 2.}. Единства личности нѣтъ {XVII, 11.}. Слѣдовательно, мы не можемъ почерпнуть увѣренности ни изъ великой природы, ни изъ собственной пучины мысли:
  
   О, если бъ мы могли изъ нѣдръ природы
   Иль изъ себя лучъ истины извлечь,
   На правый путь вступили бы народы,
   Котораго ощущаютъ недостатокъ *).
   *) XIV, 1.
  
   Такъ что же такое дѣйствительность?
  
   .....Who has itsclue?
   Philosophy? No; she too much rejects.
   Religion? Yes; but which of ail her sects? *)
   *) XV, 89.
  
   Признаніе истины въ утвержденіяхъ религіи, хотя бы въ принципѣ" уже выводитъ изъ состоянія полной безпомощности. Такъ Байронъ, ставшій тогда пантеистомъ, какъ будто преодолѣвалъ иногда скептицизмъ и пессимизмъ и вполнѣ не чуждался религіозности, по крайней мѣрѣ религіи природы (natural piety) {О Байроновой религіи природы см. въ книгѣ Pughe главу: Die Natur und Weltanschatrang Byron's im Verhältnis zu derjenigen Wordsworth's und seiner Zeitgenossen, въ особенности стр. 73; см. затѣмъ 82--83.}, оставаясь отъявленнымъ врагомъ христіанства, какъ государственной религіи.
   Но и помимо религіи и философскихъ системъ, можно пріобрѣсти кое-какую долю познанія, и Байронъ не одобряетъ скептицизма Сократа, утверждавшаго, что все наше знаніе сводится къ признанію того, что ничто не можетъ быть познано {См. VII, 5 и примѣчаніе у Donnera 129--130; cp. Poetical Works, 1899, II, 103, п. 2.}. По крайней мѣрѣ, сомнѣваясь во всемъ, нельзя предаваться и отрицанью:
  
   Тому, кто сомнѣвается во всемъ,
   Предаться отрицанью невозможно 1).
   Такъ сбивчивы и шатки наши мнѣнья
   Что сомнѣваться можно и въ сомнѣньѣ 2).
   Съ Пиррономъ мнѣ скитаться не съ руки;
   По безднѣ мысли плавать безразсудно:
   Опасности отъ бурь тамъ велики;
   Нагрянетъ шквалъ -- какъ разъ потонетъ судно;
   Всѣ мудрецы -- плохіе моряки;
   Такъ плавать утомительно и трудно;
   Не лучше ли пріютъ на берегу,
   Гдѣ отдохнуть средь раковинъ могу? 3).
   1) XV, 88. Cp. XIV, 3. For me, I know nought; nothing I deny,
   Admit-reject -- contemn...
   2) IX, 17.
   3) IX, 18.
  
   Конечный выводъ тотъ, что все для насъ проблема {XVII, 13: I have the thing а problem, like all things.}.
   Наиболѣе вѣроятно наше познаніе лишь въ вопросѣ о смерти, но и въ утвержденіи о ней нельзя ручаться за полную достовѣрность и безошибочность:
  
   .... можетъ быть и это станетъ ложно,
   Коль вдругъ опора вѣчности блеснетъ.
   Мы ужаса полны, насмерть взираемъ,
   Однако жъ сну треть жизни посвящаемъ *).
   *) XIV, 3: Death, so called, is а thing which makes men weep,
   And yet а third ot Life is passed in sleep.
  
   Смерть именуется въ этой строфѣ "такъ называемой". Поэтъ, слѣдовательно, не вѣрилъ въ то, что она -- настоящая смерть; онъ не отличаетъ ея отъ жизни, потому что жизнь кажется ему иногда также смертью {IX, 16: I sometimes think that Life is Death.}. Смерть -- какъ бы высшая ступень жизни: она открываетъ путь къ дѣйствительному познанію и истинному существованію {Ср. Pughe, 86--87.}.
   Существованіе же настоящее -- "жизнь таинственнѣй загадки" -- вызываетъ въ Байронѣ немало горечи. Въ "Донъ Жуанѣ" постоянно проглядываетъ мысль, что все прекрасное на землѣ -- какъ бы бредъ опьяненія, которое разрушается сомнѣніемъ.
  
   Въ концѣ концовъ, счастливѣй тотъ, конечно,
   Кто крѣпче свитъ, тоски не зная вѣчной *).
   *) IX, 15.
  
   Какъ мышленіе есть сомнѣніе. такъ жизнь есть опьяненіе. По Байрону усматриваніе красы въ мірѣ -- послѣдствіе своего рода упоенья:
  
   Для мыслящихъ существъ въ винѣ есть сладость;
   Даритъ вамъ упоеніе оно,
   Какъ слава, страсть, богатство. Жизнь не радость,
   Коль поле жизни въ степь превращено.
   Безъ радостныхъ утѣхъ безцвѣтна младость;
   Итакъ, совѣтъ даю я пить вино,
   Хоть голова болѣть съ похмелья можетъ
   Но средство есть, что отъ того поможетъ 1).
   Вольтеръ намъ говоритъ, но это -- шутка,
   Что, лишь поѣвши, сладость свѣтлыхъ думъ
   Вкушалъ Кандидъ. Вольтеръ неправъ: желудка
   Не можетъ гнетъ не дѣйствовать на умъ;
   Лишь тотъ, кто пьянъ, лишается разсудка 2).
   1) II, 179; cp. II, 169 и XVI, 86.
   2) V, 31.
  
   За каждымъ опьяненіемъ слѣдуетъ похмелье. Бракъ самое худшее похмелье.-- "Король нами повелѣваетъ, врачъ насъ мучитъ, священникъ наставляетъ, и такъ наша жизнь даетъ немножко дыханія, любви, вина, честолюбія, славы, борьбы, благочестія, праха,-- быть можетъ имени" {II, 4.}.
   Смерть глядитъ на жизнь, которая въ лучшихъ своихъ отрадахъ является опьяненіемъ, и на мышленіе, которое есть вѣчное сомнѣніе,-- и смѣется надъ ихъ безплодной гоньбой.
   Байронъ доходитъ до грандіозности Шекспировской концепціи, внушая трезвое отношеніе къ жизни:
  
   Смѣется смерть своимъ беззвучнымъ смѣхомъ,
   И жизнь примѣръ съ нея должна бы брать;
   Она могла бъ, служа ей вѣрнымъ эхомъ,
   Всѣ призрачныя блага попирать,
   Глумясь надъ славой, властью и успѣхомъ.
   Ничтожества на васъ лежитъ печать.
   Ничтожны мы, какъ капли въ бурномъ морѣ
   Да и земля лишь этомъ въ звѣздномъ хорѣ *).
   *) IX, 13; I, 218-220; II, 199-200.
  
   Байронъ разоблачаетъ тщету славы, человѣческихъ надеждъ, любви. Правитъ ли разумъ міромъ? Сомнительно:
  
   Запри весь міръ, но дай свободу тѣмъ,
   Которые въ Бедламѣ. Будь увѣренъ,
   Что все пойдетъ по старому затѣмъ;
   Давно людьми ужъ здравый смыслъ потерявъ.
   Будь свѣтъ уменъ, то ясно было бъ всѣмъ;
   Съ глупцами жъ въ споръ вступать я не намѣренъ *).
   *) XIV, 81. Ср. о томъ, что люди не внемлютъ разуму, V, 48.
  
   Мотивы людскихъ дѣяній въ большинствѣ случаевъ низменны: они кроются въ страстяхъ и той или иной подкупности {V, 25 и 27.}. Своими насмѣшливыми замѣчаніями о возвышеннѣйшихъ состояніяхъ и порывахъ человѣческаго духа Байронъ только усиливаетъ колоритъ реализма и натурализма, присущій всей поэмѣ. Люди -- псы и даже хуже {VII, 7.}. Міръ подвластенъ милліонамъ {XII, 5.}. Не страсть, а злато царствуетъ надъ всѣмъ.
  
   ........Мальтусъ научаетъ
   Безъ денегъ женъ не брать. Любви Эдемъ
   И тотъ металлъ презрѣнный созидаетъ *).
   *) XII, 14.
  
   Однако Эдемъ Донъ Жуана въ идиллической исторіи любви послѣдняго и Гаидэ созданъ не тѣмъ. Но самъ поэтъ не вѣритъ собственному сердцу:
  
   Я только сердцемъ жилъ, но безъ пощады
   Его разбила жизнь. Прости любовь! *).
   *) I, 215: No more -- no more -- Oh! never more, my heart,
   Canst thou be my sole world, my universe!
  
   Вообще въ "Донъ Жуанѣ" Байронъ склонялся къ дуалистическому представленію о человѣческой природѣ и ея дисгармоніи. Пренебреженіе къ призрачнымъ благамъ, проповѣдуемое поэтомъ, не означаетъ отрицанія:
  
   Хоть отъ него, порой, несносна боль,
   Все жъ идеалъ -- небесный алкоголь *).
   *) XI.
  
   Но небо есть вино, съ трудомъ переносимое нашимъ мозгомъ.
   Столь много печальныхъ истинъ о преходимости міра и ничтожествѣ человѣческаго существованія и дѣйствованія повѣдалъ намъ Байронъ въ своей холодной анатоміи человѣка, безпощадно, съ полною искренностью и откровенностью разоблачающей всякія иллюзіи. Различно опредѣляютъ это міровоззрѣніе Байрона. Современникъ и противникъ Байрона, Соути назвалъ этого поэта главою "Сатанинской школы" "людей больного сердца и развращеннаго воображенія, работающихъ надъ тѣмъ, чтобы сдѣлать и другихъ столь же несчастными, какъ они сами, заражая ихъ моральнымъ ядомъ, въѣдающимся въ душу. Новѣйшіе изслѣдователи выражаются мягче. Они говорятъ, что Байронъ впалъ въ "фривольно-нигилистическое направленіе" {Hoops, 78.}, проникся "цинически-нигилистическимъ міропониманіемъ", перерядился Мефистофелемъ {Kraeger, 98.}, что онъ дошелъ до "горькаго, даже циничнаго пессимизма", что его міровоззрѣніе непрактично-пессимистично {Pughe, 17.}, отличается нездоровымъ характеромъ и т. п. {Zdziechowski, Byron i jego wiek, I, 181.}.
   Какъ бы ни относиться къ міровоззрѣнію, выражаемому "Донъ Жуаномъ", нельзя не признать, что остроумно-шутливый тонъ скрашиваетъ многіе изъ парадоксовъ и чрезмѣрныхъ необузданностей поэта. Разлагающій анализъ поэта, благодаря сопровождающему его юмору, по временамъ убаюкиваетъ читателя, въ особенности -- когда разсужденія поэта сливаются съ глубокимъ личнымъ чувствомъ. Говоря обо всемъ блестяще и остроумно, Байронъ выказалъ геніальное умѣнье ставить такъ сомнѣніе во всемъ, что исчезаетъ иногда и самое сомнѣніе {См. выше, стр. 204, столбецъ 2, прим. 3 и 4.}, и мы остаемся безъ прочнаго опорнаго пункта. Все быстро смѣняется, а быстрѣе всего проносятся чувствованія, настроенія и мысли поэта. Байронъ самъ въ концѣ концовъ приравниваетъ свои пѣсни къ дѣтской игрѣ {XIV, 8.}, но его игра чрезвычайно остроумно освѣщаетъ молніеносными проблесками непроглядную мглу жизни.
   Такъ, подобно разростанію концепціи "Донъ-Кихота", постепенно расширились объемъ, задача и смыслъ поэмы Байрона. Первоначально же она предназначалась быть только "а playful satire" -- сатирой, въ области которой Байронъ также выказалъ себя первостепеннымъ мастеромъ, какъ то видно еще изъ "Видѣнія Суда". "Я вознамѣрился, писалъ Байронъ 16 февраля 1821 г. къ своему издателю Murray'ю, сдѣлать Донъ Жуана Cavalier Servente въ Италіи, виновникомъ развода въ Англіи, а въ Германіи сентиментальнымъ человѣкомъ съ физіономіею Вертера, чтобы такимъ образомъ въ каждой изъ этихъ странъ выставить различныя смѣшныя стороны общества; (я хотѣлъ) постепенно, по мѣрѣ того какъ онъ становился старше, показать его gâté (испорченнымъ) и blasé (усталымъ), какъ то естественно. Я только не вполнѣ еще рѣшилъ, покончить ли съ нимъ въ аду, или же въ несчастномъ супружествѣ, не зная, что тяжелѣ". Очевидно, Байронъ первоначально хотѣлъ дать длинный рядъ сатирическихъ картинъ, и Ю. Шмидтъ справедливо считалъ первую пѣсню, содержащую множество ядовитыхъ насмѣшекъ и намековъ на обстановку, окружавшую поэта въ Англіи, классическою въ этомъ смыслѣ по силѣ выдержанности тона, всецѣло соотвѣтствующаго содержанію. Сюжетъ, какой содержится въ этой пѣснѣ, уже нельзя было изложить болѣе пріятно, увлекательно и остроумно. Много мастерскихъ картинъ содержитъ и послѣдующее изложеніе, и Байрона справедливо называютъ Ювеналомъ XIX в.
   Мало по малу первоначальная рамка поэмы разрослась,благодаря болѣе широкой идеѣ, введенной въ нее. Поэтъ задумалъ выставить на видъ сатирически и насмѣшливо всевозможныя стороны" странныя, противорѣчивыя и смѣшныя явленія новѣйшей культуры. Байронъ пожелалъ вразумить свое время и свой народъ, и началъ думать, что затѣянная имъ борьба противъ сложившихся воззрѣній послужитъ на "пользу человѣчеству" {XII, 39: My Muse by exhortation means to mend
   All people, at all times, and in most places...}, выясняя извращенія основныхъ началъ жизни и нравственности, данныхъ природою {XV, 3; II, 191; cp. однако II, 75.}, истинною нашею руководительницею. Искусственные обычаи и нравы {XV, 26.} -- созданіе людей и не должны имѣть руководящаго значенія, между тѣмъ какъ теперь наоборотъ: нравы создаютъ людей {XV, 26.}. Благодаря этому, въ противоположность благамъ состоянія, близкаго къ природѣ, цивилизація надѣлила насъ своими "великими радостями", "милыми послѣдствіями разростанія общества", каковы война, жажда славы {VIII, 68.} и т. п. Байронъ желалъ освѣщать (окрашивать) природой искусстивнные обычаи и возводить частное въ общее {XV, 25: The difficulty lies in colouring
   With Nature manners which are artificial,
   And rend'ring generai that which is especial.}. Ратуя за природу и преподнося современникамъ неприглядный образъ ихъ, Байронъ явился, несмотря на вольность, даже цинизмъ нѣкоторыхъ изъ нарисованныхъ имъ картинъ {См., напр., VIII, 130--132 -- o вдовахъ и старыхъ дѣвахъ. Предыдущая редакцій этихъ строфъ -- въ "Чертовой поѣздкѣ" ср. замѣчаніе въ The Athenaeum 1904, No 3995. Вслѣдствіе такого рода подробностей отчасти "Донъ Жуанъ" считается произведеніемъ, опаснымъ въ моральномъ отношеніи, и, напр., St. Gwynn, The masters of English Literature, Lond. 1904, замѣтилъ, что это произведеніе "is likely to deprave. It would be cant to say that it is healthy reading for the sexually impressionable..."}, суровымъ моралистомъ, производившимъ сильное впечатлѣніе на современное ему общество, въ особенности на англичанъ, съ ужасомъ увидѣвшихъ язвительное изображеніе многихъ личностей и порядковъ. Такимъ образомъ, Байронъ примыкаетъ къ фалангѣ моралистовъ, издавна сообщившихъ особый отпечатокъ англійской литературѣ, отличаясь отъ нихъ методой. Подобно Боккаччіо, оправдывавшему Декамеронъ моральною задачей, и Schadwell'ю, и Байронъ (вопреки рѣзкимъ критикамъ) считалъ Донъ Жуана "самой моральной изъ всѣхъ поэмъ" {I, 207; XII, 86, 39. Вмѣстѣ съ тѣмъ Байронъ готовъ былъ признать, что его поэма "слишкомъ вольна" для его весьма скромнаго времени, что она "тамъ и сямъ сладострастна".}.
   Высказано мнѣніе, что основная цѣль соціальной сатиры "Донъ Жуана" -- "не въ глумленіи или ѣдкомъ цинизмѣ, а въ призывѣ къ терпимости, гуманности, справедливости". До извѣстной степени это вѣрно {Во имя этихъ началъ Байронъ явился въ ряду поэтовъ однимъ изъ самыхъ страстныхъ противниковъ войны и военной славы, какъ то показываютъ "Видѣніе Суда", гдѣ говорится о "crowning carnage, Waterloo", и VII и VIII пѣсни "Донъ Жуана", содержащія сатирическое изображеніе взятія Суворовымъ крѣпости Измаила, причемъ Байронъ забылъ, что Суворовъ воевалъ съ тѣми самыми турками, противъ которыхъ выступилъ въ концѣ своихъ дней и самъ поэтъ; Суворовъ въ сущности подкапывалъ тираннію турокъ и, слѣдовательно, подготовлялъ освобожденіе народовъ, подвластныхъ послѣднимъ. Байронъ признавалъ лишь войны за свободу и справедливость, отдавалъ должное подвигамъ Леонида и Вашингтона, а нечестиваго завоевателя заклеймилъ позоромъ. "Такъ же строго отнесся онъ и къ Веллингтону (см. начало ІХ-й пѣсни). Во имя тѣхъ же высшихъ началъ Байронъ безпристрастно указывалъ на всѣ несимпатичныя стороны и дѣянія своихъ соотечественниковъ (X, 66--67) и предостерегалъ ихъ относительно грозящей имъ участи, подобной участи другихъ морскихъ государствъ, уже лишившихся своего м

ДОНЪ-ЖУАНЪ.
РОМАНЪ ВЪ СТИХАХЪ.
БАЙРОНА.

Difficile est proprie communia dicere.
Horatius.
"Dost thou think, because thou art virtuos, thou etc."

ПѢСНЯ ПЕРВАЯ

                                 I.
  
             Герой мнѣ нуженъ. Странно, можетъ быть,
             Его искать, когда на бѣломъ свѣтѣ
             Мы постоянно можемъ находить
             Героя дня, воспѣтаго въ газетѣ,
             Который ныньче -- лаврами покрыть,
             А завтра человѣчествомъ, забытъ;
             Въ герои брать такихъ людей не стану,
             А прямо перейду я къ Донъ-Жуану.
  
                                 II.
  
             Вольфъ и Вернонъ и Кэмберлэндъ-мясникъ,
             Принцъ Фердинандъ, Гренбей... въ иные годы
             Любой изъ нихъ былъ временно великъ,
             Хоть ихъ потомъ не помнили народы.
             Они съ вѣнкомъ лавровымъ на челѣ,
             Какъ Банко тѣнь, скользнули по землѣ..
             Былъ Бонапартъ и Дюмурье у галловъ:
             О нихъ трубило множество журналовъ.
  
                                 III.
  
             Клотцъ, Кондорсе, Маратѣ, Дантонъ, Бриссо --
             Рядъ ихъ именъ былъ памяти достоинъ;.
             За тѣмъ Гошъ, Ландъ, Жубрръ или Марсо,
             И не одинъ еще извѣстный воинъ
             Въ иныя времена былъ знаменитъ
             И, наконецъ, Французами забытъ;
             Но не займусь героями я тѣми:
             Они совсѣмъ нейдутъ къ моей поэмѣ.
  
                                 IV.
  
             Для Англіи Нельсонъ былъ богъ войны.
             Но время шло; повсюду козни строя,
             И позабыть мы были всѣ должны
             И Трафальгаръ, и павшаго героя.
             Мы арміей теперь лишь велики.
             Чего особенно боятся моряки.
             Къ тому же принцъ на сушѣ войскомъ занятъ:
             Нельсона лавръ, того гляди, увянетъ.
  
                                 V.
             
             Герои войнъ бывали въ старину
             И до временъ... ну, хоть, Агамемнона,
             Но мы, пѣвцы, не славили войну,
             Какъ и теперь, такъ и во время оно,
             А потому забылъ героевъ свѣтъ.
             Ихъ не виня, я думаю, что нѣтъ
             Приличнаго героя для романа.
             Итакъ, романъ начну я съ Донъ-Жуана.
  
                                 VI.
  
             И всѣхъ пѣвцовъ съ эпическимъ перомъ,
             Замѣтилъ я капризъ такого рода:
             Герой ихъ какъ говорятъ потомъ,
             Что было прежде -- въ видѣ эпизода --
             Съ подругой сила гдѣ нибудь тайкомъ
             Въ уединеніи, спокойно, вечеркомъ,
             Въ дворцѣ, въ саду, въ пещерѣ отдаленной,
             Гдѣ былъ пріютъ для ихъ четы влюбленной.
  
                                 VII.
  
             Метода эта, можетъ быть, легка,
             Но я разсказъ люблю начать съ качала,
             Чтобъ избѣжать огромнаго грѣха --
             Всѣхъ вводныхъ сценъ, въ которыхъ пользы мало,
             И съ первыхъ строкъ начну теперь для васъ,
             (Хотя бы ихъ обдумывалъ я часъ)
             Разсказывать, кто былъ отецъ герою,
             И даже мать... я ничего не скрою.
  
                                 VIII.
  
             Вотъ мы въ Севильѣ. Городъ тотъ плѣнялъ.
             Онъ фруктами и дѣвами прекрасенъ.
             "Тотъ жалокъ, кто въ Севильѣ не бывалъ" --
             Есть поговорка: съ нею я согласенъ.
             Въ Испаніи нѣтъ лучше уголка.
             Кадиксъ... но, нѣтъ, о немъ молчу пока...
             Вотъ здѣсь-то, посреди такого міра,
             Росъ Донъ-Жуанъ вблизи Гвадалквивира.
  
                                 IX.
  
             Его отецъ -- Донъ-Жозе, велъ свой родъ
             Отъ отрасли фамиліи дворянской,
             И въ немъ никто ни капли не найдетъ
             Еврейской крови или мавританской?
             Готическій испанскій дворянинъ,
             Онъ на конѣ сидѣлъ, какъ властелинъ.
             Вотъ онъ-то въ свѣтъ и произвелъ Жуана,
             А Донъ-Жуанъ... объ этомъ, впрочемъ, рано.
  
                                 X.
  
             Жуана мать была посвящена
             Во всѣ, тогда извѣстныя, науки,
             Строга къ себѣ, солидна и умна.
             Отъ зависти ломали жоны руки,
             Когда она ихъ стала затмѣвать
             И превосходствомъ явнымъ поражать.
             Всѣ женщины съ отчаяньемъ шептали,
             Что отъ нея во всемъ они отстали.
  
                                 XI.
  
             А памятью такой кто могъ дивить?
             Вслухъ наизусть читая Кальдерона,
             Она могла суфлера замѣнить,
             Артиста избавляя отъ урона.
             Предъ ней Фейнэгль (*) ученый спасовалъ;
             Онъ памяти такой не создавалъ,
             Которой такъ рѣшительно и смѣло
             Мать Донъ-Жуана нашего владѣла.
   *) Баденскій профессоръ, читавшій въ 1812 году лекціи Мнемотехники (искусство развивать память).
  
                                 XII.
  
             Любила математику она,
             Была религіознѣй богомолки,
             И рѣчь ея -- возвышенно-темна,
             И остроты аттическія -- колки.
             И такъ, она во всемъ дивила насъ.
             Поутру облекалась въ канифасъ,
             А къ ночи въ шолкъ, въ мцслиновыя платья:
             Весь гардеробъ не стану исчислять я.
  
                                 XIII.
  
             По гречески читая... по складамъ,
             Латинскія молитвы понимала,
             И, по примѣру многихъ знатныхъ дамъ,
             Французскіе романы пробѣгала.
             Языкъ родной ей, кажется, постылъ
             И смыслъ рѣчей довольно тёменъ былъ.
             Ея слова всегда темнѣй загадки:
             Таинственность и мракъ ей были сладки.
  
                                 XIV.
  
             Она любила англійскій языкъ
             И въ немъ съ еврейскимъ сходство находила,
             Ссылаясь на мѣста священныхъ книгъ.
             Хоть сходство то мнѣ непонятно было,
             Но мнѣ, твердя про связь двухъ языковъ,
             Она,-- ссылаюсь я на знатоковъ,--
             Открыла слово: имъ (какъ не дивиться!)
             Клянется -- жидъ; британецъ же -- бранится (*).
   *) Здѣсь непереводимая игра словъ. Еврейское слово noun имѣестъ совершенно другое значеніе на англійскомъ.
  
                                           XV.
  
             Языкъ для женщинъ -- средство къ болтовнѣ,
             Она же, имъ владѣя очень строго,
             Профессоромъ прослыть могла вполнѣ,
             Какъ Ромильи, прославившійся много
             Законникъ и ученый человѣкъ.
             Самоубійствомъ онъ окончилъ вѣкъ,
             Въ гробу успокоеніе доведши,
             И судъ рѣшилъ, что былъ онъ сумашедшій.
  
                                 XVI.
  
             Ну, словомъ, начиная разговоръ,
             Она казалась книгой иль. доводкой
             Миссъ Эджвортъ или повѣстью миссъ Моръ (*),
             И удивить съумѣла бы міръ цѣлый
             Своею добродѣтелью она.
             Въ ней зависть не могла найти пятна;
             Хоть къ слабостямъ нерѣдко склонны дамы --
             Но въ ней -- ихъ нѣтъ: -- пугались тѣмъ всегда мы.
   *) Миссъ Ганна Моръ -- авторъ педантически-нравственнаго романа "Жена Целебса".
  
  
                                 XVII.
  
             Въ толпѣ святошъ умѣвшая блистать,
             Она стояла выше всѣхъ сравненій,
             И ангелъ могъ ее не охранять:
             Она чужда бѣсовскихъ искушеній...
             Такъ правильны ея движенья, тонъ,
             Какъ ходъ часовъ твоихъ, о, Гаррисонъ!.
             А нравственность Инесы... здѣсь, казалось,
             Лишь масло Макассара съ ней равнялось.
  
                                 XVIII.
  
             Но совершенство скучно, говорятъ.
             Съ тѣхъ воръ всѣ люди стали развращаться,
             Когда Адамъ, покинувъ райскій садъ,
             Постигнулъ тайну съ Евой цаловаться --
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Вотъ почему супругъ, какъ всѣ повѣсы,
             Шалилъ, порой, безъ вѣдома Инесы.
  
                                 XIX.
  
             Онъ былъ безпеченъ, чтенья не любилъ,
             Наукой не смущалъ свои: досуги
             И беззаботно время проводилъ,
             Не думая о мнѣніи супруги.
             Свѣтъ, злобно наблюдающій всегда,
             Какъ гибнутъ царства, семьи, города,
             Рѣшилъ, что Жозе двухъ любовницъ мало,--
             Но и одной довольно для скандала.
  
                                 XX.
  
             Умѣя высоко себя цѣнить,
             Обиды ни предъ кѣмъ не обнаружа,
             Жена могла съ терпѣніемъ сносить
             Пренебреженье вѣтреннаго мужа,
             Но въ ней характеръ очень былъ хитеръ;
             Она, ведя ученый длинный споръ,
             Спускалась иногда къ житейской прозѣ,
             Заставъ врасплохъ безпечнаго Донъ-Жозе.
  
                                 XXI.
  
             Ей не большого стоило труда
             Его ловить: неправъ, неостороженъ,
             Онъ ею уличаемъ былъ всегда.
             Для самыхъ скрытныхъ часъ такой возможенъ,
             Когда убьешь ихъ вѣеромъ жены,
             А женщины бываютъ и сильны,
             И вѣеръ ихъ -- опаснѣе кинжала.
             Какъ, почему?-- о томъ я знаю мало.,
  
                                 ХХІІ.
  
             Всегда мнѣ жаль ученыхъ нашихъ женъ,
             Съ невѣждами вступившихъ въ бракъ законный:
             Иной изъ нихъ хоть знатенъ и уменъ.
             Но устаетъ въ бесѣдѣ ихъ мудреной.
             Я вовсе разсуждать о томъ не радъ,
             За тѣмъ, что санъ, по счастью, не женатъ,
             Но вы, мужья, признайтесь: ваши жены
             Не носятъ ли мужскія панталоны?
  
                                           XXIII.
  
             Донъ-Жозе часто ссорился съ женой,
             Причину ссоръ толпа понять хотѣла
             И узнавать старалась стороной,
             Но мнѣ и вамъ до нихъ нѣтъ вовсе дѣла.
             Такое любопытство -- есть порокъ,
             Но я владѣть однимъ искусствомъ могъ:
             Такъ какъ семьи своей я не имѣю,
             То примирять друзей своихъ умѣю.
  
                                 XXIV.
  
             И въ ихъ дѣла вмѣшаться я хотѣлъ,
             Попался въ вихрь семейнаго содома,
             Но ими бѣсъ какой-то овладѣлъ:
             Я съ этихъ поръ не могъ застать ихъ дома
             Хотя швейцаръ признался мнѣ потомъ...
             Молчу пока,-- но дѣло было въ томъ,
             Что Донъ-Жуанъ, какъ школьникъ безобразный
             Въ меня пустилъ ведро съ водою грязной.
  
                                 XXV.
  
             То былъ курчавый, маленькій буянъ,
             Живой и дерзкій, точно обезьяна;
             Отца и мать не слушалъ грубіянъ:
             Они избаловали мальчугана,
             Чѣмъ ссориться такъ часто межъ собой --
             Они бы занялись его судьбой,
             Для обузданья въ школу помѣстили,
             Иль дома, наконецъ, хоть проучили.
  
                                 XXVI.
  
             Но Жозе и жена его въ тѣ дни
             Несчастія большія испытали;
             Не о разводѣ думали они --
             Другъ другу смерти искренно желали,
             Но ихъ вражды никто не замѣчалъ,
             Никто въ разладъ семейный не вникалъ,
             Пока огонь не вырвался наружу
             И повредилъ равно женѣ и мужу.
  
                                 XXVII.
  
             Инеса вдругъ, собравши докторовъ,
             Имъ о безумствѣ мужа объявила,
             Но такъ какъ онъ въ то время былъ здоровъ,
             Она его лишь въ злости обвинила,
             Когда жь формальный сдѣланъ былъ запросъ,
             То у жены отвѣта не нашлось;
             Она себя оправдывать старалась,--
             Все это страннымъ показалось.
  
                                 XXVIII.
  
             Внося ошибки мужа въ свой дневникъ,
             Инеса письма гдѣ-то отысклаа
             И нѣсколько для дѣла нужныхъ книгъ.
             При томъ вся знать Инесу поддержала
             И бабушка, семидесяти лѣтъ.
             Свидѣтели сбирались на совѣть,
             Какъ адвокаты, судьи и юристы,
             Не столько строги, сколько голосисты.
  
                                 XXIX.
  
             Такъ нѣжная жена со всѣхъ сторонъ
             Чрезъ мужа непріятности встрѣчала,
             Съ терпѣніемъ спартанскихъ славныхъ жонъ:
             Когда спартанка мужа вдругъ теряла --
             Несла зарокъ всегда о немъ молчать;
             Инеса сплетни разныя встрѣчахъ
             И слушать ихъ привыкла равнодушно.
             И свѣтъ кричалъ: какъ ты великодушна!..
  
                                 XXX,
  
             Терпѣніе есть мудрость для людей,
             Которыхъ свѣтъ за что-то осуждаетъ.
             Пріятно знать и похвалу судей.
             Когда нашъ планъ до цѣли достигаетъ;
             Хоть "mains animas", юристы говорятъ,--
             Здѣсь выраженье это не подъ ладъ:
             Всѣ добрымъ дѣломъ мщенья не считаютъ,
             Но мой ли стыдъ, когда васъ обижаютъ?
  
                                 XXXI.
  
             Пусть ссоры поднимаютъ прошлый грѣхъ,
             Приправленный новѣйшей клеветою,
             Кто жъ виноватъ? Не обвинять же всѣхъ.
             Все сдѣлалось легендою простою;
             А при сравненіи -- прошедшее вреда
             Не сдѣлаетъ всѣмъ людямъ никогда...
             Злословіе наукѣ помогаетъ.
             Она изъ сплетенъ пользу извлекаетъ.
  
                                 XXXII.
  
             Сперва друзья сошлись ихъ помирить,
             Потомъ родня, но дѣло вышло хуже.
             (Друзья въ родными рѣдко могутъ быть
             Полезными и при женѣ и мужѣ),
             Юристы толковали про разводъ.
             Но послѣ всѣхъ издержекъ и хлопотъ,
             Скандалъ особымъ случаемъ прервался:
             Денъ-Жозе неожиданно скончался,
  
                                 ХXXIII.
  
             Къ несчастію, онъ умеръ невпопадъ.
             Юристы тонко очень замѣчали,
             (Хоть ихъ языкъ ужасно темноватъ)
             Что если бъ смертью имъ не помѣшали,
             То кончились съ успѣхомъ ихъ дѣла...
             Большой потерей смерть его была
             Для публики чувствительной и нѣжной.
             На всѣхъ поминкахъ пышныхъ неизбѣжной.
  
                                 XXXIV.
  
             Онъ умеръ и въ могилѣ съ нимъ лежитъ
             Обманутыхъ юристовъ гонорарій.
             Любовницу одну къ себѣ взялъ жидъ,
             Другую же, есть слухи, взялъ викарій.
             Домъ предали и отпустила слугъ.
             Мнѣ докторъ объяснилъ его недугъ:
             Отъ лихорадки умеръ онъ такъ скоро,
             Простясь съ женой до окончанья спора.
  
                                 XXXV.
  
             Но Жозе былъ почтенный господинъ;
             Хоть онъ имѣлъ большіе недостатки --
             Бранить его не нахожу причинъ.
             Допустимъ, что страстей его припадки
             Въ немъ подавляли самый умъ не разъ,
             Что жизнь не могъ вести онъ безъ проказъ.
             Кто жъ виноватъ и,-- чѣмъ же насъ дивитъ онъ?..
             Донъ-Жозе просто дурно былъ воспитанъ.
  
                                 XXXVI.
  
             Но былъ ли онъ виновенъ или нѣтъ --
             Бѣднякъ страдалъ при этомъ очень много.
             Вѣдь тяжело (я думаю, весь свѣтъ
             Теперь его судить не будетъ строго)
             Ему бывало въ собственномъ дому
             И день и ночь терзаться одному.
             Для гордости два выхода открылись:
             Гробъ и процессъ -- и смерть къ нему явилась.
  
                                 XXXVII.
  
             Онъ умеръ безъ духовной и Жуанъ
             Единственнымъ наслѣдникомъ остался
             Большихъ имѣній. Мать имѣла планъ,
             Чтобъ съ нихъ доходъ для сына сберегался.
             Такъ опекуншей сдѣлалась она
             И долгу новому во всемъ была вѣрна.
             Почти всегда,-- мнѣ думать есть причина,
             Мать -- лучшая наставница для сына.
  
                                 XXXVIII.
  
             Умнѣйшая изъ женщинъ и изъ вдовъ
             Рѣшилась такъ воспитывать Жуана,
             Что каждый былъ принять его готовъ
             За совершенство... поздно или рано.
             Хотѣлось ей въ немъ рыцаря создать,
             Чтобъ мечь войны онъ съ честью могъ держать.
             Онъ фехтовалъ, наѣздничалъ немножко
             И къ женщинѣ съумѣлъ бы влезть въ окошко.
  
                                 XXXIX.
  
             Но болѣе всего желала мать,
             Въ чемъ ей и помогали педагоги,
             Такъ нравственно Жуана воспитать
             Чтобъ зла онъ я не видѣлъ по дорогѣ.
             За всѣмъ слѣдилъ ея прилежный взоръ;
             Науки и искусства подъ надзоръ
             Она брала и -- сына такъ хранила: --
             Естественнымъ наукамъ не учила.
  
                                 XL.
  
             Онъ посвященъ былъ въ тайны языковъ
             И только въ тѣ абстрактныя науки,
             Которыя живутъ средь облаковъ.
             Искусство тоже допускалось въ руки
             Во всей его безгрѣшной частотѣ,
             Но книги всѣ и всѣ страницы тѣ,
             Гдѣ сладострастье видимо для глаза,
             Скрывались отъ ребенка, какъ зараза.
  
                                 XLI.
  
             А классиковъ какъ могъ онъ научать?
             Съ богами тамъ безчинствуютъ богини.
             Безъ панталонъ ихъ любятъ рисовать,
             А юбокъ и корсетовъ нѣтъ въ поминѣ.
             Терпѣлъ не разъ домашній педагогъ
             За чтенье Одиссеи и не могъ
             Безъ пропусковъ прочесть всю Иліаду:
             Вдова тѣхъ книгъ боялась пуще яду.
  
                                 XLII.
  
             Овидій былъ распутнымъ по стихамъ,
             Безнравственна мораль Анакреона,
             Катуллъ научитъ только лишь грѣхамъ,
             И образцомъ порядочнаго тона:
             Я оды Сафо, право, не сочту,
             Хоть въ ней находятъ даже красоту.
             Одинъ Вергилій чистъ, но -- будемъ строги --
             Нельзя читать одной его эклоги (*)
   (*) Байронъ упоминаетъ о той пьесѣ Виргилія, которая начинается словами: "Formosum Pastor Corydon".
  
                                 XLIII.
  
             Лукрецій же навѣрно бъ запугалъ
             Умъ мальчика, что было бы печально;
             А, наконецъ, неправъ и Ювеналъ,--
             Хоть цѣль его, быть можетъ, и похвальна,--
             И искренность прямыхъ его сатиръ,
             Граничитъ съ грубостью. За тѣмъ весь міръ,
             Народъ благовоспитанной хоть мало,
             Прочтетъ ли эпиграммы Марціала?
  
                                 XLIV.
  
             Въ иномъ изданіи читалъ ихъ Донъ-Жуанъ.
             Учителя, вѣрны своей программѣ,
             Все вредное -- простительный обманъ --
             Выбрасывать умѣю въ эпиграммѣ,
             Но чтобъ поэта меньше искажать,
             Всѣ пропуски рѣшились помѣщать
             Въ особомъ приложеніи тетрадки
             И подобрали изъ въ такомъ порядкѣ:
  
                                 XLV.
  
             Вслѣдъ за строкой является строка
             Изъ разныхъ мѣстъ надернутая тонко:
             Ихъ рядъ идетъ, какъ стройныя войска
             Предъ взорами невиннаго ребенка.
             Другой издатель меньше будетъ строгъ,
             Введетъ на ихъ мѣста рядъ этихъ строкъ,
             Чтобы они другъ другу не мигали.
             Какъ статуи въ саду на пьедесталѣ.
  
                                 XLVI.
  
             Фамильнаго служебника листы
             Въ себѣ рисунки разные хранили;
             Они по темамъ не были чисты
             И, признаюсь, ханжи меня дивили:
             Скоромный видъ рисунковъ, я слыхалъ,
             Ихъ благочестья вовсе не смущалъ.
             Но отъ Жуана книжку эту скрыли
             И книжкою другою замѣнили.
  
                                 XLVII.
  
             "Словъ и рѣчей" прочелъ онъ цѣлый томъ,
             Зналъ жизнь людей, спасавшихся въ пустынѣ
             И изнурявшихъ плоть свою постомъ...
             Ахъ, чтобъ вполнѣ постигнуть вѣру нынѣ
             И чтобъ ее до смерти не терять,
             Должны мы Августина прочитать:
             Когда его "Признанія" читаю
             Завидовать ему я начинаю.
  
                                 XLVIII.
  
             Ученику была запрещена
             И эта книга. Мать за всѣмъ слѣдила.
             Я долженъ согласиться, что она
             Отличную методу проводила.
             Она въ свой домъ служанку ту брала,
             Которая уродлива была,
             И избавляя сына отъ приманокъ,
             Гнала всегда хорошенькихъ служанокъ.
  
                                 XLIX.
  
             Жуанъ въ шесть лѣтъ собою всѣхъ плѣнялъ,
             Росъ граціозный, чистый, какъ всѣ дѣти;
             Въ одиннадцать красавцемъ юнымъ сталъ,
             Какихъ немного встрѣтишь въ этомъ свѣтѣ.
             Жуанъ къ ученьи дѣлалъ чудеса
             И, кажется, шелъ прямо въ небеса:
             Не выходилъ изъ церкви до обѣда,
             А вечеркомъ -- съ духовникомъ бесѣда.
  
                                 L.
  
             Итакъ, въ шесть лѣтъ онъ былъ хорошъ и милъ,
             Въ двѣнадцать сталъ онъ мальчикомъ красивымъ,
             И если въ дѣтствѣ много онъ шалилъ,
             То справились съ характеромъ строптивымъ.
             Въ немъ прежняго Жуана не узнать,
             И только любовалась втайнѣ мать,--
             И взглядъ ея вдругъ становился нѣженъ,--
             Что Донъ-Жуанъ уменъ такъ и прилеженъ.
  
                                 LI.
  
             Я сомнѣваюсь въ этомъ, можетъ быть, --
             Что жъ, публикѣ до этого нѣтъ дѣла:
             Отца его успѣлъ я изучить,
             Но по отцу судить бы слишкомъ смѣло
             О свойствахъ сына. Мать съ его отцомъ
             Напрасно становилась подъ вѣнцомъ,
             Но, нѣтъ... мнѣ отвратительно злословье:
             И въ шутку не люблю подобныхъ словъ я.
  
                                 LII.
  
             Поэтому молчать я буду, но
             Одно скажу,-- когда бъ имѣлъ я сына --
             (По счастію, мнѣ сына не дано)
             Чтобъ воспитать его, какъ гражданина,--
             Его ума и свѣжихъ, дѣтскихъ силъ
             Инесѣ бы никакъ не поручилъ.
             Нѣтъ, нѣтъ, ужь лучше бъ въ школѣ помѣстился,
             Гдѣ нѣкогда и самъ я обучился.
  
                                 LIII.
  
             Не изъ тщеславья учимся мы тамъ;
             Я пріобрѣлъ... но обойду молчаньемъ,
             Что я лѣнтяемъ былъ не по лѣтамъ
             И могъ пренебрегать языкознаньемъ.
             Я говорю, что тамъ,-- но "Verbum sat"
             Я почерпнулъ тамъ знаній цѣлый рядъ,
             Какихъ? другой вопросъ. Прибавлю безъ обмана --
             Я противъ воспитанья Донъ-Жуана.
  
                                 LIV.
  
             Въ шестнадцать лѣтъ Жуанъ ужъ былъ высокъ;
             Сложенъ прекрасно, строенъ, онъ казался
             Вполнѣ мужчиной; -- съ головы до ногъ
             Онъ взрослымъ человѣкомъ представлялся.
             Такое мнѣнье злило очень мать
             И губы приводилось ей кусать,
             Когда она подчасъ его слыша:
             Вдову развитье раннее пугало"
  
                                 LV.
  
             Была одна въ числѣ ея друзей,--
             То -- Юлія. Красавицы названье
             Къ ней мало шло въ толпѣ другихъ людей.
             Прелестное и дивное созданье!
             Жить не могла она безъ красоты,
             Какъ не живутъ безъ запаха цвѣты,
             Какъ купидонъ безъ лука не гуляетъ...
             (Послѣднее сравненіе хромаетъ).
  
                                 LVI.
  
             Огонь и блескъ ея восточныхъ глазъ
             О мавританской крови говорили,
             (А эту кровь, скажу на этотъ разъ,
             Въ Испаніи грѣховной находили):
             Когда Гренаду бросилъ Боабдилъ,
             Рядъ предковъ доньи Юліи спѣшилъ
             Плыть въ Африку. Въ Испаніи осталась
             Прабабка Юліи, гдѣ скоро обвѣнчалась --
  
                                 LVII.
  
             Съ однимъ гидальго. Онъ-то завѣщалъ
             Потомству кровь не съ прежней чистотою,
             И если бъ только гордый предокъ зналъ,--
             Проклятіе послалъ вслѣдъ за четою:
             Тогда къ помѣхѣ не было причинъ
             Брать въ жены тетокъ или же кузинъ,
             Что признается вреднымъ для народа,
             Котораго теряется порода.
  
                                 LVIII.
  
             Но раса вновь была подновлена,
             При порчѣ крови, тѣло улучшилось,
             Изъ корня безобразнаго, сильна,
             Вѣтвь молодая снова распустилась,
             Красивѣй, выше дѣти стали, но...
             Молва о томъ ходила ужъ давно,
             Что отъ прабабушки остались дѣти
             Все больше... незаконныя на свѣтѣ.
  
                                 LIX.
  
             Но все-таки порода шла впередъ
             И постепенно лучше становилась
             До той поры, какъ доведенъ былъ родъ
             До сына; отъ него-то дочь явилась:
             Въ ней Юлію должны вы угадать.
             (О ней хочу я много толковать; -- )
             Она была изъ избраннаго круга,
             Прекрасная и вѣрная супруга.
  
                                  LX.
  
             Ея глаза (я безъ ума отъ нихъ)
             Въ себѣ таили море знойной страсти.
             Заговоритъ -- въ ея гладамъ живыхъ --
             Не то любовь, не то величье власти,
             Какое-то желаніе любви,
             Которое молчитъ еще въ крови,
             Но каждую бъ минуту запылало,
             Когда бъ душа его не подавляла.
  
                                 LXI.
  
             Вился кудри вкругъ ея чела,
             Гдѣ умъ и мысль высокая смеркали,
             Дугою бровь надъ чернымъ глазомъ шла
             И щеки блескомъ юности пылали --
             И вспыхивалъ на нихъ огонь не разъ,
             Какъ будто бъ кровь на мигъ одинъ зажглась.
             Высокая, держалась стройно, просто...
             (Бѣгу я женщинъ маленькаго роста).
  
                                 LXII.
  
             Мужъ Юліи -- пятидесяти лѣтъ.
             Такихъ мужей встрѣчается не мало...
             Зачѣмъ женѣ не разрѣшаетъ свѣтъ,
             Чтобъ одною такого промѣняла
             На двухъ мужей лѣтъ двадцати пяти?..
             На югѣ къ этому легко придти.
             О, женщины! скрываться для чего же;
             Милѣй вамъ мужъ, который помоложе!
  
                                 LXIII.
  
             Я не молчу объ этомъ: вся вина
             Здѣсь въ неприличьи солнечнаго свѣта.
             Вѣдь наша плоть слаба и не сильна,
             Его лучами яркими согрѣта,
             И духъ и плоть отъ бездны не спасутъ
             Ни строгіе посты, ни тяжкій трудъ.
             Вотъ почему на югѣ мы не строги
             Къ людскимъ грѣхамъ, къ которымъ склонны боги.
  
                                 LXIX.
  
             Ты нравственнѣй, нашъ сѣверный народъ!
             Тамъ добродѣтель зимы охраняютъ,
             Тамъ страсти остужаетъ зимній ледъ
             И всѣ грѣхи подъ снѣгомъ замерзаютъ.
             Тамъ судъ присяжныхъ женщинъ оцѣнилъ,
             На страсть мужчинъ онъ пеню наложилъ
             И женщинамъ тамъ отдается плата
             По правиламъ торговаго разврата.
  
                                 LXV.
  
             Мужъ Юліи -- Альфонсъ, для старика
             Былъ не дуренъ,-- жена его терпѣла
             И мирно жизнь текла у нихъ пока,
             Такъ что молва злословить не посмѣла.
             Они умѣли долгъ свой выполнять
             И слабости другъ другу извинять.
             Мужъ былъ ревнивъ, хоть и скрывалъ онъ это:
             Вѣдь ревность никогда не любитъ свѣта.
  
                                 LXVI.
  
             Его жена -- я этому дивлюсь --
             Была подругой лучшею Инесы,
             Хотя ни въ чемъ ихъ не сходился вкусъ
             И Юлія чуждалась дѣла прессы.
             Былъ слухъ одинъ (ахъ, злые языки
             На выдумки бываютъ такъ ловки!),
             Что Донъ Альфонсъ" -- До брака, безъ сомнѣнья,--
             Инесу ввелъ когда-то въ прегрѣшенье,
  
                                 LXVII.
  
             Что эта связь теперь у нихъ скромна
             И дружба страстность прежнюю вмѣнила,
             Что, наконецъ, впослѣдствіи она
             Жену Альфонса очень полюбила.
             Жена гордилась дружбой той; къ тому жь
             Пріязнью ихъ доволенъ былъ самъ мужъ.
             Инеса этимъ сплетни подавляла
             Иль менѣе причинъ для нихъ давала.
  
                                 LXVIII.
  
             Но Юлія про связь ихъ, можетъ быть,
             Понятья никакого не имѣла,
             А если и случилось ей открыть,
             То это въ тайнѣ скрыть она умѣла
             Иль не хотѣла просто замѣчать...
             Я не могу двухъ словъ о томъ сказать.
             Лишь потому, что разсужденья эти
             Держала донья-Юлія въ секретѣ.
  
                                 LXІХ.
  
             Вниманіе и ласку и привѣтъ
             Она Жуану юному дарила:
             Тогда ей было только двадцать лѣтъ,
             Ему жь тринадцать только наступило.
             Но вотъ ему,-- насталъ, тотъ періодъ,--
             Шестнадцатый, ей -- двадцать третій годъ.
             Въ такіе годы трудно быть спокойнымъ,
             Особенно подъ солнцемъ очень знойнымъ.
  
                                 LXX
  
             Она и онъ -- перемѣнились вдругъ,
             Дичились и другъ друга избѣгали;
             Въ глазахъ у нихъ при встрѣчѣ былъ испугъ,
             Неловкость ихъ поклоны выражали.
             Жена Альфонса опытна была
             И перемѣну эту поняла,
             Но смутны были мысли Донъ-Жуанѣ,
             Какъ думы степняка объ океанѣ.
  
                                 LXXI.
  
             Но Юлія еще была нѣжна,
             Ея рука такъ нѣжно отнималась
             Изъ рукъ его, что, кажется, она
             Едва-едва къ Жуану прикасалась.
             Съ пожатіемъ ласкающимъ рука
             Казалось, какъ сомнѣніе, легка,
             Но въ Донъ-Жуанѣ то прикосновенье
             Будило и восторгъ и наслажденье.
  
                                 LXXII.
  
             Улыбки нѣтъ въ чертахъ ея лица.
             Но у нея печали нѣжны тоже;
             Въ ней тайнымъ мыслямъ нѣтъ теперь конца,
             Ей тайны думъ всего теперь дороже,
             Чѣмъ глубже ихъ въ себѣ она хранитъ;
             Отъ хитрости невинность не бѣжитъ
             И людямъ думъ своихъ не повѣряетъ.
             Любовь насъ къ лицемѣрью пріучаетъ.
  
                                 LXXIII.
  
             Но страсть всегда предастъ себя сама,
             Таинственность ей часто измѣняетъ,--
             Такъ часто неба сумрачнаго тьма
             Ужаснѣйшую бурю предвѣщаетъ.
             Страсть -- хоть скрывай -- не спрячется она
             (Страсть лицемѣрью тоже предана);
             Гнѣвъ, холодность всѣ масками считаютъ,
             Но эти маски рѣдко насъ спасаютъ.
  
                                 LXIV.
  
             Межъ ними вздохи чаще начались,
             Нѣжнѣй бросались взгляды ихъ украдкой,
             Они краснѣли чаще и тряслись
             Какой-то непонятной лихорадкой.
             Ну, словомъ, та прелюдія любви.
             Будившая желанія въ крови,
             Шла, какъ всегда, съ такими новичками,
             Стыдливыми и робкими шагами.
  
                                 LXV.
  
             Но Юлія волнуясь поняла.
             Что сердце ей измѣнитъ очень скоро,
             И строгое рѣшенье приняла
             Спасти себя и мужа отъ позора.
             И та рѣшимость въ ней была сильна:
             Смутила бы Тарквинія она.
             Красавица въ часъ полночи безсонной
             Съ молитвою склонялась предъ Мадонной.
  
                                 LXXVI.
  
             Бѣжать Жуана давъ себѣ обѣтъ,
             Она къ Инесѣ утромъ же порхнула
             И все ждала: придетъ онъ или нѣтъ?
             Но въ ожиданьи утро промелькнуло
             И Юлія съ досадой стала ждать.
             Открылась дверь... Ужель не онъ опять?
             О, Юлія! Мнѣ думать приходилось:
             Едва-ль въ ту ночь Мадоннѣ ты молилась.
  
                                 LXXVII.
  
             Красавица рѣшила, что должна
             Лицомъ къ лицу стоять предъ искушеньемъ,
             Что бѣгство безполезно и она,
             Испугана случайнымъ увлеченьемъ
             И, что хотя ей нравится Жуань...
             Какъ многія другіе, но обманъ
             Теперь не страшенъ больше, какъ когда-то;
             Она Жуана любитъ, такъ какъ... брата.
  
                                 LXXVIII.
  
             Но если бъ даже, наконецъ,-- какъ знать!--
             Бѣсъ такъ хитеръ,-- она и сознавала,
             Что ей опасность можетъ угрожалъ,
             То ужъ навѣрно во время сдержала
             И прогнала непрошенную страсть --
             (На то у строгой женщины есть власть)
             Отказомъ хладнокровнымъ и упрямымъ:
             Я предлагаю способъ тотъ всѣмъ дамамъ.
  
                                 LXXIX.
  
             При томъ же развѣ нѣтъ любви святой,
             Невинной, голубиной, безъупречной,
             Передъ которой никнетъ съ чистотой
             И даже ангелъ самый безпорочный,
             Любви иной, "такой же, какъ моя",--
             Такъ Юлія рѣшила не тая,
             И я бы ей повѣрилъ, можетъ статься,
             Когда бы мной пришлось ей увлекаться.
  
                                 LXXX.
  
             Любовь такая вовсе не грѣшна.
             Цалують руку женщины сначала,
             Потомъ... къ губамъ манить любовь должна;
             Но, впрочемъ, я объ этомъ знаю мало,
             Хоть слышалъ я, среди различныхъ дѣлъ,
             Что и въ любви есть тоже свой предѣлъ,
             Переступить который -- преступленье,
             Пусть это служитъ многимъ въ поученье,
  
                                 LXXXI.
  
             И такъ, любовь въ предѣлахъ чистоты
             Питать къ Жуану Юлія рѣшилась.
             Есть польза отъ любви и красоты,
             Для Донъ-Жуана тоже бы явилась
             Она полезною,-- и я теперь должна,--
             Такъ Юлія мечтаньямъ предана --
             Его учить... Чему же? но на это
             Намъ не дала бы Юлія отвѣта.
  
                                 LXXXII.
  
             Повѣривъ въ свой вполнѣ прекрасный планъ.
             Защищена душевной чистотою,
             Не опасаясь вновь попасть въ обманъ,
             Она съ похвальной очень прямотою
             Отбросила ненужный ей контроль
             И въ новую тотчасъ вступила роль.
             Какъ къ подвигу была она способна --
             Впослѣдствіи узнаемъ мы подробно.
  
                                 LXXXIII.
  
             Планъ Юліи невиненъ былъ и смѣлъ.
             Для толковъ свѣта не было предлога,
             Но еслибъ и злословить онъ хотѣлъ,
             То Юлія, себя поставивъ строго,
             Своею добродѣтелью горда,
             Покойной оставалась бы всегда.
             Такъ жгли себя когда-то христіане,
             Повѣривъ въ подвигъ собственный заранѣ.
  
                                 LXXXIV.
  
             И еслибъ умеръ мужъ (пусть ей во снѣ
             Того не снится: женщины всѣ слабы.
             Тутъ Юлія вздохнула въ тишинѣ),
             Она его едва ль пережила бы.
             Но еслибъ умереть ему пришлось,--
             Я говорю -- быть можетъ -- inter nos...
             (Entre nous сказать я долженъ былъ, къ стыду же,
             То было бы для рифмы вдвое хуже.)
  
                                 LXXXV.
  
             Я говорю, положимъ, онъ умретъ.
             Тогда Жуанъ, знакомый съ высшимъ кругомъ,
             Лѣтъ черезъ семъ съ вдовою въ храмъ войдетъ
             И станетъ настоящимъ ей супругомъ,
             А живъ Альфонсъ -- бѣда не велика --
             Съумѣетъ онъ и потерпѣть пока
             И правиламъ любовнымъ обучаться,
             Чтобы потомъ полнѣе наслаждаться.
  
                                 LXXXVI.
  
             Но перейдемъ къ Жуану мы опять.
             О, бѣдный! Онъ, блѣднѣя и худѣя.
             Самъ чувствъ своихъ не могъ еще понять
             И, пламенный и пылкій. Какъ Медея,
             Надъ новымъ чувствомъ голову ломалъ.
             И -- милый мальчикъ!-- онъ не понималъ.
             Что ощущенье это не опасно
             И можетъ быть со временемъ прекрасно.
  
                                 LXXXVII.
  
             Мечтательный, задумчивый, любилъ
             Онъ въ темный лѣсъ изъ дому удаляться,
             Свою тоску съ собою уносилъ
             И съ ней хотѣлъ всегда уединяться.
             Я самъ имѣю склонность къ тишинѣ.
             Но, тишина всегда являлась мнѣ
             Подъ формами султанскаго чертога,
             Гаремомъ, гдѣ прекрасныхъ женщинъ много.
  
                                 LXXXVIII.
  
             "Любовь, любовь! лишь только въ тишинѣ
             "Восторгъ и безопасность мы мы цѣнили;
             "Блаженства тронъ тамъ открывался мнѣ
             "И тамъ въ тебѣ мы бога находили" (*)
             Поэтъ сказалъ четыре тѣ стиха
             Вторая стройна, кажется, плоха;
             "Восторгъ и безопасность!" Ихъ сближенье
             Лишь только затемняетъ впечатлѣнье.
   (*) Кембель, Gertrude of Wyoming. Пѣсня 2-я.
  
                                 LXXXIX.
  
             Я думаю, сослался здѣсь поэтъ
             На здравый смыслъ: вѣдь поздно или рано
             Онъ людямъ предлагаете свой совѣтъ...
             Не любимъ мы, когда хоть для обмана
             Мѣшаютъ намъ обѣдать и... любить.
             Я о любви не стану говорить.
             Не заикнусь и о "восторгахъ" тоже,
             Но "безопасность" попрошу быть строже.
  
                                 XC.
  
             Жуанъ бродилъ по склону ручейковъ
             Неясныхъ чувствъ своихъ не сознавая,
             И въ зелени укромныхъ уголковъ
             Подъ деревомъ ложился размышляя...
             Поэты здѣсь стихи своя поютъ,
             Читаемъ мы риѳмованный ихъ трудъ,
             Когда стихи поэта даровиты.
             (Пѣвецъ Вордсвортъ! стиховъ намъ не пиши ты!...)
  
                                 XCI.
  
             Такъ жизнь героя нашего текла
             Въ борьбѣ и безполезной и безплодной,
             И наконецъ, для пораженья зла
             Вооружился умъ его свободный
             Онъ сдѣлалъ то, что только сдѣлать могъ,
             Но не понявъ еще своихъ тревогъ,
             Онъ новымъ Колериджемъ появился
             И въ метафизика преобразился.
  
                                 XCII.
  
             Онъ размышлялъ о мірѣ, о судьбѣ
             Людей, о томъ, что звѣзды блещутъ гдѣ-то,
             И задавалъ вопросы онъ себѣ!
             Откуда-жь въ міръ явилося все это?
             Уже-ль мы жить не можемъ безъ войны?
             И сколько миль въ окружности луны?
             Съ луны опятъ на землю онъ спускался
             И съ Юліей въ и мечтахъ не разставался.
  
                                 XCIII.
  
             Въ мечтахъ Жуана можемъ мы найти
             Высокія порывы и стремленья
             Ихъ люди постигаютъ на пути,
             Чтобъ мучиться потомъ отъ размышленья;
             Такія думы въ юношѣ новы.
             Философомъ его сочтете вы.
             Почти такимъ онъ былъ; ему не мало
             Въ томъ раннее развитье помогало.
  
                                 XCIV.
  
             Онъ думалъ о природѣ, о цвѣтахъ,
             О нимфахъ, что въ лѣсахъ бродить любили,
             О гротахъ и таинственныхъ мѣстахъ"
             Куда богини съ облака сходили.
             И онъ съ тропинки въ чащу попадалъ,
             Когда жъ часы случайно раскрывалъ,
             Былъ удивленъ" что такъ часы мелькали:
             Его давно къ обѣду ожидали.
  
                                 XCV.
  
             Но иногда и въ книгу онъ глядѣлъ,
             Въ творенья Гарсилассо и Боскана (*);
             Ихъ мистицизмъ вполнѣ сродство имѣлъ
             Съ мистической душою Донъ-Жуана,
             Его душа, казалося, была
             Обвороженнымъ духомъ и плыла
             По воздуху, незримая въ эѳирѣ,
             Какъ говорятъ старухи въ нашемъ мірѣ.
   (*) Испанскіе поэты.
  
                                 XCVI.
  
             Такъ одиноко дни за днями шли;
             Жуанъ скучалъ, въ немъ сильно сердце билось,
             Но ни мечты, ни пѣсни не могли
             Ему дать то, къ чему душа стремилась:
             Грудь нѣжную, къ которой могъ бы вдругъ
             Склонить лицо и слышать сердца стукъ
             И послѣ этого... что далѣе бываетъ --
             Мнѣ разсказать неопытность мѣшаетъ.
  
                                 XCVII.
  
             Какъ Донъ-Жуанъ томился и скучалъ,
             Отъ Юліи внимательной не скрылось",
             Но взоръ вдовы еще не замѣчалъ,
             Что Донъ-Жуана жизнь перемѣнилась.
             Въ ея глазахъ по прежнему жилъ сынъ
             И для распросовъ не были причинъ.
             Вотъ вамъ примѣръ,-- я въ этомъ самъ порука,--
             Что иногда и хитрость близорука.
  
                                 XCVIII.
  
             Вотъ хоть мужья. У нихъ не мало женъ,
             Которыя нерѣдко нарушали
             Ту заповѣдь... растерянъ и смущенъ,
             Ее припомнить я могу едва ли.
             (Я цифру позабылъ, а на угадъ
             Ее при дамахъ рѣдко говорятъ.)
             Ревнивый мужъ всегда готовъ на промахъ
             И насмѣшитъ жену и всѣхъ знакомыхъ.
  
                                 XCIX.
  
             Ревнивый мужъ подозрѣваетъ тамъ,
             Гдѣ подозрѣнье вовсе невозможно,
             Илъ, какъ на зло, коварнѣйшимъ друзьямъ
             Жену онъ поручалъ неосторожно
             И подъ носомъ не видѣлъ ихъ проказъ.
             Послѣдній случай чаще между насъ:
             Мужья потомъ ихъ громко порицаютъ,
             Но глупости своей не замѣчаютъ.
  
                                 С.
  
             Съ такой же слѣпотой отецъ и мать.
             Отъ нихъ скрываютъ шалости всѣ дѣти,
             Хотя о томъ вслухъ начали кричать
             И ихъ интриги всѣмъ извѣстны въ свѣтѣ,
             И только бѣгство сына подъ вѣнецъ
             Всю истину раскроетъ наконецъ:
             Рыдаетъ мать, родитель проклинаетъ,
             Что, впрочемъ, мало дѣлу помогаетъ.
  
                                 CI.
  
             Жуана мать заботлива была
             И -- думаю -- за сыномъ наблюдала,
             Ему свободу полную дала
             И съ цѣлью въ искушенья оставляла.
             Какая жь цѣль? я не могу сказать.
             Быть можетъ, чтобъ его образовать,
             Иль чтобъ Альфонсъ раскрылъ глаза скорѣе
             И началъ за женой слѣдить хитрѣе.
  
                                 CII.
  
             Однажды, въ лѣтній день... Ужь издавна
             Извѣстно, что опасно очень лѣто
             И мѣсяцъ май и теплая весна:
             Винимъ мы солнце жгучее за это.
             Дѣйствительно, есть мѣсяцы, когда
             Природа словно станетъ молодо.
             За зайцами мы въ мартѣ всюду рыщемъ,
             А въ майскій день любви желанной ищемъ.
  
                                 CIII.
  
             Итакъ, въ іюнѣ... помню и число;.
             Шестое. Я люблю быть въ числахъ точенъ;
             Когда до чиселъ дѣло ужь дошло,
             Я ихъ порядкомъ очень озабоченъ.
             Они подобны -- станціямъ судьбы
             Коней на нихъ мѣняютъ для гоньбы,
             Мѣняютъ тонъ, и мчатся также строги
             Чрезъ царства и столѣтья по дорогѣ.
  
                                 CIV.
  
             Итакъ, въ іюнѣ, съ кѣмъ-то, не одна
             Въ бесѣдкѣ дивной Юлія сидѣла
             Увуъ гурія,-- описана она
             Анакреономъ-Муромъ очень смѣло.
             Ему судьба не даромъ принесла
             Съ небесъ вѣнокъ лавровый для чела --
             И сладко пѣть заставила на лирѣ,
             Пустъ лавры тѣ онъ долго носитъ въ мирѣ!...
  
                                 CV.
  
             Въ бесѣдкѣ были двое. Я не зналъ,
             Какъ въ этотъ садъ они вдвоемъ попали,--
             Я многимъ бы въ тѣхъ случаяхъ желалъ,
             Чтобъ свой языкъ на привязи держали.
             Они сошлись, а какъ?-- намъ дѣла нѣтъ --
             И засѣдали рядомъ tête-à-tête.
             Ахъ, близость ихъ была неосторожна,
             Но глазъ закрыть имъ было невозможно.
  
                                 CVI.
  
             Какъ хороша была она тогда!...
             Она грѣха еще не испытала...
             О, ты, любовь! Какъ власть твоя горда,
             Какъ часто слабосильныхъ ты спасала,
             Какъ тѣ минуты въ жизни хороши,
             Когда ты и намъ спускаешься въ тиши!...
             Хотя надъ бездной Юлія стояла,
             Но вѣрила въ себя и не дрожала --
  
                                 CVII.
  
             И думала, что строгъ ужасно свѣтъ.
             Что добродѣтель въ ней непобѣдима,
             Что... мужу пятьдесятъ (о, ужасъ!) лѣтъ...
             Ахъ, лучше бы скорѣй промчалась мимо
             Такая мысль: подобные года
             Для женщины не милы никогда;
             Во всѣхъ странахъ печальны числа эти
             И только хорошо звучатъ въ монетѣ.
  
                                 CVIII.
  
             Когда въ глаза насъ упрекнуть хотятъ:
             "Разъ пятьдесятъ твержу вамъ", повторяютъ;
             -- "Я написалъ куплетовъ пятьдесятъ",
             Сказалъ поэтъ и -- чтеньемъ утомляетъ.
             Ограбятъ насъ воровъ десятковъ пять,
             Лѣтъ въ пятьдесятъ любви намъ не знавать,
             Но пятьдесятъ червонцевъ насъ спасаютъ,
             И ими ласкъ не мало покупаютъ.
  
                                 CIX.
  
             Жена Альфонса смѣло поклялась,
             Безъ всякаго сомнѣнья и испуга,
             Беречь всегда, во всякій день и часъ
             Свою любовь и вѣрность для супруга,
             Рѣшилась мысли грѣшныя прогнать
             И...-- за собою трудно наблюдать --
             Нечаянно, безъ всякаго обмана,
             Вложила ручку въ руку Донъ-Жуана.
  
                                 CX.
  
             Склонивъ лицо къ другой его рукѣ,
             Которая ласкала локонъ милый,
             Она глядитъ въ разсѣянной тоскѣ,
             Въ небрежной позѣ, нѣжной и унылой...
             Ну, можно ли вдвоемъ ихъ оставлять
             И за четой такой не наблюдать?
             Какъ встрѣчи ихъ Инеса допускала?
             Нѣтъ, мать моя за мной бы наблюдала.
  
                                 CXI.
  
             Его рука въ рукѣ ея дрожитъ.
             Пожатье было часто такъ а нѣжно...
             Сомнѣнья нѣтъ: такъ страсть не говорятъ,--
             Въ ея любви, какъ въ сердцѣ, безмятежно.
             Нѣтъ, Юлія бѣжала бы, когда
             Хоть нѣсколько грозила бъ ей бѣда,
             Когда бъ одна несдержанная страстность
             Ей предсказала въ будущемъ опасность.
  
                                 CXII.
  
             Что думалъ Донъ-Жуанъ, нельзя узнать,
             Но дѣлалъ то, что сдѣлали, бъ мы сами:
             Спѣшилъ уста къ рукѣ ея прижатъ
             И отскочилъ съ пылавшими щеками,
             Какъ будто дерзость очень велика:
             Любовь сперва бываетъ такъ робка...
             Но Юлія безъ гнѣва покраснѣла,
             Хотѣла говорить и... не умѣла.
  
                                 CXIII.
  
             День угасалъ -- и вотъ взошла луна.
             Луну мы цѣломудренной считали,
             А между тѣмъ, такая ли она?
             Всѣ дни въ году навѣрно не видали
             Тѣхъ нечестивыхъ дѣлъ и разныхъ бѣдъ,
             Съ которыми знакомъ былъ лунный свѣтъ;
             Въ иную ночь луна ихъ видитъ много,
             Хоть смотритъ цѣломудренно и строго.
  
                                 CXIV.
  
             Въ часъ ночи въ міръ слетаетъ тишина,
             Когда дура спокойствіе находитъ,
             Прекрасными надеждами полна,
             А лунный свѣтъ волнами съ неба сходитъ
             И освѣщаетъ листья и траву.
             Сны чудные проходятъ на яву
             И грудь полна любовною истомой.
             Таинственной, давно душѣ знакомой.
  
                                 CXV.
  
             Рукой Жуана нѣжно обвита,
             Она сидятъ, къ груди его склоняясь,
             Но и теперь въ ней мысль еще чиста,
             Иначе бы, объятіемъ стѣсняясь,
             Она могла немного дальше сѣсть,
             Но, господа, въ той позѣ прелесть есть!...
             Потомъ они... но перо перо кладу я,
             Вдругъ покраснѣвъ и сильно негодуя.
  
                                 CXVI.
  
             Платонъ, Платонъ! Ты проложилъ тропу
             Своею философіей проклятой
             И ей смутилъ наивную толпу
             И, дерзостью безумною объятый,
             Губилъ народъ до самаго конца
             Вѣрнѣе романиста и пѣвца.
             Ты, шарлатанъ, міръ понимавшій плохо,
             При жизни былъ ты гаеръ и пройдоха.
  
                                 CXVII.
  
             Лишь только вздохи Юліи неслись;
             Ужъ было поздно дѣлать отступленье.
             Изъ глазъ прекрасныхъ слезы полилась...
             Ужь таково людскихъ страстей движенье:
             Кто могъ любить и тутъ же разсуждать?
             Она себя старалась защищать,
             Хоть слабо, искушенье прогоняла
             Шептала "нѣтъ", но все жъ не устояла.
  
                                 СXVIIІ.
  
             Ксерксъ, говорятъ, награду обѣщалъ,
             Чтобъ новое открыли наслажденье.
             Я думаю, онъ многаго желалъ
             И дорогого очень, безъ сомнѣнья.
             Я, какъ поэтъ, имѣю скромный вкусъ:
             Дай мнѣ любовь -- я тотчасъ развлекусь.
             Мнѣ наслажденья новаго не надо --
             И старымъ наслажденьямъ сердце радо.
  
                                 CXIX.
  
             О, наслажденье! свято ты для насъ,
             Хотъ моралистъ за то насъ проклинаетъ,
             Я не грѣшить сбираюсь каждый разъ,
             Лишь только годъ обычный срокъ кончаетъ,
             Но мой обѣтъ еще не соблюденъ.
             Когда нибудь исполнится же онъ,
             Пора, пора совсѣмъ остепениться
             Я къ той зимѣ хочу перемѣниться.
  
                                 CXX.
  
             Здѣсь муза вольность сдѣлаетъ. Увы!
             Читатель мой, не нужно вамъ пугаться.
             На вольность поэтическую вы
             Ей дайте разрѣшенье. Можетъ статься,
             Я растяну немного свой разсказъ,--
             Аристотель проститъ на этотъ разъ
             И у него прошу я извиненья,
             Что дѣлаю такое отступленье.
  
                                 CXXI.
  
             Вотъ я о чемъ читателя прошу:
             Пустъ,-- продолжая чтеніе романа,
             Въ которомъ я для публики пишу
             О разныхъ похожденьяхъ Донъ-Жуана,--
             Пусть думаетъ, что съ роковаго дня
             (Іюнь, число шестое, у меня)
             Прошло не мало мѣсяцевъ... положимъ,
             Мы съ ноября начать романъ нашъ можемъ.
  
                                 СХХII.
  
             Но рано говорить объ этомъ намъ...
             Пріятно въ ночь подъ яркимъ луннымъ блескомъ
             Слѣдить за гондольеромъ по волнамъ:
             Его напѣвъ сливается съ ихъ плескомъ.
             За свѣтомъ звѣздъ пріятно намъ слѣдить
             И вѣтерокъ ласкающій ловить,
             За радугой слѣдить на небѣ юга,
             Глазамъ открытой въ видѣ полукруга.
  
                                 СХХІІІ.
  
             Пріятенъ лай недремлющаго пса,
             Который насъ близь дома поджидаетъ;
             Пріятно знать, что есть одни глаза
             И въ тѣхъ глазахъ любовь для насъ сверкаетъ;
             Пріятенъ птицъ веселый, звонкій хоръ
             И пѣнье дѣвъ, и моря разговоръ
             И водопада бѣшенаго ропотъ,
             И милаго ребенка первый шопотъ.
  
                                 СІXIV.
  
             Пріятно намъ смотрѣть ни виноградъ,
             Когда виситъ онъ спѣлый и румяный,
             Пріятно намъ покинуть пыльный градъ
             И прогуляться сельскою поляной.
             Видъ золота пріятенъ для скупца,
             Крикъ перваго младенца -- для отца,
             Для жонъ пріятны мщенье и Капризы,
             Ворамъ -- грабежъ, а морякамъ -- ихъ призы.
  
                                 CXXV.
  
             Пріятно ждать наслѣдства иногда
             И смерти дяди стараго иль тетки,
             Изъ-за которой многіе года
             Мы съ стариками очень были кротки,
             Но въ тайнѣ размышляли лишь о томъ --
             Скорѣй войти хозяиномъ въ ихъ домъ.
             Кругомъ жиды ихъ смерти ожидаютъ
             И векселемъ наслѣдниковъ пугаютъ.
  
                                 CXXVI.
  
             Пріятно лавры въ мірѣ заслужить,
             Пріятно послѣ ссоры помириться,
             А иногда пріятно разсердить
             Своихъ друзей и съ ними побраниться.
             Вино въ бутылкахъ мило, въ бочкахъ -- эль;
             Спасать пріятно слабыхъ и ужель
             Мы школьную скамейку позабыли.
             Гдѣ мудростямъ различнымъ насъ учили?
  
                                 CXXVII.
  
             Прекрасно все, но первый страсти пылъ,
             Всего прекраснѣй въ мірѣ, безъ сомнѣнья.
             Припоминать, я думаю, любилъ
             И самъ Адамъ свое грѣхопаденье.
             Когда вкусили мы запретный плодъ,
             Насъ тайна жизни больше не влечетъ:
             Нашъ первый грѣхъ -- есть Прометей чудесный.
             Похитившій давно огонь небесный.
  
                                 CXXVIII.
  
             Да, странное созданье -- человѣкъ.
             Способности свои пуская въ дѣло,
             Готовъ изобрѣтать онъ цѣлый вѣкъ.
             И съ выдумкой являться къ мірѣ смѣло.
             Переживая многіе года,
             Охотниковъ отыщемъ мы всегда,
             Чтобъ тѣ открытья наши оцѣняли
             И дорогой цѣной ихъ покупали.
  
                                 CXXIX.
  
             Открытьями наполнены вѣсы.
             Они вездѣ, куда я взорѣ ни кину:
             Одинъ съ искусствомъ дѣваетъ носы,
             Другой придумалъ міру гильотину.
             Мы слышимъ взрывѣ конгревовыхъ ракетъ,
             И оспу прививаетъ намъ ланцетъ:
             Врачи, чтобъ люди сдѣлались здоровы.
             Болѣзнь къ нимъ прививаютъ отъ коровы.
  
                                 СХХХ.
  
             Отличный хлѣбъ явился у людей,
             Отъ гальванизма трупы трепетали.
             А филантропы родины моей?
             Они голодныхъ фразами спасали.
             На фабрикахъ есть машины, свой потъ
             Не проливаетъ болѣе народъ --
             И, если оспы нѣтъ у насъ на кожѣ,
             То отъ чумы избавимся мы тоже.
  
                                 CXXXI.
  
             Она къ намъ изъ Америки пришла
             И, слуха есть туда возвратится,
             Въ томъ нѣтъ еще большаго очень зла:
             Народъ замѣтно началъ тамъ плодиться,
             Что, наконецъ, пора остановить
             Войной, чумой,-- тогда-то, можетъ быть,
             Развитье тамъ нейдетъ не столько туго;
             А мы лишимся страшнаго недуга.
  
                                 CXXXII.
  
             Нашъ мудрый вѣкъ -- открытьями богатъ
             Для блага душъ и... умерщвленья плоти.
             Есть лампа сэра Дэви, говорятъ,
             Удобная хоть при какой работѣ;
             Къ экватору, до полюсовъ могли
             Достигнуть мы во всѣ концы земли.
             Хоть много жертвъ принесено при этомъ.
             За то мы овладѣли цѣлымъ свѣтомъ.
  
                                 CXXXIII.
  
             Такъ, человѣкъ есть диво всей земли
             И съ нимъ ничто не выдержитъ сравненья:
             Но для чего внушить ему могли,
             Что страсть грѣшна, что грѣхъ -- есть наслажденье?
             Безъ цѣли мы всегда, идемъ впередъ.
             Когда жъ любовь иль слава насъ зоветъ --
             Къ нимъ труденъ путь. До цѣли мы доходимъ
             И умираемъ. Чтожъ потомъ находимъ?
  
                                 CXXXIV.
  
             И вы и я -- не знаю. Потому --
             Покойной ночи! Мнѣ же не пора ли
             Вернуться къ Донъ-Жуану моему.
             Стоялъ ноябрь, когда тѣмней дни стали,
             Когда верхи высокихъ, дальнихъ горъ
             Надѣли снѣжный, зимній свой уборъ,
             Когда волна бушуетъ на просторѣ,
             А солнце въ пятъ часовъ садится въ море.
  
                                 СХXXV.
  
             Ночь темная, безъ звѣздъ и безъ луны;
             Играетъ вѣтеръ, словно въ утомленьи.
             У очаговъ пылающихъ видны
             Людскія тѣни. Это освѣщенье
             Люблю всегда у яркихъ очаговъ,
             Какъ небеса весны безъ, облаковъ;
             Люблю огонь, шампанское, омары
             И ласки женъ, которыя не стары.
  
                                 С

СОЧИНЕНІЯ
ЛОРДА БАЙРОНА
ВЪ ПЕРЕВОДАХЪ РУССКИХЪ ПОЭТОВЪ

ТОМЪ ТРЕТІЙ
ИЗДАНІЕ ТРЕТЬЕ
О. ГЕРБЕЛЬ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1884

ДОНЪ-ЖУАНЪ.

РОМАНЪ.

Difficile est proprie communia decore.
Hor.

ПОСВЯЩЕНІЕ.

I.

   Бобъ Соути! ты поэтъ, поэтъ увѣнчанный и представитель цѣлой ихъ расы, хотя въ послѣднее время ты и сдѣлался торіемъ. Это, впрочемъ, случай очень обыкновенный. Скажи же мнѣ, мой эпическій ренегатъ, что дѣлаешь ты теперь? Имѣешь ты или нѣтъ дѣло съ Лекистами, этимъ "гнѣздомъ двадцати четырёхъ дроздовъ, запечённыхъ въ одномъ пирогѣ.
  

II.

   Которые всѣ стали пѣть, когда пирогъ былъ разрѣзанъ и поданъ, какъ образцовое блюдо, королю и регёнту, также любившему подобныя угощенія." Есть хорошее въ этой старинной пѣснѣ, а также и въ употребленіи, которое я изъ нея сдѣлалъ. Кольриджъ пробовалъ летать съ ними, но запутался въ своей соколиной шапочкѣ, вздумавъ объяснять публикѣ метафизику. Желалъ бы я, чтобъ онъ объяснилъ своё объясненіе.
  

III.

   Ты, Бобъ, смѣлъ! Отчаявшись въ возможности перекричать всѣхъ "стальныхъ птицъ и остаться единственнымъ ноющимъ дроздомъ пирога, ты пытаешься сдѣлать невозможное, и, поднявшись слишкомъ высоко, подобно летучей рыбѣ, падаешь плашмя на палубу, вмѣстѣ съ своими обсохшими крыльями.
  

IV.

   Вордсвортъ въ своёмъ "Excursion" -- огромномъ in-quarto, кажется страницъ въ пятьсотъ -- далъ намъ полное изложеніе своей новой системы, способной свести съ ума мудрецовъ. Онъ увѣряетъ, что это поэзія. Можетъ-быть, съ этимъ можно согласиться въ пору, когда бѣсятся собаки; но тотъ, кто поймётъ въ этомъ сочиненіи хотя одно слово, способенъ будетъ даже надстроить этажъ въ Вавилонской башнѣ.
  

V.

   Удаляясь отъ всякаго порядочнаго общества, вы, господа, устроили свой маленькій кружокъ въ Кесвикѣ, на которомъ достигли такого объединенія вашихъ мозговъ, что пришли серьёзно къ логическому заключенію, будто поэзія плетётъ свои вѣнки только для васъ. Воззрѣніе это узко до такой степени, что я отъ души желаю вамъ раздвинуть горизонтъ вашихъ озеръ до предѣловъ океана.
  

VI.

   Я не позволю себѣ изъ самолюбія унизиться до подобнаго убѣжденія, даже за всю пріобрѣтённую вами славу, такъ-какъ, кромѣ золота, вамъ досталась и она. Вы -- правда -- получали свое вознагражденіе; но работали, конечно, не для него одного. Вордсвортъ сидитъ на своёмъ мѣстѣ въ таможнѣ, да и всѣ вы порядочно дрянной народъ, хотя всё-таки поэты и занимаете мѣсто на безсмертномъ холмѣ.
  

VII.

   Ваши вѣнки скрываютъ безстыдство вашихъ лбовъ, а, можетъ-быть, и остатокъ румянца совѣсти. Берегите же ихъ! Я не завидую ни ихъ лавровымъ листьямъ, ни плодамъ. Что же касается вашей славы, которую вы такъ жаждете увеличить, то для этого арена открыта всякому. Скоттъ, Роджерсъ, Кемболль, Муръ и Краббъ поспорятъ изъ-за нея съ вами передъ потомствомъ.
  

VIII.

   Что до меня, странствующаго съ пѣшеходною музой, то я не вступлю въ споръ съ вашимъ крылатымъ конёмъ. Да пошлётъ вамъ судьба славу, которой вы жаждете, и умѣнья, котораго вамъ недостаётъ. Помните, что поэтъ не теряетъ ничего, воздавая своимъ сотоварищамъ полную дань заслуги, и что жаловаться на настоящее -- плохое средство заслужить похвалы въ будущемъ.
  

IX.

   Тотъ, кто самъ завѣщаетъ свою славу потомству, очень рѣдко объявляющему претензію на такое наслѣдство, едва ли можетъ надѣяться на богатый урожай, и обманывается собственнымъ ложнымъ убѣжденіемъ. Если и случается, что иной точно встаётъ передъ глазами потомства, какъ Титанъ изъ волнъ океана, то большинство исчезаетъ -- куда -- одинъ Богъ знаетъ, такъ-какъ Онъ одинъ это можетъ знать.
  

X.

   Если Мильтонъ, преслѣдуемый, въ дни злополучія, злыми языками, взывалъ съ просьбой о мости ко времени, и если время, этотъ великій мститель, точно раздавило его враговъ, сдѣлавъ имя Мильтона синонимомъ великаго, то это потому, что онъ не лгалъ въ своихъ пѣсняхъ, не употреблялъ своего таланта для преступленія, но оскорблялъ отца, чтобъ сдѣлать удовольствіе сыну, и умеръ, какъ жилъ, ненавистникомъ тирановъ.
  

XI.

   Что, еслибъ этотъ слѣпой старикъ возсталъ, какъ Самуилъ, изъ могилы, чтобы оледенить кровь королей своими пророчествами? или ожилъ, убѣлённый сѣдинами и горемъ, съ своими безпомощными глазами и безсердечными дочерьми, блѣдный, нищій, больной! Неужели вы думаете, что онъ преклонился бы передъ какимъ-нибудь деспотомъ-султаномъ и сталъ бы слушаться умственнаго евнуха Кэстльри?
  

XII.

   О, хладнокровный, двуличный, смиренный на видъ, бездѣльникъ! Онъ обагрилъ свои нѣжныя руки въ крови Ирландіи, а затѣмъ, желая разширить поле своей кровавой дѣятельности, перенёсъ её на свой родной берегъ. Подлое орудіе тиранніи, онъ обладаетъ талантомъ ровно на столько, чтобъ держать людей въ цѣпяхъ, скованныхъ другими, и подноситъ имъ ядъ, приготовленный заранѣ.
  

XIII.

   Какъ ораторъ, онъ до-того глупъ и ничтоженъ, что даже льстецы не рѣшаются хвалить его рѣчей, а его враги, то-есть -- всѣ націи, удостоиваютъ ихъ одной насмѣшки. Ни малѣйшая искра не сорвалась ни разу съ этого жернова Иксіона, вертящагося безъ конца, какъ олицетвореніе безконечнаго труда, безконечной муки и вѣчнаго движенія.
  

XIV.

   Пачкунъ даже въ своёмъ отвратительномъ ремеслѣ, штопая и зашивая то тамъ, то сямъ, онъ оставляетъ вездѣ дыры, чтобъ пугать своихъ милостивцевъ. И всѣ его труды клонятся къ тому, чтобъ закабалять въ неволю народы, притѣснять мысль, придумывать заговоры или конгрессы. Поставщикъ кандаловъ для всего человѣчества, онъ искусно чинитъ старыя цѣпи, за что и пользуется справедливо ненавистью Бога и людей.
  

XV.

   Каковъ духъ -- таково и тѣло, потому и онъ является намъ истощённымъ до мозга костей, способнымъ только подслуживаться и лишать свободы другихъ. Рабъ въ душѣ, онъ думаетъ, что оковы пріятны и другимъ. Евтропій нѣсколькихъ повелителей, слѣпой на пониманіе таланта и ума, также какъ и свободы, онъ, пожалуй, смѣлъ, потому-что страхъ всё-такы обличаетъ какое-нибудь чувство; но его смѣлость отвратительна, какъ порокъ.
  

XVI.

   Куда бѣжать мнѣ, чтобъ не видѣть его тираннія, такъ-какъ заставить меня испытать её онъ не въ состояніи? Въ Италію?-- Но ея ожившая-было римская душа раздавлена происками этой государственной петли. Ея цѣпи и раны Ирландіи звучатъ и вопіютъ громче меня. Въ Европѣ есть рабы, короли-союзники, арміи и, наконецъ, есть Соути, чтобъ воспѣвать всё это.
  

XVII.

   Тебѣ, увѣнчанный поэтъ, посвящаю я эту поэму, написанную безъ претензій, простыми, честными стихами. Если я не льщу, то потому, что сохранялъ ещё свои цвѣта, желтый и голубой {Цвѣта виговъ.}. Политическіе мои взгляды ещё не воспитались. Къ тому же, отступничество нынче до того въ модѣ, что сохранить свои убѣжденія составляетъ почти геркулесовскій подвигъ. Не такъ ли, мой тори? мой ультра-отступникъ -- Юліанъ?
  
   Венеція, 16-го сентября 1818 года.
  

ПѢСНЬ ПЕРВАЯ.

  

I.

   У меня нѣтъ героя! Странный недостатокъ теперь, когда чуть не каждый годъ и мѣсяцъ является новый. Но такъ-какъ слава большинства изъ нихъ, наполнивъ рекламами столбцы газетъ, разлетается безъ слѣда, то и я не намѣренъ выбирать такого, а лучше возьму нашего стараго друга Донъ-Жуана. Мы всѣ видали, какъ онъ проваливался въ театрѣ къ чёрту, хотя, по правдѣ сказать, слишкомъ рано.
  

II.

   "Вернонъ, мясникъ Кумберландъ, Вольфъ, Гауке, принтъ Фердинандъ, Гранби, Бургойнъ, Кеппель и Гауе {Адмиралъ Вернонъ прославился многими подвигами, особенно при взятіи Порто-Белло; умеръ въ 1757 году.-- Кумберландъ, второй сынъ Георга II, выигравшій многія сраженія.-- Генералъ Вольфъ извѣстенъ, какъ начальникъ экспедиціи противъ Квебека; палъ въ сраженіи въ 1769 году.-- Адмиралъ лордъ Гауке -- побѣдитель французовъ при Брестѣ; умеръ въ 1781 году.-- Принцъ Фердинандъ, герцогъ Брауншвейгскій, побѣдитель французовъ при Минденѣ; умеръ въ 1792 году.-- Гранби -- сынъ третьяго герцога Рутландскаго, извѣстный полководецъ, умершій въ 1770 году.-- Бургойнъ -- англійскій военачальникъ и драматическій писатель; умеръ въ 1792 году.-- Кеннель и Гауе -- англійскіе адмиралы.} -- такъ или иначе заставляли говорить о себѣ и собирали толпу около своихъ знамёнъ, какъ теперь Веллингтонъ, "Девятеро поросятъ одной матки", говоря словами Шекспира, прошли они одинъ за другимъ, какъ короли Банко. Франція также имѣла своихъ Бонапарта {Въ рукописи Байрона находится слѣдующее примѣчаніе къ этой строфѣ: "Критикъ Газлитъ обвиняетъ меня въ томъ, что я "возносилъ Бонапарта до небесъ въ дни его успѣха, а потомъ отомстилъ своему идолу самымъ сильнымъ негодованіемъ противъ него". Это неправда. Первое, что я написалъ о Бонапартѣ, была "Ода къ Наполеону"; ея сочиненіе относится къ 1814 году, когда Наполеонъ уже отрёкся отъ престола. Всё, что я написалъ на эту тэму, было писано уже послѣ паденія Бонапарта: я никогда не говорилъ о нёмъ въ дни его успѣха. Я разсматривалъ его характеръ въ его различные періоды, какъ силы, такъ и слабости; приверженцы его обвиняютъ меня въ несправедливости, враги выставляютъ меня самымъ ревностнымъ приверженцемъ его... Повторяю г. Газлиту: я никогда не льстилъ Наполеону на тронѣ и никогда не бранилъ его послѣ паденія. Я выставлялъ только тѣ стороны, которыя казались мнѣ невѣроятными противоположностями въ его характерѣ".} и Дюмурье, прославленныхъ въ "Монитёрѣ" и "Курьерѣ".
  

III.

   Барнавъ, Брносо, Кондорсе, Мирабо, Петіонъ, Клооцъ, Дантонъ, Маратъ и Лафайетъ -- были французами и замѣчательными людьми: мы это знаемъ хорошо. Было не мало и другихъ, чьи память хранится до-сихъ-поръ, какъ напримѣръ: Жуберъ, Гошъ, Марсо, Ланнъ, Дезэ и Моро -- словомъ, цѣлая толпа героевъ, прославившихся въ своё время военными подвигами; но имена ихъ, къ сожалѣнію, плохо риѳмуются въ моихъ стихахъ.
  

IV.

   Нельсонъ долго считался въ Британіи богомъ войны, и могъ бы быть онъ до-сихъ-поръ, если бъ не измѣнился потокъ событіи. Но слава Трафальгара погребена вмѣстѣ съ его героемъ! Слава сухопутныхъ армій стала популярнѣй славы моряковъ. Оно и понятно: нашъ король любитъ сухопутное войско, и, преданный ему, позабылъ Дункана, Нельсона, Гауо и Джервиса.
  

V.

   Храбрые воины жили и до Агамемнона. Не мало можно насчитать жившихъ и послѣ него, очень на него похожихъ, хотя и не бывшихъ Агамемнонами; я, между-тѣмъ, мы видимъ, что слава ихъ всѣхъ позабыта только потому, что они не попали подъ перо поэта. Я не хочу этимъ обвинять никого; но такъ-какъ не нахожу въ современномъ вѣкѣ ни одного героя, подходящаго къ моей поэмѣ -- то-есть къ той, которую я задумалъ -- то потому, какъ уже сказалъ выше, выбралъ я въ герои друга моего Донъ-Жуана.
  

VI.

   Большинство эпическихъ поэтовъ начинали съ medias res. (Горацій даже считалъ этотъ пріёмъ необходимымъ исходнымъ пунктомъ эпопеи.) Затѣмъ -- если это подходитъ къ дѣлу -- герой обыкновенно начиналъ разсказывать о томъ, что случилось до того времени, причёмъ переходилъ отъ эпизода къ эпизоду, сидя возлѣ своей возлюбленной, въ какомъ-нибудь прекрасномъ, уединённомъ мѣстѣ, въ саду, на дворѣ, въ раю, или въ гротѣ, замѣнявшемъ прекрасной четѣ ресторанъ.
  

VII.

   Таковъ былъ общепринятый методъ; но, къ несчастью, онъ не мой. Я люблю начинать съ начала. Правильность моего плана запрещаетъ мнѣ, пуще всего, дѣлать какія-либо отступленія. Потому, хотя бы мнѣ пришлось высиживать по часу каждый стихъ, я всё-таки начну прямо съ разсказа объ отцѣ Донъ-Жуана, а также объ его матери, если только вы не имѣете ничего противъ этого.
  

VIII.

   Онъ родился въ прекрасномъ городѣ Севильѣ, извѣстномъ прекраснымъ вкусомъ своихъ апельсинъ и красотою своихъ женщинъ. Я совершенно согласенъ съ старинной пословицей, которая говоритъ, что жалокъ тотъ, кто не видалъ Севильи, безспорно самый прекрасный изъ всѣхъ испанскихъ городовъ, за исключеніемъ одного Кадикса... но о нёмъ мы будемъ говорить въ другое время. Родители Донъ-Жуана жили на берегу прекрасной рѣчки, называемой Гвадалквивиромъ.
  

IX.

   Отецъ Жуана назывался Хозе -- донъ по титулу и настоящій гидальго, безъ малѣйшей примѣси жидовской или мавританской крови въ жилахъ. Его родословная была длиннѣе любой готической испанской семьи. Никогда болѣе ловкій всадникъ не садился верхомъ на лошадь, или, сидя на ней, не слѣзалъ съ сѣдла. И такъ Донъ-Хозе родилъ нашего героя, который родилъ въ свою очередь... но объ этомъ будетъ рѣчь впереди.
  

X.

   Его мать была очень серьёзно-образованная женщина, знакомая со всѣми науками, которыя только имѣютъ имя на христіанскомъ языкѣ. Добродѣтель ея совершенно равнялась ея уму, такъ-что многіе, видя явно ея превосходство въ ихъ собственной спеціальности, по могли иной разъ скрыть невольной зависти, при созерцаніи качествъ Донны-Инесы.
  

XI.

   Память ея была неистощима, какъ рудникъ. Она знала наизустъ Кальдерона и большую частъ Лопе, такъ-что случись какому-нибудь актёру забыть свою роль, она могла бы служить ему вмѣсто тетрадки суфлёра. Мнемоническія лекціи Фойнэгля {Профессоръ Фейнэгль, читавшій въ 1812 году курсъ Мнемоники (искусство развивать память).} были бы ей рѣшительно не нужны, и она бы его самого заставила прикусить языкъ, такъ-какъ онъ никогда не могъ бы, помощью своего искусства, изощрить чью-либо память болѣе, чѣмъ была изощрена память Донны-Инесы {"Лэди Байронъ часто имѣла хорошія мысли, но никогда по умѣла выражать ихъ; письма ея были загадочны, даже часто совсѣмъ непонятны. Она управлялась тѣмъ, что называла постоянными правилами и математическими принципами". Изъ письма Байрона.}.
  

XII.

   Математика была ея любимой наукой, великодушіе -- любимой добродѣтелью. Ея умъ -- на который она, надо признаться, имѣла-таки претензію -- былъ чисто аттическій. Ея серьёзныя изреченія иногда бывали глубоки до темноты. Словомъ, она могла во всѣхъ отношеніяхъ назваться восьмымъ чудомъ свѣта. По утрамъ одѣвалась она въ канифасъ, а вечеромъ въ шелкъ. Лѣтомъ же носила муслинъ и другія матеріи, предъ именами которыхъ я становлюсь въ тупикъ.
  

XIII.

   Она знала по-латыни на столько, чтобъ понимать молитвенникъ, и по-гречески, чтобъ правильно разбирать буквы: за послѣднее я ручаюсь! На своёмъ вѣку прочла она нѣсколько французскихъ романовъ, хотя говорила на этомъ языкѣ не совсѣмъ чисто. Что же касается родного испанскаго языка, то она мало о нёмъ заботилась, почему, вѣроятно, разговоръ ея и не всегда бывалъ понятенъ. Мысли ея были теоремами, а слова задачами, такъ-что можно было подумать, будто она нарочно затемняетъ ихъ смыслъ, чтобъ сдѣлать ихъ болѣе возвышенными.
  

XIV.

   Она любила англійскій и еврейскій языки и увѣряла, будто между ними существуетъ какое-то сходство. Мнѣніе своё она поддерживала цитатами изъ священныхъ книгъ; но я предоставлю рѣшеніе этого вопроса людямъ болѣе съ нимъ знакомымъ. Впрочемъ, мнѣ самому удалось слышать сдѣланное ею замѣчаніе, о которомъ, конечно, всякій можетъ думать, что ему угодно: "Какъ странно" -- сказала она -- "что еврейское God am такъ удивительно схоже звучитъ съ англійскимъ. God damn! {Непереводимое и весьма плохое созвучіе библейскаго выраженія God am (еcмь Богъ) и англійской брани God damn (убей Богъ).}
  

XV.

   Есть женщины, для которыхъ болтовня -- всё. Донна-Инеса однимъ взглядомъ или складкой лба говорила больше, чѣмъ иная лекція или проповѣдь. Въ себѣ одной находила она рѣшеніе всѣхъ житейскихъ вопросовъ, точь-въ-точь оплакиваемый нами сэръ Самуэль Ромильи {Самуилъ Ромильи лишился жены 29 октября и лишилъ себя жизни 2 ноября того же года. Изъ писемъ Байрона видно, что этотъ Ромильи сдѣлалъ ему и его семейству много вреда; поэтъ прямо называетъ его однимъ изъ своихъ убійцъ.}, этотъ славный законникъ и государственный мужъ, такъ печально покончившій съ жизнью самоубійствомъ и тѣмъ доказавшій ещё разъ, что на свѣтѣ всё -- суета суетъ. Впрочемъ, присяжные рѣшили, что самоубійство совершено имъ въ припадкѣ сумашествія.
  

XVI.

   Словомъ, это была ходячая ариѳметика, ходячій романъ миссъ Эджвортъ, выскочившій изъ переплёта, книга мистрисъ Триммеръ о воспитаніи, или, наконецъ, "Супруга Цёлеба" {Марія Эджвортъ -- авторъ разныхъ повѣстей и педагогическихъ трактатовъ.-- Анна Моръ -- авторъ поучительныхъ разсказовъ, въ своё время имѣвшихъ большой успѣхъ и теперь забытыхъ.}, ищущая любовника. Словомъ, нравственность не могла бы лучше олицетворяться ни въ комъ, и даже сама зависть не была въ состояніи подпустить подъ неё иголки. Женскіе пороки и недостатки предоставляла она имѣть другимъ, потому-что сама не имѣла ни одного, что, по-моему, всего хуже.
  

XVII.

   Она была совершенствомъ между святыми -- правда, современными -- и до-того выше всякихъ адскихъ искушеній, что ея ангелъ-хранитель давно отъ нея удалился, находя совершенно безполезнымъ занимать этотъ ноетъ. Всѣ ея поступки были правильнѣе и точнѣе карманныхъ часовъ работы Гаррисона и съ несравненностью ея качествъ могло сравниться развѣ только несравненное макассарское масло для ращенія волосъ.
  

XVIII.

   И такъ -- она была совершенствомъ! Но такъ-какъ совершенство, говорятъ, очень скоро прискучиваетъ въ этомъ непостоянномъ мірѣ, въ которомъ, за открытіе искусства цѣловаться, прародители наши были выгнаны изъ рая, гдѣ всё было невинностью, миромъ и покоемъ (не понимаю -- чѣмъ занимались они тамъ въ теченіи цѣлыхъ двѣнадцати часовъ?), то и Донъ-Хозе, какъ истинный сынъ Евы, позволялъ себѣ иногда срывать -- то тамъ, то здѣсь -- кое-какіе плоды, безъ согласія своей дражайшей половины.
  

XIX.

   Это былъ беззаботный, непостоянный гуляка, не жаловавшій ни наукъ, ни учёныхъ и очень любившій шататься, гдѣ вздумается, ни мало по думая о томъ, какъ посмотритъ на это жена. Свѣтъ, очень склонный, какъ извѣстно, злобно радоваться разрушенію государствъ и семейнаго счастья, приписывалъ ему любовницу, многіе -- даже двухъ, хотя для того, чтобы поселить раздоръ въ домѣ, совершенно достаточно и одной.
  

XX.

   Донна-Инеса, при всѣхъ своихъ достоинствахъ, была очень высокаго мнѣнія о себѣ. Всякая покинутая жена должна запастись терпѣніемъ святой. Хотя въ терпѣньи у Донны-Инесы недостатка не было; по, къ сожалѣнію, природа надѣлила ее несчастнымъ характеромъ, способнымъ всякое малѣйшее подозрѣніе считать дѣйствительностью, вслѣдствіе чего -- само-собою разумѣется -- она никогда не упускала случая поймать своего супруга.
  

XXI.

   И это было очень легко сдѣлать съ человѣкомъ, грѣшившимъ очень часто и, притомъ, безъ малѣйшей осмотрительности. Самые умные изъ мужчинъ, при всей осторожности, иногда даютъ застать себя врасплохъ и попадаютъ подъ женскую туфлю, которою иныя дамы умѣютъ пребольно ударить въ подобномъ случаѣ. Иной разъ туфля превращается въ ихъ рукахъ въ сущій кинжалъ, Богъ знаетъ какъ и почему.
  

XXII.

   Какъ жаль, что учёныя женщины обыкновенно выходятъ замужъ за людей или безъ всякаго образованія, или хоть и благовоспитанныхъ, но начинающихъ зѣвать во весь ротъ, едва разговоръ коснётся учёнаго предмета. Д человѣкъ скромный и, притомъ, холостой, а потому и предпочитаю лучше замолчать объ этомъ вопросѣ; но вы -- мужья учёныхъ женъ -- признайтесь по секрету: не всѣ ли вы у нихъ подъ башмакомъ?
  

XXIII.

   Донъ-Хозе нерѣдко ссорился съ своей супругой. За что?-- никто этого не зналъ, хотя многіе пытались угадывать. Но какое кому до этого дѣло, а тѣмъ болѣе -- мнѣ, считающему любопытство однимъ изъ самыхъ дурныхъ пороковъ? Но если есть искусство, которымъ я обладаю вполнѣ, такъ это -- умѣнье улаживать семейныя дѣла моихъ друзей, оставаясь самъ чуждъ домашнихъ дрязгъ.
  

XXIV.

   На этомъ основаніи вздумалъ я разъ вмѣшаться въ ихъ ссору, и, притомъ, съ самыми лучшими намѣреніями; но, къ несчастью, вышла неудача. Оба, казалось, сошли въ этотъ день съ ума, и съ-тѣхъ-поръ я никогда не могъ застать дома ни мужа, ни жены, хотя привратникъ и признавался мнѣ въ послѣдствіи... Но -- но въ этомъ дѣло! Самымъ худшимъ было то, что разъ -- во время одного изъ моихъ посѣщеній -- маленькій Жуанъ вылилъ на меня, съ верху лѣстницы, цѣлое ведро -- должно быть -- воды...
  

XXV.

   Маленькій, завитой шалунъ, негодный ни къ чему, онъ сдѣлался сущимъ домашнимъ чертёнкомъ съ самаго дня рожденья. Въ дѣлѣ его воснитанія родители Жуана сходились только въ томъ, что портили его наперерывъ. Вмѣсто того, чтобы ссориться -- по-моему, они поступили бы гораздо лучше, когда бы согласились отправить Жуана въ школу или высѣкли его хорошенько дома и тѣмъ научили шалуна вести себя лучше.
  

XXVI.

   Донъ-Хозе и Донна-Инеса вели, съ нѣкотораго времени, довольно печальную жизнь, желая въ душѣ не развода, а смерти другъ другу. Впрочемъ, для свѣта они, какъ слѣдуетъ благовоспитаннымъ людямъ, оставались по-прежнему мужемъ и женой и не обнаруживали ни малѣйшимъ намёкомъ своихъ домашнихъ распрей. Но, наконецъ, долго сдерживаемый огонь вырвался наружу, уничтоживъ всѣ сомнѣнія на счетъ ихъ истинныхъ отношеній {"Лэди Байронъ оставила Лопдонъ въ концѣ января, для посѣщенія своего отца въ графствѣ Лейстерскомъ, и лордъ Байронъ скоро долженъ былъ послѣдовать туда за ней. Они разстались самымъ нѣжнымъ образомъ и она написала ему съ дороги самое дружественное письмо; но по пріѣздѣ ея къ отцу, этотъ послѣдній извѣстилъ лорда Байрона, что она никогда не вернётся къ нему." Такъ разсказываетъ Муръ. Изъ записокъ лэди Байронъ видно, что причиною этого отъѣзда было распространившееся мнѣніе о разстройствѣ умственныхъ способностей поэта.}.
  

XXVII.

   Донна-Инеса созвала цѣлую толпу аптекарей и докторовъ, увѣряя, что ея мужъ сошелъ съ ума {Байронъ въ своихъ запискахъ говоритъ: "Однажды я былъ удивленъ посѣщеніемъ одного доктора (Бальи) и одного юриста (Лушинтона), которые почти насильно ворвались въ мою комнату. Я только впослѣдствіи узналъ настоящую причину этого посѣщенія. Я нашелъ ихъ распросы странными, нелѣпыми и отчасти дерзкими; но что бы я подумалъ, если бы зналъ, что они пришли для того, чтобы удостовѣриться въ моёмъ помѣшательствѣ. Не сомнѣваюсь, что мои отвѣты этимъ шпіонамъ были не совсѣмъ разумны и послѣдовательны, такъ-какъ моё воображеніе было разгорячено другими предметами; но всё-таки докторъ не могъ по совѣсти дать мнѣ аттестата въ Бедламъ. Я не обвиняю однако лэди Байронъ въ этой продѣлкѣ; по всей вѣроятности, она не участвовала въ ней. Она была только орудіемъ другихъ. Ея мать всегда ненавидѣла меня и не была на столько деликатна, чтобы скрывать это въ ея домѣ."}; но такъ-какъ у него нельзя было отрицать свѣтлыхъ промежутковъ, то она основалась на томъ, что онъ пороченъ. Когда же отъ ноя потребовали доказательствъ -- она не могла ничего сказать, кромѣ увѣреній, что одно чувство долга, относительно Бога и людей, заставляетъ её поступать такимъ образомъ. Всё это показалось довольно страннымъ.
  

XXVIII.

   Впрочемъ, у ней былъ журналъ, въ которомъ записывались всѣ грѣхи ея мужа. На этотъ разъ вытащила она сверхъ того нѣсколько связокъ писемъ и книгъ, могущихъ служить уликами. За неё была вся Севилья, въ томъ числѣ и ея бабушка -- старуха, начинавшая заговариваться. Слушавшіе ея жалобы сдѣлались ея репортёрами, адвокатами, обвинителями, судьями, иные для развлеченія, другіе по старой непріязни.
  

XXIX.

   Говорили, что эта лучшая изъ всѣхъ женщинъ переноситъ дурные поступки своего мужа съ твёрдостью истинной спартанки, которыя, какъ извѣстно, въ случаѣ смерти ихъ мужей на войнѣ, давали обѣтъ не вспоминать о нихъ болѣе никогда въ точеніе всей остальной жизни. Спокойно выслушивала она сплетни и клеветы, поднявшіяся надъ его головой, и съ такою твёрдостью присутствовала при потерѣ его добраго имени, что видѣвшіе всё это восклицали въ одинъ голосъ: "какое великодушіе!"
  

XXX.

   Равнодушіе нашихъ бывшихъ друзей къ проклятіямъ, которыми осыпаетъ насъ свѣтъ, нельзя не назвать, конечно, философскимъ. Но нельзя также отрицать и того, что очень пріятно прослыть великодушнымъ, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, добиться того, чего желалъ. Никакой законникъ не назовётъ такого поведенія: malus animus. Личная месть, правда, никогда по можетъ назваться добродѣтелью; по чѣмъ же мы виноваты, если за насъ мстятъ другіе?
  

XXXI.

   Если наши прошедшіе грѣхи поднимаютъ вокругъ насъ бурю сплетенъ, съ помощью двухъ или трехъ новыхъ клеветъ, то отвѣтственность за-то не должна, конечно, падать ни на меня, ни на кого-либо другого. Это истина, не требующая доказательствъ. Къ тому же подобное переворачиваніе стараго хлама иногда приноситъ пользу намъ самимъ, заставляя судить о насъ по контрасту съ прежнимъ, а итого мы желаемъ всѣ. Наука также выигрываетъ при этомъ, такъ-какъ старые скандалы составляютъ весьма интересный предметъ для разбора.
  

XXXII.

   Друзья Хозе и Инесы дѣлали попытки ихъ помирить; родные также; но этимъ только ухудшили дѣло. (Вообще, трудно сказать, къ кому лучше обращаться въ подобныхъ случаяхъ: къ друзьямъ или родственникамъ? Я, по-крайней-мѣрѣ, не могу сказать ничего въ пользу ни тѣхъ, ни другихъ.) Адвокаты лѣзли изъ кожи, чтобъ добиться развода; но едва успѣло кое-что перепасть въ ихъ руки съ той и съ другой стороны, какъ Донъ-Хозе внезапно умеръ.
  

XXXIII.

   Онъ умеръ -- и очень не во-время, потому-что, сколько я могъ понять изъ разговоровъ, бывшихъ въ обществахъ учёныхъ юристовъ -- не смотря на всю темноту и запутанность ихъ выраженій -- смерть Дона-Хозе прервала очень интересный процессъ. Въ свѣтѣ было высказано много сожалѣній въ память покойнаго, какъ это всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ.
  

XXXIV.

   Но -- увы!-- онъ умеръ, а вслѣдъ за нимъ сошли въ могилу и сожалѣнія, и гонораріи адвокатовъ. Его домъ былъ проданъ, слуги распущены. Одна изъ его любовницъ досталась жиду, другая -- капуцину: по-крайней-мѣрѣ такъ говорили. Я распрашивалъ докторовъ о причинѣ его болѣзни. Онъ -- по ихъ словамъ -- умеръ отъ третичной лихорадки, предавъ свою вдову суду ея совѣсти.
  

XXXV.

   Тѣмъ не менѣе Донъ-Хозе всё-таки былъ достойный уваженія человѣкъ. Я говорю это потому, что зналъ его хорошо, и не стану распространяться о его слабостяхъ, такъ-какъ дѣло это доведено до конца безъ меня. Если грѣхи его иногда переступали должную границу и были посильнѣе, чѣмъ грѣхи Нумы, по прозванію Помпиліуса, то это просто потому, что онъ былъ дурно воспитанъ и родился съ желчнымъ характеромъ.
  

XXXVI.

   Каковы бы ни были его достоинства или пороки, несчастный много страдалъ. Теперь можно сказать это громко, не боясь доставить удовольствіе его врагамъ. Невесёлыя пережилъ онъ минуты, когда почувствовалъ себя покинутымъ всѣми у своего разрушеннаго домашняго очага, среди своихъ поверженныхъ пенатовъ, не имѣя иного выбора, кромѣ глупаго процесса или смерти. Онъ выбралъ послѣднее.
  

XXXVII.

   Донъ-Хозе умеръ безъ завѣщанія -- и потому Жуанъ остался единственнымъ наслѣдникомъ его домовъ и земель, которые -- въ умѣлыхъ рукахъ -- могли бы давать хорошій доходъ во время его долгаго малолѣтства. Донна-Инеса стала единственной опекуншей своего сына, что, безъ сомнѣнія, было совершенно справедливо и сообразно законамъ природы. Единственный сынъ, порученный попеченію матери, будетъ всегда воспитанъ лучше, чѣмъ кто-либо другой!
  

XXXVIII.

   Эта умнѣйшая изъ женщинъ и вдовъ рѣшилась дать своему сыну воспитаніе, достойное его родословной: отецъ его былъ кастилецъ, а она -- арагонка. Потому, чтобъ сдѣлать его настоящимъ рыцаремъ, на случай, если королю вздумается затѣять войну, Жуана стали учить верховой ѣздѣ, фехтованію, стрѣльбѣ въ цѣль, словомъ, всему, что необходимо для того, чтобъ взять приступомъ крѣпость или женскій монастырь.
  

XXXIX.

   Но чего Допна-Инеса желала болѣе всего, и зачѣмъ всего строже наблюдала сама, среди учёныхъ профессоровъ, которыхъ содержала для своего сына -- это, чтобъ воспитаніе Жуана было прежде всего нравственнымъ, въ строжайшемъ смыслѣ этого слова. Всё, что ему ни преподавали, подвергалось предварительно ея просмотру. Науки и искусства допускались всѣ, кромѣ одной натуральной исторіи.
  

XL.

   Языки, преимущественно мёртвые, науки болѣе отвлечённыя, искусства менѣе примѣнимыя къ практической жизни -- вотъ предметы, которые преподавались ему съ особеннымъ усердіемъ. Но всё то, что могло хоть однимъ словомъ намекнуть на продолженіе человѣческаго рода, было тщательно отъ него скрыто, изъ боязни заразительности порока.
  

XLI.

   Классическое направленіе его воспитанія представило не мало заботъ при передачѣ любовныхъ похожденій боговъ и богинь, которые, какъ извѣстно, порядочно шалили въ первые вѣка міра, гуляя безъ панталонъ и корсетовъ. Наставники Жуана, бывало, изъ кожи лѣзли, защищая "Энеиду", "Илліаду" и "Одиссею" въ глазахъ Донны-Инесы, которая терпѣть не могла миѳологіи.
  

XLII.

   Овидій -- прямой развратникъ, что доказываетъ половина его произведеній; нравственность Анакреона ещё хуже; во всёмъ Катуллѣ едва найдётся одна приличная строка, и я даже не знаю, можетъ ли служить хорошимъ примѣромъ Сафо, хотя Лонгинъ и увѣряетъ, что высокое достигаетъ въ ея гимнахъ высочайшей степени. Одинъ Виргилій чистъ въ своихъ пѣсняхъ, кромѣ чудовищной эклоги, начинающейся словами: "Formosum Pastor Corydon".
  

XLIII.

   Безрелигіозность Лукреція представляетъ слишкомъ опасную пищу для молодыхъ желудковъ. Ювеналъ, конечно, преслѣдовалъ въ своихъ сочиненіяхъ похвальную цѣль; но я не могу похвалить его уже излишнюю откровенность въ выраженіяхъ. Что же касается грязныхъ эпиграммъ Марціала, то могутъ ли онѣ нравиться мало-мальски порядочному человѣку?
  

XLIV.

   Жуанъ прочёлъ ихъ въ особомъ изданіи, очищенномъ учёными комментаторами отъ всего, что было слишкомъ неприлично. Но изъ боязни, однако, изуродовать скромнаго поэта въ конецъ, и желая, хотя нѣсколько, поправить это преступленіе, мудрые цензоры собрали выпущенныя мѣста въ особое приложеніе {Такія изданія дѣйствительно существовали. Такъ, напримѣръ, нескромныя эпиграммы Марціала были помѣщены не въ полномъ собраніи его сочиненій, а въ особомъ приложеніи.} и помѣстили его въ концѣ книги, въ родѣ указателя.
  

XLV.

   Такимъ-образомъ, трудъ отъискиванія этихъ мѣстъ по всей книгѣ сдѣлался ненужнымъ, такъ-какъ они были собраны и поставлены въ приложеніи стройными рядами, какъ солдаты, на поученіе и назиданіе грядущаго молодого поколѣнія, что и будетъ продолжаться до-тѣхъ-поръ, пока менѣе строгій издатель не помѣститъ ихъ обратно, куда слѣдуетъ, въ текстъ, вмѣсто того, чтобы дѣлать изъ нихъ выставку, въ родѣ статуй бога садовъ, и, притомъ, выставку ещё болѣе неприличную.
  

XLVI.

   Молитвенникъ Донны-Инесы -- старый домашній молитвенникъ -- былъ также украшенъ, подобно многимъ стариннымъ книгамъ, не совсѣмъ подходящими къ дѣлу рисунками. Признаюсь, я даже не понимаю, какимъ образомъ можно было, разсматривая на поляхъ эти рисунки, обращать въ то же время глаза на молитвенный текстъ. Потому, мать Донъ-Жуана оставила этотъ молитвенникъ для себя, а ему дала другой.
  

XLVII.

   Проповѣди и житія святыхъ давали ему читать и заставляли выслушивать. Привыкнувъ къ чтенію Іеронима и Хризостома, онъ не очень утомлялся этимъ занятіемъ. Но если уже зашелъ вопросъ о томъ, какъ пріобрѣсти и сохранить вѣру, то нѣтъ автора лучше святого Августина, который въ своей прекрасной исповѣди, поистинѣ, заставляетъ завидовать своимъ грѣхамъ.
  

XLVIII.

   Эта книга была тоже запечатана для маленькаго Жуана, что я также готовъ вмѣнять въ заслугу его матери, если только такой родъ воспитанія можно назвать правильнымъ. Она положительно не спускала съ него глазъ. Горничныя, служившія въ ея домѣ, всѣ были старухи; если она брала новую, то можно было заранѣе предсказать, что это будетъ пугало. Такъ поступала она, впрочемъ, и при жизни своего мужа -- и я отъ души рекомендую подобный образъ дѣйствій всѣмъ женамъ.
  

XLIX.

   Маленькій Жуанъ росъ такимъ образомъ, окруженный святостью и благочестіемъ. Шести лѣтъ онъ уже былъ прелестнымъ ребёнкомъ, а на одиннадцатомъ году -- обѣщалъ быть красавцемъ, какимъ рѣдко бываетъ мужчина. Учился онъ усердно, дѣлалъ быстрые успѣхи и шелъ, казалось по всему, прямой дорогой въ рай, такъ-какъ одну половину своего времени проводилъ въ церкви, а другую -- окруженный матерью, духовникомъ и учителями.
  

L.

   И такъ, шести лѣтъ, какъ я уже сказалъ, онъ былъ прелестнымъ ребёнкомъ, а двѣнадцати -- красивымъ, но скромнымъ мальчикомъ. Въ дѣтствѣ, правда, проявлялись въ его характерѣ кое-какія вспышки, но воспитатели употребили всѣ усилія, чтобъ вырвать и заглушить эти дурныя черты. Трудъ ихъ увѣнчался полнымъ успѣхомъ -- и мать могла съ сердечной радостью видѣть, какимъ скромнымъ, умнымъ и прилежнымъ юношей становился съ годами ея молодой философъ.
  

LI.

   Я нѣсколько сомнѣвался -- и сомнѣваюсь до-сихъ-поръ -- въ истинѣ этого убѣжденія Донпы-Инесы; но говорить объ этомъ теперь считаю преждевременнымъ. Я хорошо зналъ отца Жуана, и кое-что смыслю въ познаніи людей. Хотя нельзя всегда заключать по отцу о сынѣ; но, вѣдь, отецъ Жуана и его мать были неудавшеюся парой... Впрочемъ, я не люблю злословія и протестую противъ всякихъ скандальныхъ догадокъ, даже въ шутку.
  

LII.

   И такъ -- я молчу -- молчу безусловно. Скажу только -- и имѣю на то свои причины -- что еслибъ мнѣ пришлось самому воспитывать своего единственнаго сына (котораго, благодаря Бога, у меня нѣтъ), то никакъ не заставилъ бы его долбить съ Донной-Инесой катехизисъ. Нѣтъ! нѣтъ! напротивъ, я отправилъ бы его въ школу, гдѣ почерпнулъ самъ тѣ свѣдѣнія, которыя имѣю.
  

LIII.

   Тамъ учатся! Я говорю это не изъ хвастовства, и не потому, что учился самъ... Впрочемъ, не будетъ ли лучше объ этомъ промолчать, также какъ и о греческомъ языкѣ, который я совершенно забылъ. Конечно, тамъ также просвѣщаются... но verbum sat. Есть дѣйствительно кое-какія свѣдѣнія, которыми я обязанъ школѣ. Я никогда не былъ женатъ; но, во всякомъ случаѣ, полагаю, что мальчиковъ надо воспитывать иначе.
  

LIV.

   Молодой Жуанъ достигъ шестнадцатилѣтняго возраста. Высокій, красивый, правда, нѣсколько худощавый, но сложенный хорошо, онъ былъ живъ и подвиженъ, какъ пажъ, хотя и не такъ плутоватъ. Всѣ уже считали его взрослымъ, кромѣ его матери, которая приходила въ рѣшительную ярость, когда кто-либо говорилъ это громко въ ея присутствіи, и даже закусывала губу, чтобъ не наговорить лишняго въ отвѣтъ. Преждевременность была въ ея глазахъ величайшимъ порокомъ.
  

LV.

   Между многими ея знакомыми, выбранными со всею строгостью, по степени ихъ благонадёжности и благочестія, особенно отличалась Донна-Джулія, которую мало было назвать красавицей, чтобъ выразить всѣ ея прелести, казавшіяся въ ней столь же естественной принадлежностью, какъ ароматъ въ цвѣткѣ, соль въ океанѣ, поясъ у Венеры и лукъ у Купидона. Послѣднее сравненіе, впрочемъ, нѣсколько пошло.
  

LVI.

   Чёрный блескъ восточныхъ глазъ обличалъ въ ней мавританское происхожденіе. (Надо признаться, что кровь ея не была чисто испанская, что, какъ извѣстно, считается порокомъ въ Испаніи.) Когда пала гордая Гренада и рыдающій Боабдилъ долженъ былъ бѣжать, нѣкоторые изъ предковъ Донны-Джуліи удалились въ Африку, другіе же остались въ Испаніи. Ея прабабушка выбрала послѣднее.
  

LVII.

   Оставшись, она вышла замужъ за одного гидальго, родословную котораго я позабылъ. Мужъ ея, такимъ образомъ, привилъ своему потомству менѣе благородную кровь: грѣхъ, котораго никогда не простили бы его предки, отличавшіеся въ этомъ случаѣ крайней щепетильностью. Въ своё время, они жили въ замкнутомъ семейномъ кругу и женились только на своихъ двоюродныхъ сёстрахъ и даже на тёткахъ и племянницахъ. Обычай этотъ, какъ извѣстно, очень ухудшаетъ породу, если она продолжается.
  

LVIII.

   Его неравный бракъ освѣжилъ породу, правда, въ ущербъ благородству крови, но зато въ пользу расы, такъ-какъ изъ этого испорченнаго, по мнѣнію старой Испаніи, корня произошло потомство, отличавшееся красотой и свѣжестью. Мальчики перестали быть худосочными, дѣвочки уродами. Правда, ходилъ слухъ, о которомъ, впрочемъ, я радъ бы былъ умолчать, что будто прабабушка Донны-Джуліи подарила своему мужу болѣе незаконныхъ, чѣмъ законныхъ дѣтей.
  

LIX.

   Какъ бы то ни было, но раса продолжала улучшаться изъ поколѣнія въ поколѣніе, и, наконецъ, сосредоточилась въ единственномъ сынѣ, который родилъ въ свою очередь единственную дочь. Читатели догадаются, что дочь эта была именно Донна-Джулія, о которой мнѣ многое предстоитъ разсказать. Она была прелестна, чиста, двадцати трёхъ лѣтъ отъ роду и уже замужемъ.
  

LX.

   Ея глаза (я схожу съ ума отъ прелестныхъ глазъ) были большіе и чёрные. Огонь ихъ ещё сдерживался, пока она молчала. Но едва открывались прелестные уста, сквозь густыя рѣсницы прорывалось гораздо чаще выраженіе гордости и любви, чѣмъ гнѣва; сверхъ того въ нихъ сквозило ещё что-то такое, что хотя и не могло быть названо прямо страстнымъ желаньемъ, но могло бы легко имъ сдѣлаться, еслибъ она не подавляла его тотчасъ же силою воли.
  

LXI.

   Ея лоснящіеся волосы обрамляли высокій, свѣтлый лобъ, обличавшій замѣчательный умъ. Ея брови изгибались, какъ радуги, щёки цвѣли румянцемъ молодости, сквозь который внезапно сверкалъ какой-то прозрачный блескъ, точно молнія пробѣгала по ея жиламъ. Всё ея существо было проникнуто какой-то невыразимой граціей. Ростъ ея былъ великолѣпенъ: я терпѣть не могу маленькихъ женщинъ.
  

LXII.

   Нѣсколько лѣтъ тому назадъ она вышла замужъ за пятидесяти-лѣтняго старика. Мужей такого рода на свѣтѣ довольно; но я думаю, что, вмѣсто одного пятидесяти-лѣтняго, лучше бы имѣть двухъ двадцатипяти-лѣтнихъ, особенно въ странѣ, близкой къ солнцу. Я увѣренъ -- mi vien in mente -- что даже самыя добродѣтельныя женщины предпочитаютъ мужей, которымъ около тридцати.
  

LXIII.

   Это, надо сознаться, печально; но во всёмъ виновато безстыдное солнце. Оно никакъ по хочетъ оставить въ покоѣ нашу безпомощную плоть, а, напротивъ, жаритъ её, печётъ и возбуждаетъ до-того, что, не смотря на всевозможные молитвы и посты, плоть оказывается немощной и губитъ съ собой душу. То, что люди зовутъ любезностью, а небеса похотью, дѣйствуетъ несравненно сильнѣе въ жаркихъ странахъ.
  

LXIV.

   Счастливы народы нравственнаго Сѣвера, гдѣ всё -- добродѣтель, и гдѣ зима выгоняетъ чёрный грѣхъ дрожать отъ холода за двери. (Извѣстно, что снѣгъ довёлъ до раскаянія святого Антонія.) Тамъ присяжные пряно опредѣляютъ цѣну женщины, налагая пеню на соблазнителя, и онъ безпрекословно платитъ, потому-что грѣхъ таксированъ.
  

LXV.

   Имя мужа Джуліи было -- Альфонсо. Очень ещё не дурной для своихъ лѣтъ, онъ не былъ но любимъ, ни ненавидимъ своей женой; вообще, они жили, какъ множество подобныхъ паръ, снося, по соглашенію, взаимныя слабости, не составляя одного цѣлаго, но и не будучи совершенно раздвоены. Впрочемъ, мужъ Джуліи былъ ревнивъ, хотя этого и не показывалъ: ревность не любитъ выставлять себя на показъ свѣту.
  

LXVI.

   Джулія -- не понимаю какимъ образомъ -- была въ большой дружбѣ съ Донной-Инесой. Вкусы ихъ были совершенно различны: такъ, напримѣръ, Джулія, во всю свою жизнь не написала ни одной строчки. Злые языки болтали (но я увѣренъ, что это клевета, потому-что злословіе любитъ подкопаться подъ всё), будто бы Инесѣ, ещё до свадьбы Дона-Альфонса, случилось однажды забыть съ нимъ свою благоразумную воздержанность.
  

LXVII.

   Къ этому прибавляли, что будто интимность эта продолжалась и впослѣдствіи; но приняла болѣе невинный характеръ, такъ-что Инеса даже подружилась съ женой Альфонсо. Лучше она не могла поступить: Джулія была польщена покровительствомъ такой благоразумной женщины, а Донъ-Альфонсо остался доволенъ одобреніемъ своего вкуса. Во всякомъ случаѣ, если эта тактика не могла совершенно зажать ротъ злословію, то, по-крайней-мѣрѣ, значительно его смягчила.
  

LXVIII.

   Не знаю, успѣли ли пріятели открыть глаза Джуліи, или, можетъ-быть, она догадывалась объ этомъ сама -- вѣрно только, что она никогда не обнаруживала своихъ подозрѣній ни однимъ словомъ. Можетъ-быть, она не знала ничего, или, не обративъ вниманія вначалѣ, сдѣлалась ещё болѣе равнодушной потомъ -- я рѣшать не берусь, такъ искусно хранила она тайну въ своёмъ сердцѣ.
  

LXIX.

   Она часто видѣла Жуана, и не рѣдко позволяла себѣ ласкать прелестнаго мальчика. Это могло быть совершенно невинно, пока ей было двадцать лѣтъ, а ему тринадцать. Но, признаюсь, едва ли бы воздержался я отъ улыбки, при видѣ этихъ ласкъ, когда ей стало двадцать три, а ему шестнадцать. Небольшое число лѣтъ творитъ удивительныя перемѣны, особенно у народовъ, горячо согрѣваемыхъ солнцемъ.
  

LXX.

   Впрочемъ, ласки измѣнились, чѣмъ бы ни была обусловлена такая перемѣна, Джулія сдѣлалась сдержаннѣй, Жуанъ -- стыдливѣй; они стали встрѣчаться молча, съ опущенными глазами и съ явнымъ замѣшательствомъ во взглядѣ. Конечно, никто не будетъ сомнѣваться, что Джулія хорошо понимала причину этой перемѣны; по что касается Жуана, то ему также трудно было дать себѣ въ ней отчётъ, какъ составить себѣ идею объ океанѣ, никогда его не видавъ.
  

LXXI.

   Тѣмъ не менѣе, самая холодность Джуліи продолжала оставаться нѣжной. Съ лёгкимъ трепетомъ вырывала она изъ рукъ Жуана свою маленькую ручку, послѣ небольшого пожатія, до-того лёгкаго и незамѣтнаго, что можно было усумянться въ самомъ его существованіи. Однако, никогда волшебная палочка Армиды не творила такихъ чудесъ, какія происходили въ сердцѣ Жуана отъ этого лёгкаго прикосновенія.
  

LXXII.

   Хотя, встрѣчая его, она не смѣялась болѣе, но печально-серьёзный ея взглядъ былъ проникнутъ болѣе нѣжнымъ чувствомъ, чѣмъ сама улыбка. Если она видимо скрывала чувство, её волновавшее, чувство это казалось ему дороже именно тѣмъ, что она находила нужнымъ его скрывать въ своёмъ пылавшемъ сердцѣ- Невинность очень хитра, хотя и не умѣетъ ещё называть вещи по имени. Любовь прекрасно учитъ притворяться.
  

LXXIII.

   Но страсть, какъ бы её ни скрывали, разгорается ещё болѣе подъ этимъ мракомъ неизвѣстности: такъ -- чѣмъ мрачнѣе небо, тѣмъ ужаснѣе бываетъ буря. Она обличаетъ себя въ самыхъ строго-сдержанныхъ взглядахъ, и вообще, въ чёмъ бы ни проявлялась, притворство будетъ одно и то же. Холодность, ссора, даже презрѣніе и ненависть -- всё это одна маска, которою она спѣшитъ закрыться, иногда слишкомъ поздно.
  

LXXIV.

   Вздохи кажутся тѣмъ глубже, чѣмъ сильнѣе стараются ихъ подавить, взгляды изъ-подтишка тѣмъ слаще, чѣмъ труднѣе ихъ подглядѣть. Вспышка румянца безъ причины, вздрагиванья при встрѣчѣ, безпокойное чувство при разставаніи -- всё это ничтожные, но вѣрные предвѣстники успѣха, неразлучные спутники молодой, начинающейся страсти, доказывающіе только, что любви труднѣе овладѣть сердцемъ новичка.
  

LXXV.

   Сердце бѣдной Джуліи было въ положеніи, поистинѣ заслуживающемъ сожалѣнія. Она чувствовала, что оно отбивалось отъ рукъ, и рѣшилась сдѣлать благородное усиліе, чтобъ спасти себя, мужа, свою честь, гордость, вѣру " добродѣтель. Рѣшимость ея была, поистинѣ, велика и заставила бы задрожать самого Тарквинія. Она усердно помолилась Пресвятой Дѣвѣ, считая её лучшимъ судьёй въ женскихъ дѣлахъ.
  

LXXVI.

   Она поклялась не видѣть болѣе Жуана, и на другой день поѣхала въ гости къ его матери. Вздрогнувъ, взглянула она на отворившуюся предъ ней дверь, но, по милости Пресвятой Дѣвы, это не былъ Жуанъ. Джулія мысленно принесла благодарственную молитву, хотя немножко и огорчилась. Но вотъ дверь отворилась опять: теперь, конечно, это Жуанъ!-- Нѣтъ? Боюсь, что въ этотъ вечеръ Пресвятая Дѣва осталась безъ молитвы!
  

LXXVII.

   Наконецъ, она разсудила, что порядочная женщина должна встрѣчать и побѣждать искушенія съ гордо-поднятой головой, а не постыдно отъ него бѣгать. Нѣтъ человѣка въ мірѣ, которому позволила бы она овладѣть своимъ сердцемъ; то-есть, конечно, овладѣть не далѣе той черты, которая допускается невольнымъ чувствомъ предпочтенія и братскаго сочувствія, которое мы испытываемъ при видѣ людей, болѣе способныхъ нравиться, чѣмъ другіе.
  

LXXVIII.

   Еслибъ даже случилось -- вѣдь, чѣмъ чёртъ не шутитъ!-- что она замѣтила бы въ себѣ кое-что не такъ, какъ это было прежде, и что кто-нибудь -- будь она свободной -- понравился бы ей, какъ любовникъ, то и въ этомъ ещё нѣтъ бѣды: добродѣтельная женщина всегда съумѣетъ подавить подобныя мысли и сдѣлаться, такимъ образомъ, ещё лучше, чѣмъ была. Что же касается настойчивыхъ просьбъ, то и для нихъ -- есть отказъ. Вотъ тактика,! которую я рекомендую молодымъ дамамъ.
  

LXXIX.

   А, сверхъ того, развѣ нѣтъ любви чистой, любви свѣтлой и невинной, той, которою любятъ ангелы и пожилыя женщины, не менѣе чистыя, чѣмъ они, любви платонической -- словомъ, той, "которою люблю я!" Такъ созналась себѣ Джулія, увѣренная въ истинѣ своихъ словъ. Будь я тѣмъ мужчиной, на котораго пали ея мечты, я желалъ бы, чтобъ она думала именно такъ.
  

LXXX.

   Такая любовь вполнѣ невинна и можетъ, безъ всякой опасности, существовать между молодыми людьми. Сначала, цѣлуется рука, потомъ губы. Я лично такой любви не испытывалъ, однако слышалъ не разъ, что подобныя вольности должны составлять ея границу. Перейти за этотъ предѣлъ будетъ уже преступленіемъ. Я предупреждаю объ этомъ и затѣмъ умываю руки.
  

LXXXI.

   И такъ, любовь, но любовь въ предѣлахъ долга -- таково было невинное рѣшеніе Джуліи, относительно Донъ-Жуана. Сколько пользы -- думала она -- можетъ принести это рѣшеніе ему самому! Озарённый свѣтлыми лучами любви съ алтаря слишкомъ чистаго, чтобъ быть осквернённымъ, онъ можетъ многому научиться... Чему? я, признаюсь, не знаю, да, впрочемъ, этого не знала и сама Джулія.
  

LXXXII.

   Ободрённая такимъ рѣшеніемъ и защищённая испытанной бронёю своей чистоты, она -- въ полной увѣренности успѣха, а также того, что добродѣтель ея была незыблема, какъ скала -- отложила съ-тѣхъ-поръ въ сторону всякія предосторожности докучнаго контроля надъ собой. Ныла ли Джулія способна выполнить эту задачу -- мы увидимъ впослѣдствіи.
  

LXXXIII.

   Планъ ея казался ей вмѣстѣ и лёгкимъ, и невиннымъ. Короткое обращеніе съ шестнадцатилѣтнимъ мальчикомъ, конечно, но могло вызвать злоязычныхъ толковъ, а если бъ и вызвало, то, увѣренная въ чистотѣ своихъ намѣреній, она съумѣла бы ими пренебречь. Чистая совѣсть удивительно насъ утѣшаетъ. Вѣдь, видѣли мы, какъ христіане жгли такихъ же христіанъ, въ полномъ убѣжденіи, что апостолы поступили бы точно такъ же.
  

LXXXIV.

   Если бъ случилось, что умеръ ея мужъ... Конечно, Боже оборони, чтобъ самая мысль объ этомъ пришла ей въ голову даже во снѣ (при этомъ она вздохнула). Къ тому же, она бы никогда не пережила такой потери. Но, однако, полагая, что это случилось -- только полагая, inter nos... (Надо бы написать: entre nous, потому-что Джулія думала по-французски; но тогда бы у меня не оказалось риѳмы.)
  

LXXXV.

   И такъ -- полагая, что это случилось, а Жуанъ между-тѣмъ подросъ и сдѣлался мужчиной - отчего бы ему не быть прекрасной партіей для знатной вдовы? Случись это даже лѣтъ черезъ семь -- и тогда бы не было ещё поздно. А до того (продолжая на ту же тэму) будетъ вовсе не дурно, если онъ нѣсколько попривыкнетъ и сдѣлается поопытнѣе въ любви, конечно, всё той же любви серафимовъ, о которой говорено выше.
  

LXXXVI.

   Но довольно о Джуліи! Перейдёмъ къ Жуану. Бѣдный мальчикъ и не подозрѣвалъ, что въ нёмъ происходило. Неудержимый въ страсти, какъ Овидіева Медея, онъ воображалъ, что открылъ что-то новое, тогда-какъ это была не болѣе, какъ старая погудка на новый ладъ, въ которой не было ровно ничего страшнаго, а, напротивъ, при нѣкоторомъ терпѣніи, могла выдти препріятная вещь.
  

LXXXVII.

   Печальный, задумчивый, безпокойный и разсѣянный, покидалъ онъ домъ для уединённаго лѣса. Не сознавая самъ нанесённой ему раны, онъ жаждалъ одиночества, какъ это всегда бываетъ при всякой глубокой печали. Я самъ люблю уединеніе, или нѣчто въ родѣ того; но -- да поймутъ меня всѣ -- я разумѣю уединеніе султана, а не пустынника, съ гаремомъ вмѣсто грота.
  

LXXXVIII.

   "О, любовь! твоё царство въ томъ уединеніи, гдѣ твои восторги сочетаются съ безопасностью. Тамъ ты поистинѣ богиня!" Поэтъ {Кэмбелъ.}, котораго стихи я привёлъ, сказалъ это не дурно, впрочемъ, кромѣ второй строки, потому-что "сочетаніе восторга съ безопасностью" -- кажется мнѣ выраженіемъ немножко темнымъ.
  

LXXXIX.

   Поэтъ, конечно, хотѣлъ, судя по общечеловѣческому здравому смыслу, выразить простую, испытанную всѣми, или легко поддающуюся испытанію, истину: что никто не любитъ быть обезпокоенъ во время обѣда, или любви. Я не скажу ничего о "сочетаніи" и о "восторгахъ", такъ-какъ вещи эти всѣмъ извѣстны; но что касается -- "безопасности", то я попросилъ бы для нея только запереть крѣпче дверь.
  

ХС.

   Молодой Жуанъ бродилъ по берегамъ прозрачныхъ ручейковъ, полный невыразимыхъ мыслей; бросался на землю среди густой зелени, гдѣ сплетаются вѣтви пробковыхъ деревьевъ. Въ такихъ мѣстахъ поэты обыкновенно придумываютъ сюжеты своихъ сочиненій. Тамъ же нерѣдко мы ихъ читаемъ, если только ихъ стихъ намъ нравится и если они удобопонятнѣе, чѣмъ Вордсвортъ.
  

ХСІ.

   Онъ (Жуанъ, а не Вордсвортъ) до-того предавался этому уединенію съ своей возвышенной душой, что успѣлъ, наконецъ, нѣсколько утишить свою сердечную боль, хотя и не вполнѣ. Не будучи въ состояніи уяснить себѣ, что съ нимъ дѣлалось, онъ безсознательно дошелъ до того, что, подобно Кольриджу, сдѣлался метафизикомъ.
  

ХСІІ.

   Онъ сталъ думать о самомъ, себѣ, о вселенной, о чудномъ устройствѣ человѣка, о звѣздахъ, о томъ, какимъ чёртомъ могло всё это произойти, о землетрясеніяхъ, о войнахъ, о количествѣ миль, пробѣгаемыхъ луной, о воздушныхъ шарахъ, о препятствіяхъ, мѣшающихъ намъ познать безграничное пространство -- и, наконецъ, задумался о глазкахъ Донны-Джуліи.
  

XCIII.

   Кто занимается такими мыслями, въ томъ истинная мудрость провидитъ глубокіе замыслы и высокія желанья, съ которыми нѣкоторые люди уже родятся на свѣтъ, другіе же заучиваютъ ихъ ради болтовни, сами не зная для чего. Но не странно ли, что такого юношу могъ занимать вопросъ объ устройствѣ неба? Если вы полагаете, что это было плодомъ философіи, то я, съ своей стороны, думаю, что возмужалость играла тутъ также нѣкоторую роль.
  

XCIV.

   Онъ задумывался надъ листьями, надъ цвѣтами, слышалъ голоса въ каждомъ порывѣ вѣтра, думалъ о лѣсныхъ нимфахъ, о тёмныхъ бесѣдкахъ, гдѣ богини эти нисходили до слабыхъ смертныхъ. Порой онъ сбивался съ дороги, забывалъ время и только, взглянувъ на часы, замѣчалъ, какъ далеко ушелъ старикъ Сатурнъ, а также то, что онъ пропустилъ обѣдъ.
  

XCV.

   Иногда открывалъ онъ творенія Боскана или Гарсилассо {Гарсилассо-де-ла-Вега -- извѣстенъ какъ воинъ и поэтъ. Онъ былъ убитъ, въ 1536 году, камнемъ, обрушившимся съ одной башни на его голову, въ то время, когда онъ шелъ предъ баталіономъ.-- Босканъ -- испанскій поэтъ, умершій въ 1543 году. Онъ, вмѣстѣ съ своими другомъ Гарсилассо, ввѣлъ въ кастильскую поэзію итальянскій стиль и писалъ сонеты на манеръ Петрарки.}. Душа его, окрылённая собственной поэзіей, порхала надъ таинственными листами, какъ порхаютъ сами листы, когда ихъ внезапно повернётъ передъ нашими глазами вѣтеръ. Надъ нимъ, казалось, простёрлось очарованіе какого-то волшебника, отдавшее его на волю блуждающимъ вѣтрамъ, какъ объ этомъ разсказываютъ старухи въ сказкахъ.
  

XCVI.

   Такъ проводилъ онъ безмолвные часы, недовольный и непонимающій, чего ему недоставало. Ни бурныя мечты, ни чтеніе поэтовъ не могли ему дать того, чего жаждала его душа: груди, на которую бы могъ онъ преклонить свою голову, сердца, бьющагося любовью, а ещё кое-что, чего я не называю, потому-что не нахожу этого нужнымъ.
  

XCVIІ.

   Эти уединённыя прогулки и постоянная задумчивость Жуана не могли укрыться отъ глазъ прекрасной Джуліи. Она ясно видѣла, что ему было жутко. Но что всего удивительнѣе, такъ это то, что Донна-Инеса ни мало не думала осаждать своего сына вопросами, или дѣлать какія-либо предположенія. Трудно рѣшить, точно ли она ничего не замѣчала, или не хотѣла замѣчать, или, наконецъ, подобно многимъ проницательнымъ людямъ, ни о чёмъ не догадывалась.
  

XCVIІI.

   Послѣднее можетъ показаться страннымъ; но это очень часто бываетъ на практикѣ. Такъ, напримѣръ, мужья, чьи жены позволяютъ себѣ переступать допускаемыя для женщинъ границы... (Я, право, забылъ, которую но нумераціи заповѣдь онѣ преступаютъ, а говорить наобумъ не слѣдуетъ, изъ боязни ошибиться.) И такъ, я подтверждаю, что подобные мужья, если только они вздумаютъ ревновать, будутъ непремѣнно проведены своими супругами.
  

ХСІХ.

   Настоящіе мужья всегда подозрительны, что, однако, не мѣшаетъ имъ постоянно попадать не въ ту сторону. Подозрѣвая иной разъ того, кто и не думаетъ о ихъ супругѣ, они, обыкновенно, дружески протягиваютъ, на свою бѣду, руку близкому, но вѣроломному другу. Послѣдній случаи почти неизбѣженъ; и замѣчательно, что когда супруга и другъ зайдутъ слишкомъ далеко, мужъ -- винитъ во всёмъ ихъ порочность, а не свою глупость.
  

С.

   Родители также часто бываютъ близоруки. Глядя глазами рыси, они никогда не видятъ того, что давно уже подмѣтилъ, съ злобной радостью, свѣтъ: кто любовница у ихъ наслѣдника, или любовникъ у миссъ Фанни. Но вдругъ какой-нибудь несчастный случаи открываетъ имъ всю подноготную: въ одну минуту двадцати-лѣтніе планы разрушены -- и тутъ-то всё повёртывается вверхъ дномъ. Мамаша плачетъ, мамаша клянётъ день своего рожденія и посылаетъ свою душу къ чёрту, обвиняя себя въ томъ, что произвёлъ на свѣтъ наслѣдника.
  

СІ.

   Но Инеса была такъ проницательна, что, я думаю, у ней была какая-нибудь причина нарочно ничего не замѣчать и оставлять Жуана при его искушеніи. Какая это была причина -- я не знаю. Можетъ-быть, желаніе докончить его воспитаніе или намѣреніе -- открыть глаза Дону-Альфонсо, слишкомъ много полагавшемуся на свою жену.
  

CII.

   Разъ, свѣтлымъ лѣтнимъ днёмъ... (Лѣто очень опасное время года, также какъ и весна, около конца мая. Во всёмъ этомъ, конечно, виновато солнце; но, какъ бы то ни было, всё-таки слѣдуетъ сознаться, что есть мѣсяцы, когда природа играетъ и шалитъ въ насъ болѣе обыкновеннаго. Въ мартѣ гоняются за зайцами, въ маѣ -- за женщинами.)
  

CIII.

   И такъ, это было въ одинъ лѣтній день -- шестого іюня. Я люблю точность въ числахъ не только вѣковъ и лѣтъ, но даже и мѣсяцевъ. Числа -- это станціи, на которыхъ колесница Судьбы мѣняетъ лошадей, заставляя исторію мѣнять характеръ, и, затѣмъ, продолжаетъ свой бѣгъ надъ царствами и странами, не оставляя никакого слѣда, кронѣ хронологіи и обѣщаній, которыя сулятъ намъ богословы.
  

CIV.

   Шестого іюня вечеромъ, около жести съ половиною часовъ, а можетъ-быть и въ семь, Джулія сидѣла въ прелестнѣйшей бесѣдкѣ, въ родѣ тѣхъ, которыя скрываютъ гурій въ языческомъ раю, описанномъ Магометомъ и Анакреономъ-Муромъ, такъ правдиво стяжавшимъ лиру, лавры и вообще всѣ трофеи ликующей поэзіи. Да пользуется онъ ими долго и долго!
  

CV.

   Она сидѣла -- и сидѣла не одна. Я не знаю, какимъ образомъ устроилось это свиданіе; да, впрочемъ, не сказалъ бы, когда бъ и зналъ. Есть случаи, когда надо сдерживать свой языкъ. Но, какъ бы то ни было, дѣло въ томъ, что она сидѣла съ Жуаномъ лицомъ къ лицу. Когда два такія личика встрѣчаются очень близко, для нихъ было бы благоразумнѣе закрывать глаза; но это бываетъ очень трудно сдѣлать.
  

CVI.

   Какъ она была хороша! Волненье сердца явно обличалось ея горячимъ румянцемъ; но она не считала себя виноватой. О, любовь! не дивно ли твоё таинственное искусство, съ какимъ ты побѣждаешь сильныхъ и укрѣпляешь слабыхъ! Не удивительна ли та ловкость, съ какой обманываетъ себя само благоразуміе, разъ попавъ на твою удочку? Чѣмъ глубже была пропасть, возлѣ которой стояла Джулія, тѣмъ болѣе была она увѣрена въ своей невинности.
  

CVIІ.

   Она думала о своей твёрдости и молодости Жуана, а также о томъ, какъ смѣшна жеманная неприступность; чувствовала всё достоинство семейныхъ покоя и добродѣтели, но въ то же время невольно вспоминала пятьдесятъ лѣтъ Дона-Альфонсо. Признаюсь, лучше, еслибъ послѣдняя мысль совсѣмъ не приходила ей въ голову, потому-что нѣтъ такой страны и климата -- всё равно, холоднаго или жаркаго -- гдѣ бы это число звучало пріятно въ ушахъ любви. Другое дѣло -- въ финансахъ!
  

СVIII.

   Когда говорятъ: "я твердилъ вамъ десять разъ!" -- вы хорошо знаете, что такъ начинается выговоръ. Когда поэтъ скажетъ: "я сочинилъ пятьдесятъ стиховъ!" -- вы испуганы мыслью, что онъ вздумаетъ ихъ читать. Воры обыкновенно грабятъ шайками человѣкъ въ пятьдесятъ. Въ пятьдесятъ лѣтъ трудно ждать любви за любовь, хотя ея суррогатъ весьма легко можетъ быть купленъ за пятьдесятъ луидоровъ.
  

СIX.

   Джулія была честна, правдива, добродѣтельна и любила Дона-Альфонсо. Внутренно она клялась всѣми небесными силами, что никогда не осквернитъ своего вѣнчальнаго кольца и никогда не дастъ закрасться въ свою душу желанію, которое бы осуждало благоразуміе. И, однако, думая такъ, она небрежно положила свою ручку въ руку Жуана. Впрочемъ, это была чистая ошибка: она приняла его руку за свою собственную.
  

CX.

   Также случайно прислонилась она потомъ головкой въ другой его рукѣ, игравшей прядями ея волосъ. Взглядъ ея обличалъ борьбу съ мыслями, напора которыхъ она не могла подавить. Право, неблагоразумно было со стороны матери Жуана оставлять эту неопытную парочку глазъ на глазъ. Она такъ много лѣтъ и такъ строго умѣла наблюдать за своимъ сыномъ! Я увѣренъ, что моя мать такъ бы но поступила.
  

СХІ.

   Ручка, державшая руку Жуана, отвѣчала тихо и незамѣтно его пожатію, точно желая сказать: "удержите меня! удержите!" И, конечно, пожатіе было чисто-платоническимъ. Конечно, Джулія въ ужасѣ отшатнулась бы отъ Жуана, какъ отъ змѣи или жабы, если бы могла себѣ представить, что поступокъ ея могъ быть опасенъ для добродѣтельной супруги.
  

СХІІ.

   Я не знаю, что думалъ въ эту минуту Жуанъ, но то, что онъ сдѣлалъ -- вы сами бы сдѣлали на его мѣстѣ. Губы его съ благодарностью прижались къ прекрасной ручкѣ и, затѣмъ, покраснѣвъ до ушей отъ счастья, онъ откинулся назадъ, точно боясь, что поступилъ дурно. Любовь такъ робка въ началѣ! Джулія тоже покраснѣла, но не отъ гнѣва. Она хотѣла что-то сказать, но остановилась изъ боязни, что слабость голоса выдастъ ея волненье.
  

CXIII.

   Солнце сѣло и свѣтлая луна поднялась надъ горизонтомъ. Луна дьявольски опасна. Очень ошибаются тѣ, которые зовутъ её цѣломудренной. Это полнѣйшее смѣшеніе названій. Нѣтъ дня, не исключая даже должайшаго двадцать перваго іюня, въ который можно бы было натворить половинное количество тѣхъ грѣховъ, которые совершаются въ какіе-нибудь три часа свѣтлой, улыбающейся лунной ночи. А какой тихій, скромный видъ умѣетъ она при этомъ сохранять!
  

СXIV.

   Часъ этотъ заключаетъ въ себѣ какое-то таинственное безмолвіе, какую-то тишину, раскрывающую душу и лишающую ея самообладанія. Серебряный свѣтъ, озаряя деревья и башни, и проливая красоту и нѣгу на всё, дѣйствуетъ также на сердце, возбуждая его къ сладкому томленію, которое никакъ не можетъ назваться желаніемъ покоя.
  

CXV.

   Джулія сидѣла возлѣ Жуана, дрожа всѣмъ тѣломъ въ дрожащей его рукѣ, которой онъ охватывалъ ея станъ. Хотя она ещё слегка сопротивлялась; но, конечно, не находила во всёмъ этомъ ничего дурного: освободиться было очень легко, но, вѣроятно, въ положеніи этомъ было нѣчто привлекательное. За тѣмъ... Но одинъ Богъ знаетъ, что было за тѣмъ. Я умолкаю и даже сожалѣю, что началъ разсказывать.
  

СXVI.

   О, Платовъ, Платонъ! ты своими глупыми фантазіями, что будто бы сила воли можетъ имѣть

ДОНЪ-ЖУАНЪ,
ПОЭМА
ЛОРДА БАЙРОНА.

ВОЛЬНЫЙ ПЕРЕВОДЪ
В. ЛЮБИЧЪ-РОМАНОВИЧА.

  

I.

  

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
ВЪ ТИПОГРАФІИ Е. ФИШЕРА.
1847.

ОТЪ ПЕРЕВОДЧИКА.

   Предисловіе, (котораго, впрочемъ, часто и не читаютъ!) если не заключаетъ въ себѣ какого нибудь историческаго очерка или изложенья новой теоріи, походитъ обыкновенно на какое-то театральное приветствіе, съ которымъ писатель обращается къ публикѣ: такъ заѣхавшій въ первый разъ въ столицу иной провинціалъ, попавъ тамъ на блестящій балъ или раутъ, раскланивается на всѣ стороны, стараясь въ толпѣ знакомыхъ лицъ отыскать добраго пріятеля, съ которымъ могъ бы обмѣняться дружескимъ словомъ....
   Между тѣмъ переводчику Байронова Донъ-Жана, явиться и запросто,-- т. е. безъ приличнаго поклона покрайней мѣрѣ предъ страшнымъ Ареопагомъ Критики, было бы почти то же самое, что подражать Графу Эссексу, который въ Совѣтъ Королевы изволилъ войти -- въ грязныхъ сапогахъ и со шпорами!.. И потому мы, какъ переводчикъ и издатель столъ извѣстнаго въ Европейской литературѣ творенія, должны хотъ нѣсколько словъ сказать предварительно о своемъ трудѣ, представляемомъ на судъ Публики!
   Викторъ Гюго, обращаясь къ одному Французскому переводчику Гомера, сказалъ: "Великіе Поэты, подобно великимъ горамъ, имѣютъ множество отголосковъ. Пѣсни ихъ повторяются на всѣхъ языкахъ, потому то имена ихъ у всѣхъ на устахъ. Гомеръ, по своей слишкомъ громкой извѣстности, долженъ былъ, болѣе другихъ, увлечь 3а собою толпу переводчиковъ, изъ которыхъ многіе исказили его поэмы!" Къ этому еще, между прочимъ, онъ прибавилъ: "и переводить Гомера французскими стихами... да это -- чудовищно и невыносимо! переводить Гомера!... Гомера! {См. Littérature et Philosophie mêlées, par Victor Hugo. Paris, 1841.}" и т. д.
   Почти то же могутъ и намъ сказать: "Какъ? переводить Л. Байрона, да еще и стихами! это -- ужасно!... слишкомъ великая самонадѣянность! Л. Байронъ почти тотъ же Гомеръ, въ области новѣйшей Европейской Литературы; и его "Донъ-Жуанъ" -- та же "Одиссея!" -- нѣтъ, это -- ни на то не походитъ! просто -- святотатство!...." и проч. и проч. и проч.
   Заранѣ приготовясь выслушать такіе возгласы и не ослѣпляясь авторскимъ самолюбіемъ, мы почти согласны съ этимъ.... Но до сихъ поръ еще никто нашихъ болѣе извѣстныхъ литераторовъ не взялъ на себя труда ознакомить Русскую Публику съ этимъ великимъ поэтическимъ созданіемъ Британскаго Барда, хотя бы даже -- въ прозаическомъ переводѣ! этомъ случаѣ, мы далеко отстали, въ нашей литературѣ, отъ Французовъ и Нѣмцовъ, которые смѣло могутъ похвастать, передъ нами, превосходными переводами -- даже всего Л. Байрона; Во Франціи перевели его вполнѣ -- двое: Пишо {См. Oeuvres complètes de Lord Byron, traduites de l'anglais par M.А -- P (Amédèe Pichot), édit. de. Paris l'an MDCCCXII.} и Ларошъ, {См. Oeuvres complètes de Lord Byron, trad. par Benjamin Laroche, édit. de Paris, l'an 1842.} особенно послѣдній, отличною гармоническою прозою; а въ Германіи -- Г. Бетгеръ {Byrons Sämtliche Werke von Adolf Böttger. Leipzig 1841.}, довольно звучнымъ метрическимъ стихомъ, съ сохраненіемъ самой формы подлинника!-- Есть, конечно, и у насъ тоже превосходные переводы, но только -- нѣкоторыхъ произведеній Л. Байрона: такъ, на примѣръ, В. А. Жуковскій подарилъ нашу литературу образцовымъ своимъ переводомъ "Шильонскаго Узника"; съ наслажденіемъ мы читали "Абидосскую Невѣсту" въ прекрасномъ переводѣ, И. И. Козлова; полная справедливость отдана вѣрному переводу "Паризины" въ звучныхъ стихахъ В. Е. Вeрдеревскаго, наконецъ, мастерски переведенъ у насъ и "Манфредъ," не говоря уже объ отрывкахъ изъ "Чайльдъ-Гарольда" и нѣкоторыхъ изъ мелкихъ стихотвореній Л. Байрона; но, къ сожалѣнію, одинъ его "Донъ-Жуанъ" до сихъ поръ еще не удостоился быть вполнѣ переведеннымъ на Русскій языкъ, даже прозою!
   Этотъ-то недостатокъ (lacune), въ нашей литературѣ,-- хотѣлось намъ пополнитъ.... покрайней мѣрѣ, цѣлью нашего перевода было и то еще, чтобы дать -- хотя слабое понятіе объ этомъ Твореніи -- той части публики, которая не имѣла случая читать Л. Байрона, ни въ подлинникѣ, ни въ иностранныхъ переводахъ, и даже, (какъ случалось слышать!) смѣшиваетъ Байронова Донъ-Жуана -- съ тѣмъ, котораго на сценѣ похищаютъ черти!...
   Все это вмѣстѣ заставило насъ наконецъ рѣшиться -- испытать свои силы: не удастся ли намъ пережатъ, на отечественномъ языкѣ, хотя главныя черты, или даже одну идею, этой Эпической Сатиры Британскаго Поэта на современные нравы?... На такомъ основаніи, мы и не стѣснялись, ни формою подлинника, ни точностію перевода въ подробностяхъ, находя даже нужнымъ, многія мѣста -- совсѣмъ изключить, другія же -- измѣнить, по причинамъ извѣстнымъ всякому, кто знаетъ подлинникъ {См. также "примѣчанія" въ концѣ части I и II Донъ-Жуана.}: и вотъ почему мы назвали свой трудъ "вольнымъ переводомъ"! Такимъ образомъ читатель видитъ ясно, что это одна только -- попытка.... удачная или нѣтъ?-- Объ этомъ судить вполнѣ предоставляется ему; мы, покрайней мѣрѣ, старались исполнить свое дѣло, какъ говорятъ Италіянцы: com amore, то есть, добросовѣстно, гдѣ только зависѣло отъ нашихъ силъ и возможности!
   Впрочемъ, какъ ни мала наша услуга Русской литературѣ, а примѣръ -- великое дѣло! Быть можетъ, попытка наша и заохотитъ кого нибудь, изъ нашихъ поэтовъ, передать "Донъ-Жуана" въ видѣ болѣе полномъ, и съ тѣми красотами, которыя такъ увлекательны въ подлинникѣ, и которыхъ не удалось намъ представить въ настоящемъ свѣтѣ.... Мы первые будемъ радоваться такому отрадному явленію на горизонтѣ нашей литературы; а до тѣхъ поръ -- vogue la galère!
  

ДОНЪ-ЖУАНЪ.

Difficile est propriè communia dicere.

  

ГЛАВА ПЕРВАЯ.1

                                 І.
  
             Героя мнѣ, героя надо!
             Особенно въ нашъ вѣкъ, когда --
             Куда бъ ни бросили мы взгляда,
             Героевъ столько, что бѣда!
             Но только -- всѣ герои эти,
             Гремящіе въ столбцахъ газетъ,
             Всѣ, просто,-- на ходуляхъ дѣти....
             До нихъ мнѣ вовсе дѣла нѣтъ!
             Другаго надо для романа.....
             И такъ -- возьмемъ.... хоть Донъ-Жуана!
             Да и по имени, притомъ,
             Онъ какъ-то намъ уже знакомъ2....
  
                                 II.
  
             Эпическіе стиходѣи,
             Обыкновенно, въ "medias res"3
             Бросаются, и эпопеи --
             Съ нихъ начинаютъ на отрѣзъ;
             Такъ самъ Горацій научаетъ!
             А тамъ уже, какъ эпизодъ,
             Герой ихъ съ альфы начинаетъ --
             Что было до того, впередъ;
             И то, спокойно, при любезной,
             Усѣвшись, гдѣ нибудь, въ чудесной
             Бесѣдкѣ, иль дворцѣ какомъ,
             Въ безпечной нѣгѣ, вечеркомъ...
  
                                 III.
  
             И это -- ходъ обыкновенный
             Романовъ, но -- не моего!
             Я, по привычкѣ неизмѣнной,
             Люблю держаться одного:
             Когда ужъ начинать, такъ прямо --
             Съ начала самаго! и тутъ,
             Хотя бъ мой первый стихъ, упрямо,
             Тянулся шестьдесятъ минутъ,--
             Съ того дебютъ спой начинаю,
             Что разскажу вамъ все, что знаю,
             Про Донъ-Жуанова отца
             И мать героя-молодца!
  
                                 IV.
  
             Севилья -- мѣсто ихъ рожденья,
             Пріятный городъ, какъ для глазъ,
             Такъ и по вкусамъ наслажденья:
             Садъ-городъ и пріютъ проказъ!...
             И женщины, 4 и померанцы,--
             Чего хотите, все есть тамъ!
             И справедливо имъ Испанцы
             Гордятся: даже Бадиксъ самъ 5 --
             Ничто предъ этимъ чудомъ міра! 6
             А берега Гвадалквивира?....
             И -- съ нихъ-то мы начнемъ романъ:
             Тамъ родился нашъ Донъ-Жуанъ.
  
                                 V.
  
             Отецъ героя, Донъ-Жуана,--
             Донъ-Хозе назывался; Донъ,
             Въ Испаніи, отмѣтка сана
             Дворянскаго!-- За тожъ и онъ,
             Донъ-Хозе, то есть, былъ ужъ истый
             Гидалгъ7 -- Испанецъ коренной,
             Безъ всякой примѣси нечистой:
             Ни капли не было одной
             Въ немъ крови Мавра, иль Еврея!....
             Родъ древній за собой имѣя,
             Донъ-Хозе былъ лихой, притомъ,
             Наѣздникъ.... но, о немъ -- потомъ!
  
                                 VII.
  
             Мать Донъ-Жуана, а Донъ-Хозе
             Супруга, женщина была --
             Ученая; красою жъ -- розѣ
             Не уступала и влекла
             Къ себѣ сердца -- умомъ и взоромъ!...
             Всѣ, знаніямъ ея дивясь,
             Ея плѣнялись разговоромъ;
             И даже многіе, стыдясь,
             Что не дались имъ такъ науки,--
             Предъ нею складывали руки,
             И зависть тайная ихъ жгла,
             Что такъ умна она была!
  
                                 VIII.
  
             Была и память Доны Иньесъ 8
             (Такъ называлася она!)
             Ну, просто, рудникъ: что ни вынесъ,
             Съ собой, въ златыя времена,
             Пегасъ Испанскій съ Геликона,--
             Все знала наизусть она;
             А въ Лопеса и Кальдерона....
             Была -- едва ль не влюблена!
             Да и могла инымъ актерамъ,
             Пожалуй, послужить суфлеромъ,
             И ни почемъ былъ, передъ ней,
             Фейнагль съ наукою своей. 9
  
                                 VIII.
  
             Но математика -- наука
             Ея любимая была,
             Тогда, какъ и мущинамъ скука
             Возиться съ нею: такъ гола!
             Но Допа-Иньесъ даръ особый
             Имѣла, почерпать и въ ней
             Тьму занимательности, чтобы --
             Быть фениксомъ, въ глазахъ людей!...
             Но утру -- просто одѣвалась;
             Но вечерамъ -- принаряжалась,
             Но безъ претензій и затѣй....
             Да это, впрочемъ, и умнѣй.
  
                                 IX.
  
             Она -- и по латыни знала....
             Лишь "Pater noster" прочитать;
             По гречески... тожъ разбирала....
             Иль знала -- буквы разбирать;
             Порой, Французскіе романы
             Читала... хоть языкъ-то самъ --
             Былъ ее по ней: невольно раны,
             На немъ, кровавыя словамъ
             И оборотамъ наносила!..
             За то, Испанскій такъ любила,
             Что говорила -- лишь на немъ,
             Хотя и темнымъ языкомъ...
  
                                 X.
  
             Хочу сказать, что теоремы --
             Всѣ мысли были у нее,
             Слова же -- чистыя проблемы:
             Таинственность любила все!...
             Языкъ британскій и еврейскій --
             Ей тоже нравились; да въ нихъ
             И сходство находя,-- злодѣйски
             Надъ тѣмъ острилася, въ своихъ
             Ученыхъ диспутахъ,-- нерѣдко,
             Цитатами щелкая мѣтко,
             Изъ книгъ еврейскаго письма,
             Не понимая и сама!...
  
                                 XI.
  
             Вѣдь, есть же женщины иныя,
             Что дѣйствуютъ такъ языкомъ,
             Какъ Академіи живыя!....
             Лишь погрустишь о нихъ тайкомъ,
             Да пожалѣешь, что созданья,
             Такія милыя для насъ,
             Вѣнецъ прекрасный мірозданья,--
             Такъ непростительно, подъ часъ,
             Съ пути сбиваются и, въ омутъ
             Попавши, безъ спасенья тонутъ....
             Такихъ бы женщинъ, съ ихъ умомъ,
             Всѣхъ, просто,-- въ сумасшедшихъ-домъ!
  
                                 XII.
  
             Но Дона-Иньесъ, впрочемъ,-- можно
             И справедливость ей отдать! --
             Вела себя такъ осторожно,
             Что нечего о ней сказать:
             Ариѳметически расчитанъ
             Былъ каждый шагъ ея, а умъ --
             Такъ нравственностью весь напитанъ,
             Что даже тѣни грѣшныхъ думъ
             Никто не замѣчалъ за нею....
             И зависть, клеветой своею,
             Никакъ вредить ей не могла:
             Такой безгрѣшницей слыла!
  
                                 XIII.
  
             Неслыханнаго совершенства
             Она являла образецъ!
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Такъ ни малѣйшія движенья --
             Не возбуждали опасенья....
             Ну, словомъ, свѣтъ не находилъ
             Ей равной: это -- Фениксъ былъ!
  
                                 XIV.
  
             Да Фениксъ совершенства, впрочемъ,
             Такой -- несносенъ на земли,
             Гдѣ ужъ давно мы не хлопочемъ,
             Какъ души намъ спасать свои!...
             А только, какъ Адама дѣтки,
             Досель, въ потерянномъ раю,
             Блуждая мыслью, любимъ съ вѣтки
             На вѣтку, въ очередь свою,
             Порхать, скакать ... Но той причинѣ,
             И нашъ Донъ-Хозе, половинѣ
             Своей не говоря о томъ,
             Любилъ пошаливать тайкомъ!...
  
                                 XV.
  
             А нравомъ былъ онъ -- беззаботной;
             Притомъ, нежаловалъ наукъ,
             И гдѣ лишь вздумалось,-- охотно,
             Туда несъ сердце и досугъ....
             Жена, иль свѣтъ о томъ что скажетъ? --
             И дѣла не было ему!
             Языкъ же свѣту кто завяжетъ?...
             И свѣтъ, столь вѣрный своему
             Обычаю -- въ чужія тайны
             Всегда мѣшаться, чрезвычайный
             Лазутчикъ и болтунъ большой,
             Открылъ, что Хозе.... мужъ дурной!
  
                                 XVI.
  
             Что даже не одну имѣетъ,
             А разомъ двухъ любовницъ!... но --
             Раздоръ-то и одна посѣетъ,
             Въ любомъ семействѣ, все равно!...
             Сначала, Дона-Иньесъ вздоромъ
             Считала это, клеветой;
             И было бъ для самой позоромъ --
             Повѣрить впрямъ молвѣ такой!...
             Спои жъ достоинства такъ знала,
             Что ей и мысль не западала,
             Чтобъ могъ ей измѣнить супругъ....
             Нѣтъ; это -- только ложный слухъ!
  
                                 XVII.
  
             Покрайней мѣрѣ, такъ хотѣла
             Она и вѣрить, и умомъ
             Своимъ поддерживать.... и дѣло!
             Кому какая нужда въ томъ?
             Не то -- терпѣніе святое
             Должна была бъ она имѣть,--
             Такого муженька въ покоѣ
             Оставить, а самой терпѣть!...
             Случалось, впрочемъ, что порою,
             Увлекшись и одной мечтою
             Подозрѣвала.... и тогда --
             Въ тупикъ ужъ ставила.... да! да!
  
                                 XVIII.
  
             А впрочемъ, и не трудно: можно
             Въ тупикъ поставить, хоть кого,
             Кто поведетъ неосторожно
             Дѣла свои!... да, сверхъ того,
             И осмотрительность, нерѣдко,
             Не въ прокъ бываетъ для мущинъ:
             У дамъ такой бываетъ мѣткой
             Тактъ.... даже взглядъ одинъ,--
             Что и невольно, на распашку,
             Откроешь душу, подъ размашку
             Ихъ даже вѣера, порой....
             А это -- мечь ихъ, и какой!
  
                                 XIX.
  
             Ученымъ дѣвушкамъ, признаться,
             Совѣтовалъ бы выходить
             За неученыхъ -- не рѣшаться,
             Когда хотятъ счастливо жить!.
             И вы, женатые невѣжды
             На Академіяхъ живыхъ,--
             Сознайтесь: сбыточны ль надежды,
             У васъ, на прочность узъ такихъ,
             Гдѣ вы -- покорнѣйшіе слуги,
             Дивитесь только, что супруги
             Васъ держатъ такъ, подъ башмакомъ,
             Академическимъ умомъ!....
  
                                 XX.
  
             Вотъ и Донь-Хозе участь ту же
             Нести, бѣдняжка, долженъ былъ!...
             А что еще всего тамъ хуже,--
             Не разъ, супругу выводилъ
             Онъ изъ терпѣнія, и споры,
             Нерѣдко, доходили до...
             Причинъ же настоящихъ ссоры --
             Не могъ тамъ угадать никто!
             Да и межъ мужемъ и женою,
             Хотя бъ вы были Сатаною,--
             Не разберете все, впопадъ:
             Кто правъ изъ нихъ, кто виноватъ!...
  
                                 XXI.
  
             Одинъ услужливый пріятель,
             Который часто къ нимъ ходилъ,
             Хотѣлъ разъ, какъ доброжелатель,
             Ихъ примирить.... такъ былъ онъ милъ!--
             Но поздно! не было ужъ средства:
             Самъ дьяволъ поселился въ нихъ!
             И всѣ дивились, изъ сосѣдства,
             Да лишь жалѣли обоихъ.--
             Съ тѣхъ поръ ужъ и пріятель, сколько
             Ни заходилъ къ нимъ,-- слышалъ только
             Одинъ и тотъ же все отвѣтъ,
             Изъ устъ швейцара: "дома нѣтъ!" --
  
                                 XXII.
  
             Потомъ ужъ, правда, разъ, случайно,
             И выдалъ, какъ-то, ихъ швейцаръ....
             Но что за дѣло намъ до тайной
             Исторіи домашнихъ сваръ!--
             И такъ, покамѣсть,-- ихъ въ покоѣ
             Теперь оставимъ обоихъ,
             А сами -- дальше, за другое!
             Сынокъ былъ Донъ-Жуанъ у нихъ,--
             Преизбалованный ребенокъ .
             Курчавый, точно арапченокъ,
             Съ рожденья, былъ ужъ онъ большой
             Шалунъ,-- весь огненный, живой!
  
                                 XXIII.
  
             Родители жъ -- съума сходили
             Отъ этого бѣсенка; въ немъ
             Души неслмшали и были
             Съ собой согласны -- только въ томъ!
             Но лучше, если бъ, вмѣсто споровъ.
             Учиться отдали его;
             Или, безъ дальнихъ разговоровъ,
             Почаще -- сѣкли бъ!... безъ того,
             Онъ дома росъ лишь, да проказилъ:
             Билъ стекла, по деревьямъ лазилъ,
             Людей окачивалъ водой,
             И все -- сходило съ рукъ долой!
  
                                 XXIV-
  
             Донъ-Хозе съ Доной-Иньесъ, знали
             Лишь ссориться въ семьѣ своей,
             И не развода ужъ желали, .
             А какъ бы только поскорѣй --
             Избавиться имъ другъ отъ друга!...
             Но, впрочемъ, для стороннихъ глазъ
             Приличье соблюдали круга,
             Въ которомъ жили.... только разъ --
             Не обошлось имъ это даромъ!
             Вдругъ ссора вспыхнула пожаромъ, --
             И всѣ ужъ ахнули тогда:
             Быть тутъ разрыву навсегда!..
  
                                 XXV.
  
             Не знаю, какъ Донъ-Хозе вынесъ
             Такой позоръ, когда сама,
             Созвавъ врачей всѣхъ, Дона-Иньесъ
             Имъ объявила: что -- ума
             Супругъ лишился! и -- не знаетъ,
             Что дѣлать съ нимъ! а хоть, порой,
             И при умѣ своемъ бываетъ,
             И тутъ бѣда съ нимъ: онъ такой....
             Ну, словомъ,-- негодяй безбожной!
             И что ей жить съ нимъ -- невозможно!
             И можетъ доказать, притомъ,
             Что слѣдъ ему -- лишь въ желтый домъ!10
  
                                 XXVI.
  
             Когда же сомнѣваться стали,
             Она вдругъ кучу принесла --
             Книгъ, писемъ, чтобы прочитали --
             Къ тому жъ, Севилья вся была --
             На сторонѣ ея; и тетки.
             Друзья, родня, да кумовья,
             Такъ и пошли всѣ, какъ трещетки,
             Трещать, шумѣть, и изъ себя --
             Составили судъ и расправу:
             Одни -- въ томъ находя забаву,
             Другіе -- случай, можетъ быть,
             Чтобъ только.... желчь свою излить!
  
                                 XXVII.
  
             Супруга жъ нѣжная, при этомъ,
             Какъ бы Спартанкой родилась,--
             Со всѣмъ приличнымъ этикетомъ,
             Нейтралитета лишь держась,
             О мужѣ больше, ни пол-слова,
             Не намекнула; и, тверда
             Въ своей рѣшимости, сурова,
             Какъ самъ судья, и тѣмъ горда,
             Съ осанкой важной и достойной --
             Выслушивала преспокойно,
             Все, что могла, раскрывъ уста,
             Излить на мужа -- клевета!
  
                                 XXVIII.
  
             Такое видя равнодушье,
             Всѣ Донѣ-Иньесъ, вслухъ почти,
             Кричали: "вотъ великодушье!
             Ну, гдѣ ей равную найти!..."
             А какъ, скажите, не пріятно --
             Великодушными прослыть?...
             Особенно, гдѣ аккуратно
             Концы умѣемъ мы сводить!
             Да въ этомъ родѣ поведенья --
             Нѣтъ, впрочемъ, и злоумышленья....
             Пусть и не добродѣтель -- месть,
             Чтожъ? если страждетъ наша честь?!...
  
                                 XXIX.
  
             А что порою, въ нашихъ ссорахъ,
             Въ улику старыя дѣла --
             Приводимъ съ подмѣсью, при вздорахъ,
             И двухъ-трехъ лжей -- большаго зла
             Невидно въ томъ: напротивъ,-- тѣни
             Намъ больше блеска придаютъ!
             Наука жъ казусовъ и преніи --
             Всегда выигрываетъ тутъ....
             И старина, что изъ подъ-спуда
             Порой вытаскиваемъ,-- чудо,
             Какъ хороша! да и, притомъ,
             Трупъ легче разсѣкать ножемъ!...
  
                                 XXX.
  
             Но мы оставимъ разсужденья
             И станемъ продолжать разсказъ!
             Когда ужъ криковъ, изступленья,
             И лжей былъ истощенъ запасъ,--
             Друзья хотѣли попытаться.
             Черезъ родню, ихъ примирить....
             Но средствъ ужъ не было, признаться:
             Судъ былъ замѣшанъ! а склонить
             Судей суровыхъ -- трудъ напрасной!
             И дѣло подвигалось, гласно,--
             Къ разводу Вдругъ -- случись бѣда
             Донъ Хозе.... умираетъ!... да!
  
                                 XXXI.
  
             И умеръ онъ!... До окончанья
             И тяжбы даже.. Больше всѣхъ,
             Тутъ обнаружилъ состраданья --
             Судъ, видѣвшій ужъ свой успѣхъ!
             Повѣсили носы юристы:
             Такой запутанный разводъ
             Сулилъ -- и славу имъ, и чистый,
             За ихъ старанія, доходъ!...
             Да! да! великая потеря
             Была для нихъ! и, очень вѣря
             Словамъ ихъ, съ ними за одно,
             И всѣ скорбѣли, тамъ, равно.....
  
                                 XXXII.
  
             Но дѣлать нечего! онъ умеръ!
             И въ гробъ съ собою онъ унесъ --
             И кладъ судей, то первый нумеръ!
             И въ городѣ -- не мало слезъ....
             А, впрочемъ, чтобы расчитаться
             Съ юристами, за ихъ труды,--
             Домъ проданъ, и пришлось разстаться
             Вдовѣ съ прислугой; гакъ слѣды
             Донъ-Хозе всѣ изчезли вскорѣ '--
             Когда и изъ любовницъ, въ горѣ
             Оставшихся, одну -- взялъ жидъ,
  
                                 XXXIII.
  
             По крайней мѣрѣ,-- по Севильи,
             Такой носился общій слухъ!...
             Покойникъ же, какъ говорили
             Врачи тамъ,-- отдалъ Богу духъ,
             Отъ... отъ трехдневной лихорадки:
             Такъ тяжба потрясла его!
             По крайней мѣрѣ, были кратки
             Его мученья... безъ того,
             Едва ли бъ ихъ такъ тихо вынесъ!...
             И вотъ,-- вдовою Дону-Иньесъ
             Оставилъ онъ, разставшись съ ней,--
             Скорѣй, чѣмъ даже спилось ей!...
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XXXIV.
  
             А былъ Донъ-Хозе славный малой,
             Лихой наѣздникъ!... да; чуть разъ
             Онъ сядетъ на лошадь, бывало,--
             Такъ ужъ съ него не спустишь глазъ!
             А если слабости иныя
             За нимъ водились.... и, порой,
             Незналъ онъ страсти ретивыя
             Обуздывать, Гидалгъ прямой:
             Виной тому,-- что, воспитанье
             Дурное получивъ, вниманье
             На свѣтскій тактъ не обращалъ....
             Притомъ, и желчью онъ страдалъ!....
  
                                 XXXV.
  
             Какіе бъ, впрочемъ, недостатки,
             Или заслуги ни имѣлъ,
             А подъ остатокъ жизни краткій,--
             Бѣдняжка, много претерпѣлъ!...
             Ну, не ужасно ль положенье?
             По совѣсти пусть скажетъ всякъ!
             Когда его -- въ уединенье
             Вдругъ засадили, гдѣ бѣднякъ,
             Передъ своимъ каминомъ сидя,
             И въ прахѣ всѣхъ Пенатовъ видя,11
             Имѣлъ въ отраду, предъ собой,--
             Лишь смерть, иль., монастырь глухой!!...
  
                                 XXXVI.
  
             Такъ мудрено ль, что смерть, скорѣе,
             Монастырю онъ предпочелъ?
             Да это средство и вѣрнѣе --
             Избавиться отъ всякихъ золъ!...
             А какъ онъ умеръ безъ духовной,--
             Всему наслѣдовалъ Жуанъ,
             Единственный наслѣдникъ кровный;
             Но малолѣтству жъ, (и всѣхъ странъ
             Законы въ этомъ одногласны!)
             Жуанъ, чтобъ были безопасны
             Его наслѣдство и онъ самъ,--
             Впадалъ во власть опекунамъ.
  
                                 XXXVII.
  
             Кому же ближе и короче,
             Какъ сына -- матери отдать?
             И Дона-Иньесъ полномочье
             Охотно согласилась взять,
             Какъ умной женщинѣ пристало,
             Чтобъ руки хищныя чужихъ
             Расхитить не могли, пожалуй,
             И не лишили обоихъ --
             Отцовскихъ крохъ... и справедливо!
             Притомъ, и юноша ретивой,
             Воспитанъ матерью-вдовой,
             Гораздо лучше, чѣмъ иной....
  
                                 XXXVIII.
  
             Тутъ опекунша непремѣнно,
             Какъ женщина съ такимъ умомъ
             И опытностью безсравненной,--
             Рѣшилась, съ явнымъ торжествомъ,
             Жуана сдѣлать, просто, чудомъ!
             Чтобъ родъ свой поддержать умѣлъ,
             Талантовъ не держалъ подъ спудомъ,
             А выказалъ все, что въ удѣлъ
             Дано было ему природой,
             Какъ и высокою породой:
             Отецъ его, извольте знать --
             Кастилецъ, Аррагопка -- мать!...
  
                                 XXXIX.
  
             А смѣсь такая, безъ сомнѣнья,
             Двухъ знаменитѣйшихъ породъ --
             Была порукой проявленья,
             Въ немъ, всѣхъ воинственныхъ красотъ
             И потому она, заранѣ
             Готовя въ рыцари его,--
             Старалася, въ свосмъ Жуанѣ,
             Соединить комплектъ всего:
             Онъ выучился фехтованью,
             Ѣздѣ верховой и стрѣлянью,
             И штурмованью крѣпостей,
             Иль -- будуаровъ безъ траншей....
  
                                 XL.
  
             Всего же болѣе, замѣтимъ,
             Его заботливая мать --
             Желала, и сама за этимъ
             Всегда старалась наблюдать,
             Чтобъ нормою фундаментальной,
             При воспитаніи его,
             Былъ -- самый чистый и моральной
             Курсъ изложенія всего!...
             Поэтому и запретила,
             Чтобы отнюдь здѣсь не входила --
             Historia naturalis!... да:
             Въ наукѣ этой тьма вреда!
  
                                 XLI.
  
             Въ особенности, онъ учился --
             Извѣстнымъ мертвымъ языкамъ;
             А изъ наукъ,-- гдѣ бъ заносился
             Умъ къ отвлеченнымъ высотамъ;
             И изъ искуствъ, лишь тѣ искусства
             Преподавалися ему,
             Гдѣ-бь меньше роль играли чувства
             А былъ бы лишь просторъ -- уму!..
             Романы не давались въ руки,
             Для уклоненья отъ науки --
             Людское племя размножать,
             И тѣмъ лишь зло распространять!...
  
                                 XLII.
  
             Но что ужъ ставило, порою,
             Въ тупикъ самихъ профессоровъ....
             Такъ это -- Классики, съ такою
             Безнравственностью ихъ боговъ!...
             И, какъ Гомера и Виргилья
             Ни принимались защищать,
             Но Дона-Иньесъ ихъ усилья
             Неодобряла; и, какъ мать,
             Заботящаяся о сынѣ.
             Дрожала, при одномъ поминѣ --
             О Миѳологіи, гдѣ въ глазъ,
             Не въ бровь, бьютъ тысячи проказъ...
  
                                 XLIII.
  
             Ho ужъ Овидій-то повѣса;
             Катуллъ; сѣдой Анакреонъ;
             И та красотка, 12 что съ утеса
             Спрыгнуть заставилъ злой Фаонъ;
             Лукреціи юношамъ опасный,
             Своимъ безвѣрьемъ; Марціалъ,
             Острякъ, но грубіянъ ужасный;
             И тотъ сатирикъ, Ювеналъ,
             До неприличья откровенной....
             Жуанъ ихъ всѣхъ, хоть потаенно,
             Какъ ни присматривала мать,
             Успѣлъ-таки перечитать!
  
                                 XLIV.
  
             А что бъ маскировать все это,
             Предъ опекуншею своей,--
             Ни одного ея совѣта,
             Ни назидательныхъ рѣчей,
             Не пропускалъ онъ безъ вниманья;
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
             И, словомъ, все,-- какъ сынъ послушной,
             Онъ дѣлалъ для нея радушно;
             И мать довольна имъ была,
             Что онъ не могъ узнать-де зла!...
  
                                 XLV.
  
             Къ тому же, что бы и приманокъ
             Ему къ проказамъ недавать,--
             Все старыхъ, да дурныхъ, служанокъ
             Она старалась подбирать:
             Такой-то нравственности строгой
             Была -- какъ мудрая жена!
             Хоть смолоду сама не много,.
             Но наше дѣло -- сторона!
             И что тамъ было?... знать объ этомъ-
             Ей только; а, не то, предъ свѣтомъ,
             Какъ стать бы все перебирать,--
             Пришлось бы уши всѣмъ зажать!
  
                                 XLVI.
  
             Но возвратимся къ Донъ-Жуану.
             Росъ въ святости и красотѣ --
             Успѣховъ, по годамъ, не стану
             Разсчитывать.... но ужъ и въ тѣ
             Года невиннаго ребенка,
             (Хотя, какъ намекнули мы,
             Онъ походилъ и на бѣсенка!)
             Всѣ озадачивалъ умы --
             Своимъ къ наукамъ прилежаньемъ,
             Успѣхами, и съ воспитаньемъ
             Такимъ, какое получалъ,
             Онъ много, много обѣщалъ!...
  
                                 XLVII.
  
             Шести лѣтъ отъ роду -- прелестной
             Былъ мальчикъ онъ: ни дать-ни-взять --
             Амурчикъ! только неизвѣстно,
             Въ кого лицемъ -- въ отца, иль въ мать?..
             Но, кажется ... Опять злословье!
             И такъ, что разбирать черты,
             Да и къ чему тутъ пустословье;
             Довольно -- что отъ красоты
             Жуана, милаго малютки,
             Въ восторгъ всѣ приходя, безъ шутки,
             Дивились одному, что онъ --
             Былъ, ни въ отца, ни въ мать, рожденъ!.....
  
                                 XLVIII.
  
             Одно лишь, правда, осторожно,
             Про Дону-Иньесъ и ея
             Покойника сказать бы можно...
             Но -- безъ злословья: въ этомъ я
             Грѣха не знаю за собою!....
             Что были, кажется, они --
             Несоотвѣтственной четою....
             Такъ замѣчали, не одни
             Сосѣди ихъ, но и родные....
             Хоть впрочемъ, и межъ ними, злые
             Бываютъ языки подъ-часъ!
             Но станемъ продолжать разсказъ.
  
                                 XLIX.
  
             И такъ,-- шести лѣтъ, какъ сказали
             Онъ былъ прелестное дитя;
             Въ одиннадцать -- въ немъ замѣчали
             Уже красавца, не шутя;
             Въ тринадцать -- онъ ужъ обучился
             Наукамъ разнымъ, языкамъ,
             И, съ каждымъ днемъ, все становился
             Ученѣе, не по лѣтамъ;
             А вмѣстѣ съ тѣмъ сталъ и скромнѣе,
             И тише правомъ, и скорѣе --
             На дѣвочку онъ походилъ....
             Хоть маску, можетъ быть! носилъ!
  
                                 L.
  
             Былъ, впрочемъ, юноша премилой:
             Высокъ и хорошо сложенъ;
             Тоненекъ нѣсколько.... но силой --
             Почти ужъ львенка надѣленъ,
             Во всѣхъ статяхъ уже собою --
             Мущину проявлялъ; и всѣ
             Имъ любовались, стороною....
             Съ досадой лишь, его красѣ
             Мужья красавицъ удивлялись;
             А тѣ -- восторгомъ упивались,
             Съ Жуана не сводя очей,
             И не смотрѣли на мужей!....
  
                                 LI.
  
             Хоть Донѣ-Иньесъ и пріятно
             Должно бы быть, что такъ сынокъ
             Всѣмъ нравился.... неоднократно.
             Однако же, ея конекъ --
             Порывы нравственности строгой
             Всю душу волновали ей,
             Что общая молва такъ много,
             Въ усердной похвальбѣ своей,
             Могла вредить ея Жуану
             Но какъ? ужъ объяснять не стану;
             Лишь, съ преждевременнымъ умомъ.--
             Всѣ страсти развивались въ немъ!....
  
                                 LII.
  
             Въ большомъ кругу ея знакомокъ,
             Извѣстныхъ святостью, умомъ,
             И тактъ которыхъ такъ былъ громокъ,
             Что всѣ повѣсы -- ихъ тайкомъ,
             Не разъ, быть можетъ, проклинали!
             У Доны-Иньесъ тамъ была --
             Пріятельница: Джульей звали,
             Иль Доной-Джуньей, и слыла
             Она, по всей Севильи, первой
             Лицемъ красавицей, Минервой --
             По строгимъ правиламъ своимъ,
             Хоть мужъ былъ старъ, и не любимъ...
  
                                 LIII.
  
             Слыла красавицей.... но мало
             Для Доны-Джуліи того:
             Еще на свѣтѣ не бывало
             Подобнаго ей ничего!
             Въ ней отражался весь восточной
             Типъ -- идеальной красоты:
             Глаза, какъ смоль, съ огнемъ,-- ну-, точно,
             Гагатъ горѣли! и черты,
             Не гидалгической Испанки,
             А совершенной Мавританки...
             Да, впрочемъ, и вела свой родъ --
             Отъ Мавровъ, по смѣси породъ13.
  
                                 LIV.
  
             Хотя въ Испаніи, извѣстно,
             Такая помѣсь -- грѣхъ почти....
             Но для красавицы прелестной --
             Нѣтъ нужды, кто бы, Богъ прости!
             Ни произвелъ ее, какъ чудо,
             На свѣтъ: сама бы лишь вела
             Себя примѣрно!... а покуда,
             Вѣдь, Дона-Джулія была,
             Какъ выше ужъ о томъ сказали,--
             Женъ образцемъ! и отдавали,
             Вполнѣ, всѣ справедливость ей,
             Что не было ея скромнѣй!...
  
                                 LV.
  
             Ей съ небольшимъ лѣтъ двадцать было,
             Какъ вышла за мужъ, красотой
             Плѣнивъ Альфонса. Хоть не хилой
             Еще, Испанецъ коренной,
             Да былъ онъ не по ней -- лѣтами:
             Старикъ, пятидесяти лѣтъ....
             Но что намъ, общими мѣстами,
             Здѣсь развлекаться! Пусть и дѣдъ,
             Иль дѣдушка, онъ былъ предъ нею,--
             Судьбой, однако же, своею
             Гордиться могъ, что въ Джульѣ онъ
             Нашелъ жемчужину изъ женъ!
  
                                 LVI.
  
             Хоть черные глаза большіе,
             У Доны-Джульи молодой,
             И выражали огневые
             Страстей порывы... и, одной
             Ужъ искрой ихъ, она и камень
             Могла бы мигомъ растопить:
             Такой очей ея былъ пламень!
             Она умѣла такъ таить
             Души волненія порою,
             Что, просто, за-живо,-- святою
             Казалась! и ревнивецъ съ ней
             Жилъ тихо, не боясь друзей....
  
                                 LVII.
  
             Всего же больше ограждала
             Ее отъ клеветы людской
             И ей значенья придавала --
             Связь съ Доной-Иньесъ.... хоть порой,
             И удивлялися иныя,
             Какъ Дона-Иньесъ съ ней могла
             Быть въ дружбѣ: и лѣта другія,
             И вкусы разные!... была
             И Дона-Джулія прекрасно
             Воспитана; но умъ напрасно
             Томить ученой чепухой --
             Не нравилось ей, молодой!
  
                                 LVIII.
  
             Извѣстны были ей науки
             Лишь тѣ, что каждая должна
             Знать дама; но пера и въ руки
             Брать не любила: такъ она
             Страшилась, можетъ быть, названья --
             Педантки, синяго чулка!14
             Иль не хотѣла, безъ призванья,
             Лѣзть высоко, чтобъ свысока
             Не пасть порою.... да, къ тому же,
             Красавицѣ, при старомъ мужѣ
             О безъ гусинаго пера
             Писать -- съ руки, et coetera....
  
                                 LIX.
  
             Но это только такъ, случайно,
             У насъ сорвалось съ языка!
             О Донѣ-Джуліи, и тайно,
             Подумать это -- грѣхъ пока...
             Но отъ разсказа мы ужасно,
             Какъ отступаемъ!... и на чемъ
             Остановились?... да! прекрасно!
             Что дружба Джуліи съ чепцомъ
             Академическимъ -- ломала
             Всѣмъ головы.... молва жъ шептала,
             Что Донѣ Иньесъ, какъ-то, милъ
             Мужъ Джульинъ.... до женитьбы, былъ!...
  
                                 LX.
  
             И что, съ тѣхъ поръ, непрекращалась
             Альфонса съ Доной-Иньесъ связь....
             Иль дружба, т. е. какъ считалась!--
             А черезъ это и сошлась
             Такъ съ Доной-Джульей Дона-Иньесъ,
             Которая ее взяла --
             Подъ покровительство.... Кто жъ вынесъ
             Соръ изъ избы?... но, въ этомъ, зла
             Большаго, впрочемъ, нѣтъ; лишь можно
             При семъ, замѣтить осторожно,--
             Что не всегда такъ сходитъ съ рукъ,
             Какъ здѣсь, безъ ссоры, и безъ мукъ!...
  
                                 LXI.
  
             Да, впрочемъ, Донѣ-Джульѣ это
             Извѣстно ль было, или нѣтъ,--
             Вниманія на толки свѣта
             Не обращала, съ юныхъ лѣтъ
             Наслышась вдоволь, что, нерѣдко,
             Свѣтъ и нарочно свой языкъ
             Остритъ, стараясь, злобой мѣткой,
             Друзей поссорить!... такъ привыкъ
             Мѣшаться онъ въ дѣла чужія:
             То -- пища, то -- его стихія!
             То -- знала Джулья, и глухой
             Старалась быть -- къ молвѣ людской.
  
                                 LXII.
  
             Однако же, и намъ оставить
             Пора -- всѣ толки клеветы....
             Ничѣмъ, вѣдь, свѣта не исправить!
             Хотя бъ и цѣлые листы
             Пришлось намъ исписать моралью,
             И перья изтупить на томъ,
             Все жъ съ нимъ неравную баталью
             Тутъ проиграли бы, при всемъ
             Усердьи даже -- твердо, смѣло,
             Стоять, какъ за святое дѣло,
             Чтобъ всякъ языкъ свой поунялъ,
             Да самого себя лишь зналъ!
  
                                 LXIII.
  
             И такъ -- впередъ! безъ отступленій!...
             Жуана Джулья, въ первый разъ
             Увидя,-- въ тихомъ наслажденьи,
             Какъ съ милаго дитяти, глазъ
             Съ него невольно не спускала:
             Не по лѣтамъ уму его
             Дивилась и, за то, ласкала
             Его, какъ сына своего....
             Хоть, болѣе,-- его сестрою
             Она казалась: той норою,
             Всего ей было -- двадцать лѣтъ,
             Ему -- тринадцать! только свѣтъ....
  
                                 LXIV.
  
             Опять онъ! все такъ и вертится,
             На языкѣ, съ своей молвой!
             Но пусть читатель не страшится:
             Его оставимъ съ клеветой;
             Хоть въ эти лѣта.... особливо,
             Подъ солнцемъ южной широты,
             Нѣтъ разницы большой, и живо,
             Въ душѣ, отъ внѣшней теплоты,
             Страсть можетъ, вспыхнувъ, разыграться...
             Но въ Донѣ-Джульѣ сомнѣваться,
             Какъ ужъ не разъ говорено,
             И странно было бъ, и грѣшно!...
  
                                 LXV.
  
             И что тутъ за бѣда, скажите,
             Ребенка милаго ласкать?
             Но -- года черезъ три.... смотрите,
             Чему бы это приписать!--
             Ужъ Дона-Джулья, словно, стала
             Остерегаться ласкъ своихъ:
             Съ нимъ осторожнѣй, чѣмъ сначала,
             Рѣчь заводила при другихъ!.
             И мальчикъ шестнадцатилѣтній --
             Робѣть предъ нею сталъ замѣтнѣй,
             И оба ужъ глаза спускать
             Почаще стали, и молчать....
  
                                 LXVI.
  
             Но хоть уста ихъ и молчали,--
             Ихъ взоры, между тѣмъ, съ собой
             Вдругъ встрѣтясь,-- ясно выражали
             Какой-то тайный непокой!...
             Конечно, многіе, съ улыбкой,
             Подумаютъ, что Джулья тутъ
             Причину знала . и, ошибкой,
             Ее влюбленною сочтутъ?...
             Но что касается Жуана,--
             Скорѣй безбрежность Океана.
             Не видѣвъ, могъ бы угадать,
             Чѣмъ.... голосъ сердца понимать!...
  
                                 LXVII.
  
             Но вскорѣ -- Доны Джульи нѣжность
             Въ какой-то холодъ перешла....
             И только въ томъ небезмятежность
             Души ея видна была,
             Что -- самое прикосновенье
             Руки Жуановой, не разъ,
             Невольное въ ней сотрясенье
             Производило.... но тотчасъ,
             Она, опомнясь, вырывала
             Свою вдругъ руку и давала,
             Своимъ пожатьемъ легкимъ, знакъ --
             Чтобъ осторожнѣй былъ смѣльчакъ!...
  
                                 LXVIII.
  
             Но удивительная странность
             Въ пожатьи ручки красоты!...
             Вся чувствъ неопытныхъ туманность
             Вдругъ изчезаетъ и мечты
             Разыгриваются невольно...
             Магическая даже власть
             Самой Армиды своевольной --
             Такъ не могла бъ заставить пасть,
             Какъ.... ручка Джульи, при пожатьи,
             Въ Жуанѣ вдругъ, ужъ не дитяти,--
             Разшевелила чувства, и....
             Но это будетъ впереди!
  
                                 LXIX.
  
             Дошло и до того ужъ вскорѣ,--
             Что Джулія, встрѣчаясь съ нимъ,
             Не улыбалась.... лишь, во взорѣ,
             Какой-то грусти слѣдъ съ такимъ
             Сливался, впрочемъ, выраженьемъ
             Что это выше, такъ сказать,
             Улыбки было!... наслажденьемъ --
             Его могло бы мы назвать!...
             Какія жъ мысли, въ эту пору,
             Ей приходили?... врядъ ли взору
             Чьему бы это угадать:
             Она умѣла ихъ скрывать!
  
                                 LXX.
  
             Она, казалось, и разстаться
             Боялась съ ними, въ глубинѣ
             Души тая; и предаваться
             Не смѣла имъ, такъ какъ онѣ
             Сильнѣй все разжигали чувства
             И какъ невинна ни была,
             А обойтись и безъ искуства,
             Безъ маски, т. е. не могла --
             Чтобъ какъ нибудь и отъ надзора
             Другихъ спастись, страшась позора....
             Надѣясь тоже, можетъ быть,
             И страсть свою угомонить!...
  
                                 LXXI.
  
             Но страсть, пускай какъ ни лукавитъ,
             А самой тайной, все-таки,
             Себѣ измѣнитъ и заставитъ
             Проникнуть взоромъ въ тайники!...
             Такъ самыя густыя тучи,
             Покрывъ собою небеса,
             Готовятъ ураганъ могучій,
             А въ слѣдъ за нимъ же -- и гроза!...
             Въ какой бы видъ ни облекалась,
             И какъ холодной ни казалась,
             Душа, скрывающая страсть, --
             А маска все должна упасть!...
  
                                 LXXII.
  
             Какіе жъ были результаты
             Лукавства этого?-- сильнѣй
             Вздохъ грудь тѣснилъ, какъ въ прессѣ сжатый
             Взоръ потупляться сталъ живѣй;
             Вдругъ, безъ причины, разливался
             Въ лицѣ румянецъ; на устахъ --
             Звукъ слова замиралъ; спирался
             Духъ самый.... безпокойство.... страхъ,
             Какой-то тайный, такъ забавно
             Движенья сковывалъ и явно --
             Любви застѣнчивой, младой,
             Всю силу выражалъ собой!...
  
                                 LXXIII.
  
             Такъ сердце Джуліи, бѣдняжки,
             Страдало, и казалось ей,
             Что хочетъ -- выпрыгнуть.... Да, тяжкій
             То опытъ былъ! сама своей
             Боялась тѣни.... и рѣшилась
             Неопытная Евы дочь,
             Во что бъ ни стало,-- (такъ томилась!)
             Любовь всю эту превозмочь!
             Религью, честь и долгъ супруги
             Звала на помощь! въ нихъ услуги
             Себѣ искала, чтобъ напасть
             Прогнать скорѣе, и -- не пасть!...
  
                                 LXXIV.
  
             Ея рѣшимость -- безпримѣрной
             Былъ подвигъ мужества! и самъ
             Тарквиній передъ ней бы, вѣрно,
             Затрепеталъ, своимъ глазамъ
             Не вѣря, чтобъ, съ такой отвагой
             Еще Лукреція нашлась,
             Хоть та -- лишь закололась шпагой15!...
             Но Дона-Джулья, помолясь
             Передъ иконою Мадоны
             И сердца заглушая стоны,
             Рѣшилась... жизнь не отнимать,
             Жуана только-бъ не встрѣчать!
  
                                 LXXV.
  
             И, съ этимъ,-- Джулья поспѣшила,
             По утру, на другой же день,
             Къ Жуана матери.-- Открыла
             Тихонько дверь гостиной... тѣнь --
             Предъ нею чья-то вдругъ мелькнула...
             Не онъ ли?... и назадъ скорѣй!
             Потомъ, опять въ дверь заглянула...
             Нѣтъ никого! -- и вотъ, смѣлѣй,
             Она вошла. Ну, слава Богу!
             Что нѣтъ его! и, по немногу,
             Собравшись съ духомъ, все впередъ,--
             Мадонѣ все молясь, идетъ....
  
                                 LXXVI.
  
             Идетъ; и рада, что не встрѣтилъ
             Жуанъ ее... хоть, у людей
             Иныхъ, глазъ зоркой бы замѣтилъ,
             Какъ отъ того и грустно ей!...
             Тѣмъ болѣе, что опасенье
             Разсѣяла рѣшимость -- быть
             Готовой встрѣтить искушенье,
             И не бѣжать, а побѣдить ...
             И даже -- добродѣтель въ этомъ!
             Притомъ и доказать предъ свѣтомъ
             Могла бы, что къ Жуану въ ней --
             Влеченье лишь сестры, скорѣй....
  
                                 LXXVII.
  
             И, впрочемъ, неужли влеченья
             Безукоризненнго нѣтъ?
             Любви -- невинной, безъ смятенья,
             Что платоническою свѣтъ,
             По превосходству, называетъ?
             Какая ангеламъ сродна;
             Какая въ сердце западаетъ,
             Безъ грѣшныхъ мыслей... какъ одна --
             Я, наконецъ, люблю, признаться?...
             Такъ Дона-Джулья, можетъ статься,
             И говорила про себя,
             И думала... увѣренъ я!
  
                       XXVIII.
  
             О женщина всегда найдется,
             Какъ оправдаться предъ собой,
             Хоть если даже... и споткнется!...
             У нихъ, вѣдь, образъ мыслей -- свой!
             А добродѣтельной -- тѣмъ болѣ.
             И думать нечего о томъ!
             Да чуть еще, при твердой волѣ.
             Блеснуть захочетъ торжествомъ,--
             Какъ, тотъ или другой, за нею
             Ни увивайся,-- сломитъ шею
             Скорѣе, чѣмъ собьетъ съ пути...
             Нѣтъ; съ ними братъ нашъ -- не шути!
  
                                 LXXIX.
  
             Да и невиннѣй, въ самомъ дѣлѣ,
             Что можетъ быть любви такой,--
             Какую Джулія, доселѣ,
             Въ душѣ питала?... хоть порой
             И дозволяла, можетъ статься,
             Сначала только ручку ей!
             Поцѣловать и обмѣняться,
             Въ лобъ, поцѣлуемъ..., тамъ смѣлѣй
             Могла -- и сблизиться устами
             Съ устами юноши.... но сами
             Скажите: что же за бѣда
             И въ этомъ? лишь бы.... о, тогда!...
  
                                 LXXX.
  
             Но дальше, за предѣлы эти,
             Не выходила ихъ любовь!
             Да; Джулья и Жуанъ, какъ дѣти,
             (Хоть въ нихъ и не дремала кровь!)
             И тѣмъ, пока, довольны были...
             Не зная, можетъ быть, того,
             Что поцѣлуи доводили --
             Ихъ до паденья самого!...
             Но Джулія рѣшилась твердо,
             Съ самоувѣренностью гордой,--
             Противъ искуса устоять,
             И сердцу воли не давать!
  
                                 LXXXI.
  
             Да и рѣшимость -- не встрѣчаться
             Съ Жуаномъ болѣе, она
             Уже оставила.... признаться,
             И мѣра эта не нужна
             Ужъ ей казалась: пользы въ этомъ
             Большой бы не могла найти;
             Напротивъ, передъ злобнымъ свѣтомъ
             Себя бы ей тѣмъ не спасти --
             Еще отъ большихъ подозрѣній....
             И такъ, по долгомъ размышленьи,
             Жуана Джулія встрѣчать --
             Не разсудила избѣгать!
  
                                 LXXXII.
  
             Довольна мужествомъ.... ну, то есть
             Къ душѣ своей убѣждена,
             (Какъ чистая внушала совѣсть!)16
             Что честь ея ограждена,
             Удобнымъ исполненьемъ плана:
             Ненарушая долгъ, любить
             Лишь платонически Жуана!....
             Сама ужъ стала находить,
             Почаще, случаи свиданій,
             Не опасаясь замѣчаній
             Стороннихъ глазъ, ни эпиграммъ,
             Со стороны мужчинъ и дамъ.
  
                                 LXXXIII.
  
             И если, иногда, случайно
             Ей приходила мысль... (чего
             Она, однакожъ, чрезвычайно
             Остерегалась, какъ всего
             Противнаго ея морали!) --
             Что вдругъ.... старикъ ея умри!...
             Тутъ вздохи грудь ей волновали,
             А голосъ слышался внутри:
             Ну, что же? развѣ оставаться
             Вдовою вѣкъ?... Тогда, признаться,
             И самъ Жуанъ войдетъ въ лѣта --
             И вотъ -- прекрасная чета!...
  
                                 LХХXIV.
  
             Но это лишь предположенья,
             Не aактъ!... И Джульѣ, можетъ быть,
             Такая мысль и разсужденья --
             На умь не смѣли приходить!
             По если бы и, въ самомъ дѣлѣ,
             Подобное ей что-нибудь
             Могло придти... хотя доселѣ
             Ее грѣшно въ чемъ упрекнуть!--
             То, вѣрно, думала неранѣ
             О смерти мужа и.... Жуанѣ,
             Какъ -- лѣтъ чрезъ семь, et coetera....
             Теперь къ Жуану намъ пора!
  
                                 LXXXV.
  
             Чтожъ дѣлалъ онъ, межь тѣмъ, бѣдняжка?
             Какіе планы составлялъ?...
             О! онъ не мучился такъ тяжко!
             Своей судьбы не понималъ....
             Своимъ лишь счастливъ положеньемъ,
             Со всей восторженностью, онъ,
             За новымъ чувствомъ, съ увлеченьемъ
             Стремился, никакихъ препонъ
             Не зная, не предвидя, словно --
             Потокъ, что мчится, какъ по ровной
             Какой покатости, впередъ,
             Чрезъ камни, сучья, безъ заботъ!
  
                                 LXXXVI.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             И въ этомъ чувствѣ, онъ ни мало
             Не находилъ, что бъ такъ пугало
             Его воображенье, умъ....
             Онъ чуждъ былъ всякихъ мрачныхъ думъ!....
  
                                 LXXVII.
  
             Однѣ лишь сладостныя грёзы,
             Когда задумывался онъ,
             Предъ нимъ вились и сыпля розы,
             Какъ маковъ цвѣтъ, со всѣхъ сторонъ,
             Тѣмъ убаюкивали нѣжно
             Томленья сердца и души,
             Въ минуты грусти неизбѣжной....
             Но, впрочемъ, грусти самъ, въ тиши,
             Искалъ онъ иногда; и въ этомъ,
             Почесться могъ бы онъ поэтомъ,
             Тѣмъ болѣе, что и любилъ --
             Шумъ лѣса съ тишиной могилъ!...
  
                                 LXXXVIII.
  
             Читатель страннымъ, безъ сомнѣнья.
             Найдетъ въ Жуанѣ вкусъ такой?...
             Но, право, тишь уединенья --
             Согласнѣй съ любящей душой,
             Чѣмъ -- свѣтскій шумъ! тамъ сердце тонетъ
             Въ раздольной нѣгѣ, мысль свѣтлѣй,
             Свободнѣй вздохъ, мечты не гонитъ
             Ни чья усмѣшка, взглядъ ни чей....
             Любовь, любуяся природѣ,
             Блаженствуетъ тамъ на свободѣ:
             Уединенье, наконецъ,--
             Кумиръ лишь избранныхъ сердецъ!
  
                                 LXXXIX.
  
             Жуана жъ сердце молодое,
             Но преимуществу, сюда
             Принадлежало,-- мягче вдвое,
             Чѣмъ воскъ!... особенно, когда
             Любовь невинную познало! .
             И вотъ,-- съ какимъ восторгомъ, онъ
             Любилъ бродить тогда, бывало,
             По берегамъ ручьевъ, влеченъ
             Неизъяснимыми мечтами,
             Любуясь свѣтлыми струями,
             Какъ и душа его свѣтла
             Безспорно, въ ту-пору, была!...
  
                                 ХС.
  
             Любилъ, любилъ онъ и подъ тѣнью
             Густыдъ деревъ, въ глуши лѣсной,
             Спокойно предаваться чтенью,
             Простершись на травѣ густой;
             Потомъ, отъ чтенья, къ созерцанью
             Природы онъ переходилъ;
             А тамъ -- къ высокому мечтанью;
             И вотъ, за облака парилъ,
             Въ систему міра углублялся,
             Всему причинъ искалъ, вдавался
             Въ метафизическій хаосъ,
             Съ вопроса падая въ вопросъ...
  
                                 ХСІ.
  
             Проблематическія темы --
             Міръ, человѣкъ, такъ и влекли
             Жуана умъ во всѣ системы
             И отторгали отъ земли;
             Но, наконецъ, и къ ней спускался,
             Ее на части разлагалъ,
             Стихій борьбою занимался,
             Перевороты разбиралъ,
             И, съ обозрѣнія вселенной,
             Переходилъ онъ постепенно --
             Въ ближайшій міръ, къ своимъ звѣздамъ,
             Къ прекраснымъ Джуліи глазамъ!..
  
                                 XCII.
  
             Тѣ хороши всѣ созерцанья,
             Но -- лишь для выспреннихъ умовъ,
             Для развиванья въ нихъ желанья --
             Къ развязкѣ Гордьевыхъ узловъ...
             Къ чему жъ и юный умъ Жуана
             Туда же залетать любилъ?
             Чего тонулъ онъ въ мглѣ тумана?
             Что для себя тамъ находилъ?...
             Вы -- философіи стремленья
             Найдете въ этомъ, безъ сомнѣнья;
             Но мы -- лишь молодость его
             Въ томъ видимъ, больше ничего!
  
                                 XCIII.
  
             И самъ онъ, впрочемъ, какъ бы зная
             Несообразность этихъ думъ,
             Недолго по мірамъ летая,
             Сосредоточивалъ свой умъ --
             Въ ближайшей Сферѣ: надъ листками,
             Да надъ цвѣтками размышлялъ;
             Мечты смѣнялися мечтами....
             Шумъ вѣтра, у него, звучалъ --
             Какимъ-то голосомъ, казалось;
             Къ глазахъ,-- сто образовъ являлось,
             И изчезало!... между тѣмъ,
             О домѣ забывалъ совсѣмъ!
  
                                 XCIV.
  
             Лѣсная глушь такъ и манила
             Его все дальше.... онъ терялъ
             Свою дорогу,-- словно, сила
             Влекла какая-то.... не зналъ
             Онъ даже времени; и, часто
             Обѣдъ свой пропускалъ: его --
             Мечты питали!... Лишь, не разъ-то,
             Такъ нагулявшись до того,
             Что ужъ и вечеръ опускался,--
             Опомнясь, самъ онъ уд           И снова ходитъ, ускоряя,
             То вдругъ -- удерживая шагъ
             Волненье сильное являя,
             Походкой даже!... такъ, въ страстяхъ,
             Обуревающихъ собою,
             Изобличаютъ насъ, порою,
             Всего скорѣе и вѣрнѣй,
             Шаги -- маштабъ ихъ степеней!...
  
                                 СXVIIІ.
  
             Она остановилась снова.
             И, евнуху давъ знакъ рукой,
             Сказала, хоть и не сурово,
             Но только -- съ силою такой,
             Что задрожалъ онъ отъ смятеньи:
             --"Рабъ! привести мнѣ обоихъ!" --
             Какъ будто не понявъ значенья
             Словъ этихъ, онъ-было, на мигъ,
             Поколебался... но Гюльбея,
             Терпѣнья больше не имѣя,
             Сверкнула молньей черныхъ глазъ.
             И повторила свой наказъ:
  
                                 CXX.
  
             -- "Грузинку и Гяура надо,
             Немедленно, мнѣ привести!
             Да чтобы, у калитки сада,
             И каикъ былъ готовъ.... Иди;
             Ты понимаешь остальное!..." --
             Довольно было этихъ словъ,
             И приказаніе такое
             Исполнить евнухъ былъ готовъ;
             Но вдругъ, почувствовавъ тревогу,--
             Остановился у порогу,
             И сталъ Султаншу умолять,
             Съ наказомъ этимъ обождать....
  
                                 СХХІ
  
             -- "Султаншѣ не повиноваться --
             Не смѣетъ рабъ! (сказалъ онъ ей:)
             Но тутъ не быть добру, признаться,
             При всей готовности моей --
             Исполнить мигомъ повелѣнье:
             Отъ торопливости такой,
             Простите это выраженье!
             Для васъ самихъ же,-- вредъ большой
             Быть могъ бы!... что до тайны,-- тайной
             Она останется; случайно,
             Пусть и открылось бы потомъ....
             Ужъ я не говорю о томъ!
  
                                 CXXII.
  
             Но обратите лишь вниманье
             На чувства ваши!... волны -- все
             Скрыть могутъ; точно приказанье
             Исполнить -- дѣло ужъ мое;
             Но вы... Гяура молодаго
             Такъ любите.... и вамъ его,
             Красавца рѣдкаго такого --
             Лишиться такъ ужасно!... о!
             Простите мнѣ великодушно.
             Что униженной, рабъ послушной,
             Осмѣлится вамъ доложить....
             Вамъ сердца тѣмъ -- не излечить!... --"
  
                                 СХХІІІ.
  
             "Ахъ! ты несчастный! не тебѣ ли
             Еще о чувствахъ толковать?
             И какъ уста раскрыться смѣли --
             Прочь съ глазъ -- и волю исполнять!..." --
             Но Баба, не дослушавъ, скрылся,
             Увидя, какъ ея глаза
             Пылали гнѣвомъ, и пустился
             Бѣжать (пока еще гроза
             Не разразилась надъ главою!) --
             Наказъ исполнить, бородою
             Клянясь Пророка, что ужъ, знать,
             Бѣды никакъ не миновать!...
  
                                 CXXIV.
  
             Онъ хорошо и зналъ и вѣдалъ.
             Что, если бъ дальше продолжалъ.--
             И самъ бы надъ собой извѣдалъ
             Весь гнѣвъ Султанши, и пропалъ!...
             Такъ лучше, разсудилъ, спасая
             Свою лишь голову,-- чужой
             Пожертвовать, предпочитая
             Самохраненье и покой --
             Негодованью, за которымъ
             Могла бы. переходомъ скорымъ,
             Послѣдовать и смерть, какъ разъ,
             За не исполненный наказъ!...
  
                                 CXXV.
  
             И такъ -- пустился, въ то жъ мгновенье,
             (Забывъ отдать и свой поклонъ!) --
             Скорѣй исполнить порученье,
             Браня, при этомъ, безъ препонъ,
             Какъ турку доброму пристало,--
             Всѣхъ женщинъ..... и Султаншъ самихъ....
             Что такъ упрямы, и, ни мало,
             Дней не умѣютъ ни своихъ,
             Ни чьихъ, щадить!.. и радъ, при этомъ,
             Онъ былъ, что хоть нейтралитетомъ
             Своимъ еще спасался онъ --
             Отъ бѣдъ такихъ, не зная женъ!
  
                                 CXXVI.
  
             Потомъ,-- желая къ предпріятью,
             По формѣ, приступить,-- созвалъ
             На помощь онъ къ себѣ всю братью,
             И одного изъ нихъ послалъ,
             Къ младой четѣ, съ увѣдомленьемъ,
             Чтобъ нарядилася сейчасъ,
             Со всѣмъ искусствомъ и раченьемъ,
             Для представленья, на показъ,
             Султаншѣ, сильное участье
             Пріемлющей въ ночномъ несчастьи,
             Иль приключеньи, на бѣду,
             Съ примѣрно-смирненькой Дуду!...
  
                                 CXXVII.
  
             При этой вѣсти, удивилась --
             Дуду; Жуанъ -- весь поблѣднѣлъ:
             "И такъ -- судьба моя рѣшилась!"
             Подумалъ онъ. и онѣмѣлъ.
             Но дѣлать нечего!-- на сборы
             Имъ срокъ лишь самый малый данъ
             Да и Дуду въ свои уборы
             Вмигъ нарядилась; и Жуанъ,--
             Такъ-какъ почти не раздѣвался,--
             Умылся лишь, да причесался,
             И былъ -- готовъ; хоть и не радъ,
             Въ бѣду попавши не впопадъ!...
  
                                 CXXVIII.
  
             И мы оставимъ ихъ на этомъ,
             И всѣхъ -- шептавшихся, кругомъ.
             Да занятыхъ -- не туалетомъ,
             А только тѣмъ, каковъ пріемъ --
             Бѣдняжкамъ будетъ у Гюльбеи....
             Пора главу ужъ кончить намъ;
             И что за оборотъ -- затѣи
             Султанши нашей примутъ тамъ?
             Ни черточки здѣсь не прибавимъ;
             Аллаху только предоставимъ --
             Беречь несчастную чету....
             Жуана, то есть, и Дуду!
  

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.1

                                 I.
  
             Любовь и слава! метеоры --
             Невыразимой красоты!...
             Къ вамъ -- всѣ желанья, мысли, взоры,
             Къ вамъ -- всѣ надежды и мечты!
             И вы.... звѣздой очарованья
             Блеснувъ, на жизненномъ пути,--
             По тяжкимъ терніямъ страданья,
             Насъ заставляете идти....
             Какъ часто, близко самой цѣли,
             Когда мы васъ достичь хотѣли,--
             Вдругъ гаснетъ вашъ отрадный свѣтъ,
             Звѣзды завѣтной -- милый слѣдъ!...
  
                                 II.
  
             Но ждать блаженства здѣсь -- напрасно!
             Непроченъ ни одинъ предметъ....
             И Соломонъ сказалъ прекрасно:
             "Все въ мірѣ -- суета суетъ!"2
             И такъ, оставивъ обольщенья
             Любви коварной и слѣпой,
             Займемся, хоть для развлеченья,--
             Приманкой славы боевой....
             Она отъ страсти изцѣляетъ,
             Надежды новыя раждаетъ,
             И, съ громомъ пушекъ, намъ пошлетъ --
             Поэмѣ новый оборотъ!
  
                                 III.
  
             О Муза! смѣлою рукою,
             Схвати рѣзецъ волшебный свой,
             И, оживленною чертою,
             Изобрази кровавый бой!
             Представь ужасное мгновенье,
             Какъ разгромленъ былъ Измаилъ,5
             Представь отвагу и стремленье,
             Несокрушимость Русскихъ силъ,
             Какъ, за вождемъ Екатерины,
             Непобѣдимыя дружины
             Неслись, что бодрые орлы,--
             На смертоносные валы!...
  
                                 IV.
  
             На лѣвомъ берегу Дуная,
             Громадный городъ Измаилъ,4
             Чело въ сводъ неба упирая,
             Стопой на волны наступилъ;
             Съ архитектурою восточной,
             По-европейски укрѣпленъ,--
             И первокласною, и прочной,
             Считался крѣпостію онъ;
             Но Грекъ устроилъ палисады,
             Какъ бы нарочно для преграды.
             Чтобъ Турковъ выстрѣламъ мѣшать,
             И тѣмъ врагу лишь помогать!....5
  
                                 V.
  
             За то, бездонныя пучины --
             Рвы были, словно,-- океанъ;
             А валовъ грозныя вершины-
             Такія, что и самъ Вобанъ,6
             Предъ высотою ихъ, едва ли,
             Не ахнулъ бы! Со двухъ сторонъ,
             Рукавъ Дуная защищали
             Двѣ баттареи; бастіонъ --
             Весь каменный, да футовъ въ сорокъ
             Былъ вышиной, при томъ, пригорокъ,
             Иль -- кавальеръ, о двадцати
             Двухъ пушкахъ7... смѣй кто подойти!
  
                                 VI.
  
             Лишь съ третьей стороны, къ Дунаю,
             Оплошно городь былъ открытъ.
             Но, почему? и самъ не знаю!...
             Покрайней мѣрѣ, такъ гласитъ --
             Исторья!...8 можетъ быть, конечно.
             Не полагали Османли,9
             Народъ, по нраву пребезпечной,--
             Чтобъ вздумать Русскіе могли,
             Когда нибудь, въ Дунай забраться,
             Съ своей Флотильей? . И, признаться,
             Увидя ихъ въ первые тамъ,--
             Не вѣрили своимъ глазамъ!
  
                                 VII.
  
             Но, въ изумленіи великомъ,
             (Почуявъ можетъ быть, и страхъ!)
             Довольствовались только крикомъ:
             "Аллахъ! Аллахъ!" да "Бисмилляхъ!"10
             А между тѣмъ,-- расправя крылья.
             Неслась, какъ стая лебедей,--
             На приступъ Русская флотилья,
             Съ громами грозныхъ баттарей!
             Командовалъ Арсеньевъ11 ею....
             Но мы, пока, разставшись съ нею,
             На сушу перейдемъ, къ стѣнамъ,
             Взглянуть что дѣлается тамъ?...
  
                                 VIII.
  
             И тамъ -- все, къ приступу, готово:
             Фашины, лѣстницы; войска
             Ждутъ только полководца слова --
             Ударить!... Измаилъ! близка
             Минута страшнаго рѣшенья:
             "Быть иль не быть тебѣ!"!...12 кругомъ,--
             Смотри,-- какія ополченья!
             И полководецъ кто, притомъ!...
             Суворовъ!...13 у него расправа --
             И коротка-то, и кровава!14
             Гдѣ онъ -- нѣтъ никакихъ преградъ:
             "Ура!" и все -- въ рукахъ солдатъ!
  
                                 IX.
  
             Такъ онъ "ребятъ своихъ" зналъ норовъ,
             Самъ вышколивъ ихъ для побѣдъ!
             И гдѣ теперь другой Суворовъ?
             Онъ былъ -- одинъ, и больше -- нѣтъ!...15
             Герой-чудакъ, Протей въ мундирѣ,
             И сущій демонъ на земли,
             Предъ кѣмь,-- въ коронѣ и порфирѣ,
             Чело склоняли короли!...
             И старичекъ, сухой, щедушной,
             Но съ волей, генію послушной, --
             Судьбы вѣсами управлялъ,
             И славу -- въ плѣнъ къ себѣ забралъ!16
  
                                 X.
  
             Громъ пушекъ и спектакль кровавый...
             Не правда ли, читатель мой,
             Какъ чуденъ сонъ военной славы,
             И какъ чаруетъ онъ собой?
             И дымъ, и кровь, и громъ, и стоны....
             Богъ вдохновенья! вотъ она,--
             Потѣха Марса и Беллоны,
             Иль, по просту сказать -- война!
             Готово все -- и мечъ и пламя,
             И люди -- боевое знамя
             Поднявшіе надъ головой,--
             Съ ожесточенною душой!...
  
                                 XI.
  
             Какъ левъ, покинувшій берлогу,
             Напрягши мускулы свои,
             Выходитъ смѣло на дорогу,
             Искать добычи впереди.
             И, потрясая гривой, машетъ
             Но сторонамъ своимъ хвостомъ,
             А изъ ноздрей раздутыхъ пашетъ
             Дыханье жгучее; огнемъ
             И кровью налитыя очи --
             Горятъ, какъ угли въ мракѣ ночи,
             Изъ подъ нахмуреннаго лба....
             Онъ ждетъ,-- кого пошлетъ судьба!
  
                                 XII.
  
             Такъ войско, въ боевомъ порядкѣ,
             Все нетерпѣніемъ кипитъ,
             И движется, готовясь къ схваткѣ:
             Земля и стонетъ, и дрожитъ,
             Подъ тяжкою его стопою.
             Отъ артиллеріи, что громъ
             И гибель вдругъ несетъ съ собою,
             Запасшись мѣткимъ чугуномъ,
             Для большей массы истребленья
             Жертвъ честолюбья, или мщенья,--
             Сихъ политическихъ страстей,
             Ожесточающихъ людей!...
  
                                 XIII.
  
             Исторія обозрѣваетъ
             Предметы -- гуртомъ, такъ сказать,
             И мелочей не допускаетъ,
             Чтобъ нити не перерывать;
             Но если бъ и на нихъ вниманье
             Мы обращали,-- можетъ быть,
             Изчезло бъ все очарованье
             Затѣй военныхъ, какъ сравнить --
             Ихъ выгоды и всѣ растраты!...
             Такъ, часто видимъ, результаты
             Кровавыхъ воинъ бываютъ лишь --
             "Горой раждающею мышь"!...17
  
                                 XIV.
  
             Но мы оставимъ разсужденья
             И предоставимъ лавры жать --
             Любимцамъ битвъ, иль наслажденья
             Въ потокахъ крови имъ искать;
             А сами -- лишь пожавъ плечами,
             Да пожалѣвъ о слѣпотѣ
             Народовъ съ буйными страстями.
             Бѣгущихъ къ роковой мѣтѣ,
             Толпой, за колесницей славы,
             Въ чаду своемъ, на пиръ кровавый...
             Возьмемся продолжать разсказъ,
             Чтобъ бойнею потѣшить васъ!
  
                                 XV.
  
             Ночь темная была, и стлался
             Густой туманъ по берегамъ
             Дуная, гдѣ лишь отражался,
             Какъ въ адскомъ зеркалѣ, здѣсь тамъ
             Огонь, при безпрерывномъ громѣ
             Неумолкавшихъ баттарей;18
             Природа вся, тутъ, дрогла,-- кромѣ
             Однихъ безтрепетныхъ людей.
             Собою жертвующихъ славѣ,
             Иль лучше -- боевой забавѣ,
             Какъ мухи на огонь летя,
             И жизнью, такъ сказать, шутя!...
  
                                 XVI.
  
             Едва колонна штурмовая,19
             За цѣпь оставленныхъ траншеи,
             Перевалила, подступая
             Къ чертѣ турецкихъ баттарей,--
             Какъ Турки, наконецъ, возстали,
             И Христіанамъ -- языкомъ
             Такимъ же точно отвѣчали,
             Громами грянувши на громъ!
             Земля и воздухъ всколыхались,
             И крики: "Алла-гю!" 20 раздались,
             Сливаясь съ громомъ баттарей,
             При блескѣ пышущихъ огней...
  
                                 XVII.
  
             Тутъ -- всѣ колонны у жъ въ движенье
             Пришли: Суворовъ штурмъ ведетъ!
             И съ ними же, въ одно мгновенье,
             Съ Дуная грянулъ гребный флотъ;
             Картечь, и бомбы, и ракеты,
             И свистъ, и трескъ, и блескъ и громъ,
             И въ дымѣ -- гибнутъ всѣ предметы.
             То вдругъ -- освѣщены, какъ днемъ:
             Фашины, лѣстницы, рогатки,
             Подмоги для ужасной схватки,
             И сотни лѣзущихъ на валъ,
             Гдѣ штыкъ дорогу пролагалъ....
  
                                 XVIII.
  
             Тамъ -- огнедышущія жерлы
             Выбрасываютъ свой чугунъ;
             Тамъ -- мушкетоны сыплютъ перлы,
             Иль градъ свинцовый, и перунъ,
             Въ слѣдъ за Перуномъ, раздается,
             Кровь брызжетъ и рѣкой течетъ,
             И смерть, надъ трупами, смѣется,
             И жертвы въ адъ и въ небо шлетъ!...
             Скелетъ бездушный слезъ не знаетъ,
             Что проливать тамъ заставляетъ --
             Тѣхъ, у кого она беретъ,
             Отца иль сына, безъ заботъ!
  
                                 XIX.
  
             Смѣется смерть,-- и адскій хохотъ
             Далече вторится; одной
             Лишь ей не слышенъ онъ, подъ грохотъ
             Потѣхи шумной боевой!
             Въ бюльтеняхъ смертности, найдете
             Тьмы погибающихъ людей,
             Гдѣ косарями ихъ начтете --
             Чуму, и голодъ, и врачей....
             Но это все -- однѣ игрушки,
             Передъ картиною, гдѣ пушки
             Разыгрываютъ роль судьбы,
             На сценѣ штурмовой борьбы!...
  
                                 XX.
  
             Однакожъ, слава,-- какъ хотите,--
             Прекрасная вещь на земли!...
             Да какъ и сладко, посудите.
             На старость дней, (хоть костыли
             Въ замѣнъ оторванныхъ ногъ служатъ!) --
             Жить царской пенсіей; при томъ,
             Героемъ васъ зовутъ; окружатъ,
             И слушаютъ разсказъ о томъ,--
             Какъ били, рѣзали, жгли, брали,
             И землю кровью заливали,
             Чтобы -- сюжеты, такъ сказать,
             Пѣвцамъ, для пѣсень, доставлять!...
             
                                 XXI.
  
             Но виноваты! разсужденья --
             Отъ Измаила отвлекли!
             Не страшны Русскимъ укрѣпленья;
             На нихъ, по грудамъ тѣлъ, взошли!...
             Въ особенности, гренадеры
             Тутъ отличились: имъ помогъ
             Трехгранный штыкъ, съ запасомъ вѣры,
             Что противъ нехристей самъ Богъ --
             За Русскихъ, за святое дѣло!...
             Такъ всюду съ Богомъ Русскій смѣла,
             Не озираяся идетъ!
             А смѣлость -- "города беретъ"....21
  
                       XXII.
  
             И здѣсь-то смѣлостью прямою --
             Взятъ неприступный Измаилъ!22
             Но кто жъ, отважною ногою,
             Изъ первыхъ23 тутъ на валъ вскочилъ?
             Кто?-- Донъ-Жуанъ!... Герой нашъ юный,
             Герой любовныхъ лишь проказъ,
             И здѣсь не дрогнулъ,-- хоть перуны
             Кругомъ гремѣли!... но для васъ
             Покажется, быть можетъ, странно,
             И непонятно, и туманно,
             Какъ это -- онъ сюда попалъ,
             Гдѣ пиръ кровавой бушевалъ?...
  
                                 XXIII.
  
             Изъ этого недоумѣнья,
             Не бойтесь, выведемъ сейчасъ:
             Когда еще приготовленья
             Шли къ взятью крѣпости у насъ,
             И штурму обучалъ Суворовъ
             Своихъ вновь набранныхъ солдатъ,--
             Кругомъ блуждавшій, для дозоровъ,
             Летучій Козаковъ отрядъ
             Привелъ, съ собою, горстку плѣнныхъ...
             Но безоружныхъ, невоенныхъ:
             Двухъ женщинъ и троихъ мужчинъ;
             Изъ нихъ -- двусмысленный одинъ....
  
                                 XXIV.
  
             То были -- Англичанинъ, Лола,
             Дуду, да Евнухъ, и Жуанъ.--
             Ихъ ожидала хуже доля,
             Чѣмъ непріятельскій арканъ!
             Гюльбея, ревностью пылая,
             Велѣла Бабѣ утопить
             Жуана и Дуду.... но зная,
             Что и ему могла отмстить
             Султанша, (и отмстить ужасно!) --
             Онъ, чтобъ избѣгнуть безопасно
             Бѣды, грозившей всѣмъ троимъ,
             Самъ предложилъ бѣжать имъ съ нимъ...
  
                                 XXV.
  
             Дуду и Лолю предложила
             Съ собою тоже вмѣстѣ взять;
             Жуана жъ дружба побудила --
             И Англичанина забрать!
             И вотъ -- нашъ караванъ, какъ можно,
             Собравшись тише и скорѣй,
             Еще до ночи, осторожно,
             На каикъ -- и, среди зыбей.
             Великолѣпнаго Босфора,
             Доплылъ, таинственно и скоро.
             До шлюпа, шедшаго въ Дунай;
             И, какъ ихъ звали -- понимай!
  
                                 XXVI.
  
             Въ Сералѣ же, въ ту ночь, случился
             Нечаянный переворотъ:
             Внезапно, съ жизнію простился
             Старикъ Гамидъ...24 и -- безъ хлопотъ,
             Взошелъ на тронъ, изъ заключенья,--
             Наслѣдникъ молодой Селимъ;
             И потому, безъ опасенья,
             Могъ евнухъ, съ обществомъ своимъ,
             Успѣть пробраться изъ Стамбула,
             Къ брегамъ Дуная, гдѣ вздохнула
             Грудь ихъ свободнѣй,-- между тѣмъ,
             Какъ былъ въ расплохѣ весь Гаремъ!...
  
                                 XXVII.
  
             Но только -- въ плѣнъ они попались,
             Какъ мы сказали, казакамъ!...
             И не легко бы разсчитались,
             Когда бъ Британецъ не былъ тамъ:
             Словъ нѣсколько по Русски зная,--
             Джонсонъ легко имъ показалъ.
             Что, много по свѣту шныряя,
             Онъ и въ Россіи побывалъ;
             Служилъ подъ русскими орлами,
             Сражался вмѣстѣ съ казаками,
             И что великій ихъ герой --
             Былъ не со всѣмъ ему чужой!...
  
                                 ХХVIII.
  
             Понявъ такое объясненье,
             Казаки плѣнныхъ повели --
             Къ Суворову, на представленье;
             Но занятымъ его нашли:
             Самъ обучалъ онъ25 новобранцевъ,
             Какъ лучше турокъ побѣждать;
             Какъ, не боясь ихъ грозныхъ шанцевъ!
             Штыками ихъ аттаковать,
             Взлетать на бруствера стрѣлою,
             Всегда готовыми быть къ бою,
             И первымъ счастіемъ считать --
             На полѣ чести умирать!26
  
                                 XXIX.
  
             На плѣнныхъ бросивъ взглядъ суровый,
             Суворовъ рѣзко ихъ спросилъ:
             --"Откуда?" -- "Изъ Стамбула." -- "Кто вы?" --
             -- "Бѣжавшіе изъ плѣна." -- былъ
             Отвѣтъ, хоть лаконической, но ясной:
             Британецъ зналъ, что лишнихъ словъ
             Терять съ Суворовымъ напрасно,
             И что любилъ онъ молодцовъ!26
             -- "Какъ васъ зовутъ?" -- "Меня Джонсономъ,
             Товарищъ -- Сэръ Жуанъ, и "Дономъ"
             Онъ титулуется притомъ;
             Тѣхъ трое -- женщины, съ рабомъ," --
  
                                 XXX.
  
             -- "Я ваше имя, будто, знаю!...
             Другое -- ново для меня;
             Вы были.... да, припоминаю!
             Подъ Видиномъ?" -- "Такъ, точно; я,
             Тамъ, при атакѣ находился." --
             -- "Что жъ съ вами сталося потомъ?" --
             -- "Едва самъ помню!... чувствъ лишился,
             Подъ непріятельскимъ ядромъ,
             И лишь опомнился -- въ турецкомъ
             Плѣну!" -- "Теперь, на молодецкомъ
             Пиру, вы можете свои плѣнъ
             Отмстить, у Измаильскихъ стѣнъ!
  
                                 XXXI.
  
             Надѣюсь, что не хуже будетъ
             И нынѣшній вашъ новый постъ.
             А васъ Суворовъ не забудетъ;
             Лишь надобно устлать помостъ --
             Изъ турокъ, для добычи славы!...
             Въ свой полкъ поступите опять;
             Помилуй Богъ! потокъ кровавый
             Смыть долженъ нечесть, и вспахать
             Мы постараемся сохою,
             А тамъ -- пройти и бороною,
             Гдѣ Измаилъ теперь! пора!
             Кукареку!28 за мной! ура!" --
  
                                 XXXII.
  
             Сказалъ -- и принялся за дѣло,
             Опять учить своихъ солдатъ
             Какъ крѣпость штурмовать и смѣло
             Лѣзть на щетины палисадъ....
             Межъ тѣмъ, Джонсонъ ужъ съ Донъ-Жуаномъ --
             Къ мѣстамъ своимъ отведены;
             А евнухъ съ дамами, за станомъ,
             Въ обозъ -- Фурлейтщчкамъ сданы.
             Такъ описавъ ихъ похожденье,
             Теперь -- опять за продолженье
             Разсказа примемся, какъ былъ
             Взятъ неприступный Измаилъ!
  
                                 XXXIII.
  
             Войска, и съ суши, и съ Дуная,29
             Все жарятъ съ грозныхъ баттарей;
             Везувій съ Этной, изрыгая
             Огонь и лаву,-- не страшнѣй,
             Не гибельнѣй, опустошеньемъ
             Окрестныхъ селъ и городовъ .
             Все рушится -- за мановеньемъ
             Вождя безтрепетныхъ полковъ!
             Подъ градомъ пуль, гранатъ, картечи,
             Все впереди, средь, грозной сѣчи,
             Джонсонъ съ Жуаномъ -- турковъ бьютъ,
             Отъ гренадеръ не отстаютъ....
  
                                 XXXIV.
  
             Жуанъ, особенно! хоть молодъ
             И хоть впервые въ дѣлѣ онъ,--
             Усталость, дымъ, и ночи холодъ,
             И труповъ видъ, и смерти стонъ,
             Средь свалки въ атмосферѣ душной,
             Гдѣ кровью омытъ каждый шагъ....
             Все переноситъ равнодушно,
             Какъ будто закаленъ въ бояхъ!
             Покой и нѣгу наслажденій
             Забылъ, средь сильныхъ ощущеній,
             По пылкости души своей,
             Развившейся для всѣхъ страстей!...
  
                                 XXXV.
  
             Но, всюду дѣйствуя открыто
             Такъ на войнѣ, какъ и въ любви,--
             Одной лишь злобы ядовитой,
             Со звѣрской жаждою крови,
             Не зналъ онъ, духомъ благородной,
             И полнъ поэзіи живой!
             Да и другаго, какъ угодно,
             Съ такой геройскою душой,--
             Едва ль отыщеіе героя....
             Вотъ левъ, что ужъ, признаться, стоя
             Названья этого,-- куда
             Затмилъ бы нашихъ львовъ30 стада!
  
                                 XXXVI.
  
             Кругомъ его -- ложатся трупы....
             Какъ черти Турки, притаясь,
             За бастіонные уступы,
             Открытой схватки лишь боясь,31
             Выхватываютъ рядъ за рядомъ;
             Но наши -- идутъ все впередъ,
             Не дрогнувъ подъ свинцовымъ градомъ....
             Вдругъ брешь пробита, и -- проходъ
             Свободный въ стѣны!-- Палисады,
             Рогатки, бруствера, преграды,
             Все -- ни почемъ ужъ,-- хоть летятъ
             Вѣнцы и бревна на солдатъ!...
  
                                 XXXVIII.
  
             Свободно потекли колонны,
             Одна въ слѣдъ за другой -- въ проломъ;
             Громъ баттарей неугомонный
             Стихать ужъ началъ.... и кругомъ --
             Пошла рѣзня? штыкъ съ ятаганомъ!
             А тамъ -- въ огнѣ весь городъ.... крикъ,
             И вопли женщинъ, подъ туманомъ
             Густаго дыма; Русскій штыкъ,
             По грудамъ тѣлъ, путь пролегаетъ;
             Въ солдатахъ бодрость подкрѣпляетъ --
             Служитель церкви, на стѣнахъ,
             Съ крестомъ Спасителя въ рукахъ!...32
                                 XXXIX.
  
             Взятъ городъ.... но еще, мѣстами,
             По улицамъ рѣзня кипитъ;
             Падутъ, подъ Русскими штыками,
             Остатки мусульманъ -- О видъ
             Ужасный! дѣти, старцы, жены --
             Бѣгутъ и падаютъ, среди
             Развалинъ; крики, вой, и стоны --
             И впереди, и позади!...
             По трупамъ даже путь опасный:
             И тамъ еще, какъ змѣй ужасный.
             Радъ Турокъ за-ногу схватить,
             Чтобъ, и кончаясь, злость излить!
  
                                 XL.
  
             Взятъ городъ!... но еще не сдался.
             Упорствовалъ все Сераскиръ:33
             И бой кровавый продолжался
             До утра,-- смерти страшный пиръ!...
             Межъ тѣмъ, Жуанъ вдругъ, не далече,
             Двухъ грозныхъ видитъ Казаковъ;
             Не утоливъ знать жажды въ сѣчѣ,
             Гналися, парою волковъ,
             Они за дѣвочкой сироткой,
             Десятилѣтнею красоткой,
             Чтобъ изрубить ее въ куски,34
             Такъ безпощадны Казаки!
  
                                 XLI.
  
             Но нашъ герой ихъ нагоняетъ,
             И какъ прикрикнетъ вдругъ на нихъ --
             Они бѣжать, и онъ спасаетъ
             Бѣдняжку....35 Въ этотъ самый мигъ, --
             Бѣжитъ къ нему Джонсонъ, и хочетъ
             Его съ собою увести:
             Но о малюткѣ онъ хлопочетъ,
             Куда бъ бѣдняжку отнести...
             -- "Помилуй, братецъ! ты ужъ, видно,
             Забылъ о славѣ? какъ не стыдно
             Съ дѣвчонкою возиться тутъ,
             Когда тамъ наши Турковъ бьютъ!...
  
                                 XLII.
  
             Скорѣе къ нашимъ! Сераскира
             Ужъ нѣтъ: но замѣнилъ его
             Старикъ Паша, и тоже мира
             Не хочетъ слышать; ничего
             Онъ не боится, трубку куритъ,
             И не сдается! такъ упрямъ!...
             Но онъ не долго подежуритъ,
             Пойдемъ лишь, чтобы вмѣстѣ тамъ,
             Съ товарищами, отличиться!
             Не-то, вѣдь, стыдно отдѣлиться,
             Какъ бастіонъ возьмутъ безъ насъ....
             Послушай же! идемъ сейчасъ!" --
  
                                 XLIII.
  
             -- "Изволь! но прежде, гдѣ бъ малютку
             Мнѣ эту спрятать, укажи!..." --
             -- "Да негдѣ; брось ее, не въ шутку!..." --
             -- "Какъ это можно!" -- "Но, скажи,
             Теперь ли время этимъ вздоромъ
             Такъ заниматься?" -- И ножавъ
             Плечьми, Дуконсонъ окинулъ взоромъ
             Малютку: -- "Правда! жаль! ты правъ!
             Прелестное дитя, ни слова!
             И что за глазки!... но, я снова
             Скажу тебѣ, что надо намъ,
             Goddamn! быть непремѣнно тамъ!" --
  
                                 XLIV.
  
             Жуанъ нетрогался ни съ мѣста,
             Все занятъ дѣвочкой своей:
             -- "Пойдемъ же! юная невѣста
             Найдетъ защиту...." -- И скорѣй --
             Британецъ подозвалъ, изъ роты
             Своей, надежнѣйшихъ солдатъ,
             Имѣвшихъ менѣе охоты
             Колоть и грабить: -- "Вотъ, камратъ!
             (Сказалъ онъ Донъ-Жуану), смѣло
             Имъ ввѣрить можно; будетъ цѣлой
             Твоя малютка; для меня
             Все сдѣлаютъ, ручаюсь я!
  
                                 XLV.
  
             А вы, ребята! безъ награды
             Тутъ не останетесь у насъ!" --
             Солдаты отвѣчали: -- "рады
             Стараться! " -- (получивъ наказъ!)
             И, сдавъ имъ на-руки сиротку,
             Жуанъ съ товарищемъ своимъ.
             Вновь въ сѣчу кинулись, въ охотку,
             Пылая духомъ боевымъ,
             Въ надеждѣ, храбростью своею,--
             Иль бастіонъ взять, или шею
             Подъ нимъ сломить, иль, можетъ быть
             Въ петлицу крестикъ получить!...
  
                                 XLVI.
  
             Побѣда, слава, и герои,
             Какъ видно, таковы вездѣ;
             Отъ взятія безсмертной Трои --
             Не измѣнилися нигдѣ!
             Но правилъ нѣтъ безъ исключенья...
             И это намъ Капланъ-Гирей36
             Сейчасъ докажетъ, безъ сомнѣнья,
             Спокойной волею своей:
             Когда кругомъ все погибало
             Все рушилось, въ огнѣ пылало,--
             Онъ только духа не терялъ,
             И храбро пунктъ свой защищалъ!
  
                                 XLVII.
  
             Пятью сынами окруженный
             (Всѣ молодцы до одного!)
             Какъ тигръ, онъ дрался, разъяренный,
             Средь логовища своего!
             Въ надеждѣ твердой на Пророка,
             Онъ думалъ Русскихъ отразить,
             Невѣря, что бъ луну Востока
             Могъ Сѣверный орелъ затмить;
             И, ни Ахиллъ, ни сынъ Пріама,
             А, просто,-- старецъ, рабъ Ислама,
             Здѣсь, въ головѣ своихъ сыновъ,
             Сражалъ безтрепетно враговъ!...
  
                                 XLVIII.
  
             По свойству Русскихъ, имъ досаденъ
             Кто бъ долго не склонялъ меча;
             Кто, какъ они, ко славѣ жаденъ;
             Чья грудь ко мщенью горяча!
             Съ ожесточеньемъ безпримѣрнымъ.
             Старикъ удары наносилъ,
             Собой являя правовѣрнымъ --
             Примѣръ отваги, чудныхъ силъ;
             Но, не смотря на изступленье,
             Солдатъ питаетъ уваженье
             Къ такимъ, кто жизни не щадитъ,
             На смерть безтрепетно глядитъ!..
  
                                 XLIX.
  
             Неоднократно предлагали,
             Чтобъ ужъ сдался Капланъ-Гирей:
             Героя пощадить желали,
             Чтобы имѣть живой трофей....
             Но тщетны были всѣ старанья!
             Онъ предложеньямъ не внималъ
             И христіанамъ, на воззванья,
             Ударомъ новымъ отвѣчалъ!...
             Тогда -- изчезло сожалѣнье:
             Упрямое сопротивленье --
             Ожесточило всѣ сердца,
             Всѣ кинулись на молодца!
  
                                 L.
  
             Къ геройской схваткѣ подоспѣли --
             Жуанъ съ Джонсономъ, въ самый пылъ;
             Они сражались и жалѣли,
             Что Турокъ гакъ запальчивъ былъ!...
             Когда же оба получили
             По ранѣ, каждый на свой пай,--
             Въ нихъ чувства жалости остыли;
             Звучалъ лишь голосъ: поражай!
             Но прежде, чѣмъ неустрашимый
             Погибъ,-- злой рокъ неотразимый --
             Всѣхъ пятерыхъ до одного,
             Сразилъ и сыновей его!....
  
                                 LI.
  
             Одинъ изъ нихъ, тутъ, палъ простертый
             Отъ пули, а другой -- въ куски
             Изрубленъ; третій и четвертый --
             Подняты были на штыки --
             Всѣхъ дольше, пятый, охраняя
             Себя и старца отъ враговъ,--
             Держался, храбро отражая
             Удары сабель и штыковъ!
             Но, наконецъ, и онъ, проклятья
             Пославъ Гяурамъ, самъ -- въ объятья
             Прелестныхъ Гурій поспѣшилъ....37
             За нимъ -- и старецъ палъ безъ силъ!
  
                                 LII.
  
             Онъ пережить не могъ ужъ горя,
             На трупахъ сыновей своихъ,
             И, болѣе съ врагомъ не споря,--
             Какъ дубъ, свалился онъ на нихъ....
             Воскликнулъ лишь: "Аллахъ!" и взоры
             Поднялъ, съ упрекомъ, въ небеса!...
             Съ нимъ рушились и всѣ опоры
             Твердыни грозной!-- Чудеса!
             Солдаты даже онѣмѣли --
             При этомъ видѣ, и не смѣли
             Ужъ доконать его штыкомъ,
             Изумлены богатыремъ!
  
                                 LIII.
  
             Тутъ бастіонъ ужъ не держался.--
             И трехбунчужный въ немъ Паша,
             Браду поглаживая, сдался:
             Его геройская душа
             Была вся -- въ ароматномъ дымѣ,
             Которымъ затянулся онъ,
             Не помышляя о Селимѣ,
             И только -- кейфъ38 любя, да сонъ...
             Прямой былъ стоикъ!-- Видя всюду
             Развалины, да труповъ груду,
             Онъ расчиталъ, что и ему --
             Штыкъ снялъ бы гордую чалму!
  
                                 LIV.
  
             Такъ грозная твердыня пала,--
             Палъ неприступный Измаилъ!39
             Луну, что гордо подымала
             Рога свои,-- Крестъ осѣнилъ,
             Символъ священный искупленья,
             Омытый кровью, средь огней
             Опустошительнаго мщенья,--
             Ужаснѣйшаго изъ бичей
             Небесной кары надъ землею!...
             Да! съ истребительной войною.
             Гдѣ только гибель результатъ.
             Сравниться можетъ только адъ!
  
                                 LV.
  
             И такъ -- не стало Измаила!
             Тьмы храбрыхъ онъ похоронилъ,--
             Какъ человѣчества могила,
             Какъ саркофагъ могучихъ силъ!
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 LVI.
  
             Изъ двадцати трехъ тысячъ павшихъ
             На мѣстѣ Турокъ.-- лишь одинъ
             Ушелъ, съ извѣстьемъ о пылавшихъ
             Стѣнахъ и башняхъ!...40 Но картинъ
             Кровопролитья и пожаровъ,
             Довольно намъ передала
             Исторья подвиговъ Омаровъ
             И Чингисъ-хановъ,-- духовъ зла....
             А можетъ быть... какъ знать?... и блага!?..
             То вышняго Ареопага
             Опредѣленіе.... и умъ
             Нашъ слишкомъ слабъ для этихъ думъ!..
  
                                 LVII.
  
             Да и пора уже картины
             Оставить ужасовъ войны,
             И побѣдителей дружины,
             Что на развалинахъ страны,
             Мечомъ кровавымъ, начертали
             Девизъ таинственныхъ словесъ,
             Чтобъ Османли не забывали
             Того -- "Мани-Ѳекель-Фареса!"41
             Что испыталъ, когда то, гордый
             Оплотъ ихъ. Измаилъ, отъ твердой
             И смѣлой воли Русскихъ силъ,
             Когда ее ожесточилъ!
  
                                 LVIII.
  
             Но мы оставили героя....
             И перейдемъ къ нему опять!
             Что жъ сталось съ Донъ Жуаномъ, съ боя.
             Гдѣ доказалъ, какъ постоять
             Не только за себя умѣетъ --
             Въ дѣлахъ любви; но, молодцомъ,
             Онъ передъ смертью не сробѣетъ,--
             И на турнирѣ роковомъ?...
             Теперь -- онъ въ ставкѣ отдыхаетъ.
             Малютку милую ласкаетъ,
             Которой поклялся онъ быть --
             Отцомъ, и жизнь ея хранить!
  
                                 LIX.
  
             Отъ сердца, Русскіе готовы,
             Съ гостями, хлѣбъ-соль раздѣлить,
             Имъ чувства добрыя не новы;
             Они умѣютъ оцѣнить --
             Великодушія порывы,
             Отвагу, храбрость, удальство....
             Притомъ, скромны и не ревнивы,
             Чужое видя торжество! .
             Такъ и Жуаномъ -- любовались.
             Его геройствомъ восхищались,
             О прославляли до небесъ --
             Повѣсу изо всѣхъ повѣсь!...
  
                                 LX.
  
             Особенно ихъ увлекала
             Его и добрая душа,
             Что такъ несчастнымъ сострадала,
             Любовью къ ближнему дыша!
             Его участіе къ Леилѣ,
             Его заботливость о ней.
             Когда, быть можетъ, о могилѣ
             Подумать надобно бъ скорѣй, --
             Такъ чувства грубыя смягчили,
             Растрогали й поразили.
             Что всякой про него солдатъ
             Другому говорилъ: вотъ -- хватъ!--
  
                                 LXI.
  
             Его за храбрость уважая,
             И самъ Суворовъ полюбилъ,
             Но очень ясно понимая,
             Что онъ, притомъ, туристомъ былъ,
             Предупредилъ его желанье --
             На городъ чудный посмотрѣть,
             И тотчасъ, отдалъ приказанье,
             Съ депешей,-- въ Петербургъ летѣть!..
             Жуанъ не долго собирался;
             Въ столицу сѣвера помчался,
             Съ малюткой милою своей,--
             Рѣшась не разставаться съ ней.
  
                                 LXII.
  
             Ктожъ въ нашей сѣверной Пальмирѣ,
             Бывъ съ первый разъ, не находилъ
             Ее прекраснѣйшею въ мірѣ,
             И флегматически бродилъ,--
             Среди великолѣпныхъ зданій,
             Дворцевъ и княжескихъ палатъ,
             Волшебныхъ дачъ и тѣхъ гуляній,
             Какими городъ нашъ богатъ?
             Тотъ развѣ,-- кто страдалъ хандрою,
             Или -- душевной пустотою....
             Но не таковъ былъ нашъ Жуанъ,--
             Съ душою пылкой южныхъ странъ!--
  
                                 LXIII.
  
             Однакожъ, не томя разсказомъ
             О впечатлѣньяхъ удальца,
             Мы съ нимъ перенесемся разомъ --
             Подъ своды пышнаго дворца,
             Когда онъ, предъ Царицей, въ тронной.
             Съ депешей радостной предсталъ,
             И на него взоръ благосклонной,
             Съ престола русскаго, упалъ!
             Рядъ царедворцевъ со звѣздами, _
             Штатсъ-дамъ съ предлинными хвостами,
             Убранства пышныя палатъ,--
             Жуана занимали взглядъ!
  
                                 LXIV.
  
             На все туристъ нашъ, съ изумленьемъ,
             Хоть безъ смущенія, взиралъ...
             За то,-- съ какимъ благоговѣньемъ.
             Къ Царицѣ взоры обращалъ!
             Она, съ участьемъ, распросила --
             О родѣ, о странѣ его;
             Какъ онъ, подъ ядра Измаила,
             Попалъ изъ края своего,
             И удивлялася герою,
             Который, съ нѣжной красотою,
             Такую храбрость проявлялъ,
             Да и умомъ обворожалъ!...
  
                                 LXV.
  
             И мудрая Екатерина,
             Замѣтивъ столько качествъ въ немъ,
             Героя юнаго, какъ сына,
             Старалась обласкать; въ своемъ
             Дворцѣ, тотчасъ, отвесть велѣла --
             Ему покои для житья....
             (Такъ отличать она умѣла --
             Достойныхъ милостей Ея!)
             Такимъ пріемомъ увлеченный,
             Признательный и восхищенный,
             Жуанъ не могъ двухъ словъ сказать,--
             Готовъ былъ жизнь свою отдать!...
  
                                 LXVI.
  
             Царицы ласки обратили
             И всѣхъ вниманье на него.
             Всѣ про него заговорили,
             А дамы -- болѣе всего!...
             И вскорѣ баловень Фартуны --
             Столицы всей кумиромъ сталъ!
             И мудрено ль? -- красивый, юный,
             Онъ былъ Амура идеалъ....
             Амура -- не младенца только;
             Но -- возмужалаго, что столько
             Переворотовъ испытавъ,
             Еще былъ -- въ силѣ, цѣлъ и здравъ!...
  
                                 LXVII.
  
             Вокругъ него всѣ увивались,
             Во всѣ дома онъ приглашенъ:
             Съ рукъ-на-руки, его старались
             Перенимать; со всѣхъ сторонъ,
             Онъ слышалъ шопотъ удивленья,
             Лесть дипломатовъ, трепетъ дамъ,--
             Отъ одного прикосновенья,
             Атласныхъ платьевъ ихъ, къ чулкамъ
             Его мужской ноги красивой...
             И какъ тутъ многихъ взоръ ревнивой,
             Мужей и модниковъ, страдалъ.--
             Что ихъ пришелецъ затмевалъ!
  
                                 LXVIII.
  
             Но мы сердечныя побѣды
             Его не станемъ изчислять,
             Ни, съ нимъ, на званные обѣды,
             Пикники, балы, разъѣзжать:
             Все это -- такъ обыкновенно....
             И новаго тутъ что-нибудь,
             Передъ эпохой современной,
             Едваль нашли бъ, какъ развернуть
             Картину тожъ большаго свѣта,--
             Поклонника все этикета
             И посреди забавъ своихъ,
             Дневныхъ, вечернихъ и ночныхъ!
  
                                 LXIX.
  
             Однимъ лишь вѣкъ Екатерины
             Отъ нашихъ отличался дней,
             Что -- тороватѣй былъ родъ львиный,
             И жили какъ-то веселѣй!...
             Нашъ Петербургъ тогда былъ молодъ,
             Затѣи болѣе любилъ,
             И скупости заморской холодъ
             Еще баръ русскихъ не знобилъ;
             Еще водилось хлѣбосольство;
             Повсюду роскошь и довольство --
             Дивили иноземцевъ взоръ....
             Но -- поумнѣй онъ сталъ съ тѣхъ поръ!
  
                                 LXX.
  
             Теперь -- Парижа снимкомъ вѣрнымъ
             Онъ сталъ, а, можетъ быть, въ иномъ,--
             И превосходитъ.... самъ примѣрнымъ
             Являясь -- Чудо-Городкомъ,
             И тономъ общества, и зданій
             Великолѣпной красотой...
             Чтобы Петровыхъ ожиданій
             Планъ довершить, и, подъ пятой,--
             Имѣя Балтики пучины,
             Въ рукахъ -- могучія дружины,
             Европу въ страхѣ содержать.
             На міръ безтрепетно взирать! .
  
                                 LXXI.
  
             Но возвратимся къ Донъ Жуану:
             Онъ, съ каждымъ днемъ, все прибавлялъ
             По новенькой главѣ къ роману....
             Ну, то-есть, лавры пожиналъ
             На поприщѣ большаго свѣта,
             Обворожая красотой,
             Умомъ, и знаньемъ этикета,--
             Салоновъ дипломатъ-герой!
             Онъ мало говорилъ, но -- кстати:
             И "соломоновой печати"
             Скромнѣй, для всякихъ тайнъ, онъ былъ --
             Загадкой для самихъ Свѣтилъ!...
  
                                 LXXII.
  
             Но климатъ сѣвера холодной --
             Растеньямъ нѣжнымъ теплыхъ странъ.
             Страхъ, какъ опасенъ, по несродной
             Температурѣ и Жуанъ --
             Вліянье это, надъ собою,
             Довольно скоро испыталъ:
             Подъ небомъ сѣрымъ надъ Невою,
             Онъ тосковать замѣтно сталъ;
             Потомъ и силы и румянецъ
             Терялъ, хоть крѣпкій былъ испанецъ;
             И, наконецъ, такъ занемогъ.
             Не въ шутку, что -- въ постелю слегъ!..
  
                                 LXXIII.
  
             Лейбъ-медикъ, впрочемъ, все искусство
             Тутъ незамедлилъ показать;
             Бредъ сильный перервалъ, и, въ чувство
             Приведши, началъ врачевать --
             Систематически Жуана;
             Особенно, тутъ помогла
             Бѣдняжкѣ -- Ипекакуана!...42
             Но надъ болѣзнью верхъ взяла,
             Едваль, и не сама природа....
             За тѣмъ -- что никакого рода
             Еще болѣзней онъ не зналъ,
             И медицины -- избѣгалъ!...
  
                                 LXXIV.
  
             Да! кто лишь разъ попалъ къ ней въ лапы --
             Тотъ не жилецъ ужъ для земли:
             "Secundum artem" эскулапы
             Такъ жертвы истомятъ свои,
             Что послѣ,-- что ни шагъ -- микстура,
             То порошки, такъ и манятъ,
             А жизненныхъ силъ процедура --
             Тутъ устаетъ... и радъ не радъ,
             А въ отпускъ на тотъ свѣтъ сбирайся,
             Со всѣми милыми прощайся;
             На дроги съ помпой понесутъ,
             И за заставу -- отвезутъ!....
  
                                 LXXV.
  
   "Sic transit gloria mundi!..."43 Зная
             То хорошо, Жуанъ младой,
             И на землѣ еще желая
             Пожить,-- махнулъ скорѣй рукой --
             Латинской кухнѣ, и рѣшился
             Покинуть дворъ и милыхъ дамъ;
             И за границу попросился.
             Чтобъ, вновь на произволъ судьбамъ
             Отдавшись,-- на-воды пуститься,
             Постранствовать да просвѣжиться,
             И, силами запасшись вновь,--
             Опять приняться.... за любовь!
  
                                 LXXVI.
  
             Царица на него имѣла --
             Лишь виды матери родной,
             И матерински сожалѣла,
             Что иноземецъ молодой,--
             Такъ съ сѣверомъ не могъ сродниться,
             Когда такъ много подавалъ
             Собой надеждъ!... и дослужиться
             До почестей такъ обѣщалъ,--
             Своею ловкостью придворной,
             Умомъ, и храбростью безспорной;
             И счастье, можетъ быть,-- иной
             Составить фрейлины младой!...
  
                                 LXXVII.
  
             Но дѣлать нечего; разстаться
             Съ любимцемъ надо было ей,
             Что бъ преждевременно, признаться,
             Вдали отъ родины своей,
             Не кончилъ поприще земное,
             А пожилъ -- и для странъ другихъ,
             Свое здоровье молодое
             Поправивъ на водахъ!-- и вмигъ.
             По повелѣнію Царицы,--
             Ему данъ паспортъ, изъ столицы,
             Свободно ѣхать, наконецъ,
             Куда бъ ни вздумалъ молодецъ!...
  
                                 LXXVIII.
  
             И вотъ онъ, взявъ съ собой Леилу
             Свою сиротку,-- съ нею въ путь
             Отправился, что бы, на силу
             Свободой подышавъ, взглянуть --
             На небеса, и на природу,
             Въ странахъ теплѣйшихъ, унося,
             Съ собою, къ русскому народу,
             (Гдѣ, какъ съ родными онъ сжился!) --
             И, за пріемъ, благодаренья,
             И, объ разлукѣ, сожалѣнья,
             И удивленье, что, не дикъ,
             Народецъ русскій, а великъ --
  
                                 LXXIX.
  
             Et coetera!... хотя бъ и много
             Еще могли прибавить тутъ...
             Но скромность запрещаетъ строго --
             Самимъ себѣ творить намъ судъ,
             Распространяясь съ похвалами!
             И такъ,-- судьбу благодаря,
             Что можемъ добрыми сынами
             Назваться добраго Царя,
             Оставимъ нашу Русь святую,
             Да -- на дорогу столбовую,
             И, за повѣсою своимъ,--
             Въ чужіе краи поспѣшимъ!
  
                       LXXX
  
             Эпическаго сочиненья
             Условья здѣсь соблюдены --
             Всѣ, кажется, безъ изключенья:
             Любви, и бури, и воины,
             Имѣли вы. передъ глазами,--
             Довольно вѣрныя черты;
             Встрѣчали и мораль, мѣстами,
             И философіи мечты,
             Цвѣты поэзіи, и чувства....
             Ноемъ мы, впрочемъ, безъ искусства;
             И, потому,-- не безъ того,
             Чтобъ не было здѣсь -- кой-чего....
  
                                 LXXXI.
  
             Грѣшковъ, конечно, здѣсь не мало!
             Не разъ, быть можетъ, надъ и ной
             Главою, тянущейся вяло,
             Зѣвали вы, читатель мои!...
             Иль, гдѣ вы ждали продолженья,--
             Разсказа прерывалась нить,
             И васъ бѣсили -- отступленья,
             Гдѣ намъ хотѣлось -- мысль развить!...
             Но мы -- питомцы романтисма,
             Цѣпей не знаемъ классицисма,
             И если дремлемъ.... такъ примѣръ --
             Намъ подаетъ и самъ Гомеръ!!..
  

ГЛАВА ОСЬМАЯ

  
                                 I.
  
             Паденье яблока -- Ньютону,1
             Внезапно просвѣтило умъ,
             Подавъ ключъ къ новому закону
             Природныхъ силъ, къ разгадкѣ думъ,
             Что мудрецу сна не давали!
             Все -- случай! согласитесь; и --
             Когда бъ не яблоко,2-- едва ли,
             О тяготѣніи земли,
             И до сихъ поръ узнать могли бы,
             И нашей земноводной глыбы
             Вкругъ солнца, смѣлый оборотъ --
             Рѣшить, и дать наукѣ ходъ!
  
                                 II.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Такъ! можетъ быть, настанетъ скоро
             Тотъ благодатный мигъ, въ которой --
             Мы, на машинѣ паровой,
             И на луну взлѣтимъ стрѣлой!
  
                                 III.
  
             Къ чему жъ подобное вступленье?
             Вы спросите читатель мой!
             Не знаю самъ.... но вдохновенье
             Какое-то -- внезапно,-- мной
             Такъ овладѣло, и отваги
             Безумью столько придаетъ
             Что, взявъ перо и листъ бумаги,
             Мнѣ кажется,-- на самолетъ,
             Иль на машину паровую,
             Ужъ сѣлъ, да по звѣздамъ кочую,
             Не зная, съ силою паровъ.--
             Сопротивленія вѣтровъ!...
  
                                 IV.
  
             Но гдѣ жъ герой нашъ? -- Онъ, въ покойномъ
             Дормезѣ, катится съ своей
             Леилою,-- въ благопристойномъ,
             Отцовскомъ положеньи, къ ней --
             Лишь головой склонясь не много,
             На плечико, да станъ рукой
             Обвивъ родительски.... дорогой,
             Любуясь юной красотой:
             Ея гагатовые глазки,
             Устъ лепетъ и, съ улыбкой, ласки,
             Безъ соблазнительныхъ затѣй,--
             Его приковываютъ къ ней!
  
                                 V.
  
             Жуанъ, для милаго ребенка,
             Съ собой взялъ -- въ клѣткѣ снигиря,
             Да бѣлаго какъ снѣгъ котенка:
             Такъ онъ, и въ дальніе края,--
             Воспоминанія съ собою
             Хотѣлъ, быть можетъ, увезти,
             О нашемъ краѣ, гдѣ герою.
             Отъ сердца, грустное "прости!"
             Сказали дамы и дѣвицы,
             Когда рѣшился онъ -- столицы
             Покинуть ласковый пріемъ
             И не одинъ радушный домъ!...
  
                                 VI
  
             Сиротка милая, Леила,
             Теперь всѣ мысли, у него,
             И все вниманье поглотила.
             Предметомъ сдѣлавшись его --
             Нѣжнѣйшихъ ласкъ и попеченій
             Да! никогда, братъ иль отецъ,
             Сестра иль дочь, при всемъ сближеньи
             Взаимно бьющихся сердецъ,--
             Такъ, можетъ статься, не любили!...
             Такъ ихъ съ собою породнили,
             Съ мгновенья перваго, Судьбы,--
             При громахъ пушечной пальбы!
  
                                 VII.
  
             По чувства этого, признаться,
             Какимъ къ Леилѣ онъ дышалъ,--
             Едва ли можно догадаться!..
             Такъ старъ онъ не былъ, чтобъ питалъ --
             Къ ней лишь родительскую нѣжность;
             Не могъ онъ, и какъ братъ любить;
             Сестры онъ имѣлъ мятежность
             И чувственной любви внушить --
             Леила не могла собою,
             Живя десятой лить весною!
             А хоть онъ и повѣса былъ,
             Плодовъ незрѣлыхъ -- не любилъ....
  
                                 VIII.
  
             Притомъ, онъ даже и къ созрѣлымъ
             Плодамъ -- лишь скромно приступалъ:
             Онъ былъ Платонникомъ несмѣлымъ!
             И только случай заставлялъ
             Его, порою, позабыться...
             Но тутъ -- не могъ онъ ничего,
             Ни опасаться, ни страшиться,
             Леила вовсе для него
             Не представляла искушенья!...
             Такъ не едва ль.... и. безъ сомнѣнья,
             Онъ потому ее любилъ,--
             Что жизнь сироткѣ сохранилъ!
  
                                 IX.
  
             Къ тому жъ, какъ сынъ Католицисма,
             И какъ Испанецъ, изъ пеленъ,
             Сродненный съ духомъ фанатисма,--
             Заранѣ восхищался онъ,
             При мысли (доброй, безъ сомнѣнья!)
             Что могъ -- орудьемъ Церкви быть,
             И юной жертвѣ заблужденья --
             Врата спасенія открыть....
             Но, удивительно! Турчанка --
             Была такая мусульманка,
             Что христіанкой быть, по ней,
             Страшнѣй казалось всѣхъ смертей!
  
                                 X.
  
             Такъ сильны были впечатлѣнья,
             На умъ сиротки молодой,
             Кроваваго опустошенья --
             Ей памятной страны родной,
             Гдѣ слышала.... какъ-мать и братья,
             На трупахъ падшихъ мусульманъ,
             И сами падая, проклятья
             Лишь слали въ адъ, на христіанъ!..
             Жуанъ, какъ могъ, краснорѣчиво,--
             Леилы умъ, невольно лживой,
             Старался свѣтомъ прояснить,
             И все -- заставить позабыть!...
  
                                 XI.
  
             Межъ тѣмъ, они ужъ были въ Польшѣ....
             Но -- лишь проѣхали по ней
             Жуана мысль стремилась больше,
             Увидѣть небеса скорѣй --
             Надъ виноградными брегами,
             Что опоясываетъ Рейнъ;
             Да, животворными ключами,
             Здоровье подкрѣпивъ,-- рейнвейнъ,
             Іоганисбергскій знаменитый,
             Изъ мшистыхъ погребовъ добытый,
             Да самомъ мѣстѣ испытать,--
             Его доброту всю узнать!
  
                                 XII.
  
             И такъ,-- за Польшею,-- промчались
             Чрезъ Бранденбургію3.... и въ ней,
             Лишь на-скоро полюбовались --
             Столицей древнею князей,
             Да рудниками Кенигсберга;
             А то,-- что родился тамъ Кантъ4.... огущества.}, но, повидимому, Байронъ хотѣлъ выразить по преимуществу оппозицію новѣйшей мысли противъ всѣхъ консервативныхъ элементовъ общества {XII, 40: I mean to show things really as they are,
   Not as they ought to be...
   H. C. Мuller, Lectures, 31, справедливо называетъ словъ Жуана, мастерскимъ произведеніемъ новѣйшей европейской мысли и чувства, продуктомъ новѣйшаго духа міровой литературы, охватывающаго весь свѣтъ, поэтическимъ протестомъ ХІХ-го вѣка противъ всего лицемѣрія общества.}.
   При этомъ многое въ воззрѣніяхъ и чувствованіяхъ автора "Донъ Жуана" напоминаетъ уже мрачный реализмъ и пессимизмъ Мопассана и концепцію позднѣйшаго періода дѣятельности послѣдняго, но въ душѣ Байрона на дѣлѣ еще не водворялся такой мракъ, какой находимъ въ "Sur l'eau" и "La vie errante" Мопассана.
   Міръ полонъ зла и безотрадныхъ явленій въ мірѣ политической и соціальной, а равно и личной жизни, но есть въ немъ не мало и прекраснаго. Байронъ страстно любилъ это прекрасное въ жизни.
   Первое мѣсто въ этомъ прекрасномъ занимаетъ природа, которая полна гармоніи {XV, 5: There's Music in ail things, if men had ears...}.
  
   Какъ хороша природа! Сколько силы
   И красоты во всѣхъ ея явленьяхъ!
  
   говоритъ Манфредъ. И въ "Донъ Жуанѣ" находимъ такія же прелестныя картины великаго колориста, какъ и въ другихъ произведеніяхъ Байрона. Чудный гимнъ природѣ {III, 102--104.}, навѣянный знаменитой Дантовской картиной и свидѣтельствующій о религіозномъ, все еще нѣсколько пантеистическомъ, не взирая на совершившійся въ Байронѣ поворотъ къ Богу {Kraeger, 98 и слѣд.}, обожаніи вселенной, стоитъ множества всякихъ другихъ описаній. Наша жизнь нераздѣльна съ природой. Воображеніе Байрона не разъ манила жизнь вдали отъ людныхъ городовъ, въ уединеніи среди прекрасной природы и въ сліяніи съ нею, и въ этомъ отношеніи онъ приближался къ Руссо и Вордсворту {Объ отношеніи Байрона къ Руссо см. О. Schmidt, Rousseau und Byron.}. Эпизодъ о Гаидэ не находился ли въ нѣкоторой связи съ лелѣянными Байрономъ планами поселиться на одномъ изъ прекраснѣйшихъ острововъ греческаго архипелага? Этотъ эпизодъ -- настоящая идиллія. Вспомнимъ еще строфы, посвященныя генералу Буну, предпочитавшему жизнь среди красотъ природы всякому другому существованію:
  
   Изъ всѣхъ людей, прославленныхъ молвою,
   Счастливѣйшимъ считаю Буна я... *).
   *) VIII, 61 и слѣд.
  
   Красота той или иной личности въ ея цѣломъ очаровывала поэта, какъ, напр., это показываетъ образъ чуднаго дитяти природы, пылкой Гаидэ, превозносимый почти всѣми критиками, или второй дочери природы, мистически настроенной Авроры {XV, 45; XV1, 48.}.
   Увлекали Байрона и великіе порывы души въ ея свободолюбивыхъ стремленіяхъ {VIII, 155 и слѣд.}. Вѣдь самъ поэтъ былъ революціоннымъ борцомъ за свободу личности и народовъ противъ угнетателей мысли и противъ "всякаго деспотизма во всѣхъ странахъ". Я хочу, чтобы люди были одинаково свободны какъ отъ толпы (и отъ демагоговъ), такъ и отъ королей, отъ васъ, какъ и отъ меня {IX, 24--25.}, говорилъ Байронъ. Не разъ въ его поэмѣ находимъ возгласы и заявленія ненависти къ тираннамъ. Этими своими идеями Байронъ всюду снискивалъ пламенныхъ поборниковъ, ставъ интернаціональнымъ поэтомъ въ силу своихъ интернаціональныхъ симпатій.
   Европа, въ томъ числѣ и Англія, превратилась въ царство ханжества и раболѣпія (ср. D. J., Dedic, XVI). Но и въ культурномъ мірѣ есть уголки, гдѣ, по мнѣнію Байрона, жизнь построена на лучшихъ началахъ, чѣмъ въ старомъ свѣтѣ. Такимъ уголкомъ Байронъ представлялъ себѣ Америку, убѣжище свободы, куда онъ и намѣревался переселиться {См. Kraeger, Lord Byrous Beziehungen zu Amerika.-- Beilage zur Allgemeinen Zeitung 1897, No 58.}. Подобнымъ же пріютомъ долго казалась Америка и другимъ пылкимъ мечтателямъ XIX вѣка, пока не открылось всемогущество доллара и въ ея жизни.
   Итакъ, въ поэмѣ о Донъ Жуанѣ, которая является лебединою пѣснью Байрона наряду со стихотвореніемъ: "Сегодня мнѣ исполнилось 36 лѣтъ...", поэтъ попытался охватить весь міръ человѣческой жизни со всѣмъ его разнообразіемъ. Байронъ вступилъ съ полной смѣлостью и искренностью въ борьбу съ политическою, общественною и всевозможною ложью, несомнѣнно выказалъ въ высокой степени мужественныя чувства и явился со свойственною ему энергіею и силой пѣвцомъ освобожденія человѣчества отъ политическихъ золъ и моральныхъ предразсудковъ. Но, по словамъ Гёте, "Байронъ великъ, пока остается поэтомъ, а когда разсуждаетъ, то уподобляется ребенку своею наивностью. Сила Байрона -- въ описаніяхъ и глубокомъ чувствѣ. Отчетливаго воплощенія положительныхъ идеаловъ, прочныхъ руководительныхъ началъ жизни и мысли лишена и поэма о "Донъ Жуанѣ", какъ и вся его поэзія. Признаемъ все значеніе Байроновой ироніи, основанной на поэтическомъ оттѣненіи контрастовъ человѣческой жизни и разлада между голой, чувственно-эгоистическою, ограниченною натурою человѣка и ея безграничными стремленіями, выраженнаго Байрономъ съ особенною силой. Однако, хотя бы и геніальнаго, "дьявольскаго темперамента", какой признавалъ въ себѣ самъ Байронъ {См. письмо Байрона къ миссисъ Ли объ Аллегрѣ.}, еще мало для полноты обаянія. Конечно, скептицизмъ, оппозиція ради оппозиціи, язвительная критика неудовлетворительныхъ современныхъ общественныхъ отношеній, ѣдкій политическій сатиризмъ до извѣстной степени благотворны. Пѣсни о свободѣ заманчивы. Мечта о вполнѣ непринужденномъ, гордомъ и свободномъ развитіи человѣчества прекрасна, но въ своемъ отрѣшеніи отъ наглядныхъ формъ, въ своей безплотности при непризнаніи поэтомъ никакихъ ограниченій свободы, она рискуетъ оставаться безплодной и неосуществимой утопіею. Мечтательныхъ указаній человѣчеству неяснаго идеала въ туманной дали и въ жизни среди природы по идеямъ Руссо и его послѣдователей, при постоянныхъ противорѣчіяхъ въ мысли поэта, соотвѣтствующихъ противорѣчіямъ въ его характерѣ и настроеніяхъ, при неполной продуманности построеній его мысли и творчества, недостаточно для возведенія автора на высшую ступень геніальности. Истинно геніальныя эпопеи человѣческой жизни дали человѣчеству такіе поэты цѣльнаго міровоззрѣнія, какъ Данте въ "Божественной Комедіи*, Шекспиръ въ великихъ трагедіяхъ и символическихъ драмахъ, Сервантесъ въ "Донъ-Кихотѣ", Гете въ "Фаустѣ", "Донъ-Жуанъ" Байрона не принадлежитъ къ числу такихъ величайшихъ созданій художественнаго творчества, какъ ни ярка сама по себѣ печать геніальности, лежащая на этой поэмѣ и сколь великими достоинствами ни отличается она въ отдѣльныхъ частяхъ.

Н. Дашкевичъ.

  
                                 Посвященіе.
  
                                           1.
  
             Бобъ Соути, ты поэтъ, вѣнкомъ лавровымъ
             Увѣнчанный и межъ поэтовъ тузъ,
             Хоть измѣнилъ и дѣломъ ты и словомъ
             Своимъ друзьямъ, ставъ торіемъ. Дивлюсь,
             Съ какимъ искусствомъ ты съ порядкомъ новымъ
             Миришься. Заключилъ ли ты союзъ
             Съ лекистами при мѣстѣ иль безъ мѣста,
             Гнѣздомъ дроздовъ, что запеченныхъ въ тѣсто,
  
                                           2.
  
             Предъ королемъ поставили? Пирогъ
             Разрѣзали, и птицы всѣ запѣли".
             Какъ этой старой пѣсни смыслъ глубокъ!...
             Когда льстецы успѣха не имѣли?
             Запѣлъ и Кольриджъ съ ними, но не могъ
             Намъ разъяснить своей завѣтной цѣли:
             Его такъ объясненіе темно,
             Что безъ ключа немыслимо оно.
  
                                           3.
  
             Ты, Бобъ, смѣлѣй! Напрасныя усилья
             Не хочешь дѣлать ты, чтобъ пѣть одинъ
             Въ завидномъ пирогѣ. Обрѣзать крылья
             Другимъ дроздамъ, конечно, нѣтъ причинъ;
             И вотъ, желая скрыть свое безсилье,
             Ты до такихъ возносишься вершинъ,
             Что падаешь стремглавъ съ отвѣсной кручи,
             Блеснувъ мгновенье рыбкою летучей.
  
                                           4.
  
             Вордсвортъ огромный томъ, страницъ въ пятьсотъ,
             Недавно издалъ, съ новою системой,
             Что мудреца и то съ ума сведетъ.
             Хоть назвалъ онъ свой жалкій трудъ поэмой,
             Поэзіи никто въ немъ не найдетъ;
             Понять его не легкая проблема;
             Тотъ можетъ, для кого понятенъ онъ,
             Докончить столпъ, что строилъ Вавилонъ.
  
                                           5.
  
             Вниманія на свѣтъ не обращая,
             Вы въ Кексвикѣ составили кружокъ,
             Гдѣ, лишь себя съ любовью восхваляя,
             Рѣшили, что лавровый свой вѣнокъ
             Для васъ однихъ поэзія святая
             Готовитъ. Какъ отъ истины далекъ
             Подобный взглядъ! Вамъ не найти оплота:
             За океанъ вы приняли болото!
  
                                           6.
  
             Стремленья ваши жалки и смѣшны...
             Ихъ участь -- возбуждать одно злорадство!
             Пускай мѣста вамъ теплыя даны,
             И вамъ достались слава и богатство,
             Въ продажныхъ мнѣньяхъ все-же нѣтъ цѣны,
             Позорнымъ я считаю ваше братство,--
             Вамъ чужды убѣжденія и честь,
             Но все же въ васъ таланта искра есть.
  
                                           7.
  
             Вы скрыли подъ лавровыми вѣнками
             И наглость вашихъ лбовъ, и тайный стыдъ;
             Я зависти къ вамъ не питаю; съ вами
             Тотъ не пойдетъ, кто честь и совѣсть чтитъ.
             Вы гонитесь за славой и хвалами,
             Но славы храмъ и для другихъ открытъ.
             Скоттъ, Роджерсъ, Кэмпбель, Муръ и Краббъ велики:
             Не заглушатъ ихъ голосъ ваши крики.
  
                                           8.
  
             Я не могу нестись за вами вслѣдъ:
             Я пѣшъ, а вашъ Пегасъ имѣетъ крылья;
             Желаю вамъ успѣховъ и побѣдъ,
             Пусть ваши увѣнчаются усилья,
             Но знайте: срама нѣтъ, когда поэтъ
             Другихъ заслуги хвалитъ. Знакъ безсилья --
             Встрѣчать все современное хулой;
             Къ безсмертію приводитъ путь иной.
  
                                           9.
  
             Какъ ни старайтесь вы -- все нѣтъ причины,
             Чтобъ вамъ вѣнецъ безсмертія былъ данъ;
             Предъ славою вы тщетно гнете спины,
             Потомства не введете вы въ обманъ.
             Случается, что изъ морской пучины
             Великій мужъ всплываетъ, какъ титанъ,
             Но большинство безслѣдно исчезаетъ;
             Куда?-- одинъ лишь Богъ про это знаетъ.
  
                                           10.
  
             Когда, сраженный гнусной клеветой,
             Къ суду потомства Мильтонъ обратился,--
             Его призналъ великимъ судъ людской,
             И предъ его величьемъ міръ склонился;
             Но Мильтонъ не умѣлъ кривить душой
             И съ ложью полноправной не мирился;
             Чтобъ сыну льстить, онъ. не клеймилъ отца
             И былъ врагомъ тирановъ до конца.
  
                                           11.
  
             Когда-бъ старикъ слѣпой, суля тиранамъ
             Погибель и позоръ, воспрянуть могъ,
             Какъ Самуилъ, карающимъ титаномъ;
             Будь онъ какъ прежде бѣденъ и убогъ,--
             Все не упалъ бы ницъ передъ султаномъ,
             Карая зло, преслѣдуя порокъ,
             И предъ скопцомъ духовнымъ, чуждымъ чести,
             Не сталъ бы расточать-позорной лести!
  
                                           12.
  
             О, Кэстельри! предатель и злодѣй!
             Ты обагрилъ кровавыми ручьями
             Ирландію и родины своей
             Сталъ палачомъ. Преступными дѣлами
             Ты тираніи служишь и людей
             Держать ты хочешь, связанныхъ цѣпями;
             Но кандалы не скованы тобой:
             Ты сыплешь ядъ, но это ядъ чужой.
  
                                           13.
  
             Ты власти рабъ и злѣйшій бичъ свободы
             Льстецы и тѣ твоихъ пустыхъ рѣчей
             Хвалить не въ состояньи. Всѣ народы
             Твои враги. Насмѣшкою своей
             Они язвятъ тебя. Трудяся годы,
             Ты не достигъ почтенья у людей.
             Съ тобою Иксіона жерновъ сходенъ:
             Твой вѣчный трудъ безцѣленъ и безплоденъ.
  
                                           14.
  
             Конгрессы ты сзываешь, чтобъ кумиръ
             Воздвигнуть рабству! Нравственный калѣка,
             Лишь палачамъ устраиваешь пиръ;
             Преслѣдуя и мысли человѣка,
             Ты былъ бы радъ поработить весь міръ
             И чинишь кандалы иного вѣка.
             Гнетутъ тебя, поборника цѣпей,
             И Божій гнѣвъ, и ненависть людей.
  
                                           15.
  
             Ты -- жалкій рабъ и хочешь, чтобъ рабами
             Другіе стали. Доблесть, умъ и честь
             Невѣдомы тебѣ. Передъ царями
             Ты, какъ Евтропій, расточаешь лесть,
             Руководимый алчными мечтами.
             Ты, правда, смѣлъ; но развѣ въ льдинѣ есть
             Хоть легкій слѣдъ душевнаго волненья?
             Въ тебѣ и храбрость -- зло и преступленье.
  
                                           16.
  
             Куда бѣжать? Кругомъ царитъ обманъ.
             Когда отъ тираніи насъ избавятъ?
             Италіи былъ мигъ свободы данъ,
             Но и ее теперь оковы давятъ;
             Пусть цѣпь ея и кровь ирландскихъ ранъ
             Сильнѣе словъ преступника безславятъ!
             Оковы рабства тяжко давятъ свѣтъ,
             И что же? Соути -- жалкій ихъ поэтъ.
  
                                           17.
  
             Тебѣ, продажный бардъ, свое творенье
             Я посвящаю. Честь -- мой идеалъ;
             Мнѣ святы дней минувшихъ убѣжденья;
             Я ихъ любилъ и имъ не измѣнялъ;
             Такая твердость -- рѣдкое явленье,
             Когда поэтъ и тотъ продажнымъ сталъ;
             Не такъ-ли, Юліанъ Отступникъ новый,
             Что тори сталъ, чтобъ воспѣвать оковы?
  

ПѢСНЬ ПЕРВАЯ.

  
                                 II.
  
             Героя я ищу... не странно-ль это,
             Когда у насъ что мѣсяцъ, то герой!..
             Кому кадитъ и сборникъ, и газета;
             Затѣмъ, увы! является другой,
             Чтобъ доказать непостоянство свѣта;
             Въ такихъ я не нуждаюсь; выборъ мой
             Падетъ на Донъ Жуана, что до срока
             Погибъ по волѣ демона и рока.
  
                                 II.
  
             Принцъ Фердинандъ, Гаукъ, Кеппель, Го, Вернонъ,
             Бургойнъ, Гранби, Вольфъ, Кумберлэндъ -- украдкой
             Блеснули часъ, какъ въ вѣкъ нашъ Веллингтонъ.
             Узнавъ хвалу друзей, враговъ нападки,
             Они прошли какъ мимолетный сонъ,
             Какъ "девять поросятъ единой матки"
             Видѣнья Банко. Ихъ простылъ и слѣдъ.
             Ужъ Дюмурье и Бонапарта нѣтъ!
  
                                 III.
  
             Исчезли, испытавъ судьбы измѣны,
             Дантонъ, Маратъ, Барнавъ, Клотцъ, Мирабо
             И прочіе. Свѣтъ любитъ перемѣны.
             Жуберъ, Марсо, Гошъ^ Ланнъ, Десэ, Моро,
             Побѣдами блеснувъ, сошли со сцены;
             Какъ много, много рвется подъ перо
             Такихъ именъ, что увѣнчались славой.
             Но трудно ихъ вмѣстить въ мои октавы.
  
                                 IV.
  
             Когда-то Нельсонъ богомъ былъ войны.
             Но лавры Трафальгара позабыты
             И вмѣстѣ съ нимъ въ землѣ погребены,
             Въ его гробницѣ вмѣстѣ съ нимъ зарыты.
             Солдаты морякамъ предпочтены;
             Въ опалѣ флотъ, когда-то знаменитый;
             Король не любитъ флота своего:
             Забыты Джервисъ, Нельсонъ, Дунканъ, Го.
  
                                 V.
  
             Великъ Агамемнонъ, но сколько Летой
             Вождей, какъ онъ, потоплено волной!
             О нихъ не прозвучала пѣснь поэта,
             И спятъ они, забытые молвой.
             Я никого не поношу за это --
             Но такъ какъ вѣкъ нашъ, жалкій и пустой,
             Мнѣ не даетъ героя для романа,
             Я выбираю просто Донъ Жуана.
  
                                 VI.
  
             Бывало погружались въ medias res
             Поэты, эпопею начиная
             (Горацій такъ училъ). Въ тѣни древесъ
             Съ возлюбленной, о прошломъ вспоминая,
             Сидѣлъ герой. Пещера или лѣсъ
             Скрывали ихъ; порою кущи рая
             Имъ замѣняли ресторанъ собой,
             И о быломъ разсказывалъ герой.
  
                                 VII.
  
             Такъ дѣйствовать привычка заставляла.
             Но я иного мнѣнья. Мой разсказъ
             Я поведу (таковъ мой нравъ) съ начала.
             Хотя бъ сидѣть надъ каждой строчкой часъ, --
             Съ дороги той, что Муза разъ избрала,
             Не поверну я въ сторону. Держась
             Заранѣе обдуманнаго плана,
             Съ родителей начну я Донъ Жуана.
  
                                 VIII.
  
             Онъ родился въ Севильѣ. Тамъ живетъ
             Красавицъ рой, тамъ сладки апельсины;
             Пословица гласитъ: "злосчастенъ тотъ,
             Кто не былъ въ ней". Роскошнѣе картины
             Въ Испаніи наврядъ ли кто найдетъ,
             Лишь Кадиксъ съ ней сравнится, но причины
             Впередъ бѣжать не вижу. Мы о немъ
             Поговорить успѣемъ и потомъ.
  
                                 IX.
  
             Отъ готтовъ велъ свое происхожденье
             Отецъ Жуана -- Хозе, гордый донъ,
             Гидальго чистокровный, безъ сомнѣнья,
             Чей древній родъ, съ давно былыхъ временъ,
             Ни съ мавромъ, ни съ жидомъ не зналъ общенья.
             Наѣздникъ былъ весьма искусный онъ.
             Итакъ на свѣтъ онъ произвелъ Жуана,
             Который самъ... но знать объ этомъ рано.
  
                                 X.
  
             Предметы всѣ, что можетъ лишь назвать
             Мужъ преданный наукѣ, изучила
             Жуана добродѣтельная мать;
             Лишь качествамъ ея равнялась сила
             Ея ума, что могъ бы міръ обнять;
             Такъ всѣхъ она собой превосходила,
             Такъ славилась ученостью своей,
             Что всѣ кругомъ завидовали ей.
  
                                 XI.
  
             Стиховъ она на память кучу знала;
             Такая память сущій былъ рудникъ;
             Она бы роль актеру подсказала,
             Когда на сценѣ тотъ бы сталъ втупикъ.
             Способностей такихъ примѣровъ мало,
             Фейнэгль предъ ней бы прикусилъ языкъ.
             Увы! предъ этой памятью богатой
             Мнемоники ничтожны результаты.
  
                                 XII.
  
             Ей алгебра особенно далась;
             Она великодушіе любила;
             Аттическимъ умомъ блеснуть не разъ
             Случалось ей; такъ мысли возносила,
             Что рѣчь ея была темна подъ-часъ,
             Но все-жъ она за чудо свѣта слыла;
             Любила свѣтъ; въ нарядахъ знала толкъ,
             Носила дома шерсть, а въ людяхъ шелкъ,
  
                                 XIII.
  
             Читать молитву по-латыни знала,
             И греческій букварь ей былъ знакомъ;
             Романъ-другой французскій прочитала,
             Владѣя плохо этимъ языкомъ;
             Нарѣчіемъ роднымъ пренебрегала,
             Невнятно выражаяся на немъ;
             И превращала, обсуждая тему,
             Слова въ загадку, мысли въ теорему.
  
                                 XIV.
  
             Цитируя слова священныхъ книгъ,
             Она всегда отстаивала мнѣнье,
             Что съ англійскимъ еврейскій схожъ языкъ;
             Пускай отброситъ тотъ свои сомнѣнья,
             Кто въ тайники завѣтныхъ строкъ проникъ:
             Беру въ примѣръ ея же выраженье:
             "Какъ странно, что еврейское: god am --
             Имѣетъ сходство съ англійскимъ: God damn!"
  
                                 XV.
  
             Инымъ не жаль рѣчей напрасныхъ трата;
             Она жъ морщиной лба, движеньемъ вѣкъ
             Могла учить; была ума палата;
             Какъ Ромильи, ученый человѣкъ,
             Законовъ стражъ, всезнаніемъ богатый,
             Что такъ нежданно жизнь свою пресѣкъ.
             Еще признанье суетности свѣта!
             (Но, впрочемъ, судъ назвалъ "безумьемъ" это).
  
                                 XVI.
  
             Она была какъ бы ходячій счетъ,
             Ходячій сборникъ нравственныхъ уроковъ,
             Оставившій на время переплетъ;
             Она не знала совѣсти упрековъ;
             Завистника коварный глазъ -- и тотъ
             Въ ней не съумѣлъ бы отыскать пороковъ;
             Она могла ихъ видѣть лишь въ другихъ,
             Сама жъ (что хуже) не имѣла ихъ.
  
                                 XVII.
  
             Предъ нею слава женъ святыхъ блѣднѣла;
             Ея не соблазнилъ бы сатана;
             Такъ много совершенствъ она имѣла,
             Что ангела-хранителя она
             Лишилась: онъ соскучился безъ дѣла.
             Съ часами жизнь ея была сходна;
             Ей въ цѣломъ мірѣ не нашлась бы пара,
             Равнялось ей лишь масло Макассара.
  
                                 XVIII.
  
             Такая святость свѣту не съ руки.
             Въ немъ тайну ласкъ, утративъ кущи рая,
             Познали наши праотцы. Ихъ дни
             Текли въ раю, невинностью сіяя.
             (Хотѣлъ бы знать, что дѣлали они,
             Докучливое время коротая?)
             Достойный Евы сынъ Донъ Хозе былъ
             И рвать запретный плодъ тайкомъ любилъ.
  
                                 XIX.
  
             Онъ смертный былъ веселый и безпечный;
             Ученыхъ избѣгалъ; я не таю,
             Что правилъ имъ всегда порывъ сердечный;
             Не очень-то онъ чтилъ жену свою;
             И жалкій свѣтъ, расположенный вѣчно
             Мутить и государство, и семью,
             Шепталъ, что онъ любовницу имѣетъ
             И даже двухъ. (Зло и одна посѣетъ).
  
                                 XX.
  
             Достоинствъ кучу зная за собой,
             Высокое о нихъ имѣла мнѣнье
             Жена Донъ Хозе; надо быть святой,
             Чтобъ терпѣливо несть пренебреженье;
             Ей святости хватало, но порой
             Ей правдою казались подозрѣнья...
             Съ супруга не спуская зоркихъ глазъ,
             Накрыть его случалось ей не разъ.
  
                                 XXI.
  
             Мужьямъ, какъ онъ, попасть впросакъ не диво.
             Онъ, чуждый осторожности, не могъ
             Удерживать сердечнаго порыва,
             Минуты есть, когда застать врасплохъ
             И хитреца легко женѣ ревнивой;
             Тогда сшибить и вѣеръ можетъ съ ногъ.
             Порою вѣеръ роль меча играетъ;
             Но почему? зачѣмъ? никто не знаетъ.
  
                                 XXII.
  
             Зачѣмъ берете вы людей простыхъ
             Себѣ въ мужья, всезнающія жены?
             Зачѣмъ вашъ выборъ падаетъ на нихъ,
             Когда имъ чуждъ и скученъ міръ ученый?
             Я скроменъ и безбраченъ,-- словъ моихъ
             Не обратить поэтому въ законы...
             Но вы, мужья разумницъ, кайтесь въ томъ,
             Что вы у нихъ всегда подъ башмакомъ.
  
                                 XXIII.
  
             Донъ Хозе часто ссорился съ женою.
             За что? про это знать никто не могъ,
             Но многіе старались стороною
             Узнать причину ссоры. Я далекъ
             Отъ дѣлъ чужихъ и любопытство мною
             Считается за пагубный порокъ;
             Но, самъ не испытавъ семейной ссоры,
             Люблю друзей улаживать раздоры.
  
                                 XXIV.
  
             Увы! попытка мнѣ не удалась
             Ихъ примирить. Напрасное старанье!
             Все ускользалъ желанной встрѣчи часъ,
             Такъ и не могъ добиться я свиданья.
             (Ихъ сторожъ мнѣ признался, впрочемъ, разъ...)
             Но это что! есть хуже испытанья:
             Ихъ сынъ Жуанъ, какъ въ домъ стучался я,
             Ведро помоевъ вылилъ на меня.
  
                                 XXV.
  
             Такого шалуна найти ,не скоро...
             Кудрявый мальчуганъ, кумиръ семьи,
             Въ родителяхъ не находилъ отпора
             И исполнялъ всѣ прихоти свои;
             Забывъ свои семейные раздоры,
             Гораздо-бь лучше сдѣлали они,
             Когда-бъ его отправили въ ученье
             Иль высѣкли, давая наставленья.
  
                                 XXVI.
  
             Они печально вѣкъ влачили свой,
             Развода не ища, но все желая
             Другъ другу смерти. Грустною чредой
             Ихъ дни текли. Приличья свѣта зная,
             Они скрывали распрю предъ толпой
             Знакомыхъ и друзей; но жизнь такая
             Продлиться не могла, и часъ насталъ,
             Когда пожаръ семейный запылалъ.
  
                                 XXVII.
  
             Она врачамъ вдругъ заявила мнѣнье,
             Что мужъ ея сошелъ съ ума. Затѣмъ
             Она просила, видя ихъ сомнѣнья,
             Признать его порочнымъ, но совсѣмъ
             Не привела уликъ для обвиненья,
             Что показалось очень страннымъ всѣмъ;
             Лишь молвила: "любя людей и Бога,
             Я не могла съ нимъ поступить не строго".
  
                                 XXVIII.
  
             Она журналъ его грѣшковъ вела
             И на показъ достала писемъ ворохъ;
             Всѣмъ жалуясь, защитниковъ нашла
             Она толпу. Во всѣхъ семейныхъ ссорахъ
             Поддержкою ей бабушка была,
             Что путалась порою въ разговорахъ
             Отъ старости. Законно или нѣтъ,
             Но за нее горою сталъ весь свѣтъ.
  
                                 XXIX.
  
             Она свою судьбу переносила,
             Какъ истая спартанка, что обѣтъ,
             Случайно овдовѣвъ, произносила
             Забыть на вѣки мужа. Тьма клеветъ
             Злосчастнаго Донъ Хозе поразила,
             И честь его пятналъ со злобой свѣтъ;
             Она-жъ на все глядѣла съ равнодушьемъ,
             И это свѣтъ считалъ великодушьемъ.
  
                                 XXX.
  
             Когда бѣда нагрянетъ -- пробудить
             Въ друзьяхъ участье трудно, какъ извѣстно;
             Но своего добиться и прослыть
             Притомъ великодушнымъ -- очень лестно.
             Гдѣ-жъ въ этомъ malus animus? Отмстить
             Порою самому и неумѣстно;
             Но развѣ я, скажите, виноватъ,
             Коль за меня другіе мстить хотятъ?
  
                                 XXXI.
  
             Моя-ль вина иль ваша, если ссора,
             При помощи одной иль двухъ клеветъ,
             Старинные грѣхи изъ кучи сора
             Забытыхъ дрязгъ выводитъ вновь на свѣтъ?
             Къ тому-жъ скандалъ, воскресшій для разбора,
             Весьма нравоучительный предметъ;
             Объ этомъ наша нравственность не тужитъ;
             Вѣдь ей порокъ контрастомъ лучшимъ служитъ.
  
                                 XXXII.
  
             Сначала хоръ друзей, потомъ родня
             Мирили ихъ, совѣтами богаты;
             Но ссора все росла. (Не знаю я,
             Возможны ли иные результаты,
             Когда мирятъ родные иль друзья?)
             Разводъ имъ предлагали адвокаты.
             Увы! имъ улыбнулся гонораръ:
             Донъ Хозе умеръ вдругъ, хоть былъ не старъ.
  
                                 XXXIII.
  
             Итакъ, Донъ Хозе бѣднаго не стало,
             Во цвѣтѣ лѣтъ его похитилъ рокъ --
             И такъ некстати. Смерть его прервала
             Процессъ преинтересный, какъ я могъ
             Понять изъ словъ юристовъ, хоть не мало
             Неясностей ихъ испещряетъ слогъ;
             Когда онъ палъ, -- забывъ вражды причину,
             Слезами свѣтъ почтилъ его кончину.
  
                                 XXXIV.
  
             Несчастный мужъ, заснувъ могильнымъ сномъ,
             Печаль друзей и адвокатовъ плату
             Унесъ съ собой. Его былъ проданъ домъ;
             Любовницы его, забывъ утрату,
             Утѣшились: одна сошлась съ жидомъ,
             Съ попомъ другая (слухъ молвы крылатой);
             Третичной лихорадкой пораженъ,
             Жену съ ея враждой оставилъ онъ.
  
                                 XXXV.
  
             А все-жъ его напрасно очернили:
             (Я хорошо съ Донъ Хозе былъ знакомъ);
             Коль надъ собой не дѣлалъ онъ усилій,
             Чтобъ нравъ сдержать и былъ страстнѣй притомъ,
             Чѣмъ Нума, по прозванію Помпилій,
             Его винить несправедливо въ томъ:
             Онъ съ дня рожденья жолчи былъ подверженъ
             И къ этому былъ въ дѣтствѣ дурно держанъ.
  
                                 XXXVI.
  
             Да, много, много выстрадалъ бѣднякъ,
             Когда, тоской тяжелою объятый,
             Глядѣлъ на свой разрушенный очагъ
             И на свои разбитые пенаты.
             Признаюсь въ томъ. Теперь не можетъ врагъ
             Возликовать, узнавъ его утраты!
             Онъ выбрать могъ лишь смерть или разводъ;
             И выбралъ смерть, что лучшій былъ исходъ.
  
                                 XXXVII.
  
             Донъ Хозе не оставилъ завѣщанья,
             И Донъ Жуанъ наслѣдовалъ одинъ.
             Какъ опекунша, мужа состоянье
             Инесса прибрала къ рукамъ, чтобъ сынъ
             Богаче сталъ, какъ кончитъ воспитанье.
             Не ввѣрить сына матери причинъ,
             Конечно, нѣтъ: вѣдь, рѣдко неумѣло
             Берется мать за воспитанья дѣло.
  
                                 XXXVIII.
  
             Жуана мать, умнѣйшая изъ женъ
             И даже вдовъ, воспитывать ребенка,
             Какъ гранда, стала. (Хозе, знатный донъ,
             Кастилецъ былъ, она же арагонка).
             Онъ былъ стрѣльбѣ, фехтовкѣ обученъ,
             Чтобъ трону стать опорою, и тонко
             Онъ изучилъ все то, что надо знать,
             Чтобъ женскій монастырь иль крѣпость брать.
  
                                 XXXIX.
  
             На нравственность Инесса напирала:
             Учителямъ наказъ былъ строгій данъ,
             Чтобъ въ дѣлѣ воспитанья выступала
             Высокая мораль на первый планъ.
             Она сама тѣ книги выбирала,
             Что долженъ былъ выучивать Жуанъ.
             И онъ всему учился, что морально,--
             Исторіи не зналъ лишь натуральной.
  
                                 XL.
  
             Преподаванью древнихъ языковъ
             Приписывалось важное значенье.
             Науки, безъ практическихъ основъ,
             Искусства, что не знаютъ примѣненья,
             Онъ изучалъ и не жалѣлъ трудовъ;
             Но свѣдѣнья о тайнахъ размноженья
             Ни отъ кого не могъ онъ почерпнуть:
             Боялись всѣ порокъ въ него вдохнуть.
  
                                 XLI.
  
             Но, изучая древности поэтовъ,
             Какъ скрыть боговъ амурныя дѣла?
             Рѣзвясь безъ панталонъ и безъ корсетовъ,
             Надѣлали они не мало зла,
             Вполнѣ чуждаясь нравственныхъ совѣтовъ.
             Инесса миѳологію кляла,
             И защищать не разъ пришлось предъ нею
             Какъ Энеиду, такъ и Одиссею.
  
                                 XLII.
  
             Мораль порой Овидій мало чтитъ;
             Не отнесусь къ Катуллу съ одобреньемъ;
             Анакреонъ -- распутный сибаритъ;
             Сафо я не хвалю, хоть съ увлеченьемъ
             О ней извѣстный Лонгинъ говоритъ;
             Одинъ Виргилій чистъ, за исключеньемъ
             Эклоги той безнравственной, гдѣ онъ
             Поэтъ: "Formosum pastor Corydon".
  
                                 XLIII.
  
             Безвѣріе Лукреція опасно
             Для молодыхъ умовъ. Согласенъ я,
             Что Ювенала цѣль всегда прекрасна,
             Но все жъ его хвалить вполнѣ нельзя:
             Онъ слишкомъ откровененъ въ рѣчи страстной
             И не умѣетъ сдерживать себя.
             Еще скажу, что вижу толку мало
             Въ соленыхъ эпиграммахъ Марціала.
  
                                 XLIV.
  
             Жуанъ ихъ въ томъ изданьи прочиталъ,
             Откуда мудрый цензоръ всѣ творенья,
             Что дышутъ непристойностью, изгналъ,
             Но чтобъ свое загладить преступленье
             И чтобъ поэтъ не очень пострадалъ,
             Ихъ въ полномъ сборѣ въ видѣ приложенья,
             Въ концѣ изданья вставилъ и совсѣмъ
             Ненужнымъ указатель сдѣлалъ тѣмъ.
  
                                 XLV.
  
             Толпѣ солдатъ подобно ихъ собранье;
             Не надо ихъ искать по всѣмъ листкамъ,
             Когда они всѣ въ сборѣ. Въ назиданье
             Учащимся, они пробудутъ тамъ,
             Пока не выйдетъ новаго изданья,
             Гдѣ ихъ разставятъ снова по мѣстамъ.
             Они жъ теперь, пугая наготою,
             Какъ божества садовъ, стоятъ толпою.
  
                                 XLVI.
  
             Рисунковъ рядъ, далеко не святыхъ,
             Молитвенникъ стариннаго ихъ рода
             Собою красилъ. Текстъ священныхъ книгъ
             Такъ испещрять была когда-то мода.
             (Какъ могъ молиться тотъ, кто видѣлъ ихъ?)
             Его, для своего лишь обихода,
             Оставила Инесса, чтобъ Жуанъ
             Не зналъ о немъ; ему жъ другой былъ данъ.
  
                                 XLVII.
  
             Инессою во всемъ руководимый,
             Не мало слышалъ онъ проповѣдей
             И словъ святыхъ. Читалъ Іеронима
             И Златоуста; зналъ Четьи-Минеи,
             Но Августинъ святой, высокочтимый,
             На правды путь наводитъ всѣхъ вѣрнѣй,
             Себя бичуя, хоть (прйзнаться больно!)
             Его грѣхамъ завидуешь невольно.
  
                                 XLVIII.
  
             Жуану не давали книгъ такихъ;
             И правильно, коль хорошо потуже
             Держать дѣтей. Инесса глазъ своихъ
             Съ Жуана не спускала. Что есть хуже
             Служанокъ выбирала, и у нихъ
             Однѣ старухи жили. Такъ при мужѣ
             Она еще привыкла поступать;
             Съ нея примѣръ должны бъ всѣ жены брать.
  
                                 XLIX.
  
             Предъ нимъ лежала свѣтлая дорога:
             Онъ лѣтъ шести былъ и красивъ, и милъ;
             Одиннадцати лѣтъ учился много
             И не жалѣлъ для дѣла юныхъ силъ.
             Казалось, онъ лишь будетъ жить для Бога;
             Молясь, полдня онъ въ церкви проводилъ:
             Затѣмъ сидѣлъ за книгой иль урокомъ,
             Добру учась, подъ материнскимъ окомъ.
  
                                 L.
  
             Онъ въ дѣтствѣ былъ красивый мальчуганъ;
             Когда подросъ, въ немъ страсть къ труду созрѣла;
             Онъ былъ сперва порядочный буянъ,
             Но нравъ его исправить мать съумѣла --
             И тихъ, и скроменъ сдѣлался Жуанъ,--
             Такъ всѣмъ казалось. Съ гордостью глядѣла
             На юнаго философа она,
             Хваля его вездѣ, любви полна.
  
                                 LI.
  
             Не вѣрилъ я, да и не вѣрю нынѣ,
             Что могъ Жуанъ сломить характеръ свой,
             Что справилися съ нимъ, по той причинѣ,
             Что Хозе нравъ имѣлъ весьма крутой.
             Вы скажете, что по отцу о сынѣ
             Нельзя судить; къ тому жъ всегда съ женой
             Онъ ссорился -- коварная догадка!
             Я замолчу: по мнѣ, злословье гадко.
  
                                 LII.
  
             Итакъ я замолчу, но если бъ сынъ
             Былъ у меня -- нравоученьямъ мѣру
             Я зналъ бы и скажу, не безъ причинъ
             Ея бы не послѣдовалъ примѣру;
             Наскучитъ катехизисъ все одинъ;
             Нельзя преподавать одну лишь вѣру.
             О, нѣтъ! мой сынъ попалъ бы въ школу; въ ней
             Позналъ я жизнь, науку и людей.
  
                                 LIII.
  
             Увы! я позабылъ языкъ Эсхила,
             Но все жъ скажу, что школа -- сущій кладъ.
             Тамъ созрѣваетъ мысль, тамъ крѣпнетъ сила;
             Хоть есть грѣшки за ней, но verbum sat.
             Все то, что знаю я, мнѣ подарила
             Родная школа. Пусть я не женатъ,
             Однако (утверждаю это смѣло),
             Такъ мальчика воспитывать не дѣло.
  
                                 LIV.
  
             Вотъ минуло ему шестнадцать лѣтъ --
             И въ юношѣ красивомъ и высокомъ
             Младенчества исчезъ послѣдній слѣдъ.
             Но мать за нимъ, какъ прежде, зоркимъ окомъ
             Слѣдила. Преждевременный расцвѣтъ
             Казался ей ужаснѣйшимъ порокомъ;
             Скажи ей кто-нибудь, что онъ созрѣлъ,
             Навѣрное въ ней гнѣвъ бы закипѣлъ.
  
                                 LV.
  
             Инесса добродѣтельная зналась
             Лишь только съ тѣмъ, кто правдой былъ богатъ;
             Къ ней часто Донна Джулія являлась.
             Назвавъ ее звѣздой, о ней наврядъ
             Понятье дамъ. Съ ней красота сравнялась,
             Какъ съ моремъ соль, съ цвѣтами ароматъ,
             Съ Венерой поясъ, съ Купидономъ стрѣлы.
             (Послѣднія сравненья слишкомъ смѣлы).
  
                                 LVI.
  
             Ея прелестныхъ глазъ восточный пылъ
             Присутствіе въ ней крови мавританской
             Доказывалъ. (Не очень-то цѣнилъ
             Такую кровь аристократъ испанскій).
             Когда, рыдая, скрылся Боабдилъ,
             Гренаду сдавъ, на берегъ африканскій
             Переселились мавры. Изъ числа
             Оставшихся въ Испаніи была
  
                                 LVII.
  
             Ея прабабка. Странными судьбами
             Она, плѣнивъ гидальго красотой,
             Съ нимъ сочеталась брачными цѣпями.
             Въ Испаніи позорнымъ бракъ такой
             Считался. Тамъ гордилися связями
             И на родныхъ женилися порой,
             Чтобъ не утратить чистокровность рода,
             Чѣмъ часто ухудшалася порода.
  
                                 LVIII.
  
             И ожилъ родъ съ поддержкой новыхъ силъ;
             Кровь стала хуже, но красивѣй лица.
             Заглохшій корень вновь ростки пустилъ;
             Исчезли: сынъ уродъ и дочь тупица;
             Про бабушку, однако, слухъ ходилъ
             (Но это, я увѣренъ, небылица),
             Что незаконныхъ иногда дѣтей
             Въ свою семью вводить случалось ей.
  
                                 LIX.
  
             Съ годами все природа улучшалась;
             Какимъ путемъ, зачѣмъ намъ это знать?
             Но дни текли, и вотъ лишь дочь осталась
             Отъ цѣлой расы: нужно ли сказать,
             Что рѣчь идетъ о Джуліи? Досталась
             Ей красота. Свои дары, какъ мать,
             Предъ ней повергла щедрая природа;
             Ей двадцать три всего лишь было года.
  
                                 LX.
  
             Въ ея глазахъ, и черныхъ, и большихъ,
             Огонь сверкалъ. Любовь и гордость чаще,
             Чѣмъ ненависть и гнѣвъ читались въ нихъ.
             (Не знаю я, что глазъ прелестныхъ слаще!)
             Порою сквозь рѣсницъ ея густыхъ
             Просвѣчивалъ желанья лучъ палящій,
             Но угасалъ съ мгновенной быстротой:
             Она имѣла даръ владѣть собой.
  
                                 LXI.
  
             Змѣей вилась коса ея густая;
             Какъ радуга ея сгибалась бровь;
             Дышала въ ней восторженность живая;
             Какъ молнія, въ ней пробѣгала кровь,
             Прозрачный блескъ на ликъ ея бросая;
             Прильетъ, горя, и вотъ отхлынетъ вновь.
             Сложенье, статность, ростъ -- все въ ней плѣняло
             (Сложенныхъ дурно женщинъ чту я мало).
  
                                 LXII.
  
             Пятидесяти лѣтъ былъ мужъ у ней...
             (Слѣпой судьбы плачевная услуга!)
             Ей лучше бъ взять двухъ молодыхъ мужей
             Чтобъ замѣнить почтенныхъ лѣтъ супруга;
             Такая перемѣна тѣмъ нужнѣй,
             Чѣмъ ярче свѣтъ бросаетъ солнце юга;
             Я замѣчалъ, что самыхъ честныхъ дамъ
             Невольно тянетъ къ молодымъ мужьямъ.
  
                                 LXIII.
  
             Все это очень грустно, безъ сомнѣнья,
             Но въ этомъ солнца свѣтъ виновнѣй всѣхъ,
             Людскую кровь приводитъ онъ въ волненье,
             А мало ли на свѣтѣ есть утѣхъ?
             Ни постъ не помогаетъ, ни моленья:
             Слабѣетъ плоть и душу вводитъ въ грѣхъ.
             Гдѣ свѣтитъ югъ, тамъ не считаютъ чудомъ,
             Что свѣтъ зоветъ интригой небо -- блудомъ.
  
                                 LXIV.
  
             Счастливѣй люди въ сѣверныхъ странахъ,
             Гдѣ стынетъ кровь, гдѣ стужей мѣры взяты,
             Чтобъ грѣхъ вредить не могъ. (Въ своихъ грѣхахъ
             Святой Антоній, стужею объятый,
             Покаялся). Караемый въ судахъ,
             Тамъ каждый грѣхъ обложенъ крупной платой.
             Прелюбодѣя не щадитъ законъ:
             Коль согрѣшилъ -- по таксѣ платитъ онъ.
  
                                 LXV.
  
             Альфонсо -- звали Джуліи супруга.
             Онъ былъ и бодръ, и свѣжъ для лѣтъ своихъ;
             Его жена въ немъ ни врага, ни друга
             Не видѣла. Какъ много паръ такихъ!
             Не ссориться -- для нихъ и то заслуга
             (Вѣдь розны взгляды и желанья ихъ!)
             Альфонсо былъ ревнивъ, скрывая это
             (Вѣдь ревность любитъ прятаться отъ свѣта).
  
                                 LXVI.
  
             Какъ Джулія съ Инессою сошлась,--
             Не знаю я. Въ нихъ сходства было мало;
             За просвѣщеньемъ донна не гналась
             И никогда трактатовъ не писала;
             Но говорятъ (все это ложь: не разъ
             Молва пустые слухи распускала),
             Что мужъ ея Инессой былъ любимъ
             И что она была въ интригѣ съ нимъ.
  
                                 LXVII.
  
             Что будто бы ихъ связь годами длилась
             И, наконецъ, характеръ приняла
             Невинности. Такъ въ Джулію влюбилась
             Инесса, что она ее взяла
             Подъ крылышко свое и не скупилась
             На ласки и хвалы. Свои дѣла
             Вести она съ такимъ умѣньемъ стала,
             Что и злословья притупилось жало.
  
                                 LXVIII.
  
             Была ль для донны тайной -- болтовня
             Пустой молвы, иль не имѣла вѣса
             Въ ея глазахъ -- про то не знаю я;
             Не виденъ ходъ душевнаго процесса.
             Но все жъ, свое спокойствіе храня,
             Она, какъ прежде, видѣлась съ Инессой.
             У ней, и безупречна, и скромна,
             Съ Жуаномъ познакомилась она.
  
                                 LXIX.
  
             Встрѣчаясь часто съ мальчикомъ красивымъ,
             Она его ласкала; толку нѣтъ,
             Что ласки въ этомъ возрастѣ счастливомъ
             Невинны. (Что жъ,-- ей было двадцать лѣтъ,
             Ему жъ тринадцать). Нѣжнымъ ихъ порывамъ,
             Увѣренъ я, дивиться сталъ бы свѣтъ,
             Постарше будь они хоть на три года,
             Сильна въ развитьи южная природа!
  
                                 LXX.
  
             Ихъ отношенья стали холоднѣй,
             Когда Жуанъ подросъ. Въ минуту встрѣчи
             Онъ на нее не поднималъ очей;
             Изъ устъ его несвязно лились рѣчи;
             Я думаю, понятны были ей
             Любви святой невинныя предтечи,
             Но чувствъ своихъ не понималъ Жуанъ:
             Не видѣвъ бурь, кто знаетъ океанъ?
  
                                 LXXI.
  
             Сочувствію открывъ порой объятья,
             Она гнала свой холодъ напускной --
             И вотъ, дрожа, онъ чувствовалъ пожатье
             Ея руки. Сравнивъ его съ мечтой,
             О легкости его не дашь понятья;
             Оно, блаженство принося съ собой,
             Лишь длилось мигъ; но сладость этой ласки
             Ему казалась сномъ волшебной сказки.
  
                                 LXXII.
  
             Холодностью дышалъ ея привѣтъ;
             Въ ея лицѣ не теплилась улыбка,
             Но взоръ ея хранилъ унынья слѣдъ
             И отъ волненья сердце билось шибко.
             Невинность, обмануть желая свѣтъ,
             Непрочь лукавить; можно впасть въ ошибку,
             Судя лишь по наружности одной:
             Любовь, какъ лицемѣръ, хитритъ порой.
  
                                 LXXIII.
  
             Но заглушишь ли страсти голосъ милый!
             Чѣмъ неба сводъ угрюмѣй и мрачнѣй,
             Тѣмъ буря разразится съ большей силой;
             Сильна любовь; борьба напрасна съ ней.
             Она не разъ, чтобъ сердце тайну скрыло,
             Являлась подъ личиною страстей
             Ей чуждыхъ: гнѣва, ненависти, мщенья,--
             Но слишкомъ поздно, чтобъ убить сомнѣнья.
  
                                 LXXIV.
  
             На днѣ души храня любовь, какъ кладъ,
             Она носила равнодушья маску;
             Лишь легкій вздохъ, порою томный взглядъ,
             Что съ жадностью Жуанъ ловилъ, какъ ласку,
             Участье обличали. Невпопадъ
             При встрѣчѣ съ нимъ ее бросало въ краску.
             Все это были признаки любви,
             И у него огонь пылалъ въ крови.
  
                                 LXXV.
  
             Тревогъ сердечныхъ чувствуя обилье,
             Она, бѣдняжка, сдѣлать надъ собой ,
             Рѣшилась благородное усилье,
             Чтобъ честь спасти. Предъ твердостью такой
             Тарквиній самъ, сознавъ свое безсилье,
             Втупикъ бы сталъ. Къ Владычицѣ Святой
             Она съ мольбой свои простерла руки..,
             Кто женщины утѣшитъ лучше муки?
  
                                 LXXVI.
  
             Не видѣться съ Жуаномъ давъ обѣтъ,
             Она зашла къ Инессѣ на мгновенье.
             Дверь скрипнула. Не онъ ли? Къ счастью, нѣтъ.
             Владычицѣ воздавъ за то хваленье,
             Она вздохнула, но унынья слѣдъ
             Разсѣяло Жуана появленье.
             Боюсь, что въ эту ночь она съ мольбой
             Не обращалась къ Дѣвѣ Пресвятой.
  
                                 LXXVII.
  
             Она затѣмъ рѣшила, что постыдно
             Отъ зла бѣжать; что женщина должна
             Бороться съ искушеньемъ. Мысль обидна,
             Что можетъ пасть въ борьбѣ со зломъ она.
             Въ невинномъ предпочтеніи не видно
             Опасности. Коль женщина вѣрна
             И долгу, и себѣ, добромъ богата,
             Грѣшно ль мужчину ей любить какъ брата?
  
                                 LXXVIII.
  
             Случится, правда, можетъ (силенъ бѣсъ!),
             Что сердцу трудно справиться съ соблазномъ;
             Тогда надъ нимъ побѣда большій вѣсъ
             Еще имѣетъ. Просьбамъ неотвязнымъ,
             Что дышатъ страстью, можно наотрѣзъ
             Отказывать, смѣясь надъ бредомъ празднымъ.
             Я дамамъ молодымъ даю совѣтъ
             Такъ дѣйствовать: методы лучше нѣтъ.
  
                                 LXXIX.
  
             Къ тому же есть любовь святая,
             Что ангеловъ плѣняетъ и матронъ,
             Что душу, чудный свѣтъ въ нее бросая,
             Живитъ. Кумиръ воздвигнулъ ей Платонъ.
             "Въ моей груди горитъ любовь такая",
             Она шептала, вѣря въ свѣтлый сонъ.
             Будь я замѣченъ ею, безъ сомнѣнья,
             Одобрилъ бы такія размышленья.
  
                                 LXXX.
  
             Любовь такая дѣвственно чиста;
             Ей можно предаваться безъ опаски;
             Сначала ручку, а затѣмъ уста
             Цѣлуютъ нѣжно; робко строятъ глазки;
             'Но это ужъ предѣльная черта
             Такой любви; ея мнѣ чужды ласки,--
             Предупредить, однако, долженъ всѣхъ,
             Что за чертой условной встрѣтишь грѣхъ.
  
                                 LXXXI.
  
             Любовь святую совѣсть не осудитъ;
             Зачѣмъ же бѣдной сдерживать себя?
             Она любить Жуана свято будетъ;
             Любовь, желанья грѣшныя губя,
             Въ немъ только грезы свѣтлыя пробудитъ;
             Онъ многому научится, любя.
             Чему? не могъ бы я найти отвѣта,
             Да и для ней загадкой было это.
  
                                 LXXXII.
  
             Рѣшивъ, что путь, ей выбранный, ведетъ
             Къ благимъ цѣлямъ,-- защищена бронею
             Невинности своей,-- принявъ въ разсчетъ,
             Что можно честь ея сравнить съ скалою,
             Отбросила она тяжелый гнетъ
             Докучнаго контроля надъ собою.
             Впослѣдствіи придется намъ узнать,
             Могла ль она съ задачей совладать.
  
                                 LXXXIII.
  
             Поставленный въ счастливыя условья,
             Прекраснымъ ей казался этотъ планъ.
             Пускай себѣ клевещутъ на здоровье,
             Коль такъ хотятъ. (Шестнадцать лѣтъ Жуанъ
             Всего имѣлъ). Безсиленъ ядъ злословья
             Предъ духомъ правды. (Жгли же христіанъ
             Другіе христіане съ убѣжденьемъ,
             Что слѣдуютъ апостольскимъ ученьямъ!)
  
                                 LXXXIV.
  
             Но если бъ вдругъ ей овдовѣть пришлось?..
             Какое наущенье вражьей силы!
             .Возможно ли поднять такой вопросъ!
             Ей горе пережить бы трудно было.
             Но, полагая только inter nos...
             (Я entre nous сказалъ бы съ донной милой,
             Ей нравился французскій рѣчи складъ,--
             Да съ риѳмою мой стихъ не шелъ бы въ ладъ).
  
                                 LXXXV.
  
             Съ годами будетъ партіей серьезной
             Жуанъ. Измѣны отъ него не жди.,.
             Не все жъ ихъ цѣли въ жизни будутъ розны;
             Коль мужъ ея окончитъ дни свои
             Лѣтъ черезъ семь -- еще не будетъ поздно:
             Вся жизнь передъ Жуаномъ впереди.
             Пускай его согрѣетъ лучъ участья!
             (Все рѣчь идетъ лишь о невинномъ счастьи!)
  
                                 LXXXVI.
  
             Къ Жуану перейдемъ. Тоской томимъ,
             Не вѣдалъ онъ, что грудь его согрѣта
             Огнемъ любви. Въ страстяхъ неукротимъ,
             Какъ миссъ Медея римскаго поэта,
             Онъ думалъ, что случилось чудо съ нимъ,
             Вполнѣ необъяснимое для свѣта.
             Не вѣдалъ онъ, что много свѣтлыхъ чаръ
             Любовь съ собой приноситъ часто въ даръ.
  
                                 LXXXVII.
  
             Объятый и уныньемъ, и волненьемъ,
             Среди лѣсовъ бродилъ въ тоскѣ Жуанъ
             (Скрываться -- скорбь считаетъ наслажденьемъ);
             Не сознавалъ онъ сердца жгучихъ ранъ.
             И я порой мирюсь съ уединеньемъ,
             Но только не какъ схимникъ,-- какъ султанъ,--
             Я не нуждаюсь въ схимниковъ примѣрѣ,--
             И съ нимъ мирюсь въ гаремѣ, не въ пещерѣ.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Любовь! богиня ты въ такой глуши,
             "Гдѣ слиты безопасность съ упоеньемъ;
             Тамъ свѣтлый рай для любящей души".
             Доволенъ былъ бы я стихотвореньемъ,
             Мной приведеннымъ здѣсь, не напиши
             Поэтъ вторую строчку. Съ удивленьемъ
             Смотрю на сочетанье странныхъ словъ
             Что затемняютъ смыслъ его стиховъ.
  
                                 LXXXIX.
  
             Мнѣ кажется, что онъ имѣлъ желанье,
             Безъ задней мысли, возвѣстить о томъ,
             Что мы не любимъ въ свѣтлый часъ свиданья,
             Иль сидя за обѣденнымъ столомъ,
             Когда насъ безпокоятъ. Мы молчаньемъ
             И "слитье" съ "упоеньемъ" обойдемъ,--
             Понятна этихъ словъ живая страстность,--
             Но безъ замка возможна ль "безопасность"?
  
                                 ХС.
  
             Близъ свѣтлыхъ струй ручья, угрюмъ и нѣмъ,
             На темный лѣсъ взирая, какъ на друга,
             Жуанъ любилъ мечтать, не зная, чѣмъ
             Разсѣять мракъ душевнаго недуга.
             Въ тѣни лѣсовъ сюжеты для поэмъ
             Поэты ищутъ; тамъ же въ часъ досуга
             Стихи читать мы любимъ, коль они
             Вордсворта виршамъ только не сродни.
  
                                 ХСІ.
  
             Ища уединенія охотно,
             Жуанъ душой возвышенной своей
             Гнался за каждой думой мимолетной.
             Такъ много въ немъ рождалося идей,
             Что, наконецъ (конечно, безотчетно),
             Онъ сталъ смотрѣть на свѣтъ и на людей,
             Умѣривъ гнетъ тоски своей тяжелой,
             Какъ метафизикъ Кольриджевой школы.
  
                                 ХСІІ.
  
             О многомъ онъ мечталъ, бродя одинъ:
             О блескѣ звѣздъ, о тайнахъ мірозданья,
             О шумѣ битвъ; о томъ, что властелинъ
             Надъ міромъ человѣкъ; о разстояньи,
             Что до луны отъ насъ; искалъ причинъ
             Въ ихъ слѣдствіяхъ. Повергнутъ въ созерцанье,
             Мечталъ, какъ свѣтъ премудро сотворенъ;
             О глазкахъ милой также думалъ онъ.
  
                                 XCIII.
  
             Такъ мудро разсуждая, голосъ муки
             Онъ заглушалъ, и сладость находилъ
             Въ такихъ мечтахъ. Отраденъ свѣтъ науки;
             Блаженъ, кто ей всѣ думы посвятилъ.
             Но странно, если юноша безъ скуки
             Мечтаетъ о теченіи свѣтилъ.
             Вы скажете, что это плодъ ученья,
             А я беру въ разсчетъ и возбужденье.
  
                                 ХСІѴ.
  
             Задумчиво глядѣлъ онъ на цвѣты;
             Въ порывахъ вѣтра слышалъ вздохъ участья;
             Онъ къ нимфамъ обращалъ порой мечты,
             Къ богинямъ, что дарили смертнымъ счастье,
             Являясь къ нимъ въ сіяньи красоты.
             Въ немъ смутно пробуждалось сладострастье,
             Невидимо летѣлъ за часомъ часъ,
             И онъ обѣдъ прогуливалъ не разъ.
  
                                 ХСѴ.
  
             Боскана онъ читалъ иль Гарсиласса
             И былъ готовъ во прахъ предъ ними пасть;
             Къ поэзіи душа его рвалася;
             Внимая ей, въ немъ клокотала страсть.
             Такъ по вѣтру листы летятъ, клубяся.
             Казалося, надъ нимъ простерлась власть
             Волшебника, что въ звуки сыплетъ чары,
             Какъ я читалъ въ какой-то сказкѣ старой.
  
                                 ХСѴІ.
  
             Напрасно въ лѣсъ онъ направлялъ свой путь;
             На думы все жъ не находилъ отвѣта;
             Отрады не могли въ него вдохнуть
             Ни сладкія мечты, ни пѣснь поэта;
             Онъ жаждалъ ласкъ, главу склонить на грудь,
             Въ которой сердце нѣжностью согрѣто;
             Онъ, можетъ быть мечталъ и о другомъ,
             Но я покуда умолчу о томъ.
  
                                 XCVII.
  
             Отъ глазъ красивой Джуліи кручина,
             Что въ даръ любовь Жуану принесла,
             Не скрылась; тайныхъ мукъ его причина
             Была понятна ей. Но какъ могла
             Инесса у единственнаго сына
             Не разузнать причинъ такого зла?
             Не знаю, какъ понять ея молчанье;
             Что видѣть въ немъ: притворство иль незнанье?
  
                                 XCVIII.
  
             Хитрецъ случайно ловится иной
             Такъ мужъ ревнивый жалкую услугу
             Себѣ готовъ оказывать порой,
             Желая уличить свою супругу
             Въ несоблюденьи заповѣди той,
             Что ставитъ цѣломудріе въ заслугу
             (Которая она -- нейдетъ на умъ;
             Ее жъ назвать боюсь я наобумъ).
  
                                 ХСІХ.
  
             Мужъ опытный ревнивъ, но онъ порою
             Въ обманъ вдается, страстью увлеченъ;
             Преслѣдуетъ того, кто чистъ душою,
             Коварнаго же друга вводитъ онъ
             Въ свою семью. Сойдется ль другъ съ женою,
             Несчастный мужъ, бѣдою пораженъ,
             Винитъ во всемъ, забывъ благоразумье,
             Порочность ихъ, а не свое безумье.
  
                                 С.
  
             Отцовъ недальновидныхъ иногда
             Случается, что дочери проводятъ
             И достигаютъ цѣли безъ труда.
             Что толку въ томъ, что съ дочерей не сводятъ
             Родные глазъ? Случится ли бѣда --
             Отцы въ негодованіе приходятъ
             И, не виня оплошности своей,
             Готовы проклинать своихъ дѣтей.
  
                                 CI.
  
             Инессы непонятное молчанье,
             Увѣренъ я, скрывало лишь обманъ;
             Притворство принимало видъ незнанья;
             Ей, можетъ быть, хотѣлось, чтобъ Жуанъ
             Окрѣпъ душой, узнавъ любви страданья,
             А можетъ быть она имѣла планъ
             Открыть глаза Альфонсу, въ той надеждѣ,
             Что онъ жену не будетъ чтить, какъ прежде.
  
                                 СІІ.
  
             Однажды... Это было лѣтнимъ днемъ...
             Весна, какъ май наступитъ, словно лѣто
             Волнуетъ кровь, что въ жилахъ бьетъ ключомъ;
             Потоки ослѣпительнаго свѣта,
             Что солнце щедро льетъ, виновны въ томъ.
             Душа мечтами страстными согрѣта;
             Томится грудь; огонь горитъ въ крови.
             Мартъ -- мѣсяцъ зайцевъ, май -- пора любви.
  
                                 CIII.
  
             Въ шестой іюня день... Не вижу прока
             Въ неточности, а потому всегда
             Я числа выставляю и глубоко
             Чту хронологію. По мнѣ года --
             Тѣ станціи, гдѣ колесница рока,
             По всѣмъ странамъ носяся безъ слѣда,
             Мѣняетъ упряжь, какъ воспоминанья
             Лишь оставляя числа для преданья.
  
                                 СІѴ.
  
             О Джуліи я поведу разсказъ.
             Какъ я уже сказалъ, въ началѣ лѣта,
             Въ седьмомъ часу она сидѣла разъ
             Въ саду, достойномъ гурій Магомета
             Иль тѣхъ богинь, что восхищаютъ насъ
             Въ твореньяхъ сладкогласнаго поэта
             Анакреона-Мура. Дай-то Богъ,
             Чтобъ насъ плѣнять еще онъ долго могъ!
  
                                 СѴ.
  
             Но Джулія въ тѣни душистой сада
             Сидѣла не одна. Какимъ путемъ
             Устроилось свиданье? Не надо
             Все говорить, что знаемъ, ХXXVI.
  
  
             Глухая полночь. Юлія лежитъ
             И -- вѣрно, спитъ. Вдругъ слышитъ шумъ у двери.
             Подобный шумъ въ гробу разшевелитъ
             И мертвецовъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Дверь заперта, но голосъ слышенъ былъ
             И кто-то въ дверь рукой стучалъ тревожно:
             "Сеньора,-- шумъ; скорѣй, скорѣй, какъ можно!...
  
                                 СХXXVII.
  
             "Близка бѣда... Сюда вашъ мужъ идетъ,
             А съ нимъ -- толпа... Была не далеко я
             И сторожила зорко, только вотъ...
             Ахъ, Господи, несчастіе какое?
             Запритесь крѣпче... Богъ васъ сохрани!...
             Чу! ужь идутъ по лѣстницѣ они...
             И въ окна теперь прыгнуть бы могъ онъ;
             Вѣдь близко до земли изъ вашихъ оконъ"...
  
                                 CXXXVIII.
  
             Но вотъ и Донъ-Альфонсъ. За нимъ спѣшатъ
             Его друзья; огонь -- въ рукахъ прислуги...
             Въ толпѣ гостей былъ каждый ужь женатъ,
             А потому покой чужой супруги
             (Хоть рогъ на лбу не страшная бѣда),
             Они прервать готовы безъ стыда
             И думаютъ: "одну мы не накажемъ,
             То руки имъ, пожалуй, всѣмъ развяжемъ".
  
                                 CXXXIX.
  
             Рѣшительно не въ силахъ я понять,
             Какъ могъ Альфонсъ дойти до подозрѣнья
             И, наконецъ, приличья нарушать:
             Безъ всякаго съ женою объясненья,
             Въ глухую ночь поднять и шумъ и стукъ,
             Врываться къ ней съ толпой гостей и слугъ,
             Чтобъ насладиться собственнымъ позоромъ,
             Дать пищу сплетнямъ, толкамъ, разговорамъ!...
  
                                 CXL.
  
             А Юлія? Вскочивши, какъ отъ сна
             (О снѣ ея я не сказалъ ни слова),--
             Зѣвнула и -- заплакала она.
             Ея служанка,-- было ей не ново
             Такое дѣло,-- опытной рукой
             Дала тотчасъ постели видъ такой,
             Какъ будто бы онѣ вдвоемъ лежали
             И обѣ на постели этой спали.
  
                                 CXLI.
  
             Ну, словомъ, показалась бы онѣ
             Невинными бѣдняжками, которымъ
             Являлись привидѣнія во снѣ,
             Которымъ тѣнь -- ночнымъ казалась воромъ,
             А потому, чтобъ страхъ свой превозмочь,
             Онѣ вдвоемъ лежали въ эту ночь
             И ждали, чтобъ очнуться отъ испуга,
             Прихода запоздавшаго супруга.
  
                                 CXLII.
  
             Вотъ, наконецъ, жена въ себя пришла:
             "Альфонсъ! во имя неба, что вамъ надо?
             О, извергъ -- вы! Я лучше бъ умерла,
             Чѣмъ стыдъ такой... Откуда вы? изъ ада?
             Съ насиліемъ зачѣмъ сюда пошли?
             Иль пьяны вы, иль вы съ ума сошли?
             Какъ ваше подозрѣніе презрѣнно!...
             Ищите же кругомъ!..." -- О, непремѣнно!--
  
                                 CXLIII.
  
             И поиски ихъ были велики.
             Осмотрѣны всѣ шкапы, окна, щели,
             Гребенки, щетки, туфли и чулки,
             Бѣлье и кружева,-- все осмотрѣли,
             Все, чѣмъ богатъ изящный туалетъ
             У женщины еще не старыхъ лѣтъ.
             Концомъ мечей рвались обои, сторы
             И по стѣнамъ висѣвшіе уборы.
  
                                 CXLIV.
  
             Искали подъ кроватью,-- тамъ нашли --
             Нашли не то, чего они искали.
             Раскрыли окна самыя, въ пыли
             За слѣдомъ ногъ коварно наблюдали
             И -- были всѣ поставлены въ тупикъ,
             Межъ тѣмъ,-- того никакъ я не постигъ --
             Искали подъ кроватью, въ самомъ дѣлѣ,
             А на кровать совсѣмъ не поглядѣли!..
  
                                 CXLV.
  
             А Юлія все время не молчитъ,
             "Ищите же, ищите, оскорбляйте
             И новыя обиды, новый стыдъ
             Къ стыду, къ обидамъ прежнимъ прибавляйте!..
             Вотъ для чего терпѣла столько я!
             Вотъ до чего дошла судьба моя!..
             Пусть онъ беретъ теперь другую въ жены:
             Въ Испаніи найдутся же законы!..
  
                                 CXLVI.
  
             "Да, Донъ-Альфонсъ, я вамъ ужь не жена,
             Вы -- мнѣ не мужъ: нейдетъ къ вамъ имя это.
             Вамъ столько лѣтъ, у васъ есть сѣдина...
             Разумно ли, скажите, въ ваши лѣта
             Честь женщины невинной оскорблять
             И такъ безумно, дерзко обвинять?..
             Преступникъ, варваръ, мужъ неблагодарный!..
             Я не прощу поступокъ вашъ коварный!..
  
                                 CXVII.
  
             "И мой супругъ женѣ такой не радъ!..
             Духовника всѣ ищутъ молодаго:
             Мой исповѣдникъ старъ и глуховатъ,
             Но я себѣ не выбрала другаго.
             Невинностью моею пораженъ,
             Мнѣ долго не хотѣлъ повѣрить онъ,
             Что я -- замужняя. Мои страданья.
             Въ немъ вызоветъ теперь негодованье.
  
                                 CXLVIII.
  
             "За тѣмъ ли я всегда была горда
             И съ молодежью дня не раздѣлила,
             И изъ дому лишь только иногда
             На бой быковъ иль въ церковь выходила?
             Поклонниковъ не я ли прогнала
             И съ ними холодна всегда была?
             Не говорилъ ли графъ О'Релли постоянно,
             Что съ нимъ я обращаюсь очень странно?..
  
                                 CXLIX.
  
             "А не напрасно ль нылъ передо мой
             Маэстро изъ Италіи -- Кооцани?
             Не звалъ ли добродѣтельно женой
             Меня предъ цѣлымъ свѣтомъ Корніани?
             А сколько русскихъ, англійскихъ вельможъ.
             Сводила я съ ума?А отчего жь
             Ирландскій перъ къ вину прибѣгнулъ въ горѣ
             И умеръ отъ горячки бѣлой вскорѣ?
  
                                 CL.
  
             "А герцогъ Эйкеръ, Донъ-Фернандъ Нунесъ,
             Вы помните, у ногъ моихъ лежали?
             И вы теперь, сюда, какъ громъ небесъ,
             Для оскорбленья женщины упали!..
             Ну, чтожь,-- пора: жену начните бить!
             Зачѣмъ же вамъ не кстати скромнымъ быть?
             О, храбрый рыцарь съ шпагой обнажонной,
             Какъ грозны вы предъ женщиной смущенной!
  
                                 CLI.
  
             "Внезапный вашъ отъѣздъ а поняла!
             Вѣдь съ вами вмѣстѣ стряпчій отправлялся,
             Который здѣсь, изъ темнаго угла,
             Досадуетъ, что въ дуракахъ остался.
             Его я презираю, какъ и васъ,
             Но гаже, онъ еще на этотъ разъ:
             Въ немъ нѣтъ любви, тутъ цѣль совсѣмъ другая --
             Ему нужна лишь плата дорогая.
  
                                 CII.
  
             "Не хочетъ ли онъ акта составлять!
             Пожалуйста, готова ждать теперь я...
             Вы въ комнатѣ успѣли все собрать --
             Готовы здѣсь чернила вамъ и перья.
             Точнѣе все пишите, такъ и быть,
             Чтобъ хоть не даромъ плату получить,
             Но, видите, раздѣты мы, безъ платья --
             Шпіоновъ всѣхъ пока прошу прогнать я.
  
                                 CLIII.
  
             "Ищите же, поставивъ все вверхъ дномъ:
             Вотъ туалетъ, софа, -- не пропустите!
             Вольтеровскаго кресла: даже въ немъ;
             Любовника получше поищите!
             Но такъ какъ я хочу ужасно спать --
             Прошу мнѣ суматохой не мешать;
             Ищите же и -- мнѣ не откажите --
             Находку вашу послѣ покажите...
  
                                 CLIV.
  
             "Но, Донъ-Альфонсѣ, рѣшившись оскорблять
             Свою жену нелѣпымъ подозрѣньемъ,
             Прошу васъ быть любезнымъ и сказать:
             Кого искать пришли вы съ озлобленьемъ?
             Кто онъ такой? Красивъ, высокъ, уменъ?
             Высокаго происхожденье онъ?
             О, помните, что отплачу я скоро
             За честь свою, за часъ одинъ позора...
  
                                 CLV.
  
             "Иль онъ старѣй пятидесяти лѣтъ?
             О, если такъ, его не убивайте:
             Вѣдь ревность не для вашихъ раннихъ лѣтъ...
             (Антонія! стаканъ воды подайте...)
             Мнѣ стыдно слезы эти проливать...
             Ты, мать моя!.. Ахъ, еслибъ знала мать,
             Что я жена чудовища, злодѣя!..
             Мужей такихъ не видѣла нигдѣ я...
  
                                 CLVI.
  
             "Ревнуйте же къ Антоніи меня:
             Извѣстно вамъ -- мы съ всю вмѣстѣ спали,
             Когда вы съ шайкой, шпагами звеня,
             Сюда, какъ сумасшедшій прибѣжали!
             Надѣюсь я, въ другой разъ, какъ теперь,
             Не станете ломиться въ эту дверь
             И мнѣ дадите время нарядиться,
             Чтобъ предъ почетнымъ, обществомъ явиться?
  
                                 CLVII.
  
             "Теперь, сеньоръ, должна я замолчать.
             Не слышать вамъ упрековъ и роптанья.
             Съумѣю я безъ ропота страдать
             И никому не высказать страданья...
             Поймете послѣ вы -- какой виной
             Себя вы запятнали предъ женой...
             Нѣтъ, лучше вы минуты той не знайте...
             (Мой носовой платокъ скорѣй подайте!)".
  
                                 CLVIII.
  
             И тугъ въ подушки кинулась она,
             Въ глазахъ сквозь слезы молніи сверкали
             И локономъ щека оттѣнена;
             По бѣлой груди косы упадали,
             Но сквозь кудрей сверкала нагота...
             Полураскрыты нѣжныя уста.
             Въ чертахъ лица испугъ и утомленье
             И слышно сердца каждое біенье.
  
                                 CLIX.
  
             Альфонсъ стоятъ и самъ себѣ не радъ.
             Антонія по комнатѣ шагала
             И, вздернувъ къ верху носикъ, грозный взглядъ
             На господина съ свитою бросала.
             Неловко всѣмъ,-- лишь стряпчій не робѣлъ;
             Предвидѣть пользу въ ссорахъ онъ умѣлъ
             И, относясь бездушно къ прочимъ фактамъ,
             Пристрастенъ былъ къ однимъ судебнымъ актамъ.
  
                                 CLX.
  
             Раздувши ноздри, зорко онъ слѣдилъ,
             Какъ передъ нимъ ходила камеристка;
             Онъ репутацій женскихъ не цѣнилъ
             И всѣхъ ихъ ставилъ очень, очень низко.
             Онъ о процессахъ только хлопоталъ
             И женской красоты не понималъ;
             Онъ отрицанью женскому не вѣрилъ
             И истину судейскимъ глазомъ мѣрилъ.
  
                                 CLXI.
  
             Альфонса видъ по правдѣ былъ смѣшонъ.
             Съ женою поступивши такъ обидно
             И спальню осмотрѣвъ со всѣхъ сторонъ,
             Что онъ узналъ? Альфонсу стало стыдно,
             Онъ мрачно слушалъ жалобы жены.
             Онѣ, какъ дождь, спадавшій съ вышины,
             На голову виновную летѣли
             И только зло къ немъ возбуждать умѣли.
  
                                 CLXII.
  
             Онъ извиняться было начиналъ --
             Ему рыданьемъ долгимъ;отвѣчали,
             Истерикой... Когда-то, я слыхалъ"
             Въ истерику всѣ женщины впадали,
             Но разница въ болѣзни этой въ томъ;
             У каждой дамы -- собственный симптомъ.
             Альфонсъ постигъ свой промахъ, растерялся
             И запастись терпѣніемъ старался.
  
                                 CLXIII.
  
             Онъ начиналъ ужь что-то бормотать,
             Но камеристка разомъ перервала:
             "Теперь, сеньоръ, прошу васъ замолчать.
             Ступайте вонъ: сеньорѣ дурно стало,
             Она умретъ, пожалуй", и супругъ
             Проклятьемъ разражается и вдругъ,
             Безъ всякаго съ женою разговора,
             Послушался и вышелъ очень скоро.
  
                                 CLXIV.
  
             И вся толпа за нимъ же вслѣдъ ушла.
             Лишь только стряпчій вышелъ вонъ послѣдній,
             Пока служанка дверь не заперла:
             И онъ дивился, думая въ передней,
             Что Донъ-Альфонсъ двухъ фактовъ не имѣлъ --
             Чтобъ приступить къ разбору этихъ дѣлъ,
             Вся сцена глупо кончилась и вздорно,--
             Но дверь была захлопнута проворно.
  
                                 CLXV.
  
             Дверь заперта.-- О, ужасъ, грѣхъ и срамъ!
             Какъ можете вы дѣлать вещи эти
             И сохранять солидность строгихъ дамъ?
             Иль слѣпы всѣ теперь на бѣломъ свѣтѣ?
             Иль ваша честь не дорога для васъ?...
             И такъ скажу, чтобъ продолжать разсказъ,
             Вдругъ Донъ-Жуанъ (здѣсь ужасъ мой такъ кстати)
             Приподнялся съ одышкой на кровати.
  
                                 CXVI.
  
             Онъ спрятанъ былъ,-- не зная, какъ и гдѣ,-- .
             Мы въ юности умѣемъ извиваться,
             Чтобъ уголокъ найти себѣ вездѣ
             И въ маленькомъ мѣстечкѣ помѣщаться
             Когда бъ онъ задохнулся -- не бѣда!
             Такая смерть пріятнѣе всегда,
             Чѣмъ смерть Кларанса: разъ, чудакъ, напился
             И въ винной бочкѣ мигомъ утопился.
  
                                 CLXVII.
  
             Онъ страшнаго грѣха не совершилъ,
             Дли юноши то было бъ слишкомъ рано,
             И запрещенный грѣхъ не соблазнилъ
             Прекраснаго и юнаго Жуана,
             Нѣтъ, въ юности насъ совѣсть не грызетъ,
             Когда же старость дряхлая придетъ,
             Тогда грѣхи мы старые считаемъ
             И искушенья бѣса постигаемъ:
  
                                 CLXVIII.
  
             Еврейское преданье говоритъ:
             Врачи царя столѣтняго лечили,
             Въ которомъ кровь едва-едва бѣжитъ,
             И какъ лекарство старцу предложили --
             Красавицу: то средство помогло.
             Не знаю, какъ у нихъ леченье шло:
             Еврейскій царь остался жить для царства,
             Жуанъ же чуть не умеръ отъ лекарства.
  
                                 CLXIX.
  
             Что дѣлать имъ? Альфонсъ опять придетъ,
             Когда домой гостей своихъ проводитъ.
             Антонію, какъ въ пыткѣ, что-то жжетъ,
             А въ голову все средство не приходитъ:
             Какъ съ новой бѣдою быть опять?!..
             Межь тѣмъ, ужъ скоро станетъ разсвѣтать...
             Что жь дѣлать имъ? Но Юлія молчала
             И къ сердцу Донъ-Жуана прижимала.
  
                                 CLXX.
  
             Слились ихъ губы. Юноши рука
             Разбросанныя кудри собирала...
             Да, ихъ любовь была такъ велика,
             Что про опасность даже забывала.
             Антоніи наскучило ихъ ждать...
             "Идемте же! дурачиться опять
             Не время вамъ... нѣтъ, я безъ разговора
             Запру въ чуланчикъ этого сеньора.
  
                                 CLXXI.
  
  
             "Ахъ, переставьте глупости твердятъ!...
             Ктобъ угадалъ, что грѣхъ такой случится!...
             Что будетъ съ нами? Какъ теперь мнѣ быть?...
             Самъ чортъ въ мальчишкѣ этотъ поселился...
             До шутокъ ли теперь? Какой тутъ смѣхъ?
             Вѣдь можетъ кровью кончиться вашъ грѣхъ.
             Васъ -- умертвятъ, а мнѣ откажутъ въ мѣстѣ,
             Сеньора же... не сдобровать всѣмъ вмѣстѣ.
  
                                 CLXXII.
  
             "И хоть бы былъ мужчина зрѣлыхъ лѣтъ
             (Идите же скорѣй!), это -- упора!
             Дитя смазливое, дѣвчонка!... Нѣтъ,
             Дивлюсь я вкусу вашему, сеньора.
             (Входите же, вѣдь Донъ-Альфонсъ сейчасъ
             Придетъ назадъ)... Вотъ такъ, сюда... за васъ
             Я не боюсь... до утра потерпите,
             Но, Донъ-Жуанъ, смотрите не заспите!".
  
                                 CLXXIII.
  
             Пришелъ Альфонсъ и стихла болтовни.
             Антонія все въ спальнѣ оставалась,
             Но по приказу, голову склоня,
             Уйти не торопливо собиралась.
             Что жъ дѣлать ей? Въ ту бѣдственную ночь
             Ей Юліи ни чѣмъ нельзя помочь,--
             Антонія немного покосилась,
             Сняла нагаръ съ свѣчей и удалилась.
  
                                 CLXXIV.
  
             Альфонсъ молчалъ, потомъ заговорилъ,
             Нелѣпо начиная оправданья,
             Что онъ ужасно глупо поступилъ.
             И что ему и это нѣтъ названья,
             Что, наконецъ, причины были, но...
             Онъ тутъ заговорилъ весьма темно,
             Давая тѣмъ образчикъ превосходной
             Реторики надутой и негодной.
  
                                 CLXXV.
  
             Жена молчитъ, хоть былъ готовъ отвѣтъ,
             Который осадилъ бы мужа съ разу.
             Вѣдь женщина -- хоть въ словѣ правды нѣтъ --
             Умѣетъ кстати бросать мужу фразу,
             Чтобъ тотъ умолкъ иль хоть понизилъ тонъ,
             И если упрекахъ рѣшится онъ --
             Въ одной интригѣ,-- не мигнувши глазомъ --
             Стыдить его за три интриги разомъ.
  
                                 CLXXVI.
  
             И Юлія, дѣйствительно, могла
             Ему отвѣтить фразой хладнокровной;
             Съ Инесой связь извѣстно ей была,
             Но, иль себя почувствовавъ виновной,--
             Хотя на свѣтѣ рѣдкая жена
             Сознается, что есть за ней вина,--
             Иль просто Донъ-Жуана пожалѣла,
             Она заговорить не захотѣла.
  
                                 CLXXVII.
  
             Была еще причина ей молчать;
             Альфонсъ не ревновалъ къ ней Донъ-Жуана,
             Хотя привыкъ ко многимъ ревновать.
             И былъ бы радъ, хоть поздно или рано,
             Узнать того, кѣмъ занята жена,
             А потому -- подумала она --
             Что, вѣроятно, послѣ разговора
             О матери -- дойдешь до сына скоро.
  
                                 CLXXVIII.
  
             Молчатъ -- порой предписываетъ тактъ.
             (Какая пошлость въ этомъ модномъ словѣ!)
             Намекъ одинъ -- и уяснятся фактъ.
             Молчаніе насъ держитъ на готовѣ
             И женщина должна умѣть молчать
             И главнаго вопроса избѣгать.
             Прелестныя созданья лгутъ такъ мило,--
             Ложь красотѣ ихъ, право, не вредила.
  
                                 CLXXIX.
  
             Начнутъ краснѣть -- мы вѣримъ краскѣ ихъ,--
             Я самъ такъ поступалъ иногда любезно,--
             Но возражать потокамъ словъ живыхъ.
             По моему, ужь вовсе безполезно.
             Ихъ краснорѣчье вздохи прекратитъ,
             Потомъ слезой сверкнетъ ихъ томный взглядъ.
             Потомъ -- нашъ здравый смыслъ совсѣмъ не нуженъ --
             И мы садимся весело за ужинъ!
  
                                 CLXXX.
  
             Мужъ извиненьемъ фразу заключилъ.
             Тутъ Юлія условья предложила,
             Но уговоръ жестокъ для мужа былъ.
             Хоть въ пустякахъ она не уступила.
             Онъ, какъ Адамъ, предъ входомъ въ рай стоялъ
             И уступитъ супругу умолялъ,
             Какъ вдругъ,-- онъ удивился чрезвычайно,--
             О башмаки споткнулся онъ случайно,
  
                                 CLXXXI.
  
             Что жь, башмаки,-- бѣда не велика,
             Когда они съ прелестной ножки дамы,
             Но, къ ужасу, мужскихъ два башмака
             Схватилъ Альфонсъ. О, Господи! когда мы
             Могли такого горя ожидать!..
             Кровь начинаетъ въ жилахъ застывать...
             Альфонсъ покроемъ изъ полюбовался
             И, наконецъ, въ немъ сильный гнѣвъ прорвался.
  
                                 CLXXXII.
  
             Онъ за мечомъ изъ спальни убѣжалъ
             И Юлія воскликнула съ тревогой:
             "Бѣги, Жуанъ,-- онъ все теперъ узналъ...
             Дверь отперта, знакомою дорогой
             Иди,-- вотъ ключъ отъ сада,-- о, бѣги!..
             Я слышу торопливые шаги...
             Скорѣй, Жуанъ, ночь темная ненастна.
             И убѣжать ты можешь безопасно.
  
                                 CLXXXIII
  
             Совѣтъ хорошъ, но поздно данъ совѣтъ
             И опытъ въ этомъ случаѣ не веселъ.
             Кто пожилъ и узналъ немножко свѣтъ,
             Тотъ опытность такую вѣрно взвѣсилъ.
             Жуанъ не медлилъ, тотчасъ, побѣжалъ,
             Но предъ собой Альфонса увидалъ.
             Онъ заревѣлъ, Жуаномъ сбитый на полъ,
             И встать спѣша, ногтями полъ царапалъ.
  
                                 CLXXXIV.
  
             Свѣча погасла. Свалка началась.
             Антонія и Юлія кричали,
             Но слуги не пришли на этотъ разъ,
             Альфонсу силы часто измѣняли:
             Ушибленный, прибитый больно, онъ
             Грозилъ, что будетъ тутъ же отомщенъ.
             Жуанъ былъ юнъ, но въ звѣря превратился
             И жертвой быть едвали бъ согласился.
  
                                 CLXXXV.
  
             Альфонса мечъ упалъ не обнажонъ
             И бой открылся, битвой рукопашной.
             Жуанъ неукротимъ былъ, раздраженъ...
             Когда бъ Альфонса юноша безстрашный
             Ногъ въ темнотѣ рукою охватить,
             Тогда бъ ему пришлось не долго жить.
             О, женщины! за жизнь мужей молитесь
             И вдовами остаться берегитесь!..
  
                                 CLXXXVI.
  
             Альфонсъ Жуана думалъ удержать,
             А Донъ-Жуанъ душилъ его такъ сильно
             (Желая поскорѣе убѣжать),
             Что кровь изъ носу хлынула -обильно.
             Въ его рукахъ оставивъ платья клокъ,
             Жуанъ, однимъ ударомъ сильнымъ могъ
             Ошеломить врага и, платье бросивъ,
             Бѣжалъ къ калиткѣ сада, какъ Іосифъ.
  
                                 CLXXXVII.
  
             Вотъ факелы и свѣчи принесли.
             Глядятъ кругомъ: какіе безпорядки!
             Альфонса полумертваго нашли;
             Везъ чувствъ -- служанка, Юлія въ припадкѣ...
             Клочки одеждъ лежали тамъ и сямъ
             И капли крови видны по плитамъ...
             Жуанъ -- въ саду, калитку отпираетъ,
             Вновь заперъ входъ и быстро убѣгаетъ.
  
                                 CLXXXVIII.
  
             Пѣснь кончена. Къ чему писать о томъ,
             Какъ ночью Донъ-Жуанъ переодѣтый,
             Украдкою къ себѣ вернулся въ домъ,
             И какъ, потомъ, о ночи странной этой
             Весь городъ двѣ недѣли толковалъ,:
             Какъ занялъ всѣхъ великій тотъ скандалъ,
             Какъ о разводѣ долго клеветали,--
             Но это все въ газетахъ описали.
  
                                 CLXXXIX.
  
             И кто вѣрнѣй желалъ бы дѣло знать,
             Допросы, обвиненья, показанья,
             И рѣчи адвокатовъ прочитать --
             Ссылаюсь я на многія изданья.
             Хоть иногда статья иная лжетъ,
             За то въ нихъ много смѣху и остротъ.
             Статью Гёрни для опыта прочтите:
             Онъ даже жилъ поэтому въ Мадритѣ.
  
                                 CXC.
  
             А что жь Инеса? Чтобъ скорѣй замять
             Одинъ изъ тѣхъ классическихъ скандаловъ,
             Которыхъ можно мало насчитать
             Съ эпохи отступленія Вандаловъ,--
             Она молилась нѣсколько ночей,
             Передъ Мадонной много жгла свѣчей,
             Потомъ старухъ къ совѣту собирала
             И Донъ-Жуана въ Кадмксъ отослала,
  
                                 CXCI.
  
             Чтобъ странствуя по всѣй Европѣ, онъ
             Испорченную нравственность поправилъ
             И набрался въ пути со всѣхъ сторонъ --
             Въ Парижѣ или Римѣ -- новыхъ правилъ.
             А Юлія въ монастырѣ жила,--
             Страдала, но ея тоска была
             (Чувствъ Юліи высказывать не стану)
             Передана въ письмѣ ея къ Жуану:
  
                                 CXCII.
  
             "Вы ѣдете. Теперь все рѣшено...
             Пусть будетъ такъ, хотя бы я страдала:
             Мнѣ правъ надъ сердцемъ вашимъ не дано.
             Меня въ грядущемъ счастіе не ждало.
             Любить, любить! вотъ все, что я могла,
             Вотъ все, что я отъ жизни сберегла!...
             Вы ждете слезъ въ письмѣ моемъ, не такъ-ли?
             Не ждите ихъ -- они давно изсякли.
  
                                 CXCIII.
  
             "Я васъ люблю, люблю до этихъ поръ,
             Снося гоненье свѣта и презрѣнье,
             Но не тяжелъ внѣ собственный позоръ
             И прошлому я шлю благословенье.
             Безъ похвальбы я сознаюсь въ винѣ,
             Моя вина давно извѣстна
             И я пишу невольно эти строки:
             Не нужны мнѣ ни ласки, ни упреки.
  
                                 CXCIV.
  
             "Любовь мужчины -- краткій эпизодъ,
             А женщина -- вся отдается страсти.
             Вамъ лавры вьютъ, васъ слава въ мірѣ ждетъ,
             Трудъ, почести иль упоенье власти.
             Вы, честолюбцы, боретесь съ судьбой,
             Мечъ воина уноситъ васъ на бой.
             Повсюду жизнь васъ къ дѣлу призываетъ,--
             А женщина лишь любитъ и страдаетъ.
  
                                 СХСV.
  
             "Да, ваша жизнь въ весельи побѣжитъ,
             Любя другихъ, вы будете любимы,
             А я?-- всему конецъ, печаль моя и стыдъ
             На днѣ души останутся хранимы:
             Ихъ я снесу, но власть мнѣ не дана
             Забыта любовь, которая сильна...
             Прощайте же! Любви сносить не смѣю,
             Но умолчать о ней не въ силахъ, не умѣю...
  
                                 CXCVI.
  
             "Въ разбитомъ сердцѣ силы больше нѣтъ,
             Но все жь могу очнуться я отъ горя.
             Играетъ кровь игрой минувшихъ лѣтъ,
             Какъ будто послѣ бури воины моря.
             Я -- женщина. Забвенье насъ бѣжитъ,
             Насъ милый образъ всюду сторожитъ,
             Любовь живетъ, хотя глубоко скрыта:
             Такъ къ полюсу бѣжитъ стрѣла магнита.
  
                                 СXCVII.
  
             "Я кончила, но все не тороплюсь
             Сложить письма. Но что-жь меня тревожитъ?
             Нѣтъ, смѣлости своей не устрашусь,
             Еще сильнѣй несчастья быть не можетъ.
             Я-бъ отъ страданья вѣрно умерла.
             Но только смерть на зовъ ко мнѣ не шла.
             И мнѣ осталось съ жизнью помириться,
             Чтобъ васъ любить и чтобъ за васъ молиться".
  
                                 CXCVIII.
  
             На томъ письмѣ обрезъ былъ золотой.
             Блистали строчки, словно за атласѣ...
             Ея рука дрожала надъ свѣчей,
             Такъ какъ стрѣла магнитная въ компасѣ.
             Вотъ и печать приложена къ листу --
             На ней девизъ: Elle vous suit partout.
             Рѣзцомъ довольно опытнымъ и смѣлымъ
             Онъ вырѣзанъ на сердоликѣ бѣломъ.
  
                                 СХСІХ.
  
             Такъ шли Жуана первые года.
             О немъ писать ли далѣе? На это
             Мнѣ публика отвѣтитъ и тогда
             Соображать я буду изъ отвѣта.
             Ея вниманье -- лавры для чела,
             Капризъ ея -- не дѣлать много зла,
             Когда жь она сочувствье мнѣ предложатъ,
             Я продолжать романъ начну, быть можетъ.
  
                                 CC.
  
             Эпическимъ романъ я назову.
             Въ немъ будутъ любопытныя сказанья
             Любви и войнъ, войдетъ въ одну главу
             Картина ада,-- будетъ описанье
             Морскихъ крушеній, гибель кораблей,
             Характеры различныхъ королей,--
             Приближусь я по стилю и размѣру
             Къ Виргилію иль къ самому Гомеру.
  
                                 CCI.
  
             Чтобъ шелъ мой трудъ успѣшно до конца --
             Аристотеля правила помогутъ.
             Они равно поэта и глупца
             Производить на этомъ свѣтѣ могугъ,
             Мнѣ -- милы риѳмы, многимъ бѣлый стихъ...
             Скажу еще, кто для стиховъ такихъ
             Фантазія дарила мнѣ картины,
             А миѳы -- превосходныя машины.
  
                                 CCII.
  
             При томъ же, какъ эпическій пѣвецъ,
             Не сходенъ я съ поэтами другими
             (Не потому, кто заслужилъ вѣнецъ)
             Одно несходство есть межъ мной и ими:
             Сюжеты ихъ украшены всегда,
             Такъ что понять нельзя ихъ безъ труда,
             А у меня -- ужь въ этомъ я увѣренъ --
             Разсказъ вездѣ бываетъ достовѣренъ.
  
                                 CCIII.
  
             Для точности могу я указать
             На лѣтопись, народныя преданья,
             На оперы, на драмы актомъ въ пятъ
             И, наконецъ, на разныя изданья,
             Всѣ подтвердятъ правдивый мой разсказъ.
             Еще скажу, чтобы увѣрятъ васъ,
             Въ Севильѣ при другихъ и предо мною
             Герой мой былъ похищенъ сатаною.
  
                                 CCIV.
  
             Когда нибудь я къ прозѣ снизойду
             И вамъ тогда, по плану Алкорана,
             Рядъ изреченій мудрыхъ приведу,
             Всѣхъ избавляя въ жизни отъ обмана.
             Я въ изреченьяхъ очень былъ бы строгъ
             И озаглавить книгу эту могъ:
             "Аристотель живетъ въ любомъ поэтѣ"
             И... есть еще названье на примѣтѣ.
  
                                 CCV.
  
             Мильтона. Попа мы тогда поймемъ,
             И Саути, Кольриджа не осудимъ,
             (Послѣдній пилъ, но умолчимъ о томъ)
             Затѣмъ всегда цѣнить достойно будемъ
             Все, что писалъ нашъ даровитый Краббъ,
             Поймемъ, что Кэмбель -- очень вялъ и слабъ,
             Не украдемъ у Роджерса... хоть малость,
             И не затѣемъ съ музой Мура шалость.
  
                                 CCVI.
  
             Отъ музы Сотебэя далеки,
             Не овладѣемъ ей неосторожно
             И, наконецъ, какъ "синіе чулки",
             Не станемъ мы свидѣтельствовать ложно.
             Ну, словомъ, всѣ должны лишь то писать,
             На что могу и позволенье дать --
             И всѣмъ, которые нарушатъ послушанье,
             Жестокое готовлю наказанье.
  
                                 CCVII.
  
             Когда рѣшится кто нибудь сказать,
             Что мой разсказъ безнравственъ, безъ морали,
             Прошу того не тотчасъ обвинить.
             Пусть вновь онъ перечтетъ его (едва ли!)
             И дастъ тогда рѣшительный отвѣтъ --
             Безнравственъ ли разсказъ мой, или нѣтъ?
             Впослѣдствіи я въ этомъ оправдаюсь
             И зло людей разславить постараюсь.
  
                                 CCVIII.
  
             Но если и теперь начнетъ толпа,
             Не выслушавъ такого объясненья.
             Негодовать, безумна и слѣпа,
             И приходить въ тупое раздраженье
             И назоветъ безнравственнымъ мой трудъ,
             Отвѣчу я, что эти люди лгутъ,
             А критикамъ, приставленнымъ къ роману,
             И отвѣчать-то даже я не стану.
  
                                 ССІХ.
  
             Пусть публика мнѣ броситъ добрый взглядъ.
             Я не рожденъ писателемъ развратнымъ
             И -- клятву дамъ, пожалуй -- только радъ
             Соединять полезное съ пріятнымъ.
             Притомъ же -- здѣсь замѣчу для конца --
             Гоняюсь я за славою пѣвца.
             О, публика! не измѣняй же мнѣ ты:
             Я подкупилъ издателя газеты.
  
                                 ССХ.
  
             Да, я послалъ письмо мое къ нему,
             Какъ слѣдуетъ, съ приличнымъ приложеньемъ,
             Онъ отвѣчалъ и, видно по письму,
             Что не замедлитъ даннымъ порученьемъ.
             Но если онъ солжетъ на этотъ разъ
             И съ желчью разругаетъ мой разсказъ,
             Тогда... о, что тогда скажу въ начали?
             Я деньги далъ и всѣ они пропали.
  
                                 ССХІ.
  
             Но я надѣюсь очень на журналъ:
             Онъ публику любить меня заставитъ,
             Другіе пусть ругаютъ на повалъ --
             Меня газетный говоръ позабавитъ,
             Я не писалъ статей своихъ для нихъ,
             А всѣ изданья авторовъ чужихъ
             Не признаютъ, бездарный и считаютъ
             И бранью очень крупною встрѣчаютъ.
  
                                 ССХІІ.
  
             "Того бъ не снесъ я въ для цвѣтущихъ лѣтъ" (*),
             Мнѣ въ умъ пришла Горація цитата!
             Лѣтъ шесть назадъ я былъ иной поэтъ,
             Еще влюбленный въ музу -- и тогда-то
             Журнальный крикъ меня бы раздражалъ,
             Я на ударъ журнальный отвѣчалъ,
             Охваченный досадой, какъ пожаромъ,
             Стремительнымъ, убійственнымъ ударомъ.
   (*) Горацій говоритъ: Non ego hoc ferrent calida jurenta Consule Planco, я не перенесъ бы этого во цвѣтѣ моей юности во время консульства Планка (Od. lib. III. 14).
  
                                 ССХІІІ.
  
             Но въ тридцать лѣтъ я ужь почти старикъ,
             Почти сѣдой (что будетъ -- послѣ, въ сорокъ?
             Я завести подумывалъ парикъ),
             Теперь одинъ покой мнѣ только дорогъ.
             Увяло лѣто жизни для меня,
             Для боя нѣтъ въ груди моей огня,
             Какъ капиталъ, растраченный, промчалась
             Былая жизнь и сила растерялась.
  
                                 CCXIV.
  
             О, никогда ne спустится ко тѣ
             Росой небесъ сердечная прохлада
             И не слетятъ видѣнья въ тишинѣ,
             Что вновь воскресла юности отрада!
             Мнѣ впечатлѣній прежнихъ не знавать:
             Ихъ нѣтъ въ душѣ ta намъ не отыскать
             Нигдѣ того, что жило въ насъ,-- и нынѣ
             Тамъ силы спятъ; тамъ мрачно, какъ въ пустынѣ.
  
                                 CCXV.
  
             О, никогда я въ сердцѣ не найду,
             Какъ прежде, міра цѣлаго, вселенной;
             Его ношу безъ пользы и иду
             Безъ радости, безъ скорби неизмѣнной.
             Меня давно оставили мечты,
             А въ сердцѣ ледъ и нѣтъ въ немъ теплоты,
             Но вмѣсто сердца умъ во мнѣ явился
             И въ черепѣ зачѣмъ-то поселился.
  
                                 ССXVI.
  
             Любовь прошла. Меня не увлекутъ
             Красавицы -- ни жены и ни вдовы
             И красотой съ ума ужь не сведутъ.
             Пути иные въ жизни мнѣ готовы.
             Въ привязанность не вѣрю я давно,
             Мнѣ докторомъ вино запрещено...
             Чтобъ въ жизнь явиться съ новою отвагой,
             Мнѣ остается, кажется, быть скрягой.
  
                                 ССXVII.
  
             А честолюбье? Идолъ тотъ разбитъ
             Предъ алтаремъ Блаженства и Страданья
             И ихъ печать теперь на мнѣ лежитъ.
             Какъ Бэкона-монаха изваянье,
             Изъ бронзы отлитая голова,
             Я повторяю мудрыя слова,
             Что "время есть, и было и пропало"...
             Отъ пѣсенъ и любви душа устала.
  
                                 CCXVIII.
  
             Чѣмъ можно славу въ мірѣ заслужить
             Тетрадями исписанной бумаги?
             Придумала съ холмомъ ее сравнить,
             Куда мы лѣземъ голодны и наги.
             И люди пишутъ, бьются, говорятъ
             И барды сладкогласные творятъ
             Затѣмъ, чтобы остаться въ этомъ свѣтѣ
             На книжной полкѣ иль въ плохомъ портретѣ.
  
                                 ССХІХ.
  
             Египта царь -- Хеопсъ соорудилъ
             Для дива всѣхъ столѣтій пирамиду
             И мумію свою въ ней схоронилъ.
             И что-жь,-- какую вынесъ онъ обиду!
             Пришлецъ его гробницу увидалъ
             И дерзкою рукою изломалъ...
             Хеопса прахъ развѣянный жалѣя.
             Не будемъ ждать напрасно мавзолея.
  
                                 ССХХ.
  
             Я, какъ мудрецъ, произношу слова:
             "Все что родится -- послѣ умираетъ
             И тѣло наше гибнетъ, какъ трава"...
             Ты прожилъ жизнь, но если бы -- кто знаетъ?--
             Опять ты могъ назадъ ее вернуть --
             Она свершила бъ тотъ же самый путь,
             А потому за жизнь молись заранѣ,
             Да сберегай свой кошелекъ въ карманѣ.
  
                                 ССХХІ.
  
             Теперь же, господа, пора кончать
             И, избѣгая фразъ и пустословья,
             Въ послѣдній разъ позвольте руку сжать
             И пожелать вамъ добраго здоровья.
             Когда одинъ другаго мы поймемъ,
             То встрѣтимся когда нибудь потомъ,
             А нѣтъ -- тогда, чтобъ не дразнятъ терпѣнья,
             Тѣмъ и закончу длинное творенье.
  
                                 ССХХІІ.
  
             "Иди, мой трудъ, и въ міръ земныхъ тревогъ
             "Пусть волны унесутъ страницы эти...
             "Когда тобой я вдохновляться могъ,
             "То много лѣтъ ты будешь жить на свѣтѣ".
             Стихъ Саути всѣ могутъ же читать,
             Могу и я о славѣ помечтать...
             Четыре жь первыхъ строчки... Строчки эти
             У Саути я взялъ въ одномъ куплетѣ.
  

ПѢСНЯ ВТОРАЯ.

  
                                 I.
  
             Наставники намъ всѣмъ извѣстныхъ странъ!
             Чтобъ нравственность исправить молодежи,
             Искореняйте розгами обманъ.
             Сѣчь нужно, сѣчь... Что значить боль для кожи?
             Мы для примѣра можемъ указать
             На нашего героя: много мать
             О воспитаньи сына хлопотала,
             И -- позднее раскаянье узнала.
  
                                 II.
  
             Но если бъ былъ онъ въ школу помѣщенъ
             Въ четвертый или третій классъ, тогда бы
             Свои мечты въ трудахъ покинулъ онъ
             (На сѣверѣ ея порывы слабы).
             Но подъ испанскимъ солнцемъ, можетъ бытъ,
             Не такъ легко за юностью слѣдить,
             И Донъ-Жуанъ, съ женой поссоривъ мужа,
             Учителей сбилъ съ толку. Почему же?
  
                                 III.
  
             Лишь я одинъ дивиться тутъ не могъ,
             Когда узналъ подробно это дѣло:
             Была съ нимъ мать-философъ, педагогъ --
             Его осломъ назвать мы можемъ смѣло,
             Хорошенькая женщина (она,
             Понятно, и была во всемъ грѣшна),
             Мужъ старый, на жену смотрѣвшій тучей,
             И, наконецъ, помогъ счастливый случай.
  
                                 IV.
  
             Вертись же міръ вкругъ оси и съ тобой
             Мы всѣ должны вертѣться, словно тѣни,
             Жить и любить и умирать гурьбой
             И... подати выплачивать и пени.
             Хранитъ насъ власть, терзаютъ доктора.
             Такъ жизнь пройдетъ и въ землю лечь пора.
             Такъ жизнь пройдетъ: вино, любовь, забавы
             И, можетъ быть, по смерти лавры славы.
  
                                 V.
  
             Жуанъ былъ посланъ въ Кадиксъ, я сказалъ.
             О Кадиксѣ люблю воспоминанье.
             Онъ ярмаркой своею щеголялъ,
             Покамѣстъ въ Перу не было возстанья.
             А сколько чудныхъ дѣвочекъ есть тамъ? --
             Хотѣлъ сказать я: сколько чудныхъ дамъ?
             Походка ихъ -- съ ума сведетъ въ мгновенье.
             Съ чѣмъ ихъ сравню? И гдѣ найду сравненье?
  
                                 VI.
  
             Сравнить ли ихъ съ арабскимъ скакуномъ?
             Съ оленемъ стройнымъ? съ легкою газелью?
             Нѣтъ, всѣ сравненья слабы... А потомъ --
             Вуаль ихъ и баскина! Съ этой цѣлью
             Я написалъ бы много, много строфъ.
             А ножки ихъ? Я радъ, что не готовъ
             Придумать имъ метафоры цвѣтистой...
             (О, Муза! будь стыдливою и чистой.
  
                                 VII.
  
             Согласна? Да? и такъ, впередъ). Вуаль
             Назадъ отброшенъ ручною прелестной,
             А жгучій взглядъ пронзаетъ грудь, какъ сталь,
             И будитъ въ сердцѣ трепетъ... Край чудесный!
             Когда тебя рѣшусь я позабыть,
             Пусть не могу... молитвы сотворить.
             Костюмъ испанскій!-- полонъ ты приманки,
             Какъ и вуаль иной венеціанки (*).
   (*) Bassieli, небольшая вуаль, употребляемая въ Венеціи.
  
                                 VIII.
  
             Инесой въ Кадйксъ посланъ былъ Жуанъ
             Лишь съ цѣлью путешествія морскаго.
             Инесою задуманъ этотъ планъ,--
             Понятенъ смыслъ рѣшенія такого:
             Корабль для сына долженъ былъ играть
             Роль Ноева ковчега и спасать
             Его отъ всякаго соблазна и разврата
             И чистоту беречь въ немъ до возврата.
  
                                 IX.
  
             Жуанъ слугѣ велѣлъ собраться въ путь,
             Ваялъ кошелекъ и слушалъ наставленья:
             Онъ на четыре года ѣхалъ. Грудь
             Инесы разрывалась, безъ сомнѣнья.
             (Вѣдь всякая разлука тяжела).
             Въ спасенье сына вѣря, мать дала
             Ему рядъ мудрыхъ, письменныхъ совѣтовъ
             И... не забыла банковыхъ билетовъ.
  
                                 X.
  
             Межъ тѣмъ, чтобъ время кое-какъ убитъ,
             Вдова въ воскресной школѣ занималась
             И начала мальчишекъ въ ней учить,.
             И рѣзвость ихъ смирять, порой, старалась.
             Въ тотъ день читать учились шалуны
             И розги получали за вины.
             Успѣхъ въ развитьи Донъ-Жуана много
             Помогъ развить до ней смѣлость педагога.
  
                                 XI.
  
             И вотъ Жуанъ на кораблѣ летятъ.
             Попутный вѣтръ и ропотъ непогоды...
             Заливъ Кадикскій дьявольски бурлитъ --
             Я съ нимъ знакомъ еще въ иные годы.
             Стоишь -- внизу за валомъ валъ бѣжитъ
             И брызгами лицо вдругъ окропитъ.
             Такъ съ палубы Жуанъ въ тотъ день ненастный
             Шепталъ "прости!" -- странѣ своей прекрасной.
  
                                 XII.
  
             Да, тяжело смотрѣть, какъ край родной --
             Въ туманномъ горизонтѣ изчезаетъ.
             А насъ пугаетъ море глубиной...
             Кто юнъ еще -- тутъ голову теряетъ.
             Я помню: покидалъ я Альбіонъ
             Лишь въ первыя разъ,-- въ дали казался онъ
             Мнѣ бѣлой лептой въ водяной пустынѣ,--
             Всѣ берега другіе были -- сини.
  
                                 XIII.
  
             Жуанъ въ тоскѣ на палубѣ стоялъ,
             Корабль трещалъ, вылъ вѣтеръ разъяренный,
             И городъ наконецъ изъ глазъ пропалъ
             И ужъ казался точкой отдаленной...
             Ахъ, отъ морской болѣзни, господа,
             Бифштексъ -- одно спасенье!.. Никогда
             Но смѣйтесь въ морѣ надъ коимъ совѣтомъ:
             На опытѣ я убѣдился въ этомъ.
  
                                 XIV.
  
             На берега смотрѣлъ Хуанъ съ кормы --
             Они въ дали неясной изчезали.
             Не справимся съ разлукой первой мы,
             Какъ воины, которые попали
             Въ край, имъ чужой... Необъяснимый трехъ
             Лежитъ на сердцѣ, горе насъ сосетъ,
             И даже тѣ, кого мы не любили,
             При разставаньи дороги намъ были.
  
                                  XV.
  
             А Донъ-Жуанъ о многихъ могъ страдать:
             Онъ кинулъ мать, любовницу,-- къ тому же
             Онъ отъ жены не думалъ убѣгать,
             И потому разлука вдвое хуже
             Ему казалась. Если мы безъ слезъ
             Не бросимъ тѣхъ, съ кѣмъ въ ссорѣ жить пришлось,
             То милымъ сердцу шлемъ своя рыданья
             И помнимъ ихъ до новаго страданья;
  
                                 XVI.
  
             Жуанъ рыдалъ, какъ плѣнный Іудей,
             Припомнившій Сіонскій берегъ живо.
             Я бъ самъ заплакалъ съ музою моей,
             Но эта муза къ счастью не плаксива...
             Нѣтъ, не убьетъ подобная печаль.
             Пусть молодежи отъ скуки ѣздитъ въ даль,
             И эта пѣсня -- думаю варанѣ --
             Найдется, можетъ быть, въ ихъ чемоданѣ.
  
                                 XVII.
  
             Жуанъ рыдалъ, ручьи соленыхъ словъ
             Въ соленомъ морѣ тихо изчевали,--
             "Прекрасное къ прекрасному" (я взросъ --
             Любя цитаты; эту вы слыхали
             Отъ Датскорй королевы, свой вѣнокъ,
             Сложившей надъ могилою у ногъ
             Офеліи); онъ въ думу погрузился
             И навсегда исправиться рѣшился.
  
                                 XVIII.
  
             "Прости, мой край!" воскликнулъ Донъ-Жуакъ.:
             "Въ толпѣ другихъ изгнанниковъ несчастныхъ,
             Быть можетъ, я умру средь чуждыхъ странъ
             Съ одной мечтой о берегахъ прекрасныхъ.
             Гвадалквивиръ, мать милая! Прости,--:
             О, Юлія)... Одинъ я на пути"...
             (Ея письмо онъ вынимаетъ снова
             И перечелъ отъ слова и до слова).
  
                                 XIX.
  
             "Забыть тебя? Нѣтъ, прочь бѣги, обманъ!...
             Забвенье не поможетъ никогда намъ...
             Скорѣй затопитъ землю океанъ,
             Сольется воздухъ самый съ океаномъ,
             Чѣмъ образъ твой разстанется со мной...
             Лекарства нѣтъ душѣ моей больной"...
             (Но тутъ корабль ужасно сталъ качаться
             И Донъ-Жуанъ въ болѣзни могъ признаться).
  
                                 XX.
  
             "Скорѣй весь міръ!"... (Онъ очень болѣнъ сталъ)
             "О, Юлія! тебя ни на минуту"..
             (Ликеру мнѣ, пока я не упалъ,--
             Мой Педро, помоги сойдти въ каюту.)
             О, Юлія!... (Скорѣе, Педро-плугъ!...)
             О, Юлія! (Ахъ, что за качка тутъ!)
             Пусть голосъ мой для милой будетъ сладокъ"...
             (Но тутъ случился съ нимъ морской припадокъ.)
  
                                 XXI.
  
             То былъ недугъ, котораго, увы!
             Не истребитъ лекарствами аптека,
             Когда любовь бѣжитъ изъ головы
             И пропадаютъ страсти человѣка,
             Когда мы цѣнимъ только лишь себя.
             Не вѣря, не надѣясь, не любя...
             Жуана рѣчь была хоть патетична,
             Но качкою смирился онъ отлично...
  
                                 XXII.
  
             Любовь -- капризна. Часто ей смѣшна
             Горячка страсти, полная причуды,
             Порою же теряется она
             Отъ насморка и горловой простуды.
             Подобный незначительный недугъ
             Въ ней порождалъ и слабость, и испугъ:
             Не глупо ли, скажете, въ часъ свиданія
             Вздохъ перервать для пошлаго чиханья?
  
                                 XXIII.
  
             Но рвоты богъ любви не выносилъ
             Въ тотъ часъ, когда въ желудкѣ боль начнется.
             Любовь пойдетъ смотрѣть на вскрытье жилъ,
             А отъ припарки теплой отвернется.
             Болѣзнь морская -- гибель для любви,
             И хоть Жуанъ огонь имѣлъ въ крови,
             Но страсть слаба предъ силою желудка,
             И на морѣ волненіе -- не шутка.
  
                                 XXIV.
  
             Въ Ливорнскій портъ корабль съ Жуаномъ плылъ
             (Корабль носилъ названье "Trinidada"),
             За тѣмъ, что тамъ съ временъ давнишнихъ жилъ
             Жуана старый родственникъ Монкада.
             Къ нему-то онъ въ знакъ родственныхъ связей
             Въ Испаніи взялъ письма отъ друзей,
             Которые въ Италію писали,
             Въ тотъ день, когда Жуана провожали.
  
                                 XXV.
  
             Жуана кромѣ слугъ сопровождалъ
             Педрильо, гувернеръ и мужъ ученый;
             Хоть много языковъ онъ понималъ,
             Теперь безъ языка былъ и смущенный
             На койкѣ опрокинувшись лежалъ,
             Кляня со стономъ каждый новый валъ.
             Къ тому жъ волна сквозь палубу влетала,
             И пѣною Педрильо обдавала.
  
                                 XXVI.
  
             А вѣтеръ крѣпъ и къ ими дулъ сильнѣе,
             И новичкамъ казалось страшно море.
             Одинъ морякъ привыкъ дышать вольней.
             Во время бурь, игравшихъ на просторѣ.
             Мрачнѣе становились небеса
             И моряки снимали паруса,
             Чтобъ бура разомъ мачты не сломала
             И по кускамъ ихъ въ морѣ разбросала,
  
                                 XXVII.
  
             Въ часъ вѣтеръ быстро измѣнился. Валъ
             Корабль встряхнулъ ударомъ страшнымъ сзади,
             Потрясъ корму, стернъ-постъ на ней сорвалъ:
             Открылась брешь въ пловучей той громадѣ.
             И прежде чѣмъ пловцы взялись за умъ --
             Руль сорванъ былъ и наполнялся трюмъ
             Водою на четыре ровно фута,
             Скорѣе къ помпамъ! страшная минута!..
  
                                 ХXVIII.
  
             Частъ экипажа къ помпамъ налегла,
             Другіе грузъ выбрасывали въ воду
             Но брешь еще невидима была.
             Когда жь ее открыли, то народу
             Казалось, гибель только суждена:
             Врывалась въ брешь свирѣпая волна.
             Хотя туда товаровъ складъ бросали,
             Но массы волнъ ничѣмъ не удержали.
  
                                 XXIX.
  
             Всѣ хлопоты бедѣ не помогли
             И пассажирамъ гибель угрожала,
             Но помпы ихъ на этотъ разъ спасли.
             Всѣмъ морякамъ безъ нихъ бы плохо стало:
             Посредствомъ ихъ выкачивали въ часъ
             Воды ужасно много, и для насъ
             Должно быть славно имя сэра Мэнна:
             Изобрѣтенье помпъ -- вестма почтенно.
  
                                 XXX.
  
             День наступилъ и вѣтеръ сталъ стихалъ,
             Явилася надежда на спасенье:
             Хотя вода не стала убывать
             И помпы не оставили движенья.
             Но къ вечеру шквалъ новый начался,
             Канатъ, на пушкахъ съ громомъ порвался,
             Громадный валъ на палубу низринутъ --
             Корабль былъ разомъ на бокъ опрокинутъ.
  
  
                                 XXXI.
  
             И такъ лежалъ. Вода изъ трюма въ декъ
             Вдругъ перешла и тамъ открылись сцены.
             Которыхъ не забудетъ человѣкъ,
             Какъ дни войны, пожаровъ и измѣны,
             Какъ все, что будитъ жалость до конца:
             Разбитыя надежды и сердца.
             Намъ рисовали часто сцены эти
             Скитальцы, долго жившіе на свѣтѣ
  
  
                                 XXXII.
  
             Двѣ мачты были срублены тотчасъ,
             Но на боку лежалъ корабль разбитый,
             Какъ истуканъ. Надежды лучъ угасъ...
             Еще одинъ остался путь открытый:
             Вотъ срублены фокъ-мачта и бугшпритъ,
             (Хотя ими экипажъ весь дорожитъ --
             И рубитъ ихъ лишь въ крайности несчастной)
             Корабль поднялся съ силою ужасной.
  
                                 XXXIII.
  
             А между тѣмъ весь корабельный міръ
             Не могъ спокойно бурей любоваться;
             Не могъ желать печальный пассажиръ
             Съ привычками и съ жизнію разстаться.
             И даже самый опытный морякъ.
             Предвидя смерть, сталъ дисциплины -- врагъ.
             Всѣ моряки въ чаду такой тревоги
             Лишь думаютъ о ромѣ или грогѣ.
  
                                 XXXIV.
  
             Порой, въ винѣ забвенья ищемъ мы.
             Вино теперь спасеніемъ явилась
             Для моряковъ... Среди полночной тьмы --
             Въ визгливыхъ нотахъ буря дико злилась,
             Ревѣло море грозное вокругъ;
             Страхъ подавилъ во всѣхъ морской недугъ,
             Молитвы и проклятья раздавались
             И съ хоромъ волнъ клокочущихъ сливались.
  
                                 XXXV.
  
             Чтобъ экипажъ отъ пьянства удержать,
             Одинъ Жуанъ нашелся въ ту минуту
             И съ пистолетами въ рукахъ рѣшился стать
             У входа въ злополучную каюту:
             Толпа стоитъ, препятствіе кляня
             Какъ будто смерть страшнѣе отъ огня,
             Чѣмъ отъ воды. Безумцы оробѣли
             И умереть нетрезвыми хотѣли.
  
                                 XXXVI.
  
             "Дай грогу намъ!" они ему кричатъ,
             "Мы черезъ часъ всѣ будемъ мертвецами".
             Но имъ грозя Жуанъ сказалъ: -- "Назадъ!
             Пусть мы умремъ, но не умремъ -- скотами!"
             Онъ постъ опасный смѣло сохранялъ,
             Но выстрѣлъ пистолета всѣхъ пугалъ
             И самому Педрильо -- педагогу
             Не дозволяль имъ выпить каплю грогу.
  
                                 XXXVII.
  
             Старикъ, вполнѣ испытывая страхъ.
             Слалъ скорбныя стенанія къ отчизнѣ.
             Онъ каялся во всѣхъ своихъ грѣхахъ
             И далъ обѣтъ объ измѣненьи жизни,
             Клялся -- что онъ забудетъ цѣлый свѣтъ,
             Запрется въ свой ученый кабинетъ,
             Что странствовать провала въ немъ охота --
             Подобно Санчо-Пансѣ Донъ-Кихота.
  
                                 ХХXVIIІ.
  
             Надеждою живутъ еще сердца.
             Днемъ вѣтеръ стихъ, но течь не уменьшалась.
             Вкругъ -- отмели и море безъ конца.
             Но судно на водѣ еще держалось,
             Хоть безполезно дѣйствовалъ насосъ;
             Когда же солнце въ небѣ поднялось,
             Кто былъ сильнѣй -- работать къ помпамъ стали,
             Кто послабѣй, тѣ паруса сбирали.
  
                                 XXXIX.
  
             И вотъ подъ киль убрали паруса --
             Но смерть для всѣхъ являлась неизбѣжной;
             Корабль разбить, темнѣютъ небеса.
             Да океанъ волнуется безбрежный.
             Но все-таки еще возможенъ путь,--
             Вѣдь никогда не поздно утонуть,--
             Хоть, впрочемъ, каждый смерти ожидаетъ,
             А потопленья вовсе не желаетъ.
  
                                 XL.
  
             И носятся пловцы впередъ и взадъ
             Въ волненіи Ліонскаго залива,
             И кораблемъ подъ громовой раскатъ
             Лишь только вѣтры правятъ прихотливо.
             Никто не зналъ; что будетъ черезъ часъ --
             Смерть, или жизнь? но все жъ судьба пеклась
             О кораблѣ: держался онъ ужь сутки
             И плылъ немногимъ только хуже... утки.
  
                                 XLI.
  
             Хоть вѣтеръ стихъ, но кто же вѣрить могъ
             Въ спасеніе?-- вкругъ волны разбѣгались...
             Была еще причина для тревогъ:
             Всѣ безъ воды остаться опасались,
             И стали роду меньше истреблять...
             Напрасно даль старались озирать --
             Ни точки нѣтъ въ безбрежномъ океанѣ,
             Лишь ночь плыветъ, да волны бьютъ въ туманѣ.
  
                                 XLII.
  
             Вдругъ непогода снова началась,
             Весь трюмъ кругомъ ужь залить былъ водою,
             Но экипажъ былъ бодръ на этотъ разъ,
             Какъ будто онъ сжился съ сеоей бѣдою.
             Когда жь всѣ цѣпи лопнули -- вода
             Со всѣхъ сторонъ нахлынула, тогда
             Корабль сталъ гибнуть... Волны также злобны,
             Какъ люди въ дни рѣзни междоусобной.
  
                                 XLIII.
  
             Съ слезами плотникъ старый объявилъ.
             Что ужь теперь онъ не поможетъ горю;
             Онъ много испыталъ и много жилъ
             И съ раннихъ, дѣтскихъ лѣтъ привыкъ онъ къ морю.
             И если онъ заплакалъ въ этотъ васъ,
             То не отъ страха слезы шли изъ глазъ,
             Но были у него жена и дѣти,--
             Ихъ тяжело намъ покидать на свѣтѣ.
  
                                 XLIV.
  
             Часть корабля ужь начала тонуть.
             Все вкругъ смѣшалось... Слышались моленья,
             Обѣты (ахъ! едва ли кто нибудь
             Со временемъ привелъ ихъ въ исполненье...)
             Иные къ лодкамъ бросились. Одинъ
             Передъ Педрильо сталъ, какъ грѣшный сынъ,
             Вслухъ каяться, казнясь за грѣхъ прошедшій,
             Но гналъ его старикъ, какъ сумасшедшій.
  
                                 XLV.
  
             Тѣ -- надѣвали лучшій свой нарядъ,
             Другіе къ койкамъ тѣло подвязали,
             Иные, призывая смерть и адъ,
             Неистово зубами скрежетали;
             Иные суетились и, челнокъ
             Спуская въ море, думали, что могъ
             Онъ выдержатъ и бурю и волненье,
             Что къ берегу примчитъ его теченье.
  
                                 XLVI.
  
             Но у пловцовъ была еще бѣда!
             И съ ней сильнѣй казалось наказанье:
             Нужна была имъ пища и вода,
             Чтобъ облегчить хоть нѣсколько страданье;
             Ихъ и предъ смертью холодъ устрашалъ...
             Весь экипажъ лишь только сохранялъ.
             Для катера -- надежда ихъ не гасла --
             Двѣ бочки сударей и кадку масла.
  
                                 XLVII.
  
             Взялись за шлюбку, также и туда
             Положенъ хлѣбъ, попорченный въ дорогѣ,
             Вино въ шести бутылкахъ и вода
             Въ одномъ боченкѣ. Удалось въ тревогѣ
             Изъ трюма взять часть мяса и притомъ
             Часть поросенка схвачена съ трудомъ
             (Хоть прибыли не много въ поросенкѣ),
             И, наконецъ, былъ ромъ у нихъ въ боченкѣ.
  
                                 XLVIII.
  
             Двѣ остальныя лодки межь зыбей
             Разбиты были... волны ихъ умчали.
             И въ самой шлюбкѣ то власть надъ сердцемъ, проторилъ дорожку для большаго числа безнравственныхъ поступковъ, чѣмъ вся вереница поэтовъ и романистовъ, взятыхъ вмѣстѣ. Ты глупецъ, шарлатанъ и фатъ! Тебѣ, просто, самому хотѣлось сѣсть на два стула разомъ.
  

СXVII.

   Голосъ Джуліи ослабѣлъ, растаявъ во вздохахъ, и возвратился къ ней только тогда, когда уже поздно было говорить о благоразуміи. Слёзы градомъ хлынули изъ прекрасныхъ глазъ. О, еслибъ они не имѣли на-то причины! по, увы! кто можетъ соединить любовь съ воздержаніемъ? Я не скажу, чтобъ совѣсть ея вовсе не боролась съ искушеніемъ: напротивъ, она боролась, раскаивалась и уступила только съ шепотомъ: снѣгъ, нѣтъ, никогда!"
  

СXVIIІ.

   Говорятъ, Ксерксъ обѣщалъ награду тому, кто выдумаетъ для него новое наслажденіе. Задача была трудная и, вѣроятно, стоила его величеству порядочныхъ денегъ. Что до меня, то я -- умѣренный поэтъ -- довольствуюсь небольшимъ количествомъ любви: это мое любимое времяпрепровожденіе. Я не гоняюсь за новыми удовольствіями и довольствуюсь старыми, лишь бы они были постоянны.
  

СХІХ.

   О, наслажденіе! знаю, что мы изъ-за тебя гибнемъ, но всё-таки ты хорошая вещь! Каждую весну даю я себѣ слово исправиться до конца года, и каждый разъ мои вестальскія намѣренія разлетаются, какъ дымъ. Однако, мнѣ всё-таки кажется, что намѣреніе это выполнимо. Я стыжусь, печалюсь -- и надѣюсь достигнуть желаемаго будущей зимой.
  

CXX.

   Здѣсь моя скромная Муза должна позволить себѣ маленькую вольность. Не возмущайтесь, ещё болѣе скромный читатель! Вольность эта исправится впослѣдствіи, да, сверхъ того, въ ней нѣтъ ничего скандальнаго. Вольность эта только поэтическая и состоитъ въ маленькой неправильности, которую я допущу въ ходѣ моего романа. Я такъ уважаю Аристотеля и его правила, что считаю своей обязанностью, послѣ каждаго подобнаго случая, прибѣгать къ покаянію.
  

СХХІ.

   Вся вольность состоитъ -- въ просьбѣ къ читателю вообразить, не теряя изъ виду Джуліи и Жуана, что со времени шестого іюня, этого несчастнаго числа, безъ котораго поэтическій матеріалъ поэмы изсякъ бы совершенно, прошло нѣсколько мѣсяцевъ, и что у насъ теперь -- ноябрь. Числа я не помню, такъ-какъ хронологія послѣдующаго факта не такъ точна, какъ предъидущаго.
  

СХХІІ.

   Но мы по временамъ ещё будемъ къ нему возвращаться. Сладко слушать подъ темноголубымъ, озарённымъ луною, небеснымъ сводомъ звуки пѣсни и плескъ вёселъ адріатическаго гондольера, когда они несутся во волнамъ, гармонически умягчённые разстояніемъ. Сладко любоваться восходомъ вечерней звѣзды. Сладко слушать шелестъ листьевъ, колеблемыхъ тихимъ ночнымъ вѣтромъ. Сладко любоваться радугой, когда, упираясь въ океанъ, она какъ-будто вымѣряетъ небесный сводъ.
  

СХXIII.

   Пріятно слышать лай вѣрной собаки, когда она встрѣчаетъ наше возвращеніе домой: весело думать, что есть глада, которые заблещутъ отъ радости, когда мы вернёмся. Пріятно быть пробуждённымъ жаворонкомъ, или убаюканнымъ журчаньемъ ручья; сладко слушать жужжаніе пчёлъ, голоса дѣвушекъ, пѣніе птицъ, лепетанье дѣтей и ихъ первыя слова.
  

СХXIV.

   Восхитительно время сбора винограда, когда спѣлые грозды съ вакхической расточительностью поливаютъ землю своимъ пурпурнымъ сокомъ. Пріятно вырваться лѣтомъ изъ шумнаго города въ доренсиское уединеніе. Пріятенъ видъ золота для скупца; радостно для отца рожденье перваго ребенка; сладко мщеніе, особенно для женщинъ; пріятны грабёжъ для солдатъ и добыча для моряковъ.
  

СXXV.

   Пріятно наслѣдство, въ особенности доставшееся послѣ неожиданной смерти какой-нибудь старой тётушки, или дяди, достигшаго семидесяти лѣтъ и заставившаго насъ, молодёжь, такъ долго дожидаться титуловъ, денегъ и помѣстій. Въ этихъ старикахъ на видъ едва держится душа, а между-тѣмъ они живутъ да живутъ, къ великому прискорбію жидовъ, осаждающихъ наслѣдника его векселями.
  

СХXVI.

   Пріятно заслужить лавры, всё равно -- перомъ или кровью. Пріятно помириться; но иногда пріятно и поссориться, особенно съ надоѣвшимъ пріятелемъ; пріятны бутылка стараго вина или боченокъ эля. Пріятно вступиться передъ лицомъ свѣта за какое-нибудь безпомощное существо. Дорого и мило мѣсто, гдѣ мы провели наше дѣтство: его мы не забудемъ никогда, даже если будемъ забыты сами.
  

СХXVII.

   Но неизмѣримо слаще и дороже всего этого первая страстная любовь! Ея не забудемъ мы никогда, какъ Адамъ не могъ забыть своего грѣхопаденія. Едва плодъ древа познанія добра и зла бываетъ сорванъ, жизнь теряетъ для насъ всё, что достойно воспоминанія, равнаго съ воспоминаньемъ о дорогомъ грѣхѣ, олицетворённомъ въ баснѣ о Прометеѣ, похитившемъ для насъ небесный огонь.
  

СXXVIIІ.

   Человѣкъ, это удивительнѣйшее изъ существъ, замѣчательнымъ образомъ поступаетъ съ своей природой и со всѣмъ тѣмъ, на что она способна. Болѣе всего любитъ онъ новизну. Мы въ особенности живёмъ въ вѣкѣ новыхъ открытій, толкущихся, какъ на рыночной выставкѣ. Если вы начнёте трудиться, чтобъ открыть правду, и обманетесь въ надеждѣ -- обманъ поможетъ вамъ выпутаться изъ бѣды.
  

СХХІХ.

   Сколько видѣли мы совершенно противуположныхъ открытій, порождённыхъ геніальностью или пустымъ карманомъ! Одинъ выдумалъ искусственные носы, другой гильотину; тотъ изобрѣлъ способъ ломать кости, а этотъ вправлять ихъ на свои мѣста. Предохранительную оспу слѣдуетъ, конечно, считать антидотомъ конгревовыхъ ракетъ. Ей платимъ мы дань старой болѣзнью, заимствуя новую отъ коровъ.
  

CXXX.

   Изъ картофеля стали дѣлать, какъ говорятъ, очень порядочный хлѣбъ; гальванизмъ заставилъ гримасничать трупы, что, конечно, далеко не такъ полезно, какъ машина, выдуманная человѣколюбивымъ обществомъ, съ помощью которой даромъ приводятся въ чувство задохшіеся. Сколько новыхъ чудесныхъ машинъ выдумано, чтобъ замѣнить ручную пряжу. Говорятъ, мы навсегда освободились отъ оспы. Будемъ надѣяться, что и ея старшій братъ также скоро исчезнетъ! {Непереводимая игра словъ: Small-pox -- оспа, firent рох -- сифилисъ.}
  

СХХХІ.

   Онъ, говорятъ, родомъ изъ Америки, куда, можетъ-быть, и вернётся назадъ. Народонаселеніе увеличивается тамъ такъ быстро, что, говорятъ, уже время пріостановить его ростъ войной, чумой, голодомъ и прочими благами цивилизаціи. Только вопросъ: сдѣлаютъ ли эти бичи человѣчества у нихъ столько вреда, сколько сдѣлалъ у насъ ихъ сифилисъ?
  

CXXXII.

   Нынче -- вѣкъ патентованныхъ изобрѣтеній для убійства тѣла и для спасенія души, и, притомъ, изобрѣтеніи, распространяемыхъ съ самыми лучшими намѣреніями. У насъ есть предохранительная лампа {Лампа безопасности, изобрѣтённая сэромъ Дэви въ 1715 году и предохраняющая тысячи рудокоповъ отъ опасности погибнуть въ рудникахъ.} сэра Гомфроя Дэви, при помощи которой можно безопасно разработывать каменно-угольныя кони, конечно, при соблюденіи предписанныхъ изобрѣтателемъ предосторожностей. Путешествія въ Томбукту и къ полюсамъ безспорно принесутъ человѣчеству больше пользы, чѣмъ избіеніе его при Ватторло.
  

СХХХІІІ.

   Человѣкъ -- загадочнѣйшій и страннѣйшій изъ всѣхъ феноменовъ! Жаль только, что въ этомъ прекрасномъ мірѣ удовольствіе бываетъ грѣхомъ и ещё чаще грѣхъ -- удовольствіемъ. Мало на свѣтѣ людей, которые знаютъ, чѣмъ они покончатъ; но будь это слава, власть, любовь или богатство -- всѣ эти извилистыя дорожки сливаются, въ концѣ концовъ, въ одну, достигнувъ которой -- мы умираемъ, а затѣмъ...
  

СХХXIV.

   Что затѣмъ?-- не знаю, и вы также, а потому -- покойной ночи! Вернёмся къ нашей исторіи. Это было въ ноябрѣ, когда дни перестаютъ быть свѣтлыми, горы начинаютъ бѣлѣть, накинувъ снѣговой плащъ на свои лазурныя одежды, море дико бурлитъ въ заливахъ, разбиваясь шумящими волнами о прибрежныя скалы, а солнце скромно садится въ пять часовъ.
  

СХXXV.

   Ночь, по словамъ ночного сторожа, была туманна. Не было видно ни звѣздъ, ни луны. Вѣтеръ гудѣлъ порывами. Семьи, собравшись въ одну комнату, сидѣли кружками около пылавшихъ очаговъ. Въ этомъ способѣ освѣщенія есть что-то неменѣе привлекательное, чѣмъ даже въ лѣтнемъ безоблачномъ небѣ. Я страхъ какъ люблю вечерній каминъ, съ крикомъ сверчка и всѣми прочими его атрибутами, то-есть -- саладомъ изъ омаровъ, шампанскимъ и дружеской бесѣдой.
  

СХХXVI.

   Пробило полночь. Донна-Джулія лежала въ своей постели и, вѣроятно, спала. Вдругъ за дверями комнаты поднялся страшный шумъ, который могъ бы пробудить мёртвыхъ, еслибъ они никогда не пробуждались прежде по одиночкѣ и не пробудятся со временемъ всѣ разомъ, какъ объ этомъ мы читали въ книгахъ. Въ дверь, запертую на засовъ, послышались торопливые удары кулакомъ, а затѣмъ испуганный голосъ: "сударыня! сударыня! слышите?
  

СХХXVII.

   "Бога-ради, сударыня! это баринъ и съ нимъ половина города! Видалъ ли кто-нибудь такой срамъ! Я, право, не виновата! я стерегла хорошо. Отворите поскорѣй задвижку: они входятъ на лѣстницу и сейчасъ будутъ здѣсь! Можетъ-быть,-- онъ ещё успѣетъ прыгнуть въ окошко: оно не очень высоко!"
  

СХХXVIII.

   Донъ-Альфонсо дѣйствительно явился съ множествомъ друзей, слугъ и факеловъ. Большинство ихъ были женаты и не очень церемонились потревожить сонъ женщины, рѣшившейся украсить тайкомъ лобъ своего супруга. Примѣры такого рода очень заразительны, и если останется безнаказанной одна, то ея примѣру послѣдуютъ и другія.
  

СХХХІХ.

   Я не знаю, какимъ образомъ подозрѣніе запало въ голову Дона-Альфонсо, но должно сказать, что для порядочнаго мужа выдумка его была очень некрасива. Дѣйствительно, хорошо ли безъ всякаго предувѣдомленія собрать около постели своей жены цѣлую ватагу лакеевъ, вооруженныхъ огнестрѣльнымъ " холоднымъ оружіемъ, для того, чтобъ публично убѣдиться въ томъ, чего самъ такъ боялся.
  

CXL.

   Бѣдная Донна-Джулія! Проснувшись внезапно (замѣтьте: я не говорю, что она не спала), она, зѣвая, начала плакать и рыдать. Ея горничная, Антонія, опытная въ такихъ дѣлахъ, быстро скомкала простыню на постели, чтобъ можно было подумать, будто она спала тутъ же и только-что вскочила. Не понимаю, для чего она такъ хлопотала надъ доказательствомъ, что госпожа ея спала не одна.
  

CXLI.

   Затѣмъ, Джулія-госпожа и Антонія-горничная, точно двѣ невинныя дѣвочки, испуганныя привидѣніями или ворами и вообразившія, что вдвоёмъ будетъ не такъ страшно встрѣтить непріятеля, поспѣшно улеглись въ одну постель, совершенно такъ, какъ поступаютъ жены, ожидающія возвращенія закутившихся мужей, обыкновенно входящихъ съ извиненіемъ: "мой другъ! я оставилъ компанію первый".
  

CXLII.

   Наконецъ, Джулія, нѣсколько успокоясь, громко воскликнула: "Донъ-Альфонсо! ради самаго неба, что съ вами? вы, кажется, обезумѣли! О, Боже! зачѣмъ я не умерла раньше, чѣмъ досталась такому чудовищу! Что значитъ это полуночное нападеніе? Вы пьяны или сошли съ ума? вы смѣете подозрѣвать меня, когда я умерла бы отъ одной мысли о чёмъ либо подобномъ! Ну, что жь!-- обыщите комнату!" -- "Обыщу непремѣнно", отвѣчалъ Альфонсо.
  

CXLIII.

   Искалъ онъ, искали перешарили всё: шкафы, гардеробную, оконныя впадины; нашли много бѣлья, кружевъ, чулокъ, туфель, щётокъ, гребёнокъ -- словомъ, всего, что служитъ дамамъ для украшенія и чистоты. Тыкали шпагами въ обои и занавѣски, перепортивъ много ставней и мебели.
  

CXLIV.

   Заглянули подъ кровать и нашли... всё равно что; но не то, что искали. Отворяли ставни, чтобъ посмотрѣть, не осталось ли слѣдовъ на землѣ подъ окнами; но тамъ ничего не оказалось. Наконецъ, съ глупыми физіономіями, уставились они другъ на друга. Не странно ли, что при этомъ обыскѣ никому не пришло въ голову поискать въ самой постели, какъ искали подъ ней? Я не могу понять подобнаго ослѣпленія.
  

CXLV.

   Между-тѣмъ, язычёкъ Джуліи далеко не молчалъ во всё продолженіе обыска. "Ищите, ищите!" кричала она. "Оскорбляйте меня, оскорбляйте больше! Такъ вотъ для чего я сдѣлалась невѣстой, вотъ для чего такъ долго страдала замужемъ за такимъ человѣкомъ! Но теперь терпѣніе моё кончилось и страданія прекратятся! Ни одной минуты не останусь я въ этомъ домѣ, если только есть въ Испаніи законы и судьи!
  

CXLVI.

   "Да, донъ-Альфонсо! вы мнѣ больше не мужъ, если только можно назвать васъ этимъ именемъ! Ну, кто станетъ вести себя такъ въ ваши годы? Вѣдь вамъ уже шестьдесятъ! Пятьдесятъ и шестьдесятъ -- рѣшительно всё равно! Прекрасно -- нечего сказать -- такъ оскорблять честь добродѣтельной женщины! Варваръ! тиранъ! неблагодарный! какъ вы смѣли подумать, что жена ваша рѣшится на подобный поступокъ?
  

CXVII.

   "Для этого ли я отказалась отъ безусловной привиллегіи нашего пола, выбравъ себѣ духовникомъ глухого старика, съ которымъ не захотѣла бы имѣть дѣло никакая женщина? Онъ ни разу не могъ найти предлога сдѣлать мнѣ. даже выговоръ. Невинность моя изумляла его до-того, что онъ даже не хотѣлъ вѣрить, будто я замужемъ. О, какое будетъ для него горе узнать, что я такъ ошиблась!
  

CXLVIII.

   "Для этого ли я никогда не хотѣла выбрать себѣ кавалера изъ севильской молодёжи? Для этого ли я никуда не выходила, кромѣ боя быковъ, церкви, театровъ, раутовъ и собраній? Для этого ли я строго отталкивала всѣхъ моихъ поклонниковъ, даже не входя въ разборъ ихъ качествъ, что, но меньшей мѣрѣ, было неучтиво? Для этого ли генералъ графъ О'Рельи, взявшій Алжиръ, разсказывалъ всѣмъ, какъ сурово я съ нимъ поступила?
  

CXLIX.

   "А итальянскій пѣвецъ Каццани! не напрасно ли цѣлыхъ шесть мѣсяцевъ осаждалъ онъ моё сердце своими серенадами? Или его товарищъ Корніани не называлъ ли меня единственной добродѣтельной женщиной въ Испаніи? А сколько было ещё русскихъ, англичанъ и прочихъ? Графъ Стронгстронгоновъ былъ въ отчаяніи отъ моей жестокости, а ирландскій пэръ, лордъ Маунтъ Коффсгоузъ, отъ любви ко мнѣ даже слился и умеръ.
  

CL.

   "Не были ли у моихъ ногъ два епископа, герцогъ Ишаръ и Донъ-Фернандо Пунецъ? А вы? вотъ какъ вы поступаете съ вѣрной женой! Но знаю, какая четверть луны дѣйствуетъ на васъ такимъ образомъ. Благодарю васъ, по-крайней-мѣрѣ, что вы меня не бьёте: случай къ тому такъ удобенъ. О, храбрый воинъ! подумайте, какъ вы смѣшны съ вашей шпагой и пистолетами.
  

CLI.

   "Такъ вотъ для чего выдумали вы ваше воображаемое путешествіе по экстренной надобности съ плутомъ-прокуроромъ, который, вижу, стоитъ вонъ тамъ, сконфуженвый своей глупостью. Изъ васъ двоихъ я презираю его ещё больше. Ему даже и оправдаться нечѣмъ; онъ дѣйствовалъ изъ гнусной корысти, а не изъ привязанности ко мнѣ или къ вамъ.
  

CLII.

   "Если онъ явился для того, чтобъ составить актъ, то не стѣсняйтесь, сдѣлайте одолженье! Вы привели комнату въ отличный порядокъ. Вотъ, сударь, чернила и перо: записывайте всё, что вамъ угодно: я не хочу, чтобъ вы тревожились даромъ. Но, по-крайней-мѣрѣ, вышлите вонъ вашихъ шпіонокъ, изъ уваженія хотя къ моей горничной, которая совсѣмъ раздѣта".-- "О, еслибъ я могла выцарапать имъ глаза!" рыдая, пролепетала Антонія.
  

CLIII.

   "Вотъ шкафы, вотъ туалетъ, вотъ передняя -- переверните всё вверхъ дномъ! вотъ софа, вотъ кресло, вотъ каминъ -- въ нёмъ такъ удобно спрятаться. Ищите, только, пожалуста, безъ шуму, потому-что я хочу спать. А когда отыщете, наконецъ, гдѣ спрятано это невидимое сокровище, то, будьте такъ добры, покажите его и мнѣ.
  

CLIV.

   "Сверхъ того, Гидальго, такъ-какъ вы бросили въ меня такимъ подозрѣніемъ и подняли на ноги весь кварталъ, то не будете ли такъ добры, по-крайней-мѣрѣ, объявить, кого вы ищете? Какъ его зовутъ? Откуда онъ родомъ? Надѣюсь, онъ молодъ и хорошъ собой? Какого онъ роста? Если вы уже рѣшили такъ задѣть мою добродѣтель, то позвольте убѣдиться, что игра, по-крайней-мѣрѣ, стоила свѣчъ.
  

CLV.

   "Надѣюсь, ему меньше шестидесяти лѣтъ. Въ такіе годы стоитъ ли грозить ему смертью, да я вообще ревновать, когда самъ супругъ такъ молодъ? (Антонія, дай мнѣ стаканъ воды!) Я стыжусь моихъ слёзъ: онѣ недостойны дочери моего отца. Мать моя, конечно, не думала въ часъ моего рожденія, что я достанусь въ руки такого чудовища.
  

CLVI.

   "Можетъ-быть, вы ревнуете меня къ Антоніи, увидя, что мы спади вмѣстѣ, когда вы я ваши товарищи вломились въ дверь? Ищите же вездѣ; намъ скрывать нечего. Только я васъ прошу, если вы вздумаете сдѣлать ещё разъ такую облаву, подождите по-крайней-мѣрѣ. изъ приличія, за дверьми, пока мы одѣнемся и будемъ въ состояніи принять такое прекрасное общество.
  

CLVII.

   "Теперь, сударь, я кончила и не скажу ни слова болѣе. Немногое, что я сказала, можетъ вамъ показать, какъ умѣетъ невинное сердце молча переносить оскорбленія, которыя стыдно даже назвать. Предаю васъ суду вашей совѣсти, пока она не призовётъ васъ къ отвѣту за ваши поступки со мной. Молю Бога, чтобъ Онъ заставилъ васъ тогда вытерпѣть больше! Антонія, гдѣ мой платокъ?"
  

CLVIII.

   Она замолчала и упала въ свои подушки. Блѣдная, сверкая чёрными глазами сквозь потоки слёзъ, точно небо, изрѣзанное подъ дождёмъ молніями, лежала она среди разсыпавшихся, какъ покрывало, чёрныхъ волосъ, чудно обрамлявшихъ прекрасное лицо. Густыя ихъ пряди напрасно старались скрыть очаровательныя плечи, рѣзко бросавшіяся въ глаза своею снѣжной бѣлизной. Дрожащія губы были полуоткрыты и біеніе сердца слышалось сквозь порывистое дыханіе.
  

CLIX.

   Донъ-Альфонсо былъ видимо сконфуженъ. Антонія сердито ходила но комнатѣ, оглядывая своего господина и всю его свиту, изъ которой въ хорошемъ расположеніи духа былъ только одинъ прокуроръ. Онъ, какъ Ахатъ, вѣрный себѣ до могилы, ни мало не заботился о происходившемъ, зная хорошо, что была бы ссора, а тамъ будетъ и процессъ.
  

CLX.

   Поднявъ носъ и прищуривъ маленькіе глаза, стоялъ онъ, слѣдя за движеніями Антоніи и обличая полнѣйшее недовѣріе ко всему. Онъ, вообще, мало заботился о чьей бы то ни было репутаціи, когда видѣлъ возможность затѣять выгодный процессъ. Юность и красота не производили на него ровно никакого впечатлѣнія. Отрицаніямъ факта не придавалъ онъ ровно никакого значенія, исключая законнаго показанія свидѣтелей, всё равно -- настоящихъ или подставныхъ.
  

CLXI.

   Донъ-Альфонсо стоялъ съ опущенными глазами, и, по правдѣ сказать, съ довольно глупой физіономіей. Сдѣлавъ такой обыскъ по всѣмъ угламъ и оскорбивъ такъ жестоко молодую жену, онъ не выигралъ ровно ничего, кромѣ упрёковъ, которые дѣлалъ самъ себѣ, въ соединеніи съ градомъ другихъ, сыпавшихся на него въ теченіи цѣлаго получаса такъ послѣдовательно, полновѣсно и быстро со стороны жены.
  

CLXII.

   Онъ пробормоталъ нѣсколько невнятныхъ извиненій, на которыя отвѣтомъ были только слёзы, вздохи и извѣстные предшественники истерики, какъ-то -- вздрагиванья, подёргиванья и задыханья, которыя женщины, какъ извѣстно, выбираютъ по произволу. Взглянувъ на свою жену, Альфонсо вспомнилъ жену Іова, вспомнилъ перспективу объясненія съ ея родственниками -- и постарался собрать всё своё терпѣнье.
  

CLXIII.

   Казалось, онъ готовился что-то сказать, или пробормотать, но умная Антонія рѣзко остановила его прежде, чѣмъ молотокъ словъ успѣлъ упасть на наковальню. "Ради Бога, сударь, молчите и уходите прочь, если вы не хотите, чтобъ барыня умерла!" -- "Охъ, чтобъ ей!..." пробормоталъ Альфонсо и на томъ остановился, чувствуя, что время словъ прошло. Бросивъ кругомъ два или три нерѣшительныхъ взгляда, онъ, самъ не зная какъ, исполнилъ то, что ему приказали.
  

CLXIV.

   Съ нимъ удалилась его "posse comitatus". Прокуроръ вышелъ послѣднимъ и довольно долго медлилъ въ дверяхъ, такъ-что Антонія захлопнула ему ихъ подъ-носъ, въ то самое время, какъ онъ обдумывалъ упущеніе, которое было сдѣлано Дономъ-Альфонсо въ производствѣ его розыска, упущеніе, могшее совершенно испортить дѣло, начатое такъ прекрасно.
  

CLXV.

   Едва дверь была заперта, какъ вдругъ -- о стыдъ! о позоръ! о срамъ!... и женщины могутъ сохранять доброе имя, дѣлая такія вещи! Или здѣшній міръ, а также и будущій -- слѣпы? Вѣдь, кажется, доброе имя должно быть для женщины дороже всего! Но надо, однако, сказать, въ чёмъ дѣло, потому-что мнѣ много ещё будетъ о чёмъ говорить впереди. Знайте же, что едва дверь была заперта -- молодой Жуанъ, почти задушенный, выскочилъ изъ постели.
  

CLXVI.

   Не понимаю и не берусь описывать, какъ и гдѣ былъ онъ спрятанъ. Молодой, худощавый и гибкій, онъ, конечно, могъ свернуться въ маленькій, незамѣтный комокъ. Но, во-первыхъ, я не сталъ бы его жалѣть, еслибъ онъ даже дѣйствительно задохсz между этой прелестной парочкой. Умереть такъ безъ сомнѣнія пріятнѣй, чѣмъ утонуть, какъ пьяница Кларенсъ, въ бочкѣ мальвазіи.
  

CLXVII.

   А, во-вторыхъ, я не сталъ бы его жалѣть ещё потому, что онъ только-что совершилъ грѣхъ, осужденный и небомъ, и людскими законами. Грѣхъ этотъ былъ для него довольно раннимъ; по въ шестнадцать лѣтъ совѣсть податливѣй, чѣмъ въ шестьдесятъ, когда, собирая наши грѣхи, мы стараемся всѣми силами свести счёты съ дьяволомъ на фальшивыхъ вѣсахъ.
  

CLXVIII.

   Впрочемъ, я могу объяснить положенье, въ которомъ лежалъ Жуанъ. Оно описано въ одной хроникѣ, гдѣ сказано, что когда кровь престарѣлаго царя стала остывать, то врачи прописали ему прикладывать къ дряхлому тѣлу хорошенькую дѣвушку. Результаты въ обоихъ случаяхъ оказались различны: царь ожилъ, а Жуанъ чуть не умеръ.
  

CLXIX.

   Но что было, однако, дѣлать? Донъ-Альфонсо, отправя свою дурацкую свиту, могъ вернуться ежеминутно. Антонія перерыла весь свой мозгъ, придумывая средство помочь бѣдѣ, и всё-таки ничего не могла выдумать. Какъ, въ самомъ дѣлѣ, было предотвратить новую опасность? День уже занимался. Антонія теряла голову; Джулія не говорила ни слова и безсознательно прижимала свои холодныя губы къ щекамъ Жуана.
  

CLXX.

   Скоро губы его встрѣтились также съ губами Джуліи. Руками онъ перебиралъ пряди ея разсыпавшихся волосъ. Молодая страсть готова была вспыхнуть снова, забывъ даже грозящую опасность и отчаяніе. Антонія, наконецъ, потеряла терпѣнье. "Да полно же вамъ, наконецъ, дурачиться", прошептала она сердито. "Надо спрятать этого молодчика въ шкафъ."
  

CLXXI.

   "Отложите ваши глупости до другой болѣе удобной ночи. И кто только могъ науськать Дона-Альфонса на эту выходку? Что изъ этого выйдетъ! Л дрожу отъ страха! А этотъ шалунъ ещё смѣётся! Вы, сударь, просто маленькій дьяволёнокъ! Развѣ вы не понимаете, что это можетъ кончиться кровью? Вы будете убиты, я потеряю мѣсто, госпожа моя -- доброе имя, и всё изъ-за вашей смазливой рожицы.
  

CLXXII.

   "И ещё еслибъ это было изъ-за порядочнаго мужчины, лѣтъ въ двадцать пять или тридцать! (Вставайте же, торопитесь!) А то столько хлопотъ изъ-за ребёнка! Право, сударыня, я удивляюсь вашему вкусу! (Скорѣй, сударь! входите скорѣй!) Баринъ сейчасъ вернётся. Ну, слава Богу, теперь онъ по-крайней-мѣрѣ запертъ. О, еслибъ мы могли придумать до утра, что дѣлать! (Вы, Жуанъ, пожалуста не вздумайте тамъ захрапѣть.)"
  

CLXXUI.

   Тутъ Донъ-Альфонсо, войдя на этотъ разъ уже одинъ, прервалъ потокъ наставленій заботливой камеристки. Она думала-было остаться, но онъ строго приказалъ ей уйти, чему она повиновалась очень неохотно. Впрочемъ, дѣлать тутъ было нечего, да и помочь было невозможно. Взглянувъ искоса, съ значительнымъ видомъ, на обоихъ супруговъ, она потушила свѣчу, сдѣлала реверансъ и вышла.
  

CLXXIV.

   Альфонсо помолчалъ нѣсколько минутъ и затѣмъ началъ довольно неловко извиняться за происшедшее. "Онъ не думаетъ оправдываться, зная, что поступокъ его былъ очень неучтивъ, но у него были на то важныя причины, которыхъ, впрочемъ, онъ не можетъ открыть." Вообще, рѣчь его оказалась тѣмъ наборомъ словъ, который называется въ реторикѣ переливаньемъ изъ пустого въ порожнее.
  

CLXXV.

   Джулія не отвѣчала, хотя отвѣтъ у нея былъ готовъ. Отвѣты такого рода обыкновенно употребляются женщинами, знающими слабую сторону своихъ мужей, и могутъ въ одну минуту заставить ссорящихся помѣняться ролями. Для этого стоитъ только намекнуть кое на что, или даже выдумать маленькую басню, и если супругъ упрекаетъ одними любовникомъ, то бросить ему въ лицо трехъ любовницъ.
  

CLXXVI.

   Джулія имѣла въ этомъ случаѣ даже преимущество для нападеній, такъ-какъ интимныя отношенія Альфонсо съ Донной-Инесой ни для кого не были тайной. Но потому-ли, что она сознавала собственную ошибку (чему, впрочемъ, я не вѣрю, такъ-какъ женщины удивительно умѣютъ оправдывать себя въ подобныхъ вещахъ), или изъ чувства деликатности къ Донъ-Жуану, высоко цѣнившему честь своей матери, только она не сказала ни слова.
  

CLXXVII.

   Можетъ-быть, была тому ещё другая причина, что вмѣстѣ составитъ двѣ: Альфонсо ни словомъ, ни намёкомъ не назвалъ Донъ-Жуана. Въ припадкѣ ревности, онъ -- было ясно по всему -- не зналъ имени счастливаго любовника: это для него осталось тайной, которую, конечно, онъ всей душой желалъ проникнуть. Заговоривъ при такомъ положеніи дѣлъ объ Инесѣ, можно было легко навести Альфонсо на мысль о Жуанѣ.
  

CLXXVIII.

   Въ такихъ случаяхъ часто бываетъ до: вольно малѣйшаго намёка. Молчаніе -- лучше; сверхъ того, у женщинъ есть тактъ. (Это современное слово не довольно выразительно, но оно мнѣ нужно для риѳмы.) И такъ, говорю я, у женщинъ есть тактъ, который помогаетъ имъ какъ нельзя лучше, во время допросовъ, отклонять разговоръ отъ главнаго предмета. Эти прелестныя существа умѣютъ лгать съ граціей, которая имъ особенно къ лицу.
  

CLXXIX.

   Имъ стоитъ только покраснѣть, чтобъ мы имъ повѣрили. По-крайней-мѣрѣ такъ всегда бывало со мной. Возражать -- не ведётъ ни къ чему, потому-что это только развязываетъ ихъ краснорѣчіе. И когда, наговорившись досыта, онѣ, съ глазами, полными слёзъ, и съ голосомъ, прерываемымъ вздохами, въ изнеможеніи готовы опустить головку -- тогда... тогда намъ остаётся только уступить и сѣсть за ужинъ.
  

CLXXX.

   Альфонсо кончилъ свою рѣчь просьбой о прощеніи, на что Джулія отвѣчала ему не то отказомъ, не то согласіемъ, причёмъ предложила условія, показавшіяся ему довольно тяжелыми, такъ-какъ они были сопряжены съ отказомъ въ кое-какихъ бездѣлицахъ, въ которыхъ онъ нуждался. Подобно Адаму, стоялъ онъ передъ нею, какъ предъ запертымъ раемъ, мучимый поздними сожалѣніями. Вдругъ, среди просьбъ -- снять съ него положенный штрафъ, натолкнулся онъ ногами на пару башмаковъ.
  

CLXXXI.

   Пару башмаковъ! что жь въ этомъ? Конечно -- ничего, еслибъ это были башмаки, обличавшіе женщину въ своей хозяйкѣ. Но эти (о, еслибъ знали, какъ тяжело мнѣ въ этомъ сознаваться) были явно мужскіе. Увидѣть ихъ и схватить было дѣломъ одного мига. Я чувствую, что зубы мои начинаютъ стучать и кровь стынетъ въ жилахъ. Альфонсо внимательно посмотрѣлъ на форму обуви, а затѣмъ разразился новымъ припадкомъ ярости.
  

CLXXXII.

   Онъ выбѣжалъ изъ комнаты, чтобъ схватить свою шпагу, а Джулія, быстро отворивъ въ это время шкафъ, закричала: "Бѣгите, Игуанъ! бѣгите, ради самаго неба! дверь отперта! Вы можете пробѣжать черезъ корридоръ, гдѣ всегда проходили. Вотъ ключъ отъ сада! Бѣгите, бѣгите! прощайте! торопитесь! я слышу шаги Альфонсо! День ещё не начался, и на улицѣ нѣтъ никого."
  

CLXXXIII.

   Никто, конечно, не назовётъ этого совѣта дурнымъ, но бѣда была въ томъ, что онъ оказался позднимъ. Опытъ обыкновенно покупается подобной цѣной, что составляетъ родъ подоходнаго налога, платимаго нами въ пользу судьбы. Жуанъ благополучно выбѣжалъ изъ комнаты, и черезъ минуту былъ бы уже въ саду, какъ вдругъ встрѣтился на порогѣ съ Альфонсомъ въ халатѣ. Тотъ крикнулъ, что его убьётъ, а Жуанъ ударомъ кулака свалилъ его на землю.
  

CLXXXIV.

   Борьба была на славу; свѣча потухла; Антонія кричала: "разбой!", Джулія -- "пожаръ!"; лакеи, растерявшись, стояли молча, не думая вмѣшиваться въ свалку. Альфонсо, изрядно побитый, вопилъ, что отмститъ въ эту же ночь. Жуанъ кричалъ и ругался цѣлой октавой выше. Молодая кровь въ нёмъ загорѣлась. При всей своей молодости, онъ разъярился не хуже дикаго татарина, вовсе не расположеннаго къ роли мученика.
  

CLXXXV.

   Шпага Альфонсо была выбита изъ его рукъ, прежде чѣмъ онъ успѣлъ её обнажить, и оба противника продолжали битву на кулакахъ. Счастье ещё, что Жуанъ въ потёмкахъ не видѣлъ лежавшей на землѣ шпаги; иначе, не владѣя въ эту минуту собой, онъ бы её схватилъ, и тогда съ Дономъ-Альфонсомъ было бы всё покончено. О женщины! подумайте о вашихъ мужьяхъ и любовникахъ и не дѣлайте себя вдовами дважды!
  

CLXXXVI.

   Альфонсо крѣпко держалъ Жуана, а тотъ душилъ его, чтобъ заставить себя выпустить. Потекла кровь (правда, изъ носу). Наконецъ, Жуанъ, воспользовавшись минутой утомленія обоихъ, успѣлъ, ошеломивъ противника сильнымъ ударомъ, вырваться изъ его рукъ и, оставивъ въ его рукахъ свою единственную разодранную одежду, убѣжалъ, какъ Іосифъ, хотя я думаю, что на этомъ кончается всё сходство между ними.
  

CLXXXVII.

   Наконецъ, принесли свѣчей, и тогда всѣ присутствующіе -- и мужчины и женщины -- увидѣли чудное зрѣлище: Антонія была въ истерикѣ; Джулія лежала безъ чувствъ; Альфонсо -- измученный, растрёпанный -- стоялъ, прислонясь къ стѣнѣ; на полу валялись лоскутья разорваннаго платья и виднѣлись слѣды крови и ногъ -- болѣе ничего. Жуанъ, добѣжавъ до садовой калитки, отворилъ её ключёмъ и заперъ опять подъ носомъ преслѣдовавшихъ.
  

CLXXXVIII.

   На этомъ кончается первая пѣснь. Нужно ли досказывать, какъ Жуанъ, совершенно голый, подъ покровомъ ночи, часто прикрывающей то, что бы вовсе не слѣдовало прикрывать, успѣлъ добѣжать, въ этомъ миломъ видѣ, домой? Разсказывать ли о томъ скандалѣ, который поднялся на другой день, послуживъ на цѣлые девять дней тэмой для сплетень; о томъ, что Донъ-Альфонсо потребовалъ развода, и что случай этотъ, какъ слѣдуетъ, былъ пропечатанъ въ англійскихъ газетахъ?
  

CLXXXIX.

   Если вы желаете познакомиться съ полнымъ ходомъ процесса, съ изложеніемъ дѣла, именами свидѣтелей, рѣчами сторонъ, то для этого есть нѣсколько редакціи, правда, разнорѣчивыхъ, но очень занимательныхъ. Лучшая принадлежитъ перу стенографа Гёрнея {Знаменитый тогдашній парламентскій писатель.}, нарочно предпринимавшаго для этого путешествіе въ Мадридъ.
  

CXC.

   Донна-Инеса, чтобъ искупить скандалъ, подобнаго которому не бывало въ Испаніи уже нѣсколько сотъ лѣтъ, по-крайней-мѣрѣ со дня удаленія вандаловъ, дала, во-первыхъ, обѣтъ (а обѣты она держала всегда) сжечь въ честь Пресвятой Дѣвы огромное количество свѣчь, а во-вторыхъ, посовѣтовавшись съ нѣсколькими старухами, отправила своего сына въ Кадиксъ, гдѣ онъ долженъ былъ сѣсть на корабль.
  

СХСІ.

   Она рѣшила, что онъ сдѣлаетъ путешествіе по всей Европѣ, по морямъ и по землямъ, чтобъ исправить свою старую нравственность и запастись новой, преимущественно во Франціи и Италіи. (Такъ, по-крайней-мѣрѣ, поступаютъ многіе.) Джулія была заперта въ монастырь. Она много грустила, но, впрочемъ, чувства ея вы поймёте лучше, прочитавъ слѣдующее, написанное ею, письмо:
  

СХСІІ.

   "Мнѣ сказали, что вы уѣзжаете: это хорошо, это благоразумно, но очень прискорбно для меня. Я не имѣю болѣе правъ на ваше юное сердце. Жертвой остаюсь я, и остаюсь съ радостью, потому-что избытокъ любви былъ моимъ единственнымъ грѣхомъ. Пишу второпяхъ, и если вы замѣтите пятна на бумагѣ -- не думайте, что это слёзы. Мои глаза красны, сухи -- и не могутъ плакать.
  

СХСІІІ.

   "Я любила васъ и люблю! Для этой любви потеряла я положеніе, счастье, небо, уваженіе людей и моё собственное -- и всё-таки но жалѣю о случившемся: такъ дорого для меня даже одно воспоминаніе объ этомъ чудномъ снѣ. Если я признаюсь въ моёмъ преступленіи, то не для оправданія; напротивъ, никто не осудитъ меня строже меня самой. Я пишу эти строки, потому-что не могу ихъ не написать. Мнѣ не въ чемъ васъ упрекать, или чего-либо отъ васъ требовать.
  

СXCIV.

   "Любовь -- ничтожная частица жизни мужчинъ; для женщины же въ ней вся жизнь. Дворъ, лагерь, церковь, путешествія, торговля могутъ васъ занять; мечъ, мантія, богатство и слава готовы въ обмѣнъ вашего самолюбія и жажды почестей, и многіе ли умѣютъ противустоять обаянію этихъ приманокъ? Вотъ сколько занятій у мужчинъ; мы же способны на одно: любить и любить опять, пока себя не погубимъ.
  

CXCV.

   "Вы пойдёте путёмъ радостей: много разъ представится вамъ случай хвастать тѣмъ, что вы полюбили и были любимы взаимно. Для меня же всё копчено на землѣ; терпѣть свой позоръ и стыдъ въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ -- вотъ всё, что мнѣ остаётся! Эту муку я могла бы ещё вынесть; но побѣдить страсть, которая по прежнему горитъ въ моёмъ сердцѣ, я не въ силахъ. Прощайте же! Простите меня! любите меня! Какъ ни безполезно это слово -- пусть оно останется!
  

CXCVI.

   "Всё сердце моё было -- одна слабость и остаётся ею до-сихъ-поръ; но, можетъ-быть, я успѣю овладѣть собой. Кровь моя кипитъ и теперь, когда мысль успокоилась. Такъ продолжаютъ бушевать волны послѣ того, какъ вѣтеръ уже стихъ. Сердце моё -- сердце женщины и не можетъ забывать! Безумно-слѣпое ко всему, кромѣ одного образа, оно -- подобно тому, какъ игла компаса, постоянно дрожа, обращается къ неподвижному полюсу -- преслѣдуетъ одну и ту же мысль.
  

СXCVIІ.

   "Больше мнѣ нечего сказать, и всё-таки я не въ силахъ кончить! Не смѣю даже подписать моё имя, хотя и могла бы это сдѣлать безъ страха: горе моё не можетъ ничѣмъ быть увеличено. Еслибъ несчастья убивали, то я не дожила бы до этого дня. Смерть презрительно отворачивается отъ тѣхъ, кто сами ищутъ попасть подъ ея удары. Я должна пережить даже это послѣднее прощанье и продолжать жизнь, любя и молясь за васъ!"
  

CXCVIII.

   Это письмо написала она на листкѣ тонкой, съ золотымъ ободкомъ, бумаги, маленькимъ вороньимъ перомъ. Ея миніатюрная, бѣлая ручка, дрожа, какъ магнитная стрѣлка, едва могла размягчить на огнѣ воскъ, и при всёмъ томъ она не проронила ни одной слезы. На печати изъ бѣлаго корналина былъ вырѣзанъ геліотропъ съ девизомъ: "Elle vous suit partout!" {У лорда Байрона была печать съ этимъ девизомъ.} Воскъ былъ тончайшаго качества и самаго лучшаго краснаго цвѣта.
  

СХСIХ.

   Таково было первое печальное приключеніе Донъ-Жуана. Рѣшить, долженъ ли продолжаться разсказъ дальнѣйшихъ его приключеній, будетъ зависѣть отъ публики. Посмотримъ сначала, что она скажетъ объ этомъ. Впрочемъ, ея приговоръ можетъ колебаться во всѣ стороны, какъ перо на шляпѣ автора, не причиняя ему большого неудовольствія своими капризами. Если мнѣніе окажется благосклоннымъ, то, можетъ-быть, этакъ черезъ годъ возобновится и мой разсказъ.
  

CC.

   Поэма моя -- эпопея и должна заключаться въ двѣнадцати книгахъ. Въ нихъ будетъ повѣствоваться о любви, войнахъ, буряхъ, кораблекрушеніяхъ, полководцахъ, царствующихъ монархахъ; появятся новыя лица. Эпизодовъ будетъ три. Въ виду у меня есть панорамическое изображеніе ада, на манеръ Виргилія и Гомера, чѣмъ я оправдываю названіе эпопеи.
  

CCI.

   Всё это будетъ изложено съ строгимъ соблюденіемъ Аристотелевыхъ правилъ, этимъ vade-mecum истинно-высокаго, произведшимъ столько поэтовъ и столько дураковъ. Прозаики-поэты любятъ бѣлый стихъ, но я влюблёнъ въ риѳмы. Хорошіе рабочіе никогда не жалуются на свои инструменты. Въ моёмъ распоряженіи много миѳологическихъ махинацій, а для заключенія будетъ представленъ великолѣпный спектакль.
  

ССІІ.

   Есть, однако, маленькая разница между мною и моими эпическими собратьями и -- мнѣ кажется -- въ этомъ случаѣ выгода на моей сторонѣ. Я не хочу сказать, чтобъ у меня не было вовсе другихъ достоинствъ, но это будетъ замѣчено непремѣнно. Всѣ эти господа ужасно любятъ запутывать свой сюжетъ въ цѣломъ лабиринтѣ басень, тогда-какъ моя исторія справедлива отъ перваго слова до послѣдняго.
  

CCIII.

   Если кто-нибудь въ этомъ сомнѣвается, то я взываю къ исторіи, преданіямъ, фактамъ, извѣстнымъ своей правдивостью газетамъ, въ драмамъ въ пяти и къ операмъ въ трёхъ дѣйствіяхъ. Всё это докажетъ справедливость моихъ словъ. Но ещё болѣе подтвердятъ это свидѣтельства, какъ мои собственныя, такъ и многихъ живущихъ ещё въ Севильѣ лицъ, бывшихъ очевидцами, какъ Донъ-Жуанъ былъ взятъ чёртомъ.
  

CCIV.

   Еслибъ я когда-нибудь снизошелъ до прозы, то написалъ бы поэтическія заповѣди, которыя навѣрно затьмили бы своихъ предшественницъ. Я обогатилъ бы ихъ текстъ множествомъ невѣдомыхъ никому правилъ, возведя ихъ на степень первоклассныхъ, и назвалъ бы всё сочиненіе: "Лонгинъ съ бутылкой, или средство каждому поэту сдѣлаться Аристотелемъ".
  

CCV.

   Вотъ текстъ заповѣдей: "Вѣруй въ Мильтона, Драйдена и Попа. Не ставь высоко Вордсворта, Кольриджа и господина Соути, потому-что первый -- сумасшедшій, второй -- пьяница, третій -- чопоренъ и многословенъ; съ Краббомъ трудно бороться; Ипокрена Кэмбеля нѣсколько суха. Не заимствуй ничего у Самуила Роджерса и не вѣтреничай, какъ Муза Мура.
  

СCVI.

   "Не домогайся подражать Музѣ Сотби, его Пегасу и вообще какому-либо изъ его качествъ. Не клевещи ни на кого, какъ это дѣлаютъ синіе чулки (одна изъ этихъ особъ по-крайней-мѣрѣ очень къ этому склонна). Словомъ, пиши только то, что я одобрю. Вотъ мои правила. Можно подчиниться имъ или нѣтъ, но если откажешься, то я дамъ тебѣ себя почувствовать."
  

CCVII.

   Если кто-нибудь вздумаетъ утверждать, что поэма моя безнравственна, то я, во-первыхъ, прошу его не поднимать крика, пока она не оскорбитъ его самого, а, во-вторыхъ, попрошу перечесть снова веб сочиненіе -- и тогда мы посмотримъ, хватитъ ли у кого-нибудь смѣлости назвать разсказъ мой безнравственнымъ, хотя онъ, правда, довольно игривъ. Сверхъ того, въ двѣнадцатой пѣснѣ будетъ показанъ конецъ, который ожидаетъ злыхъ.
  

CCVIII.

   Если, послѣ всего сказаннаго, кто-нибудь будетъ на столько смѣлъ, что, презрѣвъ собственный интересъ и увлекаемый непонятнымъ умственнымъ заблужденіемъ, по-прежнему станетъ утверждать, не повѣривъ ни моимъ стихамъ, ни свидѣтельству собственныхъ глазъ, что не могъ отъискать морали въ моей поэмѣ, то -- будь такой человѣкъ изъ духовнаго званія -- я скажу ему, что онъ лжетъ; а если это военный или журналистъ -- замѣчу, что онъ ошибается.
  

ССІХ.

   Я ожидаю одобренія публики и ласкаю себя надеждой, что она повѣритъ моему слову на-счётъ морали моей поэмы, морали, которую я стараюсь поднести ей вмѣстѣ съ забавой, точь-въ-точь, какъ даютъ сосать фіалковый корень дѣтямъ, дѣлающимъ зубы. Прошу также публику не забыть моей претензіи на названіе эпопеи. Для тѣхъ же, которые пугаются имѣть собственное мнѣніе, я подкупилъ критическій журналъ моей бабушки: "The British".
  

CCX.

   Деньги послалъ я къ издателю въ особомъ письмѣ, за что получилъ письменно же его благодарность, съ обычнымъ обѣщаніемъ напечатать похвальный отзывъ о моей поэмѣ. Если онъ не сдержитъ своего слова и, отрекшись отъ полученнаго, вздумаетъ поджарить мою граціозную Музу на медленномъ огнѣ, проливъ на страницахъ своего журнала желчь вмѣсто мёда, то я могу только сказать, что онъ укралъ мои деньги.
  

ССХІ.

   Я полагаю, что, съ помощью этого новаго священнаго союза, могу быть увѣренъ въ благорасположеніи публики, презрѣвъ вполнѣ всѣ прочіе журналы наукъ иди искусствъ, ежедневные, ежемѣсячные, трёхмѣсячные и тому "подобные. Я даже не пробовалъ попасть въ число ихъ любимцевъ, наслышавшись, что это будетъ совершенно безполезно и что, сверхъ (того, "Эдинбургское Обозрѣніе" и "Quarterly Review" прескверно обращаются съ авторами, несогласными съ ихъ воззрѣніями.
  

CCXII.

   "Non ego hoc ferrem calida jnventa Console Planco", сказалъ Горацій, и я повторяю за нимъ тѣ же слова. Этой цитатой хочу я сказать, что лѣтъ шесть или семь тому назадъ, когда строки эти были написаны мною на берегахъ Бренты, я, во время моей кипучей юности, умѣлъ бы лучше отравить всякій направленный на меня ударъ, чѣмъ способенъ на это теперь, въ царствованіе Георга Третьяго!
  

ССХІІІ.

   Теперь мнѣ уже тридцать лѣтъ и волосы мои начинаютъ сѣдѣть. (Желалъ бы я знать, каковы они будутъ въ сорокъ! Я даже однажды серьёзно подумывалъ о парикѣ.) Сердце моё также не стало моложе. Я прожилъ своё лѣто раньше, чѣмъ наступилъ май и не чувствую въ себѣ достаточно силъ для борьбы. Моя жизнь, интересы и деньги истрачены -- и я не считаю, какъ прежде, свою душу непобѣдимой.
  

ССXIV.

   Никогда, никогда болѣе не упадётъ благодатной росой въ моё сердце та свѣжесть, которая умѣла извлечь изъ всего окружающаго рядъ чудныхъ, новыхъ впечатлѣній, подобно тому, какъ пчела извлекаетъ изъ цвѣтовъ свой мёдъ. Неужели же цвѣты не содержатъ болѣе мёда? Нѣтъ! это оттого, что мёдъ заключается не въ цвѣтахъ, а въ нашей способности чувствовать вдвойнѣ ароматъ каждаго цвѣтка.
  

CCXV.

   Никогда, никогда болѣе, моё сердце, не замѣнишь ты мнѣ всю вселенную! Дыша прежде одной жизнью со всѣмъ окружавшимъ, ты чувствуешь себя теперь отчуждённымъ отъ всего, и никогда не сдѣлаешься для меня вновь источникомъ радостей или проклятій. Сладкія мечты улетѣли, и я чувствую, что ты сдѣлалось нечувствительнымъ, хотя и не худшимъ. Вмѣсто тебя пріобрѣлъ я опытность, хотя одинъ Богъ знаетъ, какимъ путёмъ успѣла она во мнѣ водвориться.
  

ССXVI.

   Время любви для меня миновало, прелесть женщинъ, дѣвушекъ и, въ особенности, вдовъ не можетъ болѣе свести меня съ ума, какъ это бывало прежде. Короче, я не могу вести прежней жизни; надежда на взаимность для меня миновала; постоянное употребленіе бордо мнѣ запрещено и я, чтобъ пріобрѣсти, какъ слѣдуетъ порядочному джентльмену, какой-нибудь норокъ, думаю уже сдѣлаться скрягой.
  

ССXVII.

   Честолюбіе было моимъ идоломъ, но я принёсъ его въ жертву на алтаряхъ страданія и наслажденія. Эти два божества оставили мнѣ многое, надъ чѣмъ можно задуматься. Подобно бронзовой головѣ монаха Бэкона, изрёкъ я: "время есть, время было, времени нѣтъ болѣе!" {Въ старой легендѣ о монахѣ Беконѣ говорится, что мѣдная голова, которую онъ отлилъ и снабдилъ даромъ слова, произнеся слова: "время есть, время было, время прошло", упала съ своего пьедестала и разбилась на тысячу кусковъ.} Свѣтлую юность, этотъ философскій камень алхимиковъ, истратилъ я преждевременно, размѣнявъ сердце на страсти, а умъ на риѳмы.
  

ССXVIII.

   Въ чёмъ выражается слава?-- Въ томъ, что имя наше наполнитъ нѣсколько столбцовъ лживой бумаги. Нѣкоторые сравниваютъ её съ карабканьемъ на высокую гору, которой верхушка, подобно всѣмъ горамъ, покрыта туманомъ. Для того ли люди пишутъ, говорятъ, проповѣдуютъ, герои убиваютъ, поэты жгутъ то, что называютъ своей полуночной лампадой, чтобъ заслужить имя, портретъ или бюстъ, когда самый оригиналъ станетъ пылью?
  

ССХІХ.

   Какова бываетъ человѣческая надежда? Древній египетскій царь Хеопсъ {Эти стихи, кажется, были внушены поэту слѣдующимъ мѣстомъ въ журналѣ "Quarterlу Review": "У египтянъ существовало мнѣніе, что душа никогда не оставляетъ тѣла, если это послѣднее послѣ смерти сохраняется какъ можно старательнѣе. На этомъ основаніи, царь Хеопсъ построилъ для себя огромную пирамиду такимъ образомъ, что его трупъ долженъ былъ лежать въ полной сохранности и что въ этотъ склепъ не могъ никто проникнуть -- такъ узокъ билъ входъ въ него. Но, увы, какъ тщетны всѣ предосторожности человѣческія! Когда путешественникъ Шоу вошелъ въ эту гробницу -- отъ трупа Хеопса не оставалось уже и слѣда.} воздвигнуль первую и самую высокую изъ пирамидъ, полагая, что это всё, что нужно для сохраненія памяти и сбереженія его муміи. Но нашлись любопытные иска/геля, которые разрыли его гробницу. Не будемте же надѣяться ни на какой памятникъ, коли даже отъ праха Хеопса не осталось ни щепотки.
  

ССХХ.

   Что до меня, то, будучи истиннымъ другомъ философія, я часто повторяю самъ себѣ: "увы! всё, что родилось, должно умереть! Плоть наша -- трава, изъ которой Судьба дѣлаетъ сѣно. Ты не дурно провёлъ свою молодость, я еслибъ она вернулась къ тебѣ снова, то всё-равно должна была бы пройти. Благодари не свою звѣзду за-то, что не прожилъ хуже, читай Библію и береги свой кошелёкъ."
  

ССХХІ.

   Теперь же, любезный читатель и ещё болѣе любезный покупщикъ, позвольте поэту; то-есть -- мнѣ, пожать вашу руку. Прощайте и будьте здоровы! Если мы поймёмъ другъ друга, то встрѣтимся когда-нибудь снова. Если же нѣтъ, то, согласитесь, по-крайней-мѣрѣ, что я не истощилъ вашего терпѣнія этимъ отрывкомъ. Хорошо, еслибъ другіе писатели слѣдовали въ этомъ случаѣ моему примѣру.
  

ССХХІІ.

   "Иди же, маленькій томъ, изъ моего уединенія! Пускаю тебя плыть по волнамъ! Если ты точно исполненъ вдохновенія, какъ я надѣюсь, то черезъ много дней свѣтъ будетъ ещё о тебѣ говорить." Когда читаютъ Соути и понимаютъ Вордсворта, то почему же и мнѣ не предъявить моихъ правъ на славу? Четыре первые стиха этой строфы принадлежатъ перу Соути. Ради Бога, читатель, не вздумай приписать ихъ мнѣ!
  

ПѢСНЬ ВТОРАЯ.

I.

   О вы, воспитатели юношества всѣхъ націй, Голландіи, Франціи, Англіи, Германія и Испаніи! прошу васъ, сѣките сильнѣе вашихъ учениковъ. Это возвышаетъ нравственность, не смотря на боль. Мы видѣли, какъ лучшая изъ матерей и воспитательницъ, мать Донъ-Жуана, напрасно потратила всѣ свои труды -- и онъ всё-таки потерялъ свою невинность, да ещё такимъ оригинальнымъ образомъ.
  

II.

   Будь онъ отданъ въ общественную школу, хотя бы въ третій или даже въ четвёртый классъ, то ежедневныя занятія навѣрно умѣрили бы пылъ его воображенія; по-крайней мѣрѣ, такъ случилось бы съ нимъ у насъ, на Сѣверѣ. Испанія, можетъ-быть, составляетъ въ этомъ случаѣ исключеніе; но исключенія подтверждаютъ правило. Шестнадцатилѣтній юноша, оказавшійся причиной развода, во всякомъ случаѣ долженъ сконфузить воспитателей.
  

III.

   Меня, впрочемъ, это не конфузитъ нисколько. Стоитъ только разсмотрѣть всѣ обстоятельства дѣла. На первомъ планѣ является мать Жуана -- любительница математики, слѣдовательно... не договариваю кто; во-вторыхъ, его воспитатель -- старый осёлъ; затѣмъ -- хорошенькая женщина (главный предметъ, безъ котораго не было бы ничего); потомъ -- старый мужъ, плохо жившій съ женой; наконецъ -- время и случай.
  

IV.

   Что станете дѣлать! земной шаръ осуждёнъ вертѣться на своей оси, а съ нимъ вмѣстѣ и родъ людской, съ головами и со всѣмъ прочимъ. Надо жить, надо умирать, влюбляться, платить подати и, вообще, поворачивать свои паруса сообразно съ вѣтромъ. Король нами управляетъ, докторъ насъ лечитъ, попъ наставляетъ -- и такъ проходитъ жизнь: немножко дыханья, немножко любви, вина, честолюбія, славы, войны, покаянія, праха и, можетъ-быть, имя въ придачу.
  

V.

   Какъ я сказалъ, Жуана послали въ Кадиксъ. (Хорошій городъ и я его отлично помню.) Это былъ главный пунктъ торговли съ колоніями -- по-крайней-мѣрѣ, до-того, какъ Перу выучился бунтовать. А что тамъ за чудныя дѣвочки! (то-есть прелестныя женщины, хотѣлъ я сказать.) Одна ихъ походка въ состояніи заставить встрепенуться сердце. Я не въ состояніи даже её описать, до -того она поразительна я до-того не имѣетъ ничего подобнаго.
  

VI.

   Арабскій бѣгунъ, граціозный олень, варварійская лошадь, жираффъ, газель... нѣтъ, всѣ эти сравненія слишкомъ ничтожны. А ихъ умѣнье одѣваться! ихъ вуаль и юпочка!-- Однако, не лучше ли остановиться, а то, пожалуй, наполню цѣлую пѣсню ихъ описаніемъ. Наконецъ, ихъ ложки и волосы! Слава Богу, что сравненія не ложатся подъ моё перо, а потому -- замолчи, моя скромная Муза, и успокойся.
  

VII.

   Но ты требуешь, чтобъ я писалъ, скромная Муза! ну, хорошо! пусть будетъ по-твоему! Этотъ вуаль, порой, откидывается назадъ граціознымъ движеніемъ ослѣпительной ручки, и пронзительный взглядъ въ то же время впивается въ ваше сердце, заставляя невольно поблѣднѣть. О, земля любви и солнца! если я тебя когда-нибудь забуду, то, значитъ, я сдѣлался неспособнымъ -- читать молитвы! Ни, когда женщина не придумывала костюма болѣе удобнаго, чтобъ такъ поражать своимъ взглядомъ, кромѣ, впрочемъ, венеціянскихъ фацціоли {Женщины въ Венеціи носятъ небольшія вуали, называемыя fazzioli, придающія имъ особенную оригинальность.}.
  

VIII.

   Но вернёмся къ нашему разсказу. Донна-Инеса отправила своего сына въ Кадиксъ только затѣмъ, чтобъ онъ сѣлъ тамъ на корабль. Болѣе долгая тамъ остановка не соотвѣтствовала бы ея намѣреніямъ; почему?-- мы предоставляемъ угадывать читателю. Молодого человѣка отправляли путешествовать можетъ-быть съ тою мыслью, что испанскій корабль, подобно Ноеву ковчегу, отдѣлитъ его отъ всего порочнаго и возвратитъ землѣ такимъ же чистымъ, какъ голубь, пущенный изъ ковчега.
  

IX.

   Согласно приказанію, Жуанъ велѣлъ слугѣ уложить вещи, а затѣмъ получилъ наставленіе на дорогу и деньга. Путешествіе должно было продолжаться четыре года. Какъ ни горько было разставанье для Донны-Инесы (подобно всякому разставанью), но она утѣшалась мыслью, что сынъ ея исправится и, можетъ-быть, даже вѣрила въ это вполнѣ. Прощаясь, она передала ему одно письмо, наполненное добрыми совѣтами (котораго онъ, впрочемъ, никогда не читалъ) и два или три кредитива.
  

X.

   Проводивъ Жуана, достойная Инеса, чтобъ наполнить чѣмъ-нибудь своё время, открыла воскресную школу для уличныхъ мальчишекъ, которые, по правдѣ сказать, скорѣе предпочли бы продолжать свои игры въ чехарду. Трехлѣтніе ребятишки были засажены въ этотъ день за азбуку. Лѣнивыхъ стали сѣчь или сажать въ наказаніе на мѣста. Вѣроятно, успѣшный результатъ воспитанія самого Жуана побудилъ Инесу продолжать начатое и заняться обученіемъ будущихъ поколѣній.
  

XI.

   Жуанъ сѣлъ на корабль. Якорь былъ поднятъ. Сильный вѣтеръ рвалъ верхушки волнъ. Кадикскій заливъ -- есть отвратительнѣйшій изъ всѣхъ морскихъ заливовъ. Я испыталъ это на себѣ, искрестивъ его вдоль и поперёкъ, и потому знаю это хорошо. Волны, когда стоишь на палубѣ, плещутъ въ лицо и обдаютъ съ ногъ до головы. Жуанъ стоялъ именно такимъ образомъ, чтобъ сказать Испаніи своё первое а, можетъ-быть, послѣднее прости.
  

XII.

   Надо сознаться, что видъ родной земли, тонущей въ волнахъ, очень печаленъ. Чувство это бываетъ особенно сильно въ молодости. Я помню, что берега Великобританіи кажутся въ этомъ случаѣ всегда бѣлыми, всѣ же прочія страны -- голубыми. Сверхъ-того, пускающіеся въ море въ первый разъ всегда ошибаются въ разстояніяхъ.
  

XIII.

   Жуанъ стоялъ на палубѣ, видимо взволнованный. Вѣтеръ свистѣлъ, снасти трещали, матросы бранились, корабль скрипѣлъ. Корабль нёсся быстро и оставленный городъ скоро превратился въ точку. Лучшее средство отъ морской болѣзни -- бифстексъ. Попробуйте, прежде чѣмъ смѣяться надъ этимъ совѣтомъ, и вы увидите, что я нравъ. Мнѣ, по-крайней-мірѣ, средство это очень помогало, и я увѣренъ, что оно вамъ поможетъ также.
  

XIV.

   Стоя возлѣ руля, Жуанъ смотрѣлъ на удаляющіеся берега Испаніи. Первый отъѣздъ -- тяжелое испытаніе, и даже цѣлыя націи чувствуютъ это, отправляясь на войну. Это родъ удара, отъ котораго сердце оправляется только съ трудомъ. Даже покидая людей и мѣста, вовсе для насъ не особенно пріятныя, трудно бываетъ оторвать взглядъ отъ удаляющейся колокольни.
  

XV.

   А Жуанъ покидалъ многое: мать, любовницу и, притомъ, уѣзжалъ не отъ жены; значитъ, ему было гораздо болѣе причинъ горевать, чѣмъ кому-нибудь другому, болѣе испытавшему въ жизни. Если случается, что мы разстаёмся, вздыхая, даже съ врагами, то что же мудрёнаго заплакать при разставаньи съ дорогими сердцу, по-крайней-мѣрѣ, пока новое и болѣе глубокое горе не остудитъ нашихъ слёзъ.
  

XVI.

   Жуанъ дѣйствительно плакалъ -- плакалъ, подобно евреямъ на Вавилонскихъ рѣкахъ, вспоминавшихъ свой Сіонъ. Я былъ бы готовъ заплакать вмѣстѣ съ нимъ, но Муза моя не изъ слезливыхъ; къ тому же, это ещё не такое горе, отъ котораго умираютъ. Молодые люди должны путешествовать, хотя бы для того, чтобъ развлечься. Можетъ-быть, когда въ слѣдующій разъ слуга станетъ привязывать къ каретѣ ихъ чемоданъ, въ нёмъ будетъ уложена и эта пѣснь.
  

XVII.

   Жуанъ плакалъ, вздыхалъ и въ то же время думалъ. Солёныя его слёзы смѣшивались съ солёной водой океана. "Прекрасное прекрасному!" (Я такъ люблю цитировать, и потому -- простите мнѣ эту фразу. Её говоритъ датская королева, бросая цвѣты на гробъ Офеліи.) Среди вздоховъ, Жуанъ раздумывалъ о своёмъ положеніи, и серьёзно давалъ себѣ слово исправиться.
  

XVIII.

   "Прощай, моя Испанія! прощай надолго!" воскликнулъ онъ: "можетъ-быть, я не увижу тебя болѣе и умру, какъ умерли многіе изгнанники, тоскуя по твоимъ берегамъ! Прощайте, берега, орошаемые Гвадалквивиромъ! Прощай, моя мать! и, такъ-какъ между нами всё кончено, то прощай и ты, дорогая Джулія!" (Тутъ онъ вынулъ и перечёлъ ещё разъ ея письмо.)
  

XIX.

   "О, если я когда-нибудь тебя забуду!... Но нѣтъ, клянусь, что это невозможно! Скорѣе голубой океанъ растворится въ воздухѣ, земля превратится въ воду, чѣмъ я изгоню изъ сердца твой образъ, моя радость, или подумаю о комъ-нибудь, кромѣ тебя! Нѣтъ лѣкарствъ, которыя могли бы вылечить больное сердце. (Тутъ началась качка и онъ почувствовалъ приближеніе морской болѣзни.)
  

XX.

   "Скорѣй земля сольётся съ небомъ! (Тутъ ему стало хуже.) "О, Джулія, что значатъ всѣ другія страданія! (Ради Бога, дайте мнѣ стаканъ вина! Педро, Баттиста, помогите мнѣ сойти внизъ.) О, моя Джулія! (Скорѣе, бездѣльникъ Педро!) О, Джулія! (Какъ, однако, качаетъ этотъ проклятый корабль!) Джулія! выслушай меня!" (Тутъ припадокъ тошноты помѣшалъ ему продолжать.)
  

XXI.

   Онъ чувствовалъ ту холодящую тяжесть сердца, или, вѣрнѣе сказать, желудка, которой всегда сопровождается, не смотря ни на какія медицинскія пособія, потеря любовницы, измѣна друга, смерть дорогого предмета, когда мы чувствуемъ, что съ нимъ умираетъ часть насъ самихъ и, съ тѣмъ вмѣстѣ, гаснутъ всѣ наши надежды. Безъ сомнѣнія, рѣчь его продолжалась бы въ гораздо болѣе патетическомъ тонѣ, еслибъ море не дѣйствовало, какъ сильное рвотное.
  

XXII.

   Любовь прекапризная вещь! Я былъ свидѣтелемъ, какъ однажды, переживъ сильную, ею самой причинённую, лихорадку, она не выдержала обыкновеннаго насморка и сложнаго леченія жабы. Она хорошо сопротивляется напору благородныхъ болѣзней, но не легко уживается съ обыкновенными вульгарными недугами. Чиханье или воспаленье легко прерываетъ ея вздохи и возвращаетъ зрѣніе ослѣплённымъ глазамъ.
  

XXIII.

   Всего же болѣе боится она тошноты или страданія нижней части желудка. Способная геройски пролить кровь до послѣдней капли, она не выдерживаетъ прикладыванья тёплыхъ салфетокъ. Пріёмъ слабительнаго для нея ещё опаснѣе, а морская болѣзнь уже чистая смерть. Поэтому можно судить, какъ велика была любовь Жуана, если, будучи новичкомъ въ морѣ, онъ всё-таки такъ долго сопротивлялся, среди шумящихъ волнъ, разстройству своего желудка.
  

XXIV.

   Корабль Жуана, носившій имя "Тринидада", направлялся въ Ливорно, гдѣ жило испанское семейство, по имени Монкадо, поселившееся тамъ ещё до рожденія отца Жуана. Это были родственники Жуана, и онъ вёзъ къ нимъ рекомендательное письмо, вручённое ему его испанскими друзьями въ итальянскимъ, въ самый день его отъѣзда.
  

XXV.

   Свита его состояла изъ трёхъ слугъ и наставника, лиценціата Педрилло. Педрилло зналъ много языковъ, но теперь лежалъ больной, лишившійся даже своего собственнаго. Качаясь въ койкѣ, звалъ онъ въ отчаяніи землю, чувствуя, что всякая новая волна усиливала его головную боль. Въ довершеніе всего, вода стала проникать сквозь пазы корабля и, въ величайшему ужасу Педрилло, порядочно подмочила его койку.
  

XXVI.

   Страхъ его былъ не напрасенъ. Вѣтеръ усилился къ ночи ещё болѣе, и хотя это не могло испугать настоящаго моряка, но привыкшіе жить на землѣ невольно блѣднѣли. Моряки совершенно особый народъ. На закатѣ стали убирать паруса, такъ-какъ видъ неба заставлялъ опасаться шквала, который могъ бы свалять одну, а то, пожалуй, и двѣ мачты.
  

XXVII.

   Въ часъ по-полуночи вѣтеръ, внезапно перемѣнившись, бросилъ корабль босъ. Волна, ударивъ въ бортъ, разбила старнъ-постъ, разшатала ахтеръ-штевень, а съ тѣмъ вмѣстѣ и всѣ основы корабля. Не успѣли оправиться отъ этого удара, какъ новой волной сорвало руль. Пора было подумать о помпахъ, такъ-какъ въ трюмѣ было на четыре фута воды.
  

XXVIII.

   Часть экипажа была поставлена къ помпамъ; остальные же начали выбрасывать за бортъ грузъ и прочія вещи, но никакъ не могли добраться до пробоины. Наконецъ её нашли, но надежда на спасеніе по-прежнему оставалась сомнительной. Вода врывалась съ ужасающей свой, не смотря на куртки, рубашки, одѣяла и кипы съ муслиномъ.
  

XXIX.

   Которыя кидали, чтобъ заткнуть отверстіе. Но всё оказывалось тщетнымъ, и корабль давно бы погибъ, если бы не помпы. Я съ особеннымъ удовольствіемъ рекомендую ихъ моимъ собратьямъ по мореплаванію. Пятьдесятъ тоннъ воды выкачивали онѣ въ часъ, и безъ ихъ изобрѣтателя, мистера Манна изъ Лондона, всѣ бы давно потонули.
  

XXX

   Съ разсвѣтомъ буря, повидимому, нѣсколько утихла. Явилась надежда уменьшить течь и удержать корабль на водѣ, хотя три фута воды въ трюмѣ всё ещё заставляли работать тремя помпами, двумя ручными и одной цѣпной. Но спокойствіе продолжалось недолго; вѣтеръ заревѣлъ снова; налетѣлъ шквалъ; нѣсколько пушекъ сорвались съ цѣпей, и страшный, превосходящій всякое описаніе, порывъ внезапно опрокинулъ корабль на бокъ.
  

XXXI.

   Онъ лежалъ неподвижный и почти опрокинутый. Вода, выливаясь изъ трюма, обдавала всю палубу. Зрѣлище было одно изъ тѣхъ, которыя не легко забываются. Люди, обыкновенно, хорошо помнятъ битвы, пожары, кораблекрушенія, словомъ -- всё, что приноситъ съ собой печаль и горе, или разбиваетъ ихъ надежды, сердца, шеи и головы. Такъ водолазы и искусные пловцы, которымъ удалось спастись, охотно говорятъ о кораблекрушеніяхъ.
  

XXXII.

   Гротъ и бизань мачты были мгновенно срублены. Сначала свалилась бизань, а за нею и гротъ-мачта; но корабль по-прежнему лежалъ неподвижно, какъ чурбанъ, не смотря на всѣ усилія. Фокъ-мачта и бушпритъ были срублены также, что немного облегчило судно. Къ этой крайности рѣшились прибѣгнуть уже тогда, когда были истощены всѣ средства. Наконецъ, старый корабль, сдѣлавъ усиліе, кое-какъ выпрямился.
  

XXXIII.

   Легко себѣ представить, въ какомъ волненіи находился всё это время экипажъ. Пассажиры вовсе не находили пріятной перспективы -- погибнуть и быть такъ разстроенными въ своихъ привычкахъ. Даже привычные моряки получаютъ при опасности склонность въ неповиновенію и начинаютъ требовать грогу, а зачастую и самовольно тянутъ изъ бочекъ ромъ.
  

XXXIV.

   Ромъ и религія, безъ сомнѣнія, успокоиваютъ душу лучше всего. Такъ было и на этотъ разъ. Нѣкоторые принялись за грабёжъ, другіе -- за попойку, третьи -- за пѣніе псалмовъ. Вѣтеръ вторилъ ихъ голосамъ, а ревъ волнъ взялъ на себя басовую партію. Страхъ мигомъ вылечилъ страдавшихъ морской болѣзнью. Смѣшанные голоса плачущихъ, ругавшихся и молящихся, вмѣстѣ съ ревомъ шумѣвшаго океана, составляли хоръ.
  

XXXV.

   Безпорядокъ, можетъ-быть, принялъ бы гораздо большіе размѣры, еслибъ Жуанъ, съ рѣдкой въ его лѣта предусмотрительностью, не сталъ въ дверяхъ каюты съ водкой, держа въ каждой рукѣ по пистолету. Страхъ смерти отъ огнестрѣльнаго оружія превозмогъ страхъ опасенія утонуть: рѣшительная поза Жуана съумѣла внушить въ себѣ общее уваженіе и поудержать буйную, ругавшуюся толпу, полагавшую, что если уже тонуть, то лучше тонуть пьянымъ.
  

XXXVI.

   "Давай намъ грогу!" ревѣли они: "Черезъ часъ, всё-равно, съ нами будетъ покончено!" -- "Нѣтъ!" отвѣчалъ имъ рѣшительно Жуанъ: "Смерть, правда, ожидаетъ и васъ, и меня; но если приходится умирать, то мы умрёмъ, какъ люди, а не какъ скоты." Сказавъ это, онъ сохранилъ за собой свой опасный постъ до конца, и уже никто болѣе не посягалъ его нарушить. Даже Педрилло, его почтенный наставникъ, попросившій всего одну рюмку рому -- и тотъ получилъ отказъ.
  

XXXVII.

ивлялся,
             Какъ это быстро день прошелъ!....
             И тутъ уже домой онъ брелъ.
  
                                 XCV.
  
             Къ такому вкусу, въ эти лѣты,
             Такъ одиночество любить,
             Его -- любимые поэты
             Настроивали, можетъ быть:
             Отъ Гарсиляса17 и Боскана18
             Не оторвать было Жуана;
             Онъ съ ними -- не разлученъ былъ!
             Къ стихахъ ихъ пламенныхъ, прекрасныхъ
             Онъ много, много находилъ
             И чувствъ, и мыслей, такъ согласныхъ
             Съ своей мечтательной душой,
             Восторженной и огневой!....
  
                                 XCVI.
  
             Но все еще не доставало
             Ему чего-то.... онъ вздыхалъ,
             И сердце сильно трепетало --
             Чего жъ желалъ? онъ самъ не зналъ?
             Быть можетъ.... груди бѣлоснѣжной,
             Гдѣ бъ могъ онъ голову склонить?
             И сердца,-- что души мятежной
             Могло бъ порывы усладить?
             А можетъ статься и другаго,
             Чего нибудь желалъ такого --
             Что строго запрещала мать....
             Но мы не станемъ пояснять!
  
                                 XCVII.
  
             Его жъ прогулки и мечтанья
             Которымъ предавался такъ,--
             Отъ нѣжной Джуліи вниманья
             Укрыться не могли никакъ;
             Она, съ заботой, замѣчала,
             Что Жуанотъ, (такъ иногда
             Она Жуана называла!) --
             Былъ самъ не свой, въ свои года!..
             Но что довольно странно было,
             Что Дону-Иньесъ не страшило
             И не тревожило, пока,--
             Подобное "passe-temps" сынка!..
  
                                 XCVIII.
  
             Казалось, даже попеченье
             Совсѣмъ оставила о немъ,
             Хоть и невольно подозрѣнье
             Онъ могъ бы навлекать!... притомъ!...
             Ни въ чемъ не требуя отчета
             Себя догадками томить --
             Считала лишнимъ!... и охота
             Была бы ей свой мозгъ сушить
             Надъ этимъ вздоромъ, безполезно!...
             Тѣмъ болѣ, что сынокъ любезной --
             Способенъ былъ дѣла вести,
             И, хоть кого, могъ провести!...
  
                                 ХСІХ.
  
             И такъ, хоть страннымъ бы казалось
             Такое равнодушье въ ней,
             Но это такъ согласовалось
             Съ порядкомъ общимъ, что -- страннѣй
             Гораздо было бъ, если бъ стала
             И вмѣшиваться слишкомъ тутъ!...
             Къ тому же Дона-Иньесъ знала,
             Что, гдѣ и слишкомъ стерегутъ,--
             Бываютъ хуже результаты ...
             А потому -- что бѣсъ проклятый
             Не дремлетъ, и найдетъ, какъ разъ,
             Тьму изворотовъ, для проказъ!
  
                                 С.
  
             Примѣровъ мало ли на свѣтѣ,
             Что попадается въ просакъ --
             Самъ даже тотъ, кто ставитъ сѣти
             О томъ не думая никакъ!--
             Все это Дона Иньесъ знала;
             Притомъ, имѣла зоркій взглядъ....
             И вѣрно бы не пожелала,
             Что бъ свѣтъ, который очень радъ
             Къ малѣйшей малости придраться,
             Лишь только бъ вдоволь посмѣяться,--
             Рѣшилъ, что выжила изъ лѣтъ,
             И дальновидности въ ней нѣтъ!....
  
                                 СІ.
  
             О то сказать: что, такъ безпечно,
             Сынка себѣ ужъ самому
             Предоставляла здѣсь -- конечно,
             Имѣло поводы къ тому!...
             Какіе жъ? погодимъ немного...
             Быть можетъ,-- тѣмъ хотѣлось ей
             Курсъ воспитанья, прежде строгой,
             Тутъ посмягчить, чтобы полнѣй --
             Развить способности Жуана!...
             Иль -- что бъ Альфонсз изъ обмана
             Вдругъ вывести, когда бъ. порой,
             Считать сталъ Джулію.... святой!...
  
                                 CII.
  
             Но что въ догадки намъ вдаваться,
             И дѣлать выводы!... скорѣй,
             За дѣло ужъ пора приняться,
             И продолжать разсказъ живѣй!
             Однажды лѣтомъ.... а, вѣдь, лѣто --
             Весьма опасная пора!...
             Особенно -- въ Іюнѣ!... Это --
             Ужъ аксіома: днемъ -- жара,
             И ночью, иногда, бываетъ
             Такъ душно,-- что иной не знаетъ,
             Куда и дѣться!... Страсти тутъ --
             Такъ и кипятъ, и сердце жгутъ!...
  
                                 CIII.
  
             И такъ -- однажды, лѣтомъ было....
             Да что бъ точнѣй опредѣлить:
             Въ Іюнѣ, первыхъ чиселъ.... мило,
             Порой, въ подробности входить!
             Скажу я даже, и какого
             Числа то было, или дня:
             Іюня, именно, шестаго....
             Такая память у меня!
             Притомъ, не въ праздникъ, было -- въ будни.
             Часъ, помнится, былъ, по полудни --
             Уже седьмой, иди восьмой:
             Спѣшило солнце на покой.
  
                                 CIV.
  
             Въ бесѣдкѣ чудной, изъ душистыхъ
             Акацій, пополамъ съ плющомъ,
             Бритомъ,-- въ тѣни деревъ вѣтвистыхъ,
             (Куда лучъ солнца могъ съ трудомъ
             Пробиться, сквозь густую сѣтку,
             Такъ что, и въ самый сильный зной,
             Прохлада легкая въ бесѣдку
             Лилась отрадною струей!)
             Сидѣла -- Джулія; и съ ней --
             Еще былъ кто то.... мужъ?-- не смѣю
             Открыть.... однакожъ, такъ и быть,
             Рѣшусь, чтобъ долго не томить!
  
                                 CV.
  
             Съ ней былъ -- Жуанъ.... возможно ль это?!
             Какъ? ужъ дошло и до того,
             Что Джулья, не страшась ни свѣта,
             Ни взоровъ мужа своего,--
             Могла такъ смѣло.... оставаться.
             Такою позднею порой,
             Съ мужчиной молодымъ?... Признаться,
             Ужъ слишкомъ смѣлъ былъ шагъ такой!
             Но -- къ случилося свиданье.
             И было ль это -- испытанье,
             Или -- другое что нибудь?...
             Мы можетъ смѣло проминуть!
  
                                 CVI.
  
             Но такъ они сидѣли оба --
             И близко... и къ лицу лицомъ....
             Что даже... даже и не злоба
             Нашла бы, что сказать!... притомъ....
             Притомъ, бываетъ и опасно --
             Сближать такъ лица, какъ они.
             Въ бесѣдкѣ.... вечеркомъ!... напрасно
             Тутъ въ силы вѣровать свои!
             Когда бъ еще, покраиней мѣрѣ,--
             Глаза закрыли... но въ потерѣ
             Никто изъ нихъ быть не хотѣлъ;
             Особенно -- Жуанъ-пострѣлъ!...
  
                                 CVII.
  
             Такъ Джулія была прекрасна!
             Такъ сердце все ея, въ глазахъ
             И щечкахъ, отражалось ясно....
             Яснѣе даже.... чѣмъ, въ струяхъ
             Живаго зеркала природы,--
             Блескъ солнца!... о любовь! любовь
             О, какъ ты, въ молодые годы,
             Умѣешь взволновать всю кровь!...
             И слабымъ силы придавая,
             Ничтожишь сильныхъ, соблазняя,
             Своими чарами, и тѣхъ....
             О комъ бы и подумать грѣхъ!...
  
                                 СVIII.
  
             Но слишкомъ Джулья довѣряла
             Непогрѣшимости своеіі,
             И пропасти не замѣчала --
             Раскрытой явно передъ ней!...
             Долгъ чести, собственная сила,
             Жуана молодость, притомъ,
             Котораго все находила....
             Еще -- ребенкомъ!... предъ умомъ
             Безпечной Доны такъ прекрасно
             Скрывали шагъ ея опасной,
             Что даже.... и забыть, пока,
             Могла -- про мужа старика!...
  
                                 СІХ.
  
             А только, на бѣду! невольно --
             У ней на мысляхъ онъ стоялъ,
             И счетомъ лѣтъ своихъ довольно
             Себѣ, тутъ вѣсу -- отнималъ!...
             Да; цифра 50 хоть звонко
             Звучитъ.... но, только,-- въ кошелькѣ!
             Въ лѣтахъ же у любви слухъ тонкой
             Разитъ, какъ визгъ смычка въ рукѣ
             Неловкой скрипача инаго;
             Или піита цѣховаго
             Угроза -- прочитать, подъ рядъ,
             Стиховъ.... ну, тоже,-- съ пятьдесятъ!
  
                                 СХ.
  
             Но -- къ Джульѣ обратимся снова; --
             Какъ ни была она вѣрна
             Обѣту клятвеннаго слова --
             Любить Альфонсэ, какъ жена,
             Какъ и кольцо напоминало,
             Что съ ручки бѣленькой своей,
             Лишь умывался, снимала,
             Чтобъ сохранить его прочнѣй:
             А все таки..., съ улыбкой нѣжной,
             Ту жъ ручку опустивъ небрежно
             Жуану на-руку, она --
             Какихъ-то думъ была полна....
  
                                 СХІ.
  
             Какія жъ думы, въ эту пору,
             Могли ей душу волновать?...
             Лишь по ея лицу и взору --
             Не трудно было угадать!
             О! въ этомъ взорѣ.... но къ чему намъ
             Читать во взорахъ чьихъ-нибудь?
             Притомъ и взоръ красавицъ -- рунами
             Подобенъ; можетъ обмануть....
             Одно лишь здѣсь сказать бы можно,
             Что ужъ весьма неосторожно
             Дозволила Жуана мать,--
             Порой, имъ tête à-tête бывать....
  
                                 CXII.
  
             И вотъ,-- когда такъ ручкой нѣжной
             Руки Жуановой она....
             (Ну, то-есть, Джулія!) небрежно
             Касалась, тайныхъ думъ полна,
             Безпечно между тѣмъ другою
             Опершись на его плечо,--
             Казалось: слиться съ нимъ душою
             Желала.... Такъ ужъ горячо
             Пылали щечки милой Доны...
             А трепетъ устъ и сердца стоны,
             Иль -- вздохи тяжкіе.... всю страсть,
             Всю жажду выражали -- пасть....
  
                                 CXIII.
  
             Жуанъ, какъ новичекъ, не знаю, --
             Вполнѣ ли это понималъ?...
             Но не понять.... онъ, полагаю,
             Не могъ! тѣмъ болѣ, что пылалъ
             И взоръ его, и сердце билось
             Сильнѣе, чѣмъ когда нибудь;
             Потомъ -- чело его склонилось,
             Невольно какъ-то, къ ней на грудь;
             Рукой онъ обвилъ ставъ прелестной
             А что ужъ дальше -- неизвѣстно
             За тѣмъ, что солнце ужъ зашло;
             А при лунѣ -- не такъ свѣтло! --
  
                                 СXIV.
  
             Да и луна, притомъ, большая
             Проказница: сама, норой,
             Нарочно прячется, играя,
             Какъ будто, въ жмурки съ сатаной;
             Иль, какъ Діана, можетъ статься,
             Она, по скромности своей,
             Нехочетъ иногда мѣшаться --
             Въ дѣлишки тайныя людей....
             А впрочемъ, и въ ея же скромномъ
             Лучѣ серебряномъ, но томномъ,
             Какъ взоръ красавицы иной,--
             Какой-то скрытъ бѣсенокъ злой!...
  
                                 CXV.
  
             Въ должайшій день, въ самомъ Іюнѣ,
             Не столько можетъ быть проказъ,
             Какъ иногда при этой -- втунѣ
             Зовомой скромницѣ,-- не разъ
             Въ два-три часа ея урочной
             Прогулки по небу!... тогда --
             Душа, освободившись, точно,
             Отъ всѣхъ приличій и стыда,
             Вся -- на распашку! сердце -- тоже!
             А тутъ.... съ лучемъ луны прохожей,
             И западаетъ вдругъ -- любовь,
             И душу жжетъ, волнуетъ кровь... 19
  
                                 CXVI.
  
             О ты, Платонъ! Платонъ мудрѣйшій
             Что съ нашимъ сердцемъ сдѣлалъ ты --
             Своей невинностью?... Какъ злѣйшій
             Врагъ и обманщикъ простоты....
             Не самъ ли проложилъ широкой,
             Къ прямой безнравственности,-- путь,
             Надъ нашимъ родомъ такъ жестоко
             Смѣясь въ душѣ!... о, проклятъ будь!
             Никто еще изъ романистовъ,
             Какъ ты,-- глава всѣхъ моралистовъ,
             Вреда намъ столько не нанесъ
             И не извлекъ -- такъ много слезъ!.. 20
  
                                 СXVII.
  
             Въ бесѣдкѣ,-- долгое молчанье
             Перерывали, иногда,
             Лишь вздохи, слезы и рыданье....
             О! если бъ не слѣды стыда,
             Или раскаянья, то были!...
             Но какъ любить, и устоять?...
             А Джулья и Жуанъ -- любили!...
             Такъ и могли ль не испытать
             Любви всей власти надъ собою?...
             Хоть долго, сильною душою,
             Она превозмогала страсть,
             Жуанъ заставилъ Джулью -- пасть!...
  
                                 СХVIII.
  
             Ксерксъ, говорятъ, вознагражденья
             Сулилъ тому, кто бъ, для него,
             Изобрѣтать могъ наслажденья,
             Все -- новыя!... по мнѣ, его
             Величество хотѣлъ такою,
             Что истощило бъ и казну,
             И, все таки, царя земнаго
             Осуществить мечту одну --
             Не въ силахъ было бъ, безъ сомнѣнья!
             Я, какъ Поэтъ,-- другаго мнѣнья;
             Но мнѣ, и капелька любви....
             Вотъ наслажденья всѣ мои!
  
                                 LXIX.
  
             Да! да! любовь! ты -- наслажденье
             Прямое наше на земли!
             Хоть и вмѣняютъ въ преступленье
             Намъ, часто, подвиги твои....
             Но такъ магически надъ нами
             Ты простираешь власть свою,
             Что и, подъ самыми ногами,
             Скрывая пропасть,-- все въ раю
             Какихъ-то дивныхъ обольщеній,
             Какъ благодѣтельнѣйшій геній,--
             Насъ заставляешь утопать
             И цѣлый міръ позабывать!....
  
                                 СХХ.
  
             Но тутъ, читатель благосклонной,
             Позвольте нѣсколько -- моей
             Стыдливой музѣ, огорченной,
             Увы! паденіемъ своей
             Четы любимой и прекрасной,
             Прибѣгнуть къ вольности.... Но вы --
             Не ужасайтеся напрасно
             И не ломайте головы:
             Здѣсь рѣчь о вольности -- невинной
             Что, гдѣ-то у себя, такъ чинно
             Аристотель преподаетъ
             И -- поэтической 21 зоветъ!
  
                                 CXXI.
  
             Ей нужно это позволенье,
             Чтобъ духъ себѣ перевести,
             Да и разсказа продолженье,
             Съ Іюня, ей перенести,--
             Съ эпохи роковой и скудной
             Событьями, такъ, что при всемъ
             Искуствѣ даже, было б ь трудно
             Найти здѣсь, говорить о чемъ!--
             Перенести, по крайней мѣрѣ,
             Хоть -- къ осени!.... да и въ потерѣ
             Ни Джульѣ, ни Жуану, тутъ --
             Не быть: ихъ дни -- въ любви текутъ!
  
                                 CXXII.
  
             И такъ -- положимъ, ужъ пол-года
             Прошло съ тѣхъ поръ! Мы -- въ Ноябрѣ.--
             Мрачна унылая природа,
             И снѣгъ и слякоть на дворѣ:
             Осенній видъ небесъ угрюмый,
             Хоть на кого, грусть наведетъ,
             Раждая тягостныя думы!....
             Притомъ, оцѣпененье водъ,
             Безъ жизни рощи и долины --
             Такія мрачныя картины,
             Что, часто, даже не одинъ,
             Отъ нихъ, впадетъ въ жестокій сплинъ!--
  
                                 CXXIII.
  
             Съ одной лишь пламенною кровью,
             Какъ нашей пламенной четы,
             Кипящей первою любовью,--
             Нѣтъ осени!,-- Тогда мечты,
             Воображенье распаляя,
             Все превращаютъ въ чудный видъ:
             Ноябрь холодный -- нѣгой Мая
             На сердце вѣетъ; снѣгъ блеститъ --
             Сребристымъ пухомъ; даже вьюга
             Звучитъ пріятно,-- будто, Фуга!22
             Маэстра дивнаго! кругомъ --
             Все зрится въ образѣ иномъ!...
  
                                 CXXIV.
  
             Пріятно, въ полночь, надъ волнами
             Осеребренными луной,
             Подъ голубыми небесами,
             Внимать, средь тишины нѣмой,
             Подъ веселъ дружные удары --
             Звукъ баркароллъ, и звонъ гитары!...
             Пріятно видѣть,-- какъ звѣзда,
             Въ лазури, первая зажжется!...
             Пріятно слышать -- шумъ листа,
             Что съ вѣтеркомъ зашелохнется!...
             Пріятно -- любоваться днемъ,
             Надъ моремъ, радуги кольцомъ!...
  
                                 CXXV
  
             Пріятно видѣть,-- какъ кистями,
             На солнцѣ, зрѣетъ виноградъ;
             Иль -- подъ душистыми скирдами,
             Луга, что изумрудъ, горятъ!...
             Пріятно -- пробудившись рано,
             Заслушаться, какъ, надъ поляной.
             Взвиваясь, жавронокъ поетъ!...
             Пріятно -- на цвѣтущемъ дернѣ,
             Подъ шумъ каскада, безъ заботъ,
             Забыться сномъ, иль съ думой горней,
             На небо устремляя взоръ,
             Дать чувствамъ волю и просторъ!...
  
                                 СХXVI.
  
             Пріятно -- слышать, издалеча,
             Лай вѣрныхъ псовъ сторожевыхъ,
             И думать, какъ отрадна встрѣча
             Съ родными будетъ, въ первой мигъ!...
             На слиткахъ золота пріятно
             Покоить жадный взоръ -- скупцу --
             Еще пріятнѣе, стократно,
             Рожденье первенца -- отцу!...
             Еще пріятнѣй -- случаи мести,
             Для женщинъ.... или -- подвигъ чести,
             Съ добычей лавровъ, для мущинъ...
             Будь воинъ, или гражданинъ!--
  
                                 CXXVII.
  
             Еще пріятнаго, конечно,
             Могли бъ и больше насчитать....
             Но это было бъ безконечно!
             И все таки должны сказать,--
             Что ничего пріятнѣй, въ свѣтѣ,
             Нѣтъ -- первой пламенной любви!
             Тогда, все въ розовомъ лишь цвѣтѣ
             Мы видимъ!... каждый пусть свои
             Года припомнитъ молодые
             И скажетъ -- какъ любилъ впервые?...
             А этого нельзя забыть,
             Что, значитъ -- въ первый разъ любить!...
  
                                 СХХVIII.
  
             Да! это чувство огневое
             Переживаетъ -- лишь одно --
             Все, что ни есть въ насъ остальное....
             Такъ глубоко заронено!
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Да и не это ли, скорѣе,
             Въ толь дивномъ миѳѣ, Прометеѣ,--
             Хотѣла древность, можетъ быть,
             Такъ живо олицетворить?!...
  
                                 СХХІХ.
  
             А то,-- скажите,-- всѣ науки,
             Всѣ изобрѣтенья умовъ,
             Плоды тщеславія иль скуки
             И утомительныхъ трудовъ,--
             Что значатъ.... противъ наслажденья?...
             Хоть и считается оно --
             Грѣхомъ!... но этотъ грѣхъ паденья
             Такъ сладостенъ, что мудрено
             И устоять предъ нимъ!... лишь трупы
             Одни ходячіе -- такъ глупы,
             Что въ этомъ не хотятъ понять....
             Земнаго счастья благодать!
  
                                 СХХХ.
  
             Но такъ ужъ что-то удалились
             Мы отъ разсказа своего,
             Что -- гдѣ? на чемъ? остановились,--
             Почти непомнимъ ничего!...
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 CXXXI.
  
             Да не объ осени ль шло дѣло?...
             Такъ, именно: о Ноябрѣ!...
             Ужъ темя горъ вдали бѣлѣло
             Въ вѣнцѣ снѣговъ, какъ въ серебрѣ,
             Возставъ надъ бездною лазурной;
             Вкругъ мыса, съ ревомъ о скалы --
             Взволнованнаго моря бурно
             Сѣдые билися валы;
             Все небо покрывали тучи,
             И только огонекъ трескучій,
             Который вѣтеръ раздувалъ,--
             Мракъ ночи блѣдно освѣщалъ.
  
                                 CXXXII.
  
             Вокругъ же огоньковъ, мѣстами,
             Виднѣлись групы23 поселянъ,
             И вьющійся надъ ихъ главами
             Дымъ растилался, какъ туманъ....
             О! признаюсь! есть.... есть и въ этой
             Картинѣ мрачной, при огняхъ,
             Въ особый колоритъ одѣтой,--
             Своя тожъ прелесть!... Такъ, въ странахъ,
             Гдѣ небо, лѣтомъ, вѣчно ясно,
             Безоблачно, однообразно,--
             Пріятны тучи, бури ревъ,
             И трескъ пылающихъ костровъ!...
  
                                 CXXXIII.
  
             Была ужъ полночь.-- Дона-Джулья
             Въ своей постели ужъ спала;
             И камеристка тожъ на стулья,
             Не раздѣваясь, прилегла;
             Альфонса поздно ожидали:
             Въ гостяхъ онъ гдѣ-то былъ въ тотъ день
             Туда и Дону-Джулью звали,
             Но мучила ее мигрень;
             И потому, оставшись дома,
             Легла пораньше.... а знакома
             Вамъ эта головная боль?
             Въ ней мужъ мѣшаться не изволь!...
  
                                 СХХXIV.
  
             Но вотъ,-- когда такъ обѣ спали,
             И вовсе ни какихъ гостей,
             Такъ поздно, не воображали,--
             Вдругъ.... шумь раздался у дверей!
             И стукъ такой,-- что дыбомъ волосъ
             Сталъ у обѣихъ! , гдѣ и сонъ,
             Гдѣ и мигрень!... и слышенъ голосъ:
             "Эй! Джулья! Джулья!" -- это онъ!
             Альфонсо!...-- да!... и что-то много
             Ихъ тамъ шумятъ!...-- ахъ! ради Бога!
             Что дѣлать?...-- подъ тюфякъ, сюда!...
             Да прячьтеся не то -- бѣда!
  
                                 CXXXV.
  
             И камеристка мигомъ взбила
             Постель, горою, и на ней --
             Вновь Дону-Джулью уложила;
             Прикрыла всѣмъ ее скорѣй,
             Что только были подъ рукою;
             И, безпорядкомъ, видъ придавъ
             Ухаживанья за больною,--
             Идетъ къ дверямъ, лампадку взявъ...
             А стукъ и крики громче: "Что же?
             Скорѣе отворять!" -- О Боже!
             Сеньоръ!...-- И, будто лишь со сна.
             Дверь отворила, вся блѣдна...
  
                                 СCXXXVI.
  
             А въ двери -- съ цѣлою ватагой
             Своихъ друзей и вѣрныхъ слугъ,
             Тѣ -- съ ружьями, а самъ -- со шпагой,
             Вбѣгаетъ бѣшенный супругъ....
             Но Дона-Джулія въ постели,
             Какъ полумертвая, блѣдна,--
             И всѣ они остолбенѣли!...
             "Нѣтъ! нѣтъ невѣрная жена!
             Меня ты не обманешь даромъ...."
             Кричитъ Альфонсо, съ дикимъ жаромъ:
             -- "Вездѣ искать! все перерыть!
             Онъ долженъ здѣсь, навѣрно, быть!..."
  
                                 СCXXXVII.
  
             -- Чтожъ это значитъ? что съ тобою?--
             Сказала Джулья, наконецъ:
             Съ ума ль сошелъ?.. иль пьянъ?... съ женою
             Такъ поступать!... о, мой Творецъ!
             Зачѣмъ не умереть мнѣ было,
             Скорѣй, чѣмъ жертвой быть его! .
             Чудовище!... вотъ это мило!...
             Жену пугать!... и изъ чего?...
             Кому здѣсь быть?... ищи жъ, ревнивецъ
             Не мужъ, а извергъ! нечестивецъ!...
             Ищи вездѣ... но ужъ, постой,
             Раздѣлаешься ты со мной!..--
  
                                 СХХXVIII.
  
             Вниманья же не обращая
             На Доны-Джульи слова,
             И только ревностью пылая,
             Альфонсъ, сѣдая голова,--
             Велитъ искать и шарить всюду,
             И слугамъ и своимъ друзьямъ,
             И шаритъ самъ.... но, какъ по чуду
             Какому-то,-- ни кто, ни самъ
             Ревнивый мужъ, хоть перерыли
             Всю спальню,-- глазъ не обратили
             На высоту постели.... но --
             Больную трогать и смѣшно!
  
                                 СХХХІХ.
  
             А между тѣмъ, они искали
             И подъ кроватью и -- нашли. .
             Да лишь не то, чего желали!
             И вотъ, изъ спальни перешли
             Всѣ въ кабинетъ; шкапы и ниши,
             И всѣ обшарили углы,
             Всѣ щелки даже, гдѣ лишь мыши
             Едва пролѣзть; подъ всѣ столы --
             Заглядывали.... все напрасно!
             А тутъ -- ревнивца такъ прекрасно
             Бѣдняжка Джулья, по дѣломъ,
             Отдѣлывала языкомъ:
  
                                 CXL.
  
             Неблагодарнымъ, негодяемъ,
             И варваромъ звала его;
             Что, глупой ревностью сгараемъ,
             Онъ чести дома своего
             Не пощадилъ; забылъ судъ Божій,
             И адвокатовъ, и законъ;
             Что на Гидалга не похожій,--
             Своимъ поступкомъ, хуже онъ,
             Чѣмъ самый гнусный изъ злодѣевъ;
             Что ни одинъ и изъ плебеевъ,
             Того не сдѣлалъ бы съ женой,
             Хотя бъ и былъ грѣшокъ какой....
  
                                 CXLI.
  
             Потомъ, высчитывать всѣхъ стала,
             Кто приволакивался къ ней,
             Но что она не отвѣчала,
             По непорочности своей,--
             Ни вздохамъ ихъ, ни обольщеньямъ:
             Что даже пола своего
             Права отвергла... и внушеньямъ
             Лишь только долга одного --
             Всегда послѣдовала чинно;
             Что даже.... дѣвушки невинной --
             Она невиннѣе была,
             Хоть..., столько лѣтъ съ нимъ прожила!...
  
                                 CXLII.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             А муженекъ изволилъ вздумать --
             Подозрѣвать.... самъ о своихъ
             Забывъ проказахъ неумѣстныхъ,
             По всѣмъ, и ей -- не безъизвѣстныхъ;
             Хотя, какъ добрая жена --
             Не замѣчала ихъ она!...
  
                                 CXLIII.
  
             -- И что же? сударь! . продолжала,
             Съ негодованіемъ, она:
             Иль думаете -- не узнала,
             Чьи это штуки?... у окна,
             Вотъ онъ стоитъ, и самъ смѣется,
             Въ душѣ, что одурачилъ васъ!...
             Всегда, всегда такъ достается
             Безумной ревности!... Прочь съ глазъ,
             Ступайте оба, и ищите,
             Кого хотите, гдѣ хотите....
             А мнѣ -- покой здѣсь нуженъ... ой!
             Мигрень!... мигрень!... прочь! съ глазъ долой!.
  
                                 CXLIV.
  
             Антонья! дай платокъ скорѣе,
             И склянку съ спиртомъ... да впередъ, --
             Кто бъ ни былъ, не впускать!... умнѣе
             Прошу быть!... по подай капотъ;
             Хочу привстать, и проходиться....
             Иль нѣтъ.... ужасно клонитъ сонъ;
             И васъ прошу я удалиться --
             Отсюда поскорѣе вонъ!...--
             И на подушку тутъ упала,
             Вся судорожно трепетала,
             Негодованія полна,
             Въ волненьи сильномъ, и блѣдна....
  
                                 CXLV.
  
             Глаза лишь черные сверкали
             Какимъ-то пламенемъ, сквозь слезъ,
             И бурю сердца выражали;
             Каскадъ распущенныхъ волосъ,
             По бѣлымъ плечамъ, разсыпался
             Волнами черными кудрей,
             Какъ бы затмить ихъ блескъ старался,
             Но отражалъ еще сильнѣй!
             Въ устахъ полураскрытыхъ, дивно
             Блестѣлъ жемчугъ, и безпрерывно
             Грудь воздымалась подъ рукой,
             И сердце билось въ перебой....
  
                                 CXLVI.
  
             Кляня ужъ ревность, и съ досады,
             Что роль забавную игралъ,
             Лишь въ землю Донъ-Альфонсо взгляды,
             Какъ осужденный, потуплялъ;
             Антонья, скорыми шагами,
             По комнатѣ, взадъ и впередъ,
             Расхаживала да главами
             Сердитыми на весь причетъ
             Ревнивца стараго бросала,
             И что-то про себя шептала....
             Кляла, навѣрно, что весь домъ
             Они поставили вверхъ-дномъ!
  
                                 CXLVII.
  
             Одинъ лишь Прокуроръ, пріятель
             Сеньора Донъ-Альфонса, былъ
             Спокойнѣй всѣхъ.... но чтобъ читатель
             Здѣсь темноты не находилъ,
             Сказать должны, что всю такую
             Тревогу въ домѣ поднялъ онъ,--
             Чтобъ лишь насытить месть нѣмую:
             Онъ -- въ Дону-Джулью былъ влюбленъ,
             Но замѣчалъ одно презрѣнье!...
             А это явно подозрѣнье
             Рождало въ немъ, и, какъ дѣлецъ,--
             Открылъ онъ поводъ, наконецъ!
  
                                 CXLVIII.
  
             Со всею тонкостью возможной,
             Слѣдилъ онъ Джульи каждый шагъ,
             И подстерегъ вдругъ осторожно,
             Что кто-то, въ эту ночь, въ гостяхъ
             Былъ у нея, въ отсутствьи мужа....
             И Донъ-Альфонсэ подстрекнулъ,
             Свои догадки обнаружа,
             Чтобъ живо дѣло повернулъ!
             Притомъ, по званью прокурора,
             Расчитывалъ, что въ дѣлѣ спора --
             Замѣшанъ также будетъ судъ,
             И онъ-же поживится тутъ....
  
                                 CXLIV.
  
             Расчетъ былъ вѣрный, цѣль -- благая!
             И хоть не такъ все, до сихъ поръ,
             Шло хорошо,-- не унывая,
             Своекорыстный прокуроръ
             Спокоенъ былъ, вполнѣ увѣренъ,
             Что тайный гость не ускользнетъ;
             И былъ, поэтому, намѣренъ --
             Хотя бъ и ночь всю, на пролетъ,
             Тутъ простоять.. не вѣрилъ въ слезы
             Онъ Доны Джульи; на угрозы
             Вниманья онъ не обращалъ;
             И все, какъ статуя, стоялъ....
  
                                 CL.
  
             Лишь чуткимъ носомъ, зоркимъ взоромъ,
             Искалъ добычи все своей;...
             При каждомъ жестѣ, шагѣ скоромъ,
             И направленіи очей
             Антоньи, съ тайною заботой,
             Хотѣвшей всѣхъ ихъ разогнать,--
             Онъ подозрительное что-то,
             Все явственнѣй стадъ замѣчать!...
             Но, между тѣмъ, и удивляло
             Глубокой умъ его не мало:
             Какъ этотъ обыскъ,-- о позоръ!--
             Шелъ безуспѣшно до сихъ поръ!...
  
                                 CLI.
  
             Не меньше удивляло это
             И Донъ-Альфонса самого,
             Который долго безъ отвѣта,
             Непонимая ничего,
             Стоялъ, какъ бы окаменѣлой;
             И, наконецъ, передъ женой,
             Вдругъ извиняться сталъ несмѣло,
             Съ поникшей долу головой....
             Но поздны были извиненья;
             И онъ, ужъ полонъ сожалѣнья,
             Что даромъ кашу заварилъ,--
             Оставить спальню разсудилъ.
  
                                 CLII.
  
             Махнулъ товарищамъ рукою,--
             И всѣ охотно убрались,
             Подтрунивая надъ собою,
             Что по пустому собрались;
             Послѣднимъ вышелъ, неохотно,
             Одинъ лишь важный прокуроръ;
             И то, къ дверямъ прижавшись плотно,
             Еще бросалъ все въ спальню взоръ,
             Не покидая подозрѣнья....
             Но, выведена изъ терпѣнья,
             Антонья и его, скорѣй,
             Прочь оттолкнула отъ дверей.--
  
                                 CLIII.
  
             О стыдъ! позоръ! о преступленье!
             О женщины! коварный полъ!
             Непостижимо ослѣпленье,--
             Кто въ ангелы васъ произвелъ!
             Иная, пусть и поскользнется,
             Порывомъ чувствъ увлечена,--
             А честь ея все остается,
             Почти какъ солнце,-- безъ пятна!...
             Гостей едва лишь проводила,--
             Антонья къ Джульѣ поспѣшила,
             И, вмѣстѣ, изъ-подъ тюфяка,
             Освободили бѣдняка... "
  
                                 CLIV.
  
             Какъ не задохся тамъ несчастный?--
             Непостижимо!... только страхъ,
             Такъ былъ великъ, что ужъ и страстный
             Весь пылъ души, въ его очахъ,
             Померкъ немножко; онъ на силу
             Перевести дыханье могъ,
             Такъ преждевременно въ могилу
             Чуть не ступивъ!... но тяжкій вздохъ,
             Изъ груди вырвавшись на волѣ,
             Былъ знакомъ, что бояться болѣ
             Ужъ было нечего почти --
             За жизнь.... но какъ его спасти?--
  
                                 CLV.
  
  
             Альфонсо долженъ воротиться,
             Отправивъ сыщиковъ своихъ;
             И гдѣ тогда Жуану скрыться?...
             А это -- oнъ тамъ былъ, у нихъ!
             Задумалась Антонья: скоро
             И день настанетъ... какъ тутъ быть?
             Ужъ было ей не до позора
             Своей Сеньоры, а сгубить --
             Тожъ и себя ей не хотѣлось!...
             Въ умѣ хоть множество вертѣлось,
             У ней различныхъ плановъ, но --
             Все съ трудностью сопряжено!
  
                                 CLVI.
  
             А между тѣмъ, не понимая
             Своей опасности, чета,
             Любви лишь пламенемъ сгарая,--
             Сближала страстныя уста....
             Восторгомъ сердце Джульи билось;
             Жуанъ, безмолвно, обвивалъ
             Рукою станъ ей,-- все забылось,
             Что онъ недавно испыталъ!
             Ужъ щеки обоихъ пылали,
             Глаза всю нѣжность выражали,
             И, какъ голубка съ голубкомъ,--
             Ужъ стали ворковать вдвоемъ....
  
                                 CLVII.
  
             Антоньи лопнуло терпѣнье.
             При видѣ ласкъ ихъ!-- "Да когда
             Уйметесь вы, хоть на мгновенье?...
             (Она имъ крикнула) Бѣда
             Виситъ еще надъ головою",
             А вы -- ребячитесь!... скорѣй
             Извольте въ кабинетъ!..." -- Рукою
             Тутъ двери указавъ, страшнѣй
             Чѣмъ самъ Альфонсъ на нихъ взглянула
             Взяла Жуана и втолкнула,
             Съ насмѣшкою примолвивъ: "тамъ,--
             Есть въ садъ окно, къ услугамъ вамъ!...
  
                                 CLVIII.
  
             И вы, Сеньора!... странно, право!
             Такъ зная ревность муженька,--
             Забыть его всю крутость нрава,
             И раздражать лишь старика!..
             Ну, какъ, на грѣхъ, избави Боже!--
             Засталъ бы васъ, вошедши вновь....
             Вѣдь, всѣ пропали бъ!... да и, тоже,
             Нашли къ кому питать любовь!
             Къ ребенку сущему!... признаться.
             Ужъ выборъ вашъ! Тутъ не смѣяться,
             А плакать!... Вотъ ужъ и идетъ
             О Боже!... что, когда найдетъ!..."
  
                                 CLIX.
  
             И камеристка вся дрожала,
             Хоть затворила, на замокъ,
             Дверь кабинета; и стояла
             Уже при Джульѣ.-- Одинокъ,
             На этотъ разъ, но все угрюмый,
             Вошелъ Альфонсо; все опять
             Окинулъ взоромъ, полнымъ думы,--
             Но ничего не смѣлъ сказать;
             Антоньѣ только удалиться,
             Далъ знакъ рукой,-- и покориться,
             Хоть не-хотя, должна была,
             И, поклонясь, она ушла.
  
                                 CLX.
  
             Мужъ и жена, какъ бы нѣмые,
             Молчали нѣсколько минутъ....
             Вновь извиненія смѣшныя
             Онъ началъ первый., но лишь трудъ
             Напрасный былъ: она ни мало
             Не слушала его рѣчей
             И самолюбье не давало
             Обиды ей простить своей;
             Къ тому жъ и эти извиненья --
             Не были цѣлью омовенья
             Его поступка... лишь подборъ
             Являли фразъ и сущій вздоръ!
  
                                 CLXI.
  
             По этому, хоть и готова
             Была бы Джулья возражать,--
             Ей не хотѣлось дара слова,
             Напрасно передъ нимъ терять,
             И, какъ скала, она молчала;
             Лишь сильно волновалась грудь....
             Она про мужа много знала,
             Чѣмъ и ему глаза кольнуть
             Могла бъ, и право бы имѣла....
             Медали только не хотѣла
             Перевернуть: не то бъ, въ тупикъ
             Онъ сталъ и прикусилъ языкъ!
  
                                 CLXII.
  
             Про связь его съ самою Иньесъ --
             Ей стоило лишь намекнуть....
             Но какъ бы слухъ Жуана вынесъ
             Такой позоръ?... и, какъ нибудь,
             Могла бы тѣмъ глаза ревнивца
             На Донъ Жуана обратить --
             А онъ не называлъ счастливца,--
             Его не зная, можетъ быть;
             Но на Жуана, безъ сомнѣнья,
             Имѣть не могъ онъ подозрѣнья;
             Тѣмъ болѣе, что самъ его --
             Любилъ.... какъ сына своего!...
  
                                 CLXIII.
  
             Да и въ дѣлахъ такихъ -- какъ можно
             Хитрѣй и тоньше надо быть,
             И даже лучше,-- осторожно,
             Одно молчанье лишь хранить!...
             Но дамы, впрочемъ, такта имѣютъ,
             Или такой особый даръ,
             Что -- никогда не оробѣютъ,
             И всякій отразятъ ударъ!
             У нихъ на все отвѣтъ найдется....
             Подъ-часъ и ложью извернется
             Ихъ умъ находчивой, живой,
             И все имъ сходитъ съ рукъ долой!--
  
                                 CLXIV.
  
             О! эти милыя созданья,
             Какъ будто бы и рождены --
             Для лжи невинной и -- страданья
             Лишь нашего, за ихъ вины! .
             Имъ только стоитъ, передъ нами,
             Вдругъ покраснѣть.... вздохнуть.... сронить
             Хоть слезку... томными очами
             Взглянуть на насъ... или сложить
             Хоть ручки на груди безмолвно...
             И мы -- имъ вѣримъ безусловно:
             Потомъ миримся ... а потомъ....
             И забываемъ обо всемъ!...
  
                                 CLXV.
  
             Альфонсо, кончивъ извиненья,
             Иль пустословіе одно,--
             Просилъ у Джуліи прощенья...
             Но вполовину лишь оно
             Ему даровано; да много
             Условій тягостныхъ, притомъ
             Наложено -- подъ карой строгой,
             И съ очистительнымъ постомъ!...
             Тутъ, какъ Адамъ лишенный рая,
             Стоялъ онъ, только умоляя...
             Вдругъ -- видитъ.... пару башмаковъ!...
             И задрожалъ, не стало словъ!...
  
                                 CLXVI.
  
             Что жъ. въ парѣ башмаковъ, нашелъ онъ
             Такого страшнаго?... увы!...
             Ревнивецъ, безъ того, думъ полонъ,--
             Чуть не теряетъ головы
             А тутъ!... и сами посудите!
             Какъ головы не потерять?...
             Вѣдь башмаки.... вообразите!....
             Мнѣ даже страшно продолжать!--
             Не съ дамской ножки миньятюрной,
             Что украшаютъ лишь ажурной
             Чулочикъ шелковый собой....
             А просто, тутъ,-- съ ноги мужской!!!
  
                                 CLXVII.
  
             Увидѣть ихъ, схватить -- мгновенья
             Довольно было одного.
             Но только ужасъ положенья --
             И бѣдной Джульи, и его,
             Нельзя и описать словами!....
             Альфонсъ разсматривать ихъ сталъ,
             Такими дикими глазами,
             И такъ, въ рукахъ, ихъ мялъ и жалъ,
             Къ нѣмое бѣшенство впадая,
             Что будь здѣсь женщина другая,
             Не Джулья,-- умерла бъ какъ разъ,
             Не вынесши ревнивца глазъ!...
  
                                 CLXVlII.
  
             Но вотъ онъ выбѣжалъ -- за шпагой,
             Чтобы преступныхъ наказать....
             А Джулья -- въ кабинетъ, съ отвагой,
             Жуана своего спасать!
             " Бѣги! бѣги! Жуанъ! спасайся;
             Не медли.... въ темный корридоръ
             Дверь отперта.... лишь убирайся....
             Ботъ и отъ саду ключъ... не вздорь.
             Бѣги, прощай!... ужъ слышу, Боже!
             Идетъ Альфонсъ!... но ты моложе,
             Уйти успѣешь отъ него....
             Изъ слугъ не встрѣтишь никого!.."
  
                                 CLXIX.
  
             И вотъ, простившись съ ней, лишь взоромъ
             Жуанъ ужъ пробирался въ садъ,
             Давно знакомымъ корридоромъ....
             Вдругъ -- на Альфонса, не впопадъ,
             Въ самихъ дверяхъ, онъ натолкнулся....
             Но -- кулакомъ сшибъ съ ногъ его;
             Старикъ, въ халатѣ, растянулся,--
             Да и Жуана самого --
             Тожъ повалилъ. . бороться стали....
             Антонья съ Джульей закричали:
             Та -- воры! та -- пожаръ! но домъ --
             Весь спалъ, какъ бы мертвецкимъ сномъ!
  
                                 CLXX.
  
             Альфонсъ, еще до этой схватки,
             Въ паденьи, шпагу обронилъ;
             Жуану жъ, къ счастью, и догадки
             Тутъ не было, иль позабылъ,--
             Поднять ее; а, можетъ статься,
             Ее и не замѣтилъ онъ .
             Не то,-- ревнивецъ бы, признаться,
             Простился съ жизнью безъ препонъ!--
             Въ такомъ азартѣ были оба,
             Такъ въ обоихъ кипѣла злоба,
             А Донъ-Жуанъ былъ, сверхъ того,
             Сильнѣе -- чорта самого!...
  
                                 CLXXI.
  
             Альфонсъ лишь всячески старался,
             Изъ рукъ, не выпустить врага;
             Жуанъ, напротивъ, выбивался
             Изъ рукъ костлявыхъ старика,
             И такъ душилъ его, что -- стала
             Ужъ литься кровь, почти рѣкой
             Лишь, къ счастью,-- носомъ... и прервала,
             На мигъ, ожесточенный бои!..
             Тутъ, съ удивительной снаровкой
             Жуанъ, вдругъ выскользнувши ловко,
             Давай бѣжать, и позабылъ,--
             Что даже... безъ костюма былъ!
  
                                 CLXXII.
  
             И только тутъ уже сбѣжались
             Служанки, слуги, въ попыхахъ,
             Съ огнемъ въ рукахъ... и испугались
             Картины -- странной, въ ихъ глазахъ!
             Антонья -- въ спазмахъ; тамъ -- Сеньора
             Лежала въ обморокѣ; здѣсь,--
             Къ стѣнѣ прижавшись корридора,
             Стоялъ Альфонсъ, избитый весь!...
             Клочки одежды подъ ногами,
             И сколько крови... всѣ плечами
             Лишь пожимали!-- между тѣмъ,
             Бѣглецъ не пойманъ былъ ни кѣмъ.
  
                                 CLXXIII.
  
             Да и, признаться, трудно бъ было
             Поймать Жуана: за собой
             Отъ саду дверь повѣса милой
             Примкнулъ на ключъ, и самъ, стрѣлой,
             Далъ тягу, подъ прикрытьемъ ночи,
             Нуждаясь въ ней -- по наготѣ,
             Какою соблазнить могъ очи,
             Когда бъ бѣжалъ не въ темнотѣ!...
             Поутру жъ -- всѣ ужъ это знали,
             И девять дней не умолкали
             Догадки, толки наконецъ,
             И добрались,-- кто былъ бѣглецъ!..
  
                                 CLXXIV.
  
             А между тѣмъ, уже развода
             Альфонсъ рѣшительно просилъ;
             И -- даже прежде полугода,--
             Судъ это дѣло порѣшилъ.
             Какъ шелъ пронесъ?... когда хотите
             Подробнѣе объ этомъ знать,--
             Газеты только пробѣгите;
             И даже можете достать,
             Объ этомъ интересномъ дѣлѣ,
             Брошюрокъ нѣсколько,-- доселѣ
             Еще, быть можетъ, по рукамъ,
             Ходящихъ по чужимъ краямъ!--
  
                                 CLXXV.
  
             Брошюрки жъ эти -- все затѣя,
             Знать надо, англичанъ однихъ;
             И Вилльяма Броди-Горнея -- 24
             Изданье лучшее изъ нихъ:
             Онъ даже ѣздилъ самъ, нарочно,
             Въ Мадридъ за этимъ, чтобы тамъ
             На самомъ мѣстѣ, свѣривъ точно,
             Все это передать вѣкамъ!...
             Народъ ужъ этотъ, Англичане,
             Такой,-- что даже въ Океанѣ
             Готовы бездны досягнуть,
             И тамъ бы.... вырыть что нибудь!
  
                                 CLXXVI.
  
             Но обратимся къ Донъ-Жуану,
             Иль лучше -- къ матери его...
             Она,-- описывать не стану,
             Какъ пожурила своего
             Повѣсу, за такой ужасной
             Соблазнъ, который обратилъ
             Въ ничто весь трудъ ея прекрасной --
             Свѣтъ удивить сынкомъ! чтобъ былъ
             Онъ -- воплощенною моралью
             Да! сердце матери печалью
             Сжималось, что -- такъ рано съ глазъ
             Его спустила.... для проказъ!...
  
                                 CLXXVII.
  
             Но, чтобъ ужъ какъ нибудь загладить
             И затушить соблазнъ такой,
             Притомъ, и съ совѣстью поладить,
             За послабленія, порой,--
             Она, гдѣ нищихъ ни встрѣчала,
             Имъ милостыню отъ души
             Рукою щедрой раздавала;
             То затворившися въ тиши,
             Передъ Мадоной на колѣняхъ,
             Слезами заливалась, въ пеняхъ
             На самое себя, обѣтъ
             Ужъ дѣлая покинуть свѣтъ!...
  
                                 CLXXVIII.
  
             Однако же,-- обѣтъ обѣтомъ,
             Не обошлось ей, сверхъ того.
             Еще рѣшиться.... по совѣтамъ
             Старушекъ многихъ! . своего
             Сынка любезнаго отправить,
             Сначала -- въ Кадиксъ, а потомъ,--
             И дальше, въ свѣтъ, гдѣ бъ могъ исправить
             Свою мораль онъ, да, притомъ,
             И пріобрѣсть побольше знаній;
             Что мало де все жить, въ Испаньи,
             А долженъ -- сушу и моря
             Извѣдать, разные края!...
  
                                 CLXXIX.
  
             Чтожъ съ Джульей сталось?-- жаль бѣдняжки!..
             Ее замкнули въ монастырь,
             Чтобъ замолила грѣхъ свой тяжкій,
             Всѣ мысли погрузивъ въ псалтырь....
             Но все еще отъ думы грѣшной,
             Такъ скоро, не могла она
             Освободиться,-- безутѣшно
             Рыдая, день и ночь одна,
             Въ разлукѣ съ милымъ Донъ-Жуаномъ,
             Ужъ отъ него, какъ океаномъ,
             Отдѣлена -- монастыремъ!...
             И лишь простилась съ нимъ -- письмомъ:
  
                                 CLXXX.
  
             "Мнѣ объявили...." Такъ писала
             Она дрожащею рукой,
             И, каждой буквой, выражала
             Еще сердечный непокой:
             "Ты ѣдешь.... дѣлаешь прекрасно;
             Такъ самый долгъ велитъ тебѣ!...
             Хоть тяжко мнѣ.... Но что напрасно
             Вздыхаю!... я должна судьбѣ
             Моей жестокой покориться....
             Одна должна -- страдать, томиться,
             На сердце юное твое
             Лишившись правъ, сгубивъ свое....
  
                                 CLXXXI.
  
             "Въ одной любви -- все заключалось
             Мое блаженство на земли!...
             Теперь -- все кончено!... осталось,
             Кончать лишь въ грусти дни свои....
             Къ тебѣ пишу я эти строки,
             Чтобъ ими только доказать,
             Какъ чувства женщины глубоки
             И неспособны -- измѣнять!...
             Хотѣла бъ я еще слезою
             Скрѣпить ихъ.... но, увы! не скрою....
             Всѣ слезы выплаканы мной,
             И нѣтъ ужъ больше.... ни одной!...
  
                                 CLXXXII.
  
             "Тебя я -- пламенно любила!
             И, до сихъ поръ, еще люблю....
             Все, для тебя, я позабыла --
             И свѣтъ, и долгъ, и честь свою....
             Но что пишу?.. сама не знаю!...
             То не упреки.... но, какъ сонъ,
             Какъ милый сонь воспоминаю --
             Всѣ жертвы.. для тебя!... и стонъ,
             И вздохи сердца заглушая,
             Еще горжусь тѣмъ!... хоть, пылая
             Къ тебѣ любовью, признаюсь....
             Сама той слабости стыжусь!
  
                       CLXXXIII.
  
             "Для васъ, мужчинъ, лишь развлеченье,
             Игрушка, въ жизни эпизодъ,--
             Любовь!... лишь на одно мгновенье
             Вы любите... и, безъ заботъ,
             Позабываете объятья
             Жертвъ,-- созданныхъ лишь для любви!...
             Жизнь ваша -- лишь ума занятья,
             Не сердца!... мысли всѣ свои --
             Въ своекорыстьи, или славѣ,
             Сосредоточивая,-- въ правѣ
             Себя считаете.... играть,
             Ахъ! нами, и потомъ -- бросать!...
  
                                 CLXXXIV.
  
             "Вы дышите -- лишь эгоизмомъ,
             Холодностью и суетой....
             За то, съ такимъ и скептицизмомъ,
             На полъ нашъ смотрите!... слезой
             Нетрогаются ваши души;
             И сердца лепетъ -- чуждъ для васъ,
             И пролетаетъ лишь, сквозь уши,
             Какъ праздный звукъ.... за то, не разъ,
             И мы вамъ платимъ тѣмъ же сами!.
             Но ужъ съ разбитыми сердцами,
             Съ разочарованно# душой,
             И проклиная -- жребій свой!
  
                                 CLXXXV.
  
             "Ты ѣдешь. . счастливый, любимый!
             Передъ тобою -- міръ побѣдъ....
             А я?... прошло, невозвратимо.
             Все -- для меня! и умеръ свѣтъ
             Для жертвы, стонущей напрасно!...
             Осталось только -- дни свои,
             Еще немногіе.... всечасно
             Слезами орошать, въ тиши --
             Еще я въ силахъ -- стыдъ и горе
             Перенести... но, лишь не вскорѣ
             И никогда,-- не погашу
             Любви.... которой.... все дышу!...
  
                                 CLXXXVI.
  
             "Ярости, однако жъ, другъ прекрасной
             Люби меня.... иль нѣтъ.... Теперь,
             Ужъ это поздно и напрасно!...
             Любви моей лишь только вѣрь!...
             Ахъ! и доселѣ сердце Джульи --
             Все также слабо... о Жуанъ!...
             Хотѣла бъ.... но, увы! могу ли
             Мятежной страсти ураганъ
             Остановить?.. о, нѣтъ той силы!
             Я женщина!... и, до могилы,--
             Въ насъ сердце бьется, и.... любить....
             Любить не можетъ позабыть!
  
                                 CLXXXVII.
  
             "Въ моемъ безумномъ ослѣпленьи,
             Я равнодушна ко всему;
             Лишь, какъ къ магниту, въ увлеченьи,
             Стремлюсь -- къ предмету одному!...
             Я все сказала.... но не въ силахъ
             Пора оставить.... замолчать.-..
             Пока есть капля крови въ жилахъ,--
             Любить " -- удѣлъ мой, и -- страдать!...
             Когда бы горесть убивала,--
             Давно бъ я не существовала --
             Но суждено, еще мнѣ жить,
             Чтобъ -- небо за тебя молить!..."
  
                                 CLXXXVIII.
  
             Посланье кончила, вздохнула;
             Дрожащей ручкою, потомъ,
             Бумажку вчетверо согнула;
             Вложивъ въ пакетецъ, сургучомъ
             Горящимъ капнула; нажала
             Сердоликовою своей
             Печаткой,-- адресъ надписала,
             Ни слезки не сронивъ съ очей;
             Лишь вновь вздохнула, на печати
             Замѣтивъ -- вырѣзанную кстати,
             Эмблему тутъ,-- Геліотропъ,
             Съ девизомъ: "вѣрная по гробъ!" --
  
                                 CLXXXIX.
  
             Вотъ -- первый подвигъ Донъ-Жуана,
             На поприщѣ любви младой....
             И первую главу романа
             Имѣете передъ собой!
             Когда читатель благосклонный
             Ее нескучною найдетъ,--
             Разсказъ, намъ Байрономъ внушенный25,
             Мы -- продолжимъ; и эпизодъ,
             За эпизодомъ, развивая,
             Да разныхъ толковъ ожидая,
             Досуговъ нашихъ цѣлый трудъ --
             Представимъ критикѣ на судъ!...
  
                                 CXC.
  
             Конечно, знаю ужъ заранѣ,
             Что многіе найдутъ, въ моемъ
             Нравоучительномъ романѣ,
             Такого много, что, (при всемъ
             Желаньи добромъ -- быть, какъ можно,
             И нравственнѣе и скромнѣй!)
             Покажется основой ложной
             Моралью дышащихъ идей...
             Но многое такое -- только
             Какъ злато для пилюль, нисколько
             Морали чистой, никогда,
             Не нанесетъ собой вреда!...
  
                                 СХСІ.
  
             Морали жъ, гдѣ бъ ни развернули,--
             Найдетъ здѣсь много не одинъ,
             Кому злаченыя пилюли
             Нужны -- изъ дамъ и изъ мужчинъ!
             Старо писать одни трактаты,
             И лишь серьозныхъ всѣхъ пугать,
             Когда благіе результаты
             И шутка можетъ проявлять...
             Да это и полезнѣй вдвое,
             Какъ вспомнимъ правило златое.
             Мѣшать съ бездѣльемъ дѣло знать,
             Иль -- забавляя, поучать!... 26
  
                                 СХСІІ.
  
             Да и, скорѣй, одна забава --
             Предметъ поэмы нашей всей,
             Чѣмъ поэтическая слава
             Гонящихся за ней людей!
             И что ту славу составляетъ?--
             Бумаги только лоскутокъ,
             Исписанный, что прочитаетъ
             Кой-кто, быть можетъ, и не въ прокъ....
             А многіе и не заглянутъ!..
             И лавры мнимые увянутъ,
             Которыхъ, съ жадностью такой,
             Въ потомствѣ ждетъ поэтъ иной!
  
                                 СХСІІІ.
  
             Иные славу представляютъ --
             Холмомъ высокимъ и туда
             Гурьбой стремятся, достигаютъ
             Вершины даже, иногда....
             Но что же? и ея вершину,
             Какъ и вершины всѣхъ холмовъ,--
             Мгла покрываетъ вполовину,
             Или станица облаковъ!...
             И рѣдко, рѣдко, за парами,
             Тамъ солнце, яркими лучами,
             Освѣтитъ труженнику путь,
             Дастъ сладостно ему вздохнуть!...
  
                                 CXCIV.
  
             А между тѣмъ,-- какъ всѣ, отъ вѣка,
             За этой гонятся мечтой!
             Такъ всѣ надежды человѣка --
             Одинъ туманъ, иль дымъ пустой!...
             Хеопсъ воздвигнулъ пирамиду,
             Первѣйшую изъ пирамидъ,--
             По колоссальнѣйшему виду;
             Онъ думалъ -- этимъ сохранить
             Свое и имя во вселенной,
             И мумію свою нетлѣнной....
             Но кто-то, хищною рукой,
             Унесъ и гробъ его съ собой!... 27
  
                                 CXCV.
  
             Такъ, послѣ этого, скажите:
             На что жъ мы можемъ возлагать
             Надежды,-- если, и въ гранитѣ,
             Не можемъ мы свой слѣдъ считать
             Спасеннымъ отъ уничтоженья?...
             И я держуся лишь того
             Философическаго мнѣнья,
             Что прочнаго -- нѣтъ ничего;
             И все, что только получило
             Себѣ начало, какъ бы силой
             Здѣсь ни было надѣлено,--
             Тожъ и конецъ имѣть должно!...
  
                                 CXCVI.
  
             Мы, то есть, тѣло -- травка только,
             Что скашиваетъ смерть съ земли;
             И если юность нашу, сколько
             Нибудь, недурно провели,--
             Должны довольствоваться этимъ,
             Желанья наши умѣрять...
             А свой конецъ всегда мы встрѣтимъ!
             Да и главу пора кончать,
             Что бы такія разсужденья --
             Вконецъ неизвели терпѣнья,
             Котораго должны желать,
             Чтобъ дать романъ нашъ -- дочитать!
  
                                 CXCVII.
  
             Затѣмъ -- любезный мой читатель!
             Или, любезнѣе еще,
             Достопочтенный покупатель,--
             Привѣтъ вамъ и прости мое!
             Пожавъ пріятельски вамъ руку,
             Прошу поэта извинить,
             Чуть -- вмѣсто развлеченья -- скуку
             На васъ навелъ онъ, можетъ быть?...
             Но если вашего терпѣнья
             Не истощилъ онъ,-- продолженья
             Романа ждите: за главой,
   dd>             Жуанъ, какъ не былъ буршемъ5 (ergo,
             И не былъ записной педантъ!) --
             Не обратилъ на то вниманья;
             И даже вся почти Германья,
             По этой части, для него,--
             Не составляла ничего!
  
                                 XIII
  
             Онъ въ ней -- одно лишь (по несчастью!)
             Невольно какъ-то замѣчалъ,
             Что все, по тракту, большей частью,--
             Народъ медлительный встрѣчалъ
             Но это замѣчалъ, конечно,--
             На почтильонахъ, что коней,
             (Все глядя на часы!) безпечно
             Прихлестывали.... иль, скорѣй,--
             Какъ будто бъ ихъ -- приберегали,
             Да только жадно подбирали --
             Свой "Trinkgeld6", чуть-гдѣ поживѣй --
             Погонятъ сонныхъ лошадей!...
  
                                 XIV.
  
             Берлинъ и Дрезденъ -- городами
             Нашелъ красивыми Жуанъ;
             Да вотъ -- и Реинъ, съ берегами
             Роскошными, одѣтъ въ туманъ,
             Явился замками вѣнчанный....
             Мѣста готическихъ временъ!
             Развалинъ груды, гдѣ Нордманны
             Лишь знали мечевой законъ!
             И вы -- Жуана не плѣнили:
             Въ его воображеньи, были
             Вы какъ-то лучшей красоты...
             Объ васъ -- разбились всѣ мечты!
  
                                 XV.
  
             Однакожъ,-- здѣсь остановился,
             На время, нашъ туристъ младой,
             И виноградомъ полечился7,
             Любуясь чудной красотой --
             Одной чарующей природы!...
             Отсюда, на Майгеймъ и Боннъ,
             Отправился, объѣхавъ воды...
             Но -- опоздавъ на ихъ сезона!
             Тутъ въ Кельнъ еще заѣхалъ въ гости,
             Полюбоваться тамъ на кости --
             Одинадцати тысячъ дѣвъ8!...
             Да, такъ Германью обозрѣвъ,
  
                                 XVI.
  
             Онъ -- лишь вздохнулъ!... Одно, дорогой
             Съ пріятностью онъ замѣчалъ,
             Что, между Нѣмочками,-- много
             Встрѣчалъ красавицъ!.. но считалъ,
             Не трогать лучше ихъ вниманья:
             Сентиментальная страна,
             При штейфѣ9 чопорномъ, Германья,--
             Ему казалося скучна!
             И лишь цѣлительныя воды,
             Да видъ надреинской природы --
             Жуана примиряли съ ней,
             Красой и пользою своей!...
  
                                 XVII.
  
             Страну ученую оставилъ
             Онъ, наконецъ, и дальше путь,
             Черезъ Батавію, направилъ --
             На Гагу, Гельвецлюйсъ, взглянуть....
             Но -- скупость, рядомъ съ нищетою,
             Что джиномъ10 лишь однимъ жила,
             (Такою жалкою страною,
             Тогда Голландія была!) --
             Родили въ немъ, не удивленье,
             А лишь такое отвращенье,
             Что даже на каналовъ сѣть --
             Не захотѣлъ онъ посмотрѣть!...
  
                                 XVIII.
  
             Но сѣлъ скорѣе на уютный
             Корабль, и птицей полетѣлъ,--
             Куда гналъ вѣтерокъ попутный....
             Онъ нетерпѣніемъ горѣлъ --
             Увидѣть Албіонъ туманный!
             И вотъ -- онъ на-норѣ опять;
             Знакомъ шумъ бездны океанной...
             Но, въ этотъ разъ, ужъ испытать
             Герой нашъ не боится скучной
             Морской болѣзни, неразлучной
             Подругой соляныхъ зыбей:
             Давно дань заплатилъ и ей!...
  
                                 XIX
  
             Не новичекъ ужъ, слава Богу!
             Сквозь огнь и воду онъ прошелъ,
             Всего извѣдавъ, понемногу
             Изъ чаши радостей и золъ!..
             И тутъ,-- на палубѣ онъ смѣло
             Стоялъ, да, не спуская глазъ.
             Лишь любовался, какъ кипѣло
             Подъ пѣной море, и, не разъ,--
             Корабль качало и бросало,
             То вверхъ, то внизъ, и обдавало
             Волною чрезъ борты.... стоялъ
             Жуанъ, да мачту обнималъ....
  
                                 XX.
  
             Но вотъ, на краѣ небосклона,
             Возстали, бѣлою стѣной,
             Брега крутые Албіона,--
             Какъ моря поясъ мѣловой....
             Признаться; въ первое мгновенье,
             На умъ туристовъ молодыхъ,
             Онъ производитъ впечатлѣнье --
             Невыразимое!... Грудь ихъ,
             Какимъ-то гордости восторгомъ,
             Ужъ бьется, что увидятъ -- торгомъ,
             И завладѣньемъ массы водъ,
             Себя прославившій народъ!!...
  
                                 XXI.
  
             Конечно: стоитъ удивленья,
             Что могъ такой клочекъ земли,--
             Раскинуть такъ свои владѣнья,
             И въ цѣпи оковать свои --
             Весь.міръ, отъ полюса къ другому,11!...
             Но если только заглянуть,
             Гиганту этому морскому,
             Въ его бездушнѣйшую грудь....
             Какимъ онъ -- лавочникомъ12 право,
             Окажется, съ своей лукавой
             Системой -- пыль въ глаза пускать,
             И благородствомъ надувать!...
  
                                 XXII.
  
             Едва лишь на-берегъ желанной
             Ступилъ ногой, въ Дувръ дорогой13,
             Преддверіе страны туманной....
             Какъ предвкусилъ ужъ нашъ Герой --
             Всѣ Албіона наслажденья,
             И прелести и красоты:
             Таможня -- съ перваго мгновенья,--
             Разбила всѣ его мечты!
             Тамъ -- портъ, съ гостинницею жадной
             Карманъ очистили безщадно;
             Свободной воздухъ.... даже тотъ --
             Чуть-было не представилъ счета....
  
                                 XXIV.
  
             Хоть беззаботный, и богатый
             Рублями и кредитомъ былъ,--
             Но, какъ пришлося до расплаты,
             (Гдѣ и вещами онъ платилъ,
             Которыхъ везъ съ собой довольно!) --
             И онъ, однакожъ, пожималъ
             Плечами, удивленъ невольно,
             Что край свободный, идеалъ
             Всѣхъ совершенствъ,-- такъ непристойно,
             Изволитъ грабить преспокойно,
             Что весь почти вояжъ его --
             Едва ли стоить могъ того!...
  
                                 XXV.
  
             -- "Живѣе лошадей! живѣе!
             Да въ Кенгербури!" -- Пыль столбомъ,
             И кони, молніи быстрѣе,--
             Кремнисто-щебневымъ путемъ,
             Дормезъ съ Фургонами помчали....
             Вотъ ужъ, за это, честь отдать
             'Гебѣ, о Албіонъ!... едва ли,
             Быстрѣе почту гдѣ сыскать!?
             Одна Россія лишь съ тобою --
             Поспорить можетъ, быстротою
             Гоньбы почтовой, удалой,
             Своей дорогой столбовой!...
  
                                 XXV.
  
             Въ восторгѣ нашъ Герой!.... Охотно,
             Простилъ и Дувру за грабежъ....
             Такъ былъ, доволенъ быстролетной
             Своей ѣздою! И, похожъ
             На Русскаго,-- нетерпѣливымъ
             Своимъ тутъ нравомъ,-- страхъ былъ радъ
             Что распростился онъ съ лѣнивымъ,
             Илъ -- аккуратнымъ невпопадъ,--
             Нѣмецкимъ трактомъ, гдѣ, на силу,
             Тащили клячи, какъ въ могилу,
             Да почтильоновъ, на привалъ,--
             Schnapps14 безпрестанно зазывалъ!...
  
                                 XXVI
  
             Жуанъ не правъ былъ въ томъ, отчасти!
             Еще онъ Нѣмцевъ мало зналъ,
             И къ аккуратности -- ихъ страсти,
             Какъ должно бы, не понималъ,
             Но пылкости своей испанской!
             Не то,-- умѣлъ бы оцѣнить,
             И полюбить народъ германской;
             И даже -- съ трубкой шнапсъ простить....
             Да побывай теперь онъ -- въ этой
             Земелькѣ, сѣтью ужъ одѣтой
             Желѣзно-рельсовыхъ дорогъ,
             Такъ -- "чудо край!" -- сказать бы могъ!
  
                                 XXVII.
  
             И, въ правду! что сравниться можетъ --
             Съ мгновенной, нынѣшней ѣздой?
             Тутъ нѣтъ -- ни миль, ни верстъ: ничтожитъ
             Все это -- Стендеръ паровой!
             Летимъ, быстрѣе даже птицы;
             Мелькаютъ лишь, по сторонамъ,--
             Предметовъ тысячи, какъ скицы,
             Что воли недаютъ глазамъ,
             Ихъ уловить совсѣмъ отчетомъ....
             Ну, не ковромъ-ли-самолетомъ.
             По справедливости сказать,--
             Мы снабжены, чтобъ такъ летать!?..
  
                                 XXVIII.
  
             Ѣзда почтовая, конечно,
             Имѣетъ прелести свои....
             Да остановокъ безконечной
             Рядъ утомляетъ! И пути,
             И экипажъ, какъ ни покойны,
             Какъ ни исправны,-- а все путь
             Намъ досаждаетъ, пыльный, знойный!...
             Свободно некогда вздохнуть,--
             Чтобъ поскорѣй достигнуть цѣли;
             Вотъ, наконецъ, и долетѣли
             Но чтожъ?-- отъ устали, и цѣль
             Забыта, и скорѣй -- въ постель!
  
                                 XXIX.
  
             А тутъ.-- на паровой машинѣ,
             Мы пролетѣли сотни миль,
             И устали -- нѣтъ и въ поминѣ;
             Песокъ, ни грязь, ни зной, ни пыль,
             Не надоѣли намъ дорогой!...
             О, честь и слава вамъ, пары!
             Да! вѣкъ нашъ выигралъ премного,
             Въ своихъ расчетахъ, съ той поры.
             Какъ вздумалъ лишь великій геній15
             Употребить васъ, для сближеній
             Мѣстъ и людей, и, такъ сказать,--
             Тѣмъ время за крыло поймать!...
  
                                 XXX.
  
             Но чтобъ какой нибудь Сатирикъ
             Не назвалъ вѣкъ нашъ паровымъ:
             Желѣзнымъ рельсамъ панигирикъ
             Кончаемъ, и покой дадимъ --
             Парамъ и выдумкѣ удачной,
             Да въ Канторбери поспѣшимъ,
             Гдѣ -- въ каѳедральной церкви мрачной,
             Въ рукѣ съ ключами, и съ нѣмымъ,
             Холоднымъ видомъ, педель16 плотной
             Показываетъ беззаботно,
             Туристамъ нашимъ, крови слѣдъ,--
             Во храмѣ, гдѣ убитъ Бекетъ....17
  
                                 XXXI.
  
             Слѣдъ крови на плитѣ церковной --
             Жуана душу возмутилъ!
             Онъ поскорѣе взоръ, безмолвно,
             Къ другимъ предметамъ обратилъ....
             Тутъ -- шлемъ въ коронѣ,18 наиболѣ,
             Героя занялъ юный умъ:
             Ему представилося поле,
             Кровавыхъ битвъ... Отъ грустныхъ думъ,
             При равнодушьи чичероне,
             Съ какимъ, на этотъ шлемъ въ коронѣ,
             Онъ указалъ, да лишь смахнулъ
             Слой пыли,-- нашъ туристъ вздохнулъ!
  
                                 XXXII.
  
             "Вотъ весь твой слѣдъ, искатель славы!
             (Подумалъ онъ:) горсть праха, шлемъ,--
             Для любопытства, для забавы,
             Хранимый только!... Между тѣмъ,
             Въ душѣ своей, быть можетъ, сколько
             Мечтаній гордыхъ ты питалъ,
             Когда, о славѣ мысля только,
             Потоки крови проливалъ!...
             Шлемъ и корона! передъ вами --
             Склонялись тысячи главами,
             И, что же?... покрываетъ васъ:
             Пыль, ржавчина!... вашъ блескъ -- погасъ!"
  
                                 XXXIII.
  
             Леила глазки подымала --
             На куполъ, стѣны, между тѣмъ;
             Ее громада поражала!
             И ей хотѣлось знать: зачѣмъ,
             И для кого -- такой огромной
             И пышный выстроили домъ?..
             Когда же мусульманкѣ темной
             Жуанъ, понятнымъ языкомъ,
             Старался объяснить, что это --
             Храмъ Божій.... стала Магомета
             Взывать, не понимая: -- какъ,
             Мечеть такая у собакъ!...
  
                                 XXXIV.
  
             Такъ все еще она честила,
             Собаками,-- всѣхъ Христіанъ:
             Пожаръ мечетей Измаила,
             И кровь да трупы мусульманъ,--
             Еще малюткѣ снились живо!...
             И съ нею ничего не могъ
             Герои нашъ сдѣлать, чтобъ красивой
             И столь молоденькой цвѣтокъ --
             Родную почву, съ небомъ дальнимъ,
             Забылъ уже, да, сномъ печальнымъ.
             Себя такъ долго не томилъ,
             И новый бытъ свой полюбилъ!...
  
                                 XXXV.
  
             Но, мѣрь крутыхъ не допуская,
             Жуанъ свободу ей давалъ,
             Все -- времени предоставляя;
             Да лишь по малу развивалъ --
             Малютки умъ, довольно гибкой,
             Какъ рѣдкій, можетъ быть, отецъ,
             Стараясь, съ ласковой улыбкой,
             Сорвать повязку, наконецъ,
             Съ очей бѣдняжки -- мусульманки,
             И записаться въ христіанки --
             Самой, при этомъ, волю дать,
             Безъ принужденья пожелать....
  
                                 XXXVI.
  
             Но -- дальше! дальше! Что за нивы!
             Что за прелестные сады
             Густаго хмѣля! край счастливый!
             Вездѣ полезнаго плоды!...
             КАкъ любо страянику-поэту,
             Налюбовавшись чудесамъ
             Странъ теплыхъ, послѣ -- и на эту
             Взглянуть картину, гдѣ глазамъ,--
             Хоть не оливковыя рощи,
             Не съ померанцами край тощій. .
             Является,-- зерномъ полна,--
             Трудолюбивая страна!
  
                                 XXXVII.
  
             И какъ подумаешь, порою,
             О доброй кружкѣ молока....
             Но дальше! мчитеся стрѣлою,
             Лихіе кони, гдѣ, пока,
             Гладка дорога; слѣва справа,--
             Селенья, и народъ кипитъ...
             Жуанъ въ восторгѣ! Но -- Застава!
             И стой! притомъ, (законъ велитъ:)
             "Плати!" -- Гмъ! тяжко, какъ угодно!
             И гдѣ жъ еще?.. въ странѣ свободной!...
             А разставаться съ кошелькомъ....
             Труднѣй,-- чѣмъ съ жизнью, подъ ножемъ!
  
                                 ХХХVIII.
  
             Но дѣлать нечего: уставы
             Взиманья пошлинъ за проѣздъ --
             Необходимы, гдѣ заставы
             Хотя туристамъ -- тяжкій крестъ:
             Встрѣчать шлахтбаумы, рогатки,
             И, за поднятья ихъ, платить!
             Въ особенности, гдѣ такъ гладки
             Дороги, что по нимъ -- катить,
             Да и катить бы только, вѣчно,
             Безъ остановки, и безпечно....
             Не въ томъ ли и вся цѣль иныхъ
             Туристовъ.-- летуновъ такихъ?!..
  
                                 XXXIX.
  
             Но вотъ -- и "Shooters Hill"!19 Высокой
             Холмъ это, средь чудесныхъ мѣстъ,
             Откуда странникъ взоръ далеко
             Стремитъ, любуясь тамъ окрестъ;
             Внизу,-- лежащія равнины;,
             Густыя рощи; а вдали,--
             Предъ нимъ, синѣются пучины,
             И Албіона корабли;
             Его кирпичныя громады;
             Дымъ, мачтъ лѣса... весь Лондонъ взгляды
             Туриста, съ этого холма,20 --
             Чаруетъ.... но ложится тьма!
  
                                 XL.
  
             Въ туманной дали городъ скрылся,
             Или еще, какъ бы волканъ
             Полупотухшій, все дымился...
             Но нашъ восторженный Жуанъ,
             (И въ самомъ дымѣ -- фиміама
             Очарованье находя!)
             Хоть ужъ во мракѣ панорама
             Давно изчезла,-- не сводя
             Глазъ съ Лондона, все любовался....
             Такъ онъ Испанцу представлялся --
             Лабораторіей живой,
             Богатствъ пучиной золотой!
  
                                 XLI.
  
             Какъ будто бы мѣсторожденьемъ
             Его былъ Лондонъ,-- нашъ герой,
             Съ особеннымъ благоговѣньемъ,
             Предъ нимъ склонялся головой,
             Вниманія не обращая,
             Что эта торгашей земля,
             Почти пол-свѣта задушая.
             Какъ стоголовая змѣя,
             Опоясавъ моря собою,--
             Надъ половинною другою.
             Смѣется, тожъ грозя и ей,
             Системой адскою своей!...
  
                                 XLII.
  
             Но виноваты, предъ Народомъ --
             Такой властительной страны
             Что мы коснулись, мимоходомъ,
             Его чувствительной струны!...
             А впрочемъ,-- самъ же онъ гордится
             Такой политикой своей,
             И никого тутъ не боится!
             Но чтобъ "не раздразнить гусей"21 --
             Оставимъ толки всѣ въ покоѣ,
             И сами съ музой, при героѣ,
             На Шутерсъ Гиллѣ отдохнемъ,
             Да новую главу начнемъ!
  

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  
                                 I.
  
             Кто, съ высоты Акрополиса1,
             Взиралъ на Аттику; кто плылъ,
             Любуясь,-въ рощахъ кипариса,
             Красой Стамбула2; или былъ --
             Въ Томбукту3; видѣлъ Градъ Браминовъ4;
             Прахъ Ниневіи5 попиралъ;
             Или, въ Столицѣ Мандариновъ6,
             Чай ароматный распивалъ:
             Конечно, съ перваго мгновенья,
             Видъ Лондона -- въ немъ изумленья
             Не породитъ! но -- черезъ годъ....
             Спросите, какъ его найдетъ?
  
                                 II.
  
             Жуанъ стоялъ на Шугерсъ-Гиллѣ,--
             Довольно долго, въ поздній часъ!
             Кругомъ -- все тихо, какъ въ могилѣ...
             Изчезли виды всѣ отъ глазъ;
             Лишь съ улицъ Лондона, въ туманѣ
             И дымѣ скрытыхъ, несся гулъ --
             Какъ ропотъ волнъ на океанѣ,
             Какъ пчелъ жужжанье.. и тонулъ
             Замѣтнѣй, въ мракѣ, городъ чудной,
             Какъ муравейникъ, многолюдной,
             Собой рѣшившій тему грезъ --
             Движенья вѣчнаго вопросъ!7
  
                                 III.
  
             Весь погруженный въ созерцанье,
             Жуанъ, пѣшкомъ, съ холма сходилъ,
             И, въ наблюдательномъ молчаньи,
             Глазами жадными водилъ --
             По всей окрестности, свободу
             Давая чувствамъ и мечтамъ,
             Дивясь великому народу,
             Невѣря счастью, что онъ тамъ,--
             Гдѣ можетъ, наконецъ, съ Ньютономъ,
             (Такъ думалъ онъ предъ Албіономъ!)
             Воскликнуть; "ἐύρεκα!" нашелъ!
             Вотъ край блаженства, чуждый золъ!...
  
                                 IV.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Гдѣ нравы чисты, безпорочны;
             Гдѣ вѣрны жены и мужья;
             Законы святы, точны, прочны;
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Гдѣ странникъ безопасно можетъ
             Путь совершать одинъ; гдѣ нѣтъ
             Бродягъ и нищихъ; гдѣ привѣтъ
  
                                 V.
  
             Но кончить не успѣлъ возгласовъ,
             Какъ -- четверо вдругъ молодцовъ,
             Съ ножемъ въ рукѣ, родъ Герильясовъ,8
             Къ нему на встрѣчу, изъ кустовъ,
             Съ привѣтомъ: "damn уоuг eyes"9! скорѣе,
             Жизнь или кошелекъ!" -- Жуанъ,
             Конечно, сокола быстрѣе,
             (Понявъ языкъ островитянъ,
             Хотя по англійски зналъ только:
             Goddamn!) не думая ни сколько,--
             За пистолетъ, и пэфъ!-- свалилъ
             Съ ногъ одного; -- такъ ловокъ былъ!
  
                                 VI.
  
             На выстрѣлъ, слуги прибѣжали,
             И поданъ экипажъ; межъ тѣмъ,--
             Ужъ хватовъ трое -- тягу дали,
             Сквозь зубы проворчавъ: "Goddamn!"
             Жуанъ лежащаго оставилъ,
             На мѣстѣ; самъ въ карету, и --
             Скорѣе въ Лондонъ путь направилъ,
             Все размышляя на пути,
             Что, можетъ быть, въ странѣ свободной,
             Таковъ обычай благородной --
             Такъ иноземцевъ принимать,
             Чтобъ -- духъ народа показать!...
  
                                 VII.
  
             Тѣнь болѣе,-- что умирая,
             Хоть кровью истекалъ, а Томъ,
             (Такъ звался павшій!) не теряя
             Еще все духа,-- языкомъ
             Слабѣющимъ и полувнятнымъ,
             Спросилъ тутъ джину, хоть глотокъ;
             Да съ жестомъ, каждому понятнымъ,
             Свой окровавленный платокъ
             Снявъ съ шеи, и вздохнувши тяжко,
             Съ хрипѣньемъ вымолвилъ бѣдняжка:
             "Отдайте это Сарѣ!" и --
             Закрылъ затѣмъ глаза свои!
  
                                 VIII.
  
             Но нашъ Герой ужъ былъ далеко,
             Отъ мѣста встрѣчи роковой,
             Катяся, съ громомъ, по широкой
             Дорогѣ пыльной столбовой,
             Чрезъ Кенпингтот, и чрезъ всѣ тоны,
             (Тонъ10 значитъ: юродъ, въ тѣхъ странахъ!)
             И чрезъ всѣ graves, rows11.... мудреный
             Названій лексиконъ, въ стихахъ,
             Оставимъ, впрочемъ; да и это --
             Насъ удалило бъ отъ предмета...
             И такъ, лишь скажемъ: наконецъ,--
             И въ Лондонѣ нашъ молодецъ!
  
                                 IX.
  
             Дивится жизни "Вавилона,"
             Кирпичнымъ зданіямъ его,
             Фіакрамъ страннаго фасона
             И шуму -- болѣе всего!12
             Ужъ по мосту онъ проѣзжаетъ,
             Чрезъ Темзу, чей протяжный шумъ --
             Онъ слухъ туристовъ обольщаетъ!
             Такъ много навѣваетъ думъ!....
             Но вотъ -- и мрачный, величавый,
             Вестминстеръ! Храмъ британской славы!
             Обитель смерти! Пантеонъ --
             Наукъ талантовъ и коронъ!13
  
                                 X.
  
             При свѣтѣ фонарей,-- широкій,
             Но опустѣлый тротуаръ;
             Аббатства стѣны одиноки,
             И въ нихъ гробницы; какъ и встарь,
             Надъ древней базиликой этой,
             Во мглѣ, висящая луна;
             Сводъ неба, сумракомъ одѣтой;
             Глубокой ночи тишина...
             Все это -- въ части, отчужденной
             Движенья прочихъ двухъ14,-- священной
             Какой то типъ ей придаетъ,
             И сердце -- страхомъ обдаетъ15!...
  
                                 XI.
  
             Хотя изчезли, и забыты,
             Лѣса Друидовъ16; но есть тамъ --
             Еще ихъ камень знаменитый17.
             И грозный King's-bench18. и Bedlam 19
             Съ своими крѣпкими цѣпями,
             Чтобы безумныхъ унимать;
             И съ грандіозными стѣнами,
             Есть Mansion-House20.... но ужъ, глядь,--
             Аббатство наши миновали,
             И, вдоль по Сити21, проѣзжали
             Рядъ улицъ свѣтлыхъ, хоть, на нихъ,
             Лишь свѣтъ отъ фонарей простыхъ....
  
                                 XII.
  
             Еще, въ то время, освѣщенья
             Не знали -- часовымъ огнемъ:
             До этого изобрѣтенья --
             Недавно лишь дошли умомъ22;
             Парижъ же, городъ просвѣщенный,
             Тогда, и вмѣсто фонарей,--
             (Такой потѣшникъ ухищренный!)
             Придумалъ прицѣплять людей23!...
             Но, слава Богу! что ужъ, нынѣ,
             Едва остались и въ поминѣ --
             Затѣй такія чудеса,
             Что ужасали небеса!...
  
                                 XIII.
  
             Однакожъ,-- разсвѣтать ужъ стало,
             И Лондонъ просыпаться сталъ:
             По улицамъ уже не мало
             Народа; молотокъ ступалъ24
             Не у однѣхъ дверей отелей --
             Богатой улицы "Pall-mall25,"
             Гдѣ кредиторы лишь, съ постелей.
             Кого нибудь еще, едва ль
             Могли подняты... хотя накрытой
             Ужъ ранній столъ, для знаменитой
             Конпаньи Лордовыхъ друзей,--
             Ждалъ, съ пышнымъ завтракомъ, гостей!
  
                                 XIV.
  
             Герой нашъ нѣсколько отелей,
             Сенъ-Джемсскій миновалъ дворецъ;26
             Все новымъ, для него, доселѣ,
             Казалось!.. съ громомъ, наконецъ,
             Подъѣхалъ къ одному изъ зданій,
             Великолѣпныхъ красотой. .
             Въ мгновеніе, для приказаній,
             Лакеи, выбѣжавъ толпой,
             Дормезъ Жуана окружили,
             И сотни нимфъ тожъ обступили,
             И двери -- настежъ! всякъ свои
             Услуги предлагаетъ.... и --
  
                                 XV.
  
             Жуанъ съ Леилою выходятъ,
             Изъ экипажа, на крыльцо;
             Вошли въ покои -- все находятъ
             Прелестнымъ, чуднымъ, на лицо!
             Изъ Лондонскихъ гостинницъ, эта --
             Пристала, лучше всѣхъ, ему:
             При слуга -- чудо, какъ одѣта!
             И все -- изящно; потому,
             Что лишь высокія особы,--
             Посланники, или Набобы,
             Пріѣзжихъ, словомъ, "лучшій цвѣтъ" --
             Здѣсь приставалъ, пускаясь въ свѣтъ!...
  
                                 XVI.
  
             Жуанъ объ этомъ зналъ заранѣ,
             И въ Лондонѣ -- блеснуть хотѣлъ;
             Да и довольно онъ въ карманѣ,
             Для этой прихоти, имѣлъ --
             Средствъ вспомогательныхъ и сильныхъ
             Причемъ, конечно, небоясь
             Коварныхъ устъ и глазъ умильныхъ,--
             Не могъ лицомъ ударить въ грязь;
             Ко всѣмъ онъ Лондона кумирамъ --
             Къ знатнѣйшимъ лордамъ и банкирамъ,
             Рекомендаціи и входъ --
             Имѣлъ и могъ имѣть впередъ!...
  
                                 XVII.
  
             Ужъ одного довольно было --
             Что онъ, Красавецъ и Герой,
             Такъ былъ въ Россіи принятъ мило!
             Притомъ,-- Царицею самой
             Обласканъ... изъ чего и взяли,
             Что тайныя имѣлъ, отъ Ней,--
             Препорученья!... но едва ли.
             Со всей политикой своей,
             Весь Лондонъ здѣсь -- не скушалъ грязи27,
             Какъ турки говорятъ: такъ связи --
             И съ здравымъ толкомъ никакой.
             Имѣть не могъ здѣсь пуфъ такой!
  
                                 XVIII.
  
             Искателя ли приключеній --
             Дворъ, иди Русскій кабинетъ,
             Избралъ бы вдругъ для порученій....
             Чтобъ тайнами забавить свѣтъ!
             Покрайней мѣрѣ,-- словно, дѣти.
             Всѣ, въ Лондонѣ, не въ шутку вдругъ
             Руками ухватясь за эти
             Пустые толки, даже вслухъ --
             Заговорили, съ убѣжденьемъ,
             Что онъ -- съ какимъ-то порученьемъ,
             И очень важнымъ, присланъ... но --
             Попасть въ просакъ не мудрено!
  
                                 XIX.
  
             Забавно только, что такія,
             О немъ, догадки -- "кто онъ былъ!?"
             (Чрезъ письма, что ли, иль иные
             Пути!) чуть онъ ногой ступилъ
             На берегъ Дувра -- ужъ стрѣлою,
             Давно, повсюду разнеслись --
             И Англичанки, съ головою
             Прероманической, взялись --
             Ужъ планы составлять заранѣ
             Да, мысля лишь о Донъ-Жуанѣ,
             Его увидѣть поскорѣй --
             Всѣ ждали, для своихъ затѣй!...
  
                                 XX.
  
             А, всѣ онѣ, по большей части,
             Живутъ одною головой;
             И зараждаются ихъ страсти,
             Не столько въ сердцѣ, какъ въ одной
             Лишь головѣ, гдѣ всѣ трофеи,
             На полѣ славы и любви,--
             Разгорячаютъ ихъ идеи!...
             И лишь потомъ -- огня струи,
             И къ сердцу ихъ, кровь приливаетъ..
             Онѣ артистки: увлекаетъ
             Ихъ идеальное одно,
             И сердце имъ -- едва ль дано!
  
                                 XXI.
  
             Да, впрочемъ, не одно ль и же,
             Что сердцемъ жить, иль головой.
             Когда мы разберемъ построже --
             Вопросъ мистическій такой!
             Тутъ главное -- лишь результаты,
             И цѣли какъ достичь вѣрнѣй....
             А дамы такъ умомъ богаты --
             На выдумки своихъ затѣй,
             Что имъ однѣмъ -- и книги въ руки
             Въ дѣлахъ таинственной науки:
             Какъ,-- сердцемъ, или головой,
             Въ свой плѣнъ улавливать порой!
  
                                 XXII.
  
             И Англичанки для Жуана --
             Уже готовили свой плѣнъ:
             Къ нимъ слухи, изъ-за океана.
             Дошедшіе,-- ихъ, какъ сиренъ
             Къ тому настроивали сильно....
             Тѣмъ болѣ, что когда Востокъ,
             Очарованьями обильной,
             Съ нимъ сдѣлать ничего не могъ,--
             Вся слава торжества за ними:
             Героя, чарами своими,
             Съумѣть увлечь и побѣдить..
             Повѣсѣ голову вскружить!
  
                                 XXIII.
  
             И вотъ дождались: онъ явился
             Во -- всѣ первѣйшіе дома;
             Взоръ Миссъ28 и Лэди29 устремился.
             И отъ него -- всѣ безъ ума!
             Одни лишь только Дипломаты....
             Хотя и ласково ему
             Всѣ жали руку,-- результаты,
             Однакожъ, толковъ.... (по всему
             Замѣтно было!) подозрѣнья
             Раждали въ нихъ, и удивленья,--
             Какъ Русскій Кабинетъ избрать
             Могъ юношу, и къ нимъ прислать!...
  
                                 XXIV.
  
             И потому -- хоть обходились
             Съ нимъ ласково; но на него
             Не мало тоже и косились,
             Всего боясь; а оттого....
             Что, какъ-то, Русскій край признаться,
             Всегда всѣмъ націямъ глаза --
             Кололъ, и колетъ!... можетъ статься,
             И на роду такъ небеса
             Писали Русскому народу,--
             Пугать заморскую свободу,
             Чтобъ этимъ воли не давать,
             Ей Русь -- къ рукамъ своимъ прибрать!
  
                                 XXV.
  
             Но, можетъ быть, подъ хитрой маской,
             Они и обольстить его --
             Надѣялись, своею лаской....
             Да и забавнѣе всего,
             Порою, выходки такія --
             Дипломатическихъ головъ!
             И какъ, нерѣдко, тутъ -- иныя
             Осѣчься могутъ!... Но таковъ
             Ужъ тактъ науки важной этой,
             Тактъ дипломатики -- монетой
             Фальшивой быть, двойнымъ лицомъ;
             Какъ флюгеръ, дѣйствовать умомъ!...
  
                                 XXVI.
  
             Ложь всякое уладить дѣло:
             И есть какіе мастера--
             Лгать, даже безъ боязни, смѣло....
             Но -- кончить это ужъ пора!
             Герой нашъ милый принятъ всюду,
             Какъ мы сказали; всѣ въ глаза
             Глядятъ ему, дивясь, какъ чуду....
             Такія, право, чудеса!
             Но свѣтъ большой -- таковъ и нынѣ,
             И всюду: стоитъ лишь богинѣ
             Фортуны за-руку кого
             Пожать, и все -- въ рукахъ его!
  
                                 XXVII.
  
             Министры всѣ и субалтерны,
             Жуану въ душу, такъ сказать, ~
             Не влѣзутъ; но, хитрецъ примѣрный,
             И самъ онъ, пыль въ глаза пускать,
             Умѣетъ ловко, вѣренъ роли,
             Какую навязать ему
             Самъ Лондонъ вздумалъ, противъ воли...
             Да, впрочемъ, онъ и все къ тому --
             Имѣлъ, проказникъ, за собою.
             Родясь подъ счастливой звѣздою.
             Чтобъ и казаться даже тѣмъ,--
             О чемъ не думалъ онъ совсѣмъ!
  
                                 ХХVIII.
  
             Онъ молодъ былъ, и запасаться
             Еще не думалъ въ старики;
             Хотя бъ и могъ онъ заниматься
             Дѣлами, какъ и колпаки....
             Иль -- "ex professo," дипломаты,
             Но лишь -- тогдашніе! теперь,--
             Теперь, въ нашъ вѣкъ, бываютъ хваты
             У насъ такіе, напримѣръ....
             Что, просто,-- чудо! Хоть и юны,
             А ужъ политики всѣ струны,--
             Наперечетъ, извѣстны имъ:
             Хитры, не по лѣтамъ своимъ!...
  
                                 XXIX.
  
             Но обратимся мы къ герою,
             Надѣлавшему тамъ собой --
             Такого шума... и молвою
             О порученьи, и у дамъ,
             Ужъ не молвой, а самымъ дѣломъ,
             Что, хоть куда, былъ молодецъ,--
             Красивый, ловкій, и, при смѣломъ
             Испанскомъ взглядѣ, для сердецъ,--
             И Миссъ и Леди, (хоть напрасно
             Зовутъ ихъ льдинами!) -- опасной,
             Для этихъ милыхъ льдинъ, волканъ....
             Такимъ казался всѣмъ Жуанъ!
  
                                 XXX.
  
             И были -- правы!.. но объ этомъ,
             Пока, отчасти умолчимъ,
             Да, по порядку, имъ и свѣтомъ
             (большимъ) заняться поспѣшимъ!
             Онъ -- молодъ былъ, красивъ и ловокъ.
             Какъ мы ужъ знаемъ: и богатъ,--
             Благодаря.... (но между скобокъ!)
             Все качествамъ своимъ, какъ хватъ,
             Который, съ Джульи начиная,
             Весь полъ прелестный увлекая,
             Вездѣ въ ладу съ Фортуной жилъ....
             Притомъ же онъ -- и холостъ былъ!
  
                                 XXXI.
  
             Пунктъ это важный въ дамскомъ кругѣ
             Надеждъ тутъ сколько для невѣстъ,--
             И днемъ, и ночью, на досугѣ,
             Мечтающихъ... (хоть тяжкій крестъ,
             Инымъ, супружество бываетъ!)
             Мечтающихъ -- какъ бы скорѣй --
             Имъ подъ вѣнецъ!... что жъ ожидаетъ,
             Потомъ, средь жизненныхъ цѣпей?--
             Невѣстамъ что за нужда! грезы,
             Предъ ними, сыплютъ только розы,
             А о шипахъ.... едва ли имъ
             И сниться можетъ -- молодыми!
  
                                 XXXII.
  
             А устарѣлыя невѣсты --
             Объ нихъ ужъ что и говорить!
             Имъ -- честь и слава, если Весты30
             Обѣтъ рѣшились сохранить,
             И. повинуясь волѣ рока,
             На свѣтъ -- съ спокойною душой,
             Безъ ропота, и безъ упрека,
             Глядятъ онѣ, махнувъ рукой!
             Не то -- мучительны ихъ ночи....
             И днемъ, усталыя ихъ очи.
             Такъ жалостно, тоски полны,--
             На холостыхъ обращены!...
  
                                 XXXIII.
  
             Да и замужнія иныя,
             Какъ устремляютъ взоръ на нихъ,--
             Когда имъ страсти огневыя
             Покоя недаютъ на мигъ,
             И не удерживаетъ гордость,
             Или законная любовь,
             Иль добродѣтельная твердость,
             А бѣсъ волнуетъ въ жилкахъ кровь!.
             Съ женатымъ милымъ -- связь опасна
             Да и, къ тому же, такъ ужасна:
             Тугъ грѣхъ -- двойной!... а холостой,
             Съ нимъ нѣтъ преграды никакой!
  
                                 XXXIV.
  
             Въ своихъ мечтахъ, не равнодушны --
             И вдовушки къ нимъ, наконецъ:
             Какъ ни были бъ судьбѣ послушны,
             А все не могутъ ихъ сердецъ,
             Норой, не волновать желанья --
             Вновь цѣпи брачныя надѣть!
             Авось-либо, ихъ ожиданья
             И не обманутъ?... свѣтъ же -- сѣть,
             Опасная для одинокой,
             И слабой женщины... глубокой
             Вздохъ вырывается у нихъ,
             При видѣ -- милыхъ холостыхъ!
  
                                 XXXV.
  
             Такъ и Жуанъ, передъ совѣтомъ --
             И миссъ, и леди разныхъ лѣтъ,
             Не могъ не быть, для нихъ, предметомъ
             Такимъ, чтобъ не попасть -- въ бюджетъ!
             Тѣмъ болѣе, что бакалавромъ31
             "Искусства нравиться!" -- онъ былъ,
             И. въ миртовомъ вѣнкѣ подъ лавромъ,
             Собой всѣхъ денди32 онъ мрачилъ!
             Владѣлъ онъ -- не однимъ искусствомъ:
             Онъ ловко танцовалъ, и съ чувствомъ --
             Мелодьи Моцартовы пѣлъ,
             И кстати милымъ быть умѣлъ.
  
                                 XXXVI.
  
             Умѣлъ и грустнымъ показаться,
             И видъ веселый вдругъ принять;
             Мечтательностью увлекаться
             И, безъ педантства, занимать --
             Своимъ умомъ живымъ разсказомъ,
             Весь романическій салонъ
             Перенося, въ край свѣта, разомъ!...
             Такъ странъ довольно видѣлъ онъ
             И столько разныхъ приключеній
             Онъ испыталъ... притомъ, й геній
             Такой онъ былъ, что, и весь день,
             Всѣмъ слушать бы его -- не лѣнь 1
  
                                 XXXVII.
  
             При взглядѣ на него -- пылали
             Вдругъ щечки розовыя Миссъ,
             И даже Леди тактъ теряли,
             Да взоры потупляли внизъ,
             Скорѣй, украдкою бѣлилы
             Платкомъ втирая: такъ ихъ въ жаръ
             Бросалъ Испанца образъ милый,
             И пристыжавшій ихъ товаръ33....
             Бѣлилы, то есть, и румяны --
             Красавицъ Темзы талисманы,
             Для уловленья, вечеркомъ.
             Сердецъ -- карминомъ, иль свинцомъ!
  
                                 XXXVIII.
  
             Межъ тѣмъ, какъ дочки восхищались
             Жуаномъ, съ ногъ до головы....
             Иль -- туалетомъ любовались;
             Ихъ маменьки (знать, таковы
             Онѣ вездѣ, у всѣхъ народовъ!) --
             Старались вывѣдать тайкомъ:
             Живетъ онъ изъ какихъ доходовъ,
             Есть земли у него, иль домъ,
             Да нѣтъ ли братьевъ?... и о многомъ
             Такомъ, что все, однимъ итогомъ,--
             О женихѣ, сперва, узнать
             Должна заботливая мать!
  
                                 XXXIX.
  
             Тутъ и модисткамъ дни настали --
             Дни жатвы, чудная пора!...
             Работали и не дремали,
             Почти отъ утра до утра;
             Заказы имъ -- всѣ такъ и вьючатъ,
             (Какъ не бывало никогда!)
             Съ условьемъ даже, что получатъ
             И прежде плату, чѣмъ когда
             Четы счастливой грезамъ яркимъ,--
             Съ послѣднимъ поцѣлуемъ жаркимъ,
             Медовый мѣсяцъ промелькнетъ,
             И подрастетъ -- кредитный счетъ!34
  
                                 XL.
  
             Такъ на богатство иностранца,
             Заранѣ, мѣтили тамъ всѣ,
             И въ Гранды -- нашего Испанца
             Производили... по красѣ,
             И блеску пышности, какою --
             Онъ даже Лондонъ удивлялъ,
             Водясь все съ знатью лишь одною,
             Которой дружбу понималъ....
             Но дружбу ту -- старался ловко,
             Съ дипломатической сноровкой,
             Поддерживать нашъ милый хватъ,
             Какъ даже рѣдкій дипломатъ!
  
                                 XLI.
  
             За нимъ ухаживали нѣжно
             И даже -- Синіе чулки,
             Съ своей ученостью безбрежной,
             Съ нимъ заводя, про языки,
             Томительныя разсужденья,--
             Французскій и Кастильскій, тутъ.
             Коверкая безъ сожалѣнья!...
             Бѣда! кого они найдутъ
             Предметомъ пытки ихъ жестокой,
             Чтобъ выказать свой умъ глубокой,
             Почерпнутый -- изъ мертвыхъ книгъ,
             Иль -- изъ живыхъ головъ чужихъ!
  
                                 XLII.
  
             Жуана мучили, терзали,
             Довольно скучной чепухой;
             Ему вопросы задавали --
             Чуть не японскіе, порой!
             Съ Лингвистикой Литература,--
             Особенно, тутъ допекли
             Любимца Марса и Амура....
             Вояжи, къ счастью, помогли
             Ему бой выдержать прекрасно --
             Съ Фалангою синею опасной,
             Гдѣ, у нея, премного онъ
             Взялъ тѣмъ, что видѣлъ -- "Иліонъ"!
  
                                 XLIII.
  
             Да! этимъ, онъ (сверхъ ожиданья!)
             Попалъ къ нимъ -- даже въ честь, и былъ
             Во всѣ круги ихъ, иль собранья,
             Допущенъ, гдѣ и получилъ
             Понятье полное объ этомъ --
             Особомъ мірѣ голубыхъ,
             Иль синихъ, даже -- сѣрыхъ, цвѣтомъ,
             (Отъ ихъ чернилъ и пыльныхъ книгъ!)
             Зачѣмъ же "синими чулками"
             Ихъ чаще называютъ? сами
             Не понимаемъ! да и нѣтъ
             Намъ дѣла: такъ ихъ назвалъ свѣтъ!
  
                                 XLIV.
  
             А, впрочемъ, правда, есть преданье,
             Что давшій синимъ клубамъ бытъ,
             Иль первое существованье,
             Быль -- знаменитый Стиллингфлитъ
             Онъ очень странно одѣвался,--
             Оригиналомъ.... (таковы
             И всѣ ученые!) являлся --
             Чистъ, впрочемъ, съ ногъ до головы!
             Но -- что въ особенности било
             Въ глаза всѣмъ денди, и смѣшило
             Такъ это -- цвѣтъ его чулковъ,
             Цвѣтъ сити дымныхъ облаковъ!....
  
                                 XLV.
  
             И это быть должно началомъ
             Названья -- "синіе чулки"!
             У свѣта жъ, всякъ оригиналомъ,
             Кто только не его руки....
             Кто, то есть, хочетъ выше свѣта
             Подняться выспреннимъ умомъ,--
             Какъ своенравная комета,
             Ворвавшись въ кругъ его, хвостомъ
             Въ глаза бѣдняжкѣ ударяя,
             Законы вкуса попирая,
             И нехотя понять того,--
             Что, право, нѣтъ смѣшнѣй его!...
  
                                 XLVI.
  
             И мы, однакожъ, поступили,
             Тожъ, какъ прямые чудаки,
             Что столько здѣсь наговорили,--
             Про что жъ? про синіе чулки!!!..
             И такъ, скорѣе ихъ оставивъ,
             (Чтобы, пожалуй, и самимъ
             Въ нихъ не попасть!) да, взоръ уставивъ
             На нашего туриста, съ нимъ,--
             Изъ Сферы "синихъ" и "поэтовъ,"
             Какъ чуждыхъ для него предметовъ,
             Скорѣе -- въ свѣтлый кабинетъ
             Зайдемъ къ нему на "tête-à-tête!"
  
                                 XLVII.
  
             Безплодное покинувъ поле,
             Хоть собралъ жатву онъ и тамъ,--
             Онъ у себя теперь, на волѣ,
             Сигару куритъ, да мечтамъ
             Своимъ любимымъ предается....
             А, между тѣмъ, вокругъ него,
             Леила ласковая вьется
             Не понимая ничего,
             Что ждетъ ее!... и лишь скучаетъ,--
             Когда, порою, оставляетъ
             Ее одну нашъ молодецъ,
             Для болѣ опытныхъ сердецъ!...
  
                                 XLVIII.
  
             Умѣя корчить дѣловаго,
             Дѣлами онъ утро посвящалъ,--
             Иль, то есть, только изъ пустаго
             Въ порожнее переливалъ!...
             Такъ, часто, мы зовемъ "дѣлами",
             Что, справедливѣй и вѣрнѣй,--
             Лишь "трудовыми пустяками,"
             Назвать могли бы мы скорѣй;
             Что, какъ напитанная ядомъ,
             Туника Несса36,-- жаромъ, хладомъ,
             Насъ обдавая, тяготитъ,
             Истомой медленной томитъ!...
  
                                 XLIX.
  
             И такъ,-- дѣламъ, или бездѣлью,
             Герой нашъ утра посвящалъ;
             Разставшись съ теплою постелью,
             (А въ полдень только онъ вставалъ!) --
             Читалъ газеты или книги,
             Иль письма писывалъ, въ Мадридъ,
             Про Лондонъ, свѣтскія интриги,
             Et coetera; -- какъ Сибаритъ,
             Онъ жилъ, конечно; но, при этомъ,
             Любилъ и наблюдалъ за свѣтомъ,
             Обогащая юный умъ --
             Запасомъ философскихъ думъ!...
  
                                 L.
  
             Тамъ, дальше, время проходило --
             На посѣщеніяхъ домовъ,
             На полдникахъ, бесѣдѣ милой,
             Въ кругу столичныхъ львицъ и львовъ;
             Подъ сумерки -- любилъ гулянья;
             По паркамъ разъѣзжалъ верхомъ,--
             (Всѣ соблюдая предписанья
             Кумира "Фашена"37!) потомъ,--
             Онъ туалетомъ занимался;
             А тамъ -- обѣдъ28, и просыпался,
             Тутъ, свѣтъ большой,-- при фонаряхъ,
             При блескѣ люстръ, на вечерахъ....
  
                                 LI.
  
             Великолѣпные этажи --
             Блестятъ, подъ сумракомъ густымъ;
             Снуются, съ громомъ, экипажи,
             По скверамъ39, и по мостовымъ,
             Ночные, словно, метеоры;
             Паркеты будитъ шорохъ ногъ;
             Къ живымъ гирландамъ льнутъ всѣхъ взоры:
             У бронзовыхъ дверей звонокъ
             Безперестанно раздается,
             И въ золотыхъ салонахъ вьется --
             Кружокъ лишь избранныхъ планетъ,
             Звѣздъ неба суеты суетъ!...
  
                                 LII.
  
             А, между тѣмъ, тонъ этикета
             Хозяйкѣ дома не даетъ --
             Присѣсть на мигъ: бѣдняжка эта --
             Все на ногахъ, всѣмъ отдаетъ
             Поклонъ, съ улыбкою радушной;
             Но вотъ -- оркестръ уже гремитъ,
             И, вереницею воздушной,
             Ужъ вьются пары, вальсъ кружитъ
             Головки, ножки, Миссъ эфирныхъ...
             Изъ всѣхъ, рѣшительно, всемірныхъ
             И пляскъ, и танцевъ, вальсъ одинъ --
             Законный Терисихоры40 сынъ!
  
                                 LIII.
  
             Но ужъ полны -- салонъ и залы!
             Кто опоздалъ -- осуждены
             Хвостъ составлять тамъ, поотсталый,
             На лѣстницѣ; принуждены
             Тащиться шагомъ, по неволѣ,
             Между высокихъ ужъ особъ,
             И добывать съ трудомъ лишь поле,
             Что затопилъ гостей потопъ....
             Блаженъ, кто, мимолетнымъ взглядомъ,
             Окинувъ общество, что садомъ
             Роскошнымъ можно бы назвать,--
             Нашелъ мѣстечко, гдѣ бы стать!...
  
                                 LIV.
  
             Блаженъ!-- Когда тѣснимъ отвсюду
             Прижмется онъ хотя къ дверямъ,
             Или къ окну, и (этимъ -- чуду
             Еще обязанъ!) можетъ тамъ,--
             Покрайней мѣрѣ, хоть глазами,
             По этой массѣ, передъ нимъ.
             Какъ бурный океанъ, волнами
             Кипящей, съ ропотомъ глухимъ.--
             Водить свободно, какъ политикъ,
             Иль наблюдатель-аналитикъ,
             Иль какъ и зритель лишь простой,
             Зѣвая, съ устали, порой!...
  
                                 LV.
  
             Но не дошло еще до этой
             Минуты скучной, чтобъ -- зѣвать;
             И кто, блистательной кометой,
             Роль можетъ важную играть,
             Какъ нашъ герой,-- тотъ пробираться
             Еще все долженъ, посреди
             Пучины блеска, и стараться
             До мѣста своего дойти,
             То ловко въ вальсъ его втираясь, или
             Въ гирланды легкія кадрили,
             То межъ нарядовъ, какъ змѣя,
             Путемъ извилистымъ скользя....
  
                                 LVI.
  
             Но если виды кто имѣетъ,
             На сердце миссъ какой нибудь
             Богатой, иль подумать смѣетъ,
             Къ женѣ сосѣда подольнуть,--
             Пускай не слишкомъ тутъ хлопочетъ,
             Чтобы намѣреній своихъ
             Не обнаружить, если хочетъ
             Добиться цѣли!... И въ такихъ
             Дѣлахъ -- быть дипломатомъ надо!
             А то -- неосторожность взгляда,
             Оли поспѣшность, невпопадъ,
             Испортятъ все, и -- съ носомъ братъ!....
  
                                 LVII.
  
             Но если можете, старайтесь,
             За ужиномъ, сѣсть подлѣ ней,
             Иль vis-à-vis, и забавляйтесь
             Игрою взоровъ, лишь бы -- чей
             Сторонній взоръ не могъ подмѣтить,
             И если вы предварены...
             Не то,-- легко опасность встрѣтить,
             И тутъ и тамъ, со стороны!
             А сколько съ этимъ разговоромъ --
             (Обмѣномъ взора съ милымъ взоромъ!;
             Очарованья слито.... о!
             Нѣтъ мірѣ выше ничего!...
  
                                 LVIII.
  
             И эти дивныя мгновенья,--
             Какъ врѣзываются они!
             Ихъ вспоминать -- ужъ наслажденья!
             Кровь закипитъ, какъ вспомнишь дни,
             Когда тамъ взоръ краснорѣчивой,
             Со взоромъ встрѣтясь красоты,
             Рѣшалъ задачи сердца живо,
             Иль дивныя будилъ мечты!
             Надежды, страхъ, желаніи пытка
             И чувствъ взволнованныхъ избытка --
             Не знаешь удержать... о балъ!
             Не разъ узлы ты разсѣкалъ!....
  
                                 LIX.
  
             А впрочемъ, всѣ разсудка мѣры --
             Лишь для толпы, какъ, посреди
             Большаго свѣта атмосферы,
             Съ умомъ дѣла свои вести,--
             Чтобъ,-- словомъ, взоромъ, жестомъ,-- плановъ
             Вдругъ не разрушить, не впопадъ! .
             Да этихъ мѣръ, для "Донъ-Жуановъ" --
             Иль, то есть, для такихъ, чей взглядъ,
             Чье слово цѣнится высоко,--
             (Но видамъ мудрости глубокой
             Большаго свѣта, такъ сказать!)
             И вовсе нѣтъ! не имъ то знать!..
  
                                 LXX.
  
             Была бъ счастливая осанка,
             (Особенно, когда ново --
             Лице!) то -- первая приманка;
             Потомъ,-'чтобъ тонъ былъ "comme il faut!"
             А тамъ ужъ -- знаменитость рода,
             Богатство, умъ, иль здравый смыслъ,
             Отвага, ловкость и свобода....
             Хоть это, изъ условныхъ числъ,--
             Строка Ньютоновой биномы41,
             (Съ которою не всѣ знакомы,!)
             Но, съ этимъ, ужъ у васъ дипломъ --
             Вездѣ на ласковый пріемъ!...
  
                                 LXI.
  
             И нашъ герой -- (герой, по праву!) --
             Все это за собой имѣлъ:
             Богатство, молодость и славу,
             И красоту, и умъ -- удѣлъ
             Не многихъ!... словомъ,-- сынъ фортуны,
             О сынъ ея любимый былъ!
             Однакожъ, и красавецъ юный,
             И онъ -- дань тяжкую платилъ --
             Пока извѣстности достигнулъ,
             И свѣта суету постигнулъ,
             Гдѣ жизнью жертвовалъ, не разъ,
             За сладость молодыхъ проказъ!...
  
                                 LXII.
  
             А многіе, межъ тѣмъ, не знаютъ.
             Какъ стоить дорого успѣхъ!
             Ихъ чувства -- зависти терзаютъ,
             Что свѣтскихъ лишены утѣхъ....
             Но если бъ ближе разсмотрѣли
             Любимцевъ вѣтренной судьбы-,--
             Такъ вѣрно бы не захотѣли
             Подобной испытать борьбы,--
             Борьбы, для многихъ столь опасной,
             И результатами ужасной,
             Въ которой -- молодой народъ,
             Не разъ, и жизнь свою кладетъ!...
  
                                 LXIII.
  
             Пусть посмотрѣли бы, порою,
             На многихъ денди молодыхъ,
             Во цвѣтѣ лѣтъ -- уже съ душою,
             Увядшею для благъ земныхъ;
             Прекрасныхъ -- но ужъ истощенныхъ,
             Богатыхъ,-- часто, безъ гроша,
             Жертвъ этихъ блѣдныхъ, заклейменныхъ --
             Развратомъ, что, отъ нихъ дыша,
             Раждаетъ къ нимъ негодованье!
             Ихъ родовое состоянье,
             Въ рукахъ, у хищниковъ, и вотъ --
             Лишь склепъ фамильный прахъ ихъ ждетъ!...
  
                                 LXIV.
  
             "Гдѣ свѣтъ-то?" восклицалъ вздыхая,
             Старикъ восьмидесяти лѣтъ42,--
             О современномъ вспоминая!
             Увы! и въ правду: гдѣ же "свѣтъ?"
             Гдѣ -- эти люди, что здѣсь были,
             О такъ недавно?... Гдѣ мы ихъ
             И слѣдъ отыщемъ?... горсть лишь пыли --
             Отъ нихъ осталася на мигъ....
             И той, быть можетъ, ужъ не стало!
             А сколько блеска обѣщало
             Ихъ бытіе!... но -- какъ стекло,
             Разбило ихъ судьбы крыло!
  
                                 LXV.
  
             Давно ль Европа схоронила --
             Такъ много, такъ гремѣвшихъ славъ!...
             Гдѣ мужи вѣка? гдѣ свѣтила
             И наши многія?... Уставъ --
             Судьбы великихъ, какъ и малыхъ,
             Іероглифъ еще для насъ!
             Лишь грустно, какъ изъ поотсталыхъ,
             Или живыхъ еще,-- подъ часъ,
             Кто поведетъ кругомъ глазами
             И не дочтется, между нами,
             Лицъ многихъ, скошенныхъ съ земли,
             Гдѣ бъ такъ еще пожить могли!...
  
                                 LXVI.
  
             Что жъ восемдесятъ лѣтъ? на это,--
             И половинный срокъ великъ:
             Лѣтъ и десятокъ, здѣсь, со свѣта
             Уноситъ сколько.... отъ владыкъ --
             До мелкаго простолюдина!...
             И сколькихъ смѣнъ здѣсь, подъ луной,
             Бываетъ времени пучина --
             Могилой мрачной и нѣмой!!!...
             Да насъ -- ничто не удивляетъ,
             Не трогаетъ, не поражаетъ;
             И въ наслажденіи земномъ --
             Лишь Эгоисмомъ всѣ живемъ!...
  
                                 LXVIII.
  
             Такъ перемѣны намъ не новы!
             Такъ ко всему привыкли мы,
             Спокойно глядя, какъ -- оковы
             Рвутъ даже, смѣлые умы,
             И устремляютъ, такъ свободно,
             Полетъ свой за рубежъ, куда --
             Мысль человѣка, духъ народной.
             Не заносились никогда....
             Но -- занеслись и мы далеко!
             И спустимся, скорѣй, съ высокой,
             Опасной точки, къ своему --
             Герою, чтобъ сказать ему:
  
                                 LXVIII.
  
             "Жуанъ любезный! "Carpe diem43!..."
             Да, "Carpe то есть: поживи --
             Какъ учитъ насъ Горацій! зміемъ
             Скользи лишь, да съ оглядкой рви
             Плодъ запрещенный наслажденій!...
             "Жизнь бѣдный-то комедіантъ":"
             Ей надо пьесъ и представленій,
             Чтобъ выказать въ нихъ свой талантъ!
             Сегодня -- наше! завтра -- будетъ
             Въ другихъ рукахъ! и свѣтъ забудетъ
             О насъ, быть можетъ, чуть сойдемъ --
             Со сцены, съ нашилъ бытіемъ!...
  
                                 LХІХ.
  
             Успѣлъ ли нашъ Герой прельститься
             Красою Мисси какой нибудь?
             Иль, можетъ быть, не разъ жениться....
             Ну, то есть, тайно-брачный путь
             Извѣдать съ третьей, иль четвертой,
             Наслѣдницею молодой,--
             Законныхъ браковъ путь истертой
             Минуя, робкою ногой,
             Чтобы, порой, о тернъ колючій
             Не зацѣпиться, или, съ кручи,
             Вдругъ въ пропасть не слетѣть?... пока,
             Еще то -- темная строка!
  
                                 LXX.
  
             Быть можетъ, дальше -- и откроемъ,
             Какъ тутъ повѣсничалъ Жуанъ.
             Иль -- дѣйствовалъ, прямымъ героемъ,
             Сплинъ разгоняя Англичанъ!...
             Теперь же, отдохнемъ на время,
             На перепутьи, чтобъ потомъ,
             Собравши силы, ногу въ стремя,
             Да и опять, своимъ путемъ,
             За милымъ баловнемъ Фортуны,
             Нестись,-- сквозь молньи и перуны, --
             Куда насъ съ музою Пегасъ
             Помчитъ, средь лая псовъ на насъ....
  

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

  
                                 I.
  
             Нѣтъ хуже, варварственнѣй вѣка,
             Какъ вѣкъ, который нарекли,
             Хоть и не вѣкомъ человѣка,
             А -- среднимъ возрастомъ, или --
             Лѣтами средними, по р и о томъ
             Я умолчу: злословье хуже яда.
             Вдали отъ всѣхъ Жуанъ съ ней былъ вдвоемъ;
             Они бы поступили осторожно,
             Закрывъ глаза, но развѣ это можно?
  
                                 СѴІ.
  
             Лицо ея горѣло отъ стыда,
             Но все она себя не признавала
             Виновною. Любовь хитритъ всегда
             И вводитъ въ заблужденье. Ей не мало
             Причинено страданій и вреда;
             Близъ бездны Донна Джулія стояла,
             Готовая совсѣмъ въ нее упасть,
             А все грѣха не признавала власть.
  
                                 СѴІІ.
  
             Она была собой вполнѣ довольна;
             Такъ юнъ Жуанъ, что вѣрности обѣтъ
             Не трудно ей сдержать; смѣшно и больно
             Бояться зла, когда соблазна нѣтъ. ?
             Въ то время ей припомнилось невольно,
             Что мужъ ея пятидесяти лѣтъ.
             Жаль, что она объ этомъ думать стала:
             Любовь такіе годы цѣнитъ мало.
  
                                 СѴІІІ.
  
             Коль говорятъ: "въ пятидесятый разъ
             Я вамъ твержу", то это признакъ ссоры;
             Когда поэты, музою гордясь,
             О ней порой заводятъ разговоры --
             Стиховъ полсотню вамъ прочтутъ какъ разъ;
             Когда ихъ пятьдесятъ, опасны воры;
             Не жди любви, какъ стукнетъ пятьдесятъ,
             Тогда гиней полсотни просто кладъ.
  
                                 СІХ.
  
             Защищена невинностью святою,
             Она грѣха бояться не могла;
             Рѣшивъ, что ей легко владѣть собою,
             Она Жуана за руку взяла;
             Разсѣянность была тому виною:
             Она Жуана руку приняла
             За собственную руку; въ заблужденье
             Ее ввело душевное волненье.
  
                                 СХ.
  
             Она затѣмъ склонилась головой
             Къ другой его рукѣ, что утопала
             Средь темныхъ волнъ косы ея густой,
             Она его съ любовью созерцала,
             Вся отдаваясь страсти молодой.
             Зачѣмъ однихъ Инесса оставляла
             Неопытныхъ дѣтей? Увѣренъ я,
             Не такъ бы поступила мать моя.
  
                                 СХІ.
  
             Жуанъ ей руку жалъ. Ей сладко было
             Ему на ласку лаской отвѣчать;
             Ея рука, казалось, говорила:
             "Меня ты можешь нѣжить и ласкать;
             Твоей руки пожатіе мнѣ мило*,
             Но Джулія, когда бъ могла понять,
             Что есть опасность въ томъ, отъ зла ушла бы,
             Какъ отъ змѣи иль ядовитой жабы.
  
                                 СХІІ.
  
             Жуанъ, въ которомъ клокотала кровь,
             Къ ея рукѣ, въ порывѣ увлеченья,
             Прильнулъ устами. Первая любовь
             Всегда робка, и онъ пришелъ ат" смятенье.
             Но Джулія, не хмуря гнѣвно бровь,
             Лишь покраснѣла. Тайное волненье
             Она хотѣла отъ Жуана скрыть,
             Къ тому жъ была не въ силахъ говорить.
  
                                 CXIII.
  
             Луна взошла. Опасное свѣтило
             Напрасно цѣломудреннымъ зовутъ;
             Въ ея лучахъ таинственная сила;
             Они, блестя, на путь грѣха ведутъ.
             Луна не мало бѣдствій причинила;
             Ея лучи тревогу въ душу льютъ,
             Въ ней пробуждая страстныя желанья;
             Невиннѣе безъ мѣры дня сіянье.
  
                                 СХІѴ.
  
             Въ тотъ сладкій часъ, когда природа спитъ,
             Одѣтая волшебнымъ блескомъ ночи,
             Когда луна деревья серебритъ,
             И звѣзды, какъ безчисленныя очи,
             Глядятъ съ небесъ на этотъ чудный видъ,
             Душѣ съ собою справиться нѣтъ мочи;
             Она собой владѣть перестаетъ,
             Но не покой ей .тотъ мигъ даетъ.
  
                                 CXV.
  
             Жуанъ былъ рядомъ съ Джуліей, въ волненьи
             Охватывая станъ ея рукой...
             Когда бъ она имѣла опасенья,
             Не трудно было бъ ей уйти домой.
             Но вѣроятно это положенье
             Имѣло даръ ее плѣнять собой...
             Затѣмъ... но ужъ меня терзаетъ совѣсть,
             Что началъ я писать такую повѣсть.
  
                                 СХѴІ.
  
             Платонъ! людей не мало ты сгубилъ
             Теоріей своей, что будто можно
             Умѣрить силой воли сердца пылъ
             И страсть сдержать. Твое ученье ложно,
             Ты людямъ больше зла имъ причинилъ,
             Чѣмъ всѣ поэты вмѣстѣ. Непреложно,
             Что ты и фатъ, и шарлатанъ, и лжецъ,
             Опасный сводникъ любящихъ сердецъ.
  
                                 CXVII.
  
             Когда она очнулась, слезы градомъ --
             Увы! не безъ причины -- потекли
             Изъ глазъ ея. Возможно ли, чтобъ рядомъ
             Когда-нибудь любовь и разумъ шли!
             Трудна борьба съ соблазна тонкимъ ядомъ.
             Намѣренья благія не спасли
             Ея отъ зла. Ей твердость измѣнила;
             Она шепнула: "нѣтъ!" -- и уступила.
  
                                 CXVIII.
  
             За новую утѣху Ксерксъ сулилъ,
             Какъ говорятъ, богатыя награды;
             За выдумку онъ много бъ заплатилъ.
             На этотъ счетъ мои съ нимъ розны взгляды.
             Въ любви всегда я счастье находилъ
             И новыхъ наслажденій мнѣ не надо;
             Я старыми довольствуюсь вполнѣ,
             Лишь бы они не измѣнили мнѣ.
  
                                 СХІХ.
  
             Ты часто губишь насъ, о наслажденье!
             Но въ душу проливаешь яркій свѣтъ;
             Покинуть путь грѣха и заблужденья
             Я каждую весну даю обѣтъ;
             Но къ Вестѣ мало чувствуя влеченья,
             Я все грѣшу -- и въ клятвахъ прока нѣтъ;
             Все жъ мысль моя осуществиться можетъ;
             Зимой исправлюсь,-- стужа мнѣ поможетъ.
  
                                 СХХ.
  
             Здѣсь маленькую вольность разрѣшить
             Я долженъ музѣ. Не страшись. читатель!
             Повѣрь, не въ состояньи оскорбить
             Твою стыдливость нравственный писатель.
             Но правиламъ я долженъ измѣнить,
             Которыхъ я глубокій почитатель...
             Когда предъ Аристотелемъ грѣшу,
             Въ своей винѣ сознаться я спѣшу.
  
                                 СХХІ.
  
             Не разъ поэтамъ такъ грѣшить случалось,
             И вотъ вообразить прошу я васъ,
             Что полгода почти съ тѣхъ поръ промчалось,
             Какъ Джуліи съ Жуаномъ въ первый разъ
             Запретный плодъ любви вкусить досталось
             Въ іюньскій чудный вечеръ. Пронеслась,
             Какъ сонъ, весна; настала осень злая...
             Мы въ ноябрѣ; не помню лишь числа я.
  
                                 СХХІІ.
  
             Отрадно созерцать блестящій рой
             Далекихъ звѣздъ, внимая плеску моря,
             Когда оно, сребримое луной,
             Лѣниво катитъ волны, пѣснѣ вторя,
             Что гондольеръ поетъ въ тиши ночной,
             Забывъ тяжелый гнетъ тоски и горя.
             Не мало навѣваетъ свѣтлыхъ думъ
             И сладкій ропотъ волнъ, и листьевъ шумъ,
  
                                 СХХІІІ.
  
             Отрадно, возвращаясь издалека,
             Погладить пса, что стережетъ нашъ дворъ;
             Отрадно, если въ мигъ желанной встрѣчи
             Отъ радости сіяетъ милый взоръ;
             Пріятны слуху ласковыя рѣчи,
             Жужжанье пчелъ и птицъ веселый хоръ;
             Невольно насъ приводитъ въ сладкій трепетъ
             И нѣжный голосъ дѣвъ, и дѣтскій лепетъ.
  
                                 CXXIV.
  
             Какъ сладокъ винограда алый сокъ,
             Когда сбираютъ гроздья! Наслажденье --
             Забиться лѣтомъ въ мирный уголокъ
             Отъ города вдали. Отрадно мщенье,
             Особенно для женщины. Мѣшокъ
             Съ червонцами приводитъ въ восхищенье
             Скупца. Отецъ рожденью сына радъ,
             Морякъ -- добычѣ, плѣннику -- солдатъ.
  
                                 СХХѴ.
  
             Пріятно, коль достанется наслѣдство
             Отъ дяди или тетки, что давно
             Отъ старости глубокой впали въ дѣтство,
             Дыша на ладанъ. Тѣмъ милѣй оно,
             Чѣмъ больше истощились наши средства,
             Чѣмъ дольше ждать намъ было суждено
             Желанныхъ благъ, долговъ надѣлавъ кучи...
             Увы, какъ старики порой живучи!
  
                                 CXXVI.
  
             Стяжать отрадно кровью иль перомъ
             Вѣнокъ лавровый; сладко помириться;
             Порой пріятно ссориться съ глупцомъ;
             Порой виномъ недурно насладиться;
             Всегда отрадно выступить бойцомъ
             За жертву, что не можетъ защититься;
             Намъ школа дорога; ей, можетъ быть,
             Забыты мы, ее жъ нельзя забыть.
  
                                 CXXVII.
   .
             Но замѣнить ничто не въ состояньи
             Восторговъ, что даритъ намъ страсти пылъ;
             Когда Адамъ, отвѣдавъ плодъ познаній,
             Изъ свѣтлаго Эдема выгнанъ былъ,
             Не могъ онъ проклинать своихъ страданій:
             Узнавъ любовь, онъ новый рай открылъ.
             Сравниться съ нею можетъ свѣтлый пламень,
             Что Прометей вселилъ въ бездушный камень.
  
                                 CXXVIII.
  
             Престранное созданье человѣкъ!
             Онъ гонится за тѣмъ, что только ново;
             Открытьями богатъ нашъ жалкій вѣкъ,
             Но лишь одинъ разсчетъ всему основой;
             Обманъ дорогу правды пересѣкъ;
             Нажива -- вотъ магическое слово,
             Которое съ любовью шепчетъ міръ,
             Какъ встарь воздвигнувъ золоту кумиръ.
  
                                 СХХІХ.
  
             Открытій цѣлый рядъ нашъ вѣкъ прославитъ;
             Ихъ породили геній съ нищетой;
             Одинъ носы искусственные ставитъ,
             А гильотину выдумалъ другой;
             Одинъ съ большимъ искусствомъ кости правитъ,
             Другой ломаетъ ихъ -- контрастъ смѣшной!
             Болѣзнь, что насъ гнетъ, смѣняя новой,--
             Мы прививаемъ оспу отъ коровы.
  
                                 СХХХ.
  
             Картофель въ хлѣбъ мы стали превращать;
             О гальванизмѣ цѣлые трактаты
             Писали мы, но все жъ должны признать,
             Что опытовъ ничтожны результаты.
             Машинъ теперь такая благодать,
             Что за труды бѣднякъ лишился платы.
             Мы спасены отъ оспы, говорятъ,
             Когда жъ ея исчезнетъ старшій братъ?
  
                                 СХХХІ.
  
             Америка дала ему рожденье;
             Когда же онъ воротится домой?
             Тамъ сильно возрастаетъ населенье;
             Пора бы моромъ, голодомъ, войной
             И прочими дарами просвѣщенья
             Его умѣрить ростъ. Вопросъ иной,
             Что порождаетъ больше злыхъ послѣдствій --
             Заразы ядъ иль гнетъ тяжелыхъ бѣдствій.
  
                                 СХХХІІ.
  
             Порой изобрѣтенья намъ вредятъ;
             Но все-жъ ихъ цѣль гуманна и прекрасна;
             Полезенъ былъ бы Дэви аппаратъ
             Да жаль, онъ слишкомъ сложенъ; не напрасно
             Полярныхъ странъ мы изучали хладъ;
             Намъ Тимбукту далекое подвластно;
             Все это людямъ пользы принесло
             Не меньше, чѣмъ рѣзня при Ватерло.
  
                                 CXXXIII.
  
             Феноменъ человѣкъ и жизнь загадка;
             Мнѣ только жаль, что въ наслажденьи грѣхъ,
             Когда, сознаюсь въ томъ, грѣшить такъ сладко!
             Какъ ни живи -- одинъ конецъ для всѣхъ:
             Все смерть придетъ съ своей улыбкой гадкой;
             Ее ни власть, ни деньги, ни успѣхъ
             Прогнать не могутъ. Что-жъ затѣмъ? Не знаю.
             Вы также? Такъ прощайте. Продолжаю.
  
                                 СХХХІѴ.
  
             Мы -- въ ноябрѣ, когда ужъ неба сводъ
             Утратилъ блескъ своей лазури нѣжной,
             И горы, испытавъ ненастья гнетъ,
             Свой синій плащъ смѣнили ризой снѣжной;
             Когда бушуетъ море и реветъ,
             Стараясь поглотить утесъ прибрежный
             Клокочущими волнами, и день
             Часамъ къ пяти смѣняетъ ночи тѣнь.
  
                                 СХХХѴ.
  
             Царила ночь надъ спящею землею;
             Луну скрывали тучи. Вкругъ огня,
             Внимая вѣтра жалобному вою,
             Сидѣла, грѣясь, не одна семья.
             Камина сладкій свѣтъ! Какъ схожъ съ тобою
             Волшебный блескъ безоблачнаго дня!
             Въ вечерній часъ люблю я свѣтъ камина,
             Веселый смѣхъ и пѣнистыя вина...
  
                                 CXXXVI.
  
             Насталъ полночный часъ. Отрадный сонъ,
             Какъ надо думать, Джулія вкушала;
             Въ глубокій мракъ давно былъ погруженъ
             Ея альковъ. Она вдругъ услыхала
             Такой ужасный шумъ, что мертвыхъ онъ
             Поднять бы могъ. Служанка въ дверь стучала,
             Испуганно крича: "стряслась бѣда!..
             Сударыня, вашъ мужъ идетъ сюда!
  
                                 СХХХѴІІ.
  
             Скорѣе отоприте, ради Бога!
             Полгорода за нимъ стремится вслѣдъ;
             Могу сказать: нежданная тревога...
             Я стерегла, моей вины тутъ нѣтъ...
             На лѣстницѣ они; еще немного --
             И будутъ здѣсь; готовьтесь дать отвѣтъ;
             Онъ, можетъ быть, еще успѣетъ скрыться,
             Прыгнувъ въ окно; да надо торопиться"...
  
                                 CXXXVIII.
  
             Дѣйствительно, съ толпой друзей и слугъ,
             Въ рукахъ державшихъ факелы и свѣчи,
             Ворвался въ домъ разгнѣванный супругъ;
             Чтобъ зло карать, съ женой искалъ онъ встрѣчи;
             Возможно-ль допустить, чтобъ даромъ съ рукъ
             Женѣ сходилъ обманъ? О томъ и рѣчи
             Не можетъ быть. Одну не наказать,
             Съ нея примѣръ другія будутъ брать.
  
                                 СХХХІХ.
  
             Какимъ путемъ вселились подозрѣнья
             Въ Альфонсо, не берусь я объяснить.
             Но все-жъ его постыдно поведенье,--
             Какъ можно въ спальню женину входить,
             Безъ всякаго о томъ предупрежденья,
             Съ толпой вооруженной! Грустно быть
             Обманутымъ; но развѣ легче горе,
             Когда трубишь о собственномъ позорѣ?
  
                                 CXL.
  
             Близъ Джуліи, что плакала навзрыдъ,
             Ея служанка вѣрная стояла
             И дѣлала такой неловкій видъ,
             Какъ будто бы сейчасъ съ кровати встала;
             Въ лицѣ ея читались гнѣвъ и стыдъ
             Я, право, не пойму, зачѣмъ желала
             Доказывать собравшимся она,
             Что донна почивала не одна...
  
                                 CXLI.
  
             Могло-ль казаться страннымъ, что съ служанкой
             Она слала, бояся быть одной?
             (Когда для мужа оргія -- приманка,
             Иной женѣ приходится порой
             Такъ поступать. Конечно, перебранка --
             Ночного кутежа исходъ прямой;
             Но мужъ, щадя жены ревнивой нервы,
             Ей говоритъ: "я ужинъ бросилъ первый!")
  
                                 CXLII.
  
             Атаку Донна Джулія сама
             Вдругъ повела. "Глазамъ своимъ не вѣрю!
             Вы вѣрно пьяны иль сошли съ ума!..
             За что досталась я такому звѣрю?..
             Милѣе смерть, отраднѣе тюрьма,
             Чѣмъ съ вами жизнь. Кто тамъ стоитъ за дверью?
             Я подозрѣнья ввѣкъ вамъ не прощу...
             Ищите же!" Онъ молвилъ: "Поищу!"
  
                                 CXLIII.
  
             И вотъ онъ сталъ пытливо шарить всюду;
             Искали и они по всѣмъ угламъ;
             Все перерыли: платья и посуду,
             Искали по комодамъ и шкафамъ --
             И что-жъ нашли?-- бѣлья и кружевъ груду
             И пропасть тѣхъ вещей, что красятъ дамъ;
             Гребенокъ, щетокъ, склянокъ, притираній,
             Но все успѣхъ ихъ не вѣнчалъ стараній.


  
                                 CXLIV.
  
             Иные заглянули подъ постель,
             Но тамъ нашли не то, чего желали;
             Ломали все, чтобъ видѣть, нѣтъ ли гдѣ-ль
             Слѣдовъ близъ дома, ставни отворяли;
             Но все -- увы!--н е достигалась цѣль.
             Ихъ лица выражать смущенье стали...
             Какъ странны иногда дѣла людей:
             Искали подъ постелью, а не въ ней!
  
                                 CXLV.
  
             Ихъ въ это время Джулія язвила.
             "Ищите же!-- кричала имъ она.--
             Лишь въ гнусныхъ оскорбленьяхъ ваша сила;
             Должно быть, я за то посрамлена,
             Что тяжкій крестъ безропотно носила;
             Но чашу мукъ я выпила до дна,--
             И бѣдной жертвы скоро стихнутъ стоны,
             Когда у насъ есть судьи и законы!
  
                                 CXLVI.
  
             Быть вашею женою за позоръ,
             Считаю я. Вамъ безразлично это,--
             Вы мужъ лишь по названью. Дѣлать вздоръ,--
             Скажите,-- не постыдно-ль въ ваши лѣта?
             Конечно, дряхлость старцу не укоръ,
             Но можно-ль стать посмѣшищемъ для свѣта!...
             Какъ смѣете, тиранъ, наглецъ, злодѣй,
             Вы сомнѣваться въ вѣрности моей!
  
                                 CXLVII.
  
             Глухого старика, грѣховъ не зная,
             Я избрала себѣ духовникомъ;
             Его терпѣть не стала бы другая...
             Такъ непорочна я, что онъ съ трудомъ
             Въ мое замужство вѣритъ. Жизнь такая
             Несносна мнѣ; пойду инымъ путемъ,--
             Прошла пора терпѣнья и уступокъ.'.
             Возможно-ль вамъ простить такой поступокъ?
  
                                 CXLVIII.
  
             Что-жъ, кромѣ зрѣлищъ, баловъ и церквей,
             Ставъ чуть ли не затворницей въ Севильѣ,
             Я видѣла? Кто изъ моихъ друзей
             Играетъ роль кортехо? Всѣ усилья,
             Чтобы смутить покой души моей,
             Плодовъ не принесли. За что-жъ насилье?
             Самъ графъ О'Рельи, храбрый генералъ,
             Что взялъ Алжиръ, моею жертвой сталъ.
  
                                 CXLIX.
  
             Шесть мѣсяцевъ вздыхалъ пѣвецъ Каццани
             У ногъ моихъ. "Изъ всѣхъ испанскихъ дамъ
             Лишь непорочны вы", графъ Корніани
             Такъ говорилъ.-- За что же этотъ срамъ?
             Графъ Строгановъ писалъ мнѣ рядъ посланій;
             Осталась я глуха къ его мольбамъ.
             Ирландскій пэръ, что былъ отвергнутъ мною,
             Себя убилъ... (Онъ умеръ отъ запою).
  
                                 CL.
  
             Двухъ грандовъ я совсѣмъ лишила сна;
             Епископовъ сводить съ ума умѣла...
             За что же безупречная жена
             Должна страдать? Я утверждаю смѣло,
             Что вы -- лунатикъ. Я удивлена,
             Что кулаковъ вы не пустили въ дѣло.,.
             Какъ жалки вы съ оружіемъ въ рукахъ!
             Вы смѣхъ лишь возбуждаете, не страхъ.
  
                                 CLI.
  
             Внимая наущеньямъ прокурора,
             Въ далекій путь какъ будто снарядясь,
             Вы скрылись, говоря: "вернусь не скоро"...
             Онъ отъ стыда поднять не можетъ глазъ!
             Обоимъ вамъ не смыть съ себя позора.
             Но прокуроръ еще подлѣе васъ:
             Не вашу честь онъ охранялъ ревниво,--
             Нѣтъ, цѣль его была одна нажива.
  
                                 CLII.
  
             Когда онъ хочетъ здѣсь составить актъ,
             Пусть пишетъ: вотъ чернила и бумага;
             Признать ему придется грустный фактъ,
             Что безъ причинъ вся эта передряга...
             Коль вами не совсѣмъ утраченъ тактъ,
             Пусть удалится сыщиковъ ватага,
             Чтобъ дать одѣться горничной моей,
             Что плачетъ оттого, что стыдно ей.
  
                                 CLIII.
  
             Ищите и въ передней, и въ уборной!
             Прошу, переверните все вверхъ дномъ!
             Тамъ -- дверь чулана; здѣсь -- каминъ просторный:
             Какъ знать, быть можетъ спрятался онъ въ немъ.
             Но не шумѣть, я васъ прошу покорно,--
             Я спать хочу... Все спитъ еще кругомъ.
             Умѣрьте пылъ до отысканья клада;
             Его сама я буду видѣть рада.
  
                                 CLIV.
  
             За что такъ поступаете со мной?
             Вашъ образъ дѣйствій просто непонятенъ.
             О, храбрый витязь! кто жъ любовникъ мой?...
             Надѣюсь, онъ уменъ и родомъ знатенъ?
             Какъ звать его? Красивъ ли онъ собой?
             Онъ вѣрно въ цвѣтѣ лѣтъ, высокъ и статенъ?
             Коль запятнать мою рѣшились честь,
             На то у васъ причины вѣрно есть,
  
                                 CLV.
  
             Я думаю, онъ все же васъ моложе;
             А если онъ шестидесяти лѣтъ,--
             Вамъ, рыцарю, губить его за что же?
             И ревновать причины даже нѣтъ.
             (Воды, воды скорѣй!) Какъ горько, Боже,
             Что скрыть нельзя рыданій грустный слѣдъ!
             О, мать моя! могло ль тебѣ присниться,
             Что съ извергомъ я буду вѣкъ томиться!.."
  
                                 CLVI.
  
             Къ Антоніи, прислужницѣ моей,
             Быть можетъ ваша ревность ужъ готова
             Придраться? Мы вѣдь спали вмѣстѣ съ ней;
             Въ томъ, кажется, нѣтъ ничего дурного,
             Я васъ прошу: стучитесь у дверей,
             Когда ворваться вздумаете снова,
             Чтобъ время дать, приличія любя,
             Намъ что нибудь накинуть на себя!
  
                                 CLVII.
  
             Я кончила. Душевная тревога
             Мѣшаетъ мнѣ всѣ счеты съ вами свесть;
             Но ясно вамъ, какъ сердце можетъ много
             Безропотно страданій перенесть...
             Предъ совѣстью своей отвѣтить строго
             Придется вамъ. Ея ужасна месть...
             Мнѣ васъ не жаль,-- томитесь и страдайте!
             (Антонія, платокъ скорѣй подайте!)"
  
                                 CLVIII.
  
             Она въ подушки бросилась; сквозь слезъ
             Ея сверкали очи. Такъ порою
             Дождь падаетъ при блескѣ вешнихъ грозъ.
             Невольно поражая бѣлизною,
             Изъ-подъ ея распущенныхъ волосъ
             Сквозили плечи. Черною косою
             Ихъ оттѣнялся блескъ еще сильнѣй,
             Волненье говорить мѣшало ей.
  
                                 CLIX.
  
             Альфонсо былъ въ смущеніи. Сердито
             Антонія шагала, гнѣвный взглядъ
             На барина съ опѣшенною свитой
             Бросая. Кто же былъ скандалу радъ?
             Лишь прокуроръ, съ улыбкой ядовитой,
             Не унывалъ: кто правъ, кто виноватъ --
             Былъ для него вопросъ совсѣмъ неважный,--
             Лишь о наживѣ думалъ плутъ продажный.
  
                                 CLX.
  
             Онъ зорко за Антоніей слѣдилъ,
             Поднявши носъ и щуря глазъ лукаво;
             Онъ счастье лишь въ процессахъ находилъ,
             Не дорожа ничьею доброй славой;
             Ни красоту, ни юность не цѣнилъ,
             И по его понятьямъ были правы
             Лишь тѣ, что ублажить съумѣли судъ,
             Хотя бъ и ложь, и подкупъ были тутъ.
  
                                 CLXI.
  
             Злосчастный мужъ стоялъ совсѣмъ сконфуженъ
             И былъ, конечно, жалокъ и смѣшонъ:
             Фактъ преступленья не былъ обнаруженъ;
             На сторонѣ жены стоялъ законъ;
             Невинностью ея обезоруженъ,
             Въ своей винѣ раскаивался онъ..
             Растерянъ и въ смущеніи глубокомъ
             Безмолвно онъ внималъ ея упрекамъ.
  
                                 CLXII.
  
             Онъ началъ извиняться передъ ней,
             Но отъ нея напрасно ждалъ отвѣта,--
             Лишь плакала она. Порой мужей
             Такимъ путемъ сживаютъ жены съ свѣта;
             Онъ Іова жену сравнилъ съ своей:
             Не хуже той язвить умѣла эта.
             "Мнѣ будетъ мстить вся женина родня",
             Подумалъ онъ, поступокъ свой кляня.
  
                                 CLXIII.
  
             Пробормотать онъ словъ успѣлъ немного;
             Антонія его прервала рѣчь,
             Сказавъ: "скорѣй уйдите, ради Бога,
             А то синьорѣ въ гробъ придется лечь!"
             Она притомъ на всѣхъ взглянула строго.
             Альфонсо, что хотѣлъ скандалъ пресѣчь
             И мало пользы ждалъ отъ разговора,--
             Ругнувъ жену, изъ спальни вышелъ скоро.
  
                                 CLXIV.
  
             За нимъ ушелъ и сонмъ его гостей,
             Довольный тѣмъ, что кончилъ перебранку;
             Лишь прокуроръ толкался у дверей;
             Онъ думалъ, какъ бы дѣло наизнанку
             Перевернуть ехидностью своей;
             Его нахальство взорвало служанку,--
             Она сутягу вытолкала вонъ,
             Въ его лицѣ обидѣвши законъ.
  
                                 CLXV.
  
             О, грѣхъ и срамъ! Лишь всѣ исчезли... Что же?
             Какъ тяжело мнѣ продолжать романъ!
             Иль слѣпъ весь міръ и небо слѣпо тоже.
             Что можетъ правды видъ принять обманъ?
             Для женщины вѣдь честь всего дороже.
             Я продолжаю нехотя. Жуанъ,
             Лишь только двери запереть успѣли,
             Почти лишенный чувствъ, вскочилъ съ постели.
  
                                 CLXVI.
  
             Онъ спрятанъ былъ; но это -- тщетный трудъ
             Вамъ объяснять, какъ онъ отъ взоровъ скрылся;
             Жуанъ былъ очень молодъ, гибокъ, худъ
             И въ уголку постели пріютился;
             Задохнуться легко онъ могъ бы тутъ;
             Но еслибъ онъ и умеръ, я бъ стыдился
             Его жалѣть: такъ слаще кончить путь,
             Чѣмъ въ бочкѣ, словно Кларенсъ, утонуть.
  
                                 CLXVII.
  
             Жалѣть его не сталъ бы я, конечно,
             И потому, что былъ преступенъ онъ.
             Прелюбодѣйство осуждаютъ вѣчно
             И нравственность, и церковь, и законъ.
             Въ года любви относятся безпечно
             Къ такимъ грѣхамъ, -- вѣдь бѣсъ тогда силенъ,--
             Но въ старости, когда разсчетовъ время,
             Какъ тяжело грѣховъ прошедшихъ бремя!
  
                                 CLXVIII.
  
             Изъ Библіи сравненіе я дамъ,
             Что можетъ пояснить его мытарство:
             Когда Давидъ изнемогалъ, врачамъ
             Пришло на умъ престранное лѣкарство:
             Они ему послали, какъ бальзамъ,
             Красавицу и ожилъ онъ для царства;
             Но иначе пріемъ былъ вѣрно данъ:
             Хоть царь воскресъ, чуть не погибъ Жуанъ.
  
                                 CLXIX.
  
             Альфонсо возвратиться долженъ снова;
             Ему гостей не долго проводить;
             Бѣда опять обрушиться готова;
             Что дѣлать, чтобъ опасность отвратить?
             Ужъ близокъ день, а можно ль безъ покрова
             Глубокой тьмы успѣшно тайну скрыть?
             Антонія въ смущеніи молчала,
             А Джулія Жуана обнимала.
  
                                 CLXX.
  
             Онъ волосы ей гладилъ. Ихъ уста
             Сливались въ сладострастное лобзанье;
             Въ тотъ сладкій мигъ влюбленная чета
             Забыла и опасность, и страданья.
             Но время уносилось, какъ мечта...
             Антонія пришла въ негодованье:
             "Намъ не до шутокъ!-- молвила она.--
             Я, сударь, въ шкапъ васъ запереть должна.
  
                                 CLXXI.
  
             Бѣда еще виситъ надъ головою,
             А вамъ на умъ идетъ одна любовь;
             До смѣха ли? Какъ справитесь съ грозою,
             Коль баринъ встрѣтитъ васъ, вернувшись вновь?
             Все это пахнетъ шуткою плохою:
             Того и жди, что будетъ литься кровь,--
             Онъ васъ убьетъ, я мѣсто потеряю,
             А барыня спасется ли -- не знаю.
  
                                 CLXXII.
  
             Сударыня, я, право, вамъ дивлюсь!
             (Прошу идти скорѣй!) Соблазна много
             Въ мужчинѣ зрѣлыхъ лѣтъ, но что за вкусъ
             Къ смазливому ребенку! (Ради Бога
             Проворнѣе влѣзайте!) Я боюсь,
             Что баринъ насъ накроетъ. Вотъ тревога!
             (До утра потерпите какъ нибудь,
             А тамъ... Да вы не вздумайте заснуть!)"
  
                                 CLXXIII.
  
             Тутъ Донъ Альфонсо прервалъ назиданья
             Антоніи, войдя на этотъ разъ
             Совсѣмъ одинъ. Онъ распустилъ собранье
             И ей велѣлъ, немедля, скрыться съ глазъ..*
             Могли ль теперь помочь ея старанья?
             Какъ не исполнить данный ей приказъ?
             И вотъ, взглянувъ на барина нахально,
             Она, задувъ свѣчу, ушла изъ спальной.
  
                                 CLXXIV.
  
             Онъ помолчалъ немного и потомъ
             Пустился въ извиненья: онъ сознался,
             Что предъ женою виноватъ кругомъ
             И что совсѣмъ онъ въ дуракахъ остался,
             Сказавъ, что клевета виновна въ томъ;
             Но до причинъ поступка не касался,
             И рѣчь его, пустой и жалкій вздоръ,
             Была лишь фразъ безсмысленныхъ подборъ.
  
                                 CLXXV.
  
             Жена молчитъ, хотя отвѣтить ловко
             Она могла бъ и мужа осадить.
             (У женщинъ есть особая сноровка,
             Чтобъ изъ воды сухими выходить.
             Надъ мужемъ верхъ всегда беретъ плутовка,--
             Ей развѣ трудно въ ходъ и ложь пустить?
             За связь одну жена упреки ль слышитъ --
             Ихъ мужу три она сейчасъ припишетъ).
  
                                 CLXXVI.
  
             Дѣйствительно, она бъ легко могла
             Супруга пристыдить преступной связью
             Съ Инессою,-- вѣдь эта связь была
             Извѣстна всѣмъ; смѣшать Альфонсо съ грязью
             Ей, можетъ быть, стыдливость не дала...
             (Но впрочемъ нѣтъ,-- пропуститъ ли оказью
             Жена язвить супруга!), Можетъ-быть,
             Хотѣлось ей для сына мать щадить.
  
                                 CLXXVII.
  
             Еще могла другая быть причина:
             Изъ ревности Альфонсо поднялъ шумъ,
             Но никого онъ, съ хитростью змѣиной,
             Не назвалъ; можетъ быть, и наобумъ
             Онъ дѣйствовалъ; отъ матери до сына
             Дойти легко (хитеръ ревнивый умъ!);
             А потому, чтобъ имя скрыть счастливца,
             Она безмолвно слушала ревнивца.
  
                                 CLXXVIII.
  
             Намекъ одинъ, и обнаруженъ фактъ,
             Что надо скрыть; въ минуту затрудненья
             Почти всегда спасаетъ женщинъ тактъ.
             (Для рифмы только это выраженье
             Я въ ходъ пускаю). Съ правдою контрактъ
             Зачѣмъ имъ заключать? Воображенье
             Имъ замѣняетъ истину собой;
             Къ тому жъ онѣ такъ мило лгутъ порой.
  
                                 CLXXIX.
  
             Мы вѣримъ имъ, когда стыдливой краски
             На ихъ ланитахъ виденъ легкій слѣдъ.
             Къ чему борьба? Слезой заблещутъ глазки,
             И для борьбы у насъ ужъ силы нѣтъ.
             Сознаюсь въ томъ, неотразимы ласки,--
             Къ чему же споръ? У дамъ всегда отвѣтъ
             На все готовъ; имъ здравый смыслъ не нуженъ:
             Признай ихъ власть, затѣмъ... садись за ужинъ,
  
                                 CLXXX.
  
             Прощенья мужъ просилъ. Жена нашла,
             Что лучше миръ, и. тайный гнѣвъ скрывая,
             Окончить брань согласіе дала.
             Но на него эпитимья большая
             Супругою наложена была:
             Съ нимъ сходенъ былъ Адамъ, лишенный рая.
             Онъ не жалѣлъ ни просьбъ, ни нѣжныхъ словъ --
             Вдругъ... наступилъ на пару башмаковъ. .
  
                                 CLXXXI.
  
             Что жъ въ башмакахъ? Какое въ нихъ значенье?
             Онъ вѣрно ничего бы не сказалъ,
             Да въ немъ проснулись страшныя сомнѣнья:
             Мужскіе башмаки онъ въ нихъ призналъ.
             (Я чуть дышу отъ страха и волненья!)
             Ихъ въ бѣшенствѣ Альфонсо въ руки взялъ
             И, убѣдившись въ вѣрности догадки,
             За шпагою помчался безъ оглядки.
  
                                 CLXXXII.
  
             Къ Жуану въ страхѣ бросилась она,
             Шепнувъ ему; "скорѣй спасаться надо!
             Отъ дома дверь едва притворена.
             По лѣстницѣ спустись, Вотъ ключъ отъ сада.
             Ты проскользнуть успѣешь. Ночь темна;
             Прохожихъ нѣтъ; все тихо за оградой;
             Ты скроешься во тьмѣ. Бѣги, бѣги!..
             Я слышу мужа гнѣвнаго шаги!"
  
                                 CLXXXIII.
  
             Совѣтъ недуренъ былъ, все вѣрно это,
             Да слишкомъ поздно былъ онъ принесенъ.
             (Такъ опытность дается намъ въ тѣ лѣта,
             Когда ужъ насъ не тѣшитъ счастья сонъ).
             Еще прыжокъ -- и возлѣ кабинета
             Жуанъ спастись бы могъ. Къ несчастью, онъ
             Столкнулся впопыхахъ съ Альфонсо ярымъ
             И съ ногъ его свалилъ однимъ ударомъ.
  
                                 CLXXXIV.
  
             Потухла принесенная свѣча.
             Антонія и Джулія въ испугѣ
             По комнатѣ забѣгали, крича;
             Но, какъ на грѣхъ, не появлялись слуги.
             Отъ бѣшенства, какъ дикій звѣрь рыча,
             Альфонсо жаждалъ мщенья; отъ натуги
             И отъ борьбы Жуанъ разсвирѣпѣлъ,
             Быть жертвою онъ вовсе не хотѣлъ.
  
                                 CLXXXV.
  
             Альфонсо совершенно растерялся;
             Упавъ, онъ шпагу выронилъ изъ рукъ
             И только кулаками защищался.
             Когда бы на нее наткнулся вдругъ
             Жуанъ,-- въ живыхъ не долго бы остался
             Злосчастный и озлобленный супругъ...
             О, женщины! какъ часто ваша страстность
             Влюбленныхъ въ васъ сулитъ одну опасность!..
  
                                 CLXXXVI.
  
             Жуанъ, чтобы скорѣе кончить бой,
             Схватилъ врага въ желѣзныя объятья...
             У Донъ Альфонсо изъ носу струей
             Кровь брызнула отъ этого пожатья;
             Ударомъ довершилъ онъ подвигъ свой
             И вырвался на волю, бросивъ платья,
             Какъ нѣкогда Іосифъ. Сходство съ нимъ
             Лишь этимъ выражается однимъ.
  
                                 CLXXXVI1.
  
             Вотъ слуги освѣтили мѣсто схватки...
             Безъ чувствъ лежала Джулія, блѣдна,
             Какъ смерть сама; Антонія въ припадкѣ;
             Альфонсо, весь избитый, у окна
             Стоялъ дрожа. Лохмотья въ безпорядкѣ
             Вездѣ валялись; кровь была видна...
             Тѣмъ временемъ Жуанъ, калитку сада
             Толкнувъ проворно, скрылся за оградой.
  
                                 CLXXXVIII.
  
             Я кончилъ пѣснь. Зачѣмъ вамъ объяснять,
             Въ какомъ ужасномъ видѣ, скрытый тьмою,
             Что всякій грѣхъ готова поощрять,
             Жуанъ пришелъ домой? Отъ васъ нескрою,
             Что вся Севилья стала толковать
             Объ этомъ происшествіи. Съ женою
             Супругъ рѣшилъ покончить чрезъ разводъ,
             И вотъ процессъ пустилъ Альфонсо въ ходъ.
  
                                 CLXXXIX.
  
             Имъ занялась вся англійская пресса;
             Во всѣхъ газетахъ можете прочесть
             Подробности скабрезнаго процесса;
             На этотъ счетъ редакцій много есть,
             Что, безъ сомнѣнья, полны интереса,
             Хоть всѣхъ ихъ разнорѣчій и не счесть;
             Однако жъ лучше всѣхъ отчетъ Гернея,
             Что ѣздилъ въ судъ, чтобъ все узнать вѣрнѣе.
  
                                 СХС.
  
             Инесса, чтобы Божій гнѣвъ отвлечь
             Отъ сына за скандалъ, имъ учиненный,
             Дала обѣтъ (обѣтомъ пренебречь
             Она была не въ силахъ!) предъ Мадонной --
             Во всѣхъ церквахъ поставить массы свѣчъ.
             Затѣмъ, чтобъ шумъ, процессомъ возбужденный,
             Немного стихъ и сыну дать вздохнуть,
             Отправила его въ далекій путь.
  
                                 СХСІ.
  
             Чтобы Жуанъ свои исправилъ нравы,
             Онъ посланъ былъ въ далекіе края,
             Въ надеждѣ той, что новыя забавы,
             Его душѣ невинной миръ даря,
             Убьютъ въ немъ страсти жгучія отравы.
             А Джулія въ стѣнахъ монастыря
             Влачила вѣкъ унылый. Вотъ посланье,
             Что выяснитъ вполнѣ ея страданья:
  
                                 CXCII.
  
             "Вы ѣдете; такъ надо, можетъ быть...
             Я жертвой остаюсь; но сердца муку
             Я не хочу, не въ силахъ даже скрыть;
             Свои права теряю я съ разлукой;
             Возможно ли сильнѣй меня любить?
             Волненье въ дрожь мою приводитъ руку.
             Но не ищите слезъ унылый слѣдъ:
             Мои глаза горятъ, но слезъ въ нихъ нѣтъ.
  
                                 СХСІІІ.
  
             Все въ жертву принесла я; васъ любила,
             Люблю еще,-- чиста любовь моя;
             Какъ свѣтлый сонъ, прошедшее мнѣ мило;
             Мнѣ жертвъ не жаль; пусть свѣтъ клеймитъ меня:
             Свою вину давно я осудила
             И, каясь, не оправдываюсь я.
             Не ждите просьбъ; зачѣмъ теперь упреки?
             Но я томлюсь, и льются эти строки-
  
                                 СХСІѴ.
  
             Вся наша жизнь любви посвящена;
             Она жъ для васъ минутная забава
             Минутной вспышки. Ваша жизнь полна
             Заботъ, тревогъ; вы гонитесь за славой,
             Вы ищете борьбы; не зная сна,
             Порою честолюбія отравы
             Вкушаете; а намъ дана лишь страсть, --
             Надъ женщиной ея всесильна власть.
  
                                 СХСѴ.
  
             Еще не разъ любви взаимной сладость
             И нѣжность ласкъ придется вамъ вкусить,
             Со мной же на землѣ простилась радость;
             Страдать могу, но не могу забыть.
             Въ слезахъ, въ тоскѣ моя увянетъ младость.
             Прощайте же! Напрасно, можетъ быть,
             Но васъ прошу любить меня, какъ прежде;
             Пусть давитъ скорбь -- все мѣсто есть надеждѣ.
  
                                 CXCVI.
  
             Я не имѣла, не имѣю силъ
             Бороться съ сердцемъ. Да, борьба напрасна,--
             Могу ль умѣрить я душевный пылъ?
             Дыханью бурь теченье волнъ подвластно;
             Моей душѣ одинъ лишь образъ милъ,
             Къ одной мечтѣ я рвуся думой страстной.
             Такъ пунктъ одинъ, все къ сѣверу стремясь,
             Указываетъ стрѣлкою компасъ.
  
                                 СХСѴІІ.
  
             Все сказано, а кончить жаль посланье.
             Я вся горю; дрожитъ моя рука;
             Разбита грудь; въ душѣ одно страданье;
             Не убиваетъ горькая тоска,
             Коль пережить минуту разставанья
             Могла я. Смерть глуха къ мольбамъ. Пока
             Въ груди моей все сердце будетъ биться,
             Я буду, васъ любя, за васъ молиться!"
  
                                 CXCVIII.
  
             Короною украшенный листокъ,
             Съ обрѣзомъ золотымъ, она избрала
             Для начертанья этихъ нѣжныхъ строкъ;
             Печатая письмо, она сдержала
             Горючихъ слезъ нахлынувшій потокъ.
             Красивая печать изображала
             На сургучѣ геліотропъ въ цвѣту
             Съ такимъ девизомъ: "Elle vous suit partout".
  
                                 СХСІХ.
  
             Вотъ первое Жуана приключенье,
             Читатели! Теперь покину васъ.
             Когда услышу ваше одобренье,
             Со временемъ продолжу свой разсказъ.
             (Увы! толпы непостоянно мнѣнье,--
             Она капризна; ладить съ ней подчасъ
             Не легкій трудъ.) Коль вы довольны мною,
             Опять вернусь я къ своему герою.
  
                                 СС.
  
             Я написать хочу двѣнадцать книгъ;
             Моя поэма будетъ эпопея.
             Не мало опишу въ стихахъ моихъ
             Картинъ и сценъ; предъ властью не робѣя,
             И королей не пощадитъ мой стихъ.
             Беря во всемъ примѣръ съ пѣвца Энея,
             Геенну воспою. Свой трудъ назвавъ
             Эпическимъ, какъ видите. я правъ.
  
                                 CCI.
  
             Все изложу я съ соблюденьемъ правилъ,
             Что Аристотель издалъ какъ законъ.
             Онъ на ноги поэтовъ часто ставилъ,
             Но и глупцовъ не мало создалъ онъ.
             Иныхъ поэтовъ бѣлый стихъ прославилъ,
             А я въ куплеты съ риѳмами влюбленъ.
             Не въ инструментѣ, а въ артистѣ дѣло.
             Мой планъ готовъ,-- за трудъ примуся смѣло.
  
                                 ССІІ.
  
             Есть разница, однако, между мной
             И бардами эпическихъ твореній;
             Я не пойду избитою тропой
             И въ этомъ я достоинъ предпочтенья.
             Но не одною этою чертой
             Надѣюсь заслужить я одобренье:
             Разсказъ ихъ лживъ съ начала до конца;
             Не лучше ль трудъ правдиваго пѣвца?
  
                                 ССІІІ.
  
             Что я правдивъ, не сомнѣвайтесь въ этомъ;
             Грѣшно меня въ неправдѣ укорять;
             Не вѣрите -- къ журналамъ и газетамъ
             Вы обратитесь: имъ нельзя солгать.
             Не разъ и музыкантамъ, и поэтамъ
             Жуана приходилось воспѣвать,
             И вся Севилья видѣла со мною,
             Какъ онъ погибъ, похищенъ сатаною.
  
                                 ССІѴ.
  
             Когда бъ разстался съ музой я своей
             И къ прозѣ обратился, я бъ оставилъ
             Для назиданья рядъ заповѣдей,
             Которыми себя бы я прославилъ,
             Всѣхъ изумилъ бы смѣлостью идей.
             Благодаря собранью этихъ правилъ,
             Поэтамъ я открылъ бы новый путь,--
             Совсѣмъ хоть Аристотеля забудь!
  
                                 ССѴ.
  
             Вѣрь въ Мильтона и Попа! Безъ вниманья
             Вордсворта, Соути, Кольриджа оставь!
             Читать ихъ вирши -- просто наказанье;
             Господь тебя отъ этого избавь...
             Бороться съ Краббомъ -- тщетное старанье;
             Чти Роджерса, а Кемпбеля не славь;
             Хоть Мура сладострастьемъ дышитъ муза"
             Съ ней не ищи грѣховнаго союза.
  
                                 CCVI.
  
             Съ поэтомъ Сотби сходства не ищи;
             Изъ зависти не говори, что гадки
             Его стихи; смотри, не клевещи!
             (Есть дамы, что на это очень падки).
             Пиши, какъ я велю, и не взыщи,
             Коль на тебя посыплются нападки
             За то, что не согласенъ ты со мной;
             Смирись иль гнѣвъ ты испытаешь мой!
  
                                 CCVII.
  
             Не думайте, что правиламъ морали
             Я чуждъ. Покуда не задѣлъ я васъ,
             Не поднимайте шума. Если бъ стали
             Поэму, безпристрастія держась,
             Разсматривать,-- такой упрекъ едва ли
             Я бъ заслужилъ. Порой игривъ разсказъ,
             Но все же я моралью строгой связанъ
             И будетъ грѣхъ въ концѣ труда наказанъ.
  
                                 CCVIII.
  
             Найдетъ ли кто, меня не ставя въ грошъ,
             Впадая непонятно въ заблужденье,
             Что планъ моей поэмы нехорошъ
             И что мое безнравственно творенье,--
             Духовному скажу я: это -- ложь;
             Но если одного съ нимъ будетъ мнѣнья
             Иль храбрый воинъ, или критикъ злой,--
             Скажу, что взглядъ ошибоченъ такой.
  
                                 ССІХ.
  
             Нельзя не похвалить мои октавы,--
             Въ нихъ цѣлый ворохъ нравственныхъ идей;
             Учу шутя, мораль смѣшавъ съ забавой.
             (Кладутъ въ лѣкарства сахаръ для дѣтей).
             Гоняся за эпическою славой,
             Журналу "Brittisch" бабушки моей
             Я взятку далъ, чтобъ заслужить хваленья
             И тѣхъ, что вѣрятъ лишь въ чужія мнѣнья.
  
                                 ССХ.
  
             Издателю пришлось мнѣ заплатить
             Не мало. Мнѣ, любезно отвѣчая,
             Онъ обѣщалъ стихи мои хвалить.
             Не удивитъ угодливость такая...
             А если станетъ онъ меня бранить,
             Потоки меда жолчью замѣняя,
             И поднесетъ мнѣ грозный приговоръ,--
             Скажу ему, что онъ -- презрѣнный воръ.
  
                                 ССХІ.
  
             Благодаря "священному союзу",
             Что заключилъ я, не боюся бѣдъ
             И за свою не опасаюсь музу.
             Мнѣ до другихъ изданій дѣла нѣтъ.
             Я на себя не принималъ обузу --
             Протекцію искать другихъ газетъ;
             Къ тому жъ отъ нихъ напрасно ждать пощады,
             Лишь только ихъ не раздѣляешь взгляды.
  
                                 CCXII.
  
             Я повторять съ Гораціемъ готовъ:
             Non ego hoc ferrem Calida juventa
             Consule Planco. Приведенныхъ словъ
             Вотъ смыслъ: когда путь жизненный, какъ лента,
             Передо мной лежалъ и свѣтлыхъ сновъ
             Я видѣлъ рой; когда струилась Брента
             Далеко отъ меня,-- и бодръ, и смѣлъ,
             Всѣ отражать удары я умѣлъ.
  
                                 CCXIII.
  
             Теперь простилась молодость со мною;
             Мнѣ тридцать лѣтъ, а я и сѣдъ, и хилъ.
             Прожилъ еще я раннею весною
             Все лѣто дней моихъ. Во мнѣ остылъ
             Душевный жаръ; я сознаю съ тоскою,
             Что для борьбы ужъ не имѣю силъ;
             Всѣ блага расточивъ съ безумствомъ мота,
             Теперь дошелъ я съ жизнью до разсчета.
  
                                 ССХІѴ.
  
             Больное сердце вновь не оживетъ,--
             Оно тоской глубокою объято;
             Безъ свѣтлыхъ грезъ тяжеле жизни гнетъ,
             Надежда улетѣла безъ возврата;
             Съ цвѣтовъ и я сбиралъ, какъ пчелы, медъ.
             Ужель въ цвѣтахъ нѣтъ больше аромата?
             О, нѣтъ, все свѣжъ и все душистъ цвѣтокъ,
             Но для другихъ хранитъ свой сладкій сокъ.
  
                                 ССХѴ.
  
             Я только сердцемъ жилъ, но безъ пощады
             Его разбила жизнь. Прости любовь!
             За муки отъ судьбы не жду награды.
             Былые сны мнѣ не волнуютъ кровь.
             Источникомъ проклятій и отрады,
             О, сердце! для меня не будешь вновь.
             Мнѣ опытность собою замѣнила
             Рой свѣтлыхъ грезъ, но жизнь мнѣ отравила.


  
                                 ССХѴІ.
  
             Прошла моя цвѣтущая весна:
             Ни женщины, ни дѣвушки, ни вдовы
             Не могутъ моего тревожить сна;
             Не для меня святой любви оковы...
             Я не могу, какъ прежде, пить вина
             И долженъ обратиться къ жизни новой...
             Чтобъ какъ нибудь еще грѣшить я могъ,
             Не выбрать ли мнѣ скупость, какъ порокъ?
  
                                 ССХѴІІ.
  
             До дна испилъ я чашу наслажденья,
             И что жъ?-- меня не манитъ жизни пиръ;
             Въ душѣ одни тревоги и сомнѣнья;
             Я говорю, какъ Бэкона кумиръ:
             "Неудержимо времени теченье".
             Я молодость сгубилъ и сердца миръ,--
             Ихъ воскресить я не имѣю власти!
             Мой умъ сгубили риѳмы, сердце -- страсти.
  
                                 CCVIII.
  
             Что слава?-- жалкій звукъ, пустой обманъ.
             Она сходна съ высокою горою;
             Гора крута, а наверху туманъ.
             Хоть часто смерть она несетъ съ собою,
             Не мало причиняя жгучихъ ранъ,--
             За нею люди гонятся толпою..,
             Что жъ остается?-- жалкій шумъ газетъ,
             Негодный бюстъ или плохой портретъ.
  
                                 ССХІХ.
  
             Когда жъ въ обманъ надежды не вводили?
             Хеопсъ, гордяся славою своей,
             Чтобъ царскій прахъ столѣтья пощадили,
             Воздвигнулъ пирамиду-мавзолей.
             Когда вошли въ гробницу, даже пыли
             Отъ муміи не сохранилось въ ней.
             Возможно ль намъ укрыться отъ забвенья,
             Когда и самъ Хеопсъ сталъ жертвой тлѣнья?
  
                                 CCXX.
  
             Философа я все твержу слова:
             "Гдѣ жизнь цвѣтетъ, тамъ для нея оковы
             Готовитъ смерть. Мы, смертные, трава,
             Что въ сѣно превращаетъ рокъ суровый.
             Хотя бъ могла явиться юность снова,
             Все не утратитъ смерть свои права.
             Будь благодаренъ, что не прожилъ хуже,
             Молись, а свой карманъ держи потуже".
  
                                 ССХХІ.
  
             Милѣйшій покупщикъ моихъ стиховъ,
             Почтенный мой читатель, на прощанье
             Тебѣ я руку жму безъ лишнихъ словъ!
             Коль мы поймемъ другъ друга -- до свиданья;
             А если нѣтъ, поэму я готовъ
             Не дописать. Достоинъ подражанья
             Такой примѣръ; но, къ горю твоему,
             Не многіе послѣдуютъ ему.
  
                                 ССХХІІ.
  
             "Лети, мой трудъ! Подъ свѣтлою звѣздою
             Ты родился и принесешь мнѣ честь;
             Не скоро свѣтъ разстанется съ тобою."
             Коль Вордсвортъ сталъ понятенъ, если есть
             Читатели у Соути,-- съ похвалою
             Свои стихи могу я перечесть...
             Стихи въ ковычкахъ -- Соути: это знайте,--
             Съ моими ихъ, прошу васъ, не смѣшайте.
  

ПѢСНЬ ВТОРАЯ.

  
                                 І.
  
             О вы, всѣхъ странъ извѣстныхъ педагоги!
             Учениковъ не забывайте сѣчьѵ
             Ихъ кожи не жалѣя; будьте строги!
             Вѣдь боль отъ зла ихъ можетъ уберечь.
             О томъ, какъ Донъ Жуанъ съ прямой дороги
             Оригинально сбился, велъ я рѣчь;
             А лучшая изъ матерей не мало
             О воспитаньи сына хлопотала.
  
                                 II.
  
             Будь въ школу, въ третій иль четвертый классъ
             Онъ помѣщенъ,-- серьезныя занятья
             Его бы удержали отъ проказъ.
             Такъ было бы на сѣверѣ; изъятье,
             Быть можетъ, въ этомъ случаѣ какъ разъ
             Испанія; все жъ не могу понять я,
             Какъ юноша-шалунъ въ шестнадцать лѣтъ
             Могъ натворить нежданно столько бѣдъ!
  
                                 III.
  
             Но головы ломать не надо много,
             Чтобъ стало ясно все: Жуана мать
             Умомъ стремилась въ даль, а педагога,
             Что былъ при немъ, не грѣхъ осломъ назвать;
             Къ тому жъ красотка встрѣтилась дорогой
             (Безъ этого скандалу бъ не бывать!);
             Помогъ и старый мужъ, съ женой пригожей
             Не ладившій; помогъ и случай тоже.
  
                                 IV.
  
             Что жъ дѣлать! Міръ вкругъ оси осужденъ
             Вращаться. Съ нимъ и мы всегда въ движеньи;
             Среди заботъ проходитъ жизнь, какъ сонъ.
             Соображаясь съ силою волненья,
             Мы паруса мѣняемъ; чтимъ законъ;
             Насъ мучитъ врачъ; святыя наставленья
             Даетъ намъ попъ; любовь, вино, борьба,
             Порой успѣхъ -- вотъ смертнаго судьба.
  
                                 V.
  
             Жуанъ былъ посланъ въ Кадиксъ. (Добрымъ словомъ
             Его всегда я помянуть готовъ!)
             Въ былые дни онъ центромъ былъ торговымъ,
             Покамѣстъ Перу не порвалъ оковъ.
             Красавицъ цѣлый рой живетъ подъ кровомъ
             Его жилищъ. Не нахожу я словъ,
             Чтобъ о походкѣ дамъ вамъ дать понятья --
             Подобье ей не въ силахъ и прибрать я.
  
                                 VI.
  
             Арабскій конь, воздушная газель,
             Лѣсной олень... Какое изобилье
             Сравненій! Все жъ не попадаю въ цѣль.
             Упомяну ль о юбкѣ и мантильѣ?
             Остановиться тутъ не лучше мнѣ ль,
             Не то всю пѣснь, безъ всякаго усилья,
             Имъ посвящу. О муза, перестань,
             Волнуясь, имъ платить хваленій дань!
  
                                 VII.
  
             Могу ль не говорить я о вуали,
             Что донна бѣлоснѣжною рукой
             Отбрасываетъ, взоръ острѣе стали
             Вонзая въ васъ. Увидѣвъ взглядъ такой,
             Вы развѣ, истомяся. не страдали?
             Забыть нельзя край страсти огневой,
             Гдѣ изъ-подъ дымокъ, схожихъ съ фацціоли,
             Глаза красавицъ жгутъ сердца до боли.
  
                                 VIII.
  
             Но вновь къ разсказу! Въ Кадиксъ посланъ былъ
             Жуанъ, но мать ему велѣла строго
             Не оставаться въ немъ. Кто не грѣшилъ
             На сушѣ, гдѣ соблазновъ всякихъ много?
             Надѣялась она, что сердца пылъ
             Остудитъ въ немъ далекая дорога.
             На кораблѣ, отъ шашней удаленъ,
             Могъ плавать, какъ въ ковчегѣ Ноя, онъ.
  
                                 IX.
  
             Напутствіе прослушалъ мой повѣса
             И, денегъ взявъ, укладываться сталъ.
             Грустила, разставаясь съ нимъ,Инесса
             (Онъ на четыре года уѣзжалъ).
             Безъ слезъ разлуки нѣтъ; но фактъ, что бѣса
             Сынокъ отгонитъ -- донну утѣшалъ.
             Съ инструкціей (что, впрочемъ, не прочелъ онъ)
             Жуанъ сѣлъ на корабль, унынья полонъ.
  
                                 X.
  
             Инесса между тѣмъ, съ сынкомъ простясь,
             Устроила воскресныя собранья,
             Чтобъ отучать мальчишекъ отъ проказъ;
             Имъ строгія давая назиданья,
             Она пребольно сѣкла ихъ не разъ.
             Такъ удалось Жуана воспитанье,
             Что поколѣнье новое отъ зла
             Спасти -- ей мысль блестящая пришла.
  
                                 XI.
  
             Корабль понесся въ даль. Вокругъ бурливо
             Клубились волны; сильный вѣтеръ дулъ;
             На свѣтѣ нѣтъ ужаснѣе залива;
             Его ревущихъ волнъ знакомъ мнѣ гулъ.
             Чрезъ бортъ обдать васъ пѣной имъ не диво.
             Жуанъ съ тоской на родину взглянулъ.
             Ему прощаться съ нею было ново,
             Но милый край увидитъ ли онъ снова?
  
                                 XII.
  
             Невольная тоска сжимаетъ грудь,
             Когда родимый край скрываетъ лоно
             Безбрежныхъ водъ. Въ дни юности взглянуть
             На этотъ грустный видъ нельзя безъ стона...
             Когда я уѣзжалъ въ далекій путь,
             Мнѣ помнится, что берегъ Альбіона
             Пятномъ казался бѣлымъ. Прочихъ странъ
             Цвѣтъ съ моря синеватый, какъ туманъ.
  
                                 XIII.
  
             Жуана грудь отъ мукъ рвалась на части;
             Скрипѣлъ корабль, что волны въ даль несли;
             Свирѣпо вѣтеръ дулъ, трещали снасти;
             Какъ точка, Кадиксъ виденъ былъ вдали.
             Морской болѣзни хуже нѣтъ напасти;
             Чтобъ съ нею вы знакомства не свели,
             Рекомендую бифштексъ, какъ лѣкарство:
             Онъ васъ спасетъ отъ этого мытарства.
  
                                 XIV.
  
             Испанскій берегъ канулъ въ бездну водъ
             И въ сердцѣ Донъ Жуана, мукой сжатомъ,
             Заныла скорбь. Тяжелъ разлуки гнетъ!
             Присуще это чувство и солдатамъ,
             Что въ дальній снаряжаются походъ;
             Какъ сердце чутко къ горестнымъ утратамъ!
             Съ мѣстами нелюбимыми подчасъ
             Разлука опечаливаетъ насъ.
  
                                 XV.
  
             А Донъ Жуанъ и съ матерью, и съ милой
             Разстался (не съ законною женой)!
             Поэтому понятно, что уныло
             Прощался онъ съ родимою страной.
             Когда и тѣ, что даже намъ постылы,
             Насъ заставляютъ слезы лить порой,
             О милыхъ какъ не плакать! (Мы готовы
             Тужить о нихъ, пока нѣтъ скорби новой).
  
                                 XVI.
  
             У вавилонскихъ рѣкъ, тоской томимъ,
             Рыдалъ еврей, скорбя о дняхъ счастливыхъ;
             Такъ плакалъ и Жуанъ. Я бъ плакалъ съ нимъ,
             Да муза-то моя не изъ слезливыхъ!
             Все жъ для забавы людямъ молодымъ
             Не дурно путешествовать. Снабдивъ ихъ
             Инструкціей такой, въ ихъ чемоданъ,
             Надѣюсь, попадетъ и мой романъ.
  
                                 XVII.
  
             Взволнованный Жуанъ стоялъ, сливая
             Соль жгучихъ слезъ страданья съ солью водъ...
             "Прелестное къ прелестному!" Питая
             Къ цитатамъ страсть, пустилъ я эту въ ходъ.
             Такъ королева говоритъ, рыдая,
             Когда на гробъ Офеліи кладетъ
             Цвѣты. Жуанъ, убитый горькой долей лку мало: въ ней
             Два одѣяла парусъ замѣняли,
             А вмѣсто мачтъ нашлось весло одно...
             Толпа стремилась въ катеръ, въ шлюбку, но
             Они держать въ себѣ не въ силахъ даже,
             Къ несчастью, половины экипажа.
  
                                 XLIX.
  
             Сгущалась тьма надъ бездной водяной.
             Угрюмый день висѣлъ надъ ней покровомъ
             Подъ нимъ скрывался образъ роковой.
             Готовый мстить въ величіи суровомъ,
             Бросала ночь свой тусклый, мрачный взоръ
             На смерть пловцовъ и на морской просторъ.
             Двѣнадцать дней душа людей томилась,
             Но вотъ и смерть безстрастная явилась.
  
                                 L.
  
             Въ отчаяньи хотѣли сдѣлать плотъ,
             Какъ будто могъ онъ на водѣ держаться;
             Могъ возбудить бы смѣхъ поступокъ тотъ.
             Когда бъ теперь рѣшился кто смѣяться...
             Нѣтъ, только тѣмъ картина та смѣшна,
             Кто хохоту предался отъ вина,
             Кто одержимъ болѣзнію падучей:
             Могли спасти ихъ -- чудо или случай.
  
                                 LI.
  
             Чтобъ долѣе держаться на водѣ,
             Бросали въ волны брусья, клѣтки, бревна...
             Хотя спасенья не было нигдѣ,
             Но смерть никто не встрѣтитъ хладнокровно.
             На небѣ тьма и мракъ лежитъ густой.
             Два бота въ путь отправилась съ толпой.
             Корабль нырнулъ, успѣлъ ещё подняться
             И... началъ тихо въ море погружаться.
  
                                 LII.
  
             И вырвался ужасный, дикій крикъ,--
             Кричали трусы, храбрые молчали,--
             Иные въ волны бросились въ тотъ мигъ,
             Какъ будто смерть предупредить желали --
             И море пасть раскрыло, словно адъ...
             Приливу волнъ корабль былъ точно радъ:
             Такъ человѣкъ въ борьбѣ изнемогаетъ,
             Но задушить врага еще желаетъ.
  
                                 LIII.
  
             Послѣдній крикъ отчаянія былъ
             Сильнѣй, чѣмъ громъ, чѣмъ ропотъ океана
             И вновь все стихло... Вѣтеръ только вылъ,
             Да волны голосили. Изъ тумана
             Порою доносился смертный стонъ
             Пловца, когда въ борьбѣ напрасной онъ
             Послѣднимъ крикомъ съ жизнію прощался
             И власти волнъ холодныхъ отдавался.
  
                                 LIV.
  
             Частъ экипажа въ боты перешла,
             Но впереди надежды было мало:
             Какъ прежде, въ морѣ буря ихъ ждала,
             Какъ прежде, непогода бушевала,
             И береговъ нигдѣ не встрѣтитъ взглядъ;
             А въ лодкахъ помѣстились густо въ рядъ
             До сорока несчастныхъ, что, не мало
             Опасный путъ на морѣ затрудняло.
  
                                 LV.
  
             Всѣ остальные канули на дно
             И двѣсти душъ нашли могилу въ морѣ...
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 LVI.
  
             Жуанъ быть въ шлюбкѣ. Рядокъ съ нимъ сидѣлъ
             Старикъ Педрильо и дрожалъ всѣмъ тѣломъ.
             Ихъ роли измѣнились вдругъ. Глядѣть
             Жуанъ отважно, съ видомъ очень смѣлымъ,
             Но смѣлостью похвастаться не могъ
             Испуганный, трусливый педагогъ,
             А Тита вовсе не было на лодкѣ:
             Онъ утонулъ, напившись- слишкомъ водки.
  
                                 LVII.
  
             И съ Педро тамъ бѣда случилась. Онъ,
             Предавшись пьянству очень безразсудно,
             Былъ въ ту минуту въ море унесенъ,
             Когда хотѣлъ вступить ногою въ судно.
             И такъ, нашелъ онъ смерть... въ водѣ съ виномъ.
             Спасти его хотѣли, но кругомъ
             Волна все выше, выше поднималась,
             А въ шлюбкѣ мѣста больше не осталось.
  
                                 LVIII.
  
             На палубѣ въ то время стала выть
             Испанская собачка Донъ-Жуана
             (Отецъ его привыкъ ее любить).
             Она погибель чувствовала рано
             И выла такъ (у псовъ вѣдь чуткій носъ),
             Но былъ спасенъ Жуаномъ вѣрный песъ:
             Швырнулъ его онъ въ шлюбку торопливо
             И послѣ самъ въ ней помѣстился живо.
  
                                 LIX.
  
             Онъ деньгами успѣлъ набить карманъ,
             Въ карманъ Педрильо сунулъ деньги тоже:
             Тотъ дѣлалъ все, что пожелалъ Жуанъ,
             И въ страхѣ повторилъ: спаси насъ, Боже!..
             При брызгѣ волнъ не могъ онъ не трястись.
             Но Донъ-Жуанъ еще мечталъ спастись
             И охранялъ на суднѣ томъ убогомъ
             Испанскую собачку съ педагогомъ.
  
                                 LX.
  
             Въ ночь вѣтеръ дулъ такъ сильно, что межь волнъ
             Громадныхъ даже парусъ опускался
             И корабельный катеръ словно челнъ
             Нырялъ въ волнахъ и пѣной обливался.
             За валомъ валъ крутился за кормой...
             Спасенья нѣтъ, путь скрытъ зловѣщей тьмой...
             Надежды, какъ и тѣло, леденѣли
             И гибнетъ катеръ,-- волны налетѣли...
  
                                 LXI.
  
             Девяти душъ еще лишился свѣтъ.
             Но шлюбка на водѣ еще держалась...
             Изъ одѣяла парусъ,-- мачты нѣтъ:
             Она весломъ разбитымъ замѣнялась.
             Грозила смертью каждая волна.
             Опасность для пловцовъ была сильна.
             Они простились съ мертвыми друзьями
             И... бочкою погибшей съ сухарями.
  
                                 LXII.
  
             Кровавымъ встало солнце -- вѣрный знакъ,
             Что непогода будетъ продолжаться.
             Капризу волнъ,-- постигъ любой морякъ,--
             Имъ оставалось только добраться.
             Для подкрѣпленья силъ была дана
             Всѣмъ порція -- одинъ глотокъ вина;
             Подмокшимъ хлѣбомъ странники питались...
             Одни клочки отъ платья ихъ остались.
  
                                 LXIII.
  
             Ихъ было тридцать, въ страшной тѣснотѣ,
             Они толпилось въ лодкѣ и дрожали.
             Одни въ ней помѣщались стоя,-- тѣ
             Всѣ синіе отъ холода лежали.
             Но не затѣмъ, чтобъ отдыхъ находить...
             Такъ привелось имъ въ ботѣ этомъ плыть
             Подъ ревъ грозы. Крутился валъ за валомъ...
             Лишь сводъ небесъ служилъ имъ покрываломъ.
  
                                 LXIV.
  
             Желанье жить -- жсизнь можетъ сохранять.
             Ту истину врачи давно признали:
             Тотъ страшный могъ недугъ переживать,
             Кого любовь и дружба не терзали,
             Кто испытаній тяжкихъ не знавалъ
             И въ жизнь свою надежды не терялъ.
             Отчаянье есть врагъ выздоровленья
             И сокращаетъ жизнь и наслажденья.
  
                                 LXV.
  
             Имѣющій пожизненный доходъ
             Живетъ, я слышалъ, дольше, чѣмъ другіе;
             Иной безсмертенъ словно и живетъ,
             Не зная гроба,-- право, есть такіе!--
             И все ростутъ итоги ихъ долговъ...
             Невольно вспоминаю здѣсь жидовъ.
             Я имъ должалъ когда-то безразсудно --
             Платить потомъ мнѣ было очень трудно.
  
                                 LXVI.
  
             И плывшимъ въ ботѣ жизнь была мила.
             Чтобъ жизнь сберечь, они переносили
             Всѣ бѣдствія, упорны, какъ скала,
             Съ которой волны съ яростью скользили.
             Морякъ живетъ въ опасностяхъ свой вѣкъ,
             Съ тѣхъ поръ, какъ Ной, построивъ свой ковчегъ,
             Въ немъ по волнамъ бунтующимъ слонялся...
             (Престранный экипажъ тамъ помѣщался)...
  
                                 LXVII.
  
             Всѣ люди плотоядны и хотятъ
             Имѣть обѣдъ -- разъ въ день, по крайней мѣрѣ,
             И человѣкъ всегда добычѣ радъ,
             Какъ дикій тигръ, акула, какъ всѣ звѣри.
             Растительную пищу иногда,
             Хоть мы жуемъ, но человѣкъ труда,
             Работѣ долгой преданная масса,
             Предпочитаетъ этимъ блюдамъ -- мясо.
  
                                 LXVIII.
  
             Такъ думали и наши моряки.
             На третьи сутки волны присмирѣли;
             Всѣ ожили, воскресли отъ тоски,
             Пріятный трепетъ разлился въ ихъ тѣлѣ.
             Укачены струями тихихъ водъ
             Какъ черепахи спятъ они, но вотъ
             Проснулись всѣ; то голоду пробудилъ ихъ --
             Сдержать ихъ жадность было ужь не въ силахъ...
  
                                 LXIX.
  
             Послѣдствія понять не мудрено:
             Они съ ожесточеньемъ истребляли
             Весь свой запасъ -- и пищу и вино --
             О будущемъ они не разсуждали.
             Надежда ихъ была еще сильна,
             Что принесетъ ихъ въ берегу волна,
             Но объ одномъ веслѣ они забыли...
             Надежды ихъ несбыточными были.
  
                                 LXX.
  
             Четвертый день -- а въ морѣ таже гладь,
             Спитъ океанъ ребенкомъ безмятежнымъ,
             Не хочетъ вѣтеръ рѣзвый заиграть,--
             И небеса сверкаютъ блескомъ нѣжнымъ.
             Съ однимъ весломъ что дѣлать? вотъ вопросъ,
             А между тѣмъ ихъ голодъ росъ и росъ
             И наконецъ Жуана песъ несчастный
             Явился жертвой жадности ужасной.
  
                                 LXXI.
  
             Собачкою питалися два дня;
             Хотя Жуанъ не ѣлъ ее сначала,
             Привязанность родителя цѣня,
             Но одержимый голодомъ шакала,
             Отъ трапезы теперь не уходилъ
             И лапку пса съ Педрильо раздѣлилъ;
             Тотъ, проглотивъ ее неосторожно,
             Просилъ еще прибавки, если можно.
  
                                  LXXII.
  
             Прошло семь дней, а вѣтра нѣтъ, какъ нѣтъ.
             Подъ жгучимъ солнцемъ, трупами сидѣли
             Пловцы,-- отъ пищи ихъ и самый слѣдъ
             Давно исчезъ. Глаза огнемъ горѣли,
             Ихъ видъ зловѣщей дикостью пугалъ
             И, хоть никто ни слова не сказалъ,
             Но страстью канибальскою сверкали
             Ихъ волчьи взгляды... люди страшны стали.
  
                                 LXXIII.
  
             Одинъ шепнулъ другому что-то,-- тотъ
             Съ товарищемъ тихонько пошептался.
             Межъ ними ропотъ сдержанный ростетъ
             И наконецъ зловѣщій звукъ раздался,
             Всѣ поняли, что мысль теперь одна
             Смутила ихъ, что эта мысль сильна,
             И порѣшили жребій кинуть смѣло
             И принести на жертву кровь и тѣло.
  
                                 LXXIV.
  
             Но передъ тѣмъ они между собой
             Обрывки кожи, обуви раздѣлили
             И, наконецъ, измучены борьбой,
             Ужасный договоръ твой заключили.
             Для жребія билеты найдены,--
             О, Муза! здѣсь заплакать мы должны!--
             Для тѣхъ билетовъ,-- вотъ такъ злодѣянье!--
             Жуанъ лишенъ былъ Юліи посланья.
  
                                 LXXV.
  
             Билеты взяты,-- страшный мигъ насталъ.
             Всѣ въ молчаливомъ ужасѣ стояли:
             Въ нихъ даже голодъ дикій замолчалъ,
             Которымъ всѣ они сейчасъ страдали.
             Какъ Прометея коршунъ, онъ просилъ
             Кровавой жертвы этой... Избранъ былъ
             По жребію для злобы ненасытной
             Наставникъ Донъ-Жуана беззащитный.
  
                                 LXXVI.
  
             Педрильо объ одномъ лишь умолялъ,
             Чтобъ могъ онъ умереть кровопусканьемъ.
             Исполнилъ медикъ все, что онъ желалъ:
             Педрильо умеръ тихо съ упованьемъ...
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Подставилъ шею, молча поднялъ руки
             И умеръ безъ страданія и муки.
  
                                 LXXVII.
  
             Хирургъ за трудъ свой могъ быть награжденъ
             Любымъ кускомъ отъ тѣла педагога,
             Но былъ сильнѣе жаждой мучимъ онъ
             И напился изъ вены крови много.
             Педрильо былъ раздѣленъ по кускамъ;
             Остатки въ море бросили и тамъ
             Голодныя акулы ихъ ловили...
             Пловцы свой голодъ тѣломъ утолили.
  
                                 LXXVIII.
  
             Учитель съѣденъ былъ. Два-три пловца,
             Изъ всей толпы питаться имъ не стали.
             И Донъ-Жуанъ до мяса мудреца
             Не прикоснулся даже. Онъ едва ли
             Рѣшился бъ утолить свой аппетитъ
             Наставникомъ и другомъ (что за опытъ!)
             Хотя бъ и смерть голодная грозила:
             Жуана пища та не соблазнила.
  
                                 LXXIX.
  
             Онъ счастливъ быть, что трупъ тотъ не глодалъ,
             Послѣдствіи ужасныя открылись:--
             Кружокъ пловцовъ вдругъ сумасшедшимъ сталъ,
             Проклятія ихъ въ воздухѣ носились.
             Во всемъ цинизмѣ встала нагота --
             Они крутились съ пѣною у рта,
             Металися, зубами скрежетали
             И съ воплями гіены умирали.
  
                                 LXXX.
  
             Смерть сократила путниковъ число,
             Живущіе вкругъ памяти лишались,
             Что, можетъ быть, на время ихъ спасло;
             Иные же несчастные сбирались
             Еще другую жертву выбрать вновь
             И пожирать собрата плоть и кровь --
             И жадности послѣдствіе ни мало
             Безумцевъ одичавшихъ не пугало.
  
                                 LХХХІ.
  
             Подшкиперъ жирный прежде всѣхъ привлекъ
             Ихъ жадный взоръ, но озираясь смѣло.
             Онъ по одной причинѣ храбро могъ
             Отъ челюстей сберечь свой жиръ и тѣло.
             Причина та: съ испанскихъ береговъ
             Уѣхалъ онъ и былъ не такъ... здоровъ.
             Одна испанка... не скажу, что было...
             Но моряка отъ смерти сохранила.
  
                                 LXXXII.
  
             Остатки отъ Педрильо берегли.
             Одни до нихъ дотронуться не смѣли,
             Иные же себя сдержать могли
             И понемногу мясо это ѣли.
             Одинъ Жуанъ межъ ними устояхъ:
             Жевалъ камышъ или свинецъ сосалъ.
             Когда жь трехъ птицъ морскихъ они поймали,
             То трупъ кровавый больше не терзали.
  
                                 LXXXIII.
  
             Кого Педрило участь поразитъ,
             Тотъ Угодино здѣсь припомнить можетъ.
             Какъ онъ надъ черепомъ врага сидитъ
             И этотъ черепъ съ жадностію гложетъ (*).
             Когда въ аду врага мы можемъ съѣсть,
             То на морѣ еще возможность есть
             Позавтракать товарищемъ дорожнымъ:
             Голодному все кажемся возможнымъ.
   (*) Данте въ своемъ "Inferno" (canto XXX, v. 60) заставляетъ Уголино разсказывать исторію своего голода, по окончаніи которой онъ принимается съ ожесточеніемъ глодать голову своего врага.
  
                                 LXXXIV.
  
             Въ ту ночь съ небесъ обильный дождь упалъ
             И съ жадностью пловцы его глотали.
             Лишь тотъ водѣ хорошей цѣну зналъ,
             Кто плавалъ въ морѣ. Если вы бывали
             Среди пустынь безбрежныхъ, гдѣ вода
             Нужна, какъ жизнь, какъ воздухъ,-- лишь тогда
             Живительный напитокъ вы цѣнили
             И за него судьбу благодарили.
  
                                 LXXXV.
  
             Отрадный дождь лился, какъ изъ ведра,
             Но жажду имъ они не утоляли
             Кусокъ холста помогъ имъ, и тогда
             Они его какъ губку напитали
             И выжимали послѣ этотъ сокъ.
             Хотя послѣдній каменьщикъ не могъ
             Доволенъ бытъ питьемъ такимъ съ избыткомъ,
             Пловцы же наслаждались тѣмъ напиткомъ.
  
                                 LXXXVI.
  
             Полопались сухія губы ихъ
             И нектаромъ вода имъ представлялась,
             И языки распухшіе у нихъ
             Всѣ были очень черны: такъ писалось
             О богачѣ, который въ адъ попалъ
             И нищаго съ слезами умолялъ,
             Чтобы языкъ запекшійся и черный
             Онъ освѣжилъ водою благотворной.
  
                                 LXXXVII.
  
             Въ той группѣ находились два отца
             И съ каждымъ -- сынъ. Въ одномъ кипѣла сила?
             Но дождался онъ смертнаго конца
             И умеръ вдругъ. Отецъ взглянулъ уныло
             И прошепталъ надъ сыномъ дорогимъ:
             "Да будетъ воля Божія надъ нимъ!"
             Потомъ смотрѣлъ, слезой не выдавъ горя,
             Какъ сына трупъ исчезъ въ глубокомъ морѣ.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Другой же мальчикъ былъ и слабъ и худъ,
             Съ прекрасными и нѣжными щеками;
             Несчастіе тяжелое и трудъ
             Дѣлилъ онъ терпѣливо съ моряками.
             Улыбкою печальною лица
             Желалъ, порой, утѣшить онъ отца,
             Въ которомъ замѣчалъ весь ужавъ муки
             Съ предчувствіемъ грозящей имъ разлуки.
  
                                 LXXXIX.
  
             Надъ мальчикомъ стоялъ его отецъ,
             Съ его лица не отводилъ онъ взгляда,
             Стирая пѣну съ губъ. Вотъ, наконецъ.
             Желанный дождь явился, какъ отрада,
             И мальчика стеклянный взоръ опять
             Сталъ оживляться больше и блистать.
             Но дождевыя капли упадали
             Не во время и силъ не возвращали.
  
                                 XC.
  
             Онъ умеръ тоже. Долго милый трупъ
             Держалъ отецъ и все смотрѣлъ на сына,
             Когда же по изгибу мертвыхъ губъ
             Онъ понялъ все, то тяжкая кручина
             Тогда легла на сердце старика.
             Онъ все глядѣлъ на мертваго, пока
             Тотъ не изчезъ въ волнахъ, и рухнулъ разомъ,
             Какъ будто съ нимъ терялъ онъ жизнь и разумъ.
  
                                 XCI.
  
             Но вотъ на небѣ радуга взошла,
             Раскинувшись надъ синими волнами,
             И яркимъ свѣтомъ воздухъ залила...
             Въ той золотой и полукруглой рамѣ
             Все было тамъ и ясно и тепло,
             И очертанье радуги тепко
             По небесамъ... дуга перерывалась
             И, наконецъ, совсѣмъ изъ глазъ тѣрялась.
  
                                 XCII.
  
             Мѣнялась ты, небесъ Хамелеонъ!
             Воздушное дитя паровъ и свѣта,
             Ты, пурпуромъ обвитое съ пеленъ
             И въ золотѣ рожденное въ часъ лѣта,
             Блестящее, какъ солнечный разсвѣтъ,
             Ты всѣ цвѣта въ одинъ сливаешь цвѣтъ,
             Какъ глазъ подбитый въ очень жаркомъ спорѣ
             (Вѣдь маска на всегда есть на боксерѣ)
  
                                 XCIII.
  
             Хорошимъ знакомъ радуга была
             И моряки надѣялись заранѣ.
             Намъ древность тотъ обычай сберегла:
             Такъ думали и греки и римляне.
             Надежда возбуждаетъ бодрость въ насъ,
             Пловцы же въ ней нуждались въ этотъ часъ
             И радуга -- калейдоскопъ небесный --
             Явилась къ нимъ надеждою чудесной.
  
                                 XCIV.
  
             Замѣтили они, что въ тотъ же часъ
             Надъ ними птица бѣлая летала,
             Похожая на голубя: не разъ
             Сѣсть прямо въ лодку къ нимъ она желала,
             Хоть видѣла, что тамъ сидитъ народъ,--
             Она -- то взадъ носилась, то впередъ
             До самой ночи поздней: птицу эту
             Всѣ приняли за добрую примѣту.
  
                                 XCV.
  
             Но все же птица сдѣлала умно,
             Что въ лодку къ нимъ спуститься не рѣшилась:
             Та лодка -- не церковное окно,
             Гдѣ прежде, можетъ быть, она гнѣздилась...
             Нѣтъ, еслибъ даже птица та была --
             Хоть голубь изъ ковчега,-- то бъ жила
             Она не долго: голубь съ вѣткой мира
             Тотчасъ бы сталъ обѣдомъ пассажира.
  
                                 XCVI.
  
             Подъ вечеръ сталъ сильнѣе вѣтеръ дуть,
             На небѣ темномъ звѣзды заблистали
             И лодка продолжала снова путь.
             Но всѣ пловцы теперь такъ слабы стали,
             Что ничего понять ужъ не могли.
             То чудились имъ берега земли,
             То выстрѣлы изъ пушекъ раздавались,--
             То будто волны въ скалы ударялись.
  
                                 XCVII.
  
             Настало утро; вѣтеръ стихъ опять.
             Вкругъ закричалъ одинъ изъ нихъ и клялся,
             Что видитъ землю, можетъ различать,
             Какъ дальній берегъ солнцамъ освѣщался.
             Они глядятъ, разкрывъ глаза, впередъ,
             Ужель опять обманъ? Но ближе -- вотъ
             Предъ ними точно берегъ открывался,
             И все яснѣй, яснѣе рисовался.
  
                                 XCVIII.
  
             У многихъ видны слезы на глазахъ,
             Иные съ помѣшательствомъ смотрѣли,
             Надежду въ нихъ смѣнялъ невольный страхъ:
             Они какъ будто разомъ отупѣли.
             Иные же молились. Трехъ нашли
             Уснувшими, но только не могли
             Ихъ разбудить... Напрасно! Межъ пловцами
             Она давно ужъ стали мертвецами.
  
                                 XCIX.
  
             Предъ этимъ за день странники въ водѣ
             Большую черепаху вдругъ поймали
             И ею сутки цѣлые въ нуждѣ
             Невыносимый голодъ утоляли.
             Та пища ихъ отъ гибели спасла
             И новыя надежды принесла.
             Всѣ думали, оправившись отъ страха,
             Что послана судьбой та черепаха.
  
                                 C.
  
             Они неслись къ скалистымъ берегамъ,
             Все выше, выше скалы вырастали,
             Чѣмъ ближе приближались къ нимъ, но тамъ
             Край незнакомый люди увидали.
             Никто изъ нихъ тогда не понималъ,
             Куда принесъ ихъ прихотливый валъ:
             То думали, что Этну увидали,
             То Кипръ, Родосъ, но правды не узнали.
  
                                 CI.
  
             Межь тѣмъ къ землѣ теченье ихъ несло:
             Харонъ съ тѣнями въ лодкѣ плылъ, казалось.
             Надъ ними смерти вѣяло крыло --
             Ужь въ лодкѣ только четверо осталось
             И трое мертвыхъ; бросить ихъ въ потокъ
             По слабости никто теперь не могъ,
             Хоть двѣ акулы сзади ихъ играли
             И пѣною ихъ лица орошали.
  
                                 CII.
  
             Отчаяніе, холодъ, жажда, зной
             Такъ изсушили ихъ и истерзали,
             Что даже очи матери родной
             Между пловцамъ сына не узнали.
             Сгарая днемъ и замерзая въ ночь,
             Не всѣ могли мракъ смерти превозмочь;
             Водой морской себя они поили;
             И муки ихъ еще страшнѣе были.
  
                                 CIII.
  
             И вотъ -- земля!... Былъ восхищенъ ихъ взглядъ
             Роскошнымъ лѣсомъ, сочными вѣтвями,
             Съ которыхъ словно вѣялъ ароматъ...
             Имъ, видѣвшимъ такъ долго предъ глазами
             Лишь только знойный, жгучій неба сводъ
             И яркій блескъ необозримыхъ водъ
             Соленой, грозной, мертвенной пучины.
             Прекрасными казалась тѣ картины...
  
                                 CIV.
  
             Былъ берегъ дикъ. О скалы бьется валъ,
             Но въ радости, пловцы какъ помѣшались,
             Ихъ не страшилъ видъ грозныхъ этихъ скалъ:
             Они на встрѣчу къ нимъ теперь помчались.
             Хоть видѣнъ рифъ среди кипящихъ водъ,
             Но на него летитъ несчастный ботъ
             И -- въ дребезги разбился онъ у цѣли:
             Отъ лодки только щепки полетѣли.
  
                                 CV.
  
             Но Донъ-Жуанъ отличнымъ былъ пловцомъ,
             Какихъ едва ли много въ этомъ мірѣ,
             И жъ плаваньи служить могъ образцомъ,
             Наученный тому жъ Гвадалквивирѣ,
             Онъ плавалъ хорошо и, можетъ быта,
             Могъ Геллеспонтъ широкій переплыть,
             Какъ нѣкогда (тутъ скромность для чего же?)
             Чрезъ Геллеспонтъ переплывалъ я тоже...
  
                                 CVI.
  
             И такъ, онъ плылъ измученный, больной.
             Съ послѣдними усильями собрался,
             До крутизны высокой и прямой
             Онъ до ночи доплыть еще старался.
             Была еще опасность -- отъ акулъ:
             Одинъ пловецъ отъ нихъ ужь утонулъ,
             Другіе плавать вовсе не умѣли,--
             И лишь Жуанъ достигъ желанной цѣли.
  
                                 CVII.
  
             Но все-таки онъ былъ весломъ спасенъ,
             Которое до берега домчалось
             Въ тотъ самый мигъ, когда, слабѣя, онъ
             Терялъ сознанье. Къ счастію, попалось
             Тогда весло,-- рукой въ него вцѣпясь,
             Онъ вновь доплылъ средь бурныхъ волнъ крутясь,
             И наконецъ измученнымъ, усталымъ,
             На берега былъ выброшенъ онъ валомъ.
  
                                 CVIII.
  
             Едва дыша, ногтями рукъ своихъ
             Впился онъ въ въ землю, полный опасенья,
             Чтобъ вновь напоръ свирѣпыхъ волнъ морскихъ
             Не утащилъ его въ свое теченье.
             Такъ безъ движенья долго онъ лежалъ
             Передъ пещерою и ощущалъ
             На столько жизнь, чтобъ чувствовать страданья
             И впереди не видѣть упованья.
  
                                 CIX.
  
             Съ усиліемъ болѣзненнымъ онъ всталъ,
             Но рухнулъ вновь: безсильны были ноги;
             Онъ спутниковъ искать глазами сталъ,
             Съ которыми дѣлилъ свои тревоги:
             Одинъ изъ нихъ былъ брошенъ на уступъ,
             Но не живой: то былъ холодный трупъ,
             Два дня назадъ прошло, какъ онъ скончался,
             И вотъ теперь до берега домчался.
  
                                 CX.
  
             Жуанъ смотрѣлъ. Кружилась голова,
             Онъ вновь упалъ, въ глазахъ все помутилось,
             Его дыханье слышалось едва
             И вкругъ весла рука его обвилась.
             Какъ лилія поблекшая межъ скалъ,
             Болѣзненно-прекрасный онъ лежалъ...
             Какъ хороши и стройны формы эти!...
             Не много есть подобныхъ имъ на свѣтѣ...
  
                                 CXI.
  
             Жуанъ не зналъ, какъ долго длился сонъ,
             Сознаніе и память въ немъ дремали.
             Не сознавалъ все это время онъ,
             Какъ дни и ночи мимо пролетали.
             Но обморокъ глубокій миновалъ,
             И Донъ-Жуанъ лишь смутно понималъ,
             Что въ немъ воскресли жизненные силы,
             Что устоялъ онъ у дверей могилы.
  
                                 CXII.
  
             Онъ открывалъ глаза и закрывалъ:
             Еще сомнѣнье сильно говорило,
             Ему казалось -- въ лодкѣ онъ лежалъ
             И вновь тоска тогда его давила,
             И звалъ онъ смерть на помощь, но потомъ
             Сталъ озираться медленно кругомъ --
             Глядитъ и видитъ, словно очарованъ,
             Прекрасной, юной дѣвушки лицо онъ.
  
                                 CXIII.
  
             Она надъ нимъ склонялася слегка
             И словно въ жизнь вернуться умоляла;
             Его ласкала нѣжная рука
             И отъ зловѣщей смерти отвлекала.
             Она его старалась разбудить
             И ласками вновь къ жизни возвратить,
             Его виски водой она мочила
             И -- слабый вздохъ Жуана уловила,
  
                                 CXIV.
  
             Потомъ къ губамъ лекарство поднесла
             И тѣло обнаженное прикрыла
             И голову его приподняла:
             Ея щека подушкой послужила.
             Тихонько выжавъ воду изъ волосъ,
             Съ волненіемъ и взоромъ, полнымъ слезъ,
             Слѣдила за движеньями больного
             И вздохами красавца молодого.
  
                                 CXV.
  
             Съ прислужницей, которая была
             И старшихъ лѣтъ и менѣе красива,
             Она въ пещеру тихо отнесла
             Жуана соннаго,-- въ пещерѣ живо
             Спѣшили развести огонь они.
             Когда въ пещерѣ вспыхнули огни,
             Та дѣвушка явилась въ тьмѣ глубокой
             Красавицей прекрасной и высокой.
  
                                 CXVI.
  
             На лбу ея повѣшенъ рядъ монетъ,
             Среди волосъ ихъ золото сверкало.
             Тѣ кудри сзади падали (ихъ цвѣтъ --
             Каштановымъ казался), доставала
             Ея коса почти до самыхъ пятъ...
             Глаза такъ повелительно глядятъ.
             Своей осанкой гордой и пріятной
             Она вполнѣ являлась дамой знатной.
  
                                 CXVII.
  
             Ея глаза, какъ смерть сама черны,
             И длинныя рѣсницы черны были;
             Рѣсницы тѣ казались такъ длинны,
             Что бахрамой для чудныхъ глазъ служили,
             И изъ подъ нихъ она глазами жгла,
             Которые сверкали, какъ стрѣла
             Иль какъ змѣя, которая проснулась
             И, показавши жало, развернулась.
  
                                 CXVIII.
  
             Чело ея сіяло бѣлизной,
             Румянцемъ щеки нѣжныя играли.
             А губка верхняя? О ней
             Такъ долго бы всѣ юноши мечтали!...
             Предъ женщиной подобной, наконецъ,
             Скульпторъ схватиться долженъ за рѣзецъ,
             Но я въ скульпторовъ вѣрю очень мало
             И въ прелесть ихъ земнаго идеала.
  
                                 СХІХ.
  
             Я говорю по опыту: я зналъ
             Ирландскую красавицу когда-то.
             Хотя рѣзецъ ее изображалъ,
             Но все, что въ красотѣ той было свято,
             То мраморъ передать собой не могъ...
             И такъ, пройдетъ годовъ условный срокъ,
             Появятся морщины на лицѣ томъ
             И красота забудется всѣмъ свѣтомъ.
  
                                 СХХ.
  
             Въ той незнакомкѣ таже красота.
             Нѣтъ строгости испанской въ платьѣ дамы:
             Во всемъ нарядѣ яркіе цвѣта.
             Испанки же въ обычаѣ упрямы --
             Костюмъ ихъ простъ, въ немъ нѣтъ живыхъ цвѣтовъ,
             Но видя ихъ въ мантильѣ, я готовъ
             Сказать одно, что всѣ онѣ колдуньи
             И въ то же время рѣзвыя шалуньи.
  
                                 СХХІ,
  
             На незнакомкѣ пышный былъ нарядъ,
             Вкругъ ткани разноцвѣтныя спадали,
             И въ локонахъ, отброшенныхъ назадъ,
             Каменья драгоцѣнные сверкали;
             Весь въ золотѣ кушакъ ея блисталъ,
             И кружевной вуаль съ нея спадалъ.
             Но главное, что неприлично было:
             Она въ туфляхъ босыя ножки скрыла.
  
                                 CXXII.
  
             Нарядъ другой былъ больше простъ. Она
             Блестящихъ украшеній не имѣла.
             Одежда этой женщины скромна:
             Лишь серебро въ кудряхъ ея бѣлѣло.
             Вуаль ея грубѣе,-- самый видъ
             Свободою величья не дивитъ.
             Не такъ длинна коса ея густая,
             Ея осанка болѣе простая.
  
                                 СХХІІІ.
  
             Тѣ женщины Жуану принесли
             Одежду и питье и окружили
             Заботами... Ахъ, женщины земли
             Въ заботахъ тѣхъ всегда прекрасны были!...
             Онѣ сварили страннику бульонъ.
             Хотя изъ пѣсенъ всюду изгнанъ онъ,
             Но со временъ Гомера это блюдо
             Для всѣхъ людей едва-ль казалось худо.
  
                                 СХXIV.
  
             Кто эти дамы? Тотчасъ объясню,
             Чтобъ за принцессъ вы ихъ не принимали,
             Какъ всѣ поэты, ставить западню
             Я не люблю: всѣ тайны скучны стали.
             И такъ скажу я, правдой дорожа,
             Тѣ незнакомки были: госпожа
             Съ своей служанкой. Можетъ быть, и странно,
             Ея отецъ жилъ въ морѣ постоянно.
  
                                 CXXV.
  
             Онъ рыбакомъ когда-то прежде былъ,
             Да и теперь отчасти имъ остался,
             По промысломъ инымъ при этомъ жилъ.
             Хотя скрывать отъ всѣхъ его старался,
             Контрабандистъ и нѣсколько пиратъ.
             Сталъ наконецъ довольно онъ богатъ,
             Имѣлъ піастровъ груды. Деньги эти
             Пріобрѣталъ не чисто онъ на свѣтѣ.
  
                                 СХXVI.
  
             Онъ былъ рыбакъ, ловящій... корабли.
             За ними онъ на ловлю отправлялся
             Ему сопротивляться не могли:
             Онъ для купцовъ вездѣ грозой являлся.
             Богатый грузъ пиратъ конфисковалъ,
             Невольниковъ на рынкѣ продавалъ
             И, кончивши съ успѣхомъ въ морѣ ловлю,
             Велъ въ Турціи богатую торговлю.
  
                                 СХXVII.
  
             Онъ грекомъ былъ. На островѣ своемъ
             (На островѣ все дикостью пугало)
             Построилъ онъ себѣ прекрасный домъ,
             Гдѣ старика удобство окружало.
             Онъ кровь людей не разъ, бытъ можетъ, лилъ,
             Могу сказать -- старикъ ужасный былъ,
             Но въ домикѣ ужаснаго пирата
             Все было и роскошно, и богато,
  
                                 CXXVIII.
  
             Имѣлъ онъ дочь, дочь эта -- Гайде. Ей
             Соперницъ по богатству было мало,
             Но красотой плѣнительной своей
             Скорѣе всѣхъ богатствъ она плѣняла.
             Какъ южное растеніе, она
             Росла, заботъ и горя лишена.
             Хоть женихи руки ея искали,
             Но чувства Гаіде все еще дремали.
  
                                 СХХІХ.
  
             Такъ вечеромъ, на берегу у скалъ,
             Она нашла Жуана,-- безъ движенья,
             Безжизненный онъ на землѣ лежалъ.
             Онъ былъ почти что нагъ и, безъ сомнѣнья,
             Обидѣться она была не прочь;
             Но вѣдь нельзя жъ больному не помочь?
             Притомъ же Гайде быстро разглядѣла
             И кожи бѣлизну, и нѣжность тѣла.
  
                                 СХХХ.
  
             Но въ домъ она Жуана не несетъ.
             Тамъ для него такое же спасенье,
             Какъ для мышей, которыхъ видитъ котъ.
             Ея отецъ не знаетъ снисхожденья.
             Онъ, какъ арабъ, чтить гостя не готовъ,
             И если пуститъ странника подъ кровъ,
             То, излечивъ недуги осторожно,
             Продастъ его въ неволю, если можно.
  
                                 CXXXI.
  
             И такъ, она за лучшее сочла
             (Такой совѣтъ служанка предложила),
             Чтобъ избѣжать несчастія и зла,
             Стеречь въ пещерѣ гостя. Полно было
             Ихъ сожалѣніе, когда раскрылъ
             Жуанъ глаза... Одинъ мудрецъ рѣшилъ,
             Что сожалѣнье, нѣжная забота
             Намъ часто отворяютъ въ рай ворота.
  
                                 CXXXII.
  
             Онѣ огонь тотчасъ же развели,
             Двѣ-три доски разбитыхъ отыскались
             И на костеръ разложенный пошли.
             Отъ ветхости тѣ доски разсыпались
             И мачты, догнивавшіе въ пыли,
             Похожи стали тамъ на костыли.
             Но къ счастію, обломковъ много было
             И для костра съ избыткомъ ихъ хватило.
  
                                 CXXXIII.
  
             Жуанъ уснулъ на дорогихъ мѣхахъ,
             Красавица сняла соболью шубку
             И, чтобъ теплѣй уснулъ онъ, въ торопяхъ
             Свернула въ одѣяло даже юбку.
             И вотъ онѣ сбираться стали въ путь,
             Чтобъ утромъ вновь въ пещеру заглянуть,
             Чтобъ принести въ случайное жилище
             Для завтрака Жуана разной пищи.
  
                                 CXXXIV.
  
             И такъ, его оставили онѣ.
             Въ мертвецкій сонъ онъ тотчасъ погрузился,
             Но передъ нимъ въ его покойномъ снѣ
             Несчастій прежнихъ образъ не явился,
             Хоть иногда несчастья прежнихъ дней
             Проходятъ въ снахъ, какъ мрачный рядъ тѣней:
             Мы въ страхѣ просыпаемся отъ грезы
             И по щекамъ бѣгутъ ручьями слезы.
  
                                 CXXXV.
  
             Жуанъ безъ сновидѣній крѣпко спалъ,
             Но Гайде обернулась на мгновенье:
             Казалось ей, что онъ ее позвалъ
             И сдѣлалъ вдругъ какое-то движенье.
             Казалось ей (вѣдь сердце часто лжетъ,
             Какъ и языкъ), что онъ, раскрывъ свой ротъ,
             Въ просонкахъ имя Гайде повторяетъ,
             Хоть имя это вовсе онъ не знаетъ.
  
                                 СХХXVI.
  
             Задумавшись, пошла она въ свой домъ
             И обо всемъ молчать просила Зою.
             Но нужно ль ей напоминать о томъ?
             Она была постарше, а, порою,
             Два года въ жизни женщины иной
             Есть -- цѣлый вѣкъ. Для Зои молодой
             Не даромъ пробѣжали эти годы
             Въ великой школѣ матери природы.
  
                                 СХХXVII.
  
             День разсвѣталъ, но все еще не могъ
             Жуанъ проснуться. Грезамъ не мѣшаетъ
             Вблизи его журчащій ручеекъ,
             Его покой лучъ солнца не смущаетъ,
             И могъ онъ спать въ беззвучной тишинѣ...
             Дѣйствительно, нуждался онъ во снѣ:
             По книгѣ дѣда (*) долго помнить стану
             Страданія, извѣстныя Жуану.
   (*) Отчетъ объ экспедиціи вокругъ свѣта, предпринятой почтеннымъ Джономъ Байрономъ, командоромъ въ 1740 году. Изданъ въ Лондонѣ въ 1768 году.
  
                                 СХХXVIIІ.
  
             Но Гайде спитъ тревожно. Иногда
             Она металась въ снахъ своихъ ужасныхъ.
             Ей грезились разбитыя суда
             И трупы многихъ юношей прекрасныхъ.
             Она отъ сна служанку подняла,
             Невольниковъ въ покой свой созвала
             И всѣ они никакъ не понимали,
             Что женскіе капризы выражали.
  
                                 СХХХІХ.
  
             Чтобъ встать отъ сна у Гайде былъ предлогъ:
             Она восходы солнца полюбила.
             И точно, всѣхъ плѣнилъ бы насъ востокъ,
             Когда восходитъ яркое свѣтило,
             Когда туманъ скользитъ едва-едва
             И небеса снимаютъ, какъ вдова,
             Ночной свой трауръ и въ лучахъ денницы
             Щебечутъ и поютъ повсюду птицы.
  
                                 CXL.
  
             Я самъ люблю такъ солнечный восходъ
             И, хоть врачи всегда за то бранятся,
             Недавно ночь не спалъ я на пролетъ,
             Чтобъ солнечнымъ восходомъ любоваться.
             И такъ, спѣшу теперь предостеречь:
             Кто хочетъ жизнь и кошелекъ сберечь
             И страстію глубокой насладиться,
             Пусть вмѣстѣ съ пѣтухами спать ложится.
  
                                 CXLI.
  
             И Гайде рано день свой начала.
             Ея лицо прекрасное пылало.
             Кровь къ головѣ мгновенно прилила
             И на щекахъ румянцемъ заиграла.
             Такъ иногда стремительный потокъ
             Скалу пробить теченіемъ не могъ,
             Преградою гранитною смирялся
             И озеромъ широкимъ разливался.
  
                                 CXLII.
  
             Внизъ со скалы красавица идетъ,
             Ея нога скользитъ по камнямъ скоро;
             Привѣтъ любви ей солнце съ неба шлетъ
             И съ ней въ уста цалуется Аврора.
             Ошибку эту можемъ мы понять:
             Какъ двухъ сестеръ, ихъ можно обожать,
             А дѣва горъ вдвойнѣ еще прелестна:
             Богиня хороша, но... безтѣлесна...
  
                                 CXLIII.
  
             Въ пещеру Гайде входитъ. Тихо спитъ
             Прекрасный гость. Она къ нему подкралась
             И съ трепетомъ за сномъ его слѣдитъ.
             (Сонъ всякій страшенъ). Гайде постаралась
             Еще теплѣе странника прикрыть
             И отъ дыханья вѣтра охранить.
             Потомъ она, безмолвна какъ могила,
             Надъ нимъ склонясь, дыханье затаила.
  
                                 CXLIV.
  
             Какъ херувимъ, стоитъ надъ нимъ она
             И охраняетъ ложе чужеземца.
             И спитъ Жуанъ, и чисты грезы сна,
             Какъ грезы задремавшаго младенца;
             Межъ тѣмъ и завтракъ Зоя принесла
             (Та парочка нуждаться въ немъ могла),
             И берегла она по той причинѣ
             Запасную провизію въ корзинѣ.
  
                                 CXLV.
  
             Безъ пищи жить никто еще не могъ,--
             Благоразумно Зоя разсуждала
             И, чуждая любовныхъ всѣхъ тревогъ,
             Отъ утренняго холода дрожала,
             Потомъ готовить завтракъ начала:
             Она съ собой въ пещеру принесла
             Хлѣбъ, кофе, фрукты, рыбу, медъ, все это
             Являлось выраженіемъ привѣта.
  
                                 CXLVI.
  
             Готово все и Зоя въ этотъ часъ
             Уже будить Жуана подходила,
             Но Гайде взглядъ ей выразилъ отказъ,
             И дѣва пальчикъ къ губкамъ приложила.
             Когда же завтракъ сдѣланный простылъ,
             То приготовленъ новый завтракъ былъ.
             А сонъ Жуана все не прерывался
             И вѣчностью обѣимъ имъ казался.
  
                                 CXLVII.
  
             Онъ все еще на мягкомъ ложѣ спалъ,
             Его лицо румянецъ озаряетъ.
             Такъ иногда вершинамъ дальнихъ скалъ
             Послѣдній свѣтъ денница посылаетъ.
             Страданіемъ черты его полны,
             Въ его кудряхъ -- слѣды морской волны,
             Морскою пѣной спереди и сзади
             Еще сверкали шелковыя пряди.
  
                                 CXLVIII.
  
             Она надъ нимъ склонилась. Онъ лежитъ,
             Какъ вѣтеркомъ нетронутая ива,
             Какъ океанъ, когда гроза молчитъ
             И онъ струится тихо и лѣниво.
             Онъ былъ хорошъ, какъ роза межь цвѣтовъ,
             Какъ юный лебедь,-- словомъ, я готовъ
             Назвать его вполнѣ красивымъ малымъ,
             Хоть былъ теперь онъ желтымъ и усталымъ.
  
                                 CXLIX.
  
             Проснулся онъ и вновь бы могъ заснуть,
             По дивное лицо предъ нимъ мелькнуло,
             И вновь ему хотѣлося взглянуть:
             Ужель его лишь грёза обманула?..
             Прекрасныхъ лицъ Жуанъ не забывалъ,
             И даже если въ храмѣ онъ стоялъ,
             То оставлялъ другія всѣ иконы
             Для образа божественной Мадонны.
  
                                 CL.
  
             Онъ на локтяхъ тогда приподнялся,
             Смотря на дѣву. Гайде растерялась,
             Въ ея лицѣ румянецъ разлился
             И съ нимъ заговорить она старалась,
             И прошептала страннику въ тотъ мигъ
             (То былъ новѣйшій греческій языкъ),
             Что говорить не долженъ онъ ни слова,
             И предложила пищу для больнаго.
  
                                 CLI.
  
             По гречески Жуанъ не понималъ,
             Но эта рѣчь такъ нѣжно прозвучала"
             Какъ щебетанье птички. Онъ внималъ
             Той музыкѣ, которая ласкала
             И нѣжила и кротко такъ лилась.
             Такіе звуки слезы будятъ въ насъ,
             И плачемъ мы, причины слезъ не зная,
             Тѣ звуки только сердцемъ понимая.
  
                                 CLII.
  
             Онъ вкругъ глядѣлъ, какъ будто пробужденъ
             Былъ звуками незримаго органа.
             Такъ иногда обманываетъ сонъ,
             Пока насъ не разбудитъ отъ обмана
             Слуга, стучащій въ дверь... Ахъ, этотъ звукъ
             Мнѣ былъ невыносимѣе всѣхъ мукъ.
             Сонъ утренній люблю я... Въ ночи наши
             И женщины, и звѣзды вдвое краше.
  
                                 CLIII.
  
             Жуанъ очнулся. Сильный аппетитъ
             Героя скоро вызвалъ изъ забвенья,
             Притомъ же яствъ готовыхъ милый видъ
             Раздразнивалъ въ немъ голодъ, безъ сомнѣнья,
             А также свѣтъ отъ яркаго костра
             Пріятно грѣлъ его... Пришла пора --
             Жуанъ о пищѣ думать начинаетъ:
             Особенно бифстексъ его плѣняетъ.
  
                                 CLIV.
  
             Но мясо очень рѣдко было тамъ,
             Хоть козы въ тѣхъ мѣстахъ и попадались,
             Но въ праздники одни по островамъ
             Тѣмъ рѣдкимъ мясомъ жители питались...
             На островахъ пустынно какъ въ глуши,
             Лишь кое-гдѣ мелькаютъ шалаши --
             Но островъ тотъ, гдѣ Донъ-Жуанъ нашъ спрятанъ --
             Былъ не таковъ: обиленъ и богатъ онъ.
  
                                 CLV.
  
             Я говорилъ о мясѣ, мнѣ межь тѣмъ
             О Минотаврѣ басня представлялась
             (Которая гнѣвитъ иныхъ: зачѣмъ
             Въ ней дама вдругъ въ корову обращалась?)
             И въ этой баснѣ смыслъ глубокій былъ:
             Тебя я, Пазифая, полюбилъ --
             Ученика скотовъ ты поощряла,
             И этимъ въ людяхъ храбрость возбуждала.
  
                                 CLVI.
  
             А англичане? Мясо -- пища ихъ,--
             (О пивѣ говорить я здѣсь не стану,
             И росказни о жидкостяхъ другихъ,
             Пожалуй, и нейдутъ совсѣмъ къ роману).
             Притомъ, война -- британцу дорога.
             Итакъ, по смыслу басня та строга.
             По милости ея, равно достойны
             Вниманія, какъ мясо, такъ и войны.
  
                                 CLVII.
  
             Воротимся къ Жуану. Донъ-Жуанъ
             При видѣ пищи сочной наслаждался
             И отъ восторга сдѣлался вдругъ пьянъ:
             Такъ долго онъ сырьемъ однимъ питался.
             Дремавшій голодъ въ немъ заговорилъ,
             Онъ мысленно судьбу благодарилъ
             И начали работать быстро скулы,
             Какъ у кита иль у морской акулы.
  
                                 CLVIII.
  
             Онъ ѣлъ ужасно. Гайде, словно мать,
             Ему въ занятьи этомъ не мѣшала,
             Но Зоя начала припоминать
             (Она вѣдь книжекъ разныхъ не читала!),
             Что ѣсть голоднымъ много не даютъ
             И что они отъ пищи лишней мрутъ,
             Что нужно ихъ кормить какъ только можно
             Умѣренно и очень осторожно.
  
                                 CLIX.
  
             И тутъ она рѣшилась заявить,
             Не столько словомъ, сколько дѣломъ самымъ,
             Что онъ свой завтракъ долженъ прекратить
             И съ аппетитомъ справиться упрямымъ.
             И чтобы смерть къ Жуану не пришла,
             Она сама тарелку отняла.
             "Онъ столько съѣлъ -- она сказать хотѣла --
             Что лошадь оттого бы заболѣла".
  
                                 CLX.
  
             Потомъ,-- онъ былъ еще до этихъ поръ
             Почти что нагъ,-- лохмотья всѣ сложили
             И бросили ихъ въ пламя на костеръ,
             А Донъ-Жуана туркомъ нарядили.
             За турка бы его признали мы:
             Лишь не былона головѣ чалмы.
             Ему надѣть шальвары предлагали
             И въ новую рубашку одѣвали.
  
                                 CLXI.
  
             И Гайде говорить съ нимъ начала.
             Хотя Жуанъ не понималъ ни слова,
             Но юная гречанка не могла
             Рѣчь перервать,-- она была готова
             Предъ нимъ до безконечности болтать:
             Жуанъ ее не думалъ прерывать...
             Ужь очень поздно Гайде догадалась,
             Что болтовня ея не понималась.
  
                                 CLXII.
  
             И тутъ она, чтобъ замѣнить языкъ,
             Къ улыбкѣ, къ разнымъ жестамъ прибѣгала:
             Въ его лицѣ восторженномъ въ тотъ мигъ
             Отвѣтъ краснорѣчивый прочитала.
             Черты лица Жуана -- говорятъ
             И много думъ высказываетъ взглядъ.
             Жуана взоры ярко такъ блистали,
             Что звуки словъ вполнѣ ей замѣняли.
  
                                 CLXIII.
  
             Посредствомъ пантомимъ они могли
             Между собой затѣять разговоры,
             Но болѣе всего тутъ помогли
             Обоимъ имъ ихъ собственные взоры:
             Какъ астрономъ читалъ небесъ языкъ
             Лишь по звѣздамъ, а не изъ скучныхъ книгъ
             Такъ глазки Гайде азбукой служили
             И поняты Жуаномъ скоро были.
  
                                 CLXIV.
  
             Пріятно иностраннымъ языкамъ
             По взглядамъ милыхъ женщинъ обучаться,-
             Я говорю про молодыхъ лишь дамъ,--
             По опыту могу я въ томъ ручаться.
             Онѣ смѣются, видя неуспѣхъ,
             И при успѣхахъ тотъ же слышенъ смѣхъ,
             А далѣе и поцалуй родится...
             По тѣмъ урокамъ могъ я научиться...
  
                                 CLXV.
  
             Пять словъ испанскихъ, греческихъ понять.
             По итальянски вовсе я не знаю,
             По англійски могу съ трудомъ болтать:
             Я тотъ языкъ по Блеру изучаю,
             По Тиллотсону также; ихъ языкъ
             Есть образецъ религіозныхъ книгъ.
             Поэтовъ же я просто ненавижу
             И пользы въ чтеньи ихъ совсѣмъ не вижу.
  
                                 CLXVI.
  
             О дамахъ же молчу совсѣмъ. Я самъ
             Рожденъ, какъ говорится, въ "высшемъ свѣтѣ",
             Гдѣ я любилъ когда-то многихъ дамъ
             И испыталъ страстишекъ разныхъ сѣти,
             Но я забылъ и ихъ, и модныхъ львовъ,
             И въ память ихъ сберегъ лишь пару словъ:
             Враги, друзья и женщины! Межь нами
             Все кончено: вы стали только снами...
  
                                 CLXVII.
  
             Межь тѣмъ Жуанъ заучивалъ слова,
             Ихъ повторять ему теперь пріятно...
             Исторія любви намъ не нова,
             Для всѣхъ сердецъ она равно понятна.
             Всемірна, какъ блескъ солнца въ небѣ... Онъ,
             Какъ многіе-бъ изъ насъ, ужь былъ влюбленъ,
             Она сама въ долгу не оставалась --
             Что сплошь да рядомъ по свѣту случалось.
  
                                 CLXVIII.
  
             Съ разсвѣтомъ дня (Жуанъ любилъ поспать,
             А Гайде поднималась очень рано)
             Она въ пещеру стала прибѣгать
             И, наклонившись къ ложу Донъ-Жуана,
             Ласкала локонъ спящаго рукой,
             Не прерывая сна его покой,
             Едва дыша надъ милыми устами:
             Такъ дышетъ южный вѣтеръ надъ цвѣтами.
  
                                 CLXIX.
  
             И съ каждымъ днемъ Жуанъ бодрѣй смотрѣлъ
             Его здоровье быстро поправлялось.
             Замѣчу здѣсь: для всѣхъ любовныхъ дѣлъ
             Здоровье сильной помощью являлось.
             Здоровье и бездѣлье -- для страстей
             Есть масло или порохъ межь людей,
             И безъ уроковъ Бахуса, Цереры
             Не такъ сильна была бы власть Венеры.
  
                                 CLXX.
  
             Пока Венера сердце шевелитъ
             (Любовь безъ сердца дѣйствуетъ несмѣло),
             Церера возбуждаетъ аппетитъ,--
             Любовь должна питаться, какъ и тѣло,--
             А Бахусъ наливаетъ намъ вина,
             Зоветъ на пиръ, гдѣ ѣсть любовь должна...
             Кто яства сверху людямъ посылаетъ --
             Нептунъ иль Панъ -- еще никто не знаетъ.
  
                                 CLXXI.
  
             Жуанъ, проснувшись, завтракъ находилъ
             И -- дивные глаза островитянки,
             Которыхъ блескъ насъ сжегъ бы и смутилъ.
             Притомъ еще глаза ея служанки...
             Но я писалъ объ этомъ, и опять,
             Пожалуй, скучно будетъ повторять...
             Итакъ, Жуанъ въ морскихъ волнахъ купался
             И къ завтраку и къ Гайде возвращался.
  
                                 LCXXII.
  
             Невинность ихъ такъ велика была,
             Что ихъ купанье вовсе не смущало.
             Казалось ей: она давно ждала
             Его къ себѣ, не разъ во снѣ видала.
             Хотѣлось ей теперь его любить
             И счастье дать, и счастье получить...
             Такъ близнецомъ на свѣтъ родится счастье
             И жить не можетъ въ мірѣ безъ участья.
  
                                 CLXXIII.
  
             Пріятно ей съ нимъ вмѣстѣ быть, дрожать
             Отъ легкаго его прикосновенья,
             И сонъ его поутру охранять
             И дожидаться тихо пробужденья.
             Жить вѣчно съ нимъ -- мечтать она могла,
             Разлука ей была бы тяжела.
             Жуанъ ей былъ усладою въ часъ горя,
             Сокровищемъ, подаркомъ бурь и моря.
  
                                 CLXXIV.
  
             Промчался мѣсяцъ. Въ милый уголокъ
             Никто нежданнымъ гостемъ не явился,
             Никто еще въ тѣ дни узнать не могъ,
             Что Донъ-Жуанъ въ пещерѣ поселился.
             Вотъ наконецъ пирата корабли
             Въ открытый океанъ опять ушли
             И тамъ суда съ купеческимъ товаромъ
             Преслѣдовать они пустились съ жаромъ.
  
                                 CLXXV.
  
             Пирата дочь свободы дождалась.
             Отецъ ушелъ; она была свободна,
             Какъ женщина замужняя въ тотъ разъ,
             Могла ходить вездѣ, гдѣ ей угодно.
             Никто ея свободы не стѣснялъ,
             Никто за ней теперь не наблюдалъ...
             Завидовать должны ей наши дамы,
             Хоть ихъ стѣснять не любимъ никогда мы.
  
                                 CLXXVI.
  
             Они встрѣчались чаще. Понималъ
             Онъ много словъ, нерѣдко съ ней гуляя,
             Межь тѣмъ давно ль онъ на пескѣ лежалъ,
             Какъ сорванная роза, увядая,
             На берегу морскомъ, близь дикихъ скалъ?..
             Такъ, кончивъ завтракъ, съ нею онъ гулялъ
             Они природой вмѣстѣ наслаждались
             И заходящимъ солнцемъ любовались...
  
                                 CLXXVII.
  
             Тѣ берега имѣли дикій видъ,
             Кругомъ пески иль скалы поднимались.
             У береговъ капризный валъ бурлитъ,
             Мѣстами бухты съ моря выдавались...
             Тамъ не смолкалъ волны зловѣщій ревъ
             И лишь въ затишьѣ лѣтнихъ вечеровъ
             Поверхность моря озеромъ сіяла
             И тишину волненье не смущало.
  
                                 CLXXVIII.
  
             На берегу среди прибрежныхъ скалъ
             Морская пѣна землю покрываетъ:
             Такъ до краевъ наполненный стаканъ
             Шипучей влагой весело играетъ...
             Пусть мудрецы болтаютъ, что хотятъ:
             И пѣть вино, и пить вино я радъ...
             Сегодня пиръ съ подругой молодою,
             А завтра мудрость съ содовой водою.
  
                                 CLХХІХ.
  
             Пускай вино волнуетъ нашу кровь,
             Одинъ восторгъ есть въ жизни -- опьяненье.
             Вино и слава, деньги и любовь --
             Вотъ все, въ чемъ міръ вкушаетъ наслажденье.
             Нѣтъ, безъ тебя, богами данный сокъ,
             Безцвѣтенъ былъ бы жизни краткій срокъ.
             Такъ пейте же, и если пробудитесь
             Съ ломотою -- вы такъ распорядитесь:
  
                                 CLХХХ.
  
             Слугѣ тотчасъ велите вы подать
             Гохгеймера и соды, и тогда вы
             Все наслажденье можете понять...
             Нѣтъ, ни шербетъ, пріятный въ часъ забавы,
             Ни водяная капля средь степей,
             Бургонское съ прозрачностью своей --
             Все это не замѣнитъ намъ собою
             Тебя, Гохгеймеръ, съ содовой водою.
  
                                 CLXXXI.
  
             И такъ, въ тотъ часъ весь берегъ точно спалъ
             И словно небо самое дремало.
             Песокъ недвижной массою лежалъ
             И синяя волна не бушевала.
             Лишь крикомъ птицъ смущалась тишина,
             Да иногда безсонная волна
             О грудь скалы прибрежной разбивалась
             И брызгами по камнямъ разсыпалась.
  
                                 CLXXXII.
  
             Жуанъ и Гайде, я ужь говорилъ,
             Въ отсутствіи отца вдвоемъ гуляли.
             За Гайде братъ дозоромъ не ходилъ
             И къ ней опекуна не приставляли.
             Лишь только Зоя съ нею всюду шла,
             Ноу нея обязанность была --
             Услуживать, чесать и для награды
             Выпрашивать потертые наряды.
  
                                 CLXXXIII.
  
             Насталъ тотъ часъ, когда съ вершины скалъ
             Повѣяла вечерняя прохлада
             И изъ-за горъ лучь солнечный сверкалъ...
             Въ эѳирѣ тишь и нѣга, и отрада.
             Всѣ берега озарены тепло
             И море тихо, ясно, какъ стекло,
             И блещетъ небо розовою краской,
             А въ немъ горитъ звѣзда съ любовной лаской.
  
                                 CLXXXIV.
  
             Рука съ рукой гуляетъ ихъ чета.
             По iv>
   Бѣдный старикъ совершенно потерялъ голову. Онъ то громко плакалъ и молился, то начиналъ каяться въ своихъ грѣхахъ и давалъ честное слово исправиться. Ничто въ мірѣ -- клялся онъ -- не заставитъ его въ другой разъ, если эта опасность будетъ избѣгнута, бросить свои академическія занятія въ классической Саламанкѣ и отправиться, въ качествѣ Санхо-Панса, вслѣдъ за Жуаномъ.
  

XXXVIII.

   Лучъ надежды мелькнулъ ещё разъ. Насталъ день и вѣтеръ нѣсколько стихъ. Мачтъ болѣе не было; вода всё прибывала; кругомъ -- мели и ни клочка земли. Корабль, однако, ещё держался и плылъ. Снова взялись за помпы. Хотя предшествовавшія усилія и оказались совершенно напрасными, но тутъ внезапно мелькнувшій солнечный лучъ удвоилъ силы. Болѣе сильные качали воду; слабые -- сшивали лоскутья парусовъ.
  

XXXIX.

   Сшитый такимъ образомъ кусокъ полотна былъ подведёнъ подъ пробоину, и сначала, казалось, работа эта принесла пользу. Но чего можно было ожидать впослѣдствіи, оставаясь безъ мачтъ и парусовъ, и при томъ всё-таки съ течью? Во всякомъ случаѣ, однако, лучше бороться до конца, такъ-какъ окончательно погибнуть никогда не бываетъ поздно. И хотя совершенно справедливо, что люди умираютъ только одинъ разъ, но, тѣмъ не менѣе, погибнуть въ какомъ-нибудь Ліонскомъ заливѣ нѣтъ ничего особенно пріятнаго.
  

XL.

   Въ этотъ-то именно заливъ они и были загнаны волнами и вѣтромъ, и теперь продолжали носиться по ихъ волѣ то туда, то сюда. Объ управленіи кораблёмъ нечего было я думать. Ни одного тихаго дня не выдалось имъ, чтобъ имѣть возможность поставить какую-нибудь мачту, навѣсить руль, или даже быть только увѣренными, что корабль продержится на водѣ ещё часъ. Онъ, правда, ещё плылъ, но даже не такъ искусно, какъ утка.
  

XLI

   Вѣтеръ можетъ-быть нѣсколько уменьшился, но корабль дошелъ до такого плачевнаго положенія, что никакъ не могъ надѣяться выдерживать дольше. Другая бѣда, съ которой имъ приходилось бороться, заключалась въ недостаткѣ свѣжей воды. Умѣренныя ея порціи оказывались недостаточными. Напрасно прибѣгали къ телескопу: ни паруса, ни береговъ не было видно. Пасмурное небо да надвигавшаяся ночь однѣ окружали ихъ со всѣхъ сторонъ.
  

XLII.

   Вѣтеръ усилился снова; волненіе возобновилось; вода вливалась въ трюмъ уже въ нѣсколькихъ мѣстахъ. Всѣ хорошо это видѣли, и, однако, оставались ещё довольно спокойны и даже бодры, пока не перетёрлись цѣпи помпъ. Тогда корабль сталъ совершенно игрушкой волнъ, и держался только по ихъ милости, хотя милость эта похожа на ту, которую оказываютъ другъ другу люди во время междоусобій.
  

XLIII.

   Плотникъ, со слезами на непривыкшихъ къ тому глазахъ, подошелъ къ капитану и объявилъ, что тутъ дѣлать болѣе нечего. Это былъ уже пожилой и много странствовавшій на своёмъ вѣку по морямъ человѣкъ. Если онъ плакалъ, то не страхъ былъ причиной такого женскаго выраженія горя. Бѣднякъ имѣлъ жену и дѣтей -- двѣ вещи, которыя могутъ довести каждаго умирающаго до отчаянія.
  

XLIV.

   Корабль сталъ явно погружаться носовой частью. Тутъ исчезло всякое различіе между пассажирами и экипажемъ. Одни молились и обѣщали пучки свѣчъ своимъ святымъ, не заботясь о томъ, было ли чѣмъ за нихъ заплатить; другіе вперяли глаза въ даль черезъ бортъ; тѣ спускали въ море шлюпки. Одинъ даже присталъ къ Педрилло съ просьбой объ исповѣди, въ отвѣтъ на что тотъ, среди этой сумятицы, послалъ его къ чёрту.
  

XLV.

   Нѣкоторые цѣплялись за койки; другіе надѣвали свои лучшія платья -- точно собирались на праздникъ; тѣ проклинали злосчастный день своего рожденья, скрежетали зубами и рвали, съ воемъ, волосы. Бывшіе пободрѣе, продолжали работать, какъ при началѣ бури, стараясь спустить въ море шлюпки, съ полной вѣрой, что хорошая лодка можетъ легко держаться на бурномъ морѣ, лишь бы волны её не залили.
  

XLVI.

   Самымъ худшимъ было то, что, занятые, въ теченіе нѣсколькихъ дней, спасеньемъ корабля, они мало заботились о сбереженіи провизіи, которая могла бы уменьшить предстоявшія имъ бѣдствія: чувство голода даётъ себя знать даже въ виду смерти. Оставшіеся съѣстные припасы были попорчены во время бури. Двѣ бочки сухарей и бочёнокъ масла -- вотъ всё, что было возможно взять съ собой въ катеръ.
  

XLVII.

   Нѣсколько фунтовъ хлѣба, подмоченнаго морскою водой, были, впрочемъ, также положены въ длинный барказъ. Оказались ещё: бочёнокъ свѣжей воды, вёдеръ въ пять, и нѣсколько бутылокъ вина, и, сверхъ-того, въ трюмѣ нашли кусокъ говядины, кусокъ свинины, едва, впрочемъ, достаточный для завтрака, и два ведра рому въ небольшомъ бочёнкѣ.
  

XLVIII.

   Остальныя двѣ лодки, одна шлюпка и одинъ яликъ были разбиты ещё въ началѣ бури; да и большая шлюпка была въ плохомъ состояніи, съ своимъ парусомъ, сшитымъ изъ двухъ одѣялъ, и весломъ, вмѣсто мачты, которое одинъ юнга счастливо успѣлъ перебросить за бортъ. Вообще же, двѣ лодки были слишкомъ малы, чтобъ вмѣстить даже половину экипажа, съ нужнымъ количествомъ запасовъ.
  

XLIX.

   Были сумерки. Пасмурный день спускался надъ водной пустыней, точно мрачный занавѣсъ, за которымъ, еслибъ его разорвать, увидѣли бы зловѣщую фигуру ненависти, какъ бы нарочно скрывающуюся, чтобъ подстеречь свою жертву. Наступившая ночь одѣла своимъ покровомъ блѣдныя, отчаянныя лица и бездонную пропасть океана. Двѣнадцать дней провели они во власти ужаса; теперь предстала имъ -- смерть.
  

L.

   Пробовали сколотить плотъ, въ напрасной надеждѣ, что онъ можетъ держаться въ бушующемъ морѣ. Подобная попытка могла бы возбудить одинъ смѣхъ, еслибы пришла кому-нибудь охота смѣяться въ подобномъ положеніи. Впрочемъ, здѣсь говорится не о томъ ужасномъ смѣхѣ, который появляется у людей, напившихся съ отчаянія, и похожемъ болѣе на припадокъ эпилепсіи или истерики. Спасеніе ихъ было бы чудомъ.
  

LI.

   Въ половинѣ восьмого навалили и привязали къ плоту реи, перегородки, курятники, словомъ -- всё, что могло помочь ему держаться на волнахъ: послѣднее усиліе, отъ котораго мало можно было ожидать пользы. Мерцаніе нѣсколькихъ звѣздъ было единственнымъ свѣтомъ, озарявшимъ пространство. Лодки, переполненныя народомъ, наконецъ, двинулись. Тогда судно, перевернувшись ещё разъ и погрузясь сначала носомъ, пошло окончательно ко дну.
  

LII.

   Крикъ отчаянія поднялся къ небу. Но кричали только трусы: храбрые остались безмолвны. Нѣкоторые изъ оставшихся бросились, съ дикимъ воплемъ, въ море, какъ бы желая предупредить свою могилу. Море разверзлось воронкой, точно адъ, и поглотило въ водоворотѣ корабль, закружившійся точно человѣкъ, который даже въ минуту смерти старается ещё отчаянными усиліями задушить своего врага.
  

LIII.

   Общій вопль погибающихъ, похожій на раскаты грома, заглушилъ ревъ самаго океана. Затѣмъ, всё утихло, кромѣ свиста вѣтра " дикаго завыванья волнъ. По временамъ проносились ещё отдѣльные крики и можно было замѣтить то тамъ, то здѣсь судорожныя вздрагиванья въ волнахъ, обличавшія отчаянную борьбу и агонію болѣе смѣлыхъ пловцовъ.
  

LIV.

   Лодки, какъ было сказано, удалились, переполненныя успѣвшими въ нихъ сѣсть. Впрочемъ, и для нихъ надежда на спасеніе была по-прежнему слаба. Вѣтеръ дулъ съ такой силой, что вѣроятность достигнуть берега была почти ничтожна, къ тому же сидѣвшихъ было слишкомъ много, хотя число ихъ и не было велико: девятеро въ катерѣ и тридцать человѣкъ въ шлюпкѣ было сосчитано въ минуту отъѣзда.
  

LV.

   Всѣ прочіе погибли. Около двухсотъ душъ разстались съ тѣлами. Самымъ худшимъ при этомъ было то, что если католики погибаютъ въ пучинѣ, то имъ приходится часто по нѣскольку недѣль ожидать панихиды, которая потушила бы хотя одинъ уголёкъ того костра, который ихъ ожидаетъ въ чистилищѣ. Люди, не зная о случившемся, не станутъ платить денегъ за упокой душъ умершихъ, тѣмъ болѣе, что всякая панихида стоитъ по-крайней-мѣрѣ три франка.
  

LVI.

   Жуанъ попалъ въ шлюпку и успѣлъ помѣстить туда же Педрилло. Они, казалось, помѣнялись ролями, потому-что лицо Жуана, оживлённое мужествомъ, пріобрѣло менторское выраженіе, тогда-какъ бѣдный Педрилло плакалъ навзрыдъ объ участи своего господина. Что же касается Баттиста (для краткости -- Тита), то его погубила водка.
  

LVII.

   Жуанъ хотѣлъ было спасти Педро, своего другого слугу, но и тотъ погибъ вслѣдствіе того же. Садясь, пьяный, въ шлюпку, онъ оступился и упалъ въ море, найдя такимъ образомъ свою могилу въ водѣ и въ винѣ. Волны отнесли его недалеко, но спасти бѣдняка не было никакой возможности, во-первыхъ, потому, что волны поднимались всё выше и выше, а во-вторыхъ, лодка и безъ того переполнялась народомъ.
  

LVIII.

   У Жуана была маленькая собака, принадлежавшая ещё его отцу, Дону-Хозе, и которую, какъ вы можете себѣ представить, онъ очень любилъ, по понятному чувству привязанности въ подобнымъ воспоминаніямъ. Собака эта съ лаемъ вертѣлась на палубѣ, чувствуя -- по свойственному животнымъ инстинкту -- что корабль долженъ погибнуть. Жуанъ схватилъ её и, бросивъ въ шлюпку, спрыгнулъ самъ вслѣдъ за нею.
  

LIX.

   Онъ захватилъ также всѣ деньги и набилъ ими карманы свои и Педрилло, позволявшему дѣлать съ собой всё, что угодно, и не сознававшему ничего, кромѣ страха, возраставшаго съ каждой новой волной. Что же касается Жуана, то онъ, вѣря, что нѣтъ такого горя, которому бы нельзя было помочь, успѣлъ спасти и своего учителя, и свою собаку.
  

LX.

   Ночь была сурова; вѣтеръ дулъ съ такой силой, что нарусъ, попадая между двухъ огромныхъ волнъ, почти не дѣйствовалъ; когда же лодка возносилась на ихъ вершину, то онъ рисковалъ быть изорваннымъ въ клочки. Каждая волна обливала корму, а вмѣстѣ съ тѣмъ и сидѣвшихъ въ лодкѣ, не давая имъ ни минуты покоя. Надежды ихъ леденѣли также, какъ и члены. Маленькій катеръ скоро потонулъ въ ихъ глазахъ.
  

LXI.

   Такимъ-образомъ погибло ещё девять человѣкъ. Большая шлюпка держалась пока на водѣ, съ весломъ, вмѣсто мачты, къ которому были прикрѣплены два сшитыя вмѣстѣ одѣяла, исполнявшія кое-какъ должность паруса. Не смотря однако на то, что каждая волна грозила потопить пловцовъ, и что опасность дѣлалась всё сильнѣе и сильнѣе, они все-таки пожалѣли о погибшихъ на катерѣ людяхъ, а также и о двухъ боченкахъ съ сухарями и масломъ.
  

LXII.

   Солнце встало красное и огненное: вѣрный признакъ, что буря продолжится. Предаться волѣ волнъ и носиться но морю, пока не разсвѣтетъ -- вотъ всё, что оставалось дѣлать. Нѣсколько глотковъ рому и вина, да нѣсколько кусковъ подмоченнаго хлѣба были розданы истомлённымъ, едва прикрытымъ остатками изорванной одежды, несчастливцамъ.
  

LXIII.

   Ихъ было тридцать человѣкъ, скученныхъ въ тѣснотѣ, не допускавшей почти ни малѣйшаго движенія. Чтобъ помочь этому, было рѣшено, что половина будетъ поочереди стоять, хотя и обдаваемая водой, тогда-какъ другая можетъ въ это время нѣсколько отдохнуть, лёжа. Такимъ образомъ, дрожа, какъ въ лихорадкѣ, жались они одинъ къ другому въ своей лодкѣ, не имѣя другой покрышки, кромѣ небеснаго свода.
  

LXIV.

   Извѣстно, что желаніе жить продолжаетъ жизнь на нѣкоторое время. Доктора, по-крайней-мѣрѣ, увѣряютъ, что если паціентовъ не мучатъ ни женщины, ни друзья, то они переживаютъ самые безнадежные случаи и избѣгаютъ блестящихъ ножницъ Атропоса единственно помощью надежды. Отчаяніе -- самый злой врагъ долговѣчности и удивительно скоро оканчиваетъ людскія страданья.
  

LXV.

   Увѣряютъ, что люди, живущіе пожизненной пенсіей, живутъ долѣе другихъ: почему?-- одинъ Богъ знаетъ! Развѣ для того, чтобъ бѣсить тѣхъ, на чьи деньги они живутъ. Правило это до того вѣрно, что нѣкоторые -- я въ томъ увѣренъ -- никогда не умираютъ. Нѣтъ кредиторовъ хуже жидовъ -- а это именно ихъ манера помѣщать свои капиталы. Въ моей молодости они часто ссужали меня деньгами, которыя мнѣ часто съ трудомъ приходилось выплачивать.
  

LXVI.

   Такъ и люди, брошенные въ безпалубной лодкѣ, среди моря, живутъ любовью къ жизни, перенося больше, чѣмъ можно тому повѣрить или себѣ представить, и, подобно твёрдымъ скаламъ, сопротивляются ударамъ волнъ. Терпѣть было всегда удѣломъ моряковъ, начиная съ Ноя, избороздившаго океанъ со своимъ ковчегомъ, который, впрочемъ, былъ вовсе не дурно снабженъ и экипированъ. То же можно сказать и объ Арго, этомъ первомъ греческомъ каперѣ.
  

LXVII.

   Тѣмъ не менѣе, человѣкъ -- животное плотоядное и требуетъ пищи по-крайней-мѣрѣ разъ въ день. Онъ не довольствуется сосаньемъ, какъ это дѣлаютъ болотные кулики, а ищетъ, какъ тигръ или акула, добычи, хотя, по своему анатомическому сложенію, легко можетъ довольствоваться растительной пищей; но рабочіе, въ особенности, держатся того мнѣнія, что говядина, телятина и баранина перевариваются гораздо лучше.
  

LXVIII.

   Такъ думалъ и экипажъ нашей несчастной лодки. Штиль, наступившій на третій день, далъ имъ вздохнуть свободнѣй, проливъ успокоительный бальзамъ на ихъ усталые члены. Точно морскія черепахи, уснули они, покачиваясь на голубыхъ волнахъ океана; но за-то, проснувшись и ощутивъ вдвойнѣ мученія голода, набросились, точно бѣшеные, на остатокъ своихъ запасовъ, вмѣсто того, чтобъ благоразумно ихъ поберечь.
  

LXIX.

   Послѣдствія легко угадать. Когда они съѣли всю провизію и выпили всё вино, не смотря ни на какія предостереженія, то тогда только возникъ вопросъ: чѣмъ они пообѣдаютъ на слѣдующій день? Безумцы надѣялись, что поднявшійся вѣтеръ прибьётъ ихъ къ какому-нибудь берегу. Надежда была хороша; но такъ-какъ у нихъ было одно весло, да и то плохое, то, кажется, было бы имъ умнѣе поберечь свои запасы.
  

LXX.

   Наступалъ четвёртый день. Въ воздухѣ не было на малѣйшаго движенія; океанъ дремалъ, какъ ребёнокъ у груди матери. На пятый день лодка ихъ продолжала стоять неподвижно на водной поверхности. Море и небо были ясны и чисты. Что могли они сдѣлать съ своимъ единственнымъ весломъ? (Желалъ бы я имѣть имъ хотя пару.) А между-тѣмъ терзанія голода росли. Собака Жуана, не смотря на его заступничество, была убита и распредѣлена по порціямъ.
  

LXXI.

   На шестой день питались остатками этого обѣда. Жуанъ, отказавшійся отъ своей порціи наканунѣ, изъ уваженія къ тому, что это была собака его отца, почувствовалъ на этотъ разъ такой волчій голодъ, что, не смотря на угрызенія совѣсти, счёлъ за особую милость получить (хотя послѣ нѣсколькихъ колебаній) заднюю ногу животнаго, которую и раздѣлилъ съ Педрилло, съѣвшимъ свою часть съ глубокимъ сожалѣніемъ, что нельзя было съѣсть всё.
  

LXXII.

   Седьмой день! а вѣтра всё нѣтъ. Палящее солнце жгло ихъ тѣла, распростёртыя неподвижно, какъ трупы. Вся надежда была на вѣтеръ, а вѣтра -- нѣтъ какъ нѣтъ. Дико глядѣли они другъ на друга. Вода, вино, припасы -- всё было истреблено. При взглядѣ на ихъ лица, можно было безъ словъ прочитать, какія каннибальскія мысли начали зарождаться въ ихъ волчьихъ глазахъ.
  

LXXIII.

   Наконецъ, одинъ шепнулъ что-то на-ухо своему сосѣду, тотъ шепнулъ слѣдующему -- и такимъ-образомъ сказанное обошло всё общество. Послышался глухой ропотъ, превратившійся скоро въ дикій, зловѣщій говоръ. Каждый узналъ въ мысли сосѣда свою собственную, подавляемую до -того. Наконецъ, всѣ заговорили о жребіи мяса и крови и о томъ, кто долженъ умереть, чтобъ накормить собой своихъ товарищей.
  

LXXIV.

   Впрочемъ, прежде чѣмъ дойти до этого, они изгрызли нѣсколько кожаныхъ шапокъ и остатки башмаковъ. Затѣмъ, каждый отчаянно оглянулся, вовсе не желая принести себя въ жертву первымъ. Наконецъ, было рѣшено бросить жребій. Свернули билетики -- но изъ чего? О, какъ тяжело выговорить это моей Музѣ! Не имѣя бумаги, они силой отняли у Жуана письмо Джуліи.
  

LXXV.

   Жребіи были готовы, смѣшаны и розданы, среди ужасающаго безмолвія. При раздачѣ, казалось, былъ на минуту забытъ самый голодъ, продиктовавшій, подобно прометееву коршуну, эту мѣру. Никто не предлагалъ её въ частности: она явилась сама собой, какъ неотразимое требованіе природы, предъ которымъ никто не могъ быть исключёнъ. Жребій палъ на несчастнаго учителя Жуана.
  

LXXVI.

   Онъ просилъ только, чтобъ ему дали умереть отъ кровопусканія. Бывшій тутъ цирюльникъ взялъ свои инструменты и такъ ловко выпустилъ ему кровь, что трудно было опредѣлить минуту, когда Педрилло умеръ. Умеръ онъ, какъ родился, вѣрнымъ католикомъ, подобно большинству людей, умирающихъ въ вѣрѣ своихъ отцовъ. Передъ смертью, онъ поцѣловалъ маленькое Распятіе и, затѣмъ, предоставилъ въ распоряженіе цирюльника шейную и ручныя жилы.
  

LXXVII.

   Цирюльнику, по невозможности заплатить инымъ образомъ, былъ предоставленъ выборъ перваго куска; но онъ, страдая болѣе жаждой, удовольствовался кровью изъ открытой жилы. Часть трупа была раздѣлена, а остальное выкинуто въ море, гдѣ кишками и внутренностями полакомились двѣ акулы, слѣдовавшія за лодкой. Матросы доѣли остатки бѣднаго Педрилло.
  

LXXVIII.

   Ѣли всѣ, кромѣ трёхъ или четырёхъ, менѣе падкихъ на мясную пищу. къ нимъ слѣдуетъ присоединить Жуана, который, какъ мы видѣли, отказывался даже ѣсть свою собаку, а потому едва ли могъ почувствовать аппетитъ къ мясу своего ментора. Вообще, нельзя было ожидать, чтобъ онъ даже въ такомъ бѣдствіи рѣшился пообѣдать своимъ наставникомъ и учителемъ.
  

LXXIX.

   Онъ хорошо поступилъ, воздержавшись, потому-что послѣдствія отвратительнаго обѣда были ужасны. Оказавшіеся болѣе другихъ жадными, сошли съ ума. Господи! что за богохульства произносили они! Въ конвульсіяхъ, съ цѣной у рта, катались они, глотая залпомъ солёную воду, точно струи чистѣйшаго горнаго ключа, скрежетали зубами, раздирали собственное тѣло, ревѣли, ругались и, наконецъ, умерли съ ужаснымъ конвульсивнымъ хохотомъ на лицахъ, подобнымъ хохоту гіены.
  

LXXX.

   Смерть ихъ уменьшила число оставшихся страдальцевъ; но до чего были доведены эти оставшіеся -- знаетъ одинъ Богъ! Нѣкоторые совершенно потеряли сознаніе и, конечно, были въ этомъ случаѣ счастливѣе прочихъ, чувствовавшихъ своё положеніе. Нашлись и такіе, которые начинали поговаривать о новомъ раздѣлѣ, какъ-будто примѣръ кончившихъ передъ ними жизнь въ припадкѣ безумія, въ наказаніе за такое извращеніе аппетита, былъ ещё для нихъ недостаточенъ.
  

LXXXI.

   На этотъ разъ обратили они вниманіе на помощника капитана, какъ на самаго жирнаго изъ всѣхъ; но онъ, помимо своего полнѣйшаго нежеланія подвергнуться такой участи, былъ спасёнъ и по другой уважительной причинѣ: во-первыхъ, онъ былъ нездоровъ, а главное -- онъ доказалъ вполнѣ уважительность своихъ представленій небольшимъ подаркомъ, получённымъ имъ въ Кадиксѣ, по общей подпискѣ, отъ тамошнихъ дамъ.
  

LXXXII.

   Кое-что осталось ещё отъ бѣднаго Педрилло; но остатки эти употреблялись весьма бережливо: одни отворачивались отъ нихъ съ ужасомъ, другіе умѣряли порывы своего аппетита и только по временамъ закусывали ими слегка. Одинъ Жуанъ воздерживался рѣшительно, и только, по временамъ, жевалъ бамбуковыя щепки или сосалъ кусокъ свинца. Наконецъ, несчастнымъ удалось поймать двухъ морскихъ чаекъ -- послѣ чего они перестали питаться покойникомъ.
  

LXXXIII.

   Если васъ ужасаетъ участь Педрилло, то вспомните Уголино, начавшаго грызть голову своего злѣйшаго врага, по окончаніи своей повѣсти. Если въ аду ѣдятъ своихъ враговъ, то почему же въ морѣ не пообѣдать своими друзьями, особенно, если кораблекрушеніе доводитъ до такого недостатка въ съѣстныхъ припасахъ? Чѣмъ этотъ случай ужаснѣе, приведённаго Дантомъ?
  

LXXXIV.

   Ночью пошелъ сильный дождь, подъ струи котораго подставляли они свои рты съ такою же жадностью, съ какой поглощаютъ воду трещины сухой земли во время палящаго лѣта. Люди, не испытавшіе недостатка въ свѣжей водѣ, не могутъ даже себѣ представить, что значитъ не имѣть ея въ минуту жажды. Если вы путешествовали въ Турціи или Испаніи, или дѣлили участь съ оставшимся въ морѣ безъ провизіи экипажемъ, или, наконецъ, если слышали колокольчики верблюдовъ въ пустынѣ, то навѣрно вамъ случалось пожелать быть на днѣ колодца, гдѣ сидитъ истина.
  

LXXXV.

   Дождь лилъ ручьями; но какъ было имъ воспользоваться? Наконецъ, они ухитрились достать кусокъ холста и стали выжимать его, какъ губку, по мѣрѣ того, какъ онъ напитывался водой. И хотя на землѣ даже усталый рудокопъ не предпочёлъ бы этого напитка кружкѣ портера, но, по мнѣнію злополучныхъ пловцовъ, имъ ни разу въ жизни не удавалось пить что-либо вкуснѣе.
  

LXXXVI.

   Ихъ сухія, растрескавшіяся до крови губы пили эту воду, какъ сладчайшій нектаръ. Горла ихъ пылали, какъ печь, языки вспухли и почернѣли, какъ языкъ злого богача въ аду, напрасно умолявшаго, чтобъ бѣднякъ-нищій прохладилъ его каплей росы, которая показалась бы ему преддверіемъ райскаго блаженства. Если разсказъ этотъ справедливъ, то надо признаться, что вѣра многихъ христіанъ довольно снисходительна.
  

LXXXVII.

   Среди этой умиравшей толпы было два отца и два сына, изъ которыхъ одинъ, хотя и болѣе крѣпкій на видъ, умеръ, однако, первымъ. Матросъ, сидѣвшій возлѣ и замѣтившій его смерть, сказалъ объ этомъ отцу. Тотъ бросилъ на него холодный взглядъ и сказалъ только: "Да будетъ воля неба!-- я не могу тутъ ничего сдѣлать!" Затѣмъ, не проронивъ ни одной слезы, ни одного вздоха, равнодушно смотрѣлъ онъ, какъ трупъ бросили въ море.
  

LXXXVIII.

   Сынъ другого старика былъ болѣе слабаго и нѣжнаго сложенія, однако оказался выносливѣе и покорялся общей судьбѣ съ тихой покорностью. Онъ говорилъ мало, и порой даже улыбался, чтобъ хоть нѣсколько облегчить горе отца, возраставшее съ каждой минутой, при мысли о скорой разлукѣ.
  

LXXXIX.

   Склонясь надъ сыномъ, сидѣлъ онъ, не отрывая глазъ отъ его лица, отиралъ пѣну съ его губъ и всё смотрѣлъ неподвижно. Когда пошелъ, наконецъ, желанный дождь и юноша, открывъ впалые, уже подёрнутые тусклой оболочкой смерти, глаза, казалось, ожилъ на минуту, отецъ выжалъ изъ мокрой тряпки нѣсколько капель дождевой воды въ ротъ умиравшаго мальчика; но это было уже напрасно.
  

XC.

   Мальчикъ умеръ. Отецъ долго смотрѣлъ на тѣло, держа его въ рукахъ. Даже и тогда, когда смерть уже явно была несомнѣнной и трупъ тяжело давилъ ему руки, безъ малѣйшаго біенія сердца и безъ малѣйшей надежды, онъ всё ещё продолжалъ на него смотрѣть, пока волны не унесли брошенной въ нихъ добычи. Тогда отецъ, задрожавъ, упалъ самъ навзничь и только одно судорожное вздрагиванье членовъ обличало ещё, что онъ живъ.
  

ХСІ.

   Вдругъ радуга, прорѣзавъ тёмные облака, засіяла надъ ихъ головами, вымѣривъ небесное пространство и упёршись концами въ зыбкую, морскую лазурь. Часть неба, заключавшаяся внутри, казалась гораздо свѣтлѣе остальной. Чудные цвѣта разростались и вѣяли въ воздухѣ, какъ знамя свободы. Но скоро блестящій кругъ разорвался на части и мало-по-малу исчезъ изъ глазъ несчастныхъ.
  

XCII.

   Такъ исчезъ онъ -- этотъ небесный хамелеонъ, воздушное дитя паровъ и солнца, рождённое въ пурпурѣ, баюканное въ багрецѣ, крещённое въ растопленномъ золотѣ, спелёнанное мракомъ, блестящее, какъ серпъ луны на турецкой палаткѣ и соединяющее въ себѣ всѣ цвѣта, какъ синякъ на подбитомъ въ дракѣ глазу. (Иногда намъ, вѣдь, случается драться безъ маски.)
  

XCIII.

   Наши несчастные мореплаватели увидѣли въ радугѣ хорошее предзнаменованіе. Иногда бываетъ очень полезно думать такимъ образомъ. Такъ думали греки и римляне, и до-сихъ-поръ обычай этотъ служитъ прекраснымъ средствомъ для поднятія бодрости въ массахъ. Что же касается нашихъ страдальцевъ, то, конечно, они нуждались въ этомъ болѣе, чѣмъ кто-либо. Такимъ образомъ, радуга, этотъ небесный калейдоскопъ, блеснула для нихъ лучёмъ надежды.
  

XCIV.

   Въ то же время красивая бѣлая птица, съ лапчатыми ногами, похожая -- по величинѣ и перьямъ -- на голубя (вѣроятно, заблудившаяся въ своёмъ пути), пролетѣла передъ ихъ глазами и, кружась надъ ними, пробовала даже сѣсть на мачту, не смотря на то, что видѣла толпу людей въ лодкѣ. До самаго наступленія ночи порхала и кружилась она надъ ихъ головами, что было также сочтено хорошимъ знакомъ. Тутъ, однако, я долженъ замѣтить, что, по моему мнѣнію, эта предвѣстница-птица очень хорошо сдѣлала, что не сѣла на ихъ мачту, найдя её, вѣроятно, менѣе прочной, чѣмъ церковный шпицъ. Въ противномъ случаѣ, будь птица эта -- самъ голубь изъ Ноева ковчега, возвращавшійся со своихъ вполнѣ удачныхъ изысканій, и попадись въ ихъ руки, они бы навѣрно её съѣли, вмѣстѣ съ масличною вѣтвью.
  

XCVI.

   Ночью опять задулъ вѣтеръ, хотя и не съ такой силой. Выглянули звѣзды и лодка понеслась. Но они уже такъ ослабѣли, что почти не сознавали, гдѣ были и что съ ними дѣлалось. Нѣкоторымъ мерещилась земля, другіе увѣряли, что ея нѣтъ. Туманъ обманывалъ ихъ безпрерывно. Многіе клялись, что слышатъ прибой, другіе -- выстрѣлы. Была минута, когда этотъ послѣдній обманъ слуха раздѣлялся всѣми.
  

XCVIІ.

   На разсвѣтѣ вѣтеръ утихъ. Вдругъ вахтенный закричалъ, съ клятвой, что земля близко, и былъ такъ въ этомъ увѣренъ, что соглашался даже никогда болѣе её не видѣть, если съ солнечнымъ восходомъ не увидятъ того же всѣ. Всѣ протёрли глаза и точно увидѣли, или по-крайней-мѣрѣ думали, что увидѣли -- заливъ. Тотчасъ же лодка была направлена къ берегу, потому-что это былъ точно берегъ, ясный, высокій и выроставшій въ ихъ глазахъ по мѣрѣ того, какъ они къ нему приближались.
  

ХСVIII.

   Тутъ многіе зарыдали отъ восторга; другіе смотрѣли тупо, не будучи ещё въ состояніи оторвать страхъ отъ своихъ надеждъ, и, казалось, ничего не понимали. Немногіе молились (въ первый разъ въ теченіе многихъ лѣтъ); трое спали на днѣ лодки. Ихъ принялись трясти за плечи и головы, чтобъ разбудить, но они оказались мёртвыми.
  

ХСІХ.

   Наконецъ, они встрѣтили плывшую на водѣ спящую черепаху, изъ породы, называемой соколиный клювъ, и, тихонько подкравшись, были такъ счастливы, что её схватили. Мясо ея доставило имъ пищу на цѣлый день. Случай этотъ въ особенности подкрѣпилъ упавшій духъ несчастныхъ. Они думали, что подобная помощь, среди такого бѣдствія, должна быть дѣломъ болѣе чѣмъ простого случая.
  

С.

   Земля представляла высокій, скалистый берегъ. Горы росли по мѣрѣ того, какъ они къ нимъ приближались, несомые теченіемъ. Напрасно терялись они въ догадкахъ, какая это могла быть страна -- до-того перемѣнчивы были гнавшіе ихъ вѣтры. Нѣкоторые увѣряли, что это гора Этна, другіе думали видѣть горы Кандіи, Кипра, Родоса и другихъ острововъ.
  

СІ.

   Между-тѣмъ теченіе, съ помощью поднявшагося вѣтра, продолжало нести къ берегу ихъ лодку, наполненную такими же блѣдными страшными призраками, какъ лодка Харона. Живыхъ осталось только четверо, и съ ними вмѣстѣ лежали три трупа, которыхъ они, по слабости, не могли выбросить въ воду, какъ первыхъ. Двѣ акулы, однако, постоянно плыли за ихъ лодкой, играя, кружась и обдавая ихъ лица солёными брызгами.
  

CII.

   Голодъ, отчаяніе, холодъ, жажда и жаръ сдѣлали поочереди своё дѣло и довели ихъ до такой худобы, что мать не узнала бы своего сына среди этой толпы скелетовъ. Страдая отъ холода ночью и отъ жара днёмъ, гибли они одинъ за другимъ, дойдя, наконецъ, до этого ничтожнаго числа. Но главной причиной смертности былъ родъ самоубійства, который они производили надъ собой сами, стараясь выгнать изъ своихъ внутренностей мясо Педрилло при помощи солёной воды.
  

CIII.

   Приближаясь къ землѣ, возникавшей передъ ними въ очень неправильныхъ очертаніяхъ, почувствовала она ароматъ зелена, вѣявшій отъ деревьевъ и наполнявшій воздухъ благоуханіемъ. Зелень эта представлялась ихъ утомлённымъ глазамъ, какъ прекрасная декорація, возникающая изъ сверкавшихъ волнъ, на фонѣ жаркаго, пустыннаго неба. Какъ дорогъ казался имъ каждый видимый ими предметъ, скрадывавшій эту безконечную, солёную, ужасающую бездну!
  

CIV.

   Берегъ казался пустыннымъ и омывался огромными волнами, не обличая ни малѣйшаго слѣда человѣческаго жилища. Но желаніе достичь, наконецъ, земли было въ нихъ такъ сильно, что, не взирая на страшные буруны, рѣшились они пристать, во что бы то ни стало, къ берегу. Каменный рифъ, покрытый кипящей пѣной скачущихъ волнъ, лежалъ между ними и берегомъ. Не находя, однако, другого болѣе удобнаго прохода, направили они свою лодку прямо къ нему -- и разбили её въ дребезги.
  

CV.

   Жуанъ привыкъ съ молодости купаться въ своёмъ родномъ Гвадалквивирѣ и, умѣя хорошо плавать, часто съ пользой примѣнялъ это искусство на дѣлѣ. Трудно было встрѣтить пловца искуснѣе его. Онъ могъ, я думаю, переплыть Геллеспонтъ, какъ это сдѣлали Леандръ, мистеръ Женгэдъ и я, чѣмъ мы не мало гордимся.
  

CVI.

   Такъ и теперь, не смотря на усталость и истощеніе, онъ живо расправилъ свои молодые члены и смѣло кинулся въ борьбу съ волнами, въ надеждѣ достигнуть, до наступленія ночи, лежавшаго передъ нимъ скалистаго берега. Всего болѣе угрожала ему акула, схватившая поперёгъ тѣла одного изъ его товарищей. Что же касается двухъ другихъ, то они не умѣли плавать -- и ни тотъ, ни другой не достигли берега.
  

CVIІ.

   Впрочемъ, едва ли бы и онъ достигъ берега, еслибъ не помогло ему весло, счастливымъ случаемъ попавшееся на дорогѣ, какъ-разъ въ ту минуту, когда ослабѣвшія его руки уже отказывались дѣйствовать и грозныя волны готовы были его поглотить. Схвативъ весло, не смотря на ярость прибоя, онъ, то плывя, то бредя въ водѣ, то карабкаясь черезъ камни, успѣлъ, наконецъ, вырваться изъ грозныхъ объятій моря и полумёртвый дотащился до берега.
  

CVIII.

   Тогда -- измученный, почти безъ дыханья -- крѣпко вонзилъ онъ руки въ береговой песокъ, чтобъ вновь набѣжавшая волна, съ такимъ трудомъ упустившая свою добычу, не унесла его обратно въ свою ненасытную могилу. Такъ лежалъ онъ -- распростёртый неподвижно -- на томъ самомъ мѣстѣ, куда былъ выброшенъ, у входа въ вырытую волнами пещеру, и если ещё сохранялъ сознаніе, то ровно на столько, чтобъ чувствовать всю тягость своего положенія, да, можетъ-быть, пожалѣть о томъ, что не погибъ вмѣстѣ съ другими.
  

СІХ.

   Собравъ остатокъ силъ, попробовалъ онъ встать, но тутъ же и упалъ снова, разбивъ въ кровь колѣно и повредивъ судорожно дрожавшую руку. Затѣмъ онъ сталъ глядѣть вокругъ, думая увидѣть кого-либо изъ своихъ товарищей путешествія; но, увы, никто не являлся раздѣлить его страданія. Одинъ только трупъ умершаго отъ голода, два дня тому назадъ, матроса былъ выброшенъ волнами и нашелъ свою могилу на этомъ пустынномъ прибрежьи.
  

CX.

   Взглянувъ на мертвеца, Жуанъ почувствовалъ, что всё завертѣлось и закружилось въ его глазахъ -- и онъ упалъ снова. Прибрежный песокъ, казалось ему, волновался я крутился, какъ вихрь. Мало-по-малу онъ потерялъ послѣднее сознаніе. Неподвижно лежалъ онъ, какъ поблёкшая лилія, судорожно стиснувъ весло, служившее имъ мачтой. Едва ли когда-нибудь блѣдное лицо и слабое, истомлённое тѣло могли внушить столько сожалѣнія и участія!
  

CXI.

   Долго я лежалъ онъ въ такомъ положеніи -- Жуанъ не могъ дать себѣ отчёта. Земля, казалось ему, исчезла, а время потеряло различіе дня и ночи для его застывшей крови и помертвѣлыхъ членовъ. Онъ не зналъ даже, что съ нимъ было до той минуты, когда слабое біеніе пульса я медленное движеніе застывшихъ членовъ не пробудили въ нёмъ сознанія возвратившейся жизни. Смерть, хотя и побѣждённая, выпускала свою жертву медленно и неохотно.
  

СХІІ.

   Онъ открылъ глаза и тотчасъ же закрылъ ихъ снова: всё казалось ему чѣмъ-то призрачнымъ и пустымъ. Сначала вообразилось ему, что онъ по-прежнему въ лодкѣ, и что всё окружающее его -- одинъ бредъ. Тогда отчаяніе овладѣло имъ вновь, и горько сталъ онъ жалѣть, что безпамятство его не кончилось смертью. Тѣмъ не менѣе, сознаніе хотя медленно, но возвращалось: открывъ глаза во второй разъ, онъ увидѣлъ уже ясно прелестное лицо молодой дѣвушки лѣтъ семнадцати.
  

СХІІІ.

   Склонясь надъ нимъ, она, казалось, хотѣла вызвать его дыханье своимъ. Растирая его своей тёплой, нѣжной ручкой, она старалась вырвать его изъ рукъ смерти. Она мочила его холодные виски, чтобъ возобновить обращеніе крови въ каждой жилѣ, пока, наконецъ, слабый вздохъ умиравшаго не вознаградилъ этого нѣжнаго прикосновенія и этихъ неустанныхъ трудовъ.
  

СXIV.

   Давъ ему выпить глотокъ подкрѣпляющаго вина, она быстро набросила плащъ на его оледенѣвшіе члены. Послѣ чего хорошенькая ручка ея приподняла его обезсиленную голову и прислонила её къ своей нѣжной, горящей щекѣ, затѣмъ она выжала воду изъ его раздававшихся и влажныхъ волосъ и съ напряженнымъ вниманіемъ стала наблюдать за каждымъ конвульсивнымъ движеніемъ Жуана, вызывавшимъ вздохъ какъ у него, такъ и у ней самой.
  

CXV.

   Съ помощью служанки, высокой, статной дѣвушки, хотя не такой красивой, но за-то болѣе сильной и крѣпкой, чѣмъ она, перенесли онѣ Жуана въ пещеру и развели огонь. Пламя, освѣтивъ своды, никогда невидавшіе солнца, обрисовало въ то же время и фигуру прелестной дѣвушки, выказавъ въ полномъ блескѣ красоту ея лица и стройность стана.
  

СXVI.

   Лобъ ея былъ украшенъ золотой діадемой, сверкавшей среди каштановыхъ волосъ, падавшихъ локонами на плечи. Хотя ростъ ея былъ очень высокъ для женщины, но локоны эти, тѣмъ не менѣе, почти доходили до пятокъ. Вообще, вся ея осанка имѣла въ себѣ что-то повелительное и обличала не простую женщину.
  

СXVII.

   Волосы ея, какъ уже сказано, были каштановаго цвѣта, но за-то глаза была чернѣе сапой смерти. Рѣсницы -- такого же цвѣта и замѣчательной длины -- скрывали въ себѣ что-то неотразимо-привлекательное. Взглядъ, брошенный изъ-подъ ихъ шелковой бахромы, пронзалъ, какъ стрѣла и производилъ такое же впечатлѣніе, какъ внезапно пробудившаяся змѣя, вдругъ расправившая свои полные яда и силы члены.
  

СXVIIІ.

   Лобъ ея былъ бѣлъ и довольно низокъ; щёки -- цвѣта зари заходящаго солнца; маленькая верхняя губка... О, сладкая губка! уже тотъ, кто только её видѣлъ, не могъ подавить вздоха, при воспоминаньи о ней! её непремѣнно бы стали копировать скульпторы -- эти обманщики, не умѣющіе воспроизвесть въ своихъ каменныхъ идеалахъ прелести настоящихъ живыхъ женщинъ, какихъ мнѣ случалось видѣть.
  

CXIX.

   Я вамъ объясню, почему держусь такого мнѣнія, потому-что никогда не слѣдуетъ злословить безъ причины. Я зналъ одну ирландскую леди, обладавшую такимъ бюстомъ, что никто не могъ воспроизвесть его удовлетворительно, хоти она часто служила моделью. Когда законы времени и природы, взявъ своё, избороздятъ ея лицо морщинами, міръ потеряетъ совершенство, которое никогда не могло быть воспроизведено ни мыслью, ни рѣзцомъ.
  

CXX.

   Такова была и красавица пещеры. Одежда ея рѣзво отличалась отъ испанской, будучи гораздо проще, но, съ тѣмъ вмѣстѣ, и гораздо пестрѣй. Испанки, какъ извѣстно, не допускаютъ, выходя изъ дома, никакой пестроты въ одеждѣ; за-то ихъ развѣвающіяся баскина и мантилья (мода, которая, надѣюсь, никогда не пройдётъ) имѣютъ въ себѣ что-то неотразимо-таинственное и вмѣстѣ чарующее.
  

СХХІ.

   Но дѣвушка была одѣта не такъ. Платье ея было изъ разноцвѣтной тонкой ткани. Сквозь небрежно-разсыпвшіяся вокругъ лица волосы сквозили привѣски изъ золота и драгоцѣнныхъ каменьевъ; поясъ блестѣлъ ими же, а покрывало было обшито тончайшимъ кружевомъ. Дорогіе перстни украшали маленькія ручки. Но, что всего замѣчательнѣе, ея крошечныя, бѣлоснѣжныя ножки были обуты въ туфли, но безъ чулокъ.
  

СХХІІ.

   Подруга ея была одѣта такъ же, но гораздо проще. На ней не было такъ много бросающихся въ глаза украшеній и въ волосахъ блестѣло одно серебро -- вѣроятно, ея приданое; покрывало было грубѣе, и, вообще, во всей осанкѣ, хотя и твёрдой, замѣчалось менѣе увѣренности и привычки къ свободѣ. Волосы были гуще, но короче; глаза такіе же чёрные, но болѣе подвижные и меньшаго размѣра.
  

СХХІІІ.

   Обѣ хлопотали около Жуана, заботливо подавая ему одежду я пищу съ тѣмъ утончённымъ вниманіемъ, на какое -- надо въ этомъ сознаться -- бываютъ способны только женщины и которое проявляется въ тысячѣ деликатныхъ мелочей. Онѣ сварили прекрасный бульонъ -- блюдо, рѣдко упоминаемое въ поэзіи, но превосходящее, по моему мнѣнію, всѣ кухонныя произведенія, начиная съ тѣхъ, которыми кормилъ своихъ гостей Ахиллесъ Гомера.
  

СХXIV.

   Надо же, однако, вамъ сообщить, иго была эта парочка, чтобы вы не приняли ихъ за переодѣтыхъ принцессъ. Сверхъ-того, я терпѣть не могу тайнъ и вообще всякихъ неожиданностей, во вкусѣ современныхъ поэтовъ. Обѣ женщины, съ перваго же раза, явятся предъ вашими глазами тѣмъ, чѣмъ онѣ есть. Первая была единственной дочерью одного старика, жившаго на берегу моря, а вторая -- ея служанкой.
  

CXXV.

   Отецъ ея въ молодости былъ рыбакомъ, да и теперь былъ чѣмъ-то въ родѣ рыбака, но соединялъ это ремесло съ кое-какими другими занятіями, которыя, надо признаться, были далеко не такъ похвальны, какъ первое. Короче, немножко контрабанды и даже пиратства перевели изъ чужихъ рукъ въ его карманы около милліона непохвально-нажитыхъ піастровъ.
  

СХXVI.

   Будучи рыболовомъ, онъ, подобно святому Петру, занимался и ловлею людей, причёмъ ловилъ заблудившіяся купеческія суда, съ которыхъ бралъ податъ по своему усмотрѣнію, конфискуя ихъ грузъ. Кромѣ того, большую выгоду приносила ему торговля невольниками -- товаръ, которымъ онъ въ достаточномъ количествѣ снабжалъ турецкіе рынки, на которыхъ, какъ извѣстно, торговля этого рода оплачивается весьма хорошо.
  

CXXVII.

   Онъ былъ родомъ грекъ и, благодаря успѣшности своей торговля, успѣлъ построитъ себѣ прехорошенькій домикъ на одно" изъ самыхъ дикихъ Цикладскихъ острововъ, гдѣ и жилъ въ совершенномъ довольствѣ. Одинъ Богъ знаетъ, сколько добылъ онъ золота и сколько пролилъ крови (старикъ былъ но изъ церемонныхъ); но я знаю, что домъ его былъ удобенъ, обширенъ и наполненъ множествомъ картинъ, статуй, позолоченной рѣзной мебели я тому подобными вещами, въ восточномъ варварскомъ вкусѣ.
  

СXVIII.

   Единственная его дочь -- по имени Гайда -- была самой богатой наслѣдницей изъ всѣхъ обитавшихъ на восточныхъ островахъ. Сверхътого, она была такъ хороша, что ожидавшее её приданое не стоило ничего въ сравненіи съ ея улыбкой. Далеко не достигнувъ двадцати лѣтъ, росла она на свободѣ, какъ деревцо, и уже успѣла, между-прочимъ, отказать нѣсколькимъ обожателямъ, чтобъ имѣть возможность впослѣдствіи добыть себѣ что-нибудь получше.
  

СХХІХ.

   Бродя въ этотъ день, при солнечномъ закатѣ, у подножія береговыхъ скалъ, нечаянно увидала она безчувственнаго и хотя ещё не мёртваго, но близкаго въ смерти Жуана, истомлённаго голодомъ и почти задыхавшагося. Сначала, видъ голаго человѣка, само-собою разумѣется, её немного сконфузилъ, но, повинуясь чувству человѣколюбія, пробудившемуся при видѣ умиравшаго -- и притомъ съ такой нѣжной, бѣлой кожей -- иностранца, она сочла своимъ долгомъ помочь ему, на сколько это было въ ея силахъ.
  

CXXX.

   Она, однако, понимала, что привести его въ родительскій домъ было бы не совсѣмъ соотвѣтственно ея добрымъ намѣреніямъ, такъ-какъ подобный поступокъ равнялся бы заманиванію мыши въ лапы вошки или похоронамъ обмершаго. Старикъ обладалъ достаточной долей того, что греки зовутъ "νους", и вовсе не походилъ на великодушныхъ разбойниковъ-арабовъ. Онъ, правда, принялъ бы иностранца въ свой домъ и вылечилъ бы, но съ единственной цѣлью продать его потомъ въ неволю.
  

СХХХІ.

   Поэтому, посовѣтовавшись съ служанкой (что дѣвушки дѣлаютъ всегда), Гаида рѣшилась помѣстить его покамѣстъ въ гротѣ. Когда же очнувшійся Жуанъ открылъ свои прекрасные чёрные глаза, жажда состраданія до-того возросла въ обѣихъ женщинахъ, что уже одно это могло отворить имъ на половину двери рая. (Святой Павелъ сказалъ, что милосердіе есть пошлина, взимаемая при входѣ въ райскія ворота.)
  

СХХХІІ.

   Онѣ развели огонь, съ помощью кусковъ дерева, какіе можно было собрать на прибрежьи. Это были обломки досокъ, вёсла, почти уже сгнившія, старая мачта, пролежавшая такъ долго, что уменьшилась въ объёмѣ до того, что болѣе походила на костыль, чѣмъ на мачту. Впрочемъ, кораблекрушенія, благодаря Бога, случались такъ часто у этихъ береговъ, что обломковъ набралось бы и для двадцати такихъ костровъ.
  

СХХХІІІ.

   Онѣ устроили для Жуана постель изъ мѣховъ и прикрыли её шубой. Гаида сорвала съ своего платья соболью опушку, чтобы сдѣлать его ложе поудобнѣй; а для того, чтобъ ему было ещё теплѣй, на случай, если онъ встанетъ, каждая изъ дѣвушекъ оставила ему по одной юбкѣ. Обѣ обѣщали возвратиться на разсвѣтѣ и принести для его завтрака яицъ, кофе, хлѣба и рыбы.
  

СХХXIV.

   Оказавъ это, онѣ удалились, оставя его одного успокоиться. Жуанъ заснулъ, какъ обрубокъ, или какъ мёртвый, которые можетъ-быть тоже спятъ только временно, что, впрочемъ, знаетъ только одинъ Богъ. Ни одна страшная грёза, изъ числа тѣхъ, которыя часто мучатъ насъ, рисуя прошедшія несчастья, пока мы не проснёмся въ ужасѣ, съ глазами, полными слёзъ, не смутила его убаюканную голову.
  

CXXXV.

   Жуанъ, какъ уже было сказано, спалъ безъ сновидѣній, но за-то та, которая устраивала ему мягкое изголовье, внезапно остановись; при выходѣ изъ пещеры, обернулась ещё разъ, думая, что онъ её зовётъ. Но Жуанъ спалъ крѣпко; тѣмъ не менѣе ей показалось (сердце способно также ошибаться, какъ языкъ к перо), будто онъ произнёсъ ея имя. Она забыла, что Жуанъ даже его не зналъ.
  

СХХXVI.

   Задумчиво возвратилась она въ домъ своего отца, не говоря ни слова и заставляя молчать Зою. Зоя была старше своей госпожи годомъ или двумя и хорошо понимала, что значитъ это молчанье. Годъ или два -- это цѣлый вѣкъ, когда ихъ употребятъ съ пользой; а Зоя, какъ большинство женщинъ, хорошо употребила свои, посвятивъ ихъ на пріобрѣтеніе тѣхъ полезныхъ свѣдѣній, которымъ мы научаемся въ старинной школѣ доброй матери природы.
  

СХХXVII.

   Наступило утро, а Жуанъ всё спалъ въ своей пещерѣ, гдѣ ничто не могло смутить его покоя. Шумъ сосѣдняго ручья и лучи восходящаго солнца до него не проникали, и онъ могъ спать сколько угодно. Да и по правдѣ сказать, врядъ ли кто-нибудь нуждался въ снѣ болѣе его, потому-что врядъ ли кто перенёсъ такъ много. Страданья его можно сравнить только съ тѣми, которыя описаны въ "Повѣствованіяхъ" моего дѣда! {Путешествіе вокругъ свѣта Джона Байрона въ 1740 году, изданное въ Лондонѣ.}.
  

СХХXVIIІ.

   Не такъ было съ Гаидой. Она спала безпокойно и безпрестанно ворочалась въ своей постели, вздрагивая и просыпаясь. Ей снились кораблекрушенія и множество красивыхъ тѣлъ, разбросанныхъ по прибрежью. На зарѣ разбудила она свою служанку (та даже поворчала) и подняла на ноги всѣхъ старыхъ невольниковъ своего отца, начавшихъ съ неудовольствіемъ клясться на всевозможныхъ языкахъ -- на турецкомъ, греческомъ и армянскомъ -- что такихъ причудъ ещё не бывало.
  

СХХХІХ.

   Она встала и заставила всѣхъ встать, подъ предлогомъ чего-то, касающагося красоты солнца, которое такъ великолѣпно встаётъ и ложится. И дѣйствительно ничто не можетъ сравниться съ блестящимъ Ѳебомъ, возникающимъ на горизонтѣ изъ-за горъ, ещё покрытыхъ туманомъ, когда тысячи птицъ просыпаются вмѣстѣ съ нимъ, а земля сбрасываетъ съ себя темноту, точно трауръ, который носятъ но мужѣ или по какомъ-нибудь другомъ подобномъ животномъ.
  

CXL.

   Итакъ солнце, какъ сказано, представляло восхитительное зрѣлище. Ещё недавно я просидѣлъ безъ сна цѣлую ночь, чтобъ только увидѣть его восходъ, что, какъ увѣряютъ врачи, сокращаетъ нашу жизнь. Совѣтую всѣмъ, желающимъ сохранить здоровье и кошелёкъ, вставать на разсвѣтѣ, и когда, но прошествіи восьмидесяти лѣтъ, васъ уложатъ въ гробъ, велите на нёмъ написать, что вы вставали въ четыре часа.
  

CXLI.

   Гаида встрѣтила утро лицомъ къ лицу и оказалась свѣжѣе его. Лихорадочное нетерпѣніе, волновавшее ея сердце и бросавшее кровь въ голову, ярко окрашивало щёки ея пурпурнымъ румянцемъ. Такъ альпійскій потокъ, свергаясь съ горы и встрѣтивъ на своёмъ пути скалу, разливается въ полукруглое озеро; такъ красное море... Впрочемъ, море не краснаго цвѣта...
  

CXLII.

   Молодая островитянка сошла со скалы и лёгкимъ шагомъ приблизилась къ гроту. Солнце улыбалось ей своими первыми лучами, а молодая заря цѣловала ея губы радостными поцѣлуями, принявъ её за свою сестру. Вы бы сами впали въ подобную ошибку, увидя ихъ обѣихъ рядомъ, хотя смертная сестра, будучи также свѣжа и хороша, имѣла то преимущество, что не была воздухомъ.
  

CXLIII.

   Войдя въ пещеру быстрымъ, но осторожнымъ шагомъ, Гайда увидѣла, что Жуанъ спалъ сномъ невиннаго ребёнка. Тогда, точно испугавшись (потому-что сонъ имѣетъ въ себѣ что-то внушающее страхъ), она остановилась и, подойдя на цыпочкахъ, прикрыла его теплѣе, чтобъ предохранить отъ сырости ранняго утра. Затѣмъ, склонилась надъ спящимъ и долго глядѣла ему въ лицо, точно хотѣла дышать однимъ съ нимъ воздухомъ.
  

CXLIV.

   Подобно ангелу, припавшему къ изголовью умирающаго праведника, стояла Гайда надъ Жуаномъ, лежавшимъ передъ нею съ такимъ спокойствіемъ, какъ-будто надъ нимъ былъ простёртъ покровъ тишины и мира. Зоя, между-тѣмъ, варила яйца, зная хорошо, что -- въ концѣ концовъ -- парочка всё-таки захочетъ завтракать. Чтобъ предупредить это требованіе, она вынула съѣстное изъ своей корзинки.
  

CXLV.

   Она знала, что самыя нѣжныя чувства не уничтожаютъ аппетита, и что перенёсшій кораблекрушеніе молодой человѣкъ долженъ быть голоденъ. Къ тому же, не будучи влюблена, она немножко зѣвала отъ скуки и сильно чувствовала сосѣдство моря, дышавшаго утренней прохладой. Всё это заставило её приняться поскорѣе за приготовленіе завтрака. Я не могу сказать, чтобы она готовила имъ чай; тѣмъ не менѣе въ корзинкѣ ея были яйца, плоды, кофе, хлѣбъ, рыба, мёдъ и сціосское вино -- и всё это даромъ, безъ денегъ.
  

CXLVI.

   Приготовивъ яйца и кофе, Зоя хотѣла разбудить Жуана, но Гайда остановила её движеніемъ маленькой ручки, приложивъ пальчикъ къ губамъ -- знакъ, хорошо понятый служанкой. Завтракъ простылъ, и пришлось готовить новый, потому-что Гайда низачто не хотѣла прервать этого сна, который, казалось, никогда не прервётся.
  

CXLVII.

   Жуанъ лежалъ спокойно, но лихорадочный румянецъ, схожій съ отблескомъ зари на отдалённыхъ снѣжныхъ горахъ, игралъ на его щекахъ. Печать страданія лежала ещё на его лицѣ; синія жилки лба казались вялы и слабы; чёрные волосы носили ещё слѣды солёной пѣны и были пропитаны пылью каменнаго свода.
  

CXLVIII.

   Тихо и спокойно лежалъ онъ подъ ея склонённымъ на него взглядомъ, точно ребёнокъ, заснувшій на груди матери, изнеможенный, какъ поблёклый листъ, оставленный, наконецъ, въ покоѣ вѣтромъ, спокойный, какъ утихшій океанъ, прекрасный, какъ роза на концѣ гирлянды, невинный, какъ молодой лебедь въ своёмъ гнѣздѣ. Однимъ словомъ, это былъ прехорошенькій мальчикъ, хотя и съ желтоватымъ оттѣнкомъ лица отъ перенесённыхъ страданій.
  

CXLIX.

   Наконецъ, онъ проснулся и, вѣроятно, тотчасъ бы заснулъ опять, еслибъ хорошенькое личико, остановившее на себѣ его взглядъ, не помѣшало сомкнуться опять глазамъ, чувствовавшимъ ещё всю прелесть сна. Но женскія лица всегда производили на Жуана неотразимое обаяніе. Даже во время молитвы взоръ его только поверхностно блуждалъ по изнеможеннымъ ликамъ святыхъ и мучениковъ, съ всклокоченными волосами, невольно останавливаясь на прекрасномъ изображеніи Мадонны.
  

CL.

   Приподнявшись на локтѣ, вперилъ онъ глаза въ лицо Гайды, на которомъ блѣдность боролась съ живымъ румянцемъ. Съ трудомъ начала она говорить, причёмъ взоръ ея былъ гораздо краснорѣчивѣе словъ. Однако она успѣла сказать на чистомъ новогреческомъ языкѣ, съ мягкимъ іоническимъ акцентомъ, что онъ еще слабъ и долженъ не говорить, а кушать.
  

CLI.

   Жуанъ, не будучи грекомъ, не понялъ ни слова. Но слухъ у него былъ тонкій, и ея чистый, нѣжный голосокъ показался ему щебетаніемъ птички, съ которымъ не могла сравниться никакая музыка. Это были звуки, которымъ отголоскомъ могли служить только слёзы, какія мы иногда проливаемъ, сами не зная почему -- могущественные звуки, чья мелодія несётся точно съ какого-то чуднаго трона.
  

CLII.

   Жуанъ встрепенулся, точно человѣкъ пробуждённый звуками отдалённаго органа и сомнѣвающійся -- спитъ онъ или нѣтъ -- до той минуты, пока сторожъ или какая-нибудь подобная дѣйствительность не прервётъ сладкаго очарованья, или пока досадный лакей не постучитъ въ дверь комнаты. Для меня ничего не можетъ быть хуже подобнаго пробужденья. Я очень люблю утреннюю дремоту, зная, что звѣзды и женщины всего лучше бываютъ ночью.
  

CLIII.

   Для Жуана очарованье его сна или дремоты или вообще чего бы то ни было прервалось чувствомъ сильнѣйшаго аппетита. Вѣроятно, запахъ приготовленнаго Зоей завтрака пріятно пощекоталъ его носъ. Видъ огня, который она раздувала, стоя на колѣняхъ, чтобъ лучше приготовить кушанье, пробудилъ его окончательно и заставилъ серьёзно подумать о завтракѣ и, конечно, прежде всего о бифстексѣ.
  

CLIV.

   Но говядину трудно достать на этихъ островахъ, гдѣ нѣтъ быковъ. Козы, бараны и овцы, правда, тамъ водятся, и жители по праздникамъ жарятъ себѣ куски мяса на какихъ-то варварскихъ вертелахъ; но это случается рѣдко; потому-что большинство этихъ острововъ не болѣе, какъ голыя скалы съ нѣсколькими бѣдными хижинами. Есть, впрочемъ, плодородные и обработанные. Островъ, на которомъ жила Гайда, былъ изъ числа небольшихъ, но богатыхъ.
  

CLV.

   Сказавъ, что быки составляютъ тамъ рѣдкость, я невольно вспомнилъ старую сказку о Минотаврѣ, такъ справедливо приводящую въ скандалъ нашихъ современныхъ моралистовъ, строго порицающихъ вкусъ повелительницы тѣхъ острововъ, которая, какъ извѣстно, маскировала коровьей шкурой. Я, впрочемъ, полагаю, что это не болѣе, какъ аллегорія, которую должно понимать въ томъ смыслѣ, что Пасифая поощряла разведеніе скота, надѣясь тѣмъ сдѣлать критянъ болѣе храбрыми въ битвахъ.
  

CLVI.

   Весь свѣтъ знаетъ, что англичане питаются ростбифомъ. Я не говорю ничего о пивѣ, такъ-какъ напитокъ этотъ не имѣетъ никакого отношенія къ моему разсказу. Мы знаемъ также, что англичане любятъ войну -- удовольствіе немножко дорогое, какъ, впрочемъ, всѣ удовольствія. Таковы были и критяне, изъ чего я заключаю, что какъ этимъ, такъ и любовью къ говядинѣ обязаны они Пасифаѣ.
  

CLVII.

   Но вернёмся къ нашему разсказу. Истомлённый Жуанъ приподнялся, опёршись на локоть, и, вспомнивъ сырую пищу, которою продовольствовался во время бури, не могъ не возблагодарить Бога за тѣ блюда, которыя теперь увидѣлъ передъ собой. Почувствовавъ припадокъ волчьяго голода, онъ свирѣпо накинулся на поданный завтракъ, какъ капуцинъ, какъ акула, какъ альдерманъ или какъ щука.
  

CLVIII.

   Онъ ѣлъ, угощаемый на славу. Гайда, ухаживавшая за нимъ какъ мать, рада была накормить его сверхъ сыта, довольная видѣть такой аппетитъ въ человѣкѣ, котораго считала уже умершимъ. Но Зоя, будучи старше и опытнѣе Гайды, знала по разсказамъ (такъ-какъ сама никогда ничего не читала), что долго голодавшіе должны ѣсть понемногу, ложка за ложкой, а то могутъ объѣсться и умереть.
  

CLIX.

   Потому она рѣшилась дать понять (не словами, а дѣйствіемъ), такъ-какъ дѣло не допускало отлагательства, что если молодой джентльменъ, заставившій ея госпожу встать такъ рано и отправиться на морской берегъ въ такой часъ, не желаетъ умереть, то ему слѣдуетъ умѣрить свой аппетитъ. Разсуждая такимъ образомъ, она отняла у него тарелку и отказала въ слѣдующемъ кускѣ, говоря, что онъ съѣлъ довольно, чтобъ свалить лошадь.
  

CLX.

   Затѣмъ, такъ-какъ онъ былъ почти голый и не имѣлъ на себѣ ничего, исключая довольно нескромно-разорванныхъ панталонъ, онѣ мятомъ принялись на работу и, начавъ съ того, что бросили въ огонь всѣ его лохмотья, одѣли его на этотъ разъ не то туркомъ, не то грекомъ, или чѣмъ-то въ этомъ родѣ, за исключеніемъ чалмы, туфель, пистолетовъ и кинжала. Весь туалетъ -- и рубашка, и широкіе панталоны -- были сшиты за-ново, за исключеніемъ нѣсколькихъ швовъ.
  

CLXI.

   Покончивъ съ туалетомъ Жуана, Гаида попробовала съ нимъ заговорить. Жуанъ, не понимая ни слова, слушалъ её съ большимъ вниманіемъ, почему молодая гречанка и не думала прерывать своей рѣчи, тѣмъ болѣе, что и онъ не прерывалъ ея. Такимъ образомъ она болтала да болтала, предъ своимъ protégé и другомъ, до-тѣхъ-поръ, пока, остановись на мгновенье, чтобъ перевести духъ, не замѣтила, что онъ не понималъ романскаго нарѣчія.
  

CXLII.

   Тогда Гайда прибѣгла къ знакамъ, улыбкамъ и взглядамъ своихъ выразительныхъ глазъ: въ книгѣ его красиваго лица (единственной, которую понимала) читала она, по симпатіи, краснорѣчивые отвѣты на свои вопросы-отвѣты, въ которыхъ рисовалась душа, обнаруживая иногда цѣлую мысль въ одномъ быстромъ взглядѣ. Цѣлый міръ словъ и понятій открывала она, такимъ-образомъ, въ ничтожномъ движеніи его глазъ.
  

CLXIII.

   Скоро, съ помощью знаковъ пальцами и глазами, а также повторенія звуковъ за нею, взялъ онъ первый урокъ въ ея языкѣ, занимаясь, конечно, гораздо болѣе ея глазками. Какъ занимающійся астрономіей, чаще сморить на звѣзды, чѣмъ въ свою книгу, такъ и Жуанъ выучилъ свою азбуку въ глазахъ Гайды скорѣе, чѣмъ успѣлъ бы сдѣлать это, глядя въ книгу.
  

CLXIV.

   Изученіе иностраннаго языка посредствомъ взгляда и губокъ женщины чрезвычайно пріятно. Конечно, если и учитель, и ученикъ оба молоды, какъ это было въ настоящемъ случаѣ и какъ случалось со мной. Говоримъ мы правильно -- онѣ улыбаются, ошибёмся -- улыбаются еще слаще; а тутъ являются интермедіи, въ видѣ рукопожатія, а иногда и скромнаго поцѣлуя. По-крайней-мѣрѣ тому, что я знаю, я выучился такимъ образомъ.
  

CLXV.

   А знаю я нѣсколько испанскихъ, турецкихъ и греческихъ словъ. По-итальянски же -- не понимаю, не имѣвъ учителей. Хорошо говорить по-англійски я не претендую, выучившись этому языку изъ проповѣдей Баррау, Соута, Тиллотсона и Блэра, этихъ великихъ мастеровъ благочестиваго прозаическаго краснорѣчія, внимательному чтенію которыхъ я посвящалъ по одному дню въ недѣлю. Что же касается англійскихъ поэтовъ, то я ихъ не люблю и потому не читалъ ни одного изъ нихъ.
  

CLXVI.

   Что же касается англійскихъ женщинъ, то о нихъ я не моту ничего сказать, покинувъ очень давно британскій модный свѣтъ, гдѣ, въ своё время, блисталъ, какъ многіе шалопаи и даже имѣлъ кое-какія страстишки. Но всё это прошло, какъ прошло многое другое. Я забылъ даже имена тѣхъ глупцовъ, которымъ, бывало, давалъ почувствовать свой ноготокъ. Враги, друзья, люди, женщины -- всё это для меня одинъ сонъ, который былъ и не вернётся больше.
  

CLXVII.

   Но возвратимся въ Донъ-Жуану. Онъ усердно повторялъ и заучивалъ новыя слова; но есть чувства, повсемѣстныя, какъ солнце, которыя не могли остаться скрытыми въ его груди, точно также, какъ я въ груди монахини. Онъ влюбился, какъ влюбились бы вы сами, въ свою молодую благодѣтельницу. Влюбилась и она, какъ это тоже случается довольно часто.
  

CLXVIII.

   Съ-тѣхъ-поръ каждый день на разсвѣтѣ, въ часъ, довольно ранній для Жуана, любившаго поспать, являлась Гайда въ гротъ, съ единственною цѣлью, чтобъ посмотрѣть, какъ спитъ въ гнѣздѣ своёмъ ея птичка. Склонясь надъ нимъ, начинала она тихо перебирать пряди его волосъ, не прерывая чуткаго сна и обвѣвая его лицо своимъ тихимъ дыханьемъ, похожимъ на сладкое вѣяніе южнаго вѣтерка, колеблющаго лепестки розы.
  

CLXIX

   Съ каждымъ днёмъ краски его лица дѣлались всё свѣжѣе и свѣжѣе и выздоровленіе подвигалось быстрыми шагами впередъ, что ему было очень съ руки, потому-что здоровье нравится въ человѣкѣ болѣе всего, будучи основаніемъ чувства любви. Оно и праздность производятъ на пламя любви дѣйствіе масла и пороха. Церера и Бахусъ отличные помощники Венеры, и безъ нихъ она бы не такъ насъ мучила.
  

CLXX.

   Пока Венера занята сердцемъ (любовь безъ сердца хотя тоже хорошая вещь, но только на половину), Церера подноситъ намъ блюдо макаронъ, потому-что любовь нуждается въ подкрѣпленіи также, какъ тѣло и кровь. Бахусъ въ то же время наполняетъ нашъ кубокъ виномъ или подноситъ желе. Яйца и устрицы также хорошая нища для любви; но кто даруетъ ихъ намъ свыше, знаетъ одно небо: можетъ-быть, Нептунъ, Панъ или Юпитеръ...
  

CLXXI.

   Просыпаясь, Жуанъ находилъ всегда множество прекрасныхъ вещей: ванну, завтракъ и пару прелестныхъ глазъ, какіе когда-либо заставляли биться сердце юноши, не говору уже о глазахъ служанки, которые также были не дурны. Но, впрочемъ, о всёмъ этомъ я уже говорилъ не разъ: повторенія же скучны и безполезны. Выкупавшись въ морѣ, Жуанъ возвращался къ своему кофе и къ своей Гайдѣ.
  

CLXXII.

   Оба были такъ молоды, а она, сверхъ-того, такъ повинна, что купанье проходило для обоихъ безъ всякихъ послѣдствій. Жуанъ казался Гаидѣ существомъ, являвшимся ей постоянно во снѣ въ теченіи послѣднихъ двухъ лѣтъ, существомъ, рождённымъ для любви, для ея счастья, а равно и для его собственнаго. Радость ищетъ взаимности; счастье -- двойня.
  

CLXXIII.

   Какъ весело было ей на него смотрѣть! Во сколько разъ лучше казалась ей природа, когда она любовалась ею вмѣстѣ съ нимъ. Какъ вздрагивала она отъ его прикосновенія! Съ какой любовью сидѣла возлѣ, когда онъ дремалъ! Какъ привѣтствовала его пробужденіе! Жить съ нимъ казалось ей счастьемъ выше силъ; но въ то же время одна мысль о разлукѣ её пугала. Онъ былъ ея сокровищемъ, изверженнымъ океаномъ, драгоцѣннѣйшимъ обломкомъ кораблекрушенія, ея первою и послѣднею любовью.
  

CLXXIV.

   Прошелъ мѣсяцъ. Гаида каждый день посѣщала своего друга и посѣщала такъ осторожно, что никто и не подозрѣвалъ его таинственнаго убѣжища. Но вотъ, наконецъ, отецъ ея отправился въ море, навстрѣчу нѣсколькимъ купеческимъ кораблямъ. Цѣль его состояла не въ погонѣ за прекрасной Іо, какъ это бывало встарину, но просто въ желаньи захватить три рагузскихъ судна, плывшихъ къ Сціосу.
  

CLXXV.

   Съ его отъѣздомъ наступили дни свободы для Гайды. Не имѣя матери, она, во время отлучекъ отца, дѣйствительно дѣлалась также свободна, какъ замужняя, или всякая другая женщина, имѣющая право дѣлать что ей угодно: словомъ, не было женщины, когда-либо глядѣвшейся въ зеркало, которая была бы въ подобныхъ случаяхъ свободнѣе Гайды, не стѣсняемой даже братомъ. Въ послѣднемъ случаѣ, я разумѣю христіанскія страны, гдѣ женщины рѣдко стерегутся подъ замкомъ.
  

CLXXVI.

   Посѣщенія ея стали продолжительнѣе и разговоры (такъ-какъ говорить всё-таки приходилось) оживлённѣй. Жуанъ выучился ея языку по-крайней-мѣрѣ на столько, что могъ предложить прогуляться. Онъ, въ самомъ дѣлѣ, очень мало гулялъ съ того дня, когда былъ найденъ на сыромъ пескѣ, слабый и мокрый, точно молодой, нѣжный цвѣтокъ, вырванный съ корнемъ. Предложеніе было принято -- и послѣ обѣда отправились они гулять, любуясь солнцемъ и луной, стоявшими другъ противъ друга.
  

CLXXVII.

   Берега острова были дики и подвержены прибоямъ. Скалы вверху и песокъ подъ ногами. Мели и утёсы окружали его, какъ стражи. Кое-гдѣ вдавались заливы, дававшіе убѣжище повреждённымъ бурей судамъ. Гордый ревъ океана рѣдко стихалъ вокругъ, развѣ только въ тѣ долгіе, лѣтніе дни, когда поверхность моря дѣлается чиста и блестяща, какъ зеркало.
  

CLXXVIII.

   Пѣна, обдававшая взморье, походила на пѣну шампанскаго, когда эта сіяющая влага искрится и подымается въ стаканѣ. Весенняя роса дули! дождь сердца! что можетъ быть лучше стараго вина? Пусть намъ проповѣдуютъ сколько хотятъ (тѣмъ болѣе, что это будетъ безполезно) -- мы всё-таки оставимъ; себѣ на сегодня вино, женщинъ, веселье и смѣхъ, а проповѣди и содовую воду отложимъ на завтра.
  

CLXXIX.

   Человѣкъ, будучи разумнымъ существомъ, долженъ пить. Высшая радость зовётся упоеньемъ. Слава, вино, любовь и золото -- вотъ всё, къ чему стремятся желанія отдѣльныхъ людей и цѣлыхъ націй. Безъ этого сока жизни, какъ сухо и бѣдно было бы ея чудное дерево, столь плодоносное иной разъ. Но вернёмся къ прерванному разсказу. Даю вамъ совѣтъ -- пить! Когда же -- на другой день -- вы прос           Глава пойдетъ своей чредой28....
  

ГЛАВА ВТОРАЯ.

                                 I.
  
             О вы, наставники морали,
             И юности опекуны!
             Къ какой бы ни принадлежали
             Вы націи,-- а быть должны;
             Съ питомцами своими, строги;
             Большой имъ воли не давать....
             Да помнили бы, педагоги!--
             Почаще ихъ сѣкать, сѣкать,
             И не заботиться, что будутъ
             Кричать да плакать: позабудутъ
             Физическую боль, а плодъ --
             Полезный это принесетъ!
  
                                 II.
  
             А то, къ чему, вѣдь, послужило
             Жуану нашему, что онъ,
             У лучшей матери, такъ мило
             Воспитанъ былъ и обученъ?...
             Повѣсѣ не мѣшало это --
             Свою невинность потерять,
             Когда еще, въ такія лѣта,
             Онъ -- только школу долженъ знать!
             Тамъ охлаждали бъ, по субботамъ,
             Воображенье,-- какъ по нотамъ,
             Разыгрывая лишь мораль,
             Чтобъ онъ оставилъ дурь и шаль!...
  
                                 III.
  
             По крайней мѣрѣ, такъ, когда-то,
             Водилось встарину у насъ....
             И это соблюдалось свято,--
             Чтобъ лишній жаръ гасить тотчасъ!
             Но, можетъ статься, тамъ.... въ Испаньи
             Какъ и климатъ совсѣмъ иной,
             Такъ и не тѣ, при воспитаньи.
             Понятія,-- что, подъ луной
             Холодной на-небѣ свинцовомъ,
             Въ странахъ на сѣверѣ суровомъ,
             Гдѣ такъ суровы, наконецъ, --
             И нравы, и составъ сердецъ?..
  
                                 IV.
  
             И такъ, пускай не удивляетъ,
             Что юноша, въ шестнадцать лѣтъ,--
             Вдругъ узы брака расторгаетъ,
             И, нови чекъ,-- пугаетъ свѣтъ!...
             Да! да! всему тому виною --
             Испанскій пламенный климатъ
             И мать, съ ученостью такою,
             Тутъ бывшая -- лишь автоматъ,
             Не зная, какъ съ нимъ управляться! .
             Но болѣе всего, признаться,
             Виновенъ былъ наставникъ тутъ,--
             Большой оселъ и старый шутъ!
  
                                 V.
  
             Притомъ, и женщина -- съ опасной
             Такой, признаться, красотой,
             Передъ которою напрасно
             Мечталъ бы устоять иной!...
             Да, къ этому, въ расчетъ возьмите
             Лѣта и мужа -- старика,
             Который, ergo,1 какъ хотите,
             Былъ -- не по ней: сѣдой брюзга!...
             А наконецъ,-- и время, случай2....
             Ну, словомъ, и нашлась бы куча
             Различныхъ обстоятельствъ, такъ,
             Что разбирать -- найдетъ столбнякъ!
  
                                 VI.
  
             Да, впрочемъ, такъ весь свѣтъ вергится,
             На смазанной оси своей,
             И, ни на мигъ, остановиться
             Не можетъ,-- унося людей,
             Хвосты и головы3, съ собою....
             Жизнь, смерть, любовь, вражда, борьбы --
             Добра со зломъ, и свѣта съ тьмою,
             Все, все -- калейдоскопъ судьбы,
             Гдѣ человѣчество играетъ
             Роль важную, хоть исчезаетъ,
             Какъ и все прочее.... Вотъ свѣтъ,
             Иль хаосъ, суета суетъ!--
  
                                 VII.
  
             Но мы отбились отъ предмета,
             (Подумаетъ мной острякъ!)
             Какъ беззаконная комета,
             Блуждая, Богъ вѣетъ гдѣ?... и такъ,--
             Къ Жуану обратимся снова!
             Онъ посылался въ Кадиксъ.... но,
             Объ этомъ городѣ, два слова
             Сказать, хоть мелькомъ, не грѣшно:
             Такъ онъ красивъ -- депо торговли!
             Притомъ.... и, для сердечной ловли,
             Красавицы какія тамъ....
             Я разумѣю -- милыхъ дамъ!
  
                                 VIII.
  
             Ужъ отъ одной ихъ тамъ походки,
             Такъ сердце и трепещетъ.... да!
             На диво -- чудныя красотки!
             Ихъ описалъ бы.... но -- куда!
             Напрасный трудъ!... и гдѣ сравненья
             Найти? къ чему бъ уподобить --
             Ихъ станъ, ихъ поступь, ихъ движенья?..
             Съ арабскимъ ли конемъ сравнить?
             Съ величественнымъ ли оленемъ?
             Съ газелью ль 4 легкой?... все одѣнемъ
             Ихъ только въ слабый колоритъ,
             И все не тотъ имъ будетъ видъ!...
  
                                 IX.
  
             Да и костюмъ! костюмъ ихъ самый!...
             О, что наряды ваши всѣ,--
             Въ корсетахъ стянутыя дамы!
             Такой нарядъ -- ярмо красѣ.
             Ну, то ли дѣло -- покрывало,
             Да юбочка?... такъ коротка,
             Чтобъ чудной ножкѣ не мѣшало
             Ничто -- просвѣчивать слегка....
             Но, Муза!... надо быть скромнѣе!
             Хотя... едва ли гдѣ, круглѣе
             И граціознѣй ножекъ ихъ,--
             Есть ножки! у богинь самихъ....
  
                                 X.
  
             Но полно! словъ бы недостало --
             Объ этихъ ножкахъ толковать!
             Когда жъ, откинувъ покрывало,
             Покажутъ глазки.... нѣтъ! бѣжать --
             И только! -- Взоръ невыразимой
             Такою молньей вдругъ блеснетъ.
             Что -- вотъ, насквозь, неотразимо
             Онъ сердце всякаго прожжетъ!...
             Такъ, солнца и любви край милой,
             Не одного, волшебной силой,
             Ты приковалъ къ своимъ стопамъ....
             Иль, то есть,-- къ ножкамъ милыхъ дамъ...
  
                                 XI.
  
             И вотъ -- туда-то посылался
             Жуанъ, проказникъ молодой!...
             Но -- лишь не съ тѣмъ, чтобъ оставался
             Тамъ на-долго; а чуть ногой
             Туда онъ ступитъ -- долженъ, вскорѣ,
             Ужъ на корабль испанскій сѣсть,
             И, тотчасъ, отправляться въ море --
             Спасать мораль спою и честь....
             Корабль испанскій полагали
             Ковчегомъ Ноевымъ морали,
             Откуда -- чистымъ голубкомъ,
             Жуанъ могъ выпорхнуть потомъ!...
  
                                 XII.
  
             Согласно мудрымъ наставленьямъ,
             Что для вояжа получилъ,
             Ужъ къ путевымъ приготовленьямъ --
             Жуанъ, какъ надо, приступилъ....
             Минуемъ, впрочемъ, описанье
             Укладки собранныхъ вещей
             И слезъ пролитыхъ, на прощаньѣ,
             Нѣжнѣйшею изъ матерей:
             Все это такъ старо и скучно,
             Какъ голосъ гаммы 5 однозвучной;
             Прощанья съ сборами къ пути,--
             Одни и тѣжъ, вездѣ почти!...
  
                                 XIII.
  
             Но вотъ, съ Севильею родною
             Простясь, ужъ въ Кадиксѣ Жуанъ,--
             Съ гранитной пристани, съ тоскою,
             Смотрѣлъ на бурный океанъ....
             Какія жъ думы волновали
             Бѣдняжки душу?-- можетъ всякъ
             Легко представить! , но позвали
             Его на палубу, и знакъ
             Къ отплытью поданъ; -- трапъ ужъ отнятъ,
             Распущенъ парусъ, якорь поднятъ,
             И полетѣлъ корабль стрѣлой,--
             Слѣдъ оставляя за нормой...
  
                                 XIV.
  
             Жуанъ, крестомъ на грудь сплавъ руки,
             Еще на палубѣ стоялъ,
             И, чувствуя всю грусть разлуки,
             Издыхалъ да охалъ и стоналъ,
             Прощаясь съ родиною милой,--
             На долго.... на вѣкъ, можетъ быть!...
             А море, между тѣмъ, бурлило,
             Гудѣли снасти, вѣтеръ выть
             Неуставалъ; матросовъ крики
             Сливались въ хоръ какой-то дикій,
             И берега родной земли --
             Терялись изъ-виду вдали...
  
                                 XV.
  
             Урокъ жестокій -- разставанье
             Съ роднымъ и милымъ, въ первый разъ!
             Душа томится, въ содроганье
             При ходитъ сердце, и изъ глазъ --
             Невольно катятся, потокомъ,
             Нѣмыя слезы.... а Жуанъ,
             Въ своемъ сиротствѣ одинокомъ,
             Не мало несъ на сердцѣ ранъ....
             Два драгоцѣннѣйшихъ предмета
             Онъ покидалъ: мать и Джульета --
             Все составляли для него;
             И онъ лишался вдругъ -- всего!...
  
                                 XVI.
  
             Когда жъ, порою, съ Существами
             И посторонними для насъ
             Мы разстаемся, какъ съ друзьями,
             Вздохнувъ невольно,-- то, изъ глазъ,
             Весьма естественно, политься
             Слезамъ ручьями, послѣ тѣхъ,--
             Съ кѣмъ на-долго должны проститься,
             Любя ихъ больше.... больше всѣхъ!...
             Такъ и Жуанъ не могъ безслезно --
             Объ матери, и объ любезной,
             И объ родимой сторонѣ,
             Воспоминать на единѣ....
  
                                 XVII.
  
             Да! какъ въ неводѣ Вавилонской,
             Евреевъ плакала семья,
             Вздыхая по горѣ Сіонской,--
             И онъ такъ плакалъ, не шутя!
             И слезы горькія Жуана,
             Которыхъ удержать не могъ,
             Съ волной соленой океана
             Сливались, между тѣмъ, какъ вздохъ --
             За вздохомъ, такъ и вырывался
             Изъ сжатой груди и терялся
             Въ порывахъ вѣтра, что печаль
             Его сносилъ въ сѣдую даль...
  
                                 XVIII.
  
             "Прости, Испанія! край милый!
             Прости!... надолго!... можетъ быть,
             И навсегда!.." Жуанъ унылый
             Взывалъ, и продолжалъ грустить:
             "Быть можетъ,-- ранняя могила
             Мнѣ суждена.... въ странѣ чужой!...
             Скитальцевъ многихъ погубила
             Тоска -- по родинѣ святой....
             Прости жъ, о мать!... и ты,-- Джульета!
             Прости!... когда ужъ злоба свѣта
             Насъ разлучила, наконецъ,--
             Блаженство рушивъ двухъ сердецъ!..."
  
                                 XIX.
  
             Тутъ вынулъ онъ письмо Джульеты,
             И вновь прочелъ все цѣликомъ.
             "О, никогда клянусь!... обѣты
             Не нарушимы!... и вверхъ-дномъ,
             Скорѣе, все перевернется,
             Земля, и воздухъ, и моря,--
             Чѣмъ образъ твой въ душѣ сотрется!
             Чѣмъ, хоть на мигъ, забуду я --
             Мою Джульету..." тутъ волною
             Корабль качнуло вверхъ кормою!
             Жуанъ на силу устоялъ;
             Болѣзнь морскую испыталъ.
  
                                 XX.
  
             "О Джулія! когда бъ ты знала,
             Какъ я...." припадокъ съ нимъ сильнѣй!
             "Какъ я...." и голова упада
             На грудь; --" Ай, дурно!... поскорѣй,
             Батиста! Педро! рюмку джину!...
             О Джулья!... негодяи! что жъ?
             Дождусь ли?... Джулья!... вздую спину,
             Вамъ, олухи!... тутъ и умрешь!...
             О Джулья! другъ мой!... ай, сведите
             Скорѣй въ каюту! , помогите!...
             О Джулья!..." и морской недугъ
             Пресѣкъ ему и голосъ вдругъ.--
  
                                 XXI.
  
             Онъ чувствовалъ изнеможенье;
             Сжималось сердце, и тощалъ
             Желудокъ; въ жаръ и онѣмѣнье
             Весь организмъ его впадалъ;
             Казалось, лучшая аптека
             Бѣдняжкѣ не могла бъ помочь!...
             Такъ разслабляетъ человѣка
             Морской недугъ, и превозмочь
             Его ни чѣмъ нельзя.... 6 къ тому же,
             Еще Жуану было хуже,--
             Что онъ и нравственно страдалъ,
             И, чѣмъ тоску унять, незналъ!...
  
                                 XXII.
  
             Да! положеніе такое,
             Признаться, было не совсѣмъ
             Завидное; и хуже вдвое,
             Чѣмъ даже -- смерть!... а между тѣмъ,
             Ревѣлъ сильнѣе вѣтръ упорной,
             И несъ корабль la Trinidad,7
             По пѣнистымъ валамъ, въ Ливорно....
             Жуанъ, хоть жизни былъ не радъ,--
             Покрайней мѣрѣ, думалъ, скоро
             Увидитъ берегъ, на которой
             Онъ ступитъ -- духъ перевести,
             Готовясь къ дальнему пути!--
  
                                 XXIII.
  
             Туда жъ и письма онъ, съ собою,
             Рекомендательныя везъ,--
             Въ домъ de Moncada: такъ судьбою
             Былъ счастливъ нашъ молокососъ,
             Что могъ имѣть повсюду связи,
             И на чужбинѣ -- земляковъ,
             Не лишнихъ для большихъ оказій!...
             А этотъ домъ былъ -- изъ домовъ,
             Въ Ливорнѣ, первыхъ, и Жуану
             Онъ и съ родни былъ но не стану
             Здѣсь родословною томить,
             И прерывать разсказа нить! --
  
                                 XXIV.
  
             Когда такъ, по пучинѣ черной,
             Летѣлъ "ла-Тринидадъ" стрѣлой,
             Къ берегамъ Италіи, въ Ливорно,--
             Вдругъ вѣтеръ встрѣтился другой,
             Противный,-- и сильнѣе море
             Расколыхалось, гакъ, что вся
             Надежда тутъ исчезла -- вскорѣ
             Увидѣть землю!... поднялся,
             На кораблѣ, шумъ, крикъ,-- тревога!
             На лицахъ страхъ, взываютъ Бога,
             А буря -- мачты такъ и гнетъ,
             И, за собою, ночь ведетъ8....
  
                                 XXV.
  
             Корабль вдругъ шкваломъ покачнуло,
             Кормою внизъ -- руль затрещалъ;
             Водой на палубу всплеснуло,
             Такъ что народъ -- чуть устоялъ! --
             Засуетилися матросы:
             Течь оказалась въ кораблѣ....
             И принялися за насосы,
             Заботясь также о рулѣ!
             Вода жъ потокомъ прибывала,
             И трюмъ почти ужъ затопляла;
             Спасенья трудно было ждать....
             Пришлось всѣмъ, видно, погибать!
  
                                 XXVI.
  
             Подъ утро -- нѣсколько, казалось,
             Какъ бы утихло,-- и пловцамъ
             Въ грудь, упованье проливалось,
             Добраться кое какъ къ брегамъ....
             Но помпы не переставали
             Все дѣйствовать, и облегченъ
             Корабль отъ груза; хоть едва ли
             Тѣмъ совершенно былъ спасенъ!
             Всплывалъ, однакоже, по малу,
             Калѣкой, отъ ночнаго шквалу,
             Покачиваясь безъ руля,
             Съ пробитымъ днищемъ у киля --
  
                                 XXVII.
  
             Такъ, все еще полусчастливо,
             До наступленья ночи, шло;
             Вдругъ вѣтеръ вновь скрѣпчалъ, и живо
             Опять волненье развело....
             Опять ударилъ шквалъ,-- отъ шквала,
             Корабль накренило; вода,
             Наполнивъ трюмъ, ужъ выступала --
             На палубу скорѣй тогда;
             Форъ и гротъ-стенги9 опустили,
             И бушпритъ 10 палъ.... тѣмъ облегчили
             Корабль не много; и онъ, вмигъ,
             Всплылъ на поверхность волнъ морскихъ,
  
                                 ХХVIII.
  
             А между тѣмъ, у пассажировъ,
             И въ экипажѣ, ропотъ росъ;
             Не стали слушать командировъ,
             И не боялись ихъ угрозъ;
             Едва ль и смерти такъ боялись,
             Какъ горевали объ одномъ:
             Что ихъ привычки нарушались;
             Что угрожали имъ, притомъ,
             Лишенья всякія!... и даже,
             Что было лучшихъ въ экипажѣ,
             Тутъ стали требовать, кричать,--
             Хоть грогу11 имъ, хоть грогу дать!...
  
                                 XXIX.
  
             Да и ничто, такъ, безъ сомнѣнья,
             Не успокоиваетъ умъ,
             Какъ ромъ, порою,-- отъ скопленья
             И тяготѣнья мрачныхъ думъ!...
             И вотъ, когда одни тутъ, споря,
             Послѣдній допивали грогъ,--
             Другіе -- распѣвали, съ горя,
             Псалмы, собравшися въ пружокъ;
             А вѣтры, между тѣмъ, съ волнами,
             Ревѣли всѣми голосами,
             Какъ будто -- дикій и глухой,
             Гремѣлъ тамъ хоръ -- за упокой!...
  
                                 XXX.
  
             Нѣтъ! незавидное, признаться,
             Тутъ было положенье всѣхъ,--
             Мигъ каждый, смерти дожидаться,
             Среди Нептуновыхъ потѣхъ!
             Но, въ эти страшныя минуты,
             Еще бы больше было бѣдъ,
             Когда бъ герой нашъ, у каюты,
             Гдѣ спиртъ хранился, (свыше лѣтъ,
             Благоразуміе являя!)
             Не сталъ на стражѣ, защищая
             Входъ -- съ пистолетами въ рукахъ,
             Такъ -- страхомъ дѣйствуя на страхъ!...
  
                                 XXXI.
  
             И хоть казалось бы забавно,
             Чтобъ смерть страшнѣе, отъ огня,
             Чѣмъ отъ воды была,-- а явно,
             Какъ ни шумѣли, жизнь кляня,--
             Видъ кухенрейтеровъ,12 двуствольныхъ,
             Жуана поза, грозный взоръ,--
             Порывъ матросовъ своевольныхъ,
             Готовыхъ лѣзти на отпоръ.
             Остановили вдругъ!-- лишь въ дикій
             Какой-то гулъ сливались крики:
             "Еще намъ грогу! все, для насъ,
             Ужъ будетъ кончено, чрезъ часъ!..."
  
                                 XXXII.
  
             "Нѣтъ!" отвѣчалъ Жуанъ: "предъ нами,
             Конечно, смерть; и вы и я,--
             Должны погибнуть подъ волнами, .
             По крайней мѣрѣ, вы съ меня
             Примѣръ берите, и мужайтесь!
             Пока еще часъ не насталъ,--
             Отчаянью не предавайтесь!...
             И если Богъ на насъ наслалъ
             Невзгоду.... даже смерть.-- смиренно,
             Предъ волею Его священной,
             Главы преклонимъ и, потомъ,--
             Людьми, не какъ скоты, умремъ!"
  
                                 XXXIII.
  
             Такая рѣчь у всѣхъ, мгновенно,
             Охоту къ хмѣлю отняла!
             Наставникъ самъ, достопочтенный
             Педрилло,-- потъ рукой съ чела
             Тутъ отирая, ей дивился;
             И, какъ онъ ни желалъ -- спросить
             Хоть капли рому,-- не рѣшился
             Къ Жуану съ этимъ приступить....
             Но только каялся бѣдняжка,
             Стоная, да вздыхая тяжко,
             Что, Саламанку 13 бросивъ, онъ --
             Такъ горемыкать принужденъ!...
  
                                 XXXIV.
  
             Но вдругъ -- надежды лучъ, казалось,
             Умы всѣхъ оживилъ на мигъ:
             Къ востоку небо прояснялось,
             И вѣтеръ нѣсколько затихъ....
             Но что имъ дѣлать?... всюду -- мели;
             Нигдѣ невидно береговъ;
             Вода же такъ и льется въ щели,
             И нѣтъ ни мачтъ, ни парусовъ....
             И снова дружно за насосы,--
             И пассажиры и матросы,
             Въ охотку, принялись скорѣй,
             Чтобъ сняться, какъ нибудь, съ мелей!...
  
                                 XXXV.
  
             Другіе жъ, чѣмъ попало, щели,
             Притомъ, старались затыкать....
             По крайней мѣрѣ,-- всѣ хотѣли,
             Въ несчастьи общемъ, помогать,
             Чтобъ, до послѣдняго мгновенья,
             Перебороться имъ съ судьбой,
             Когда пришлось такъ безъ спасенья,
             Всѣмъ разомъ, гибнуть полъ водой!...
             Когда бъ еще -- въ открытомъ морѣ;
             А то.... вообразите горе!--
             Въ заливъ Ліонскій, не-впопадъ,
             Загнало бурей Тринидада!...
  
                                 XXXVI.
  
             Пока жъ еще притихли-было,
             На время, вѣтры, и изъ тучъ.
             Порой, проглядывалъ уныло
             Сомнительный надежды лучъ! --
             Увѣчный Тринидада держался
             Еще на дремлющихъ зыбяхъ...
             Иль уткой, такъ сказать, болтался,
             Покачиваясь на меляхъ!
             Но прѣсной ужъ воды не стало;
             Съѣстныхъ припасовъ тоже мало;
             Все жъ -- берега, ни парусовъ,
             Нигдѣ не видитъ взоръ пловцовъ!...
  
                                 XXXVII.
  
             Напрасно даже прибѣгаютъ
             И къ зрительной трубѣ: вода
             Да небо! а по немъ гуляютъ
             Густыя тучи... Вдругъ -- бѣда!
             Вновь вѣтеръ засвѣжѣлъ; прорвалась
             Опять вода, и въ трюмъ бѣжитъ;
             Въ насосахъ порча оказалась,--
             Не дѣйствуютъ!... Корабль трещитъ;
             Доноситъ плотникъ со слезами
             Что, поврежденный ужъ волнами,
             И корабельный носъ, сейчасъ,
             Отвалится, едва держась!...
  
                                 XXXVIII.
  
             Тут;ъ, въ ужасѣ, полны смятенья,
             Давай всѣ бѣгать,-- давка, вой;
             Клянутъ день своего рожденья,
             Ломая руки надъ собой;
             Другіе на воду спускаютъ.
             Скорѣе, шлюпки; въ нихъ еще
             Жизнь сохранить себѣ мечтаютъ;
             У всѣхъ лишь на умѣ -- свое
             Тутъ, разумѣется, спасенье!
             Вопль, суета, ожесточенье,
             Проклятья, ближній позабытъ....
             Страхъ, хоть кого, окаменитъ!
  
                                 XXXIX.
  
             Но въ шлюпкахъ помѣщенья мало;
             Сооружаютъ плотъ скорѣй,
             Изо всего что ни попало,--
             Изъ стенегъ, рей, досокъ, снастей....14
             А между тѣмъ, бурлитъ пучина
             Еще сильнѣй, и настаютъ
             Ночныя сумерки.... картина
             Ужасная для бывшихъ тутъ!
             У всѣхъ ужъ смерть передъ глазами...
             Вдругъ трескъ раздался, и, валами
             Приподнятый, корабль нырнулъ,
             Кормою внизъ, и -- потонулъ....
  
                                 XL.
  
             Тогда послѣднее раздалось --
             "Прости!" среди вспѣненныхъ водъ,
             И страшнымъ воемъ отозвалось,
             И стихло!-- шлюпки же и плотъ
             Умчало ужъ волной далеко....
             Такъ остальные, съ кораблемъ.
             Пошли ко дну и, въ тьмѣ глубокой,
             Исчезли въ безднѣ,-- лишь, потомъ,
             Ихъ трупы всюду разбросало,
             И понесло, куда попало,
             Волнами бурными.... куда жъ,--
             Куда герой дѣвался нашъ?
  
                                 XLI.
  
             Жуанъ, изъ первыхъ,-- Тринидада
             Предвидя гибель,-- поскорѣй
             Мысль подалъ, что спасаться надо;
             И тугъ, въ рѣшимости своей,
             Схвативши за-руку, поспѣшно,
             Педрилла, дядьку своего,
             Что лишь вздыхалъ все безутѣшно,--
             Живѣе въ шлюпку толкъ его;
             Самъ тожъ въ нее спрыгнулъ проворно,
             И даже -- эпаньолки черной,--
             Подарка Джульи, не забылъ,
             Лишь слугъ своихъ не захватилъ!...
  
                                 XLII.
  
             Батиста съ Педромъ,-- такъ ихъ звали,--
             Бѣдняжки, съ горя, до того --
             Хватили рому, что лежали,
             Безъ чувствъ, у борта самого:
             Когда жъ всѣ къ шлюпкамъ устремились,
             Они собрались тоже встать,
             Но вдругъ имъ ноги подкосились,
             И оба -- (ужъ судьба ихъ, знать!) --
             Бухъ за-бортъ, въ воду, и нырнули,
             Такъ, что едва ли и вздохнули,
             Въ чаду похмелья своего,
             Не чувствуя ужъ ничего!...
  
                                 XLIII.
  
             А ночь все съ бурей продолжалась;
             Изъ шлюпокъ только лишь одна,
             Гдѣ былъ Жуанъ, еще держалась,
             Кой-какъ судьбой пощажена!
             Всѣхъ прочихъ ужъ не видно было,
             Когда, кровавою зарей,
             Пучину утро освѣтило:
             Погибли, стало, подъ водой!...
             Послѣдняя въ себѣ вмѣщала
             Людей до тридцати, безъ-мала,
             Но такъ набитыхъ, что, чуть чуть,
             Могъ и рукой кто шевельнуть!
  
                                 XLIV.
  
             Сперва, и дѣлать что, не знали,
             Въ такой ужасной тѣснотѣ --
             Потомъ,-- придумали, и стали
             Смѣняться, чтобъ помочь бѣдѣ;
             И такъ, когда одни сидѣли,
             Другіе, стоя на ногахъ,
             Покрайней мѣрѣ, хоть владѣли --
             Рукой, ногой... но смерть въ глазахъ,
             И холодъ съ мокротой одежды,
             Лишенье всей почти надежды
             На избавленье -- такъ трясли,
             Что и зубовъ свесть не могли!...
  
                                 XLV.
  
             Не удивительно ли, впрочемъ,
             Какъ это глупое, не разъ,
             Здѣсь жизнелюбье, чѣмъ морочимъ
             Себя такъ безотчетно, насъ
             Поддерживаетъ, ободряетъ,
             И, чудной силою своей,
             Дышать намъ дольше дозволяетъ.
             Чѣмъ мы, не зная срока дней,
             Могли бъ расчитывать, иль смѣли,
             Игра судьбы отъ колыбели,
             Въ свѣтъ пущенные, для чего?--
             Спросить у неба самого!...
  
                                 XLVI.
  
             Да чуть ли жизнелюбье это --
             И не болѣзнь!... что бы прожить
             Дней лишнихъ нѣсколько для свѣта
             Готовы мы переносить --
             Всѣ пытки бѣдствій! не ужасны,
             Для насъ, на челнокѣ лихомъ,
             Ни путь безвѣстный и опасный,
             Ни бездны ревъ, ни неба громъ!
             Скитаемся, по волѣ бури;
             И счастливы,-- когда, въ лазури,
             Хоть звѣздочка одна, изъ тучъ,
             Украдкой намъ свой броситъ лучь!..
  
                                 LXVII.
  
             Но человѣкъ и плотояденъ,
             И безъ ѣды, ни дня, пробыть
             Не можетъ онъ; хоть и не жаденъ,
             Какъ тигръ, аккула, можетъ быть;
             И хоть, при крайности, желудокъ
             Его и терпитъ, иногда,--
             Растительность... а, все жъ, разсудокъ
             Ему твердитъ, что, никогда,
             Растительная пища столько
             Не можетъ силъ придать намъ, сколько --
             Бифштексъ, иль ростбифъ, иль кусокъ
             Телятины.... и въ ней есть прокъ!...
  
                                 XLVIII.
  
             Такъ точно думалъ и несчастный
             Нашъ экипажъ, когда стихать
             Ужъ стала буря и ненастный
             Покровъ свой съ воздуха снимать.
             Сперва тутъ сномъ было забылись,
             Отъ устали и отъ тревогъ;
             Но вскорѣ же, чуть пробудились,--
             Такъ былъ желудокъ ихъ легокъ.
             Что, мигомъ, на припасы жадно
             Всѣ кинулись и, безпощадно,
             Давай ихъ истреблять скорѣй,
             Въ голодной алчности своей!...
  
                                 ХІ.ІХ.
  
             И догадаться мудрено ли.
             Какой былъ результатъ того?--
             Опустошили все! и воли
             Унять имъ этой -- никого
             Ужъ не было: какъ ни пытался
             Жуанъ усовѣщевать ихъ,--
             Куда!-- лишь въ воздухѣ терялся
             Гласъ назиданій для глухихъ!...
             Безумцы, при утихшемъ морѣ,
             Уже надѣялись, что, вскорѣ,
             Имъ тамъ удастся, гдѣ нибудь,
             Къ землѣ причалить, отдохнуть...
  
                                 L.
  
             Но лучше, если бы надеждѣ
             Такъ не ввѣрялись, на авось,
             А расчитавъ вѣрнѣе прежде,
             Что среди моря, гдѣ пришлось
             Имъ въ утломъ челнокѣ скитаться,
             Безъ паруса и безъ руля,
             Нельзя безпечнымъ оставаться,
             Будь даже и близка земля,--
             При берегли бы осторожно,
             Про черный день свой, сколько можно,
             Припасы скудные свои....
             За разумъ не взялись они!
  
                                 LI.
  
             Съ утихшей бурею настали
             Дни, наконецъ, такіе имъ,
             Что воды безмятежно спали,
             Подъ небомъ ясно-голубымъ;
             Хотя бы вѣтерокъ малѣйшій
             Поверхность моря зарябилъ....
             А между тѣмъ и голодъ злѣйшій
             Въ желудкахъ ихъ заговорилъ!
             Тутъ.... съ бѣшенствомъ они схватили
             Вдругъ, у Жуана, и убили --
             (Недрогнувъ даже отъ того!)
             Собачку бѣдную его!...
  
                                 LII.
  
             Но здѣсь -- ужъ осторожнѣй стали:
             Дѣлились ею, межъ собой,
             Лишь по кусочку, что сосали,
             Какъ лакомство!... Такой ѣдой
             Одинъ нашъ Донъ-Жуанъ гнушался:
             Такъ эпаньольку онъ любилъ!...
             Межъ тѣмъ и совѣстью терзался,
             Что такъ, безъ бою, уступилъ
             Подарокъ Джульи, не умѣя
             Спасти ничѣмъ!... по, не имѣя
             И самъ ужъ силы голодъ свой
             Преодолѣть -- махнулъ рукой!...
  
                                 LIII.
  
             Да, уступая побужденью
             Желудка, съ голоду и онъ
             Рѣшился,-- къ крайнему мученью!--
             Воспользоваться, безъ препонъ,
             Одной хоть изъ переднихъ лапокъ
             Своей собачки дорогой...
             И то еще ея остатокъ,
             Со вздохомъ, чуть не со слезой,
             Онъ передалъ, изъ сожалѣнья,
             Для доглоданья, безъ смущенья,--
             Педриллѣ, дядькѣ своему,
             Чтобъ подкрѣпиться и ему!...
  
                                 LIV.
  
             Такъ день, проживъ собачки мясомъ,
             Одну лишь шкурку на другой,
             Они имѣли,-- съ каждымъ часомъ,
             Все ближе видя жребіи свой!...
             А солнце жгло ихъ такъ безщадно,
             Что заставляло лишь лежать,
             Какъ труповъ: вѣтерокъ отрадной
             Не рѣялъ все! имъ не унять,
             Ни жажды нечѣмъ, ни питаться....
             Да! положеніе, признаться,
             Ужасное!-- со всѣхъ сторонъ --
             Проклятья, ропотъ, вой и стонъ!...
  
                                 LV.
  
             Вдругъ -- роковая мысль, случайно
             Кому-то въ голову пришла....
             D всѣми овладѣла тайно,
             И взоры всѣхъ собой зажгла!
             Всѣ, другъ на друга, злобно стали
             Посматривать, и изъ очей
             Ихъ видно было, какъ алкали --
             Упиться кровію своей!...
             Но только -- долго колебались;
             Все будто съ духомъ собирались,
             Не зная, какъ, съ кого начать?...
             Иль жребіи на себя метать!..
  
                                 LVI.
  
             Но прежде, чѣмъ еще рѣшились
             На эту крайность,-- стали рвать
             Одежду, обувь... и дѣлились
             Кусками ихъ,-- такъ поддержать,
             Хотя сосаньемъ ихъ, стараясь
             Остатокъ скудный силъ своихъ!...
             Но, наконецъ, все уменьшаясь,
             Запасъ и этотъ ужъ у нихъ --
             Весь истощился!... и тутъ, долѣ
             Владѣть собою, по неволѣ,
             Не могши,-- все взревѣло: "Что жъ?
             Скорѣй за жребій, да за ножъ!"
  
                                 LVII.
  
             И, для кровавой лотереи,
             Билеты сдѣланы тотчасъ;
             Но изъ чего же?... о злодѣи!...
             Здѣсь Музы замираетъ гласъ....
             За неимѣньемъ матерьала
             Другаго, лучшаго,-- рука
             Не дрогла ихъ, и разорвала --
             На двадесять и три куска..
             Письмо -- Джульеты къ Донъ-Жуану,
             Что вынулъ было изъ карману,
             Чтобы прочесть, еще хоть разъ,
             Пока пробьетъ -- послѣдній часъ!!...
  
                                 LVIII.
  
             Онъ былъ въ отчаяньи! чуть было
             Не умеръ съ горя.... но не могъ
             Послѣдней памяти отъ милой --
             Спасти -- ея послѣднихъ строкъ!...
             А между тѣмъ, уже билеты
             И свернуты изъ лоскутковъ
             Письма завѣтнаго Джульеты,
             И жребіи брошенъ.... тутъ, и словъ
             Ужъ нѣтъ,-- какимъ еще ударомъ
             Рокъ поразилъ Жуана!... даромъ,
             Что голодъ самого терзалъ,--
             Онъ все забылъ и задрожалъ!...
  
                                 LIX.
  
             И какъ не задрожать, о Боже!
             Когда,-- ужаснѣе всего!--
             Вдругъ выпалъ жребій.... на кого же?..
             На дядьку бѣднаго его!....
             Педрилло жъ. видя, что ужъ слезно
             Ему просить и умолять,
             О жизни, было бъ безполезно,--
             Просилъ лишь объ одномъ: не дать
             Ему какъ псу, безъ покаянія,
             Окончить жизнь среди страданья;
             А, какъ Сенекѣ 15,-- кровь пустить,
             Чтобъ могъ онъ тихо взоръ закрыть!...
  
                                 LX.
  
             Всѣ согласилися на это;
             Тутъ, къ счастью, и цирюльникъ былъ,
             Который, съ помощью ланцета,
             Кровь изъ руки ему пустилъ;
             И кровью, хлынувшей изъ жилы,
             Спокойно истекая, взоръ
             Закрылъ Педрилло.... для могилы --
             Въ желудкахъ братьевъ!... о позоръ!...
             Но дѣлать нечего: вѣдь, голодъ --
             Не свой брать; и стучитъ какъ молотъ
             Разсудокъ разбивая такъ,
             Что звѣремъ станетъ и добрякъ!...
  
                                 LXI.
  
             Цирюльнику, за то, свободный
             Данъ выборъ,-- лучшій взять кусокъ;
             Но онъ, смиривъ позывъ голодный --
             Лишь крови предпочелъ глотокъ.
             Тутъ -- трупъ въ куски, и подѣлились
             Поспѣшно имъ, между собой;
             Затѣмъ, когда всѣ подкрѣпились
             Такою пищей роковой,--
             Мозгъ, внутренности, съ остальными
             Частями,-- за-бортъ, чтобы ими
             Дать и аккуламъ, тожъ равно,
             Полакомиться за одно....
  
                                 LXII.
  
             Всѣ кушали... лишь только трое,
             А въ томъ числѣ и нашъ герой,
             Отвергли блюдо роковое
             Превозмогая голодъ свой;
             Да и разумно поступили!
             А то, со всѣми, кромѣ ихъ,
             Послѣдствія ужасны были:
             Тотъ -- богохульствовалъ; другихъ --
             Сводили корчи; опивались
             Водой соленой; раздавались --
             Стонъ, хохотъ, скрежетъ, дикій вой;
             И въ мукахъ мерли чередой....
  
                                 LXIII.
  
             Изъ нихъ, не многіе остались
             Въ живыхъ; и тѣ -- на мертвецовъ
             Скорѣй, похожіе,-- шатались,
             Какъ тѣни жалкіе.... суровъ
             Былъ неба приговоръ надъ ними!...
             А впрочемъ, такъ и по дѣломъ,
             Что бросились на трупъ такими
             Шакалами!-- и что жъ?... потомъ,
             Еще на жертву посягали:
             Съѣсть и подшкипера алкали,
             Который потучнѣй всѣхъ былъ,
             Хоть голодъ и его томилъ!
  
                                 LXIV.
  
             Въ него ужъ, жадными глазами,
             Такъ и впивалися.... Да онъ --
             Высокъ и ростомъ, и плечами,
             Притомъ, широкими снабженъ,
             Ихъ покушеній не боялся;
             Но чѣмъ онъ, болѣе всего,
             Отъ алчности ихъ ограждался,
             Такъ это.... слухомъ, что его,
             Еще на разставаньи жаркомъ,
             Красотки Кадикса подаркомъ
             Снабдили не большимъ, чтобъ ихъ
             Не забывалъ онъ, ни на мигъ! .
  
                                 LXV.
  
             Такъ неудачу видя явно,
             И опасался, притомъ,
             Послѣдствій трапезы отравной,--
             Рѣшились, лучше ужъ постомъ,
             До-нельзя, тутъ перебиваться;
             Могли еще одной рукой
             Педрилла бѣднаго питаться
             Но прикасаться ужъ и къ той
             Не смѣли больше!... всѣхъ же долѣ
             Воздержность, въ этой тяжкой долѣ,
             Одинъ Жуанъ лишь сохранялъ,
             Который все свинецъ жевалъ 16....
  
                                 LXVI.
  
             Судьба Педрилла, безъ сомнѣнья,
             Собою взволновать должна
             Васъ, мой читатель!... отвращенья
             И, вмѣстѣ, ужаса полна?...
             Но вспомните лишь Уголина,
             Что вражій черепъ грызъ въ аду,--
             И, право, Дантова картина 17
             Едва ль изящнѣй! да, къ стыду,--
             Тамъ -- месть роль важную играетъ;
             А здѣсь -- лишь голодъ заставляетъ
             Пловцовъ, всѣ чувства заглушить,
             Чтобъ только жизнь себѣ продлить!.
  
                                 LXVII.
  
             Но, наконецъ, жаль небу стало
             Скитальцевъ бѣдныхъ; и -- къ ночи,
             Имъ дождь обильнѣйшій послало!--
             Съ какою жъ жадностью, струи
             Столь благодатнаго потока
             Они глотали?-- лишь пойметъ
             Испанецъ, или сынъ Востока,
             Что, испытавъ уже, какъ жжетъ
             И мучитъ жажда,-- можетъ статься
             Не разъ, готовы бъ искупаться,--
             Въ самомъ колодцѣ, чтобы спой
             Палящій жаръ залить водой!--
  
                                 LXVIII.
  
             Но горла ихъ уже, какъ горны,
             Огнемъ пылали; языки,
             Почти какъ уголь, были черны;
             И благотворныя струи
             Едва спасительны имъ были,
             Мгновенно сохнувъ на устахъ!...
             И вотъ -- несчастные мочили
             Платки, да комкая въ рукахъ --
             Ихъ выжимали, хоть водою
             Питаясь, какъ небесъ росою;
             При чемъ, и меда и вина,
             Вкуснѣй казалась имъ она!--
  
                                 LXIX.
  
             А дождь, всю ночь не преставая,
             Какъ изъ ведра, тутъ ливмя лилъ,
             Пловцовъ прохладой оживляя;
             Но жажду -- голодъ вновь смѣнилъ,
             Лишь прежняго слабѣй и тише....
             У всѣхъ, въ устахъ и на очахъ,
             Какъ бы ниспосланная свыше,--
             Была покорность, Божій страхъ!...
             Здѣсь -- трогательную картину
             Являли два отца: по сыну,
             Имѣли при себѣ, и ихъ....
             Судьба лишила обоихъ!
  
                                 LXX.
  
             Но только видѣть надо было,
             Съ какою нѣжностью, съ какой
             Безмолвной грустью, старцы, хилой
             Главою наклонясь,-- рукой
             Дрожащею благословляли,
             Тутъ каждый -- сына своего,
             И съ теплой вѣрой закрывали
             Глаза имъ, что, не безъ того,--
             И сами въ слѣдъ, окончивъ горе,
             Отправятся за ними вскорѣ ...
             И ни слезы въ столь тяжкій мигъ,
             Не проронилъ никто изъ нихъ!...
  
                                 LXXI.
  
             Когда же труповъ опустили
             Въ морскія волны -- лишь глухой
             Издали стонь. и устремили
             Взоръ къ небу, гдѣ,-- надъ ихъ главой,--
             Вдругъ семицвѣтная явилась,
             Сквозь тучи, радуга!... концомъ
             Однимъ въ лазури утвердилась,
             Другимъ,-- изогнута кольцомъ,--
             Далече уперлася въ море,
             И разлилась на всемъ просторѣ,
             Который заняла собой.
             Блестящей сѣтью золотой....
  
                                 LXXII.
  
             Но вскорѣ -- стали расширяться
             Ея оттѣнки, и цвѣта --
             Переливаться и сливаться....
             И постепенно темнота,
             Вновь опускаясь, небосклона
             Края одѣла... блескъ погасъ
             Небеснаго хамелеона,
             И -- въ тучахъ скрылся весь отъ глазъ...
             А какъ обрадовалъ онъ было
             Скитальцевъ нашихъ взоръ унылой!
             Но такъ всегда надежды лучъ --
             Блеснетъ, и гаснетъ въ нѣдрахъ тучъ!..
  
                                 LXXIII.
  
             А между тѣмъ вдругъ пронеслася
             И птица бѣлая, стрѣлой....
             Откуда же и какъ взялася?
             Никто не зналъ!... то былъ -- другой
             Ужъ добрый вѣстникъ, иль примѣта,
             Для ободренія пловцовъ:
             Сперва тамъ,-- радуга завѣта!
             Тутъ -- голубь ... (хоть и рыболовъ!)
             И лодка даже, что носила
             По морю буря, походила,
             Отчасти, тоже -- на ковчегъ...
             Лишь скоро ли увидятъ брегъ!!...
  
                                 LXXIV.
  
             Настала ночь, и вѣтеръ снова
             Подулъ,-- но легкій; въ небесахъ,
             Зажглися звѣзды, отъ покрова
             Освободясь; -- какъ на крылахъ,
             Но вѣтру лодка полетѣла....
             Не знали только, гдѣ они,
             Да и неслись куда?. одѣла
             Вдругъ мгла густая ихъ! . одни --
             Ужъ будто землю замѣчали....
             Другіе -- только утверждали,
             Что выстрѣлъ пушки заревой --
             Раздался, гдѣ то, стороной ...
  
                                 LXXV.
  
             Всѣ жъ прочіе: -- "нѣтъ!" говорили:
             "Земля -- оптическій обманъ;
             Пальба -- буруны!" 18 -- да и были
             Едва ль не правы!... но туманъ,
             Съ восходомъ солнца, постепенно,
             Рѣдѣть, разсѣяваться сталъ....
             И вахтенный, какъ изступленной:
             "Земля! земля!" вдругъ закричалъ.--
             Всѣ протирать глаза тутъ стали,
             И, въ самомъ дѣлѣ, увидали --
             Заливъ и берета, вдали
             Что, словно, изъ воды росли!...
  
                                 LXXVI.
  
             И къ нимъ то, прямо, шлюпку гнало,
             Попутнымъ вѣтромъ, по волнамъ;
             Межъ тѣмъ, и солнце освѣщало
             Яснѣй предметы, и глазамъ --
             Скалы и рощи показались...
             Пловцы, какъ ни бодрила ихъ
             Надежда -- все еще боялись:
             Не сонъ ли это? и троихъ,
             Что въ шлюпкѣ, между тѣмъ, уснули
             Стараясь разбудить, тянули
             Ихъ за-руку,-- но, всѣ втроемъ,
             Они ужъ спали вѣчнымъ сномъ....
  
                                 LXXVII.
  
             И съ остальными бъ тоже было,
             Когда бы черепаха имъ --
             Еще дня жизни не продлила:
             Ее -- (знать, чудомъ лишь однимъ!)
             Къ ихъ шлюпкѣ, наканунѣ волны
             Примчали сонную, на снѣдь,
             Когда, отчаянья ужъ полны,
             Готовились всѣ умереть!
             Такъ Провидѣніе святое,
             Пославъ имъ кушанье такое,
             Еще хотѣло поддержать
             Ихъ упованье въ благодать!...
  
                                 LXXVIII.
  
             Земля жъ -- замѣтнѣй выдвигалась
             Лишь, по скалистымъ берегамъ,--
             Страной гористою казалась,
             И неприступною пловцамъ!
             Скитальцамъ нашимъ -- вовсе эта
             Земля невѣдома была;
             Не знали даже -- части свѣта,
             Куда судьба ихъ загнала! .
             Пошли догадки, толки, споры;
             Тѣмъ -- Этна видѣлась; тѣмъ -- горы
             Родоса, Кипра.... словомъ, весь
             Архипелагъ являлся здѣсь!...
  
                                 LXXIX.
  
             А между тѣмъ, все шлюпку гнало,
             Теченьемъ.-- къ берегу.... притомъ,
             И вѣтеръ помогалъ не мало,
             Все, въ направленіи прямомъ,
             Имъ дувшій въ тылъ; -- тутъ оставалось
             Ужъ только четверо въ живыхъ,
             Да трое мертвыхъ.... хоть, казалось,
             Что можно было бъ и всѣхъ ихъ --
             Принять... за мертвецовъ, скорѣе:
             Такъ были тощи и блѣднѣе,
             Чѣмъ тѣни, что Харонъ, подъ-рядъ.
             Перевозилъ, когда-то, въ адъ!...
  
                                 LXXX.
  
             Но вотъ -- по мѣрѣ приближенья
             Къ обѣтованнымъ берегамъ,--
             Какъ будто бы изъ усыпленья
             Всѣ вышли вдругъ! своимъ главамъ
             Не вѣрили: -- казалось чудомъ
             Спасенье ихъ!-- и видомъ горъ,
             И рощь зеленыхъ изумрудомъ,
             Любуясь, разгорался взоръ;
             А грудь -- дышала ароматомъ,
             Подъ чистымъ, теплымъ небоскатомъ,
             Что такъ давно ужъ ихъ очей --
             Красой не радовалъ своей!
  
                                 LХХХІ.
  
             Но удивительно! безлюденъ
             Казался берегъ; а у скалъ,
             Буруны цѣнились, и труденъ
             Былъ доступъ.... вдругъ -- ударилъ шквалъ
             Тутъ шлюпку объ утесъ подводной,--
             И шлюпка -- въ дребезги.... пошла,
             Ко дну, съ людьми: такъ, отъ голодной
             Спасенныхъ смерти,-- прибрала
             Ихъ бездна въ соляной купели!...
             Лишь двое вынырнуть успѣли; --
             Да и изъ нихъ-то, наконецъ
             Одинъ лишь спасся -- молодецъ ...
  
                                 LXXXII.
  
             То былъ -- Жуанъ!.-- Едваль, и въ мірѣ
             Во всемъ -- другой пловецъ такой
             Сыскался бы!-- Въ Гвадалквивирѣ,
             Рѣкѣ любимой и родной,
             Еще, изъ дѣтства, пріучился
             Онъ члены юныя свои
             Купать, бывало; и сроднился
             Съ водой,-- какъ рыба! , моряки
             Искуснѣйшіе удивлялись --
             Ему, не разъ, и восхищались,
             Какъ ловокъ былъ, что, безъ труда,
             Пари выигрывалъ всегда!
  
                                 LXXXIII.
  
             За то и здѣсь -- какъ жажда, голодъ.
             Ни изнурили силъ его,
             И членовъ нѣжныхъ -- соль и холодъ,
             Какъ ни сводили,-- до того
             Умѣлъ онъ на водѣ держаться,
             Въ борьбѣ упорной съ быстриной,--
             Что, до-ночи еще, добраться
             Успѣлъ, до берега, живой!...
             Одна опасность угрожала:
             Чтобы ноги не оторвала
             Аккула, тожъ и у него,
             Какъ у товарища его,
  
                                 LXXXIV.
  
             Но, знать, судьба его любила:
             Аккулѣ на-зубъ не дала;
             Еще, съ волной, благоволила
             Пригнать къ нему -- кусокъ весла!...
             И за него онъ ухватился,
             Скорѣй, рукой не то бы валъ,
             Что надъ главою прокатился,
             Его, быть можетъ, доконалъ....
             Но, наконецъ, кой-какъ справляясь
             Съ бурунами, и, выбиваясь
             Уже изъ силъ,-- на брегъ морской.
             Вскарабкался, полуживой....
  
                                 LXXXV.
  
             Тутъ, задыхаясь, онъ ногтями
             Впился въ увлаженный песокъ,
             Чтобъ, снова, бурными волнами,
             Его не смыло!-- Одинокъ,
             Почти безъ чувствъ и безъ движенья,
             Въ тѣни утеса, онъ лежалъ;
             И только боли и томленья --
             Одно онъ чувство сохранялъ!...
             Хотѣлъ онъ приподняться было,
             Но вновь упалъ, да лишь уныло
             Глазами онъ повелъ кругомъ --
             Одинъ, на берегу пустомъ!...
  
                                 LXXXVI.
  
             Но вотъ -- товарища волною
             Еще пригнало одного....
             То былъ лишь трупъ и -- головою
             Поникъ Жуанъ!-- душа его
             Вся взволновалась, потемнѣло
             Въ глазахъ,-- и снова, на пескѣ,
             Какъ тотъ же трупъ, окоченѣлой,
             Лежалъ онъ, крѣпко сжавъ въ рукѣ
             Весла обломокъ!.. блѣдный, нѣжный
             Сложеньемъ, онъ -- на бѣлоснѣжный
             Цвѣтокъ похожъ былъ, что, грозой
             Измятый, склонится главой!.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Какъ долго въ этой летаргіи
             Жуанъ нашъ молодой лежалъ?--
             Не зналъ и самъ онъ: такъ стихіи
             И хладъ, и ужасъ, оковалъ
             Всю въ жилахъ кровь и ощущенья!
             Не зналъ онъ даже и того,
             Какъ вышелъ изъ оцѣпенѣнья,
             Когда вдругъ члены, у него,
             По малу стали расправляться,
             И кровь по жиламъ разливаться,
             И жизнь надъ смертью верхъ взяла,
             Хоть бой упорный съ ней вела!
  
                                 LXXXVIII.
  
             Глаза раскрылись у Жуана,
             Потомъ закрылись, и опять
             Раскрылись,-- все еще тумана
             Не могши разомъ разогнать!...
             Еще ему, съ просонковъ словно,
             Казалось,-- что боролся онъ,
             Съ волнами, въ шлюпкѣ... и, безмолвно,
             Онъ вздрагивалъ.... когда же сонъ
             Совсѣмъ разсѣялся -- грудь сжалась,
             Жизнь тягостнѣе показалась,
             И ужъ хотѣлъ бы -- смерти сномъ
             Уснуть, въ отчаяньи своемъ!...
  
                                 LXXXIX.
  
             Вдругъ, онъ повелъ кругомъ глазами,
             И что жъ? не призракъ ли?... надъ нимъ
             Склонясь, красавица устами
             Коснулась устъ его, съ нѣмымъ
             Вопросомъ у его дыханья,
             Свое дыханье притаивъ!...
             Полна и страха, и вниманья,
             На сердце руку приложивъ,
             Другой рукою оттирала
             Она виски ему, и, мало
             Но малу, къ жизни приводя,
             Стояла, взора не сводя....
  
                                 XC.
  
             Когда же, наконецъ, старанья
             О попечительность, о немъ,
             Такого милаго созданья,
             Онъ вздохомъ увѣнчалъ потомъ,--
             Она бѣдняжкѣ животворныхъ
             Какихъ-то капель подала,
             И, искрой взоровъ непритворныхъ,
             Его ужъ въ чувства привела;
             Тутъ плащъ накинула на тѣло,
             И голову, рукой не смѣлой,
             Легонько приподнявъ, какъ мать,
             Всю нѣжность стала изливать....
  
                                 ХСІ.
  
             Къ своей груди его прижала.
             Поцѣловала въ лобъ смѣлѣй;
             А въ то же время выжимала
             Морскую воду изъ кудрей;
             И, все любуясь имъ, слѣдила
             Движенье каждое его,
             И каждый вздохъ его ловила --
             Дыханьемъ сердца своего:
             Глаза любовью оживлялись
             Румянцемъ щеки разгорались....
             Такъ надъ собой теряя власть,
             Красавица узнала страсть!
  
                                 ХСІІ.
  
             Едва семнадцать лѣтъ ей было,
             И сердце въ ней,-- лишь въ первый разъ
             Такъ сладостно заговорило,
             Пыша огнемъ изъ черныхъ глазъ....
             При всемъ своемъ изнеможеньи,
             Жуанъ почувствовалъ въ себѣ --
             Тожъ пламень чудный, при сближеньи
             Устъ незнакомки!.... и судьбѣ,
             Какъ покровительницѣ тайной,
             Сюда загнавшей такъ случайно,
             Ужъ и не зналъ онъ, можетъ быть,
             Какъ благодарность изъявить!
  
                                 XCIII.
  
             А между тѣмъ, вдвоемъ съ другою,
             Немногимъ старше, чѣмъ сама,
             Подругою, или рабою,--
             Отъ незнакомца безъ ума,
             Красотка милая, какъ можно,
             Взявъ легче подъ руки его
             Приподняла,-- и осторожно
             Въ гротъ отвела, гдѣ, для него,
             Ц ложе тотчасъ же постлали,
             И уложивъ, огонь расклали,
             Чтобъ могъ согрѣться и уснуть,
             Спокойнѣе, чѣмъ гдѣ нибудь....
  
                                 XCIV.
  
             При свѣтѣ пламени, который
             Сводъ мрачный грота озарилъ,
             Ожившіе Жуана взоры,
             Невыразимо, поразилъ --
             Блескъ идеальнаго созданья!
             Такъ были полны красоты
             И дивнаго очарованья --
             Взоръ незнакомки и черты!
             Къ тому жъ и ростъ, при благородной
             Осанкѣ, съ поступью свободной,--
             Въ ней замѣчая, Донъ-Жуанъ --
             Высокой видѣлъ родъ и санъ!
  
                                 XCV.
  
             Чело младое украшали,
             Поверхъ каштановыхъ кудрей,
             Что своенравно упадали,
             Каскадомъ, по плечамъ у ней,--
             Монеты разныя златыя,
             Какъ у восточныхъ щеголихъ;
             Дугою бровь, глаза большіе,
             И черные, какъ смерть19; а въ нихъ,
             Изъ подъ рѣсницъ густыхъ атласныхъ,
             Блескъ молній яркихъ и опасныхъ --
             Съ волшебной силою сверкалъ,
             И чувства -- страстью обдавалъ!...
  
                                 XCVI.
  
             Черты лица,-- какъ бы рукою
             Самой любви проведены;
             На щечкахъ, спорилъ съ бѣлизною
             Румянецъ легкій розъ весны;
             А губка верхняя... ну, просто,--
             Очарованье!-- наконецъ,
             И видъ, и соразмѣрность роста,
             Съ красою Формъ,-- въ ней образецъ
             Являли дивный совершенства!...
             Да что?-- почесть за верхъ блаженства,
             Художникъ могъ бы -- уловить
             Черты ея, и сохранить!
  
                                 XCVII.
  
             О! передъ этимъ чудомъ свѣта,
             Всѣ идеаловъ образцы,
             Надъ чѣмъ трудилась мысль поэта,
             Иль кисть, и бойкіе рѣзцы,--
             Всѣ показались бы, и жалки,
             И совершенства далеки! .
             Такъ, передъ блескомъ и фіалки,--
             Созданья мастерской руки,
             Цвѣты поддѣльные -- не смѣютъ,
             Красой гордиться, и блѣднѣютъ....
             Она же -- розъ самыхъ пышнѣй,
             Была по красотѣ своей!...
  
                                 ХСVIII.
  
             Костюмъ ея, хотя казался,
             На видъ, и проще и скромнѣй,
             Чѣмъ у Испанокъ,-- но бросался
             Въ глаза, по яркости своей!
             А, вѣдь, Испанки, какъ извѣстно,--
             Одинъ лишь черный любятъ цвѣтъ,
             И это къ нимъ идетъ прелестно;
             Другихъ цвѣтовъ тамъ въ модѣ нѣтъ --
             Баскинъ 20 ихъ, впрочемъ, и мантилья 21
             Что развѣваются какъ крылья,--
             И такъ имъ придаютъ, собой,
             Видъ фантастическій такой!
  
                                 ХСІХ.
  
             На незнакомкѣ все являло --
             Богатство, роскошь разныхъ странъ:
             Съ камнями золото сіяло
             На головѣ; прелестной станъ,--
             Изъ тонкой ткани разноцвѣтной,
             Туника, съ яркимъ кушакомъ,
             И съ оторочкою глазетной,
             Обхватывала вплоть; притомъ,
             Костюмъ красивый довершало,
             Изъ лучшихъ кружевъ, покрывало,
             Да мешты 22 изъ парчи златой,
             На ножкѣ чудной, хоть босой!
  
                                 С.
  
             Ея подруги, иль служанки,
             Тожъ не лишенной красоты,
             Но дюжей, такъ сказать, смуглянки,--
             Какъ и нарядъ, такъ и черты,
             Все -- погрубѣй, конечно, было;
             Осанка жъ, поступь, взоръ у ней,
             Хотя и рабство въ нихъ сквозило,--
             Но были, видимо, смѣлѣй,
             Рѣшительнѣй; и украшенья --
             Не золото, и не каменья,
             А составляла смѣсь сребра,
             Стекляруса, et coetera....
  
                                 CI.
  
             Но не смотря, что различались,
             Такъ рѣзко, всѣмъ,-- одна другой,
             Какъ сестры, помогать старались,
             Со всею женской добротой,
             Ухаживая за Жуаномъ:
             Одежду, пищу припасли
             И хоть не зналъ онъ,-- океаномъ
             Куда заброшенъ отъ земли
             Родной, съ которою разстался?--
             Съ признательностью сознавался,
             Что не могла бъ и, дома, мать,
             Его нѣжнѣе обласкать!...
  
                                 СІІ.
  
             Пора, однакожъ, передъ вами
             Совлечь таинственный покровъ,
             И познакомить съ существами
             Столь добрыми, безъ дальнихъ словъ:
             Не то сочли бъ ихъ, можетъ статься,
             За переряженныхъ принцесъ,
             Или волшебницъ.... я, признаться,
             Не изъ любителей чудесъ!
             И пусть иные, какъ угодно,
             Поэты врутъ себѣ свободно,
             Чтобъ больше важности придать....
             Люблю я правду лишь писать!--
  
                                 CIII.
  
             И такъ,-- чтобъ вывесть изъ сомнѣнья
             Моихъ читателей, на счетъ
             Существъ двухъ этихъ,-- для спасенья,
             Жуану посланныхъ съ высотъ,
             Скажу, что это, просто, были
             Двѣ дѣвушки: одна изъ нихъ,--
             Пирата дочь.... Пирата, или....
             Контрабандиста; (впрочемъ, ихъ --
             И жизнь, и промыслъ благородный,
             Такъ приблизительны и сходны!...)
             Другая же -- была, при ней,
             Рабыня, преданная ей.
  
                                 CIV.
  
             Отецъ красавицы, когда-то,
             Простымъ былъ только рыбакомъ;
             Потомъ,-- по ремеслу Пирата,--
             И человѣче усски!
             И жаль, что этотъ возрастъ нашъ
             Не можно, какъ и по французски,
             Назвать бы тожъ -- "le moyen âge"...
             Такъ схожъ онъ съ этими Вѣками,
             Что тоже съ буйными страстями,
             Между безумьемъ и умомъ,--
             Грань составляли, переломъ!...
  
                                 II.
  
             Эпоха эта жизни, тоже,
             Довольно рѣзкій переходъ,
             Отъ глупости -- къ уму, гдѣ строже,
             И опытнѣй уже,-- впередъ,
             Мы смотримъ, съ каждой сѣдиною,
             Что пробивается у насъ,
             Какъ, словно, буквою живою --
             Отмѣткой молодыхъ проказъ,
             Или -- заботъ и размышленій,
             О цѣли жизни, назначеньи,
             Къ которому мы, такъ сказать,
             Должны всѣ силы примѣнять!..
  
                                 III.
  
             Въ эпоху эту, поотстали --
             Отъ юношей и отъ дѣтей,
             И къ старикамъ мы не пристали:
             Тамъ -- слишкомъ стары для затѣй,
             Тутъ -- слишкомъ молоды, признаться,
             Чтобъ скрягами быть, въ тридцать лѣтъ,
             Какъ въ шестьдесятъ.... но лишь назваться
             Тутъ жизнью жизнь не можетъ: нѣтъ --
             Убійственнѣе той эпохи,
             Какъ -- и любви смѣшны ужъ вздохи,
             И всѣ иллюзіи, притомъ,
             Заключены въ умѣ одномъ!1...
  
                                 IV.
  
             Одно лишь злато, въ это время,--
             Все -- составляетъ! но -- "Goddamn!"
             Воскликнетъ златолюбцевъ племя:
             "Тѣмъ лучше! и пенять зачѣмъ?"
             Они и правы.... постигаютъ
             Всю жизни сущность! въ ихъ рукахъ --
             Весь комфортъ: только пожелаютъ,
             Задумаютъ,-- и, не въ мечтахъ,
             На дѣлѣ, все, и въ то жъ мгновенье,--
             Они имѣютъ!... Наслажденье,
             Признаться, ключъ имѣть -- для всѣхъ
             Всѣхъ наслажденій безъ помѣхъ!...
  
                                 V.
  
             И мы еще.... мы называемъ
             Сихъ Крезовъ -- жалкими,2 тогда,
             Какъ, если мы чего желаемъ....
             Такого стоитъ намъ труда 1
             А имъ,-- кого честимъ скупцами,
             Кого такъ презираемъ мы,--
             Лишь сыпнуть стоитъ имъ горстями
             Монеты звонкой, и -- вотъ тьмы
             Фантазіи ихъ, въ мгновенье, милый
             Пріемлютъ образъ, жизнь и силы,
             И проявляютъ полный бытъ...
             Такъ злато чудеса творитъ!
  
                                 VI.
  
             Конечно,-- гнусно! гадко! видя.
             Какъ скряжничая тамъ иной --
             Все копитъ, да лишь, дома сидя,
             Дрожитъ надъ грудой золотой;
             Во всемъ, что жизнь бы услаждало,
             Себѣ отказываетъ онъ,
             Довольствуясь крохою малой,
             И въ томъ ужъ находя уронъ...
             Такой -- не знаетъ жизни цѣли!
             Но, если бъ ближе разсмотрѣли
             Цѣль бережливости такой,--
             Нашли бы толкъ и въ ней самой....
  
                                 VII.
  
             По правдѣ, стоитъ порицанья,
             Не бережливость богача,
             Но -- человѣкъ самъ, безъ познанья
             Добра и зла... межъ тѣмъ, ключа.
             Ключа завѣтнаго ко благамъ,--
             Хранитель, избранный судьбой!
             И потому, къ однимъ лишь скрягамъ
             Кипя законною враждой,--
             На злато, все таки, умильно
             Смотрѣть мы можемъ, какъ на сильной
             Рычагъ, вращающій весь міръ,--
             Желаній, взоровъ всѣхъ кумиръ!...
  
                                 VIII.
  
             Любовь, вино, игра... (отчасти,
             И честолюбье невпопадъ!)
             Какъ часто, видимъ, эти страсти --
             Намъ явной гибелью грозятъ!...
             А потому,-- сознайтесь сами!--
             Ужъ и не лучше ли копить,
             Чѣмъ злато разсыпать горстями,
             Чтобъ страсти насъ могли сгубить,
             Готовя раннія могилы,--
             На сердце дѣйствуя и силы,
             (Не говоримъ ужъ про карманъ!)
             Какъ Африканскій ураганъ!...
  
                                 IX.
  
             Такъ, злато, честь тебѣ и слава!
             И пусть себѣ поэтъ иной --
             Поетъ любовь, вино... а, право,
             И онъ не прочь, передъ тобой,--
             Чело склонить, подставить руки,
             Чтобъ, звонкою монетой, ты --
             Его одушевило звуки,
             Позолотило всѣ мечты!...
             И пусть скупецъ, иль расточитель,
             (Одинъ -- твои воръ, другой -- губитель!)
             Тебѣ цѣны не знаютъ, но...
             Ты, все таки, всѣхъ благъ звено!3
  
                                 X.
  
             Однакоже, намъ это "злато"
             Пора оставить, чтобъ такой
             Предметъ, блестащій и богатой,
             Оскомы не набилъ собой....
             Да и зачѣмъ его намъ было
             Коснуться, такъ au large!... ей-ей!
             И сами тутъ, читатель милой,
             Едва ли знаемъ?... и скорѣй,--
             На романтизмъ ссылаясь вѣчно,
             Мы свалимъ на него жъ, безпечно,
             Такое отступленье, и --
             Возьмемся за дѣла свои!
  
                                 XI.
  
             И такъ -- и такъ, Жуанъ нашъ милой,
             Ты въ высшемъ лондонскомъ кругу!...
             Но, что же дѣлаешь съ Лейлой?
             Какую этому цвѣтку,
             Судьбу готовишь, самъ играя
             Роль льва прекраснаго, въ такомъ
             Звѣринцѣ пышномъ4, всѣхъ плѣняя --
             Красою, ловкостью, умомъ?
             Сѣтей опасныхъ искушеній,
             Разврата легкихъ обольщеній,
             Благодаря своей судьбѣ,
             Бояться нечего тебѣ....
  
                                 XII.
  
             Не новичокъ ты, слава Богу!
             Ужъ хорошо извѣдалъ ты --
             И сердца тайную тревогу,
             И шумной славы суеты.
             Ты мастеръ, по паркету свѣта,
             Скользить, какъ по-льду на конькахъ;
             И, на турнирѣ этикета,
             Сшибать соперниковъ во прахъ,
             Да лаврами вѣнчаться всюду,
             И заставляя всѣхъ, какъ чуду,
             Тебѣ -- дивиться, жить въ ладу --
             И съ Миссъ, и съ Леди, какъ съ Дуду!....
  
                                 XIII.
  
             Встрѣчалъ ты и такихъ довольно,
             Созданій милыхъ, что порокъ --
             Не могутъ видѣть, а невольно,
             Туда же,-- дѣлаютъ прыжокъ!
             Но лишь доказываетъ это,
             Что и чистѣйшая душа,
             Съ пути невиннаго, средь свѣта,
             Его амброзіей дыша,--
             Не можетъ иногда не сбиться....
             Хоть всѣ тутъ -- ахнутъ, и дивиться
             Пошли, какъ чуду, да шептать:
             "Кто бъ это могъ воображать!..."
  
                                 XIV.
  
             Но мы спросили: что жъ съ Лейлой
             Герой нашъ дѣлаетъ? что ей
             Готовитъ онъ, проказникъ милой,--
             Сироткѣ бѣдненькой своей?...
             Жуана много занимала
             Судьба прелестной сироты:
             Не рѣдко даже разгоняла --
             Его игривыя мечты
             И вмѣсто ихъ, какъ камень тяжкой,
             (При мысли: дѣлать что съ бѣдняжкой?)
             Ложилась на-сердце тоска:
             Была забота не легка!
  
                                 XV.
  
             Онъ видѣлъ трудную задачу --
             Заняться ею самому....
             Въ чужія жъ руки, на удачу,
             Ее отдать -- не смѣлъ: ему
             Извѣстно было воспитанье --
             Всѣхъ Миссъ и Леди! имъ, сперва.
             Лишь музыка да танцованье
             Преподаются, какъ права --
             На милліонныя награды!
             А дальше слѣдуютъ наряды....
             Въ другихъ познаньяхъ -- нужды нѣтъ;
             Ихъ мало уважаетъ свѣтъ!
  
                                 XVI.
  
             Отъ Гвадіаны до Тобола,--
             Вездѣ, у дамъ, одинъ предметъ,
             Одна техническая школа,
             Отъ юныхъ до извѣстныхъ лѣтъ:
             Плѣнять наружной красотою,
             Да милыми стараться быть,
             И увлекая, за собою,
             Толпу мужчинъ, съ ума сводить --
             Кокетства тайнаго искусствомъ,
             Играя лишь поддѣльнымъ чувствомъ,
             Сперва -- чтобъ жениха поймать;
             А послѣ -- чтобы не скучать!...
  
                                 XVII.
  
             Нѣтъ, нашъ герой хотѣлъ другое
             Лейлѣ воспитанье дать:
             Невиннымъ сердце молодое
             Сберечь, и умъ образовать!
             По въ многихъ ужъ домахъ, случайно,
             О ней провѣдали, и всѣ --
             Ее желали чрезвычайно
             Увидѣть, чтобъ ея красѣ
             Полюбоваться, подивиться...
             И долженъ былъ Жуанъ рѣшиться,--
             Малютку кой-гдѣ показать,
             Ея исторью разсказать,
  
                                 ХVIII.
  
             Чуть вывезъ онъ ее -- Леила
             Какъ рѣдкостью, какъ новизной.
             Весь Лондонъ, разомъ, удивила --
             Своей восточной красотой!
             Ея жъ характеръ молчаливый,
             Но азіатскій.-- съ этихъ лѣтъ,
             Огня ужъ полный, всѣ порывы
             Страстей являя,-- модный свѣтъ
             Восхитилъ до того, собою,
             Что, вскорѣ, всѣ ея судьбою.
             Во всѣхъ салонахъ, занялись,
             Ее образовать взялись!
  
                                 XIX.
  
             Такъ Фашенабельнымъ5 предметомъ --
             Сиротка сдѣлалась!... межъ тѣмъ,
             Не знали дамы, всѣмъ совѣтомъ
             Своимъ, рѣшить: кому, и чѣмъ,--
             Начать ея образованье?...
             Да, да! загадкою большой,
             Для многихъ, было воспитанье --
             Турчанки съ пылкою душой!...
             Прекрасный полъ, различныхъ мнѣній,
             Тутъ находился въ затрудненьи,
             Какъ никогда почти, въ своихъ --
             И малыхъ спорахъ, и большихъ!...
  
                                 XX.
  
             Но вы, прелестныя созданья!
             Не думайте, что бъ мы, у васъ,
             Хотѣли пальму состязанья
             Отбить -- на спорахъ.... въ этомъ, насъ --
             Куда вы бойче несравненно!
             И даже сами -- въ школу къ вамъ
             Готовы, хоть сей часъ, смиренно
             Учиться -- вашимъ языкамъ --
             Ну, то есть,-- гибкости природной,
             Съ какою можете свободно --
             Пощеголять, на счетъ чужой,
             Не разъ невинной клеветой!....
  
                                 XXI.
  
             Въ одномъ лишь были всѣ согласны
             И правы, нечего сказать!
             Что этотъ милый и прекрасный
             Цвѣтокъ, на первый разъ, отнять --
             У Донъ Жуана надо было,
             Хотя бъ и года три, иль два,
             Ему пришлося, врознь съ Леилой,
             Потосковать, (пока, въ права
             Свои опять вступить законно,
             Не дастъ ему свѣтъ благосклонной!)
             Считая нужнымъ ей надзоръ --
             Надежныхъ мистриссъ,6 до тѣхъ поръ!...
  
                                 XXII.
  
             Довольны замысломъ похвальнымъ,--
             (Заняться милой сиротой!)
             Кому лишь, образомъ формальнымъ,
             За это взяться? межъ собой,
             Рѣшить соперницы не знали!
             Нельзя жъ имъ было -- разомъ всѣмъ,
             Наставницами быть морали....
             Да эту честь -- какъ, между тѣмъ,
             И уступить одной которой,
             Изъ круга ихъ?... но, чтобы споры --
             Всѣ, безъ обиды, прекратить,
             Такъ согласилися рѣшить:
  
                                 XXIII.
  
             Шестнадцать Леди, вдовъ почтенныхъ;
             Три, изъ замужнихъ отставныхъ;
             Да десять (Master's7 воплощенныхъ!)
             Миссъ опытныхъ, не молодыхъ,--
             Съ согласья общаго избрались,
             Чтобъ сироту образовать,
             И -- вывесть въ свѣтъ, (какъ выражались!)
             Чтобъ, то есть, свѣту показать,
             На первомъ раутѣ столицы,--
             Всѣ совершенства юной львицы:
             И красоту ея, и блескъ
             Фортуны, подъ всеобщій плескъ!...
  
                                 XXIV.
  
             И какъ такія попеченья
             Всѣхъ этихъ благородныхъ душъ --
             Не похвалить! цѣль ихъ стремленья
             Была чиста: немалый кушъ,
             Изъ Донъ Жуанова кармана,
             Всѣмъ этимъ Master's сироты,
             Такой любимицы Жуана,--
             Могъ приходиться за труды!...
             У каждой же изъ нихъ,-- и цѣли
             Свои могли быть: тѣ имѣли
             Сынковъ, тѣ дочекъ, иль сестрицъ....
             Ну, словомъ, столько близкихъ лицъ!
  
                                 XXV.
  
             Сынкамъ бы -- въ "Денди" путь открылся
             Для дочекъ, иль сестрицъ меньшихъ,--
             Тутъ, не одинъ бы вдругъ явился,
             Имъ -- руку предложить.... Да! ихъ --
             Нельзя не похвалить за это!
             И свѣту надо честь отдать,
             Что онъ не знаетъ этикета.
             Гдѣ только можно, такъ сказать,--
             Для собственнаго наслажденья,
             (Съ похвальной цѣлью, безъ сомнѣнья!)
             Сторонній пощипать карманъ....
             И тутъ-былъ кстати Донъ-Жуанъ!
  
                                 XXVI.
  
             Притомъ,-- всегда, вокругъ Фортуны,
             Бываетъ не безъ баттареи;
             Особенно, чуть цѣль ихъ -- юный
             Герой, красавецъ, безъ траншей!...
             Тутъ непріятельское войско,
             Какъ мухи, что на сахаръ вдругъ
             Нахлынутъ, съ дерзостью геройской,--
             Со всѣхъ сторонъ, обсыплетъ вкругъ,
             И вальсируетъ такъ искусно,
             Съ такою лестью, чтобы вкусной
             Кусочикъ свой не упустить....
             Что трудно имъ -- не уступить!
  
                                 XXVII.
  
             У всякой тетушки, кузины,
             И даже у замужнихъ дамъ,--
             Свои есть виды и причины,
             Смотрѣть въ глаза всѣмъ женихамъ....
             А дамы -- часто щеголяютъ,
             Здѣсь, безкорыстьемъ.... потому,--
             Что женъ богатыхъ выбираютъ
             Для милыхъ сердцу своему!...
             Особенно же, въ дѣлѣ этомъ --
             Поспорить можетъ съ цѣлымъ свѣтомъ:
             Счастливый островъ, Албіонъ:
             Такъ онъ искусенъ и смышленъ!
  
                                 ХХVIII
  
             Невѣсты!... бѣдныя созданья! .
             Что видитъ въ васъ коварный свѣтъ?
             Не страсть любви и обожанья,
             А лишь -- финансовый предметъ!
             Иныя понимаютъ это,--
             И сердце строго берегутъ...
             Но, отражая козни свѣта,
             Онѣ -- кокетками слывутъ!
             За то, другія, къ сожалѣнью!...
             По слабости и увлеченью,
             Тутъ попадаются въ обманъ,
             И -- проклинаютъ свой романъ!
  
                                 XXIX.
  
             Но дурно, тожъ когда и сами
             Невѣсты вздумаютъ играть,
             Подъ часъ, какъ куклой -- женихами;
             Да не съумѣютъ уловить
             Кого нибудь, своимъ кокетствомъ,
             По наставленіямъ благимъ,
             И въ дѣвушкахъ, съ своимъ наслѣдствомъ,
             Придется оставаться имъ!...
             Толпа самихъ Наставницъ, хоромъ,
             Тутъ нападетъ на нихъ съ укоромъ,
             Знать не хотя,-- Какъ? по чему?
             Отказъ у нихъ не одному!
  
                                 XXX.
  
             "Зачѣмъ, когда давно Миссъ звала,
             Что Вильямсъ бѣденъ,-- между тѣмъ,
             Съ нимъ говорила, танцовала?
             Иль, слово давъ вчера, зачѣмъ --
             Его сегодня огорчила,
             Своимъ отказомъ роковымъ?
             Зачѣмъ, тогда, его любила?..
             Да и не бѣденъ онъ!... съ такимъ
             Ей мужемъ -- жить бы да и только!.."
             И этихъ, наконецъ, ужъ столько:
             "Зачѣмъ и почему? что Miss --
             Лишь глазки потупляетъ внизъ!...
  
                                 XXXI.
  
             А, между тѣмъ,-- ужъ пожилая
             Маркиза строитъ новый планъ;
             И тотъ же Вилльямсъ, самъ не зная,
             Вдругъ -- въ новый впутался романъ!
             Чрезъ третьи руки, ждутъ отвѣта
             Его, на лестный billet doux....
             (То -- осторожность этикета,
             Чтобъ не подвергнуться стыду,
             Самимъ, за Вилльямса отказомъ!)
             И всѣ уже пружины, разомъ,
             Натянуты здѣсь для того,
             Чтобъ для себя поймать его!...
  
                                 XXXII.
  
             Миссъ, между тѣмъ, поочередно,--
             Мундиры, пышные гербы,
             Перебираетъ, съ благородной
             Все гордостью: еще судьбы
             Себѣ блестящей поджидаетъ...
             А время -- все течетъ, течетъ,
             Да жениховъ лишь увлекаетъ --
             Къ стопамъ другихъ.... и чтожъ? дойдетъ,
             Потомъ, вдругъ до того, что, вмѣсто
             Красавца Вилльямса,-- невѣста
             Выходитъ.... за кого нибудь,
             Чтобъ только -- въ "Mistress8" ей шагнуть!..
  
                                 XXXIII.
  
             Примѣры этому не рѣдки!
             И удивительнаго нѣтъ;
             И мы живемъ, какъ жили предки,
             И врядъ ли перемѣнитъ свѣтъ --
             Обычаи свой и нравъ причудной!....
             Еще, напротивъ, съ каждымъ днемъ,
             Онъ все старѣетъ!... такъ и трудно
             Ему привычки, какъ свой домъ --
             Улиткѣ, бросить безъ мученья....
             Но, для Леилы, разсужденья,
             Про этотъ свѣтъ et coetera,--
             Скорѣй оставить намъ пора!
  
                                 XXXIV.
  
             Еще бы можно небольшое
             Здѣсь отступленье сдѣлать намъ....
             Но что воспоминать былое!
             А помнится, какъ случаи тамъ --
             Былъ тожъ съ одной, что разбирая,
             Какъ Мисси, полкъ юныхъ жениховъ,
             Потомъ, (знать, свѣту угождая!)
             За одного, изъ стариковъ,
             Вдругъ вышла.... чтобъ, за то, свободно
             Ей, подъ прикрытьемъ.-- какъ угодно,
             Свои досуги проводить,
             И молодость вознаградить....
  
                                 XXXV.
  
             Но, за такія отступленья,
             Попросимъ,-- и на этотъ разъ! --
             Великодушнаго прощенья,
             Иль слушать продолжать -- разсказъ,
             Перерываемый нарочно,
             Порой -- для нравственныхъ причинъ..
             Чтобы, какъ въ панорамѣ точной --
             Иныя слабости мущинъ,
             И милыхъ дамъ, на сценѣ свѣта,
             (Со всѣмъ приличьемъ этикета!)
             Такъ, лишь для шутки, показать....
             Иль -- противъ шерстки поласкать!
  
                                 XXXVI.
  
             То -- "Benedicite"9 морали,--
             Передъ обѣденнымъ столомъ!
             И какъ бы тутъ ни вопіяли...
             А Муза -- все, своимъ путемъ,
             Идетъ, какъ тетушка воркунья,
             Иль другъ докучный, иль отецъ
             Родной.... и, хоть сама шалунья,--
             А хочется ей, наконецъ,
             Свѣтъ старый поунять отъ страсти --
             Къ его проказамъ, хоть отчасти,
             Хоть такъ, лишь нѣсколько.... и вотъ,
             Что часто насъ заводитъ въ бродъ!...
  
                                 XXXVII.
  
             И нашъ Пегасъ, тогда, невольно,--
             Чуть тащитъ ноги.... не паритъ....
             Но оговорокъ ужъ довольно!
             Теперь -- васъ Муза угоститъ,
             Роскошнымъ пиромъ; хоть, немножко,
             И совѣстно... но дѣла нѣтъ!
             Притомъ, и обойти, дорожкой,
             Мы можемъ пропасть, и безъ бѣдъ....
             А было бъ жаль, (изъ опасенья,
             Чтобъ не упасть!) безъ наблюденья, --
             Предметъ опасный миновать,
             И, въ чемъ опасность, не узнать!...
  
                                 XXXVIII.
  
             Не будьте же -- какъ недотроги,
             Читатель милый! и бровей
             Не хмуря взоръ смягчите строгій,
             Да, въ слѣдъ за Музою моей,--
             На пиръ готовьтесь безопасно!
             Увидите тамъ, можетъ быть,
             Такія пещи, что -- ужасно
             Васъ могутъ вдругъ ошеломить....
             Но помните, что все вѣдь это --
             Всегдашняя забава свѣта,
             Хоть и покинуть бы давно
             Ее ужъ долженъ онъ!.. по....но.....
  
                                 XXXIX.
  
             А это -- "но!" какъ значитъ много
             И -- "но!" еще мы повторимъ,
             (Чтобъ ужъ отдѣлаться съ тревогой
             Намъ поскорѣе и самимъ!)
             Да, къ сожалѣнью! улучшенья
             Не видя на бѣломъ-свѣту,
             Оставимъ, разомъ, разсужденья
             И пени всѣ, (къ его ягъ стыду!)
             И лучше поспѣшимъ мы -- съ милой
             Малюткой нашею, Леилой,
             Короче ознакомить васъ,
             И продолжать, съ нея, разсказъ!
  
                                 XL.
  
             Она была -- прекраснѣй утра,
             Или -- зари, предъ яснымъ днемъ;
             Душой -- бѣлѣе перламутра,
             Иль -- (выражаясь языкомъ
             Классическимъ!) бѣлѣе снѣга....
             И снѣгъ еще -- всей чистоты
             Не представляетъ! развѣ -- нѣга,
             Иль нѣжность пуха... красоты
             Ея могла бы быть эмблемой!
             Но всѣ сравненья -- скучной темой
             Всегда казались намъ, и тутъ --
             Положимъ ихъ скорѣй подъ спудъ!
  
                                 XLI.
  
             А скажемъ только, что Леила --
             Была прекрасна и мила;
             Жуана, какъ дитя, любила.-..
             Да иначе и не могла,--
             Дитя, жемчужина природы,
             И круглая съ тѣмъ сирота!
             Но скоро приближались годы,--
             Что и опасной красота
             Ея могла бы оказаться...
             И нашъ герой былъ радъ, признаться,
             Что могъ ей воспитанье дать,
             И перлъ свой -- въ блескѣ показать!
  
                                 XLII.
  
             Онъ радъ былъ,-- что нашелъ, при этомъ,
             Своей питомицѣ -- одну,
             (Рекомендованную свѣтомъ --
             Жуану, какъ опекуну!)
             Почтенную старушку... или --
             (Простите!) Леди, даму -- лѣтъ
             По правда! правда! позабыли,
             Что дамскія лѣта не слѣдъ
             Считать, и, даже мимоходомъ,--
             Ихъ намекать: не то -- уродомъ,
             Пожалуй, назовутъ... да нѣтъ
             И дѣла здѣсь до счета лѣтъ!
  
                                           XLIII.
  
             Довольно, что -- былъ радъ, сказали.
             Своей находкѣ нашъ герой!..
             И даже многіе бъ желали
             Опекуны, чтобы такой
             Кладъ сущій -- имъ представилъ случай
             По крайней мѣрѣ, тутъ, любя --
             Своихъ питомицъ и не муча,
             Ихъ воспитаніемъ, себя...
             (Ну, то есть, въ молодые годы.
             Не оковавъ своей свободы!)
             Опекунами можно быть,
             И, съ тѣмъ,-- нейтралитетъ хранить!
  
                                 XLIV.
  
             А кажется, что и Жуану
             Хотѣлось этого весьма....
             За чѣмъ же? пояснять не стану!
             Довольно, что -- онъ безъ ума
             Былъ даже, что нашлася дама,
             Которой поручить онъ могъ --
             Свою малютку, дочь Ислама,
             На воспитанье, безъ тревогъ;
             Чтобъ, изъ дикаркиазіатки,
             Со временемъ, могъ выйти сладкій
             Европеисма спѣлый плодъ,
             Et coetera.... Пегасъ! впередъ!
  
                                 XLV.
  
             За Леди Пинчбекъ -- (по фамильи
             Такъ звали даму!) весь большой
             Ручался свѣтъ.... хоть говорили,
             Ступенькой ниже, стороной,--
             Что эта добрая старушка,
             Иль -- Леди Пинчбекъ, лучше звать,--
             Была-то, смолоду, вертушка....
             Но что намъ слухи собирать!
             Бываютъ языки презлые....
             И прочь всѣ сплетни ихъ пустыя;
             Тѣмъ болѣ, что она слыла --
             Теперь бичемъ строжайшимъ зла....
  
                                 XLVI.
  
             Ну, то есть, просто,-- воплощенной
             Пороковъ, иль страстей, грозой,
             Иль добродѣтелью почтенной,--
             Съ безстрастнымъ сердцемъ и душой!
             Одно, при этомъ, замѣчанье
             Позвольте сдѣлать.... не въ намекъ
             На Леди Пинчбекъ: указанье
             Намъ это было бъ и не въ прокъ!
             А такъ... чтобъ только наблюденій --
             Своихъ намъ, въ этомъ отношеньи,
             Быть можетъ, вѣрность показать,
             И, точно ль правы мы, узнать!
  
                                 XLVII.
  
             Когда то, мы... (хотя едва ли,
             Изъ нашей братьи, и не могъ
             Кто не замѣтить!) замѣчали,
             Не разъ, признаться, тотъ грѣшокъ,
             Что дамы,-- чуть въ младые годы,
             Хотя немножко, такъ сказать,
             Неограниченной свободы
             Имъ удалось поиспытать....
             Подъ старость,-- словно, искупаютъ
             Свои первый шагъ, и не прощаютъ
             Ни тѣни ужъ проказъ своихъ,--
             Чуть что замѣтятъ на другихъ!...
  
                                 XLVIII.
  
             И какъ тутъ дѣлаются строги,
             Ну, просто,-- Аргусы, свои
             Уставивъ взоры, чтобъ съ дороги
             Морали чистой не могли
             Ихъ жертвы сбиться. такъ, вѣдь, милы!
             Но, опоздалымъ-то умомъ,
             Лишь жребій недотрогъ унылый --
             Готовятъ имъ!.. да и притомъ,
             Не разъ, опасности такія
             Имъ представляютъ, что иныя --
             Ихъ и не знали бъ никогда;
             А тутъ -- ихъ научаютъ.... да!
  
                                 XLIX.
  
             Быть можетъ, чтобъ предъ новичками
             Похвастать только, подъ чепцомъ,
             Своей моралью, (съ сѣдинами,
             Лишь жалкимъ купленной умомъ!] --
             Онѣ осмѣиваютъ страсти,
             (Которыхъ имъ ужъ не питать!)
             Съ досады ль, съ зависти ль, отчасти,--
             Стараясь этимъ не спасать --
             Невинность, а вредить ей болѣ,
             Раскрытьемъ тайнъ, и по неволѣ,
             Своей теоріей любви,--
             Огонь лишь разжигать въ крови!...
  
                                 L.
  
             И не со этому ль, во многихъ
             Домахъ, случается не разъ,
             Что дѣвушки, у слишкомъ строгихъ
             Отступницъ вѣтренныхъ проказъ,
             И свѣтъ узнавшихъ по интригамъ,
             Иль, то есть, опытомъ своимъ,
             Скорѣй, чѣмъ по печатнымъ книгамъ,
             По идеаламъ лишь однимъ,--
             Способнѣй къ расторженью брачныхъ
             Священныхъ узъ, не гакъ удачныхъ...
             Чѣмъ -- у бездушныхъ недотрогъ,
             Не знавшихъ никакихъ тревогъ?
  
                                 LI.
  
             Про Леди Пинчбекъ, мы сказали,--
             Носились слухи, стороной...
             Да есть ли женщина, едвали,
             Чтобъ, въ молодости, красотой
             Не возбуждала злоязычья?
             Теперь же -- злобнымъ языкамъ
             Повелѣвалъ и тонъ приличья --
             Все уваженіе къ лѣтамъ!...
             И всѣ, уму честь отдавая,
             Ее любезной называя,
             Дивились даже, что такой
             Была -- примѣрною вдовой!
  
                                 LII.
  
             Такъ Леди Пинчбекъ увлекала
             Всѣхъ -- тактомъ!... съ высшими горда
             Кругъ низшій -- добротой плѣняла,
             Другъ молодежи, ей всегда --
             Спускала!... за проступокъ гласной
             Журила только., да и то,
             Съ такою кротостью, что ясно,
             (Хоть вовсе этого никто
             Не замѣчалъ, но мы -- замѣтимъ!;
             Лишь обнаруживала этимъ,
             Семействамъ многимъ на бѣду,--
             Расположенье ко вреду!...
  
                                 LIII.
  
             Добра жъ, иль пользы, этимъ сколько
             Имъ Леди Пинчбекъ принесла?
             Едва ли бъ кто сказалъ.... но только --
             Она добрѣйшею слыла!
             Такой-то умъ она имѣла,--
             Вползти въ довѣренность ко всѣмъ
             До прочаго же -- нѣтъ намъ дѣла!
             И съ Леди Пинчбекъ, между тѣмъ,
             Такъ познакомивъ,-- по неволѣ
             Вздохнемъ лишь о сиротской долѣ --
             Лейлы, что красой своей,
             Отъ разу, полюбилась ей!...
  
                                 LIV.
  
             Она живѣйшее участье
             Въ малюткѣ милой приняла,
             И со дня-на-день, на несчастье.
             Ея привязанность росла!..--
             Жуанъ попалъ къ ней въ милость тоже,--
             За сердце доброе (свое;
             И будь она-де помоложе,
             Невольно можно бъ про нее
             Подумать даже... что опасно --
             Въ него влюбилась!... но напрасно
             Такъ было бъ думать: не по немъ
             Былъ этотъ -- красоты фантомъ!...
  
                                 LV.
  
             Притомъ, и Леди находила --
             Испорченной мораль его....
             Хоть впрочемъ, не совсѣмъ: Леила
             Тутъ честь спасала своего
             Опекуна!... а вѣдь, отчасти,
             И удивительно, что онъ --
             Такъ много надъ собою власти
             Имѣлъ еще, и бывъ рожденъ,
             Подъ небомъ знойнымъ, съ пылкой кровью,
             Да, съ дѣтства все почти, любовью
             Играя, столько испытавъ,--
             Могъ сохранить еще свой нравъ?!.
  
                                 LVI.
  
             И нравъ-то.... иль характеръ гордый,
             (Хоть и не съ дѣвственной душой!)
             Не разъ, Жуану, воли твердой
             Тутъ придавалъ, чтобъ, какъ герой,--
             Соблазны отражалъ и въ лѣта,
             Такія слабыя притомъ,--
             Когда, средь обольщеній свѣта,
             Такъ трудно управлять умомъ,
             На каждомъ шагѣ, предъ собою,
             Встрѣчая случаи -- чумою,
             Тутъ, дѣйствующіе, не разъ,
             На жертвы юныя проказъ!...
  
                                 LVII.
  
             Но онъ прошелъ сквозь огнь и воду....
             И это помогло ему --
             Влеченій поунять свободу,
             И сердце подчинить уму!
             Да мы и учимся -- бѣдами....
             И кто какихъ бы ни былъ лѣтъ,
             Но если, избранъ небесами,
             Узналъ онъ сладостный привѣтъ --
             Войны и бурь, (и, особливо,
             Гоненій женщины ревнивой!)
             Такъ, значитъ,-- школу ужъ прошелъ
             Перегорѣвъ въ горнилѣ золъ!
  
                                 LVIII.
  
             Такому нечего ужъ болѣ
             И опасаться на земли;
             А нашъ герой -- былъ въ этой школѣ,
             И силы закалилъ свои!....
             Рѣшась -- сдать на руки малютку
             Почтенной дамѣ, наконецъ,
             Самъ былъ душевно радъ, не въ шутку,
             Что могъ исполнить, какъ отецъ,--
             Свой долгъ, что честь ему внушала:
             Такъ Леди Пинчбекъ подавала
             Надежды, какъ родная мать,--
             Питомицу образовать...
  
                                 LIX.
  
             Теперь -- со вздохомъ, и глубокимъ
             Простимся съ милой сиротой,
             Да, за героемъ одинокимъ,
             Опять послѣдуемъ -- въ большой....
             Иль малый свѣтъ, сказать вѣрнѣе:
             Такъ, на ходуляхъ лишь своихъ,--
             Большимъ онъ кажется!... Смѣшнѣе
             И есть ли что, какъ видъ иныхъ
             Пигмеевъ этихъ, что съ презрѣньемъ
             (Своимъ спѣсивясь положеньемъ!)
             Глядятъ на прочихъ, кто судьбой --
             Поставленъ ниже ихъ, порой!...
  
                                 LX.
  
             Но свѣтъ большой лишь понимаетъ,
             (Иль такъ привыкъ онъ понимать!)
             Что произвольно управляетъ
             Мечомъ -- златая рукоять....
             Въ блестящей этой рукояти,
             Онъ видитъ ясно образъ свой,
             И полагаетъ, очень кстати,
             Что можетъ управлять толпой!10
             Но только хоть и, лучшимъ тономъ,
             Онъ могъ бы быть для ней закономъ,--
             Сквозитъ въ немъ часто мишура....
             Et coetera! et coetera!
  
                                 LXI.
  
             Жуанъ, съ такой же точки зрѣнья,
             Хоть самъ къ нему принадлежалъ,--
             Не разъ, съ улыбкой сожалѣнья,
             На этотъ микрокосмъ11 взиралъ:
             Онъ понималъ и видѣлъ ясно,--
             Какъ, и за чѣмъ, вокругъ него,
             Бились друзья и полъ прекрасной,
             Мужья и жены, и чего
             Всѣ эти существа хотѣли?..
             И помышленья ихъ., и цѣли,--
             Его забавили, не разъ,
             И были пищей для проказъ!
  
                                 LXII.
  
             Онъ зналъ и вѣдалъ, какъ, нерѣдко,
             Другому было бъ тяжело,
             Служа такою цѣлью мѣткой,--
             Порой, не преклонить чело,
             И въ петлю не попасть аркана,
             Что иногда готовитъ -- бракъ!...
             Но для него, для Донъ-Жуана,
             Попасть въ столь явственный просакъ --
             Забавно было бъ: онъ ужъ тертый
             Былъ, такъ сказать, калачъ, и форты
             Онъ неприступнѣйшіе бралъ,
             Но самъ -- врага не подпускалъ!
  
                                 LXIII.
  
             Онъ слушалъ, очень равнодушно,
             Напѣвы сладостныхъ Сиренъ,
             И замокъ не одинъ воздушной --
             Имъ развѣвалъ онъ, такъ, что въ плѣнъ
             Поймать его,-- ни изъ-засады,
             Ни смѣлой встрѣчей,-- не могли:
             Обѣды, балы, маскарады --
             Все было ни почемъ! Вдали,
             Отъ явныхъ козней, онъ держался,
             Знавъ -- братцевъ.... впрочемъ, не боялся
             И пистолетныхъ ихъ угрозъ,
             Ни острыхъ иглъ прелестныхъ розъ!...
  
                                 LXIV.
  
             Для новичковъ... еще, признаться,
             Опасность есть -- вечернихъ встрѣчъ!
             Хоть про любовь тамъ, можетъ статься,
             Иль про супружество,-- ни рѣчь
             Не поведется, ни намека
             Бояться нечего о томъ .
             Но все таки, и у порока --
             Свои есть замыслы!... притомъ,
             И добродѣтели осанку
             Прибрать умѣетъ онъ въ приманку,
             Для полуопытныхъ сердецъ,
             И -- уловляетъ, наконецъ!
  
                                 LXV.
  
             Здѣсь, впрочемъ, рѣчь -- не о несчастныхъ
             Созданьяхъ, жалкой кастѣ жрицъ
             Киприды, пламенныхъ и страстныхъ,
             Порокомъ заклейменныхъ лицъ;
             Но -- объ амфибіяхъ столичныхъ,
             Объ этихъ розахъ роковыхъ,
             Прелестницахъ цвѣтовъ различныхъ,
             Капканахъ для сердецъ младыхъ,
             И пылкихъ, дышащихъ любовью,
             Какъ Вертеры съ кипучей кровью,
             И гибнущихъ, какъ и они,--
             Отъ этихъ змѣи, въ младые дни....
  
                                 LXVI.
  
             То -- вы, бездушныя кокетки!
             Что "нѣтъ!" не можете сказать,
             И, нанеся ударъ свой мѣткій,
             Цѣлебнымъ "да!" уврачевать --
             Кровавой не хотите раны;
             Но забавляете себя --
             Жертвъ этихъ муками, обманы
             Одни коварные любя,
             Чтобъ ими завлекать лишь въ сѣти,
             Гдѣ гибнутъ малодушья дѣти. .
             И это -- не соблазнъ, о, нѣтъ;
             Но такъ... соблазна лишь привѣтъ!
  
                                 LXVII.
  
             Однакожъ, слишкомъ разболтались
             И много воли мы даемъ
             Себѣ.... да такъ и быть! чуть взялись
             За болтовню -- такъ и пойдемъ,
             Еще подальше, въ лѣсъ дремучій --
             И такъ,-- еще опасность есть!
             О всѣхъ -- страшнѣй: то -- тернъ колючій
             Иль, то есть,-- дамъ замужнихъ честь!..
             По мнѣнью нашему, признаться,
             Опаснѣй нѣтъ, (а можетъ статься,
             И гибельнѣй!) любви -- иныхъ
             Замужнихъ... этихъ Этнъ живыхъ!
  
                                 LXVIII.
  
             Въ другихъ краяхъ, дѣла такія,
             (Особенно, гдѣ южный зной
             На страсти, страсти огневыя,
             Такъ сильно дѣйствуетъ собой!)
             Дѣла такія -- съ рукъ имъ сходятъ:
             Мужья уже привыкли къ нимъ;
             Нерѣдко даже и находятъ,
             По склонностямъ тожъ и своимъ,
             Едва ли то и не законнымъ....
             Покрайней мѣрѣ,-- съ благосклоннымъ
             Прощаютъ видомъ; хоть, порой,--
             Есть и кинжалъ-то подъ рукой!...
  
                                 LXIX.
  
             Но, въ древней Великобританьи,--
             Другое дѣло!... (да и быть,
             Вездѣ, такъ должно, чтобъ созданій
             Прелестныхъ нравы оградить!)
             Пусть только юная супруга,
             Тамъ, поскользнется какъ нибудь...
             Ужъ съ нею, не расправа Юга:
             Не остріе кинжала въ грудь....
             О, нѣтъ! край этотъ -- край журналовъ,
             Край тяжебъ, и такихъ нахаловъ....
             Иль, то есть,-- адвокатовъ, да!
             Что, просто, бѣдненькимъ бѣда!--
  
                                 LXX.
  
             Ужъ эти тяжбы, адвокаты.
             Убытки, протори, затѣмъ,--
             Убійственные результаты!
             И хоть для многихъ Евъ -- Эдемъ
             Свой пышный потерять, признаться,
             Не значило бы ничего;
             Но, передъ свѣтомъ, такъ тягаться....
             О! это ужъ одно -- чего,
             Для сердца страждущаго, стоитъ!
             Такъ ихъ -- огласка безпокоитъ:
             Притомъ, безъ сожалѣнья, тутъ --
             Романъ весь разрушаетъ.... Судъ!
  
                                 LXXI.
  
             Но въ западню здѣсь попадаютъ --
             Неопытныя лишь однѣ,
             Какъ дебютантки, что не знаютъ
             Еще продѣлокъ всѣхъ вполнѣ....
             А то, вѣдь, сколько же прелестныхъ.
             Изъ круга высшаго, такихъ
             Замужнихъ грѣшницъ, всѣмъ извѣстныхъ,--
             И приняты вездѣ, и ихъ
             Такъ любитъ свѣтъ, и уважаетъ!...
             А потому, что ихъ спасаетъ --
             Свой тактъ, умѣнье, такъ свои
             Дѣла обдуманно вести!
  
                                 LXXII.
  
             И всѣ опасности такія --
             Жуана окружали.... но,
             Спокойно и лукавѣй змія,
             Онъ ускользалъ!-- Еще одно,
             Его, при этомъ, охраняло:
             Онъ -- пресыщена былъ, до того,
             Любви сластями, что и мало,--
             На сердце сытое его,
             Могли тутъ дѣйствовать всѣ роды
             Прельщеній, въ молодые годы,
             Опасныхъ такъ -- для новичковъ....
             А онъ -- куда былъ не таковъ!
  
                                 LXXIII.
  
             Его -- ужъ больше Албіона
             Не восхищали красоты:
             Покровъ туманный небосклона --
             Разочаровывалъ мечты;
             Налоги, тяжбы, кредиторы,
             Двойной стукъ въ двери молоткомъ,
             Коварные уста и взоры,
             Дыханье алчности кругомъ...
             Къ немъ отвращенье довершали!
             И такъ,-- его ужъ не прельщали:
             Ни бѣлизна -- и екалъ и плечъ,
             Ни блескъ -- очей, ни сладость -- встрѣчъ!.
  
                                 LXXIV.
  
             Онъ видѣлъ, что въ странѣ свободы --
             Такія жъ цѣпи, какъ вездѣ;
             Любовь -- одна игрушка моды,
             Иль спекулацья.... но, нигдѣ,
             Нѣтъ страсти истинной, готовой --
             Безтрепетно смерть презирать,
             А не носить полуторговой,
             Полупедантскій, такъ сказать,--
             Характеръ, подъ лукавой маской,
             Трепещущій передъ оглаской,
             Боясь журналовъ и суда....
             Для тяжебъ лишь, не изъ стыда!
  
                                 LXXV.
  
             Жуанъ и правъ былъ, можетъ статься,
             Такъ разцѣняя Албіонъ!...
             Но только -- чуть ли тутъ, признаться,
             И сплиномъ не былъ зараженъ,
             Когда, отъ этихъ впечатлѣній,
             Не вѣрилъ даже, чтобы могъ --
             Край столь холодныхъ ощущеній.
             Безъ романическихъ тревогъ,--
             Имѣть красавицъ даже.... такъ-то
             Лишенъ и вкуса былъ и такта --
             Смотрѣть, какъ должно, какъ всегда
             Смотрѣлъ на милый полъ.... да! да!
  
                                 LXXVI.
  
             Онъ, просто, было записался.
             Тутъ, въ циники, иль чудаки!
             Хоть, послѣ, самъ онъ сознавался,
             Что были синіе чулки --
             Виною этому не малой....
             Да и по малу, наконецъ,
             Онъ убѣдился, какъ пристало,
             Что Англичанкамъ -- и вѣнецъ
             Принадлежитъ первенствованья,
             Чутъ, безъ пристрастнаго вліянья,
             Ихъ красоту сравнить, порой,--
             Съ восточной даже красотой!...
  
                                 LXXVII.
  
             А это и не фактъ ли новой,
             Доказывающій, что намъ --
             Не слѣдъ, такъ иногда сурово,
             По взгляду первому на дамъ,
             Судить о нихъ безъ разсмотрѣнья?!...
             Но, впрочемъ, и Жуана -- тутъ
             Винить не можно, безъ сомнѣнья,
             Чтобъ судъ его былъ только судъ --
             Поверхностный.... иль чтобы, въ этомъ.--
             Свое безвкусье, передъ свѣтомъ,
             Онъ обнаруживалъ,-- о! нѣтъ:
             Онъ хорошо зналъ свои предметъ!
  
                                 LXXVIII.
  
             Но насъ и опытъ убѣждаетъ,
             Что, какъ-то новизна собой
             Всегда насъ -- больше поражаете,
             Чѣмъ -- увлекаете красотой!...
             Къ тому же, съ обсужденьемъ зрѣлымъ,
             Когда посмотримъ иногда,--
             (Хоть чернаго не станемъ бѣлымъ
             Мы называть!) и красота,
             Скажите сами,-- что такое?
             Не, просто ли, не что иное,
             Какъ лишь -- условіе одно:
             Что здѣсь -- бѣло, то тамъ -- черно!
  
                                 LXXIX
  
             Мы, Европейцы, почитаемъ
             Условьемъ первымъ красоты --
             Цвѣтъ бѣлый, и, притомъ, желаемъ,
             Чтобъ были -- правильны черты;
             А въ Африку, въ Томбукту, просимъ
             Васъ заглянуть! да тамъ краса,
             .Которую такъ превозносимъ,--
             Уродство, просто! , тамъ, глаза
             Привыкли, съ самаго рожденья,
             Лишь -- къ чернотѣ, и, безъ презрѣнья,
             Не могутъ видѣть красоты,
             Какъ бы больной,-- безъ черноты)....12
  
                                 LXXX.
  
             Вкусъ тожъ измѣнчивъ, какъ и нравы!
             И положительнаго нѣтъ,
             Тутъ,-- ничего! Затѣмъ, и правы --
             Одни слѣпцы въ цвѣтахъ, что цвѣтъ
             Одинъ лишь видятъ всюду -- черный,
             Иль, то-есть, ровно ничего
             Они не видятъ, и безспорно,
             Затѣмъ, всѣ -- мнѣнья одного,--
             Не зная ни зари, ни ночи....
             Да что жъ и наши видятъ очи?
             Одинъ сомнительный лишь свѣтъ....
             И свѣтъ ли то еще, иль нѣтъ?...
  
                                 LXXXI.
  
             Но въ метафизику мы впали!
             И этотъ лабиринтъ пустой,
             Пока къ нему не подобрали
             Ключа, обхваченные тьмой,--
             Скорѣй оставимъ осторожно,
             Да снова лучше перейдемъ,
             Пока еще ногой надежной,--
             Въ нашъ міръ физическій, чтобъ, въ немъ,
             Еще прозрачной и блестящей.
             Красой полярной настоящей,
             Какъ солнцемъ въ глыбахъ ледяныхъ,--
             Полюбоваться, хоть на мигъ....
  
                                 LXXXII.
  
             Но, нѣтъ; вы не льдяныя глыбы!
             Вы -- лишь жемчужины морей!
             Или.... пол-женщины, пол-рыбы,--
             Еще вы ближе и вѣрнѣй,
             Сирены милыя!... Конечно,
             И между вами много есть --
             Такихъ, что мило и безпечно,
             Для чувства, забываютъ честь,
             Да послѣ -- очищаютъ совѣсть....
             И романическую повѣсть
             Минувшихъ всѣхъ своихъ проказъ --
             Скрываютъ скромностью отъ главъ!
  
                                 LXXXIII.
  
             Но, въ этой скромности наружной,
             Мы не находимъ ничего:
             Блескъ, все таки, красы жемчужной --
             Лишь хладомъ дышетъ!... оттого,
             И Донъ-Жуану Англичанки,
             Какъ мы сказали,-- въ первый разъ,
             Всѣ показались -- безъ приманки,
             При всемъ очарованьи глазъ
             Своихъ, лазорево-эмальныхъ!...
             Еще не зналъ онъ всѣхъ похвальныхъ
             Ихъ качествъ: онъ искалъ -- страстей,
             Да жаромъ пышущихъ очей!...
  
                                 LXXXIV.
  
             А Англичанка -- половину.
             Скрываетъ прелестей своихъ;
             И если вздумаетъ мужчину --
             Привлечь.... (такія есть изъ нихъ
             Предобродушныя созданья!)
             И то -- изъ жалости одной,
             Чтобъ наградить его страданья!...
             Такъ лишь тихонько, стороной,
             Не разомъ -- сердце осаждаетъ.
             Иль, такъ сказать, въ него -- вползаетъ...
             А чуть сдалося сердце ей,--
             Ужъ нѣтъ союзника вѣрнѣй!
  
                                 LXXXV.
  
             У нихъ -- нѣтъ поступи красивой
             Коня арабскаго, или --
             Дѣвъ Андалузіи счастливой,
             Когда онѣ шаги свои
             Торопятъ, выходя изъ храма;
             Ни граціозности той нѣтъ,
             Съ какою, сыновьямъ Адама,
             Француженка свой туалетъ
             Выказываетъ для приманки,
             Ни взоръ живой -- Италіянки,
             Или Восточной красоты,--
             Не оживляетъ ихъ черты....
  
                                 LXXXVI.
  
             Ни Нѣмочекъ сентиментальныхъ --
             Не видно томности такой,
             Въ ихъ свѣтло-голубыхъ, эмальныхъ.
             Глазахъ, какъ небосводъ дневной;
             Ни даже голосъ,-- хоть и милой,
             Звучитъ гармоніей у нихъ;
             Но той энергіей, иль силой,
             Не поражаетъ, какъ въ другихъ
             Устахъ и горлышкахъ пѣвучихъ,
             Но созданныхъ и для гремучихъ,
             Бравурныхъ арій, чтобъ, порой,--
             Всѣ Фибры потрясти собой!...
  
                                 LXXXVII.
  
             Онѣ вещей такихъ не знаютъ.
             Какъ многихъ и другихъ, притомъ;
             Такъ, напримѣръ: не понимаютъ --
             Непринужденности во всемъ...
             Свободы той -- небрежно милой,
             Того -- piquant, что, чортъ возьми!--
             Съ такою непонятной силой,
             Обворожаетъ!... на свои
             Улыбки даже, какъ тиранки,--
             Скупятся эти Англичанки!...
             И, на свиданіи одномъ,--
             Узнать ихъ трудно... Но -- потомъ. .
  
                                 LXXXVIII.
  
             Потомъ, за то, уже сторицей --
             Вознаграждаются труды,
             И собираются, кошницей,
             Любви завѣтные плоды....
             Да! ихъ любовь -- такого рода,
             Что -- и капризъ, сначала будь,
             Кокетство, иль игрушка, мода,
             Иль -- лишь желанье у кольнуть
             Соперницу.... но погодите!
             Потомъ, все это, посмотрите,
             Вдругъ переходитъ -- въ ураганъ,
             Иль превращается -- въ волканъ!...
  
                                 LXXXIX.
  
             Нѣтъ ничего, на что. при этомъ,
             Онѣ рѣшиться бъ не могли!
             И мудрено ли? чуть, предъ свѣтомъ,
             Онѣ споткнулись.... понесли
             Ужъ участь Парій13 -- видъ презрѣнья!
             Изъ касты выброшены вонъ;
             Про нихъ въ журналахъ, разсужденья...
             И свѣтъ -- (такъ лицемѣренъ онъ!)
             Ссылаетъ ихъ, чтобы, какъ Марій,
             На грудахъ Карѳагена14, Парьи --
             Позоръ свой, тамъ же, отряхли.
             Гдѣ поскользнуться такъ могли!...
  
                                 ХС.
  
             На всѣ такія отношенья --
             Жуанъ нашъ, впрочемъ, не смотрѣлъ;
             И въ нравственныя размышленья,
             О томъ,-- пускаться не хотѣлъ;
             И хоть не очень правилъ строгихъ
             Былъ самъ, и свѣтъ довольно зналъ....
             Однакожъ, между сотенъ многихъ,
             Красавицъ милыхъ, что встрѣчалъ,--
             Онъ дамы ни одной, признаться.
             Такой не встрѣтилъ, чтобъ -- заняться
             Могъ ею, не шутя, и съ ней --
             Душою сблизиться своей!...
  
                                 ХСІ.
  
             Да и загадочнаго въ этомъ
             Нѣтъ, впрочемъ, ничего: онъ былъ --
             И слишкомъ избалованъ свѣтомъ,
             И столько разныхъ находилъ
             Предметовъ новыхъ, и вниманья
             Не могшихъ не увлечь его...
             (Какъ, напримѣръ,-- хоть засѣданья
             Однихъ парламентовъ -- чего
             Ужъ стоятъ, по рѣчамъ гремучимъ,
             И мнѣніямъ своимъ летучимъ!)
             Что, этимъ развлекая умъ,
             Чуждался онъ -- сердечныхъ думъ!
  
                                 XCII.
  
             Но онъ, какъ выше мы сказали,
             Былъ, въ лучшемъ лондонскомъ кругу --
             И принятъ, и его ласкали....
             Почти на каждомъ тутъ шагу,
             Встрѣчалъ онъ -- сѣти обольщенья!
             И мы боимся за него,
             Чтобъ выдержалъ всѣ искушенья,
             И не случилось съ нимъ чего....
             Тѣмъ болѣ, что его таланты,
             Умъ, тонъ любезность,-- секунданты
             Плохіе, въ схваткѣ роковой.
             Съ такой опасностей толпой!...
  
                                 ХСІІІ.
  
             И счастливо ль онъ выйдетъ съ боя,
             И съ кѣмъ, и какъ сразится онъ?--
             Нельзя такъ подвиги героя,
             Вдругъ пробѣжать!... и нуженъ сонъ,
             Со крайней мѣрѣ,-- отдыхъ нуженъ.
             Чтобы, пока, желудку дать
             Переварить обѣдъ, иль ужинъ.
             Иль -- только завтракъ, такъ сказать; --
             Чтобъ, снова, съ силами собраться,
             Да вновь -- за трапезу приняться....
             Хоть, правда, пира-то у насъ --
             Еще и не было для васъ!
  
                                 XCIV.
  
             Но -- погодите! погодите!
             Быть можетъ, мы и угостимъ....
             И насъ вы поблагодарите,
             За хлѣбъ-соль вашу! А за сими --
             Готовьте ваше лишь терпѣнье,
             Пока немного отдохнемъ,
             Чтобъ патетически вступленье --
             Къ роману новому, во всемъ
             Приличномъ блескѣ для Героя,
             На полѣ сладостнаго боя,
             Съ прелестнымъ поломъ, намъ начать....
             Или -- разсказъ свой продолжать!
  

ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ.

                                 I.
  
             Теперь мы примемъ, сколько можно.
             Тонъ поприличнѣй.... важный тонъ!
             Въ нашъ вѣкъ солидной, осторожной,
             И смѣхъ -- опалѣ подчиненъ:
             Да! шутка, даже надъ порокомъ...
             И та считается, у насъ,
             По размышленіи глубокомъ,
             Виной, и -- важною, не разъ!
             И, часто, какъ за преступленье,
             Казнь получаетъ -- исключенье,
             Широкимъ почеркомъ пера
             Да и серьознымъ быть -- пора!
  
                                 II.
  
             Притомъ, серьозное -- хоть скучно
             Бываетъ, если, иногда,
             Протянется... но неразлучно
             Оно съ высокимъ, и всегда
             Его источникомъ богатымъ --
             Еще считается притомъ!
             И такъ -- съ Пегасомъ ужъ крылатымъ,
             Пока, простимся, да, вдвоемъ,
             Лишь съ Музой нашей, важно, чинно,
             Усядемся въ углу гостинной,
             Гдѣ -- "sine ira" -- замѣчать
             Съ ней будемъ и передавать...
  
                                 III.
  
             Вотъ Леди Амондвиль предъ нами,
             И Аделина имя ей;
             Кто жъ были предки? это сами
             Потрудитесь узнать, вѣрнѣй,--
             Къ норманскихъ книгахъ родословныхъ:
             Тамъ рода древняго она;
             Да, чуть ли, и не Принцевъ Кровныхъ
             Меньшая отрасль!... но умна,
             Мила, красавица, богата...
             Вотъ титла! а въ странѣ, гдѣ злато --
             Кумиръ всѣхъ взоровъ и сердецъ,
             Послѣднее -- всему вѣнецъ!
  
                                 IV.
  
             Всѣ истинные патріоты,
             Отъ Аделины,-- безъ ума!...
             И спорить съ ними нѣтъ охоты;
             Хоть, можетъ статься, и сама
             Красавица -- смѣшной, отчасти,
             Находитъ эту слѣпоту,
             Что на-вѣсъ злата (слабость страсти!),--
             Ея такъ цѣнятъ красоту!
             Но, впрочемъ, и по благородной,
             Британской гордости народной,
             Считаетъ, что и быть она --
             Такой красавицей должна....
  
                                 V.
  
             Покрайней мѣрѣ, Англичане --
             За все родное, такъ стоятъ!
             И пусть ихъ, въ сладостномъ обманѣ,
             Все у себя имѣть хотятъ,
             По превосходству,-- лучшимъ въ свѣтѣ!...
             И мы ихъ вкусъ, и ихъ глаза,
             При нихъ оставимъ: о предметѣ
             Такомъ, какъ, напримѣръ, краса --
             И трудно спорить, какъ сказали;
             Тѣмъ болѣе, что и едва ли,
             На самомъ дѣлѣ, красота --
             Не милая ль одна мечта?!...
  
                                 VI.
  
             Да и прекрасный полъ, съ какими
             Глазами ни былъ бы себѣ,
             Хоть съ черными, хоть съ голубыми,--
             Все онъ прекраснымъ, по судьбѣ,
             И по названью будетъ вѣчно!...
             Но лучшими, при красотѣ,
             Считаться бы должны конечно,
             Глаза созданіи милыхъ тѣ,--
             Что больше силы выраженья
             Имѣютъ, для обвороженья
             Чувствъ нашихъ -- нѣгою своей,
             Или ~ порывами страстей....
  
                                 VII.
  
             Притомъ, еще одна причина,
             Что милый полъ не можетъ быть
             Дурнымъ,-- что никакой мужчина
             Не долженъ и вообразить,--
             Чтобъ, гдѣ нибудь, возможно было --
             Дурную женщину найти!
             Все, въ женщинѣ,-- прекрасно, мило,
             Должно быть!... да и тутъ, почти,
             Нѣтъ даже вовсе исключенья,
             За тѣмъ, что это -- перлъ творенья!...
             Покрайней мѣрѣ, такъ должны
             Мы въ этомъ быть -- убѣждены!...
  
                                 VIII.
  
             Особенно, пока не стукнетъ
             Намъ тридцать лѣтъ!-- потомъ?... потомъ,--
             Когда ужъ развѣ намъ аукнетъ
             Сѣдая старость, и съ умомъ
             Уже спознаемся холоднымъ,--
             Намъ позволяется... судить,
             И языкомъ, уже свободнымъ,
             И -- похвалить, и -- похулить!
             Пыль страсти старость усыпляетъ,
             И равнодушье лишь раждаетъ;
             Къ тому жъ, и мѣсто, такъ и быть,
             Должны мы -- юнымъ уступить!...
  
                                 IX.
  
             Хотя и есть, изъ насъ, признаться,
             Что, не смотря на ветхость лѣтъ,
             Еще все бодрыми казаться
             Хотятъ, и жаль имъ бросить свѣтъ!...
             Да чтобы хриплый зовъ могилы,
             Еще отсрочить, какъ нибудь,--
             Свои изношенныя силы
             Воображаютъ подстрекнуть,
             Иль -- тайн ,
             Поклялся, что грѣшить не будетъ болѣ.
  
                                 XVIII.
  
             "Прости, мой край родной! Быть можетъ, мнѣ
             Тебя не видѣть вновь и безнадежно
             Скитальцемъ я въ далекой сторонѣ
             Умру, стремясь къ тебѣ душой мятежной.
             Гвадалквивиръ! привѣтъ твоей волнѣ!..
             Прости, о мать, и ты, мой ангелъ нѣжный!
             (Тутъ Джуліи посланье, полнъ тоски,
             Онъ перечелъ, не пропустивъ строки).
  
                                 XIX.
  
             Тебя ль забыть? твой рабъ я до могилы!
             Скорѣе испарится океанъ,
             Скорѣй земля, подъ гнетомъ вражьей силы,
             Преобразится въ воду иль туманъ,
             Чѣмъ изгоню изъ сердца образъ милый!
             Неизлѣчима боль сердечныхъ ранъ!*
             (Тутъ качка началася и съ испугомъ
             Онъ счеты сталъ сводить съ морскимъ недугомъ).
  
                                 XX.
  
             "О Джулія! (припадокъ сталъ сильнѣй)
             Къ тебѣ взываю каждую минуту!
             (Баттиста, Педро, эй, вина скорѣй!
             Немедленно свести меня въ каюту!)
             О Джулія! ты страсть души моей!
             (Гдѣ жъ Педро? Ну, достанется же плуту!)
             Услышь меня!" (Припадокъ тошноты
             Тутъ разомъ всѣ смутилъ его мечты).
  
                                 XXI.
  
             Тотъ сердца гнетъ (скорѣе гнетъ желудка),
             Которому не можетъ врачъ помочь,
             Онъ ощущалъ. Утрата, злая шутка,
             Измѣна, что порой черна какъ ночь,
             Его раждаютъ. Силою разсудка
             Не отогнать такую тяжесть прочь!
             Жуанъ сильнѣе выразилъ бы горе,
             Не будь такимъ ужаснымъ рвотнымъ море.
  
                                 XXII.
  
             Любовь, съ капризами дружна;
             Легко мирясь съ недугомъ благороднымъ,
             Боится жабъ и насморковъ она,
             Къ нимъ относясь съ презрѣніемъ холоднымъ.
             Любовь слѣпа, а все же ей вредна
             Простуда глазъ; въ порывѣ сумасбродномъ
             Она укажетъ тоже вамъ порогъ,
             Когда, чихнувъ, прервете нѣжный вздохъ.
  
                                 XXIII.
  
             Но злѣйшіе враги ея -- не скрою --
             Желудка боль и рвота. Хмуря бровь,
             Она отъ нихъ стремится вдаль, стрѣлою.
             При случаѣ она прольетъ и кровь,
             Припарка же ей смерть несетъ съ собою!
             Какъ видите, сильна-жъ была любовь
             Жуана, если, корчась отъ недуга,
             Все помнилъ онъ оставленнаго друга.
  
                                 XXIV.
  
             Понесся Донъ-Жуанъ на кораблѣ,
             Носившемъ имя Santa Trinitada,
             Въ Ливорно. (Этотъ портъ всегда въ числѣ
             Тѣхъ мѣстъ, что посѣтить туристу надо).
             Тамъ, поселившись на чужой землѣ,
             Давно ужъ жилъ испанскій домъ Монкадо.
             Къ нему Жуанъ, съ нимъ связанный родствомъ,
             Отправленъ былъ съ привѣтомъ и письмомъ.
  
                                 XXV.
  
             При Донъ Жуанѣ были три лакея
             И гувернеръ Педрилло, что хоть зналъ
             Не мало языковъ, теперь слабѣя
             Отъ тошноты, безъ языка лежалъ.
             Онъ къ сушѣ рвался мысленно, блѣднѣя
             И проклиная каждый новый валъ;
             Вода при этомъ, къ ужасу Педрилло,
             Къ нему попавъ, постель его смочила.
  
                                 XXVI.
  
             Его недаромъ мучила тоска:
             Еще подулъ сильнѣе вѣтеръ къ ночи!
             (Не устрашаетъ буря моряка,
             Тому жъ, кто свыкся съ сушею, нѣтъ мочи
             Волненья скрыть, когда она близка).
             Сгущалась тьма; отъ молній слѣпли очи;
             Матросамъ паруса убрать пришлось,
             Чтобъ шквалъ, въ порывѣ яромъ, мачтъ не снесъ.
  
                                 XXVII.
  
             Въ часъ ночи шквалъ нагрянулъ рьянъ и гнѣвенъ;
             Корабль онъ съ трескомъ на бокъ повалилъ;
             Ударясь въ бортъ, разрушилъ ахтеръ-штевенъ,
             И съ нимъ старнъ-постъ, все расшатавъ разбилъ;
             Видъ корабля и такъ ужъ былъ плачевенъ,
             А тутъ и руль валами сорванъ былъ;
             Къ тому жъ вода вливалась въ трюмъ. Насосы
             Съ отчаяньемъ пустили въ ходъ матросы.
  
                                 XXVIII.
  
             Одни качали воду; суетясь,
             За бортъ другіе лишній грузъ бросали;
             Вотъ, наконецъ, пробоина нашлась,
             Но отъ крушенья имъ спастись едва ли!
             Вода, какъ прежде, съ ревомъ въ трюмъ лилась...
             Въ пробоину совать товары стали,
             Ковры, рубашки, куртки, чтобъ пресѣчь
             Потопъ,-- увы! не унималась течь.
  
                                 XXIX.
  
             А все они трудились бы напрасно
             И все жъ бѣда надъ ними бы стряслась,
             Когда бъ насосы, дѣйствуя прекрасно,
             Не выручали ихъ. Они не разъ
             Спасали моряковъ въ моментъ опасный.
             Насосы, что выбрасываютъ въ часъ
             Тоннъ пятьдесятъ воды -- оплотъ безцѣнный.
             Ихъ производитъ мистеръ Мэннъ почтенный.
  
                                 XXX.
  
             Къ разсвѣту буря стала утихать.
             Хоть три еще работали насоса,--
             Явилася надежда течь прервать;
             Но предаваться радости пришлося
             Не долго. Буря, заревѣвъ опять,
             Порвала цѣпи пушекъ; началося
             Волненье и, зловѣщихъ полонъ силъ,
             Корабль на бимсы вѣтеръ повалилъ.
  
                                 XXXI.
  
             Корабль, разбитый бурей, безъ движенья
             Лежалъ. Лилась на палубу вода
             Изъ трюма. Видъ унылый разрушенья
             Нельзя забыть. Тяжелая бѣда,
             Пожары, битвы, бури и крушенья
             Намъ до могилы памятны всегда.
             Не любятъ ли пловцы и водолазы,
             Спасясь отъ бурь, вести о нихъ разсказы?
  
                                 XXXII.
  
             Срубили и форъ-стеньги, и бизань,
             Чтобъ облегчить корабль, но онъ, уныло
             Накренясь и недвиженъ, какъ чурбанъ,
             Лежалъ средь волнъ. Ему бѣда грозила;
             И вотъ срубить бушпритъ приказъ былъ данъ,
             А также и фокъ-мачту. Съ страшной силой
             Тогда корабль, что облегченъ былъ тѣмъ,
             Воспрянулъ вдругъ, а ужъ тонулъ совсѣмъ!
  
                                 XXXIII.
  
             Легко понять, что въ этотъ часъ опасный
             Сердца пловцовъ щемили страхъ и боль;
             Мириться съ перспективою ужасной --
             Быть поглощеннымъ волнами -- легко ль!
             Иные моряки, когда напрасны
             Надежды на спасенье, алкоголь
             И ромъ тянуть готовы, льнутъ и къ грогу"
             Чтобъ смѣло встрѣтить дальнюю дорогу.
  
                                 XXXIV.
  
             Всего вѣрнѣй религія и ромъ
             Дарятъ душѣ покой. Тутъ, съ смертью въ спорѣ,
             Кто спиртъ тянулъ, кто распѣвалъ псаломъ,
             Кто грабилъ. Басомъ въ этомъ грозномъ хорѣ
             Былъ океанъ, а вѣтеръ дискантомъ.
             Страхъ вылѣчилъ больныхъ. Ревѣло море
             И вторило, вздымаясь къ небесамъ,
             Проклятьямъ, воплямъ, стонамъ и мольбамъ.
  
                                 XXXV.
  
             Безъ мятежа не обошлось бы дѣло,
             Когда бы, съ пистолетами въ рукахъ,
             Жуанъ не спасъ вина. Оторопѣла
             Толпа, а лучше ль умирать въ волнахъ,
             Чѣмъ отъ огня? Толпа хоть и шумѣла,
             Но удержалъ ее невольный страхъ;
             Предъ тѣмъ, чтобъ утонуть въ пучинѣ моря,
             Ей утонуть въ винѣ хотѣлось съ горя.
  
                                 XXXVI.
  
             Народъ ревѣлъ: "Дай грогу! Черезъ часъ
             Мы все равно погибнемъ отъ крушенья!"
             -- "Пускай,-- сказалъ Жуанъ,-- меня и васъ
             Ждетъ скоро смерть и не найти спасенья,
             Людьми умремъ, не какъ скоты!" Отказъ
             Его былъ строгъ и смолкли всѣ въ смущеньи;
             Умѣрилъ онъ и гувернера прыть,
             Дерзнувшаго стаканъ вина просить.
  
                                 XXXVII.
  
             Глубоко старикашка былъ взволнованъ,
             Молился, плакалъ, каялся въ грѣхахъ,
             Божился, что исправиться готовъ онъ;
             Что если только минегь этотъ страхъ,
             Отъ Саламанки, къ ней душой прикованъ,
             Всю жизнь не отойдетъ онъ ни на шагъ
             И въ роли Санхо-Пансо съ Донъ Жуаномъ
             Не будетъ ѣздить вновь по разнымъ странамъ.
  
                                 XXXVIII.
  
             Надежды лучъ ихъ снова озарилъ;
             Къ разсвѣту вѣтеръ стихъ; хоть прибывала
             По прежнему вода, корабль все плылъ,
             Лишенъ снастей; вотъ солнце засіяло...
             Опять за дѣло, полны новыхъ силъ,
             Всѣ принялись, но течь одолѣвала;
             Кто былъ сильнѣй, тотъ въ ходъ пускалъ насосъ,
             А слабымъ паруса сшивать пришлось.
  
                                 XXXIX.
  
             Подъ киль поддѣли парусъ и казалось,
             Что съ этимъ течь какъ будто унялась;
             Надежды все же мало оставалось;
             Но хорошо прожить и лишній часъ:
             Когда же слишкомъ поздно смерть являлась?
             Хоть умирать приходится лишь разъ,
             Совсѣмъ не обязательно, повѣрьте,
             Попавъ въ заливъ Ліонскій, рваться къ смерти.
  
                                 XL.
  
             Туда-то ихъ корабль и загнанъ былъ
             По волѣ волнъ. Онъ несся на просторѣ
             Безъ мачты, безъ руля и безъ вѣтрилъ,
             А не до чинки было: какъ на горе,
             Безъ перерывовъ гнѣвно вѣтеръ вылъ
             И, гибель имъ суля, ревѣло море;
             Всѣхъ приводилъ корабль разбитый въ дрожь:
             Онъ, правда, плылъ, но съ уткой не былъ схожъ.
  
                                 XLI.
  
             Немного вѣтеръ стихъ, но такъ ихъ судно
             Разбито было бурей, что на немъ
             Держаться дольше было безразсудно;
             Къ тому жъ судьба съ другимъ опаснымъ зломъ
             Имъ стала угрожать борьбою трудной:
             Запасъ воды все таялъ съ каждымъ днемъ,
             О берегѣ жъ и не было помину;
             Лишь ночь плыла и вѣтеръ злилъ пучину,
  
                                 XLII.
  
             Вода врывалась въ трюмъ со всѣхъ сторонъ
             А все пловцы боролися съ судьбою;
             Но вотъ разбитыхъ помпъ раздался звонъ..
             Безпомощно корабль поникъ кормою.
             По милости лишь волнъ держался онъ;
             А милость ихъ имѣетъ сходство съ тою,
             Что проявлять привыкъ изъ вѣка въ вѣкъ
             Въ борьбѣ междоусобной человѣкъ.
  
                                 XLIII.
  
             Въ то время къ капитану плотникъ старый
             Приблизился и объявилъ, въ слезахъ,
             Что не спастись отъ этого удара.
             Старикъ, что часто плавалъ на судахъ
             И велъ не разъ борьбу съ стихіей ярой --
             Тутъ слезы лилъ, но ихъ плодилъ не страхъ:
             Бѣднякъ имѣлъ семью. Какая мука
             Для гибнущаго съ милыми разлука!
  
                                 XLIV.
  
             Корабль склонилъ корму и сталъ тонуть.
             Смѣшалось все; здѣсь слышались моленья,
             Обѣты тамъ. (Когда ужъ конченъ путь,
             Какая польза въ нихъ)? Ища спасенья,
             Иные стали ялъ къ водѣ тянуть.
             Тутъ кто-то у Педрилло отпущенья
             Грѣховъ просилъ,-- но, и въ смущеньи строгъ,
             Его отправилъ къ чорту педагогъ.
  
                                 XLV.
  
             Кто къ койкѣ льнулъ; кто, скрежеща зубами,
             Рвалъ волосы и день рожденья клялъ;
             Кто въ даль глядѣлъ безумными очами;
             Иной нарядъ богатый надѣвалъ;
             Тѣ, что бодрѣе были, надъ ладьями
             Трудились. Если не нагрянетъ шквалъ,
             Бороться съ моремъ можетъ долго лодка,.
             Средь разъяренныхъ волнъ несяся ходко.
  
                                 XLVI.
  
             Грозила морякамъ еще бѣда:
             Въ то время, какъ они боролись съ моремъ,
             Припасы ихъ попортила вода.
             Сравнится ль что нибудь съ подобнымъ горемъ!
             Вѣдь голодъ насъ пугаетъ и тогда,
             Когда мы безнадежно съ смертью споримъ;
             Двѣ бочки сухарей и масла -- вотъ
             Все то, что имъ пришлося бросить въ ботъ.
  
                                 XLVII.
  
             Попытка въ трюмъ сойти имъ удалася:
             Они достали хлѣба, что подмокъ,
             Съ водою прѣсной бочку для баркаса,
             Свинины также небольшой кусокъ.
             (Такого не могло бъ хватить запаса
             На завтракъ даже имъ!) Среди тревогъ
             Про ромъ они, однако, не забыли:
             Его боченокъ цѣлый прикатили.
  
                                 XLVIII.
  
             Двѣ шлюпки раньше шквалъ еще разбилъ,
             На нихъ нагрянувъ съ силой небывалой;
             Баркасъ же не вполнѣ надеженъ былъ:
             Ему весло, что юнга, ловкій малый,
             Удачно сбросилъ, мачтою служилъ;
             Роль паруса играло одѣяло;
             Къ тому жъ въ баркасъ и ялъ могла попасть
             Команды небольшая только часть.
  
                                 XLIX.
  
             Спустилась ночь надъ гнѣвною пучиной,
             Какъ занавѣсъ. За нимъ, казалось, скрытъ
             Зловѣщій врагъ, что съ злобою змѣиной,
             Отъ взоровъ прячась, жертву сторожитъ.
             Одѣлись мракомъ тяжкія картины
             Отчаянья -- пловцовъ былъ страшенъ видъ!
             Двѣнадцать дней объятьями своими
             Душилъ ихъ ужасъ; смерть теперь предъ ними.
  
                                 L.
  
             Пытались сколотить изъ бревенъ плотъ;
             Въ иное время выдумка такая
             Всѣхъ разсмѣшила бъ, а теперь лишь тотъ
             Смѣяться могъ, кто пьянъ. Не понимая
             Опасности, какъ жалкій идіотъ,
             Хохочетъ пьяный, ужасъ нагоняя
             Своимъ безумнымъ смѣхомъ. Только Богъ
             Въ тотъ мигъ пловцовъ спасти бы чудомъ могъ!
  
                                 LI.
  
             Боченки, доски, реи -- все спустили,
             Что только можетъ въ крайности помочь;
             Въ глаза бросалась тщетность всѣхъ усилій,--
             Надежду все жъ они не гнали прочь;
             Въ часу девятомъ лодки отвалили;
             Лишь тусклымъ блескомъ звѣздъ сіяла ночь;
             Корабль, кормою внизъ, нырнулъ и вскорѣ,
             Разъ только всплывъ, безслѣдно скрылся въ морѣ.
  
                                 LII.
  
             Тогда отъ моря къ небу возлетѣлъ
             Прощальный вопль; храбрецъ стоялъ безмолвный;
             Стоналъ лишь, трусъ; иной, что смерть хотѣлъ
             Предупредить, бросался, муки полный,
             Въ пучину, проклиная свой удѣлъ;
             Зіяющую пасть разверзли волны
             И въ схваткѣ съ ними сгинулъ въ безднѣ водъ
             Корабль, какъ вождь, что съ смертью смерть несетъ.
  
                                 LIII.
  
             Раздался общій вопль, пучинѣ вторя,
             Онъ какъ ударъ пронесся громовой;
             Затѣмъ утихло все, лишь съ ревомъ моря.
             Сливался урагана дикій вой,
             Отдѣльный крикъ отчаянья и горя;
             Еще кой-гдѣ во тьмѣ звучалъ порой
             Унылый крикъ пловца, что съ горькой долей,
             Лишившись силъ, не могъ бороться болѣ.
  
                                 LIV.
  
             Грозила смерть и тѣмъ, что пересѣсть
             Успѣли въ лодки. Буря не стихала
             И вѣтеръ дулъ. До берега добресть
             По прежнему надежды было мало.
             Хоть всѣхъ пловцовъ не трудно было счесть
             (Ихъ горсть была), все жъ мѣста не хватало
             Для нихъ въ ладьяхъ. Баркасъ въ себѣ вмѣщалъ
             До тридцати пловцовъ, а девять -- ялъ.
  
                                 LV.
  
             Душъ до двухсотъ разсталися съ тѣлами!
             Нѣтъ смерти для католика страшнѣй;
             Въ чистилищѣ, преслѣдуемъ чертями,
             Онъ жарится, пока подъ нимъ углей
             Попъ не зальетъ усердными мольбами.
             А скоро ль о крушеньи до людей
             Домчится вѣсть? Безъ панихидъ, что денегъ
             Не мало стоятъ, къ раю путь трудненекъ.
  
                                 LVI.
  
             Жуану удалося сѣсть въ баркасъ;
             Онъ помѣстилъ туда же педагога
             И, въ ментора нежданно превратясь
             (Съ Педрилло помѣнявшись ролью), строго
             Держалъ его. Старикъ, всего боясь,
             Лишь жалобно стоналъ, объятъ тревогой.
             Баттистъ, слуга Жуана, въ океанъ
             Свалился съ корабля, напившись пьянъ.
  
                                 LVII.
  
             Насчетъ вина и Педро тѣхъ же правилъ
             Держался. Онъ въ баркасъ не могъ попасть
             И, утонувъ, вино водой разбавилъ.
             Хоть близъ ладьи ему пришлось упасть,
             Его спасти кто бъ мысли не оставилъ,
             Когда пучина, разверзая пасть,
             Ихъ всѣхъ втянуть въ свои стремилась нѣдра?
             Да и въ ладьѣ не помѣстился бъ Педро.
  
                                 LVIII.
  
             Собачка, что Жуанъ съ собою везъ,
             Погибель чуя, лаяла и выла.
             (Природой данъ собакамъ чуткій носъ!)
             Разстаться съ ней Жуану грустно было:
             Его отцу когда то вѣрный песъ
             Принадлежалъ. (Въ воспоминаньяхъ сила!)
             И вотъ предъ тѣмъ, чтобы спрыгнуть въ ладью,
             Въ нее швырнулъ собачку онъ свою.
  
                                 LIX.
  
             Часть денегъ захватилъ Жуанъ съ собою
             Другую жъ сунулъ пѣстуну въ карманъ;
             Педрилло, смятый горькою судьбою,
             Казалось, превратился въ истуканъ
             Отъ страха и унынья. Подъ грозою
             Не унывалъ лишь юный Донъ Жуанъ
             И вѣря, что поправить можно дѣло,
             Отъ смерти спасъ и пса, и дядьку смѣло.
  
                                 LX.
  
             Баркасъ бѣжалъ по гребнямъ волнъ сѣдыхъ,
             А вѣтеръ дулъ съ такой зловѣщей силой,
             Что паруса лишиться каждый мигъ
             Опасность имъ тяжелая грозила.
             Нещадно обливали волны ихъ,
             Встрѣчаяся съ кормой, что леденило
             Надежды и тѣла! Злосчастный ялъ
             Средь бурныхъ волнъ у нихъ въ глазахъ пропалъ.
  
                                 LXI.
  
             Погибло девять душъ съ крушеньемъ яла;
             Баркасъ же продолжалъ нестися въ даль;
             Но съ парусомъ плохимъ изъ одѣяла,
             Прибитаго къ веслу, онъ могъ едва ль
             Спастись. Хоть смерть, какъ прежде, угрожала
             Пловцамъ, имъ жертвъ крушенья стало жаль;
             Ихъ также опечалилъ фактъ плачевный,
             Что сухари погибли въ безднѣ гнѣвной.
  
                                 LXII.
  
             Надъ мрачной бездной огненнымъ шаромъ
             Вставало солнце, бурю предвѣщая;
             Имъ оставалось думать лишь о томъ,
             Чтобъ плыть по вѣтру, волнъ не разсѣкая,
             По чарочкѣ пловцамъ былъ розданъ ромъ
             (Полунагихъ скитальцевъ буря злая
             Лишила силъ); а хлѣба, что подмокъ,
             Едва достался каждому кусокъ.
  
                                 LXIII.
  
             Ихъ было тридцать; такъ они столпились,
             Что пальцемъ шевельнуть никто не могъ;
             Поочередно спать одни ложились
             На мокромъ днѣ ладьи; полны тревогъ,
             Другіе въ это время съ бурей бились.
             Ихъ обдавало съ головы до ногъ
             Водой. Какъ въ лихорадкѣ всѣхъ знобило;
             Имъ покрываломъ небо только было.
  
                                 LXIV.
  
             Продлить мы можемъ жизнь желаньемъ жить;
             Извѣстно, что и трудные больные
             Встаютъ съ одра, когда ихъ съ свѣта сжить
             Не ищутъ -- другъ, супруга иль родные;
             Отъ ножницъ Паркъ спасаетъ жизни нить
             Надежда; ей не знаю и цѣны я!
             Отчаянье -- врагъ жизни; человѣкъ
             Въ его когтяхъ кончаетъ скоро вѣкъ.
  
                                 LXV.
  
             Живетъ всѣхъ дольше тотъ, кто обезпеченъ
             Пожизненнымъ окладомъ. Фактъ такой
             Необъяснимъ, но онъ давно замѣченъ;
             Такъ смертный радъ пожить на счетъ чужой,
             Что дѣлается тотчасъ долговѣченъ;
             Жидъ-ростовщикъ -- тому примѣръ прямой:
             Съ жидами я имѣлъ дѣла когда-то;
             Но съ ними, какъ всегда, трудна расплата!
  
                                 LXVI.
  
             Хоть цѣлый міръ лишеній, бѣдъ и зла
             Въ удѣлъ пловцамъ достался; хоть покоя
             Лишилъ ихъ рокъ,-- имъ жизнь была мила;
             Утесъ боится ль волнъ, межъ ними стоя?
             Всѣхъ мореходовъ доля тяжела;
             Припомните судьбу ковчега Ноя,
             Ему не мало мыкаться пришлось;
             Не мало бѣдъ и Арго перенесъ.
  
                                 LXVII.
  
             Всѣ люди плотоядны; имъ и сутки
             Прожить безъ пищи тягостно. Они,
             Какъ кровожадный тигръ, къ добычѣ чутки;
             Акулы имъ, по жадности, сродни.
             Хоть такъ у нихъ устроены желудки,
             Что ѣсть могли бы овощи одни,
             Но людъ рабочій только съ мясомъ друженъ
             И кормъ иной ему совсѣмъ не нуженъ.


  
                                 LXVIII.
  
             На третій день внезапный штиль насталъ
             И улеглись ревѣвшихъ волнъ громады,
             Пловцы, какъ черепахи возлѣ скалъ,
             Заснули мертвымъ сномъ, полны отрады;
             Когда жъ отъ сна очнулись и ихъ сталъ
             Зловѣщій голодъ мучить безъ пощады,
             Они, съ благоразуміемъ простясь,
             Весь порѣшили свой запасъ.
  
                                 LXIX.
  
             Что жъ,-- угадать послѣдствія не трудно!
             Спастися имъ ужъ было мудрено;
             Возможно ли надѣяться на судно,
             Когда съ однимъ плохимъ весломъ оно?
             Они же истребили безразсудно
             Всю пищу, что имѣли, и вино,
             Себя пустой надеждою дурача,
             Что скоро улыбнется имъ удача.
  
                                 LXX.
  
             Четвертый день... А океанъ дремалъ,
             Какъ на груди у матери малютка.
             Вотъ пятый день! Все мертвый штиль стоялъ,
             Висѣлъ какъ тряпка парусъ, къ вѣтру чуткій.
             Лѣниво вдаль катился синій валъ...
             (Съ однимъ весломъ имъ приходилось жутко!)
             А голодъ моряковъ все крѣпъ и росъ;
             Тутъ съѣденъ былъ Жуана вѣрный песъ.
  
                                 LXXI.
  
             Питалъ своею шкурой экипажъ онъ
             Весь день шестой. Жуану песъ былъ милъ
             И съ гнѣвомъ онъ отъ тѣхъ отпрянулъ брашенъ.
             Но день спустя рѣшенье измѣнилъ;
             Его терзавшій голодъ былъ такъ страшенъ,
             Что лапку пса онъ съ дядькой раздѣлилъ.
             Педрилло въ мигъ кусокъ упряталъ гадкій,
             Жалѣя, что пришлось дѣлить остатки.
  
                                 LXXII.
  
             Седьмой ужъ день! Ни вѣтра нѣтъ, ни тучъ;
             Они лежатъ какъ трупы безъ движенья;
             Тѣла ихъ жжетъ палящій солнца лучъ;
             Безъ вѣтра нѣтъ надежды на спасенье,--
             А вѣтеръ спитъ и океанъ пѣвучъ!
             Ихъ дикихъ взглядовъ страшно выраженье;
             Въ нихъ ясно виденъ думъ ужасныхъ слѣдъ:
             Гдѣ прежде былъ морякъ -- тамъ людоѣдъ.
  
                                 LXXIII.
  
             Какое-то чудовищное мнѣнье
             Чуть слышно кто-то высказалъ. Оно
             Ихъ облетѣло всѣхъ въ одно мгновенье:
             Всѣхъ та же мысль ужъ мучила давно!
             Раздался хриплый шопотъ одобренья,
             И кинуть жребій было рѣшено,
             Чтобъ рокъ намѣтилъ жертву, чье закланье
             Имъ средство дастъ продлить существованье.
  
                                 LXXIV.
  
             Но прежде чѣмъ до этого дойти,
             Они и обувь съѣли, и фуражки;
             Хоть не легко подобный крестъ нести,
             Все жъ наступилъ моментъ расплаты тяжкій;
             Но такъ какъ не могли они найти
             Для ярлыковъ и лоскутка бумажки,--
             Насильственно (я Музы слышу стонъ!)
             Жуанъ записки милой былъ лишенъ.
  
                                 LXXV.
  
             Вотъ жребіи всѣ смѣшаны и взяты;
             Всѣ онѣмѣли въ этотъ страшный мигъ,
             И ужасомъ, и трепетомъ объяты;
             Казалось, что въ нихъ голодъ даже стихъ;
             Они ль въ злодѣйствѣ этомъ виноваты!
             Нѣтъ! голодъ жертвы требовалъ отъ нихъ;
             Они жъ предъ нимъ склонялися, блѣднѣя.
             Такъ жаждалъ крови коршунъ Прометея.
  
                                 LXXVI.
  
             Педрилло бѣдный рокомъ выбранъ былъ...
             Въ несчастьи твердъ, онъ выразилъ желанье,
             Чтобъ медикъ, бывшій тутъ, ему пустилъ
             Изъ жилы кровь -- и умеръ безъ страданья.
             Онъ ревностнымъ католикомъ почилъ.
             Распятью давъ съ молитвою лобзанье,
             Ученый мужъ, религіей согрѣтъ,
             Подставилъ кисть и шею подъ ланцетъ.
  
                                 LXXVII.
  
             Врачу за тяжкій трудъ досталось право
             Какой угодно взять себѣ кусокъ;
             Но, жажду утоливъ струей кровавой
             Изъ жилы трупа, ѣсть ужъ онъ не могъ;
             Дрожавшею отъ голода оравой
             Разсѣченъ былъ на части педагогъ;
             Акулы поживились лишь кишками,
             Пловцы все остальное съѣли сами.
  
                                 LXXVIII.
  
             Лишь два иль три пловца, смутясь душой
             (Хоть всѣмъ имъ приходилось очень туго),
             Отъ трапезы отпрянули такой,
             Полны и отвращенья и испуга.
             Въ числѣ послѣднихъ былъ и мой герой.
             Провизіей къ столу не могъ онъ друга
             И ментора считать! Онъ даже псомъ,
             Какъ знаете, лишь закусилъ съ трудомъ.
  
                                 LXXIX.
  
             И что жъ? Онъ спасся тѣмъ: отъ пресыщенья
             Наѣвшійся въ неистовство впадалъ;
             Изъ устъ его лились богохуленья;
             Катаясь въ корчахъ, залпомъ онъ глоталъ
             Морскую воду; полонъ озлобленья,
             Онъ, скрежеща зубами, тѣло рвалъ;
             Ревѣлъ, какъ звѣрь, и, обливаясь пѣной,
             Прощался съ жизнью съ хохотомъ гіены.
  
                                 LXXX.
  
             Скосила многихъ смерть; но какъ была
             Оставшихся въ живыхъ плачевна участь!
             Иныхъ такая жизнь съ ума свела;
             Сгубила ихъ лишеній тяжкихъ жгучесть;
             Другихъ все голодъ мучилъ. (Полонъ зла,
             Онъ проявлялъ тревожную живучесть!)
             И, несмотря на грустный опытъ, вновь
             Хотѣлось имъ пролить людскую кровь!
  
                                 LXXXI.
  
             Теперь у нихъ былъ шкиперъ на примѣтѣ:
             Онъ всѣхъ жирнѣе былъ. Хоть ихъ зубамъ
             Работу дать онъ не имѣлъ въ предметѣ,
             Но тучностью такъ угодилъ пловцамъ,
             Что врядъ ли долго пожилъ бы на свѣтѣ,
             Когда бъ его не спасъ подарокъ дамъ;
             Подарокъ тотъ вручили по подпискѣ
             Ему тѣ дамы, что съ нимъ были близки.
  
                                 LXXXII.
  
             Еще не весь обглоданъ былъ мертвецъ
             Но на него всѣ съ ужасомъ взирали
             И имъ питаться рѣдкій могъ пловецъ.
             Жуанъ, чтобы сноснѣе муки стали,
             Что голодъ причинялъ, сосалъ свинецъ.
             Когда жъ пловцы нечаянно поймали
             Двухъ птицъ морскихъ, тогда они совсѣмъ
             Питаться перестали трупомъ тѣмъ.
  
                                 LXXXIIL
  
             Васъ въ дрожь приводитъ страшная картина!
             Но вспомните, какъ, кончивъ повѣсть, радъ
             Былъ грызть врага въ гееннѣ Уголино;
             Когда въ аду враговъ своихъ ѣдятъ,
             То на морѣ найдется ли причина
             Не ѣсть друзей, особенно коль складъ
             Запасовъ пустъ и нѣтъ ужъ провіанта?
             Чѣмъ хуже эта быль разсказа Данта?
  
                                 LXXXIV.
  
             Въ ночь сильный дождь пошелъ. Подставивъ ротъ,
             Ловилъ его такъ жадно путникъ каждый,
             Какъ пьетъ земля струи небесныхъ водъ
             Въ палящій зной. Кто безъ воды однажды
             Среди пустыни дѣлалъ переходъ,
             Кто умиралъ на кораблѣ отъ жажды,
             Тотъ, воду чтя, не разъ о томъ жалѣлъ,
             Что съ истиной въ колодцѣ не сидѣлъ.
  
                                 LXXXV.
  
             Обильный дождь все шелъ безъ перерыва;
             Чтобъ пользу онъ принесъ, куски холстинъ
             Пловцы достали; воду бережливо
             Всѣ стали выжимать изъ нихъ въ кувшинъ.
             Хотя съ напиткомъ этимъ кружку пива
             Рабочій не сравнилъ бы ни одинъ,--
             Тотъ даръ судьбы безцѣнный и нежданный
             Казался морякамъ небесной манной.
  
                                 LXXXVI.
  
             Какъ нектаръ благодатный дождь смочилъ
             Ихъ горла, раскаленныя, какъ горны,
             И раны устъ опухшихъ освѣжилъ;
             Такъ языки страдальцевъ были черны,
             Какъ у скупца, что жалобно просилъ
             Въ аду хоть каплю влаги благотворной,
             Но получилъ отъ нищаго отказъ.
             (По вкусу ль богачамъ такой разсказъ?)
  
                                 LXXXVII.
  
             Тамъ были два отца межъ жертвъ крушенья,
             И каждый по сынку съ собою везъ;
             Тотъ мальчикъ, что былъ крѣпкаго сложенья,
             Тяжелыхъ мукъ борьбы не перенесъ
             И первымъ палъ. "То воля Провидѣнья",
             Сказалъ отецъ сурово и безъ слезъ
             Смотрѣлъ, какъ трупъ единственнаго сына
             Навѣки скрыла мрачная пучина.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Другой ребенокъ блѣденъ былъ съ лица;
             Онъ былъ и худъ, и слабъ; но въ горькой долѣ
             Съ судьбою злой боролся до конца;
             Ему не измѣняла сила воли;
             Онъ все глядѣлъ съ улыбкой на отца,
             Желая скрыть мучительныя боли,
             Желая утаить, что близокъ мигъ,
             Когда судьба навѣкъ разлучитъ ихъ.
  
                                 LXXXIX.
  
             Отецъ не отводилъ отъ сына взгляда
             И пѣну съ блѣдныхъ губъ его стиралъ;
             Когда жъ дождя нежданная прохлада
             Ребенка, что въ мученьяхъ угасалъ,
             Мгновенно оживила и отрадой
             Померкшій взоръ страдальца засіялъ,
             Въ его уста воды онъ влилъ немного,
             Но ужъ пришла не во-время подмога.
  
                                 ХС.
  
             Ребенокъ умеръ. Блѣдный трупъ схватилъ
             Отецъ въ свои объятья и, безмолвный*
             Все отъ него очей не отводилъ.
             Онъ долго такъ стоялъ, страданья полный,
             Не находя для разставанья силъ;
             Когда жъ безгласный трупъ умчали волны --
             Безпомощно, какъ молніей сраженъ,
             Отъ муки корчась, разомъ рухнулъ онъ.
  
                                 XCI.
  
             Вдругъ радуга блеснула надъ пловцами;
             Она, прорѣзавъ тучи, обвилась
             Вкругъ неба дивной лентой и концами
             Въ лазурь пучины зыбкой уперлась.
             Она сіяла чудными цвѣтами,
             Лучеобильнымъ знаменемъ носясь;
             Затѣмъ, увы! согнулась свѣтлой аркой
             И скрылась, только мигъ блеснувши ярко.
  
                                 ХСІІ.
  
             Исчезъ небесныхъ сферъ хамелеонъ,
             Что созданъ испареньями и свѣтомъ,
             Что въ золото и пурпуръ облаченъ,
             Блеститъ какъ серпъ луны надъ минаретомъ;
             Въ своихъ лучахъ соединяетъ онъ
             Всѣ краски и цвѣта. Съ нимъ сходенъ въ этомъ
             Подбитый боксомъ глазъ. (По временамъ
             Приходится безъ маски драться намъ).
  
                                 ХСІІІ.
  
             Та радуга была хорошимъ знакомъ;
             Мы знаменьями въ горѣ дорожимъ;
             До нихъ и грекъ, и римлянинъ былъ лакомъ:
             Надежды лучъ душѣ необходимъ;
             Коль нѣтъ его, она одѣта мракомъ.
             Какъ древніе, мы предсказанья чтимъ;
             Калейдоскопъ небесъ, блеснувъ нежданно,
             Сроднилъ пловцовъ съ надеждою желанной.
  
                                 ХСІѴ.
  
             Въ то время птица бѣлая, кружась
             Надъ головами путниковъ, хотѣла
             На мачту сѣсть, хоть полонъ былъ баркасъ.
             (Похожая перомъ на голубь бѣлый,
             Она отъ стаи, видно, отдѣлясь,
             За нею слѣдомъ къ берегу летѣла).
             До ночи все она кружилась такъ,
             Что было сочтено за добрый знакъ.
  
                                 ХСѴ.
  
             Найдя, что мачта ихъ не такъ надежна,
             Какъ шпицъ церковный, голубь улетѣлъ;
             Онъ поступилъ умно и осторожно:
             Не то его бъ плачевенъ былъ удѣлъ;
             Такъ голодъ мучилъ путниковъ безбожно,
             Такъ ихъ томилъ, что если бъ съ вѣткой сѣлъ
             Къ нимъ даже голубь Ноя -- скоро очень
             Онъ ими бъ былъ и съ вѣткою проглоченъ.
  
                                 ХСѴI.
  
             Настала ночь и вѣтеръ сталъ сильнѣй;
             На небесахъ заискрились свѣтила
             И лодка понеслась. Такъ много дней
             Томилися пловцы, что жизни сила
             Въ нихъ гасла вмѣстѣ съ мыслью. Средь зыбей
             Однимъ вдали виднѣлся берегъ милый;
             Кто залпы пушекъ слышалъ; кто прибой;
             Другіе жъ лишь качали головой.
  
                                 ХСѴІІ.
  
             Къ разсвѣту вѣтеръ стихъ; вдругъ часового
             Раздался крикъ: "Земля, земля видна!
             Пусть родины мнѣ не увидѣть снова,
             Коль это только выдумка одна!"
             Ихъ описать восторгъ безсильно слово;
             Вмигъ къ берегу ладья обращена;
             Дѣйствительно ихъ ослѣпили взоры
             Прибрежныхъ скалъ туманные узоры.
  
                                 ХСѴІІІ.
  
             У многихъ слезы брызнули изъ глазъ;
             Одни со страхомъ берегъ озирали,
             Надеждѣ свѣтлой ввѣриться боясь;
             Другіе въ этотъ мигъ молиться стали
             (То дѣлая, быть можетъ, въ первый разъ)*
             На днѣ баркаса трое сладко спали;
             Ихъ всячески прервать старались сонъ,--
             Но непробуднымъ оказался онъ.
  
                                 ХСІХ.
  
             Лишь день предъ тѣмъ имъ посланъ былъ судьбою
             Отрадный даръ: имъ удалось поймать
             Большую черепаху, что собою
             Ихъ цѣлый день питала; въ нихъ опять
             Воскресъ упавшій духъ: всѣмъ неземною-
             Такая показалась благодать;
             Пловцы, уйдя отъ смерти неминучей,
             Не вѣрили, что спасъ ихъ только случай*
  
                                 С.
  
             Къ скалистымъ берегамъ ихъ вѣтеръ несъ
             И эти берега росли замѣтно
             По мѣрѣ приближенья къ нимъ. Утесъ,.
             Что поражалъ ихъ массою безцвѣтной,
             Легко могъ представлять собой Родосъ
             Иль Кандію, иль Кипръ; могъ быть и Этной;
             Такъ прихотливъ и вѣтеръ былъ, и валъ>
             Что той страны никто изъ нихъ не зналъ.
  
                                 CI.
  
             Межъ тѣмъ пловцовъ къ землѣ теченьемъ гнало;
             Ладью Харона, везшую тѣней
             Собою лодка ихъ напоминала;
             Лишь уцѣлѣло четверо людей,
             И въ тѣхъ ужъ было силы слишкомъ мало,
             Чтобъ сбросить мертвыхъ съ лодки; а за ней
             Давно гналися двѣ акулы смѣло,
             Ихъ обдавая пѣной то-и-дѣло.
  
                                 СІІ.
  
             Удары всевозможные судьбы --
             Лишенья, голодъ, жажда, зной, кручина --
             Ихъ довели до страшной худобы;
             Межъ ними мать съ трудомъ узнала бъ сына.
             Лишь четверо спаслись изъ всей гурьбы;
             Трупъ ментора былъ главною причиной
             Ихъ смертности: кто имъ питался -- пилъ
             Морскую воду и лишался силъ.
  
                                 CIII.
  
             Все ближе берегъ; все яснѣй узоры
             Прибрежныхъ скалъ; ужъ слышенъ ароматъ
             Густыхъ лѣсовъ, что покрываютъ горы
             И сладкій отдыхъ путнику сулятъ;
             Восторженно на нихъ покоя взоры,
             Пловецъ предмету всякому былъ радъ,
             Что заслонялъ зловѣщія картины
             Безбрежной, мрачной, бѣшеной пучины.
  
                                 СІѴ.
  
             Селеній не виднѣлося вдали
             И берегъ былъ пустыненъ и безлюденъ;
             Но поскорѣй добраться до земли
             Хотѣлось имъ; хоть къ ней былъ доступъ труденъ,
             Они къ землѣ прямымъ путемъ пошли;
             Поступокъ моряковъ былъ безразсуденъ:
             На острый рифъ баркасъ наткнулся ихъ
             И вдребезги разбился въ тотъ же мигъ.
  
                                 CV.
  
             Жуанъ въ своемъ родномъ Гвадалквивирѣ
             Купаться съ юныхъ лѣтъ былъ пріученъ
             И какъ пловецъ наврядъ ли въ цѣломъ мірѣ
             Соперника бъ нашелъ. Я убѣжденъ,
             Что Геллеспонтъ, его громадной шири
             Не устрашась, могъ переплыть бы онъ.
             (Такую одержать пришлось побѣду
             Леандру, мнѣ и мистеръ Экенгеду).
  
                                 CVI.
  
             Больной Жуанъ тутъ стариной встряхнулъ
             И въ бой вступилъ съ волнами океана;
             Его не устрашалъ ихъ грозный гулъ
             И къ берегу направился онъ рьяно;
             Все жъ гибель угрожала отъ акулъ,
             Но жертвой ихъ товарищъ сталъ Жуана;
             Пловцы другіе плавать не могли
             И только онъ добрался до земли.
  
                                 CVII.
  
             Но если бы волна не подкатила
             Къ нему весла разбитаго въ тотъ мигъ,
             Когда ему ужъ измѣняла сила,
             Онъ никогда земли бы не достигъ;
             Съ волнами вновь бороться можно было,
             И несмотря на грозный натискъ ихъ,
             То вплавь, то вбродъ, съ прибоемъ гнѣвнымъ споря,
             Полуживой онъ выбрался изъ моря.
  
                                 СѴІІІ.
  
             Тогда, чтобъ новый валъ его не могъ
             Унесть съ собой, почти лишенъ дыханья,
             Онъ руки врылъ въ береговой песокъ;
             Безъ силъ, изнемогая отъ страданья,
             На мѣстѣ, гдѣ былъ выброшенъ, онъ легъ,
             И если сохранялъ еще сознанье,
             То лишь настолько, чтобъ жалѣть о томъ,
             Что не погибъ въ пучинѣ съ кораблемъ.
  
                                 СІХ.
  
             Онъ встать хотѣлъ, собравъ остатокъ силы,
             Но, руки и колѣна въ кровь разбивъ,
             Упалъ опять. Затѣмъ онъ взглядъ унылый
             На мрачный берегъ бросилъ, еле живъ;
             Хотѣлъ онъ видѣть тѣхъ, что отъ могилы
             Спаслись, какъ онъ; но былъ безлюденъ рифъ:
             На немъ лежалъ одинъ лишь трупъ безгласный
             Пловца, что кончилъ вѣкъ въ борьбѣ напрасной.
  
                                 СХ.
  
             Увидѣвъ трупъ, Жуанъ поникъ въ тоскѣ;
             Все вихремъ передъ нимъ кружиться стало
             И онъ лишился чувствъ, держа въ рукѣ
             Весло, что въ лодкѣ мачту замѣняло,
             Лежалъ онъ неподвижно на пескѣ,
             Какъ лилія, что злая буря смяла;
             Такъ блѣденъ былъ Жуанъ, такъ слабъ и хилъ,
             Что жалость онъ и въ камнѣ бъ пробудилъ.
  
                                 СХІ.
  
             Жуанъ не зналъ, какъ долго продолжалось
             Такое забытье, что превозмочь
             Онъ силы не имѣлъ; ему казалось,
             Что въ мракѣ утопали день и ночь
             И что земля навѣки съ нимъ разсталась.
             Но вотъ тяжелый сонъ умчался прочь
             И жизни услыхалъ онъ сладкій голосъ,
             Хоть съ нею смерть со злобою боролась.
  
                                 СХІІ.
  
             Открывъ глаза, онъ ихъ закрылъ опять;
             Картины бѣдъ, отчаянья, крушенья
             Все продолжали мысль его терзать;
             Томясь въ бреду, онъ клялъ свое спасенье,
             Но понемногу бредъ сталъ утихать;
             Глаза открылъ онъ снова на мгновенье
             И увидалъ, смутясь, передъ собой
             Прелестный ликъ дѣвицы молодой.
  
                                 СХІІІ.
  
             Она надъ нимъ склонялася уныло;
             Несчастнаго спасти хотѣлось ей;
             Она водой его виски мочила
             И терла грудь, чтобъ съ жертвою своей
             Разсталася зловѣщая могила,
             Чтобъ не могла его во цвѣтѣ дней
             Похитить смерть; и что же? Стонъ больного
             Далъ знать, что къ жизни онъ вернулся снова.
  
                                 СХІѴ.
  
             Морскую воду выжала она
             Изъ локоновъ его рукою бѣлой,
             Для подкрѣпленья давъ ему вина
             И юноши полунагое тѣло
             Покрывъ плащомъ. Участія полна,
             Она его своимъ дыханьемъ грѣла
             И, внявъ влеченью сердца своего,
             Встрѣчала вздохомъ каждый вздохъ его.
  
                                 СХѴ.
  
             Съ служанкою, что менѣе красива,
             Чѣмъ барыня была, но посильнѣй,
             Онѣ вдвоемъ Жуана торопливо
             Перенесли въ пещеру. Скоро въ ней
             Огонь былъ разведенъ; пещеру живо
             Онъ освѣтилъ игрой своихъ лучей,
             Обрисовавъ на темномъ фонѣ ясно
             Островитянки юной ликъ прекрасный.
  
                                 СХѴІ.
  
             Уборомъ головнымъ служили ей
             Монеты золотыя, что сверкали
             Среди ея каштановыхъ кудрей;
             Тѣ кудри сзади косами спадали,
             Касаясь пятъ ея волной своей;
             А выше ростомъ женщина едва ли
             Могла бъ найтись. Царицу этихъ странъ
             Являли въ ней осанка, поступь, станъ.
  
                                 CXVII.
  
             Ея жъ глаза чернѣе смерти были
             И черныя рѣсницы, бахромой
             Скрывая ихъ, завѣсой имъ служили;
             Когда же изъ-подъ нихъ сверкалъ порой
             Молніеносный взглядъ, онъ безъ усилій
             Вонзался въ душу острою стрѣлой
             И сходенъ былъ съ проснувшимся вдругъ гадомъ,
             Что смерть несетъ, и силою, и ядомъ.
  
                                 СХѴІІІ.
  
             Былъ блѣденъ лобъ ея, а цвѣтъ лица
             Напоминалъ румяный лучъ заката;
             Ея пурпурный ротикъ жегъ сердца;
             Краса такая, правдою богата,
             Была достойна кисти иль рѣзца.
             Но скульпторовъ цѣню я маловато:
             Ихъ жалки идеалы,-- лица есть,
             Что не подъ силу имъ воспроизвесть.
  
                                 СХІХ.
  
             Такое мнѣнье высказалъ я прямо,
             Но высказалъ его не безъ причинъ:
             Я былъ знакомъ съ одной ирландской дамой,
             Чей бюстъ не могъ художникъ ни одинъ
             Воспроизвесть. Искусства узки рамы!
             Когда она отъ лѣтъ и отъ морщинъ
             Поблекнетъ, свѣтъ разстанется съ красою,
             Несписанною смертною рукою.
  
                                 СХХ.
  
             Такою жъ обладала красотой
             Явившаяся въ гротъ островитянка
             Въ одеждѣ, поражавшей пестротой;
             Совсѣмъ не такъ наряжена испанка:
             Ея костюмъ плѣняетъ простотой,
             Но для любви услада и приманка
             Мантилья, что блаженство въ душу льетъ.
             (Надѣюсь, эта мода не пройдетъ!)
  
                                 СХХІ.
  
             Имѣлъ съ такимъ костюмомъ сходства мало
             Красавицы причудливый нарядъ;
             Изъ разноцвѣтныхъ тканей состояла
             Ея одежда; камней цѣнныхъ рядъ
             Блестѣлъ въ ея кудряхъ, а покрывало
             Ея изъ кружевъ было. Да, богатъ
             Былъ тотъ костюмъ, но странно то немножко,
             Что безъ чулка являлась въ туфлѣ ножка.
  
                                 СХХІІ.
  
             Нарядъ другой дѣвицы былъ скромнѣй;
             Не золото, а серебро блестѣло
             (Приданое ея) во мглѣ кудрей;
             Вуаль она дешевую имѣла,
             И вообще осанкою своей
             Не поражала гордою и смѣлой;
             Ея коса была не такъ длинна;
             Имѣла меньше и глаза она.
  
                                 СХХІІІ.
  
             Съ любовью за больнымъ онѣ ходили;
             Онъ ими былъ накормленъ и одѣтъ.
             (Въ сердечности -- чтобъ тамъ ни говорили --
             Соперниковъ на свѣтѣ дамамъ нѣтъ!)
             И вотъ онѣ бульонъ ему сварили.
             (Не понимаю, почему поэтъ
             Не воспѣваетъ супа, взявъ примѣромъ
             Ахилла пиръ, что былъ воспѣтъ Гомеромъ!)
  
                                 СХХІѴ.
  
             Чтобъ этихъ дамъ за сказочныхъ принцессъ
             Вы не могли принять, сниму съ нихъ маску;
             Писатели, давая тайнѣ вѣсъ,
             Пускаютъ въ ходъ туманную окраску,
             Чтобъ возбуждать къ героямъ интересъ.
             Но я романъ не превращаю въ сказку:
             Вы видите теперь передъ собой
             Прислужницу съ своею госпожей.
  
                                 СХХѴ.
  
             Ея отецъ былъ рыбакомъ когда-то,
             Но занялся другимъ онъ ремесломъ
             И выступилъ на поприщѣ пирата,
             Контрабандистомъ былъ же онъ притомъ.
             Прошли года и зажилъ онъ богато,
             Набивъ карманы краденымъ добромъ.
             Ведя дѣла съ искусною сноровкой,
             Онъ милліонъ піастровъ нажилъ ловко.
  
                                 СХХѴІ.
  
             Пиратъ ловилъ не рыбу, а людей,
             Какъ Петръ-апостолъ. Множилъ онъ удары
             И каждый годъ не мало кораблей
             Захватывалъ; сбывалъ затѣмъ товары,
             Не забывая выгоды своей;
             Рабами онъ турецкіе базары
             Снабжалъ притомъ. Такое ремесло
             Богатство очень многимъ принесло.
  
                                 СХХѴІІ.
  
             Такъ старый грекъ награбилъ денегъ много,
             Что выстроилъ на островѣ одномъ
             Цикладскаго прибрежья родъ чертога
             И, плавая въ довольствѣ, зажилъ въ немъ.
             Никто не зналъ, конечно, кромѣ Бога,
             Какъ много крови стоитъ этотъ домъ!
             Разбойникъ старый былъ свирѣпъ и злобенъ,
             Но домъ богатъ, роскошенъ и удобенъ.
  
                                 CXXVIII.
  
             Единственную дочь пиратъ имѣлъ;
             Гайдэ была невѣстою завидной;
             Но блескъ ея приданаго блѣднѣлъ
             Передъ ея улыбкой миловидной.
             Искателей ея руки удѣлъ
             Плачевенъ былъ: ихъ ждалъ отказъ обидный;
             Красавица гнала нещадно ихъ:
             Явиться и получше могъ женихъ.
  
                                 СХХІХ.
  
             Гуляя по прибрежью въ часъ заката,
             Случайно у подножья мрачныхъ скалъ
             Увидѣла Жуана дочь пирата;
             Полунагой, онъ на пескѣ лежалъ,
             Лишенный чувствъ; смущеніемъ объята,
             Она уйти хотѣла; но страдалъ
             Красивый незнакомецъ, и невольно
             Проснулась жалость въ дѣвѣ сердобольной.
  
                                 СХХХ.
  
             Гайдэ его, однако, въ отчій домъ
             Не привела; она бы тѣмъ сгубила
             Бѣднягу: мышь нельзя сводить съ котомъ;
             Обмершаго не воскреситъ могила.
             Старикъ былъ полнъ νοος (нусъ). Ему притомъ
             Араба добродушье чуждо было.
             Онъ принялъ бы его, лѣчить бы сталъ,,
             Но на базаръ затѣмъ его бъ послалъ.
  
                                 CXXXI.
  
             Гайдэ, окончивъ съ Зоей совѣщанье
             (Совѣтъ служанки часто дѣвѣ милъ),
             Жуана въ гротъ ввела. Прійдя въ сознанье,
             Когда онъ очи черныя открылъ,
             Такой порывъ живого состраданья
             Сердца островитянокъ охватилъ,
             Что, вѣрно, рай имъ отворилъ ворота:
             Вѣдь къ раю путь -- о страждущихъ забота.
  
                                 СХХХІІ.
  
             Онѣ костеръ немедленно зажгли;
             На берегу валялося не мало
             Разбитыхъ мачтъ и веселъ. Корабли
             Тутъ гибли то-и-дѣло, и лежала
             Обломковъ масса, гнившая въ пыли.
             Имъ потому могло бы матерьяла
             И на двадцать хватить костровъ такихъ:
             Досокъ не мало было тамъ гнилыхъ!
  
                                 СХХХІІІ.
  
             Свою соболью шубу превратила
             Гайдэ въ постель, чтобъ сладостенъ и тихъ
             Былъ сонъ его, и юношу накрыла
             Большимъ платкомъ, что сняла съ плечъ своихъ.
             Чтобъ сыростью его не охватило,
             Ему по юбкѣ каждая изъ нихъ
             Оставила и съ пищей для Жуана
             Условились онѣ явиться рано.
  
                                 СХХХІѴ.
  
             Затѣмъ онѣ ушли и мертвымъ сномъ
             Заснулъ Жуанъ. (Кто знаетъ, кромѣ Бога,
             Проснутся ль тѣ, что съ жизненнымъ путемъ
             Разсталися, простясь съ земной тревогой?)
             Забылъ Жуанъ о горестномъ быломъ,
             Забылъ, что бѣдъ и мукъ онъ вынесъ много,
             А грезы сна порой такъ мучатъ насъ,
             Что плачемъ мы и въ пробужденья часъ!
  
                                 CXXXV.
  
             Жуанъ заснулъ безъ грезъ и сновидѣній;
             Гайдэ же, покидая темный гротъ,
             Остановилась вдругъ, полна волненья:
             Ей чудится, что онъ ее зоветъ
             По имени. Игра воображенья:
             И сердце, какъ языкъ, порою лжетъ.
             Она забыла, вѣря чувствъ обману,
             Что имя то невѣдомо Жуану.
  
                                 СХХХѴІ.
  
             Гайдэ домой задумчиво пошла
             И Зою обо всемъ молчать просила;
             Но Зоя и сама все поняла,
             Сама желанье то предупредила.
             Она была постарше, а порой
             Два лишнихъ года въ молодости -- сила!
             Успѣла Зоя изучить людей:
             Служила мать-природа школой ей.
  
                                 СХХХѴІІ.
  
             Взошла заря. Жуанъ все спалъ упорно;
             Царило вкругъ молчанье; солнца свѣтъ
             Не освѣщалъ лучами гротъ просторный;
             Такъ много перенесъ тяжелыхъ бѣдъ
             Несчастный Донъ Жуанъ, что въ снѣ безспорно
             Нуждался онъ и въ отдыхѣ. Мой дѣдъ,
             Оставивъ намъ свои "повѣствованья",
             Въ нихъ описалъ такія же страданья.
  
                                 CXXXVIII.
  
             Гайдэ уснуть спокойно не могла;
             Ей снилися крушенья, бури, мели,
             На берегу красивыя тѣла,
             Что съ злобой волны поглотить хотѣли.
             И вотъ она, едва заря взошла,
             Свою служанку подняла съ постели
             И разбудила всѣхъ отцовскихъ слугъ:
             Такой капризъ въ нихъ пробудилъ испугъ.
  
                                 СХХХІХ.
  
             Она сказала имъ, что встала рано,
             Чтобъ посмотрѣть на солнечный восходъ;
             Дѣйствительно, какъ волны океана
             И небо хороши, когда встаетъ
             Блестящій Фебъ! Въ лучахъ зари румяной
             Щебечутъ птички. Мглы тяжелый гнетъ
             Природа сбросить съ плечъ тогда такъ рада,
             Какъ трауръ, что носить по мужу надо.
  
                                 CXL.
  
             Не разъ случалось мнѣ встрѣчать разсвѣтъ,
             Не спавши ночь. Отъ доктора не ждите
             За то похвалъ; но я даю совѣтъ,
             Когда здоровье вы сберечь хотите,
             А также кошелекъ,-- вставать чѣмъ свѣтъ.
             Затѣмъ, достигнувъ старости, велите
             На памятникѣ начертать своемъ,
             Что на зарѣ вы разставались съ сномъ.


  
                                 CXLI.
  
             Гайдэ, при встрѣчѣ съ утренней зарею,
             Ее затмила свѣжестью своей;
             Отъ страстнаго волненья кровь струею
             Къ ея лицу стремилась, щеки ей
             Румяня; такъ встрѣчаясь со скалою,
             Струи сливаетъ въ озеро ручей,
             Катясь съ Альпійскихъ горъ; такъ въ Красномъ морѣ...
             Оно не красно только -- вотъ въ чемъ горе.
  
                                 CXLII,
  
             Гайдэ съ горы спустилася стремглавъ
             И, грезъ полна, пошла къ пещерѣ шибко.
             За юную сестру ее принявъ,
             Ее лобзала съ нѣжною улыбкой
             Аврора. Ихъ обѣихъ увидавъ,
             За свѣтлую богиню вы ошибкой
             Легко бы дѣву горъ принять могли,
             Но съ красотой и тѣло бы нашли.
  
                                 CXLIII.
  
             Она вошла въ пещеру. Безтревожно,
             Съ ребенкомъ схожъ, все спалъ еще Жуанъ;
             Съ испугомъ (сонъ за смерть принять вѣдь можно!)
             Она къ нему свой наклонила станъ;
             Накрыла друга шубкой осторожно,
             Чтобъ повредить ему не могъ туманъ;
             Затѣмъ, сходна съ могилою безмолвной,
             Въ него вперила взоръ, участья полный.
  
                                 CXLIV.
  
             Какъ херувимъ надъ праведнымъ, она
             Надъ нимъ склонялась, сонъ его покоя;
             Вокругъ него царила тишина;
             Едва былъ слышенъ легкій шумъ прибоя;
             Въ то время, хлопотливости полна,
             На берегу варила завтракъ Зоя:
             Не трудно догадаться было ей,
             Что пища будетъ имъ всего нужнѣй.
  
                                 CXLV.
  
             Она прекрасно знала, что въ немъ голодъ
             Пробудится, какъ только сонъ пройдетъ;
             Ее къ тому жъ тревожилъ утра холодъ
             (Влюбленныхъ только грѣетъ страсть!) -- и вотъ,
             Душистый кофе тутъ же былъ ей смолотъ
             И сваренъ. Вина, рыбу, яйца, медъ
             Она съ собою также захватила;
             Любовь все это даромъ подносила.
  
                                 CXLVI.
  
             Жуана собралась она будить,
             Когда все было къ завтраку готово,
             Но поспѣшила пальчикъ приложить
             Гайдэ къ губамъ, чтобъ сладкій сонъ больного
             Прервать она не смѣла. Ей сварить
             Пришлося для Жуана завтракъ новый.
             Межъ тѣмъ его все продолжался сонъ
             И безконечнымъ имъ казался онъ.
  
                                 CXLVII.
  
             Лежалъ спокойно юный чужестранецъ;
             Но на его худомъ лицѣ игралъ
             Зловѣщій лихорадочный румянецъ;
             Такъ золотитъ заря вершины скалъ.
             Не мало тяжкихъ мукъ узналъ страдалецъ;
             Лишенный силъ въ пещерѣ онъ лежалъ;
             Его же волоса слѣды носили
             Соленыхъ волнъ и сырости и пыли.
  
                                 CXLVIII.
  
             Такъ тихо передъ ней лежалъ Жуанъ,
             Какъ спитъ ребенокъ съ матерью родною;
             Спокойно, какъ уснувшій океанъ;
             Унылъ, какъ листъ, оторванный грозою;
             Красивъ, какъ пышный розанъ южныхъ странъ;
             Какъ юный лебедь чистъ; того не скрою,
             Что видъ онъ привлекательный имѣлъ,
             Да жаль, что исхудалъ и пожелтѣлъ!
  
                                 CXLIX.
  
             Жуанъ открылъ глаза неторопливо
             И вѣрно погрузился бъ снова въ сонъ,
             Когда бъ островитянки ликъ красивый
             Не увидалъ, смутясь душою, онъ;
             Предъ красотой склонялся онъ ревниво
             И даже въ часъ молитвы отъ Мадоннъ
             Не отводилъ очей, любуясь ими
             И не мирясь съ угрюмыми святыми.
  
                                 CL.
  
             На локоть приподнявшись, въ стройный станъ
             И блѣдный ликъ островитянки милой
             Вперилъ глаза взволнованный Жуанъ.
             Она, краснѣя, съ нимъ заговорила
             По-гречески, съ акцентомъ южныхъ странъ
             И, съ нѣжностью во взорѣ, объяснила,
             Что блѣденъ онъ и слабъ, и потому
             Не говорить, а надо ѣсть ему.
  
                                 CLI.
  
             Та рѣчь лилась, какъ птички щебетанье;
             Хотя Жуанъ ея понять не могъ,
             Но нѣжный голосъ, полный обаянья,
             Его своими чарами увлекъ.
             Такіе звуки будятъ въ насъ рыданья;
             Струится безъ причины слезъ потокъ,
             Что вторитъ, упоенье пробуждая,
             Мотивамъ, словно льющимся изъ рая.
  
                                ровному песку они блуждали
             И забирались въ дикія мѣста,
             Глубокія пещеры посѣщали.
             Предъ ними открывался мрачный залъ,
             Гдѣ темный сводъ кристаллами сверкалъ,
             И тамъ они обнявшись отдыхали
             И солнце предъ закатомъ провожали.
  
                                 CLХXXV.
  
             Они глядѣли въ небо:-- ясный сводъ
             Пылалъ кругомъ, какъ розовое море,
             И дискъ луны всплывалъ изъ синихъ водъ
             И отражался въ синемъ ихъ просторѣ.
             Ласкалъ ихъ вѣтерокъ своей игрой,
             Когда жь встрѣчались взоры ихъ, порой,
             Тогда они въ забвеніи склонялись
             И въ поцалуй восторженный сливались,
  
                                 CLXXXVI.
  
             Въ тотъ долгій поцалуй любви,
             Въ которомъ отражается все счастье,
             Когда огонь горитъ у насъ въ крови
             И насъ охватитъ страсти самовластье,
             Когда нашъ пульсъ клокочетъ, какъ волканъ
             И поцалуй есть тотъ же ураганъ.
             Я силу поцалуя понимаю,
             И долготой его я измѣряю.
  
                                 CLXXXVII.
  
             Ихъ поцалуй былъ дологъ, безъ конца,
             Они его едвали измѣряли...
             Однимъ біеньемъ бились ихъ сердца,
             Они безъ словъ другъ друга понимали.
             Нечаянно сливались ихъ уста,
             Какъ пчелы у цвѣточнаго куста,
             И ихъ сердца -- для нихъ цвѣтами были,
             Гдѣ оба медъ сладчайшій находили.
  
                                 CLXXXVIII.
  
             Они одни,-- не въ комнатѣ пустой.
             Гдѣ прячемся мы часто для свиданья,--
             Предъ ними -- море, мѣсяцъ золотой,
             Пески, пещеры, звѣздъ ночныхъ сіянье.
             Все это окружало ихъ въ тотъ часъ...
             Они сидятъ другъ къ другу наклонясь,
             Какъ будто въ мірѣ нѣтъ другихъ созданій
             Имъ дѣла нѣтъ до будущихъ страданій.
  
                                 CLXXXIX.
  
             Никто не могъ ихъ ночью испугать,
             Они вдвоемъ въ ту ночь не трепетали...
             Не много словъ пришлось имъ повторять,
             Но ими все счастливцы выражали.
             Все то, что могъ бы выразить языкъ,
             Имъ тихій вздохъ передавать привыкъ...
             Вздохъ, этотъ лучшій способъ выраженья,
             Намъ Ева завѣщала по паденьи...
  
                                 СХС.
  
             Клятвъ и обѣтовъ Гайде не ждала,
             Она о нихъ едва ли и слыхала,
             Какъ и о томъ, что дѣвушка могла
             Опасности найти въ любви не мало.
             Невѣденье -- одинъ ея оплотъ,
             И къ юношѣ любовь ее влечетъ.
             Невѣрности она не понимаетъ,
             А потому о ней не поминаетъ,
  
                                 CXCI.
  
             Она любила сильно и была
             Любима тоже и, хотя казалось,
             Любовь могла сердца ихъ сжечь до тла,
             Но въ сердцѣ много жизни оставалось.
             Ихъ чувства замирали, чтобъ опять
             Для новаго блаженства воскресать...
             Все больше, больше Гайде убѣждалась,
             Что для него на свѣтъ она рождалась.
  
                                 СХСІІ.
  
             Увы! они такъ юны, хороши,
             Такъ любящи, такъ слабы, одиноки,--
             Притомъ въ такой плѣнительной тиши
             Благоразумья всякаго далеки,
             Что ихъ ждала ужасная бѣда,
             Которая на многіе года
             Намъ адскимъ пыломъ сердце разжигаетъ
             И вѣчными страданьями терзаетъ,
  
                                 СХСІІІ.
  
             О, бѣдные Жуанъ и Гайде!.. Нѣтъ
             Четы прекраснѣй въ мірѣ безъ сомнѣнья...
             Ужель имъ жизнь готовитъ не привѣтъ,
             Но страшные часы грѣхопаденья?..
             Объ адѣ Гайде слышала не разъ,
             Она страшилась дьявольскихъ проказъ,
             Но, такова любви могучей сила,
             Теперь-то вотъ о всемъ и позабыла.
  
                                 СXCIV.
  
             При лунномъ свѣтѣ блещутъ взоры ихъ,
             Ея рука -на шеѣ Донь-Жуана,
             Онъ обвился кистями рукъ своихъ
             Вкругъ стройнаго и дѣвственнаго стана.
             Прижавъ къ себѣ, онъ Гайде обнималъ,
             Въ себя онъ каждый вздохъ ея впивалъ...
             Они сидѣли, словно изваянье,
             Достойное рѣзца и обожанья.
  
                                 CXCV.
  
             Мигъ упоенья быстро промелькнулъ
             И -- (Гайде сна спокойнаго не знала)
             Жуанъ въ ея объятіяхъ уснулъ:
             Она его къ груди своей прижала...
             Порой, она смотрѣла въ небеса,
             Иль опускала ясные глаза
             На юношу, котораго любила,
             И всю себя на жертву приносила...
  
                                 CXCVI.
  
             Съ восторгомъ въ пламя смотрится дитя
             И у груди родимой засыпаетъ;
             Арабъ, гостепріимствомъ не шутя,
             Съ привѣтомъ чужестранца принимаетъ,
             Морякъ за призомъ гонится, скупой
             Привыкъ дрожать надъ грудой золотой,
             Но лучшаго не знаю я желанья:
             Стеречь покой любимаго созданья.
  
                                 СXCVIІ.
  
             Пусть спитъ оно. Съ нимъ наша жизнь слилась.
             Пусть спитъ оно, во снѣ не сознавая
             О счастіи, имъ отданномъ для насъ,
             И мысли сокровенныя скрывая.
             Что думало, чѣмъ мучилось оно --
             Въ далекой глубинѣ погребено...
             Пускай же спитъ другъ милый и любимый,
             Любовью и участіемъ хранимый!..
  
                                 СХСVIII.
  
             Такъ Гайде стерегла Жуана сонъ.
             Въ ней впечатлѣнья новыя рождали
             И океанъ, и ночь, и небосклонъ,
             Которые кругомъ ея сіяли...
             Среди песковъ и этихъ дикихъ скалъ
             Никто любви блаженной не мѣшалъ
             И только звѣзды въ небѣ понимали,
             Что ихъ счастливѣй въ мірѣ не видали.
  
                                 СХСІХ.
  
             Увы! любовь для женщины страшна,
             Какъ періодъ прелестный и ужасный --
             Азартная игра для нихъ она:
             Когда случится проигрышъ несчастный --
             Миръ ихъ души уже на вѣкъ разбитъ.
             Вотъ почему ихъ мщенье такъ страшитъ:
             Онѣ какъ тигръ на жертву нападаютъ,
             Но мстя другимъ, еще сильнѣй страдаютъ.
  
                                 СС.
  
             Несправедливы къ женщинамъ всегда
             Мы всѣ, мы всѣ: измѣна ждетъ ихъ вѣчно.
             Онѣ умѣютъ многіе года
             Любить, скрывая это, безконечно,
             Пока не поведутъ ихъ подъ вѣнецъ.
             Что жь остается всѣмъ имъ подъ конецъ?
             Невѣрный другъ, лѣнивый мужъ на свѣтѣ,
             Наряды, сплетни, ханжество и дѣти!..
  
                                 CCI.
  
             Однѣ берутъ любовниковъ; инымъ
             Хозяйство счастье скоро замѣняетъ.
             Тѣ отъ мужей уходятъ, только имъ
             За это свѣтъ презрѣніе бросаетъ
             И рѣдко жизнь пригрѣетъ ихъ опять:
             Имъ счастья обновленнаго не знать.
             Иныя же, когда съ пути собьются,
             Писаньемъ повѣстей тотчасъ займутся.
  
                                 ССІІ.
  
             Но, Гайде -- ты была невѣстой горъ,
             Рожденная подъ солнцемъ слишкомъ жгучимъ,
             Гдѣ южной страстью пышетъ женскій взоръ:
             Смотрѣть покойно ихъ мы не научимъ.
             И Гайде для любви сотворена,
             Она ничѣмъ не будетъ смущена,
             Когда избранникъ милый ей найдется:
             Въ ея груди не даромъ сердце бьется.
  
                                 CCIII.
  
             О ты, біенье сердца!... Сколько разъ
             Намъ за тебя случалось поплатиться,
             Хоть радость ты и возбуждало въ насъ...
             Не рѣдко мудрость старая стремится
             Тѣ радости для насъ разоблачать
             И много истинъ славныхъ насказать...
             Тѣ истины такъ мудры, что покуда
             Ихъ обложить бы пошлиной не худо.
  
                                 CCIV.
  
             Итакъ свершилось,-- вмѣсто брачныхъ свѣчь
             Любовь ихъ звѣзды ночи озарили,
             Имъ волны шлютъ таинственную рѣчь
             И небеса имъ храмомъ послужили,
             Духъ тишины ихъ бракъ благословилъ.
             Такъ совершенъ союзъ счастливый былъ.
             Блаженство имъ повсюду улыбалось
             И та пустыня раемъ показалась.
  
                                 CCV.
  
             Любовь! предъ нею Цезарь трепеталъ,
             Предъ ней рабомъ Антоній преклонялся,
             И голосъ Сафо нѣжностью дрожалъ
             (Любви, которой міръ весь удивлялся),--
             Любовь! Кто ты? зачѣмъ ты въ міръ пришла?
             Стоишь ты надъ людьми, какъ геній зла:
             Хотя меня терзала ты, волнуя,
             Но дьяволомъ тебя не назову я.
  
                                 СCVI.
  
             Ты нарушала браки столько лѣтъ,
             Ты лбы мужей великихъ оскорбляла:
             Вотъ Цезарь, Велизарій, Магометъ.
             Ихъ имена исторія вписала,
             Весь міръ узналъ теперь про ихъ дѣла,
             А между тѣмъ ихъ участь очень зла:
             Они всегда героями являлись,
             Но три ихъ лба рогами украшались.
  
                                 СCVIІ.
  
             Любовь своихъ философовъ нашла
             И Аристиппъ и Эпикуръ старались
             Втянуть насъ въ грѣхъ; наука ихъ была
             Доступной всѣмъ. Къ чему жь не догадались
             Они отъ бѣса насъ освободить?
             Тогда бы ихъ могли мы оцѣнить...
             "Люби и пей" -- рѣчь эта прозвучала
             Изъ царственнаго рта Сарданапала...
  
                                 CCVIII.
  
             Но Юлію ужель Жуанъ забылъ?
             И скоро такъ ужель забыть возможно?
             Вопросъ такой меня теперь смутилъ:
             Рѣшать такой вопросъ неосторожно.
             Я думаю однако, что луна
             Виновна въ томъ, всему виной -- она.
             Иначе почему же, -- мы не знаемъ, --
             Для новыхъ лицъ мы прежнимъ измѣняемъ?...
  
                                 ССІХ.
  
             Непостоянство, просто, смертный грѣхъ.
             Я началъ презирать и сталъ гнушаться
             Непостоянства этого во всѣхъ.
             А между тѣмъ, я долженъ здѣсь признаться,
             Что въ маскарадѣ мнѣ, не такъ давно,
             Прелестное попалось домино.
             Въ той маскѣ вѣрно демонская сила:
             Она меня до ужаса плѣнила.
  
                                 ССХ.
  
             Но мудрость мнѣ при этомъ помогла
             И о "священныхъ узахъ" намекнула.
             Я думать сталъ, но маска подошла:
             "Ахъ, что за зубы, Боже! Какъ взглянула!
             "Замужняя иль нѣтъ -- пойду узнать,
             "Она должна объ этомъ мнѣ сказать!"
             Но мудрость здѣсь опять въ права вступила
             И предо мною "стой!" проговорила.
  
                                 ССХI.
  
             Вернусь къ непостоянству. Чувствомъ тѣмъ
             Мы только дань восторга выражаемъ
             Къ прекрасному въ природѣ и ко всѣмъ
             Красавицамъ, которыхъ мы встрѣчаемъ.
             Мы красоту и въ статуѣ почтимъ,
             И если жизнь съ созданьемъ молодымъ
             Намъ встрѣчу хоть случайную послала,
             Мы въ женщинѣ чтимъ святость идеала.
  
                                 ССХІІ.
  
             Непостоянство -- дань для красоты.
             Оно насъ развиваетъ въ этомъ мірѣ,
             Оно сошло съ надзвѣздной высоты
             И зародилось нѣкогда въ эѳирѣ.
             Жизнь безъ него казалась бы пошла...
             Хотя оно доводитъ насъ до зла,
             Но потому, должны мы въ томъ признаться,
             Что наша кровь способна воспаляться.
  
                                 CCXIII.
  
             Но все-таки то чувство тяжело.
             Когда бъ одну мы женщину любили
             И отъ нея ничто насъ не влекло,
             Мы бъ отъ страданья сердце отучили;
             (За тѣмъ, что научаемся страдать,
             Когда другой не можемъ обладать)
             Когда бъ одна насъ женщина плѣняла,
             То это бъ сердце съ печенью спасало.
  
                                 ССXIV.
  
             Сердца людей -- подобны небесамъ.
             Они, какъ небо, могутъ измѣняться,
             Проносятся нерѣдко бури тамъ
             И часто громы могутъ раздаваться.
             Когда гроза спалитъ все сердце въ насъ,
             То дождевыми каплями изъ глазъ
             Польются слезы горькія потокомъ:
             Бываетъ такъ на сѣверѣ далекомъ.
  
                                 CCXV.
  
             Для нашей желчи печень -- лазаретъ,
             Но отъ недуговъ рѣдко онъ спасаетъ:
             Страсть первая живетъ въ немъ много лѣтъ
             И отъ страстей другихъ не умолкаетъ.
             Въ немъ злоба, страхъ и ненависть кипятъ,
             И рвутся вверхъ, вкругъ разливая ядъ:
             Такъ въ кратерѣ подземнаго волкана
             Всегда зіяетъ огненная рана.
  
                                 ССXVI.
  
             Но я пока остановлю разсказъ.
             Какъ въ первой пѣснѣ этого романа,
             Здѣсь двѣсти слишкомъ стансовъ; каждый разъ
             Я этой цифры въ пѣсняхъ Донъ-Жуана
             Держаться буду точно и всегда.
             Кладу перо. Прощайте, господа.
             Теперь Жуанъ и Гайде могутъ сами
             Здѣсь отвѣчать за повѣсть передъ вами,
  

ПѢСНЯ ТРЕТЬЯ.

  
                                 I.
  
             О, Муза! и такъ далѣе... Лежалъ
             Жуанъ, склонясь на грудь подруги нѣжной;
             Взоръ Гайде сонъ Жуана охранялъ...
             Она полна любовью безмятежной,
             Ей незнакомъ сомнѣнья тайный ядъ,
             Ее мечты такія не страшатъ,
             Что отъ любви въ ней сердце разобьется
             И много горькихъ слезъ потомъ прольется.
  
                                 II.
  
             Любовь! зачѣмъ такъ вредоносна ты?
             Скажи, зачѣмъ ты кипарисъ вплетаешь
             Всегда въ свои душистые цвѣты
             И муки сердца вздохомъ выражаешь?
             Какъ увядаетъ сорванный букетъ,
             Положенный случайно за корсетъ,
             Такъ погибаютъ многія созданья,
             Въ объятіяхъ любви найдя страданье.
  
                                 III.
  
             Для женщины любовникъ первый милъ,
             Потомъ сама любовь ее плѣняетъ.
             Привычка въ ней смѣняетъ прежній пылъ
             И безконечно ей надоѣдаетъ.
             Попробуйте вы женщину узнать:
             Сперва одинъ начнетъ ее плѣнять,
             Потомъ нужны ей многіе мужчины,
             И вѣрной быть нѣтъ женщинѣ причины.
  
                                 IV.
  
             Не знаю я, кто въ этомъ виноватъ,
             Но женщины, когда имъ измѣняютъ,
             (Однѣ ханжи не входятъ въ тотъ разрядъ),
             Интриги новой скоро пожелаютъ.
             Но первая любовь у нихъ сильна --
             Ей женщина всѣмъ сердцемъ предана,
             А если разъ она ее узнала,
             То не однажды послѣ измѣняла.
  
                                 V.
  
             Да, ужь таковъ печальный, горькій плодъ
             Безумія людскаго и разврата:
             Любовь съ замужствомъ въ дружбѣ не живетъ,
             Хоть вмѣстѣ родились они когда-то.
             Какъ уксусъ изъ вина творится, тамъ
             И отъ любви родился самый бракъ --
             Напитокъ очень кислый, непріятный
             И потерявшій запахъ ароматный.
  
                                 VI.
  
             Въ любви для многихъ, многихъ женщинъ есть
             Не мало горькихъ, грустныхъ сожалѣній:
             Сначала ихъ обманываетъ лесть,
             А въ будущемъ готовитъ рядъ мученій.
             Что жь остается? плакать и страдать...
             Любовь себѣ привыкла измѣнять:
             Прекрасной страсть въ любовникѣ являлась,
             А въ мужѣ -- только слабостью казалась.
  
                                 VII.
  
             Мужья стыдятся нѣжность показать,
             Иные скоро могутъ пресыщаться,
             (Что, впрочемъ, рѣдко) станутъ тосковать:
             Нельзя жь всегда женою восхищаться!...
             А между тѣмъ имъ бракъ постановилъ,
             Чтобъ тотъ союзъ др смерти крѣпокъ былъ...
             Ахъ! грустно потерять для насъ супругу
             И въ трауръ нарядить свою прислугу!...
  
                                 VIII.
  
             Любовь въ домашней жизни, какъ обманъ,
             Свое значенье первое теряетъ.
             Намъ о любви твердитъ любой романъ,
             Но романистовъ бракъ не занимаетъ.
             Поставимъ ли супругу мы въ вяну,
             Когда надуетъ онъ свою жену?
             Лаура не была женой Петрарки,
             Вотъ почему его сонеты жарки.
  
                                 IX.
  
             Героевъ смерть -- трагедій всѣхъ конецъ,
             Счастливый бракъ -- комедій окончанье.
             Исторія двухъ любящихъ сердецъ
             Не вызываетъ дальше описанья,
             Чтобы о нихъ неправды не сказать...
             Къ чему ихъ въ путь дальнѣйшій провожать?
             Нѣтъ, отдохнемъ на пятомъ актѣ въ драмѣ,
             Забывши и "о Смерти и о Дамѣ" (*).
   (*) Намекъ за шекспировскую балладу "Death and the Lady" (Смерть и Дама).
  
                                 X.
  
             Лишь два пѣвца воспѣли рай и адъ
             (Иль иначе -- замужство). Это были
             Мильтонъ и Дангъ, и оба, говорятъ,
             Въ супружествѣ своемъ несчастно жили;
             Но знаемъ мы, что Дантъ, какъ и Мильтонъ,
             Намъ рисовали копіи не съ женъ
             Въ чертахъ какъ Беатриче, такъ и Евы,
             И съ этимъ согласитесь, вѣрно, всѣ вы...
  
                                 XI.
  
             Толкуютъ, будто Дангъ изобразилъ
             Подъ видомъ Беатриче -- богословье,
             Но комментаторъ сильно погрѣшилъ
             И доказалъ -- не скрою -- пустословье.
             Чѣмъ это мнѣнье могъ онъ подтвердить
             И мысли Данта міру пояснить?
             Нѣтъ, я признать скорѣе бы рѣшился,
             Что въ пѣсняхъ математикъ въ немъ явился.
  
                                 XII.
  
             Женой Жуана Гайде не была,
             Но въ томъ они одни дашь виноваты:
             Пусть обойдетъ читателя хула,
             Что у пеня герои не женаты,
             А чтобъ въ соблазнъ иныхъ не приводить,
             Я предлагаю книгу здѣсь закрыть:
             Пусть не дочтетъ читатель церемонный
             Исторію любви ихъ беззаконной.
  
                                 XIII.
  
             Но все-таки ихъ жизнь была ясна,
             Для Гайде дни въ блаженствѣ пролетали,
             И въ упоеніи не думала она.
             Что тѣ мѣста отцу принадлежали.
             Отъ наслажденья мы не убѣжимъ,
             Пока себя мы имъ не утомимъ...
             Такъ чаще ихъ устраивались встрѣчи,
             Пока пиратъ крейсировалъ далече...
  
                                 XIV.
  
             Онъ промысломъ своимъ не удивлялъ,
             Хоть очень многихъ грабилъ по дорогѣ;
             Вѣдь если бъ былъ онъ первый адмиралъ,
             Изъ грабежа онъ сдѣлалъ бы -- налоги.
             Но жизнь его умѣренньй была
             Среди заботъ морскаго ремесла,
             И скромный путникъ воднаго простора
             Себѣ взялъ роль... морскаго прокурора.
  
                                 XV.
  
             Онъ, бурями задержанъ въ морѣ, ждалъ
             Себѣ добычи важной и богатой.
             Одну добычу онъ ужь потерялъ
             Въ морскихъ волнахъ; судовъ своихъ вожатай,
             Онъ плѣнниковъ на части раздѣлилъ.
             Какъ будто главы въ книгѣ, и спѣшилъ
             Ихъ заковать: товаръ тотъ очень пѣнный" --
             Былъ годенъ для продажи каждый плѣнный.
  
                                 XVI.
  
             Изъ плѣнниковъ онъ многихъ съ рукъ ужь сбылъ,
             Иныхъ въ Тунисѣ продалъ безъ печали.
             Одинъ старикъ лишь въ море сброшенъ былъ:
             За дряхлость лѣтъ его забраковали.
             Богатыхъ онъ для выкупа берегъ
             И посадилъ ихъ въ трюмѣ подъ замокъ.
             Всѣхъ остальныхъ сковалъ онъ безъ разбора:
             Знакомый бей купить ихъ долженъ скоро.
  
                                 XVII.
  
             Онъ точно такъ товары продавалъ,--
             Ихъ покупать на рынкахъ были рады,--
             И только никому не уступалъ
             Онъ женскіе различные наряды,
             Ткань, кружева, съ гитарами браслетъ
             И нѣсколько прекрасныхъ кастаньетъ.
             Окончивъ въ морѣ подвигъ свой опасный,
             Онъ везъ подарки дочери прекрасной.
  
                                 XVIII.
  
             Съ собою его животныхъ разныхъ везъ.
             Была съ нимъ обезьяна очень злая,
             Одна мартышка, меделянскій песъ,
             И даже были съ нимъ два попугая,
             И, наконецъ, персидскій важный котъ.
             Чтобъ въ морѣ не нажить отъ нихъ хлопотъ,
             Гдѣ были бури сильныя не рѣдки,
             Звѣрей его посадилъ въ особой клѣткѣ.
  
                                 XIX.
  
             И такъ, окончивъ долгій свой походъ,
             Чтобъ починить свое большое судно,
             Морякъ обратно къ острову плыветъ,
             Гдѣ дочь его въ то время безразсудно
             Гостепріимно гостя приняла...
             Часть берега съ той стороны была
             Совсѣмъ низка, вкругъ рифы выплывали,--
             И пристань въ лучшемъ мѣстѣ выбирали.
  
                                 XX.
  
             И къ берегу присталъ тотчасъ пиратъ.
             Онъ не боялся встрѣтить каравтина,
             Не ожидалъ таможенныхъ солдатъ,
             Которыхъ вамъ бояться есть причина.
             Онъ приказалъ корабль свой накренить (*)
             И въ поврежденномъ мѣстѣ починить.
             И сотни слугъ по слову стали съ жаромъ
             Носить тюки съ богатымъ ихъ товаромъ.
   (*) Морской терминъ: положитъ корабль на бокъ.
  
                                 XI.
  
             И вотъ на холмъ спѣшитъ взойти старикъ,
             Откуда могъ увидѣть стѣны дома...
             Намъ чувство старика въ подобный мигъ
             Должно быть всѣмъ хоть нѣсколько знакомо.
             Въ груди у насъ сомнѣнія встаютъ:
             Здоровы ль всѣ, которые насъ ждутъ?
             Въ насъ оживаютъ всѣ воспоминанья...
             И ощущеньямъ новымъ нѣтъ названья.
  
                                 XXII.
  
             Понятно, что и мужа и отца,
             Когда домой пришлось имъ возвращаться.
             Сомнѣнія тревожатъ безъ конца:
             За женщинъ вѣчно нужно опасаться.
             (Одинъ лишь я имъ вѣрю, господа,
             Хотя не льстилъ, ей-богу, никогда!)
             Жена хитрить безъ мужа начинаетъ,
             А дочь, порой, съ лакеемъ убѣгаетъ.
  
                                 XXIII.
  
             Такъ, возвратясь домой, иной супругъ
             Въ немъ счастія Улисса не находитъ.
             Жена его забыть успѣла вдругъ
             И новаго поклонника заводитъ.
             Мужъ, возвратясь къ женѣ своей назадъ,
             Находитъ часто новыхъ двухъ ребятъ
             И даже Аргусъ (*) лаской не встрѣчаетъ,
             Но сзади панталоны обрываетъ.
   (*) Аргусъ, собака Улисса, вздыхаетъ, узнавъ своего господина. (Одиссея, XVII).
  
                                 XXIV.
  
             А холостякъ вернется -- то найдетъ,
             Что вышла за мужъ милая невѣста...
             Но, иногда, супруговъ ссора ждетъ
             И волокитство будетъ тутъ у мѣста.
             Онъ можетъ вновь ухаживать опять,
             Иль полное презрѣнье показать,
             Которое, чтобъ скорби дать свободу,
             Онъ можетъ перелить въ большую оду.
  
                                 XXV.
  
             Да, господа, совѣтую я вамъ --
             Ужъ если вы знакомы близко стали
             Съ одною изъ замужнихъ милыхъ дамъ
             (Прочнѣе связи сыщемъ мы едвали),
             То путешествій бойтесь, какъ огня.
             По опыту я знаю: васъ виня,
             Тѣ дамы по четыре раза въ сутки
             За вами вслѣдъ пошлютъ презлыя шутки.
  
                                 XXVI.
  
             Старикъ Ламбро лишь съ моремъ былъ знакомъ.
             Но мудростью на сушѣ не гордился,
             А потому, увидѣвши свой домъ,
             Восторгомъ непонятнымъ оживился,
             А такъ какъ метафизики не зналъ,
             То радости своей не разбиралъ.
             Любилъ онъ дочь и смерть ея навѣрно
             Пирата огорчила бы безмѣрно.
  
                                 XXVII.
  
             Онъ стѣны дома ясно видѣть могъ,
             Зеленый садѣ онъ видѣлъ въ полу-мракѣ,
             Вдали блеститъ знакомый ручеекъ
             И слышенъ громкій лай его собаки.
             Оружіе сверкнуло вдалекѣ
             (Тамъ ходятъ всѣ съ оружіемъ въ рукѣ),
             И яркіе, какъ бабочка, наряды
             Ужь отличать могли свободно взгляды"
  
                                 XXVIII.
  
             Такимъ гуляньемъ страннымъ удивленъ,
             Отецъ все больше къ дому приближался
             И ясно наконецъ услышалъ онъ:
             Звукъ нечестивой скрипки раздавался.
             Своимъ ушамъ не могъ онъ довѣрять
             И музыки такой не могъ помять.
             Вотъ барабанъ, вотъ флейта раздается
             И звонкій смѣхъ но воздуху несется.
  
                                 XXIX.
  
             Онъ разодвинулъ вѣтви и глядитъ,
             Стараясь подходить какъ можно тише:
             Толпа его прислужниковъ шумитъ.
             Они кружились быстро, какъ дервиши,
             И искренно веселью предались,
             И въ танцѣ разбѣгались и неслись.
             Зналъ хорошо старикъ нашъ удивленный:
             То былъ пиррійскій танецъ оживленный.
  
                                 XXX.
  
             А далѣе гречанки въ кругъ сошлись,--
             Одна изъ нихъ платкомъ своимъ махала,--
             Какъ въ ожерелье, женщины сплелись
             И музыка ихъ танецъ оживляла.
             По шеѣ ихъ спадалъ кудрей каскадъ.
             Одна изъ нихъ родъ танецъ пѣла въ ладъ,
             Красавицы ей хоромъ отвѣчала
             И съ живостью восточною плясали.
  
                                 XXXI.
  
             Сложивши на крестъ ноги важно тутъ,
             Обѣдать собиралися другіе.
             Предъ ними много было разныхъ блюдъ,
             Сверкали въ флягахъ вина дорогія.
             Готовъ шербетъ прохладный,-- манитъ взглядъ
             Кистями крупный, спѣлый виноградъ,
             И апельсинъ и сочная граната
             Вкругъ проливали соки аромата.
  
                                 XXXII.
  
             Толпа дѣтей вкругъ бѣлаго козла
             Его рога цвѣтами обвиваетъ,
             А онъ стоитъ, не дѣлая имъ зла,
             И голову торжественно склоняетъ.
             Онъ пищу принималъ изъ дѣтскихъ рукъ,
             Иль наклонялъ рога, какъ будто вдругъ
             Испытывалъ онъ мужество въ ребенкѣ,
             И покорялся вновь его рученкѣ.
  
                                 XXXIII.
  
             Ихъ строгій профиль, пышный ихъ нарядъ,
             Ихъ личики, какъ спѣлыя гранаты,
             Ихъ локоны и оживленный взглядъ,
             И блескъ очей, сверкавшихъ какъ агаты,
             Невинность ихъ, которая дивитъ,
             Все это представляло чудный видъ,
             И, право, жаль, что скоро эти дѣти,
             Какъ всѣ другіе, выростутъ на свѣтѣ.
  
                                 ХХXIV.
  
             Вотъ карликъ-шутъ сидящимъ старикамъ
             Волшебныя легенды вспоминаетъ
             О многихъ кладахъ, скрытыхъ по горамъ,
             Арабскія остроты повторяетъ.
             Онъ учитъ ихъ недуги исцѣлять,
             Онъ о колдуньяхъ началъ толковать,
             Какъ тѣ мужей въ животныхъ превращали
             (Но сказку ту и въ жизни мы встрѣчали).
  
                                 XXXV.
  
             Всѣ искренно забавамъ отдались.
             Вкругъ раздаются музыка и сказки,
             И вина благовонныя лились
             И женщины кружились въ страстной пляскѣ.
             Но съ злобою глядѣлъ на все старикъ;
             Онъ къ мотовству, къ расходамъ не привыкъ,
             Считая худшимъ зломъ людской породы
             Всѣ лишнія затраты и расходы.
  
                                 XXXVI.
  
             Какъ жалокъ въ наслажденьяхъ человѣкъ!
             Бѣда его повсюду ожидаетъ
             И, можетъ быть, на весь печальный вѣкъ
             Ему день счастья только выпадаетъ.
             Насъ радость дразнитъ лишь издалека
             И, какъ сирена, губитъ новичка.
             Пиратъ на пиръ упалъ вдругъ для скандала,
             Какъ на огонь сырое одѣяло.
  
                                 XXXVII.
  
             Пиратъ привыкъ не много говорить;
             Чтобъ дочери доставить удивленье
             (Мужчинъ-же онъ привыкъ мечемъ дивить),
             Отъ всѣхъ скрывалъ на островъ возвращенье
             Что онъ былъ тутъ, еще никто не зналъ,
             И долго онъ невидимый стоялъ,
             Взволнованный и очень недовольный,
             Увидя праздникъ этотъ оживленный.
  
                                 XXXVIII.
  
             Не вѣдалъ онъ (какъ люди могутъ лгать!),
             Что здѣсь его погибшимъ всѣ считали
             (Такой народъ: не можетъ умирать)
             И трауромъ печальнымъ поминали;
             Теперь же трауръ кончили они
             И началися праздники въ тѣ дни.
             На щечкахъ Гайде слезы осушила
             И въ управленье островомъ вступила.
  
                                 XXXIX.
  
             Вотъ почему былъ слышенъ всюду звукъ
             Веселыхъ пѣсенъ, музыки игривой
             И безъ заботъ толпа лѣнивыхъ слугъ
             Здѣсь предавалась праздности счастливой.
             Хотя старикъ гостепріименъ былъ,
             Но пиръ такой пирата возмутилъ...
             И какъ всѣмъ ловко Гайде управляла
             Хоть... часа у любви не отнимала!..
  
                                 XL.
  
             Здѣсь, можетъ быть, подумаете вы,
             Что впалъ старикъ тотчасъ въ ожесточенье,
             Что не сносить прислугѣ головы,
             И ждетъ ихъ казнь за это преступленье,--
             Что онъ рабовъ рѣшился проучить
             И отъ пировъ подобнымъ отъучить --
             Что, наконецъ, при зрѣлищѣ разврата
             Проснутся страсти дикія пирата.
  
                                 XLI.
  
             Вы ошибетесь. Сдержанъ былъ старикъ,
             Хоть преданъ былъ убійствамъ и разбою;
             Какъ царедворецъ, къ лести онъ привыкъ
             И мастерски умѣлъ владѣть собою,
             Что думалъ онъ -- никто не могъ узнать,
             Онъ женщинъ власть не думалъ признавать...
             То былъ джентльменъ отличнаго закала
             И общество въ немъ много потеряло.
  
                                 XLII.
  
             Къ одной изъ группъ онъ тихо подошелъ,
             Рукой небрежно къ гостю прикоснулся,
             Котораго по близости нашелъ,
             И страшною улыбкой улыбнулся.
             Потомъ спросилъ: зачѣмъ здѣсь пиръ у васъ?
             Но пьяный грекъ, не поднимая глазъ,
             Не узнавая вовсе господина,
             Сталъ лить вино изъ полнаго кувшина.
  
                                 XLIIL
  
             И не глядя,-- онъ былъ ужь очень пьянъ,
             Черезъ плечо напитокъ предлагая,
             Сказалъ онъ, поднимая свой стаканъ:
             "Хочу я пить! вотъ влага дорогая!..."
             -- "Старикъ нашъ умеръ, ты ему скажи",
             Кричитъ другой: "мы слуги -- госпожи";
             -- "Какъ госпожи? вотъ это очень ново!
             Мы знаемъ господина молодого..."
  
                                 XLIV.
  
             То были пришлецы, а потому
             И не узнали грознаго пирата.
             Негодованье трудно скрытъ ему
             И злобою душа его объята.
             Но онъ движенье внутреннее скрылъ
             И разсказать съ улыбкою просилъ
             Объ имени ихъ новаго владыки,
             Котораго щедроты такъ велики.
  
                                 XLV.
  
             -- "Кто онъ, откуда -- я не разберу",
             Сказалъ одинъ: "мнѣ, впрочемъ, нѣтъ и дѣла,
             Здѣсь есть каплунъ, зажаренный въ жиру,
             И есть вино: здѣсь пью и ѣмъ я смѣло.
             Когда тебѣ не нравится отвѣтъ,
             То обратись къ сосѣду -- мой сосѣдъ
             На всѣ вопросы тотчасъ отвѣчаетъ
             И день и ночь безъ умолку болтаетъ".
  
                                 XLVI.
  
             Я ужь сказалъ, что сдержанъ былъ пиратъ,
             Онъ показалъ такое воспитанье,
             Что и французамъ даже былъ бы радъ
             Его въ примѣръ поставить, въ назиданье,
             Онъ перенесъ фамиліарность слугъ,
             Не выразилъ ни бѣшенства, ни мукъ
             И вытерпѣлъ, какъ наглыя обжоры
             Цинически вели съ нимъ разговоры.
  
                                 XLVII.
  
             Въ томъ, кто привыкъ всегда повелѣвать
             И прихоти свершать въ одно мгновенье,
             Кто могъ казнить иль въ цѣпи заковать,
             Подобныя манеры и терпѣнье
             Бываетъ странно видѣть намъ всегда,
             Но въ мірѣ есть такіе господа.
             Кто обладать собою такъ умѣетъ"
             Тотъ, какъ и Гвельфы, властвовать посмѣетъ.
  
                                 XLVIII.
  
             Онъ иногда не сдерживалъ свой гнѣвъ,
             Но въ важномъ дѣлѣ онъ не торопился,
             Какъ гордый и всегда спокойный левъ,
             Иль какъ удавъ, когда онъ притаился.
             Онъ усмирять умѣлъ свой первый пылъ;
             Утихнетъ гнѣвъ -- онъ жертвы не казнилъ,
             Но страшно было грозное молчанье,
             Неумолимо было наказанье.
  
                                 XLIX.
  
             Распрашивать онъ больше не желалъ
             И къ дому шелъ тропинкой потаенной.
             Никто его пока не замѣчалъ:
             Для всѣхъ онъ былъ -- скиталецъ погребенный.
             Рѣшился ли онъ Гайде обвинять --
             Объ этомъ не могу я вамъ сказать;
             Но этотъ трауръ съ праздникомъ нежданнымъ
             Ему тогда казался очень страннымъ.
  
                                 L.
  
             Когда бъ стряхнувъ съ себя оковы сна
             (Не дай лишь Богъ!), всѣ мертвецы возстали,
             Положимъ, хотъ супругъ или жена,
             Они бы много горя испытали
             И вновь рѣшились лучше умереть,
             Чѣмъ новыя страданія терпѣть.
             Всѣ жены вновь заплакали бы, если бъ
             Забытые супруги ихъ воскресли.
  
                                 LI.
  
             Онъ въ домъ вошелъ, уже какъ въ чуждый домъ:
             Для человѣка нѣтъ сильнѣй мученья.
             Когда онъ убѣдиться долженъ въ томъ,
             Что межъ своихъ онъ встрѣтитъ отверженье,
             Что прежній кровъ ему гробницей сталъ,
             Что онъ съ прошедшимъ связи разорвалъ...
             Той скорби безконечной и глубокой
             Понять не можетъ путникъ одинокой.
  
                                 LII.
  
             Онъ въ домъ вошелъ, уже какъ въ чуждый домъ,
             И въ первый разъ узналъ онъ гнетъ печали,
             Съ тоскою оглянулся онъ кругомъ:
             Его привѣтомъ ласки не встрѣчали.
             Здѣсь безъ заботъ жилъ долго такъ старикъ
             И сердце истощенное привыкъ
             Здѣсь умилять, смотря на дочь порою,
             Гдѣ онъ слѣдилъ за дѣтскою игрою.
  
                                 LIII.
  
             Характеромъ онъ страннымъ обладалъ.
             Пріятный въ обращеньи, съ дикимъ нравомъ,
             Собою онъ искусно управлялъ,
             Не отдавалъ всего себя забавамъ
             И, можетъ быть, на этомъ свѣтѣ онъ
             Для лучшаго удѣла былъ рожденъ
             Но сынъ страны свободной лишь когда-то
             Онъ цѣпь раба смѣнилъ на мечъ пирата.
  
                                 LIV.
  
             Страсть властвовать, забывъ про цѣлый свѣтъ,
             Испорченность, корыстолюбья виды,
             Опасности отъ самыхъ раннихъ лѣтъ
             И мщеніе за прошлыя обиды,
             Рядъ страшныхъ сценъ, гдѣ кровь людей тепла --
             Умѣли въ немъ раздутъ всѣ искры зла,:
             Онъ безпощаденъ сталъ въ кровавой сѣчѣ
             И съ нимъ враги вездѣ бѣжали встрѣчи.
  
                                 LV.
  
             Но предковъ духъ порой въ немъ говорилъ,--
             Тотъ героизмъ, забытый въ нашемъ вѣкѣ,
             Когда рвались въ избыткѣ мощныхъ силъ
             За золотымъ руномъ въ Колхиду греки.
             Дѣйствительно, имъ миръ былъ позабытъ.
             Въ родномъ краю для славы путь закрытъ,
             И проклиная свѣтъ и униженье,
             Онъ началъ жить для злобы и для мщенья.
  
                                 LVI.
  
             А между тѣмъ, онъ грекъ изящный былъ,--
             То климата чудеснаго вліянье,--
             Невольно, можетъ бытъ, но онъ любилъ
             И чувствовалъ въ прекрасномъ обаяніе.
             Онъ наслаждаться музыкою могъ;
             Его манилъ журчащій ручеекъ,
             Манилъ къ себѣ цвѣтокъ благоуханный,
             И грусть тогда смѣнялъ покой желанный.
  
                                 LVII.
  
             Но вся любовь пиратѣ перешла
             На дочь его,-- то милое созданье
             Въ немъ нѣжность возбуждать еще могла
             Среди убійствъ и криковъ злодѣянья.
             Одну ее онъ могъ еще любить,
             Но еслибъ дочь вдругъ перестала жить,
             Онъ нѣжности на вѣки бы лишился
             И навсегда въ Циклопа обратился.
  
                                 LVIII.
  
             Злость тигрицы неистово-сильна,
             Когда ее дѣтеныша лишаютъ;
             Ужасна разъяренная волна,
             Межь скалъ подводныхъ судна погибаютъ.
             Подобный гнѣвъ, хотя и силенъ онъ,
             Минуетъ скоро, битвой утомленъ,
             Но гнѣвъ людей, невѣдавшихъ боязни,
             Но гнѣвъ отца -- ужаснѣй всякой казни.
  
                                 LIX.
  
             Смотрѣть невыносимо иногда,
             Какъ дѣти нашу власть съ себя свергали;
             Мы ихъ хранили многіе года,
             Намъ прошлое они напоминали,
             И вдругъ на склонѣ позднихъ нашихъ лѣтъ,
             Когда уже въ насъ силы прежней нѣтъ,--
             Они бѣгутъ, какъ будто бы въ испугѣ,
             А намъ остались... старости недуги.
  
                                 LX.
  
             А между тѣмъ, въ семьѣ прекрасно жить
             (Лишь только бъ дѣти спать намъ не мѣшали),
             Гдѣ мать дѣтей могла сама вскормить
             (Хоть многія изъ дамъ за то страдали)...
             Вотъ вся семья сошлись у очага
             (Для каждаго та сцена дорога)...
             Сіяетъ намъ въ семьѣ прекрасной этой,
             Какъ гинея межь мелкою монетой.
  
                                 LXI.
  
             Старикъ Ламбро вошелъ тихонько въ домъ.
             День потухалъ и небо потемнѣло.
             Межь тѣмъ съ Жуаномъ Гайде за столомъ,
             Прекрасная и гордая, сидѣла.
             Роскошный столъ весь яствами покрытъ,--
             Толпа рабынь вокругъ его стоитъ.
             Повсюду золотыя украшенья,
             Кораллъ и драгоцѣнныя каменья.
  
                                 LXII.
  
             Является обѣдъ изъ сотни блюдъ.
             Тамъ поданъ былъ ягненокъ, супъ шафранный,
             Имъ рыбу съ сладкимъ мясомъ подаютъ,
             И наконецъ шербетъ благоуханный
             Изъ сока винограда и гранатъ,
             Гдѣ черезъ корку выжатъ ароматъ,
             И тотъ напитокъ жажду утоляетъ
             И въ знойный день невольно освѣжаетъ.
  
                                 LXIII.
  
             Напитокъ тотъ играетъ въ хрусталѣ,
             Межь фруктами восточными сверкая,
             И кофе самый лучшій на землѣ
             Былъ подаваемъ въ чашкахъ изъ Китая.
             Чтобъ рукъ себѣ никто обжечь не могъ --
             На блюдцахъ былъ широкій ободокъ.
             Съ корицей кофе смѣшанъ былъ искусно,
             Что, впрочемъ, не совсѣмъ бываетъ вкусно.
  
                                 LXIV.
  
             Изъ бархата обои на стѣнахъ
             Съ квадратами тоновъ разнообразныхъ,
             Съ букетами и въ полковыхъ цвѣтахъ,
             И на коврахъ фигуры литеръ разныхъ;
             Персидскими словами испещренъ
             Ихъ голубей и нѣжно-тканый фонъ.
             Начертаны на немъ для поученья
             Восточныхъ моралистовъ изреченья.
  
                                 LXV.
  
             Тѣ надписи писались по стѣнамъ
             Всѣмъ въ родѣ увѣщанья иль совѣта,
             О суетѣ напоминая намъ,
             Какъ черепа Мемфисскаго банкета.
             Такъ Валтасаръ прочолъ радъ на стѣнѣ
             Ужасный приговоръ своей странѣ.
             Но пусть мудрецъ моралью насъ пугаетъ,
             А наслажденье міръ весь увлекаетъ.
  
                                 LXVI.
  
             Красавица увялая отъ лѣтъ,
             Исчезнувшій еще при жизни геній,
             Упорный методистъ или аскетъ,
             Уставшій отъ прошедшихъ наслажденій --
             Намъ могутъ всѣмъ примѣромъ послужить
             И многихъ въ этой жизни убѣдить,
             Что вина и любовь насъ разрушаютъ,
             Какъ пышный столъ, гдѣ яства насъ плѣняютъ.
  
                                 LXVII.
  
             Атласный и пурпуровый коверъ
             Былъ подъ ногами Гайде и Жуана
             И въ комнатѣ во весь ея просторъ
             Стояли три роскошные дивана,
             Подушки алый бархатъ покрывалъ,
             На нихъ искусно вышитый блисталъ
             Дискъ солнца золотистый и румяный,
             По бархату въ лучахъ сверкавшихъ тканый.
  
                                 LXVIII.
  
             Вездѣ хрусталь и мраморъ и фарфоръ,
             Вкругъ вазы драгоцѣнныя блестѣли,
             Пестрѣлъ ковровъ затѣйливый узоръ --
             На нихъ лежали кошки и газели.
             За ними -- негры, карлики, -- весь сбродъ"
             Который униженіемъ живетъ, --
             Какъ на базарѣ, въ комнатѣ толпился
             И съ раболѣпьемъ всюду суетился.
  
                                 LXIX.
  
             Повсюду поднимались зеркала,
             Въ изящныхъ украшеньяхъ, съ позолотой;
             Вилась рѣзьба вкругъ каждаго стола;
             Въ нихъ врѣзаны съ искусною работой
             И перламутръ, и черепахи кость.
             А на столахъ нашелъ бы каждый гость,
             Куда бы ни взглянулъ, въ большомъ избыткѣ
             И кушанья, и разные напитки.
  
                                 LXX.
  
             Костюмъ на Гайде пышенъ и богатъ.
             Она въ нарядѣ палеваго цвѣта,
             На грудь ея, гдѣ былъ жемчужинъ рядъ.
             Сорочка ярко-пестрая надѣта;
             Прозрачный газъ, какъ облачный туманъ.
             Обхватывалъ ея прекрасный станъ,
             И грудь ея подъ тонкой пеленою
             Могла сравниться съ двойственной волною.
  
                                 LXXI.
  
             Широкіе браслеты безъ замка
             Изъ золота ей руки обвивали,
             Но въ нихъ свободно двигалась рука:
             Ей мягкіе браслеты не мѣшали.
             По волѣ ихъ могла она сжимать
             Иль золото растягивать опять...
             Подъ украшеньемъ чистаго металла
             Едва ли тѣло лучшее блистало...
  
                                 LXXII.
  
             И обвивался обручь золотой
             Вкругъ ногъ ея, какъ власти выраженье,
             И въ волосахъ, спадающихъ волной.
             Сверкали драгоцѣнные каменья.
             Ея вуаль прозрачная, какъ;мгла,
             Жемчужной ниткой связана была,
             Вкругъ яркія шальвары ниспадали
             И формы благородныя скрывали.
  
                                 LXXIII.
  
             А кудри, какъ альпійскій водопадъ,
             Окрашенный поутру яркимъ свѣтомъ,
             Широкой прядью падали до пятъ.
             Она бъ могла въ каскадѣ пышномъ этомъ
             Вся спрятаться, но сѣтка волосамъ
             Разсыпаться мѣшала по плечамъ,
             Хотя они на волю порывались;
             Лишь вѣтра поцалуи ихъ касались.
  
                                 LXXIV.
  
             Вкругъ Гайде воздухъ былъ совсѣмъ иной,
             Когда она кругомъ бросала взгляды.
             Они сверкали южною весной,
             Исполнены и нѣги, и отрады.
             Она Психеей чистою была
             И помыслы грѣховные гнала,
             И каждый могъ, въ красавицу влюбленный,
             Упасть предъ ней колѣнопреклоненный.
  
                                 LXXV.
  
             Ея рѣсницы, темныя, какъ ночь,
             Окрашены (таковъ обычай края),
             Но краска не могла ихъ превозмочь,--
             И изъ-подъ нихъ глаза глядятъ сверкая.
             Покрыты краской ногти на рукахъ
             (То модой завѣщалось въ тѣхъ мѣстахъ),
             Но и безъ краски ногти эти были
             И розовы, и нѣжностью дивили.
  
                                 LXXVI.
  
             Чтобъ выступала ярче бѣлизна,
             Она въ румяной краскѣ не нуждалась,
             Какъ день, едва проснувшійся отъ сна,
             Когда варя на небѣ загоралась.
             Видѣніемъ она явилась въ міръ...
             Ссылаюсь на слова твои, Шекспиръ:
             "Лилею красить есть ли намъ охота?
             Для золота нужна ли позолота?"
  
                                 LXXVIL
  
             Былъ въ черной шали съ золотомъ Жуанъ
             И въ бѣлой ткани, легкой и прекрасной,
             Изъ-подъ нея, какъ звѣзды сквозь туманъ,
             Сверкали драгоцѣнности. Атласный
             Тюрбанъ на головѣ его лежитъ,
             1 въ немъ султанъ качался дрожитъ,
             И рогъ луны подъ нимъ едва мерцаетъ
             И кроткое сіянье проливаетъ.
  
                                 LХXVIII.
  
             Ихъ забавляли карлики въ тотъ часъ,
             Невольницъ пляска, евнухи... При этомъ
             Одинъ поэтъ, прославленный не разъ,
             Ихъ развлекалъ. Стихами и сюжетомъ
             Съ успѣхомъ онъ владѣть не рѣдко могъ
             И не однажды пользу ужь извлекъ,
             По милости своей пѣвучей лиры,
             Изъ лести очень тонкой и сатиры.
  
                                 LXXIX.
  
             На прошлое онъ въ пѣсняхъ клеветалъ,
             Онъ старину бранилъ безъ снисхожденья,
             И... анти-якобинцемъ новымъ сталъ,
             Желая за стихи вознагражденья.
             Онъ въ пѣсняхъ независимъ прежде былъ,
             Но прежнимъ убѣжденьямъ измѣнилъ
             И, выгоднымъ считая слово лести,
             Сталъ воспѣвать пашу съ султаномъ вмѣстѣ.
  
                                 LXXX.
  
             Превратности судьбы онъ испыталъ
             И, привыкая всюду увиваться,
             Смотря по обстоятельствамъ, считалъ
             Онъ долгомъ непремѣннымъ измѣняться.
             Отъ мщенія его спасала лесть,
             Умѣлъ онъ нагло лгать... Надежда есть,
             Что онъ получитъ нѣкогда отъ свѣта
             Всѣ почести вѣнчаннаго поэта.
  
                                 LXXXI.
  
             Но у него талантъ былъ; онъ любилъ
             Затрогивать всеобщее вниманье
             И въ этомъ наслажденье находилъ...
             Кто не желалъ изъ насъ рукоплесканья?..
             Но продолжать я долженъ свой разсказъ.
             Остановился я на этотъ разъ
             На пиршествѣ островитянъ влюбленныхъ
             Средь дикихъ мѣстъ, отвсюду отдаленныхъ.
  
                                 LXXXII.
  
             Поэтъ ихъ былъ хотя и временщикъ,
             Но въ обществѣ его бы оцѣнили.
             Онъ къ похваламъ въ компаніи привыкъ.
             И хоть не всѣмъ вполнѣ понятны были
             Его слова и спичи, но толпа
             Въ враждѣ и въ восхищеніи слѣпа.
             Она ему почтительно внимала
             И одобренье плескомъ выражала.
  
                                 LXXXIII.
  
             Теперь попавъ въ иной хорошій кругъ
             И вспоминая прожитые годы,
             Среди друзей поэтъ рѣшился вдругъ
             Своимъ рѣчамъ дать болѣе свободы.
             Себя ему хотѣлось, можетъ быть,
             За долгое лганье вознаградить.
             Онъ зналъ, что пѣть здѣсь можно что угодно
             Безъ опасенья всякаго, свободно.
  
                                 LXXXIV.
  
             Онъ видѣлъ много націй и людей
             Различныхъ состояній, убѣжденья,
             Различныхъ кастъ, сословій и идей,
             И каждаго умѣлъ изъ угожденья
             Приличнымъ словомъ встрѣтить иногда.
             Девизъ его -- на многіе года,
             Вездѣ имъ соблюдаемый и всю;
             "Съ римляниномъ по римски жить я буду".
  
                                 LXXXV.
  
             И потому-то въ обществѣ умѣлъ
             Выдерживать отлично тактъ похвальный:
             Гдѣ можно было,-- "Ça ira" (*) онъ пѣлъ,
             А гдѣ нельзя -- тамъ гимнъ національный.
             Чтобъ избѣжать гоненья и бѣды,
             Онъ съ Музой пѣлъ на разные лады.
             Вѣдь были жь скачки Пиндаромъ воспѣты!..
             И онъ могъ пѣть, какъ многіе поэты...
   (*) Извѣстная французская пѣсня.
  
                                 LXXXVI.
  
             Во Франціи -- онъ пѣсню бы сказалъ,
             Межь англичанъ -- старинное преданье,
             Въ Испаніи -- балладу написалъ,
             Въ Германіи онъ, Гёте въ подражаніе,
             Пегаса бъ непремѣнно осѣдлалъ,
             Въ Италіи -- чтобъ возбудить вниманье,--
             Онъ тречентистамъ (*) въ пѣсняхъ подражалъ,
             А въ Греціи пропѣлъ бы пѣснь свободѣ,
             И пѣсня та была въ такомъ бы родѣ:
   (*) Такъ называлась поэты одной старой итальянской школы.
  
                                           1.
  
                       Берега Эллады встали!
                       Голосъ Сафо тамъ звучалъ,
                       Тамъ искусства процвѣтали,
                       Златокудрый Фебъ блисталъ,
                       А теперь лишь солнце лѣта
                       Льетъ на васъ потоки свѣта.
  
                                           2.
  
                       На другомъ концѣ земли
                       И подъ чуждымъ небосклономъ
                       Вашъ Гомеръ съ Анакреономъ
                       Славу вѣчную нашли.
                       Вся земля ихъ славить рада,
                       Но молчитъ одна Эллада...
  
                                           3.
  
                       Мараѳонъ стоитъ межь скалъ,
                       Какъ маякъ нашъ путеводный.
                       Такъ о Греціи свободной
                       Не однажды я мечталъ.
                       Межъ персидскими гробами
                       Вѣчно ль быть всѣмъ намъ рабами?
  
                                           4.
  
                       Царь одинъ смотрѣлъ съ скалы:
                       Корабли кругомъ мелькали,
                       Легіоны выступали,
                       Словно грозные орлы;
                       Но день ясный ночь смѣнила --
                       Гдѣ жь могучей рати сила?
  
                                           5.
  
                       Гдѣ пришлось имъ всѣмъ уснутъ?
                       Гимнъ героевъ не несется,
                       Съ прежней силою не бьется
                       Героическая грудь.
                       Такъ могу ли въ этомъ мірѣ
                       Я коснуться къ чудной лирѣ?
  
                                           6.
  
                       Но забуду ли когда,
                       Что весь край въ цѣпяхъ страдаетъ?
                       Все лицо мое пылаетъ
                       Краской общаго стыда...
                       Намъ остались въ наказанье
                       Стыдъ за грековъ и рыданья.
  
                                           7.
  
                       Льемъ не кровь мы -- капли слезъ.
                       Что намъ слезы, стыдъ румянца?
                       Хоть бы три, хоть три спартанца
                       Между греками нашлось...
                       Только встаньте изъ могилы --
                       Воскресимъ мы Ѳермопилы.
  
                                           8.
  
                       Жду отвѣта мертвецовъ.
                       Чу! отвѣтъ ихъ раздается:
                       "Пусть хоть грекъ одинъ проснется --
                       Мы придемъ со всѣхъ концовъ"
                       Мы придемъ, чтобъ биться снова!"
                       Но живые -- ни полслова.
  
                                           9.
  
                       Такъ, постыла вамъ война --
                       Мечъ врагамъ предоставляйте
                       И полнѣе наливайте
                       Въ кубки краснаго вина...
                       Что жь? откликнулись всѣ живо
                       Звукамъ гнуснаго призыва.
  
                                           10.
  
                       Вамъ остался только пиръ,
                       Вы пиррійской пляскѣ рады,
                       Но скажи, народъ Эллады,
                       Гдѣ съ своей фалангой Пирръ?
                       Въ рабствѣ нѣтъ для васъ печалей,
                       Жизнь темна безъ вакханалій.
  
                                           11.
  
                       Пейте жь вина. Воля -- сонъ,
                       Нѣтъ къ прошедшему возврата!...
                       Пѣлъ вино Анакреонъ,
                       Онъ былъ рабъ -- но Поликрата.
                       Поликратъ нашъ былъ таранъ,
                       Но тиранъ не съ чуждыхъ странъ.
  
                                           12.
  
                       Деспотъ нашъ -- былъ другъ свободы,
                       Этотъ деспотъ -- Мильтіадъ.
                       Міръ такимъ тиранамъ радъ
                       Въ старину и въ наши годы.
                       Пусть съ цѣпями къ намъ придетъ
                       Хоть еще такой деспотъ!...
  
                                           13.
  
                       Пейте жь сладкое вино!
                       Можетъ быть, найдутся люди
                       И не умерло въ ихъ груди
                       Мщенье, спавшее давно.
                       Гераклидовъ кровь и нынѣ
                       Можетъ вспыхнуть въ гражданинѣ.
  
                                           14.
  
                       Ждете вы -- васъ галлъ снасетъ?
                       Нѣтъ, его не поджидайте.
                       Всѣ надежды возлагайте
                       Вы на собственный народъ,
                       Но турецкой власти сила
                       Грозный щитъ вашъ надломила.
  
                                           15.
  
                       Пейте сладкое вино!
                       Подъ веселые напѣвы
                       Пляшутъ греческія дѣвы,
                       Но въ глазахъ отъ слезъ темно:
                       Вскормятъ груди дѣвъ прекрасныхъ
                       Лишь однихъ рабовъ несчастныхъ!...
  
                                           16.
  
                       Нѣтъ, одинъ къ морскимъ волнамъ
                       Я пойду съ своей кручиной,
                       Кончу пѣсней лебединой
                       И умру, какъ лебедь, тамъ...
                       Рабскій край я презираю,
                       На полъ кубокъ свой бросаю.
  
                                 LXXXVII.
  
             Такъ пѣлъ иль сталъ бы пѣть нашъ ново-грекъ;
             Хотя не могъ съ Орфеемъ онъ равняться
             Въ своихъ стихахъ, но въ нашъ холодный вѣкъ
             И хуже пѣсни могутъ раздаваться.
             Но въ пѣснѣ той есть чувства легкій слѣдъ,
             А чувствами и дѣйствуетъ поэтъ
             На цѣлый міръ... Лжецы -- поэты эти:
             Знакомы всѣ цвѣта для нихъ на свѣтѣ.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Но слово -- это двигатель земли.
             Напишется одно лишь только слово
             И -- тысячи людей его прочли
             И въ мірѣ все твердить его готово...
             Да, нѣсколько рядовъ ничтожныхъ строкъ
             На свѣтѣ существуютъ долгій срокъ:
             Одинъ клочекъ какой нибудь страницы
             Переживетъ людей и ихъ гробницы. -
  
                                 LXXXIX.
  
             А кто писалъ тѣ строки -- стерся въ прахъ,
             Какъ цѣлый край, гдѣ прежде онъ родился...
             Когда жь случайно встрѣтимъ на поляхъ
             Пергамена, который сохранялся --
             Мы имя то, иль на плитѣ найдемъ
             Одно воспоминаніе о немъ --
             То это имя станетъ непремѣнно
             Грядущему потомству драгоцѣнно.
  
                                 ХС.
  
             Для многихъ слава только лишь смѣшна,
             Какъ звукъ пустой, иллюзіи движенье,
             Отъ случая родится въ міръ она.
             Гомеру Троя столько жъ, безъ сомнѣнья,
             Обязана, на сколько Гойлю -- вистъ.
             А Марльборо? Міръ сердцемъ былъ бы чистъ,
             Его забывъ, когда его дѣянья
             Не изложилъ бы Коксъ въ своемъ сказаньѣ.
  
                                 ХСІ.
  
             Поэзіи нётесь съ головною болью, то сдѣлайте вотъ что:
  

CLXXX.

   Позвоните вашего лакея и велите ему скорѣе подать бутылку рейнвейна и содовой воды -- и тогда вы познаете наслажденье, достойное великаго царя Ксеркса. Ни благословенный шербетъ со снѣгомъ, ни первый глотокъ ключа въ пустынѣ, ни бургонское, цвѣта солнечнаго заката, выпитое послѣ долгаго путешествія, усталости, скуки или битвы -- ничто не сравнится съ прелестью рейнвейна пополамъ съ содовой водой.
  

CLXXXI.

   Берегъ... Кажется, я описывалъ берегъ? Да, точно берегъ. И такъ, берегъ былъ въ это время также тихъ, какъ и небо; пески лежали неподвижно. Голубая поверхность водъ дремала. Повсюду царствовала тишина, прерываемая лишь изрѣдка или крикомъ птицы, или прыжкомъ дельфина, или лёгкимъ плескомъ о скалу тихо-катившейся волны, точно раздраженной этимъ внезапнымъ препятствіемъ.
  

CLXXXII.

   Гайда и Жуанъ гуляли на свободѣ, пользуясь отсутствіемъ ея отца, отправившагося за добычей. Матери, брата или опекуна, какъ уже сказано, у нея не было. При ней состояла всего одна Зоя, аккуратно являвшаяся на разсвѣтѣ въ своей госпожѣ, чтобъ исполнить свои немногосложныя обязанности: принести тёплой воды, расчесать ея волосы и выпросить старое платье.
  

CLXXXIII.

   Былъ моментъ наступленія прохлады, когда багровый дискъ солнца спускается за голубые холмы, кажущіеся въ ту минуту границей міра и облекающіе всё видимое пространство тишиной, спокойствіемъ и тѣнью. Съ одной стороны горизонтъ опоясывали полукругомъ отдалённыя горы, съ другой -- простиралось тихое, прохладное море. Надъ головами раскидывался сводъ розоваго неба съ единственной звѣздочкой, сверкавшей точно чей-нибудь глазъ.
  

CLXXXIV

   Они гуляли рука въ руку, попирая ногами обточенные водою камешки, блестящія раковины и твёрдый песокъ; заходили въ дикіе, натуральные гроты, вырытые бурями, но казавшіеся дѣломъ человѣческихъ рукъ, до-того походили они на искусственные своды, залы и кельи, украшенные сталактитами. Тамъ отдыхали они, сплетясь руками и наслаждаясь пурпурнымъ отблескомъ сумерокъ.
  

CLXXXV.

   Они смотрѣли на небо, разстилавшееся надъ ними, точно широкій розовый океанъ. Любовались равниной моря, простёртаго у ихъ ногъ и отражавшаго дискъ встающаго мѣсяца, такъ-что казалось, будто онъ -- свѣтлый и розовый -- поднимался прямо изъ океана; слушали ропотъ волнъ и тихое вѣяніе вѣтра; наконецъ, смотрѣли другъ другу въ глаза, взаимно зажигавшіеся при каждой встрѣчѣ, послѣ чего губы ихъ невольно сблизились и слились въ поцѣлуй.
  

CLXXXVI.

   Долгій, долгій поцѣлуй!-- поцѣлуй молодости, любви и красоты -- трёхъ лучей, сконцентрированныхъ въ одинъ фокусъ и зажженныхъ искрой небеснаго огня! Такіе поцѣлуи бываютъ только въ молодости, когда сердце, душа и чувство дѣйствуютъ заодно, когда кровь -- лава, пульсъ -- огонь, поцѣлуй -- землетрясеніе. Сила поцѣлуя -- я полагаю -- измѣряется его величиной.
  

CLXXXVII.

   Подъ величиной я разумѣю продолжительность; а долго ли длился каждый ихъ поцѣлуй -- это знаетъ одно небо, такъ-какъ они не справлялись съ часами: займись они этимъ, блаженство ихъ не продлилось бы ни на одну секунду. Не говоря ни слова, почувствовали они, что души ихъ и губы стремились другъ къ другу. А слившись разъ, они припадали, какъ пчёлы, сосущія мёдъ, и сердца ихъ играли въ этомъ случаѣ роль цвѣтовъ, въ которыхъ таится этотъ сладкій мёдъ.
  

CLXXXVIII.

   Они были одни, но не чувствовали себя одинокими, подобно людямъ, удалившимся въ комнату. Тихое море, сверкавшій отраженными звѣздами заливъ, двойной свѣтъ надвигавшихся всё болѣе и болѣе сумерокъ, безмолвные пески, влажные своды пещеры, ихъ окружавшіе -- всё это невольно побуждало ихъ крѣпче прижиматься другъ къ другу, точно на всей землѣ не было иной жизни, кромѣ ихъ, и точно жизнь эта никогда но должна была кончиться.
  

CLXXXIX.

   Они не боялись ни чьихъ постороннихъ глазъ или ушей, которые могли бы замѣтить ихъ въ этомъ уединённомъ мѣстѣ. Ночной мракъ ихъ не пугалъ. Они вполнѣ принадлежали другъ другу. Отрывочныя, произносимыя ими слова казались имъ цѣлымъ языкомъ. Бурный потокъ страстныхъ выраженій замѣнялся для нихъ однимъ короткимъ вздохомъ, лучшимъ переводчикомъ оракула первой любви, этого единственнаго наслѣдства, оставленнаго Евой своимъ дѣтямъ послѣ грѣхопаденья.
  

CXC.

   Гайда не требовала клятвъ и сама ихъ не давала. Она никогда ничего не слыхала объ обѣщаніяхъ брака, или объ опасностяхъ, какимъ подвергается полюбившая дѣвушка. Это была полнѣйшая невинность во всёмъ -- и на встрѣчу своему другу летѣла она, какъ беззаботная птичка. Ничего не зная объ измѣнахъ, она даже не думала требовать обѣщаній въ вѣрности.
  

СХСІ.

   Она любила -- и была любима; обожала -- и была обожаема. По закону природы, души ихъ, стремившіяся модна къ другой и дошедшія до послѣдней степени упоенія, должны бы были умереть въ этомъ припадкѣ страсти, еслибъ только души могли умирать. Страсть ихъ то ослабѣвала, то вставала съ новой силой. Сердце Гайды, бившееся на груди Жуана, чувствовало, что оно не можетъ никогда биться отдѣльно.
  

CXCII.

   Увы! они были такъ молоды, такъ хороши, такъ слабы, такъ любили другъ друга! Сверхъ-того, часъ и обстановка были одни изъ тѣхъ, когда сердце бываетъ такъ полно и, не владѣя собой, невольно толкаетъ къ поступкамъ, которыхъ не можетъ загладить вся вѣчность и за которые, какъ говорятъ, платимся мы вѣчнымъ огнёмъ -- наказаніемъ, уготованнымъ для тѣхъ, которые причиняютъ своему ближнему зло, или -- слишкомъ много удовольствія.
  

СХСІІІ.

   Бѣдная Гаида! бѣдный Жуанъ! они были такъ прекрасны и такъ страстно любили другъ друга. Никогда, со времени прародителей, не рисковала вѣчнымъ проклятіемъ болѣе прелестная парочка. Гайда, конечно, слыхала и о Стигійской рѣкѣ, и объ адскомъ огнѣ, и о чистилищѣ, но тутъ позабыла о всёмъ, и, притомъ, какъ разъ въ ту минуту, когда надо было всего тверже помнить слышанное.
  

CXCIV.

   Глаза ихъ, смотрѣвшіе другъ на друга, сверкали отраженными лучами мѣсяца. Бѣлая ручка Гайды поддерживала голову Жуана; его же руки обнимали ея станъ, теряясь въ волнахъ разсыпавшихся волосъ. Она сидѣла у него на колѣняхъ, и оба, казалось, пили дыханье другъ друга, превратившееся, наконецъ, въ одинъ страстный шепотъ. Такимъ-образомъ они представляли собой античную, греческую группу, полуобнаженную, любящую и живую.
  

CXCV.

   Когда же моментъ одуряющаго блаженства прошелъ, и Жуанъ забылся сномъ на ея рукахъ, она не заснула, но нѣжно, хотя крѣпко, поддерживала его голову на своей прелестной груди. Порой бросала она взглядъ на небо, потомъ на его блѣдную щеку, согрѣтую прикосновеніемъ ея груди, прижатую къ ея сердцу, восхищённому мыслью, какое счастье оно ему принесло и приноситъ ещё.
  

СXCVI.

   Ребёнокъ, восхищающійся огнёмъ, грудное дитя, припадающее къ груди, святоша, благоговѣющій передъ просвирой, арабъ, принимающій гостя, морякъ, видящій, какъ непріятельское судно спускаетъ флагъ, скряга, любующійся своимъ сундукомъ -- всѣ они счастливы по-своему, но счастье ихъ не сравнится съ блаженствомъ -- любоваться на заснувшаго любимаго человѣка.
  

CXCVII.

   Онъ спятъ такъ тихо, такъ очаровательно! Вся его жизнь сливается съ нашей! Безпомощный, неподвижный, нечувствующій того счастья, которое намъ даётъ! Всё, что онъ чувствовалъ, что далъ, что перенёсъ или заставилъ перенесть насъ,-- всё скрыто въ глубинѣ, непроницаемой для глазъ! Онъ лежитъ со всѣми своими прелестями и слабостями, прекрасный, какъ тихая смерть, но безъ внушаемаго ею ужаса.
  

CXCVIII.

   Такъ стерегла Гаида своего любовника. Одна, среди ночи любви и океана, она невольно подпала ихъ чарующему обаянію. Среди зыбучихъ песковъ и голыхъ скалъ избрали они убѣжище для своей любви, гдѣ ничто не могло её смутить. Никогда безчисленныя звѣзды, наполнявшія голубое пространство, не видали лица, такъ сіявшаго блаженствомъ, какъ сіяло лицо Гайды.
  

СХСІХ.

   Увы! любовь женщинъ -- какъ извѣстно -- прекрасная, но, вмѣстѣ, ужасная вещь! Вся ихъ судьба брошена на эту карту. Если карта убита, то жизнь не можетъ дать имъ болѣе ничего, кромѣ сожалѣній о прошедшемъ. Потому-то и мщеніе ихъ также ужасно и смертельно, какъ скачёкъ тигра. Онѣ сами переносятъ не менѣе тяжелыя мука, чѣмъ тѣ, которымъ мстятъ.
  

CC.

   И онѣ правы! Мужчина часто бываетъ несправедливъ къ мужчинѣ и всегда къ женщинѣ. Ихъ всѣхъ ждётъ одна участь, изъ которой единственный выходъ -- измѣна. Осуждённыя всегда скрывать свои чувства, онѣ только мысленно могутъ ласкать любимый предметъ сердца. А когда чья-нибудь распутная страсть купитъ ихъ руку -- что ждётъ ихъ впереди? Неблагодарный мужъ, безчестный любовникъ, наряды, дѣти, ханжество -- и всё кончено.
  

CCI.

   Иныя заводятъ любовниковъ, другія начинаютъ пить или молиться; тѣ занимаются хозяйствомъ, а эти -- выѣздами. Есть и такія, что бросаютъ мужей, но немного этимъ выигрываютъ, мѣняя выгоды почётнаго положенія на другое, обстановка котораго рѣдко можетъ поправить дѣло. Во дворцѣ ли, въ хижинѣ ли -- положеніе это всегда будетъ ложнымъ. Наконецъ, нѣкоторыя начинаютъ дурить -- и тогда кидаются въ авторство {Здѣсь Байронъ намокаетъ на Каролину Лэмбъ, которая, какъ онъ полагалъ, изобразила его въ своёмъ романѣ "Гленарвонъ", напечатанномъ къ 1816 году.}.
  

ССІІ.

   Гаида не знала ничего этого. Родясь въ странѣ, гдѣ солнце свѣтитъ втрое сильнѣе и жжетъ всё -- включительно до поцѣлуя ея дѣвъ съ глазами газели,-- она была дочерью природы и страсти, въ полномъ смыслѣ этого слова. Рождённая для любви, она чувствовала только, что принадлежитъ тому, кто ею избранъ. Ей было всё равно, что бы ни стали объ этомъ говорить. Ей нечего было бояться, нё о чемъ хлопотать, нё на что надѣяться. Сердце ея билось только возлѣ Жуана.
  

ССІІІ.

   О, какъ дорого стоятъ намъ эти біенія сердца! и, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ сладки они и въ своихъ причинахъ, и въ слѣдствіяхъ! Надо сознаться, что мудрость и совѣсть, всегда готовыя остановить радость въ ея фантастическихъ стремленіяхъ, порядкомъ должны поработать для того, чтобъ заставить насъ выслушать ихъ драгоцѣнные принципы -- драгоцѣнные до-того, что я удивляюсь, какъ Кэстльри не обложилъ ихъ до-сихъ-поръ налогомъ.
  

СCIV.

   Итакъ -- свершилось! Сердца ихъ соединились на уединённомъ берегу. Звѣзды, вѣнчальныя свѣчи ихъ свадьбы, проливали плѣнительный свѣтъ на ихъ плѣнительныя лица. Океанъ былъ ея свидѣтелемъ, а гротъ -- ихъ брачной постелью. Соединённые собственными чувствами, они не имѣли иного священника, кромѣ уединенія. Они -- мужъ и жена! Они -- счастливы! Ихъ молодые глаза видѣли ангеловъ другъ въ другѣ и рай -- во всей землѣ.
  

CCV.

   О, любовь! Великій Цезарь былъ твоимъ поклонникомъ, Титъ -- повелителемъ, Антоній -- рабомъ, Катуллъ и Горацій -- истолкователями, Овидій -- учителемъ, Сафо -- мудрымъ синимъ чулкомъ! Да послѣдуютъ за ней въ ея влажную могилу всѣ, которые захотятъ ей подражать! Левкадійская скала всё ещё возвышается надъ водой. О, любовь! ты -- богиня зла! называю тебя такъ, потому-что нельзя же назвать тебя чёртомъ.
  

СCVI.

   Ты дѣлаешь. ненадежными супружескіе узы и издѣваешься надъ головами даже великихъ людей. Цезарь, Помпей, Магометъ и Велисарій заставили музу исторіи исписать о себѣ не одну страницу. Жизнь ихъ и судьба были полны разныхъ событій (подобныхъ людей едва-ли увидитъ міръ) и, однако, всѣ четверо схожи между собою въ трёхъ пунктахъ: всѣ они были героями, завоевателями и рогоносцами.
  

CCVII.

   Ты создавала философовъ. Эпикуръ и Аристиппъ, эти два ярыхъ матеріалиста, учили насъ безнравственнымъ теоріямъ, очень удобноприложимымъ на практикѣ. О, еслибъ они научили насъ при этомъ, какъ уберечься отъ дьявола! Какой успѣхъ имѣло бы тогда ихъ ученіе (хотя и не новое), "ѣшь, пей, люби -- и не заботься объ остальномъ!" говорилъ царственный мудрецъ Сарданапалъ.
  

ССVIII.

   Но Жуанъ... неужели онъ забылъ Джулію " забылъ такъ скоро? Признаюсь, для меня это очень затруднительный вопросъ. Но, безъ-сомнѣнья, всему виною луна. Всякая новая страсть -- ея продѣлка. Иначе какимъ-бы чертомъ могло каждое новое хорошенькое личико такъ неотразимо привлекать насъ, слабыхъ смертныхъ?
  

ССІХ.

   Я ненавижу непостоянство; презираю, не терплю и осуждаю людей, чьи сердца обладаютъ такой подвижностью ртути, что на нихъ не можетъ основаться никакое постоянное чувство. Любовь, вѣрная любовь -- вотъ всегдашній жилецъ моего сердца; и, не смотря на это, я встрѣтилъ вчера въ маскарадѣ прехорошенькое созданье, только-что пріѣхавшее изъ Милана и возбудившее во мнѣ самыя измѣнническія чувства.
  

CCX.

   Но тутъ философія пришла мнѣ на помощь, е Подумай о священныхъ узахъ, тебя связывающихъ!" -- "Да, да, милая философія", отвѣчалъ я. "Но, Боже, какіе у ней прелестные зубки и глазки! Какъ бы мнѣ узнать, замужемъ она или дѣвица, или ни то, ни другое? изъ любопытства, только изъ любопытства. "-- "Остановись!" крикнула мнѣ философія, съ истинногреческимъ величіемъ, хотя и была одѣта венеціанкой.
  

ССХІ.

   "Остановись!" -- и я остановился. Но вернёмся къ нашему разсказу. То, что люди зовутъ непостоянствомъ, не болѣе, какъ дань уваженія къ прекрасному существу, въ которомъ природа щедро проявила свои дары красоты и молодости. Вѣдь, обожаемъ же мы стоящую въ нишѣ прекрасную статую! Такъ и здѣсь: это обожаніе реальнаго -- не болѣе, какъ усиленное чувство стремленія къ идеалу.
  

CCXII.

   Въ этомъ чувствѣ проявляется любовь къ изящному, это -- тонкое выраженіе способностей, которыми насъ одарилъ Богъ. Это -- платоническое чувство и, притомъ, чувство дивное, общее всѣмъ, подарокъ неба и звѣздъ, безъ котораго жизнь была бы уже черезъ-чуръ пошлой. Короче, это не болѣе, какъ глазѣнье, приправленное чуть замѣтной прибавкой чувственности, единственно для напоминанія, что плоть наша удобовоспламеняема.
  

ССХІІІ.

   Чувство это невольно, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и не дёшево намъ обходится. Что, еслибы, въ самомъ-дѣлѣ, мы могли постоянно чувствовать къ одной и той же женщинѣ ту страсть, которую она въ насъ зажгла, явясь нашимъ глазамъ въ первый разъ, какъ Ева? Сколько сердечныхъ страданій было бы этимъ сбережено, а также сколько шиллинговъ! (Шиллинги въ такихъ случаяхъ нужны болѣе всего; иначе -- страдай!) Еслибъ намъ постоянно нравилась одна и та же женщина -- какъ бы это было здорово для сердца и для печени.
  

ССXIV.

   Сердце, какъ небо, составляетъ частицу рая. Въ нёмъ, какъ въ небѣ, мѣняются ночь и день, бываютъ грозы и, какъ небо, заволакивается оно облаками и подёргивается мракомъ. Но если гроза и разрушеніе пройдутъ, сердце опять, подобно небу, разражается потокомъ дождя, а глаза источаютъ, въ видѣ слёзъ, кровь сердца, что всё вмѣстѣ и составляетъ подобіе англійскаго климата.
  

CCXV.

   Печень -- есть лазаретъ желчи, но очень рѣдко исполняющій, какъ слѣдуетъ, своё назначеніе. Первая страсть поселяется въ насъ такъ крѣпко, что всѣ другія присасываются къ ней, переплетаясь, какъ гнѣздо змѣй въ кучѣ навоза. Бѣшенство, страхъ, ненависть, ревность, мщенье, угрызеніе совѣсти кишатъ тамъ и потомъ вырываются наружу, какъ удары землетрясенія, порождаемые скрытымъ внутреннимъ огнёмъ.
  

ССXVI.

   Я не буду болѣе продолжать этого анатомическаго анализа, и кончаю мою вторую пѣснь, также какъ и первую, написавъ около двухсотъ съ чѣмъ-то строфъ -- число, которымъ я предполагаю ограничиться для всѣхъ моихъ двѣнадцати или двадцати четырёхъ пѣсень. Оставляю перо и свидѣтельствую вамъ моё почтеніе, предоставляя Жуану и Гайдѣ самимъ защищать своё дѣло передъ тѣми, кто удостоитъ прочесть ихъ исторію.
  

ПѢСНЬ ТРЕТЬЯ.

I.

   Привѣтъ тебѣ, Муза! et cetera... Мы оставили Жуана уснувшимъ на прекрасной, счастливой груди, вмѣсто подушки, стерегомаго глазами, никогда ещё незнавшими слёзъ, и любимаго молодымъ сердцемъ слишкомъ счастливымъ, чтобъ почувствовать ядъ, которымъ счастье это было отравлено, или чтобъ понять, что уснувшій былъ величайшимъ врагомъ, осквернившимъ молодую жизнь и превратившимъ чистѣйшую кровь этого сердца въ слёзы.
  

II.

   О, любовь! Скажи, почему такъ опасно быть любимымъ въ этомъ мірѣ? для чего переплетаешь ты съ лучшими своими цвѣтами вѣтви кипариса и дѣлаешь вздохи своими всегдашними спутниками? Срывая цвѣты, чтобъ насладиться ихъ запахомъ, мы прикалываемъ ихъ къ нашей груди, гдѣ они умираютъ. Точно также губимъ мы и женщинъ, привлекая ихъ на свою грудь для ласки.
  

III.

   Въ первую минуту страсти женщина любитъ своего любовника; во всё остальное время она любитъ только любовь. Это чувство для нея привычка, которой она никакъ не можетъ бросить, и чувствуетъ себя въ нёмъ также хорошо, какъ въ просторной перчаткѣ. Вы убѣдитесь въ этомъ сами, сдѣлавъ опытъ. При первой любви она любитъ одного человѣка, а потомъ предпочитаетъ его во множественномъ числѣ, вовсе не затрудняясь такимъ прибавленіемъ.
  

IV.

   Не знаю, кто въ этомъ виноватъ -- мужчины или сами женщины, но вѣрно только то, что женщина, павши разъ (если только не ударится въ ханжество), требуетъ непремѣнно, чтобъ за ней ухаживали всю жизнь. Конечно, сердце подобной женщины отдаётся вполнѣ только первой любви, хотя есть и такія, которыя никогда не любили; но полюбившія однажды, никогда этимъ не кончаютъ.
  

V.

   Фактъ, что любовь и бракъ, рождённые изъ одного источника, рѣдко могутъ ужиться, поразительно доказываетъ печальную и преступную слабость и несовершенство человѣческаго сердца, Любовь въ бракѣ претерпѣваетъ такое же превращеніе, какъ вино, дѣлаясь уксусомъ -- кислымъ, противнымъ напиткомъ, лишившимся своего прежняго божественнаго аромата и годнымъ только для обыдённаго хозяйственнаго употребленія.
  

VI.

   Есть что-то одно другому совершенно противоположное въ чувствѣ, которое въ насъ возбуждаетъ женщина до и послѣ брака. Положимъ, мы поступаемъ не хорошо, льстя ей до извѣстной минуты, когда истина предстанетъ намъ такою, какова она есть. Что же остаётся дѣлать потомъ, какъ не разочароваться? Въ подобныхъ обстоятельствахъ, одни и гѣ же качества мѣняютъ имена: такъ страстная натура, похвальная въ любовникѣ, считается въ мужѣ супружескимъ преступленіемъ.
  

VII.

   Мужчинамъ становится совѣстно вѣчно нѣжничать. Къ тому же они иногда утомляются (это, впрочемъ, рѣдкій случай) и начинаютъ тогда утѣшать себя тѣмъ, что не можетъ же вѣчно нравиться одно и то же. А сверхъ-того, вспомните неизбѣжный пунктъ контракта, что супруги соединены до смерти котораго-нибудь изъ нихъ! Печальная перспектива -- потерять жену, бывшую украшеніемъ нашихъ дней и одѣть своихъ лакеевъ въ трауръ.
  

VIII.

   Въ семейной жизни есть, безспорно, что-то совершенно противоположное истинной любви. Романы рисуютъ въ тысячѣ картинъ положенія влюбленныхъ, но портретъ брака очерчиваютъ только слегка. Да и, въ-самомъ-дѣлѣ, кому какое дѣло до воркованья мужа съ женой? есть ли что-нибудь пикантное въ ихъ поцѣлуѣ? Неужели вы думаете, что Петрарка сталъ бы писать всю свою жизнь сонеты Лаурѣ, будь она его женой?
  

IX.

   Трагедіи кончаются смертью дѣйствующихъ лицъ, комедіи -- ихъ бракомъ. Послѣдствія въ обоихъ случаяхъ предоставляются воображенію зрителей. Авторы боятся уничтожить или ослабить произведенное впечатлѣніе, попробовавъ описать наступающую, въ обоихъ случаяхъ, иную жизнь, которая доберётся когда-нибудь и до нихъ самихъ. Потому, отдавая въ томъ и другомъ случаѣ своихъ героевъ во власть попа, они не говорятъ ни слова ни о смерти, ни о бракѣ.
  

X.

   Изъ всѣхъ поэтовъ, сколько я помню, только двое, Дангъ и Мильтонъ, воспѣвали адъ и рай, то-есть -- бракъ. И оба они были несчастливы въ женитьбѣ {Дантъ въ "Адѣ называетъ свою жену "гордой женщиной".-- Первая жена Мильтона убѣжала отъ него въ первый мѣсяцъ брака.}. Кое-какіе грѣшки или несходство характеровъ разрушили ихъ супружескій союзъ. (Для этого бываетъ нужно такъ немного.) Во всякомъ случаѣ, можно быть увѣреннымъ, что Беатриче Данта и Ева Мильтона -- рисованы не съ ихъ женъ.
  

XI.

   Нѣкоторые увѣряютъ, что въ Беатриче Дантъ олицетворилъ теологію, а вовсе не свою возлюбленную. Мнѣ кажется (предоставляю соглашаться со мной или нѣтъ), что это не болѣе, какъ фантазія комментатора, которую онъ даже не поддержалъ никакимъ доказательствомъ. Этакъ, пожалуй, и я скажу, что, по моему мнѣнію, Дантъ хотѣлъ олицетворить въ своихъ мистическихъ экстазахъ математику.
  

XII.

   Гайда и Жуанъ не были обвѣнчаны; но это ихъ, а не моя вина. Съ вашей стороны, высоко-нравственный читатель, будетъ большой несправедливостью, если вы вздумаете взвалить отвѣтственность за ихъ безбрачіе на меня. Если же вы -- во что бы то ни стало -- желаете видѣть ихъ женатыми, то закройте, прошу васъ, книгу и не читайте далѣе о похожденіяхъ этой заблудшей парочки, пока послѣдствія ихъ взаимныхъ отношеній ещё не вполнѣ выразились. Читать о беззаконной любви -- опасно.
  

XIII.

   Тѣмъ не менѣе, они были счастливы -- счастливы въ незаконномъ исполненіи ихъ невинныхъ желаній. Становясь, съ каждымъ новымъ посѣщеніемъ своего друга, всё смѣлѣе и смѣлѣе, Гайда, повидимому, совсѣмъ забыла, что островъ принадлежитъ ея отцу. Достигнувъ желаемаго, намъ такъ трудно бываетъ отъ него отказаться, по-крайней-мѣрѣ на первое время, когда ещё не пришло пресыщенье. Такъ и Гаида старалась воспользоваться каждой минутой отсутствія своего отца.
  

XIV.

   Манера, принятая ея отцомъ для добыванія денегъ, ни кому не должна казаться странной, хотя онъ и не щадилъ флага ни одной націи. Замѣните его имя именемъ перваго министра -- и доходы его, сами собой, переименуются въ налогъ. Но онъ не простиралъ такъ далеко своихъ претензій и, слѣдуя своему призванію, плавалъ по морю болѣе въ качествѣ морскаго прокурора.
  

XV.

   Старика задержала противные вѣтры и нѣсколько важныхъ призовъ. Надѣясь встрѣтить ещё кое-что, онъ продолжалъ оставаться въ норѣ, хотя сильный шквалъ и надѣлалъ ему не мало хлопотъ, сорвавъ одинъ изъ его призовъ. Тогда онъ заковалъ остальныхъ плѣнныхъ, перенумеровавъ ихъ, какъ главы романа. На всѣхъ были вандалы и ошейники, и каждый былъ оцѣнёнъ имъ отъ десяти до ста долларовъ за штуку.
  

XVI.

   Нѣкоторыхъ изъ своихъ плѣнниковъ сбылъ онъ, около Матапана, своимъ друзьямъ-майнотамъ, нѣкоторыхъ продалъ тунисскимъ корреспондентамъ, кромѣ, впрочемъ, одного, оказавшагося негоднымъ по старости и потому выброшеннаго за бортъ. Болѣе богатыхъ заперъ онъ въ трюмъ особо, въ надеждѣ получить за нихъ выкупъ. Что же касается прочей толпы, то сбытъ ихъ былъ обезпеченъ по спеціальному заказу триполійскаго дея.
  

XVII.

   Товары были также проданы на различныхъ рынкахъ Леванта, кромѣ нѣкоторыхъ принадлежностей женскаго туалета: французскихъ тканей, кружевъ, шпилекъ для волосъ, зубныхъ щётокъ, чайника, подноса, гитары и аликантскихъ кастаньетъ. Всѣ эти плоды грабежа нѣжнѣйшаго изъ отцовъ были отложены особо и назначены въ подарокъ его дочери.
  

XVIII.

   Изъ числа доставшихся ему животныхъ, отобралъ онъ также обезьяну, бульдога, мартышку, двухъ попугаевъ, персидскую кошку съ котятами и терріера, принадлежавшаго одному англичанину, умершему на берегу Итаки, гдѣ крестьяне кормили бѣдное животное изъ жалости. Всѣхъ этихъ звѣрей заперъ онъ въ одну общую клѣтку, чтобы вѣрнѣе сберечь ихъ при поднимавшейся непогодѣ.
  

XIX.

   Устроивъ морскія дѣла и разославъ въ разныя стороны простыхъ крейсеровъ, самъ онъ, видя, что корабль его нуждался въ нѣкоторыхъ исправленіяхъ, поспѣшилъ домой, гдѣ дочь его такъ успѣшно занималась гостепріимствомъ. Но такъ-какъ эта часть острова была пуста, мелководна и окружена далековдающимися въ море рифами, то портъ былъ устроенъ въ другой его части.
  

XX.

   Таможенъ, карантиновъ и вообще всѣхъ подобныхъ учрежденій, на которыхъ нахально распрашиваютъ всѣхъ и каждаго о томъ, гдѣ онъ былъ и что дѣлалъ, на островѣ не было, а потому онъ высадился скоро и безъ затрудненій, отдавъ экипажу приказаніе накренить корабль и переконопатить его къ слѣдующему дню. Приказалъ -- и всѣ руки немедленно принялись за дѣло, начавъ разгрузку товаровъ, балласта, пушекъ и дорогихъ вещей.
  

XXI.

   Взобравшись на холмъ, откуда были видны бѣлыя стѣны его дома, онъ остановился. Странное чувство наполняетъ грудь возвращающихся изъ странствованія: сомнѣніе -- всё ли благополучно дома или нѣтъ, влеченіе въ однимъ, страхъ за другихъ. Сердце какъ-будто переживаетъ въ одинъ мигъ всё время разлуки и какъ-будто возвращается вновь къ минутѣ отъѣзда.
  

XXII.

   Возвращеніе домой послѣ долгаго странствованія по морю и по сушѣ мужа или отца совершенно естественно бываетъ сопряжено съ маленькимъ сомнѣніемъ, овладѣвающимъ ихъ сердцемъ: женщины въ семьѣ -- вещь серьёзная. (Никто не довѣряетъ и не удивляется имъ болѣе меня... Но онѣ не любятъ лести и потому я не стану льстить.) Жены -- въ отсутствіе мужей -- дѣлаются хитрѣй, а дочери иногда убѣгаютъ съ лакеями.
  

XXIII.

   Судьба Улисса достаётся въ удѣлъ не всякому порядочному человѣку, возвращающемуся домой. Не всякая оставшаяся женщина проводитъ дни въ слезахъ по мужѣ и отвергаетъ, какъ Пенелопа, искательства поклонниковъ. Бываетъ, что возвратившійся мужъ находитъ прекрасный мавзолей, воздвигнутый въ его память и двухъ или трёхъ дѣвочекъ, родившихся отъ добраго друга, овладѣвшаго и женой его, и имуществомъ. Даже Аргусъ {Собака Улисса, узнавшая его по возвращеніи.} кидается иногда на него и рвётъ ему брюки.
  

XXIV.

   Если же возвратившійся -- холостякъ, то часто оказывается, что прекрасная невѣста вышла, во время его отсутствія, за-мужъ за какого-нибудь богатаго скрягу. Въ этомъ случаѣ ему ещё остаётся утѣшеніе дождаться между ними ссоры и наверстать, въ качествѣ cavaliere servente, при особѣ поумнѣвшей супруги, потерянное время или отомстить ей презрѣніемъ. Если же онъ не желаетъ страдать тайно, то можетъ начать писать оды на непостоянство женщинъ.
  

XXV.

   Но и вы, господа, которымъ удалось завести честную связь такого рода -- то-есть, дружбу съ замужней женщиной, хотѣлъ я сказать, эту самую прочную изъ всѣхъ связей, какія только существуютъ, связь, заслуживающую имя брака но преимуществу (потому-что законный только -- ширмы) -- не уѣзжайте и вы надолго! Я знаю случаи, гдѣ отсутствовавшаго надували но четыре раза въ день.
  

XXVI.

   Ламбро (имя нашего пирата), будучи въ сухопутныхъ дѣлахъ далеко не такъ опытенъ, какъ въ морскихъ, очень обрадовался, завидя издали дымъ, поднимавшійся надъ его домомъ. Но, не будучи силёнъ въ метафизикѣ, онъ не понималъ причины ни своей радости, ни какого-либо иного чувства. Онъ любилъ свою дочь и горько плакалъ бы, еслибъ она умерла; но, подобно иному философу, не отдавалъ себѣ въ томъ отчёта.
  

XXVII.

   Онъ видѣлъ, какъ сіяли на солнцѣ бѣлыя стѣны его дома, какъ густо зеленѣли деревья сада, слышалъ тихое журчанье знакомаго ручейка, отдалённый лай своей собаки; замѣтилъ даже, сквозь деревья прохладной рощи, движущіяся фигуры людей, блескъ ихъ оружія (на Востокѣ всѣ ходятъ вооруженными) и яркія краски ихъ одеждъ, сіявшихъ, какъ крылья бабочки.
  

ХXVIII.

   Приближаясь къ мѣсту, представившему ему всё это, онъ, крайне удивлённый такими признаками какого-то необыкновеннаго праздника, вдругъ услышалъ -- увы! не музыку сферъ, но самые обыдённые звуки земной скрипки. Звуки эти заставили его усомниться въ вѣрѣ въ свои уши. Онъ никакъ не могъ себѣ даже вообразить причины такого концерта, сопровождаемаго, сверхъ-того, флейтой, барабаномъ и громкими, вовсе не восточными взрывами хохота.
  

XXIX.

   Ускоривъ шаги по скату холма и раздвигая кусты, чтобъ лучше разсмотрѣть происходившее, онъ, къ крайнему своему изумленію, увидѣлъ, что толпа его слугъ, подобно бѣснующимся дервишамъ, вертѣлась на одномъ мѣстѣ: это былъ пиррійскій военный танецъ, который такъ любятъ обитатели Леванта.
  

XXX.

   Далѣе -- группа греческихъ дѣвушекъ, изъ которыхъ старшая и самая высокая ростомъ размахивала бѣлымъ платкомъ, танцовали, держась за руки, на подобіе жемчужнаго ожерелья. Тёмные каштановые локоны (изъ которыхъ каждый свёлъ бы съ ума десять поэтовъ) развѣвались въ безпорядкѣ по ихъ бѣлымъ плечамъ. Предводительница ихъ цѣла, а прочія танцовали и пѣли подъ тактъ ея пѣсни.
  

XXXI.

   Неподалёку кружокъ весёлыхъ друзой, усѣвшихся съ поджатыми подъ себя ногами, занимался обѣдомъ. Передъ ними виднѣлись: пилавъ и другія блюда, бутылки съ самосскимъ и хіосскимъ винами и прохладительный шербетъ въ глиняныхъ сосудахъ. Готовый дессертъ висѣлъ надъ ихъ головами. Апельсины, гранаты, виноградъ, только-что сорванные, источали свой сладкій сокъ.
  

XXXII.

   Вереница дѣтей окружала бѣлаго, какъ снѣгъ, барана, тихаго и смирнаго, какъ ягнёнокъ. Играя, обвивали они ему рога цвѣтами. Патріархъ стада охотно позволялъ дѣлать съ собой всё, что имъ было угодно. Граціозно выгибалъ онъ шею, ѣлъ изъ ихъ рукъ, или внезапно склонялъ рога, какъ-будто для нападенія, но тотчасъ же снова поднималъ голову и снова покорно повиновался ихъ маленькимъ ручкамъ, смирно отступая назадъ.
  

XXXIII.

   Ихъ классическіе профили, пёстрыя одежды, большіе чёрные глаза, нѣжныя, розовыя, какъ гранатъ, щёки, длинные волосы, граціозныя движенья, говорящіе взгляды и какая-то печать невинности, всегдашней спутницы молодости -- дѣлали изъ этихъ маленькихъ грековъ настоящія картинки, такъ-что иной философъ отъ души вздохнулъ бы при мысли, зачѣмъ они выростутъ.
  

XXXIV.

   Далѣе, уродливый карликъ разсказывалъ сказски нѣсколькимъ, сидѣвшимъ съ трубками въ зубахъ, старикамъ, болталъ о зарытыхъ въ землѣ кладахъ, о шутливыхъ отвѣтахъ остроумныхъ арабовъ, о чарахъ, при помощи которыхъ можно дѣлать золото и лечить разныя болѣзни, о заколдованныхъ скалахъ, открывающихся по волшебному слову, о чародѣйкахъ, превращающихъ своихъ мужей въ скотовъ (это, впрочемъ, не сказска).
  

XXXV.

   Словомъ, тутъ было собрано всё, чтобъ повеселиться и тѣломъ, и душой: пѣніе, танцы, вино, музыка, персидскія сказски, невинныя игры. Но Ламбро сильно нахмурился при видѣ такого кутежа, затѣяннаго въ его отсутствіе и обѣщавшаго значительное увеличеніе его недѣльныхъ расходовъ, этого непріятнѣйшаго изъ людскихъ золъ.
  

XXXVI.

   Что за ничтожное существо человѣкъ, когда подумаешь, какія несчастья его окружаютъ даже послѣ обѣда? Одинъ золотой день среди желѣзнаго вѣка -- вотъ всё, что можетъ ожидать даже самый счастливый грѣшникъ. Удовольствіе (въ особенности, когда оно поётъ) -- опасная сирена, завлекающая въ свои сѣти новичка съ тѣмъ, чтобъ его погубить. Появленіе Ламбро среди этой пирующей толпы произвело дѣйствіе мокраго одѣяла, упавшаго на огонь.
  

XXXVII.

   Молчаливый отъ природы, и, притомъ, сгорая желаньемъ сдѣлать дочери сюрпризъ своимъ возвращеньемъ (внѣ дома онъ производилъ эти сюрпризы мечёмъ), Ламбро не предувѣдомилъ её о своёмъ прибытіи, такъ-что никто его не ожидалъ. Долго смотрѣлъ онъ на всё ему представлявшееся, точно желая увѣриться -- не обманываютъ ли его глаза, и, по правдѣ сказать, былъ гораздо болѣе удивлёнъ, чѣмъ обрадованъ присутствіемъ въ своёмъ домѣ такой весёлой компаніи.
  

XXXVIII.

   Онъ не зналъ, что во время его отсутствія на островѣ распространилось ложное извѣстіе о его смерти. (Вотъ какъ лгутъ люди и, въ особенности, греки. Какъ-будто такіе люди, какъ Ламбро, могутъ умирать!) Вѣсть эта облекла на нѣсколько недѣль въ трауръ весь домъ; но, наконецъ, губы и глаза обсохли, румянецъ на розовыхъ щёчкахъ Гаиди загорѣлся снова, слёзы спрятались обратно и она, какъ хозяйка, подумала о томъ, что надо привести домъ въ порядокъ.
  

XXXIX.

   Вотъ причина пиршества, присутствія риса и говядины за обѣдомъ, танцевъ, попойки, музыки и всего прочаго, превратившаго островъ въ увеселительное мѣсто. Слуги поголовно или были пьяны, или ничего не дѣлали, чѣмъ были счастливы превыше всякой мѣры. Гостепріимство Ламбро показалось бы ничтожнымъ въ сравненіи съ расточительностью, съ какою Гаида тратила его запасы. Удивительно, какъ она умѣла всѣмъ распорядиться, не отнимая въ то же время ни одной минуты у своей любви!
  

XL.

   Можетъ-быть, вы подумаете, что, попавъ такъ внезапно на этотъ праздникъ, Ламбро разсердился, такъ-какъ радоваться тутъ дѣйствительно было нечему. Можетъ-быть, вы ожидаете даже какой-нибудь ужасной вспышки, за которой послѣдуютъ бичи, пытка, тюрьма, чтобъ наказать этихъ людей и показать такимъ-образомъ свои природныя наклонности разбойника.
  

XLI.

   Вы ошибаетесь. Это былъ самый мягкій человѣкъ изъ всѣхъ, какіе когда-либо снаряжали корабли или рѣзали горла. Подъ его сдержанными, джентльменскими манерами вы никогда не узнали бы его истинныхъ мыслей. Никакой придворный и никакая женщина подъ юбкой не скрывали столько притворства. Какъ жаль, что онъ предпочёлъ жизнь искателя приключеній: этимъ лишилъ онъ высшее общество весьма полезнаго для него члена.
  

XLII.

   Подойдя въ первой группѣ пирующихъ, Ламбро внезапно ударилъ по плечу перваго, попавшагося ему подъ руку и съ особенной, одному ему свойственной, улыбкой, не обѣщавшей ничего хорошаго, спросилъ о причинѣ затѣяннаго празднества. Пьяный грекъ, къ которому онъ обратился -- бывъ уже слишкомъ навеселѣ, чтобъ узнать личность спрашивавшаго -- налилъ стаканъ вина
  

XLIII.

   И, не оборачивая головы, подахъ ему черезъ плечо, проговоривъ пьянымъ голосомъ: "Нёкогда мнѣ болтать съ тобою, не то, пожалуй, пересохнетъ въ горлѣ!" Другой прошепелявилъ: "старый хозяинъ умеръ! Ступай спрашивать его наслѣдницу и хозяйку!" -- "Хозяйку?" пробормоталъ третій: "Ба! хозяина, хочешь ты сказать, только не стараго, а новаго! "
  

XLIV.

   Гуляки эти были въ домѣ въ первый разъ и не знали, съ кѣмъ говорили. Ламбро нахмурился: точно мрачное облако пробѣжало но его глазамъ. Однако, сдѣлавъ усиліе, онъ подавилъ это чувство и съ прежней улыбкой попросилъ объявить ему имя и качества этого новаго хозяина, который, какъ по всему было видно, сдѣлалъ Гайду дамой.
  

XLV.

   "Кто онъ и что, а также откуда пришелъ -- я не знаю", отвѣчалъ тотъ: "да,
   признаться, не много объ этомъ и забочусь; а вотъ то, что этотъ каплунъ зажаренъ отлично и что никогда не поливался онъ лучшимъ виномъ -- это я чувствую. Если тебѣ этого не довольно, такъ обратись съ распросами къ моему сосѣду: онъ любитъ болтать и объяснитъ тебѣ всё."
  

XLVI.

   Я уже сказалъ, что Ламбро былъ очень терпѣливый человѣкъ, и въ этомъ случаѣ обнаружилъ такую сдержанность, лучше какой едва-ли могъ бы выказать любой французъ, сынъ націи, учтивой по преимуществу. Съ спокойствіемъ, истинно изумительнымъ, хотя и съ сердцемъ, готовымъ разорваться на части, перенёсъ онъ насмѣшки и оскорбленія этихъ негодяевъ, объѣдавшихся его добромъ.
  

XLVII.

   Какъ ни странно видѣть такіе мягкіе пріёмы въ человѣкѣ, привыкшемъ повелѣвать, посылать людей туда и сюда по произволу, видѣть свои приказанія исполнявшимися мгновенно, хотя бы дѣло шло объ убійствѣ или цѣпяхъ, но, однако, подобныя вещи случаются, хотя я самъ не знаю, какимъ образомъ. Но, надо признаться, что тотъ, кто умѣетъ такъ владѣть собой, достоинъ повелѣвать не хуже любого Гвельфа {Царствующій въ Англіи Брауншвейгскій домъ происходитъ отъ Вельфа Баварскаго, принявшаго, впослѣдствіи, имя Гвельфовъ.}.
  

XLVIII.

   Ламбро бивалъ порой дикъ и бѣшенъ, но только не въ серьёзныхъ дѣлахъ. Спокойный, сосредоточенный, тихій и медленный, въ подобныхъ случаяхъ напоминалъ онъ удава въ лѣсу. Слова у него никогда не предшествовали удару. Разсердившись разъ, онъ не крошилъ направо и налѣво, по самое его молчаніе было тогда ужасно, и первый ударъ былъ таковъ, что во второмъ не оказывалось надобности.
  

XLIX.

   Онъ не сдѣлалъ болѣе ни одного вопроса и пробрался въ домъ заднимъ ходомъ, гдѣ небольшое число встрѣтившихся ему людей, совершенно неожидавшихъ его возвращенія, и не думало его узнавать. Если отцовская любовь располагала его ещё въ пользу Гайды, то, съ другой стороны, то, что онъ видѣлъ, не могло не показаться ему довольно страннымъ способомъ носить трауръ.
  

L.

   Еслибъ всѣ мёртвые могли воскреснуть (чего Боже оборони) или хотя бы нѣкоторые, напримѣръ, жены или мужья (примѣръ изъ супружеской жизни не хуже другихъ), то можно держать пари, что поднявшаяся при этомъ буря превзошла бы пережитыя ими при жизни, каковы бы тѣ ни были. Воскресенье вызвало бы навѣрно не менѣе слёзъ, чѣмъ сколько было иролито ихъ надъ гробницей умершаго.
  

LI.

   Ламбро вошелъ въ домъ, переставшій быть его кровомъ. Чувство, овладѣвающее нами въ подобныхъ случаяхъ, бываетъ труднѣе перенести, чѣмъ нравственныя терзанія смерти, и врядъ-ли что-нибудь можетъ быть тяжело для человѣческаго сердца, какъ увидѣть свой собственный очагъ превращённымъ въ надгробный камень и обломки своихъ надеждъ разбросанными вокругъ! Вотъ чувство, котораго не можетъ понять холостякъ!
  

LII.

   Онъ вошелъ въ домъ, переставшій быть его кровомъ, потому-что гдѣ нѣтъ любящаго насъ сердца, тамъ нѣтъ для насъ крова. Переступая собственный порогъ, безъ радостной встрѣчи, онъ почувствовалъ себя совершенно одинокимъ въ мірѣ. Здѣсь жилъ онъ долго; здѣсь провёлъ немногія спокойныя минуты своей жизни, здѣсь его очерствѣлое сердце и привыкшіе хитрить и обманывать глаза размягчались при видѣ невиннаго дитяти, этого единственнаго алтаря его оставшихся неосквернёнными чувствъ.
  

LIII.

   Это былъ человѣкъ замѣчательнаго характера. Дикій и суровый отъ природы, но съ мягкой манерой обращенія, умѣренный во всѣхъ привычкахъ, довольствовавшійся малымъ и въ пищѣ, и въ забавахъ, способный глубоко чувствовать и въ то же время много переносить, онъ былъ рождёнъ если не для чего-нибудь совершенно-хорошаго, то, по крайней мѣрѣ, для лучшаго, чѣмъ былъ. Несчастья отечества и невозможность ему пособить превратили его изъ невольника въ торговца этимъ товаромъ.
  

LIV.

   Жажда власти и быстрое обогащеніе, суровость, пріобрѣтённая привычкой, жизнь, полная опасностей, среди которыхъ онъ состарѣлся, неблагодарность, которою часто ему платили за благодѣянія, житейскія сцены, къ какимъ онъ привыкъ, наконецъ, бурное море и дикіе товарищи по ремеслу -- сдѣлали изъ него человѣка страшнаго врагамъ, незамѣнимаго для союзниковъ и несовсѣмъ пріятнаго для новаго знакомства.
  

LV.

   Героическій духъ древней Греціи оставилъ замѣтный отпечатокъ въ его душѣ, тотъ духъ, который нѣкогда подвигнулъ его предковъ отправиться за золотымъ руномъ въ Колхиду. Душа его была не изъ наклонныхъ къ миру, по -- увы!-- отечество не представляло ему пути къ славѣ, и вотъ почему, возненавидѣвъ весь свѣтъ, объявилъ онъ войну всѣмъ націямъ, чтобъ отомстить за его униженіе.
  

LVI.

   Благотворное вліяніе климата замѣтно облагородило его сердце оттѣнкомъ іонической граціи и изящества. Вліяніе это высказывалось во многомъ, часто помимо его воли. Примѣромъ можетъ служить его умѣнье выбрать мѣстность для жилища, любовь къ музыкѣ, къ картинамъ природы, удовольствіе, съ которымъ онъ слушалъ журчанье кристальнаго ручья или наслаждался запахомъ цвѣтовъ. Всё это падало благодатной росой на его душу, въ минуты успокоенья.
  

LVII.

   Но вся его любовь, вся привязанность, на какія только онъ былъ способенъ, сосредоточились у него въ обожаніи дочери. Она одна способна была всегда размягчить его сердце, среди какихъ бы кровавыхъ дѣлъ его ни застала. Это было единственное безусловно-чистое чувство его сердца, съ потерей котораго должны были исчезнуть въ нёмъ слѣды всего человѣческаго и добраго, преврати его самого въ дикаго, неистоваго циклопа.
  

LVIII.

   Тигрица, у которой отняли дѣтёнышей, ужасна въ своёмъ лѣсу для пастуховъ и стадъ. Океанъ, расходившійся пѣнистыми валами, ужасенъ для корабля, когда онъ въ сосѣдствѣ со скалами. Но эти ужасы, вслѣдствіе ихъ собственной чрезмѣрной ярости, утихаютъ скорѣе, чѣмъ мрачный, сосредоточенный и безмолвный гнѣвъ человѣческаго сердца, особенно, когда это сердце -- отца.
  

LIX.

   Тяжело -- хотя это и случается весьма часто -- видѣть, какъ дѣти ускользаютъ изъ-подъ нашей власти. Эти созданья, въ которыхъ мы видѣли возрожденіе нашей собственной молодости, эти маленькіе мы сами, переформованные изъ болѣе тонкаго матеріала, покидаютъ насъ обыкновенно какъ-разъ въ ту минуту, когда старость начинаетъ тяготѣть надъ нами и наше солнце покрывается облавами -- и покидаютъ, зачастую, не однихъ, а въ пріятной компаніи подагры или каменной болѣзни.
  

LX.

   Впрочемъ, семья вещь хорошая (лишь бы дѣти не надоѣдали намъ послѣ обѣда). Пріятно видѣть мать, которая сама кормитъ своихъ дѣтей (если только отъ этого не худѣетъ). Какъ херувимы вокругъ алтаря, тѣснятся они около камина; видъ, способный растрогать душу самаго закоснѣлаго грѣшника. Женщина въ кругу своихъ дѣтей и племянницъ похожа на гинею, окруженную семишиллинговыми монетами.
  

LXI.

   Старый Ламбро незамѣтно вошелъ въ домъ маленькой дверью. Были сумерки. Гайда и Жуанъ въ это время сидѣли, во всёмъ блескѣ красоты, за столомъ, выложеннымъ украшеніями изъ слоновой кости и богато уставленнымъ кушаньями. Красивые невольники стояли за ними по обѣимъ сторонамъ. Сервировка сіяла золотомъ, серебромъ и драгоцѣнными камнями. Кораллы и перламутръ были наименѣе цѣнныя изъ украшеній.
  

LXII.

   Сотня блюдъ по крайней мѣрѣ стояла на столѣ. Тутъ были и ягнёнокъ съ фисташками, и супъ съ шафраномъ, и сладкое мясо, и самыя рѣдкія рыбы, когда-либо попадавшія въ сѣть. Словомъ -- всё, что только можетъ усладить вкусъ самаго утончённаго сибарита. Напитки состояли изъ различныхъ шербетовъ, виноградныхъ, апельсинныхъ и гранатныхъ, процѣженныхъ сквозь кору, что придаётъ имъ особенно-пріятный вкусъ.
  

LXIII.

   Всѣ эти прохладительные напитки сверкали въ сосудахъ изъ превосходнаго хрусталя. На дессертъ были поданы плоды, пирожки изъ финиковъ, лучшій аравійскій мокка, въ маленькихъ китайскихъ чашечкахъ, вставленныхъ въ золотые филиграновые подстаканчики, чтобъ предохранить руку отъ обжога. Кофе былъ сваренъ вмѣстѣ съ гвоздикой, корицей и шафраномъ, что, по моему мнѣнію, можетъ только его испортить.
  

LXIV.

   Стѣны комнаты были обиты бархатными полосами разныхъ цвѣтовъ, съ вышитыми на нихъ шелкомъ цвѣтами. Кругомъ былъ желтый бордюръ, на которомъ, по каймѣ, были также искусно вышиты лиловымъ шелкомъ различныя изреченія персидскихъ поэтовъ и моралистовъ, изъ которыхъ послѣдніе стоютъ первыхъ.
  

LXV.

   Эти вышитыя надписи, очень обыкновенныя на Востокѣ, должны напоминать пирующимъ тщету земного, подобно черепамъ, украшавшимъ залы пиршествъ въ Мемфисѣ, или словамъ, поразившимъ Валтассара и возвѣстившимъ ему потерю государства. Но сколько бы мудрецы ни расточали сокровищъ своей мудрости, люди всё-таки будутъ держаться того мнѣнія, что величайшій мудрецъ -- удовольствіе.
  

LXVI.

   Красавица, кончившая карьеру чахоткой, геній, спившійся съ круга, кутила, превратившійся въ ханжу-методиста или эклектика (эти званія они особенно любятъ принимать), и, наконецъ въ особенности, альдерманъ, пораженный апоплексическимъ ударомъ -- вотъ поразительные примѣры, доказывающіе, что долгое сидѣнье по ночамъ, вино и любовь способны убивать также, какъ и обжорство.
  

LXVII.

   Ноги Жуана и Гайды покоились на малиновомъ шелковомъ коврѣ, окаймлённомъ голубымъ бортомъ. Софа, на которой они сидѣли, занимала три стѣны комнаты и, повидимому, была совершенно новая. Бархатныя подушки, достойныя трона, были ярко-краснаго цвѣта. На средней изъ нихъ сіяло вышитое золотомъ солнце -- и его расходящіеся лучи блестѣли не менѣе, чѣмъ сама полуденная звѣзда.
  

LXVIII.

   Хрусталь, мраморъ и фарфоръ дополняли общій блескъ. На полу были разостланы индійскія цыновки и персидскіе ковры, которые жаль было пачкать ногами. Газели, кошки, карлики, чёрные невольники и тому подобныя существа, зарабатывавшія свой хлѣбъ званіемъ фаворитовъ (то-есть, величайшимъ изъ всѣхъ униженій), были въ числѣ, достаточномъ для цѣлаго двора или рынка.
  

LXIX.

   Не было недостатка и въ зеркалахъ. Столы изъ чёрнаго дерева, съ перламутровой и костяной инкрустаціей, или сдѣланные изъ черепахи и другихъ драгоцѣнныхъ деревьевъ, сверкали золотомъ и серебромъ. Всѣ они были обильно уставлены, по приказанію хозяевъ, кушаньями, винами и шербетомъ со льдомъ, готовыми во всякій часъ и для всякаго гостя.
  

LXX.

   Изъ туалетовъ присутствовавшихъ, я опишу туалетъ одной Гаиды. На ней были надѣты двѣ джелики (родъ расходящихся пенюаровъ), изъ которыхъ одна -- свѣтло-желтаго цвѣта. Ея рубашка, лазурнаго, розоваго и бѣлаго цвѣтовъ, обрисовывала грудь, какъ граціозную волну. Вторая джелика, застёгнутая жемчужинами, величиною съ горошину, вся сіяла, затканная золотомъ и пурпуромъ. Бѣлое газовое покрывало вѣяло около нея, какъ прозрачное облако, набѣжавшее на луну.
  

LXXI.

   Широкіе золотые браслеты охватывали каждую изъ ея рукъ. Застежекъ не было, такъ-какъ металлъ былъ такъ чистъ и гибокъ, что рука легко расширяла ихъ и растягивала при всякомъ движеніи. Руки, на которыхъ они сверкали, какъ на витринѣ для выставки, были до-того прелестны, что, казалось, дорогой металлъ не согласился бы низачто разстаться съ этой бѣлѣйшей кожей, какую онъ когда-либо охватывалъ.
  

LXXII.

   Такіе же золотые обручи охватывали ея ноги выше подъёма, въ знакъ ея достоинства, какъ наслѣдницы своего отца. Двѣнадцать перстней сверкали на ея пальцахъ. Волосы были отягощены драгоцѣнными камнями. Тончайшее, прозрачное покрывало, падая съ головы, подхватывалось на груди богатымъ жемчужнымъ аграфомъ, которому трудно было опредѣлить цѣну. Прелестнѣйшія ножки охватывались шелковыми турецкими шальварами оранжеваго цвѣта.
  

LXXIII.

   Волны каштановыхъ волосъ падали до пятокъ, точно альпійскій потокъ, сверкающій на утреннемъ солнцѣ тысячами переливовъ. Распущенные на свободѣ, они могли бы покрыть всё ея тѣло, но теперь, сдерживаемые шелковой сѣткой, они, казалось, негодовали на эту дерзость и старались устранить преграду, безпокойно развѣваясь, какъ опахало, при каждомъ лёгкомъ порывѣ вѣтерка.
  

LXXIV.

   Присутствіе Гайды создавало вокругъ нея особую атмосферу жизни. Казалось, самый воздухъ, пронизанный ея взглядами, дѣлался чище и свѣтлѣе: такъ очаровательны и такъ проникнуты чѣмъ-то небеснымъ были эти взгляды. Чистая, какъ Психея до той минуты, когда она сдѣлалась женщиной, и ещё болѣе чистая для какого бы то ни было земнаго желанія, Гайда доказывала собой, что можно преклонять колѣни безъ идолопоклонства.
  

LXXV.

   Ея брови, чёрныя, какъ ночь, были выкрашены, по обычаю страны, хотя и совершенно напрасно, потому-что огромные, чёрные глаза сверкали изъ своихъ орбитъ такъ ослѣпительно, что, казалось, смѣялись надъ этою безсильной выдумкой и были вполнѣ за неё отомщены природной красотой. Ногти были также выкрашены генной и тоже безъ всякой нужды, такъ-какъ никакое искусство не могло бы украсить ихъ натуральнаго, розоваго цвѣта.
  

LXXVI.

   Генна должна быть наложена въ очень большомъ количествѣ, чтобъ заставить выступить бѣлизну кожи; но Гайда въ этомъ не нуждалась, потому-что никогда лучи солнца не освѣщали болѣе чистыхъ верхушекъ снѣжныхъ горъ. Глядя на неё въ первый разъ, всякій невольно протиралъ глаза, думая, что не совсѣмъ проснулся: до-того она напоминала видѣнье. Я могу ошибаться; но Шекспиръ тоже говоритъ, что было бы безуміемъ золотить чистое золото или покрывать бѣлилами лилію.
  

LXXVII.

   На Жуанѣ была надѣта чёрная съ золотомъ шаль и бѣлый плащъ, до-того прозрачный, что драгоцѣнные камни просвѣчивали сквозь него, какъ маленькія звѣздочки млечнаго пути. Его чалма, сложенная граціозными складками, была украшена изумруднымъ перомъ, съ вплетёнными волосами Гайды, укрѣплённымъ золотымъ полумѣсяцемъ съ постоянно-сверкавшими и дрожавшими лучами.
  

LXXVIII.

   Въ эту минуту свита забавляла ихъ и развлекала. Карлики, танцовщицы, черные евнухи и поэтъ дополняли персоналъ ихъ новой обстановки. Поэтъ этотъ пользовался извѣстностью и любилъ хвастать своей славой. Стихи его рѣдко хромали недостаткомъ стопъ; что же касается ихъ содержанія, то, нанимаемый написать сатиру или похвальную оду, онъ пользовался для сюжета обстоятельствами, какъ говоритъ святой псалмопѣвецъ.
  

LXXIX.

   Онъ долгое время хвалилъ настоящее и бранилъ прошедшее, вопреки старинному обычаю, и, наконецъ, сдѣлался совершенно восточнымъ анти-якобинцемъ, предпочитавшимъ лучше пообѣдать однимъ пуддингомъ, чѣмъ написать хоть одну строчку даромъ. Въ былое время и онъ много терпѣлъ, когда въ пѣсняхъ его звучалъ кое-какой оттѣнокъ независимости; за-то теперь онъ воспѣвалъ и султана, и нашей съ чистосердечьемъ Соути и стихомъ Крошау.
  

LXXX.

   Онъ много видѣлъ на своёмъ вѣку перемѣнъ, причёмъ и самъ мѣнялъ направленья, подобно магнитной иглѣ. Впрочемъ, его полярная звѣзда не была постоянной, а, напротивъ, мѣнялась очень часто, и онъ всегда умѣлъ её найти. Измѣнчивость эта очень хорошо помогала ему ускользать отъ грозящей бѣды и, будучи хорошимъ болтуномъ (кромѣ дней, когда его дурно кормили), онъ лгалъ съ такимъ жаромъ и увлеченіемъ, что заслужить пенсіонъ вѣнчаннаго поэта не стоило ему ни малѣйшаго труда.
  

LXXXI.

   Онъ былъ умёнъ -- а съ этимъ всякій, кому ничего не стоитъ отступить отъ своихъ убѣжденій, съумѣетъ высунуться вперёдъ и не пропустить ни одного мѣсяца, чтобъ не заставить о себѣ говорить. Вѣдь и честные люди любятъ обращать на себя вниманіе. Но, однако, пора возвратиться къ моему разсказу. Гдѣ же мы остановились? А, да!-- на третьей пѣснѣ, на прекрасной парочкѣ, на исторіи ихъ любви, ихъ праздникѣ, домѣ, туалетѣ и, вообще, на описаніи ихъ жизни на островѣ.
  

LXXXII.

   Ихъ поэтъ, при всёмъ своёмъ непостоянствѣ, былъ, однако, очень весёлымъ собесѣдникомъ, особенно въ полупьяной компаніи за столомъ. Хотя болтовня его не всегда была понятна для присутствующихъ, тѣмъ не менѣе отчасти заслуживала одобреніе, порой даже въ видѣ дикаго рева или икоты. Лестная заслуга общественнаго одобренія обыкновенно трудно объяснима даже для ея виновника.
  

LXXXIII.

   Бывъ теперь принятъ въ лучшемъ обществѣ и сочинивъ, во время своихъ путешествій, даже нѣсколько стихотвореній въ честь свободы, онъ думалъ, что среди друзой, на этомъ пустынномъ островѣ, можно безопасно перестать лгать и, продавшись давно забытому вдохновенью своей молодости, заключить на нѣкоторое время перемиріе съ правдой.
  

LXXXIV.

   Посѣтивъ Аравію, Турцію и Францію, онъ хорошо изучилъ честолюбивыя струны этихъ народовъ и, имѣя дѣло съ людьми всѣхъ состояній, постоянно держалъ наготовѣ стихотвореніе, требуемое обстоятельствами, помня, что всегда заслуживалъ этимъ путемъ благодарность и подарки. Варьируя до безконечности свои пріёмы и помня правило: "съ волками жить, по-волчьи выть", сообразно съ тѣмъ держалъ онъ себя и въ Греціи.
  

LXXXV.

   Когда его просили что-нибудь спѣть, онъ всегда старался угодить національному вкусу, что бы это ни было: "God save the king" или "Ça ira", {Французская революціонная пѣсня.} Сообразно съ модой, Муза его извлекала пользу изъ всего, начиная съ высшаго лиризма и кончая самымъ прозаическимъ раціонализмомъ. Если Пиндаръ воспѣвалъ лошадиныя скачки, то почему же не обладать гибкостью Пиндара и ему?
  

LXXXVI.

   Во Франціи онъ сочинялъ пѣсенки, въ Англіи -- поэмы въ шести пѣсняхъ in quarto; въ Испаніи и Португаліи подъ перомъ его рождались баллады и романсы на послѣднюю войну; въ Германіи -- взбирался онъ на Пегаса старика Гёте (послушайте, что говоритъ о нёмъ госпожа Сталь!); въ Италіи -- передразнивалъ "Трочентистовъ" {Такъ назывались поэты XIV столѣтія -- Дантъ и другіе.}; наконецъ, въ Греціи сочинялъ гимны, въ родѣ слѣдующаго:
  

1.

   Острова Греціи, острова Греціи, гдѣ пѣла и любила страстная Сафо, гдѣ выросло искусство войны и мира, гдѣ возникъ Делосъ и родился Ѳебъ! Вѣчное лѣто золотитъ васъ и теперь; но всё, исключая солнца, тамъ закатилось.
  

2.

   Сціосская и Теосская музы, арфа героя и лютня любовника, нашли въ иныхъ странахъ новую славу, въ которой отказали имъ ваши берега. Мѣсто ихъ рожденія мёртво, и уже не вы, а берега далёкаго запада оглашаются звуками, лившими когда-то среди васъ, благословенныя острова, какъ называли васъ ваши отцы.
  

3.

   Верхушки горъ созерцаютъ Мараѳонъ, а Мараѳонъ созерцаетъ море. Мечтая однажды на этомъ мѣстѣ, я невольно подумалъ, что Греція всё-таки должна быть свободна. Могъ ли дѣйствительно считать я себя невольникомъ, попирая гробницы персовъ?
  

4.

   Царь сидѣлъ на вершинѣ вдающейся въ море Саламинской скалы и считалъ тысячами свои кораббди, своё войско. Всё это принадлежало ему! Онъ считалъ ихъ на разсвѣтѣ -- а куда дѣлись они на закатѣ солнца?
  

5.

   Гдѣ же они? и гдѣ ты, моё отечество? Героическій гимнъ не раздаётся болѣе на твоёмъ пустынномъ берегу. Геройское сердце не бьётся болѣе въ твоей груди. Неужели твоя божественная лира должна, наконецъ, попасть въ неспособныя руки, подобныя моимъ?
  

6.

   Хорошо ещё, что при этой бѣдности въ славѣ, при этомъ рабствѣ, среди скованнаго поколѣнія, я способенъ по крайней мѣрѣ краснѣть и чувствовать стыдъ. Что, въ-самомъ-дѣлѣ, остаётся дѣлать въ такихъ обстоятельствахъ поэту? Краснѣть и плакать о Греціи.
  

7.

   Но достаточно ли краснѣть и плакать о дняхъ прошедшаго счастья? Отцы наши проливали свою кровь. О, земля! откройся и возврати намъ нашихъ мёртвыхъ спартанцевъ! Изъ трёхсотъ возврати хотя трёхъ, чтобъ мы могли создать новыя Ѳермопилы!
  

8.

   Какъ! ты молчишь! и съ тобою молчитъ всё! Но, нѣтъ! подобно грому отдалённаго водопада, доносятся до моего слуха голоса убитыхъ и отвѣчаютъ: "Пусть возстанетъ одинъ живой человѣкъ и тогда мы придёмъ, придёмъ!" Но живые глухи и неподвижны.
  

9.

   Напрасенъ призывъ! Пускай же звучатъ другія струны! Наполняйте кубки самосскимъ виномъ! Предоставимъ битвы турецкимъ ордамъ, а сами будемъ проливать кровь только сціосскаго винограда. Чу! что я вижу! дикая вакханалія радостно встаётъ на этотъ призывъ!
  

10.

   У васъ есть пиррійскіе танцы, но гдѣ же пиррійская фаланга? Почему изъ двухъ занятій болѣе благородное и смѣлое вами забыто? Кадмъ принёсъ вамъ въ даръ буквы. Неужели вы думаете, онъ завѣщалъ ихъ рабамъ!
  

11.

   Наливайте кубки самосскимъ виномъ! Мы по хотимъ слушать о такихъ вещахъ! Вино вдохновляло Анакреона. Анакреонъ служилъ, правда, тирану Поликрату; но тогда, по крайней мѣрѣ, тираны были нашими единоземцами.
  

12.

   Тиранъ Херсонеса былъ лучшимъ и честнѣйшимъ другомъ свободы. Этотъ тиранъ былъ Мильтіадъ. О, еслибъ нынѣшніе деспоты были таковы! Вотъ когда цѣпи были бы несокрушимы.
  

13.

   Наливайте кубки самосскимъ виномъ! На Сулійскихъ скатахъ и Паргасскихъ берегахъ живутъ ещё остатки поколѣнія, рождённаго дорійскими матерями. Тамъ, можетъ-быть, сохранились слѣды крови, которую согласились бы признать своей Гераклиды.
  

14.

   Не надѣйтесь получить свободу изъ рукъ франковъ: у нихъ есть король, который покупаетъ и продаётъ. Вы должны возложить ваши надежды только на ваши собственные мечи и на собственные ряды. Латинское вѣроломство и турецкая сила сломитъ ваши щиты, какъ бы ни были они прочпы.
  

15.

   Наливайте кубки самосскимъ виномъ! Наши дѣвушки танцуютъ въ тѣни деревьевъ. Я вижу, какъ сверкаютъ ихъ прекрасные чёрные глаза. Но, глядя на каждую прелестную дѣвушку, мои собственные глаза начинаютъ плакать горячими слезами при мысли, что такая грудь должна вскормить раба.
  

16.

   Поставьте меня на Сулійскія мраморныя скалы! Тамъ, вмѣстѣ съ волнами, буду я жаловаться и скорбѣть, неуслышанный никѣмъ. Тамъ, какъ лебедь, умру я съ пѣсней, потому-что никогда страна рабовъ не будетъ моимъ отечествомъ. Разбейте кубокъ съ самосскимъ виномъ о землю!
  

LXXXVII.

   Такъ пѣлъ, или, по крайней мѣрѣ, долженъ пѣть современный греческій поэтъ, если хочетъ, чтобъ его стихи были сносны. Хотя онъ не сравнится съ Орфеемъ, пѣвшимъ во времена юности Греціи, но въ нынѣшнее время зачастую пишутъ хуже этого. Дурные или хорошіе стихи его всё-таки имѣли въ себѣ долю чувства, а чувство въ поэтѣ заставитъ чувствовать и другихъ. Но что за лгуны всѣ эти поэты! Подобно малярамъ, они готовы малевать какой угодно краской.
  

LXXXVIII.

   Но слова -- дѣло; ничтожная капля чернилъ, упавъ, какъ роса, на мысль, заставляетъ задуматься тысячи, можетъ-быть, милліоны людей. Не странно ли, что нѣсколько буквъ, употреблённыхъ вмѣсто устной рѣчи, составляютъ прочное звѣно, соединяющее вѣка. До чего долженъ казаться ничтожнымъ, въ глазахъ времени, человѣкъ, если его самого, его гробницу, словомъ -- всё ему принадлежащее переживаетъ лоскутокъ бумаги, тряпка, подобная этой...
  

LXXXIX.

   Его тѣло превратится въ прахъ, его гробница исчезнетъ, его родъ, положеніе, даже нація обратятся въ ничто, отмѣченное однимъ числомъ въ хронологической таблицѣ, и вдругъ какой-нибудь старинный, забытый манускриптъ, камень съ надписью, найдённый въ ямѣ, выкопанной для отхожаго мѣста какой-нибудь казармы, могутъ разомъ поднять его имя я сдѣлать его драгоцѣннымъ.
  

XC.

   Слава уже давно вызываетъ улыбку на лицахъ мудрецовъ; она -- ничто, слова, мечта, вѣтеръ, и зависитъ гораздо болѣе отъ пера историка, чѣмъ отъ дѣлъ, оставленныхъ героемъ послѣ себя. Троя обязана своей славой Гомеру, также какъ вистъ своему изобрѣтателю -- Гайлю. Нынѣшній вѣкъ уже становится нечувствительнымъ въ искусству великаго Мальбруга -- убивать людей. Хорошо ещё, что архидіаконъ Коксъ написалъ его исторію.
  

ХСІ.

   Мильтона мы считали первымъ поэтомъ, хотя, правда, нѣсколько тяжеловатымъ, но тѣмъ не менѣе божественнымъ. Онъ былъ независимъ для своего времени, учёнъ, благочестивъ, умѣренъ въ любви и винѣ. Но вотъ Джонсонъ написалъ его біографію, и мы узнали, что этого великаго жреца девяти музъ сѣкли въ школѣ, что онъ былъ суровый отецъ и дурной мужъ, что доказывается тѣмъ, что первая его жена убѣжала изъ дома.
  

ХСІІ.

   Конечно, намъ кажутся интересными свѣдѣнія о браконьерствѣ Шекспира, о подкупности лорда Бэкона, о молодости Тита, о продѣлкахъ Цезаря, о Борисѣ, такъ прекрасно описанномъ докторомъ Кёрри, о шалостяхъ Кромвеля; но какъ ни справедливо, что исторія требуетъ отъ авторовъ описанія этихъ подробностей въ жизни ихъ героевъ, всё-таки они не поведутъ къ увеличенію ихъ славы.
  

ХСІІІ.

   Не всѣ моралисты похожи на прежняго Соути, только-что выпустившаго въ свѣтъ свою "Пантизократію", или на Вордсворта, ещё не состоявшаго на жалованьи у правительства и приправлявшаго свои разнощичьи поэмы демократическими идеями, или на Кольриджа стараго времени, когда его перемѣнчивое перо ещё не опускалось въ чернильницу для защиты аристократіи въ "Morniog Post", и когда они оба съ Соути только-что женились на двухъ модисткахъ изъ Бата.
  

XCIV.

   Всѣ эти имена напоминаютъ каторжниковъ и Ботани-бей нравственной географіи. Ихъ легальныя измѣны и отступническая энергія послужатъ, современенъ, отличнымъ навозомъ для ихъ тощихъ біографій. Послѣднее in-quarto Вордсворта, говоря мимоходомъ, толще всѣхъ, какія когда-либо выходили въ свѣтъ, съ самаго дня рожденья типографскаго искусства. Эта усыпительнѣйшая изъ поэмъ носитъ названіе "Excursion", и я не могу её переносить равнодушно.
  

XCV.

   Между мыслями, которыя онъ хотѣлъ выразить, и пониманіемъ слушателей воздвигнута имъ самимъ непроницаемая плотина. Но поэмы Вордсворта и его послѣдователей, подобно "Мессіи" Анны Соуткотъ {Анна Соуткотъ -- есть имя полупомѣшанной женщины, выдававшей себя за мать второго Мессія. Она жила въ концѣ прошлаго и началѣ нынѣшняго столѣтія скимъ ловцомъ
             Онъ сталъ, любя черезвычайно
             Болтаться по морскимъ зыбямъ,
             Да подстерегши вдругъ, случайно,
             Купеческое судно тамъ,--
             Напасть немедленно, съ размаха,
             Забрать пожитки и безъ страха,
             Арканъ накинувъ на пловцовъ,
             Сбывать ихъ послѣ, какъ рабовъ.
  
                                 CV.
  
             Онъ Грекъ былъ родомъ; превосходно
             Умѣлъ вести свои дѣла;
             И хоть торговля (какъ угодно!)
             Предосудительна была.....
             Онъ отъ нея богатства нажилъ --
             Несмѣтныя! и на одномъ,
             Изъ острововъ Цикладскихъ, зажилъ --
             Царемъ, и только!-- пышный домъ,
             Готической архитектуры,--
             И живописи, и скульптуры
             Всѣ рѣдкости въ себѣ вмѣщалъ;
             Весь блескомъ золота сіялъ!
  
                                 CVI.
  
             Конечно.... хоть богатства эти --
             Цѣной и крови онъ скупилъ....
             Намъ дѣла нѣтъ! но только въ сѣти
             Кого, бывало, уловилъ,--
             Ужъ кончено!-- безъ состраданья,
             Онъ душу черствую имѣлъ;
             Да и рыбакъ, безъ воспитанья,
             Какъ въ чувствахъ бы не огрубѣлъ
             Отъ алчности и отъ торговли --
             Добычею преступной ловли?...
             Одно, что нѣжно онъ любилъ,--
             Иль могъ любить... кладъ это былъ!
  
                                 CVII.
  
             Такъ! безъ сомнѣнія, онъ кладомъ
             Считать могъ Хайде23, дочь свою,
             Которая, улыбкой, взглядомъ,--
             Его души жестокость всю
             Смягчать и укрощать умѣла!...
             Притомъ, чаруя красотой,
             Хоть и едва еще имѣла
             Семнадцать лѣтъ,-- она такой
             Была ужъ милою плутовкой,
             Что не одинъ вздыхатель -- ловко
             Былъ ею въ сѣти завлеченъ,
             И, безъ успѣха,-- удаленъ!...
  
                                 СVIII.
  
             Она еще не находила,
             Кто бъ могъ по сердцу ей придти...
             (Да, впрочемъ, и едва-ль тужила
             Она о томъ, въ лѣта свои!)
             Когда -- вдругъ случай Донъ-Жуана
             На берегъ выбросилъ волной,--
             Куда, картиной Океана
             Полюбоваться, той порой,
             Пришла она, какъ, обычайно,
             Любила Хаиде чрезвычайно --
             Вечернія прогулки тамъ,
             По цѣлымъ иногда часамъ....
  
                                 CIX.
  
             Сначала, было-ужаснулась,
             Увидя трупъ передъ собой....
             И отскочила, отвернулась!
             Притомъ,-- и видъ полунагой
             Могъ оскорбить.... но такъ онъ молодъ
             И такъ красивъ собою былъ,
             Что, какъ бѣдняжку сильный голодъ
             Ни истощилъ, ни измѣнилъ,--
             А вскорѣ,-- съ чувствомъ сострадай
             Вновь подошла,-- и паръ дыханья
             Замѣтя, съ радостью: "Онъ живъ!"
             Шепнула, взоръ въ него вперивъ!
  
                                 CX.
  
             Тутъ разсмотрѣвъ черты прилежно,
             И сильно, знать, поражена
             Жуана красотою нѣжной,
             Впервой, задумалась она --
             И, наконецъ.... во что бъ ни стало,
             Рѣшилася -- его снасти!
             Ее одно лишь затрудняло,
             Какъ это сдѣлать?-- отвести
             Его къ отцу.... но это бь было,
             Иль на одно бы выходило,
             Что мышь коту препоручить,
             Или живаго схоронить 1
  
                                 СХІ.
  
             Старикъ такой былъ добродушной!
             И столько нусу 24 было въ немъ,
             Что принялъ бы весьма радушно
             Бѣдняжку странника въ свой домъ,
             И даже, человѣколюбьемъ.
             Арабовъ пристыдить бы могъ,
             Живущихъ только душегубьемъ,
             Или разбоемъ: такъ онъ строгъ
             Былъ въ правилахъ гостепріимства,
             Что и больному, безъ мздоимства,
             Готовъ бы помощь оказать,
             Чтобъ, излечивъ,-- его продать!
  
                                 СХІІ.
  
             То знала Хайде.... и скорѣе
             Спросясь совѣта у своей
             Прислужницы,-- (кто жъ и вѣрнѣе
             Могъ пособить бы въ этомъ ей?)
             Сочла за лучшее, конечно,--
             На первый разъ, Жуана скрыть
             Въ прибрежномъ гротѣ, гдѣ безпечно
             Могъ онъ дней нѣсколько пробыть....
             Когда жъ глаза его раскрылись,--
             Сердца у дѣвушекъ забились
             Такимъ восторгомъ, что самимъ --
             Невѣрилось глазамъ своимъ!
  
                                 СХІІІ.
  
             И вотъ, какъ выше мы сказали,
             Скорѣе припасли онѣ
             Тутъ хворосту, огонь расклали,
             Чтобъ обогрѣлся при огнѣ;
             И ложе изъ собольей шубки,
             Что Хайде съ плечь своихъ сняла,
             Жуану сдѣлавъ, даже юбки....
             (Pardon, mesdames, что такъ смѣла
             Здѣсь техника!) съ себя спустили,
             И ими бѣднаго прикрыли,
             Чтобъ было спать ему теплѣй,
             И наготу скрыть отъ очей.
  
                                 СXIV.
  
             Потомъ,-- такъ уложивъ Жуана,
             Изъ грота вышли, вновь придти.
             Съ собой условясь, утромъ рано,
             И вкусный завтракъ принести;
             А между тѣмъ, бѣдняжкѣ дали
             Цѣлебныхъ капель, что съ собой,
             На всякій случай, кстати взяли:
             Былъ это эликсиръ такой,
             Что дивно подкрѣпляетъ силы....
             Такъ сострадательны и милы,
             Съ любовью сестринской вдвоемъ,
             Онѣ заботились о немъ!
  
                                 CXV.
  
             Жуанъ, оставленный въ покоѣ,--
             Впервые, послѣ всѣхъ тревогъ,
             Вкусилъ блаженство неземное,
             Уснувъ мертвецки, какъ мѣшокъ:
             Малѣйшей грезой не тревожимъ,
             Онъ, какъ убитый, тамъ лежалъ....
             И мы его оставить можемъ,
             Въ покоѣ, подъ навѣсомъ скалъ,
             Въ уютномъ гротѣ безопасномъ,
             Межъ тѣмъ, какъ въ небѣ чистомъ, ясномъ,
             Златилась полная луна,
             Въ морскихъ зыбяхъ отражена...
  
                                 СXVI.
  
             Къ отцу, въ задумчивости томной,
             Вернулась Хаиде; да боясь,
             Чтобъ Зоя, какъ нибудь нескромно,
             Непроболталась,-- (такъ звалась
             Ея наперсница-служанка!)
             Съ нея, дорогою взяла,
             Нолъ клятвой, слово.... но смуглянка,
             И безъ того, сама была
             Догадлива, и лучше знала.
             Чѣмъ даже Хаиде понимала,--
             Дѣла подобныя вести,
             Бывъ опытнѣй, въ лѣта свои!.
  
                                 СXVII.
  
             Но вотъ -- и утро улыбнулось
             Своей пурпуровой зарей,
             И солнце встало,-- встрепенулось
             Въ природѣ все! лучъ золотой
             Ужъ яркимъ блескомъ отражался,
             Отъ скалъ, на гребняхъ волнъ морскихъ;
             Въ ближайшихъ рощахъ раздавался
             Хоръ птицъ, проснувшихся въ своихъ
             Безпечныхъ гнѣздахъ.... лишь Жуана --
             Ни солнца блескъ, ни океана
             Знакомый гулъ, не пробуждалъ;
             Онъ все еще сномъ крѣпкимъ спалъ!
  
                                 CXVIII.
  
             Да и, признаться, не мѣшало
             Ему подолѣе поспать:
             Страданій вынесъ онъ немало...
             Такъ надо было поунять,
             Хоть сномъ, ихъ боль!... къ тому жъ и сладокъ
             Былъ сонъ его; ни разу онъ
             Глазъ не раскрылъ;' и хоть не кратокъ
             Былъ этотъ благодатный сонъ,--
             Казалось, въ томъ же положеньи
             Лежалъ, какъ легъ онъ: такъ движеній
             Невидно было, чтобъ норой
             Пошевельнулъ онъ, иль рукой!...
  
                                 СХІХ.
  
             За то -- спасительницы милой,
             Сонъ-Хайде былъ со всѣмъ другой.
             Она, сначала, долго было
             Глазъ не могла сомкнуть; съ тоской,
             Все по постели лишь металось!
             Уснула, наконецъ, потомъ ...
             Но безпрестанно просыпалась,
             Въ какомъ-то трепетѣ нѣмомъ:
             Все спились -- кораблекрушенья;
             Встрѣчала трупы, безъ движенья,
             Но -- прекрасивые собой,
             Къ брегамъ прибитые волной....
  
                                 CXX.
  
             Притомъ,-- такъ длинной ей казалась
             Вся эта ночь, что -- вся горя,
             Какъ бы въ горячкѣ,-- не дождалась,
             Чтобъ даже занялась заря;
             Съ разсвѣтомъ первымъ, ужъ вскочила
             Она съ постели, подошла
             Къ окну,-- и Зою разбудила,
             Которая еще спала
             Сномъ крѣпкимъ, и, не безъ ворчанья,
             Глаза раскрыла.... Но вздыханья
             Невинной Хайде, надъ собой,
             Услышавъ,-- встала съ тяготой....
  
                                 CXXI.
  
             Лишь, вставъ сама такъ не охотно,
             И прочихъ слугъ всѣхъ подняла,
             Чтобы не спали беззаботно....
             'Гакъ мстительна она была!
             Межъ тѣмъ невольники, не зная,
             За чѣмъ такъ рано будятъ ихъ,
             Потягиваясь, да зѣвая,--
             На разныхъ языкахъ своихъ,
             Брань и проклятье отпускали....
             И по дѣломъ! за чѣмъ мѣшали
             Имъ спать,-- и до зари, притомъ!
             И поднялся шумъ, гамъ, содомъ....
  
                                 СХХІІ.
  
             Въ испугѣ Зоя, чтобы мщенье
             Ея невольное, порой,
             Не превратилось въ приключенье,
             Грозить могущее бѣдой,--
             Скорѣе унимать ихъ стала,
             Ссылаясь, какъ-то не-впопадъ,
             На солнце, что, она слыхала,
             Взойдетъ съ игрой и, какъ каскадъ,
             Потомъ разсыплется огнями,
             Особенными, надъ скалами....25
             (Хоть, впрочемъ,-- и всегда оно
             Встаетъ изъ моря такъ красно!)
  
                                 CXXIII.
  
             И только этимъ потушила
             Весь ропотъ въ домѣ, межъ рабовъ,
             Которыхъ было-всполошила,
             Такъ рано, лишь изъ пустяковъ!...
             А между тѣмъ, какъ это мило,--
             Проснувшись до зари, встрѣчать
             Великолѣпное свѣтило,
             Чуть начинаетъ лишь вставать
             Изъ колыбели бирюзовой,
             А ночь снимаетъ свой свинцовой
             Покровъ тумана, и лѣса --
             Птицъ пробуждаютъ голоса!...
  
                                 CXXIV.
  
             Да! это -- дивныя мгновенья
             Къ природѣ, нечего сказать,
             Мгновенья -- солнца восхожденья!...
             Иль захожденья тамъ опять,--
             Когда зальетъ потокъ пурпурный
             Края небесъ, и шаръ златой,
             Огнемъ забрызнувъ сводъ лазурный,
             Стремится въ волны.... полутьмой,
             Межъ тѣмъ, другая половина
             Подергивается.... картина
             Рембрандта" 26 кисти!-- и потомъ....
             Стихаетъ все, и ночь -- кругомъ!
  
                                 CXXV.
  
             Но первое изъ нихъ мгновенье --
             Великолѣпнѣе стократъ,
             Когда природы пробужденье,--
             И жизнь, и блескъ, и ароматъ,
             Въ одну гармонію сливаетъ,
             И душу, отъ красотъ земныхъ,
             Невольно къ небу возвышаетъ. .
             О! этотъ благодатный мигъ --
             Назвать лишь можно жизнью нашей,
             Которой нѣгу -- полной чашей,
             Пьемъ обновленною душой,
             Вставая -- съ утренней зарей!...
  
                                 СХXVI.
  
             И даже первое условье,
             (Какъ увѣряютъ всѣ врачи!)
             Чтобъ сохранить свое здоровье
             И продолжить лѣта свои:
             Ложиться раньше да съ разсвѣта
             День начинать... тогда.... тогда,--
             (Хоть и къ ущербу Факультета!)
             Маѳусаиловы года
             Прожить мы можемъ,-- безъ изъяна,
             Притомъ, для самаго кармана --
             Не покупая больше свѣчъ:
             При солнцѣ ихъ не нужно жечь!27
  
                                 СХXVII.
  
             И вы -- желающіе много,
             Какъ можно больше, лѣтъ прожить,--
             Смотрите, соблюдайте строго
             Наказъ: ночей непроводить
             Безъ сна, да лишь вставать съ разсвѣтомъ!...
             Когда жъ, восьмидесяти лѣтъ,
             Прощаться будете со свѣтомъ,
             Не позабудьте, за совѣтъ
             Благодаря столь безподобной,
             Велѣть, и на плитѣ надгробной,
             Великолѣпно начертать --
             Обычай свой, съ зарей, вставать! 28
  
                                 СХXVIII.
  
             Но разсужденья отдалили
             Насъ отъ разсказа!... а лучи
             Ужъ солнца, между тѣмъ, златили
             Покровы легкіе свои,
             Что быстро исчезали паромъ
             И проясняли небосклонъ,
             Пылавшій золотымъ пожаромъ....
             Взоръ Хайде, утромъ оживленъ,
             Тожъ запылалъ, но лишь -- любовью!
             И щечки пробужденный кровью,
             Взволнованной отъ милыхъ грезъ,
             Подернулъ ей румянецъ розъ!
  
                                 СХХІХ.
  
             И такъ -- лицомъ къ лицу, встрѣчая
             Блескъ солнца съ утренней зарей,
             Островитянка молодая
             Сошла, съ утеса, на морской
             Песчаный берегъ; тутъ -- немножко
             Остановилась.... и, кругомъ,
             Взоръ робкій бросивъ,-- легкой ножкой,
             Порхнула мигомъ въ гротъ; потомъ,
             Дыханье притаивъ, подкралась
             Къ Жуану тихо!... задержалась
             Съ минуту передъ нимъ.... но онъ --
             Все спалъ, въ сонъ крѣпкій погруженъ,
  
                                 CXXXX.
  
             И Хайде спящаго прикрыла
             Еще и шалію своей,
             Да, наклонясь надъ нимъ, ловила
             Его дыханіе.-- нѣжнѣй,
             Чѣмъ, надъ младенцемъ, мать родная,
             Сестра надъ братомъ.... страстныхъ глазъ
             На мигъ, съ красавца не спуская....
             А Зоя, между тѣмъ, запасъ
             Яицъ и хлѣба, кофе, сливокъ,
             Вина хіосскаго, оливокъ
             И разныхъ фруктовъ принесла,
             И огонекъ вновь развела.
  
                                 СХХХІ.
  
             Да; Зоя знала, что, конечно,
             Не лишній завтракъ послѣ сна;
             И стряпать принялась сердечно,
             Тѣмъ болѣе, что и она --
             Сама позавтракать любила;
             И такъ влюбленной не была.
             Чтобы объ кофе позабыла,
             Что, рада случаю, пила --
             Разовъ по нѣскольку на сутки!
             Притомъ и свѣжесть утра -- шутки!
             А кофе грѣетъ, да и какъ!...
             Онъ и вкуснѣе на тощакъ.
  
                                 СХХХ1І.
  
             Но яйца, кофе, все -- готово;
             И Зоя хочетъ ужъ будить
             Красавца.... только жестъ суровой,
             Иль боязливый, можетъ быть,
             Вдругъ сдѣлавъ, Хайде сокрушила
             Надежды Зои -- на такой
             Прекрасный завтракъ, чѣмъ спѣшила
             Она блеснуть передъ четой!...
             Пропалъ весь трудъ!... и Зоя снова,
             (Какъ быть!) не говоря ни слова,
             Кофейникъ ставитъ на таганъ,
             Пока проснется Донъ-Жуанъ....
  
                                 CXXXIII.
  
             Но сонъ его не прерывался;
             На блѣдныхъ лишь его щекахъ
             Румянецъ легкій разгарался,
             И пробивалась жизнь въ чертахъ....
             Хоть все еще страданье -- сильно
             Въ нихъ отражалось и, съ кудрей,
             Отъ гротной сырости обильно
             Стекала влага; грудь вольнѣй
             Дышала, впрочемъ; безмятежно,
             Онъ, какъ младенецъ, спалъ, какъ нѣжной
             Цвѣтокъ, увлаженный росой,
             Красивъ, какъ лебедь молодой!
  
                                 СХХXIV.
  
             Надъ нимъ же все, храня молчанье,
             Стояла Хайде, наклонясь,
             И теплое его дыханье
             Впивала сладостно.-- боясь,
             Самомалѣйшимъ тутъ движеньемъ,
             Нарушить сонъ его.... но онъ,--
             Проснулся вдругъ.-- и, съ изумленьемъ,
             Глядитъ... что это? милый сонъ,
             Или игра воображенья?...
             И, можетъ быть, отъ утомленья,
             Опять бы онъ глаза закрылъ, --
             Да не имѣлъ ужъ больше силъ:
  
                                 CXXXV.
  
             Онъ видѣлъ ясно, надъ собою --
             Прелестный образъ!... надо жъ знать,
             Что, передъ женской красотою --
             Никакъ не могъ онъ устоять!
             И даже предъ холстомъ бездушнымъ,
             Изображающимъ черты
             Красавицы,-- онъ равнодушнымъ
             Не могъ быть: столько теплоты
             Всегда въ немъ было и влеченья --
             Къ изяществу произведенья
             Живой природы, иль искуствъ,
             Но нѣжности прекрасныхъ чувствъ t
  
                                 СХХXVI.
  
             И тутъ, какъ слабъ онъ ни казался,
             Передъ красавицей младой,
             Вдругъ приподнялся, и старался
             Сказать ей слово...: но рукой
             Лишь сдѣлалъ слабое движенье,
             Да взоромъ высказалъ, какъ могъ
             Краснорѣчивѣе,-- волненье
             Души своей ... и, съ этимъ, вздохъ
             Исторгся изъ груди, вздохъ тяжкій....
             Но Хайде поняла бѣдняжки
             Нѣмую рѣчь, что, можетъ быть,--
             Хотѣлъ ее благодарить....
  
                                 CXXXVII.
  
             Ей этого не нужно было;
             И пальчикъ къ губкамъ приложивъ,
             Она, съ чарующей и милой
             Улыбкой, глазки опустивъ,
             На новогреческомъ, прекрасно
             Звучащемъ, языкѣ родномъ,
             Сказала, что онъ слабъ; напрасно
             Ему, бѣдняжкѣ, при такомъ
             Изнеможеніи, трудиться
             Быть вѣжливымъ; но подкрѣпиться
             Онъ долженъ пищей: безъ того,--
             Ей даже видѣть жаль его!...
  
                       CXXXVIII.
  
             Но Донъ-Жуану непонятна
             Гречанки рѣчь была (затѣмъ,
             Что не былъ Грекъ!) а слухъ пріятно
             Ему ласкала, между тѣмъ:
             Какъ щебетъ птички раздавался
             Ея сребристой голосокъ....
             Или, еще скорѣй, казался --
             Той музыкой, что вѣтерокъ,
             Съ воздушной арфы, навѣваетъ,
             Которой каждый звукъ вливаетъ
             Намъ въ душу -- нѣгу.... и съ мечтой,
             Мы улетаемъ въ міръ другой!...
  
                                 СХХХІХ.
  
             Онъ въ сладостномъ самозабвеньи,
             Подъ эти звуки, утопалъ;
             Разливъ же тайныхъ ощущеній
             Такъ дивно душу волновалъ,
             Что онъ не могъ отдать отчета;
             Все это видитъ, слышитъ онъ,--
             Во снѣ, иль на яву? дремота,
             Иль бдѣнье это?... Впрочемъ, сонъ,
             Иль эти грезы -- вдругъ пріятно
             Разсѣялъ запахъ ароматной,
             И завтрака отрадный видъ --
             Расшевелилъ въ немъ апетитъ!...
  
                                 CXL.
  
             Тутъ, наконецъ, онъ весь разсудокъ
             Свой отыскалъ и, никогда,
             Еще такъ радостно желудокъ
             Не трепеталъ!... одна бѣда,
             Что взоръ его, блуждая жадно,
             Бифштекса сочнаго -- никакъ
             Здѣсь не встрѣчалъ.... а послѣ хладной
             Купели -- было бъ это такъ,
             И кстати, для него, и мило!...
             Но дѣлать нечего ужъ было:
             Волы, на этихъ островахъ.
             Такъ рѣдки, что -- увы! и ахъ!..
  
                                 CXLI.
  
             Рогатый скотъ тамъ составляютъ --
             Лишь козы, овцы.... и, притомъ,
             На всемъ востокѣ почитаютъ
             Ихъ мясо лакомымъ кускомъ,
             Какъ, вообще, оно нѣжнѣе
             Говядины; да въ тѣхъ странахъ --
             И праздника, или, скорѣе,
             Нѣтъ пира, что бы, на столахъ,
             Не красовался гамъ, какъ надо,--
             Баранъ, отличнѣйшій изъ стада,
             Какъ есть, зажаренъ цѣликомъ,
             И съ головою и съ хвостомъ!...
  
                                 CXLII.
  
             Таковъ ужъ варварскій обычай
             На всемъ востокѣ искони,
             Гдѣ лишь живутъ одной добычей,
             Какъ дикари, и въ наши дни!...
             Но, разумѣется, все это
             Мы говоримъ лишь о сынахъ --
             Разноплеменныхъ Магомета,
             Живущихъ тамъ, на островахъ,
             Въ мѣстахъ гористыхъ и голодныхъ,
             Гдѣ, кромѣ дикихъ кущъ природныхъ,
             Почти нѣтъ хижинъ, и весь бытъ --
             Изъ средствъ лишь скудныхъ состоитъ...
  
                                 CXLIII.
  
             Но возвратимся мы къ разсказу!
             Хоть Донъ-Жуану, можетъ быть,
             Бифштекса и хотѣлось съ разу,
             Что бы себя тѣмъ подкрѣпить:
             Но вспомнивъ, что его желудокъ
             Давно безъ пищи и такой
             Томился тяжко,-- весь разсудокъ
             Призвалъ онъ свой и радъ, душой,
             Предметамъ нѣсколькимъ, что были
             Хоть и легки, а все манили
             Отвѣдать ихъ,-- онъ, безъ затѣй,
             Принялся и за нихъ скорѣй!
  
                                 CXLIV.
  
             Конечно, завтракъ не былъ сытный
             Для Донъ-Жуана, столько дней
             Постившагося,-- anemumнo
             Онъ кушалъ, впрочемъ, и жаднѣй,
             Чѣмъ щука, иль аккула, или....
             Но что сравненій намъ искать!
             Довольно, что всѣ блюда были
             Ему -- по вкусу!... и, какъ мать,
             Любуясь, Хайде улыбалась,--
             Что, наконецъ, она дождалась
             Своимъ стараніямъ вѣнца --
             Воскресшимъ видѣть мертвеца!
  
                                 CXLV.
  
             Но Зоя, въ этомъ отношеньи,
             Благоразумнѣе была,
             И слишкомъ, въ первое мгновенье,
             Тутъ наѣдаться не дала:
             По слухамъ знала, что съ такими
             Голодными велятъ всегда
             Быть осторожнѣй,-- какъ съ больными.
             Или дѣтьми.... не то -- бѣда!
             Какъ разъ излишекъ пищи можетъ
             Убить ихъ такъ, что не поможетъ
             И медицина ужъ воззвать
             Ихъ снова къ жизни, и поднять!...
  
                                 CXLVI.
  
             Одними знаками, сначала,
             Старалась Зоя воздержать
             Его отъ жадности; тамъ -- стала
             Ужъ и словами убѣждать....
             Но Донъ-Жуанъ, не понимая
             Ни словъ, ни знаковъ,-- продолжалъ
             Все очищать, не разсуждая,
             Какъ это Богъ ему послалъ!...
             Тутъ Зои лопнуло терпѣнье,
             И -- все убравъ въ одно мгновенье,--
             Она не подала, пока,--
             Ему ужъ больше....ни куска!
  
                                 CXLVII.
  
             Такъ за него она боялась!
             А потому.... что угодить
             Тѣмъ госпожѣ своей старалась;
             Да и самой бы, можетъ быть,
             Жаль стало, если бъ Донъ-Жуана --
             Вдругъ смерть похитила у нихъ,
             Когда, волнами океана,
             Сама судьба, на берегъ ихъ,--
             Красавца выбросила, точно,
             Для Хайде сохранивъ нарочно --
             Что бъ могъ онъ первый сердце ей
             Расшевелить красой своей!...
  
                                 CXLVIII.
  
             Когда- жъ, при миломъ попеченьи
             Островитянокъ молодыхъ,
             Онъ подкрѣпился, да, въ смущеньи,
             На благодѣтельницъ своихъ
             Поглядывалъ, еще не смѣя
             Привстать съ постели, чтобъ очей
             Не оскорбить имъ, не имѣя,
             Прикрыть чѣмъ наготы своей,--
             Онѣ и тутъ заботы милой,
             (Запасшись всѣмъ, чѣмъ можно было!)
             Явили доводъ-вмигъ всего,
             По своему, одѣвъ его!...
  
                                 CXLIX
  
             Въ шалварахъ 29 и рубашкѣ бѣлой,
             И подпоясанъ кушакомъ,--
             За турка, или грека, смѣло
             Могъ онъ быть принятъ!... при такомъ
             Костюмѣ,-- лишь чалмы, кинжала,
             Да пистолетовъ у него,
             На этотъ разъ, недоставало,
             Для превращенія его
             Наружности женоподобной,--
             Въ характеръ мужественно-злобной,
             Котораго стихія -- кровь,
             А не безпечная любовь!...
  
                                 CL.
  
             Тутъ, -- имъ любуясь, Хайде снова
             Съ нимъ заводила разговоръ....
             Но. все-таки, Жуанъ ни слова
             Не понималъ, и только взоръ
             Болтуньи милой, взоромъ нѣжнымъ,
             Встрѣчая, жадно сладость пилъ
             Въ ея дыханьи, да, съ прилежнымъ
             Вниманьемъ, звукъ рѣчей ловилъ,
             Какъ звуки пѣсни непонятной,
             Но западающей пріятно,
             Въ глубь сердца -- музыкой своей,
             Всю душу наполняя ей!...
  
                                 CLI.
  
             Она жъ почти не умолкала,
             Покачивала головой,
             Къ различнымъ знакамъ прибѣгала
             Съ улыбкой дивною такой,--
             Что ей казалось невозможнымъ,
             Чтобъ онъ ея не понималъ,
             И удивлялась,-- какъ, съ безбожнымъ
             Такимъ упрямствомъ, онъ молчалъ!
             Но, глазъ съ него все не спуская,
             Островитянка молодая
             Ужъ начала -- въ глазахъ читать,
             Жуана взоры понимать....
  
                                 CLII.
  
             Они -- весь пламень выражали
             Восторга и любви живой!
             Черты жъ лица его дышали --
             Такою чудной красотой
             Что тайный лепетъ сердца внятно
             Ей говорилъ: хоть и молчитъ
             Прекрасный юноша,-- понятно
             Душѣ, его что говоритъ
             Ему красавица такая,
             Порывы сердца выражая,
             Руки пожатіемъ, не разъ,
             Иль жгучей молньей черныхъ глазъ!...
  
                                 CLIII.
  
             Сочувствіе непостижимо --
             Двухъ нѣжно-созданныхъ сердецъ!
             Такъ, по немногу, съ пантомимой
             Жуанъ свыкаясь, наконецъ,
             Вслѣдъ за наставницею милой
             Ея слова сталъ повторять,
             И не замѣтно, воли силой,
             Языкъ ромейскій 30 изучать
             Хотя, конечно, по неволѣ,
             Уроки первые онъ болѣ
             Во взорахъ Хайде почерпалъ,
             Чѣмъ къ звукамъ слухъ свой напрягалъ!
  
                                 CLIV.
  
             Онъ поступалъ тутъ, совершенно,
             Какъ астрономъ, что книгу -- прочь,
             Взоръ устремляетъ вдохновенной
             На звѣзды неба, и всю ночь
             Готовъ не спать, чтобъ только ими
             Лишь любоваться въ вышинѣ,
             При роды буквами живыми!...
             Такъ взоры Хайде, что вполнѣ
             Ея всю душу выражали,--
             И Донъ-Жуана чаровали,
             Бывъ, для души его младой,
             Такою жъ азбукой живой!
  
                                 CLV.
  
             И, вправду, что за наслажденье --
             Такъ обучаться языкамъ,
             При обоюдномъ душъ сближеньи,
             Изъ устъ и взоровъ милыхъ дамъ!...
             Но, разумѣется,-- при этомъ,
             Наставница съ ученикомъ,
             Занявшися такимъ предметомъ,
             Должны быть оба,-- и съ огнемъ,
             И молоды!... что ни ошибка --
             Тотчасъ, взглядъ милой, иль улыбка,
             Руки пожатье, а подъ часъ,--
             И даже поцѣлуй, не разъ....
  
                                 CLVI.
  
             Но возвратимся къ Донъ-Жуану!
             Онъ сталъ и новыя встрѣчать
             Слова и фразы.... лишь не стану
             Всѣмъ этимъ дольше утомлять:
             Довольно,-- что, какъ составляетъ
             Любовь всеобщій здѣсь законъ,
             И всей природой управляетъ,--
             Жуанъ, наставницей плѣненъ,
                       Самъ власти этой покорился....
             Короче,-- въ Хайде онъ влюбился,
             И даже.... даже не шутя,
             Монетой той же ей платя!
  
                                 CLVII.
  
             Тутъ,-- каждый день, по утру рано,
             Гроть стала Хайде посѣщать,
             И если тамъ еще Жуана
             Случалось спящимъ заставать,
             Она, подкравшись къ изголовью,
             Имъ любовалась до тѣхъ поръ,
             Пока, глаза раскрывъ съ любовью,
             Не броситъ нѣжно первый взоръ --
             Онъ на нее!... Такъ, съ пробужденьемъ,
             Она пріятнымъ удивленьемъ
             Его любила поражать,
             Чтобъ,-- какъ дитя,-- похохотать....
  
                                 CLVIII.
  
             Такъ всѣ ихъ утра начинались --
             Невинной шалостью дѣтей!
             Потомъ -- болтали, цѣловались
             Четы, казалося, нѣжнѣй
             И не бывало подъ луною!
             Жуаномъ Хайде, ею онъ,--
             Такъ были счастливы собою,
             Что ихъ любовь, какъ милый сонъ,
             Была полна очарованья!...
             Онъ, съ каждымъ днемъ, свои страданья
             Въ любви счастливой, забывалъ,
             И только нѣгою дышалъ!
  
                                 CLIX.
  
             А между тѣмъ,-- онъ становился
             Красивѣй, крѣпче, съ каждымъ днемъ:
             Въ лицѣ румянецъ появился,
             Глаза ужъ искрились огнемъ;
             Съ неимовѣрной быстротою,
             Возстановлялося его
             Здоровье! тѣломъ и душою
             Онъ воскресалъ... да, безъ того,
             Любить нельзя: въ любви условье,
             И даже первое,-- здоровье!
             Оно и красотѣ самой --
             Цѣны-то придаетъ собой!...
  
                                 CLX.
  
             Но при здоровій, отчасти,
             Еще и праздность,-- надо знать,
             Такъ сильно дѣйствуетъ на страсти
             Какъ если бъ масло, порохъ взять,
             И бросить на огонь!... Цереры
             И Вакха комфортъ дорогой,
             Въ дѣлахъ Амура и Венеры,--
             Тожъ служатъ помощью большой....31
             Да! и яицъ иль устрицъ блюдо,
             При рюмкѣ Хереса,-- на чудо,
             Какъ хорошо, порой, чтобъ кровь
             Согрѣть у сердца, гдѣ любовь!...
  
                                 CLXI.
  
             Все это Хайде очень знала....
             Хотя, конечно, въ этомъ ей,
             Довольно Зоя помогала --
             Услужливостію своей!
             По этому, при пробужденьи,
             Жуанъ ужъ находилъ, всегда,
             Весь комфортъ дивныхъ наслажденій:
             Купальню, завтракъ, и -- куда,
             "Яснѣе дня, чернѣе ночи" 32
             Прекраснѣйшіе въ мірѣ очи
             Двухъ попечительницъ Ьвоихъ,
             Островитянокъ молодыхъ!...
  
                                 CLXII.
  
             И такъ -- купаньемъ начинался
             Жуана день; потомъ, изъ волнъ
             Морскихъ, онъ тотчасъ принимался
             За кофе спой, и, жизни полнъ,--
             Во взорахъ Хайде нектаръ сладкой
             Любви восторговъ испивалъ,
             А между тѣмъ, глаза... украдкой...
             И къ Зоѣ также обращалъ,--
             Той и другой, поочередно,
             Любуясь красотой природной,
             Но гакъ... чтобъ ревности, отнюдь,
             Не возбудить въ нихъ, какъ нибудь!..
  
                                 CLXIII-
  
             Да, впрочемъ, Хайде такъ безпечна,
             Въ своей невинности, бщла,
             Что ревность и на мысль, конечно,
             Придти еще ей не могла!
             Притомъ,-- въ Жуанѣ находила
             Давно желанный идеалъ
             И, какъ дитя, его любила:
             Всю душу ей онъ наполнялъ!
             А при любви такой счастливой,
             Едва ль неопытность -- ревнивой
             Быть можетъ, жаждая своимъ
             Дѣлиться счастьемъ и -- съ другимъ!...
  
                                 CLXIV.
  
             Все жъ счастье Хайде составляло --
             Жуана видѣть, вмѣстѣ быть;
             Пока и солнце не вставало --
             Ужъ въ гротъ бѣжать, и сторожить
             Минуты сна и пробужденья,
             Глазъ не сводя, на мигъ, съ него,
             Трепеща отъ прикосновенья
             Дыханья даже самого....
             Счастливое дитя!-- разлука
             На часъ съ нимъ -- для нея ужъ мука
             Невыносимая была:
             Лишь имъ дышала и жила!...
  
                                 CLXV.
  
             Да; сердцемъ дѣвственнымъ, впервые,
             Она любила!-- Донъ-Жуанъ
             Осуществилъ ея младыя
             Мечты и сны ... И океанъ,
             И небеса благословляя,
             За этотъ посланный ей кладъ,--
             Боялась Хайде молодая
             Лишь одного: чтобы Пиратъ,
             Отецъ ея, о немъ, случайно,--
             Вдругъ не узналъ.... не-то бы тайной
             Любви ихъ, вѣрно, помѣшалъ!...
             По онъ -- и неподозрѣвалъ.
  
                                 CLXVI.
  
             Такъ счастливо, сверхъ ожиданья,
             Прошелъ и мѣсяцъ... Наконецъ,
             Какъ бы заслышавъ ихъ желанья,--
             Собрался въ путь ея отецъ;
             Не съ тѣмъ -- чтобъ, за какою Іо, 33
             По морю синему летать.
             Но чтобъ -- идущихъ съ грузомъ въ Сціо, 34
             Три судна славные поймать!
             Отецъ уѣхалъ... и прекрасно --
             Онъ сдѣлалъ: Хайде, безопасно,
             Могла съ Жуаномъ вмѣстѣ быть,
             И -- безпрепятственно любить!...
  
                                 CLXVII.
  
             Теперь ужъ, полною осталась
             Она хозяйкой, безъ отца:
             Мать у нея давно скончалась,
             И посторонняго лица,
             Дуэнны, 35 то есть, чтобъ смотрѣла
             За нею пристально,-- она,
             Тутъ, кромѣ Зои, неимѣла;
             А Зоя -- ей была вѣрна,
             Ей преданная всей душою!
             Докучныхъ братцевъ -- тожъ, судьбою,
             Ей не дано; рабы же, въ ней,--
             Души неслышали своей!...
  
                                 CLXVIII.
  
             Такъ положенье Хайде милой --
             И изъ замужнихъ не одной
             Завидно бъ, безъ сомнѣнья, было!...
             Хотя располагать собой,
             Дать волю дѣвушкѣ прекрасной,
             И пылкой, какъ она -- не слѣдъ...
             Покрайней мѣрѣ,-- преопасно:
             На грѣхъ-то мастера, вѣдь, нѣтъ!--
             Но Хайде батюшка, какъ видно,
             О томъ не думалъ; иль . и стыдно
             Ему казалось, можетъ быть,--
             Въ такія мелочи входить?!...
  
                                 CLXIX.
  
             Довольно, что любилъ онъ нѣжно
             Красотку -- дочь свою, и могъ,
             Лишь при себѣ, смотрѣть прилежно
             За нею, безъ большихъ тревогъ....
             Но полно говорить объ этомъ:
             Займемся лучше, поскорѣй,--
             Своимъ существеннымъ предметомъ!
             Съ отъѣздомъ батюшки,-- смѣлѣй,
             И не тайкомъ, ужъ Хайде стала
             Гротъ посѣщать, гдѣ продолжала,
             Съ Жуаномъ, въ счастливой любви,--
             Бесѣды нѣжныя свои...
  
  
                                 CLXX.
  
             Ея потребность составляло --
             Съ нимъ видѣться и говорить!...
             И Донъ-Жуанъ успѣлъ не мало:
             Могъ, безъ ошибки, предложить,
             На новогреческомъ нарѣчьи,
             Прогулку ей по берегамъ;
             И Хайде, непріятной встрѣчи
             Уже не опасаясь тамъ,--
             Охотно, подъ вечеръ, впервые,
             Съ нимъ вышла... солнца золотые
             Лучи ужъ гасли, и -- блѣдна
             Всходила на небо луна...
  
                                 CLXXI.
  
             Картина вечера: -- сводъ звѣздный,
             Луна, и дикость береговъ;
             Вверху -- скалы, внизу -- шумъ бездны,
             Подъ бѣдой пѣною валовъ;
             Вдали -- блестящей полосою,
             Свѣтъ фосфорическихъ зыбей,
             За убѣгающей ладьею... 36
             Споръ свѣта съ рѣзкостью тѣней,
             И неподвижность океана --
             Все это Хайде и Жуана
             Такъ занимало, что на умъ
             И сонъ не шелъ, отъ милыхъ думъ!...
  
                                 CLXXII.
  
             Съ восторгомъ полнымъ наслаждались
             Природы зрѣлищемъ они,
             И души ихъ въ одну сливались....
             Молчали оба, и одни
             Лишь взоры ихъ -- краснорѣчиво
             Передавали чувства ихъ,
             Съ порывами любви счастливой,--
             Въ виду небесъ и волнъ морскихъ,
             Что съ шумомъ берегъ обмывали
             И пѣнилися, какъ въ бокалѣ,
             Дождь сердца и роса души,-- 37
             Струи кипучаго Аи!...
  
                                 CLXXIII.
  
             Такъ,-- долго, объ руку, гуляли,
             Любуясь берегомъ морскимъ,
             Что раковины устилали,
             Съ пескомъ блестящимъ, разсыпнымъ;
             Потомъ,-- зашли они въ ущелья,
             Въ скалахъ пробитыя грозой,
             И въ залы, въ нѣдрахъ подземелья,
             Вступили смѣлою ногой.
             Подъ сталактитовые 38 своды,
             Гдѣ дѣло чудное природы
             Имѣло видъ, скорѣй всего,--
             Затѣй искусства самого!
  
                                 CLXXIV.
  
             Свѣтъ лунный -- сверху лишь, мѣстами,
             Сквозь трещины перепадалъ,
             И ночи мракъ, предъ ихъ глазами,
             Какъ бы украдкой, озарялъ....
             Тутъ обдало бъ и оковало,
             Невольнымъ ужасомъ, другихъ:
             Но Хайде и Жуанъ -- ни мало
             Глуши не опасались: ихъ --
             Сама любовь вела, а съ нею,
             Нѣтъ страха! такъ она, своею
             Повязкой, ослѣпляетъ насъ,--
             Надъ самой пропастью, не разъ!...
  
                                 CLXXV.
  
             Но, наконецъ, они устали
             Отъ продолжительной ходьбы,
             А тутъ -- и камень указали
             Имъ, кстати, добрыя судьбы!
             И вотъ, они присѣли, рады,
             Хоть на мгновенье, отдохнуть,
             Не замѣчая и прохлады:
             Такъ жаромъ ихъ пылала грудь!
             Жуанъ рукой обвилъ станъ гибкой
             Прелестной Хайде... та -- съ улыбкой,
             Тожъ обхвативъ и самого,
             Склонилась на плечо его....
  
                                 CLXXVI.
  
             Надъ головой -- опять сводъ звѣздный,
             Луна, вершины дикихъ скалъ;
             Въ виду же -- море, гдѣ шумъ бездны
             Безмолвный берегъ оживлялъ. .
             Жуанъ и Хайде любовались --
             Картиной ночи и собой;
             Ихъ души сильно волновались,
             Пылали щеки, изъ младой
             Груди ихъ вырывались вздохи,--
             И, отъ сердечной суматохи,
             Глаза заискрились,-- чета.
             Невольно, сблизила уста...
  
                                 CLXXVII.
  
             И -- страстный, пламенный, палящій,
             И продолжительный, притомъ,
             Спаялъ ихъ поцѣлуй, взносящій
             Въ седьмое небо душу!... Въ немъ,
             Въ томъ поцѣлуѣ,-- все блаженство
             Сливалось юности, любви,
             Съ красою дивной совершенства,
             Съ потокомъ огненнымъ въ крови,
             Съ волшебной нѣгой упоенья,--
             Чему ни словъ, ни выраженья,
             На языкѣ у смертныхъ, нѣтъ;
             Что лишь пойметъ одинъ -- поэтъ!...
  
                                 CLXXVIII.
  
             Да! это былъ одинъ изъ дивныхъ
             Тѣхъ поцѣлуевъ первыхъ дней,
             Когда, при чувствахъ неразрывныхъ,
             Душа и сердце въ насъ дружнѣй!
             Кровь лавою кипитъ, пульсъ бьется,
             Какъ въ лихорадочномъ огнѣ,
             И съ жаркихъ устъ передается --
             Взаимной трепетъ, отъ вполнѣ
             Сочувствуемыхъ ощущеніи!...
             И Хайде, и Жуанъ, въ забвеньи
             Очаровательномъ своемъ,--
             Однимъ казались существомъ!...
  
                                 CLXXIX.
  
             И поцѣлуй ихъ этотъ длился....
             Какъ долго?-- трудно расчитать!
             Довольно; -- что весь міръ затмился
             Въ очахъ ихъ... не въ секунду жъ сжать
             Могли они всѣ ощущенья!...
             Они молчали.... по, съ собой,
             Такъ, въ этотъ мигъ самозабвенья,
             Слились устами и душой,--
             Что ихъ бы никакая сила
             Земная тутъ не отдѣлила!
             И, словно пчелки, души ихъ --
             Медъ сердца пили съ устъ младыхъ!...
  
                                 CLXXX.
  
             Одни -- Жуанъ и Хайде -- были;
             Но, одиночествомъ своимъ,
             Они на тѣхъ не походили,
             Что,-- четыремъ стѣнамъ нѣмымъ
             Безпечно ввѣрясь, полагаютъ
             Себя укрытыми отъ глазъ,
             А между тѣмъ какъ измѣняютъ --
             И стѣны самыя, не разъ!..
             Нѣтъ; одиночество ихъ было
             Тутъ -- совершенное, и мило
             Дружилось съ положеньемъ ихъ,
             Въ одно сливавшимъ -- обоихъ!
  
                                 CLXXXI.
  
             Ночь, -- Море,-- Небо, съ луннымъ свѣтомъ,--
             Песчаный берегъ,-- дикость скалъ,--
             И тишина кругомъ при этомъ,
             Что ропотъ волнъ лишь нарушалъ....
             Все это такъ сердца сближало
             Младой и любящей четы.
             Что -- ничего недоставало,
             Для ихъ блаженства полноты!
             Да! наслаждаться безопасно
             Они могли -- своей прекрасной
             Любовью первою, цвѣткомъ
             Роскошнѣйшимъ, въ быту земномъ!...
  
                                 CLXXXII.
  
             Имъ прибѣгать не нужно было --
             Ни къ клятвамъ, ни къ рѣчамъ пустымъ;
             Въ нихъ только сердце говорило,
             Да взоры -- пламенемъ живымъ!
             Жуана -- Хайде, дочь природы,
             Любила -- безъ коварства; но,--
             И ложью устъ,-- себя свободы
             Лишать не думала!... оно
             И лучше, право, обѣщаніи,
             А послѣ -- тяжкихъ нареканій,
             За неустойку въ клятвахъ, и --
             Разрыва, горькихъ слезъ, тоски!..
  
                                 CLXXXIII.
  
             Она любила, и любима
             Была, взаимно, всей душой,
             И, сверхъ того,-- боготворима,
             За доброту свою съ красой!...
             Ихъ души такъ пылали страстью,
             Что и погасли бъ навсегда,--
             Одна въ другой.... но только, къ счастью,
             Не гаснутъ души никогда!
             Лишь, въ упоеньи,-- замираютъ....
             И снова, мигомъ, оживаютъ,
             Чтобы упиться нѣгой вновь....
             Такъ движетъ чувствами любовь!
  
                                 CLXXXIV.
  
             И, разомъ, двухъ сердецъ біенье
             Тутъ слыша.... Хайде вся была --
             Восторгъ! и ей ни въ помышленье
             Не приходило, чтобъ могла,
             Когда нибудь, быть одинокой --
             Сліянье душъ, въ тиши ночной,
             Полно поэзіи высокой.
             И дивной прелести такой,--
             Что мы.... невольно забываемъ
             О Стиксѣ, адѣ, и вдыхаемъ
             Лишь воздухъ рая.... (хоть, не разъ,
             Тутъ рай -- и далеко отъ насъ!)
  
                                 CLXXXV.
  
             Въ виду небесъ и океана,--
             Весь міръ забытъ младой четой!...
             Ужъ на колѣняхъ у Жуана
             Сидѣла Хайде и, рукой
             Обнявъ его за шею нѣжно,
             Играла кудрями его,
             Впивая вздохъ его мятежной,
             И неспуская глазъ съ него;
             Онъ, тоже, любовался ею....
             И -- на Амура и Психею,--
             Такъ оба походили, что....
             И не ошибся бъ въ томъ никто!
  
                                 CLXXXVI.
  
             Когда жъ минуты упоенья,
             Восторга жгучаго, прошли,--
             Жуанъ, отъ нѣги утомленья,
             На мигъ закрывъ глаза свои,
             Въ объятьяхъ Хайде сномъ забылся.
             Она лишь не могла уснуть;
             И между тѣмъ, какъ онъ клонился,
             Все ниже, головой на грудь,--
             Она поддерживать старалась
             Его, какъ мать, да восхищалась,
             Въ благоговѣніи нѣмомъ,--
             И красотой его, и сномъ....
  
                                 CLXXXVII.
  
             Не такъ -- младенецъ грудь сосущій,
             Не такъ -- освобожденный рабъ,
             Не такъ -- дервишъ въ мечеть идущій.
             Не такъ -- пристанище арабъ
             Дающій страннику радушно,
             Не такъ -- увидя брегъ пловецъ,
             Иди ребенокъ -- шаръ воздушный,
             Иль злато -- скряга, наконецъ:
             Не такъ восторгу предаются,
             Какъ тѣхъ сердца блаженствомъ бьются,--
             Чьи взоры услаждаетъ видъ,
             Когда любимое ихъ спитъ!...
  
                                 CLXXXVIII.
  
             И можетъ ли что съ нимъ сравниться,
             Съ предметомъ милымъ, въ этотъ мигъ?
             Онъ спитъ -- такъ тихо, что съ нимъ слиться
             Душой хотѣли бъ и въ самихъ
             Его тѣхъ грезахъ, гдѣ безпечно
             Онъ тонетъ, сладко усыпленъ,
             Не зная самъ того, конечно,--
             Какъ этимъ насъ счастливитъ онъ!...
             Онъ тамъ -- безъ чувства, безъ движенья,
             И всѣ мечты, всѣ ощущенья,
             Съ страстями, съ слабостями, въ немъ,
             Отъ глазъ сокрыты -- сна крыломъ!
  
                                 CLXXXIX.
  
             Любуясь тихимъ сномъ Жуана,
             Не смѣла Хайде и дохнуть....
             А ночи мракъ, тишь океана --
             Любовью наполняли грудь!
             Среди песковъ, между скалами,
             По дикомъ берегѣ морскомъ,
             Подъ голубыми небесами,
             Какъ мило было ей, вдвоемъ,
             Съ своимъ любимцемъ,-- наслаждаться
             Любви блаженствомъ... а бояться
             Имъ было нечего, чтобъ ихъ --
             Не подстерегъ кто въ этотъ мигъ!
  
                                 СХС.
  
             Луна да звѣзды только были
             Свидѣтелями счастья ихъ;
             И тѣ -- съ улыбкой лишь свѣтили.
             Огнями брачными, для нихъ....
             О, что за чудное, признаться,
             Явленье -- женская любовь!
             Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ и бояться
             Должны ея: въ минуту кровь,
             У женщинъ, взволноваться можетъ;
             И врядъ ли что тогда поможетъ
             Остановить въ душѣ ихъ -- месть,
             Чуть зашивалась бы ихъ честь!...
  
                                 СХСІ.
  
             Любовь!... онѣ, на карту эту,
             Всю ставятъ жизнь свою -- va-banque!
             Сорвали -- счастливы! и свѣту
             Открытъ въ ихъ сердце портофранкъ....
             Но если карта измѣнила,--
             Однимъ прыжкомъ, месть въ сердцѣ ихъ,
             Какъ лютый тигръ, и задушила
             Прошедшее въ ногтяхъ своихъ!
             Но какъ и сами тутъ страдаютъ....
             Бѣдняжки! въ мукахъ изнываютъ --
             Съ разочарованной душой,
             Упорной бой ведя съ судьбой!..
  
                                 СХСІІ.
  
             А, между тѣмъ, мы такъ бываемъ
             Несправедливы противъ нихъ!...
             Ихъ сердцемъ, какъ хотимъ, играемъ;
             Изъ нихъ мы дѣлаемъ своихъ
             Рабынь и куколъ: такъ послушно
             Намъ повинуются онѣ!
             И послѣ,-- мы же равнодушно,
             Цѣны не зная имъ вполнѣ,
             Любовь ихъ, самоотверженье,
             Сердецъ невинныхъ увлеченье,
             Измѣной отравляемъ вдругъ,
             И бѣдныхъ топимъ -- въ безднѣ мукъ!
  
                                 CXCIII.
  
             Ихъ участь всѣхъ -- одна и таже:
             Онѣ всегда измѣны ждутъ....
             Таятъ любовь, и чувствамъ даже --
             Свободы полной не даютъ!
             А между тѣмъ, пора настанетъ,
             Пора прилично въ бракъ вступить....
             Разчетъ корысти ихъ обманетъ,--
             И сердце -- должно уступить!--
             Что жъ послѣ? мужъ -- неблагодарный,
             Потомъ -- любовникъ, другъ коварный;
             Потомъ -- кокетство, туалетъ,--
             Тамъ -- ханжество за этимъ вслѣдъ!...
  
                                 CXCIV.
  
             Отъ добродѣтели къ пороку --
             Не труденъ, въ свѣтѣ, переходъ!
             Здѣсь, впрочемъ, подлежитъ упреку
             Лишь первый шагъ; потомъ, идетъ
             Все колеей своей обычной....
             Но, съ перемѣной, ихъ дѣла,
             (Въ какой бы степени различной
             Судьба ихъ быта ни была!)
             Не улучшаются: чертоги,
             Иль хижины навѣсъ убогій,--
             Не могутъ охранить, увы!
             Ихъ положенья отъ молвы....
  
                                 CXCV.
  
             Конечно, многія отважно
             Эманципируютъ себя,
             И даже -- съ диктатурой важной,
             Романы пишутъ.... Судія
             Имъ, въ этомъ, Богъ одинъ! но только
             Младая Хайде, дочь самой
             Природы -- этого нисколько,
             Въ своей невинности прямой,
             Не знала и не понимала:
             Для Хайде лишь существовала --
             Страсть пылкой, пламенной души,
             Что развивается въ тиши!
  
                                 CXCVI.
  
             Она и родилась въ прекрасной
             Странѣ кипучихъ лишь страстей,
             Гдѣ солнца лучъ, въ лазури ясной,
             Пылая лавою огней,--
             И поцѣлуй туземки милой,
             И взоръ газели молодой,
             Тройною надѣляетъ силой:
             Прельстить, увлечь, и жечь собой!
             Любовь была ея стихія,
             И чувства всѣ ея младыя --
             Соединялись лишь въ одномъ
             Предметѣ избранномъ своемъ!
  
                                 CXCVII.
  
             Все постороннее, ни мало,
             Ея ни сердца, ни ума,
             Какъ лишнее,-- не занимало:
             И удивлялася сама,
             Какъ это никакихъ желаній,
             Надеждъ, тревогъ, тоски, она
             Уже не знала, въ обаяньи
             Какомъ-то дивномъ, вся полна
             Восторга тайнаго и счастья....
             Лишь въ сердцѣ -- трепетъ сладострастья
             На мысляхъ -- лишь одинъ предметъ!
             Ни тучки предъ глазами нѣтъ!
  
                                 СХСVIII.
  
             Такъ, кончено!-- сердца ихъ были
             Любовью спаяны одной;
             Огнями брачными свѣтили
             Имъ звѣзды, въ тишинѣ ночной,
             Свидѣтель -- океанъ широкой.
             И ложе брачное имъ -- гротъ!
             За клятву, берегъ одинокой --
             Ихъ принялъ поцѣлуй... и вотъ.
             Они -- супруги, и счастливы,--
             Счастливы оба! взоръ ревнивый
             Блаженства ихъ не возмутитъ;
             Они -- въ раю, и міръ забытъ!...
  
                                 СХСІХ.
  
             Любовь!... о ты, которой, въ мірѣ,
             Самовластительнѣе нѣтъ!
             Передъ которой и въ порфирѣ
             Дари склоняются и свѣтъ --
             Весь простирается во прахѣ!...
             Ты. у которой Цезарь былъ --
             Любимцемъ; Титъ -- царемъ; и, въ страхѣ,
             Антоній,-- цѣпь раба влачилъ;
             Въ чьей школѣ, школьниками были.--
             Катуллъ, Горацій; а учили
             Твоей наукѣ золотой --
             Овидіи съ Сафой огневой.
  
                                 CC.
  
             Скажи, о, кто ты? и какое
             Тебѣ дать имя, о любовь!
             Небесное, но роковое,
             Ты божество! волнуя кровь,
             Въ грудь проливаешь адскій пламень,
             Передъ которымъ таетъ ледъ,
             Не въ силахъ устоять и камень:
             Твое дыханье даже -- жжетъ!...
             Томиться сердце заставляешь,
             А между тѣмъ,-- какъ наполняешь
             Его и радостью, чрезъ край.
             Намъ землю превращая -- въ рай!...
  
                                 CCI.
  
             Въ бѣдахъ -- отрада; средь недуговъ,--
             Ты облегченіе не разъ:
             Лишь -- цѣломудренность супруговъ....
             Трепещетъ отъ твоихъ проказъ:
             Съ какой улыбкою лукавой,
             Ты украшаешь лбы мужей --
             Увѣнчанные даже славой!
             Дѣлами -- Цезарь и Помпей,
             И Магометъ, и Велизарій,
             Какъ ни гремятъ, а въ комментаріи
             Лишь стоитъ заглянуть, такъ въ нихъ --
             Чтожъ видимъ?-- рогачей твоихъ!...
  
                                 ССІІ.
  
             Ты и философовъ морочишь,
             Сбивая, часто, ихъ съ пути,
             И ими уловить хлопочешь --
             Всѣхъ въ сѣти милыя свои!...
             Не ты ль развратныхъ Эпикуровъ,
             И Аристиновъ создала?
             И секты этихъ балагуровъ --
             Почти по всюду развела,
             Вмѣнивъ имъ въ правило златое:
             "Ѣсть, пить, любить, а остальное --
             Все трынь-трава!..." какъ повторялъ
             Премудрый царь Сарданапалъ!
  
                                 ССІІІ.
  
             Но возвратимся къ Донъ-Жуану.
             Чтожъ? неужли онъ могъ забыть,
             Такъ скоро,-- Джулью?... Ба!... Не стану.
             Однакожъ, и его винить:
             Тутъ, безъ сомнѣнія, виною --
             Не самъ онъ, а одна -- луна,
             Что такъ свѣтила надъ Жилею,
             Соблазна страшнаго полна!...
             Ея-то дѣло забавляться
             Надъ нами грѣшными, признаться,
             Предъ новымъ личикомъ, не разъ,
             Такъ падать заставляя насъ!...
  
                                 CCIV.
  
             Не говорю здѣсь о женатыхъ....
             О! имъ то грѣхъ, и грѣхъ большой,
             Такъ вѣтреннпчать въ узахъ, сжатыхъ --
             Приличьемъ, клятвой и судьбой!
             Любовь чиста и постоянна
             Ихъ быть должна!.... хотя, порой,
             И можно ль, чтобы безпрестанно --
             Быть мыслью занятымъ одной?...
             Особенно -- когда, на балѣ,
             Увидишь.... въ многолюдной залѣ --
             Мелькнетъ вдругъ личико одно,--
             Что заглядишься, хоть грѣшно!...
  
                                 CCV.
  
             Конечно, тотчасъ же, на помощь,
             Тутъ философія придетъ,
             И -- "помни запрещенный овощъ!" 39 --
             Тихонько на ухо шепнетъ;
             Послушаешься -- въ тожъ мгновенье.
             Но.... что за дивныя черты!
             Глаза! уста!.. о, наслажденье --
             Природы видѣть красоты!...
             И только -- такъ, изъ любопытства,
             Отнюдь, не съ цѣлью волокитства,
             Узнать хотѣлось бы порой,--
             Кто это существо?... но -- "стой!"
  
                                 CCVI.
  
             "Стой!" снова, надъ-ухомъ, грознѣе
             Раздастся тайный голосъ! и,--
             Какъ пойманъ на дурномъ, скорѣе
             Отложишь поиски свои....
             Такъ философія, признаться.
             Сурова!... хоть на мигъ бы, тамъ,
             Дала она полюбоваться --
             Живою красотою намъ?...
             Такъ -- нѣтъ! свободу глазъ стѣсняетъ,
             И, какъ рабамъ, предоставляетъ
             Намъ удивляться красотѣ --
             Лишь въ мраморѣ, иль на холстѣ!...
  
                                 CCVII.
  
             А наше это удивленье
             Земной, волшебной красотѣ.--
             Лишь дань восторга, поклоненье
             Той поэтической мечтѣ,
             Что идеаломъ совершенства,
             Здѣсь, мы привыкли понимать,
             И міръ верховнаго блаженства,
             Обыкновенно, съ нимъ сливать!...
             Безъ чувства этого -- жизнь наша,
             Была бы, какъ пустая чаша,
             Безъ искрометнаго вина,--
             Цѣны своей всей лишена!
  
                                 CCVIII.
  
             Къ чему бы и глаза намъ были
             Даны природою самой,
             Какъ не на то, чтобъ намъ служили --
             Лишь любоваться красотой!
             И какъ, при нихъ, душѣ отрадно....
ами латинской кухни.
             Или -- портвейномъ... но потухни
             Огонь въ крови -- ничѣмъ ужъ, нѣтъ,--
             Не воскресить пылъ юныхъ лѣтъ!...
  
                                 X.
  
             Да, развѣ, имъ -- хандра иль скука,
             Или служебныя дѣла,
             Иль честолюбья злая мука,
             Иль эгоисмъ, источникъ зла,--
             Еще не могутъ наслажденій
             Доставить въ жизни? ихъ занять?...
             И что имъ, въ этомъ положеньи,--
             О призракѣ любви мечтать?!
             Любовь -- лишь головокруженье,
             Горячки бредъ, ума затменье....
             Вражда жъ, иль ненависть,-- прочнѣй
             Всѣхъ радостей, пустыхъ затѣй!...
  
                                 XI.
  
             Прекрасно выразился, гдѣ-то,
             Глубокій моралистъ, Джонсонъ,
             "Люблю я одного за это,
             Что славно ненавидитъ онъ!"1
             Хоть это -- шутка, какъ хотите
             Почтеннаго весельчака;
             Но какъ и вѣрно, разсмотрите,--
             Изображаетъ старика!
             Да, впрочемъ, я -- простой лишь зритель,
             И не судья здѣсь, и не чтитель --
             Ни ненависти, ни любви,
             И взоры отвожу свои...
  
                                 XII.
  
             Да! да! какъ Гетевъ Мефистофель,--
             Въ другую сторону скорѣй,
             Съ улыбкой, отворотимь профиль,
             Чтобъ не смутить иныхъ людей!...
             А, впрочемъ,-- развѣ преступленье,
             Порою, шуткою щелкнуть,
             Когда цѣль шутки -- исправленье,
             Кого нибудь, чего нибудь?...
             Должны жъ искоренять такое,
             Что -- направленіе дурное
             Могло бъ имѣть... Вѣдь, и "Жилбласъ"
             И "Донъ-Кихотъ" такъ учатъ насъ!...
  
                                 XIII.
  
             Да изъ чего мы тутъ хлопочемъ?
             Едва ли свѣтъ перемѣнить!
             Но, съ отступленьемъ нашимъ, впрочемъ,
             Мы и забыли,-- что слѣдить
             Герой нашъ взоромъ начинаетъ --
             За Аделиной Амондвиль...
             Такъ эта Леди увлекаетъ
             Своей красою!... но должны ль
             Мы этой роковой, признаться,
             Его съ ней встрѣча -- опасаться,
             Иль нѣтъ?-- предоставляемъ валъ
             Самимъ рѣшить, какъ знатокамъ!...
  
                                 XIV.
  
             А сами не спуская глава,
             Ни съ Аделины, ни съ него,--
             Держаться будемъ лишь разсказа,
             Изъ наблюденья своего,
             О томъ -- Какъ что происходило!...
             Веселый, шумный, свѣтскій рой
             Вился вкругъ Аделины милой,
             Всѣхъ затмевавшей -- красотой;
             Признаться, зеркало живое
             Всего прекраснаго,-- въ нѣмое
             Очарованіе должна
             Была всѣхъ приводить она!
  
                                 XV.
  
             Мужчины всѣ -- съ ума сходили,
             И даже дамы красотой
             Ея прельщались, но хранили
             Молчанье.... похвалой нѣмой
             Ей отдавая справедливость!
             Какъ бы изчезли, передъ ней,--
             И злая зависть, и ревнивость....
             Любовь лишь только изъ очей,
             У всѣхъ, невольно вырывалась,
             И къ Аделинѣ устремлялась --
             Восторгомъ общимъ!... чудеса
             Творила дивная краса!
  
                                 XVI.
  
             Притомъ,-- еще одно условье
             Она имѣла за собой,--
             Что даже тайное злословье
             Къ ней не касалось клеветой!..
             Такъ удивляла всѣхъ -- примѣрной
             И непорочностью своей,
             Любя, душой нелицемѣрной,
             Супруга, счастливаго съ ней!
             И онъ былъ человѣкъ достойный:
             Холодный, гордый и спокойный,
             Собой довольный и женой....
             Ну, Англичанинъ былъ прямой!
  
                                 XVII.
  
             Своей страной онъ, по заслугамъ,
             Былъ уважаемъ и любимъ;
             И свѣтъ, дивясь такимъ супругамъ,
             Въ глаза смотрѣлъ имъ обоимъ;
             Да и самихъ-то, безъ сомнѣнья,
             Столь счастливый семейный бытъ,
             И, въ свѣтѣ, вѣсъ и уваженья,
             И та безпечность, что даритъ
             Достоинствъ собственныхъ сознанье,--
             Ихъ не могли въ очарованье
             Не приводить, и не внушать
             Имъ жребій свой благословлять!..
  
                                 ХVIII.
  
             Случилось... (какъ бываетъ въ свѣтѣ!)
             Почти съ двухъ словъ о томъ, о семъ,--
             Сошелся съ Лордомъ, на паркетѣ,
             Нашъ Донъ-Жуанъ, своимъ умомъ;
             А вскорѣ -- свѣтскихъ отношеній
             Лишь церемонный этикетъ.
             Про всемъ различьи положеній,
             И рода жизни ихъ, и лѣтъ,
             Смѣнился -- и короткой дружбой --
             Лордъ Генри, хоть и занятъ службой.
             Умѣлъ минуты находить,
             И съ Донъ-Жуаномъ ихъ дѣлить.
  
                                 XIX.
  
             Лордъ Генри, хоть и осторожной
             Былъ, по надменности своей,
             И часто избѣгалъ, какъ можно,
             Знакомства молодыхъ людей;
             Но чуть кого нашелъ достойнымъ,
             И руку дружески кому
             Пожалъ,-- тотъ могъ ужъ быть спокойнымъ,
             Что Лордъ -- расположенъ къ нему!
             За то, когда возненавидѣлъ
             Кого нибудь.... такъ ужъ не видѣлъ --
             Предѣловъ для своей вражды:
             Такія Лордъ имѣлъ черты!
  
                                 XX.
  
             Его упрямство, (справедлива
             Была тамъ сторона, иль нѣтъ!)
             Не знало никогда отлива:
             Онъ -- стоикъ былъ! но зналъ и свѣтъ,
             Иль, лучше,-- свой народъ Британскій!
             Въ любви, и дружбѣ, и враждѣ,--
             Хотя и дѣйствовалъ Султански,
             Иль безотчетно.... былъ вездѣ,
             За это самое, какъ рѣдкій
             Изъ знати, (хоть бы тамъ и предки
             Стояли, съ именемъ своимъ!)
             И уважаемъ, и любимъ!
  
                                 XXI.
  
             И всѣ такія отношенья
             Его и дружбы и вражды,--
             Бывъ, безъ малѣйшаго сомнѣнья,
             Его занятій лишь слѣды,
             Иль той ступеньки результаты,
             Гдѣ онъ стоялъ, какъ по уму,
             И званью, (верхней членъ палаты!)
             Такъ и по роду своему:
             Для всѣхъ -- законными казались,
             И всѣ, какъ чести добивались,
             Отъ благосклонности его,--
             Хоть слова, взгляда одного!..
  
                                 XXII.
  
             Но, въ этихъ чувствахъ своенравныхъ
             Нисколько онъ не допускалъ
             Излишествъ странныхъ и забавныхъ....
             Иль, скажемъ лучше,-- онъ искалъ
             Тѣхъ переходовъ перемѣнныхъ --
             Отъ холода вдругъ къ теплотѣ,
             Причудъ, такихъ обыкновенныхъ
             Въ особахъ тѣхъ, что на чредѣ,
             Судьбой поставлены, высокой,--
             Не видятъ, иногда, глубокой,
             Опасной бездны подъ собой,
             И держатся, пока,-- судьбой!...
  
                                 XXIII.
  
             Да "смертнымъ" -- кто-то справедливо
             Замѣтилъ, и сказалъ давно:
             "Успѣхомъ, иль судьбой счастливой --
             Повелѣвать и не дано!2"
             Умѣть лишь пользоваться только
             Минутой надобно такой,
             Что улыбнется намъ... нисколько
             Впередъ не заносясь мечтой!
             Да въ томъ и главное умѣнье.
             Чуть слишкомъ велико давленье --
             Скорѣе должно уступить,
             И совѣсть -- волѣ подчаинить...
  
                                 XXIV.
  
             Какъ мы любуемся, порою,
             Искусствомъ ловкаго бойца,
             Иль скачкой лошади лихою,
             Въ рукахъ инаго молодца!...
             А все искуство, безъ сомнѣнья,
             Въ одной сноровкѣ лишь простой,
             Гдѣ, бѣгу лошади, стремленья --
             Придать, иль гдѣ -- сдержать порой;
             И гдѣ, бойцу,-- понаклониться,
             Гдѣ -- выпрямиться, или -- свиться,
             Чтобы минуту улучить,--
             Какъ, съ ногъ, противника сшибить!...
  
                                 XXV.
  
             Любилъ и онъ, Лордъ Генри, тоже --
             Первенствовать, и затмевать
             Своихъ соперниковъ -- да кто же
             И прочь отъ этого, какъ взять,
             Да разсмотрѣть -- большихъ и малыхъ!...
             И самый жалкій будь -- найдетъ
             Еще пожалче... а удалыхъ --
             Тутъ нечего и ставить въ счетъ:
             Какъ будто на роду, конечно,
             Успѣхъ имъ писанъ -- вѣрный, вѣчной....
             Хоть и плечьми пожмешь, порой:
             Чѣмъ взяли?... смѣлостью одной!
  
                                 XXVI.
  
             Но мы -- опять за разсужденья...
             Что жъ дѣлать? слабость такова
             Да лишь пустая, безъ мышленья,
             Не разсуждаетъ голова....
             Однакожъ, кончимъ мы!-- Фортуной,
             И родомъ, съ именемъ своимъ,
             Лордъ Генри, и герой нашъ юной,--
             Едва ль не равны были; имъ,
             Лишь въ этомъ только, съ равной силой,--
             Соперничать и можно бъ было....
             Но ужъ лѣта, и край родной,--
             Имѣлъ Лордъ Генри за собой!
  
                                 XXVII.
  
             Хоть лѣтъ еще и не преклонныхъ,
             Но былъ онъ -- и не молодой;
             Притомъ, не безъ причинъ законныхъ,
             Могъ почитать себя -- звѣздой
             Роднаго края, какъ извѣстный,
             И по уму, и по перу:
             Парламентскій ораторъ!-- лестный
             Титулъ,-- какой и на Перу,
             По гордости своей, Британецъ
             Не промѣнялъ бы!... а Испанецъ,
             Тутъ, передъ нимъ, былъ -- лишь пигмей...
             Такъ думалъ сей Чатамъ, иль Грей!
  
                                 XXVIII.
  
             Онъ думалъ, тожъ, что и завѣтныхъ
             Никто знать лучше "Тайнъ Двора" --
             Не могъ; и что изъ кабинетныхъ.
             Сѣдыхъ головъ et coetera,--
             Онъ былъ одинъ.... но думалъ только!
             И кто жъ безъ слабости такой?...
             Когда иныхъ бываетъ столько --
             Слабѣе -- съ головой пустой!...
             Но намъ до нихъ, тутъ, дѣла мало;
             А Лорда Генри заставляло
             И это тоже, можетъ быть,--
             Такъ Донъ-Жуана полюбить...
  
                                 XXIX.
  
             Тѣмъ болѣе, что онъ въ Жуанѣ,
             И нравъ безпечный замѣчалъ!
             А по уму.... едва ль и въ планѣ
             Онъ не имѣлъ, и не считалъ
             Возможнымъ и весьма полезнымъ --
             Его къ себѣ переманить,
             И дипломатомъ, столь любезнымъ,
             Страну родную подарить?...
             Жуана жъ удалымъ проказамъ,
             Что зналъ онъ только но разсказанъ,--
             Прощалъ, по молодости лѣтъ,
             И потому, что зналъ и спѣтъ!
  
                                 XXX.
  
             И между тѣмъ, -- хоть и на сходный,
             У Лорда Генри, въ этомъ, съ нимъ.
             Былъ взглядъ на вкусъ не благородный,
             Завладѣвать, не разъ, чужимъ....
             (Женъ, то есть, отбивать, порою,
             Отъ ихъ оплошныхъ половинъ!)
             Нашъ Лордъ, ручаясь головою,
             Что Аделинѣ ни одинъ
             Повѣса головы не вскружитъ,--
             Спокоенъ былъ... что, также, служитъ
             За доказательство, какъ гордъ,
             Во всемъ, былъ благородный Лордъ!
  
                                 XXXI.
  
             И такъ, они -- друзьями стали;
             Константинополь и Мадридъ --
             Предметъ бесѣдъ ихъ составляли,
             И странъ другихъ далекихъ бытъ,
             Политика, языкъ, и нравы,
             Обычаи, et coetera,--
             Ума солиднаго забавы,
             Имъ сокращали вечера.
             И Лорда Генри занимали,
             Такъ даже, что, порой, едва ли --
             Онъ, безъ Жуана, не скучалъ:
             Туристъ -- его околдовалъ!
  
                                 XXXII.
  
             Но, наконецъ, не проходило
             И дня почти ни одного,
             Чтобъ нашъ проказникъ умный, милой,
             Домъ Лорда, друга своего,
             Не посѣщалъ, ставъ ужъ всегдашнимъ,
             Любезнымъ гостемъ, и почти --
             Безвыходнымъ, или домашнимъ...
             Такъ онъ умѣлъ дѣла вести,
             Невыдавая, даже взоромъ,
             Что, иногда, за разговоромъ,
             Которымъ Лорда занималъ,--
             Объ Аделинѣ онъ мечталъ.....
  
                                 XXXIII.
  
             Но только -- гакъ... безъ опасеній....
             Мечталъ лишь.... впрочемъ, можетъ быть,
             И не объ ней! ихъ отношеній --
             Нельзя было опредѣлить:
             Жуанъ, какъ ни былъ близокъ съ Лордомъ --
             Не разъ, однакожъ, замѣчалъ,
             Что въ сердцѣ Леди, чистомъ, гордомъ,--
             Ни искры чувствъ не возбуждалъ!...
             Она съ нимъ ласкова бывала,
             Его отъ многихъ отличала,
             За умъ любезность, свѣтскій тонъ...
             Но ей -- опасенъ не былъ онъ!
  
                                 LXXIV.
  
             Хоть молода, но -- такъ сурова
             Казалась въ правилахъ своихъ,
             Что о любви, ни полуслова,--
             Хотя и представлялся мигъ,
             Быть можетъ, не одинъ счастливый....
             (Тѣмъ болѣе, что изъ мужей,
             Лордъ Генри былъ пренеревнивый!)
             Не смѣлъ повѣса, передъ ней,
             Ни вымолвить, ни заикнуться
             Съ нимъ какъ нибудь, чтобъ не споткнуться,
             Иль -- не осѣчься.... такъ и онъ
             Былъ остороженъ, иль -- смышленъ!
  
                                 XXXV.
  
             Знакомъ съ искусною сноровкой,
             Какъ, и о чемъ, съ кѣмъ говорить,--
             Лишь иногда, довольно ловко,
             О томъ старался заводить
             Рѣчь стороной, обиняками...
             Все кряжъ лишь пробуя, да такъ,
             Что, и поопытнѣй лѣтами,
             Жуана тактики, никакъ,
             Открыть бы не могли.... тѣмъ болѣ,--
             Что многіе, на этомъ полѣ,
             Грязь кушали, и что могло
             Быть и ему тутъ -- Ватерло!...
  
                                 XXXVI.
  
             Простите, впрочемъ, критикъ строгій!
             За этотъ нашъ анахронисмъ,
             И смѣлый, можетъ быть, не много...
             Но знаете, что романтисмъ --
             Все допускаетъ!... да и, въ это
             Ужъ время, былъ Наполеонъ,
             Являясь дивною кометой,
             Звѣздой, на ратный небосклонъ.--
             Почти такимъ же Донъ-Жуаномъ,
             Съ кровавымъ лишь своимъ романомъ,
             Который кончилъ на скалѣ,
             Съ тяжелой думой на челѣ!...
  
                                 XXXVII.
  
             И сдѣлавъ это отступленье,
             Какъ видите, для Ватерло,
             Опять -- за дѣло!-- положенье
             Жуана лучшимъ не могло
             И быть, покамѣстъ: не всегда же,
             Вдругъ -- удается побѣждать!
             И -- "veni, vidi, viсi!"3 даже,
             Едва ль, по совѣсти сказать,--
             Не хвастовство одно, и только?...
             Притомъ, побѣдъ такихъ, нисколько,
             Считать побѣдами нельзя,
             Гдѣ -- безъ труда -- до нихъ стезя!...
  
                                 XXXVIII.
  
             Еще мы, здѣсь одно, замѣтимъ,--
             Что, о побѣдахъ говоря,
             Не думаемъ нисколько, этимъ,
             И намекать вамъ, что, тая
             Любовь, быть можетъ, къ Аделинѣ,--
             Ее Жуанъ и побѣдитъ....
             Или -- одною героиней,
             Еще ихъ счетъ обогатитъ!
             Мы -- ничего еще не знаемъ,
             И времени все оставляемъ:
             Довольно -- что онъ Лорду другъ,
             И раздѣляетъ съ нимъ досугъ!
  
                                 XXXIX.
  
             Тамъ, въ скверѣ; "Три Звѣзды".... Вѣрнѣе
             Такъ будетъ, мѣсто указать;
             Да и приличнѣй, и точнѣе,
             Чѣмъ, просто, улицу назвать,
             Гдѣ Лорда Генри возвышался
             Великолѣпный домъ, дворецъ,
             Или "Отель", -- какъ назывался
             Архитектуры образецъ,
             Которой, и своей громадой,
             И скверомъ съ золотой оградой,
             И блескомъ внутреннимъ,-- почти,
             Былъ первый, въ Лондонѣ, въ чести!
  
                                 XL.
  
             Онъ существуетъ ли и нынѣ.
             Иль срыты и: то слѣды,--
             Намъ дѣла нѣтъ: онъ -- лишь въ поминѣ!...
             Но въ этомъ скверѣ: "Три Звѣзды" --
             Въ то время, лучшій кругъ сбирался:
             Лишь -- сливки Лондона, иль цвѣта,
             И Аделиной восхищался,
             Хозяйкой милой, въ цвѣтѣ лѣтъ!
             Одинъ поклонникъ -- побѣждаетъ;
             Но ихъ толпа -- лишь развлекаетъ....
             Опасность -- силы придаетъ,
             И лучше сердце бережетъ!--
  
                                 XLI.
  
             Но Аделина не нуждалась
             Въ такой защитѣ отъ сѣтей
             Въ ней гордость чувства проявлялась --
             Во всей высокости своей!
             Она кокетство презирала;
             Шумъ удивленья и похвалъ,
             Какъ дань обычную, сбирала,
             Й онъ -- ее не занималъ;
             Привѣтлива -- безъ исключенья,
             Она давала предпочтенья --
             Заслугамъ сердца и ума,
             Гдѣ -- убѣждалася сама!
  
                                 XLII.
  
             Себя достойно оцѣняя,
             Умѣла и другихъ цѣнить,
             И, справедливость отдавая,--
             Пріятно, кстати, похвалить,
             Со всѣмъ спокойствіемъ приличнымъ,
             При тонѣ круга своего,
             Не подвергаясь злоязычнымъ
             Истолкованіямъ того;
             И вообще, безъ принужденья,
             Ея былъ образъ обхожденья,
             Со всѣми -- ровный, и такой,--
             Что увлекала всѣхъ собой!
  
                                 XLIII.
  
             Притомъ, ничто не удивляло
             Ея блестящаго ума;
             Но все прекрасное -- внушало
             Ей удовольствіе!.... Сама --
             Природы дивное созданье,
             Да и украшенная всѣмъ,
             Что красоты очарованье
             Такъ довершаетъ, между тѣмъ:
             Какъ и могла бъ она прекраснымъ
             Не быть довольна, столь согласнымъ --
             Съ ея прелестнымъ существомъ,
             И образованнымъ умомъ?...
  
                                 XLIV.
  
             Но равнодушія тѣнь эта,
             Что видѣлась въ ея чертахъ --
             Была лишь тонъ большаго свѣта,
             Который держитъ все -- въ цѣпяхъ,
             Повелѣвая и улыбкой,
             И взоромъ, даже -- и душой,..
             Не позволяя, и ошибкой,
             Забыться тамъ!-- и кто бъ, порой,
             Не могъ не выказать невольно,
             Восторга своего -- довольно
             Ужъ этого, чтобъ, и съ умомъ,--
             Прослыть безумнымъ чудакомъ!
  
                                 XLV.
  
             "Nil admirari!" составляетъ --
             Условье первое, законъ --
             Большаго свѣта! такъ являетъ
             Онъ тѣмъ вполнѣ -- китайскій тонъ! .
             И самъ Горацій это чувство
             Пусть проповѣдуетъ, уча,
             Что быть счастливымъ все искусство --
             Смотрѣть на все, какъ каланча .
             Но этотъ, Мандаринскій чистый,
             Бездушный взглядъ -- въ душѣ артисты --
             Не допускаютъ, видя, въ немъ,
             Одну лишь ложь.... и правы въ томъ!
  
                                 XLVI.
  
             Но возвратимся къ Аделинѣ:
             Хоть и была она, на видъ,--
             Такъ равнодушна, но -- пусть, нынѣ,
             "Волканъ," и "лава," и "гранитъ"
             И всѣ подобныя сравненья,--
             Мѣстами общими, у насъ,
             Считаются, (какъ, безъ сомнѣнья,--
             Балластъ лишь фразъ, иль риѳмъ, не разъ!)
             Мы все таки не можемъ, право,
             Здѣсь обойтись безъ нихъ, и -- съ лавой
             Волкана не употребить,--
             Ея души съ нимъ не сравнить!
  
                                 XLVI.
  
             Дай какъ Волканъ, подъ ледяного,
             Иль снѣжной мантіей своей.
             Кипитъ все лавой огневою:
             И Аделина такъ, при всей
             Своей наружности холодной,--
             Нѣтъ, равнодушной не была...
             Но жаръ восторговъ благородный,--
             Отъ глазъ скрывала, какъ могла!
             Или, когда еще хотите
             Новѣй сравненіе?... возьмите --
             Au бутылку, чтобъ она
             Промерзла.... только не до дна:
  
                                 XLVII.
  
             Откупорьте ее, и что же?--
             Найдете выморозки въ ней,
             Что самаго Au дороже,--
             По спиртуозности своей!...
             Такъ многихъ хладныя личины --
             Скрываютъ нектаръ дорогой!
             Такъ и осанка Аделины,--
             Холодной блеща красотой,
             Скрывала -- пламенную душу,
             И сердце,-- не степную сушу,
             Но -- Ипдустанъ, куда лишь входъ
             Загорожалъ -- полярный ледъ!
  
                                 XLVIII.
  
             Бороться жъ съ этимъ льдомъ, признаться,--
             Не шутка! или -- дологъ путь,
             Чтобы, какъ Парри4, пробираться...
             Или, скорѣй,-- не досягнуть
             Искомой цѣли: вдругъ разбиться
             Тутъ можно, иль -- затертымъ быть!
             Но если новичкамъ -- пробиться
             Тутъ хочется -- должны ужъ плыть,
             Лишь лавируя, осторожно....
             Неновички жъ,-- скорѣй, какъ можно,--
             Оставивъ путь опасный свой,
             Бросаютъ океанъ льдянои!
  
                                 XLIX.
  
             Да и умнѣе не храбриться,
             А раньше торопиться въ портъ,
             Пока намъ можно положиться ~
             Еще на парусъ, прочный бортъ,
             И Время "fuimus" уныло,
             Какъ свой сигналъ, не пропоетъ,
             Что мы -- ногой ужъ надъ могилой
             Всѣхъ наслажденій и заботъ,
             Между наслѣдникомъ, который
             Зѣваетъ, глядя намъ во взоры,
             И злой подагрой, что томитъ --
             Ужъ тяжкій и докучный бытъ!...
  
                                 L.
  
             Но вотъ -- пока мы разсуждали
             Объ океанахъ ледяныхъ,
             Да надъ могилою стояли,
             Въ мечтахъ какихъ-то гробовыхъ...
             Зима ужъ Лондонская -- лѣтомъ
             Смѣнилась, то есть: наступилъ,--
             Іюль, и, съ радостнымъ привѣтомъ,
             Забавы дачныя открылъ.
             По всѣмъ дорогамъ, направленьямъ,
             Клубится пыль, все -- къ наслажденьямъ,
             Лишь деревенскимъ, хоть на мигъ,
             Спѣшитъ, летитъ на почтовыхъ....
  
                                 LI.
  
             Обрадовались почтильоны:
             Для нихъ -- счастливая пора
             Настала, собирать прогоны,
             Гнать лошадей, et coetera! --
             А городъ, между тѣмъ, пустѣетъ....
             Хоть не на долго: на одинъ
             Лишь мѣсяцъ.... тамъ -- опять повѣетъ
             Зимою англійской, и сплинъ
             Опять всѣмъ отуманитъ лица....
             Да; съ Августомъ, опять столица --
             Какъ муравейникъ закипитъ,
             И фонарями заблеститъ.
  
                                 LII.
  
             Съ нимъ, снова тамъ зима настанетъ,
             Которую Іюль прогналъ,--
             Хотя еще и не обтянетъ,
             Осенней мглой, прибрежныхъ скалъ....
             Здѣсь до воздушныхъ измѣненій --
             Нѣтъ дѣла; Фаренгейта ртуть,
             Съ зимою этой, отношеній
             Имѣть не можетъ; здѣсь, отнюдь.
             Зима -- не въ точкѣ замерзанья:
             "Парламентскія засѣданья" --
             Ботъ Лондонскій и термометръ.
             И календарь, и барометръ!
  
                                 LIII.
  
             Да, ихъ лишь ртути возвышенья,
             Иль пониженья до нуля,--
             Предметъ всеобщій наблюденья,
             Здѣсь, составляютъ, шевеля
             Всѣмъ Лондономъ, всѣмъ Албіономъ,
             И служатъ ихъ умамъ, сердцамъ,--
             Указкой, фашеномъ, закономъ,
             Когда -- къ забавамъ, иль къ дѣламъ,
             Иль къ отдыху, пріятной лѣни,--
             Имъ обращаться, да, безъ пени,
             Свою свободу, такъ сказать,--
             Цѣпямъ приличій подчинять!
  
                                 LIV.
  
             И вотъ чуть до нуля доходитъ
             Такого барометра ртуть,--
             Въ движенье Лондонъ весь приходитъ,
             Пускается въ счастливой путь!
             Пустѣютъ пышные этажи --
             Богатыхъ Лондонскихъ дворцовъ,
             И, съ Сого-Сквера5, экипажи
             Несутся, мчатся... Rotten-Row6
             Глядитъ, печальною вдовицей.
             На тянущихся вереницей,
             Къ заставѣ,-- рыцарей своихъ,
             Гдѣ пылъ и даль скрываютъ ихъ....
  
                                 LV.
  
             Поставщики вздыхаютъ тоже,
             И счеты длинные въ рукахъ
             Сжимаютъ, съ вытянутой рожей,
             Что ихъ уплата -- въ небесахъ....
             Иль, то есть -- до другаго срока
             Отложена!, хоть до зимы,
             Конечно, тоже не далеко
             Но руки -- пусты; а умы
             Надежда мало утѣшаетъ
             Гдѣ лишь разсчетъ все составляетъ
             И гдѣ, безъ денегъ, векселя --
             Едва ли болѣе нуля!...
  
                                 LVI.
  
             Но это все -- ничто!-- въ красивой
             Каретѣ съ Лордовскимъ гербомъ,
             Милордъ съ Миледи, рядомъ; -- "Живо!"--
             Сказалъ,-- по лошадямъ бичомъ!
             И Groom7 на козлахъ, съ почтильономъ,
             Ужъ сидя, лишь "пошелъ!" кричитъ,
             Со всѣми распростясь поклономъ;
             И экипажъ стрѣлой летитъ....
             Безъ остановки перемѣны
             Коней, измученныхъ до пѣны,
             И мили изчезаютъ съ глазъ,--
             Летятъ быстрѣе, чѣмъ Пегасъ!
  
                                 LVII.
  
             "Cosi viaggian'i Ricchil" то есть;
             Такъ совершаютъ богачи --
             Свой путь счастливый; и ужъ совѣсть,
             У нихъ, не шевелись, молчи!
             Что нужды имъ, что за собою,
             Они оставили долги,
             Иль, при разсчетахъ-де, порою,
             Могли обидѣть... бѣдняки --
             Созданья жалкія! и Лорды,
             Одними званьями лишь горды,--
             Ихъ знать, ни слышать, не хотятъ,
             И звукомъ слова дорожатъ --
  
                                 LVIII.
  
             Но полно!-- Лорды ускакали,
             Въ деревнѣ лѣто проводить;
             Лишь пору лучшую, едва ли,
             Не пропустили, какъ цвѣсти
             При рода только начинала,
             И въ рощахъ щелкалъ соловей!..
             Тогда -- тогда предпочитала
             Ихъ Милость въ городѣ, скорѣй,
             Пыхтѣть, выслушивая пренья,
             До той поры, что развлеченья
             Найдутъ другія, въ деревняхъ....
             Хоть -- поохотиться въ лѣсахъ!
  
                                 LIX.
  
             Лишь для того имъ надо бъ было,
             Вѣрнѣе, выждать Сентября....
             По тамъ -- опять ихъ городъ милой
             Займетъ собой,-- не говоря.
             Ужъ про дѣла и про заботы,
             Которымъ каждый патріотъ --
             Всѣхъ соловьевъ и всѣ охоты,
             Конечно, въ жертву принесетъ!
             Покрайней мѣрѣ,-- такь народу
             Онъ долженъ показать, чтобъ ходу
             И вѣсу болѣе имѣть,
             И всѣхъ сердцами овладѣть....
  
                                 LX.
  
             Однако жъ, слишкомъ, съ описаньемъ --
             Переселенья богачей,
             Въ деревни, съ полнымъ упованьемъ,
             Тамъ хоть не много свѣтлыхъ дней
             Имъ провести, сложивши руки,--
             Мы растянулись! между тѣмъ.
             Ужъ Лондонъ -- лишь обитель скуки....
             Такъ опустѣлъ почти совсѣмъ;
             Всѣ, всѣ разъѣхались, на лѣто,
             По деревнямъ, чтобы и это
             Уединенье -- суетой
             Одушевить имъ городской!
  
                                 LXI.
  
             Какъ обойтись имъ, для парада,--
             Безъ слугъ, хотя бъ безъ тридцати?....
             Тѣмъ болѣе, что, думать надо,
             У нихъ тамъ столько же почти,
             Когда не больше,-- наберется
             И посѣтителей, друзей!
             И, стало быть, не обойдется --
             Безъ угощеній, безъ затѣй....
             А древній Албіонъ, признаться,
             Едва ли можетъ не назваться,
             Хотя изъ гордости одной,--
             Гостепріимнѣйшей страной!
  
                                 LXII.
  
             Лордъ Генри съ Леди Аделиной,
             Неотставая отъ другихъ,
             Отправилися тожъ въ старинный
             Свой замокъ, ожидавшій ихъ.
             Во всѣхъ журналахъ возвѣстили,
             Объ ихъ отъѣздѣ; въ Morning-Post,
             Въ особенности, изложили
             О томъ подробно,-- такъ какъ постъ
             Лордъ Генри занималъ высокой!
             А въ свитѣ лордовой, съ глубокой
             Почтительностью, наконецъ,
             Былъ помѣщенъ, въ одинъ столбецъ,--
  
                                 LXIII.
  
             И вашъ Испанецъ знаменитый!...
             Онъ Лондонъ занималъ собой,
             И нуженъ былъ для блеска свиты,--
             Какъ "Дипломатъ" и какъ "Герой"!
             Столбецъ же громкаго журнала
             Былъ купленъ, кажется, самимъ
             Милордомъ.... чтобы даже знала
             О немъ Европа вся, какимъ
             Онъ былъ свѣтиломъ Албіона --
             И по связямъ такого тона,
             -И по числу своихъ друзей....
             О честолюбіе людей!
  
                                 LXIV.
  
             Великолѣпьемъ и богатствомъ
             Помѣстье славилось его,--
             Когда-то бывшее Аббатствомъ:
             Артисты сами ничего,
             Величественнѣй и богаче,
             Не находили, какъ одинъ --
             Фасадъ ужъ замка!.. чудной дачей,
             Притомъ, былъ "Norman Abbey",8 (сынъ --
             Готической архитектуры!)
             Такъ и съ громады и фигуры,
             Какъ и по рощамъ то своимъ.
             Друидскимъ, мрачнымъ, вѣковымъ I
  
                                 LXV.
  
             То -- паркъ былъ пышный и прекрасный
             Природой дикою своей;
             Промежъ деревьевъ, безопасно
             Стада блуждали рогачей....
             Оленей, то-есть, вѣтворогихъ,
             Да робкихъ ланей, и другихъ
             Породъ нехищныхъ, быстроногихъ,
             Для развлеченья лишь своихъ
             Господъ, хозяевъ добронравныхъ,--
             Любителей прыжковъ забавныхъ,
             Въ глуши лѣсной -- между звѣрей,
             И въ шумѣ свѣта -- у людей.
  
                                 LXVI.
  
             Предъ замкомъ -- дивныя картины.
             Подъ тѣнью чащи,-- какъ стекло,
             Прозрачное, среди долины,
             Сребрилось озера чело;
             Его рѣка пересѣкала,
             Широкой синей полосой,
             И къ устью, съ шумомъ, въ лѣсъ бѣжала.
             Каскада пѣнистой волной,
             Врываясь между камышами,
             Гдѣ стаи птицъ, шумя крылами,
             Взвивались съ крикомъ, средь зыбей,--
             Добыча сторожі своей.
  
                                 LXVII.
  
             Немного въ сторону,-- остатки
             Готическаго зданья; сводъ
             Полуразрушенный отъ схватки --
             Годовъ и бурныхъ непогодъ;
             То -- католическій, когда-то,
             Былъ храмъ -- искусства образецъ;
             Великолѣпіемъ богатой,
             И превращенный, наконецъ,
             Войной,-- лишь въ чудныя руины;
             Въ высокой ниши, лишь единый
             Остался памятникъ иконъ,--
             Мадона, идеалъ мадонъ!
  
                                 LXVIII.
  
             Окно, что стеклами цвѣтными,
             Когда-то, украшало храмъ,
             (Куда, лучами золотыми
             Врываясь, солнце, по стѣнамъ,
             Блескъ разноцвѣтный разливало,
             И обновляя образа --
             И самый мраморъ оживляло!)
             Теперь, безъ стеколъ, небеса
             Уныло только пропускаетъ,
             Гдѣ пустоту лишь оглашаетъ,
             Въ замѣнъ органовъ и псалмовъ,--
             Свистъ вѣтра, или крики совъ....
  
                                 LXIX.
  
             Но, о полуночи глубокой,
             Сливаясь это съ шумомъ водъ,
             И рощъ.... торжественно высокой,
             Руинѣ самой, придаетъ
             Характеръ -- музыкой природы!
             Какъ будто духъ какой-то тамъ,
             Нѣмые оживляя своды,--
             Развалинъ груду снова въ храмъ
             Временъ готическихъ возводитъ,
             И на окрестности наводитъ --
             Священный ужасъ!... такъ "Мемнонъ"
             Свой издавалъ урочный стонъ!9
  
                                 LXX
  
             Дворъ замка украшалъ собою --
             Готическій фонтанъ, кругомъ
             Одѣтый чудною рѣзьбою,
             И бившій вверхъ, однимъ столбомъ,
             Изъ тысячи разнообразныхъ
             И фантастическихъ пастей,
             То -- разсыпавшійся въ алмазныхъ
             Струяхъ и брызгахъ.... такъ -- людей
             Изображалъ надежды, планы,
             Честолюбивые обманы,--
             Что разсыпаются, порой,
             Тожъ -- въ брызги, съ высоты иной!...
  
                                 LXXI.
  
             Обитель самая, иль замокъ,--
             Свой монастырскій сохранилъ
             Характеръ: средь массивныхъ рамокъ
             Временъ готическихъ, онъ былъ --
             Обширенъ, мраченъ, полонъ келій,
             Огромныхъ залъ и галлерей,--
             Для тишины, не для веселій,
             Безвкусьемъ созданный скорѣй;
             Но въ цѣломъ -- представлялъ собою
             Онъ исполина,-- красотою
             Обворожая взоръ, при всей --
             Несоразмѣрности частей!
  
                                 LXXII.
  
             Въ стальной бронѣ, съ угрюмымъ взглядомъ,
             Бароновъ лики -- по стѣнамъ,
             И -- Леди Мери, съ ними рядомъ,
             Висѣли тутъ; какъ бы, изъ рамъ, --
             Рвались и Леди, и Бароны,
             Однѣ -- что бъ выказать свои
             Прически, платья, модъ законы,
             И прелести, и жемчуги;
             Другіе -- съ удивленьемъ сильнымъ,
             Дивясь, на внукахъ, щепетильнымъ
             Ихъ фракамъ, шелковымъ чулкамъ,
             И прочимъ кукольнымъ вещамъ!
  
                                 LXXIII.
  
             Виднѣлись, тоже, будто стаи
             И попугаевъ и гусей,--
             И пурпуры, и горностаи,
             Епископовъ и королей;
             И бѣлые жезлы придворныхъ,
             Съ ключами золотыми ихъ,
             И судьи, въ епанчахъ ихъ черныхъ,
             При бѣлыхъ парикахъ своихъ...
             Ну, словомъ, разные костюмы,--
             Вѣкамъ переданныя думы,
             И въ важныхъ и въ смѣшныхъ чертахъ,
             Тутъ красовались на стѣнахъ.
  
                                 LXXIV.
  
             А чтобъ наслѣдственныя славы
             Не утомляли слишкомъ глазъ,--
             Мѣстами, словно, для забавы,
             И Карло Дольче, на показъ,
             Украдкой изъ-за нихъ являлся;
             И Клоди Лоррену -- Сальваторе,
             Съ усмѣшкой дикой, улыбался;
             И Каравачи угрюмый взоръ
             Бросалъ на кисть Эспаньолета;
             Межъ тѣмъ, какъ "Океанъ" Бернета
             "Дѣтямъ" показывалъ Альбани,
             Прельщалъ "Красотками" Тицьанъ.
  
                                 LXXV.
  
             Игралъ своею "свѣтотѣнью"
             Рембрандтъ здѣсь тоже; больше всѣхъ,
             Теньеръ тутъ, (впрочемъ, къ удивленью!)
             Взоръ занималъ, невольный смѣхъ --
             " Стаканчиками " возбуждая....
             И мы, при видѣ ихъ, въ рукахъ
             Его Батавцевъ,-- оставляя
             Дополнить вамъ самимъ, въ мечтахъ,
             Все остальное, въ отношеньи
             Картинъ и прочихъ украшеній,--
             Изъ этихъ пышныхъ галлерей
             И выйти поспѣшимъ скорѣй!...
  
                                 LXXVI.
  
             За всѣ жъ подробности такія,
             Мы просимъ не пенять на насъ:
             Не мы одни,-- и всѣ другіе
             Поэты, самъ Гомеръ, не разъ,
             Пускались въ эти исчисленья,--
             И лишнихъ часто, мелочей....
             Но, цѣну вашего терпѣнья
             Узнавъ, теперь -- впередъ скорѣй,
             Съ разсказомъ нашимъ, сколько можно,
             Мы поспѣшимъ, и осторожно
             Ужъ будемъ избѣгать, порой,
             Подробной описи такой!
  
                                 LXXVII.
  
             И такъ -- съ Іюлемъ, наступила
             Полуосенняя пора;
             И замокъ Лорда оживила
             Толпа гостей! пошли, съ утра,--
             Прогулки по полямъ понятымъ,
             По скошеннымъ уже лугамъ,
             По рощамъ дичію богатымъ.
             Охотники -- и здѣсь, и тамъ,
             Снуются; выстрѣламъ нѣтъ счета;
             Борзымъ, лягавымъ, всѣмъ -- работа:
             И гончихъ раздается лай...
             Добычу только подбирай!
  
                                 LXXVIII.
  
             И сколько сѣрыхъ куропатокъ,
             Фазановъ, зайцевъ, дикихъ козъ....
             Въ восторгѣ всѣ! такой достатокъ
             Нашли тутъ дичи!... и, хоть лозъ
             Нѣтъ, въ Албіонѣ, виноградныхъ.
             Какъ въ поэтическихъ странахъ,--
             Но лучшій выборъ винъ отрадныхъ
             Кипитъ ужъ въ свѣтлыхъ хрусталяхъ....
             А въ винахъ --толкъ Британецъ знаетъ,
             И погребами щеголяетъ....
             Особенно, ужъ съ нимъ никто --
             Не спорь, про хересъ, иль бордо!
  
                                 LXXIX.
  
             Притомъ, въ замѣну дней прекрасныхъ.
             Дней -- дивныхъ южныхъ осеней,
             Еще такъ теплыхъ, и такъ ясныхъ,
             Какъ бы -- весной второй, скорѣй,
             Была та осень, чѣмъ унылой
             Норой, преддверіемъ зимы,--
             Имѣетъ Англія тотъ милой,
             Домашній комфортъ, (чѣмъ и мы --
             Ссужаемы бываемъ ею!)
             Тотъ уголь каменный, своею
             Извѣстный пользой: замѣнять
             Дрова, и лѣсъ тѣмъ сберегать!...
  
                                 LXXX.
  
             И если, въ Великобританьи,
             Villeggiature10 этихъ нѣтъ,
             Лишь для изнѣженныхъ созданій,
             Весь составляющихъ предметъ
             Забавъ охотничьихъ, на югѣ:
             За то,-- ея охоты такъ
             Оживлены, что, на досугѣ,--
             И самъ нимвродъ-дикарь, никакъ
             Не отказался бы равнины
             Свои оставить, и пучины
             Морей проплыть, чтобъ честь имѣть --
             Тожъ куртку Мельтона11 надѣть!..
  
                                 LXXXI.
  
             И если, наконецъ, нѣтъ вепрей,
             Медвѣдей, и звѣрей другихъ,
             Гостей -- дремучихъ, мрачныхъ дебрей,
             Какъ въ сѣверныхъ странахъ иныхъ.
             За то, для этихъ наслажденій,
             Правдивый Спортсменъ12, Албіонъ,
             Искатель только развлеченій,--
             Сторицею вознагражденъ,
             Резервомъ пріученной дичи,
             Готовой, подъ рукой, добычи,
             Чтобъ ею потѣшать себя,
             Охоту, какъ игру, любя!
  
                                 LXXXII.
  
             Но Лорда Замокъ -- родъ святыни
             И Паѳоса богини былъ:
             Одна Дюшесса, двѣ Графини --
             Блистательнѣйшій рядъ свѣтилъ,
             Послѣ хозяйки,-- начинали,
             Гдѣ Леди двѣ, четыре Мисси,
             Да съ десять Мистрисси,-- представляли
             Собранье типовъ и эскизъ --
             Префантастическій салона:
             Богатство, глупость, спѣсь бонтона,
             Замаскированный порокъ,
             И сплетенъ звонкій язычокъ!..
  
                                 LXXXIII.
  
             Всѣхъ, впрочемъ, дамъ здѣсь -- поименно
             Не думаемъ мы исчислять:
             То было бъ -- слишкомъ монотонно,
             И прозѣ лишь одной подъ стать!
             Притомъ, и новаго -- едва ли,
             Здѣсь, указали бъ что нибудь;
             Наряды, развѣ, токи, шали....
             А то -- лишь стоитъ развернуть,
             Любой столицы, свитокъ длинной
             Аристократокъ, львицъ гостинной,--
             И вы найдете, что -- однѣ
             И тѣжъ, вездѣ почти, онѣ!...
  
                                 LXXXIV.
  
             Едва ль не тожъ, и о мужчинахъ,
             Сказать могли бъ,-- о гордыхъ львахъ,
             И тона высшаго Браминахъ,
             Иль этихъ -- общества тузахъ,
             Которыхъ здѣсь villeggiatura --
             Въ старинный замокъ собрала....
             Но ихъ одна номенклатура
             Ужъ такъ курьозна и мила,
             Что мы не можемъ удержаться,
             И вамъ не дать полюбоваться --
             На избранный кружокъ свѣтилъ,
             Что Norman-Abbey озарилъ!
  
                                 LXXXV.
  
             Тамъ были -- нѣсколько Ирландцевъ...
             Лишь по владѣніямъ своимъ,
             Но -- истыхъ Великобританцевъ,--
             Но отношеніямъ другимъ!...
             То, словомъ,-- Абсентисты13 были,
             Что, въ Лондонѣ, на счетъ своихъ
             Ирландскихъ вотчинъ, пышно жили,
             Да лишь -- проматывали ихъ...
             Но были тамъ -- и патріоты,
             Которые, полны заботы,
             Пеклись о родинѣ своей --
             Чрезъ сильныхъ Лондонскихъ друзей!
  
                                 LXXXVI.
  
             Тамъ былъ -- и страшный забіяка....
             Но больше -- на однихъ словахъ:
             Судъ и Сенатъ -- онъ тамъ рубака!
             Для поля битвы -- мечъ въ ножнахъ!..
             Довольно вѣрная сноровка --
             Всегда быть цѣлыми самому;
             Хоть, эта, между тѣмъ, уловка --
             Съ рукъ не сходила бы ему....
             Но Де-Пароль не былъ нахаломъ;
             Онъ только былъ -- оригиналомъ,
             И, если не страшилъ мечомъ,
             За то -- опаснымъ былъ дѣльцомъ!
  
                                 LXXXVII,
  
             Тамъ былъ -- и Музъ поклонникъ юный,
             Роккреймъ, котораго стихи,--
             Какъ подъ смычкомъ неловкимъ струны
             Скрипѣли... впрочемъ, на грѣхи
             Такіе юнаго поэта --
             Вниманья свѣтъ не обращалъ;
             Тѣмъ болѣе -- что и сюжета
             Инаго онъ не понималъ:
             Такъ сущее столпотворенье --
             Риѳмованное вдохновенье
             Бывало, у него, порой,
             И забавляло лишь собой!
  
                                 LXXXVIII.
  
             Тамъ былъ одинъ и вольнодумной,
             Лордъ Пирро, тожъ -- оригиналъ,
             Который, часто, какъ безумной,
             Да изступленья, все ругалъ;
             Все съ грязью смѣшивалъ: палаты
             Предполагалъ пересоздать;
             И умъ, на выдумки богатый,
             Языкъ свой заставлялъ болтать,--
             Безпошлинно, неугомонно;
             А слушалъ ли кто благосклонно,
             Или плечами пожималъ
             Онъ ничего не замѣчалъ!
  
                                 LXXXIX.
  
             Тамъ былъ -- и Геркулесъ застольной,
             Гроза -- и тостовъ и пировъ,
             Взиравшій такъ самодовольно --
             На погреба и на воловъ:
             На тѣ -- какъ на ключи, откуда --
             Потоки хереса, бордо;
             На тѣхъ -- какъ на живыя блюда
             Кровавыхъ ростбифовъ!... за то,
             Ужъ Сэръ Джонъ-Поттледитъ и смѣло
             Могъ представителемъ быть цѣлой --
             Фаланги Англіи сыновъ,
             Лихихъ обжоръ и питуховъ!...
  
                                 XC.
  
             Тамъ былъ -- и Дюкв-офъ-Дешъ, правдивый
             Вельможа, съ головы до ногъ,--
             И по осанкѣ горделивой,
             И по уму, какъ полубогъ,
             Который, важностью своею,
             Къ себѣ почтеніе внушалъ,
             Да, подражая Веллеслею,--
             Лишь хмурилъ брови и молчалъ!...
             Тутъ были -- и двѣнадцать Перовъ,
             Изъ Виговъ, Тори, Репилеровъ14,
             Замѣтныхъ геніемъ своимъ,--
             Блестящимъ, смѣлымъ и живымъ!
  
                                 ХСІ.
  
             И де-ля-Рюзъ, Маркизъ французской,
             Въ томъ обществѣ блестящемъ былъ;
             Острился надъ земелькой русской,
             И всѣхъ забавилъ и смѣшилъ!
             И метафизикъ былъ искусный,
             Любившій философскій бредъ,
             Да, вмѣстѣ съ тѣмъ,-- изящный, вкусный, --
             Гастрономическій обѣдъ!...
             Еще тамъ были: математикъ,
             И богословъ, и злой фанатикъ,
             И нѣсколько изъ записныхъ,--
             Горячихъ спортсменовъ лихихъ,
  
                                 ХСІІ.
  
             По справедливости, безъ злобы,--
             Назваться "шахматной игрой"
             Любое общество могло бы,
             По пестротѣ своей такой!
             И королевы съ королями
             И пѣшки, кони, и слоны,
             Съ своими ходами, правами
             Да съ ловкостью,-- со стороны.
             Умѣть подъѣхать съ шахъ и-матомъ,16 --
             Игры всей этой результатомъ,
             И цѣлью.... все, какъ разберемъ,
             Все тожъ -- и въ обществѣ любомъ!...
  
                                 ХСІІІ.
  
             Свѣтъ -- та жъ игра! отчасти, даже.--
             Съ комедьей кукольною онъ
             Такъ сходенъ! въ ней и въ немъ,-- все та же
             Арлекинада: такъ смѣшонъ!...
             Вся разница лишь въ томъ,-- что сами
             Тутъ куклы дергаютъ, впопадъ,
             За ниточки, подъ ихъ руками,
             И движутся, да чернь смѣшатъ
             Но Муза наша пролетаетъ --
             Лишь мотылькомъ, и оставляетъ
             Однимъ шмелямъ тутъ жалить свѣтъ:
             У ней -- лишь крылья, жала -- нѣтъ!
  
                                 XCIV.
  
             Собранье, въ замкѣ, показаться
             Могло бъ, скорѣе -- городскимъ,
             Чѣмъ загороднымъ... и, признаться,
             Для дачи слишкомъ натяжными,--
             Отъ тона важныхъ лицъ столичныхъ,
             И слишкомъ шумнымъ,-- отъ затѣй,
             Придуманныхъ тамъ для различныхъ --
             И вкусовъ и головъ гостей....
             Но согласитесь, что, иначе,--
             Несносно было, бъ и на дачѣ.
             Безъ этой странной пестроты,
             И разнородной суеты!
  
                                 XCV.
  
             Гостямъ душевно рады были,
             Лордъ Генри и его жена,
             Что ихъ обитель посѣтили --
             Столь громкія все имена!
             И гости, -- (молвить мимоходомъ!)
             Хозяевамъ тожъ не могли
             Не быть тамъ, нѣкоторымъ родомъ,
             Признательными, что нашли --
             Такой пріемъ.. притомъ, и чудной
             Столъ прихотливой, многоблюдмой,
             Что могъ бы даже блескъ пировъ
             Затмить -- и греческихъ боговъ!
  
                                 XCVI.
  
             Но мы не станемъ исчисленьемъ
             Роскошныхъ соусовъ, жаркихъ,
             Блюдъ, словомъ, бывшихъ объяденьемъ,
             Васъ занимать: вы сами ихъ
             Живѣе можете представить --
             Гастромоническимъ умомъ!...
             Одно лишь можно бы прибавить,
             (Заговоривъ здѣсь о такомъ
             Предметѣ важномъ!) что, отъ вѣка,
             Столъ вкусный, въ жизни человѣка,--
             Роль непослѣднюю игралъ,
             И, часто,-- счастье составлялъ17!...
  
                                 XCVII.
  
             Всѣ гости, въ замкѣ, препріятно
             Дни проводили, безъ заботъ:
             Настанетъ утро -- аккуратно,
             Мужчины, молодой народъ,
             Ужъ на конѣ, гарцуютъ въ.полѣ,
             Охотой псовой тѣшась тамъ,
             Или, съ винтовкой, наиболѣ,
             За дичью, бродятъ по лѣсамъ;
             Другіе, посолиднѣй нравомъ,
             И старики,-- своимъ забавамъ
             Тожъ предаются: чтенье книгъ,
             Журналовъ,-- занимаетъ ихъ.
  
                                 ХСVIII.
  
             У дамъ -- свои занятья тоже:
             Пѣшкомъ прогулки, иль верхомъ --
             У тѣхъ, изъ нихъ, что помоложе,
             Да покрасивѣе лицомъ!...
             У прочихъ,-- туалетъ, иль книги,
             Иль пѣнье, музыка, или --
             Разсказы, моды, и интриги....
             Ну, то есть,-- пишутся свои
             Записки, писмеца, посланья,
             Гдѣ назначаются свиданья,
             Кому нибудь, et coetera....
             Затѣи идутъ ужъ съ утра!
  
                                 ХСІХ.
  
             Садъ, библіотека, картины,
             Бильярдъ и карты, словомъ:-- все,
             Чѣмъ могутъ дамы и мужчины --
             Развлечься и провесть свое,
             Безъ скуки, утро,-- все тутъ было,
             Въ распоряженіи гостей;
             И всѣ своей свободой милой,
             Безъ принужденья, безъ цѣпей,--
             Тутъ произвольно наслаждались!...
             Но въ шесть часовъ -- ужъ собирались,
             Къ обѣду, всѣ, со всѣхъ сторонъ,--
             Подъ громкій колокола звонъ!
  
                                 C.
  
             И столъ -- ужъ вечеръ18 начинаетъ:
             Оркестръ плѣнительный гремитъ,
             Бесѣду хохотъ оживляетъ,
             Въ бокалахъ эперне кипитъ....
             Потомъ,-- почтеннѣйшихъ лѣтами
             Еще оставивъ за столомъ.
             Для подкрѣпленья силъ струями
             Мадеры, иль шери,19 -- виномъ
             Любимымъ Великобританцевъ,--
             Прелестный полъ ужъ, въ вихрѣ танцевъ,
             Кружитъ средь освѣщенныхъ залъ....
             Но это -- вечеръ лишь, не -- балъ!
  
                                 СІ.
  
             Въ антрактахъ же веселой пляски --
             И раздаются голоски....
             Какой нибудь дуэтъ!... и глазки,
             Сентиментально, въ небеса,--
             Иная миссъ возводитъ; чувства
             Приводитъ въ нѣгу; или, вдругъ,--
             Раздастся арфы звонъ!... искусства
             Тутъ не ищите; но-лишь рукъ,
             Иль плечъ, роскошной бѣлизною --
             Тутъ полюбуйтесь за игрою...
             И не смотрите на черты,
             Но лишь -- на позу красоты!.
  
                                 CII.
  
             Но только -- Дженни, Бетси, Мери,
             И всѣ вы, миленькія миссъ!..
             Ни голоскомъ, ни тальей Пери,
             Ни глазками -- то вверхъ, то внизъ,
             Бросаемыми такъ искусно,
             Ни плечъ и ручекъ бѣлизной,--
             Кружокъ тутъ спортсменовъ безвкусной,
             Нѣтъ,-- не займете вы собой!
             На васъ взирая безъ вниманья.
             Они -- полны очарованья .
             Но -- отъ разсказовъ про лисицъ,
             Да зайцевъ, или дикихъ птицъ!...
  
                                 CIII.
  
             Да и политиковъ глубокихъ,
             Едва ли, тоже, вамъ занять:
             У нихъ,-- свой міръ -- и думъ высокихъ,
             И дѣлъ великихъ!-- разлагать
             Вселенную на части; жаркой
             Бой, на словахъ, вести; блеснуть --
             Хотя одною мыслью яркой,
             Иль -- остротой какой нибудь....
             Вотъ что одно ихъ занимаетъ!
             И, горе! если помѣшаетъ
             Имъ что нибудь не досказать --
             Мысль, фразу, слово ль продолжать!
  
                                 CIV.
  
             Но впрочемъ, такъ -- въ иныхъ собраньяхъ
             Бываетъ не въ такомъ, какъ тутъ:
             Здѣсь,-- какъ въ палатскихъ засѣданьяхъ,--
             Никто не спорилъ, и подъ спудъ
             Отложены всѣ были думы,
             Что обществу могли бъ собой,
             Придать характеръ лишь угрюмый....
             Здѣсь -- все, напротивъ, лишь одной
             Любезностью, да лучшимъ тономъ,
             Дышало, и салонъ -- салономъ
             Такимъ былъ, какъ -- и слѣдъ ему
             Быть, по значенью своему!
  
                                 CV.
  
             Обычай, впрочемъ, деревенскій --
             Лишь до полуночи давалъ,
             Тутъ, веселиться, и полъ женскій
             Ужъ беззаботно почивалъ,--
             Пока еще и съ небосклона,
             На отдыхъ, даже не сошла
             Любовница Эндиміона20,--
             Иль, то есть, по небу плыла
             Луна, царица ночи ясной...
             И мы -- станицы розъ прекрасной
             Невозмущая сна,-- на томъ,
             Пока, и сами отдохнемъ!
  

ГЛАВА ДВѢНАДЦАТАЯ.

                                 I.
  
             Когда бъ въ природѣ необъятной,
             Иль въ собственномъ своемъ умѣ,
             (Блуждая такъ не однократно,
             Съ повязкой на глазахъ, во тьмѣ!)
             Могли мы, наконецъ, случайно,--
             Свѣтильникъ истины найти!...
             Авось либо, съ находкой тайной
             Намъ и открылись бы пути,
             Которыхъ ищетъ, такъ напрасно,
             Родъ человѣческій,-- всечасно,
             Сбиваясь только, между тѣмъ,
             Средь перепутанныхъ системъ!...
  
                                 II.
  
             И сколько ихъ, на бѣломъ свѣтѣ,
             Перебывало до сихъ поръ!...
             Одно лишь счастье, что всѣ эти
             Системы -- сущій только вздоръ;
             Да и одна другую --живо
             Изволятъ пожирать, притомъ,--
             Какъ тотъ Сатурнъ честолюбивой,1
             Что, въ ослѣпленіи своемъ,
             Глоталъ и камни безпощадно,
             Когда Цибелла, видя жадной
             Позывъ его на бѣдныхъ чадъ,--
             Подмѣнивала ихъ впопадъ!
  
                                 III.
  
             Въ одномъ лишь разнствуютъ, съ Титаномъ,--
             Системы паши, что, у нихъ,
             На изворотъ, въ позывѣ странномъ,
             И на родителей своихъ ~
             Острятся зубы.... хоть причудной
             Такой ихъ вкусъ имъ и вредитъ;
             Желудокъ ихъ -- довольно трудно --
             Такое кушанье варить!
             Но. шутки въ сторону, скажите:
             Какой вопросъ любой возьмите,--
             Рѣшенъ ужъ, въ видѣ аксіомъ,
             Теоретическимъ умомъ?...
  
                                 IV.
  
             По большей части, основаньемъ,
             Здѣсь служатъ чувства наши.... такъ!
             Но разберите, со вниманьемъ,
             И эти чувства -- сколько вракъ,
             Отъ нихъ самихъ, у насъ родится?...
             А для повѣрки нашихъ темъ,
             Къ которымъ жадно умъ стремится,
             Нѣтъ средствъ вѣрнѣе, между тѣмъ,
             Какъ -- скудныя лишь эти чувства....
             И много выкажетъ искусства,
             Здѣсь, даже тотъ, ктобь доказалъ,
             Что истины -- хоть тѣнь -- поймалъ!
  
                                 V.
  
             Но мнѣ,-- я ничего не знаю,
             Не допускаю ничего,
             И ничего не отвергаю,--
             По неизвѣстности того,
             Что намъ -- лишь чувства представляютъ!
             Да твердо ль мы убѣждены --
             И въ томъ, какъ вѣрить заставляютъ:
             Что мы -- для смерти рождены?...
             Нѣтъ; кто такъ думаетъ,-- конечно,
             Слѣпъ: онъ не видитъ жизни вѣчной,
             Которая, за гробомъ ждетъ,
             Гдѣ съ глазъ повязку намъ сорветъ!...
  
                                 VI.
  
             И что такое смерть, признаться,
             Что заставляетъ такъ людей
             Рыдать и плакать и терзаться,
             Въ безмѣрной горести своей,--
             При видѣ ближняго, который,   CLII.
  
             Такъ иногда отрадной грезой сна
             Намъ кажется волшебный звукъ органа,
             Но насъ не долго радуетъ она:
             Привратникъ на лицо -- и нѣтъ обмана.
             О, Боже! какъ дѣйствительность скучна!
             Невыносимъ слуга, что утромъ рано
             Нашъ прерываетъ сонъ: ночной порой
             И звѣздъ, и женщинъ краше свѣтлый рой.
  
                                 CLIII.
  
             Прервалъ всѣ грезы моего героя
             Проснувшійся въ немъ голодъ; сладокъ былъ
             Видъ вкусныхъ блюдъ, что, на колѣняхъ стоя,
             Передъ костромъ (онъ кухнею служилъ)
             Готовила съ большимъ искусствомъ Зоя.
             Жуанъ всѣ мысли къ пищѣ устремилъ
             И сталъ мечтать, отъ жадности трясяся,
             О томъ, какъ бы достать кусочекъ мяса.
  
                                 CLIV.
  
             Но мясо -- рѣдкость тамъ; на островахъ,
             Что гнѣвно точатъ волны океана,
             Понятья не имѣютъ о быкахъ;
             Тамъ водятся лишь овцы да бараны,
             Что лакомствомъ считаютъ въ тѣхъ краяхъ;
             Безлюдны и убоги эти страны;
             Но острова и побогаче есть;
             Къ нимъ надо островокъ Гайдэ отнесть.
  
                                 CLV.
  
             И въ древности быковъ здѣсь было мало...
             Невольно къ Пазифаѣ мысль летитъ;
             Она коровью шкуру надѣвала --
             И что жъ? Царицу бѣдную язвитъ
             За развращенный вкусъ злословья жало.
             Но въ баснѣ этой смыслъ глубокій скрытъ:
             Въ героевъ превратить критянъ желая,
             Пеклась о скотоводствѣ Пазифая.
  
                                 CLVI.
  
             Безъ ростбифа -- то знаетъ цѣлый свѣтъ --
             Существовать не могутъ англичане;
             Они къ тому же любятъ громъ побѣдъ;
             Теперь у нихъ война на главномъ планѣ,
             Хоть эта страсть плодитъ не мало бѣдъ;
             Любили это также и критяне,
             Поэтому мой выводъ не смѣшонъ,
             Что Пазифаи чтутъ они законъ.
  
                                 CLVII.
  
             Но далѣе. Видъ пищи былъ такъ сладокъ
             И представлялъ такъ много благъ собой,
             Что голода мучительный припадокъ
             Почувствовалъ немедля мой герой.
             На завтракъ, несмотря на силъ упадокъ,
             Накинулся онъ съ жадностью такой,
             Что не могли бъ тягаться, думать смѣю,
             Ни попъ, ни щука, ни акула съ нею.
  
                                 CLVIII.
  
             Гайдз съ Жуаномъ няньчилась, какъ мать,
             И юношу на славу угощала:
             Онъ продолжалъ всѣ блюда уплетать,
             Надъ пищею дрожа: но Зоя знала
             По слухамъ (не случалось ей читать!),
             Что голодавшимъ надо ѣсть сначала
             Давать немного, иначе они
             Отъ лишней пищи могутъ кончить дни,
  
                                 CLIX.
  
             Тутъ Зоя принялась за дѣло рьяно
             И, вмѣсто словъ, пустила руки въ ходъ;
             Она, тарелку вырвавъ у Жуана,
             Сказала, что, объѣвшись, онъ умретъ,
             А госпожа ея такъ встала рано
             И столько ей надѣлалъ онъ хлопотъ;
             Когда бы лошадь даже столько съѣла,
             И та бы отъ обжорства заболѣла.
  
                                 CLX.
  
             Его костюмъ былъ бѣденъ и убогъ;
             Болтался онъ лохмотьями на тѣлѣ,
             Но ни скрывать, ни грѣть его не могъ.
             Онѣ сожгли тѣ тряпки и одѣли
             Жуана сами съ головы до ногъ,--
             Костюмъ былъ ими сшитъ для этой цѣли.
             Хоть былъ Жуанъ безъ туфель и чалмы,
             Принять его могли бъ за турка мы.
  
                                 CLXI.
  
             Одѣвъ его, Гайдэ болтать съ нимъ стала;
             Жуанъ не понималъ ея рѣчей,
             Но, этимъ не смущаяся ни мало,
             Съ участіемъ живымъ внималъ онъ ей;
             Она же съ protégé своимъ болтала,
             Любуяся огнемъ его очей,
             Но все же убѣдилась, хоть не скоро,
             Что онъ ея не понялъ разговора.
  
                                 CLXII.
  
             При помощи улыбокъ, знаковъ, глазъ,
             Тогда въ лицѣ Жуана, полномъ пыла,
             Она читать какъ въ книгѣ принялась.
             И что жъ? Гайдэ въ ней все понятно было!
             Не мало задушевныхъ, теплыхъ фразъ
             Она прочла въ той книгѣ, сердцу милой;
             Ей выражалъѵпонятій цѣлый рядъ
             Жуана каждый мимолетный взглядъ.
  
                                 CLXIII.
  
             Жуанъ усердно повторялъ за нею
             Слова, съ ея сродняясь языкомъ;
             Очей Гайдэ -- я скрыть того не смѣю --
             Не выпускалъ онъ изъ виду притомъ;
             Сравнитъ ли звѣзды съ книгою своею
             Любующійся небомъ астрономъ?
             Такъ съ азбукой, безъ книгъ и безъ указокъ,
             Сроднилъ Жуана блескъ прелестныхъ глазокъ.
  
                                 CLXIV.
  
             Пріятно изучать чужой языкъ
             Посредствомъ глазъ и губокъ милой.Надо
             Притомъ, чтобъ были юны ученикъ
             И менторъ. О! тогда урокъ отрада!
             Ошибся ль ты?-- привѣтливъ милый ликъ;
             А нѣтъ - пожатье рукъ тебѣ награда;
             Въ антрактахъ поцѣлуй звучитъ порой.
             Что знаю я -- такъ выучено мной.
  
                                 CLXV.
  
             Испанскихъ и турецкихъ словъ я знаю
             Пять, шесть; но, не имѣвъ учителей,
             По-итальянски я не понимаю;
             Наврядъ ли въ языкѣ страны моей
             Могу считаться сильнымъ: изучаю
             Его я лишь путемъ проповѣдей,
             Поэтовъ же родныхъ я въ грошъ не ставлю
             И ихъ читать себя я не заставлю.
  
                                 CLXVI.
  
             Покинувъ свѣтъ, гдѣ былъ я моднымъ львомъ,
             Не помню дамъ (мои остыли страсти!),
             Съ которыми я прежде былъ знакомъ;
             Забылъ и тѣхъ, которыхъ рвалъ на части:
             Все это лишь преданья о быломъ.
             Мнѣ не страшны теперь судьбы напасти,
             Ни дамы, ни друзья -- все это сонъ,
             И для меня ужъ не вернется онъ.
  
                                 CLXVII.
  
             Займусь опять Жуаномъ; онъ прилежно
             Твердилъ свои слова, участіемъ согрѣтъ;
             Но чувства есть, что выйти неизбѣжно
             Должны наружу. Можно ль солнца свѣтъ
             Отъ взоровъ скрыть? Таить огонь мятежный
             И у монахинь даже силы нѣтъ.
             Въ Жуанѣ страсть проснулась ураганомъ,
             И въ чувствѣ томъ Гайдэ сравнялася съ Жуаномъ.
  
                                 СХѴІІІ.
  
             Съ тѣхъ поръ она, что день, въ разсвѣта часъ
             Въ пещеру къ Донъ Жуану приходила;
             Онъ долго спалъ; Гайдэ, надъ нимъ склонясь
             Съ любовью сонъ больного сторожила.
             Она съ него не отводила глазъ
             И ручкою ласкала локонъ милый,
             Едва дыша; такъ, нѣженъ и легокъ,
             Играетъ съ розой южный вѣтерокъ.
  
                                 CLXIX.
  
             Совсѣмъ воскресъ Жуанъ, больной и хилый,
             И съ каждымъ днемъ все дѣлался свѣжѣй,
             Здоровье и бездѣлье страсти милы:
             Для пламени любви они елей,
             Что придаетъ огню такъ много силы.
             Церера тоже съ жатвою своей
             И Бахусъ со своей блестящей свитой
             Помощники и слуги Афродиты.
  
                                 CLXX.
  
             Когда огнемъ Венера сердце жжетъ
             (Безъ сердца счастье можемъ ли найти мы?),
             Церера намъ свои дары несетъ
             (Они любви, какъ намъ, необходимы),
             Струи вина въ нашъ кубокъ Бахусъ льетъ
             (И устрицы, и яйца страстью чтимы).
             Но кто жъ даритъ всѣ эти блага намъ?
             Нептунъ ли, Панъ иль Громовержецъ самъ?
  
                                 CLXXI.
  
             Жуанъ, проснувшись, видѣлъ предъ собою
             Гайдэ, которой не опишетъ глазъ,
             И вмѣстѣ съ ней смазливенькую Зою;
             Но это я ужъ говорилъ не разъ
             И надоѣсть боюсь. Вернусь къ герою
             Моей поэмы. Въ морѣ, въ ранній часъ,
             Купался онъ; затѣмъ, оставивъ волны,
             Онъ завтракалъ съ Гайдэ, восторга полный.
  
                                 CLXXII.
  
             Купался онъ при ней, но такъ была
             Невинна дочь полуденнаго края,
             Что въ этомъ ей не снилось даже зла!
             Жуанъ былъ для нея видѣньемъ рая,
             Той свѣтлой грезой сна, что не могла
             Она не полюбить, о ней мечтая.
             Безъ нѣжнаго участья счастья нѣтъ:
             Оно явилось двойнею на свѣтъ.
  
                                 CLXXIII.
  
             Она въ него впивалась страстнымъ взглядомъ;
             Любви полна, къ нему склоняла станъ:
             Когда онъ находился съ нею рядомъ,
             Ей міръ казался раемъ. Донъ Жуанъ
             Ея богатствомъ былъ, безцѣннымъ кладомъ,
             Что подарилъ ей въ бурю океанъ;
             Ея и первой, и послѣдней страстью;
             Жизнь безъ него была для ней напастью.
  
                                 CLXXIV.
  
             Такъ мѣсяцъ пролетѣлъ; хоть каждый день
             Гайдэ зарею друга посѣщала,
             Никто не зналъ на островѣ, что сѣнь
             Пещеры иностранца укрывала.
             Густыхъ лѣсовъ ихъ охраняла тѣнь.
             Но отбылъ въ даль пиратъ. Какъ встарь бывало,
             Онъ не за свѣтлой Іо гнался вслѣдъ:
             Нѣтъ, страстью къ грабежу онъ былъ согрѣтъ.
  
                                 CLXXV.
  
             Оставилъ онъ свой островъ для захвата
             Трехъ изъ Рагузы плывшихъ кораблей
             Съ богатымъ грузомъ въ Хіосъ. Дочь пирата
             Свободы дождалась отрадныхъ дней;
             Нѣтъ у нея ни матери, ни брата;
             Никто теперь мѣшать не можетъ ей:
             У христіанъ свободны жены; рѣдко
             Ихъ охраняетъ запертая клѣтка.


  
                                 CLXXVI.
  
             Къ Жуану чаще стала приходить
             Гайдэ, когда осталася одною;
             Настолько онъ успѣлъ ужъ изучить
             Ея языкъ, что пригласилъ съ собою
             Ее гулять. Изъ грота выходить
             Онъ прежде только могъ ночной порою.
             И вотъ они пошли въ вечерній часъ
             Смотрѣть, какъ лучъ заката въ морѣ гасъ.
  
                                 CLXXVII.
  
             На берегъ дикій, пѣною покрытый,
             Ревя и злясь, обрушивался валъ.
             Почти весь годъ тамъ вѣтеръ дулъ сердитый;
             Утесы, мели, рядъ подводныхъ скалъ
             Тому служили острову защитой;
             Лишь лѣтомъ ревъ пучины утихалъ,
             Тогда волна ласкала съ пѣснью нѣжной,
             Какъ зеркало блестя, песокъ прибрежный.
  
                                 CLXXVIII.
  
             У берега кипѣвшая волна
             Была сходна съ клокочущею влагой
             Шампанскаго. Что сладостнѣй вина?
             Его струи съ надеждой и^отвагой
             Сродняютъ насъ. Какъ проповѣдь скучна,
             Когда отрадны намъ земныя блага!
             Все жъ буду воспѣвать, хоть это грѣхъ,
             Вино, красавицъ, пиршества и смѣхъ.
  
                                 CLXXIX.
  
             Для мыслящихъ существъ въ винѣ есть сладость;
             Даритъ намъ упоеніе оно,
             Какъ слава, страсть, богатство. Жизнь не радость,
             Коль поле жизни въ степь превращено.
             Безъ радостныхъ утѣхъ безцвѣтна младость;
             Итакъ, совѣтъ даю я пить вино,
             Хоть голова болѣть съ похмелья можетъ,
             Но средство есть, что отъ того поможетъ.
  
                                 CLXXX.
  
             Рейнвейнъ смѣшайте съ содовой водой
             И дивнымъ вы питье найдете это;
             Утѣхи Ксерксъ и тотъ не зналъ такой!
             Въ жару -- струи холоднаго шербета;
             Студеная волна -- въ степи сухой;
             Бургонское, что словно лучъ разсвѣта
             Блеститъ, по вкусу приходяся всѣмъ,
             Все это меркнетъ предъ напиткомъ тѣмъ.
  
                                 CLXXXI.
  
             Вернусь къ разсказу. Берегъ, небо, море
             Въ тотъ часъ объяты были сладкимъ сномъ;
             Песокъ лежалъ недвижно; на просторѣ
             Не злился вѣтеръ; смолкло все кругомъ;
             Лишь иногда дельфинъ, съ волною въ спорѣ,
             Плескался и, чуть двигая крыломъ,
             Бросала птица крикъ, да, сна не зная,
             Лизала скалы бездна голубая.
  
                                 CLXXXII,
  
             Уѣхалъ за добычею пиратъ,
             Оставивъ дочь, что вольной птичкой стала;
             Мѣшать ей не могли ни мать, ни братъ,--
             При ней одна лишь Зоя состояла
             Служанкой; ей готовила нарядъ
             Да по утрамъ ей косы заплетала,
             У госпожи своей прося порой
             Поношенныхъ одеждъ за трудъ такой.
  
                                 CLXXXIII.
  
             Былъ тихій часъ, когда лучи заката
             Скрываются за синею горой;
             Когда природа сонная объята
             Спокойствіемъ, прохладою и мглой;
             Когда высокихъ горъ крутые скаты
             Сливаются съ безбрежною водой
             И въ розовыхъ лучахъ зари далеко
             Вечерняя звѣзда блеститъ, какъ око,
  
                                 CLXXXIV.
  
             По раковинамъ хрупкаго песка
             И камешкамъ идетъ Гайдэ съ Жуаномъ;
             Въ его рукѣ дрожитъ ея рука;
             Она идетъ, къ нему склоняясь станомъ.
             Замѣтя темный гротъ издалека,
             Подземный залъ, что вырытъ океаномъ,
             Они въ него вошли и тамъ, сплетясь
             Руками, не спускали съ неба глазъ.
  
                                 CLXXXV.
  
             Какъ розовое море, разстилался
             Надъ головами ихъ небесный сводъ;
             Всходившій мѣсяцъ въ волнахъ отражался
             И словно выплывалъ изъ лона водъ;
             Чуть слышно вѣтеръ съ волнами шептался;
             Горя, ихъ взоры встрѣтились -- и вотъ,
             Въ порывѣ страсти, пламенномъ, могучемъ,
             Слилися ихъ уста въ лобзаньи жгучемъ.
  
                                 CLXXXVI.
  
             Слились въ томъ поцѣлуѣ огневомъ
             Пылъ юности, краса и обожанье,
             Какъ въ фокусѣ, и отразилось въ немъ
             Огня небесъ волшебное сіянье,
             Лишь молодость со свѣтомъ и тепломъ
             Плодитъ такія жгучія лобзанья,
             Когда, какъ лава, въ жилахъ льется кровь
             И, какъ пожаръ, горитъ въ груди любовь.
  
                                 CLXXXVII.
  
             Порывы страсти сдерживать напрасно,
             Тѣмъ больше измѣрять. Безъ фразъ пустыхъ
             Все для Гайдэ съ Жуаномъ стало ясно,
             И ихъ уста слилися въ тотъ же мигъ;
             Къ цвѣтамъ не такъ ли пчелы рвутся страстно,
             Чтобъ свѣтлый медъ высасывать изъ нихъ?
             Но только тутъ сердца цвѣтами были
             И для влюбленныхъ медъ любви точили.
  
                                 CLXXXVIII.
  
             Ихъ не томилъ уединенья гнетъ,
             Мучительный для узника. Внимая
             Таинственному плеску сонныхъ водъ,
             Что въ даль неслись, свѣтила отражая;
             Глядя на берегъ, небо, море, гротъ,
             Они, другъ друга страстно обнимая,
             Весь забывали міръ: жизнь сферъ земныхъ
             Казалась имъ заключена лишь въ нихъ.
  
                                 CLXXXIX.
  
             Ихъ не страшила тьма; враговъ опасныхъ
             Пустынный край въ себѣ таить не могъ;
             Любовь сжигала ихъ; порывовъ страстныхъ
             Былъ выраженьемъ только нѣжный вздохъ,
             Что замѣнялъ потокъ рѣчей напрасныхъ;
             Любви онъ и оракулъ, и залогъ!
             Съ тѣхъ поръ, какъ змій разъединилъ насъ съ раемъ,
             Мы слаще ничего любви не знаемъ.
  
                                 СХС.
  
             Гайдэ, святой невинности полна,
             Не требовала клятвъ и не давала
             Сама обѣтовъ вѣрности. Она
             Не вѣдала, что страсть плодитъ не мало
             Опасностей, Одной любви вѣрна,
             Она, какъ птичка нѣжная, встрѣчала
             Любовника, ему отдавшись въ плѣнъ.
             Къ чему обѣты, если нѣтъ измѣнъ?
  
                                 CXCI.
  
             Она любила искренно и нѣжно,
             И Донъ Жуанъ ее боготворилъ;
             Когда бы могъ огонь любви мятежной
             Сжигать сердца и души, страстный пылъ
             Ихъ въ пепелъ превратилъ бы неизбѣжно.
             Когда порой ихъ страсть лишала силъ,
             Лишь краткій мигъ оцѣпенѣнье длилось --
             Одна любовь Гайдэ съ Жуаномъ снилась.
  
                                 СХСІІ.
  
             Увы! они такъ были хороши
             И молоды! Имъ съ страстною тревогой
             Бороться было трудно. Для души
             Соблазновъ всевозможныхъ въ свѣтѣ много;
             Не трудно заблудиться ей въ глуши
             И въ адъ тогда прямая ей дорога;
             Тамъ вмѣстѣ съ злыми будутъ жечь и тѣхъ,
             Что ублажали ближнихъ, холя грѣхъ.
  
                                 СХСІІІ.
  
             Увы! грѣхопаденье угрожало
             Четѣ влюбленной, а ея милѣй
             Не видѣлъ міръ съ тѣхъ поръ, какъ Ева пала,
             Сгубивъ своею жадностью людей.
             Гайдэ не разъ о демонахъ слыхала
             И вѣчныхъ мукахъ ада; тутъ-то ей
             О нихъ со страхомъ надо помнить было,--
             Она жъ, отдавшись страсти, все забыла.
  
                                 СХСІѴ.
  
             Сверкали очи ихъ. Гайдэ рукой
             Его держала голову; дыханье
             Сливалось ихъ. Покрытъ ея косой,
             Жуанъ склонялся къ милой; замиранье
             Чету сродняло съ счастьемъ и порой
             Влюбленные лишалися сознанья;
             Они, съ античной группою сходны,
             Другъ къ другу льнули, трепета полны.
  
                                 СХСѴ.
  
             Когда утихли бури сладострастья,
             Онъ сладко на груди заснулъ у ней;
             Она жъ, не зная сна, полна участья,
             Лелѣяла его рукой своей;
             То къ небу взоръ ея влекло отъ счастья,
             То, съ милаго не отводя очей,
             Она имъ любовалась, утопая
             Въ блаженствѣ и границъ ему не зная.
  
                                 СХСѴІ.
  
             Ребенокъ, что любуется огнемъ;
             Дитя, что спитъ; ханжа, что ждетъ причастья;
             Морякъ, что въ битвѣ справился съ врагомъ;
             Арабъ, что гостю выразилъ участье;
             Скупецъ, что надъ своимъ дрожитъ добромъ,--
             Быть можетъ, и вкушаютъ сладость счастья,
             Но всѣхъ счастливѣй тотъ, кто, упоенъ,
             Предмета думъ оберегаетъ сонъ.
  
                                 СХСѴІІ.
  
             Найдется ль что-нибудь на свѣтѣ краше?
             Онъ тихо спитъ, не зная, что даетъ
             Другому пить блаженство полной чашей;
             Его тревогъ, волненій, думъ, заботъ
             Не знаемъ мы, а слита съ жизнью нашей
             Вся жизнь его. Сонъ безмятежный тотъ
             Со смертью схожъ, но въ немъ лишь дышитъ сладость;
             Не ужасъ онъ плодитъ, а только радость.
  
                                 CXCVIII.
  
             Подъ ропотъ волнъ такъ нѣжно стерегла
             Гайдэ Жуана сонъ, покорна власти
             Любви, что въ душу ей восторгъ влила;
             Убѣжище надежное для страсти
             Среди песковъ и скалъ она нашла;
             Тамъ не могли имъ угрожать напасти,
             И вѣдалъ только звѣздъ дрожащій свѣтъ,
             Что ихъ счастливѣй въ мірѣ смертныхъ нѣтъ.
  
                                 СХСІХ.
  
             Любовь для женщинъ -- мука и отрада;
             Но все жъ игра опасная -- любовь:
             Со счастьемъ имъ навѣкъ проститься надо,
             Когда она измѣнитъ, хмуря бровь;
             Вотъ отчего ихъ месть страшнѣе ада
             И имъ мила она, какъ тигру кровь;
             Вѣдь мука ихъ всегда сильнѣй удара,
             Что, мстя, онѣ врагу наносятъ яро.
  
                                 СС.
  
             Ихъ мстительность понятна и вражда;
             Когда же къ нимъ мужчины справедливы?
             Съ измѣнами сродняетъ ихъ среда;
             Какъ рѣдко бракъ встрѣчается счастливый!
             Что жъ ждетъ ихъ впереди? Почти всегда
             Неблагодарный мужъ, любовникъ лживый,
             Наряды, дѣти, сплетни, ханжество
             И кромѣ лжи и скуки -- ничего.
  
                                 CCI.
  
             Однѣ себѣ любовниковъ заводятъ;
             Тѣ втихомолку льютъ; тѣ ѣздятъ въ свѣтъ;
             Иныя въ ханжествѣ свой вѣкъ проводятъ;
             Другія, не страшась тяжелыхъ бѣдъ,
             Себя позоря, отъ мужей уходятъ,
             И ужъ потомъ нигдѣ имъ мѣста нѣтъ;
             Такія жъ есть, что, нарѣзвившись вдоволь,
             Романы пишутъ. (Такъ чудить не ново ль?)
  
                                 ССІІ.
  
             Родясь въ странѣ, гдѣ солнце жжетъ, какъ страсть,
             Гайдэ была чужда приличьямъ свѣта;
             Она любви лишь признавала власть,
             Ея лучами знойными согрѣта,
             И лишь къ тому могла въ объятья пасть,
             Кто избранъ ей. Бояться несть отвѣта
             За страстный пылъ могло ль страстей дитя,
             Одни законы сердца только чтя?
  
                                 ССІІІ.
  
             Какъ сладки сердца страстныя біенья
             Въ причинахъ и въ послѣдствіяхъ своихъ!
             Ни совѣсти нѣмыя угрызенья,
             Ни мудрость -- обуздать не могутъ ихъ;
             Такъ драгоцѣнны эти треволненья,
             Что я, сознаться надо, не постигъ,
             Какъ Кэстельри, идя путемъ обычнымъ,
             Не обложилъ налогомъ ихъ приличнымъ!
  
                                 ССІѴ.
  
             Свершилося! Обвѣнчаны они!
             Свидѣтелями брака были волны;
             Свѣчами -- звѣздъ далекіе огни;
             Прибрежный лѣсъ таинственности полный,
             Ихъ обвѣнчалъ въ своей густой тѣни;
             А брачнымъ ложемъ ихъ былъ гротъ безмолвный.
             Весь міръ для нихъ сталъ раемъ и вдвоемъ,
             Какъ ангелы, они носились въ немъ.
  
                                 ССѴ.
  
             Любовь! Самъ Цезарь былъ твоимъ клевретомъ;
             Рабомъ -- Антоній; властелиномъ -- Титъ;
             Овидій -- менторомъ; Катуллъ -- поэтомъ!
             Чулкомъ же синимъ -- Сафо, что обидъ
             Не мало нанесла тебѣ предъ свѣтомъ!
             (Ея скала надъ моремъ все виситъ).
             Любовь -- богиня зла; ей міръ тревожимъ;
             Все жъ дьяволомъ ее назвать не можемъ!
  
                                 ССѴІ.
  
             Она, великихъ не щадя людей,
             Ихъ лбы не разъ коварно украшала;
             Какъ Велисарій,-- Цезарь и Помпей
             И Магометъ ея узнали жало,
             Весь міръ наполнивъ славою своей.
             Мы сходства въ ихъ судьбѣ найдемъ не мало:
             Всѣ четверо ввергали въ прахъ врага,
             Но съ лаврами носили и рога.
  
                                 ССѴІІ.
  
             Любовью созданъ не одинъ философъ
             И Аристиппъ, и Эпикуръ народъ
             Не мало въ грѣхъ вводили, тьму вопросовъ
             Поднявъ такихъ, что нравственность клянетъ;
             Не бойся люди дѣлать чорту взносовъ,
             Успѣшно афоризмъ пошелъ бы въ ходъ:
             "Пей, ѣшь, люби! другихъ нѣтъ въ жизни правилъ!"
             Ту заповѣдь Сарданапалъ оставилъ.
  
                                 CCVIII.
  
             Но Джулію ужель могъ позабыть
             Такъ скоро Донъ Жуанъ? Я въ затрудненье
             Вопросомъ тѣмъ поставленъ. Вы винить
             Во всемъ должны луну, что безъ сомнѣнья
             Всегда людей готова въ грѣхъ вводить;
             А иначе найти ли объясненье
             Тому, что предъ кумиромъ новымъ пасть
             Всегда мы рады, прежнихъ свергнувъ власть!
  
                                 ССІХ.
  
             Но я непостоянства врагъ заклятый;
             Мнѣ жалки тѣ, что только чтутъ законъ
             Своей мечты игривой и крылатой;
             Я жъ вѣрности воздвигнулъ въ сердцѣ тронъ
             И мнѣ ея велѣнья только святы;
             Однако я вчера былъ потрясенъ
             Нежданной встрѣчей: обмеръ я отъ взгляда
             Миланской феи въ вихрѣ маскарада.
  
                                 ССХ.
  
             Но мудрость мнѣ шепнула: "Твердымъ будь!
             Измѣну не оставлю безъ протеста*,
             Не бойся! молвилъ я; но что за грудь,
             Что за глаза! То дама иль невѣста,
             Хотѣлось бы узнать мнѣ какъ-нибудь...
             На это мудрость молвила: "ни съ мѣста!"
             Съ осанкою гречанки прежнихъ дней,
             Хоть итальянки былъ костюмъ на ней.
  
                                 CCXI.
  
             И я ей внялъ. Окончу разсужденье:
             То чувство, что невѣрностью зовутъ
             Есть только дань восторговъ и хваленья.
             Что красотѣ всѣ смертные несутъ,
             Къ ней чувствуя невольное влеченье.
             Такъ скульптора насъ восхищаетъ трудъ!
             Пусть насъ хулятъ -- объ этомъ мы не тужимъ:
             Служа красѣ, мы идеалу служимъ.


БАРКА, НА КОТОРОЙ СПАССЯ ДОНЪ-ЖУАНЪ.
(La barque de Don-Juan).
Картина Делакруа (Eugиne Ddacroix).


  
                                 ССХІІ.
  
             Въ томъ чувствѣ пышетъ неподдѣльный жаръ
             Любви къ тому, что чисто и прелестно;
             Оно небесъ и звѣздъ волшебный даръ;
             Какъ безъ него на свѣтѣ было бъ тѣсно!
             Оно полно неотразимыхъ чаръ,
             И если плоть, волнуясь неумѣстно,
             Порой въ общеньи съ нимъ -- причина та,
             Что плоть разжечь способна и мечта.
  
                                 ССХІІІ.
  
             Невольно чувство то и скоротечно,
             Но вмѣстѣ съ тѣмъ какъ тягостно оно!
             О, еслибъ все одинъ и тотъ же вѣчно
             Любить предметъ намъ было суждено,
             Какъ много тратъ и горести сердечной
             Могло бы этимъ быть сбережено!
             Мы экономій сдѣлали бъ не мало,
             И печени, и сердцу легче бъ стало.
  
                                 ССХІѴ.
  
             Какъ съ небомъ сердце схоже! Такъ же въ немъ,
             Какъ въ небесахъ, порой бушуютъ грозы,
             Неся съ собою холодъ, мракъ и громъ.
             Въ насъ будятъ страхъ ихъ гнѣвныя угрозы,
             А все жъ онѣ кончаются дождемъ:
             Такъ и отъ бурь сердечныхъ льются слезы...
             (Коснувшись непогоды и дождей,
             Я вспомнилъ климатъ родины моей).
  
                                 ССХѴ.
  
             Врачъ желчи печень, но она не можетъ
             Успѣшно роли выполнить своей:
             Страсть первая такъ долго насъ тревожитъ,
             Что прочія къ ней льнутъ, какъ кучи змѣй,
             И, въ ней киша, ея страданья множатъ;
             Гнѣвъ, зависть, злоба, мщенье, ревность -- въ ней
             Всѣ сплетены. Нѣтъ грани ихъ порывамъ
             И взрывъ ихъ схожъ съ землетрясенья взрывомъ.
  
                                 CCXVI.
  
             Я болѣе двухсотъ вамъ далъ октавъ,
             И здѣсь кладу перо,-- мнѣ отдыхъ нуженъ;
             Въ поэмѣ будетъ всѣхъ двѣнадцать главъ,
             А можетъ быть дойду и до двухъ дюжинъ;
             Затѣмъ, поклонъ читателю отдавъ,
             Анализы прерву, хоть съ ними друженъ.
             Коль за себя успѣшно постоятъ
             Жуанъ съ Гайдэ -- тому я буду радъ.
  

ПѢСНЬ ТРЕТЬЯ.

  
                                 I.
  
             О Муза! и такъ далѣе... Съ Жуаномъ
             Разстались мы, уснувшимъ на груди
             Гайдэ. Любовь сродняетъ насъ съ обманомъ
             И много мукъ готовитъ впереди;
             Съ ней надо дань платить сердечнымъ ранамъ;
             Безъ горестныхъ тревогъ любви не жди!
             Она, губя и молодость и грезы,
             Кровь сердца превращаетъ часто въ слезы.
  
                                 II.
  
             Любовь! твои обманчивы мечты!
             Зачѣмъ въ гирлянды чуднаго убора
             Унылый кипарисъ вплетаешь ты,
             Одни лишь вздохи, вмѣсто разговора,
             Пуская въ ходъ? Душистые цвѣты,
             Приколотые къ платью, вянутъ скоро.
             Такъ пылъ любви врывается къ намъ въ грудь,
             Чтобъ въ ней затѣмъ безслѣдно потонуть.
  
                                 III.
  
             Лишь тотъ плѣняетъ женщину сначала,
             Кто въ ней любовь впервые пробудилъ;
             Затѣмъ, когда любовь привычкой стала,
             Ей нравится лишь страсти жгучій пылъ;
             Она ужъ не стѣсняется ни мало;
             Сначала ей одинъ любовникъ милъ,
             Потомъ не счесть ея любовныхъ шашенъ:
             Ей длинный рядъ любовниковъ не страшенъ!
  
                                 IV.
  
             Кого винить за горестный исходъ?
             Отвѣтить не могу я, но не скрою,
             Что женщина, любви вкусивши плодъ,
             Когда не суждено ей стать ханжею,
             Прямымъ путемъ ужъ больше не пойдетъ.
             Она сначала дышитъ лишь одною
             Любовью, но, съ дороги сбившись разъ,
             Не мало натворитъ затѣмъ проказъ.
  
                                 V.
  
             Вотъ грустный фактъ, что служитъ вѣрнымъ знакомъ
             Порочности и слабости людей:
             Не въ состояньи страсть ужиться съ бракомъ,
             Хоть онъ идти бы долженъ рядомъ съ ней;
             Безнравственность весь міръ одѣла мракомъ!
             Любовь, какъ только съ нею Гименей,
             Теряетъ вкусъ, лишаясь аромата:
             Такъ кислый уксусъ былъ виномъ когда-то.
  
                                 VI.
  
             Противорѣчье явное царитъ
             Межъ чувствами, что мы питаемъ къ милой
             До брака и потомъ. Мѣняя видъ,
             Любовь насъ не волнуетъ съ прежней силой;
             И вотъ -- обманъ сердечный намъ грозитъ!
             Такъ страсть сулитъ влюбленному успѣхъ,
             А проявляясь въ мужѣ, будитъ смѣхъ.
  
                                 VII.
  
             Нельзя же вѣчно нѣжничать съ женою;
             То мужу пріѣдается подчасъ.
             Хоть тяжело съ случайностью такою
             Встрѣчаться намъ -- мечтою вдохновясь,
             Нельзя весь вѣкъ плѣняться ей одною.
             Межъ тѣмъ лишь смерть освобождаетъ насъ
             Отъ брачныхъ узъ. Легко ль терять супругу
             И въ трауръ облекать по ней прислугу?
  
                                 VIII.
  
             Порывовъ страсти чуждъ семейный бытъ.
             Поэтъ, любовь описывая ярко,
             О радостяхъ супружества молчитъ.
             Кого жъ интересуетъ, если жарко
             Жену цѣлуетъ мужъ и ей даритъ
             Весь пылъ своей любви? Ужель Петрарка
             Сонетовъ рядъ Лаурѣ бъ посвятилъ,
             Когда бы онъ ея супругомъ былъ?
  
                                 IX.
  
             Въ трагедіяхъ героевъ ждетъ могила;
             Въ комедіяхъ ихъ цѣпи брака ждутъ;
             Но продолженье авторамъ не мило,--
             Они на томъ оканчиваютъ трудъ
             И, чувствуя, что измѣняетъ сила,
             Во власть поповъ героевъ отдаютъ;
             Грядущее всегда у нихъ во мракѣ:
             Они молчатъ о смерти и о бракѣ.
  
                                 X.
  
             Геенну, рай и прелесть брачныхъ узъ
             Лишь двое -- Дантъ и Мильтонъ -- воспѣвали;
             Но имъ самимъ супружескій союзъ
             Пошелъ не впрокъ: не мало бѣдъ узнали
             Они, къ нему свой проявивши вкусъ.
             Поэтому наврядъ ли съ женъ писали
             Они портреты героинь своихъ.
             За это упрекать возможно ль ихъ?
  
                                 XI.
  
             Иные видятъ въ Беатриче Данта
             Эмблему богословья. Этотъ вздоръ,
             По моему, лишь вымыселъ педанта,
             Что далъ своей фантазіи просторъ.
             О фикціи, что силою таланта
             Поддерживать нельзя -- напрасенъ споръ.
             Сказать вѣдь можно (рѣчь идетъ о дичи!),
             Что алгебры эмблема -- Беатриче.
  
                                 XII.
  
             Читатель! за героевъ я своихъ
             Передъ тобой отвѣтствовать не стану;
             Моя ль вина, что въ злополучный мигъ
             Гайдэ въ объятья бросилась Жуану?
             Когда ты возмущенъ безбрачьемъ ихъ,
             Не возвращайся больше къ ихъ роману;
             А то, пожалуй, грѣшная любовь
             Моей четы -- твою взволнуетъ кровь!
  
                                 XIII.
  
             Согласенъ я, грѣху она служила,
             Но утопала въ счастьи. Съ каждымъ днемъ
             Все дѣлаясь смѣлѣй, Гайдэ забыла,
             Что счеты свесть придется ей съ отцомъ.
             (Лгобовныхъ чаръ неотразима сила,
             Когда въ груди пылаетъ страсть огнемъ!)
             Пока пиратъ гонялся за товаромъ,
             Гайдэ минуты не теряла даромъ.
  
                                 XIV.
  
             Хоть для него не писанъ былъ законъ,
             Читатели, къ нему не будьте строги!
             Его захваты (будь министромъ онъ)
             Сошли бы, безъ сомнѣнья, за налоги;
             Но не былъ честолюбьемъ увлеченъ
             Лихой пиратъ и не искалъ дороги
             Къ отличіямъ. Какъ прокуроръ морей
             Онъ хлопоталъ лишь о казнѣ своей.
  
                                 XV.
  
             Задержанъ въ морѣ былъ старикъ почтенный
             Противными вѣтрами; грозный шквалъ
             Лишилъ его притомъ добычи цѣнной
             И наверстать убытокъ онъ желалъ.
             Съ командою не церемонясь плѣнной,
             Всѣхъ жертвъ своихъ онъ въ цѣпи заковалъ,
             По нумерамъ ихъ раздѣливъ для сбыта.
             (Такъ книга на главы всегда разбита).
  
                                 XVI.
  
             Онъ выгодно друзьямъ-майнотамъ сбылъ
             Часть груза возлѣ мыса Маталана;
             Другую часть тунисскій бей купилъ,--
             Пиратъ въ своихъ дѣлахъ не зналъ изъяна;
             Одинъ старикъ, негодный къ сбыту, былъ
             При этомъ сброшенъ въ волны океана;
             Кто выкупъ могъ платить -- былъ подъ замкомъ;
             Другихъ же сбылъ онъ въ Триполи гуртомъ.
  
                                 XVII.
  
             Не мало на левантскіе базары
             Отправилъ онъ награбленныхъ вещей,
             Но для себя лишь сохранилъ товары,
             Что цѣнны дамамъ: пропасть мелочей,
             Наряды, кружева, духи, гитары,
             Гребенки, щетки, шпильки, рядъ*сластей...
             Нѣжнѣйшій изъ отцовъ, окончивъ сдѣлки.
             Везъ дочери въ подарокъ тѣ бездѣлки:
  
                                 XVIII.
  
             Мартышки, обезьяны были тутъ,
             Два попугая, кошка и котята.
             Корабль давалъ и террьеру пріютъ;
             Британцу онъ принадлежалъ когда-то,
             Что кончилъ дни въ Итакѣ. Бѣдный людъ,
             Кормившій пса изъ жалости, пирата
             Имъ наградилъ. Въ одинъ чуланъ звѣрей
             Всѣхъ заперъ онъ, чтобъ ихъ сберечь вѣрнѣй.
  
                                 XIX.
  
             Его корабль сталъ требовать починки;
             И потому походъ окончить свой
             Рѣшилъ пиратъ. Онъ крейсеровъ на рынки
             Далекіе послалъ, а самъ домой
             Повезъ свои гостинцы и новинки,
             Спѣша къ Гайдэ, что страсти роковой
             Въ то время предавалась безразсудно;
             Но вотъ и портъ: на якорь стало судно.
  
                                 XX.
  
             Лихой морякъ былъ высадиться радъ.
             Гдѣ нѣтъ ни карантиновъ, ни таможенъ,
             Что путника вопросами томятъ,
             Тамъ высадки процессъ весьма не сложенъ.
             Чинить корабль немедленно пиратъ
             Велѣлъ; такой приказъ былъ неотложенъ,
             И тотчасъ стали выгружать тюки,
             Балластъ, товары, пушки -- моряки.
  
                                 XXI.
  
             Пиратъ пошелъ знакомою дорогой.
             Взойдя на холмъ, въ свой домъ, смутясь душой,
             Онъ взоръ вперилъ. Всегда объятъ тревогой
             Пришлецъ, что дальній путь кончаетъ свой.
             Вѣдь перемѣнъ могло случиться много
             Въ отсутствіе его, прійдя домой,
             Найдетъ ли милыхъ онъ? И, полонъ муки,
             Онъ вспоминаетъ тяжкій мигъ разлуки.
  
                                 XXII.
  
             Супруга иль отца заботъ не счесть,
             Когда домой онъ ѣдетъ издалека;
             Его понятенъ страхъ: семейства честь
             Въ рукахъ жены иль дочери. (Глубоко
             Я женщинъ чту, но имъ противна лесть,
             И потому не вижу въ лести прока).
             Обманывать жена порой не прочь
             И можетъ убѣжать съ лакеемъ дочь.
  
                                 XXIII.
  
             Найдется ль мужъ, что сходенъ съ Одиссеемъ?
             Кто Пенелопу новую [найдетъ?
             Иной супругъ, почтенный мавзолеемъ,
             Явясь домой, со страхомъ узнаетъ,
             Что лучшій другъ его женой лелѣемъ;
             Семья же съ каждымъ годомъ все растетъ;
             И Аргусъ самъ ему не лижетъ руки,
             А только рветъ его пальто и брюки.
  
                                 XXIV.
  
             Бываетъ также жертвой холостякъ:
             Найти онъ можетъ, что его невѣста
             Съ богатымъ старикомъ вступила въ бракъ.
             Въ такой бѣдѣ занять супруга мѣсто
             Онъ можетъ пожелать, попавъ въ просакъ.
             Коварныя измѣны безъ протеста
             Порой не оставляютъ женихи,
             И "Козни женъ" караютъ ихъ стихи.
  
                                 XXV.
  
             О вы! liaisons имѣющіе въ свѣтѣ,
             Бичи мужей, послушайте меня:
             Пусть ширмы бракъ. а крѣпки связи эти,--
             Отлучекъ все же бойтесь, какъ огня;
             Хорошаго не мало въ томъ совѣтѣ:
             Случается, что васъ въ теченье дня
             (Хоть крѣпче узъ не существуетъ въ мірѣ),
             Обманываютъ раза по четыре.
  
                                 XXVI.
  
             Пиратъ Ламбро (такъ назывался онъ),
             Увидя вновь знакомыя картины
             И дымъ родной трубы, былъ восхищенъ.
             Онъ чувствъ своихъ не понималъ причины
             И не былъ въ метафизикѣ силенъ,
             Но дочь свою любилъ и, полнъ кручины,
             Онъ пролилъ бы не мало горькихъ слезъ,
             Когда бъ ему разстаться съ ней пришлось.
  
                                 XXVII.
  
             Свой домъ онъ видѣлъ съ садомъ, полнымъ тѣни;
             Вдали журчалъ знакомый ручеекъ;
             И лай собакъ былъ слышенъ въ отдаленьи;
             Гуляющихъ въ лѣсу онъ видѣть могъ
             И блескъ оружья ихъ. (Въ вооруженьи,
             Гордяся имъ, является Востокъ).
             Какъ крылья мотылька, плѣняя взоры>
             Одеждъ пестрѣли яркіе узоры.
  
                                 XXVIII.
  
             Пиратъ, картиной праздности смущенъ,
             Съ высокаго холма спустился шибко;
             Не музыку небесъ услышалъ онъ --
             О, нѣтъ!-- вдали визжала только скрипка*
             Старикъ былъ тѣмъ глубоко потрясенъ;
             Ужъ не введенъ ли онъ въ обманъ ошибкой?
             Чу! громкій хохотъ! Вѣрить ли ушамъ?
             И барабанъ и флейты слышны тамъ.
  
                                 XXIX.
  
             Пиратъ, чтобъ разсмотрѣть, какъ на досугѣ,
             Богъ вѣсть съ чего, бѣснуется народъ,
             Кусты рукой раздвинулъ и въ испугѣ
             Увидѣлъ, что, не двигаясь впередъ,
             Какъ дервиши, его вертѣлись слуги,
             Собравшись въ оживленный хороводъ.
             Пиррійскіе узналъ онъ тотчасъ танцы,
             Къ которымъ такъ привержены левантцы.
  
                                 XXX.
  
             Тамъ дальше во главѣ подругъ своихъ
             Платкомъ гречанка юная махала;
             Ихъ группа рядъ жемчужинъ дорогихъ,
             Въ сплетеніи своемъ, напоминала;
             На плечи ниспадали косы ихъ.
             Такихъ красивыхъ дѣвъ на свѣтѣ мало.
             Одна поетъ; ей вторитъ хоръ подругъ,
             Что пляшетъ въ ладъ напѣва, слившись въ кругъ.
  
                                 XXXI.
  
             За трапезой часть созваннаго люда
             Сидѣла, ноги подъ себя поджавъ;
             Вино лилось рѣкой; мясныя блюда
             Дымилися и соченъ былъ пилавъ;
             Шербетъ въ себя вмѣщала съ льдомъ посуда;
             Какихъ тамъ только не было приправъ!
             Дессертъ же красовался въ кущахъ сада:
             Гранаты, сливы, гроздья винограда.
  
                                 XXXII.
  
             Съ бараномъ бѣлымъ рой дѣтей игралъ,
             Его рога цвѣтами украшая;
             Ихъ шумный смѣхъ его не устрашалъ;
             Изъ рукъ малютокъ пищу принимая,
             Онъ ихъ любилъ и рѣдко наклонялъ
             Рога, какъ будто ихъ бодать желая;
             Почтенный патріархъ былъ дѣтямъ радъ
             И, попугавъ ихъ, отступилъ назадъ.
  
                                 XXXIII.
  
             Краса ихъ лицъ, нарядъ ихъ пестроватый,
             Движеній граціозность, блескъ очей,
             Румянецъ, сходный съ пурпуромъ гранаты,
             Плѣняли око прелестью своей,
             Дни юности невинностью богаты.
             Глядя на восхитительныхъ дѣтей,
             Философъ скрыть своей тоски не можетъ:
             Вѣдь время и на нихъ печать наложитъ.
  
                                 XXXIV.
  
             Тамъ занималъ усердно карликъ-шутъ
             Курившихъ трубки старцевъ именитыхъ;
             Разсказывалъ о силѣ вражьихъ путъ,
             О кладахъ, чародѣями зарытыхъ,
             О скалахъ, гдѣ волшебники живутъ,
             О тайнахъ чаръ и вѣдьмахъ знаменитыхъ,
             Умѣвшихъ превращать мужей въ скотовъ.
             (Такой легендѣ вѣрить я готовъ).
  
                                 XXXV.
  
             На островѣ царило оживленье;
             Душѣ и тѣлу сладко было тамъ;
             Вино и танцы, музыка и пѣнье,
             Забавы всевозможныя -- гостямъ
             Сулили и восторгъ, и упоенье.
             Сердился лишь пиратъ, своимъ очамъ
             Довѣриться боясь. Онъ былъ скупенекъ,
             А пиръ такой не мало стоить денегъ.
  
                                 XXXVI.
  
             Ничтоженъ человѣкъ! Какъ много бѣдъ
             Ему грозятъ въ теченье жизни краткой!
             Ему весь вѣкъ отъ мукъ спасенья нѣтъ,
             А счастья лучъ сіяетъ лишь украдкой;
             Съ сиреной схожъ его волшебный свѣтъ:
             Чтобъ гибель несть, поетъ сирена сладко.
             Пиратъ смутить всѣхъ видомъ могъ своимъ,--
             Такъ пламя тушатъ войлокомъ сырымъ.
  
                                 XXXVII.
  
             Онъ словъ своихъ не тратилъ попустому:
             Желая удивить пріѣздомъ дочь,
             Нарочно онъ тайкомъ подкрался къ дому.
             (Всегда онъ отъ сюрпризовъ былъ не прочь,
             Но въ морѣ равнозначащъ былъ разгрому
             Его сюрпризъ). Ему сдержать не въ мочь
             Волненья было. Съ думою тяжелой
             Слѣдилъ онъ за компаніей веселой.
  
                                 XXXVIII.
  
             Не зналъ Ламбро, что слухъ былъ пущенъ въ ходъ
             О гибели его. (Какъ люди лживы,
             Въ особенности греки!) Развѣ мретъ
             Злодѣй, что дышитъ кровью и наживой!
             По немъ носили трауръ, но чередъ
             Насталъ эпохѣ болѣе счастливой;
             Гайдэ отерла слезы и дѣла
             По своему въ порядокъ привела.
  
                                 XXXIX.
  
             Вотъ пиршества роскошнаго причина,
             Вотъ отчего всѣ ѣли съ мясомъ рисъ,
             Веселью предаваяся, и вина
             Струею искрометною лились.
             Ужъ о пиратѣ не было помина;
             Служители и тѣ перепились,
             Но дѣва, пиръ устроивъ пресловутый,
             Не отняла у страсти ни минуты.
  
                                 XL.
  
             Не думайте, однакожъ, что, попавъ
             На этотъ пиръ, вспылилъ старикъ суровый,
             Жестокости врожденной волю давъ;
             Что въ ходъ пустилъ онъ пытки и оковы,
             Кровавою расправой тѣша нравъ,
             И бросился впередъ, разить готовый,
             Доказывая лютостью своей,
             Что въ ярости неукротимъ злодѣй.
  
                                 XLI.
  
             О, нѣтъ -- ничуть! Преслѣдуя упрямо
             Свой планъ, пиратъ умѣлъ владѣть собой;
             Тягаться съ нимъ ни дипломатъ, ни дама
             Въ притворствѣ не могли бъ. Кривя душой,
             Онъ никогда не мчался къ цѣли прямо.
             Какъ жаль, что увлекалъ его разбой:
             Въ гостиныя являясь джентельмэномъ,
             Онъ общества полезнымъ былъ бы членомъ.
  
                                 XLII.
  
             Онъ подошелъ къ одной изъ группъ кутилъ
             И грека, что сидѣлъ къ нему спиною,
             Съ улыбкою зловѣщею спросилъ
             (Коснувшись до плеча его рукою),
             Чѣмъ этотъ пиръ богатый вызванъ былъ.
             Но грекъ былъ пьянъ и не владѣлъ собою;
             Онъ, не узнавъ того, кто рѣчь держалъ,
             Виномъ наполнить только могъ бокалъ.
  
                                 XLIII.
  
             Черезъ плечо и лозы не мѣняя,
             Ему напитокъ подалъ пьяный грекъ,
             Пробормотавъ: "мнѣ болтовня пустая
             Не по нутру*, и разговоръ пресѣкъ.
             -- "У насъ теперь хозяйка молодая, --
             Сказалъ другой,-- нашъ старецъ кончилъ вѣкъ*.
             -- "Онъ умеръ -- молвилъ третій,-- ну такъ что-же?
             У насъ теперь, хозяинъ есть моложе*.
  
                                 XLIV.
  
             Кутилы тѣ здѣсь были въ первый разъ
             И старика не знали. Взоръ суровый
             Его сверкнулъ, и буря поднялясь
             Въ его душѣ, но, наложивъ оковы
             На гнѣвъ и равнодушнымъ притворясь,
             Онъ ихъ спросилъ съ улыбкой:-- "Кто же новый
             Хозяинъ вашъ, что, глухъ къ чужой бѣдѣ,
             Изъ дѣвы въ даму превратилъ Гайдэ?"
  
                                 XLV.
  
             -- "Откуда онъ и кто?~не знаю; мнѣ то,--
             Отвѣтилъ пьяный гость,-- не все ль равно?
             Да и кого жъ интересуетъ это?
             Обѣдъ хорошъ; рѣкой течетъ вино;
             О чемъ тужить? Но если ты отвѣта
             Другого ждешь, тогда ужъ заодно
             Къ сосѣду обратись: въ разсказахъ точенъ,
             Все знаетъ онъ и сплетни любитъ очень".
  
                                 XLVI.
  
             Пиратъ такъ много такта проявилъ,
             Такъ сдержанности много к терпѣнья,
             Что онъ француза бъ даже удивилъ.
             (А кто съ французомъ выдержитъ сравненье
             Въ учтивости!) Хоть гнѣвъ его душилъ,
             Хоть грудь его рвалася отъ мученья --
             Онъ молча снесъ насмѣшки слугъ своихъ,
             А вѣдь его жъ добромъ кормили ихъ!
  
                                 XLVII.
  
             Кого не удивитъ, что въ состояньи
             Порывы гнѣва сдерживать и тотъ,
             Кто властвовать привыкъ; чьи приказанья
             Законы; кто пустить и пытки въ ходъ,
             И казни можетъ, чуждый состраданья?
             Кто чуду объясненіе найдетъ?
             Но человѣкъ, который такъ спокоенъ
             И твердъ душой, какъ Гвельфъ, вѣнца достоинъ.
  
                                 XLVIII.
  
             Ламбро бывалъ порою дикъ и яръ;
             Но въ случаяхъ серьезныхъ съ гнѣвнымъ нравомъ
             Умѣлъ справляться бѣшеный корсаръ
             И, сходный съ притаившимся удавомъ,
             Безмолвно наносилъ врагу ударъ.
             Молчалъ зловѣще онъ, къ дѣламъ кровавымъ
             Готовясь. Разомъ онъ кончалъ съ врагомъ,
             Въ ударѣ не нуждаяся второмъ.
  
                                 XLIX.
  
             Разспросы онъ дальнѣйшіе оставилъ
             И къ дому своему, тоской объятъ,
             Тропинкой потаенной путь направилъ.
             Никѣмъ въ пути не узнанъ былъ пиратъ,
             Любя Гайдэ, не знаю, если ставилъ
             Онъ ей въ вину поступковъ странныхъ рядъ,
             Но могъ ли онъ мириться съ мыслью тою,
             Что праздникъ трауръ замѣнялъ собою!
  
                                 L.
  
             Когда бъ прервали мертвыхъ вѣчный сонъ
             (Храни насъ Богъ отъ этого явленья!)
             И воскресили бъ вдругъ мужей и женъ,
             Нашедшихъ отъ тревогъ успокоенье,--
             Такой бы поднялся и плачъ, и стонъ,
             Какихъ не видѣлъ свѣтъ! Ихъ воскресенье
             Не меньше слезъ бы вызвало, чѣмъ день,
             Когда укрыла ихъ могилы сѣнь.
  
                                 LI.
  
             Онъ въ домъ вошелъ, но въ домъ ему постылый;
             Чужимъ ему казалося все тамъ;
             Отраднѣй слышать смерти зовъ унылый,
             Чѣмъ пережить такую муку намъ!
             Увидѣть свой очагъ, что сталъ могилой,
             Сказать "прости!" надеждамъ и мечтамъ
             Возможно ли безъ трепета и боли?
             Бобыль спасенъ отъ этой горькой доли.
  
                                 LII.
  
             Онъ этотъ домъ своимъ считать не могъ:
             Гдѣ любятъ насъ -- лишь тамъ очагъ родимый.
             Не встрѣченный никѣмъ, онъ свой порогъ
             Переступилъ и, горестью томимый,
             Увидѣлъ, что онъ въ мірѣ одинокъ.
             Здѣсь прежде возлѣ дочери любимой,
             Любуясь ей, онъ воскресалъ душой
             И послѣ сѣчъ и бурь вкушалъ покой.
  
                                 LIII.
  
             Онъ человѣкъ былъ страннаго закала:
             Манерами пріятенъ, нравомъ лютъ,
             Во всемъ умѣренъ -- ѣлъ и пилъ онъ мало;
             Въ несчастьи твердъ, любилъ борьбу и трудъ
             И благородство въ немъ порой дышало.
             Онъ спасся бъ, можетъ быть, отъ вражьихъ путъ
             Въ другой странѣ; но, проклиная долю
             Раба, другимъ онъ сталъ сулить неволю.
  
                                 LIV.
  
             Такимъ онъ сталъ, страстямъ отдавшись въ плѣнъ,
             Гоняяся за властью и наживой,
             Состарившись средь бурь и мрачныхъ сценъ;
             Всегда къ борьбѣ стремясь нетерпѣливо.
             Не мало перенесъ онъ злыхъ измѣнъ
             И тяжкихъ бѣдъ, идя кровавой нивой.
             Пиратъ былъ вѣрнымъ другомъ, но какъ врагъ
             Въ противникахъ будилъ, являясь, страхъ.
  
                                 LV.
  
             Геройскій духъ, что Грецію прославилъ
             Въ давно былые годы, въ немъ горѣлъ;
             Тотъ духъ, что смѣлыхъ выходцевъ направилъ
             Въ Колхиду, имъ безсмертье давъ въ удѣлъ;
             Но блескъ былой преданья лишь оставилъ.
             Пиратъ же бредилъ славой громкихъ дѣлъ
             И мстилъ за униженіе отчизны,
             Кровавыя по ней свершая тризны.
  
                                 LVI.
  
             Изящества и мягкости печать
             Клалъ на него роскошный климатъ юга;
             Артистъ въ душѣ, онъ музыкѣ внимать
             Иль пѣнью волнъ любилъ въ часы досуга;
             Любилъ красу природы созерцать,
             Въ ней видя и наставника, и друга;
             Ея покой его душѣ былъ милъ:
             Онъ охлаждалъ ея мятежный пылъ.
  
                                 LVII.
  
             Но только страстью къ дочери согрѣта
             Была душа пирата. Только дочь
             Его смягчала сердце, волны свѣта
             Бросая въ душу, черную какъ ночь.
             Въ немъ было свято только чувство это;
             О, если бы оно умчалось прочь --
             Онъ превратился бъ, ни во что не вѣря,
             Въ циклопа разъяреннаго иль звѣря.
  
                                 LVIII.
  
             Тигрица, что лишилася дѣтей,
             Для пастуховъ ужасна и для стада;
             Опасенъ океанъ для кораблей,
             Когда близъ скалъ бушуетъ волнъ громада;
             Но утихаетъ ярость ихъ скорѣй,
             Чѣмъ сердца злая скорбь. Чужда пощада
             Объятіямъ ея; ей нѣтъ конца;
             А съ чѣмъ сравнить нѣмую скорбь отца!
  
                                 LIX.
  
             Какъ грустно на дѣтей терять вліянье!
             Намъ рисовали прошлое они,
             Вмѣстивъ въ себѣ всѣ наши упованья;
             Когда жъ во мракѣ гаснутъ наши дни,
             Насъ покидаютъ милыя созданья;
             Но все жъ мы остаемся не одни,
             А въ обществѣ, терзающихъ насъ яро,
             Подагры, ревматизма иль катарра.
  
                                 LX.
  
             Все жъ жизнь въ семьѣ отрадна (если въ ней
             Не донимаютъ дѣти пискотнею);
             Прелестна мать, вскормившая дѣтей
             (Коль отъ того не высохла). Толпою
             Къ ней дѣти нѣжно льнутъ. (Вкругъ алтарей
             Такъ ангелы тѣснятся). Мать съ семьею --
             Какъ золотой средь мелочи блеститъ,--
             Растрогаетъ и грѣшника тотъ видъ.
  
                                 LXI.
  
             Алѣлъ закатъ, когда трясясь отъ злости,
             Пиратъ вошелъ въ свой опустѣлый домъ;
             Въ то время пировали сладко гости;
             Жуанъ съ Гайдэ сидѣли за столомъ,
             Украшеннымъ рѣзьбой изъ цѣнной кости;
             Рабы сновали съ блюдами кругомъ;
             Роскошный столъ посуда украшала
             Изъ перламутра, золота, коралла.
  
                                 LXII.
  
             На пирѣ красовалось до ста блюдъ:
             Съ фисташками ягненокъ, супъ шафранный,
             Рядъ рѣдкихъ рыбъ, что сибариты чтутъ;
             Напитки подавались безпрестанно
             (Ихъ перечесть не легкій былъ бы трудъ!)
             Являлись и шербетъ благоуханный,
             И соки фруктъ. (Для вкуса тамъ всегда
             Чрезъ корку выжимаютъ сокъ плода).
  
                                 LXIII.
  
             Блестѣлъ хрусталь граненый, взоръ плѣняя;
             Десертъ всю роскошь края проявилъ;
             Душистый мокка, въ чашкахъ изъ Китая,
             Дымясь, благоуханье сладко лилъ.
             (Вкругъ чашекъ филиграна золотая
             Спасала отъ обжоговъ). Кофе былъ
             Съ шафраномъ сваренъ, съ мускусомъ, съ гвоздикой...
             По моему, такъ портить кофе дико!
  
                                 LXIV.
  
             Окаймлены бордюромъ дорогимъ,
             Вдоль стѣнъ висѣли бархатныя ткани;
             Шелками были вышиты по нимъ
             Цвѣты различныхъ видовъ и названій,
             А на бордюрахъ шелкомъ голубымъ
             По фону золотому -- рядъ воззваній,
             Сентенцій и излюбленныхъ стиховъ
             Персидскихъ моралистовъ и пѣвцовъ.
  
                                 LXV.
  
             Тѣ надписи -- особенность Востока.
             Онѣ должны доказывать гостямъ
             Тщету суетъ. Такъ въ древности глубокой
             Въ Мемфисѣ прибѣгали къ черепамъ,
             Чтобъ украшать пиры; такъ гласъ пророка
             Встревожилъ Вальтасара; только намъ
             Не идутъ въ прокъ совѣты моралистовъ,--
             Такъ къ суетѣ порывъ людей неистовъ.
  
                                 LXVI.
  
             Красавица въ чахоткѣ, человѣкъ
             Съ талантомъ, ставшій пьяницей, кутила,
             Который въ ханжествѣ кончаетъ вѣкъ
             (Ханжѣ названье методиста мило),
             Ударъ, что альдермэна дни пресѣкъ,--
             Все это намъ доказываетъ съ силой.
             Что бдѣнье, страсть къ вину и рядъ проказъ
             Не менѣе обжорства губятъ насъ.
  
                                 LXVII.
  
             Жуанъ съ Гайдэ сидѣли на диванѣ,
             Что занималъ три части залы той.
             Подъ ихъ ногами былъ изъ цѣнной ткани
             Коверъ пунцовый съ синею каймой.
             Дискъ солнечный горѣлъ на первомъ планѣ
             Среди софы. Искусною рукой
             Онъ на подушкѣ вышитъ былъ красивой.
             Ей даже тронъ украсить бы могли вы.
  
                                 LXVIII.
  
             Фарфоръ, посуда, мраморъ и хрусталь
             Являлись средь роскошной обстановки;
             Персидскіе ковры, что было жаль
             Ногою мять; индійскія цыновки;
             Тамъ были негры, карлики (та шваль,
             Что добываетъ хлѣбъ черезъ уловки
             И униженье). серны и коты.
             Тамъ былъ базаръ иль рынокъ суеты.
  
                                 LXIX.
  
             Повсюду зеркала плѣняли взоры;
             Столы, гдѣ инкрустацій дорогихъ
             Пестрѣли многодѣльные узоры
             Изъ перламутра, кости и другихъ
             Богатыхъ король для насъ Мильтонъ.
             Поэтъ немного скучный, но прекрасный,
             Умѣреннымъ во всемъ являлся онъ;
             Когда жь Джонсонъ взялся за трудъ опасный --
             Составить біографію о немъ,
             То о Мильтонѣ вдругъ мы узнаемъ,
             Что отъ него жена его страдала
             И, наконецъ, изъ дома убѣжала.
  
                                 ХСІІ.
  
             Конечно,всѣмъ намъ любопытно знать,
             Что былъ Шекспиръ когда-то браконьеромъ,
             Что Баконъ взятки могъ отлично брать,--
             Но что жь поймемъ мы по такимъ примѣрамъ?
             Хоть истина историку нужна,
             Но въ случаяхъ такихъ едваль она
             Исторію геровеъ освѣщаетъ
             И что нибудь къ ихъ славѣ прибавляетъ.
  
                                 ХСІІІ.
  
             Но вѣдь такихъ, какъ Саути иль ты,
             Вордсвортъ,-- ужь нѣтъ теперь... Вордсвортъ когда-то,
             Тая въ себѣ чиновныя мечты,
             Писалъ поэмы слогомъ демократа.
             А тотъ, Кольриджъ, еще до тѣхъ временъ,
             Когда аристократомъ не былъ онъ
             И не мечталъ въ журналѣ о подпискѣ.
             Украдкою женился на модисткѣ)...
  
                                 XCIV.
  
             Теперь позорны эти имена,
             Какъ образцы измѣны и обмана,
             И презираетъ цѣлая страна
             Исторію льстеца и шарлатана.
             Вордсворта видѣлъ я послѣдній томъ
             Ужасной толщины, и каюсь въ томъ:
             Скучнѣй поэмы въ мірѣ я не видѣлъ
             И отъ души ее возненавидѣлъ.
  
                                 XCV.
  
             Вордсвортъ и Анна Сауткотъ (*)
             Твореньями ужасными своими
             Не поражаютъ болѣе народъ,
             И только услаждаться можетъ ими
             Лишь избранныхъ поклонниковъ кружокъ.
             Всѣ думали -- отъ нихъ родится богъ,
             А тутъ бѣда была совсѣмъ иная;
             Двухъ старыхъ дѣвъ раздула водяная.
   (*) Женщина-фанатикъ и интриганка, выдававшая себя за мать Мессіи: она имѣла около двухъ сотъ послѣдователей и находила людей, которыхъ дурачила до самой своей смерти -- въ 1814 году.
  
                                 XCVI.
  
             Но... здѣсь я откровенно сознаюсь,
             Что я разсказъ нерѣдко прерываю,
             Съ читателемъ надолго разстаюсь
             И самъ съ собой невольно разсуждаю.
             Изъ всѣхъ своихъ пороковъ самъ я могъ
             Въ себѣ признать такой большой порокъ.
             Я сознаюсь, что эти отступленья
             По истинѣ -- большое преступленье.
  
                                 XCVII.
  
             "Longueurs", какъ у французовъ говорятъ,
             (У васъ, положимъ нѣтъ такого слова,
             За то у насъ поэмъ есть цѣлый рядъ,
             Гдѣ слову объясненіе готово)
             Читателю наскучатъ наконецъ,
             Но и другой эпическій пѣвецъ
             Приливомъ и отливомъ страшной скуки
             Заставитъ опустить невольно руки.
  
                                 ХСVIII.
  
             Мы знаемъ, что "Гомеръ, порою, спалъ" (*),
             Вордсвортъ же сонъ не рѣдко забываетъ
             (Онъ насъ всегда любезностью смущалъ)
             И вкругъ озеръ съ "Извощикомъ" (**) блуждаетъ,
             Вотъ въ "лодку" онъ садится, чтобы плыть...
             По воздуху... Потомъ спѣшитъ спросить
             Себѣ "челнокъ", и плаваетъ въ просторѣ
             Своей слюны, вдругъ обращенной въ море.
   (*) Сны Горація.
   (**) Вордсвортъ издалъ въ 1819 г., поэму подъ названіемъ "Benjamin Waggoner", Веньяминъ-извощикъ. Что касается до лодки и челнока, то это намеки на одно мѣсто изъ другой его поэмы "Peler Bell".
  
                                 XCIX.
  
             Но если такъ желаетъ онъ парить
             И для себя Пегаса на поймаетъ,--
             Его спасетъ "Извощикъ", можетъ быть,
             Иль пусть дракона въ путь онъ осѣдлаетъ.
             Но такъ какъ шею можетъ онъ сломать,
             А на луну желанье есть слетать,
             То отчего не сядетъ въ шаръ воздушный,
             Желанію нелѣпому послушный?
  
                                 C.
  
             О, Попе тѣнь! О, Драйденъ!... Въ наши дни
             Являются подобныя творенья,
             И носятся надъ бездною они
             И ускользаютъ всюду отъ презрѣнья!
             Ихъ авторы васъ смѣютъ оскорблять,
             И надъ могилой вашею свистать,
             Лишь завистью безчестною объяты,
             Рѣшаются лжецы и ренегаты!...
  
                                 CI.
  
             И такъ -- впередъ. Пиръ кончился. Ушли
             Рабы и карлы; танцы прекратились,
             Затихли пѣсни звонкія вдали
             И музыканты тихо удалились,
             Любовники одни теперь сидятъ,
             Любуяся на розовый закатъ...
             Ave Maria! всюду во вселенной
             Тебя достоинъ этотъ часъ священный.
  
                                 CII.
  
             Ave Maria! Чтимъ мы этотъ часъ!
             Благословенъ тотъ климатъ, гдѣ когда-то
             Приходъ его я чувствовалъ не разъ
             Въ прелестный мигъ вечерняго заката.
             Вдали на башнѣ колоколъ звучалъ
             И гулъ его на небо улеталъ;
             Тумана волны въ воздухѣ стояли
             И только листья тихо трепетали.
  
                                 CIII.
  
             Ave Maria! это часъ любви!..
             Ave Maria! это часъ моленья!
             Ave Maria! насъ благослови:
             Мы просимъ твоего благословленья.
             Ave Maria! Дивныя черты!
             Они полны нездѣшней красоты!..
             О, въ той святой, божественной картинѣ
             Мы видимъ отраженіе святыни.
  
                                 CIV.
  
             Въ памфлетахъ безъименныхъ стороной
             Корятъ меня въ безбожьи казуисты,
             Но пусть они помолятся со мной:
             Посмотримъ, чьи молитвы будутъ чисты...
             Алтарь мой -- небо, солнце, лоно водъ,
             Земля, эѳиръ и все, что создалъ Тотъ,
             Кто далъ маѣ на землѣ существованье,
             Мысль и любовь и самое страданье.
  
                                 CV.
  
             Вечерняго заката дивный часъ!
             На берегу, въ густыхъ лѣсахъ Равенны
             Встрѣчалъ его съ восторгомъ я не разъ...
             Таинственны, темны, уединенны
             Тѣ милые, зеленые лѣса:
             Боккаччіо воспѣлъ ихъ чудеса...
             Я въ сумерки любилъ въ нихъ углубляться
             И тишиной вечерней наслаждаться...
  
                                 CVI.
  
             Въ лѣсу кругомъ молчаніе царитъ,
             Лишь пѣніе кузнечиковъ несется,
             Мой конь въ травѣ подковами звучитъ,
             Да благовѣстъ сквозь вѣтви раздается...
             Вотъ съ адской сворой мчится предо мной
             "Охотникъ-привидѣнье"... стороной
             Красавицы мелькаютъ... (*) тѣни эти
             Какъ будто проносились въ полу-свѣтѣ.
   (*) Намеки одинъ эпизодъ изъ поэмы Драйдема: "Theodor and Honoria".
  
                                 CVIІ.
  
             О, Гесперъ! ты покой приносишь намъ,
             Усталому ты теплый кровъ находишь
             И пищу всѣмъ голоднымъ бѣднякамъ
             И къ юной птичкѣ мать ея приводишь.
             Ты намъ даешь и миръ и тишину
             И мы склоняемъ голову ко сну...
             Успокоеніе подъ кровлю посылаешь
             И къ матери ребенка возвращаешь.
  
                                 CVIII.
  
             Блаженный часъ!.. Въ иныхъ онъ грусть будилъ,
             Когда они въ чужомъ краю скитались;
             Иной его привѣтствовать любилъ,
             Лишь звуки съ колокольни раздавались,
             И словно плакать тихо начиналъ,
             Что ясный день на небѣ умиралъ...
             Увы! все то, что въ мірѣ умираетъ,
             Хоть въ комъ нибудь да слезы вызываетъ.
  
                                 СІХ.
  
             Когда казненъ судьбою былъ Неронъ,
             Какъ жертва справедливаго отмщенья,
             И Римъ рукоплескалъ со всѣхъ, сторонъ,
             Привѣтствуя свое освобожденье --
             То неизвѣстный другъ принесъ цвѣты,
             Чтобъ увѣнчать могильныя плиты:
             То, можетъ быть, несчастныхъ приношенье
             Тирану за минуту снисхожденья.
  
                                 СХ.
  
             Но я опять разсказъ свой позабылъ --
             И мнѣ не кстати вдругъ пришла охота
             (Читателей я этимъ удивилъ)
             Припоминать Нерона для чего-то.
             Мнѣ измѣнило творчество -- и я --
             (Сказали бы кэмбриджскіе друзья) (*)
             Сталъ "ложкой деревянной": то названье
             Лѣнивымъ всѣмъ давалось въ посмѣянье.
   (*) Т. е. студенты кэмбриджскаго университета.
  
                                 CXI.
  
             Я сознаюсь: нѣтъ толку въ болтовнѣ,--
             Чтобъ набѣжать теперь такой напасти,
             Фантазія явилася во мнѣ --
             Разрѣзать эту пѣсню на двѣ части.
             Вѣдь въ томъ меня никто не уличитъ,
             А уличать,-- какой же въ этомъ стыдъ?
             Самъ Аристотель былъ того же мнѣнья
             И всѣ ему повѣрятъ, безъ сомнѣнья.
  

ПѢСНЯ ЧЕТВЕРТАЯ.

  
                                 I.
  
             Чѣмъ завершать, иль чѣмъ начать разсказъ --
             Нерѣдко затруднялась всѣ поэты;
             Когда крыло свихнетъ себѣ Пегасъ,
             Мы кубаремъ несемся въ волны Леты,
             Какъ Люциферъ, за грѣхъ слетѣвшій въ адъ...
             Въ насъ тотъ же грѣхъ: бросая гордый взглядъ,
             Мы всѣ умомъ высоко залетаемъ,
             Потомъ, увы -- безславно внизъ спадаемъ.
  
                                 II.
  
             Но опытомъ наученные, мы
             Лишь послѣ сознаемъ свое безсилье
             (Какъ самый бѣсъ среди кромѣшной тьмы)
             И опускаемъ робко наши крылья.
             Въ дни юности, когда въ насъ кровь кипятъ.
             Такая мысль нашъ умъ не шевелятъ
             И мы полны и горды до могилы
             Той дѣтской вѣрой въ собственныя силы.
  
                                 III.
  
             Я мальчикомъ въ себѣ увѣренъ былъ
             И ждалъ похвалъ общественнаго мнѣнья,
             Въ дни зрѣлости я точно заслужилъ
             И похвалы, и общее почтенье.
             А что жь теперь? Фантазіи мечты
             Опали, какъ осенніе листы,
             И все, что прежде умъ мой поражало --
             Младенчески-забавнымъ ныньче стало.
  
                                 IV.
  
             И если я надъ смертью хохочу,
             То для того, чтобъ скрыть свои рыданья,
             И если плакать часто я хочу,
             То для того, чтобъ облегчить страданье.
             Насъ въ Летѣ ждетъ забвенья вѣчный сонъ.
             Ѳетиды сынъ былъ въ Стиксѣ окрещенъ.
             Мать смертная могла бъ крестины эти
             Приличнѣе устроить въ самой Летѣ.
  
                                 V.
  
             Меня враги повсюду въ томъ винятъ,
             Что нравственность я часто оскорбляю
             И смѣло проповѣдую развратъ...
             Своихъ достоинствъ я не защищаю,
             Но мнѣ не снился даже этотъ планъ;
             Когда я принимался за романъ,
             То въ немъ имѣлъ единственную цѣль я --
             Избѣгнуть скуки съ помощью веселья,--
  
                                 VI.
  
             Хоть, можетъ быть, читатель удивленъ
             Моей манерой, нѣсколько свободной...
             Писалъ такъ Пульчи нѣкогда,-но онъ
             Инаго вѣка былъ пѣвецъ народный,
             И воспѣвалъ въ своихъ поэмахъ намъ
             Міръ рыцарей, волшебниковъ и дамъ.
             Теперь на нихъ прошла на свѣтѣ мода
             И я пишу разсказъ другаго рода.
  
                                 VII.
  
             Мнѣ удился разсказъ мой. яда нѣтъ --
             Не знаю я,-- кто хочетъ, такъ и судитъ.
             Пусть новаго творенія сюжетъ
             Безнравственнымъ казаться многимъ будетъ:
             Въ нашъ молодой и либеральный вѣкъ
             Свободно мыслитъ каждый человѣкъ...
             Но Аполлонъ зоветъ меня къ роману
             И продолжать исторію я отаву.
  
                                 VIII.
  
             Бѣгутъ уединенія часы
             Для Гайде и Жуана. Въ наказанье
             Сатурнъ не смѣлъ поднять своей косы,
             Чтобъ оскорбить два нѣжныя созданья;
             Хоть, врагъ любви, онъ все-таки скорбѣлъ,
             Что часъ за часомъ быстро такъ летѣлъ:
             Для нихъ, казалось, старость не настанетъ,
             Отъ времени ихъ счастье не увянетъ.
  
                                 IX.
  
             Не созданы ихъ лица для морщинъ,
             Ихъ кровь безсмертной юностью согрѣта,
             Ихъ волосы знать не должны сѣдинъ
             И жизнь для нихъ, какъ въ небѣ южномъ лѣто,
             Должна безъ увяданья проходить.
             Ихъ можетъ громъ въ мгновеніе убитъ,
             Но разрушенье старости едва ля
             Готовило имъ въ будущемъ печали.
  
                                 X.
  
             Вдвоемъ теперь опять они сидятъ,--
             Разлуки часъ они не выносили:
             Плотиною закрытый водопадъ,
             Стволъ дерева, которое срубили,
             Ребенокъ, потерявшій рано мать,
             Едва начавшій грудь ея сосать,
             Не скоро такъ угаснутъ въ страшной мукѣ,
             Какъ Донъ-Жуанъ и Гайде отъ разлуки.
  
                                 XI.
  
             Какъ счастливъ тотъ, чье сердце, какъ фарфоръ,
             На части разобьется отъ паденья:
             Его минуетъ старости позоръ
             И не коснутся годы разрушенья.
             Онъ не пойметъ страданій долгихъ лѣтъ:
             Они въ душѣ оставятъ страшный слѣдъ
             И тотъ, кто умереть скорѣй желаетъ --
             Живетъ на зло нерѣдко и страдаетъ.
  
                                 XII.
  
             "Кто милъ богамъ,-- мужъ въ древности сказалъ --
             Тотъ въ этомъ мірѣ скоро умираетъ".
             Отъ многихъ золъ, которыхъ онъ не зналъ,
             Его могила скоро избавляетъ.
             Потеря дружбы, счастія конецъ
             Не возмутятъ покой такихъ сердецъ,
             И если гробъ всѣхъ смертныхъ ожидаетъ,
             То счастливъ тотъ, кто рано умираетъ.
  
                                 XIII.
  
             Жуана съ Гайде гробъ не устрашалъ;
             Они за то лишь время обвиняли,
             Что часъ за часомъ быстро пролеталъ...
             Какъ зеркало, ихъ души отражали
             Взаимное блаженство,-- каждый разъ
             Ихъ яркій взоръ, блиставшій какъ алмазъ,
             Былъ радости и счастьи выраженьемъ,
             Не затемненный горемъ и сомнѣньемъ.
  
                                 XIV.
  
             Пожатіе чуть слышное двухъ рукъ
             И нѣжный трепетъ ихъ прикосновенья
             И поцалуя дѣвственнаго звукъ
             Имъ замѣняли рѣчи выраженья.
             Обоимъ имъ понятенъ тотъ явить,
             Котораго никто бы не постигъ:
             Они одни тѣ рѣчи понимали
             И ими голосъ сердца выражали.
  
                                 XV.
  
             Они дѣтьми явились въ этотъ свѣтъ
             И кончить жизнь свою должны, какъ дѣти;
             Имъ строгой роли въ мірѣ этомъ нѣтъ,--
             Какъ призраки они явились въ свѣтѣ,
             Рожденные въ источникѣ одномъ;
             Имъ чуждо все, чѣмъ жизнь кипитъ кругомъ,
             Ихъ міръ -- цвѣты и лоно водъ зеркальныхъ,
             Ихъ жизнь -- любовь вдали заботъ начальныхъ.
  
                                 XVI.
  
             Не разъ луна свершила-свой обходъ,
             Но въ нихъ не охладѣло упоенье:
             Такая страсть въ сердцахъ не устаетъ,
             Имъ непонятно было пресыщенье,
             Не чувственность связала крѣпко ихъ,
             И все, что такъ опасно для другихъ --
             Въ восторгахъ обладанья, имъ давало
             Иную жизнь и чувствъ не притупляло.
  
                                 XVII.
  
             Такой любви намъ въ мірѣ не найти:
             Для нихъ любовь чужда земныхъ волненій,
             Страстишекъ мелкихъ, жалкаго пути
             Семейныхъ дрязгъ и сценъ и приключеній,
             Гдѣ Гименея факелъ освѣщалъ
             Нерѣдко соблазнительный скандалъ
             И жизнь блудницъ, которыя упали,
             Чего мужья одни не понимали.
  
                                 XVIII.
  
             Но отчего жь счастливая чета
             Опасности подобной избѣжала?
             Врожденная невинность, чистота
             Ихъ дѣвственное чувство охранила.
             Такія чувства міръ не признаетъ
             И романтизмомъ ныньче ихъ зоветъ,
             А романтизмъ теперь не уважаютъ
             И почему-то глупостью считаютъ.
  
                                 XIX.
  
             Въ иныхъ любовь искусственно живетъ
             Отъ чтенья книгъ, отъ жажды наслажденья,
             Но имъ судьба въ любви дала оплотъ;
             Имъ чуждо всѣхъ романомъ возбужденье --
             Для Гайде незнакомъ былъ ихъ обманъ
             И въ строгости воспитанъ былъ Жуанъ:
             У нихъ любовь есть тоже -- вдохновенье,
             Какъ соловья плѣнительное пѣнье.
  
                                 XX.
  
             Они глядятъ на солнечный закатъ.
             Его мгновенья имъ напоминали,
             Что въ тотъ же часъ немного дней назадъ
             Другъ друга въ первый разъ они узнали,
             И сумерки, спускаясь до земли,
             Имъ новое блаженство принесли.
             И все кругомъ теперь ихъ восхищало,
             Все о прошедшемъ имъ напоминало.
  
                                 XXI.
  
             Но въ этотъ часъ ихъ тайный страхъ смутилъ,
             И горизонтъ ихъ счастья омрачился:
             Такъ струны арфы вѣтеръ шевелилъ
             Иль надъ огнемъ мгновенно проносился.
             Предчувствіе Жуану давить грудь,
             И онъ не могъ глубоко не вздохнуть,
             А глазки Гайде, полные печали,
             Слезами набѣжавшими сверкали.
  
                                 XXII.
  
             Тѣ черные, прекрасные глаза
             За солнцемъ съ тай дымъ трепетомъ слѣдили,
             Какъ будто ждетъ обоихъ ихъ Гроза,
             Какъ будто дни ихъ счастья уходили.
             Жуанъ слѣдилъ за Гайде и страдалъ
             Тоской,-- ея онъ самъ не понималъ,--
             И за минуту тайнаго смущенья
             Онъ взглядами просилъ ея прощенія.
  
                                 XXIII.
  
             Тутъ улыбнулась Гайде, и тоска
             Въ ея улыбкѣ милой отражалась.
             Но если скорбь была въ ней велика,
             Она въ себѣ убить ее старалась;
             Когда жъ Жуанъ -- для шутки, можетъ быть --
             Объ ихъ испугѣ началъ говорить,
             Она его сомнѣнья разгоняла,
             Хоть и ее предчувствіе пугало.
  
                                 XXIV.
  
             А чтобъ Жуанъ скорѣе замолчалъ --
             Къ его лицу лицо она склонила
             И поцалуй печаль его прогналъ...
             Да, поцалуй -- магическая сила.
             Предпочитаютъ многіе вино,--
             Пренебрегать и этимъ не должно.
             Два эти средства часто помогаютъ,
             Хотя отъ нихъ нерѣдко и страдаютъ.
  
                                 XXV.
  
             Мы можемъ выбрать -- женщинъ и вино,
             Они блаженства нашего налоги.
             Что лучше выбрать? Мной не рѣшено...
             Ужъ если дѣлать выборъ на дорогѣ,
             То оба эти средства для себя
             Набралъ бы я, равно ихъ полюбя...
             Въ любви вино забыть я не желаю,
             А при винѣ любовь не забываю.
  
                                 XXVI.
  
             Жуанъ и Гайде съ нѣжностью глядятъ
             И въ нихъ такое чувство отражалось,
             Какъ будто смотритъ другъ, любовникъ, братъ,--
             Все это въ ихъ любви соединялось.
             Они другъ въ другѣ счастіе нашли
             И болѣе любитъ ужъ не могли.
             И набавляло то отъ пресыщенья
             Чрезмѣрное желанье наслажденья.
  
                                 XXVII.
  
             О, лучше, если бъ умерли они
             Въ объятіяхъ другъ друга въ это время,
             Когда ихъ ждутъ печали новой дни
             И въ будущемъ грозитъ печали бремя.
             Весь лживый свѣтъ былъ созданъ не для нихъ,
             Какъ пѣсня Сафо, страстныхъ и живыхъ.
             Любовь и жизнь для нихъ соединялись
             И души ихъ съ любовью той сливались.
  
                                 XXVIII.
  
             Въ глуши лѣсовъ они должны бы жить,
             Какъ соловьи, среди уединенья,
             И тамъ весь свѣтъ порочный позабыть --
             Его развратъ и гнѣвъ и заблужденья.
             Такъ парами всѣ птички гнѣзда вьютъ
             И лишь орлы одни всегда
             А вороны всѣ стаями летаютъ
             И съ жадностью на трупы нападаютъ.
  
                                 XXIX.
  
             Щекой къ щекѣ склоняясь жъ сладкомъ снѣ,
             Жуанъ и Гайде вмѣстѣ задремали,
             Но ихъ дремоту въ этой тишинѣ,
             Какія-то видѣнія смущали,
             Шептала Гайде звуки смутныхъ словъ,
             Какъ яркій ключъ межъ тихихъ береговъ;
             Надъ ней неслись невѣдомыя грезы,
             Какъ вѣтерокъ, качавшій стебель розы,
  
                                 XXX.
  
             Иль какъ ручей, когда играетъ онъ
             Среди долинъ, взволнованный зефиромъ,
             Таковъ былъ сонъ у Гайде... этотъ сонъ
             Всегда бывалъ для насъ особымъ міромъ,
             Онъ насъ своимъ законамъ подчинялъ
             И въ сновидѣньяхъ мыслить заставлялъ,--
             И въ этомъ снѣ, хоть глазъ не раскрывали,
             Мы чувствовать и видѣть начинали.
  
                                 XXXI.
  
             Ей снилось, что прикована къ скалѣ,
             Она стоить, и волны вкругъ играютъ
             Валы ревутъ и прядаютъ во мглѣ
             И гибелью ей страшной угрожаютъ:
             Они лицо ужъ стали заливать...
             Она не можетъ болѣе дышать...
             Надъ годовою волны заревѣли,
             Какъ будто задавить ее хотѣли.
  
                                 XXXII.
  
             Но вотъ она свободна и бѣжитъ
             По острымъ камнямъ... кровь изъ ногъ сочилась...
             А впереди,-- и Гайде вся дрожитъ,--
             Какъ будто что-то бѣлое катилось.
             Хоть съ ужасомъ, бѣжать за нимъ она
             И разглядѣть, схватить его должна,
             Но всякій разъ, какъ руку поднимаетъ --
             Неясный призракъ быстро ускользаетъ.
  
                                 XXXIII.
  
             Сонъ измѣнился вдругъ. Она идетъ
             Пещерою... встаютъ рядами залы
             И стѣны ихъ, ихъ полутемный сводъ
             Украсили роскошные кораллы.
             На Гайде влажны были волоса
             И слезъ полны пылавшіе глаза.
             Когда жъ съ щеки слеза ея спадала,
             То становилась блесткою кристалла.
  
                                 XXXIV.
  
             А передъ ней недвижный, будто трупъ,
             Какъ пѣна моря блѣдный и холодный,
             Лежалъ Жуанъ, не раскрытая губъ...
             Не бьется сердце жизнію свободной...
             Вкругъ пѣли волны пѣсню похоронъ,--
             И этотъ сонъ, ужасный, краткій сонъ,
             Ей безконечнымъ вѣкомъ показался,
             Ее пугалъ и все не прекращался.
  
                                 XXXV
  
             Но вотъ она въ чертахъ его лица
             Черты другія смутно узнавала...
             Она глядитъ и видитъ въ немъ отца...
             И вотъ еще яснѣе сходство стало:
             Вотъ профиль тотъ, отцовскій взглядъ... Она
             Въ минуту ту очнулась вдругъ отъ сна.
             И на нее -- какъ страшно пробужденье!--
             Смотрѣлъ отецъ въ то самое мгновенье.
  
                                 XXXVI.
  
             Она вскочила съ крикомъ и опять
             Назадъ упала: счастіе и горе
             Могли ее въ то время взволновать:
             Отецъ былъ живъ и не погибъ онъ въ морѣ,
             Она отца должна всегда любить,
             Но онъ Жуана можетъ погубить!..
             Я Гайде въ ту минуту понимаю:
             Страданье то по опыту я знаю.
  
                                 XXXVII.
  
             Жуанъ вскочилъ, чтобъ Гайде охранить,
             И поспѣшилъ въ минуту пробужденья
             Передъ пришельцемъ саблю обнажить,
             И въ гнѣвѣ былъ готовъ онъ на отмщенье.
             Тогда Ламбро съ презрѣніемъ сказалъ:
             "Сто палашей, когдабъ я пожелалъ,
             Здѣсь явятся по одному лишь звуку.".
             Такъ опусти съ безсильной саблей руку".
  
                                 XXVIII.
  
             Предъ намъ склоняясь, Гайде говоритъ:
             "То мой отецъ, Жуанъ, передъ тобою!...
             Я чувствую, онъ насъ съ тобой простоты.
             Склонимся передъ нимъ теперь съ мольбою"
             О, мой отецъ! Прости меня, прости,
             И радости свиданья не смути.
             Казни меня, казни безъ сожалѣнья,
             Но за него прошу я снисхожденья".
  
                                 XXXIX.
  
             Старикъ на дочь взглянулъ и промолчалъ,
             Спокойствіе свѣтилось въ строгомъ взорѣ,
             Хотя подъ нимъ онъ гнѣвъ порой скрывалъ
             И ближнему готовилъ смерть и горе.
             Тутъ къ юношѣ онъ обратился вновь,
             А между тѣмъ въ Жуанѣ пышетъ кровь,
             Въ его лицѣ румянецъ появился:
             Онъ умереть съ оружіемъ рѣшился.
  
                                 XL.
  
             "Твой мечъ отдай!" сказалъ ему старикъ.
             -- "Нѣтъ, никогда!" Ламбро, услыша это,
             Вдругъ поблѣднѣлъ и въ тотъ же самый мигъ
             Въ рукѣ сверкнуло дуло пистолета,
             "Такъ пусть же кровь прольется въ этотъ день!"
             Сказалъ старикъ и осмотрѣлъ кремень.
             И, наконецъ, исполнивъ дѣло это,
             Онъ поднялъ къ верху дуло пистолета.
  
                                 XLI.
  
             Для слуха звукъ взведеннаго курка
             Особое имѣетъ выраженье,
             Когда подчасъ противника рука
             Намъ цѣлитъ въ лобъ, не зная сожалѣнья.
             Но привыкаютъ люди ко всему;
             Кто выдержалъ три выстрѣла, тому
             Случается съ улыбкой незамѣтной
             Выслушивать и выстрѣлъ пистолетный.
  
                                 XLII.
  
             И вотъ Ламбро навелъ свой пистолетъ.
             Еще бы мигъ и -- здѣсь конецъ романа
             И нашего героя въ мірѣ нѣтъ.
             Но Гайде заслонила вдругъ Жуана.
             Отчаянно воскликнула она;
             "Пусть я умру! виновна я одна!
             Отецъ! ты твердъ, ты врагъ для всѣхъ опасный:
             Узнай же твердость дочери несчастной".
  
                                 XLIII.
  
             Еще сейчасъ была она въ слезахъ
             И, слабая и нѣжная, рыдала,
             Теперь же, презирая всякій страхъ,
             Она удара гордо ожидала,
             И словно выше стала въ этотъ часъ,
             Она съ отца не отводила глазъ,
             Но дѣвушки рѣшительные взгляды
             Не ждали ни прощенья, ни пощады.
  
                                 XLIV.
  
             Она глядитъ упорно на отца.
             О, какъ они похожи другъ на друга!
             У нихъ почти одни черты лица
             И тотъ же взоръ, сверкавшій жаромъ юга.
             Она, какъ онъ, жестоко мстить могла
             И львицей настоящею была.
             Въ ней кровь отца не даромъ клокотала;
             Она, какъ онъ, предъ смертью не дрожала.
  
                                 XLV.
  
             Лицомъ своимъ, осанкою она
             Дѣйствительно на Ламбро походила,
             И нѣжность рукъ и кожи бѣлизна
             То сходство въ нихъ обоихъ довершила...
             Такъ, вмѣсто слезъ свиданья въ этотъ мигъ,
             Предъ любящею дочерью старикъ
             Стоялъ надменный съ грозной силой власти...
             Вотъ каковы въ натурахъ сильныхъ страсти!..
  
                                 XLVI.
  
             Отецъ подумалъ нѣсколько,-- потомъ
             Оружье опустилъ, но оставался
             Недвиженъ онъ съ нахмуреннымъ челомъ,
             Затѣмъ сказалъ ей: "Я не добивался
             Погибели пришельца, не желалъ,
             Чтобъ предо мной онъ кровью истекалъ,
             Ему обиду даже я прощаю,
             Но долгъ теперь исполнить и желаю.
  
                                 XLVII.
  
             "Чтобъ бросилъ онъ ненужный свой клинокъ
             Иль съ жизнію сейчасъ же разставался...."
             Тогда онъ громко свиснулъ въ свой свистокъ
             И на призывъ другой свистокъ раздался.
             Въ оружіи отъ головы до ногъ
             Тутъ шайка ворвалась черезъ порогъ.
             И онъ велѣлъ: "Сейчасъ его схватите
             Иль жизни непокорнаго лишите".
  
                                 XLVIII.
  
             Потомъ къ себѣ привлекъ онъ быстро дочь,
             И хоть она со стономъ вырывалось,
             Но ей ли силу было превозмочь?
             Змѣей рука вкругъ Гайде обвивалась.
             Межъ тѣмъ Жуанъ толпой былъ окруженъ:
             Ужь одного мечомъ ударилъ онъ,
             Такъ что плечо пирата заалѣло.
             Онъ щеку разрубилъ другому смѣло.
  
                                 XL1X.
  
             Но третій былъ старѣйшій изъ рубакъ.
             Онъ выдержалъ Жуана нападенье,
             Подставивъ подъ удары свой тесакъ,
             И вдругъ повергъ его въ одно мгновенье.
             Покрылся кровью павшій Донъ-Жуанъ:
             Она лилась изъ двухъ глубокихъ ранъ.
             Перенося ужаснѣйшую муку,
             Онъ раненъ былъ и въ голову, и въ руку.
  
                                 L.
  
             Онъ, связанный, приподнятъ былъ съ земли,
             Пирата знаки быстро исполнялись,
             И къ берегу Жуана понесли,
             Гдѣ ихъ суда къ отплытію сбирались,
             И тамъ онъ въ лодкѣ былъ перевезенъ
             Къ большому галіоту; скоро онъ
             Былъ въ темный люкъ опущенъ осторожно:
             Жуану бѣгство стало невозможно.
  
                                 LI.
  
             Случайностями полонъ этотъ свѣтъ.
             Кто могъ предвидѣть случай тотъ несчастный,
             Что нашъ герой во цвѣтѣ юныхъ лѣтъ,
             Красивый, гордый счастьемъ и прекрасный,
             Превратность жизни долженъ испытать
             И раненный и связанный лежать!..
             А вся бѣда лишь потому случилась,
             Что въ Донъ-Жуана дѣвушка влюбилась!..
  
                                 LII.
  
             Но замолчу. Себя я взволновалъ
             Китайской нимфой слезъ -- зеленымъ чаемъ,
             Когда его я много выпивалъ --
             То былъ сантиментальностью смущаемъ
             И начиналъ богеа (*) черный пить...
             Жаль, что вино намъ можетъ повредить:
             Въ себѣ веселья я не замѣчаю,
             Когда напьюся кофе или чаю --
   (*) Богеа -- черный чай.
  
                                 LIII.
  
             Безъ помощи твоей, родной коньякъ!..
             Прелестная наяда Флегетона!
             Зачѣмъ на печень дѣйствуешь ты такъ
             И насъ кладешь въ постель? Во время оно
             Аракомъ я стаканъ свой наполнялъ,
             Но онъ меня не рѣдко заставлялъ
             Съ ужасной болью ночью просыпаться --
             И отъ него я долженъ отказаться.
  
                                 L1V.
  
             Мы отъ Жуана къ Гайде перейдемъ.
             Жуанъ былъ живъ, хоть раненъ, но едва ли
             Страдалъ онъ больше Гайде о быломъ.
             Для Гайде нѣтъ конца ея печали.
             Въ любви, какъ и въ страданіи, она
             Была неутомима и сильна,
             Чтобъ броситься на новыя приманки:
             Она вѣдь родилась отъ мавританки.
  
                                 LV.
  
             Дочь Африки она была,-- страны,
             Гдѣ разцвѣтаютъ пышныя оливы,
             Гдѣ фрукты ароматны и пышны
             И гдѣ въ цвѣтахъ благоухаютъ нивы,
             Гдѣ полночью львы грозные ревутъ,
             Въ пустынѣ пробирается верблюдъ,
             И караваны гибнутъ въ общей грудѣ...
             Природа тамъ иная, какъ и люди.
  
                                 LVI.
  
             Тотъ край подъ солнцемъ жгучимъ раскаленъ.
             Тамъ и земля, и кровь людей пылаетъ
             На зло и на добро, со всѣхъ сторонъ
             Тамъ человѣкъ блескъ солнца отражаетъ.
             Красавицей родилась Гайде мать;
             Ея глаза привыкли отражать
             Порывы страсти дикой, но прекрасной,
             Дремавшей въ ней сномъ льва у рѣчки ясной.
  
                                 LVII.
  
             Была нѣжнѣе Гайде создана,
             Какъ облака, которыя въ лазури
             Бѣгутъ,-- и имъ знакома тишина,
             Покамѣстъ въ нихъ не зародились бури,
             И громъ молчалъ... миръ Гайде былъ разбитъ
             И вотъ огонь въ крови ея горитъ.
             Онъ, какъ самумъ, летающій въ пустынѣ,
             Пылаетъ въ ней и жжетъ ей сердце нынѣ.
  
                                 LVIII.
  
             Въ ея глазахъ былъ сверженъ Донъ-Жуанъ,
             Безчувственный, израненный и плѣнный,
             Въ ея глазахъ погибнуть могъ отъ ранъ
             Ея любовникъ, другъ ея безцѣнный:
             Все это Гайде видѣла въ тотъ часъ...
             Потоки слезъ вдругъ хлынули изъ глазъ,
             Не вырываясь, Гайде зарыдала
             И на руки къ отцу она упала.
  
                                 LIX.
  
             Одна изъ венъ въ ней лопнула. Бѣжитъ
             Кровь черная изъ устъ ея волною...
             Какъ лилія блѣдна, она лежитъ --
             Положена въ постель и надъ больною
             Печальныя прислужницы стоятъ...
             Напрасно пробудить ее хотятъ
             Лекарствами: какъ будто отлетѣла,
             А смерть еще коснуться къ ней не смѣла.
  
                                 LX.
  
             Ужь много дней, холодная, какъ трупъ,
             Она лежитъ и пульсъ ея ре бьется,
             Но краска не сошла съ открытыхъ губъ:
             Казалось, что сейчасъ она проснется.
             Еще лица прекрасныя черты
             Не потеряли прежней красоты,
             И даже и подъ гнетомъ усыпленья --
             Въ нихъ сохранилось жизни вдохновенье.
  
                                 LXI.
  
             Въ ней страсть еще таилась и жила
             Какъ въ мраморномъ, холодномъ изваяньѣ.
             Но неподвижность та же въ ней была,
             Какъ въ статуѣ Венеры, какъ въ страданьѣ,
             Въ которомъ изнывалъ Лаокоонъ...
             Тѣ статуи живутъ для всѣхъ временъ
             Какъ безконечной жизни выраженье,
             Хоть въ статуяхъ не водимъ мы движенья.
  
                                 LXII.
  
             Вотъ Гайде пробудилась наконецъ
             И жизнь ей чѣмъ-то новымъ показалась:
             Такъ просыпаться можетъ лишь мертвецъ.
             Хоть память къ ней почти не возвращалась,
             Но безъ сознанья яснаго она
             Страданіемъ была поражена.
             Прошедшее предъ ней не возставало
             И памяти разбитой не пугало.
  
                                 LXIII.
  
             Она кругомъ бросала мутный взглядъ,
             Но будто всѣ ей незнакомы были;
             Не слушала она, что говорятъ,
             Не видѣла, какъ вкругъ нея ходили,
             Какъ будто мысль чужда ей съ давнихъ поръ,
             Съ ней заводить старались разговоръ,
             Но не могли прервать ея молчанья,
             Лишь слышно было тихое дыханье.
  
                                 LXIV.
  
             Услугъ рабынь и нѣжности отца
             Она совсѣмъ тогда не замѣчала --
             И нѣтъ игры въ чертахъ ея лица...
             Ничто теперь ее не занимало.
             Напрасно ей старались угодить,
             Но память не могли ей возвратить.
             И лишь однажды взоръ ея прекрасный
             Сверкнулъ огнемъ: то былъ огонь ужасный.
  
                                 LXV.
  
             Тогда арфистъ былъ призванъ къ ней и сталъ
             Настраивать свой инструментъ уныло,
             Когда же онъ на арфѣ заигралъ,
             Она свой взоръ на немъ остановила,
             Потомъ вдругъ обернулася къ стѣнѣ...
             Арфистъ запѣлъ ей пѣснь о старинѣ,
             О дняхъ, когда тираны не являлись,
             Когда рабы въ цѣпяхъ не пресмыкались.
  
                                 LXVI.
  
             И пальцами худыми начала
             Она бить тактъ той пѣсни заунывной.
             Но на любовь вдругъ пѣсня перешла
             И память въ ней воскресла съ силой дивной,
             Прошедшее вновь ожило опять
             И Гайде начала тогда рыдать.
             Такъ иногда туманы накоплялись,
             И вдругъ дождемъ цѣлебнымъ разражались.
  
                                 LXVII.
  
             Увы! въ ней мозгъ былъ сильно потрясенъ.
             Въ безуміи она съ постели встала,
             И каждаго, кто былъ къ ней приближенъ,
             Она съ испугомъ, молча избѣгала.
             Въ молчаніи проводитъ день она,
             Какъ будто словъ и рѣчи лишена,
             Какъ будто рѣчь давно ей неизвѣстна:
             Безумье Гайде было безсловесно...
  
                                 LXVIII.
  
             Но отблескъ смысла видѣнъ въ Гайде былъ,
             Съ отцомъ она встрѣчаться не любила,
             Какъ будто онъ теперь ее страшилъ.
             Все остальное Гайде выносила.
             Отъ пищи и отъ платья каждый разъ
             Отказывалась рѣзко: черныхъ глазъ
             Сонъ не смыкалъ ни на одно мгновенье:
             Къ ней не слетало больше сновидѣнье.;
  
                                 LXIX.
  
             Двѣнадцать дней и столько же ночей
             Безуміе душой ея владѣло,
             Но наконецъ потухъ огонь очей:
             Жизнь безъ мученій въ вѣчность отлетѣла.
             Какъ смерть пришла -- никто не уловилъ,
             И блескъ лица прекраснаго покрылъ
             Мракъ смертнаго холоднаго тумана...
             Такъ молода и умерла такъ рано!..
  
                                 LXX.
  
             Да, Гайде умерла, но не одна:
             Скончалось съ ней начало жизни новой
             И плодъ любви, который, какъ она,
             Закроется могилою суровой.
             Однимъ ударомъ вмѣстѣ сражены,
             Они въ землѣ лежать теперь должны,
             Роса небесъ напрасно къ нимъ спадаетъ,
             Напрасно къ жизни снова призываетъ...
  
                                 LXXI.
  
             Пирата дочь была не создана
             Для долгаго, упорнаго страданья,
             До старости не дожила бъ она.
             Вся жизнь ея полна очарованья,
             Но коротка... Не долги счастья дни,
             За то прекрасны были такъ они!...
             На берегу морскомъ она почила,--
             На берегу, который такъ любила.
  
                                 LXXII.
  
             Теперь тотъ островъ пустъ и дикъ кругомъ,
             Всѣ берега печальны и унылы,
             Остались тамъ на берегу морскомъ
             Ламбро и милой Гайде двѣ могилы.
             Но той могилы намъ не отыскать,
             Тамъ камня нѣтъ, чтобъ могъ онъ разсказать
             Исторію ея любви и горя...
             Кругомъ шумятъ лишь только волны моря.
  
                                 LXXIII.
  
             Но имя Гайде въ пѣсняхъ не умретъ,
             Ея любовь гречанкамъ всѣмъ извѣстна;
             Не разъ рыбакъ разсказъ о ней начнетъ;
             Отецъ былъ храбръ, а дочь была прелестна.
             Для Гайде страсть безгрѣшной не была,
             Она за грѣхъ свой рано умерла...
             Любовь намъ всѣмъ, даритъ свои улыбки,
             Чтобы потомъ карать за всѣ ошибки.
  
                                 LXXIV.
  
             Но я на этомъ здѣсь остановлюсь"..
             Къ чему печали будемъ предаваться?...
             Безумье я описывать боюсь,
             Чтобъ самому безумнымъ не казаться.
             Къ тому же я окончилъ свой разсказъ...
             А между тѣмъ Жуанъ ждетъ въ морѣ насъ,
             Гдѣ мы его оставили въ оковахъ
             Въ толпѣ людей и грубыхъ, и суровыхъ.
  
                                 LXXV.
  
             Онъ скованъ былъ и брошенъ въ темный трюмъ.
             Когда Жуанъ сталъ приходить въ сознанье,
             То понялъ онъ, услыша моря шумъ,
             Что въ кораблѣ везутъ его въ изгнанье.
             Ужь за кормой остался Иліонъ...
             Въ иные дни ему бы радъ былъ онъ,
             Теперь же, поднимаясь изъ тумана,
             Сигейскій мысъ не радуетъ Жуана.
  
                                 LXXVI.
  
             Тамъ на холмѣ, подъ кровомъ тѣхъ небесъ,
             Гдѣ въ зелени избушекъ рядъ мелькаетъ,
             Покоится въ могилѣ Ахиллесъ
             (Бріантъ однако это отрицаетъ),
             А далѣе еще курганъ стоитъ.
             Не знаемъ мы, кто въ немъ давно зарытъ.
             Патроклъ? Аяксъ?... Когда бъ тѣ люди жили,
             Насъ и теперь давить они бъ любили.
  
                                 LXXVII.
  
             Кругомъ холмы, гдѣ нѣтъ могильныхъ плитъ,
             Пустыня между скалъ, вершина Иды...
             Все здѣсь о славѣ людямъ говоритъ,
             Величія полны въ краю томъ виды.
             Большимъ войскамъ вступить здѣсь можно въ бой.
             Но тамъ, гдѣ я искалъ передъ собой
             Стѣнъ Иліона -- стадо видно тамъ мнѣ,
             Да черепаха ползаетъ на камнѣ.
  
                                 LXXVIII.
  
             Въ иныхъ мѣстахъ лачужки развелись,
             По волѣ бродятъ кони поселенца;
             Порой пастухъ (не сходенъ съ нимъ Парисъ)
             Бѣжитъ взглянуть на гостя-чужеземца,
             Порою турокъ съ четками въ рукахъ
             Передъ тобой склоняется, Аллахъ!
             То Фригія была, но въ ней -- я удивлялся --
             Мнѣ ни одинъ Фригіецъ не попался.
  
                                 LXXIX.
  
             Здѣсь Донъ-Жуанъ изъ трюма вышелъ вонъ
             И понялъ, что въ плѣну онъ находился.
             Безсмысленно глядѣлъ на- волны онъ,
             Гдѣ ликъ героевъ мертвыхъ отразился.
             Безсильный отъ потери крови, сталъ
             Онъ предлагать вопросы, но узналъ
             Отъ спутниковъ, съ нимъ ѣхавшихъ, не много.
             Имъ овладѣла новая тревога.
  
                                 LXXX.
  
             Межъ плѣнными онъ скоро увидалъ
             Артистовъ итальянскихъ: это были
             Пѣвцы. Судьбу пѣвцовъ Жуанъ узналъ.
             Въ Сицилію они всей труппой плыли,
             Но близь Ливорно встрѣтилъ ихъ пиратъ
             И всѣхъ взялъ въ плѣнъ. Антрепренеръ (*) былъ радъ
             Продать пѣвцовъ, совсѣмъ забывъ про сцену,
             За самую умѣренную цѣну!
   (*) Собственно "Impresario" т. е. тотъ, который набираетъ труппу.
  
                                 LXXXI.
  
             Одинъ пѣвецъ немножко былъ буффонъ,
             И хоть его ждалъ рынокъ мусульманскій,
             Но весело разсказывать сталъ онъ
             О приключеньяхъ труппы итальянской.
             Онъ и въ плѣну свой юморъ сохранялъ
             И бодрости въ несчастья не терялъ;
             Надъ примадонной часто онъ смѣялся
             И теноромъ, который растерялся...
  
                                 LХХХІІ.
  
             Онъ такъ свою исторью разсказалъ:
             "Близь берега хозяинъ нашъ проклятый
             Вдругъ подалъ неожиданный сигналъ
             И тотчасъ въ суднѣ подплыли пираты...
             Не заплатилъ имъ денегъ этотъ чортъ,
             Всѣхъ насъ связавши, бросили на борта.
             Но впрочемъ если вкусъ есть у султана.
             Мы кое-что добудемъ для кармана.
  
                                 LXXXIII.
  
             "Хоть примадонна наша и стара
             И -- нечего таить -- поистаскились,
             Но у нея,-- бываетъ та пора --
             Иная нота очень удавалась...
             Потомъ есть въ труппѣ тенора жена,
             Безъ голоса, но очень не дурна:
             Она въ Болоньѣ шумъ производила
             И у старухи графа тамъ отбила.
  
                                 LXXXIV.
  
             "Но есть, притомъ, танцовщицы у насъ.
             Вотъ, напримѣръ, мотовка эта Нини,
             Охотница до денегъ и проказъ,--
             Вотъ хохотунья наша Пелегрини.
             Пять сотъ цехиновъ далъ ей карнавалъ
             И былъ истраченъ мигомъ капиталъ...
             А на Гротеску каждый заглядится
             И можетъ безъ ума въ нее влюбиться.
  
                                 LXXXV.
  
             "Есть фигурантки также. Среди ихъ
             Двѣ три; положимъ, милы, какъ картинки,
             За то другія всѣ... всѣхъ остальныхъ
             Продать не жалко даже и на рынкѣ...
             Тутъ есть одна, какъ пика высока,
             Могла бъ карьеру сдѣлать, но дика,
             А потому танцуетъ очень вяло
             И быстроты въ ея движеньяхъ мало.
  
                                 LXXXVI.
  
             "А о мужчинахъ нечего сказать.
             Ну вотъ хоть тотъ: въ любомъ теперь сералѣ
             Онъ евнуха достоинъ замѣнять:
             Въ немъ качества такія мы узнали,
             Но какъ къ пѣвцѣ, въ немъ проку вовсе нѣтъ
             Весь третій полъ, хоть исходи весь свѣтъ,--
             И трехъ пѣвцовъ хорошихъ не имѣетъ
             И голосомъ свободно не владѣетъ.
  
                                 LXXXVII.
  
             "Нашъ теноръ потерялъ свой голосъ; басъ
             Ну, онъ лишь только ревъ пускать умѣетъ,
             Поетъ не въ тонъ, безъ такта каждый разъ
             И въ музыкѣ понятья не имѣетъ,
             Но примадоннѣ нашей онъ родня:
             Ея рекомендацію цѣня,
             Ту бестію изъ труппы не прогнали,
             Хотя давно осломъ его считали.
  
                                 LXXXVIII.
  
             "Сэръ, о себѣ я долженъ умолчать.
             Вы молоды, я вижу, но едва ли
             Въ незнаньи васъ могу подозрѣвать:
             Объ операхъ навѣрно вы слыхали.
             Раукоканти -- такъ меня зовутъ.
             Вы черезъ годъ себѣ составьте трудъ --
             Отправьтесь въ Луго: тамъ для развлеченья
             Послушайте Раукеканти пѣнье.
  
                                 LXXXIX.
  
             "Ба! я забылъ совсѣмъ про баритонъ.
             Онъ малый черезчуръ самолюбивый, ~
             Притомъ необразованъ очень онъ,
             И хоть поетъ почти всегда фальшиво
             И годенъ лишь для пѣнія балладъ
             На улицахъ, но постоянно радъ
             Высказывать къ судьбѣ своей презрѣнье:
             Онъ о себѣ отличнѣйшаго мнѣнья"...
  
                                 XC.
  
             Здѣсь прерванъ былъ оратора разсказъ.
             Всѣхъ плѣнниковъ пираты пригласили,
             Чтобы они,-- насталъ условный, часъ,--
             Свои каюты снова посѣтили,--
             И всѣ они, бросая грустный взоръ
             На небеса и на морской просторъ,
             Гдѣ волны темно-синія катились,
             Въ свои каюты мрачныя спустились.
  
                                 ХСІ.
  
             На утро всѣ узнали жребій свой.
             Султанъ велѣлъ, чтобъ плѣнниковъ сковали
             Для вѣрности попарно межъ собой"
             Мужчинъ и женщинъ вмѣстѣ, и держали
             Всѣхъ въ заперти, пока ихъ изъ хаютъ
             На рынокъ межь рабами не сведутъ.
             Везли ихъ всѣхъ на суднѣ", какъ поклажу,
             Въ Константинополь прямо на продажу.
  
                                 XCII.
  
             Мужчинъ и женъ нечетное число
             Замѣтили при первомъ же осмотрѣ,
             И всѣхъ тогда въ смущенье привело:
             Какъ заковать ихъ по два, а не по три?
             Тутъ къ женщинамъ сопрано, какъ шпіонъ,
             Отъ общества мужчинъ былъ отрѣшенъ,
             А нашъ Жуанъ (не избѣжалъ оковъ онъ)
             Съ румяною вакханкой былъ закованъ"
  
                                 XCIII.
  
             Съ Раукоканти теноръ скованъ былъ.
             Они давно другъ друга не терпѣли.
             Теперь не столько плѣнъ ихъ возмутилъ,
             Какъ то, что ихъ связать такъ близко смѣли.
             Не заняты печальною судьбой,
             Они браниться стали межь собой
             И пробудилась старая въ нихъ злоба...
             Arcades ambo, то есть -- плуты оба.
  
                                 XСIV.
  
             А Донъ-Жуана спутница была
             Римлянка молодая изъ Анконы.
             Она глазами пламенными жгла,
             (Къ ней очень шло названье "bella donna").
             Прекрасная и гордая, она
             Желаніемъ однимъ оживлена;
             Всѣхъ приводить въ восторгъ и въ изумленье
             И возбуждать невольное смущенье.
  
                                 XCV.
  
             Но красоту римлянки въ этотъ разъ
             Не замѣчалъ Жуанъ въ своей печали,
             Не жегъ его огонь прекрасныхъ глазъ
             И хоть оковы очень ихъ сближали,
             И хоть, порой, горячая рука
             Его руки касалася слегка.
             Но пульсъ его все также ровно бился:
             Жуанъ ни на минуту не забылся.
  
                                 XCVI.
  
             Не знаю я, какъ могъ онъ устоять,
             Но этотъ фактъ пусть фактомъ остается
             И я его не стану объяснять.
             Хотя не разъ намъ слышать приведется:
             "Тотъ, кто огонь въ рукѣ своей держалъ --
             О льдахъ Кавказа вѣрно не мечталъ".
             Такая роль для многихъ наказанье,
             Но Донъ-Жуанъ нашъ вынесъ испытаніе.
  
                                 XCVIІ.
  
             Я много испытаній пережилъ
             И здѣсь бы въ описанье ихъ пустился.
             Но я и такъ упреки заслужилъ,
             Что въ повѣсти своей заговорился.
             Такъ пусть герой мой къ берегу спѣшить,
             Иначе,-- мой издатель говоритъ:
             Скорѣй верблюдъ пролѣзетъ сквозь иголку,
             Чѣмъ мой романъ въ семейный домъ на полку.
  
                                 XCV1ІІ.
  
             Ну, что жь? я, какъ уступчивый Поэтъ,
             Другихъ пѣвцовъ читать всѣмъ предлагаю:
             Вотъ Аріосто, Фильдингъ и Смоллетъ,
             Хоть скромности и въ нихъ не замѣчаю...
             Владѣлъ смѣлѣй перомъ я въ стариеу
             И затѣвать любилъ, порой, войну.
             Поэзія такая всѣхъ смущала.
             А ныньче насъ она тревожитъ мало.
  
                                 ХСІХ.
  
             Въ дни юности всегда я шумъ любилъ,
             Теперь -- покой всему предпочитаю.
             Пускай шумитъ за насъ одинъ зоилъ...
             При жизни ли я славу потеряю
             И высохнетъ мгновенно лавръ вѣнка,
             Иль перейду я долго жить въ вѣка,
             Мнѣ все равно -- травой моя могила
             Вкругъ заростетъ печально и уныло.
  
                                 С.
  
             Столѣтья пережившіе пѣвцы!
             Скажите: что для васъ земная слава
             И почести и гордые вѣнцы?
             На вашу урну смотрятъ величаво
             Ряды вѣковъ... Такъ снѣжный глыбы комъ
             Летитъ и разширяется кругомъ.
             Горою онъ становится съ разбѣгомъ,
             Но все жь онъ снѣгъ и будетъ только снѣгомъ.
  
                                 СІ.
  
             Да, слава -- звукъ, одинъ ничтожный звукъ,
             Минутная забава, наслажденье.
             Она, порой,-- источникъ многихъ мукъ
             Для тѣхъ, кто убѣгаетъ отъ забвенья...
             Я видѣлъ холмъ, гдѣ Ахиллесъ лежалъ,
             И споры оживленные слыхалъ
             О томъ, была ли Троя. Можетъ статься,.
             И въ жизни Рима будутъ сомнѣваться...
  
                                 CII.
  
             За человѣкомъ гибнетъ человѣкъ.
             Жизнь давитъ смерть объятіемъ суровымъ,
             И все, что завѣщалъ намъ прошлый вѣкъ,
             Хоронится въ.могилу вѣкомъ новымъ.
             На все кладетъ печать могильный сонъ:
             За исключеньемъ нѣсколькихъ именъ
             Кругомъ насъ -- безъименныя гробницы,
             Съ словами непонятными страницы,
  
                                 CIII.
  
             То мѣсто посѣщаю я, гдѣ палъ
             Ты, Де-Фуа (*)!... Была смертельна рана...
             Ты долго для людей существовалъ,
             Но для тщеславья умеръ слишкомъ рано!...
             Вотъ памятникъ: за нимъ надзора нѣтъ,
             Повсюду разрушенья видѣнъ слѣдъ...
             Поставленный въ честь битвы подъ Равенной,
             Заросъ травой тотъ памятникъ священный.
   (*) Гастонъ Де-Фуа. герцогъ Немурскій, сынъ Людовика XII, палъ въ битвѣ подъ Равенной въ 1312 г., выигравъ ее на 24 году своей жизни.
  
                                 CIV.
  
             Къ могилѣ Данта часто я хожу.
             Красивый куполъ прахъ его скрываетъ,
             Не рѣдко здѣсь людей я нахожу:
             Толпа поэта больше почитаетъ.
             Чѣмъ воина, но славы кратокъ слѣдъ --
             Забудется и воинъ, и поэтъ,
             Какъ та для насъ невѣдомая эра --
             До появленья славнаго Гомера.
  
                                 CV.
  
             Тотъ памятникъ запятнанъ кровью былъ,
             На немъ лежитъ людское оскверненье.
             Его затѣмъ крестьянинъ осквернилъ,
             Чтобъ показать глубокое презрѣнье.
             И вотъ судьба трофеевъ всей земли!
             Вотъ варвары: они будить могли
             Въ сердцахъ такія лютыя страданья,
             Которымъ нѣтъ достойнаго названья,
  
                                 CVI.
  
             Но все же въ міръ еще пѣвцы придутъ.
             Пусть слава -- дымъ, но этомъ дымъ насъ манитъ.
             Мы съ жадностію бреемся и трудъ,
             Пока насъ опытъ горькій не обманетъ;
             Поэзіи всегда могуча власть,
             Поэзія есть тоже, что и страсть,
             Въ ней говоритъ страстей языкъ свободный,
             Пока она не сдѣлалася модной.
  
                                 CVIІ.
  
             Такъ какъ въ иныхъ способность развилась,
             Запоминая много приключеній,
             Ихъ выводить потомъ всѣ на показъ
             Съ замѣтками различныхъ наблюденій
             И все, что приходилось имъ встрѣчать --
             Какъ въ зеркалѣ, печатно выставлять,
             То противъ нихъ возстать должны бы всѣ мы,
             Но есть за то и чудныя поэмы!..
  
                                 CVIII.
  
             Я обращаюсь къ вамъ теперь; да, къ вамъ,
             Премудрыя, лазурныя созданья!
             Вашъ нѣжный взоръ былъ приговоромъ намъ:
             Дадите ль "imprimatur" (*) для изданья?
             Ужель мой трудъ къ пирожникамъ пойдетъ
             И, неизвѣстный міру, пропадетъ?
             Скажите мнѣ: Кастальскимъ вашимъ чаемъ
             Ужели я не буду угощаемъ?...
   (*) "Imprimatur", надпись на послѣдней корректурѣ: "печатать".
  
                                 СІХ.
  
             Иль я уже перестаю бытъ "львомъ",
             Пѣвцомъ баловъ, буфономъ всѣхъ салоновъ?
             Или похвалъ не слышу я кругомъ
             Средь шарканья, улыбокъ и поклоновъ?
             О, если такъ, я какъ Вордсвортъ скажу,
             Что въ славѣ лоттерею нахожу,
             Что дамы въ синихъ юбкахъ для забавы
             Намъ раздаютъ зѣвки мишурной славы.
  
                                 CX.
  
             О, "голубой, густой, прекрасный цвѣтъ"!
             О небесахъ одинъ поетъ такъ пишетъ,--
             Я жь славлю васъ, о, лэди!... Много лѣтъ
             Слыхалъ ужь я: чулокъ вашъ синій вышитъ
             (Цвѣтъ синій на чулкахъ я не встрѣчалъ
             А потому его не постигалъ)
             И также синь, какъ ордена подвязки...
             Но, можетъ быть, нее это только сказки...
  
                                 СХІ.
  
             Хотя межъ васъ не мало милыхъ дамъ,
             Но годы тѣ исчезли невозвратно,
             Когда въ стихахъ въ любви я клялся вамъ...
             А впрочемъ, мнѣ всегда встрѣчать пріятно
             Дамъ развитыхъ; одну изъ нихъ давно
             Встрѣчать мнѣ часто въ свѣтѣ суждено:
             Она -- чиста, прекрасна, благородна,
             Но, къ сожалѣнью,-- очень сумасбродна.
  
                                 CXII.
  
             Я знаю, Гумбольдтъ вздумалъ изобрѣсть
             Воздушный инструментъ. Ему названье
             Особое, какъ помнится мнѣ, есть (*).
             Онъ имъ хотѣлъ провѣрять состоянье
             Атмосферы и синевы небесъ,
             О, лэди Дафна! вмѣсто тѣхъ чудесъ,
             Чтобы я вамъ скорѣе началъ вѣрить.
             Позвольте васъ на этотъ разъ измѣрить!...
   (*) Кіанометръ.
  
                                 CXIII.
  
             Но возвратимся къ плѣннымъ. Судно ихъ
             У стѣнъ сераля вдругъ остановилось
             И съ корабля толпа людей живыхъ
             Въ Стамбулѣ на продажу отводилась.
             Они не пострадали отъ чумы
             И между нихъ,-- увидѣли бы мы,--
             Черкешенки, славянки и грузинки
             Ждутъ щедрыхъ покупателей на рынкѣ,
  
                                 CXIV.
  
             Вотъ чудная черкешенка. Она,
             Съ ручательствомъ въ невинности, за цѣну
             Высокую была тамъ продана,
             Другихъ красавицъ требуя на смѣну,
             И полные завистливой тоски.
             Спѣшили отойти покупщики;
             Черкешенка имъ въ руки не попалась;
             Она въ гаремъ сул я имѣла одно время до ста тысячъ послѣдователей.}, съ ея сектаторами, въ нынѣшнемъ вѣкѣ уже не привлекаютъ вниманія публики: такъ невелико нынче число избранныхъ! Эти двѣ престарѣлыя дѣвственницы, вмѣсто того, чтобъ разрѣшиться божествомъ, оказались раздутыми водянкой.
  

XCVI.

   Но возвратимся къ моей исторіи. Я признаюсь, что отступленія -- мой порокъ. Увлекаясь нескончаемой болтовнёй, мнѣ часто приходится оставлять моихъ героевъ идти своей дорогой. Но вѣдь эти отступленія -- мои тронныя рѣчи, отлагающія дѣла до будущей сессіи: я забываю, что такіе пропуски -- потеря для человѣчества, хотя и не столь важная, какъ пропуски Аріосто.
  

XCVIІ.

   У насъ нѣтъ слова для выраженія понятія о томъ, что наши сосѣди-французы называютъ longueurs; но самую эту вещь имѣемъ мы въ изобиліи: доказательство -- непремѣнная поэма Боба Соути, которая появляется въ свѣтъ ежегодно каждую весну. Хотя эти longueurs, конечно, не особенно способствуютъ тому, чтобъ восхищать читателей, по нѣсколько подобныхъ примѣровъ помогутъ несомнѣнно доказать, что скука есть одна изъ непремѣнныхъ условій эпопеи.
  

ХСVIII.

   Горацій сказалъ, что Гомеръ иногда засыпаетъ. Но и безъ него мы знаемъ, что Вордсвортъ иногда бодрствуетъ, чтобъ радушно угостить насъ разсказомъ о путешествіи своего "Извощика" {Намёкъ на поэму Вордсворта "Веніаминъ-извощикъ "(Benjamin the Waggoner). Что же касается "лодки" и "челнока" -- то это намёкъ на одно мѣсто изъ другой его поэмы "Peter Bell".} вокругъ озёръ. Онъ, какъ извѣстно, сначала жаждалъ "лодки", чтобъ плавать -- не по океану, но по воздуху, но вскорѣ удовольствовался маленькимъ "челнокомъ", на которомъ и плаваетъ нынѣ въ своихъ слюняхъ.
  

XCIX.

   Если ему непремѣнно надо носиться въ воздушномъ пространствѣ, а Пегасъ, между-тѣмъ, слишкомъ ретивъ для его колесницы, то не лучше ли обратиться ему съ просьбой о помощи къ своему каретнику, Чарльзу Уэйну, или занять дракона у Медеи? Если же такая упряжка покажется ему слишкомъ классической для его простоватыхъ мозговъ и онъ побоится сломать себѣ шею, то -- въ случаѣ непремѣннаго его желанья воспарить къ лунѣ -- не лучше ли глупцу подняться на воздушномъ шарѣ?
  

С.

   Разнощики! лодки! извощики!... О, тѣни Попа и Драйдена! взгляните, до чего мы дошли, когда подобная чепуха не только не клеймится презрѣніемъ, но, напротивъ, выплываетъ, какъ надутая пустотой пѣна, на поверхность, и когда эти Джаки Кэды {Джакь Кэдъ -- грубый бунтовщикъ, дѣйствующее лицо во 2-й части "Генриха VI" Шекспира.} поэзіи и здраваго смысла смѣютъ глумиться надъ вашими могилами! Маленькій лодочникъ и его Пётръ Белль -- смѣютъ критиковать руку, начертавшую "Ахитофеля"! {Дѣйствующее лицо въ сатирической поэмѣ Драйдена.}.
  

СІ.

   Но -- къ нашему разсказу! Пиръ кончился; невольники удалились, карлики и танцовщицы разошлись. Пѣсни поэта и арабскія сказки умолкли, а вмѣстѣ съ тѣмъ утихли и послѣдніе звуки пиршества. И вотъ Гайда и ея возлюбленный, оставшись одни, любуются розовымъ отблескомъ вечерняго неба. Ave Maria!-- этотъ чудный часъ неба и земли былъ вполнѣ достоинъ своего имени!
  

CII.

   Да будетъ благословенъ твой часъ, Ave Maria! часъ, мѣсто и страна, гдѣ я такъ часто чувствовалъ сходящее на землю святое могущество той минуты, когда вечерній колоколъ гудѣлъ на отдалённой башнѣ, замирающіе звуки гимна неслись къ небесамъ и листья деревьевъ шевелились и трепетали, точно желая присоёдиниться къ общей молитвѣ, хотя ни малѣйшаго дуновенія вѣтерка не чувствовалось въ розовомъ воздухѣ.
  

СCIII.

   Ave Maria! часъ молитвы и любви! Ave Maria! допусти наши души созерцать Тебя и Твоего Сына! Ave Maria! Какъ прекрасно твоё лицо и глаза, склонённые на Всемогущаго Голубя! Что за дѣло до того, что Мадонна только картина! Это не идолъ, а дѣйствительность.
  

CIV.

   Добродѣтельные фанатики зовутъ меня въ анонимныхъ памфлетахъ безбожникомъ. Но поставьте наши молитвы рядомъ -- и вы увидите, кто изъ насъ лучше знаетъ прямую и кратчайшую дорогу къ небу. Мой алтарь -- горы, океанъ, земля, воздухъ, звѣзды -- эти частицы великаго всего, породившаго душу и къ которому она должна возвратиться.
  

CV.

   Сладкій часъ сумерокъ! какъ любилъ я тебя среди уединённыхъ лѣсовъ пиннъ на тихихъ берегахъ Равенны, покрытыхъ нѣкогда волнами Адріатики и хранящихъ слѣды послѣдняго оплота Цезарей. О, вѣчно зелёный лѣсъ! освящённый и воспѣтый перомъ Боккаччіо и Драйдена!
  

CVI.

   Рѣзкое стрекотанье кузнечиковъ, населяющихъ лѣса пиннъ и поющихъ въ теченіи всей своей однолѣтней жизни, эхо копытъ моей лошади и отдалённый звукъ вечерняго колокола, доносившійся до меня сквозь листья деревьевъ, тѣнь охотника-призрака Онести, съ его собакой и охотой, выучившей толпу молодыхъ красавицъ не бояться истинной любви -- всё это проносилось передо-мной, какъ тѣни {Намёкъ на поэму Драйдена, подъ названіемъ "Theodore and Honoria".}.
  

CVII.

   О, Гесперъ! сколько прекраснаго приносишь ты намъ на своихъ крыльяхъ! домашній отдыхъ -- усталому, ужинъ -- голодному, птичкѣ -- защищающія крылья матери, усталому волу -- покойное стойло! Весь покой домашняго очага, всё, что намъ дорого въ нашихъ пенатахъ -- всё это собирается около насъ въ минуту, когда ты приходишь! Ты возвращаешь ребёнка груди матери!
  

СVIII.

   Сладкій часъ! ты пробуждаешь желанья и размягчаешь сердца плавающихъ по океану, въ самый первый день ихъ разлуки съ дорогими друзьями. Ты наполняешь любовью душу пилигримма, когда онъ останавливается въ своёмъ пути, заслышавъ заунывный вечерній колоколъ, точно оплакивающій умирающій день. Воображеніе это или нѣтъ, но мнѣ кажется -- никто не умираетъ, не будучи оплаканъ хотя кѣмъ-нибудь.
  

СІХ.

   Когда, среди ликованій освобождённаго Рима и народовъ, погибъ Неронъ -- въ силу самаго справедливаго приговора, который когда-либо поражалъ разрушителя -- говорятъ, что неизвѣстная рука осыпала его могилу цвѣтами: слабость благодарнаго сердца, оцѣнившаго можетъ-быть минуту человѣчности, промелькнувшую сквозь упоеніе власти даже въ Неронѣ!
  

CX.

   Но я отвлёкся опять! Какая связь между Нерономъ или какимъ-нибудь другимъ подобнымъ ему вѣнценосцемъ и моимъ героемъ? Не болѣе, чѣмъ между нами и жителями луны! Должно-быть, моё воображеніе притупилось окончательно, и я въ поэзіи низошелъ на степень "деревянной ложки" -- имя, которыхъ мы въ университетѣ награждали послѣднихъ по успѣхамъ.
  

СХІ.

   Чувствую самъ, что отступленіе моё -- неудачно и уже слишкомъ эпично. Поэтому, при перепискѣ этой длинной пѣсни, я нашелъ за нужное раздѣлить её на двѣ -- и увѣренъ, что -- не признайся я въ этомъ самъ -- никто бы того не замѣтилъ, кромѣ немногихъ опытныхъ критиковъ. И такъ, предоставляю её публикѣ въ этомъ исправленномъ видѣ, причёмъ постараюсь доказать, что поступилъ въ этомъ случаѣ по всѣмъ правиламъ Аристотеля. Смотри: "ποιητικης".
  

ПѢСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

I.

   Ничего не можетъ быть въ поэзіи труднѣе начала; развѣ только -- конецъ. Пегасъ, достигая цѣли, часто повреждаетъ себѣ крылья и начинаетъ ковылять, подобно Люциферу, выгнанному изъ рая за грѣхи. Грѣхъ нашъ, въ этомъ случаѣ, бываетъ тотъ же самый и не менѣе тяжкій для исправленія, а именно -- гордость, такъ часто увлекающая насъ залетѣть выше того, чѣмъ позволяютъ наши слабыя силы.
  

II.

   Но время, возстановляющее равновѣсіе между вещами, заодно съ горькимъ разочарованіемъ, убѣдятъ, наконецъ, какъ людей, такъ, надѣюсь, и дьявола, въ томъ, что ни вашъ, ни его разсудокъ вовсе не такъ велики. Мы не замѣчаемъ этого, пока горячія стремленія молодости кипятъ въ нашихъ жилахъ и кровь обращается слишкомъ быстро; но едва потокъ ея расширяется передъ устьемъ океана -- мы начинаемъ глубоко обдумывать прошедшія увлеченія.
  

III.

   Бывъ мальчикомъ, я былъ о себѣ очень высокаго мнѣнія и желалъ, чтобъ всѣ были такого же. Желаніе это исполнилось по достиженіи мною зрѣлыхъ лѣтъ, когда другіе умы признали моё превосходство. Теперь мои мечты поблёкли, какъ листья, воображеніе сложило свои крылья и печальная истина, порхая надъ моимъ пюпитромъ, превращаетъ романтичное въ шутовское.
  

IV.

   Если я смѣюсь надъ людскими слабостями, то для того, чтобъ надъ ними не плакать, а если плачу, то потому, что натура наша не можетъ сдѣлаться апатичной ко всему. Сердце наше, только окунувшись въ Лету, можетъ забыть прежнія желанья. Безсмертная Ѳетида окунула своего смертнаго сына въ Стиксъ. Смертная мать сдѣлаетъ лучше, если выберетъ для того Лету.
  

V.

   Многіе обвиняли меня въ странномъ посягательствѣ на нравственность и вѣрованія моего отечества, находя тому доказательство въ каждой строчкѣ этой поэмы. Признаюсь, я иногда и самъ не знаю, что напишу въ минуту, когда мнѣ хочется быть особенно блестящимъ. Увѣряю, однако, что у меня нѣтъ никакого предвзятаго плана, кромѣ простого желанія позабавиться. (Новое слово въ моёмъ лексиконѣ!)
  

VI.

   Благосклонный читатель нашего сумрачнаго климата найдётъ эту манеру писать завиствованной изъ чужихъ литературъ. Пулами {Пульчи -- итальянскій поэтъ, авторъ поэмы "Morgаnte Maggiore", первая пѣсня которой была переведена Байрономъ.} былъ творцомъ полусерьёзной поэзіи и воспѣвалъ рыцарство, когда оно было болѣе донъ-кихотскимъ, чѣмъ теперь. Вѣрный своему времени, воспѣвалъ онъ храбрыхъ рыцарей, добродѣтельныхъ дамъ, огромныхъ великановъ, деспотовъ-королей; но такъ-какъ всѣ эти предметы, кромѣ послѣдняго, вышли изъ моды, то я долженъ былъ выбрать болѣе современный сюжетъ.
  

VII.

   Не знаю, въ какой степени выполнилъ я моё намѣреніе. Можетъ-быть, не лучше, чѣмъ тѣ, которые хотѣли непремѣнно навязать мнѣ не тѣ мнѣнія, какія я имѣлъ, но какія имъ хотѣлось непремѣнно во мнѣ видѣть. Впрочемъ, если это доставляетъ имъ удовольствіе, то пусть будетъ по-ихнему. Мы живёмъ въ либеральномъ вѣкѣ, когда мысль свободна. Но, однако, Аполлонъ дёргаетъ меня за ухо и напоминаетъ, что пора возвратиться къ моей исторіи.
  

VIII.

   Жуанъ и его возлюбленная остались одни въ сладкомъ для нихъ обществѣ своихъ сердецъ. Даже самое безжалостное время, казалось, не могло рѣшиться поразить ихъ синей грозной косой и, будучи врагомъ любви, жалѣло, однако, о немногихъ часахъ, оставшихся для ихъ счастья. Они не могли состарѣться, а должны были умереть въ цвѣтѣ молодости, прежде чѣмъ надежды и наслажденія покинули ихъ сами.
  

IX.

   Лица ихъ не были созданы для морщинъ, горячая кровь -- для охлажденія, благородныя сердца -- для разочарованья; сѣдины назначались не для ихъ волосъ. Подобно климатамъ тѣхъ странъ, гдѣ нѣтъ ни снѣга, ни стужи, жизнь ихъ была вѣчнымъ лѣтомъ. Гроза могла поразить ихъ и испепелить въ одну минуту, но длинная, увядающая мало-по-малу жизнь не была ихъ удѣломъ. Въ нихъ было слиткомъ мало земного.
  

X.

   И такъ, они были одни. Минуты эти были ихъ раемъ, и они скучали только въ разлукѣ другъ съ другомъ. Дерево, отдѣлённое отъ корня, рѣка, лишенная источника, дитя, оторванное внезапно и навсегда отъ груди матери -- погибли бы не такъ быстро, какъ Гайда, и Жуанъ, отторгнутые другъ отъ друга. Нѣтъ ничего на свѣтѣ сильнѣе влеченья сердецъ --
  

XI.

   Сердецъ, которыя могутъ быть разбиты. Трижды счастливы они, сформированныя изъ матеріала болѣе тонкаго, чѣмъ человѣческая глина, и способныя разбиться при первомъ толчкѣ. Они не испытываютъ томительнаго житейскаго разочарованія, длящагося день за днёмъ въ теченіи долгихъ лѣтъ -- того разочарованія, которое должно терпѣть и молчать. Жизнь имѣетъ странное свойство пускать болѣе глубокіе ростки именно въ тѣхъ, которые болѣе всего желаютъ умереть.
  

XII.

   "Любимцы боговъ умираютъ въ молодости" {Геродотъ.}, сказано давно, и этимъ они избѣгаютъ многихъ несчастій: они не видятъ смерти друзей, или ещё болѣе горькой смерти дружбы, любви, юности -- словомъ, всего, что живётъ въ насъ, кромѣ дыханія. А такъ-какъ безмолвный берегъ ожидаетъ всякаго, кто даже болѣе другихъ успѣлъ избѣжать стрѣлъ охотника смерти, то можетъ быть ранняя смерть, которую, обыкновенно, оплакиваютъ болѣе, чѣмъ позднюю, въ сущности составляетъ благодѣяніе.
  

XIII.

   Гаида и Жуанъ не думали о смерти. Небо, земля и воздухъ казались имъ созданными для нихъ. На время сѣтовали они только за то, что оно бѣжало слишкомъ быстро. Себя не могли они упрекнуть ни въ чёмъ. Каждый изъ нихъ былъ зеркаломъ другого, и въ глазахъ другъ друга читали они счастье, сверкавшее, какъ драгоцѣнный алмазъ, зная хорошо, что блескъ этотъ былъ отраженіемъ ихъ любви.
  

XIV.

   Лёгкое пожатіе руки, дрожь прикосновенія, малѣйшій взглядъ, болѣе выразительный, чѣмъ слова, говорящій безъ конца, подобно языку птицъ, и понятный или кажущійся попятнымъ однимъ влюблённымъ, ничтожныя фразы, которыя показались бы глупы каждому, кто ихъ никогда не слыхалъ или пересталъ слушать --
  

XV.

   Всѣмъ этимъ наслаждались они вполнѣ, потому-что были дѣтьми и должны были ими остаться навсегда. Они не были созданы для обыдённыхъ ролей на житейской сценѣ, но какъ два существа, рождённыя прозрачнымъ источникомъ -- нимфа я ея возлюбленный -- могли жить только въ прозрачной волнѣ, среди цвѣтовъ, не считая медленнаго хода жизненныхъ часовъ.
  

XVI.

   Луна проходила, измѣняясь надъ ихъ головами, а они оставались неизмѣнными. Никогда свѣтлый ея восходъ не озарялъ столько радостей въ теченіе всего ея странствія. Это не были тѣ радости, которыя удовлетворяются пресыщеніемъ. Ихъ благородныя души не могли удовлетвориться одной чувственностью. Обладаніе предметомъ страсти, этотъ величайшій врагъ любви, служило для нихъ только средствомъ сдѣлать дорогія ихъ отношенія ещё болѣе дорогими.
  

XVII.

   Дивная и столько же рѣдкая привязанность! Они любили другъ друга той любовью, которою восхищается сама душа, той любовью, какой жаждетъ пресыщённый жизнью въ этомъ старомъ мірѣ человѣкъ, изнеможенный зрѣлищемъ его вздоховъ, интригъ, пошлыхъ приключеній, страстишекъ, свадебъ, похищеній, въ которыхъ факелъ Гименея освѣщаетъ только позоръ лишней проститутки, позоръ, скрытый для одного мужа.
  

XVIII.

   Какъ ни жестки эти слова, но они справедливы, и правду ихъ испытали многіе. Прелестная и вѣрная парочка, не испытавшая ни одной минуты скуки, была обязана своимъ счастьемъ исключительно тѣмъ чувствамъ молодости, которыя живутъ во всѣхъ людяхъ, но скоро и погибаютъ. Въ нихъ же чувства эти были прирождённы и жили постоянно. Люди зовутъ ихъ романическими бреднями, однако, часто имъ втайнѣ завидуютъ.
  

XIX.

   У многихъ чувства эти бываютъ плодомъ искусственнаго возбужденія, пыла молодости или чтенія, производящихъ дѣйствіе, подобное пріёму опіума; но въ нихъ это была сама природа или судьба. Романы не заставляли плакать ихъ молодыя сердца: Гайда не была достаточно образованна для ихъ чтенія, а Жуанъ былъ воспитанъ слишкомъ благочестиво. Такимъ-образомъ, любовь ихъ могла зародиться только сама, подобно любви голубковъ и соловьёвъ.
  

XX.

   Они любовались закатомъ. Часъ этотъ, дорогой для всѣхъ, былъ для нихъ дорогъ въ особенности, потому-что въ этотъ торжественный моментъ сдѣлались они тѣмъ, чѣмъ были. Могущество любви овладѣло ими, слетѣвъ съ вечерняго неба, когда счастье было ихъ единственнымъ приданымъ, а сумерки связали ихъ неразрывною цѣпью страсти. Любуясь другъ другомъ, любовались они и всѣмъ тѣмъ, что напоминаю имъ прекрасное -- не меньше, чѣмъ настоящее -- прошлое.
  

XXI.

   Не знаю почему, но въ этотъ ночной часъ, когда они любовались окружавшимъ, какой-то внезапный страхъ вдругъ пробѣжалъ по ихъ сердцамъ, точно вѣтеръ, когда, пронёсшись но струнамъ арфы, или поколебавъ спокойное пламя, вызываетъ онъ звукъ въ первой и дрожаніе во второмъ. Какре-то тяжелое предчувствіе закралось въ ихъ души, вызвавъ унылый вздохъ изъ груди Жуана и первую слезу изъ глазъ Гайды.
  

XXII.

   Большіе, чёрные глаза смотрѣли широко какимъ-то пророческимъ взглядомъ и провожали заходящее солнце, точно послѣдній день ихъ счастья закатывался вмѣстѣ съ этимъ огромнымъ сіяющимъ шаромъ. Жуанъ смотрѣлъ на Гайду вопросительнымъ взглядомъ, какъ-бы спрашивая о ихъ дальнѣйшей судьбѣ. Онъ былъ грустенъ, самъ не сознавая почему, и, казалось, хотѣлъ просить у ней прощенія за это чувство безъ причины, или, по крайней мѣрѣ, необъяснимое.
  

XXIII.

   Обернувшись къ нему, она улыбнулась, но не той улыбкой, которая заставляетъ улыбаться другихъ; затѣмъ стала смотрѣть въ сторону. Что-то её безпокоило и мучило; однако она умѣла подавить это чувство гордостью и благоразуміемъ. Когда Жуанъ, полушутя, заговорилъ съ ней объ этомъ странномъ, поразившемъ ихъ обоихъ настроеніи, она отвѣчала: "Если такъ должно быть... Но, нѣтъ, это невозможно!... по крайней мѣрѣ, я не переживу этого."
  

XXIV.

   Жуанъ сталъ-было распрашивать дальше, но она зажала ему ротъ поцѣлуемъ, чтобъ заставить его замолчать и въ то же время прогнать тѣмъ же средствомъ зловѣщее предчувствіе изъ своего собственнаго сердца. Средство это, безъ сомнѣнія, лучшее изъ всѣхъ. Нѣкоторые предпочитаютъ ему, не безъ успѣха, вино. Я испыталъ оба. Если же вы захотите послѣдовать моему примѣру, то должны выбирать между головной болью и сердечной.
  

XXV.

   Въ томъ или другомъ случаѣ, вамъ придётся имѣть дѣло или съ виномъ, или съ женщинами -- этими двумя сборщиками податей съ нашихъ удовольствій. Но которое изъ двухъ средствъ предпочтительнѣй -- я, признаюсь, не знаю и самъ. Еслибъ мнѣ пришлось подавать рѣшительный голосъ, то я нашелъ-бы вѣскіе аргументы въ пользу того и другого и рѣшилъ бы безобидно для обоихъ, объявивъ, что, по-моему, лучше испытать оба, чѣмъ ни одного.
  

XXVI.

   Гайда и Жуанъ смотрѣли другъ на друга влажными глазами, полными невыразимой нѣжности, совмѣщавшей въ себѣ всѣ роды привязанности: дружеской, дѣтской, братской и, наконецъ, любовниковъ -- словомъ, всего, что только могутъ вмѣстить и выразить два чистыхъ сердца, отдавшіяся другъ другу и любящія такъ сильно потому, что не могутъ любить меньше. И точно, любовь ихъ была такъ велика, что -- можно сказать -- почти освящала этотъ избытокъ чувства и готовности отдаваться другъ другу.
  

XXVII.

   Зачѣмъ не умерли они въ эту минуту, слитые во взаимныхъ объятіяхъ, съ крѣпко прижатыми сердцами? Жизнь ихъ показалась бы слишкомъ длинной, еслибъ она дошла до минуты разлуки. Долгіе года принесли бы имъ только печаль и горе. Міръ, съ его притворствомъ, былъ не для нихъ, проникнутыхъ истинною страстью, какъ гимнъ Сафо. Любовь ихъ родилась въ нихъ и съ ними вмѣстѣ. Это не было постороннее имъ чувство, но самое ихъ существо.
  

XXVIIІ.

   Они были созданы, чтобъ жить въ уединеніи лѣсовъ, невидимые, какъ соловьи, поющіе свои пѣсни. Людскія общества, гдѣ обитаютъ порокъ, ненависть и забота, были не для нихъ. Всѣ существа, рождённыя съ стремленіемъ къ свободѣ, любятъ уединеніе. Лучшія пѣвчія птицы живутъ парами; орёлъ паритъ всегда одинъ; только коршуны и чайки бросаются на трупы толпами, совершенно какъ люди.
  

XXIX.

   Припавъ другъ къ другу щеками, Гайда и Жуанъ мало-по-малу погрузились въ сладкую, но чуткую дремоту. Сонъ ихъ не былъ глубокъ и, отъ времени до времени, какая-то дрожь пробѣгала по членамъ Жуана, а Гайда лепетала во снѣ своими прелестными губками что-то непонятное, точно сладкая музыка, между-тѣмъ, какъ рой сновидѣній, пробѣгая по ея тонкимъ чертамъ, мѣнялъ и оживляль ихъ выраженіе, точно лёгкій вѣтерокъ, когда онъ колеблетъ лепестки розы,
  

XXX.

   Или бороздитъ свѣтлую поверхность глубокаго озера какой-нибудь альпійской долину. Такъ игралъ съ Гаидой сонъ, этотъ таинственный похититель нашего сознанія, овладѣвающій нашей душой противъ воли. Странное состояніе жизни (потому-что, вѣдь, это всё-таки жизнь) -- чувствовать въ отсутствіи чувствъ и видѣть съ закрытыми глазами!
  

XXXI.

   Ей снилось, что она, сама не зная какъ, прикована къ скалѣ на морскомъ берегу, безъ всякой возможности двинуться съ мѣста. Море глухо ревѣло и грозныя волны поднимались всё выше и выше и, наконецъ, достигли ея губъ, такъ что ей трудно было дышать. Скоро, шумя и пѣнясь, слились онѣ надъ ея головой, угрожая задушить её совершенно; но она чувствовала, что не можетъ умереть.
  

XXXII.

   Наконецъ, сдѣлавъ невѣроятное усиліе, она освободилась и пошла окровавленными ногами по острымъ скаламъ, спотыкаясь на каждомъ шагу. Передъ ней скользила какая-то фигура, обёрнутая въ саванъ, которую она должна была преслѣдовать, не смотря на весь свой страхъ. Это былъ какой-то бѣлый, неясный призракъ, избѣгавшій ея взгляда и рукъ. Напрасно преслѣдовала она его, стараясь узнать и схватить: призракъ ускользалъ каждый разъ, какъ она простирала къ нему руки.
  

ХХХІІІ.

   Скоро сонъ измѣнился. Она увидѣла себя въ подземелья, съ влажными стѣнами, унизанными мраморными сталактитами -- вѣковой работой океана. Волны омывали его гроты, служившіе убѣжищемъ для тюленей. Вода текла но ея волосамъ, а глаза наполнялись слезами, капли которыхъ, падая на острые камни, какъ ей казалось, немедленно превращались въ твёрдый кристаллъ.
  

XXXIV.

   У ногъ ея лежалъ Жуанъ блѣдный, мокрый, безжизненный и блѣдный, какъ приставшая къ его мёртвому челу пѣна, которую она безуспѣшно старалась отереть. (Какъ сладки казались ей ея прежнія о немъ заботы и какъ грустны теперешнія!) Ничѣмъ не могла она возстановить біенія его умолкнувшаго сердца, и только одинъ прибой холодныхъ волнъ раздавался въ ея ушахъ, какъ пѣніе сирены. Этотъ мгновенный сонъ длился въ ея глазахъ цѣлую вѣчность.
  

XXXV.

   Но вотъ, чѣмъ пристальнѣй смотрѣла она на умершаго, тѣмъ явственнѣе стало ей казаться, что лицо его измѣнялось, превращаясь въ чьё-то другое, похожее на лицо ея отца. И точно, черты Ламбро всё яснѣе и яснѣе вставали передъ ея глазами: вотъ его проницательный взглядъ, вотъ его греческій профиль. Вздрогнувъ, проснулась Гайда -- и что же она увидѣла! О, Боже! чей взглядъ чёрныхъ глазъ встрѣтился съ ея глазами? Это самъ Ламбро! это ея отецъ стоитъ передъ нею, вперивъ свой зловѣщій взоръ на обоихъ.
  

XXXVI.

   Съ крикомъ поднялась она и съ крикомъ же упала снова, полная радости, горя, надежды и страха, при видѣ живымъ того, кого считала похоронённымъ въ пучинѣ океана, и который можетъ-быть будетъ причиной смерти дорогого ей человѣка. Какъ ни любила Гайда отца, но минута эта была для нея ужасна. Я самъ испытывалъ нѣчто подобное, но не хочу вспоминать о томъ.
  

XXXVII.

   Жуанъ вскочилъ также, услышавъ крикъ Гайды, и, схвативъ её, чтобъ поддержать, одной рукой, поспѣшно сорвалъ другою со стѣны свою саблю, пылая желаньемъ отомстить виновнику ея испуга. Ламбро, не вымолвившій до-того ни одного слова, презрительно улыбнулся и сказалъ: "тысяча клинковъ ждутъ одного моего слова, чтобъ явиться сюда, а потому отложи, юноша, свою глупую саблю въ сторону."
  

ХХXVIII.

   Гаида, охвативъ Жуана руками, воскликнула: "Жуанъ! это Ламбро! это мой отецъ! На колѣни предъ нимъ вмѣстѣ со мной! онъ проститъ насъ, проститъ навѣрно! О, мой дорогой отецъ! Въ минуту этой тяжкой борьбы горя и радости, когда я цѣлую конецъ твоей одежды, скажи, можетъ ли сомнѣніе смутить мою дочернюю радость? Дѣлай со мной, что хочешь, но пощади его!"
  

XXXIX.

   Выпрямившись, старикъ стоялъ неподвижно. Его голосъ и глаза были спокойны, что не всегда было въ нёмъ знакомъ спокойствія духа. Онъ взглянулъ на дочь, но не далъ ей отвѣта и затѣмъ обратился къ Жуану, въ лицѣ котораго краска ежеминутно чередовалась съ блѣдностью. Съ саблей въ рукѣ, стоялъ онъ, готовый по крайней мѣрѣ умереть, защищаясь противъ всякаго, кто бъ ни появился предъ нимъ по мановенію Ламбро.
  

XL.

   -- "Твою саблю, юноша!" повторилъ Лаббро.-- "Никогда, пока свободна эта рука!" возразилъ Жуанъ. Щёки старика поблѣднѣли, но не отъ страха. Вынувъ изъ-за пояса пистолетъ, онъ заговорилъ снова: "Такъ пусть же твоя кровь падётъ на твою голову!" Затѣмъ онъ внимательно осмотрѣлъ кремень, чтобъ увѣриться, не притупился ли онъ отъ послѣдняго выстрѣла, сдѣланнаго имъ очень недавно, и спокойно положилъ палецъ на курокъ.
  

XLI.

   Странно дѣйствуетъ на ухо сухой звукъ взводимаго курка, когда вы знаете, что, минуту спустя, дуло будетъ направлено на вашу особу, въ благородномъ разстояніи двѣнадцати шаговъ, которое никакъ не можетъ назваться близкимъ, если вы имѣете противникомъ бывшаго друга. Впрочемъ, послѣ двухъ или трёхъ дуэлей ухо къ этому привыкаетъ и дѣлается менѣе чувствительнымъ.
  

XLII.

   Ещё одно движеніе Ламбро -- и моя поэма окончилась бы вмѣстѣ съ жизнью Жуана. Но тутъ Гайда -- не менѣе рѣшительная, чѣмъ ея отецъ -- бросилась вперёдъ и, заслонивъ Жуана собой, воскликнула: "Убей меня! а одна виновата во всёмъ! Онъ не искалъ этого берега: онъ былъ выброшенъ на него. Л клялась ему въ вѣрности, я его люблю -- и умру вмѣстѣ съ нимъ. Я знаю твою непреклонность: такъ знай же, что и дочь твоя также непреклонна, какъ и ты!"
  

XLIII.

   Мгновенье передъ тѣмъ, она -- вся въ слезахъ -- была нѣжнымъ, слабымъ ребёнкомъ; теперь же, презрѣвъ всякій человѣческій страхъ, стояла гордая, блѣдная, какъ статуя, и смѣло ожидала готоваго разразиться надъ ней удара. Она, казалось, стада гораздо выше своего роста и держалась прямѣе обыкновеннаго, какъ бы для того, чтобъ ещё болѣе увеличить цѣль для выстрѣла. Пристально смотрѣла она въ глаза отцу, но не думала останавливать его руки.
  

XLIV.

   Глядя на нихъ, нельзя было не подивиться, до чего они походили другъ на друга, стоя въ этомъ положеніи и пронзая другъ друга взглядами. Выраженіе лицъ было совершенно одинаково: та же дикая рѣшимость, тотъ же блескъ большихъ чёрныхъ глазъ, метавшихъ пламя, потому-что и она была способна на мщенье, если бы къ тому представился случай. Это была львица, хотя и ручная! Кровь отца заговорила въ ней и тѣмъ доказала, ясно какъ день, что была одного съ нимъ происхожденія.
  

XLV.

   Они были поразительно похожи другъ на друга, какъ чертами лица, такъ и всей фигурой. Вся разница заключалась въ годахъ и полѣ. Даже ихъ маленькія, прекрасно сформированныя руки свидѣтельствовали о равномъ достоинствѣ ихъ крови. И теперь видъ ихъ, стоявшихъ съ дикой свирѣпостью во взглядѣ, тогда-какъ имъ слѣдовало привѣтствовать другъ друга слезами радости, показывалъ, до чего можетъ довести страсть, достигшая полнаго своего развитія.
  

XLVI.

   Ламбро остановился на мгновенье и снова засунулъ пистолетъ за поясъ. Затѣмъ, пристально посмотрѣвъ въ лицо дочери, какъ бы желая проникнуть въ самую глубь ея души, онъ сказалъ: "не я искалъ погибели этого чужестранца! не я причиной того, что случилось! Не многіе вынесли бы такое оскорбленіе, воздержавшись отъ убійства; но я долженъ исполнить свою обязанность. Что же касается того, какъ ты исполнила свою -- настоящее говоритъ за прошлое.
  

XLVII.

   "Пускай броситъ онъ немедленно своё оружіе или, клянусь головой моего отца, его собственная скатится къ твоимъ ногамъ, какъ шаръ!" Съ этими словами онъ вынулъ свистокъ -- и свистнулъ. Ему отвѣтили тѣмъ же -- и въ то же мгновенье толпа людей, вооруженныхъ съ головы до ногъ и предводимыхъ, хотя я въ безпорядкѣ, начальникомъ, ворвалась въ комнату. "Возьмите этого человѣка, живаго или мёртваго!" сказалъ Ламбро.
  

XLVIII.

   Сказалъ -- и въ то самое мгновеніе, когда шайка кинулась между Гаидой и Жуаномъ, быстрымъ и внезапнымъ движеніемъ схватилъ свою дочь. Напрасно билась она и старалась отъ него освободиться: руки Ламбро сжимали её, какъ кольца удава. Толпа пиратовъ, подобно гнѣзду раздраженныхъ аспидовъ, бросилась на свою добычу, кромѣ перваго, упавшаго въ тотъ же мигъ съ разрубленнымъ плечомъ.
  

XLIX.

   У второго была разсѣчена щека, но третій, старый, хладнокровный рубака, успѣвъ отразить ножомъ направленный на него ударъ, напалъ, въ свою очередь, на врага, и не прошло минуты, какъ Жуанъ уже лежалъ безпомощный у его ногъ, истекая кровью изъ двухъ широкихъ ранъ, нанесённыхъ въ голову и руку.
  

L.

   Тогда, по знаку стараго Ламбро, Жуанъ былъ связанъ и вынесенъ вонъ изъ комнаты, а затѣмъ отнесёнъ на берегъ, гдѣ стояло нѣсколько судовъ, совсѣмъ готовыхъ къ отплытію. Положенный на дно лодки, онъ -- въ нѣсколько ударовъ вёселъ -- былъ перевезёнъ на одинъ изъ галліотовъ, гдѣ его заперли въ трюмъ, поручивъ особенному надзору вахтенныхъ.
  

LI.

   Свѣтъ исполненъ превратностей, и та, о который мы разсказываемъ, безспорно можетъ быть названа одной изъ самыхъ непріятныхъ. И, въ самомъ дѣлѣ, джентльменъ, богато одарённый и природой, и земными благами, молодой и красивый, вполнѣ пользующійся настоящимъ, внезапно попадаетъ на корабль, когда всего менѣе о томъ думалъ, и, затѣмъ, оказывается израненнымъ и связаннымъ такъ, что не можетъ пошевелить ни однимъ членомъ -- и всё это изъ-за того, что въ него влюбилась дѣвочка.
  

LII.

   Но здѣсь я долженъ его оставить, потому-что иначе впаду въ излишній паѳосъ, возбуждённый слезливой китайской нимфой зелёнаго чая, обладающей даромъ экстаза не менѣе, чѣмъ Кассандра. На меня, по крайней мѣрѣ, она производитъ такое дѣйствіе, что ежели я выпью болѣе трёхъ чашекъ, то долженъ успокоивать себя при помощи чёрнаго чая. Какъ жаль, что вино вредно, такъ-какъ чай и кофе дѣлаютъ насъ слишкомъ серьёзными,
  

LIII.

   Если не разбавлены тобою, коньякъ, очаровательная нимфа флегетонскихъ волнъ! О, зачѣмъ дѣйствуешь ты такъ сильно на печень и, подобно другимъ лимфамъ, дѣлаешь больными твоихъ любовникомъ. Я бы съ удовольствіемъ замѣнялъ тебя слабымъ пуншемъ, но и аракъ, всякій разъ, какъ я наполню имъ мой стаканъ передъ сномъ, отзывается къ утру не менѣе вредно на моёмъ здоровьи.
  

LIV.

   Я оставляю Жуана живымъ, но не совсѣмъ здоровымъ, потому-что бѣдняга былъ раненъ тяжело. Но могли ли его тѣлесныя страданія сравниться хотя съ половиной тѣхъ, которыя заставляли судорожно биться сердце бѣдной Гаиды. Она была не изъ тѣхъ женщинъ, которыя плачутъ, сердятся, приходятъ въ отчаяніе и, затѣмъ, успокоиваются, благодаря окружающей ихъ обстановкѣ. Мать ея была мавританка изъ Феца -- страны, гдѣ всё или рай, или пустыня.
  

LV.

   Тамъ исполинская маслина источаетъ свой сокъ амбры въ мраморные бассейны. Зёрна, цвѣты и плоды, вырвавшись изъ нѣдръ земли, наводняютъ всю страну, но тамъ же растутъ и деревья, исполненныя яда. Тамъ въ полночь слышно рычаніе льва, а днёмъ песокъ пустыни жжетъ пятки верблюдовъ, или, поднявъ свои зыбучія волны, засыпаетъ безпомощные караваны. Какова почва, таково и сердце людей.
  

LVI.

   Африка вся принадлежитъ солнцу, сердца людей пропитаны въ ней его лучами также, какъ и земля. Полная энергіи въ дѣлѣ добра и зла, кипящая съ самаго рожденья, мавританская кровь обращается въ жилахъ подъ исключительнымъ вліяніемъ огненнаго свѣтила, почему и плоды, ею приносимые, похожи на почву ея страны. Красота и любовь были приданымъ матери Гайды; но ея большіе чёрные глаза говорили о силѣ страсти, похожей на льва, уснувшаго подлѣ источника.
  

LVII.

   Дочь ея, сотканная изъ болѣе мягкихъ лучей, похожихъ на лѣтнія серебристыя облака, лёгкія и прозрачныя до-тѣхъ-поръ, пока, напитавшись электричествомъ, они не разразятся грозой, на страхъ землѣ и воздуху, провела до этой минуты жизнь въ тишинѣ и спокойствіи; но теперь, подъ взрывомъ страсти и отчаянія, огонь вспыхнулъ въ нумидійскихъ жилахъ, какъ самумъ, взрывающій пески равнины, по которой онъ мчится.
  

LVIII.

   Жуанъ -- раненый, обезсиленный и схваченный -- былъ послѣднимъ предметомъ, поразившимъ ея глаза. Увидя его кровь, лившуюся на тотъ самый полъ, гдѣ, за минуту, онъ -- здоровый и счастливый -- стоялъ передъ нею, она уже не видѣла ничего болѣе. Слабо вскрикнувъ, голосомъ, скорѣе похожимъ на отчаянный вздохъ, упала она, какъ подрубленный кедръ, безъ движенія на руки отца, съ трудомъ сдерживавшаго её до той минуты.
  

LIX.

   У ней разорвалась жила. Прекрасныя губы и свѣжіе глаза налились хлынувшей къ нимъ тёмной кровью. Голова ея склонилась, какъ лилія подъ дождёмъ. Прибѣжавшія женщины съ горькими слезами отнесли госпожу свою на постель. Всевозможныя травы и лѣкарства были употреблены въ дѣло, но всё было напрасно, и если смерть ещё не приходила, то и жизнь не могла уже возвратиться.
  

LX.

   Нѣсколько дней провела она въ этомъ положеніи -- холодная, но не блѣдная, съ пурпуровыми губами, какъ у живой. Пульсъ ея, правда, не бился, но и мёртвой её назвать было нельзя: смерть ещё не обличала себя ни однимъ изъ своихъ страшныхъ признаковъ. Разложеніе, уничтожающее послѣднюю надежду, не появлялось, и, глядя на ея полныя чувства черты, въ душѣ возбуждались скорѣй мысли о жизни, чѣмъ о смерти. Съ такихъ трудомъ земля овладѣваетъ своимъ достояніемъ!
  

LXI.

   Отпечатокъ страсти ещё лежалъ на ея лицѣ, но той страсти, какую мы видимъ на мраморѣ, изсѣченномъ рукою искусства, то-есть страсти неподвижной и неизмѣнной. Таково выраженіе красоты на лицѣ Венеры, страданія въ чертахъ Лаокоона и смерти въ вѣчно-умирающемъ гладіаторѣ. Всѣ они прославились выраженіемъ жизни; но эта жизнь, въ то же время, не жизнь, потому-что остаётся всегда одной и той же.
  

LXII.

   Наконецъ, она очнулась, но не такъ, какъ просыпаются спящіе, а скорѣе какъ мёртвые встаютъ изъ своей могилы. Жизнь казалась ей какимъ-то новымъ чувствомъ, къ которому привыкала она съ трудомъ и неохотно. Видимые предметы поражали ея зрѣніе, но не находили отголоска въ памяти. Тяжесть, правда, давила ея сердце, но сознанія причины испытанныхъ ею страданій въ ней не было: фуріи дали ей минуту покоя.
  

LXIII.

   Блуждающимъ взглядомъ смотрѣла она на лица окружающихъ, не узнавая никого. Ни разу не вздумалось ей спросить, кто сидѣлъ у ея изголовья, или почему за ней такъ ухаживали. Она не говорила ни слова, хотя способность говорить её не покидала. Ни одинъ вздохъ не обличалъ ея мыслей. Напрасно пробовали окружающіе съ ней заговаривать или намѣренво молчать, чтобъ возбудить ея вниманіе. Всё было напрасно. Одно дыханье обличало, что она ещё принадлежитъ этому міру.
  

LXIV.

   Женщины стояли вокругъ, ожидая малѣйшаго знака ея желаній; но она ихъ не замѣчала. Отецъ отъ нея не отходилъ, но она отъ него отворачивалась. Ни люди, ни вещи, бывшія ей когда-то дорогими, не обращали теперь на себя ни малѣйшаго знака ея вниманія. Пробовали переносить её изъ комнаты въ комнату: она кротко позволяла дѣлать съ собой всё, что угодно, по память не возвращалась. Наконецъ, послѣ долгихъ стараній заставить её вспомнить прошлое, глаза ея вдругъ сверкнули страшнымъ выраженіемъ.
  

LXV.

   Кому-то пришла мысль попробовать возбудить ея вниманіе звуками арфы. Арфистъ пришелъ и настроилъ свой инструментъ. При первыхъ рѣзкихъ, неправильныхъ звукахъ, она взглянула на него сверкнувшимъ взглядомъ и затѣмъ отвернулась къ стѣнѣ, точно пытаясь собрать мучившія ея сердце мысли. Тогда арфистъ запѣлъ тихимъ голосомъ унылую туземную пѣсню -- пѣсню старыхъ дней, когда Греція не была ещё подъ игомъ тиранніи.
  

LXVI.

   Слушая его, Гайда стала бить тактъ по стѣнѣ своими исхудалыми пальцами. Онъ перемѣнилъ тонъ -- и запѣлъ пѣсню любви. Страшное это слово вдругъ проникло всё ея существо. Мысль, чѣмъ была она прежде и что теперь, если только можно назвать такое положеніе существованіемъ, встала въ ея памяти, какъ ужасный сонъ. Мрачныя мысли, угнетавшія ея мозгъ, внезапно разразились потокомъ слёзъ, подобно тому, какъ разражается ливнемъ горный туманъ.
  

LXVII.

   Минутное утѣшенье! Мысль мелкнула такъ внезапно, что ослабленный мозгъ не выдержалъ ея напора -- и окончательно потерялъ сознаніе. Она быстро вскочила съ постели, точно никогда не была больной, и стала бросаться на всё её окружавшее, какъ на враговъ Уста ея, однако, оставались сомкнуты даже въ періодъ жесточайшаго пароксизма. Она упорно молчала, не смотря на то, что присутствующіе даже нарочно противорѣчили ея желаніямъ, чтобъ вызвать ея сознаніе -- и тѣмъ спасти её.
  

LXVIII.

   Иногда, впрочемъ, искра сознанія какъ-будто къ ней возвращалась. Такъ, напримѣръ, никакая сила не могла её заставить взглянуть въ лицо отца, хотя на всё остальное смотрѣла она пристально, но безъ сознанія. Она отказывалась отъ пищи, не хотѣла одѣваться. Ничто не могло принудить её сдѣлать то или это. Ни движеніе, ни измѣненія дня и ночи, ни лѣкарства, ни заботы не въ силахъ были заставить её заснуть хотя бы на минуту: она, казалось, потеряла всякую способность заснуть.
  

LXIX.

   Такъ, въ теченіи цѣлыхъ двѣнадцати дней и ночей, медленно угасала она, послѣ чего тихо, безъ малѣйшаго вздоха или стона, обличавшаго наступленіе агоніи, душа ея, наконецъ, покинула тѣло. Никто изъ окружавшихъ Гайду не могъ даже уловить минуты ея кончины и каждый догадался о ней только по тёмной тѣни, облёкшей ея прелестное лицо я остановившей чуть замѣтное движеніе чудныхъ ея чёрныхъ глазъ. Ужасно видѣть, когда блескъ смѣняется тьмою!
  

LXX.

   Она умерла -- и не одна. Въ ней умеръ ещё другой зачатокъ жизни -- зачатокъ, который могъ бы созрѣть и развиться прелестнымъ, безгрѣшнымъ дитятей грѣха, а теперь долженъ былъ окончить своё существованіе, не видавъ свѣта, и, ещё не рождённый, лечь въ могилу, гдѣ цвѣтъ и стебель лежатъ убитые однимъ ударомъ. И напрасно небесная роса будятъ кропить этотъ кровавый цвѣтокъ, этотъ засохшій плодъ любви.
  

LXXI.

   Такъ жила и такъ умерла Ганда. Позоръ и страданье оказались безсильны въ борьбѣ съ нею. Ея натура была не изъ тѣхъ, которыя могутъ влачить многіе мѣсяцы и годы гнётъ своего существованья, могутъ хладнокровно переносить муки до той минуты, когда старость уложитъ ихъ въ могилу. Ея жизнь и счастье были коротки, но полны, и не могли долго продолжаться -- и вотъ она спокойно спитъ на берегу того моря, которое такъ любила.
  

LXXII.

   Ея островъ сталъ безлюднымъ и пустыннымъ. Жилище разрушилось и обитатели разбрелись. Могилы ея и ея отца стоятъ однѣ, и ничто болѣе не напоминаетъ тамъ о людяхъ. Трудно даже узнать мѣсто, гдѣ похоронено прелестное существо: нѣтъ ни камня, который бы могъ указать на него глазамъ, ни языка, могущаго разсказать о нёмъ слуху. Одно море напѣваетъ заунывную панихиду надъ прекрасной дочерью Цикладскихъ острововъ.
  

LXXIII.

   Но много греческихъ дѣвъ вспоминаютъ въ пѣсняхъ любви имя Гайды и много островитянъ сокращаютъ длинные зимніе вечера разсказами объ ея отцѣ. Онъ былъ храбръ, она -- прекрасна. Если она любила неосторожно, то заплатила за это жизнью. Подобныя ошибки выкупаются всегда дорогой цѣной, хотя никто не думаетъ ихъ избѣгать. Любовь отомщаетъ за себя сама!
  

LXXIV.

   Но перемѣнимъ печальную тэму и перевернёмъ скорѣй эту горестную страницу. Л не люблю описывать безуміе, изъ боязни, что заражусь имъ самъ. Къ тому же, мнѣ нечего прибавлять къ сказанному. А такъ-какъ Муза моя -- очень шаловливый чертёнокъ, то мы мигомъ повернёмъ корабль и направимъ свой путь въ другую сторону, вслѣдъ за Донъ-Жуаномъ, котораго мы оставили полумёртвымъ въ одной изъ предыдущихъ строфъ.
  

LXXV.

   Раненый, связанный, запертый, схоронённый, пролежалъ онъ нѣсколько дней, прежде чѣмъ къ нему вернулось сознаніе того, что случилось. Очнувшись, увидѣлъ онъ, что несётся по морю, со скоростью шести умовъ въ часъ, прямо къ берегамъ Илліона. Съ какимъ удовольствіемъ увидѣлъ бы онъ ихъ въ другое время, но теперь видъ Сигейскаго мыса не представлялъ для него большаго очарованья.
  

LXXVI.

   Тамъ, на зелёномъ, усѣянномъ хижинами холмѣ, омываемомъ Геллеспонтомъ и моремъ, погребёнъ храбрѣйшій изъ храбрѣйшихъ -- Ахиллъ. (Такъ, по крайней мѣрѣ, говорятъ, хотя Бріантъ это оспариваетъ.) Далѣе на равпинѣ поднимается другой надгробный холмъ, чей -- Богъ одинъ знаетъ: можетъ-быть Патрокла, Аякса или Протезилая, или кого-либо изъ этихъ героевъ, которые, будь они въ живыхъ, непремѣнно бы насъ перерѣзали.
  

LXXVII.

   Высокіе холмы, на которыхъ, однако, не найдёшь ни мраморной доски, ни надписи, широкая, невоздѣланная и опоясанная горами долина, въ нѣкоторомъ разстояніи всё та же Ида и старый Скамандръ, если только это онъ -- вотъ что видитъ тамъ путешественникъ. Арена, годная ещё и теперь для подвиговъ славы! Сто тысячъ человѣкъ могутъ тутъ очень удобно сражаться. Но тамъ, гдѣ были стѣны Итона, пасутся мирныя овцы, ползаютъ черепахи
  

LXXVIII.

   И гуляютъ табуны дикихъ лошадей. Кое-гдѣ виднѣются селенья съ варварскими, современными именами. Толпа пастуховъ, очень мало похожихъ на Париса, выбѣгаетъ поглазѣть на европейскую молодёжь, привлечённую школьными воспоминаніями посѣтить это мѣсто. Турки, съ чётками въ рукахъ и трубками въ зубахъ, совершающіе свои религіозные обряды -- вотъ всё, что я видѣлъ во Фригіи, не встрѣтивъ ни одного фригійца.
  

LXXIX.

   Здѣсь въ первый разъ Донъ-Жуанъ могъ покинуть свою душную каюту и понять, что былъ невольникомъ. Мрачнымъ, отчаяннымъ взглядомъ окинулъ онъ синѣющуюся окрестность, осѣнённую могилами столькихъ героевъ. Ослабленный потерею крови, онъ едва могъ сдѣлать только нѣсколько короткихъ вопросовъ; но полученные отвѣты не могли ему объяснить ни прошлаго, ни настоящаго его положенія.
  

LXXX.

   Нѣкоторые изъ товарищей его плѣна были, повидимому, итальянцы. Исторія ихъ оказалась весьма оригинальной. Это была труппа пѣвцовъ, законтрактованная въ Ливорно для Сициліи. Въ плѣнъ ихъ никто не бралъ, но они были проданы въ неволю самимъ импрессаріо, нашедшимъ этотъ оборотъ гораздо болѣе для себя выгоднымъ {Это фактъ. Въ началѣ XIX столѣтія одинъ антрепренёръ ангажировалъ актрисъ для одного театра, посадилъ ихъ на корабль въ одной итальянской гавани и, привезя ихъ въ Алжиръ, продалъ тамъ въ неволю. Грегамъ говоритъ, что, по странному совпаденію обстоятельствъ, онъ слышалъ одну изъ этихъ пѣвицъ, выпущенную на волю, въ оперѣ Россини: "Итальянка въ Алжирѣ".}.
  

LXXXI.

   Исторію эту разсказалъ Донъ-Жуану одинъ изъ нихъ же -- именно, бассъ-буффо, который, не смотря на горькую судьбу, ожидавшую его на турецкомъ рынкѣ, умѣлъ сохранить всю свою прежнюю весёлость, по крайней мѣрѣ наружно. Онъ, повидимому, находился въ отличномъ расположеніи духа, перенося свою тяжкую судьбу гораздо равнодушнѣе, чѣмъ теноръ и примадонна.
  

LXXXII.

   Разсказъ его былъ коротокъ: "Нашъ Maкіавелль-импрессаріо, поровнявшись съ какимъ-то мысомъ, подалъ знакъ неизвѣстному бригу, на который -- corpo di caio Mario!-- насъ и перегрузили гуртомъ, не заплативъ ни гроша жалованья. Но, впрочемъ, если только султанъ любитъ пѣніе, то мы ещё съумѣемъ составить своё счастье.
  

LXXXIII.

   "Примадонна наша хотя стара, порядочно утомлена житейскими приключеніями и легко подвергается насморку, когда приходится пѣть въ холодной, пустой залѣ, но сохранила ещё нѣсколько порядочныхъ нотъ. Жена тенора владѣетъ не Богъ знаетъ какимъ голосомъ, но за-то не дурна собой. На послѣдней масляницѣ въ Болоньи она даже произвела нѣкоторый фуроръ въ городѣ, отбивъ любовника, графа Чезаре Чиконья, у одной старой римской принчипессы.
  

LXXXIV.

   "Сверхъ-того, у насъ есть нѣсколько танцовщицъ: Нини, умѣющая зарабатывать деньги не одними танцами; шалунья Пелегрини -- эта на послѣдней масляницѣ заработала по крайней мѣрѣ пятьсотъ цехиновъ; но, въ несчастью, она мотовка и спустила рѣшительно всё, такъ-что теперь у ней нѣтъ ни одного паоло. Наконецъ, Гротеска -- что за танцовщица! Гдѣ только есть мужчина съ душой и горячей кровью -- счастье ея обезпечено.
  

LXXXV.

   "Фигурантки наши -- въ этомъ же родѣ. Нѣкоторыя выскакиваютъ смазливыми рожицами, но прочія годятся развѣ только для ярмарокъ. Одна, хотя длинная и худая, какъ пика, владѣетъ нѣкоторой долей сантиментальности, съ чѣмъ могла бы пойти далеко, но, къ несчастью, у ней нѣтъ энергіи въ танцахъ, а это большой недостатокъ, при ея фигурѣ и наружности.
  

LXXXVI.

   "Что же касается мужского персонала, то онъ не переходитъ за предѣлъ посредственности. Голосъ режиссёра похожъ на старую разбитую сковороду. Онъ обладаетъ, впрочемъ, нѣкоторыми спеціальными качествами, за которыя можетъ легко быть принятъ прислужникомъ въ сераль, хотя пѣніе тутъ будетъ не причёмъ. Вообще, трудно отыскать два-три порядочныя горла среди этихъ пѣвцовъ средняго рода, которыхъ Папа подготовляетъ себѣ съ малолѣтства.
  

LXXXVII.

   "Теноръ надорвалъ голосъ излишней аффектаціей, а басъ ревётъ, какъ быкъ. Это -- невѣжда безъ малѣйшаго музыкальнаго образованія, ничего не смыслящій ни въ нотахъ, ни въ счётѣ, ни въ тонахъ. Его взяли къ намъ только потому, что онъ родственникъ примадоннѣ, поклявшейся, что голосъ его былъ когда-то очень мелодиченъ и звученъ, хотя топоръ, слушая его, можно подумать, что это осёлъ упражняется въ распѣваніи речитативовъ.
  

LXXXVIII.

   "Что до меня, то скромность не позволяетъ мнѣ распространяться о своихъ слабыхъ заслугахъ. Вы, милостивый государь, молоды, повидимому, иного путешествовали и потому, конечно, оперный міръ вамъ хорошо извѣстенъ. Безъ сомнѣнія, вы слыхали о Рококанти: это я самъ. Можетъ-быть, когда-нибудь вы меня услышите. Не были ли вы въ прошедшемъ году на ярмаркѣ въ Луго? Если нѣтъ, то съѣздите въ будущемъ: я приглашенъ туда пѣть.
  

LXXXIX.

   "Но я забылъ сказать нѣсколько словъ о нашемъ баритонѣ. Хорошій-малый, но надуть самолюбіемъ. У него порядочныя манеры, но голосъ очень малъ, очень плохъ и, притомъ, безъ всякой обработки. Онъ вѣчно жалуется на судьбу, хотя, по правдѣ, годенъ пѣть только баллады на улицахъ. Въ партіяхъ любовниковъ, не будучи въ состояніи выказать страсть, онъ показываетъ публикѣ только зубы."
  

XC.

   Краснорѣчивый разсказъ Рококанти былъ прерванъ приходомъ толпы пиратовъ, приказавшихъ плѣннымъ разойтись по ихъ тёмнымъ конурамъ. Взглянувъ печальными глазами на весело-плескавшіяся голубыя волны, отражавшія голубой небесный сводъ, поплелись они, одинъ за другимъ, въ люкамъ.
  

ХСІ.

   Прибывъ на слѣдующій день въ Дарданеллы, они остановились, въ ожиданіи султанскаго фирмана, этого могущественнѣйшаго талисмана изъ всѣхъ и который, однако, очень легко обойти. Для того же, чтобъ лучше устеречь плѣнныхъ, ихъ сковали попарно -- женщину съ женщиной и мужчину съ мужчиной -- въ ожиданіи отправки на невольничій рынокъ въ Константинополѣ.
  

XCII.

   При совершеніи этой операціи, оказалось, что оба пола были въ нечётномъ числѣ, такъ-что пришлось сковать одного мужчину съ женщиной. Сначала думали было причислить къ мужскому полу сопрано, но, поразмысливъ, оставили его на женской половинѣ, въ качествѣ старшины. Случай сдѣлалъ, что жребій быть связаннымъ съ женщиной палъ на Донъ-Жуана, очутившагося такимъ-образомъ возлѣ совершенной вакханки, съ здоровымъ, цвѣтущимъ лицомъ, что было крайне безпокойно для него, человѣка молодого.
  

XCIII.

   Рококанти попалъ, по несчастью, ни одну цѣпь съ теноромъ. Они ненавидѣли другъ друга, какъ умѣютъ ненавидѣть только въ театральномъ мірѣ, такъ-что каждый тяготился своимъ сосѣдомъ гораздо болѣе, чѣмъ судьбой. Раздраженные до-нельзя, они, вмѣсто того, чтобъ покориться и сдѣлать свою участь сноснѣе, продолжали ссориться -- и каждый тащилъ цѣпь въ свою сторону. Arcades ambo! то-есть -- дураки оба!
  

XCIV.

   Подругой Донъ-Жуана оказалась романка, изъ анконской Мархіи. Ея чёрные, огненные глаза заглядывали прямо въ душу, какъ раскалённые угли, и, вообще, она была скорѣе bella donna, чѣмъ prima donna. Брюнетка съ могучей комплекціей, она страдала сильнымъ желаніемъ нравиться, что, какъ извѣстно, прекрасное качество, когда есть природныя средства его поддерживать.
  

XCV.

   Но какъ ни велики были эти средства, на этотъ разъ они оказались непригодными ни къ чему, до-того печаль и меланхолія овладѣли всѣмъ существомъ Жуана. Сверкавшіе глаза его подруги встрѣчали въ его глазахъ одно унылое выраженіе. Прикованный совершенно близко, онъ естественно безпрестанно касался то ея руки, то прочихъ членовъ, изъ которыхъ могущество многихъ было неотразимо; но ничто не могло заставить сильнѣе биться его пульсъ или поколебать равнодушіе. Можетъ-быть, недавно-получённая рана была тому не малой причиной.
  

XCVI.

   Какъ бы то ни было, объ этомъ нечего разсуждать. Факты останутся фактами. Никогда любовникъ не могъ выказать большей вѣрности и любовница пожелать большаго постоянства. Доказательствъ приводить незачѣмъ. Хотя и говорятъ, что "никто не можетъ держать въ рукѣ огонь и въ то же время думать о снѣгахъ Кавказа" (это дѣйствительно удалось бы немногимъ), но испытаніе Донъ-Жуана было не менѣе трудно, и, однако, онъ вышелъ изъ него побѣдителемъ.
  

XCVII.

   Здѣсь я могъ бы сдѣлать скромное отступленіе, разсказавъ нѣсколько примѣровъ моей собственной воздержности въ молодости; но я отказываюсь отъ этого удовольствія, такъ-какъ знаю, что уже и безъ того многіе находятъ, будто двѣ первыя пѣсни моей поэмы слишкомъ вѣрно выхвачены изъ жизни. Потому я поспѣшу скорѣе освободить Донъ-Жуана съ корабля, а то мой издатель увѣряетъ, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чѣмъ этимъ двумъ пѣснямъ проникнуть въ англійское семейство.
  

XCVIII.

   Я согласенъ на всё и уступаю охотно, отсылая читателей къ нравственнымъ страницамъ Смоллета, Прайора, Аріоста и Фильдинга, разсказывавшихъ удивительныя вещи для такого щепетильнаго вѣка. Было время, когда я рьяно сражался перомъ и когда всё это лицемѣріе вызвало бы съ моей стороны комментаріи, отъ которыхъ я теперь отказываюсь.
  

ХСІХ.

   Подобно мальчишкамъ, любилъ и я въ тѣ времена ссориться, но теперь жажду мира и покоя, предоставляя ссоры и брань литературной братьѣ. Померкнетъ ли слава моихъ стиховъ прежде, чѣмъ высохнетъ рука, ихъ написавшая, или переживутъ они вѣка -- мнѣ всё равно. Трава на моей могилѣ будетъ также хорошо расти подъ напѣвъ ночного вѣтра, какъ и подъ громкіе звуки пѣсенъ.
  

С.

   Жизнь поэтовъ, баловней славы, дошедшихъ до насъ, не смотря на вѣка и различіе языковъ, составляетъ только малѣйшую частицу ихъ существованія. Двадцать вѣковъ, сквозь которые прошло чьё-нибудь имя, наростаютъ на нёмъ, какъ снѣгъ на катящійся комъ, обращая его, наконецъ, въ цѣлую ледяную гору; но гора эта, въ концѣ концовъ, оказывается всё-таки не болѣе, какъ холоднымъ снѣгомъ.
  

CI.

   Великія имена дѣлаются пустыми звуками, жажда славы -- пустой забавой, часто роковой для тѣхъ, которые желаютъ спасти свой прахъ отъ разрушенья. Вѣчное движенье -- вотъ законъ земной жизни впредь "до прихода праведнаго". Я попиралъ ногами прахъ Ахилла и видѣлъ людей, сомнѣвавшихся въ существованія Трои. Придётъ время, когда усумнятся -- существовалъ ли Римъ.
  

CII.

   Даже поколѣнія умершихъ вытѣсняются одно другимъ. Могила наслѣдуетъ могилѣ, пока не исчезнетъ и не схоронится самая память событія, уступивъ мѣсто своимъ наслѣдникамъ. Гдѣ эпитафіи, которыя читали наши отцы? и много ли ихъ осталось, кромѣ небольшого числа, спасённыхъ отъ мрака времени, тогда какъ столько имёнъ, прежде знаменитыхъ, погибли во всемірной смерти.
  

CIII.

   Я каждый день проѣзжаю верхомъ мимо мѣста, гдѣ со славой палъ дитя-герой де-Фуа, слишкомъ много жившій для людей и слишкомъ рано умершій для людского тщеславія. Раздроблённая колонна, изящно сдѣланная, но быстро разрушающаяся, напоминаетъ о равеннской рѣзнѣ, въ то время, какъ сорныя травы покрываютъ ея основаніе {Столбъ, воздвигнутый въ воспоминаніе равеннской битвы, стоитъ въ двухъ миляхъ отъ города; въ настоящее время онъ находится въ запустѣніи. Въ этой битвѣ палъ Гастонъ-де-Фуа, герцогъ Немурскій, сынъ Людовика XII, выигравъ её на 24-мъ году своей жизни.}.
  

CIV.

   Каждый день прохожу я мимо гробницы, заключающей тѣло Данта {Дантъ похоронёнъ въ Равеннѣ; сначала онъ лежалъ въ прекрасной гробницѣ, воздвигнутой его покровителемъ, Гвидо ди-Полента; ее перестроилъ Бернардо Бембо въ 1443 г., потомъ ее опять перестроилъ и реставрировалъ кардиналъ Кореи въ 1692 г., а въ 1792 г. эта гробница замѣнена болѣе великолѣпной, выстроенной на счётъ кардинала Луиджи Гонзаго.}. Маленькій куполъ, болѣе изящный, чѣмъ величественный, осѣняетъ его прахъ; но здѣсь чествуется память поэта, а не воина. Придётъ время, когда трофеи побѣдителя и страницы поэта исчезнутъ, какъ исчезли пѣсни славы, воспѣвавшія героевъ умершихъ до смерти Пелея и до рожденія Гомера.
  

CV.

   Кровь людей служила цементомъ для этой колонны, а людскіе помои её разрушатъ, какъ будто грубая чернь хочетъ показать тѣхъ своё презрѣніе къ мѣсту, гдѣ зарытъ герой. Вотъ какъ обращаются съ трофеями войны! Впрочемъ, такъ и слѣдуетъ поступать съ памятью кровожадныхъ псовъ, чья дикая жажда крови и славы заставила міръ вытерпѣть такія страданія, какія Дантъ видѣлъ только въ аду.
  

CVI.

   Но поэты всё-таки будутъ являться. Хотя слава, какъ увѣряютъ, дымъ, но дымъ одуряющій и дѣйствующій на людское сердце, какъ чистѣйшій ладанъ. Мятежное чувство, породившее на свѣтъ первую пѣсню, будетъ дѣйствовать и впредь. Какъ волны на прибрежья разбиваются въ пѣну, такъ страсти, доведённыя до крайняго напряженія, превращаются въ поэзію, потому-что поэзія -- самая чистѣйшая страсть, или, по крайней мѣрѣ, была ею, пока не сдѣлалась модной вещью.
  

CVII.

   Если кто-нибудь, испытавъ въ теченіи бурной и богатой событіями жизни всевозможныя страсти, получитъ глубокую и печальную способность отражать ихъ образъ, какъ въ зеркалѣ и, притомъ, со всѣми натуральными красками, то, пожалуй, вы будете и правы, воспрещая ему дѣлать это, но этимъ вы навѣрно испортите прекрасную поэму.
  

CVIII.

   О, вы рѣшительницы судьбы всякой книги, голубоокія созданія прекраснаго пола, чьи взоры говорятъ -- жить или умереть новой поэмѣ, скажите, удостоите ли вы словомъ "imprimator" {Imprimatur -- подпись на корректурномъ листѣ, означающая дозволеніе печатать.} моё произведеніе? Какъ! неужели я долженъ буду сгнить въ лавкѣ пирожника, этомъ Корнуэльскомъ притонѣ, гдѣ грабятъ потерпѣвшихъ парнасскія крушенія? и неужели я останусь единственнымъ поэтомъ, котораго вы откажетесь напоить вашимъ Кастальскимъ чаемъ?
  

СІХ.

   Неужели я уже совсѣмъ пересталъ быть львомъ дня, салоннымъ поэтомъ, забавникомъ, вашимъ избалованнымъ любимцемъ, повторяющимъ, подъ дождёмъ комплиментовъ, какъ скворецъ Іорика: "не могу! не могу больше!" Если такъ, то я, подобно взбѣшонному Вордсворту, когда его перестали читать, начну кричать, что вкуса нѣтъ болѣе на свѣтѣ, что слава -- пустая лотерея, разыгрываемая нѣсколькими старыми дѣвами въ синихъ юбкахъ.
  

CX.

   Синихъ... "тёмно, густо и обольстительно", какъ сказалъ какой-то поэтъ о небѣ, и какъ я, мои учёныя барыни, говорю о васъ. Увѣряютъ, что у васъ даже синіе чулки (хотя Богъ знаетъ почему. Я лично рѣдко видѣлъ чулки такого цвѣта) и притомъ синіе, какъ подвязка, украшающая лѣвую ногу патриція на какомъ-нибудь придворномъ полночномъ празднествѣ или утреннемъ выходѣ.
  

СХІ.

   Но между вами есть и сущіе ангелы; но -- увы!-- прошло то время, когда вы читали мои стихи, а я, риѳмующій воздыхатель, читалъ въ вашихъ взорахъ. Время это, повторяю, прошло я -- Богъ съ нимъ! Впрочемъ, я не презираю учёныхъ женщинъ, потому-что подъ этой оболочкой скрывается добродѣтель. Я зналъ одну женщину этого разбора, самую прекрасную, невинную и добродѣтельную изъ всѣхъ, но -- совершенную дуру.
  

CXII.

   Гумбольдтъ, этотъ первый, но не послѣдній изъ путешественниковъ, изобрѣлъ, по послѣднимъ извѣстіямъ, если они вѣрны, особый инструментъ, названіе котораго я позабылъ, какъ равно и день этого необычайнаго открытія, служащій для измѣренія степени синевы атмосферы {Этотъ инструментъ -- кинанометръ, изобрѣтённый для удостовѣренія въ плотности атмосферы.}. О, леди Дафна! позвольте мнѣ измѣрить имъ васъ!
  

CXIII.

   Но -- къ нашему разсказу! Корабль, нагруженный невольниками, назначенными для продажи въ столицѣ, исполнивъ требуемыя формальности, бросилъ, наконецъ, якорь подъ стѣнами сераля. Грузъ его, какъ не зараженный чумой, высадили на берегъ и отвели на рынокъ, гдѣ было уже много грузинокъ, русскихъ и черкешенокъ, назначенныхъ въ продажу, для удовлетворенія разныхъ домашнихъ надобностей и страстей.
  

СXIV.

   Нѣкоторыя пошли по очень высокимъ цѣнамъ. Такъ за одну черкешенку, прелестную дѣвочку съ гарантированной невинностью, заплатили полторы тысячи долларовъ. Небо обильно пролило на неё всевозможные дары красоты. Надбавка цѣнъ на неё привела въ отчаяніе нѣсколькихъ рьяныхъ покупщиковъ, но когда сумма перешла за тысячу сто долларовъ -- они поняли, что покупка назначалась для самого султана, и потому тотчасъ благоразумно отступились.
  

CXV.

   Двѣнадцать негритянокъ изъ Нубіи пошли по гораздо высшей цѣнѣ, чѣмъ какую дали бы за нихъ на любомъ рынкѣ Вестъ-Индіи, не смотря на то, что, со времени уничтоженія невольничества стараніями Вильберфорса, цѣна на этотъ товаръ тамъ удвоилась. Удивляться этому ничего: порокъ расточительнѣе любого короля. Всѣ добродѣтели экономны, считая даже и лучшую изъ нихъ -- благотворительность; но порокъ не пожалѣетъ ничего, ради одной рѣдкости.
  

CXVI.

   Что же касается судьбы членовъ юной труппы, то нѣкоторые были куплены пашами, другіе -- жидами, одни должны были согнуться подъ тяжестью ношъ, другіе же, сдѣлавшись ренегатами, получили болѣе почётныя должности надзирателей; женщины же, стоявшія печальными группами и ласкавшія себя надеждой попасть въ гаремъ не очень стараго визиря, были покупаемы по одиночкѣ, имѣя въ перспективѣ сдѣлаться любовницами, четвёртыми женами или жертвами.
  

CXVII.

   Подробное описаніе всего этого отлагаю я до слѣдующей пѣсни, точно также, какъ и разсказъ о послѣдующей судьбѣ моего героя; эта же пѣсня и безъ того вышла слишкомъ длинной. Я знаю, что многословіе надоѣдаетъ; но что жъ дѣлать, если ужь таковъ характеръ моей Музы? Однимъ словомъ, дальнѣйшую повѣсть о Донъ-Жуанѣ отлагаю я до того, что называется у Оссіана: Пятый Дуанъ.
  

ПѢСНЬ ПЯТАЯ.

  

I.

   Когда эротическіе поэты воспѣваютъ своихъ возлюбленныхъ въ гладкихъ, сладкогласныхъ стихахъ, спаривая риѳмы, какъ Венера своихъ голубковъ, они не думаютъ, какое зло тогда дѣлаютъ и, притомъ, зло тѣмъ большее, чѣмъ блистательнѣе ихъ успѣхъ. Стихи Овидія доказываютъ это лучше всего, и даже Петрарка, съ строгой точки зрѣнія, не болѣе, какъ платоническій сводникъ всего потомства.
  

II.

   Поэтому я отвергаю безусловно эротическія произведенія, кромѣ такихъ, которыя писаны не съ тѣмъ, чтобъ привлекать своимъ содержаніемъ -- словомъ, произведеній простыхъ, краткихъ, не раздражающихъ чувственность, съ нравоученіемъ, слѣдующимъ за каждой ошибкой, и которыя, вообще, написаны болѣе для поученія, чѣмъ для удовольствія, почему и преслѣдуютъ строго всякую страсть. И такъ, если только мой Пегасъ не потеряетъ подковъ, я обѣщаю, что настоящая моя поэма будетъ образцомъ нравственности.
  

III.

   Два берега, европейскій и азіатскій, усѣянные дворцами, рукавъ моря, со множествомъ кораблей, куполъ святой Софіи, сверкающій золотомъ, рощи кипарисовъ, гордо воздымающій свою бѣлую голову Олимпъ и двѣнадцать острововъ -- всё это составляетъ картину, какую вообразить легче, чѣмъ описать и которая такъ плѣнила прекрасную Марію Монтэгю.
  

IV.

   Я чувствую какое-то особенное пристрастіе къ имени Маріи. Было время, когда оно звучало для меня магическимъ образомъ; да и теперь ещё пробуждаетъ оно во мнѣ мечты о томъ царствѣ фей, гдѣ я видѣлъ чудеса, которымъ не было суждено осуществиться. Всѣ мои прежнія чувства измѣнились; но это -- измѣнилось послѣднимъ, и производимое имъ на меня очарованіе ещё не испарилось совсѣмъ. Но, однако, я впадаю въ унылый тонъ и, пожалуй, остужу впечатлѣніе моей поэмы, которая никакъ не должна быть патетической.
  

V.

   Вѣтеръ шумѣлъ надъ Эвксиномъ и волны съ пѣной разбивались о лазоревые Симилегады. Восхитительно смотрѣть, сидя на могилѣ гиганта {Холмомъ Гиганта" -- или "Могилою Великана" -- называется возвышеніе на азіятскомь берегу Босфора, весьма часто посѣщаемое путешественниками.}, какъ бушуютъ волны Босфора, омывающія берега Европы и Азіи! Изъ всѣхъ морей, заставляющихъ страдать морской болѣзнью, нѣтъ въ свѣтѣ моря бо              Душѣ -- которая, безъ нихъ,
             Была бы -- лишь темницей хладной,
             Для сердца и для чувствъ живыхъ!...
             Въ насъ только бушевали бъ бури,
             И не запалъ бы къ намъ, съ лазури,
             Лучъ ни одинъ, и слѣдъ грозы --
             Не смыла бъ капелька слезы....
  
                                 ССІХ.
  
             Однакожъ,-- кончимъ разсужденья,
             Чтобъ долѣе не утомлять --
             Читателей долготерпѣнья;
             И хоть, какъ Байронъ, разобрать
             Анатомически могли бы --
             Весь сердца нашего составъ,
             Какъ очага горючей глыбы, 40
             Что человѣкомъ, Богъ, назвавъ,
             Безсмертной надѣлилъ душою:
             Покамѣстъ, этою строфою,
             Главу вторую заключимъ,
             Да къ новой -- живо поспѣшимъ!
  

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  
                                 I.
  
             Привѣтъ тебѣ и поклоненье,
             О Муза, Фебова сестра!
             Пошли мнѣ свыше вдохновенье....
             Et coetera! et coetera!
             Оставили мы Донъ-Жуана,
             Въ роскошномъ гротѣ подъ скалой,
             На тихомъ брегѣ океана,
             Въ объятьяхъ Хайде молодой,
             Уснувшаго подъ стражей милой --
             Очей, съ чарующею силой,
             Покоящихся на своемъ
             Любимцѣ, въ забытьи нѣмомъ....
  
                                 II.
  
             Красавица еще не знала
             Отравы счастья своего,
             И, полнымъ сердцемъ, довѣряла
             Врагу спокойствія его,
             Что, до сихъ поръ, не возмущалось,
             Ни тучкой грусти, ни слезой,
             А радостью лишь отражалось --
             Въ очахъ невинности младой!...
             И сердце дѣвственное, боли
             Неиспытавъ еще, могло ли
             Вообразить, чтобъ могъ враждой
             Дышать предметъ столь дорогой!...
  
                                 III.
  
             Да и зачѣмъ, кумиръ прекрасной,
             Что здѣсь любовью мы зовемъ!
             Зачѣмъ такъ, на земли, опасно
             Дышать твоимъ живымъ огнемъ?...
             Зачѣмъ,-- гдѣ, изумрудной сѣткой,
             Лишь миртамъ съ розами твои
             Бесѣдки обвивать,-- нерѣдко,
             И мрачный кипарисъ свои,
             Тожъ вѣтви, словно надъ могилой.
             Тамъ смѣетъ простирать уныло?
             И неужли избрать не могъ
             Ты лучше толмача, чѣмъ -- вздохъ?...
  
                                 IV.
  
             Цвѣты красавица срываетъ.
             Чтобъ ароматомъ подышать,
             И, на груди, ихъ заставляетъ --
             По малу, блекнуть, увядать....
             Не такъ ли, какъ цвѣты же эти,
             И дѣвы милыя -- къ груди
             Льнуть нашей тожъ, попавъ къ намъ въ сѣти,
             Чтобъ имъ.... лишь гибнуть, не цвѣсти?...
             Такъ все здѣсь, на земли, что любитъ,
             Иль -- гибнетъ и само, иль -- губитъ!..
             Красавица! любовь -- огонь:
             Хоть гаснетъ, жжетъ она -- лишь тронь!...
  
                                 V.
  
             Чуть сердце женщины забьется
             Любовью первой -- всей душой
             Она счастливцу отдается,
             Упоена любовью той...
             И, для нея, не существуетъ
             Ужъ въ мірѣ больше -- ничего!
             Потомъ.... страсть пылкая минуетъ;
             Привычка, видѣть все его,
             По малу сердце охлаждаетъ;
             Предметовъ тысяча мелькаетъ
             И раздробляется любовь --
             На столько жъ разныхъ огоньковъ!...
  
                                 VI.
  
             Чья жъ тутъ вина? на сторонѣ ли
             Созданій милыхъ, иль мужчинъ? --
             Задачи бъ этой не съумѣли
             Рѣшить,-- ни Питтъ, ни самъ Франклинъ!
             Одно лишь только достовѣрно-
             Что женщина, доведена
             Ужъ до такой любви чрезмѣрной,
             Не превратись въ ханжу она,
             Иль куклу нравственности строгой; --
             Должна, безспорно, давъ не много
             Угомониться языкамъ,--
             Опасной сдѣлаться сердцамъ!
  
                                 VII.
  
             Тутъ можно бъ было много, много
             Чего сказать!... поговорить
             И о супружествахъ....1 но, строго
             Держась системы не томить
             Своихъ читателей терпѣнья,--
             (Тѣмъ болѣ, что, и безъ того,
             Вдались ужъ слишкомъ въ разсужденья!)
             За нить разсказа своего
             Возьмемся вновь!... Да и, признаться,
             Супружествъ нечего касаться:
             Жуанъ и Хайде -- сихъ цѣпей
             Не вѣдали, въ любви своей!...
  
                                 VIII.
  
             И въ этомъ, если вы хотите,--
             Ошибка, даже и вина,
             Большая -- ихъ, и -- ихъ судите....
             А наше дѣло -- сторона!
             Но если бъ и на насъ сердиться
             Тутъ вздумалъ кто, нахмуривъ бровь,
             Или замѣтно покоситься,
             Что незаконную любовь
             Мы раскрываемъ.... пусть, заранѣ,--
             На соблазнительномъ романѣ
             Безбрачно-счастливой четы,
             Закроетъ книгу, до бѣды!....
  
                                 IX.
  
             Такія книги, сами знаемъ,
             Читать опасно.... но -- лишь тѣмъ,
             Кто слабъ умомъ!-- и продолжаемъ
             Разсказъ нашъ грѣшный, между тѣмъ,
             Для тѣхъ,-- кого съ пути не можетъ
             Сбить соблазнительный предметъ:
             Да и числа онъ не умножитъ
             Грѣховъ, которыхъ полонъ свѣтъ!...
             И такъ: -- чета, хоть и грѣшила
             Ужасно въ этомъ,-- находила
             Себя счастливѣйшей.... и связь
             Преступная ихъ не рвалась!...
  
                                 X.
  
             Напротивъ; съ каждымъ днемъ все болѣ
             Усиливалась и росла....
             Но только,-- въ столь счастливой долѣ,
             Безпечна черезъ чуръ была
             Младая Хайле; забывала,
             Что островъ былъ ея отца,
             И Донъ-Жуана посѣщала
             Такъ слишкомъ часто, что сердца
             Ихъ, свыкшись, не могли бъ, безъ муки,--
             На мигъ перенести разлуки:
             Не то,-- и жизнью, можетъ быть,
             Пришлось бы Хайде заплатить!...
  
                                 XI.
  
             Покрайней мѣрѣ такъ бываетъ
             Всегда,-- пока еще любовь,
             Со всею силой въ насъ пылаетъ,
             Волнуя молодую кровь,
             И ненасталъ -- часъ пресыщенья,
             Что погашаетъ пылъ страстей!
             Но, впрочемъ, Хайде, безъ сомнѣнья,
             О томъ не думала.... лишь ей,
             Безъ Донъ-Жуана,-- было бъ скучно!...
             И потому съ нимъ неразлучно
             Старалась быть, хотя бъ пока,--
             До возвращенья старика.
  
                                 XII.
  
             Старикъ же, все еще разстаться
             Не могъ съ морями, хоть домой --
             Давно бъ ему пора, признаться!...
             Онъ и спѣшилъ, везя съ собой --
             Тьму плѣнныхъ, скованныхъ цѣпями,
             И сортировку сдѣлавъ имъ,
             Подъ клеймами и нумерами
             Да, съ этимъ грузомъ дорогимъ,
             Что вымѣнять ужъ коршунъ старый
             Намѣревался на доллары,--
             Вдругъ бурей былъ застигнутъ онъ,
             И вновь далече занесенъ!...
  
                                 XIII.
  
             И тутъ, однакожъ, безъ изъяна,--
             Удачно дѣло смастерилъ!
             Въ виду, у мыса Матапана,
             Часть груза своего сложилъ --
             Онъ у друзей своихъ, Майнотовъ,
             Въ Тунисъ другую переслалъ,
             Черезъ надежнѣйшихъ фактотовъ; 2
             А для себя лишь отобралъ --
             Что было лучшаго, изъ плѣнныхъ,
             Да изъ товаровъ драгоцѣнныхъ,
             Но -- самыхъ легкихъ, чтобъ, стрѣлой.
             Летѣлъ его корабль домой.
  
                                 XIV.
  
             Лишь, по пути, еще онъ рынки
             Восточные околесилъ,
             И такъ успѣшно, что былинки,
             Везъ барыша, съ рукъ не спустилъ!...
             И вотъ -- со златомъ, да, при этомъ,
             И для любимицы своей,
             Для Хайде, съ женскимъ туалетомъ,
             Незабывая и о ней.
             Доволенъ крейсирствомъ и ловомъ,
             Съ удачнымъ сбытомъ,-- счастливъ, словомъ,--
             Плылъ съ нетерпѣньемъ, наконецъ,
             Въ объятья къ дочери отецъ.
  
                                 XV.
  
             И плылъ недолго; изъ пучины,
             Родные берега росли....
             Ему жъ таможни, карантины.
             Служить помѣхой не могли!
             Причаливши благополучно,
             Онъ приказалъ толпѣ подручной,
             Корабль не медля разгрузить,
             Да, въ докъ поставивъ, починить;
             А самъ, скорѣе, одинокой,--
             Взобравшись на утесъ высокой,
             Остановился, чтобъ, пока.
             Взглянуть на домъ издалека....
  
                                 XVI.
  
             Какихъ тьма думъ и ощущеніи
             Насъ не волнуетъ, въ первой мигъ.
             Когда,-- по долгомъ отдаленьи,--
             Мы снова дома, близъ своихъ!...
             Т^къ неизвѣстность насъ тревожитъ:
             Въ какомъ порядкѣ все найдемъ?...
             Все, что мы любимъ, все. что можетъ
             Насъ занимать,-- пока на немъ
             Не упокоимъ, съ упоеньемъ,
             Мы нашихъ взоровъ,-- подозрѣньемъ,
             Сомнѣньемъ, тайною тоской,
             Насъ мучитъ, до минуты той!
  
                                 XVII.
  
             Особенно,-- мужьямъ съ отцами,
             Тутъ достается трепетать.--
             За женъ и дочерей!... сѣтями,
             Да и какими, надо знать,--
             Опутать можетъ ихъ лукавой,
             Чуть нѣтъ за ними -- глазъ да глазъ!...
             Такая съ женщинами, право,
             Бѣда!... и голова, не разъ,
             Отъ нихъ вскружится по неволѣ!...
             Да! о прекрасномъ этомъ полѣ,
             Чтобъ кой-чего не вышло тамъ,--
             Не малая забота намъ!..
  
                                 XVIII.
  
             А какъ, въ отсутствіи скажите,
             За женами да дочерьми,
             Усмотрите и сохраните
             На нихъ вліянія свои?...
             Иль мало случаевъ бывало,
             Что жены, безъ своихъ мужей,
             Соскучась на свободѣ,-- мало
             По малу, привыкаютъ къ ней,
             И послѣ.... муженьковъ считаютъ --
             Ужъ лишними, о покидаютъ!...
             Не покидаютъ ли, тайкомъ,
             И дочери -- отцовскій домъ?...
  
                                 XIX.
  
             Не всѣмъ счастливцами такими
             Быть -- какъ Улиссъ! и съ фонаремъ,
             Подъ небесами голубыми,
             Едва ль другой найдется томъ --
             Такого самоотверженья,
             Какое въ Пенелопѣ 3 онъ
             Нашелъ, исполненъ изумленья,
             Изъ дальнихъ возвратясь сторонъ!
             Да и зачѣмъ лить женамъ слезы,
             Когда, въ замѣнъ ихъ, словно розы,
             Имъ можно поцѣлуй друзей --
             Срывать, въ отсутствіи мужей!?...
  
                                 XX.
  
             Такъ путешествія опасны!
             Добро еще холостякамъ....
             Какъ ни казались бы ужасны
             Подругъ измѣны ихъ сердцамъ --
             Обманутый красоткой милой,
             Умѣвшей богача поддѣть,
             (Избравъ, для злата, остовъ хилой!...)
             Все жъ холостякъ еще имѣть
             Надежду можетъ -- подобраться
             Къ ней снова въ милость, и вписаться
             Въ число услужливыхъ друзей....
             Или -- презрѣвъ, забыть о ней!
  
                                 XXI.
  
             Но отступили мы отъ дѣла!
             Старикъ нашъ, Ламбро, 4 чуть родной
             Дымокъ увидѣлъ -- овладѣла
             Имъ радость и восторгъ живой!
             Лишь, въ метафизикѣ не сильный,--
             Отдать отчета не умѣлъ:
             Зачѣмъ на домъ свой такъ умильно,
             Такъ безтревожно онъ смотрѣлъ?...
             Онъ дочь свою любилъ сердечно;
             Но и лишись ея,-- конечно,
             Не могъ бы, и сквозь слезъ самихъ.--
             Все разгадать причины ихъ!...
  
                                 XXII.
  
             Да; билось какъ-то безотчетно,
             И ровно, сердце старика!
             На домъ, казалось, беззаботно,
             Безъ цѣли онъ, издалека
             Смотрѣлъ, и только любовался,--
             Какъ стѣны бѣлыя златилъ
             Лучъ яркій дня; какъ рисовался
             Тѣнистый садъ; какъ бѣгъ струилъ
             Сребристый ручеекъ съ журчаньемъ....
             Старикъ смотрѣлъ, да, со вниманьемъ.
             Лай слушалъ псовъ, что, у воротъ.
             Съ цѣпи рвалися на народъ....
  
                                 XXIII
  
             Вообразите жъ удивленье,
             Когда замѣтилъ онъ, потомъ,--
             Въ саду -- какое-то движенье,
             И блескъ оружья!... все жъ, притомъ,
             Въ одеждахъ праздничныхъ пестрѣло,
             И слышался веселый шумъ..-.
             Что за причина!-- Тутъ, несмѣло,
             Исполненъ разнородныхъ думъ,
             Онъ сталъ спускаться... шумъ слышнѣе,
             Толпа и ближе и виднѣе:
             И слышитъ -- музыка гремитъ,
             И пѣсни, хохотъ, пиръ кипитъ!...
  
                                 XXIV.
  
             Съ утеса, наконецъ, спустился;
             Сквозь чащу направляетъ путь --
             Къ долинѣ, вдругъ.... остановился:
             Предъ нимъ -- не сонъ ли? нѣтъ, ни чуть!
             Живая передъ нимъ картина --
             Народа пестрою толпой
             Полна зеленая долина;
             Подъ однозвучный скрипокъ вой,
             При рѣзкомъ присвистѣ свирѣлокъ,
             И шумѣ бубновъ и тарелокъ,
             Онъ видитъ -- въ пляскѣ -- слугъ своихъ.
             Какъ будто дѣломъ занятыхъ!...
  
                                 XXV.
  
             Какъ дервиши они кружились,
             На мѣстѣ, на одной ногѣ,
             То расходились и сходились,
             Какъ будто къ схваткѣ, а въ рукѣ,
             У каждаго изъ нихъ, сверкало
             Оружье!... пляска то была --
             Пиррическая, 5 что, бывало,
             И древнихъ Грековъ души жгла,
             Картину боя представляя;
             Но Ламбра пляска боевая
             Не столько заняла собой,
             Какъ видъ картины тамъ другой
  
                                 XXVI.
  
             Подальше -- полныя приманки
             И обольстительныхъ красотъ,
             Свивались юныя Гречанки
             Въ летучій рѣзвый хороводъ....
             И даже въ старцѣ заиграла,
             Невольно кровь при видѣ ихъ!
             Особенно одна плѣняла:
             Красивѣй всѣхъ подругъ своихъ,--
             Платочкомъ бѣлымъ развѣвая
             Надъ головой, да распѣвая
             Родныя пѣсни,-- за собой
             Вела она красавицъ рой!
  
                                 XXVII.
  
             Одушевленныя весельемъ,
             Одна прелестнѣе другой,--
             Какъ бы жемчужнымъ ожерельемъ,
             За руки взявшись, подъ ногой
             Земли не слыша, мотыльками
             Онѣ носились,-- лишь коса.
             Надъ бѣлоснѣжными плечами,
             Взвѣвалась вѣтеркомъ; глаза
             Восторгомъ радости сверкали,
             А перси нѣгою дышали!...
             И Ламбро отвести очей
             Не могъ -- отъ этихъ милыхъ фей!
  
                                 XXVIII.
  
             А дальше тамъ,-- поджавши ноги,
             Сидѣли трупы на коврахъ,
             Пилавъ 6 вкушая безъ тревоги;
             Предъ ними -- въ свѣтлыхъ хрусталяхъ,
             Шербеты 7 разные и вины --
             Стояли дружною семьей....
             Тамъ были все одни мужчины,
             И больше -- старцы; дѣтокъ рой
             Но всей долинѣ разсыпался;
             Слѣдя за ними, любовался
             Взоръ матерей.... ну, словомъ, весь
             Былъ островъ Ламбра собранъ здѣсь!
  
                                 XXIX.
  
             Все веселилось, забавлялось,
             И всей душою, безъ заботъ,--
             Разгульной жизни предавалось. .
             Пиръ длился и шумѣлъ народъ!
             Для большей же потѣхи, были --
             И фокусники, и шуты,
             Что надували и смѣшили
             Охотниковъ разинуть рты,
             Да и до слезъ нахохотаться....
             Такого праздника, признаться,
             Не помнилъ, на своемъ вѣку --
             Никто, на этомъ островку!...
  
                                 XXX.
  
             Но, какъ невинны ни казались
             Увеселенья эти всѣ,--
             У Ламбра кулаки сжимались,
             Съ досады!... даже и красѣ,
             Которой такъ-было прельщался
             Въ летучемъ хороводѣ онъ,
             Ужъ болѣе не любовался:
             Такъ этимъ всѣмъ онъ былъ взбѣшенъ,
             Разсчитывая -- сколько даромъ,
             Тутъ, денегъ брошено!... и, въ яромъ
             Негодованіи своемъ,
             Жалѣлъ,-- что покидалъ и домъ!
  
                                 XXXI.
  
             Что значитъ человѣкъ! Какими
             Бываетъ жизнь его, не разъ,
             Опасностями роковыми
             Окружена!... за день, за часъ
             Полуиспитыхъ наслажденій,
             Онъ долженъ -- вѣкомъ, иногда,
             Платить -- язвительныхъ мученій!...
             Счастливѣйшій.... и тотъ,-- когда,
             Скажите, не знавалъ измѣны?...
             Что радость?-- пѣнье лишь Сирены:
             Неосторожный новичекъ
             Заслушался, и въ бездну -- скокъ!...
  
                                 XXXII.
  
             Не снилось Ламбру шумной встрѣчи,
             Какую дома онъ нашелъ!--
             Обыкновенно, скупъ на рѣчи,
             Дѣла таинственно онъ велъ;
             И тутъ, хотѣлъ онъ непремѣнно,
             Знать не давая о своемъ
             Прибытьи,-- нежданно, мгновенно,
             Предстать предъ дочерью тайкомъ....
             И потому, поодаль стоя,
             И никого не безпокоя,
             Довольно страннымъ находилъ --
             Что такъ народъ его кутилъ!...
  
                                 XXXIII.
  
             Увы! не зналъ онъ... (такъ-то можно
             Всѣмъ слухамъ вѣрить!) что о немъ
             Разнесся слухъ,-- конечно, ложной,
             Что будто умеръ онъ! и домъ,
             На основаньи этой вѣсти,--
             Но немъ и трауръ ужъ носилъ;
             Потомъ, и скинулъ.... хоть, по чести,--
             И срокъ еще не наступилъ!...
             Но дѣлать нечего ужъ было,
             Когда и Хайде взоръ унылой
             Отъ слезъ успѣла осушить,
             И, съ милымъ, объ отцѣ забыть!
  
                                 XXXIV.
  
             Къ тому же долгая разлука --
             Ужасно сердце холодитъ!
             Да и томиться долго -- скука;
             А наша жизнь -- стрѣлой летитъ!..
             Такъ пользоваться не мѣшаетъ,
             Хоть на лету, всѣмъ, что, порой,
             Пріятнаго судьба бросаетъ
             Намъ полу щедрою рукой!
             Лишь Хайде не совсѣмъ, конечно,
             Въ своей невинности безпечной,
             Такъ разсуждала.... но и ей --
             Пожить хотѣлось веселѣй!...
  
                                 XXXV.
  
             Да и, дѣйствительно, считая
             Отца умершимъ,-- погрустивъ
             Поплакавъ, Хайде молодая
             Рѣшилась, наконецъ, сложивъ
             Глубокой трауръ но покойномъ,
             Разсѣяться хоть какъ-нибудь;
             А по обычаю, -- пристойнымъ
             Его и пиромъ помянуть!
             И, какъ наслѣдницѣ богатой,--
             Ей не мѣшало сыпнуть злато,
             Чтобъ болѣе къ себѣ сердца
             Привлечь всѣхъ подданныхъ отца...
  
                                 XXXVI.
  
             Поэтому, и не смѣшно ли
             Ее намъ было бъ осуждать,--
             Что, сдѣлавшись хозяйкой воли
             Своей, впервые.... показать
             Хотѣлось ей такъ благородно,--
             Что счастливой своей судьбой
             Дѣлиться рада всенародно,
             Да дикій островокъ родной
             Весельемъ оживить, дотолѣ
             Скучавшій въ тягостной неволѣ,
             Затѣмъ, что Ламбро не любилъ
             Пировъ и лѣни.... скряга былъ!
  
                                 XXXVII.
  
             И вдругъ -- увидя, предъ собою,
             Такой здѣсь пиръ, хоть и вскипѣлъ
             Досадой Ламбро, и, съ душою
             Взволнованной, на все глядѣлъ,--
             Подумаете, можетъ статься,
             Что выскочитъ онъ, наконецъ,
             Изъ темной чащи, разсчитайся
             Не по добру, да, какъ овецъ.
             Занесши свой кинжалъ кровавый,--
             Разгонитъ всѣхъ, и, всѣ забавы
             Прервавъ, все въ трепетъ приведетъ,
             Казня и вѣшая народъ?...
  
                                 XXXVIII.
  
             Нѣтъ, вы ошиблись бы!-- Нисколько
             Онъ не изъ тѣхъ пиратовъ былъ;
             Онъ -- кротость самая; и только,--
             На изверга не походилъ!
             Такъ были всѣ его пріемы --
             Спокойны, ласковы, на взглядъ,.
             Да! съ дипломатикой знакомый,
             Какъ ни одинъ его собратъ,--
             Онъ такъ умѣлъ владѣть собою,
             Что въ душу Ламбра,-- стороною,
             Ни чей не могъ проникнуть взоръ:
             Онъ былъ ну, словно змѣй,-- хитеръ!
  
                                 XXXIX.
  
             Стоялъ онъ долго за кустами....
             Но, наконецъ, досаду скрывъ,
             Подъ добродушными чертами,--
             Онъ вышелъ; руки заложивъ
             За поясъ, подошелъ, въ молчаньи,
             Къ ближайшей трупѣ, что, въ тѣни
             Расположась,-- отъ возліяній,
             Глаза ужъ щурила свои...
             Неизмѣнивъ, и тутъ, привычной
             Улыбкѣ кротости двуличной,--
             Спросилъ онъ гостя одного:
             "Пиръ этотъ заданъ для кого?"
  
                                 XL.
  
             Гость, обращенъ къ нему спиною,
             Надъ кубкомъ допитымъ дремалъ;
             Заслышавъ голосъ надъ собою,
             Лишь голову онъ приподнялъ,
             И принимая, беззаботно,
             За приглашеніе -- вопросъ:
             "Лей, братецъ!" -- отвѣчалъ охотно,
             И кубокъ со стола поднесъ.
             Къ другому Ламбро обратился....
             Но тотъ -- почти не шевелился,
             И только головой качнулъ,
             Сказанъ: "пиръ знатный!" и зѣвнулъ.
  
                                 XLI.
  
             -- "Да ктожъ хозяинъ здѣсь?" -- "Вотъ славно!"
             Съ усмѣшкой третій отвѣчалъ:
             "Хозяина здѣсь нѣтъ: недавно
             Старикъ вашъ безъ вѣсти пропалъ..."
             -- "Онъ умеръ..." двое подхватили:
             "И дочь его теперь, у насъ,
             Хозяйка..." -- "Ба! хозяйка!... или --
             Хозяинъ, то есть; да что васъ
             Такъ это занимаетъ больно:
             Кто угощаетъ здѣсь? довольно,
             Что мы -- пируемъ.... и, за нихъ
             Вотъ выпьемъ-ко, за обоихъ!" --
  
                                 XLII.
  
             То были Греки, и пристали --
             Случайно къ этимъ берегамъ;
             И потому они незнали,
             Съ кѣмъ говорили; по рѣчамъ,
             Однакожъ, Ламбро догадался
             Въ чемъ было дѣло! и, хотя
             Такимъ пріемомъ не казался
             Доволенъ,-- продолжалъ, шутя,
             Но полонъ весь досады злобной,
             У нихъ разспрашивать подробно,--
             Ктожъ, и откуда, этотъ былъ
             Хозяинъ, что ихъ такъ поилъ?...
  
                                 XLIII.
  
             -- "Хозяинъ?... о! за угощенье
             Дай Богъ здоровья-то ему!
             Старикъ,-- какое съ нимъ сравненье!--
             Былъ скупъ, и страшенъ по всему
             Архипелагу, какъ разбойникъ!...
             По крайней мѣрѣ, отдохнемъ
             Мы безъ него; теперь покойникъ
             Спитъ, гдѣ-то, богатырскимъ сномъ!
             А молодой нашъ -- малый-чудо!..
             Кто жъ онъ? Какъ имя? и откуда?--
             Сосѣдъ мой можетъ объяснить;
             О немъ онъ любитъ говорить!" --
  
                                 XLIV.
  
             -- "Да я.... одно лишь только знаю,--
             Что пиръ, такъ пиръ ужъ хоть куда!
             И что за вины!... приглашаю
             Отвѣдать!-- Чтоже, господа?
             Нальемъ-ко снова! остальное --
             Все трынь-трава!... зачѣмъ терять
             Напрасно время золотое?.." --
             За кубки всѣ взялись опять;
             И Ламбро, видя, что. признаться,
             Неможетъ толку тутъ добраться,--
             На нихъ съ презрѣньемъ лишь взглянулъ,
             И въ сторону самъ повернулъ.--
  
                                 XLV.
  
             Онъ былъ -- желѣзнаго терпѣнья!
             И силу всей души своей
             Онъ доказалъ здѣсь, безъ сомнѣнья,
             Какъ рѣдкій, рѣдкій изъ людей!
             Всѣ саркастическія рѣчи,
             Что поражали слухъ его,
             Какъ будто сыпались картечи,
             Довольно мѣтко на него,--
             Онъ вынесъ, молча, и съ геройствомъ;
             Хоть и, невольнымъ безпокойствомъ,
             Душа его, какъ ни сильна,--
             А все была отравлена!...
  
                                 XLVI.
  
             Въ другое время, можетъ статься,
             Онъ и не вынесъ бы такихъ
             Рѣчей и личностей, признаться,
             И расчитался бы за нихъ...
             Но тутъ,-- сосредоточивъ злобу
             Въ самомъ себѣ, какъ хитрый змѣй,
             Убравшійся въ свою трущобу,
             Чтобъ послѣ выместить сильнѣй,--
             Не дѣлая вопросовъ болѣ,
             И времени не тратя долѣ,
             Направилъ къ дому путь скорѣй,
             Тропинкой тайною своей .
  
                                 XLVII.
  
             И здѣсь, однакоже, встрѣчались,
             Хоть изрѣдка, кой-кто ему.
             Лишь такъ довольны всѣ казались,
             И такъ не снился никому --
             Его пріѣздъ, такой нежданной,
             Что и вниманья на него
             Не обращали: хоть и странно
             Довольно было!... но всего
             Еще страннѣе, безъ сомнѣнья,--
             Что даже страха, ни смущенья,
             И въ слугахъ онъ не возбудилъ:
             Какъ бы забытъ ужъ всѣми былъ!...
  
                                 XLVIII.
  
             Вошелъ онъ въ домъ, какъ посторонній
             Какъ незнакомый никому!..
             Средь вакханальныхъ беззаконій,
             Входъ безпрепятственъ былъ ему;
             Да и пріемъ ему -- холодной! .
             Такая встрѣча у себя
             И отъ домашнихъ, (какъ угодно!)
             Была ужасна! и будь я --
             На мѣстѣ Ламбра... но онъ шума
             Надѣлать не хотѣлъ; хоть дума.
             И дума тяжкая, притомъ,--
             Лежала на душѣ свинцомъ!...
  
                                 XLIX,
  
             Вошелъ онъ, и -- лишь удивлялся,
             Какъ это такъ, никто его
             Не узнаетъ!!.. иль отчуждался
             Совсѣмъ ужъ дома своего,
             Онъ, какъ покойникъ, въ самомъ дѣлѣ?..
             И то опять: какъ и слѣда
             Не встрѣтить грусти.-- а веселье
             Одно лишь замѣчать, тогда,
             Какъ, и умри онъ, какъ считали.--
             Всежъ грусть -- приличья бъ налагали.
             Тѣмъ болѣ, что еще не могъ
             И трауру пройти весь срокъ!..
  
                                 L.
  
             У Ламбра сердце сильно сжалось,
             При одиночествѣ такомъ:
             Не у себя онъ былъ, казалось....
             Такъ поразилъ его пріемъ.
             Столь невнимательный впервые!
             Всежъ стоя, на порогѣ, онъ --
             Припомнилъ дни свои былые,
             И настоящее, какъ сонъ,
             Какъ тяжкій сонъ, его давило...
             Но, какъ ему ни тяжко было,
             Еще онъ подкрѣпленья силъ --
             Въ любви отцовской находилъ:
  
                                 LI.
  
             Дочь, для него, все составляла!
             И, какъ онъ ни былъ нравомъ крутъ,--
             Она, не разъ, его смягчала
             Своей невинностью....и тутъ,--
             Ея жъ могучему вліянью
             Еще подвластенъ, онъ призвалъ
             Всю бодрость духа -- къ устоянью
             Въ борьбѣ, гдѣ чуть-было не палъ,
             Кипя, за оскорбленье, местью....
             Но выдержалъ характеръ съ честью,--
             Всегда, какъ истинный герои,
             Умѣя управлять собой!
  
                                 LII.
  
             Нельзя сказать, чтобъ, отъ природы,
             И добръ онъ не былъ.... но его --
             Труды, опасности и годы,
             Такъ огрубили!-- одного
             Лишь чувства, иль скорѣе, страсти --
             Въ немъ не успѣли притупить:
             Онъ жилъ и грезилъ лишь о власти,
             Чтобъ изъ цѣпей освободить
             Свою отчизну, что страдала....
             Лишь эта дума занимала
             Умъ Ламбра!-- но куда рабу --
             Отчизны измѣнить судьбу!
  
                                 LIII.
  
             Къ тому жъ и выбралъ, какъ угодно,
             Путь не совсѣмъ приличный онъ,
             Для этой цѣли благородной,--
             Поправъ и совѣсть, и законъ!...
             За то, по крайней мѣрѣ, маха
             Онъ не далъ,-- дѣйствуя съ умомъ,--
             Богатства накоплять, безъ страха,
             Хоть и опаснымъ ремесломъ:
             Онъ былъ заклятѣйшимъ всѣхъ націй
             Врагомъ, для вѣрныхъ спекуляцій....
             Хоть и постыдно, могъ онъ знать,--
             Невольниками промышлять!
  
                                 LIV.
  
             Да какъ и лучше, за обиды
             Годнаго края, могъ онъ мстить?
             Притомъ, искателей Колхиды
             Потомокъ,-- тѣмъ же, стало быть,
             И духомъ онъ руководился,--
             Гоняться за златыми руномъ...
             Лишь, подъ другой звѣздой, родился:
             Любилъ кровавой бой, притомъ,--
             Врагъ жизни мирной и привольной!...
             Хоть небо родины -- невольно,
             Своей роскошной теплотой,
             Смягчало правъ его крутой!...
  
                                 LV.
  
             Климатъ Іоніи -- вліянье
             Имѣлъ тожъ и на вкусъ его,
             Какъ проявляло и избранье
             Жилища Ламбра; сверхъ того,
             И самая любовь къ искусствамъ!...
             Но, тутъ, особенно любилъ
             Онъ музыку, затѣмъ, что чувствамъ
             Такъ говоритъ!... Онъ находилъ
             Тожъ и въ природѣ наслажденье:
             Тишь моря, солнца захожденье,
             Шумъ листьевъ, ропотъ ручейка,--
             Не разъ, плѣняли старика!...
  
                                 LVI.
  
             Но всю любовь свою и славу
             Сосредоточилъ онъ -- въ одной
             Любимой дочери, по праву,
             Достойной этого -- красой!
             Она единственнымъ предметомъ
             Была -- его заботъ и думъ;
             И удовольствіе лишь въ этомъ
             Вкушалъ его суровый умъ;
             Такъ даже, что -- лишась, случайно,
             Послѣдней сей отрады тайной,--
             Онъ сталъ бы Полифемъ другой,
             Ожесточенный слѣпотой! 8
  
                                 LVII.
  
             Тигрицы бѣшенство -- ужасно.
             Когда тигрятъ у ней возьмутъ;
             И море въ ярости -- опасно,
             Гдѣ объ утесы волны бьютъ;
             Но ярость моря и тигрицы,
             Излившись, этой -- на стада,
             Того -- на кораблей станицы,
             Проходитъ вскорѣ, безъ вреда --
             И для тигрицы, и для моря;
             Но человѣческаго горя,
             Особенно, въ душѣ отца,--
             Не знаетъ бѣшенство конца!...
  
                                 LVIII.
  
             Но полно этихъ разсужденій,
             И возвратимся къ Ламбру!-- Онъ,
             Но долгой пыткѣ размышленій.
             Жестоко въ сердце уязвленъ,
             Оставилъ, наконецъ, пиръ шумный,
             И, не замѣченный никѣмъ,
             Отправился, благоразумно
             Въ свой кабинетъ.-- А между тѣмъ,
             Младая Хайде съ Донъ-Жуаномъ,
             Пируютъ, сладостнымъ обманомъ.
             Взаимныхъ чувствъ упоены....
             Другъ въ друга, то есть,-- влюблены!
  
                                 LIX.
  
             Предъ ними столъ съ рѣзнымъ узоромъ.
             Чеканнымъ золотомъ сіялъ;
             Кругомъ стола -- съ блестящимъ взоромъ,
             Младыхъ невольницъ рой порхалъ;
             Все, все, что самый прихотливый
             Вкусъ сибаритовъ записныхъ,
             Въ живой фантазіи игривой,
             Придумалъ для пировъ своихъ.--
             Обѣдъ ихъ пышный составляло;
             Мясное съ рыбнымъ взоръ плѣняло,
             И раздражало апетитъ
             Приправой, чудною на видъ!
  
                                 LX.
  
             Въ прозрачныхъ хрусталяхъ стояли
             Шербеты разные; плоды,
             Востока сласти,-- довершали
             Великолѣпный пиръ четы;
             Потомъ, -- Аравіи прекрасной
             Даръ благовонный поданъ былъ,
             Чѣмъ мусульманинъ сладострастный
             Клико съ портвейномъ замѣнилъ;
             Звѣздами жирными сверкая,
             Въ прекрасныхъ чашечкахъ Китая,
             Былъ это -- кофе, наконецъ,--
             Восточныхъ прихотей вѣнецъ!
  
                                 LXI.
  
             Какъ описать же украшенья,
             Палаты, гдѣ была чета?...
             Нѣтъ красокъ для изображенья:
             'Гамъ -- все прелестно, какъ мечта!
             Востока ткани дорогія;
             Хрусталь, и бронза, и фарфоръ,
             Затѣи вкуса выписныя,
             Кругомъ,-- обворожали взоръ,
             Сливаясь съ яркими лучами,
             Что отражались, зеркалами,
             Отъ камней, злата и сребра,
             Et coetera! et coetera!
  
                                 LXII.
  
             Ну, словомъ, такъ все это чудно
             Дышало нѣгой и красой.
             Что высказать -- и въ сказкѣ трудно!..
             Жуанъ съ подругой молодой,
             Въ ароматическомъ туманѣ,
             Клубящемся изъ урнъ златыхъ,
             Сидѣли, рядомъ, на диванѣ,
             Облокотясь на парчевыхъ
             Подушкахъ; коврикъ пышный,-новый
             Атласный ярко-пурпуровый,
             Съ широкой голубой каймой,--
             Роскошно стлался подъ ногой.
  
                                 LXIII.
  
             На Хайде были два Джелика: 9
             Одинъ -- весь палевый; другой --
             Малиновый; -- какъ одалыка,
             Притомъ, украшена чалмой,
             Изъ бѣлой шали, съ оторочкой
             И бахрамою золотой;
             Подъ тонкой бѣлою сорочкой
             Грудь воздымалася волной;
             Газъ тоже бѣлый, полосатый,
             У пояса аграфомъ сжатый,
             Обхватывалъ прелестный стань,
             Клубясь, какъ облачный туманъ.
  
                                 LXIV.
  
             Жемчугъ и камни дорогіе,
             Браслеты, цѣпи, на рукахъ,
             И перстни, кольцы золотые,--
             (Отличья сана въ тѣхъ странахъ!)
             Все въ ней величіе являло;
             Богатство, роскошь, красота --
             Ее отъ прочихъ отдѣляло;
             Она казалась, какъ мечта,
             Воображеніемъ поэта,--
             Прелестной Гуріей одѣта.
             Передъ которой палъ бы самъ
             И Магометъ, къ ея ногамъ!
  
                                 LXV.
  
             Красивъ костюмъ былъ и Жуана
             Изъ черной шали состоялъ
             И бѣлаго, какъ снѣгъ, баркана; 10
             Притомъ,-- весь золотомъ сіялъ
             И драгоцѣнными камнями,
             Которыми, какъ млечный путь,
             Горящій мелкими звѣздами,--
             Была усыпана вся грудь;
             На головѣ -- чалма съ султаномъ;
             Два пистолета съ ятаганомъ,
             У пояса, на золотой
             Цѣпи, блестѣли подъ рукой.
  
                                 LXVI.
  
             Передъ концемъ стола, мгновенно,
             Явились, на глаза четы,--
             Съ толпой танцовщицъ окрыленной,
             Евнухи, карлы и шуты;
             Импровизаторъ, 11 въ заключенье,
             Пришелъ и отдалъ свой Селямъ, 12
             Уже заранѣ вдохновенье
             Замѣтно было по глазамъ,
             Сверкавшимъ блескомъ метеора:
             Такъ сыпалъ молніями взора,
             Готовясь, сразу, такъ сказать,--
             Къ себѣ вниманье приковать!...
  
                                 LXVII.
  
             И былъ талантъ онъ знаменитый!
             На всѣ предметы, у него,
             Въ запасѣ были, какъ отлиты,
             Стихи: сатирой ли кого
             Отдѣлать, или, мадригаломъ,
             Польстить кому,-- всегда онъ былъ
             Готовъ и радъ; и либераломъ
             Слывя,-- нерѣдко онъ любилъ
             И обращаться, по неволѣ,
             Магнитной стрѣлкою, гдѣ болѣ
             Могъ -- отъ султана, иль паши,--
             Разсчитывать на барыши!...
  
                                 LXVIIІ.
  
             И какъ была не постоянной
             А подвижной, его звѣзда
             Полярная,-- то и не странно,
             Что даже избѣгалъ всегда
             Опалы грозной, или мести,
             Умѣя ловко ускользать,
             И въ самой низости,-- на чести,
             Притомъ, ни мало не терять",
             Такъ сущимъ былъ хамелеономъ!
             И, наконецъ, досталъ съ пенсьономъ
             Титулъ вѣнчаннаго пѣвца,
             Тогда, какъ стоилъ -- наглеца!
  
                                 LXIX.
  
             Но, впрочемъ, былъ любезной малой:
             Умѣлъ смѣшить и потѣшать,
             И общество его ласкало,--
             Покрайней мѣрѣ, угождать
             Старалось всѣмъ ему: кормили,
             Поили; пира, безъ него,
             Не обходилось, и -- платили
             Ему жъ, за это!... сверхъ того,
             За сатирическія шутки,
             За остроты да прибаутки,
             Хоть и не всякъ ихъ понималъ,--
             Не обирался онъ похвалъ!
  
                                 LXX.
  
             Какой быль націи? едва ли,
             Кто это зналъ.... но онъ Востокъ
             Зналъ хорошо, и всѣ считали
             Его за Грека; да и могъ
             Онъ Грекомъ быть, соединяя --
             Пронырство съ смѣтливымъ умомъ,
             И къ Туркамъ ненависть питая:
             Ихъ даже явнымъ былъ врагомъ!
             Умѣлъ лишь гнуться передъ силой....
             За то уже, гдѣ можно было,--
             До нельзя дерзость, иногда,
             Выказывалъ онъ безъ труда.
  
                                 LXXI.
  
             Съ такою гибкостью природной,
             Вездѣ друзей себѣ сыскавъ,
             Польстить и гордости народной
             Любилъ онъ,-- изучая нравъ
             Той націи, гдѣ, наиболѣ,
             Щедротъ и ласкъ онъ получалъ....
             И, счастливый своею долей,
             Онъ безъ боязни воспѣвалъ --
             И цѣпи рабства, и свободу,
             Развратъ, и нравственность, въ угоду
             Аудиторіи своей,
             Мѣняя лица, какъ Протей!
  
                                 LXXII.
  
             Съ арабами онъ былъ арабомъ,
             Средь Франковъ 13 европейцемъ былъ;
             Ѣлъ и хвалилъ кумысъ 14 съ кебабомъ, 15
             И трюфли и вино любилъ;
             Короче, былъ -- космополитомъ,
             Съ послушной музою своей!...
             И тутъ, на пирѣ знаменитомъ,
             Окинувъ взоромъ всѣхъ гостей,
             Настроилъ лиру подкупную,
             Да, грянувъ по струнамъ, такую
             Пропѣлъ онъ пѣснь, передъ четой,
             Все Грековъ. видя предъ собой:
  
                                 1.
  
                       Край чудесный! край природы!
                       И любви и божества!...
                       Гдѣ тѣ годы, гдѣ тѣ годы --
                       Вашей, славы и свободы,
                       Греческіе острова!...
  
                                 2.
  
                       Гдѣ любила, распѣвая,
                       Сафо, страстная краса;
                       Гдѣ искуства, процвѣтая,
                       Небеса благословляя,--
                       Создавали чудеса!...
  
                                 3.
  
                       То же небо! тѣ же воды!
                       То же солнце золотитъ
                       Дивныя красы природы,--
                       Лишь, на остовѣ свободы,
                       Цѣпь тяжелая лежитъ!...
  
                                 4.
  
                       Пиндара, Анакреона,
                       Ужъ не слышно пѣсень ихъ!
                       И въ отчизнѣ Геликона,--
                       Только стоны, вмѣсто звона
                       Древней лиры струнъ златыхъ!...
  
                                 5.
  
                       Съ горъ, далече на просторѣ,
                       Видѣлъ славный Мараѳонъ;
                       Съ Мараѳона видно море....
                       Греція въ цѣпяхъ и горѣ --
                       Вспоминаетъ милый сонъ!
  
                                 6.
  
                       На скалѣ, надъ Саламиной, 16
                       Царь сидѣлъ; внизу -- суда;
                       Рать, широкою плотиной,
                       Разстилалась надъ пучиной....
                       Было все -- его тогда!
  
                                 7.
  
                       На разсвѣтѣ, гордымъ взоромъ,
                       Царь полки свои считалъ;
                       Ввечеру жъ -- покрытъ позоромъ
                       Самъ бѣжалъ, и, метеоромъ,
                       Царской рати слѣдъ пропалъ!...
  
                                 8.
  
                       Гдѣ жъ они?... что и съ тобою
                       Сталось, Греція моя?...
                       Ты -- могильной тишиною
                       Залегла!... и мнѣ ль. златою
                       Лирой, пробудить тебя?...
  
                                 9.
  
                       О! напрасно! о! напрасно!...
                       Лишь осталося краснѣть,
                       За тебя, пѣвцу, прекрасной
                       Край боговъ!... да надъ несчастной
                       Долею твоей.... скорбѣть!...
  
                                 10.
  
                       Дайте жъ, лучше, намъ Самосской
                       Влаги -- свѣтлаго вина!...
                       Туркамъ -- битвы! мы -- отцовской
                       Кровію лозы Хіосской,
                       Спрыснемъ наши времена!...
  
                                 LXXIII.
  
             Патріотизмомъ распаленный,
             Такъ пѣлъ угодливый поэтъ;
             И въ этой пѣсни, имъ сложенной,
             Толкъ былъ ли кстати, или нѣтъ?--
             Ни онъ, ни шумное собранье,
             Не обращали, подъ хмелькомъ,
             На это своего вниманья;
             Лишь восхищались всѣ пѣвцомъ!...
             И дальше, подъ его напѣвы,
             Уже вакхическіе,-- дѣвы
             Свивались въ рѣзвый хороводъ;
             Въ ладоши хлопалъ весь народъ.
  
                                 LXXIV.
  
             Потомъ,-- паяцы ихъ смѣнили;
             Кривлялись карлы, и шуты
             Проказничали да смѣшили,
             Въ угоду молодой четы;
             И наконецъ,-- какъ все, обычно,
             Имѣетъ свой конець,-- и нашъ
             Веселый пиръ, порой приличной,
             При шелъ къ концу, при звонѣ чашъ,
             И шумныхъ тостахъ, какъ бываетъ....
             Но и читатель ужъ зѣваетъ,
             И самъ разскащикъ. какъ зѣвалъ --
             И самъ Гомеръ.... когда дремалъ!... 17
  
                                 LXXV.
  
             Но ужъ не бойтесь: отступленья
             Отложимъ въ сторону; хотя....
             И не мѣшаетъ -- въ разсужденья,
             Иль въ отвлеченности, шутя,
             Какъ въ міръ особый, увлекаться!...
             Да описанія одни --
             И могутъ надоѣсть, признаться,
             Какъ въ старые бывало дни,--
             Когда всѣ мысли замѣняли --
             Однѣ картины, и, едвали
             Небольше, утомляли умъ,
             Судьбой назначенный -- для думъ!
  
                                 LXXVI.
  
             Пиръ кончился,-- рабы сокрылись;
             Танцовщицы и карлы, въ слѣдъ
             За ними,-- тоже удалились;
             Умолкъ и сказочникъ-поэтъ,
             И пѣсень звуки остальные
             Уже затихли.... Въ тишинѣ,
             Остались только молодые
             Любовники, наединѣ,
             Любуясь красотой природы;
             Межъ тѣмъ -- на землю и на воды --
             Спускались сумерки, и день
             Слегка сгоняла ночи тѣнь....
  
                                 LXXVII.
  
             То -- Ave Maria!18 -- о Марія!
             То -- часъ Твой, и Тебѣ привѣтъ!
             Небесный часъ, когда земныя
             Смолкаютъ суеты суетъ!...
             О, какъ, въ странахъ благословенныхъ,
             Часъ этотъ чѣмъ-то напоенъ --
             Небеснымъ!... съ башенъ отдаленныхъ,
             Протяжный раздается звонъ....
             И все ему -- какъ бы внимаетъ!
             Самъ вѣтерокъ тогда стихаетъ,
             И роща лишь слегка шумитъ,
             Какъ бы молитву тамъ творить!
  
                                 LXXVIII.
  
             Такъ! Ave Maria! часъ священный!
             Молитвы часъ! и -- часъ любви!...
             Марія!... предъ Тобой, смиренно,
             Палъ грѣшникъ, и возвелъ свои
             Благочестивѣйшіе взоры,--
             Къ Тебѣ и Сыну Твоему! .
             И съ неба ангельскіе хоры
             Поютъ тамъ,-- слышится ему,--
             Гимнъ: Ave, Maria! gratiа plena!...
             О, въ этотъ часъ!-- всѣ на колѣна!
             Падите! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 LXXIX.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . Лишь Атей,
             Предъ именемъ Твоимъ небеснымъ,
             Холоденъ будетъ, какъ скала!
             Но, взоромъ Ты, своимъ чудеснымъ,
             Еще ребенку мнѣ зажгла,
             Въ груди, свѣтильникъ благодати,--
             Святую вѣру, и дитяти
             Внушила -- чистою душой.
             Благоговѣть передъ Тобой!
  
                                 LXXX.
  
             И я,-- со всѣмъ благоговѣньемъ,--
             Твое здѣсь имя повторилъ!...
             А тотъ, кто сталъ бы, съ подозрѣньемъ,
             Мнѣ запрещать сердечной пылъ,
             Пусть состязается, со мною,--
             На благочестьи! И судья
             Намъ -- небо: кто грѣшнѣй душою!
             Святая мысль, небесъ дитя,
             Гдѣ бъ, и когда бы, ни запала,
             Намъ въ душу, какъ зерно начала
             Всевышняго,-- вездѣ, всегда,
             У мѣста: такъ она чиста!
  
                                 LXXXI.
  
             Часъ сумерокъ!... о, какъ собою
             Располагаетъ душу онъ --
             Взноситься смѣло, надъ землею,
             Въ надзвѣздный міръ, за небосклонъ!...
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

  
                                 I.
  
             По мнѣ, въ поэзіи, признаться,
             Всего труднѣй, сперва -- начатъ!
             А тамъ, и -- кончить, можетъ статься,
             Когда пошло перо писать 1.....
             Затѣмъ,-- что нашъ Пегасъ крылатой,
             Нерѣдко, у самой мѣты,
             Споткнуться можетъ!... и, тогда-то,
             Какъ разъ, ужъ въ пропасть съ высоты.
             Мы полетимъ, внизъ головою....
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 II.
  
             Но время, общій уравнитель,
             Бѣдами только учитъ насъ,
             Что мы, и самъ нашъ искуситель,--
             Не такъ, какъ думаемъ подъ часъ,
             Бойки на поприщѣ познаній!
             Лить, въ ослѣпленіи, (пока,
             Подъ лавой огненныхъ желаній,
             Кипитъ въ насъ юность!) какъ рѣка.
             Стремимся въ бездны океана....
             Но вдругъ, чуть выйдемъ изъ тумана,--
             Невольный ощущая страхъ,
             Соразмѣряемъ каждый шагъ!
  
                                 III.
  
             Ребенкомъ будучи, съ какою
             Самоувѣренностью, я --
             Считалъ, предъ сверстниковъ толпою,
             Умнѣйшимъ мальчикомъ себя!
             Когда сталъ возрастнѣе -- та же
             Меня лелѣяла мечта,
             Въ такомъ чарующемъ миражѣ!...2
             За то, въ позднѣйшіе лѣта,
             Когда фантазія ужъ стала
             Охладѣвать, и съ глазъ упала
             Повязка,-- истина въ комизмъ 3
             Весь обратила романтизмъ!
  
                                 IV.
  
             Но если и смѣюсь,-- нисколько
             Не отъ веселости смѣюсь,
             А чтобъ не плакать, да и только!...
             Заплачу ль я? такъ, признаюсь,
             Лишь отъ того, что ужъ такое
             Природой свойство намъ дано,--
             Не быть въ бездѣйственномъ застоѣ....
             Да это такъ и быть должно:
             Не-то бы, скучно въ мірѣ было --
             До срока свыкнуться съ могилой!
             А что бъ о ней позабывать.
             Сердца намъ -- въ Летѣ 4 бы купать...
  
                                 V.
  
             Однакожъ, я заговорился,
             Богъ вѣсть, о чемъ, и для чего? 5
             Самъ Аполлонъ ужъ разсердился
             Отъ разсужденья моего;
             И дернувъ за ухо, чтобъ вздоромъ
             Не занимался я такимъ,--
             Напоминаетъ, строгимъ взоромъ.
             Заняться дѣломъ мнѣ своимъ.... 6
             Сейчасъ! сейчасъ! мой покровитель!
             Я повинуюсь и. какъ чтитель
             Твоихъ наказовъ, сей же часъ,--
             Вновь принимаюсь за разсказъ!
  
                                 VII.
  
             Жуанъ и Хайде наслаждались,
             Не опасался молвы....
             (На этомъ, кажется, разстались
             Мы съ ними, подъ конецъ главы?)
             И время самое съ косою
             Безмилосердною своей,
             Какъ будто сжалась надъ четою.
             Ни сколько не мѣшало ей;
             И хоть отъявленный врагъ страсти,--
             Тутъ, словно, не имѣло власти,
             Иль не хотѣло, можетъ быть,
             Часовъ своихъ имъ ускорить....
  
                                 VII.
  
             Да, между тѣмъ, и не возможно
             Ему бы было задержать
             Полетъ свой слишкомъ, и, безбожно,--
             Дожить до старости имъ дать:
             Имъ было суждено -- во цвѣтѣ
             Своей весны погаснуть вдругъ,
             Пока еще, на этомъ свѣтѣ,
             Такъ обаятельно, вокругъ,
             Имъ улыбалось все.... чтобъ прежде,
             Чѣмъ, хоть одной своей надеждѣ,--
             "Прости!" сказали бъ,-- не могли
             Желанья пережить свои!...
  
                                 VIII.
  
             Не для морщинъ ихъ лица были
             Обречены, и въ жилахъ кровь --
             Не для того, чтобъ только жили
             Оплакивать свою любовь:
             И волосамъ ихъ серебриться
             Не суждено.... но, какъ въ странахъ
             Безснѣжныхъ,-- вѣчно золотиться
             Должна ихъ жизнь! Скорѣе, въ прахъ
             Могли внезапно быть грозою
             Разбиты, чѣмъ -- влачить, съ тоскою,
             Дни долгіе, и ждать конца,
             Въ томленьи тяжкомъ, ихъ сердца!...
  
                                 IX.
  
             Въ нихъ -- слишкомъ мало было глины, 7
             И наслаждаться тутъ вполнѣ,
             Еще разъ, жизнью безъ кручины --
             Могли они на единѣ....
             Быть такъ -- эдемъ ихъ составляло!
             Они скучали лишь тогда.
             Какъ что нибудь недозволяло
             Имъ вмѣстѣ быть!-- не такъ вода,
             Въ рѣкѣ, мгновенно исчезаетъ,
             Когда источникъ высыхаетъ,
             Какъ ихъ сразилъ бы обоихъ --
             Убійственный разлуки мигъ!...
  
                                 X.
  
             Ужъ таково предназначенье
             Для нѣжно-созданныхъ сердецъ:
             Съ ударомъ первымъ -- сокрушенье,
             И всѣмъ страданіямъ конецъ!
             Не видѣть имъ,-- какъ, длинной цѣпью,
             За днями тянутся, въ году,
             Дни мукъ и слезъ, за скучной степью
             Имѣя общую, въ виду,
             Цѣль -- умереть! притомъ, бываетъ,
             Что, часто, кто скорѣй желаетъ
             Достигнуть цѣли той, она --
             Какъ бы бѣжитъ.... такъ жизнь странна!
  
                                 XI.
  
             Да и "одни лишь умираютъ
             Боговъ любимцы -- въ цвѣтѣ дней...."
             (Рѣшила древность!) О и не знаютъ,
             Чрезъ это, тысячи смертей;
             Имъ не оплакивать могилы
             Друзей!... а что важнѣй всего,--
             Не знать, какъ постепенно силы
             Насъ оставляютъ, ни того,
             Какъ быстро молодость проходитъ,
             Да, за собой, любовь уводитъ.
             И съ ней всѣ радости, потомъ,
             Скрываются въ гробу нѣмомъ!...
  
                                 XII.
  
             Но Хайде и Жуанъ -- ни мало
             Не размышляли о смертяхъ
             Ихъ умъ лишь небо занимало,
             Да видъ природы въ ихъ глазахъ;
             И если бъ даже находили
             Виновнымъ время, такъ -- въ одномъ,
             Что слишкомъ скоро уходили
             Часы бесѣды ихъ вдвоемъ!...
             За то,-- и глазъ ужъ не спускали
             Другъ съ друга, въ свѣтлой ихъ эмали
             Читая страстную любовь,
             Что сильно волновала кровь....
  
                                 XIII.
  
             Ихъ дивно было положенье!
             И зная хорошо, что взглядъ
             Одинъ, руки прикосновенье,--
             Понятнѣй сердцу говорятъ,
             Чѣмъ всѣ слова -- они молчали;
             Но, и въ молчаніи самомъ,
             Гораздо больше выражали,
             Чѣмъ, если бъ стали языкомъ
             Обыкновеннымъ выражаться!
             Языкъ ихъ, просто, могъ назваться --
             Тѣмъ, на которомъ рѣчь ведутъ
             И птички, если не поютъ....
  
                                 XIV.
  
             Но птичьи разговоры эти
             Понятны только могутъ быть --
             Однимъ влюбленнымъ, что, какъ дѣти,
             Не любятъ лишнихъ фразъ клеить,
             Чуждаясь блестокъ всѣхъ искусства,
             Передавая, между тѣмъ,
             Краснорѣчиво,-- сердца чувства,
             На языкѣ своемъ, не всѣмъ,
             Но имъ -- понятномъ!.. И доселѣ,
             Жуанъ и Хайде, въ самомъ дѣлѣ,--
             Еще какъ дѣти были все .
             Завидное ихъ бытіе!
  
                                 XV.
  
             Не назначалось имъ судьбою --
             Интриги свѣта испытать.
             И, съ безмятежною душою,
             Отъ нихъ томиться и скучать:
             Но какъ, изъ одного истока,
             Двумъ ручейкамъ, имъ суждено --
             Катиться лишь, по волѣ рока,
             Имъ давшаго златое дно,
             Между цвѣтовъ земнаго рая,
             Въ прозрачной влагѣ отражая --
             Сводъ неба ясный, да цвѣты,
             Не зная бурной суеты!...
  
                                 XVI.
  
             Надъ ихъ главой смѣняясь, луны --
             Все тѣми жъ находили ихъ,
             На ихъ красу и пламень юный,
             Не разъ, любуясь, d>             Уставши на пиру земномъ,
             Закрыть невольно долженъ взоры
             И опочить глубокимъ сномъ;
             Когда и тѣ, что такъ рыдаютъ
             Надъ нимъ,-- не тоже ль умираютъ,
             Почти треть жизни проводя --
             Во снѣ, въ немъ отдыхъ находя?!...
  
                                 VII.
  
             Мы всѣ такъ любимъ сонъ глубокой,
             Сонъ безмятежный, сонъ безъ грезъ!...
             И отчего же, такъ жестоко,
             Насъ смерть пугаетъ, столько слезъ
             И тяжкихъ стоновъ исторгая?
             И не должно ли насъ смѣшить --
             Самоубійство, поспѣшая,
             До срока,-- эту смерть купить,--
             Къ отчаянью всѣхъ кредиторовъ,
             Не такъ затѣмъ, чтобы отъ взоровъ2,
             Докучныхъ скрыться поскорѣй,
             Какъ -- смерти же боясь своей!..
  
                                 VIII.
  
             Она -- вездѣ, вокругъ насъ бродитъ,
             И обойти ея нельзя!...
             Зачѣмъ же въ страхъ такой приводитъ
             Насъ эта -- жизни колея?
             Намъ съ ней ужъ свыкнуться -- пора бы,
             Ея привѣтствовать приходъ,
             И не показывать, какъ слабы,
             Что съ жизнью насъ страшитъ расчетъ....
             Тѣмъ болѣе, что жизнь земная --
             Стократъ тяжелѣ, чѣмъ другая,
             Чѣмъ, то есть -- смерть, иль сонъ одинъ,
             Гдѣ нѣтъ заботъ! гдѣ нѣтъ кручинъ!...
  
                                 IX.
  
             Но что тутъ общаго съ предметомъ,
             Который занимаетъ насъ?
             Вы спросите: и мы отвѣтомъ.
             Быть можетъ, озадачимъ васъ,
             Читатель милый! простодушно
             Сознавшись: нѣтъ тутъ -- ничего,
             Опричь фантазіи воздушной,
             Да только взгляда одного --
             На всѣ предметы, что, порою,
             Мелькаютъ, пестрою толпою,
             Въ повѣствованіи такомъ --
             О томъ, о семъ, и ни о чемъ!...
  
                                 X.
  
             Вы знаете ль, иль нѣтъ,-- ужъ это
             Не наше дѣло, а, давно,
             Сказалъ великій Бэконъ, гдѣ-то,
             И кстати будетъ здѣсь оно:
             "Чтобъ знать, откуда вѣтеръ дуетъ,--
             Соломенку лишь стоитъ взять,
             И броситъ вверхъ!3..." какъ та кочуетъ,.
             По воздуху, давая знать,
             Собой, о вѣтра направленьи;
             Такъ и поэзія -- стремленій
             Ума изображаетъ путь,--
             Куда онъ вздумаетъ подуть!
  
                                 XI.
  
             Какъ змѣй бумажный, какъ воздушной
             Шаръ, или -- мыльный пузырекъ;
             Или, блуждающій послушно,
             По волѣ вѣтра, огонекъ,
             Или, какъ тѣнь за человѣкомъ....
             Такъ и поэзія, уму
             Послушна,-- за умомь, за вѣкомъ,
             Стремится, вѣчно, своему
             Вѣрна такому направленно,
             Неизмѣняя вдохновенью!...
             И здѣсь,-- не славы ищетъ, нѣтъ;
             Но хочетъ -- позабавить свѣтъ!
  
                                 XII.
  
             Она,-- какъ дѣтская игрушка,
             У насъ, въ рукахъ,-- блеститъ, шумитъ,
             Какъ золотая погремушка,
             И насъ самихъ, порой, смѣшитъ,
             Забавитъ, разгоняя думы,
             Нерѣдко,-- мрачныя!... и вы,--
             Читатель строгій! взоръ угрюмый
             Смягчите; вашей головы.
             Надъ нашей выходкой иною,--
             (Не разъ, лишь шуткою одною!)
             Напрасно не ломайте: умъ
             Не долженъ, здѣсь, знать пытки думъ!...
  
                                 XIII.
  
             Кто жъ, въ жизнь свою,-- скажите сами!--
             Не шаливалъ?... и мы -- шалимъ!
             Шалимъ, однакожъ, лишь -- стихами,
             И никому тѣмъ не вредимъ;
             А если проку, здѣсь, ни славы,
             Невидя, спросите: "зачѣмъ
             Писать же бредъ такой?4" вы -- правы,
             Отчасти.... но и вамъ, межъ тѣмъ,
             Позвольте, тожъ, сказать: отъ скуки,
             Берете же вы -- карты въ руки;
             И книга, иль вино, подъ часъ,--
             Собою занимаютъ васъ?...
  
                                 XIV.
  
             И насъ, такъ точно жъ, развлекаетъ,
             Когда хотите, этотъ бредъ,
             И грусть, и скуку прогоняетъ!...
             А удостоится ль, иль нѣтъ,--
             У васъ вниманья, иль улыбки,
             Нашъ стихъ, крылатая мечта,
             Что заблужденья, иль ошибки,
             Улавливая иногда,
             То забавляется надъ ними,
             То, между шутками своими,
             О томъ, порой, и погруститъ,
             И -- какъ тамъ, дальше, полетитъ?...
  
                                 XV.
  
             Намъ дѣла нѣтъ! перо, послушно,
             Передаетъ одни слѣды --
             Своей фантазіи воздушной....
             То -- сонъ нашъ, нашихъ грезъ плоды!...
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XVI.
  
             Да, впрочемъ,-- не безъ вѣроятій,--
             Весь этотъ Музы нашей бредъ,
             (Конечно, и не безъ изъятій!)
             Почти фактически, нашъ свѣтъ,
             Почти такимъ, какъ существуетъ,--
             Она, блуждая подъ луной,
             Въ туманныхъ очеркахъ рисуетъ,
             Чтобъ, слишкомъ рѣзкою чертой,
             Не поразить, не озадачить
             Хоть и, стараясь обозначить
             Кой-что, порою, посильнѣй,--
             Рука сбивается у ней!...
  
                                 XVII.
  
             Но, иногда, и не мѣшаетъ
             Такая сбивчивость руки,
             Гдѣ полутонъ -- опять смягчаетъ
             Ужъ слишкомъ смѣлые штрихи --
             Да было бъ и безчеловѣчно,
             Свободы Музѣ не давать,
             И, у фантазіи безпечной,--
             Игры отчетливой искать!
             Когда бъ еще была здѣсь слава,
             Въ виду, а не одна забава....
             Конечно, иначе бъ дѣла
             Свои тутъ Муза повела!
  
                                 ХVIII.
  
             Тогда,-- старалась бы, какъ можно,
             Лишь тономъ важнымъ говорить,
             И, какъ ораторъ осторожной,
             Мѣстъ слишкомъ общихъ не вводить;
             Не дозволять себѣ, нисколько,
             Малѣйшей шутки, иль щелчковъ. .
             Намековъ, то есть, да лишь только --
             Горстями потчивать цвѣтовъ
             Пріятной лести, угожденья,
             И не пускаться въ отступленья,
             Математически свои
             Расчитывая всѣ шаги....
  
                                 XIX.
  
             Да это бъ, просто, надоѣло!
             И лучше -- не писать тогда,
             Не мыслить даже... и, вѣкъ цѣлой,
             Лишь только -- спать, чтобъ и слѣда
             Существованья не оставить I
             Но -- "полно! полно!" говорить
             Самъ Аполонъ, и вновь расправить
             Намъ крылья, поскорѣй, велитъ....
             Вновь, то есть,-- за разсказъ приняться,
             Да и въ большія не вдаваться --
             Ни разсужденья, ни мечты,
             И рѣзкія смягчать черты!...
  
                                 XX.
  
             И такъ,-- что здѣсь, передъ собою,
             Ни видите, все -- лишь мечта,
             Носящаяся подъ луною,
             Слетающая, иногда,
             Какъ птичка, и въ пустыню эту,
             Что люди обществомъ зовутъ...
             И вотъ -- опять къ большому свѣту --
             Мы перейдемъ, гдѣ насъ ужъ ждутъ
             Герои наши, героини,
             Иль полубоги и богини,
             Свѣтила разныхъ величинъ,
             Ну, то есть,-- группы дамъ, мужчинъ!...
  
                                 XXI.
  
             Мы ихъ оставили въ прекрасномъ
             Климатѣ міра своего,
             При собственномъ ихъ небѣ ясномъ
             Очарованія того,--
             Что власти знаковъ зодіака5
             Не подлежа, вліянья ихъ
             Не знаютъ; и хоть саванъ мрака
             Покроетъ темя горъ земныхъ,--
             Свое лишь солнце золотое
             Имъ свѣтитъ -- счастіе земное:
             Богатство, роскошь, нѣга, лѣнь,
             И съ радостями ночь и день!...
  
                                 XXII.
             Герои нашъ и въ такомъ блестящемъ
             Кругу, среди такихъ свѣтилъ,
             Все былъ -- героемъ настоящимъ,
             Все яркою звѣздой свѣтилъ!
             Со всѣми былъ онъ, безъ различья,
             И милъ, и друженъ: такъ умѣлъ
             Вездѣ постигнуть тонъ приличья;
             И къ счастью жизни ключъ имѣлъ....
             Вездѣ -- доволенъ, одинаковъ,
             На кораблѣ, и средь биваковъ,
             Въ чертогахъ, въ хижинѣ, вездѣ --
             И въ свѣтлой долѣ, и въ бѣдѣ!
  
                                 XXIII.
  
             Да, не всегда тонулъ онъ въ нѣгѣ...
             Въѣзжая въ свѣтъ, всѣ новички,
             На тряской жизненной телѣгѣ,--
             Должны испытывать толчки!
             Но онъ уже извѣдалъ сушу,
             И огнь и воду: потому,
             И закалить себѣ ужъ душу,
             Счастливо удалось ему!
             Въ особенности, какъ извѣстно,
             Его взлелѣялъ -- полъ прелестной,
             Его и пѣстунъ, съ нѣжныхъ лѣтъ,
             И первый провожатый -- въ свѣтъ!....
  
                                 XXIV.
  
             За то, ужъ и въ долгу, признаться
             Онъ не остался передъ нимъ;
             Гдѣ ни былъ принужденъ скитаться,
             А полъ прелестный,-- подъ какимъ
             Нарядомъ ни былъ бы, къ какому
             Сословью бъ ни принадлежалъ,
             Блистательному, иль простому,--
             Жуанъ особое питалъ
             Къ нему души расположенье,
             И даже -- тайное влеченье
             Онъ ощущалъ, чуть шорохъ, гдѣ,
             Услышитъ -- ножекъ, въ темнотѣ....
  
                                 XXV.
  
             Однакожъ, о такомъ предметѣ,
             Здѣсь, и смѣшно -- упоминать,
             Когда ужъ столько ножекъ, въ свѣтѣ,
             Имѣлъ онъ случаи встрѣчать
             И смѣло ими любоваться,
             Что даже, наконецъ, ему
             И надоѣсть могли, признаться!
             Но мы коснулись, потому,
             Такого милаго предмета,
             Что ложки, вѣчно, для поэта --
             Какой-то прелести полны,
             И увлекать обречены!...
  
                                 XXVI.
  
             Жаль только, что причуды моды
             Теперь скрываютъ ножки дамъ
             И не даютъ, увы! свободы --
             На ножки любоваться намъ!..
             Прошло то время золотое,
             Когда восторженный поэтъ --
             Могъ, забывая остальное,
             Весь, то есть, дамскій туалетъ,
             "Діаны грудь, ланиты Флоры",--
             Одну лишь ножку "Терисихоры"
             Всего прелестнѣй находить,
             И ножкамъ вздохъ свой подарить:
  
                                 XXVII.
  
             "Ахъ! ножки! ножки!...6" но довольно!
             Васъ ужъ воспѣлъ поэтъ безъ, насъ;
             И мы съ нимъ тожъ вздохнувъ невольно,
             Оставимъ здѣсь въ покоѣ васъ,
             А возвратимся -- къ Донъ-Жуану!...
             Природой щедро надѣленъ
             Красою дивной, безъ изъяну,
             Какъ Бельведерскій Аполлонъ,--
             Онъ былъ прекраснѣйшимъ мужчиной;
             И скроменъ такъ, что ни единой --
             Съ нимъ не сравнился бъ... а за то,
             Онъ былъ и счастливъ, какъ -- никто!
  
                                 ХХVIII.
  
             Любимый женщинами всѣми,
             Онъ тѣмъ не хвасталъ никогда,
             И передъ франтиками тѣми,
             Что такъ тщеславятся всегда,
             Своимъ искусствомъ обольщенья,
             Тріумфомъ записныхъ повѣсъ,--
             Чрезъ то одно ужъ, безъ сомнѣнья,
             Всегда имѣлъ онъ перевѣсъ!..
             Да! скромность -- важная наука!
             Притомъ, и вѣрная порука --
             Удачно сердце покорить,
             И -- жертвы честь не уронить!...
  
                                 XXIX.
  
             Но эта скромность проявлялась --
             И не въ однихъ дѣлахъ любви;
             Она, въ Жуанѣ, отражалась
             На всѣхъ его поступкахъ.... и --
             Никто, поэтому, не слышалъ,
             Чтобъ онъ геройствомъ щеголялъ,
             И тамъ,-- гдѣ бъ изъ терпѣнья вышелъ
             Иной, и бодрость потерялъ!
             Изъ чаши ль пилъ онъ наслажденья,
             Или испытывалъ лишенья,--
             Онъ, равнодушіемъ своимъ,
             Всѣхъ удивлялъ,-- играя имъ....
  
                                 XXX.
  
             Герои страстные охоты,
             Единогласно, всѣ твердятъ,
             Что много имъ всегда работы,
             Когда лисицъ они травятъ:
             Тутъ -- кромѣ опытной сноровки,--
             Опасность страшная грозитъ,
             Что въ дѣлѣ этомъ не такъ ловкій,
             Какъ разъ,-- собою насмѣшитъ;
             Да, сверхъ того, летя стрѣлою,--
             Проститься можетъ съ головою,
             Иль -- шею, по просту, сломить....
             А трудно -- равнодушнымъ быть!
  
                                 XXXI.
  
             Дебютъ здѣсь первый для Жуана,
             Какъ иностранца,-- важенъ былъ!...
             Но онъ -- давно, и очень рано,
             Къ охотѣ навыкъ получилъ:
             Въ степяхъ Кастиліи родимой,
             Бывало, на конѣ лихомъ,
             Онъ, какъ Арабъ неукротимой,--
             Носился вихремъ-молодцомъ;
             И жеребецъ, какъ ни упоренъ,--
             Его рукѣ бывалъ покоренъ,
             И словно чувствомъ понималъ --
             Кто имъ, такъ ловко, управлялъ!
  
                                 XXXII.
  
             Такъ онъ, и здѣсь, героемъ вышелъ,
             На этой, новой для него,
             Аренѣ славы; -- и лишь слышалъ --
             Дань удивленья одного,
             Да громъ похвалъ, какъ, безъ оглядки
             Онъ перескакивалъ съ конемъ
             Черезъ заборы, рвы, рогатки;
             И стѣны были ни почемъ --
             Инаго сквера, или сада....
             И лишь брала его досада,
             Когда добычи слѣдъ, порой,--
             Терялъ онъ вдругъ передъ собой!...
  
                                 XXXIII.
  
             Случалось иногда, конечно,
             Что и законы нарушалъ
             Охоты, юноша безпечной;
             Конемъ и псовъ, порой, онъ мялъ. .
             И даже, на пути встрѣчая,
             Сшибалъ съ ногъ многихъ поселянъ,
             И черезъ нихъ, не замѣчая,
             Онъ пролеталъ, какъ ураганъ!...
             Но всѣ -- и то ему прощали,
             И молодцомъ лишь называли,
             Дивясь такому удальству,
             И иностранца торжеству!...
  
                                 XXXIV.
  
             А торжество все состояло --
             Лишь въ перескачкѣ рвовъ, плетней,
             Въ томъ, что измучивалъ не мало,
             Или -- зарѣзывалъ коней,
             Да, иногда,-- въ наградѣ лестной,
             Хвостами лисьими,7 за то!...
             Но и такой тріумфъ прелестной,
             Едва ль у Донъ-Жуана, кто --
             Оспорить могъ!... такъ сознавались
             И сами тѣ, что состязались,
             Съ намъ, на охотѣ роковой....
             Онъ былъ вездѣ такой герой!
  
                                 XXXV.
  
             Еще онъ качествомъ, признаться,
             Довольно рѣдкимъ обладалъ:
             Не зналъ, что значитъ -- утомляться!....
             Хоть, съ пѣтухами, онъ вставалъ,
             И утра посвящалъ охотѣ,
             И, кажется, не могъ не быть
             Безъ устали, въ такой работѣ,
             Да, послѣ ней, не опочить?...
             Онъ, къ отдыху неприбѣгая,
             И милыхъ дамъ незабывая,--
             Перемѣнивъ костюмъ лишь свой,
             Являлся, тотчасъ, къ нимъ, стрѣлой!
  
                                 XXXVI.
  
             Шутилъ, смѣшилъ, всегда готовый --
             Услужливымъ, любезнымъ быть;
             Найти сюжетъ блестящій, новый,
             Чтобъ разговоръ имъ оживить;
             Съ умомъ игривымъ и веселымъ,
             Быть и солиднымъ онъ умѣлъ,
             Лишь не былъ никогда -- тяжелымъ,
             Ни дерзкимъ, и собой владѣлъ;
             Предъ дамскою иной ошибкой,
             Довольствовался онъ улыбкой,
             И то -- лишь про себя... такъ милъ
             И снисходителенъ онъ былъ!
  
                                 XXXVII.
  
             Притомъ,-- съ такимъ непринужденьемъ,
             Желаньямъ дамскимъ угождалъ...
             Притомъ,-- съ такимъ одушевленьемъ,
             Никто, какъ онъ не танцовалъ....
             И граціей такой плѣняло --
             Движенье каждое его!
             Въ особенности, составляло
             Его тріумфъ иль торжество --
             Родное Боллеро,8 въ которомъ
             Леталъ онъ легкимъ метеоромъ,
             Но -- безъ танцмейстерскихъ прыжковъ,
             Затѣй балетныхъ плясуновъ.
  
                                 XXXVIII.
  
             Притомъ, и слухомъ музыкальнымъ
             Похвастать смѣло могъ Жуанъ,
             И съ званьемъ дѣла доскональнымъ --
             Учителемъ быть Англичанъ,
             Которымъ камень преткновенья --
             И музыка и танцы... да!
             И онъ не могъ, безъ сожалѣнья,
             Британцевъ видѣть иногда,
             Дивясь,-- какъ это и въ искусства
             Влить не хотятъ.... хоть капли чувства,
             Чтобъ эгоизмомъ, такъ сказать,
             Хоть танцевъ пылъ не охлаждать!
  
                                 XXXIX.
  
             Но это -- лишь къ однимъ мужчинамъ
             Относится, не къ дамамъ, нѣтъ:
             Онѣ -- ужъ не подобны льдинамъ,--
             За танцами, гдѣ этикетъ
             Свой принужденный забываютъ,
             И легче пуха, вѣтерка,
             Всѣ лишь Сильфидами летаютъ,
             Послушной ножкою слегка
             Касаясь скользкаго паркета....
             И Донъ-Жуану сфера эта --
             Такъ нравилась, что онъ бы, въ ней,
             Кружился вѣкъ, средь милыхъ фей!...
  
                                 XL.
  
             И столько качествъ и талантовъ
             Имѣя, при умѣ своемъ,
             Онъ не былъ изъ числа педантовъ;
             Напротивъ, проявлялъ во всемъ,--
             Типъ совершенства благородный,
             Безъ притязаній свѣтскихъ львовъ,
             И могъ, поэтому, свободно
             Плѣнять, не зная самъ оковъ,--
             Красавицъ строгихъ и не строгихъ,
             И даже -- непонятныхъ многихъ....
             Ну, то есть ставящихъ въ тупикъ --
             И самой клеветы языкъ!
  
                                 XLI.
  
             Онъ, просто, олицетвореньемъ
             Былъ Купидона самого!, --
             И, между тѣмъ, съ такимъ умѣньемъ,
             Иль званьемъ дѣла своего,--
             Ни ревности, ни подозрѣнья,
             Ни въ комъ собой не возбуждалъ....
             Тактическаго поведенья --
             Онъ, такъ сказать, былъ идеалъ!
             Между красавицъ Албіона,
             Изъ львицъ блистательнаго тона,
             Дюшесса Фицъ-Фолькъ -- всѣхъ милѣй
             Слыла любезностью своей.
  
                                 XLII.
  
             Никто, предъ вѣтренницей милой,
             Не могъ не преклонить чела:
             Такъ, магнитическою силой,
             Дюшесса тожъ къ себѣ влекла,--
             Не меньше Леди Аделины,
             Всегда окружена толпой...
             (Да, какъ-то, вѣтреницъ мужчины
             И больше жалуютъ, порой!)
             Дюшессы Фицъ-Фолькъ взоръ былъ мѣтокъ
             И не было, изъ всѣхъ кокетокъ,
             Ея опаснѣй и хитрѣй;
             Жуанъ былъ, по всему, по ней!
  
                                 XLIII
  
             Она -- торжествовать любила;
             Считала жертвы ни почемъ,
             И къ Донъ Жуану приступила,
             Съ своимъ извивистымъ умомъ!...
             Блондинка съ дивной красотою,
             И въ цвѣтѣ настоящихъ лѣтъ,--
             Она смѣялась надъ молвою,
             И очаровывала свѣтъ:
             Ея послѣдній подвигъ смѣлый....
             Едва ль не удивилъ свѣтъ цѣлый.
             Какъ жертвой палъ ея побѣдъ --
             Лордъ Августъ Фицъ-Плантаженетъ!
  
                                 XLIV.
  
             Вдругъ новую аттаку, противъ
             Испанца, явно повела;
             И, Лорда умъ тѣмъ озаботивъ,--
             Шумъ страшный въ свѣтѣ подняла...
             Тѣмъ болѣе, что для Жуана,
             Для иностранца, пришлеца,
             Дюшесса позабыла сана
             Всю важность и почетъ лица,--
             Жена блистательной особы!...
             И всѣ язвительныя злобы --
             Противъ нея возстали вдругъ,
             Острясь, и шопотомъ, и вслухъ.
  
                                 XLV.
  
             Всѣ миссъ, отъ гордости, надулись,
             И маменьки, съ досады, бровь
             Нахмурили -- что обманулись
             Въ своихъ расчетахъ! тѣмъ -- любовь
             Еще надеждой улыбалась,
             Да и молва не такъ страшна,
             По ихъ понятіямъ, казалась....
             За то, ужъ этихъ сторона,
             Старушки, то есть,-- пожимая
             Плечьми, дивились, какъ такая --
             Могла роль въ обществѣ играть,
             Иль быть -- терпима, такъ сказать!...
  
                                 XLVI.
  
             Но многія здѣсь не хотѣли
             Тому и вѣрить!... между тѣмъ,
             Какъ всѣ о Лордѣ сожалѣли,--
             И Донъ-Жуанъ былъ жалокъ всѣмъ!
             Но Лордъ любовникъ былъ, и только;
             И потому -- хоть огорченъ
             Онъ былъ жестоко, но -- нисколько
             Не смѣлъ тутъ слова пикнуть онъ:
             Такія вольности терпимы
             У паръ такихъ, и пантомимы --
             Должна тутъ ревность избѣгать;
             Не то -- все можетъ потерять!...
  
                                 XLVII.
  
             Но мужу здѣсь?... однакожъ, странно,
             Что имя Дюка, между тѣмъ,
             Въ такой исторіи нежданной,
             Не произнесъ никто! совсѣмъ
             Его -- какъ будто небывало!
             Да, впрочемъ, на лицо онъ тутъ
             И не былъ, и, притомъ, такъ мало --
             (Быть можетъ, въ избѣжанье смутъ
             Домашнихъ, или толковъ въ свѣтѣ!)
             Заботился онъ о предметѣ,
             Такомъ ничтожномъ для него:
             Дюкъ Фицъ-Фолькъ -- выше былъ того!
  
                                 XLVIII.
  
             Да и союзъ такого рода --
             Едва ль и всѣхъ не лучше былъ:
             У каждаго своя свобода,
             И каждый -- міръ свой находилъ,
             Ни въ чемъ другому не мѣшая;
             У Дюка былъ свой кабинетъ,
             Свои занятья, жизнь иная,--
             По образу ума и лѣтъ;
             Дюшесса тоже, по внушеньямъ
             Своимъ и разнымъ отношеньямъ,
             Почти отдѣльно жизнь вела..
             За тѣмъ -- что молода была!
  
                                 XLIX.
  
             И если вольности такія --
             Самъ мужъ спускалъ женѣ своей,
             Какое жъ право, тутъ, другіе
             Имѣли бъ,-- ядовитѣй змѣй,
             Противъ нея вооружаться? .
             Ея поступки осуждать,
             Иль поведеньемъ -- соблазняться...
             Но свѣтъ ужъ любитъ, такъ сказать,--
             Вездѣ, соваться неумѣстно!...
             Въ особенности, подъ прелестной --
             На это мастеръ, какъ,.порой
             Повозмутить другихъ покой....
  
                                 L.
  
             Но кажется и мы злословью
             Должны дань тоже заплатить!...
             Пылающая той любовью,
             Какой -- и не вообразить,--
             И наша милая Діана,
             И Леди Аделина, (знать,
             Жалѣя тоже Донъ-Жуана!)
             Подобно прочимъ, осуждать
             Дюшессы стала поведенье,..
             И даже -- съ нею обращенье
             Перемѣнила, явно къ ней --
             Вдругъ сдѣлавшися холоднѣй!
  
                                 LI.
  
             Но, вмѣстѣ съ тѣмъ,-- и огорчала
             Дюшессы вѣтренность ее;
             За тѣмъ,-- что друга въ ней считала,
             И этотъ другъ -- забылъ свое
             Достоинство, срамя, предъ свѣтомъ,
             Такъ непростительно себя!...
             Да только, ужъ и, въ свѣтѣ этомъ,--
             Друзья-то эти!.. а любя
             Свѣтъ, или общество большое,
             Что будетъ сердце молодое,
             Тамъ, дѣлать,-- если не найдетъ
             Себѣ... что другомъ свѣтъ зоветъ!...
  
                                 LII.
  
             Прекрасно, если приведется,
             Что, по сочувствію, порой,--
             (Лишь рѣдко это удается!)
             Два сердца сблизятся съ собой,
             И гармонически сольются....
             По, большей частію, друзья --
             Друзьями только лишь зовутся,
             А въ сущности, то -- лишь змѣя,
             Что мы за пазухой пригрѣемъ:
             Едва пошевельнуться смѣемъ,--
             Тотчасъ готовы уязвить,
             И сердце кровью намъ облить!...
  
                                 LIII.
  
             Поэтому,-- всегда, какъ можно,
             Съ друзьями даже мы должны
             Тактъ соблюдать преосторожно,
             Чтобъ, какъ нибудь, со стороны,--
             Другъ нашу слабость не подмѣтилъ
             Да и безъ друга быть не льзя!
             Но счастливъ, кто лишь друга встрѣтилъ --
             (Не вамъ подобнаго, друзья,
             А по себѣ!) съ кѣмъ могъ бы смѣло
             Жить на распашку, кто бы дѣло,
             Въ глаза, намъ прямо говорилъ,
             А за глаза, щитомъ намъ былъ!..
  
                                 LIV.
  
             И Іовъ нашъ, многострадальный,
             Примѣромъ служитъ, что бѣда --
             Имѣть друзей!... въ судьбѣ печальной,
             Довольно,-- если, иногда,
             Есть и одинъ, у насъ, да вѣрной!
             Толпа ихъ, только до грозы,
             Вокругъ насъ вьется лицемѣрно,
             Какъ тѣ врачи, что на часы
             Посматриваютъ лишь безмолвно,
             У изголовья жертвы,-- словно,
             Ждутъ только часа поскорѣй,
             За трудъ свой,-- разсчитаться съ ней!
  
                                 LV.
  
             И если другъ васъ покидаетъ,--
             Не сожалѣйте вы о томъ!
             Дубъ, развѣ, съ горя унываетъ,
             Когда вдругъ листъ иной на немъ,
             Случайно вѣтеръ мимолетной --
             Сорветъ, и унесетъ съ собой?..
             На то -- онъ смотритъ беззаботно:
             Не стало одного -- другой,
             Такой же листъ, его замѣнитъ...
             Пускай одинъ вамъ другъ измѣнитъ,--
             Другой, и третій,-- тутъ, какъ тутъ;
             И тоже руку вамъ пожмутъ!...
  
                                 LVI.
  
             Но то -- не наша лишь метода
             Друзей терять да наживать,--
             Безъ вздоха.... хоть, такого рода,
             Есть люди, нечего сказать9!...
             Да и для сердца тутъ, конечно,
             Мученьемъ меньше было бъ... но --
             (Живи, кто хочетъ, такъ безпечно!)
             Намъ -- слава Богу!-- не дано
             Быть черепахой крѣпкокожей:
             Любить намъ ближняго -- дороже --
             Всего, на свѣтѣ, хоть, не разъ,
             Друзья обманывали насъ!...
  
                                 LVII.
  
             Однакожъ,-- полно! отъ предмета
             Мы отдалились, и пора --
             Намъ кончить memorandum, это,
             Насчетъ друзей, et coetera!
             Суровость Леди Аделины
             Не ограничивалась тутъ --
             Одной Дюшессой; хоть причины
             Свѣтъ и не зналъ здѣсь тайныхъ смутъ!.
             Суровость эта простиралась --
             И на Жуана... и казалась
             Тожъ основательной, какъ та;
             Хоть и могла бы клевета....
  
                                 LVIII.
  
             Но клеветѣ грѣшно бы было
             Придраться здѣсь къ чему нибудь!
             Нѣтъ, Леди Аделинѣ милой --
             Ничто ни западало въ грудь,
             Что пищей послужить злословью
             Могло бъ, порой!... она могла
             Лишь платонической любовью
             Дышать, иль дружбой такъ была
             Она чиста, и строгихъ правилъ....
             И свѣтъ ее въ примѣръ всѣмъ ставилъ,
             Какъ идеалъ рѣдчайшихъ женъ,
             Какимъ гордился Албіонъ!
  
                                 LIX.
  
             И на Жуана простиралась
             Суровость эта -- изъ одной,
             Къ нему, лишь дружбы!... и смягчалась,
             Отчасти.... да! онъ былъ такой
             Еще неопытный, по мнѣнью
             Діаны нашей! сверхъ того,--
             Такъ молодъ... хоть, по разсчисленью
             Ихъ лѣтъ, она была -- его
             Постарше мѣсяцемъ лишь только! .
             Но Леди Аделина столько
             Имѣла качествъ за собой,
             Что -- перевѣсъ брала большой!
  
                                 LX.
  
             И знаменитый родъ, и званье,
             И строгость правилъ, и почетъ,
             Который доставляло знанье
             Ей свѣта -- покрывая счетъ
             Лѣтъ Лордовой жены,-- давали
             Ей даже право, такъ сказать,--
             Со всею нѣжностью едва ли
             Не материнской, въ руки взять --
             Такого новичка, Жуана,
             Чтобы его, средь океана
             Соблазновъ, цѣлымъ сохранить;
             Ему наставницею быть!...
  
                                 LXI.
  
             Такъ думала, покрайней мѣрѣ --
             Она, въ безпечности своей,
             И Донъ-Жуанъ въ большой потерѣ
             Не могъ быть, повинуясь ей...
             Хотя еще -- куда далеко,--
             До високосныхъ было лѣтъ,
             Иль, то есть,-- до того ей срока,
             Когда ужъ женщина, на свѣтъ
             Безъ опасенія взирая,
             Да все, по опытности, зная,--
             Уроки можетъ всѣмъ давать,
             Какъ искушеній избѣгать!
  
                                 LXII.
  
             Нѣтъ; Аделина -- до эпохи
             Такой еще не дожила,
             Когда ужъ сердцу чужды вздохи,--
             Перегорѣвшему до тла!...
             Ей было лѣтъ... (хотя касаться
             И не должны бы мы до нихъ..
             Но ихъ итогъ такъ малъ, признаться,
             Что были -- изъ числа младыхъ!)
             Лѣтъ подъ-тридцать... или, скорѣе,
             Еще опредѣлимъ точнѣе:
             Лишь -- двадцать семь! а счетъ такой,--
             Еще, не правда ль? не большой!
  
                                 LXIII.
  
             Но, Время!... о, зачѣмъ бы, право,
             И не сложить тебѣ косы
             Своей заржавленной, кровавой,
             На этой цифрѣ, для красы?...
             Нора бъ тебѣ остановиться,
             Иль -- тише, медленнѣй, косить....
             Съ лѣтами женщинъ примириться;
             Для насъ -- подольше ихъ хранить --
             Но -- лишь въ одной порѣ, цвѣтущей,
             Чарующей, душѣ дающей
             Еще восторги, силу чаръ....
             Да твой неумолимъ ударъ!
  
                                 LXIV.
  
             Но обратимся къ Аделинѣ:
             И такъ не по лѣтамъ, она
             Могла быть полной героиней;
             Была -- по опыту, умна,
             Иль осторожна! свѣтъ ужъ знала
             Она довольна, потому,--
             Что въ этотъ вихрь она попала
             Довольно рано, и на тьму
             Тамъ разныхъ случаевъ съ иными,
             И насмотрѣться-то своими
             Могла глазами, и про нихъ
             Наслышаться, черезъ другихъ...
  
                                 LXV.
  
             Шестнадцать лѣтъ всего ей было,
             Какъ, въ свѣтъ блестящій введена,
             Своею красотою милой,
             Короны графскія она --
             Привесть успѣла въ сотрясенье!..
             Въ семнадцать, продолжала все --
             Свѣтъ изумлять, обвороженье
             Такъ навѣвая, что ее --
             Второй Венерой признавали;
             И въ восемнадцать... (хоть вздыхали
             Къ ней сотни пламенныхъ сердецъ!)
             Съ однимъ рѣшилась подъ вѣнецъ.
  
                                 LXVI.
  
             Такъ счастье новаго Адама
             Составивъ полное собой,
             Въ теченіе трехъ зимъ, какъ дама
             Уже, блистала красотой!
             Какъ ни вились, однакожъ, роемъ,
             И тутъ, вокругъ нее -- никто
             Ея возлюбленнымъ героемъ
             Не могъ назваться, и ничто
             Поколебать Киприды гордой --
             Не въ силахъ было,-- ставшей, твердой
             Ногой, на избранномъ пути,--
             Не глядя на права свои!...
  
                                 LXVII.
  
             Всѣ Лондонскіе львы, предъ нею,
             Склоняли головы свои,
             Какъ -- предъ царицею своею;
             Всѣ блещущіе мотыльки --
             Кружились.... но -- лишь обжигались;
             Искала пищи клевета,
             Но всѣ ея труды остались --
             Напрасны: злобныя уста
             Молчали, и глаза, съ досады,
             Невольно отвращали взгляды,--
             Что этотъ мраморъ не имѣлъ --
             Ни язвинки, и такъ былъ бѣлъ!...
  
                                 LXVIII.
  
             А между тѣмъ, -- ни покрывала
             Ни маски на себя она --
             Смиренницы не надѣвала,
             Мила, любезна, и полна --
             Невольнаго очарованья!...
             Лишь, можетъ быть, въ душѣ у ней --
             И были тайныя желанья....
             Да, можетъ быть, въ толпѣ своей,
             Что такъ ее боготворила.
             Она еще не находила --
             Достойнаго... иль, можетъ быть,--
             Себя боялась уронить?...
  
                                 LXIX.
  
             Но, какъ бы ни были всѣ эти
             Догадочные "можетъ быть!"
             И справедливы,-- только сѣти
             Всѣхъ обольщеній -- заманить,
             Ни сбить ее, съ своей дороги.
             Нисколько не могли!... и свѣтъ --
             Дивился ей; Лордъ, безъ тревоги,
             Въ свой запираясь кабинетъ,--
             Миледи не стѣснялъ собою;
             И преспокойно, гордъ женою,
             На рой вздыхателей смотрѣлъ,
             И съ ней -- наслѣдника имѣлъ...
  
                                 LXX.
  
             Въ такой гармоніи прекрасной --
             Жила счастливая чета!
             Такъ и старалась бы напрасно,
             Порой, подумать клевета,
             Чтобъ Аделина ревновала
             Дюшессу -- къ Донъ-Жуану... нѣтъ!
             Она имъ лишь добра желала,
             И не хотѣла, что бы свѣтъ
             Они заставили смѣяться,
             Иль чтобъ соблазнъ такой, признаться
             Могъ на ея почтенный домъ --
             Лечь непростительнымъ пятномъ!....
  
                                 LXXI.
  
             Особенно, она боялась,
             Что, если не остановить,--
             Исторья бъ эта разыгралась
             Такъ дурно, что могла бъ сгубить --
             И честь Дюшессы безвозвратно,
             Да и -- Жуана самого,
             Какъ иностранца, вѣроятно,
             Еще незнавшаго того,
             Что въ Англіи, странѣ присяжныхъ.
             Къ разряду дѣлъ немаловажныхъ --
             Безчестіе принадлежитъ,
             И онъ -- суда не избѣжитъ. .
  
                                 LXXII.
  
             И потому,-- все это дѣло
             Сообразивъ своимъ умомъ,
             Рѣшились Аделина смѣло --
             Остановить его, въ самомъ
             Началѣ, чтобъ скорѣй, какъ можно,
             Спасти ей -- обоихъ, не давъ,
             Чтобъ дипломатъ неосторожной,
             По пылкости неустоявъ,
             Предъ искушеньями опасной
             Дюшессы Фицъ-Фолькъ,-- могъ прекрасной
             Испортить вдругъ весь свой карьеръ,
             Или -- былъ вызванъ на барьеръ....
  
                                 LXXIII.
  
             Но лишь послѣднее -- напрасно
             Пугало Аделину: мужъ
             Дюшессы былъ супругъ прекрасной,--
             Добрякъ извѣстный; да къ тому жъ,
             Но логикѣ благоразумья,
             И не рѣшился бъ онъ, собой,
             Число бедламсккхъ жертвъ безумья,--
             Умножить, или -- городской
             Вдругъ сказкой сдѣлаться!... могло бы
             Одно случиться, что.... изъ злобы,
             Лишь развѣ Лордъ Олантадженетъ --
             Взялся бы тутъ за пистолетъ...
  
                                 LXXIV.
  
             Да, впрочемъ, онъ едва ль и право --
             Имѣлъ -- Дюшессу ревновать:
             Ея любимой лишь забавой,
             Капризомъ было -- увлекать,
             И, такъ сказать,-- играть любовью!
             Она изъ тѣхъ существъ была,
             Что пищу лишь даютъ злословью....
             Да, часто, и большаго зла
             Пе вида въ этомъ, только любятъ --
             Помучить насъ.... хотя и губятъ,
             Нерѣдко, Бергеровъ младыхъ,
             Чуть попадутся въ сѣти ихъ!
  
                                 LXXV.
  
             То -- испытательницы, можно
             Сказать,-- загадочныхъ сердецъ!
             Хотя иныя и безбожно,
             Тутъ поступаютъ, наконецъ:
             Извѣдавъ почву, изо льда ли,
             Изъ пламени ли состоитъ?...
             Пусть лишь замѣтятъ, какъ желали,
             Что сила чаръ ихъ -- ужъ крушитъ,
             Не только ледъ, но -- самый камень:
             Онѣ бросаютъ ледъ и пламень,
             Или -- изводятъ ихъ совсѣмъ,
             Смѣясь надъ слабостью межъ тѣмъ!
  
                                 LXXVI.
  
             По этому, и мудрено ли,
             Что Аделина, какъ была
             Душа добрѣйшая, -- безъ боли
             Подумать даже не могла,
             Чтобъ допустить, или оставить,
             Жуана юнаго, собой,--
             Кокетки прихоть позабавить,
             И пасть съ разбитою душой!...
             Нѣтъ; лучше во сто кратъ, пусть будетъ --
             Женатъ, иль мертвъ, и позабудетъ
             Онъ эту гибельную связь...
             И Леди дѣйствовать взялась!
  
                                 LXXVII.
  
             Сперва,-- какъ долгъ внушалъ, конечно,
             И откровенностью дыша,--
             Со всею прямотой сердечной
             (Такая чистая душа!) --
             Она минуту улучила,
             О томъ съ супругомъ говорить,
             И даже у него просила
             Совѣтовъ -- горю пособить,
             Да что бы~самъ онъ Донъ-Жуана,--
             По дружбѣ, вывелъ изъ обмана,
             И, силой логики своей,
             Несчастнаго спасъ отъ сѣтей!...
  
                                 LXXVIII.
  
             Лордъ Генри сердца изліяньямъ,
             Внималъ спокойно, какъ отецъ,
             Да лишь несбыточнымъ желаньямъ
             Онъ улыбался; наконецъ,
             И нетерпѣнье обнаружа,
             Не слишкомъ вздоръ такой любя,
             Онъ -- государственнаго мужа
             Осанку принялъ на себя,
             И отвѣчалъ такою рѣчью,
             Парламентской, что, какъ картечью,
             Миледи планы разгромилъ,
             И даже -- правъ, отчасти, былъ!...
  
                                 LXXIX.
  
             Онъ говорилъ ей,-- что мѣшаться
             Не можетъ онъ въ дѣла другихъ,
             По долгу -- ходомъ заниматься
             Лишь государственныхъ однихъ;
             Что требуютъ дѣла такія --
             И сильныхъ доводовъ, притомъ,
             А, безъ того, они -- пустыя
             Лишь сплетни; что Жуанъ, потомъ,--
             Не мальчикъ, и ума въ немъ столько,
             Что не нуждается нисколько,
             Что бы -- на помочахъ водить,
             Иль въ свѣтѣ жить -- его учить!
  
                                 LXXX.
  
             Что, наконецъ, бываетъ рѣдко,
             Что бы все пользу приносилъ
             Совѣтъ прекраснѣйшій, иль мѣтко --
             Къ цѣль попадалъ, а не скользилъ!...
             И потому, какъ въ подтвержденье,
             Конечно, истины такой,--
             Совѣтовалъ онъ, въ заключенье.
             Своей супругѣ молодой,--
             Тутъ, обѣ стороны -- въ покоѣ
             Оставить, правило златое
             Всегда имѣя на виду;
             "Не называться на бѣду!"
  
                                 LXXXI
  
             Еще изволилъ онъ прибавить,
             Что Донъ-Жуану, сверхъ того,--
             И время можетъ поисправить
             Ошибки юныя его....
             Да и смѣшно бы, даже трудно,
             Отшельничества ожидать --
             Отъ молодежи безразсудной,
             Или свободу ей стѣснять,
             Кому бъ то ни было!... къ тому же,
             Преграды распаляютъ хуже....
             Но вдругъ -- тутъ Лорда отвлекли:
             Ему депешу принесли....
  
                                 LXXXII.
  
             И онъ, чуть-чуть, по недосугу,--
             (Взглянувъ на дѣловой пакетъ!)
             Не позабылъ обнять супругу!...
             Такъ поспѣшилъ въ свой кабинетъ,
             Чтобъ дѣломъ поскорѣй заняться;
             Чтобъ будущій какой нибудь
             Титъ-Ливій -- случай, можетъ статься,
             Имѣлъ потомъ упомянуть,
             Тожъ и о немъ, какъ о глубокомъ
             Политикѣ, иль -- о высокомъ
             Свѣтилѣ вѣка своего,--
             По подписи бумагъ его!...
  
                                 LXXXIII.
  
             Онъ былъ, и въ правду, предостойный
             Изъ государственныхъ мужей;
             Холодный умъ и нравъ спокойный,
             Безъ возмутительныхъ страстей,
             Во всемъ являлъ онъ,-- чѣмъ и въ свѣтѣ
             Умѣлъ себѣ цѣны придать,
             И въ государственномъ Совѣтѣ,
             Могъ смѣлый голосъ подавать,--
             Другъ правды и любимецъ трона,
             Онъ -- честь и гордость Адбіона,
             Безспорно, составлялъ, и всѣмъ --
             Такъ былъ великъ! но, между тѣмъ...
  
                                 LXXXIV
  
             Но, между тѣмъ,-- не доставало
             Ему, чего-то, одною....
             Такой бездѣлицы, что мало
             И занимать могло бъ кого --
             Изъ насъ, мужчинъ; за то, признаться,
             У пола милаго оно --
             Въ большомъ значеньи... можетъ статься,
             Ему лишь только и дано!
             Что жъ это? что?...-- да что такъ мило,
             Съ такой не выразимой силой,
             Въ устахъ красавицы иной.
             Звучитъ.... и что зовутъ -- душой!
  
                                 LXXXV.
  
             Лишь этого не замѣчалось
             У Лорда Генри! между тѣмъ,
             Какъ онъ безспорно могъ, казалось.
             Гордиться по наружи всѣмъ,--
             Бывъ, просто, полубогъ снаружи:
             Блестящъ, и въ лентахъ и въ звѣздахъ,
             Какъ государственные мужи;
             Величье гордое въ чертахъ,
             И ростъ и поступь исполина
             И, словомъ, хоть куда -- мужчина,
             Красивъ собой, и, какъ Алкидъ10,
             Еще онъ силенъ былъ на видъ!
  
                                 LXXXVI
  
             Когда-то былъ онъ и военный,
             И поле ратное любилъ,
             И даже, мужъ уже почтенный,--
             Всю твердость духа сохранилъ,
             И богатырскіе пріемы;
             Вездѣ отважно выступалъ,
             Вездѣ шелъ прямо на проломы,
             И всюду приступомъ лишь бралъ,
             Всѣхъ удивляя прямотою,
             Неуклонимою такою,--
             Что и Амуръ, и Марсъ, его
             Боялись вида одного!...
  
                                 LXXXVII.
  
             Но что все это передъ тою
             Бездѣлицею, что зоветъ,
             Такъ нѣжно, милый полъ -- душою?...
             И, что еще сильнѣй беретъ,
             Чѣмъ -- всякая отвага съ силой!
             Не это ли и Трою въ прахъ,--
             За взоръ Гречанки, обратило?...
             Спартанецъ дюжій, нѣги врагъ,--
             Конечно, больше перевѣса,
             Во всемъ, имѣть могъ, чѣмъ повѣса,
             Младой дарданскій пастушокъ...
             А сдѣлать -- ничего не могъ!
  
                                 LXXXVIII.
  
             Не могъ онъ, то есть, сердца Евы
             Своей прелестной -- покорить,
             Успѣвъ лишь рать собрать, да гнѣвы
             Всѣхъ Грековъ мщеньемъ распалить11!..
             И затруднительная впрочемъ,
             Задача -- Какъ вести, порой,
             Дѣла любви!.. мы такъ хлопочемъ,
             Не разъ, со стороны одной,
             Тутъ дѣйствовать на полъ прекрасной,
             И, кажется,-- успѣхъ?... напрасно:
             То очаровываетъ насъ --
             Мечта одна, обманъ лишь глазъ!
  
                                 LXXXIX
  
             Такъ, до сихъ поръ, еще загадкой --
             Сердца и женщинъ и мужчинъ!...
             Такъ, правду молвить, и украдкой,
             Еще изъ смертныхъ ни одинъ
             Не подстерегъ -- Какъ, оба пола,
             Любить предпочитаютъ?... да!--
             Одними ль чувствами, какъ школа
             Епикурейцевъ.... гдѣ всегда
             Кончается -- лишь пресыщеньемъ,
             А въ слѣдъ за тѣмъ и охлажденьемъ?
             Иль платонической душой....
             Гдѣ скука -- результатъ другой!
  
                                 ХС.
  
             Еще лишь развѣ осторожно
             Два эти рода, такъ сказать,
             Любви соединивъ, намъ можно
             Успѣха было бъ ожидать --
             Довольно прочнаго но это
             Такой бы былъ Кентавръ любви --
             Чудовищный, на сценѣ свѣта,
             Что, согласитесь, на свои
             Тутъ силы -- трудно бъ положиться,
             Что бъ на него возгромоздиться...
             Да и, едва ль, на трудъ такой --
             Сыскался бъ, на земли, герой!!
  
                                 ХСI.
  
             Но, безъ сомнѣнія, есть что-то,
             Чего такъ ищетъ милый полъ,
             Со всѣмъ желаньемъ и заботой...
             И -- горе! если не нашелъ!
             Тогда -- не зная чѣмъ сердечной
             Заполнить пустоты, чрезъ насъ,--
             Не удивительно, конечно,
             Что онъ и падаетъ неразъ:
             На утломъ челнокѣ носимы,
             По морю бурному, томимы
             Желаньемъ къ берегу пристать,
             Онѣ должны -- все испытать!...
  
                                 ХСІІ.
  
             Да если, наконецъ, несчастныхъ
             Волной и къ берегу прибьетъ....
             Нерѣдко, послѣ дней ненастныхъ,
             И тамъ ихъ -- что за отдыхъ ждетъ?
             Какой нибудь утесъ холодный,
             Гдѣ -- ни покойно опочить.
             Ни же найти -- чѣмъ, ни безплодной
             Гой глыбѣ, силы подкрѣпить!...
             И дни ихъ, иль скорѣй, мгновенья.
             Какъ жалкаго лишь прозябенья,--
             Печальной тянутся чредой,
             Пока пробьетъ часъ роковой!
  
                                 XCIII.
  
             Одинъ лишь есть цвѣтокъ прекрасной....
             Въ саду Шекспира онъ цвѣтетъ;
             Его -- садовникъ, лишь не ясно,--
             "Любовью въ праздности12" зоветъ!
             И мы столь темное названье
             Оставимъ этого цвѣтка,
             Да, вмѣстѣ съ тѣмъ, и опасенье
             Его подробное; слегка
             Коснемся развѣ, для сравненья,--
             Листочка только, съ дозволенья
             Его хозяина.. иль нѣтъ:
             Нашелся и у насъ свой цвѣтъ!..
  
                                 XCIV.
  
             Хотя съ шекспировскимъ-то злакомъ --
             Онъ и несхожъ... но мы нашли,
             И "Voilà la Pervenche!"13-- съ Жанъ-Жакомъ,
             Почти воскликнуть бы могли..
             Мы, то есть,-- не такого мнѣнья,
             Что бь только въ праздности была
             Любовь,-- рай этотъ наслажденья!...
             Но что лишь праздность, омутъ зла,--
             Почти всегда къ ней примыкаетъ,
             И какъ тотъ Нилъ, что утучняетъ,
             Своимъ разливомъ, кряжъ полей,--
             Почти -- необходима ей!...
  
                                 XCV.
  
             Напротивъ,-- трудъ, или заботы,
             Ее лишь могутъ извести....
             То -- каторжныя лишь работы,
             То -- пытка, для нея, почти!
             И видано ли гдѣ, чтобъ страстно
             Любить могъ -- труженникъ-дѣлецъ,
             Съ тѣхъ поръ, какъ злату лишь подвластно
             Все стало, и какъ тотъ купецъ
             Изволилъ на баркасѣ "Арго"
             Медею, вмѣсто Суперкарго14,
             Изъ скупости употреблять,--
             Чтобъ лишнихъ денегъ не бросать!...
  
                                 XCVI.
  
             Сказалъ, какъ кажется, не кстати,
             Горацій, Феба Секретарь;
             "Блаженъ, кто дѣлъ и предпріятій
             Не зная, лишь живетъ, какъ встарь --
             Живали дѣды15!...." -- онъ, конечно,
             Любилъ лишь нѣгу да покой --
             Проказникъ и старикъ безпечной!
             Но онъ не зналъ, что тѣмъ -- большой
             Вредъ принести бы могъ, когда бы --
             Потомки умъ имѣли слабый,
             Да согласились въ нѣгѣ жить,
             И всѣ занятья позабыть!...
  
                                 XCVII.
  
             Но нашему,-- хоть, можетъ статься,
             Иной и скажетъ: вотъ педантъ!
             А смыслъ пословицы, признаться,
             Какъ эта: "dis-moi qui tu hantes?"16
             Превыше этихъ всѣхъ ученій;
             Особенно, когда хотимъ --
             Вкусить лишь чистыхъ наслажденій,
             Между занятіемъ своимъ....
             Чтобъ, то есть, общество такое
             Лишь избирать, гдѣ бъ, про дурное,--
             И даже слышать, не могли!
             Найти ль лишь это на земли?...
  
                                 XCVIII.
  
             И потому,-- чѣмъ только въ свѣтѣ,
             (Особенно, большомъ!), бывать,--
             Не лучше ль, въ тихомъ кабинетѣ.
             Свои занятья только знать,
             Гдѣ, рѣдко, что дурное въ уши,
             Иль можетъ, на глаза,-- попасть,
             И гдѣ намъ дѣла нѣтъ, что души
             Иныя, тамъ, иная страсть --
             Въ пороки, что ли, повергаетъ,
             Да бѣднымъ новичкамъ являетъ --
             Соблазновъ тысячи такихъ.
             Что страхъ возьметъ, неразъ, отъ нихъ!.
  
                                 XCIX.
  
             А это все -- плоды бездѣлья,
             Иль -- праздности!... Да! такъ, и самъ
             Адамъ -- свой рай, страну веселья,
             Утратилъ навсегда, что тамъ --
             Не зналъ онъ никакихъ занятій...'
             И потому-то, безъ труда,
             Лукавый не страшась проклятій,--
             Приманкой чуднаго плода,
             Могъ обольстить его, чрезъ Еву,
             И обоихъ подвергнуть гнѣву
             Небесъ, что, сжалившись, потомъ.
             Ихъ научили -- жить трудомъ!
  
                                 С.
  
             О прародитель,-- чтобъ ужъ болѣ,
             Отъ праздности, не погрѣшать,--
             Взялся пахать усердно поле,
             И прародительницѣ дать
             Придумалъ тоже рукодѣлье,--
             Хотя изъ листьевъ шить себѣ
             Наряды, или -- новоселье --
             Въ порядокъ приводить, судьбѣ
             Своей покорствуя, безъ пени,
             Чтобъ только праздности -- ни тѣни
             Не знать имъ больше обоимъ....
             И подражать бы надо имъ!
  
                                 СІ.
  
             А то -- сознаемся мы сами:
             Не большая ль часть нашихъ золъ,
             Что разражаются надъ нами,
             Что испытуетъ милый полъ,--
             Лишь оттого всѣ происходятъ,
             Что болѣе часовъ, у насъ,
             Лишь въ развлеченіяхъ проходятъ,
             И не хотимъ мы знать, что часъ,
             Занятьямъ посвященный, вдвое
             Намъ наслажденіе любое --
             Пріятнѣй дѣлаетъ!... трудомъ --
             Всему лишь цѣну узнаемъ!
  
                                 СІІ.
  
             И не встрѣчали ль, въ жизни вашей,
             Примѣровъ множества тому,--
             Что если кто, лишь полной чашей,
             Однѣ пьетъ радости, ". ему
             Такъ ужъ онѣ прискучатъ вскорѣ,
             Что онъ желалъ бы испытать...
             И даже небольшое горе,
             Чтобъ пресыщенья лишь не знать!
             Довольство воспѣвать лишь вольно
             Однимъ поэтамъ! но довольной --
             Ужъ значитъ: пеc plus ultra -- сытъ!
             Тутъ -- насъ ничто не шевелитъ....
  
                                 CIII.
  
             Да, отъ такого пресыщенья,
             И зараждаются, неразъ,--
             Болѣзни сердца: одурѣнья,
             Хандра, мигрени, тмы проказъ,
             Причуды разныя такія,
             Разсудку даже вопреки,--
             Всѣ эти "бѣсы голубые",
             Всѣ эти "синіе чулки",
             И въ лицахъ всякіе романы,
             Я похищенья, и обманы,
             Самоубійства всѣхъ родовъ,
             Несчастья, словомъ,-- всѣхъ цвѣтовъ!
  
                                 CIV.
  
             Возьмите устрицу, та даже --
             Несчастной можетъ быть въ любви!...17
             Какъ такъ? да потому что, та же,
             Тоска, отъ праздности -- свои
             Недуги бѣдной посылаетъ;
             Да! въ раковинѣ и она,
             Свернувшись, страждетъ и вздыхаетъ,
             Какъ въ келіи заключена,--
             Пока не взманитъ гастронома...
             Такъ, безъ сомнѣнья, аксіома,
             Что праздность -- всѣхъ несчастій мать!
             За тѣмъ и надо избѣгать...
  
                                 CV.
  
             Но возвратимся къ Аделинѣ!--
             Въ ней недостатокъ былъ одинъ;
             Младое сердце -- лишь пустыней
             Глухою было, отъ причинъ --
             Весьма естественныхъ: предмета
             Не находила до сихъ поръ,
             Который бы -- богини свѣта
             Могъ поразить тоскливый взоръ,
             И сердца пустоту, собою,
             Занять, какъ милою мечтою....
             Или, яснѣе говорить --
             Ее заставить -- полюбить!
  
                                 CVI.
  
             Она вела себя такъ строго,
             Лишь по энергіи души;
             Но какъ и стоило ей много --
             Тоску переносить въ тиши,
             И не показывать ни тѣни --
             Того, предъ свѣтомъ, чтобъ не могъ --
             Услышать онъ не только пени,
             Но самый вздохъ не подстерегъ!
             Съ дутою шаткою и нѣжной,--
             Давно бъ она, въ борьбѣ съ мятежной,
             Голодной страстью, пала тутъ,
             Какъ, видимъ, многія падутъ....
  
                                 CVII.
  
             Но Аделина -- благородной
             Дышала гордостью, и взоръ
             Водила, по свѣту, свободно,
             Съ такимъ геройствомъ, до сихъ поръ!..
             Такія души, безъ сомнѣнья,--
             Всѣхъ прочихъ, выше, по своей
             Нехрупкости.... но потрясенья,
             За то,-- и губятъ ихъ скорѣй!
             Онѣ подготовляютъ сами,--
             Своими тайными страстями,
             Себѣ паденье, да, не разъ; --
             И гибели послѣдній часъ!...
  
                                 СVIII.
  
             Она любила мужа, или --
             Такъ только думала, скорѣй....
             Любовь и эта,-- безъ усилій,
             Не обошлась, однакожъ, ей!
             И для души столь благородной,--
             То сущій трудъ Сизифа18 былъ:
             Ихъ чувства, мысли,-- разнородной
             Стихіи были!... а служилъ.
             Со всѣмъ тѣмъ, ихъ союзъ спокойный,
             И удивленья предостойный,--
             Супружествъ рѣдкимъ образцомъ!
             Лишь холодъ замѣчался въ немъ....
  
                                 СІХ.
  
             А то -- ни ссоръ они незнали,
             Ни жалобъ, ни упрековъ, ни ~
             Малѣйшихъ дрязгъ не испытали,
             Въ быту супружескомъ, они!
             Характеры ихъ не схо тана назначалась.
  
                                 CXV.
  
             За цѣну очень крупную нашли
             Двѣнадцать негритянокъ. Въ это время
             Такъ въ Индіи продать ихъ не могли,
             Хоть Вильберфорсъ все черное ихъ племя
             Двойной цѣной на рынкахъ обложилъ,
             Но этотъ фактъ насъ вовсе не дивилъ:
             Порокъ законовъ вовсе не боится,
             И въ прихотяхъ своихъ не поскупится.
  
                                 CXVI.
  
             А гдѣ же итальянскіе пѣвцы?
             Иныхъ -- паши, иныхъ жиды купили,
             Тѣ разбрелись въ цѣпяхъ во всѣ концы,
             Тѣ ренегатствомъ плѣнъ свой сократили;
             А группа женщинъ съ страхомъ тайнымъ ждетъ,
             Кого изъ нихъ старикъ къ себѣ возьметъ
             Любовницей, женой или рабою...
             Онѣ дрожатъ предъ будущей судьбою.
  
                                 СXVII.
  
             Но эта пѣсня кончена. Разсказъ
             Изъ скромности я здѣсь перерываю
             (И безъ того я долго мучилъ васъ).
             Объ участи героя обѣщаю
             Подробно въ пятой пѣснѣ разсказать.
             Желанью Музы долженъ я внимать
             И въ пятой пѣснѣ этого романа
             Я вновь начну исторію Жуана.
  
  

ПѢСНЯ ПЯТАЯ.

  
                                 I.
  
             Когда пѣвецъ для прелести стиховъ
             Любви блаженство нѣжно воспѣваетъ
             И риѳмы, какъ Венера голубковъ,
             Попарно ставитъ въ пѣсню,-- онъ не знаетъ,
             Какое зло онъ можетъ причинить:
             Овидій въ томъ примѣромъ могъ служить;
             Петрарка самъ, когда мы взглянемъ строго,
             Насъ обольщая въ пѣсняхъ, грѣшенъ много.
  
                                 II.
  
             Творенія подобныя вредны,
             Когда они насъ только увлекали...
             Нѣтъ, въ гладкихъ, скромныхъ пѣсняхъ мы должны
             Все подводить подъ правила морали --
             И ужь никакъ людей не развлекать,
             Но страсти всевозможныя карать...
             И если мой Пегасъ подкованъ прочно --
             Поэма эта будетъ безпорочна.
  
                                 III.
  
             На рядъ дворцовъ привыкло мы смотрѣть.
             Плывя чрезъ Геллеспонтъ иль по Босфору:
             Вся въ золотѣ Софійская мечеть,
             Летитъ корабль по водному простору,
             Олимпъ увѣнчанъ массой облаковъ
             И манятъ взоръ двѣнадцать острововъ,--
             Картина та здѣсь каждаго плѣняла
             И Мери Монтегю очаровала.
  
                                 IV.
  
             Я имя "Мери" больше всѣхъ люблю,
             Оно меня тревожило когда-то;
             Я въ звукѣ томъ прошедшее ловлю,
             Чему, какъ царству сновъ, ужь нѣтъ возврата.
             Я измѣнился, буду скоро старъ,
             Но мнѣ не сбросить власти дивныхъ чаръ...
             Однако я разсказъ свой забываю
             И въ патетичный тонъ теперь впадаю.
  
                                 V.
  
             Эвксина волны, прядая, шумятъ...
             Вездѣ картина чудная для взора!...
             Когда съ "холма гиганта" (*) бросишь взглядъ
             На бурное волненіе Босфора,
             То чувствуешь при ропотѣ волны
             Присутствіе душевной тишины,
             Хотя пловцамъ, спѣшившимъ въ путь собраться,
             Въ Эвксинѣ нужно рвоты опасаться.
   (*) "Холмъ гиганта" или "могила великана". Такъ называется пригорокъ на Азіатской сторонѣ Турціи.
  
                                 VI.
  
             Стоялъ одинъ изъ тѣхъ осеннихъ дней,
             Когда морскія бури завываютъ
             И непогода осени сильнѣй,
             И моряки въ крушеньи погибаютъ,
             Когда пловцы, скользя среди валовъ.
             Въ испугѣ не жалѣютъ клятвъ и словъ
             Раскаянья, что очень безразсудно:
             Обѣты выполнять рамъ очень трудно,
  
                                 VII.
  
             Толпа рабовъ всѣхъ половъ, странъ и лѣтъ
             На рынкѣ, въ рядъ поставлена, дрожала.
             Торговецъ былъ у каждой группы... Нѣтъ
             Веселыхъ лицъ, печаль на всѣхъ лежала...
             Всѣ, кромѣ негровъ, были смущены
             Вдали друзей родной своей страны,
             Но каждый негръ философомъ казался!
             Какъ угрь, съ сдираньемъ кожи онъ сживался.
  
                                 VIII.
  
             А Донъ-Жуанъ? Онъ молодъ былъ тогда,
             Въ его груди надеждой сердце билось.
             Но не смотря на юные года,
             Слеза, порой изъ глазъ его катилась.
             Онъ, можетъ быть, отъ ранъ еще страдалъ
             Иль отъ того, что разомъ потерялъ
             Любовницу, имущество, свободу
             И отданъ въ руки дикому народу.
  
                                 IX.
  
             Самъ стоикъ пріунылъ бы съ этихъ бѣдъ,
             Но Донъ-Жуанъ глядѣлъ кругомъ спокойно;
             Его фигура, пышный туалетъ,
             Въ которомъ онъ держалъ себя достойно,--
             Всѣмъ этимъ былъ въ толпѣ замѣтенъ онъ
             И отъ рабовъ несчастныхъ отличенъ.
             Всѣ думали: красивъ, одѣтъ онъ знатно
             Богатый выкупъ будетъ, вѣроятно!..
  
                                 X.
  
             Вся площадь, какъ тавлейная доска,
             Отъ бѣлыхъ группъ и черныхъ группъ пестрѣла:
             Тамъ черный негръ плѣнялъ покупщика,
             Здѣсь бѣлый рабъ былъ покупаемъ смѣло.
             Въ числѣ другихъ на рынокъ приведенъ
             Какой-то незнакомецъ; онъ сложенъ
             Былъ хорошо. Ставъ съ Донъ-Жуаномъ рядомъ,
             Онъ ждалъ своей продажи съ твердымъ взглядомъ.
  
                                 XI.
  
             Румянъ и бѣлъ, въ плечахъ своихъ широкъ,
             Онъ съ виду англичаниномъ казался.
             Отъ долгихъ думъ, занятій иль тревогъ
             Открытый лобъ высоко поднимался,
             Кровавою подвязкою слегка
             Поддержана была его рука;
             Лишь любопытству праздному послушный,
             Онъ вкругъ смотрѣлъ, какъ зритель равнодушный.
  
                                 XII.
  
             Но увидавъ Жуана предъ собой,
             Безстрашнаго, но полнаго смущенья
             Предъ новою гнетущею судьбой,
             Почувствовалъ къ нему онъ сожалѣнье.
             Товарищъ по несчастью возбудилъ
             Въ немъ чувство то, хоть самъ онъ находилъ,
             Что ежедневно встрѣтишь на дорогѣ
             Подобныя несчастья и тревоги.
  
                                 XIII.
  
             -- "Любезнѣйшій!" сказалъ онъ, "кромѣ насъ,
             Толпу рабовъ лишь по окраскѣ кожи
             Мы различимъ; межъ нихъ, на этотъ разъ
             Мы, только мы здѣсь на людей похожи,
             Порядочные люди -- вы да я:
             Мы по неволѣ быть должны друзья,
             Обоимъ намъ сойтись теперь не худо.
             Я стану развлекать васъ. Вы откуда?".
  
                                 XIV.
  
             -- "Испанецъ -- я".-- "Я самъ предполагалъ,
             Что вы не грекъ: какъ псы, они всѣ льстивы
             И гордостью взглядъ грека не блисталъ.
             И такъ, мой другъ, судьбой вы несчастливы;
             Она всѣхъ насъ привыкла не щадить,
             Но счастье къ вамъ вернется, можетъ быть.
             Судьба со мной сыграла ту же штуку,
             Но я давно постигъ ея науку".
  
                                 XV.
  
             -- "Что къ привлекло васъ въ это мѣсто,-- сэръ?"
             -- "Что привлекло?-- Татары и... оковы".
             -- "Но я угнать желалъ бы, напримѣръ,
             За что они къ вамъ были такъ суровы?
             Вотъ я о чемъ рѣшаюсь васъ спросить".
             -- "Я началъ въ русской арміи служить
             И, находясь при взятіи Виддина,
             Я самъ былъ взятъ. Вотъ бѣдъ моихъ причина!"
  
                                 XVI.
  
             -- "Но есть друзья у васъ?" -- "Они давно
             Меня, по счастью, больше не тревожатъ;
             Я все сказалъ вамъ. Мнѣ не мудрено
             Ждать и отъ васъ признанія. Быть можетъ..."
             -- "Ахъ, дологъ и печаленъ мой разсказъ".
             -- "О" если такъ, не требую отъ васъ
             Подобной откровенности. Страданье
             Боится откровеннаго признанья.
  
                                 XVII.
  
             "Не унывайте только: къ вамъ должна
             Фортуна возвратиться скоро снова
             (Фортуна, слава Богу, не жена)
             И больше къ вамъ не будетъ такъ сурова.
             Борьба съ судьбой, повѣрьте мнѣ, глупа:
             Снопу не устоять противъ серпа.
             Мы всѣ игрушки случая, хоть въ этомъ
             И совѣстно признаться намъ предъ свѣтомъ".
  
                                 XVIII.
  
             -- "Страдаю я", сказалъ тутъ Донъ-Жуанъ,
             "За прошлое: прекрасное созданье
             Я полюбилъ..." и словно какъ туманъ
             Затмилъ его глаза и стонъ рыданья
             Готовъ былъ вырваться изъ груди. Онъ сказалъ:
             "Меня не этотъ рынокъ испугалъ.
             Я въ жизни бѣдъ испытывалъ не мало.
             Средь бурь морскихъ душа моя не знала,
  
                                 XIX.
  
             "Что значитъ страхъ, но тотъ ударъ!..." и онъ
             Вновь замолчалъ и быстро отвернулся.
             -- "Ну такъ и есть, вопросъ мной былъ рѣшенъ:
             Тутъ богъ любви не кстати подвернулся; --
             Когда любовь является, тогда
             Мнѣ скорбь понятна. Въ прежніе года
             Я самъ рыдалъ, когда,-- то верхъ скандала!--
             Моя жена вторая убѣжала.
  
                                 XX.
  
             "Моя супруга третья..." -- "Какъ? у васъ
             Есть три жены?..." Жуанъ воскликнулъ съ жаромъ.
             -- "Лишь двѣ теперь осталось. Что жь, не разъ
             Вѣнчались люди трижды. Этимъ даромъ..."
             -- "Ну, гдѣ жь теперь послѣдняя жена?
             Отъ васъ не убѣжала ли она?"
             --"О, нѣтъ!" -- "Такъ что жь?" спросилъ Жуанъ въ испугѣ.
             --"Я самъ бѣжалъ отъ третьей той супруги."
  
                                 XXI.
  
             --"Я хладнокровьемъ вашимъ пораженъ."
             --"Увы, мой другъ, такъ все идетъ на свѣтѣ.
             Васъ -- впереди ждетъ ясный небосклонъ,
             Меня ждетъ -- тьма. Всѣ люди на р аз цвѣтѣ
             Встрѣчаютъ жизнь съ надеждами любви,
             Потомъ остынетъ первый жаръ въ крови
             И время всѣ мечты въ насъ убиваетъ:
             Такъ съ змѣй ихъ кожа яркая спадаетъ.
  
                                 XXII.
  
             "Хоть иногда становится нарядъ
             Опять блестящъ, но не пройдетъ и года,
             Онъ вновь спадетъ и не вернуть назадъ
             Прошедшаго. Любовь скорѣе яда
             Насъ отравитъ, а поздніе года
             Намъ портятъ слава, скупость и вражда,
             И только остается въ насъ охота
             Жить для наградъ, для денегъ и почета."
  
                                 XXIII.
  
             --"Все это такъ", сказалъ Жуанъ,-- "но мы
             Вѣдь этимъ участь нашу не измѣнимъ
             И не откроемъ выхода изъ тьмы..."
             --"За то, мой другъ, отлично мы оцѣнимъ,
             Когда себѣ усвоимъ этотъ взглядъ,
             Что рабство есть и гнусность, и развратъ,
             И мы поймемъ несчастіе народа,
             Когда опять вернется къ намъ свобода."
  
                                 XXIV.
  
             --"Когда бъ теперь свободны были мы",
             Сказалъ Жуанъ, скрывая вздохъ печали,
             "Язычники бъ, надѣвшіе чалмы,
             Отъ насъ урокъ отличный испытали...
             Несчастнымъ всѣмъ пусть да поможетъ Богъ!..."
             --"Все перемѣнится, быть можетъ, въ краткій срокъ,
             А между тѣмъ, съ насъ евнухъ глазъ не сводитъ
             И выгодной покупкой насъ находитъ.
  
                                 XXV.
  
             "Я, впрочемъ, не корю своей судьбы:
             Мы всѣ рабы безъ всякихъ исключеній.
             Владыки міра тоже вѣдь рабы
             Своихъ страстей, капризовъ и волненій.
             Все общество, признавъ въ любви -- законъ,
             Живетъ въ борьбѣ, въ враждѣ со всѣхъ сторонъ.
             Смотрѣть на всѣхъ съ улыбкой равнодушной
             Привыкъ лишь стоикъ черствый и бездушный."
  
                                 XXVI.
  
             Но въ этотъ мигъ къ нимъ подошелъ евнухъ
             И тотчасъ сталъ осматривать подробно
             Наружность и фигуру плѣнныхъ двухъ,
             Чтобъ убѣдиться, было ли удобно
             Ихъ какъ звѣрей по клѣткамъ разсадить...
             Такъ за женою мужъ привыкъ слѣдить,
             Портной за платьемъ, дама -- за влюбленнымъ
             И сторожъ за несчастнымъ заключеннымъ.
  
                                 XXVII.
  
             Еще прилежнѣй смотрятъ за рабомъ;
             Вѣдь равнаго себѣ купить такъ лестно!...
             Продажны всѣ -- сознаться надо въ томъ:
             Продажны страсти наши повсемѣстно.
             Насъ подкупаетъ власть и красота,
             Корысти жаръ и видныя мѣста,
             По цѣнамъ насъ лишь только отличаютъ:
             Тѣхъ славою, тѣхъ плюхой подкупаютъ.
  
                                 XXVIII.
  
             И вотъ евнухъ ихъ зорко осмотрѣлъ,
             Вотъ началъ торговать: почемъ за пару?
             И жаркій споръ торговли закипѣлъ
             И раздался по цѣлому базару,
             Какъ будто торговались у купца
             Оселъ иль быкъ, козленокъ иль овца...
             Никто продажѣ той не удивлялся:
             Двуногій скотъ на рынкѣ продавался.
  
                                 XXIX.
  
             Но спорный пунктъ рѣшенъ былъ наконецъ
             И кошелекъ съ ворчаньемъ развязался,
             Считалъ монеты жадный продавецъ,
             Ихъ на рукѣ подбрасывалъ, старался
             Ихъ качество по звуку угадать,
             И получивъ всю сумму, сталъ писать,
             Что получилъ всѣ деньги аккуратно,
             И размышлялъ о завтракѣ пріятно.
  
                                 XXX.
  
             Имѣлъ ли онъ въ то время аппетитъ?
             Какое у него пищеваренье?
             Уже ль ѣды его не отравитъ
             О правѣ беззаконномъ размышленье:
             Что онъ людьми, какъ стадомъ, торговалъ?...
             Когда обѣдъ намъ сладокъ не бывалъ,
             Тотъ самый часъ (я мыслей тѣхъ держался)
             Въ теченье дня намъ хуже всѣхъ казался.
  
                                 XXXI.
  
             Вольтеръ -- инаго мнѣнья. Пишетъ онъ:
             Кандиду жизнь тогда сноснѣй казалась,
             Когда ѣдой онъ былъ ужь пресыщенъ!
             Но онъ не правъ. Намъ въ сытости являлось
             Еще страданье новое всегда,
             Когда мы только трезвы были... Да,
             Въ вопросѣ пищи я держусь принципа,
             Которому былъ вѣренъ сынъ Филиппа.
  
                                 XXXII.
  
             Какъ Александръ, я думалъ, что ѣда,
             Намъ постоянно всѣмъ напоминаетъ
             Про нашу смерть и многіе года
             О бренности подумать заставляетъ.
             И намъ ли всѣмъ подумайте о томъ --
             Талантами гордиться и умомъ,
             Когда нашъ умъ зависитъ... отъ чего же?
             Отъ пищи и желудка, правый Боже!...
  
                                 XXXIII.
  
             Разъ вечеромъ (шесть дней тому назадъ),--
             Я вспомнилъ про недавнее событье:
             Едва надѣвъ обычный свой нарядъ
             И шляпу взявъ, ужь думалъ уходить я,
             Какъ вдругъ услышалъ выстрѣлъ. Въ тотъ же мигъ
             Я выскочилъ на улицу на крикъ,
             Гдѣ распростертъ, недвиженъ и покоенъ,
             На мостовой лежалъ убитый воинъ.
  
                                 XXXIV.
  
             Бѣднякъ! Пять пуль пришлось ему принять,
             И умирать такъ одиноко въ мірѣ!...
             Его велѣлъ тотчасъ же я поднять
             И въ комнату внести въ моей квартирѣ.
             Его мы осмотрѣли. Но зачѣмъ
             Подробности? онъ былъ и мертвъ, и нѣмъ.
             Онъ жертвой палъ, быть можетъ, жертвой мщенья:
             Пять пуль въ него впилось въ одно мгновенье (*).
   (*) Байронъ описываетъ здѣсь истинное происшествіе, котораго онъ былъ свидѣтелемъ 8 декабря 1820 г. въ Равеннѣ.
  
                                           XXXV.
  
             Я глазъ не отводилъ отъ мертвеца.
             Мнѣ удавалось труповъ видѣть много,
             Но не встрѣчалъ такого я лица:
             Оно спокойно было такъ и строго.
             Хоть онъ въ животъ и въ сердце былъ пронзенъ,
             Казалось мнѣ, что впалъ онъ въ тихій сонъ!...
             Мертвецъ снаружи не былъ облитъ кровью
             И думалъ я, склонившись къ изголовью:
  
                                 XXXVI.
  
             "Что значитъ смерть? Ты долженъ мнѣ сказать..."
             Отвѣта нѣтъ. "Проснись! Онъ не проснулся.
             Вчера еще онъ сильно могъ дышать.
             Рядъ воиновъ предъ грозной волей гнулся:
             "Приди!" онъ говорилъ, и шелъ народъ,
             "Впередъ!" кричалъ -- всѣ шли за нимъ впередъ,
             Раскрылъ уста -- молчатъ рожки и трубы,
             Теперь же неподвижны эти губы.
  
                                 XXXVII.
  
             Передъ постелью воина стоятъ
             Его друзья-соратники въ печали,
             Въ послѣдній разъ на хладный трупъ глядятъ...
             Такъ онъ погибъ! Его не разъ видали
             Средь жаркихъ битвъ, гдѣ врагъ предъ нимъ дрожалъ
             И, пораженный, съ боя убѣгалъ...
             Онъ, приступомъ когда-то бравшій стѣны,
             Погибъ безславной смертью отъ измѣны!
  
                                 ХХXVIII.
  
             Межъ свѣжихъ ранъ еще замѣтенъ слѣдъ
             Старинныхъ шрамовъ ранъ его военныхъ.
             Какой контрастъ!.. Но память прошлыхъ лѣтъ
             Не потревожу; подвиговъ почтенныхъ
             Не стану мимоходомъ вспоминать...
             Но, какъ всегда, хотѣлъ бы я узнать.
             Смотря на трупъ, загадку смерти вѣчной,
             Всегда нѣмой, холодной, безконечной.
  
                                 XXXIX.
  
             Но все осталось тайной. Ныньче мы
             Еще живемъ, а завтра двѣ, три пули
             Уносятъ насъ въ иное царство тьмы...
             Къ чему жь мы этой жизнію дохнули?
             Зачѣмъ нашъ арахъ стихіи разнесутъ?
             Эѳиръ, вода, земля, огонь -- живутъ,
             А мы -- вѣнцы созданья -- умираемъ!..
             Довольно! Мы разсказъ свой забываемъ.
  
                                 XL.
  
             Двухъ плѣнниковъ угрюмый покупщикъ
             Повелъ ихъ тотчасъ къ лодкѣ золоченой,
             Вдругъ весла поднялись и въ тотъ же мигъ
             Они помчались къ цѣли отдаленной.
             Куда? зачѣмъ? ужели смерть ихъ ждетъ?
             Но вотъ каикъ у бухты пристаетъ,
             Гдѣ стѣны надъ водою поднимались
             И кипарисы стройные качались...
  
                                 XLI.
  
             Ихъ проводникъ въ окошко постучалъ,
             Раскрылась дверь желѣзная, шли слѣдомъ
             Они за нимъ въ аллею, гдѣ лежалъ
             Глубокій мракъ... Тотъ путь имъ былъ невѣдомъ.
             Ужь ночь давно спустилася съ небесъ,
             Кругомъ деревья темны, словно лѣсъ...
             Гребцамъ евнухъ махнулъ рукой сурово
             И тѣ ушли, не говоря ни слова.
  
                                 XLII.
  
             Извилистой тропой они идутъ
             Среди цвѣтовъ и зелени восточной,
             (Когда бъ была охота, могъ бы тутъ
             Я сдѣлать всѣмъ имъ списокъ очень точный:
             Вѣдь на восточныя растенья я цвѣты
             Нашъ сѣверъ скупъ. Но нѣтъ, читатель, ты
             Встрѣчалъ навѣрно въ многихъ сочиненьяхъ
             Трактаты о цвѣтахъ и о растеньяхъ).
  
                                 XLIII.
  
             Въ Жуанѣ мысль случайно родилась,
             Когда они тропинкой проходили.
             Онъ передалъ товарищу.-- "Сейчасъ
             Во мнѣ самомъ тѣ мысли забродили.
             Мнѣ кажется,-- сковалъ онъ,-- попытать
             Намъ не мѣшаетъ евнуха примять.
             По головѣ его ударимъ вмѣстѣ разомъ,
             Чтобъ не успѣлъ моргнуть онъ даже глазомъ".
  
                                 XLIV.
  
             -- "Отлично! такъ! что жъ сдѣлаемъ потомъ?
             Гдѣ мы теперь,-- понятья не имѣя,
             Живые мы отсюда не уйдемъ
             И испытаемъ смерть Варѳоломея,
             Попавъ въ другой какой нибудь вертепъ...
             Подобный рискъ былъ очень бы нелѣпъ...
             Притомъ я голодъ чувствую ужасный
             И мнѣ бифштексъ мерещится прекрасный.
  
                                 XLV.
  
             "Вблизи жилья должны теперь мы быть,
             Не даромъ этотъ негръ идетъ такъ смѣло:
             Онъ не рѣшился бъ плѣнныхъ двухъ водить
             Такой дорогой: видано ли дѣло!
             Онъ знаетъ, что друзья его не спятъ,
             И только крикнетъ -- разомъ набѣжать.
             Но, посмотрите, гдѣ мы? что за диво!
             Въ огняхъ дворецъ!.. Какъ зданіе красиво!.."
  
                                 XLVI.
  
             И точно былъ предъ ними пышный домъ,
             Передній фасъ котораго, казалось,
             Весь золотомъ украшенъ былъ кругомъ
             И, по турецкому капризу, украшалось
             Все зданіе въ различные цвѣта,
             Хоть отъ того теряла красота.
             Всѣ виллы по Босфору -- какъ экраны
             Раскрашены, пестры, какъ балаганы.
  
                                 XLVII.
  
             На встрѣчу имъ несется запахъ блюдъ,
             Пилавовъ и жаркихъ благоуханье,
             Все голодъ раздражало въ нихъ и тутъ
             Жуанъ смирилъ свирѣпыя желанья
             И негру жить покамѣстъ дозволялъ,
             Къ тому жь его пріятель увѣрялъ;
             "Повѣрьте мнѣ, теперь не шумъ намъ нуженъ,
             А только сытный и спокойный ужинъ".
  
                                 XLVIII.
  
             Мы прибѣгаемъ къ помощи страстей,
             Къ услугамъ чувствъ и, наконецъ, къ разсудку,
             Хоть онъ не въ модѣ ныньче у людей.
             Ораторы употребляютъ шутку,
             Чтобъ общее вниманье возбуждать
             Иль начинаютъ слезы проливать,
             Насъ каждый убѣдить вездѣ хлопочетъ,
             Но краткимъ быть никто изъ васъ не хочетъ.
  
                                 XLIX.
  
             Есть много средствъ на свѣтѣ убѣждать
             Посредствомъ краснорѣчья, денегъ, лести,
             Насъ красота умѣетъ увлекать,
             Но средства эти, взятыя всѣ вмѣстѣ,
             Не могутъ такъ охватывать сердца
             И радостью живить черты лица,
             Какъ трель звонка, когда онъ заиграетъ
             И звономъ на обѣдъ насъ призываетъ.
  
                                 L.
  
             Но въ Турціи къ обѣду не звонятъ
             И плѣнники звонка не услыхали,
             Не видѣнъ имъ прислуги цѣлый рядъ,
             Лишь ароматъ отъ блюдъ они глотали,
             Да повара мелькали вкругъ огня,
             Сверкающей посудою звеня...
             Двухъ плѣнниковъ дразнили эти сборы
             И аппетитъ ихъ выражали взоры.
  
                                 LI.
  
             Забывъ свой планъ, впередъ они идутъ
             И ихъ ведетъ путеводитель черный:
             Онъ и не зналъ за нѣсколько минутъ,
             Что смерть близка... Рукою негръ проворный
             Имъ сдѣлалъ знакъ немного подождать,
             Потомъ калитку началъ стирать
             И путникамъ открылся валъ парадный"
             Обставленный роскошно и громадный.
  
                                 LII.
  
             Не стану я описывать тотъ валъ.
             Вѣдь въ наши дни любой пѣвецъ пространный
             Любилъ изображать, какъ посѣщалъ
             Онъ пышный дворъ державы иностранной,
             Хоть публика за то его кляла...
             Уже давно природа отдала
             Себя на жертву гидовъ разныхъ націй,
             "Записокъ", риѳмъ и разныхъ иллюстрацій.
  
                                 LIII.
  
             Съ ногами на крестъ вдоль и поперегъ
             По залѣ турки къ шахматамъ склонялись.
             Тѣхъ разговоръ коротокъ былъ и строгъ,
             Тѣ собственнымъ нарядомъ любовались...
             Сбѣгаетъ дымъ съ янтарныхъ мундштуковъ
             Волнами ароматныхъ облаковъ...
             Тамъ группы то ходили, то лежали,
             То молча ромъ предъ ужиномъ глотали.
  
                                 LIV.
  
             Когда же негръ ввелъ плѣнныхъ въ свѣтлый залъ,
             Никто на нихъ не обратилъ вниманья;
             Тотъ, кто ходилъ,-- шаговъ не умѣрялъ
             И лицъ не измѣнилось очертанье.
             Иной же тамъ взглянулъ на тѣхъ людей,
             Какъ смотрятъ при оцѣнкѣ лошадей,
             Иные негру съ мѣста поклонились,
             Но губы ихъ въ тотъ мага не шевелились.
  
                                 LV.
  
             А негръ все дальше плѣнниковъ ведетъ;
             Вкругъ ихъ покои пышны, молчаливы...
             Въ одномъ изъ нихъ блестящій водометъ
             Журчалъ во тьмѣ и билъ полулѣниво.
             Да иногда, какъ будто имъ дивясь,
             Въ дверяхъ мелькала пара женскихъ глазъ,
             Тяжелая портьера поднималась
             И черная головка появлялась.
  
                                 LVI.
  
             Когда въ лѣсу, на берегу рѣки,
             Въ степи, мы остаемся одиноки,
             То не страдаемъ тамъ мы отъ тоски,
             Тамъ наши мысли ясны и глубоки,
             Но изъ громадныхъ темныхъ галлерей
             Намъ хочется бѣжать скорѣй, скорѣй...
             Какъ гробъ, насъ давитъ тамъ уединенье
             И образъ смерти гонитъ размышленье.
  
                                 LVII.
  
             Каминъ съ огнемъ; гостиной свѣтлый видъ,
             Двѣ книги, милый другъ, стаканъ кларета,
             Хорошій ужинъ, добрый аппетитъ --
             Вотъ гдѣ укрыться любимъ мы отъ свѣта.
             Конечно, здѣсь того эффекта нѣтъ,
             Когда изъ ложи смотримъ мы балетъ...
             Но я -- я съ темной залой не разлученъ,
             А потому бываю часто скученъ.
  
                                 LVIII.
  
             Увы! къ чему возводятъ на землѣ
             Огромныя постройки? Только храмы
             Должны тревожить думы на челѣ,
             Лишь въ храмахъ забывать должны всегда мы
             О всемъ земномъ... Съ тѣхъ поръ, какъ палъ Адамъ,
             Жилищъ большихъ не нужно вовсе намъ,
             И башни вавилонской созиданье --
             Есть лучшій имъ урокъ и наказанье.
  
                                 LIX.
  
             Былъ прежде неизвѣстенъ Вавилонъ,
             Но знаменитымъ сдѣлался онъ скоро,
             Роскошными садами окруженъ.
             Стоялъ тамъ тронъ Навуходонасера,
             Гдѣ онъ потомъ, какъ звѣрь лѣсной бродилъ;
             Тамъ львовъ смирялъ въ берлогахъ Даніилъ,
             И тамъ жила сама Семирамида:
             Тяжка ей нанесенная обида!...
  
                                 LX.
  
             Ее историкъ нашъ оклеветалъ
             (Историкъ все толкуетъ очень ложно),
             Что будто конь царицу ту плѣнялъ,
             (Любовь -- капризъ,-- ей въ мірѣ все возможно)
             Ошибка здѣсь рѣшительно ясна:
             "Царица" обожали "скакуна"
             Что жь изъ того? держусь такой я вѣры,
             Что "скакунами" звались тамъ "курьеры" (*).
   (*) Каламбуры иностранныхъ языковъ рѣдко возможны для передачи. Байронъ говоритъ въ этомъ мѣстѣ шутя, что слово скакунъ (coursier) поставлено вмѣсто слова курьеръ (courrier). Я не рѣшился замѣнять его русскимъ каламбуромъ, чтобъ не затемнить смысла. Замѣчу при этомъ, что въ словѣ курьеръ Байронъ дѣлаетъ намекъ на королеву Каролицу, обвиненную между прочимъ въ любовной связи съ курьеромъ Бергами. Примѣч. переводчика.
  
                                 LXI.
  
             Но если бъ было такъ (а въ нащи дни,
             Все можетъ быть, что эти мусульмане
             Не вѣрятъ въ вавилонскій столбъ (они
             Могли бы книгу Рича взять заранѣ:
             Онъ самъ купилъ,-- разсказано такъ въ ней,--
             Отъ этой башни нѣсколько камней),
             Не вѣрятъ и евреямъ въ указанъѣ
             На это очень мудрое преданье,
  
                                 LXII.
  
             То пусть они узнаютъ наконецъ,
             Что о постройкѣ дерзкой Вавилона
             Сказалъ Горацій, чудный нашъ пѣвецъ:
             Горацій говорилъ во время оно,
             Что тамъ народъ, "забывъ про тьму могилъ,
             Вблизи гробовъ постройки возводилъ..." (*)
             Печально очень это изреченье,
             Но можетъ всѣмъ служить намъ въ поученье...
   (*) "Et sepulchri immemor struis domos",-- забывая могилу, ты строишь себѣ зданія. Горацій.
  
                                 LXIII.
  
             Межъ тѣмъ они вошли въ ту часть дворца,
             Гдѣ словно эхо разомъ пробудилось...
             Повсюду роскошь, прихоть безъ конца
             Передъ глазами путниковъ явилась...
             Довольство поражало ихъ кругомъ...
             Вошла сама природа въ этотъ домъ,
             На все съ благоговѣніемъ смотрѣла,
             Но чѣмъ помочь искусству -- не умѣла...
  
                                 LXIV.
  
             И, видимо, та комната была
             Лишь только входомъ въ комнаты другія,
             Но въ ней вездѣ сверкали зеркала
             И шли вкругъ стѣнъ диваны дорогіе:
             На нихъ и сѣсть, казалось бы, грѣшно...
             Узоръ ковровъ такъ вытканъ мудрено,
             Что мы, ступивъ на нихъ хоть по ошибкѣ,
             Могли скользить, какъ золотыя рыбки.
  
                                 LXV.
  
             Одинъ евнухъ съ презрѣніемъ взиралъ
             На все своимъ суровымъ, мрачнымъ взоромъ,
             И съ наглостью цвѣты ковровъ топталъ,
             Не увлекаясь дивнымъ ихъ узоромъ.
             Потомъ раскрылъ онъ шкапъ съ ключомъ въ рукѣ,--
             Вы видите -- стоитъ онъ въ уголкѣ,--
             Но если вы немножко слѣповаты,
             То въ этомъ, право, сами виноваты.
  
                                 LXVI.
  
             И такъ, раскрылъ онъ шкапъ своей рукой.
             Въ шкапу костюмы разные висѣли;
             Тамъ пышныхъ платьевъ выборъ былъ такой,
             Что пренебречь едва ли бъ имъ посмѣли
             И мусульмане знатные, но онъ
             Для плѣнниковъ собралъ со всѣхъ сторонъ
             Костюмъ отъ прочихъ платьевъ всѣхъ отличный,
             И для гяуровъ купленныхъ приличный.
  
                                 LXVII.
  
             Онъ старшаго изъ нихъ тотчасъ облекъ
             Во первыхъ въ плащъ, потомъ далъ шаровары --
             Широкія: шовъ лопнуть въ нихъ не могъ,--
             Такъ одѣваться любятъ всѣ татары.
             Шаль Кашемира плѣннику онъ далъ,
             Цвѣтныя туфли, въ золотѣ кинжалъ
             Съ оправой и съ булатомъ безпорочнымъ...
             Одѣлся онъ въ минуту львомъ восточнымъ.
  
                                 LXVIII.
  
             Пока они мѣняли свой нарядъ,
             Ихъ спутникъ Баба дѣлалъ наставленья,
             Что если христіане захотятъ,
             Имъ улыбнется счастье, безъ сомнѣнья,
             И онъ спѣшитъ ихъ въ томъ предостеречь.
             За тѣмъ онъ такъ окончилъ эту рѣчь:
             "Свершите только дѣло обрѣзанья,
             И вамъ легко покажется изгнанье...
  
                                 LXIX.
  
             "Я былъ бы очень радъ, прибавилъ онъ,
             Въ васъ встрѣтить правовѣрныхъ, но насильно
             Изъ васъ никто не будетъ принужденъ
             Свершать обрядъ". На то ему умильно
             Съ поклономъ старшій плѣнный отвѣчалъ:
             -- "Давно я ваше мнѣнье раздѣлялъ
             И самъ люблю -- хоть я теперь и плѣнный --
             Обычаи той націи почтенной.
  
                                 LXX.
  
             "Что жь до меня касается -- свершить
             Обычай тотъ не прочь я... Вѣроятно,
             Когда мнѣ здѣсь предложатъ закусить,--
             Что дли паи весьма теперь пріятно,--
             То я, подумавъ, даже буду радъ
             Исполнить правовѣрныхъ всѣхъ обрядъ"...
             -- "Какъ!" крикнулъ Донъ-Жуанъ, весь холодѣя,
             "Пусть голову отрубятъ мнѣ -- нигдѣ я --
  
                                 LXXI.
  
             "Не соглашусь на это..." -- "Милый другъ,
             Я васъ прошу -- меня не прерывайте:
             Вы видите, я съ рѣчи сбился вдругъ...
             И такъ -- я продолжаю, сэръ, узнайте:
             Когда я здѣсь немного закушу --
             Вопросъ тотъ Непремѣнно разрѣшу,
             Но думаю, -- хоть васъ мы мало знаемъ,--
             Что въ выборѣ не буду я стѣсняемъ".
  
                                 LXXII.
  
             Тутъ негръ къ Жуану обратился: "Васъ
             Одѣться я прошу". Онъ подалъ платье:
             Въ него бы съ восхищеньемъ облеклась
             Красавица, но затаивъ проклятье,
             Жуанъ его ногой отбросилъ прочь...
             "Скорѣе одѣвайтесь!.." Превозмочь
             Жуанъ не въ силахъ гнѣва и поднялся:
             -- "Я женщиной еще не одѣвался!.."
  
                                 LXXIII.
  
             -- "До этого мнѣ вовсе дѣла нѣтъ,
             Я словъ терять напрасно не желаю,
             Одѣньтесь поскорѣе -- мой совѣтъ..."
             -- "Но я одинъ вопросъ вамъ предлагаю:
             Къ чему носить мнѣ женщины нарядъ?"
             -- "Въ послѣдствіи вамъ это объяснятъ,
             Теперь же я имѣю наставленье
             Вамъ не давать ни слова объясненья".
  
                                 LXXIV.
  
             -- "О, если такъ!" Жуанъ воскликнулъ, "мнѣ..."
             -- "Не гнѣвайтесь! Угрозы васъ погубятъ:
             Прекрасна храбрость только на войнѣ,
             Я здѣсь,-- повѣрьте мнѣ,-- шутить не любятъ...."
             -- "Но какъ же я могу свой полъ забыть"...
             -- "Когда меня хотите вы сердятъ,
             То я сзову людей и -- вотъ вамъ слово --
             Вамъ не оставятъ пола никакого.
  
                                 LXXV.
  
             "Я предлагаю чудный вамъ костюмъ,
             Хоть женскій онъ, но, вѣрно, такъ ужъ надо,
             И нѣтъ причинъ вамъ дѣлать въ домѣ шумъ...
             Но Донъ-Жуанъ такого маскарада
             Не могъ понять: "ну, вотъ проклятый газъ!
             Что буду дѣлать съ нимъ на этотъ разъ?
             Такъ онъ шепталъ надъ кружевомъ прозрачнымъ:
             Его носить бы только новобрачнымъ".
  
                                 LXXVI.
  
             Вздыхалъ, бранился долго Донъ-Жуанъ,
             Потомъ надѣлъ шальвары съ оторочкой
             Стянулъ дѣвичьимъ поясомъ свой станъ,
             Прикрытый бѣлой, легкою сорочкой;
             Когда же юбку сталъ онъ надѣвать
             Съ неловкостью (что можемъ мы понять),
             То, въ складкахъ утопая, оглянулся
             И, вовсе неожиданно, споткнулся.
  
                                 LXXVII.
  
             Въ томъ дива никакого, право, нѣтъ;
             Онъ этимъ никогда не занимался,
             Но вотъ совсѣмъ оконченъ туалетъ,
             Жуанъ довольно долго одѣвался.
             Когда жь порой костюмъ его смущалъ,
             Ему въ одеждѣ Каба помогалъ:
             Не безъ труда и на тая проклятія
             Онъ, наконецъ, просунулъ рука въ платье.
  
                                 LXXVIII.
  
             Осталось затрудненіе одно:
             Носилъ онъ волосы не длинные, но это
             Ихъ спутникомъ тотчасъ устранено;
             Фальшивую косу досталъ онъ гдѣ-то
             И въ мигъ была прилажена она,
             Разнесена, кругомъ умащена...
             По плечамъ кудри змѣями спадали
             И въ нихъ каменья разные сверкали.
  
                                 LXXIX.
  
             Посредствомъ ножницъ, щипчиковъ, румянъ
             Въ красавицу преобразился разомъ
             Въ нарядѣ женскомъ юный Донъ-Жуанъ.
             -- "Смотрите! крикнулъ Баба имъ съ экстазомъ,
             Клянусь, онъ сталъ прекрасною женой!
             Теперь прошу васъ слѣдовать за мной"
             Вы, господинъ, хотѣлъ сказать я -- дама.
             За мною вслѣдъ теперь идите прямо".
  
                                 LXXX.
  
             Онъ сдѣлалъ знакъ -- вошли рабы тотчасъ.
             "Вотъ съ ними вы отправитесь на ужинъ".
             Сказалъ онъ одному,-- а вотъ для васъ,
             Сударыня, въ проводники я нуженъ.
             Упрямство васъ къ добру не приведетъ,
             При томъ же здѣсь совсѣмъ не злой народъ,
             Какъ львы въ пещерѣ, люди здѣсь не дики:
             Попали вы теперь въ дворецъ владыки...
  
                                 LXXXI.
  
             "Никто въ дворцѣ не сдѣлаетъ намъ зла".
             -- "Тѣмъ лучше всѣмъ! Жуанъ тутъ замѣчаетъ:
             "Моя рука довольно тяжела
             И дерзкаго на мѣстѣ поражаетъ.
             Ступайте же! за вами я иду,
             Но если въ западню я попаду,
             Наряженный зачѣмъ-то въ это платье,--
             То за обманѣ съумѣю наказать я".
  
                                 LXXXII.
  
             -- "Не бойтесь же, идите"!- Между тѣнь.
             Жуанъ съ своимъ товарищемъ правдива,
             И онъ хотя былъ веселъ.не совсѣмъ,
             Но, глядя на Жуана, улыбался.
             -- "Здѣсь чудный край!" Жуану онъ оказалъ:
             "Одинъ изъ насъ -- чуть-чуть не туркомъ сталъ,
             И въ женщину другой преобразился,
             Надъ чѣмъ волшебникъ черный потрудился".
  
                                 LXXXIII.
  
             -- "Прощайте!" закричалъ Жуанъ. "Какъ знать --
             Дождемся ль встрѣчи новой? До свиданья!"
             -- "Но если мы увидимся опять,
             То каждый передастъ свое сказанье...
             Мы поплывемъ, куда судьба несетъ,
             Но помните: невинность -- вашъ оплотъ,
             Не будьте Евой", крикнулъ онъ Жуану,
             -- "О нѣтъ! Я не отдамся и султану"...
  
                                 LXXXIV.
  
             Друзья разстались. Съ Бабою Жуанъ
             Идетъ по галлереямъ комнатъ темныхъ,
             Гдѣ въ темнотѣ журчалъ, порой, фонтанъ,--
             И вотъ предъ ними входъ воротъ огромныхъ,
             Стоитъ, какъ очарованный, колоссъ...
             Вокругъ благоуханіе лилось
             И тишина ничѣмъ не прерывалась...
             Святилищемъ то мѣсто представлялось.
  
                                 LXXXV.
  
             Изваяна вся дверь со всѣхъ сторонъ
             Отчетливо изъ бронзы золоченой,
             На ней упорный бой изображенъ:
             Здѣсь видѣнъ побѣдитель изступленный,
             Убитый врагъ лежитъ недвижно тутъ,
             За колесницей плѣнники идутъ;
             Бѣгутъ полки... оружія сверканье...
             Казалось древнимъ очень изваянье.
  
                                 LХХXVI.
  
             Тѣмъ входомъ замыкался длинный залъ,
             По сторонахъ два карлика стояли,
             И каждый карликъ былъ такъ страшно малъ,
             Что ихъ едва у двери замѣчали.
             Они, какъ двое гадкихъ чертенятъ,
             Еще спѣшнѣй среди такихъ громадъ,
             И въ той большой, великолѣпной залѣ
             Они, казалось, оба изчезали.
  
                                 LXXXVII.
  
             Но подойдя къ нимъ близко, мы могли
             Тамъ въ ужасѣ невольномъ отвернутая
             Отъ этихъ карловъ, видныхъ чуть съ земли;
             Ихъ безобразью можно ужаснуться.
             Ихъ цвѣтъ являлся смѣсью всѣхъ цвѣтовъ,--
             Притомъ, языкъ былъ нѣмъ у тѣхъ шутовъ
             И оба карла -- глухи. Тѣ уроды
             Стояли тамъ, какъ прихоть пышной моды.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Обязанность ихъ состояла въ томъ,--
             Тѣ крошки были сильны,-- чтобъ ворота
             Всѣмъ отворять, хоть не большимъ трудомъ
             Для карликовъ казалась та робота;
             Въ движеньи двери были такъ легки,
             Какъ, напримѣръ... хоть Роджерса стихи.
             Притомъ, къ пашамъ ихъ съ петлей посылали,
             Когда паши, порою, бунтовали.
  
                                 LXXXIX.
  
             Языкъ совсѣмъ не двигался у нихъ.
             Глаза ихъ страшнымъ блескомъ вдругъ сверкнули,
             Лишь Баба попросилъ тѣхъ домовыхъ,
             Чтобы они имъ двери распахнули.
             Зеленыхъ ихъ зрачковъ Жуанъ не могъ
             Перенести: казалось въ краткій срокъ
             Змѣиные глаза ихъ отравляли
             И чародѣйной силою пугали.
  
                                 XC.
  
             У входа Баба спутнику твердилъ:
             -- "Походка ваша слишкомъ ужъ мужская
             И если можно -- я бы васъ просилъ
             Ступать помягче: ваша роль такая.".
             При этомъ не качайтесь на ходу
             И наконецъ, когда я васъ введу
             Съ собой сію минуту въ валъ огромный,
             Старайтесь видъ принять дѣвицы скромный.
  
                                 XCI.
  
             "Къ томужь у этихъ карловъ зорокъ взоръ,
             И если полъ вашъ дьяволы узнаютъ,--
             Вы знаете, что близко здѣсь Босфоръ
             Въ него у насъ измѣнниковъ бросаютъ
             И намъ обоимъ утромъ, можетъ быть,
             Въ мѣшкахъ зашитыхъ нужно будетъ плыть:
             Здѣсь принято давно ужь средство это...
             Такъ слушайтесь вы добраго совѣта".
  
                                 XCII.
  
             И тутъ они вошли въ другой покой,
             Онъ былъ великолѣпнѣе, пышнѣе...
             Повсюду видѣнъ царственный покой,
             Гдѣ блескомъ ослѣплялся взоръ, тускнѣя,
             Гдѣ чистый, благороднѣйшій металлъ
             Передъ глазами каждаго сіялъ
             И камни драгоцѣнные пестрѣли,
             Мѣшались межъ собою и горѣли...
  
                                 ХСІІІ.
  
             Богатства много, вкуса -- вовсе нѣтъ;
             Такъ водится всегда въ дворцахъ восточныхъ:
             Вкругъ пестрота и яркихъ красокъ цвѣтъ...
             (Я пять иль шесть дворцовъ такихъ же точно
             Въ Европѣ видѣлъ), всюду встрѣтишь тамъ
             Среди богатствъ ненужный вовсе хламъ...
             Но статуи, диваны и картины
             Описывать теперь мнѣ нѣтъ причины.
  
                                 XCV.
  
             Въ той комнатѣ, склонившись на диванѣ,
             Въ величьи царскомъ дама возлежала.
             Предъ ней склонился Баба, и Жуанъ,
             Хоть кланяться привыкъ онъ очень мало,
             Сталъ на колѣно, негру покорясь,
             Той странной сценѣ мысленно дивясь,
             И думалъ такъ: "кто быть она могла бы?..."
             Межъ тѣмъ не измѣнялись позы Бабы.
  
                                 XCVI.
  
             Вотъ дама на диванѣ поднялась:
             Венера вышла такъ изъ океана,--
             И съ быстротой газели пару глазъ
             Вдругъ устремила прямо въ Донъ-Жуана;
             Потомъ рукой знакъ Бобѣ подала,--
             Какъ лучъ луны рука была бѣла,--
             Едва до платья смѣя ей касаться,
             Съ той незнакомкой Баба сталъ шептаться.
  
                                 XCVII.
  
             Той женщины прелестной красота
             Была неотразима и надменна,
             Неуловима, словно какъ мечтай.
             Ее вамъ нужно видѣть непремѣнно,
             Чтобъ оцѣнить. Когда бъ посредствомъ фразъ
             Я описалъ ту красоту для васъ,
             Тогда бы всѣ могли лишиться зрѣнья...
             Нѣмѣетъ мой языкъ для выраженья.
  
                                 XCVIII.
  
             Хоть было ей тогда лѣтъ двадцать шесть,
             Но на землѣ такія есть созданья,
             Красавицы такія въ мірѣ есть,
             Которыя не знаютъ увяданья:
             Шотландская Марія такова.
             Хоть отъ несчастій никнетъ голова,
             Но не для всѣхъ несчастье опасно:
             Нинонъ Ланкло всегда была прекрасна.
  
                                 XCIX.
  
             Своей царицы слушая приказъ,
             Прислужницы вокругъ ея стояли.
             Онѣ одѣты были въ этотъ часъ.
             Какъ и Жуанъ. Смотря на нихъ, едва ли
             Отъ нимфъ ихъ можно было отличитъ
             И съ сестрами Діаны не сравнять...
             Я говорю о внѣшней красотѣ ихъ,
             Не вѣдая объ остальныхъ затѣяхъ.
  
                                 C.
  
             Съ поклономъ удаляются онѣ.
             Жуанъ смотрѣлъ на все и удивлялся,
             Оставленный отъ прочихъ въ сторонѣ:
             Зачѣмъ онъ здѣсь?... и съ кѣмъ? куда копался?
             Онъ на яву теперь, иль видитъ сякъ?
             Жуанъ былъ удивленъ и восхищенъ...
             Тѣ чувства къ намъ всегда приходятъ въ парѣ...
             Тотъ жалокъ, чей девизъ -- "nil admirari" (*).
   (*) Т. е. "ничему не удивляться".
  
                                 СІ.
  
             "Кто счастіе земли умѣлъ постичь,
             Тотъ ничему нигдѣ не удивлялся".
             Такъ разсуждалъ Мюррей и думалъ Кричъ (*),
             Такъ самъ пѣвецъ Горацій выражался,
             То изреченье, Попе повторялъ,
             Но еслибъ былъ таковъ ихъ идеалъ,
             То Попе съ пѣсней въ міръ бы не явился
             И лирою Горацій не плѣнился.
   (*) Creech, переводчикъ Горація.
  
  
                                 CII.
  
             Когда ушли прислужницы, евнухъ
             Къ Жуану съ приказаньемъ обратился
             И повторилъ потомъ, едва не вслухъ,
             Чтобъ къ ножкѣ дамы плѣнникъ приложился
             И вновь предъ ней колѣна преклонилъ,
             Но тутъ Жуанъ весь вспыхнулъ и вскочилъ:
             "Я не привыкъ до нынѣ униажаться,
             Я передъ папой могъ лишь преклоняться"...
  
                                 CIII.
  
             Той гордостью былъ Баба возмущенъ
             И петлей угрожалъ ему за это,
             Но Донъ-Жуанъ не палъ бы, умиленъ,
             Передъ самой невѣстой Магомета...
             Всесиленъ въ мірѣ грозный этикетъ,
             И бредитъ имъ повсюду цѣлый свѣтъ
             Въ палатахъ царскихъ, въ залахъ театральныхъ,
             На скачкахъ, на балахъ провинціальныхъ...
  
                                 CIV.
  
             Жуанъ былъ непреклоненъ (Баба вновь
             Напрасно убѣдить его старался):
             Кипѣла въ немъ кастильскихъ предковъ кровь
             И умереть скорѣе онъ рѣшался,
             Чѣмъ древній родъ свой рабствомъ оскорбить.
             Тутъ Баба сталъ иначе говорить
             И ужь не ножку ей -- (боясь проклятій)
             Просилъ хоть руку лишь поцаловать ей.
  
                                 CV.
  
             Такая сдѣлка выгодна была.
             И пусть они какъ дипломаты строги"
             Но тутъ любая сторона могла
             Сойтись между собой на полъ-дорогѣ,
             Не могъ не согласиться Донъ-Жуанъ,
             Сказавъ: "Таковъ обычай нашихъ странъ.--
             На югѣ непремѣнно и всегда мы
             Привыкли прикасаться къ ручкѣ дамы".
  
                                 CVI.
  
             Онъ подошелъ. Прекрасная рука
             Для поцалуя всякаго манила,--
             Когда уста коснутся къ ней слегка,
             То въ голову желанье приходило
             Склониться къ ней второй и третій разъ...
             Желанье то смущало, вѣрно, васъ,
             Когда съ созданьемъ милымъ вы встрѣчались
             И до руки губами прикасались.
  
                                 CVII.
  
             Красавица взглянула и въ тотъ мигъ
             Велѣла гордо Бабѣ удалиться.
             Намёки всѣ лукавый негръ постигъ
             И, поспѣшивъ ей низко поклониться,
             Шепнулъ Жуану: "Бросьте всякій страхъ!"
             И съ свѣтлою улыбкой на губахъ,
             Какъ будто сдѣлалъ доброе онъ дѣло,
             Скользнулъ въ дверяхъ, взглянувъ довольно смѣло.
  
                                 CVII.
  
             Едва сокрылся Баба, какъ въ чертахъ
             Прекрасной дамы сдѣлалось волненье,
             Румянецъ загорѣлая на щекахъ:
             Такъ рдѣютъ облака въ одно мгновенье.
             Когда проглянетъ солнце изъ-за горъ,
             И выражалъ ея блестящій взоръ
             Въ одно и то же время -- гордость, счастье
             И, наконецъ, томленье сладострастья.
  
                                 СІХ.
  
             Въ ней грація природная видна,
             Въ ея чертахъ есть нѣжность, но иная --
             Той нѣжностью владѣлъ лишь сатана,
             Невинную дикарку соблазняя;
             Какъ солнце лучезарное, чиста
             Во всей ей разлитая красота:
             Та красота скорѣй повелѣвала,
             Но никому сама не уступала.
  
                                 СХ.
  
             На всѣхъ кругомъ,-- таковъ въ ней царскій видъ,--
             Она какъ будто цѣпи налагаетъ,
             Но насъ блаженство самое страшитъ,
             Когда въ немъ деспотизмъ преобладаетъ.
             Нашъ духъ одну свободу признаетъ
             И, если тѣло часто терпитъ гнетъ,
             То цѣпи допускаемъ лишь на время:
             Духъ, наконецъ, осилитъ это бремя.
  
                                 CXI.
  
             Высокомѣренъ былъ ея привѣтъ,
             Она высокомѣрно улыбались,
             Какъ будто награждали цѣлый свѣтъ,
             И даже въ ножкахъ воля отражалась.
             За поясомъ ея блисталъ кинжалъ,
             И этотъ знакъ -- санъ дамы означалъ:
             Она -- жена султана. (Богу слава,
             Что не моя она супруга, право!).
  
                                 CXII.
  
             "Мнѣ повинуйся!" вотъ ея законъ.
             Всѣ прихоти царицы исполнялись
             Толпой ея рабовъ со всѣхъ сторонъ.
             Она -- изъ рода знатнаго; склонялись
             Всѣ передъ блескомъ чудныхъ этихъ главъ.
             Когда бъ она въ Европѣ родилась
             То, думаю, "perpetuum mobile"
             У насъ теперь давнымъ-давно бъ открыли.
  
                                 CXIII.
  
             Ей доставлялось все, чего бъ она
             По прихоти своей ни пожелала,
             И дорогая самая цѣна
             Ей въ достиженьи цѣли не мѣшала.
             Ея капризамъ не было конца,
             Но за улыбку чуднаго лица
             И самый деспотамъ ей взвивали,
             Лишь жоны красоты ей не прощали.
  
                                 СXIV.
  
             Жуанъ ея вниманіе привлекъ,
             Когда она по рынку проѣзжала.
             "Купить его!" Тутъ Баба ей помогъ:
             Она его услуги испытала.
             Для дѣлъ такихъ негръ словно былъ рожденъ,
             Къ тому жъ имѣлъ благоразумье онъ,
             Вотъ почему,-- прошу теперь понять я,--
             Къ ней праведенъ Жуанъ былъ въ дѣтскомъ платьѣ.
  
                                 CXV.
  
             Жуанъ былъ молодъ -- хитрость удалясь,
             Вы спросите: какъ мысль такого плана
             Явилась ей? О томъ прошу я васъ,
             Спросить изъ любопытства жонъ султана...
             Владыки -- лишь мужья въ глазахъ ихъ жонъ,
             А жоны съ незапамяныхъ временъ,
             Своихъ мужей обманывать любили,
             Хоть ихъ мужья и королями были.
  
                                 CXVI.
  
             Купивъ себѣ Жуана безъ хлопотъ?
             Султанша почему-то разсуждала,
             Что Донъ-Жуанъ за счастіе, почтетъ
             Ея привѣтъ; въ глазахъ ея пылала
             Власть и любовь. Чтобъ гостя оживить:
             "Ты, чужестранецъ, можешь ли ладить?"
             Она спросила, тутъ же ожидая,
             Что заиграетъ кровь въ немъ молодая.
  
                                 CXVII.
  
             Такъ быть могло, конечно, но Жуанъ
             О Гайде не забылъ еще, носилась
             Она предъ нимъ, какъ призракъ, какъ туманъ,
             И постепенно кровь въ немъ охладилась
             И къ сердцу вдругъ отхлынула съ лица:
             Онъ сдѣлался блѣднѣе мертвеца.
             Какъ будто копья въ грудь его вонзили
             И -- разомъ слезы щеки оросили.
  
                                 CXVIII.
  
             Она смутилась этимъ. Зарыдать
             Способны жоны вовсе безъ причины,
             Но тяжело и больно намъ встрѣчать
             Зловѣщую слезу въ глазахъ мужчины.
             Отъ женскихъ слезъ тоска къ нимъ не придетъ,
             Но какъ огонь слеза мужчины жжетъ:
             Для женщины ихъ слезы -- облегченье,
             А для мужчины -- жгучее мученье...
  
                                 CXIX.
  
             Хотѣлось ей немного облегчить
             Жуана скорбь, но чѣмъ?-- она не знала.
             Ей къ мірѣ было одного любятъ.
             Страданія она не испытала,
             Лишь огорченья мелкія одни
             Случалось ей знавать въ иные дни,
             А потому, не склонная къ страданью,
             Она дивилась этому рыданью.
  
                                 CXX.
  
             Но власть природы въ женщинѣ сильна,
             Природы въ ней не заглушитъ искусства
             И сердцемъ впечатлительнымъ, она
             Оцѣнитъ незнакомое ей чувство.
             Во всѣхъ несчастьяхъ женщина могла
             Смягчать для насъ всю массу бѣдъ и зла,
             Такъ и теперь Гюльбея зарыдала,
             Хотя причины слезъ не понимала.
  
                                 CXXI.
  
             Но слезы прекратились, и Жуанъ,
             Недавно огорченный тономъ важнымъ,
             Вновь горделиво выпрямилъ свой станъ,
             Своимъ глазамъ, лишь за минуту влажнымъ,
             Онъ придалъ твердость прежнюю опять:
             Онъ красоты не могъ не понимать,
             Но сознавалъ, что прежнія печали
             Ему любить опять не позволяли.
  
                                 CXXII.
  
             Лишь въ первый разъ Гюльбея смущена,
             Она -- благоговѣнье только знала,
             Привыкла къ похваламъ однимъ, она
             Сейчасъ своею, жизнью рисковала,
             Чтобъ встрѣтиться съ Жуаномъ tête-à-tête,
             И вдругъ -- такая встрѣча!... хуже нѣтъ --
             Въ подобный часъ -- минуты колебанья:
             Для женщины ужаснѣй нѣтъ страданья
  
                                 СХХІІІ.
  
             Предупреждаю юношей тѣхъ странъ,
             Гдѣ южныя натуры ждать-не любятъ
             (Не говорю про хладныхъ англичанъ).
             Что медленность въ любви не рѣдко губитъ;
             На сѣверѣ -- дается долгій срокъ,
             На югѣ замедленіе ~~ порокъ:
             Дается двѣ минуты на признанье,
             А послѣ -- пропадетъ очарованье.
  
                                 СХXIV.
  
             Но Гайде Донъ-Жуанъ не могъ забыть,
             Онъ съ образомъ ея не разставался,
             А потому султаншѣ, можетъ быть,
             Любовникомъ неловкимъ показался...
             Она его спасла, ввела въ дворецъ,
             Онъ передъ ней... и что же наконецъ?
             Султанша вся зардѣлась, поблѣднѣла,
             Какъ полотно, и снова заалѣла.
  
                                 CXXV.
  
             Но вотъ она въ него вперяла взглядъ,
             Съ большимъ упрекомъ за руку схватила.
             Онъ все стоитъ... глаза ея горятъ...
             Но въ плѣнникѣ любви не находила
             Красавица... Сгарая отъ стыда,
             Она привстала съ мѣста, и тогда,
             Уставъ въ борьбѣ, султанша молодая
             На грудь Жуана бросилась, рыдая.
  
                                 СХXVI.
  
             Игра была опасна, но Жуанъ
             Былъ защищенъ своей печалью раньше;
             Ее склонивъ тихонько на диванъ,
             Онъ избѣжалъ объятія султанши.
             Почти безъ чувствъ лежитъ предъ нимъ она,
             И онъ сказалъ: "прекрасная жена!
             Подруги нѣтъ орлу въ его неводѣ:
             Не буду я игрушкой женской воли!
  
                                 CXXVII.
  
             "Спросила ты -- могу ли я любитъ!
             Суди сама, какъ полюбитъ могу я,
             Когда тебя рѣшаюсь позабытъ!...
             Любовь -- дана свободнымъ. Ей торгуя,
             Любить не въ состояньи жалкій рабъ...
             Предъ властью часто разумъ самый слабъ,
             Колѣни, спины гнутся всенародно,
             Но сердце остается въ насъ свободно".
  
                                 CXXVIII.
  
             Та истина знакома всѣмъ,.но ей
             Она была до нынѣ неизвѣстно
             Гюльбея лесть слыхала съ раннихъ дней
             Да слушала восторги повсемѣстно.
             И вся земля -- такъ думала она --
             Лишь для однихъ султановъ создана,
             Не вѣдать ей дано рожденьемъ право,
             Что сердце бьется слѣва, а не справа!
  
                                 CXXIX.
  
             Притомъ, такъ хороша она была,
             Что еслибъ родилась въ семьѣ плебея,
             То царство бъ для себя создать могла...
             И сознавала власть свою Гюльбея,
             Увѣрена, что каждый смертный могъ
             Лобзать слѣды ея прекрасныхъ ногъ,--
             Что каждый передъ ней дрожалъ отъ страсти,
             Я съ этимъ соглашаюсь лишь отчасти.
  
                                 CXXX.
  
             Припомните тѣ юные года,
             Когда вы цѣломудріе хранили
             B какъ вдову скучавшую тогда
             Своимъ отказомъ дѣтскимъ оскорбили,
             Иль вспомните, о чемъ уже давно
             Въ романахъ старыхъ намъ говорено:
             То самое несчастье испытала
             Красавица, какихъ на свѣтѣ мало.
  
                                 CXXXI.
  
             Иль вспомнить, наконецъ, прошу я васъ
             Пентефрія жену, иль личность Федры (*)
             Иль лэди Буби (**): въ юност матерьяловъ. Были горы
             И винъ, и яствъ навалены на нихъ,
             Чтобъ каждый гость имѣлъ обѣдъ готовый,
             Когда бъ ни появился онъ въ столовой.


                                 LXX.
  
             Я опишу костюмъ Гайдэ одной:
             Въ двухъ джеликахъ была пирата дочка,
             Одинъ былъ ярко-желтый, а другой
             Пунцовый съ золотою оторочкой,
             Съ жемчужными запястьями; волной,
             Подъ легкой полосатою сорочкой
             Вздымалась грудь ея, а чудный станъ
             Такъ газъ скрывалъ, какъ свѣтъ луны -- туманъ.
  
                                 LXXI.
  
             Ей кисти рукъ прелестныхъ обвивали
             Широкіе браслеты безъ замковъ;
             Нуждаться въ нихъ они могли едва ли:
             Такъ гибокъ былъ металлъ, что онъ готовъ
             Былъ всѣмъ движеньямъ вторить. Не спадали
             Тѣ украшенья съ рукъ; о томъ нѣтъ словъ,
             Что никогда нѣжнѣе кожи этой
             Не видывали цѣнные браслеты,
  
                                 LXXII.
  
             Такіе жъ замѣчалися у ней
             Браслеты на ногахъ. (То выражало
             Достоинство и званье). Рядъ перстней
             На пальцахъ красовался и сверкала
             Въ ея кудряхъ парюра изъ камней;
             Прикалывалъ къ одеждѣ покрывало
             Аграфъ жемчужный, моря цѣнный даръ.
             Оранжевый былъ цвѣтъ ея шальваръ.
  
                                 LXXIII.
  
             Какъ водопадъ альпійскій въ часъ восхода,
             До пятъ катилась яркою волной
             Ея коса; будь ей дана свобода,
             Она все тѣло дѣвы молодой
             Прикрыла бы; ища себѣ прохода,
             Рвалися кудри изъ тюрьмы глухой
             И развѣвались словно опахало,
             Когда дыханье вѣтра ихъ ласкало.
  
                                 LXXIV.
  
             Предъ нею молкла ложь и клевета;
             Гайдэ, какъ благодѣтельная фея,
             Лила и жизнь, и свѣтъ, сама чиста,
             Какъ до паденья юная Психея.
             Ей всякая порочная мечта
             Была чужда. Предъ ней благоговѣя,
             Никто не могъ сводить съ нея очей,
             Но идола никто не видѣлъ въ ней.
  
                                 LXXV.
  
             У ней чернѣе ночи были брови,
             Подъ слоемъ угля. (Краска въ краѣ томъ --
             Одно изъ непремѣннѣйшихъ условій
             Для красоты). Глаза жъ Гайдэ огнемъ
             Горѣли безъ того. Ногтямъ цвѣтъ крови
             Давала генна, портя ихъ притомъ:
             Такъ розовъ былъ ея красивый ноготь,
             Что краскою его не слѣдъ бы трогать!
  
                                 LXXVI.
  
             Чтобъ выступила кожи бѣлизна,
             Не мало надо класть на ногти генны;
             Гайдэ въ томъ не нуждалася: она
             Тягаться съ бѣлизною несравненной
             Снѣговъ вершинъ могла. Видѣньемъ сна
             Казался ликъ ея благословенный.
             Шекспиръ сказалъ: безсмысленно бѣлить
             Лилею иль червонецъ золотить!
  
                                 LXXVII.
  
             Такъ былъ прозраченъ плащъ Жуана бѣлый,
             Что блескъ камней сквозь складки проходилъ;
             Они подъ нимъ сверкали то-и-дѣло;
             Такъ сквозь туманъ мерцаетъ лучъ свѣтилъ.
             Запястье изумрудное блестѣло
             Среди его чалмы; къ ней также былъ
             Прицѣпленъ рогъ луны; на темной ткани
             Жегъ очи блескъ его алмазной грани.
  
                                 LXXVIII.
  
             Ихъ забавлялъ танцовщицъ легкій рой;
             Смѣшили карлы, негры, лицедѣи;
             Тутъ былъ поэтъ, прославленный молвой,
             Что въ деньги обращалъ свои идеи;
             Онъ, по заказу, то сатирой злой
             Гремѣлъ, то льстилъ властямъ, стихомъ владѣя,
             И былъ изъ тѣхъ, какъ говоритъ псаломъ,
             Что тужатъ о мамонѣ лишь своемъ.
  
                                 LXXIX.
  
             Онъ, вопреки обычаю, сурово
             Прошедшее хулилъ и восхвалялъ,
             Чтя выгоду свою, лишь то, что ново;
             Онъ даромъ и строки бъ не написалъ;
             Поэтъ въ былые дни громилъ оковы;
             Теперь же, округляя капиталъ,
             Встрѣчалъ султана громкою хвалою,
             Какъ Соути или Крашо чистъ душою.
  
                                 LXXX.
  
             Съ магнитной стрѣлкой схожъ, онъ безъ труда
             Мѣнялъ свой путь, не мало бѣдъ извѣдавъ;
             Вертлява и полярная звѣзда
             Была поэта. Горькаго отвѣдавъ,
             Лишь къ сладкому онъ льнулъ: острилъ всегда
             (За исключеньемъ дней дурныхъ обѣдовъ)
             И съ жаромъ лгалъ, играя роль льстеца.
             Вотъ идеалъ придворнаго пѣвца!
  
                                 LXXXI.
  
             Онъ былъ,уменъ, а пыль въ глаза бросая,
             Всегда умѣетъ умный ренегатъ
             Просунуться впередъ; преградъ не зная
             Какъ Vates irritabilis, онъ радъ
             Встрѣчать хвалу. (И не плутамъ такая
             Присуща страсть!) Но оглянусь назадъ;
             Описывалъ влюбленныхъ я забавы
             И дальнихъ мѣстъ обычаи и нравы.
  
                                 LXXXII.
  
             Поэтъ при всей вертлявости своей
             Въ компаніи веселой былъ пріятенъ,*
             Плѣняя остроуміемъ людей;
             Хотя на немъ не мало было пятенъ,
             Его любили всѣ; его жъ рѣчей
             Порою смыслъ былъ вовсе непонятенъ;
             Но тотъ, кого молва превознесла,
             Не знаетъ самъ, за что ему хвала.
  
                                 LXXXIII.
  
             И принятъ, и обласканъ высшимъ кругомъ,
             Предъ властью онъ склонялъ теперь главу;
             А прежде былъ свободы лучшимъ другомъ,
             Но заглушать старался ту молву,
             Оглядывая прошлое съ испугомъ.
             Однако на пустынномъ острову
             Онъ ложь откинулъ прочь и, льстя народу,
             Попрежнему сталъ воспѣвать свободу.
  
                                 LXXX1V.
  
             Ему пришлось не мало изучить
             Людей и націй; вѣчно лицемѣренъ,
             Онъ всякому былъ мастеръ угодить;
             Всегда, вездѣ онъ правилу былъ вѣренъ,
             "Что въ Римѣ надо римляниномъ быть".
             Для барда не былъ трудъ такой потерянъ,--
             Онъ лепты получалъ со всѣхъ сторонъ;
             Такихъ же правилъ тутъ держался онъ.
  
                                 LXXXV .
  
             Благодаря натурѣ даровитой,
             Искусная велася имъ игра:
             "God save the king!" онъ сталъ бы пѣть у бритта,
             Пріѣхавъ же къ французу: "Ça ira!"
             Ища товару выгоднаго сбыта,
             Онъ то хвалилъ сегодня, что вчера
             Громилъ нещадно. Пѣлъ же Пиндаръ скачки:
             Такъ могъ и нашъ поэтъ быть съ лестью въ стачкѣ.
  
                                 LXXXVI.
  
             Во Франціи, веселымъ удальцомъ,
             Онъ воспѣвалъ бы въ пѣсенкахъ свободу;
             У насъ онъ накропалъ бы толстый томъ
             Стиховъ тяжелыхъ публикѣ въ угоду;
             У нѣмцевъ бралъ бы Гете образцомъ;
             Въ Испаніи онъ сочинилъ бы оду;
             Въ Италіи его плѣнялъ бы Дантъ,
             А здѣсь онъ такъ свой проявлялъ талантъ:
  
                                 1.
  
             Привѣтъ островамъ той священной земли,
             Гдѣ Сафо любила; гдѣ сладко ей пѣлось;
             Гдѣ, свѣтъ удивляя, искусства цвѣли;
             Гдѣ Фебъ родился и воздвигнулся Делосъ!
             Васъ солнце, какъ прежде, лучомъ золотитъ,
             Но, въ мракъ погрузившись, все прочее спитъ.
  
                                 2.
  
             Теосская муза и пѣсни слѣпца
             Хіосскаго стали для міра усладой;
             Здѣсь только все мертво,-- и арфа пѣвца,
             И лютня героя забыты Элладой;
             Тѣ дивныя пѣсни звучатъ для другихъ;
             Моя лишь отчизна не вѣдаетъ ихъ!
  
                                 3.
  
             Виднѣется съ горныхъ вершинъ Мараѳонъ,
             А онъ созерцаетъ лазурныя воды.
             Не разъ здѣсь стоялъ я, мечтой упоенъ,
             Что Греція снова добьется свободы:
             Я, персовъ гроба попирая ногой,
             Не въ силахъ мириться былъ съ рабской судьбой!
  
                                 4.
  
             Когда-то владыка далекой земли
             Сидѣлъ на вершинѣ скалы Саламинской;
             Съ нея созерцалъ онъ свои корабли,
             Любуяся ратью своей исполинской;
             Зарею свои корабли онъ считалъ,--
             Съ лучами заката и слѣдъ ихъ пропалъ!
  
                                 5.
  
             Что сталося съ ними? Что сталось съ тобой,
             Эллада родная? Умолкли напѣвы
             Отважныхъ героевъ,стремившихся въ бой...
             Герои отчизны, откликнитесь: гдѣ вы?
             Ужель неумѣлой рукою дерзну
             Божественной лиры я тронуть струну?
  
                                 6.
  
             Отрадно и то, что средь звона оковъ
             Не въ силахъ мириться я съ рабскою долей.
             Мнѣ больно и стыдно глядѣть на рабовъ;
             Геройскаго духа не видно въ нихъ болѣ;
             Поэтъ! не пробудишь ихъ лирой своей:
             О Греціи плача, за грековъ краснѣй!
  
                                 7.
  
             Но краска стыда, но слеза или вздохъ
             Помогутъ ли? Предки борьбою кровавой
             Спасались отъ бѣдъ. О, могила! хоть трехъ
             Верни намъ спартанцевъ, увѣнчанныхъ славой,
             И, полны надеждъ, вдохновенья и силъ,
             Сроднимся мы съ громомъ другихъ Ѳермопилъ!
  
                                 8.
  
             Воззванье напрасно! Кругомъ всѣ молчатъ...
             Отвѣтствуютъ только исчадья могилы;
             Ихъ голосъ реветъ, какъ вдали водопадъ:
             "Пускай хоть одинъ съ пробудившейся силой
             Возстанетъ -- и всѣ мы на помощь придемъ!"
             Молчатъ только греки, объятые сномъ...
  
                                 9.
  
             Къ другимъ обратиться я долженъ струнамъ.
             Наполните кубокъ самосскою влагой!
             Оставимъ сраженья турецкимъ ордамъ;
             Намъ кровь винограда замѣнитъ всѣ блага.
             О, Боже! весь край отозваться готовъ
             На этотъ безславный вакхическій зовъ!
  
                                 10.
  
             Хоть танцы пиррійскіе сладостны вамъ,
             Фаланги пиррійской ужъ нѣтъ знаменитой!
             Пустое занятье отрадно рабамъ,
             А лучшее ими позорно забыто.
             Вамъ нѣкогда Кадмъ письмена подарилъ...
             Ужель для рабовъ онъ трудился и жилъ?
  
                                 11.
  
             Наполните кубки самосскимъ виномъ!
             Оно вамъ замѣнитъ свободы утрату;
             Оно воспѣвалось теосскимъ пѣвцомъ,
             Который тирану служилъ Поликрату;
             Въ тѣ дни передъ властью дрожалъ человѣкъ,
             Но срама не вѣдалъ: тираномъ былъ грекъ.
  
                                 12.
  
             Тиранъ Херсонеса, герой Мильтіадъ,
             Былъ другомъ храбрѣйшимъ и лучшимъ свободы;
             Такому владыкѣ, кто не былъ бы радъ?
             Къ героямъ навстрѣчу несутся народы!
             Пускай заковалъ бы онъ въ цѣпи людей --
             Такихъ не срываютъ народы цѣпей!
  
                                 13.
  
             Наполните кубки самосскимъ виномъ!
             На Паргскомъ прибрежьѣ, на скалахъ Сулійскихъ
             Не вымерли люди, что борются съ зломъ;
             Ихъ матери -- жены героевъ дорійскихъ;
             Въ нихъ льется священная кровь Гераклидъ:
             Они не снесутъ безъ отмщенья обидъ!
  
                                 14.
  
             Надежды на галла васъ грѣютъ лучи;
             Но онъ обнажитъ ли продажную шпагу?
             Надѣйтеся только на ваши мечи;
             Надѣйтеся только на вашу отвагу;
             Латинскія плутни и мощь мусульманъ
             Откроютъ вамъ тайны мучительныхъ ранъ.
  
                                 15.
  
             Самосскую влагу мнѣ въ кубокъ налей!
             Въ тѣни безмятежно танцуютъ гречанки;
             Любуюсь я блескомъ ихъ черныхъ очей
             И граціей дивной ихъ гордой осанки;
             Увы!-- неутѣшно я плакать готовъ
             При мысли, что вскормятъ онѣ лишь рабовъ.
  
                                 16.
  
             Меня отведите къ Сулійскимъ скаламъ!
             Тамъ, глядя на волны, я выплачу горе
             И съ пѣснью, какъ лебедь, скончаюся тамъ,--
             Свидѣтелемъ будетъ лишь бурное море!
             Въ отчизнѣ могу ль оставаться рабомъ?
             Разбейте мой кубокъ съ самосскимъ виномъ!


  
                                 LXXXVII.
  
             Такъ долженъ пѣть, патріотизмомъ грѣемъ,
             Въ эпоху скорби греческій поэтъ;
             Конечно, не сравню его съ Орфеемъ,
             Въ его стихахъ все жъв иденъ чувства слѣдъ,
             А доли чувства жизнь даетъ идеямъ,
             Волненіемъ охватывая свѣтъ.
             Какъ лгутъ пѣвцы: они какой угодно
             Малюютъ краской, съ малярами сходно.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Но въ словѣ -- мощь, когда его изрекъ
             Великій мужъ. Чернила -- мысли сѣмя,
             Звено, что сочетаетъ съ вѣкомъ вѣкъ
             И не тягчитъ годовъ бѣгущихъ бремя.
             Какъ жалокъ и ничтоженъ человѣкъ:
             Его дѣла, гробницу губитъ время,
             А писанная геніемъ строка
             Переживаетъ царства и вѣка.
  
                                 LXXXIX.
  
             Когда жъ истлѣетъ онъ въ своей гробницѣ,
             Да и она безвѣстно пропадетъ,
             Когда въ хронологической таблицѣ
             Оставитъ только слѣдъ его народъ,
             Пергамента поблекшія страницы
             Иль надпись, что случайно міръ найдетъ,
             Былое воскрешаютъ, и предъ міромъ
             Забытый геній вновь блеститъ кумиромъ.
  
                                 ХС.
  
             Надъ славою смѣется моралистъ.
             Она мечта, шумъ вѣтра, плескъ прибоя,
             Ее плодитъ историкъ, что рѣчистъ,
             Совсѣмъ не подвигъ доблестный героя.
             Такъ мистеръ Гоэль обезсмертилъ вистъ,
             Такъ славою Гомера дышитъ Троя.
             Почти совсѣмъ забытъ ужъ Мальбро былъ,
             Но Коксъ его сказаньемъ воскресилъ.
  
                                 ХСІ.
             Хоть Мильтона стихи тяжеловаты,
             Въ главѣ поэтовъ нашихъ онъ стоялъ;
             Почтенный мужъ, познаньями богатый,
             Былъ независимъ, вѣрилъ въ идеалъ
             И не терпѣлъ ни козней, ни разврата;
             Но Джонсонъ жизнь его намъ описалъ,
             И свѣтъ узналъ, что домъ держалъ онъ туго.
             И что его покинула супруга.
  
                                 ХСІІ.
  
             Такимъ путемъ узналъ не мало міръ
             Курьезныхъ фактовъ: Цезаря и Тита
             Продѣлки; что оленей кралъ Шекспиръ,
             Что славный Бэконъ взятки бралъ открыто,
             Что Бернсъ кутилъ, любя веселый пиръ.
             Все это, можетъ быть, путемъ добыто
             Изслѣдованій точныхъ, но по мнѣ
             Такія сплетни лишнія вполнѣ.
  
                                 XCIII.
  
             Не всѣ же моралисты съ Соути сходны,
             Что Пантизократію написалъ;
             Какъ Вордсворту, не всѣмъ измѣны сродны
             (На жалованьи прежній либералъ!),
             Не всѣ кадятъ двору въ газетѣ модной,
             Какъ Кольриджъ, что клевретомъ знати сталъ
             (Ни онъ, ни Соути не были льстецами
             Въ эпоху свадьбъ ихъ съ батскими швеями).
  
                                 ХСІѴ.
  
             Ботани-бей моральный имъ создать
             Теперь легко: ихъ имена позорны;
             Біографу-работу можетъ дать
             Сказаніе объ ихъ измѣнѣ черной.
             Ахъ, кстати! Вордсвортъ томъ пустилъ въ печать;
             Такой поэмы жалкой и снотворной
             Доселѣ не видалъ я: что за слогъ!
             Ее никакъ осилить я не могъ.
  
                                 ХСѴ.
  
             Темна его поэма и убога;
             Наврядъ ли онъ читателей найдетъ.
             Такъ нѣкогда сектантовъ было много,
             Что вѣрили въ пророчицу Суткотъ
             И ждали отъ нея рожденья бога;
             Но отшатнулся отъ нея народъ:
             Не божество сроднилось съ старой дѣвой,
             Лишь водяная ей вздымала чрево!
  
                                 ХСѴІ.
  
             Покаюсь въ томъ: мнѣ болтовня мила;
             И здѣсь, и тамъ моя мечта порхаетъ,
             Въ поэмѣ отступленьямъ нѣтъ числа
             И муза о герояхъ забываетъ.
             Не такъ ли тронной рѣчью всѣ дѣла
             До сессіи грядущей отлагаетъ
             Король? Не такъ ли, музою согрѣтъ,
             За мыслью Аріосто гнался вслѣдъ?
  
                                 ХСѴІІ.
  
             У насъ не существуетъ выраженья:
             Longueurs (такъ у французовъ говорятъ).
             Но вещь сама -- обычное явленье;
             Примѣръ: созданій Соути длинный рядъ.
             Когда полны longueurs стихотворенья,
             Читатель, вѣроятно, имъ не радъ,
             Но доказательствъ пропасть мы имѣемъ,
             Что свойственна снотворность эпопеямъ.
  
                                 XCVIII.
  
             "Гомеръ",-- гласитъ Горацій,-- "спалъ порой".
             Но Вордсвортъ бдитъ и съ музою своею
             Насъ водитъ вкругъ озеръ. Его герой
             Возница. Совершая одиссею,
             Сначала онъ плѣняется "ладьей";
             Не по морю, по воздуху онъ съ нею
             Желаетъ плыть; затѣмъ беретъ онъ чолнъ
             Слюна жъ поэта роль играетъ волнъ.
  
                                 ХСІХ.
  
             Когда его гнететъ желанья бремя
             Свершить, паря, по воздуху полетъ,
             А слабъ его Пегасъ, что жъ онъ на время
             Дракона у Медеи не займетъ?
             Но сѣдока, что потеряетъ стремя
             (А онъ плохой сѣдокъ!), погибель ждетъ.
             Такъ что жъ, любя небесныя дороги,
             Въ воздушный шаръ не сядетъ бардъ убогій?
  
                                 С.
  
             О, Попъ и Драйденъ! жалкіе пѣвцы
             (Поэзіи и смысла Джэки Кэды)
             Срываютъ съ васъ лавровые вѣнцы,
             Свои пустыя празднуя побѣды;
             Поэзіи великіе отцы!
             Пигмеи васъ клеймятъ. Такія бѣды
             Легко ль переносить? Архитофель,
             Съ дороги прочь!.. У васъ есть Питеръ Бэль!
  
                                 CI.
  
             Но далѣе. Оконченъ пиръ богатый;
             Альмеи, карлы скрылися толпой;
             Умолкъ поэтъ; молчаньемъ все объято;
             Не тѣшитъ слухъ арабскихъ сказокъ рой;
             Влюбленные одни; лучомъ заката
             Любуются они въ тиши ночной...
             Ave Maria! сладокъ и спокоенъ
             Твой часъ волшебный; онъ тебя достоинъ!
  
                                 CII.
  
             Благословенъ тотъ часъ, когда заря
             Бросаетъ, угасая, лучъ прощальный
             И раздается, миръ душѣ даря,
             Вечерній звонъ на колокольнѣ дальней;
             Когда звучитъ въ стѣнахъ монастыря
             Молитвенныхъ напѣвовъ гласъ печальный
             И въ розовомъ сіяніи небесъ --
             Хоть тихо все -- молитвѣ вторитъ лѣсъ!


  
                                 CIII.
  
             Ave Maria! свѣтлый часъ моленья!
             Ave Maria! сладкій часъ любви!
             Пролей на насъ свое благословенье
             И къ Сыну своему насъ призови!
             Я созерцаю, полный умиленья,
             Твой ликъ, глаза склоненные Твои!
             Ужель нѣмой картинѣ жизнь я придалъ?
             Нѣтъ! предо мной дѣйствительность -- не идолъ.
  
                                 СІѴ.
  
             Безбожникъ я -- вотъ грозный приговоръ
             Ханжей, что на меня взираютъ строго;
             Но имъ со мною выдержать ли споръ?
             Прямѣе къ небесамъ моя дорога;
             Мнѣ алтарями служатъ: выси горъ,
             Свѣтила, море, твердь -- созданья Бога,
             Что человѣка надѣлилъ душой
             И душу ту опять сольетъ съ Собой.
  
                                 СѴ.
  
             Какъ часто лучъ зари благословенный
             Лишь средь зеленыхъ пиннъ я созерцалъ
             Въ окрестностяхъ плѣнительныхъ Равенны,
             Гдѣ нѣкогда шумѣлъ Адрійскій валъ
             И вѣчною угрозой для вселенной
             Оплотъ послѣдній цезарей стоялъ;
             Мнѣ милъ тотъ лѣсъ, всегда листвой одѣтый,
             Боккаччіо и Драйденомъ воспѣтый.
  
                                 СѴІ.
  
             Безмолвныхъ рощъ былъ тихъ и сладокъ сонъ;
             Цикадъ лишь раздавалось стрекотанье;
             Мой конь храпѣлъ, да колокола звонъ,
             Сквозь листья доносясь, будилъ молчанье.
             Во тьмѣ ко мнѣ неслись со всѣхъ сторонъ
             Моей мечты игривыя созданья:
             Охотникъ-призракъ съ стаею своей
             И свѣтлая толпа воздушныхъ фей.
  
                                 CVII.
  
             О, Гесперъ! сколько ты несешь отрады!
             Усталымъ -- отдыхъ; тѣмъ, что ѣсть хотятъ,
             Желанный ужинъ; птичкамъ, въ часъ прохлады,
             Пріютъ гнѣзда; воловъ ведешь назадъ
             Въ покойный хлѣвъ; все то, чему мы рады,
             Чѣмъ нашъ очагъ и свѣтелъ, и богатъ,
             Приносишь ты. Всѣхъ тѣша, безъ изъятья,
             Дитя ведешь ты къ матери въ объятья,
  
                                 CVIII.
  
             Въ тотъ свѣтлый часъ, душою умиленъ,
             Пловецъ клянетъ тяжелый гнетъ разлуки
             И вспоминаетъ милыхъ сердцу онъ;
             Съ любовью простираетъ къ небу руки
             Усталый путникъ, слыша дальній звонъ,--
             О днѣ, что гаснетъ, плачутъ эти звуки.
             Мнѣ кажется, что кто бъ ни кончилъ путь,
             А ужъ о немъ льетъ слезы кто-нибудь.
  
                                 СІХ.
  
             Когда Неронъ погибъ по волѣ рока,
             И, чествуя свободу, ликовалъ
             Спасенный Римъ; когда среди потока
             Проклятій и хуленій Цезарь палъ,
             Какой-то другъ, скрываясь въ тьмѣ глубокой,
             Цвѣтами склепъ злодѣя осыпалъ.
             Быть можетъ, проявилося на тронѣ
             Къ кому-нибудь участье и въ Неронѣ.
  
                                 СХ.
  
             Опять прямой мнѣ измѣняетъ путь,
             И я побрелъ окольною дорожкой;
             Имѣютъ ли съ Нерономъ что-нибудь
             Мои герои общаго! Немножко
             Я утомленъ; пора и отдохнуть;
             Не сдѣлался ль я "деревянной ложкой"
             Поэзіи? (Такъ въ Кэмбриджѣ зовутъ
             Студентовъ, что не очень цѣнятъ трудъ).
  
                                 СХІ.
  
             Эпично, но не въ мѣру отступленье;
             Поэтому здѣсь пѣсню пополамъ
             Я перервать хочу. Нововведенья
             Никто бы не замѣтилъ, если бъ самъ
             Не сдѣлалъ я объ этомъ заявленья;
             Все жъ радоваться нечему врагамъ:
             Такъ учитъ Аристотель, и поэтамъ
             Прямой законъ внимать его совѣтамъ.


  

ПѢСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

  
                                 I.
  
             Въ поэзіи всего труднѣй начало;
             Но не легко и завершить разсказъ;
             Не разъ поэту сила измѣняла,
             И съ кручи внизъ летѣлъ его Пегасъ.
             Такъ Сатана выноситъ мукъ не мало
             За гордость, что гнѣздится также въ насъ,
             Поэта занося въ такія сферы,
             Гдѣ гибнетъ онъ, утративъ чувство мѣры.
  
                                 II.
  
             Но время убѣждаетъ и людей,
             И бѣса, что надежды голосъ милый
             Обманчивъ; что борьбу съ судьбой своей
             Нельзя вести; что слабы мы и хилы;
             Въ дни юности, когда игра страстей
             Волнуетъ кровь, мы вѣримъ въ наши силы,
             Но сознаемъ, узнавъ тщету борьбы,
             Что мы безсилья вѣчные рабы.
  
                                 III.
  
             Была пора, когда, въ свой вѣря геній,
             Желалъ я, чтобъ предъ нимъ склонялся міръ;
             И что жъ? добился я его хваленій
             И передъ нимъ сіяю, какъ кумиръ;
             Меня жъ гнететъ тяжелый рядъ сомнѣній
             И болѣе не манитъ жизни пиръ:
             Мои мечты поблекли, словно листья,
             И вмѣсто пѣсенъ въ ходъ пускаю свистъ я.
  
                                 IV.
  
             Смѣюсь я для того, чтобъ слезъ не лить,
             И плачу потому, что грудь не льдина;
             Какъ можетъ сердце прошлое забыть,
             Не окунувшись въ Лету? Въ немъ кручина,
             Гнѣздяся, не даетъ ему остыть.
             Ѳетида въ Стиксѣ выкупала сына;
             А въ Летѣ бы должна дѣтей купать,
             Спасая ихъ отъ бѣдъ, земная мать.
  
                                 V.
  
             Меня язвятъ со злобой лицемѣры;
             Ихъ злая брань несется, какъ потокъ;
             По-ихнему, я -- врагъ заклятый вѣры
             И чествую въ своихъ стихахъ порокъ.
             Нападки наглецовъ не знаютъ мѣры.
             Клянусь, отъ этихъ цѣлей я далекъ;
             Безъ всякихъ заднихъ мыслей, для забавы,
             Шутя, пишу игривыя октавы.
  
                                 VI.
  
             У насъ же не въ чести шутливый тонъ;
             Такъ Пульчи пѣлъ, и я его романовъ
             Поклонникъ; воспѣвалъ игриво онъ
             Волшебниковъ, шутовъ и великановъ,
             Міръ жалкихъ Донъ Кихотовъ тѣхъ временъ,
             Безгрѣшныхъ дамъ и королей-тирановъ.
             Весь этотъ міръ исчезъ (лишь деспотъ цѣлъ);
             Такъ можно ль пѣть теперь, какъ Пульчи пѣлъ?
  
                                 VII.
  
             Желая наложить на мысль оковы,
             Орава злая нравственныхъ калѣкъ
             Кричитъ, что потрясаю я основы;
             Зачѣмъ мнѣ спорить съ нею! Человѣкъ
             Всегда воленъ идти дорогой новой:
             Свободна мысль въ нашъ либеральный вѣкъ!
             Но Аполлонъ зоветъ меня къ разсказу,
             И я готовъ внимать его указу.
  
                                 VIII.
  
             Жуанъ съ подругой нѣжною своей
             Наединѣ остался. Время злое,
             Что врагъ любви и не щадитъ людей,
             Жалѣло тронуть ихъ своей косою.
             Имъ было суждено во цвѣтѣ дней
             Погибнуть, не узнавъ, какъ все земное
             Измѣнчиво; пока ихъ грѣла страсть,
             Надъ ними не успѣвъ утратить власть.
  
                                 IX.
  
             Съ годами кровь въ ихъ не остынетъ жилахъ;
             Не созданы ихъ лики для морщинъ;
             Измѣнъ любви имъ не узнать унылыхъ,
             Какъ не узнать ихъ волосамъ сѣдинъ.
             Они уснуть подъ звуки пѣсенъ милыхъ
             Весеннихъ дней. Ихъ можетъ въ мигъ одинъ
             Сразить гроза, но неземнымъ созданьямъ
             Не суждено сродняться съ увяданьемъ.
  
                                 X.
  
             Они одни; имъ сладко лишь вдвоемъ;
             Какъ сильно страсть клокочетъ въ человѣкѣ!
             Могучій дубъ, сраженный топоромъ;
             Лишенные своихъ истоковъ рѣки;
             Ребенокъ, въ домѣ брошенный пустомъ
             И разлученный съ матерью навѣки,--
             Обречены на гибель: такъ моихъ
             Влюбленныхъ бы сразилъ разлуки мигъ.
  
                                 XI.
  
             Нѣтъ въ мірѣ ничего сильнѣй влеченья
             Сердецъ, что каждый жизненный толчокъ
             Разбить на части можетъ. Тронуть тлѣнье
             Безсильно ихъ. Имъ не узнать тревогъ
             Тяжелаго житейскаго томленья
             И долго ихъ терзать не можетъ рокъ.
             Увы! какъ часто жизненная сила
             Не гаснетъ въ томъ, кому мила могила.
  
                                 XII.
  
             "Кто любъ богамъ, тотъ долго не живетъ",
             Сказалъ мудрецъ. Онъ милыхъ не хоронитъ;
             Его бѣгущихъ лѣтъ не давитъ гнетъ
             И, вѣря въ страсть, онъ отъ измѣнъ не стонетъ.
             Въ концѣ концовъ насъ все жъ могила ждетъ,
             И что ни дѣлай -- въ мракѣ жизнь потонетъ,--
             Такъ умирать не лучше ль въ цвѣтѣ лѣтъ,
             Хоть о кончинахъ раннихъ плачетъ свѣтъ!
  
                                 XIII.
  
             Влюбленные о смерти не мечтали;
             Казалось, міръ достался имъ въ удѣлъ;
             Они за то лишь время укоряли,
             Что слишкомъ быстро каждый часъ летѣлъ.
             Какъ зеркала ихъ очи отражали
             Тотъ пламень, что, пылая, въ нихъ горѣлъ;
             А счастье, какъ алмазъ, лучи бросая,
             Сроднило души ихъ съ блаженствомъ рая.
  
                                 XIV.
  
             Пожатье рукъ, краснорѣчивый взоръ,
             Невольное, при встрѣчѣ, содраганье --
             Имъ замѣняли длинный разговоръ.
             Напоминаетъ пташекъ щебетанье
             Волшебный лепетъ страсти; сущій вздоръ,
             Отрывки фразъ -- дарятъ очарованье
             Влюбленнымъ. Тотъ, кто страстью не согрѣтъ,
             Конечно, видитъ въ этомъ только бредъ.
  
                                 XV.
  
             Они любовью тѣшились, какъ дѣти,
             И вѣчно бы осталися дѣтьми;
             Коварный міръ ихъ не поймалъ бы въ сѣти;
             Имъ ладить трудно было бы съ людьми;
             Лишь свѣтлыми богами жить на свѣтѣ
             Они могли, всѣ помыслы свои
             Любви даря и забывая годы
             Среди объятій дѣвственной природы.
  
                                 XVI.
  
             Луна луной смѣнялась; день за днемъ
             Безслѣдно проходилъ; а то же счастье
             Ихъ озяряло трепетнымъ лучомъ.
             Ихъ не могло пресытить сладострастье,
             Хотя оно ихъ жгло своимъ огнемъ --
             Въ союзѣ съ нимъ являлось и участье;
             Съ нимъ пресыщенье, страсти злѣйшій врагъ,
             Любви не охлаждало въ ихъ сердцахъ.
  
                                 XVII.
  
             Въ ихъ жилахъ кровь струилась жгучей лавой;
             Любовь ихъ жгла огнемъ своихъ лучей;
             Такой любви не знаетъ свѣтъ лукавый,
             Что поражаетъ пошлостью своей,
             Гдѣ поле для интригъ, гдѣ жалки нравы,
             Гдѣ часто освѣщаетъ Гименей
             Позоръ блудницы избраннаго круга,
             Позоръ лишь скрытый для ея супруга!
  
                                 XVIII.
  
             Все сказанное мною не мечта,
             А горькая дѣйствительность! Не знала
             Минуты скуки юная чета;
             Ее отъ пресыщенья охраняла
             Невинности святая чистота,
             Дарившая ей жажду идеала.
             Мы эти чувства бреднями честимъ,
             Завидуя, однако, втайнѣ имъ.
  
                                 XIX.
  
             Любовь порой, играя роль дурмана,
             Искусственно вселяется въ иныхъ;
             Ее плодитъ иль чтеніе романа,
             Иль чувственности пылъ; но чуждъ такихъ
             Наитій былъ серьезный нравъ Жуана;
             Гайдэ же вовсе не читала книгъ;
             Внезапно охватилъ ихъ пылъ мятежный;
             Такъ голуби весной воркуютъ нѣжно.
  
                                 XX.
  
             Заката лучъ вдали, блѣднѣя, гасъ.
             Они его съ любовью созерцали;
             Онъ имъ напоминалъ тотъ свѣтлый часъ,
             Когда они, объяты страстью, пали
             Въ объятія другъ друга и слилась
             Ихъ жизнь навѣки. Такъ они стояли,
             Глядя другъ другу въ очи и мечтой
             Стремясь невольно къ радости былой.
  
                                 XXI.
  
             Но въ этотъ часъ таинственный и милый
             Внезапный страхъ смутилъ блаженство ихъ;
             Такъ вѣтеръ будитъ арфы звонъ унылый
             Иль пламя наклоняетъ. Въ этотъ мигъ
             На нихъ нахлынулъ вдругъ съ зловѣщей силой,
             Ихъ миръ смутивъ, потокъ предчувствій злыхъ.
             Жуанъ вздохнулъ, какъ будто въ сердце раненъ,
             И взоръ Гайдэ слезой былъ отуманенъ.
  
                                 XXII.
  
             Пророческій она бросала взглядъ
             На горизонтъ, съ трудомъ скрывая муку;
             Казалось ей, что гаснувшій. закатъ
             Сулилъ имъ съ счастьемъ вѣчную разлуку;
             Жуанъ, тяжелой думою объятъ,
             Стоялъ въ тоскѣ, ея сжимая руку;
             Казалось, онъ готовъ былъ несть отвѣтъ
             За то, что скрыть не могъ унынья слѣдъ.
  
                                 XXIII.
  
             Съ улыбкой, полной горькаго сомнѣнья,
             Гайдэ взглянула на него, но силъ
             Хватило у нея, чтобъ скрыть мученье,
             Хоть тайный страхъ ей душу леденилъ.
             Когда Жуанъ о странномъ ихъ смущеньи
             Полушутя съ Гайдэ заговорилъ,
             Она сказала: "Если сердце вѣще,
             Разлуки мнѣ не пережить зловѣщей!"
  
                                 XXIV.
  
             О томъ же онъ заговорилъ опять,
             Но ротъ ему зажала поцѣлуемъ
             Гайдэ, стараясь тѣмъ тоску унять;
             Такое средство мы рекомендуемъ.
             Иной, однако, любитъ прибѣгать
             Къ вину, когда невзгодою волнуемъ;
             Въ концѣ концовъ, насъ все жъ страданья ждутъ:
             Боль сердца тамъ, боль головная тутъ.
  
                                 XXV.
  
             За каждый мигъ отрады иль веселья
             То дамамъ, то вину мы дань несемъ;
             Что сладостнѣе: женщина иль зелье?--
             Не въ силахъ я дать свѣдѣній о томъ.
             Равно хвалю и женщину, и хмель я;
             Тѣхъ свѣтлыхъ благъ возможно ль быть врагомъ?
             Къ обоимъ льнуть отраднѣй, безъ сомнѣнья,
             Чѣмъ ни съ однимъ изъ нихъ не знать общенья.
  
                                 XXVI.
  
             Какимъ-то упоеньемъ неземнымъ
             Влюбленная чета была объята;
             Не выразить его! Сроднялась съ нимъ
             Привязанность ребенка, друга, брата.
             Оно влекло ихъ къ помысламъ святымъ.
             Такою чистотой была богата
             Ихъ страсть, что не могла не освящать
             Избытка чувствъ живую благодать.
  
                                 XXVII.
  
             Ни слезъ они не вѣдали, ни муки...
             Зачѣмъ они не умерли въ тотъ мигъ!
             Имъ не по силамъ былъ бы гнетъ разлуки;
             Имъ чуждъ былъ свѣтъ, что полонъ козней злыхъ.
             Какъ пѣсенъ Сафо пламенные звуки,
             Дышали жгучей страстью души ихъ.
             Та страсть была ихъ жизнью, и казалось,
             Что неразлучно съ ней она сроднялась.
  
                                 XXVIII.
  
             Имъ надо было жить не средь людей,
             Гдѣ царство лжи, коварства и порока,
             А въ тишинѣ лѣсовъ, какъ соловей,
             Что распѣваетъ пѣсни одиноко.
             Живутъ попарно, прячась средь вѣтвей,
             Пѣвцы лѣсовъ; орелъ, паря высоко,
             Всегда одинъ; лишь вороны, сплотясь
             Какъ люди, стаей ждутъ добычи часъ!
  
                                 XXIX.
  
             Щека къ щекѣ, Жуанъ съ подругой милой
             Заснулъ; но не глубокъ былъ этотъ сонъ;
             Предчувствіе бѣды его томило
             И, какъ въ бреду, во снѣ метался онъ.
             Гайдэ склоняла голову уныло;
             Изъ устъ ея порой стремился стонъ,
             Лицо жъ ея всѣ отражало грезы,
             Навѣянныя сномъ. Такъ листья розы
  
                                 XXX.
  
             Колеблетъ вѣтерокъ иль бороздитъ
             Нѣмыхъ озеръ поверхность. Насъ сознанья
             Лишаетъ сонъ и надъ душой царитъ
             Помимо воли нашей. (Прозябанье
             Имѣетъ все же смутный жизни видъ).
             Не странно ли такое состоянье,
             Когда мы зримъ, хоть не имѣемъ глазъ,
             И чувствуемъ, хоть чувства дремлютъ въ насъ?
  
                                 XXXI.
  
             Ей снилось, что, полна нѣмой кручины,
             Стоитъ къ скалѣ прикована она
             И двинуться не можетъ. Ревъ пучины
             Ее глушитъ, и за волной волна
             Несется къ ней. Она до половины
             Ужъ залита, а, ярости полна,
             Пучина все растетъ и гнѣвно стонетъ;
             Гайдэ дышать не можетъ, но не тонетъ.
  
                                 XXXII.
  
             Затѣмъ, освободившись отъ цѣпей
             И волнъ, Гайдэ несется по дорогѣ;
             Ея колѣни гнутся; рядъ камней,
             Что остры, какъ ножи, ей рѣжетъ ноги.
             Какой-то призракъ въ саванѣ предъ ней;
             Она дрожитъ, но, полная тревоги,
             Его ловя, должна бѣжать за нимъ,
             А призракъ, какъ мечта, неуловимъ.
  
                                 XXXIII.
  
             Смѣнился сонъ. Предъ нею гротъ безмолвный,
             Гдѣ блещутъ сталактиты, дѣти грозъ;
             Тамъ плещутся моржи и льются волны;
             Вода струей съ ея спадаетъ косъ
             И очи дѣвы слезъ горючихъ полны;
             Тѣ слезы тихо льются на утесъ,
             Мгновенно превращаяся въ кристаллы,
             Что тѣшатъ взоръ красою небывалой.
  
                                 XXXIV.
  
             У ногъ ея, безжизненно склонясь,
             И холоденъ, и бѣлъ, какъ пѣна моря,
             Лежитъ Жуанъ, не открывая глазъ.
             Гайдэ напрасно хочетъ, съ смертью споря,
             Согрѣть его дыханьемъ -- онъ угасъ...
             Съ сиреной сходны, волны пѣсню горя
             Вокругъ нея поютъ; ихъ пѣснь -- что сонъ...
             Увы! какъ вѣчность длится этотъ сонъ.
  
                                 XXXV.
  
             Гайдэ, объята горькою тоскою,
             Безпомощно глядитъ на мертвеца,
             И вдругъ, съ непостижимой быстротою,
             Мѣняются черты его лица;
             Все явственнѣй онѣ -- и предъ собою
             Гайдэ въ испугѣ видитъ ликъ отца.
             Она, дрожа, проснулась. Боже правый!
             Предъ ней пирата образъ величавый.
  
                                 XXXVI.
  
             Гайдэ, поднявшись съ воплемъ, съ воплемъ вновь
             Упала. Радость, страхъ, надежда, горе
             Читались въ ней; ее влекла любовь
             Къ отцу, что всѣ считали жертвой моря,
             Но милаго пролить онъ можетъ кровь!
             Всѣ чувства эти, межъ собою въ спорѣ,
             Ея давили грудь. Ужасный мигъ!
             Никто забыть не въ силахъ мукъ такихъ.
  
                                 XXXVII.
  
             Услышавъ крикъ Гайдэ, одной рукою
             Ее схватилъ взволнованный Жуанъ
             И быстро со стѣны сорвалъ другою
             Невдалекѣ висѣвшій ятаганъ.
             На юношу взглянувъ съ улыбкой злою,
             Ламбро такъ молвилъ, гнѣвомъ обуянъ:
             Оружье брось! Сказать мнѣ слово стоитъ --
             И сотня сабель пылъ твой успокоитъ!
  
                                 XXXVIII.
  
             "То мой отецъ!-- за друга ухватясь,
             Воскликнула Гайдэ, полна волненья,
             -- Падемъ къ его ногамъ, и вѣрно насъ
             Утѣшитъ онъ, даруя намъ прощенье.
             Отецъ! ужель въ нежданный встрѣчи часъ
             Ты презришь бѣдной дочери моленья?
             Когда жъ не трону сердца твоего,
             Рази меня, но пощади его!"
  
                                 XXXIX.
  
             Не двигаясь, стоялъ старикъ суровый;
             Спокойствіемъ онъ тайный гнѣвъ скрывалъ,
             Взглянувъ на дочь украдкой, онъ ни слова
             На всѣ ея мольбы не отвѣчалъ
             И обратился къ юношѣ. Готовый
             Къ отпору, передъ нимъ Жуанъ стоялъ,
             Отъ внутренней борьбы въ лицѣ мѣняясь,
             Онъ умереть рѣшился, защищаясь.
  
                                 XL.
  
             "Оружье брось!"-- вновь молвилъ тотъ.-- "Пока
             Свободенъ я,-- сказалъ Жуанъ,-- безъ бою
             Врагамъ не сдамся!" Щеки старика
             Тутъ блѣдностью покрылись гробовою
             Но не отъ страха. "Что жъ! моя рука
             Тебя убьетъ; не я тому виною!"
             Отвѣтилъ онъ и, осмотрѣвъ замокъ
             И мушку пистолета,-- взвелъ курокъ.
  
                                 XLI.
  
             Тяжелый мигъ! Невольно насъ тревожитъ
             Унылый звукъ взведеннаго курка,
             Когда на разстояньи близкомъ можетъ
             Насъ поразить противника рука;
             Минута ожиданья трепетъ множитъ;
             Расправа пистолета коротка.
             Дуэли притупляютъ чуткость слуха:
             Тогда и взводъ курка не рѣжетъ уха.
  
                                 XLII.
  
             Мгновенье -- и погибъ бы мой герой!
             Но тутъ Гайдэ Жуана заслонила
             И вскрикнула: "Убей меня! виной
             Лишь я всему... Его я полюбила,
             Клялась въ любви; обѣтъ нарушу ль свой?
             Обоихъ насъ не разлучитъ могила;
             Ты глухъ къ мольбамъ, ты жалость гонишь прочь,
             Но если ты кремень,-- кремень и дочь!"
  
                                 XLIII.
  
             Лишь мигъ предъ тѣмъ она, ребенкомъ нѣжнымъ,
             Склонивъ главу, стояла вся въ слезахъ;
             Теперь же, духомъ полная мятежнымъ,
             Ждала грозу, гоня съ презрѣньемъ страхъ.
             Станъ выпрямивъ, въ томленьи безнадежномъ,
             Какъ статуя блѣдна, съ огнемъ въ очахъ,
             Она ждала свершенья приговора,
             Съ отца не отводя, въ волненьи, взора.
  
                                 XLIV.
  
             Невѣроятно было сходство ихъ!
             Дышали той же твердостью ихъ лица
             И тотъ же пылъ горѣлъ въ глазахъ большихъ,
             Въ которыхъ лютый гнѣвъ сверкалъ зарницей.
             Отцу, какъ ей, былъ сладокъ мщенья мигъ;
             Грозна, разсвирѣпѣвъ, ручная львица!
             Отецъ и дочь сходилися во всемъ:
             И кровь его въ ней вспыхнула огнемъ.
  
                                 XLV.
  
             Доказывала крови благородство
             Краса ихъ рукъ. Въ осанкѣ и чертахъ
             Разительно ихъ проявлялось сходство;
             Различье было въ полѣ и лѣтахъ.
             Межъ тѣмъ они въ порывѣ сумасбродства
             (Какъ люди необузданны въ страстяхъ!)
             Другъ другу въ гнѣвѣ дѣлали угрозы,
             А лить должны бъ при встрѣчѣ счастья слезы!
  
                                 XLVI.
  
             Ламбро подумалъ мигъ и опустилъ
             Свой пистолетъ; затѣмъ, пронзая взоромъ
             Гайдэ, сказалъ: "Пришельца заманилъ
             Сюда не я; кровавымъ приговоромъ
             Другой давно бъ свое безчестье смылъ.
             Могу ль мириться я съ своимъ позоромъ?
             Исполню долгъ, не я причина бѣдъ,--
             За прошлое должна ты несть отвѣтъ!
  
                                 XLVII.
  
             Пусть онъ сейчасъ свое оружье сложитъ,
             Не то -- отца клянуся головой,
             Что онъ свою на мѣстѣ здѣсь положитъ
             И что она, какъ шаръ, передъ тобой
             Покатится! Упрямство не поможетъ!"
             Тутъ свистнулъ онъ, и грозною толпой
             Нахлынули враги, звѣрей свирѣпѣй.
             Ламбро имъ крикнулъ: "Франку смерть иль цѣпи!"
  
                                 XLVIII.
  
             Немедленно Жуанъ былъ окруженъ
             Пиратовъ кровожадною оравой,
             Нахлынувшей туда со всѣхъ сторонъ.
             Ламбро въ то время съ силою удава
             Схватилъ Гайдэ и тѣмъ бороться онъ
             Лишилъ ее возможности. Расправа
             Съ Жуаномъ началась; но первый врагъ,
             Что налетѣлъ, былъ имъ повергнутъ въ прахъ.
  
                                 XLIX.
  
             Успѣлъ нанесть онъ и другому рану;
             Но третій, что былъ опытенъ и старъ,
             Искусно подскочить съумѣлъ къ Жуану
             И отразилъ ножомъ его ударъ.
             Тутъ справиться не трудно было стану,
             Что направлялся въ бой свирѣпъ и яръ,
             Съ однимъ бойцомъ,-- и, кровью отуманенъ,
             Упалъ Жуанъ, въ плечо и руку раненъ.
  
                                 L.
  
             Старикъ Ламбро тутъ подалъ знакъ рукой,
             И раненаго юношу связали;
             Онъ отнесенъ на берегъ былъ морской
             Пиратами; тамъ корабли стояли,
             Готовые къ отплытью. Мой герой
             Ладьею, что гребцы усердно мчали,
             На бригъ пирата былъ перевезенъ
             И на цѣпи былъ въ трюмъ посаженъ онъ.
  
                                 LI.
  
             Превратности судьбы для насъ не диво;
             Къ нимъ свѣтъ привыкъ; но кто бъ подумать могъ,
             Что юноша богатый и красивый
             Пройдетъ чрезъ столько горестныхъ тревогъ?
             Онъ долженъ былъ идти стезей счастливой,
             А вдругъ его взыскалъ такъ злобно рокъ!
             Лежалъ онъ въ заточеньи, раненъ, связанъ --
             И тѣмъ любви красотки былъ обязанъ.
  
                                 LII.
  
             Здѣсь съ нимъ прощусь, чтобъ впасть мнѣ не пришлось
             Въ излишній паѳосъ. Часто возбуждаемъ
             Такой экстазъ китайской нимфой слезъ,
             Богиней, что зовутъ зеленымъ чаемъ.
             Богео пью, когда я роемъ грезъ,
             Что шлетъ она, невмоготу смущаемъ.
             Увы! болѣю я отъ тонкихъ винъ,
             А чай и кофе нагоняютъ сплинъ,
  
                                 LIII.
  
             Когда коньякъ, наяда Флегетона,
             Не оживляетъ ихъ своей струей,
             Но печень отъ нея не можетъ стона
             Сдержать. Увы! всѣ нимфы родъ людской
             Болѣзнями томятъ! Во время оно
             Любилъ я пуншъ, но онъ въ враждѣ со мной;
             Меня онъ головною болью мучитъ;
             Кого жъ она отъ пунша не отучитъ?
  
                                 LIV.
  
             Жуанъ страдалъ отъ ранъ; но не могла
             Нести сравненья жгучесть этой боли
             Съ той, что Гайдэ нещадно душу жгла,
             Лишивъ ея сознанія и воли;
             Она не изъ такихъ существъ была,
             Что потуживъ, съ своей мирятся долей.
             Была изъ Феца мать Гайдэ младой,
             А тамъ -- иль рядъ пустынь, иль рай земной.
  
                                 LV.
  
             Сокъ амбры тамъ въ цистерны льютъ оливы;
             Цвѣты, плоды и зерна, безъ преградъ
             Изъ нѣдръ земли стремясь, скрываютъ нивы;
             Но тамъ деревья есть, что точатъ ядъ;
             Тамъ ночью львы рычатъ нетерпѣливо,
             А днемъ пески пустынь огнемъ горятъ,
             Порою караваны засыпая;
             Тамъ съ почвою сходна душа людская.
  
                                 LVI.
  
             Да, Африка, край солнечныхъ лучей!
             Добро и зло тамъ силой роковою
             Одарены; земля и кровь людей
             Пылаютъ, вторя солнечному зною.
             У матери Гайдэ огонь страстей
             Сверкалъ въ глазахъ; въ удѣлъ любовь съ красою
             Достались ей; но этотъ жгучій пылъ
             Съ сномъ льва близъ волнъ студеныхъ сходенъ былъ.
  
                                 LVII.
  
             Гайдэ была подобна серебристымъ
             И свѣтлымъ облакамъ, что въ лѣтній зной
             Блестятъ прозрачной тканью въ небѣ чистомъ;
             Они жъ, сплотясь, проносятся грозой
             Надъ міромъ съ трескомъ, грохотомъ и свистомъ,
             При блескѣ молній путь свершая свой;
             Такъ и въ Гайдэ, подъ взрывомъ думъ унылыхъ,
             Самумомъ кровь забушевала въ жилахъ.
  
                                 LVIII.
  
             Въ ея глазахъ Жуанъ главой поникъ,
             Сраженный, обезсиленный и сирый;
             Увидя кровь его и блѣдный ликъ,
             Гайдэ, лишась надежды, счастья, мира,
             Вдругъ бросила унынья полный крикъ
             И, словно кедръ могучій подъ сѣкирой --
             Она, что все боролась до конца,
             Склонилася безъ чувствъ на грудь отца.
  
                                 LIX.
  
             Отъ страшныхъ мукъ въ ней порвалася жила,
             Изъ устъ ея кровь брызнула ручьемъ;
             Гайдэ уныло голову склонила,
             Какъ лилія, что никнетъ подъ дождемъ.
             Толпа рабынь съ слезами положила
             Ее на одръ; послали за врачомъ;
             Но тщетно рядъ лѣкарствъ пускалъ онъ въ дѣло:
             Хоть смерть не шла, съ ней сходство жизнь имѣла.


ГАЙДЭ СПАСАЕТЪ ДОНЪ-ЖУАНА.
(Haydé et Don-Juan).
Pue. Эичи (M. Zichy).

  
                                 LX.
  
             Такъ нѣсколько Гайдэ лежала дней
             Безъ чувствъ, объята холодомъ могилы;
             Ея не бился пульсъ, но розъ свѣжѣй
             Ея уста алѣли. Жизни силы,
             Казалось, не совсѣмъ угасли въ ней,
             Не замѣчался тлѣнья слѣдъ унылый
             И все надежды лучъ не гасъ въ сердцахъ:
             Боролся до конца со смертью прахъ.
  
                                 LXI.
  
             Въ ней виденъ былъ недвижный слѣдъ страданья,
             Что могъ казаться созданнымъ рѣзцомъ:
             Такъ Афродитѣ чуждо увяданье,
             Такъ вѣчно смерть витаетъ надъ бойцомъ
             И вѣчно вызываетъ состраданье
             Лаокоонъ со страдальческимъ лицомъ.
             Кипятъ въ тѣхъ изваяньяхъ жизни силы,
             Но эта жизнь сходна съ нѣмой могилой,
  
                                 LXII.
  
             Но вотъ Гайдэ очнулась наконецъ.
             Ужасенъ пробужденья мигъ желанный
             Былъ для нея! На зовъ родныхъ сердецъ
             Отвѣтила она улыбкой странной;
             Какой-то гнетъ, тяжелый какъ свинецъ,
             Давилъ ей грудь, и грезою туманной
             Казались ей страданья прежнихъ дней.
             Увы! не возвращалась память къ ней.
  
                                 LXIII.
  
             Она вокругъ блуждающіе взоры
             Бросала, неподвижна и нѣма;
             Ей чужды были ласки и укоры;
             Загадкой, непонятной для ума,
             Казалася ей жизнь; лишась опоры,
             Она поблекла: въ ней вселилась тьма;
             Гайдэ хранила вѣчное молчанье,
             Въ ней обличало жизнь одно дыханье.
  
                                 LXIV.
  
             Изъ прежнихъ слугъ никто ей не былъ милъ,
             Никто не могъ привлечь ея вниманья;
             Отецъ, что отъ нея не отходилъ,
             Присутствіемъ своимъ ея страданья
             Усугублялъ; въ ней гасъ остатокъ силъ.
             Однажды привели ее въ сознанье,
             Но цѣлый адъ тогда проснулся въ ней;
             Всѣхъ испугалъ огонь ея очей.
  
                                 LXV.
  
             Къ ней привели арфиста; лишь коснулась
             Его рука къ рокочущей струнѣ,
             Гайдэ, сверкнувъ очами, отвернулась,
             Пытаясь вспомнить прошлое, къ стѣнѣ;
             Отъ звуковъ струнъ въ ней буря чувствъ проснулась.
             Вотъ понеслася пѣснь о старинѣ,
             О свѣтлыхъ дняхъ, когда, цѣпей не зная,
             Тонула въ счастьи Греція родная.
  
                                 LXVL
  
             Гайдэ смутилъ волшебной арфы звонъ;
             Она ловила жадно эти звуки
             И пальцемъ била тактъ. Напѣва тонъ
             Смѣнилъ арфистъ. Онъ о тоскѣ разлуки
             И о любви запѣлъ. Какъ страшный сонъ,
             Воскресли передъ ней былыя муки --
             И ницъ она склонилась, вся въ слезахъ;
             Такъ падаетъ дождемъ туманъ въ горахъ.
  
                                 LXVII.
  
             Сознанье къ ней вернулося, но скоро
             Померкъ навѣкъ огонь его лучей;
             Усталый мозгъ не выдержалъ напора
             Тяжелыхъ думъ, и мысль угасла въ ней.
             Не разверзая устъ, полна задора,
             Она бросаться стала на людей,
             Какъ на враговь. Гайдэ, глядя сурово,
             Ни одного не проронила слова.
  
                                 LXVIII.
  
             Порой ей искра свѣта душу жгла;
             Такъ, тайному внушенью чувствъ послушна,
             Себя она принудить не могла
             Взглянуть въ лицо отца. Ей было душно
             И тѣсно въ этомъ мірѣ, полномъ зла.
             Гайдэ чуждалась пищи, равнодушна
             И къ людямъ, и къ себѣ. Не зная сна,
             Двѣнадцать дней томилася она.
  
                                 LXIX.
  
             Она все угасала постепенно
             И въ вѣчность отошла; ни стонъ, ни вздохъ
             Не возвѣстилъ о томъ; съ ней жизнь мгновенно
             Разсталась, и никто сказать не могъ,
             Когда тотъ мигъ насталъ благословенный,.
             Что спасъ ее отъ муки и тревогъ.
             Читалась смерть лишь въ взорѣ, тьмой одѣтомъ;
             Какъ страшенъ мракъ, что былъ когда-то свѣтомъ!
  
                                 LXX.
  
             Гайдэ разсталась съ жизнью въ цвѣтѣ дней,
             Но не одна; нѣмая смерть сгубила
             Зародышъ новой жизни вмѣстѣ съ ней;
             Безгрѣшный плодъ грѣха свой вѣкъ уныло
             Окончилъ, не видавъ дневныхъ лучей;
             И стебель, и цвѣтокъ, взяла могила!
             Росой ихъ тщетно будутъ небеса
             Кропить: ихъ вновь не оживитъ роса.
  
                                 LXX1.
  
             Такъ умерла Гайдэ. Въ борьбѣ безсильно
             Съ ней оказалось горе. Нѣтъ! она
             Для горькой жизни, бѣдами обильной,
             Для долгихъ мукъ была не создана;
             Ее во цвѣтѣ лѣтъ скрылъ сводъ могильный,
             Но жизнь ея была любви полна;
             И спитъ она, съ судьбою ужъ не споря,
             На берегу любимаго ей моря.
  
                                 LXXII.
  
             Безлюденъ островъ сталъ. Стоятъ однѣ,
             Близъ скалъ, отца и дочери могилы;
             Но мѣсто отыскать, гдѣ спятъ они,
             Теперь нельзя; гробницы нѣтъ унылой
             Надъ прахомъ ихъ; чредой промчались дни,
             И время тайны лѣтъ минувшихъ скрыло;
             Поетъ лишь море пѣсню похоронъ
             Надъ той, чья жизнь прошла, какъ свѣтлый сонъ.
  
                                 LXXIII.
  
             Но греческія дѣвы въ пѣснѣ страстной
             Съ любовью возвращаются не разъ
             Къ Гайдэ и рыбаки порой ненастной
             О подвигахъ Ламбро ведутъ разсказъ.
             Онъ былъ герой, она была прекрасна.
             Ей стоилъ жизни свѣтлый счастья часъ...
             За каждый грѣхъ насъ ожидаетъ кара
             И мстить сама любовь умѣетъ яро.
  
                                 LXXIV.
  
             На этомъ кончу свой разсказъ;
             Прибавить больше нечего къ роману;
             Прослыть за съумасшедшаго боясь,
             Описывать безумье перестану.
             Къ тому жъ, какъ эльфъ, то здѣсь, то тамъ носясь,
             Моя капризна муза. Къ Донъ Жуану
             Пора вернуться намъ. Полуживой
             Пиратами былъ схваченъ мой герой.
  
                                 LXXV.
  
             Безъ чувствъ лежалъ онъ долго. На просторѣ
             Летѣлъ корабль, когда очнулся онъ,
             Вокругъ него, клубясь, шумѣло море
             И вдалекѣ былъ виденъ Иліонъ.
             Въ иное время съ радостью во взорѣ
             Онъ на него .бъ взглянулъ; но, потрясенъ
             Тяжелою невзгодою и скованъ,
             Сигейскимъ мысомъ не былъ онъ взволнованъ.
  
                                 LXXVI.
  
             Средь бѣдныхъ хатъ тамъ на горѣ крутой
             Курганъ Ахилла виденъ знаменитый.
             (Его ль тотъ холмъ? мы гипотезой той
             -- Такъ утверждаетъ Бріантъ -- съ толку сбиты).
             Вдали стоитъ еще курганъ другой,
             Но доблестныхъ вождей, что въ немъ зарыты,
             Назвать не можемъ. Будь въ живыхъ они,
             Мы за свои бы опасались дни!
  
                                 LXXVII.
  
             Скамандръ (коль это онъ) вершина Иды;
             Безплодныя долины, цѣпи горъ,
             Безъ надписей курганы -- вотъ тѣ виды,
             Въ которые туристъ вперяетъ взоръ;
             Тамъ кровь лилась по волѣ Немезиды;
             Но и теперь для брани тамъ просторъ!
             Исчезли Иліонскія твердыни,
             На мѣстѣ жъ ихъ пасутся овцы нынѣ.
  
                                 LXXVIII.
  
             Въ горахъ ютится селъ убогихъ рядъ;
             На иностранца, ищущаго Трою,
             Невольнымъ изумленіемъ объятъ,
             Глядитъ пастухъ. (Парисъ, того не скрою,
             Съ нимъ не былъ сходенъ!) Турки возлѣ хатъ,
             Куря кальянъ, пускаютъ дымъ струею.
             Вотъ Фригія давно минувшихъ дней,
             Но только не найти фригійца въ ней.
  
                                 LXXIX. лѣе опаснаго, чѣмъ Эвксинъ.
  

VI.

   Начинался пасмурный осенній день, когда дни бываютъ равны ночамъ, но рѣдко походятъ другъ на друга. Въ это время жизнь моряковъ виситъ на волоскѣ подъ ножницами Парки; бури грозно возбуждаютъ въ морѣ волны, а въ путешествующихъ -- раскаяніе о прошедшихъ грѣхахъ. Чистосердечно даютъ они обѣты исправиться и никогда ихъ не исполняютъ, потому-что, утонувъ, не могутъ этого сдѣлать, а спасшись -- не считаютъ нужнымъ.
  

VII.

   Множество дрожащихъ невольниковъ всѣхъ націй, возрастовъ и половъ были выставлены на рынкѣ. Во главѣ каждой отдѣльной кучки былъ продавецъ. Несчастныя существа -- какъ измѣнились ихъ прежнія довольныя лица! Тоска по друзьямъ, отечествѣ и свободѣ была написана на лицѣ каждаго изъ нихъ, за исключеніемъ негровъ. Тѣ обнаруживали болѣе философскаго спокойствія, привыкнувъ къ мысли о невольничествѣ точно также, какъ угорь -- къ мысли явиться въ пирогѣ съ содранной кожей.
  

VIII.

   Жуанъ былъ молодь -- и потому полонъ надеждъ и силъ, какъ это всегда бываетъ въ его возрастѣ. Но, надо признаться, и онъ глядѣлъ уныло, отирая порой невольно выступавшую слезу. Можетъ-быть, впрочемъ, потеря крови отъ раны усугубила его уныніе. Во всякомъ случаѣ, потеря благосостоянія, любовницы, привольной жизни и перспектива быть проданнымъ съ аукціона татарамъ --
  

IX.

   Всё это, взятое вмѣстѣ, способно пошатнуть даже стоика. Однако, общій видъ нашего героя дышалъ достоинствомъ. Его осанка и уцѣлѣвшіе остатки великолѣпнаго платья невольно обращали на него общее вниманіе, заставляя съ разу угадать, что онъ рѣзво отличался отъ прочей толпы. Сверхъ-того, при всей блѣдности, онъ былъ очень хорошъ собой и подавалъ надежду на богатый выкупъ.
  

X.

   Площадка, точно доска триктрака, хотя и болѣе неправильная, была вся завалена кучами бѣлыхъ и чёрныхъ невольниковъ, назначенныхъ для продажи. Нѣкоторые покупщики выбирали чёрныхъ, другіе предпочитали бѣлыхъ. Между невольниками замѣтно выдавался одинъ -- съ виду, лѣтъ тридцати, крѣпко и хорошо сложенный, съ рѣшительнымъ взглядомъ въ тёмно-сѣрыхъ глазахъ. Онъ стоялъ возлѣ Жуана и ожидалъ, когда очередь дойдётъ до него.
  

XI.

   Онъ казался съ виду англичаниномъ, судя по его крѣпкому сложенію, бѣлому цвѣту кожи и румянымъ щекамъ. У него были прекрасные зубы и тёмно-каштановые волосы. Высокій лобъ обличалъ своими складками привычку къ умственному труду и заботамъ. Одна его рука висѣла на повязкѣ, испачканной кровью. Вообще, во всей его осанкѣ было столько хладнокровія, что и праздный зритель всей этой картины едва-ли бы могъ выказать большее.
  

XII.

   Увидя возлѣ себя юнаго Жуана, хотя и нѣсколько пріунывшаго подъ ударами судьбы, къ которымъ никто не относится хладнокровно, но тѣмъ не менѣе обличавшаго всей своей осанкой достоинство и благородство, незнакомецъ тотчасъ же обнаружилъ сердечное сочувствіе къ молодому товарищу ихъ общаго несчастья. Что же касается его самого, то, казалось, несчастье это считалъ онъ однимъ изъ самыхъ обыкновенныхъ житейскихъ событій.
  

XIII.

   "Послушайте", сказалъ онъ Жуану: "среди всей этой пёстрой толпы грузинъ, русскихъ, нубійцевъ и всей прочей сволочи, различающейся между собой только цвѣтомъ кожи, и между которыми судьба помѣстила и насъ, мы одни глядимъ порядочными людьми: потому -- мы должны непремѣнно познакомиться, и если я могу вамъ быть полезнымъ чѣмъ-нибудь, то буду этому очень радъ. Скажите, прошу васъ, какой вы націи?"
  

XIV.

   -- "Испанецъ", отвѣчалъ Жуанъ.-- "Я такъ и думалъ", возразилъ незнакомецъ: "я тотчасъ догадался, что вы не можете быть грекомъ, потому-что у этихъ рабскихъ собакъ не встрѣтишь такой гордости взгляда. Судьба сыграла съ вами скверную шутку; но такъ испытываетъ она всѣхъ людей. Потому -- утѣшьтесь! Можетъ-быть, черезъ недѣлю всё перемѣнится. Со мной поступила она не лучше, чѣмъ съ вами; но разница въ томъ, что я уже привыкъ къ подобнымъ случайностямъ."
  

XV.

   -- "Позвольте, сударь, узнать", въ свою очередь возразилъ Жуанъ: "что привело васъ сюда?" -- "Самая обыкновенная вещь", отвѣчалъ тотъ: "шестеро татаръ и цѣпь." -- "Но мнѣ хотѣлось бы узнать", продолжалъ Жуанъ, "если вопросъ не покажется вамъ нескромнымъ, какая была тому причина?" -- "Я служилъ", отвѣчалъ незнакомецъ, "нѣсколько мѣсяцевъ въ русской арміи, и, осаждая, по приказанію Суворова, Виддинъ, былъ осаждёнъ и взятъ самъ."
  

XVI.

   -- "Есть у васъ друзья?" -- "Есть, но, благодаря Бога, они оставили меня съ того времени въ покоѣ. А теперь, когда я откровенно отвѣтилъ вамъ на всѣ вопросы, надѣюсь, вы отплатите мнѣ тою же любезностью." -- "Увы", возразилъ Жуанъ, "это былъ бы печальный и, къ тому длинный разсказъ." -- "О, если такъ, то вотъ двѣ причины, чтобъ вы промолчали: длинная исторія кажется вдвое длиннѣй, если она къ тому же печальна.
  

XVII.

   "Но не отчаивайтесь: хотя Фортуна женщина непостоянная, но въ ваши годы она, конечно, васъ не оставитъ, тѣмъ болѣе, что она вамъ не жена. Бороться же съ судьбой всё-равно, что противопоставить шпагѣ соломенку. Люди дѣлаются игрушками обстоятельствъ чаще всего именно тогда, когда думаютъ, что обстоятельства готовы служить имъ."
  

XVIII.

   -- "Я печалюсь не столько о настоящемъ", возразилъ Жуанъ, "сколько о прошедшемъ. Я любилъ одну дѣвушку..." Тутъ онъ замолчалъ и слеза, навернувшись на его тёмныхъ глазахъ, скатилась на щеку. "И такъ?-- продолжалъ онъ -- "я печалюсь не о настоящемъ, потому-что перенёсъ такіе удары судьбы, какихъ не могли нервность я болѣе твёрдые люди!
  

ХIХ.

   "Но это были только несчастья на морѣ, тогда-какъ послѣдній ударъ!..." Тутъ онъ замолчалъ и отвернулся.-- "Ну, такъ я и думалъ, что тутъ замѣшалась женщина", возразилъ его новый другъ. "Разговоръ объ этомъ предметѣ всегда оканчивается нѣжными слезами, и я, на вашемъ мѣстѣ, расхныкался бы точно такъ же. Я горько плакалъ, когда умерла моя первая жена и когда сбѣжала вторая;
  

XX.

   "Что же касается третьей..." -- "Третьей!" перебилъ Жуанъ, быстро повернувшись: "какъ! вамъ едва тридцать лѣтъ -- и у васъ три жены?" -- "Нѣтъ, всего двѣ въ живыхъ. Что жь вы находите удивительнаго видѣть человѣка, который три раза сочетался священными узами брака?" -- "И такъ, ваша третья..." продолжалъ Жуанъ: "она, надѣюсь, отъ васъ не убѣжала -- неправда ли?" -- "О, нѣтъ!" отвѣчалъ тотъ.-- "Ну, такъ что жь?" -- "Я убѣжалъ отъ нея самъ."
  

XXI.

   "Вы, однако, смотрите на жизнь хладнокровно", сказалъ Жуанъ.-- "Да что жь тутъ дѣлать?" отвѣчалъ тотъ. "На вашемъ небѣ сіяетъ ещё много радугъ, тогда-какъ мои уже всѣ померкли. Въ молодости всё принимается горячо и исполнено радужныхъ надеждъ; но время, мало-по-малу, измѣняетъ ихъ блестящія краски одну за другой: такъ змѣя мѣняетъ свою кожу...
  

XXII.

   "Конечно, эта вторая кожа сначала бываетъ ещё лучше и глянцовитѣй, чѣмъ первая, но черезъ годъ и она измѣняется, какъ всякая плоть, а иногда это случается даже черезъ какихъ-нибудь двѣ-три недѣли. Любовь -- есть сѣть, убійственныя петли которой опутываютъ насъ прежде всего; затѣмъ слѣдуютъ: честолюбіе, скупость, жажда мести, слава и прочія непріятности, цѣпляющіяся за насъ, среди нашей погони, въ позднѣйшіе года, за деньгами или почестями."
  

XXIII.

   -- "Всё это очень можетъ быть", возразилъ Жуанъ: "но я не могу понять, чѣмъ же это способно утѣшить насъ въ нашемъ теперешнемъ положеніи?" -- "Конечно, ничѣмъ", отвѣчалъ тотъ: "но всё-таки вы должны согласиться, что, называя вещи ихъ настоящими именами, мы, по крайней мѣрѣ, пріобрѣтаемъ познанія. Такъ, напримѣръ, теперь мы знаемъ, что значитъ невольничество -- и горе это научитъ насъ, какъ себя вести, если мы, получивъ свободу, опять сдѣлаемся господами."
  

XXIV.

   -- "О, еслибъ мы получили её тотчасъ, хотя бы для того, чтобъ дать нашимъ языческимъ братьямъ урокъ, подобный которому перенесли сами!" воскликнулъ Жуанъ. "Да поможетъ Богъ несчастнымъ, побывавшимъ въ такой школѣ!" -- "Это придётъ со временемъ", сказалъ незнакомецъ, "и, можетъ-быть, наше скверное положеніе выяснится тотчасъ же. Смотрите, старый чёрный эвнухъ не сводитъ съ насъ глазъ. Какъ бы я желалъ, чёртъ возьми, чтобы кто-нибудь насъ купилъ!
  

XXV.

   "Что такое въ сущности наше теперешнее положеніе? Оно скверно, но можетъ улучшиться. Таковъ общій жребій людей: большинство изъ нихъ -- невольники, а владыки міра и того болѣе, потому-что они рабы своихъ страстей и прихотей. Общество, которое должно бы развивать въ насъ чувство милосердія, напротивъ -- его убиваетъ. Жить для себя и ни за кого не страдать -- вотъ истинное искусство стоиковъ, этихъ людей безъ сердца."
  

XXVI.

   Въ эту минуту старый, чёрный эвнухъ, средняго пола существо, приблизясь въ невольникамъ, сталъ ихъ осматривать, соображая ихъ наружность, возрастъ и способности, чтобъ судить -- годятся ли они для клѣтки, въ которую ихъ запрутъ. Никогда любовникъ не оглядываетъ такъ внимательно любовницу, барышникъ -- лошадь, портной -- кусокъ сукна, адвокатъ -- свой гонорарій, тюремщикъ -- заключённаго,
  

XXVII.

   Какъ покупщикъ оглядываетъ невольника, котораго намѣренъ купить. Препріятное, должно-быть, чувство покупать подобныхъ себѣ! Мы продажны всѣ, если дѣло зайдётъ объ удовлетвореніи нашей страсти. Тотъ продаётъ себя за хорошенькое личико, другой -- за военную славу, третій -- за видное мѣсто: словомъ, каждый цродаётся сообразно своимъ привычкамъ и вкусу. Но большинство отдаётъ себя просто за деньги. Купить можно всё: власть таксирована также, какъ и пощёчина.
  

XXVIII.

   Эвнухъ, внимательно ихъ осмотрѣвъ, обратился къ продавцу и сталъ торговать сначала одного, а потомъ и обоихъ. Начались споры, клятвы, шумъ, крикъ -- словомъ, дѣло происходило совершенно такъ, какъ на любомъ христіанскомъ рынкѣ при продажѣ быка, осла, козла или ягнёнка. По шуму можно было подумать, что изъ обладанія этимъ великолѣпными экземпляромъ человѣческаго скота затѣялась цѣлая драка.
  

XXIX.

   Наконецъ, шумъ утихъ и слышно было одно ворчанье. Развязались кошельки; каждая монета была внимательно осмотрѣна, нѣсколько разъ повёрнута, взвѣшена. Случалось, что серебряный пара подсовывался вмѣсто цехина. Наконецъ, вся сумма была отсчитана сполна. Продавецъ далъ росписку въ полученіи денегъ и затѣмъ сталъ весело думать объ обѣдѣ.
  

XXX.

   Не знаю, былъ ли у него хорошій аппетитъ, а если былъ, то каково оказалось пищевареніе; но мнѣ кажется, что за обѣдомъ его должны были мучить безпокойныя мысли, а совѣсть непремѣнно спрашивала, по какому божественному праву торговалъ онъ человѣческой плотью и кровью. Извѣстно, что когда мы страдаемъ тяжестью въ желудкѣ отъ дурносварившагося обѣда, то это бываетъ сквернѣйшимъ временемъ изъ всѣхъ двадцати четырёхъ часовъ нашего дня.
  

XXXI.

   Вольтеръ съ этимъ не согласенъ и увѣряетъ, что его Кандидъ лучше всего чувствовалъ себя послѣ обѣда. Но онъ въ этомъ не правъ. Принимая, что человѣкъ не свинья, полнота желудка должна непремѣнно его тяготить, конечно, если онъ не пьянъ, потому-что тогда у него кружится голова и мозгъ не чувствуетъ тяжести. Въ вопросѣ о пищѣ я держусь мнѣнія сына Филиппа, или, вѣрнѣе, Аммона. (Ему, какъ извѣстно, мало было одного міра и одного отца.)
  

XXXII.

   И такъ, вмѣстѣ съ Александромъ, я думаю, что актъ принятія нищи и ещё нѣкоторые другіе напоминаютъ намъ вдвойнѣ, что мы смертны. Если ростбифъ, рыба, рагу и супъ съ нѣсколькими соусами могутъ доставить намъ удовольствіе или, наоборотъ, непріятность, то кто же станетъ гордиться умственными способностями, когда они зависятъ до такой степени отъ желудочнаго сока?
  

ХХXIII.

   Разъ вечеромъ (это было въ послѣднюю пятницу. Я передаю фактъ, а не басню), я только-что надѣлъ верхнее платье, а шляпа моя и перчатки лежали ещё на столѣ, какъ вдругъ раздался выстрѣлъ. Это было около восьми часовъ. Выбѣжавъ на улицу такъ скоро, какъ только могъ, я увидѣлъ коменданта города, простёртаго мёртвымъ.
  

XXXIV.

   Бѣдняга! изъ-за какой-нибудь, конечно скверной, исторіи, они пронизали его пятью пулями и оставили умирать на улицѣ. Я велѣлъ перенести его къ себѣ, раздѣть и осмотрѣть. Болѣе прибавлять нечего. Всѣ труды остались напрасными. Жертва какой-нибудь итальянской мести, несчастный умеръ, застрѣленный пятью пулями изъ стараго мушкета {Байронъ описываетъ здѣсь истинное происшествіе, котораго онъ былъ свидѣтелемъ 8-го декабря 1820 года въ Равеннѣ.}.
  

XXXV.

   Я зналъ мёртваго хорошо и долго на него смотрѣлъ. Я видалъ на своёмъ вѣку много труповъ, но ни разу не случалось мнѣ видѣть болѣе спокойныя черты, при подобныхъ обстоятельствахъ. Прострѣленный сквозь желудокъ, сердце и печень, онъ казался на видъ спящимъ. Бровь пролилась во внутренность, такъ что отвратительныхъ слѣдовъ ранъ не было видно, и, глядя на него, съ трудомъ можно было повѣрить, что онъ умеръ. Долго смотрѣлъ я на него, невольно думая:
  

XXXVI.

   "Такъ вотъ она -- смерть! Что же такое смерть и жизнь -- отвѣть мнѣ?" сказалъ я громко; но онъ не далъ отвѣта. "Пробудись!" -- но онъ не проснулся. Ещё вчера трудно было найти жизнь болѣе энергическую. Тысячи солдатъ повиновались его слову. Какъ центуріонъ, говорилъ онъ: "идите!" -- и они шли; "стойте!" -- и они останавливались. Трубы и рога молчали, пока онъ приказывалъ, а теперь сопровождалъ его одинъ обтянутый крепомъ барабанъ.
  

XXXVII.

   Тѣ, которые ему повиновались съ такимъ уваженіемъ, стояли теперь круговъ, съ выраженіемъ грубой горести на лицѣ, и смотрѣли на горсть пепла, оставшуюся отъ ихъ начальника, пролившаго свою кровь въ послѣдній, но не въ первый разъ. Такъ умеръ тотъ, кто видѣлъ бѣгство враговъ Наполеона! Онъ, бывшій всегда первымъ на приступѣ или въ битвѣ, позорно палъ отъ руки убійцъ на городской улицѣ!
  

XXXVIII.

   Возлѣ новыхъ, только-что нанесённыхъ ему ранъ виднѣлись рубцы старыхъ -- благородные рубцы, прославившіе его имя. Видъ этихъ двухъ противоположностей возбуждалъ невольный ужасъ. Но не пора ли оставить намъ этотъ предметъ, хотя онъ, во всякомъ случаѣ, заслуживаетъ гораздо-большаго вниманія, чѣмъ я могу ему удѣлить. Я смотрѣлъ на него, какъ смотрѣлъ на множество другихъ труповъ, въ надеждѣ почерпнуть изъ мною видѣннаго что-нибудь, что помогло бы мнѣ укрѣпить или окончательно поколебать мою вѣру въ будущее.
  

XXXIX.

   Но тайна осталась тайной! Такъ мы живёмъ, живёмъ и затѣмъ уходимъ туда - но куда? Какихъ-нибудь пять ничтожныхъ кусковъ свинца, а, можетъ-быть, и два или даже одинъ -- отсылаютъ насъ куда-то очень далеко. Неужели кровь создана для того, чтобъ быть проливаемой? Неужели любая стихія можетъ разрушить наше существо? Воздухъ, земля, вода и огонь остаются живы, а мы умираемъ -- мы, способные обнять умомъ всё существующее!-- Но довольно! пора вернуться къ нашей исторіи.
  

XL.

   Покупщикъ Донъ-Жуана и его новаго знакомца помѣстилъ свой живой грузъ въ вызолоченную лодку и поплылъ въ ней, вмѣстѣ съ ними, такъ скоро, какъ только позволяли сила вёселъ и теченія. Они съ виду походили на приговорённыхъ къ смерти, запятыхъ мыслью -- что ихъ ждётъ впереди. Наконецъ, каикъ остановился въ маленькомъ заливѣ, у высокой стѣны, черезъ которую были видны верхушки высокихъ, тёмнозелёныхъ кипарисовъ.
  

XLI.

   Здѣсь проводникъ ихъ постучалъ въ форточку маленькой желѣзной двери, которая немедленно отворилась. Всѣ вошли въ неё и направились дальше, сквозь рядъ деревьевъ, насаженныхъ въ видѣ густой рощи. Идти приходилось почти ощупью, потому-что ночь наступила ещё прежде, чѣмъ они высадились. Эвнухъ сдѣлалъ знакъ гребцамъ, которые тотчасъ же, молча, удалились вмѣстѣ съ лодкой.
  

XLII.

   Съ трудомъ проходили они сквозь густую чащу жасминныхъ и тому подобныхъ деревьевъ, о которыхъ я охотно бы распространялся, такъ какъ эти породы восточныхъ деревьевъ вовсе не извѣстны у насъ на Сѣверѣ, но наши нынѣшніе писаки до-того любятъ наполнять описаніями восточной природы свои произведенія, особенно съ-тѣхъ-поръ, какъ одинъ изъ нашихъ поэтовъ побывалъ въ Турціи, что я считаю это излишнимъ.
  

XLIII.

   Пока они шли, Донъ-Жуану пришла въ голову мысль, которую онъ тотчасъ сообщилъ своему товарищу. Мысль эта, впрочемъ, могла бы весьма легко прійти и вамъ и мнѣ въ подобномъ положеніи.-- "Знаете-ли что!" сказалъ онъ: "мнѣ кажется, не было бы большого грѣха и пырнуть нашего провожатаго ножомъ въ бокъ! и такимъ образомъ освободиться. Пришибёмъ этого стараго негра -- и убѣжимъ. Право, это вовсе по такъ трудно, какъ кажется!"
  

XLIV.

   -- "Дѣйствительно!" отвѣчалъ ему тотъ: "но подумали ли вы, что станемъ мы дѣлать потомъ? Какъ мы отсюда выйдемъ, когда я даже не знаю, какъ мы вошли? Да еслибъ даже намъ и удалось избѣгнуть участи святого Варѳоломея {Легенда говорить, что съ святого Варѳоломея содрали кожу съ живого.}, то завтра же мы очутились бы въ другой западнѣ, хуже этой. Сверхъ того я голоденъ, какъ Исавъ -- и готовъ, какъ онъ, продать за бифстексъ своё первородство.
  

XLV.

   "Мы, конечно, находимся около какого-нибудь жилья, что доказывается спокойствіемъ этого стараго негра, такъ храбро идущаго съ двумя плѣнниками. Онъ, конечно, увѣренъ, что друзья его не дремлютъ, и что малѣйшій крикъ заставитъ ихъ выбѣжать всѣхъ. Потому надо очень и очень подумать прежде, чѣмъ рѣшиться на такой шагъ. Но, посмотрите, гдѣ мы! Что за великолѣпный дворецъ! Что за освѣщеніе! Клянусь Юпитеромъ, я въ восхищеніи!"
  

XLVI.

   И дѣйствительно строеніе, открывшееся передъ ними, имѣло внушительный видъ. Фасадъ былъ, по восточному обычаю, раскрашенъ и мѣстами вызолоченъ въ чисто-турецкомъ вкусѣ. Искусства далеко не процвѣтаютъ въ этой странѣ, бывшей ихъ колыбелью. Виллы на берегу Босфора похожи на размалёванныя ширмы или на оперную декорацію.
  

XLVII.

   Подойдя ближе, ощутили они пріятный запахъ жаркого, пилава и другихъ блюдъ, очень способныхъ возбудить аппетитъ въ голодномъ, почему Донъ-Жуанъ и оставилъ своё кровожадное намѣреніе, рѣшившись вести себя скромно и благоразумно. Другъ его, вполнѣ раздѣляя эту рѣшимость, сказалъ: "Бога ради, подумайте прежде всего объ ужинѣ, а затѣмъ -- я весь вашъ на всякій скандалъ."
  

XVIII.

   Для успѣшнаго убѣжденія обыкновенно совѣтуютъ обращаться къ людскимъ страстямъ, къ людской чувствительности или къ людскому разсудку. Это послѣднее средство, впрочемъ, никогда не было въ особенной модѣ, потому-что разсудокъ вообще не любитъ чужихъ доводовъ. Нѣкоторые ораторы убѣждаютъ, проливая слёзы, другіе -- роздавая щелчки; всѣ же вообще стараются поразить тѣмъ оружіемъ, которое считаютъ въ себѣ сильнѣйшимъ; но, къ сожалѣнію, ни одинъ не старается бить краткимъ.,
  

XLIX.

   Но я отклоняюсь опять! Я хочу только сказать, что хотя я и признаю силу убѣжденія, могущество золота, красоты, лести, угрозъ и, даже, шиллинговъ, но для того, чтобъ овладѣть вполнѣ человѣческими чувствами, изощривъ ихъ до послѣдней степени утончённости, нѣтъ средства болѣе всемогущаго, какъ похоронный звонъ души, то-есть -- обѣденнаго колокола.
  

L.

   Въ Турціи, правда, нѣтъ колоколовъ, но люди всё-таки обѣдаютъ. Жуанъ и его другъ не слыхали христіанскаго сигнала, призывающаго къ обѣду, не видали толпы лакеевъ, размѣщающихъ Гостей за столомъ, но они чувствовали запахъ жаркого, видѣли вееслопылавшій очагъ, бѣготню поваровъ, съ чистыми засученными рукавами -- и взглядъ ихъ невольно разгорѣлся аппетитомъ.
  

LI.

   Поэтому, оставивъ въ сторонѣ всякую идею о сопротивленіи, они безпрекословно послѣдовали за своимъ чёрнымъ проводникомъ, вовсе не подозрѣвавшимъ, на какомъ тонкомъ волоскѣ висѣло его бренное существованіе. Подойдя къ воротамъ, онъ далъ имъ знакъ остановиться въ нѣкоторомъ отъ нихъ разстояніи, а самъ сталъ стучать въ нихъ. Ворота широко распахнулись -- о ихъ глазамъ представилась огромная зала, убранная со всей азіатской роскошью оттомановъ.
  

LII.

   Я не стану её описывать. Конечно, описанія -- моя сильная сторона; но въ настоящее время съ описаніями лѣзетъ всякій, кому удалось побывать, въ его счастливые дни, при какомъ-нибудь иностранномъ дворѣ, слѣдствіемъ чего является огромное in-quarto, чающее похвалъ публики, in-quarto, раззоряющее издателя, но доставляющее несказанное удовольствіе автору. Что же касается природы, искалѣченной на всевозможные лады, то она, съ похвальной снисходительностью, уже давно предоставила себя въ полное распоряженіе всевозможныхъ гидовъ, поэмъ, путешествіи, очерковъ и иллюстраціи.
  

LIII.

   Вдоль стѣнъ золы сидѣло множество людей съ поджатыми подъ себя ногами. Иные играли въ шахматы, другіе вели односложные разговоры, третьи занимались разсматриваньемъ собственнаго платья, нѣкоторые курили изъ великолѣпныхъ трубокъ, болѣе или менѣе богато украшенныхъ мундштуками изъ янтаря, тѣ -- прогуливались, иные спали; наконецъ, нѣкоторые готовились къ ужину, потягивая ромъ.
  

LIV.

   Когда чёрный эвнухъ вошелъ съ купленной имъ парой невѣрныхъ въ залу, гулявшіе взглянули на лихъ мимоходомъ; по тѣ, которые сидѣли, даже не шевельнулись. Одинъ или двое окинули вновь пришедшихъ взглядомъ, какимъ окидываютъ лошадь, чтобъ угадать ея цѣну, нѣкоторые кивнули негру головой, не покидывая своихъ мѣстъ; но ни одинъ не обратился къ нему съ вопросомъ.
  

LV.

   Онъ прошелъ съ плѣнниками, не останавливаясь, черезъ залу и затѣмъ черезъ цѣлую анфиладу комнатъ, великолѣпныхъ, но пустынныхъ и молчаливыхъ, кромѣ одной, въ которой, среди ночной тишины, журчалъ въ мраморномъ бассейнѣ фонтанъ. Да ещё кое-гдѣ выглядывали изъ-за занавѣсокъ любопытствующія женскія головки, съ чёрными глазами, удивлённыя необычнымъ для нихъ шумомъ.
  

LVI.

   Нѣсколько тускло горѣвшихъ лампъ, высоко на стѣнахъ повѣшенныхъ, освѣщали ихъ путь, по не давали достаточно свѣта, чтобъ показать въ полномъ блескѣ это императорское жилище. Нѣтъ ничего болѣе способнаго навесть -- не скажу страхъ, по печаль, какъ огромная и пустынная комната безъ живой души, которая бы могла нарушить впечатлѣніе всего этого угрюмаго великолѣпія.
  

LVII.

   Двое или трое кажутся весьма малымъ въ этомъ случаѣ, но одинъ уже -- совершенно ничѣмъ. Въ пустынѣ, въ лѣсу, въ толпѣ или на берегу моря уединеніе царствуетъ какъ у себя дома и потому кажется умѣстнымъ; но въ обширной залѣ или галлереѣ -- всё-равно современной или старинной, но, во всякомъ случаѣ, выстроенной для толпы -- видъ одинокаго человѣка производитъ почти впечатлѣніе смерти.
  

LVIII.

   Небольшая, уютно-меблированная комната, книга, другъ, любимая женщина, стаканъ вина, тартинки и хорошій аппетитъ -- вотъ что нужно для того, чтобъ провести пріятно -- чисто по-англійски -- длинный зимній вечеръ, хотя, конечно, впечатлѣніе его будетъ не такъ глубоко, какъ впечатлѣніе большой театральной залы, освѣщённой газомъ. Л обыкновенно провожу мои вечера въ уединённыхъ галлереяхъ -- и вотъ почему я всегда такъ печаленъ.
  

LIX.

   Увы! человѣкъ часто творитъ великое только для того, чтобъ показать, какъ ничтоженъ онъ самъ въ сравненіи съ этимъ великимъ. Это особенно чувствуется въ церквахъ. То, что говоритъ намъ о небѣ, должно быть прочно и величественно до-того, чтобъ намъ не пришла даже въ голову мысль спросить объ имени автора. Обширныя, великолѣпныя жилища неприличны для людей со времени паденія Адама, а великолѣпныя гробницы ещё того менѣе. Исторія Вавилонской башни должна бы научить этому ещё лучше, чѣмъ я.
  

LX.

   Вавилонъ былъ сначала охотничьимъ домомъ Немврода, а потомъ сталъ городомъ висячихъ садовъ, небывалыхъ стѣнъ и небывалаго богатства, гдѣ царствовалъ царь людей Навохудоносоръ до-тѣхъ-поръ, кока не вздумалъ, въ одно прекрасное утро, перейти на подножный кормъ; гдѣ, на удивленіе людямъ, укрощалъ львовъ Даніилъ въ ихъ логовищѣ, и гдѣ прославились Пирамъ съ Тизбой и оклеветанная царица Семирамида.
  

LXI.

   Эта оскорблённая государыня, какъ извѣстно, была обвинена неучтивыми хрониками (конечно, но общей стачкѣ хроникеровъ) въ несовсѣмъ красивомъ пристрастіи къ своей лошади. (Любовь, какъ и религія, иногда впадаетъ въ ересь.) Эта чудовищная сказка произошла, безъ сомнѣнія, вслѣдствіе ошибочнаго смѣшенія понятій скакунъ и скороходъ {Намёкъ на процессъ королевы Каролины, обвиняемой въ связи съ своимъ курьеромъ Бергами.}. (Такія ошибки случаются.) Желалъ бы я, чтобъ вопросъ этотъ былъ разсмотрѣнъ англійскими присяжными.
  

LXII.

   Но вернёмся къ дѣлу. Еслибъ нашлись скептики (чего не бываетъ въ паши дни!), которые стали бы увѣрять, что Вавилонъ вовсе не существовалъ и не повѣрили бы не только Клаудіусу Ричу, привезшему нѣсколько его кирпичей (о чёмъ онъ написалъ два мемуара) {Двѣ записки о разрушеніи Вавилона, соч. Клавдія Рича, резидента Остъ-Индской Компаніи при дворѣ паши Багдадскаго.}, но даже свидѣтельству евреевъ, этихъ величайшихъ скептиковъ, которымъ нельзя не вѣрить, но смотря на то, что они не вѣрятъ намъ,
  

LXIII.

   То пусть они вспомнятъ, но крайней мѣрѣ, съ какимъ изяществомъ описалъ Горацій сумасбродную страсть любителей великолѣпныхъ построекъ, не думающихъ о судьбѣ, ожидающей насъ всѣхъ. Что до насъ, то мы её знаемъ, какъ ни печально это познаніе. Фраза: "Sepulcri immeinor struis domos" {Стихъ Горація, означающій: "забывая могилу, ты строишь себѣ зданія".} -- ясно доказываетъ, что мы строимъ дворцы, когда бы слѣдовало думать о гробницахъ.
  

LXIV.

   Жуанъ и его спутникъ пришли, наконецъ, въ самую отдалённую часть дворца, гдѣ громкое эхо пробудилось, точно отъ сна, съ ихъ приходомъ. Какъ ни много было собрано въ этомъ помѣщеньи великолѣпныхъ вещей, тѣмъ не менѣе глазъ съ разу замѣчалъ всю ихъ безполезность. Роскошь, казалось, употребила всѣ силы, чтобъ загромоздить эту комнату богатѣйшей мебелью, такъ-что природѣ оставалось только придти въ недоумѣніе при мысли, чего же, наконецъ, искусство отъ нея требуетъ?
  

LXV.

   Комната эта была первой въ длинной анфиладѣ, ведшей Богъ знаетъ куда, и всё-таки меблировка ея превосходила богатствомъ всё, что только можно было себѣ представить. На диваны страшно было сѣсть, до-того они были великолѣпны. Ковры обличали такую тонкую и искусную работу, что по нимъ хотѣлось проскользнуть, подобно золотой рыбкѣ въ бассейнѣ.
  

LXVI.

   Негръ совершенно равнодушно глядѣлъ на это богатство, повергшее въ такое изумленіе его спутниковъ, и безъ страха ступалъ ногами но коврамъ, представлявшимся имъ чѣмъ-то въ родѣ млечнаго пути со всѣми его звѣздами. Наконецъ, подойдя къ шкафу, вдѣланному въ нишу (которую вы, безъ сомнѣнія, ясно себѣ представляете, а если нѣтъ, то это не моя вина,
  

LXVII.

   Такъ-какъ я стараюсь быть яснымъ), онъ отворилъ его и вынулъ цѣлый гардеробъ, достаточный, чтобъ одѣть мусульманина отъ головы до пятокъ. Какъ ни разнообразенъ былъ этотъ гардеробъ, негръ счёлъ, однако, необходимымъ указать каждому изъ купленныхъ имъ христіанъ, во что онъ долженъ былъ одѣться.
  

LXVIII.

   Костюмъ, указанный имъ для старшаго и болѣе широкаго въ плечахъ, состоялъ изъ кандіотскаго плаща, ниспадавшаго до колѣнъ, пары панталонъ, но не такихъ, которые каждую минуту могутъ лопнуть, а настоящихъ азіатскихъ, шали изъ пряжи, доставляемой Кашемиромъ, туфель шафраннаго цвѣта и богатаго, удобнаго кинжала -- словомъ, это былъ костюмъ настоящаго турецкаго щёголя.
  

LXIX.

   Пока тотъ одѣвался, Баба (такъ звали ихъ чёрнаго пріятеля) распространился о выгодахъ, какія могутъ выпасть на долю ихъ обоихъ, если они согласятся добровольно послѣдовать до конца по тому пути, который указанъ имъ судьбою, причёмъ прибавилъ, что онъ долженъ указать имъ -- на сколько улучшится ихъ положеніе, если они согласятся на обрѣзаніе.
  

LXX.

   Что же касается его самого, то, хотя онъ крайне бы желалъ видѣть ихъ правовѣрными мусульманами, тѣмъ не менѣе, однако, онъ предоставляетъ рѣшеніе этого вопроса ихъ собственному усмотрѣнію. Товарищъ Донъ-Жуана, поблагодаривъ его за человѣколюбивое предоставленіе выбора въ подобной бездѣлицѣ, выразилъ затѣмъ своё искреннее удивленіе ко всѣмъ обычаямъ Турціи, этой цивилизованной націи.
  

LXXI.

   Самъ же онъ ничего по имѣлъ противъ такого стариннаго, достойнаго уваженія обычая -- и изъявилъ надежду, что, поужинавъ, чего ему очень хотѣлось, и поразмысливъ немного, онъ вѣроятно согласится на предложеніе.-- "Неужели!" воскликнулъ юный Жуанъ. "О, что касается меня, то пусть они лучше отрѣжутъ мнѣ голову...
  

LXXII.

   "Пусть отрѣжутъ ее тысячу разъ!..." -- "Пожалуйста, не прерывайте меня на полусловѣ", возразилъ его пріятель, и затѣмъ, обратясь къ негру, продолжалъ: "Поужинавъ, какъ я уже вамъ говорилъ, я серьёзно обдумаю ваше предложенье, и тогда объявлю рѣшительно -- согласенъ ли на него или нѣтъ, полагаясь на вашу любезность, съ которой вы предоставили рѣшеніе этого вопроса намъ самимъ."
  

LXXIII.

   Баба обратился затѣмъ къ Жуану и, сказавъ: "теперь я прошу одѣться и васъ", вытащилъ костюмъ, въ какой съ удовольствіемъ нарядилась бы любая принцесса. Но Жуанъ, вовсе не расположенный маскироваться, взглянулъ съ нѣмымъ изумленіемъ на предложенное ему платье и оттолкнулъ его своей христіанской ногой. Когда же негръ повторилъ своё приказаніе, онъ сказалъ: "Любезный старикъ! я не женщина."
  

LXXIV.

   -- "Что вы такое, я не знаю и ни мало о томъ не забочусь", возразилъ Баба: "но прошу васъ исполнить то, что я говорю, потому-что мнѣ нѣтъ времени съ вами разговаривать." -- "По крайней мѣрѣ", сказалъ Жуанъ, "смѣю васъ спросить о причинѣ такого маскарада?" -- "Не будьте такъ любопытны", возразилъ Баба: "въ своё время вы узнаете всё, а я не уполномоченъ объяснять вамъ это теперь."
  

LXXV.

   -- "Во всякомъ случаѣ", воскликнулъ Жуанъ, "если я даже соглашусь, то требую...." -- "Пожалуста, безъ угрозъ!" прервалъ его пегръ. "Ваша смѣлость похвальпа, по она не приведётъ васъ къ добру, и вы увидите, что здѣсь не расположены къ шуткамъ." -- "Что жь!" возразилъ Жуанъ: "или вы думаете, что, перемѣнивъ платье, я перемѣню и свой полъ?" Баба указалъ на валявшееся платье и сказалъ: -- "Скорѣй! а не то -- если вы меня выведете изъ себя -- я кликну кое-кого, кто сдѣлаетъ васъ совсѣмъ безполымъ.
  

LXXVI.

   "Я предлагаю вамъ великолѣпный костюмъ, правда -- женскій; но на то есть причина, чтобъ вы его надѣли." -- "Но ежели я возмущаюсь при одной мысли о такомъ предложеніи?" проворчалъ Жуанъ и, затѣмъ, помолчавъ минуту, прибавилъ съ клятвой: "Какого чёрта хотите вы, чтобъ я дѣлалъ съ этимъ газомъ!" Такъ трактовалъ онъ тончайшее кружево, когда-либо покрывавшее лицо новобрачной.
  

LXXVII.

   Затѣмъ, ругаясь, вздыхая и ворча, надѣлъ онъ пару шелковыхъ тѣлеснаго цвѣта шароваръ, опоясался дѣвственнымъ поясомъ, стягивавшимъ складки бѣлой, какъ молоко, рубашки. Надѣвая юбку, онъ споткнулся, потому-что... (или -- такъ-какъ, что мнѣ пригоднѣй для риѳмы. Риѳмы не рѣдко бываютъ самовластнѣй монарховъ.)
  

LXXVIII.

   И такъ Жуанъ споткнулся, такъ-какъ ещё не успѣлъ привыкнуть къ новому костюму, казавшемуся ему весьма неловкимъ. Наконецъ, удалось ему окончить свой туалетъ, хотя и не безъ труда. Негръ Баба помогалъ ему въ случаяхъ, когда какая-нибудь часть костюма особенно упрямилась. Наконецъ, продѣвъ обѣ его руки въ рукава платья, Баба остановился и окинулъ его взглядомъ съ ногъ до головы.
  

LXXIX.

   Оставалось одно затрудненіе: волосы Жуана были слишкомъ коротки. Но Баба досталъ такое множество фальшивыхъ пуклей и косъ, что съ помощью ихъ голова его вскорѣ была окончательно преобразована, напомажена и раздушена, согласно обычаю страны. Нѣсколько украшеній изъ драгоцѣнныхъ камней довершили дѣло.
  

LXXX.

   Превращённый, такимъ-образомъ, въ женщину, при помощи щипцовъ, ножницъ и красокъ, Жуанъ, въ-самомъ-дѣлѣ, походилъ на хорошенькую дѣвушку, такъ-что Баба невольно воскликнулъ, взглянувъ съ улыбкой на него: "Теперь вы видите, что превращеніе вышло полное! Ступайте же, сударь -- то-есть сударыня -- за мной!" Онъ дважды ударилъ въ ладони -- и четверо негровъ мгновенно явились передъ нимъ.
  

LXXXI.

   -- "Вы", продолжалъ Баба, обратясь къ товарищу Жуана, "отправитесь съ этими господами ужинать, а вы, христіанская монахиня, послѣдуете за мной... Прошу безъ возраженій, потому-что то, что я говорю, должно быть исполнено. Чего же вы боитесь? Или вы думаете, что попали въ логовище льва? Напрасно -- потому-что это дворецъ, гдѣ истинномудрый увидитъ предвкушеніе Магометова рая.
  

LXXXII.

   "Не боитесь! повѣрьте мнѣ, никто не сдѣлаетъ вамъ зла." -- "Тѣмъ лучше", возразилъ Жуанъ, "потому-что первый, кто на это осмѣлится, почувствуетъ тяжесть моей руки, которая вовсе не такъ легка, какъ бы можно было подумать съ перваго взгляда. Пока я ещё смиренъ; по не останусь такимъ, если кто-нибудь вздумаетъ принять меня за то, чѣмъ я теперь кажусь. И я бы очень желалъ, въ интересѣ каждаго, чтобъ переодѣванье это не привело его къ какому-нибудь недоразумѣнію."
  

LXXXIII.

   -- "Вотъ дуракъ!" воскликнулъ Баба и прибавилъ: "ступайте за мной." Услыхавъ эти слова, Донъ-Жуанъ обратился къ своему товарищу, который, при всей непріятности ихъ положенія, не могъ удержаться отъ улыбки при видѣ этого превращенья. "Прощайте!" воскликнули они въ одинъ голосъ: "земля эта дѣйствительно исполнена чудесъ. Одинъ изъ насъ превратился на половину въ мусульманина, а другой -- въ дѣвушку, и всё это по непрошенному вмѣшательству этого чёрнаго волшебника."
  

LXXXIV.

   -- "Прощайте!" повторилъ Жуанъ. "Если намъ не суждено болѣе встрѣтиться, то желаю вамъ хорошаго аппетита!" -- "Прощайте!" отвѣтилъ тотъ. "Какъ ни тяжело мнѣ это разставанье, но я надѣюсь, что при новой встрѣчѣ намъ будетъ что другъ другу поразсказать. Если парусъ надутъ самой Судьбой, то -- дѣлать нечего -- надо отправляться въ путь! Берегите свою честь, хотя её не сохранила даже Ева." -- "Будьте покойны", возразила импровизованная дѣвушка: "самъ султанъ не добьётся отъ меня ничего, развѣ пообѣщаетъ на мнѣ жениться."
  

LXXXV.

   Тутъ они разстались, выйдя въ противоположныя двери. Баба повёлъ Жуана черезъ рядъ комнатъ и галлерей, выстланныхъ мраморомъ, и остановился, наконецъ, передъ огромнымъ порталомъ, уже издали поражавшимъ своей мрачной массивностью. Воздухъ былъ напоёнъ ароматами. Казалось, они приближались къ какому-то святилищу, до-того всё дышало тутъ спокойствіемъ, святостью, благоуханіемъ и чувствомъ какой-то широты.
  

LXXXVI.

   Широкая и высокая дверь была сдѣлана изъ позолоченой бронзы, украшенной скульптурной рѣзьбой. На ней было изображено горячее сраженье. Побѣдитель шелъ, гордо поднявъ голову, побѣждённый пресмыкался на землѣ; плѣнниковъ, съ опущенными взорами, вели въ тріумфальной процессіи. Въ перспективѣ виднѣлись эскадроны въ бѣгствѣ. Работа эта, повидимому, принадлежала тѣмъ давно минувшимъ временамъ, когда династія императоровъ, переселившихся сюда изъ Рима, ещё не погибла съ Константиномъ.
  

LXXXVII.

   Массивный этотъ порталъ помѣщался въ концѣ огромной залы я по бокамъ его стояли два крошечныхъ, какихъ только можно себѣ вообразить, карлика. Казалось, эти два уродца были тутъ нарочно поставлены для контраста съ возвышавшеюся надъ ними гигантскою дверью. Ея подавляющее впечатлѣніе было до того сильно, что этихъ крошечныхъ существъ издали никто бы и не замѣтилъ,
  

LXXXVIII.

   И только при приближеніи къ самой двери поразительное уродство этихъ маленькихъ людей невольно бросалось въ глаза. Цвѣта они были не то чёрнаго, не то бѣлаго, не то сѣраго, но какого-то смѣшаннаго, какого не опишетъ никакое перо, хотя, можетъ-быть, это удалось бы кисти. Эти пигмеи были, сверхъ того, глухонѣмые. Чудовища эти были куплены за чудовищную же цѣну.
  

LXXXIX.

   Ихъ обязанностью было отворять и запирать двери, потому-что, при всёмъ своёмъ маломъ ростѣ, они были очень сильны и занимались прежде тяжелыми работами. Впрочемъ, отворять эту дверь вовсе не составляло большого труда, потому-что она поворачивалась на петляхъ также плавно, какъ плавны стихи Роджерса. Сверхъ-того, они иногда употреблялись, чтобъ, по восточному обычаю, завязать, вмѣсто галстука, верёвку на шеѣ какого-нибудь непокорнаго паши, такъ-какъ обязанность эта, обыкновенно, возлагается на нѣмыхъ.
  

XC.

   Они разговаривали знаками, то-есть не разговаривали вовсе. Когда Баба сдѣлалъ имъ знакъ отворить дверь, они сверкнули глазами, какъ два дьяволёнка, устремивъ ихъ прямо на Жуана, такъ-что онъ даже немного струсилъ, почувстовавъ на себѣ ихъ змѣиные взгляды. Казалось, они обладали свойствомъ отравлять или, по крайней мѣрѣ, очаровывать тѣхъ, на кого падали ихъ взгляды.
  

ХСІ.

   Прежде чѣмъ войдти, Бабй остановился и далъ Жуану нѣсколько наставленій, какъ слѣдовало себя вести.-- "Вы бы хорошо сдѣлали", сказалъ онъ, "еслибы постарались измѣнить вашу слишкомъ мужскую походку. Совѣтую вамъ (хотя это и пустяки) не покачиваться изъ стороны въ сторону, что бросается въ глаза, а также не мѣшало бы вамъ глядѣть поскромнѣе.
  

XCII.

   "Это я вамъ говорю -потому, что глаза этихъ нѣмыхъ, какъ иголки, видятъ всё даже сквозь юбку; а если они угадаютъ, что вы переодѣты, то -- помните, что Босфоръ близокъ, что онъ очень глубокъ и что оба мы рискуемъ ещё раньше зари очутиться въ Мраморномъ морѣ, доплывъ туда безъ лодки, зашитые въ мѣшки, такъ-какъ этотъ способъ плаванія примѣняется здѣсь довольно часто" {Въ примѣчаніи къ этому стиху Байронъ говоритъ: "3а нѣсколько лѣтъ до этого, жена Мухтара-паши пожаловалась отцу этого послѣдняго на невѣрность своего мужа; старикъ спросилъ, кто сообщницы невѣрнаго, и она имѣла жестокость дать ему списокъ двѣнадцати красивѣйшихъ женщинъ въ Янинѣ. Ихъ схватили, нашили въ мѣшки и тутъ же бросили въ море." Указаніе на это происшествіе есть и въ "Чайльдъ-Гарольдѣ".}.
  

XCIII.

   Съ этимъ предостереженіемъ ввёлъ Баба Жуана въ слѣдующую комнату, убранную ещё богаче, чѣмъ предыдущія. Предметы роскоши были нагромождены въ ней въ такомъ огромномъ количествѣ, что глазъ, ослѣплённый этимъ великолѣпіемъ, почти не могъ отличить одного предмета отъ другаго. Это была цѣлая масса драгоцѣнныхъ камней и золота, которыми, казалось, хотѣли вымостить всё пространство.
  

XCIV.

   Богатство являло себя здѣсь во всёмъ блескѣ; что же касается вкуса, то его было очень мало, что обыкновенно бываетъ во дворцахъ Востока и даже въ болѣе скромныхъ жилищахъ государей Запада, которыхъ я также видѣлъ штукъ шесть или семь и гдѣ, не смотря на сравнительную скудость золота и брилліантовъ, не бросающихся такъ рѣзко въ глаза, всё-таки многое можетъ подвергнуться критикѣ, какъ, напримѣръ, группы плохихъ статуй, столы, стулья и картины, о которыхъ было бы слишкомъ долго распространяться.
  

XCV.

   Въ этой царственной залѣ лежала на диванѣ, подъ балдахиномъ, женщина въ гордой, царственной позѣ. Баба остановился и, преклонивъ колѣни, подалъ Жуану знакъ послѣдовать его примѣру. Не будучи большимъ охотникомъ молиться, Жуанъ, однако, инстинктивно сталъ на колѣни, подумавъ про-себя, что бы это могло значить? Баба же, между-тѣмъ, продолжалъ стоять на колѣняхъ, съ опущенной головой, что длилось до самаго конца пріёма.
  

XCVI.

   Приподнявшись, съ осанкой Венеры, выходящей изъ волнъ океана, лежавшая на софѣ женщина устремила на нихъ взоръ газели, сверкавшій ярче, чѣмъ окружавшія её драгоцѣнности. Затѣмъ, поднявъ руку, бѣлую, какъ лучи мѣсяца, она сдѣлала Баба знакъ приблизиться. Тогда тотъ, поцѣловавъ край ея пурпурной одежды и сказавъ ей нѣсколько словъ, указалъ на Жуана, остановившагося поодаль.
  

XCVIІ.

   Осанка ея была также величественна, какъ и окружавшее её великолѣпіе. Красота же ея была такъ поразительна, что отнимала всякую возможность её описать. Поэтому, изъ боязни ослабить впечатлѣніе, я отказываюсь отъ изображенія чертъ ея лица и красоты формъ, предоставляя это сдѣлать каждому по своему усмотрѣнію. Впрочемъ, если бы я даже и могъ сдѣлать это описаніе во всѣхъ подробностяхъ, то не сдѣлалъ бы его изъ боязни поразить и ослѣпить васъ, мой читатель, а потому -- радуйтесь, что я не нахожу словъ!
  

XCVIIІ.

   Я ограничусь однимъ указаніемъ на ея годы, сказавъ, что она была уже не первой молодости и, вѣроятно, ужо переступила за двадцать шестой годъ. Но есть формы, которыхъ время не дерзаетъ касаться, обходя ихъ своей косой, которая коситъ вещи болѣе обыкновенныя. Такова была, напримѣръ, королева Марія Шотландская. Слёзы и страсти, правда, разрушаютъ красоту; горести и печали, мало-по-малу, обрываютъ съ очаровательницъ ихъ прелести, но есть женщины, не теряющія красоты до конца. Такова была Нинонъ-де-Ланкло.
  

ХСІХ.

   Гюльбея сказала нѣсколько словъ свовмъ прислужницамъ, стоявшимъ тутъ же въ числѣ десяти или двѣнадцати и одѣтымъ въ точно такіе же платья, какъ то, которое Баба выбралъ для Жуана. Это была вереница нимфъ, и каждая изъ нихъ могла бы принадлежать къ свитѣ подругъ Діаны, по кранной мѣрѣ, если судить по наружности. Что же касается прочихъ, требуемыхъ для того, качествъ, то за нихъ я не отвѣчаю.
  

С.

   Онѣ почтительно поклонились и ушли, но не въ ту дверь, въ которую вошли Баба и Жуанъ. Что же касается послѣдняго, то онъ попрежнему стоялъ поодаль и съ удивленіемъ смотрѣлъ на всё, что происходило передъ его глазами въ этой чудной залѣ. Предметъ точно былъ достоинъ удивленія и восторга, которые, какъ извѣстно, всегда идутъ рука объ руку. Что до меня, то я никогда не завидовалъ счастью гдѣ, которые поставили своимъ девизомъ: Nil admirari!
  

CI.

   "Ничему не удивляться -- вотъ всё, что нужно для пріобрѣтенія счастія и его сохраненія. Прямодушная правда, любезный Муррей, не нуждается въ цвѣтистыхъ выраженіяхъ! "Вышеприведённыя слова принадлежатъ, во-первыхъ, Горацію, затѣмъ -- его переводчику Кричу и, наконецъ, Попу, повторившему ихъ въ своёмъ обращеніи Муррею. Но если бы на свѣтѣ дѣйствительно никто ничему по удивлялся, то неужели сами Горацій и Попъ стали бы вдохновляться и нѣтъ?
  

CII.

   Баба, когда прислужницы удалились, сдѣлалъ знакъ Жуану приблизиться, снова преклонить колѣни и поцѣловать ножку красавицы. Услыхавъ повтореніе этого приказа, Жуанъ гордо выпрямился во весь ростъ и сказалъ, что онъ весьма сожалѣетъ, но, тѣмъ не менѣе, ни за что на свѣтѣ не согласится цѣловать чью-либо туфлю, за исключеніемъ той, которую носитъ папа.
  

CIII.

   Баба, оскорблённый такой неумѣстной гордостью, сталъ настаивать и даже погрозилъ (хотя и тихимъ голосомъ) петлей, но всё было напрасно: Жуанъ не унизился бы даже передъ невѣстой Магомета. Этикетъ -- вещь весьма важная въ жизни и, притомъ, не только въ королевскихъ апартаментахъ и императорскихъ дворцахъ, но даже и на сельскихъ праздникахъ.
  

CIV.

   Подавляемый тяжестью убѣжденіи, какъ Атласъ вселенною, онъ твёрдо стоялъ на своемъ. Кровь цѣлаго ряда его кастильскихъ подковъ заговорила въ нёмъ, и онъ предпочёлъ бы въ эту минуту пасть подъ ударами тысячи мечей, чѣмъ добровольно унизиться. Тогда Баба, видя безполезность настаивать на цѣлованьи ноги, предложилъ помириться на рукѣ.
  

CV.

   Такая сдѣлка была почётна и, вмѣстѣ, дипломатична, а потому тутъ можно было сойтись. Жуанъ объявилъ, что готовъ на всякое выраженіе учтивости, прибавивъ, что то, которое ему теперь предлагали, было самымъ общеупотребительнымъ въ странахъ Запада, гдѣ самый обычай требовалъ, чтобъ кавалеры цѣловали ручки дамъ.
  

CVI.

   Онъ приблизился, хотя и нельзя сказать, чтобъ съ особенной любезностью, не смотря на то, что врядъ-ли когда-нибудь прикладывались чьи-либо губы къ болѣе совершенной ручкѣ. Отъ такихъ ручекъ уста отрываются только съ сожалѣніемъ и искренно желаютъ, вмѣсто одного поцѣлуя, напечатлѣть два, что, конечно, испытали вы сами, читатель, если любимая вами особа позволяла вамъ цѣловать свою руку. Да что я говорю о любимой особѣ! Бываютъ случаи, что совершенно чужая ручка можетъ поколебать двѣнадцатимѣсячное постоянство.
  

CVII.

   Красавица внимательно посмотрѣла на Донъ-Жуана и приказала Баба удалиться, что онъ исполнилъ съ ухватками человѣка, привыкшаго къ повиновенію. Понимая всё съ полуслова, онъ шепнулъ Донъ-Жуану, чтобъ тотъ не пугался, и, взглянувъ на него съ едва замѣтной улыбкой, вышелъ вонъ, съ довольнымъ видомъ человѣка, сдѣлавшаго хорошее дѣло.
  

СVIII.

   Едва онъ вышелъ, странная и внезапная перемѣна произошла въ красавицѣ. Мнѣ неизвѣстно, какія мысли сверкнули въ ея головѣ, по выраженіе свѣтлаго лица ясно обличало волненье. Румянецъ, яркій какъ облака лѣтняго вечера на небѣ, вспыхнулъ на ея прозрачныхъ щекахъ, а большіе глаза загорѣлись чувствомъ, которое можно было назвать смѣшеніемъ страсти и гордости.
  

СІХ.

   Формы ея тѣла обладали въ высшей степени прелестью женственности, а черты лица -- очарованіемъ демона, когда онъ принялъ видъ херувима, чтобъ обольстить Еву и проложить (Богъ знаетъ какъ) намъ дорогу къ грѣху. Само солнце, казалось, было менѣе свободнымъ отъ пятенъ, чѣмъ ея лицо отъ какого-либо бросающагося въ глаза недостатка. Но, всмотрѣвшись пристальнѣе, можно было замѣтить, что въ нёмъ чего-то не доставало: она, казалось, способна была скорѣй повелѣвать, чѣмъ увлекаться.
  

CX.

   Что-то повелительное выражалось во всѣхъ ея словахъ и поступкахъ, такъ-что говорившій съ ней чувствовалъ себя какъ бы съ цѣпью на шеѣ. А извѣстно, что тамъ, гдѣ выказывается деспотизмъ, даже самое счастье бываетъ страданьемъ. Душа наша свободна и напрасенъ будетъ трудъ заставить тѣло повиноваться противъ ея воли. Въ концѣ концовъ духъ поставитъ на своёмъ.
  

СХІ.

   Самая ея улыбка была высокомѣрна, при всёмъ своёмъ очарованіи. Голова ея оставалась неподвижной даже при поклонѣ. Непреклонная воля, казалось, проглядывала даже въ движеніи ея маленькой ножки, привыкшей самоувѣренно попирать склонённыя передъ нею головы. Общее впечатлѣніе, которое она производила, дополнялось, по обычаю націи, кинжаломъ, привѣшеннымъ къ поясу и обличавшимъ въ ней жену султана. (Слава Богу, что не мою!)
  

СХIІ.

   "Слушать и повиноваться" -- было девизомъ всего, что окружало её съ самаго дѣтства. Исполнять всѣ ея прихоти, разливать вокругъ веселье и счастье -- такова была обязанность ея невольницъ и воля ея самой. Она происходила изъ знатнаго рода; красота ея была почти неземная. Изъ этого вы можете увидѣть сами -- оставался ли неисполненнымъ малѣйшій ея капризъ. Еслибъ она была христіанка, то, я думаю, для нея открыли бы вѣчное движеніе.
  

СХIIІ.

   Всё, что она желала или видѣла -- добывалось немедленно; чего же не видала, но предполагала существующимъ -- отыскивалось съ величайшимъ трудомъ и, разъ отысканное, пріобрѣталось за какую бы то ни было цѣну. Расходамъ, дѣлаемымъ для удовлетворенія ея прихотей, не было предѣла. И, при всёмъ томъ, въ самой ея тиранніи было что-то до того очаровательное, что женщины прощали ей всё, кромѣ ея красоты.
  

СXIV.

   Жуанъ былъ послѣднимъ изъ ея капризовъ. Она увидѣла его при прогулкѣ по рынку и приказала немедленно купить. Бабй, всегда готовый на какое-нибудь дурное дѣло, умѣлъ лучше всѣхъ находиться и дѣйствовать въ подобныхъ случаяхъ. У ней не было осторожности, а онъ обладалъ ею вполнѣ, чѣмъ и объясняется переодѣванье Жуана, на которое онъ согласился такъ неохотно.
  

CXV.

   Его молодость и красивое личико помогли хитрости. Если вы меня спросите, какимъ образомъ жена султана могла рѣшиться на такую дерзкую и опасную продѣлку, то я долженъ буду предоставить рѣшеніе этого вопроса самимъ султаншамъ. Государи, въ глазахъ своихъ женъ, не болѣе, какъ мужья; короли и короли-супруги бываютъ надуваемы также, какъ и всѣ остальные мужья. Это мы можемъ засвидѣтельствовать частью по опыту, частью по преданію.
  

СXVI.

   Но вернёмся къ главному пункту, на которомъ мы остановились. Считая всѣ затрудненія устранёнными, она не думала болѣе церемониться съ тѣмъ, кто былъ ея собственностью, и, поднявъ на Жуана, безъ дальнихъ предисловій, свои голубые глаза, въ которыхъ сверкали страсть и привычка повелѣвать, спросила: "Христіанннъ, умѣешь ли ты любить?" полагая, что фразы этой было достаточно, чтобъ сдѣлать всё.
  

СXVII.

   Оно бы такъ и было въ другое время и въ другомъ мѣстѣ, но Жуанъ былъ ещё слишкомъ полонъ воспоминаній объ островѣ Гайды и ея милыхъ іонійскихъ чертахъ лица. Онъ почувствовалъ, какъ кровь прилила къ его сердцу, покрывъ снѣжной блѣдностью щёки, на которыхъ играла до-тѣхъ-поръ. Слова султанши пронзили его, какъ арабскія копья, и, вмѣсто отвѣта, слёзы брызнули изъ его глазъ.
  

СXVIIІ.

   Она была поражена -- не слезами, потому-что женщины льютъ ихъ, когда вздумается; но есть что-то дѣйствительно поразительное и тягостное въ глазахъ плачущаго мужчины. Слёзы женщины -- трогаютъ, слёзы мужчины -- жгутъ, какъ растопленный свинецъ, потому-что ихъ можно исторгпуть, только растерзавъ ему сердце. Короче, слёзы для женщинъ -- облегченіе, для насъ же -- пытка.
  

СХІХ.

   Она была бы не прочь его утѣшить, но не знала какъ, потому-что, не имѣя дѣла съ равными себѣ, она не понимала, что значитъ сочувствіе. Серьёзное горе не тревожило её даже во снѣ, если не считать маленькихъ непріятностей, заставлявшихъ её иногда нахмуривать брови. Она даже не могла понять, чтобы чьи-либо глаза могли плакать въ присутствіи ея глазъ.
  

CXX.

   Но природа даётъ намъ болѣе, чѣмъ обаяніе власти можетъ въ насъ задушить. Женское сердце оказывается всегда плодотворной почвой для нѣжныхъ чувствъ, къ какой бы націи ни принадлежала его обладательница. Какъ милосердый самаритянинъ, проливаетъ оно цѣлительный бальзамъ на паши раны. Такъ и Гюльбея, сама не зная почему, почувствовала, что глаза ея тоже дѣлаются влажными.
  

CXXI.

   Но слёзы имѣютъ свой конецъ, какъ и всё остальное на свѣтѣ. Такъ и Жуанъ, доведённый до подобнаго проявленія своего горя тономъ, съ которымъ былъ сдѣланъ ему вопросъ: умѣетъ ли онъ любить? окончилъ тѣмъ, что призвалъ на помощь всю свою твёрдость! и взглянулъ на Гюльбею глазами, которымъ минувшая слабость придала ещё болѣе блеска. Какъ ни чувствителенъ былъ онъ къ обаянію; красоты, но тутъ почувствовалъ только, что былъ невольникомъ.
  

СХХІІ.

   Что же касается Гюльбеи, то она, въ первый разъ въ жизни, почувствовала нѣкоторое замѣшательство, такъ-какъ до-сихъ-поръ не слыхала ничего, кромѣ лести и просьбъ. Къ тому же, рискуя жизнью для устройства этого нѣжнаго свиданія съ новичкомъ, котораго думала просвѣтить при этомъ случаѣ, потеря цѣлаго часа времена могла сдѣлать её мученицей, тѣмъ болѣе, что и та четверть часа, которая уже была потеряна, показалась ей безконечной.
  

СХХІІІ.

   Я воспользуюсь этимъ временемъ, чтобъ объяснить, въ назиданіе юношамъ, которые могутъ очутиться въ такомъ же положеніи, какіе допускаются сроки для размышленія въ: подобныхъ случаяхъ. Я беру въ примѣръ южныя страны. У насъ на Сѣверѣ время терпитъ больше; но здѣсь всякая отсрочка -- тяжелое преступленіе. И такъ, помните, что двѣ минуты -- самое большее, что вы имѣете передъ собой для объясненія вашихъ чувствъ. Секунда больше -- и репутація ваша потеряна окончательно.
  

СХXIV.

   Репутація Жуана въ этомъ смыслѣ была хороша и могла бы себя поддержать; но онъ ещё слишкомъ былъ занятъ мыслью о Гамдѣ. Не странно ли, что такое глубокое чувство было причиной, что его сочли теперь совершенно безчувственнымъ. Гюльбея, считавшая Жуана своимъ должникомъ за ту опасность, которой подвергалась, вводя его въ свой дворецъ, сначала покраснѣла до бѣлкомъ глазъ, затѣмъ поблѣднѣла, какъ смерть, и, наконецъ, покраснѣла снова, какъ вечерняя заря.
  

СXXV.

   Исполненная величія, она взяла его за руку и взглянула ему въ лицо глазами, не нуждавшимися въ подтвержденіи привычки повелѣвать. Глаза эти искали отвѣта на ея любовь; но отвѣта -- не было. Лобъ ея нахмурился, по уста остались нѣмы: упрекъ былъ бы слишкомъ унизительнымъ средствомъ для женской гордости. Она поднялась и, послѣ минутнаго колебанья, бросилась сама въ его объятія.
  

CXXVI.

   Испытаніе было опасно -- и Жуанъ это чувствовалъ; но онъ былъ защищёнъ бронёю горя, негодованія и гордости. Тихимъ, но твёрдымъ усиліемъ освободился онъ отъ бѣлоснѣжныхъ, обвивавшихъ его рукъ и усадилъ Гюльбею, почти лишившуюся чувствъ, снова на диванъ. Затѣмъ, гордо выпрямившись, онъ окинулъ взглядомъ всё окружающее и, холодно посмотрѣвъ ей въ лицо, воскликнулъ: "Орёлъ въ клѣткѣ не ищетъ себѣ подруги; такъ и я не хочу служить чувственной прихоти султанши.
  

CXXVII.

   "Ты спрашиваешь -- умѣю ли я любить? Пусть мой теперешній поступокъ докажетъ тебѣ, какъ я крѣпко любилъ, если отказываюсь любить тебя! въ этомъ унизительномъ нарядѣ мнѣ приличны только прялка и веретено. Любовь создана для свободныхъ душъ. Великолѣпіе этого дворца меня не ослѣпляетъ. Пакъ ни велика твоя власть -- знай, что если передъ трономъ склоняются головы, сгибаются колѣни, глядятъ неподвижно глаза, повинуются руки, то сердце остается въ нашей власти."
  

СХXVIII.

   Для васъ слова эти заключаютъ очень обыкновенную истину; по по такъ поняла ихъ Гюльбея, никогда не слыхавшая ничего подобнаго. Она думала, что земля создана для царей и царицъ и потому малѣйшее изъ ея желаніи должно исполняться съ восторгомъ. Едва ли даже знала она -- на правой или на лѣвой сторонѣ у людей сердце. Таково состояніе, до котораго легитимизмъ доводитъ своихъ послѣдователей, воспитанныхъ въ убѣжденіи ихъ верховныхъ нравъ надъ людьми.
  

CXXIX.

   Ко всему этому надо прибавить, что она была хороша и потому создала бы для себя тронъ, поклонниковъ и враговъ, родившись даже нищей. Она разсчитывала на силу своихъ прелестей, рѣдко пренебрегаемыхъ тѣми, кто ихъ имѣетъ, и полагала, что красота одарила ее двойнымъ божественнымъ правомъ -- мнѣніе, которое на половину раздѣляю и я.
  

CXXX.

   Вспомните, а если не можете, то вообразите гнѣвъ и бѣшенство отчаявшейся пожилой женщины, если таковая когда-нибудь разсчитывала, въ каникулярное время, на вашу юную невинность -- и потерпѣла отказъ. Вспомните. чего только не говорилось и по воспѣвалось на эту тэму, и, затѣмъ, представьте себѣ, что въ такомъ положеніи очутилась не пожилая женщина, а молодая красавица.
  

CXXXI.

   Представьте себѣ (что вы уже, конечно, и сдѣлали) супругу Пентефрія, леди Буби {Дѣйствующее лицо въ романѣ Фильдинга: "Іосифъ Андрьюсъ".}, Федру {Приключенія Ипполита, сына Тезея, и Беллерофона, которые, изъ чувства долга, отклонили отъ себя слалострастныя притязанія Федры, конечно, извѣстны большинству нашихъ читателей.} -- словомъ, всѣ тѣ прекрасные примѣры, которые передала намъ исторія. Какъ жаль, что поэты и наставники сохранили изъ нихъ такъ мало въ своей памяти, въ назиданіе вамъ, европейское юношество! Но если вы и представите себѣ всѣ тѣ немногіе примѣры, которые намъ извѣстны, то и тогда вы по будете въ состояніи представить себѣ, каково было лицо Гюльбеи въ данную минуту.
  

СХXXII.

   Тигрица, у которой отняли дѣтёныша, львица и вообще всякое свирѣпое животное сани напрашиваются въ этомъ случаѣ на сравненіе съ женщиной, не достигшей своей цѣли; но я имъ не удовольствуюсь, потомучто они могутъ выразить только половину того, что мнѣ хотѣлось бы выразить. И дѣйствительно, что значитъ потерять одного ребёнка или даже нѣсколько въ настоящемъ, въ сравненіи съ потерей надежды имѣть ихъ въ будущемъ?
  

СХХХІІІ.

   Влеченіе воспроизводить свой родъ -- общій законъ природы, начиная отъ тигрицы съ ея тигрёнками до утки съ утятами. Ни что лучше не заостряетъ ихъ когти и клювъ, какъ насиліе противъ ихъ собственныхъ птенцовъ. Люди, посѣщавшіе дѣтскія, видали, до чего матери любятъ слушать кривъ и хохотъ своихъ дѣтей. Этотъ почти невѣроятный фактъ лучше всего доказываетъ силу вызывающаго его чувства. (Здѣсь я кончаю объ этомъ предметѣ, чтобъ не утомить вашего терпѣнья.)
  

СХХXIV.

   Еслибъ я сказалъ, что глаза Гюльбеи метали молніи, то сравненіе это было бы слишкомъ ничтожно, потому-что они метали ихъ всегда. Скажи я, что щёки ея покрылись ярчайшимъ румянцемъ -- это всё-таки не выразило бы ея страсти, до-того выражалась она необычайнымъ образомъ. Никогда до-сихъ-поръ не встрѣчала она камня преткновенія на пути своихъ желаній; а потому даже тѣ, которые испытали на дѣлѣ, что такое женщина, встрѣтившая притиворѣчіе (а испытавшихъ это -- не мало),-- даже тѣ не въ состояніи будутъ вообразить, что произошло съ Гюльбеей.
  

CXXXV.

   Ярость ея, впрочемъ, длилась не болѣе одной минуты -- и это было большое счастье, потому-что иначе она бы её убила; но и этой одной минуты было довольно, чтобъ зажечь цѣлый адъ. Нѣтъ зрѣлища болѣе поразительнаго, какъ необузданный гнѣвъ. Ужасный въ своёмъ проявленіи, онъ въ то же время былъ очень хорошъ для описанія, подобно океану, возставшему противъ каменной скалы. Глубокія страсти, бушевавшія въ ней, превращали её въ чудное олицетвореніе бури.
  

СХХXVI.

   Сравнить теперешнее ея увлеченіе съ ежедневными вспышками было бы то же самое, что сравнивать обыкновенную бурю съ ураганомъ. Тѣмъ не менѣе она, однако, не вздумала схватить луну, какъ Готспоръ, въ безсмертной сценѣ Шекспира. Напротивъ, гнѣвъ ея принялъ другое болѣе мягкое выраженіе, что было, можетъ-быть, слѣдствіемъ ея нѣжнаго пола или лѣтъ. Въ первую минуту она готова была, какъ Лиръ, крикнуть: "убей! убей! убей!" но скоро жажда крови исчезла, вылившись потокомъ слёзъ.
  

СХХXVII.

   Страсти вспыхнули въ ней, какъ ураганъ, и также какъ ураганъ быстро промчались мимо -- промчались безъ словъ, такъ-какъ она не могла говорить. Стыдъ, спутникъ ея пола, вспыхнулъ внезапно въ ея сердцѣ. Чувство это, ощущать которое до-того приходилось еи очень рѣдко, теперь прорвалось, какъ потокъ сквозь разрушенную плотину. Она чувствовала себя униженной; а униженіе весьма часто бываетъ полезно людямъ ея сапа.
  

СХХXVIIІ.

   Оно напоминаетъ имъ, что они созданы также изъ плоти и крови, заставляетъ подумать, что другіе, будучи глиной, всё-таки не грязь, и, наконецъ, учитъ, что урна и горшокъ одинаково ломкая посуда и произведены на свѣтъ однимъ и тѣмъ же гончарнымъ искусствомъ, хотя и родились отъ разныхъ отцовъ и матерей. Мало ли чему ещё способно научить это чувство, чьи уроки насъ иногда исправляютъ, а поражаютъ -- всегда.
  

СХХХІХ.

   Первой ея мыслью было лишить Жуана головы, второй -- лишить его своей дружбы, третьей -- спросить, гдѣ онъ былъ воспитанъ, четвёртой -- отомстить ему насмѣшкой, пятой -- позвать своихъ прислужницъ и лечь въ постель, шестой -- заколоться, седьмой -- велѣть высѣчь плетьми Баба. Но окончательнымъ исходомъ всего было -- усѣсться и горько заплакать.
  

CXL.

   Мысль заколоться была не дурна, но исполненію ея помѣшало то, что кинжалъ былъ, какъ на зло, готовъ подъ-бокомъ, да и восточныя платья такъ легки, что остріё проникаетъ ихъ безъ всякой задержки. Подумала она и о томъ, чтобы убить Жуана; по тотчасъ же раздумала, такъ-какъ хотя бѣдный мальчикъ и вполнѣ того заслуживалъ своимъ поведеніемъ, тѣмъ не менѣе отрубить ему голову было бы плохимъ средствомъ достигнуть цѣли ея желаній -- его сердца.
  

CXLI.

   Жуанъ былъ тронутъ. Онъ уже совсѣмъ-было приготовился быть посаженнымъ на колъ, быть четвертованнымъ и брошеннымъ на съѣденіе собакамъ, быть замученнымъ утончённой пыткой, или, наконецъ, быть отданнымъ на растерзаніе львамъ или послужить приманкой рыбамъ. Всё это онъ героически рѣшился вытерпѣть скорѣе, чѣмъ согрѣшить противъ воли; но всѣ эти приготовленія къ смерти растаяли, какъ снѣгъ, передѣ потокомъ женскихъ слёзъ.
  

CXLII.

   Такимъ-образомъ, добродѣтель Жуана, подобно храбрости Боба Экра {Лицо въ комедіи Шеридана.}, начала колебаться. Какимъ образомъ это случилось -- я не знаю. Сначала удивился онъ самъ своему отказу, потомъ невольно задался вопросомъ: нельзя ли ещё поправить дѣло, а затѣмъ уже прямо сталъ обвинять своё дикое упорство, какъ монахъ, сожалѣющій о данномъ обѣтѣ, или женщина -- о брачной клятвѣ, что, въ обоихъ случаяхъ, обыкновенно кончается лёгкимъ нарушеніемъ.
  

CXLIII.

   Онъ началъ-было бормотать что-то въ своё оправданье; но въ такихъ случаяхъ слова не значатъ ничего, даже если вы разольё средь своихъ
             Ночныхъ дозоровъ, и дивились:
             Какъ это -- плавленной четы
             Сердца еще неутомились,
             Отъ пресыщенья полноты!...
             Но не могли знать пресыщенья,
             За тѣмъ, что свойство расширенья --
             Любовь ихъ придавала имъ,
             Очарованіемъ своимъ!
  
                                 XVII.
  
             И чувственностію одною
             Не увлекалися они:
             Они любили -- и душою,
             Какъ любятъ, иногда, въ тѣ дни,,
             Когда ужъ вихрь страстей наскучитъ,
             И суеты надоѣдятъ,
             И сердца ужъ соблазнъ не мучитъ,
             А узы брачные крѣпятъ
             Одну лишь дружбу!.. о, какъ это
             Прекрасно, даже и въ тѣ лѣта,
             Когда ужъ не взволнуетъ кровь --
             Давно погасшая любовь!
  
                                 XVIII.
  
             Чтожъ въ годы юности счастливой?
             Но это -- рѣдкость! а чета --
             Примѣрь такой любви, на диво,
             Являла въ пылкія лѣта!
             И если счастьемъ безмятежнымъ
             Пресытиться тутъ не могла,
             Такъ этимъ -- только чувствамъ нѣжнымъ
             Она обязана была!
             Но, между тѣмъ, какъ эти чувства,
             Въ другихъ,-- лишь результатъ искусства,
             Притворный, и смѣшной, порой;
             Въ нихъ -- были слитыя съ душой!...
  
                                 XIX.
  
             Другихъ -- въ такое положенье
             Приводитъ опіумъ, или --
             Избытокъ юности, и чтенье...
             Они жъ -- отчета бъ не могли
             Отдать, какъ этого добились:
             Природа ль такъ ихъ создала,
             Иди -- ужъ такъ расположились
             Судьбы ихъ!.. Хайде не брала
             Ни въ руки никогда романа;
             И воспитанье Донъ-Жуана --
             Такъ было нравственно! а что....
             Но ужъ и вынесъ онъ за-то!
  
                                 XX.
  
             Поэтому, и мудрено ли,
             Что ихъ любовь,-- ни дать, ни взять,--
             Была, подъ стать ихъ свѣтлой доли,
             Такой, что можно бы назвать --
             Любовью -- "соловья и розы," 10
             Или -- двухъ нѣжныхъ голубковъ...
             Поэзіи ихъ жизни -- прозы
             Не знала, средь волшебныхъ сновъ!
             Любуясь солнечнымъ закатомъ,
             Они дышали ароматомъ
             Цвѣтовъ роскошныхъ, въ этотъ часъ,
             И съ неба не спускали глазъ...
  
                                 XXI.
  
             И, безъ сомнѣнья, лишь оттуда --
             Такая рѣдкая на нихъ,
             Любовь спустилась, и на чудо,
             Такъ мощно оковала ихъ!
             Часъ сумерокъ, для всѣхъ -- прекрасенъ:
             Для нихъ -- блаженство составлялъ:
             Такъ съ ихъ душою былъ согласенъ,
             На чувства нѣгу навѣвалъ! .
             Но. вмѣстѣ съ тѣмъ, какой-то тайный
             И трепетъ, вдругъ, необычайный,--
             Проникъ ихъ душу, наконецъ,
             И счастье возмутилъ сердецъ!..
  
                                 XXII.
  
             Какъ вѣтерокъ, когда коснется
             Струнъ арфы, или вдругъ дохнетъ
             На огонекъ,-- и шевельнется
             Раздвоясь, пламя и замретъ:
             Предчувствье тайное запало,
             Въ грудь,-- обоимъ! Жуанъ вздохнулъ,
             И сердце Хайде простонало,
             И странно взоръ ея сверкнулъ,
             Слѣдя за солнцемъ, что спускалось
             Въ глубъ моря, и какъ бы прощалось --
             Съ четою... унося, въ тотъ мигъ,--
             Послѣдній день блаженства ихъ!
  
                                 XXIII.
  
             Съ какой то грустію безмолвной,
             Жуанъ на Хайде посмотрѣлъ:
             Изъ черныхъ глазъ ея онъ, словно,
             Свою судьбу узнать хотѣлъ....
             Но только и опомнясь вскорѣ,
             (Причинъ не видя, почему --
             Ему сгрустнулось такъ?) во взорѣ
             Подруги, чувству своему --
             Невольной грусти, иль смущенья,
             Просилъ онъ поскорѣй прощенья:
             Такъ душу омрачить и ей
             Боялся,-- грустію своей!
  
                                 XXIV.
  
             Взоръ этотъ встрѣтивъ, улыбнулась
             Она, но такъ,-- что языкомъ
             Не выразить! и отвернулась,
             Потомъ, взволнованнымъ лицомъ;
             Лишь это и прошло въ мгновенье:
             Умъ, или гордость верхъ взяла!
             Когда жъ, преодолѣвъ смущенье,'
             Вновь Хайде взоромъ повела,--
             Жуанъ спросилъ, (смущенъ, быть можетъ!)
             Что это такъ ее тревожитъ?..
             Она вздрогнула, и слеза
             Ей навернулась на глаза...
  
                                 XXV.
  
             -- "О! если бы..." (потомъ сказала:)
             "Но этого не можетъ быть!
             Иль тутъ же бъ -- не существовала...
             "Минуты бъ той не пережить!" --
             Хотѣлъ-было, у Хайде, снова
             Спросить Жуанъ..., но тутъ, не давъ
             Ему и вымолвить ни слова,--
             Уста къ устамъ, его прижавъ,
             Она молчать ему велѣла,
             И, наконецъ, напечатлѣла --
             Столь нѣжный поцѣлуй, что страхъ
             Исчезъ -- и въ сердцѣ, и въ очахъ!
  
                                 XXVI.
  
             Да и не лучшая ль метода --
             Такъ муки сердца облегчать?
             Хоть многіе... другаго рода
             Предпочитаютъ, такъ сказать,--
             Патріархальное леченье:
             Виномъ!-- и правы, можетъ быть,
             Когда -- на головокруженье,
             Вниманія не обратить!...
             По мнѣ жъ-; какъ то, такъ и другое,--
             Все только бѣдствіе земное,
             И,-- женщина, или вино,
             Рѣшить: что лучше? мудрено!
  
                                 XXVII.
  
             Но если молвить съ прямотою,
             Такъ, (безъ обиды, находя,
             Ко многомъ схожими съ собою --
             Двѣ эти вещи!) -- смѣло бъ я
             Рѣшилъ: что лучше, безъ сомнѣнья,
             Охъ -- нераздѣльными имѣть.
             Чтобъ радости, безъ отравленья,
             Вполнѣ оцѣнивать умѣть!
             Вино и женщина -- двѣ наши
             Болѣзни, и отрадъ двѣ чаши,
             Которыя судьба намъ шлетъ --
             Чтобъ полонъ былъ нашъ обиходъ!...
  
                                 XXVIII.
  
             Жуанъ и Хайде -- другъ на друга
             Смотрѣли съ нѣжностью нѣмой,
             Гдѣ чувства всѣ -- дитяти, друга.
             Сестры и брата, и иной
             Любви кипучей, или страсти,--
             Сливались вмѣстѣ, въ ихъ очахъ;
             Гдѣ выражалось все, отчасти,
             И въ самыхъ явственныхъ чертахъ,--
             Что могутъ выражать два сердца,
             Соединять два одновѣрца,
             Всѣмъ жертвуя,-- чтобъ дни свои
             Златить взаимностью любви! .
  
                                 XXIX.
  
             Зачѣмъ, обвившися руками,
             Какъ вѣтви сплетшихся деревъ,
             И грудь къ груди, уста съ устами
             Спаявъ, такъ сладостно, безъ словъ,--
             Не умереть бы имъ тогда же?...
             Такъ слишкомъ долго, для земли,
             Ихъ счастье длилося, что даже --
             И сами бъ пожелать могли.
             Тутъ -- умереть, чѣмъ, можетъ статься,
             Потомъ,-- на вѣкъ съ собой разстаться,
             Да съ грустью вспоминать, потомъ,--
             О миломъ счастіи быломъ!...
  
                                 XXX.
  
             Свѣтъ не для нихъ былъ созданъ шумный,
             И маскарадный, сверхъ того;
             И общаго съ толпой безумной,
             Какъ пѣсни Сафы,-- ничего
             Ихъ души не имѣли; чувство
             Лишь непритворное одно,
             Безъ всякой примѣси искусства,
             Такъ было въ нихъ заронено
             И съ ихъ составомъ такъ сливалось,
             Что -- самой жизнью ихъ казалось!..
             И чувства этого лишить,--
             То жъ значило бъ, что ихъ убить!
  
                                 XXXI.
  
             Они и родилися, словно,
             Лишь другъ для друга, вмѣстѣ жить
             Въ глуши лѣсной, въ глуши безмолвной,
             И на свободѣ тамъ любить,--
             Вдали отъ этихъ залюдненныхъ
             Степей, что обществомъ зовутъ,--
             Гнѣздъ всѣхъ пороковъ воплощенныхъ.
             Вражды, интригъ, заботъ и смутъ!...
             Такъ все рожденное свободнымъ --
             Живетъ счастливо, по природнымъ
             Своимъ влеченьямъ, то -- четой,
             То -- одиноко, то -- толпой!...
  
                                 ХХХІІ.
  
             Созданья нѣжнаго сложенья,
             Какъ птички Божьи, что поютъ,--
             Къ тиши лишь ищутъ наслажденья,
             И парочками все живутъ!...
             Орелъ -- одинъ себѣ ширяетъ
             По поднебеснымъ высотамъ;
             Добыча чаекъ собираетъ --
             Станицами, по отмелямъ;
             И вороны, шумя крылами.
             Слетаютъ, -- цѣлыми стадами,--
             На запахъ труповъ... такъ, толпой,
             И люди сыплются на бой!...
  
                                 XXXIII.
  
             Лицомъ къ лицу, другъ друга нѣжно
             Обнявъ, покоилась чета...
             Но сонъ ихъ былъ не безмятежной:
             Онъ -- вздрагивалъ; ея уста --
             Какой-то музыкой невнятной
             Журчали, словно ручеекъ;
             И будто розы ароматной
             Листки, когда ихъ вѣтерокъ
             Всколышетъ,-- легкое смятенье
             Тревожило черты, волненье
             Грудь воздымало... Такъ ихъ сонъ
             Былъ чѣмъ-то тайнымъ возмущенъ!
  
                                 XXXIV.
  
             Ей грезилось: -- что, безъ Жуана,
             Одна, на берегу морскомъ,
             Внимаетъ шуму океана....
             Къ скалѣ прикована. притомъ,--
             Ни съ мѣста сдвинуться неможетъ,
             А волны, между тѣмъ, растутъ,
             И ихъ. напоръ ее тревожитъ!...
             Она незнаетъ, что ей тутъ
             И дѣлать?... ужъ до половины,
             Ужъ выше головы,-- пучины
             Валы вспѣненные кипятъ,
             И затопить ее хотятъ....
  
                                 XXXV.
  
             Захватываетъ ей дыханье,
             Въ глазахъ темнѣетъ... ей грозитъ
             Ужъ явной смертью, и -- страданье
             Невыразимое томитъ! .
             Потомъ.... невидимою силой,
             Какой-то, вдругъ извлечена, --
             Уже надъ влажною могилой.
             На высотѣ скалы, она!..
             Лишь ноги всѣ въ крови, колѣни
             Подъ нею гнутся; въ утомленьи.
             Чуть не падетъ, ловя, съ тоской, --
             Какой-то призракъ, предъ собой....
  
                                 XXXVI.
  
             А призракъ -- въ бѣломъ покрывалѣ,
             Иль бѣлымъ саваномъ обвитъ.--
             Все далѣ отъ нея, и далѣ,
             Бѣжитъ, изъ рукъ ея скользитъ!...
             И страшно ей, и непремѣнно --
             Ей хочется его поймать....
             Иль, хоть въ лице ему, мгновенно,
             Взглянуть, да по чертамъ узнать
             И вотъ -- почти уже коснулась
             Къ нему рукой... но -- обманулась:
             То -- воздухъ только былъ въ рукѣ,
             А призракъ -- снова вдалекѣ!...
  
                                 XXXVII.
  
             Вдругъ сцена -- вновь перемѣнилась:
             Ужъ Хайде, въ гротѣ подъ скалой,
             Въ обширной залѣ очутилась!
             Всѣ стѣны, сводъ надъ головой,--
             Украшены рукой природы,
             Подъ сталактитами блестятъ,
             Что поразвѣшивали воды
             Какъ брилліантовый каскадъ;
             И самый полъ -- одни кристаллы,
             Да раковины и кораллы,
             Гдѣ, разыгравшися, толпой,
             Тюлени брызгались волной....
  
                                 XXXVIII.
  
             И у нея самой струились,
             Кристальной влагой, волоса,
             И, будто, въ слезы растопились --
             Ея прелестные глаза...
             У ногъ же -- хладный, бездыханный,
             Покрытый пѣною морской,
             И матовой луны туманной
             Лицомъ блѣднѣе, и нѣмой,
             Лежалъ Жуанъ; глаза сомкнуты,
             Не билось сердце; весь раздутый,
             И посинѣлый, онъ лежалъ;
             И трупъ -- шумъ моря отпѣвалъ!...
  
                                 XXXIX.
  
             На трупъ уставивъ взоръ съ тоскою,
             Она стояла все надъ нимъ,
             Поникнувъ долу головою....
             Но вдругъ -- черты его, какъ дымъ,
             Сперва развѣеваться стали,
             Потомъ видъ принимать другой,
             И -- образъ ужъ отца являли.
             Такъ рѣзко, что, передъ собой,--
             Ужъ видя Ламбра.... содрогнулась
             Она, въ испугѣ, и -- проснулась...
             И что же? въ самомъ дѣлѣ, онъ --
             Предъ ней!... ужъ это не былъ сонъ!
  
                                 XL.
  
             Дѣйствительность страшнѣй обмана
             Была, для Хайде, послѣ сна:
             Отецъ, на дочь и на Жуана,
             Смотрѣлъ такъ грозно, что она,--
             Вскочила, вскрикнула, и снова
             Упала.... радость, пополамъ,
             Съ сомнѣніемъ и страхомъ, слова
             Не давъ ей вымолвить, -- глазамъ
             Своимъ, ей вѣрить не давали,
             Чтобъ это -- Ламбро былъ!.. могла ли
             Она и думать, наконецъ,
             Что бъ ожилъ вдругъ ея отецъ?!...
  
                                 LXI.
  
             Не зная, въ первое мгновенье,
             Кто былъ, что Хайде испугалъ,--
             Жуанъ хотѣлъ-было все мщенье
             Излить на Ламбра, что стоялъ,
             Предъ ними, съ дерзостью такою!--
             Но тотъ -- молчанье вдругъ прервалъ,
             Да, только покачавъ чалмою,
             Съ улыбкой злобною сказалъ:
             --"Мнѣ только слово молвить стоитъ,--
             И кровь младую успокоитъ,
             Вмигъ,-- сотня сабель! такъ, вѣрнѣй,
             Вложи свою въ ножны скорѣй." --
  
                                 XLII.
  
             И Хайде между ними стала,
             Жуана обвила рукой,
             И умолять обоихъ стала,
             Оставить помыслъ роковой:
             -- "Жуанъ! то -- Ламбро, мой родитель!
             Падемъ предъ нимъ; проститъ онъ насъ
             И вы, Папаша!...11 захотите ль,--
             Дочь, умоляющую васъ,
             Тутъ видѣть трупомъ, предъ собою?
             Покрайней мѣрѣ, хоть слезою
             Моею тронетесь,-- и онъ....
             Онъ будетъ вами -- пощаженъ!..."
  
                                 XLIII.
  
             Наружность старца выражала
             Спокойствіе во всѣхъ чертахъ;
             Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и отражала --
             Всю гордость -- въ огненныхъ глазахъ!
             Взглянувъ на Хайде хладнокровно.
             Ни слова онъ не отвѣчалъ;
             Но этотъ взглядъ его безмолвной --
             Свинцомъ ей на душу упалъ!...
             Потомъ, онъ обмѣнялся взоромъ --
             Съ Жуаномъ, и Жуанъ, въ которомъ
             Къ лицу прихлынула вся кровь,--
             Ужъ расчитаться былъ готовъ....
  
                                 XLIV.
  
             Но Ламбро,-- съ флегмой, безъ смущенья,
             Замѣтивъ жестъ его, сказалъ:
             -- "Ну, храбрый!... безъ сопротивленья,
             Отдай мнѣ саблю: прокъ въ ней малъ!" --
             -- "Нѣтъ, никогда!-- пока свободна
             Моя рука!" -- И весь дрожалъ
             Жуанъ, съ досады.-- "Какъ угодно!" --
             Спокойно старецъ отвѣчалъ,
             Да изъ за пояса тутъ вынулъ
             Двуствольный пистолетъ, окинулъ
             Жуана взглядомъ, и сказалъ:
             --"Получишь же, чего желалъ!" --
  
                                 XLV.
  
             Потомъ, къ груди прицѣливъ дуло,
             Взялся ужъ за курокъ рукой....
             Но Хайде къ милому прильнула,
             И, оградивъ его собой,--
             Взоръ грозный Ламбра встрѣтивъ смѣло:
             -- "Нѣтъ" вскрикнула: "нѣтъ, нѣтъ, отецъ!...
             Иль если такъ -- то, прежде, тѣло
             Мое пронижетъ твой свинецъ!" --
             И какъ они тутъ были оба,
             Отецъ и дочь, похожи! злоба
             Въ немъ, выражалась -- льва; она --
             Какъ львица, тожъ, была грозна!
  
                                 XLVI.
  
             Черты лица, и ростъ, и даже,
             Почти одни и тѣжъ, глаза,--
             Большіе, черные!... и та же
             Осанка дикая, краса --
             Въ движеньяхъ, въ поступи свободной....
             Лишь различалися въ одномъ,--
             Въ лѣтахъ и полѣ: такъ природной
             Типъ сохранился -- въ ней и въ немъ!
             Хоть оба тутъ они молчали,
             Глаза ихъ молньями сверкали:
             Такъ волновали обоихъ --
             Страстей порывы, въ этотъ мигъ!
  
                                 XLVII.
  
             Отецъ уже рѣшался-было....
             Но опустилъ вдругъ пистолетъ,
             Какъ бы -- таинственною силой
             Удержанъ былъ; и молвилъ:-- "нѣтъ;
             Не я, тутъ, первый жаждалъ крови,
             И погубить его желалъ:
             Онъ смерти ищетъ самъ!" -- и брови
             Нахмуривъ, Ламбро засверкалъ
             Глазами сокровенной мести!
             --"Такъ; хоть немногіе, по чести!
             Тутъ удержались бы.... но я --
              Ему прощаю, для тебя!
  
                                 XLVIII.
  
             Пусть только онъ, сейчасъ же сложитъ
             Свое оружье: иль -- главой
             Отца клянусь!-- свою положитъ,
             На мѣстѣ, онъ передъ тобой!" --
             И, съ этимъ, вдругъ свистокъ свой вынулъ,
             И свистнулъ; -- на его свистокъ,--
             Другой раздался, и нахлынулъ
             Сбродъ цѣлый чалмоносцевъ, съ ногъ
             До головы, вооруженныхъ,
             Какъ стая псовъ, съ цѣпи спущенныхъ,
             И Ламбро закричалъ: -- "схватить,
             Сейчасъ, мнѣ франка, иль убить!" --
  
                                 XLIX.
  
             И, въ то жъ мгновенье, дочь рукою,
             Безжалостно, онъ оттолкнулъ!...
             Жуанъ, обступленный толпою,
             Мгновенно саблею взмахнулъ,
             И -- двое первыхъ, изъ пиратовъ,
             Легли на мѣстѣ, наповалъ;
             За то ужъ третій -- былъ изъ хватовъ!
             Рубака старый расчиталъ
             Удара мѣткость хладнокровно,--
             Отвелъ его, и мигомъ, словно
             Тигръ, бросился на жертву, и --
             Жуанъ лежалъ ужъ на земли!...
  
                                 L.
  
             Онъ въ голову и руку раненъ,
             Кинжаломъ мѣткимъ, истекалъ
             Весь кровью, взоръ былъ отуманенъ...
             Тутъ Ламбро знакъ рукой подалъ,--
             И, мигомъ, бѣднаго связали.
             И отнесли на берегъ, гдѣ --
             Два корабля ужъ ожидали,
             Рисуясь мачтами въ водѣ;
             Жуана въ шлюпку опустили,
             Къ судамъ причалили, сложили
             Тамъ въ трюмѣ на одномъ изъ нихъ,--
             Съ глазъ не спуская, ни на мигъ....
  
                                 LI.
  
             Свѣтъ удивителенъ своими
             Превратностями, и, притомъ,
             Такъ, на бѣду, обиленъ ими,
             Что, шагъ чуть сдѣлаешь,-- кругомъ
             Оглядывайся непремѣнно,
             Ужъ не грозитъ ли гдѣ бѣдой!...
             Ну, думалъ ли Жуанъ, рожденной
             Въ достаткѣ, надѣленъ красой,
             И жизнь которому такъ мило,
             Заранѣ, улыбнулась было,--
             Что будетъ раненъ, связанъ онъ,
             Да брошенъ въ трюмъ, и увезенъ?1...
  
                                 LII.
  
             И это все -- за то, скажите,
             Что приглянулся онъ одной
             Красавицѣ!... Но, какъ хотите,
             А тутъ я долженъ дать покой
             Бѣдняжкѣ нашему герою,--
             Разстроенъ самъ почти до слезъ,
             Его несчастною судьбою,
             Или -- китайской нимфой грезъ,
             Ну, то есть,-- чаемъ ароматнымъ,
             Что, за глоткомъ уже трикратнымъ,
             Симпатизируя съ душой,
             Наводитъ сонъ, иль сплинъ съ дремой!..
  
                                 LIII.
  
             И такъ, израненному тяжко,
             Жуану пожелавъ, пока.
             Покоя въ трюмѣ, мы -- бѣдняжкой
             Займемся Хайде!... Не легка
             Боль и ея была; и рана,
             Что въ сердце ей нанесена.
             Была тяжелѣй ранъ Жуана:
             Хоть женщиною рождена,
             Слезъ женскихъ, что проходятъ вскорѣ,
             Не знала Хайде; сердца горе
             Не развѣвалось такъ легко,
             А западало глубоко!..
  
                                 LIV.
  
             Она была дочь мавританки,
             Изъ Феца, гдѣ -- все рай земной,12
             Иль степь пустая, безъ приманки,
             И гдѣ на все -- лишь пашетъ зной....
             Тамъ въ мраморный бассейнъ оливы --
             Дождятъ янтарныя струи;
             Цвѣты, плоды и зерна нивы,--
             Ключами бьютъ изъ нѣдръ земли;
             Но тамъ -- растетъ и древо яда,
             Ревъ львиный съ шумомъ водопада
             Сливается и караванъ --
             Въ песчаный тонетъ океанъ!...
  
                                 LV.
  
             Подъ небомъ Африки, отъ вѣка,
             И почва такова земли,
             И также сердце человѣка,
             Гдѣ чувства -- въ страсти перешли!
             Могучая -- на зло и благо.
             Кровь мавританская кипитъ,
             Съ рожденья, огненною- влагой:
             Такіе жъ и плоды родитъ....
             Мать Хайде -- съ красотой, любовью,--
             И сердце съ пламенною кровью
             Имѣла, походя душой --
             На львицу родины степной!
  
                                 LVI.
  
             Дочь,-- нравомъ мягче и нѣжнѣе,--
             Была подобна облакамъ,
             Что, пуха лебедя бѣлѣе,
             Плывутъ по лѣтнимъ небесамъ,
             Покамѣстъ въ массу не сольются,
             И, въ тучу превратясь,-- грозой
             Не грянутъ и не пронесутся,
             Небесной карой, надъ землей!...
             И Хайде, по сей день, безбурно,
             Сребристымъ облакомъ, лазурной
             Стезей своей неслась, какъ пухъ --
             Легка, бѣла!... но только вдругъ....
  
                                 LVII.
  
             Страсть и отчаянье верхъ взяли:
             Кровь мавританская огнемъ
             Въ ней вспыхнула, и засверкали
             Глаза -- грозой, передъ отцомъ!...
             Но это былъ Самумъ, который,
             По степи, зноемъ лишь пахнулъ!
             Послѣдній видъ, что Хайде взоры
             Такъ поразилъ, и промелькнулъ,
             Какъ метеоръ, вдругъ мглой сокрытый.
             Былъ -- кровью, ранами покрытый,
             Жуанъ во власти палачей,
             И ими разлученный съ ней!...
  
                                 LVIII.
  
             Еще на полъ, облитый кровью
             Любимца своего, она
             Смотрѣла... мысль ея, любовью
             Еще недавнею полна,--
             За милымъ призракомъ носилась;
             Но ужъ отъ глазъ ея. какъ сонъ,
             Изчезъ онъ,-- и она лишилась
             Послѣднихъ силъ!... лишь тяжкій стонъ
             Изъ груди вырвался, и, словно
             Кедръ подъ сѣкирою -- безмолвію,
             Павъ на руки къ отцу, главой
             Склонилась, какъ цвѣтокъ младой....
  
                                 LIX.
  
             Потокомъ хлынула, устами,
             Кровь,-- и закрылися глаза!...
             Невольницы къ ней, со слезами,
             Сбѣжались. . но -- ни голоса.
             Ни оттиранья ихъ, не были
             Успѣшны -- въ чувство привести;
             Врачи всѣ средства истощили,
             И всѣ познанія свои:
             Но все напрасно! съ положенья
             Ея въ постель,-- все, безъ движенья,
             Лежала Хайде, не мертва,
             Но и, казалось, не жива!...
  
                                 LX.
  
             Какъ, будто, власти не имѣли,
             Ни жизнь, ни смерть еще надъ ней:
             Вся холодна,-- еще жъ алѣли
             Ея уста; лице блѣднѣй
             Ужъ было мрамора, не билось
             И сердце... все жъ еще, въ груди.
             Дыханіе какъ бы таилось!..
             Всѣ, на нее глаза свои
             Устава, все еще -- минуты,
             Въ молчаньи, ждали, что сомкнутый
             Взоръ, къ ожиданью всѣхъ сердецъ,--
             Она раскроетъ, наконецъ. .
  
                                 LXI.
  
             Но день, другой.... и третій даже.
             Прошелъ,-- все. жъ, какъ бы въ сонъ она
             Погружена, лежитъ все та же,--
             Съ устами алыми, хладна,
             И безъ малѣйшаго движенья...
             Малѣйшаго однако жъ нѣтъ --
             Въ ней признака и разрушенья:
             Въ чертахъ еще какъ бы просвѣтъ
             Мелькаетъ жизни и, отчасти,--
             Еще господствующей страсти....
             Такъ видимъ, въ мраморѣ нѣмомъ.
             Мысль оживленную рѣзцомъ!
  
                                 LXII.
  
             Но наконецъ, она проснулась --
             Не такъ, однакожъ, какъ отъ сна;
             Скорѣй, какъ мертвая, очнулась:
             Хоть улыбнулась бы она,--
             Такъ нѣтъ! Жизнь чѣмъ-то новымъ, страннымъ,
             Ей показалась: -- взоръ блуждалъ,
             Съ предмета на предметъ, туманнымъ
             Какимъ-то взоромъ, не искалъ,
             Однакоже, воспоминаній....
             И сердце,-- хоть полно страданій,
             Но безотчетныхъ, такъ сказать,--
             Имъ не могло всей воли дать!
  
                                 LXIII.
  
             Она окинула глазами,
             Блуждающими, лица всѣхъ;
             Но, слова не сронивъ устами,
             Вниманья даже и на тѣхъ,
             Что въ головахъ у ней сидѣли,--
             Не обратила, чтобъ спросить:
             Зачѣмъ вокругъ ея постели
             Толпой собрались?... облегчить
             И груди не могла, бѣдняжка,--
             Хоть вздохомъ.... а страдала тяжко!...
             Однимъ дыханьемъ устъ своихъ,
             Являла, что еще -- въ живыхъ!...
  
                                 LXIV.
  
             И тишиной, и разговоромъ,
             Старались пробудить ее!
             Она -- лишь безотвѣтнымъ взоромъ
             Смотрѣла... и казалась все --
             Бездушной статуей нѣмою!...
             Тишь отвращалась отъ отца,
             Какъ, словно, онъ пугалъ собою;
             Хотя -- ни мѣста, ни лица
             Тутъ ничьего не узнавала,
             И препослушно позволяла
             Себя, по комнатѣ, водить,
             Какъ будто -- все могла забыть!...
  
                                 LXV.
  
             Но, наконецъ, глаза блеснули
             Какимъ-то пламенемъ у ней;
             И, будто, мысли проглянули....
             Тутъ ей напомнили, скорѣй,--
             Объ арфѣ,-- и, въ одно мгновенье.
             Арфистъ явился.... строить сталъ
             Свой инструментъ,-- струнъ пробужденье
             Подѣйствовало!... грустно палъ
             Взоръ Хайде на арфиста. словно --
             Онъ пробудилъ, въ душѣ безмолвной,
             Воспоминанья о быломъ,
             Лежащемъ на-сердцѣ свинцомъ!...
  
                                 LXVI.
  
             Потомъ, она отворотилась
             Лицомъ къ стѣнѣ,-- какъ будто ей
             Вдругъ дурно стало.... и закрылась
             Руками и арфистъ, скорѣй,
             Пѣснь заунывную, родную,
             Запѣлъ протяжно... но она,
             Подъ эту пѣсню островскую,--
             Вдругъ стала, молча, и полна,
             Казалось, мрачныхъ думъ съ тоской,--
             Бить такту, по стѣнѣ, рукою....
             Арфистъ сюжетъ перемѣнилъ,
             И пѣснь любви вдругъ пробудилъ.
  
                                 LXVII.
  
             При имени любви -- вздохнула
             Она внезапно, и -- слеза
             Вдругъ на глазахъ у ней блеснула;
             И прояснилися глаза:
             Знать, ожили воспоминанья.
             Пріятныя душѣ ея!
             Но вмигъ -- проснулись и страданья....
             Тутъ залилася, какъ дитя,
             Она горючими слезами,
             Что потекли изъ глазъ струями,--
             И, спертая доселѣ, грудь
             Могла -- свободнѣе вздохнуть!....
  
                                 LXVIII.
  
             Ей легче стало.... но напрасно
             Сердца всѣмъ радость обдала:
             Мысль возвращенная -- ужасно
             Умъ бѣдной Хай де потрясла!
             Вдругъ -- съ мѣста своего вскочила,
             Какъ будто, и больна она
             Ни сколько не была! и сила
             Гдѣ у нея взялась?... грозна,
             Какъ разъяренный левъ, кидаться
             На всѣхъ тутъ стала, да метаться;
             Но хоть бы слово, хоть бы крикъ....
             Такъ нѣтъ! и ужасъ всѣхъ проникъ!
  
                                 LXIX.
  
             Припадокъ бѣшенства не длился:
             Казалось, промелькалъ, порой, --
             Разсудокъ... то -- опять дичился
             Взоръ у нея: иль вдругъ -- такой
             Былъ неподвижный!... какъ ни били
             Ее, въ надеждѣ излечить,
             Чуть вновь припадки находили,--
             Удары въ чувства приводить
             Бѣдняжку не могли; стихала
             Сама собой,-- лишь избѣгала
             Все, съ содроганьемъ, лица
             И вида своего отца!....
  
                                 LXX.
  
             Старались ей всѣ развлеченья
             Пріискивать и доставлять....
             Но -- все напрасно, и спасенья
             Уже не смѣли ожидать!--
             Одежду, пищу, отвергала,
             Лишилась сна, и,-- какъ свѣча
             Восковая, истаивала....
             Двѣнадцать сутокъ такъ влача
             Лишь остовъ жизни,-- безъ страданій,
             Погасла, наконецъ, въ молчаньи,--
             Не простонавъ и не вздохнувъ,
             Какъ будто,-- тихимъ сномъ заснувъ!...
  
                                 LXXI.
  
             Никто, изъ окружавшихъ даже,
             И не замѣтилъ, какъ она
             Отъ жизни отошла -- все та же --
             Давно безмолвна и блѣдна!
             И только догадались вскорѣ,
             Что Богу душу отдала,
             Лишь по тому, что ужъ во взорѣ
             Не стало блеска жизни: мгла
             Глаза погасшіе покрыла,
             И, на черты, смерть наложила
             Свою свинцовую печать,
             Которой трудно не узнать!...
  
                                 LXXII.
  
             Такъ Хайде жертвой жалкой пала --
             Отцовской мести роковой!
             И не одна.. въ ней смерть прервала
             Зародышъ жизни и другой:
             Она въ себѣ уже носила
             Любви преступной нѣжный плодъ....
             И, разомъ,-- хладная могила
             Ихъ прибрала, на небосводъ
             Не давъ невинному созданью --
             взглянуть очами!... Такъ, подъ дланью
             Тяжелой рока, клонитъ все,--
             Здѣсь, на земли, чело свое!...
  
                                 LXXIII.
  
             Да: Хайде дни свои младые,
             Цвѣткомъ роскошнымъ, отжила,
             И стыдъ, и прелести земныя,
             Въ собой, въ могилу унесла!..
             Не суждено, знать, небомъ было,
             Влачить ей долгіе года!--
             Цѣпь жизни тяжкой и унылой
             Нѣтъ; жизнь ея -- была мечта,
             Иль лучше -- чаша наслажденій!....
             И спитъ она теперь, въ забвеньи,
             На берегу морскомъ, гдѣ ей --
             Любовь златила утро дней!
  
                                 LXXIV.
  
             Теперь, тотъ островъ въ запустѣньи,
             Дома разрушены давно;
             И жителей ужъ нѣтъ въ забвеньи
             Былое все погребено!--
             Нѣтъ даже и слѣда, гдѣ были
             Могилы -- Хайде и отца!
             Давно ихъ, можетъ быть, ужъ смыли
             Морскія волны... лишь сердца
             Чувствительныхъ островитянокъ --
             Прелестныхъ молодыхъ Гречанокъ,
             Еще вздыхаютъ, въ пѣсняхъ ихъ,
             О Хайде, при друзьяхъ своихъ!
  
                                 LXXV.
  
             И не одинъ архипелажецъ.
             Воспоминая объ отцѣ
             Несчастной Хайде, свой разсказецъ --
             Какъ о пиратѣ-молодцѣ,
             Порой, сопровождаетъ вздохомъ,
             Что ужъ прошли тѣ времена!...
             И на скалахъ, покрытыхъ мохомъ,
             Господствуетъ -- лишь тишина;
             Да! гдѣ чалма,-- чалма Пирата,
             Мелькала грозная когда-то,--
             Теперь, лишь пѣсни тамъ, порой,
             Про нихъ несутся надъ волной....
  
                                 LXXVI.
  
             Въ тѣхъ пѣсняхъ,-- имя Ламбра звучно,
             Какъ богатырское гремитъ;
             И Хайде имя, неразлучно,--
             Любви всѣмъ пламенемъ горитъ!...
             А что несчастная любила
             Такъ безразсудно, можетъ быть,--
             Цѣною жизни искупила
             Свою ошибку!-- и винить
             Ее, за это, не спѣшите....
             Любовь, къ тому же, какъ хотите,--
             Неотразима какъ судьба!
             А съ ней -- опасна и борьба....
  
                                 LXXVII.
  
             Но ужъ пора намъ надъ могилой
             Несчастной Хайде перестать
             Лить слезы, и сюжетъ унылой,
             Скорѣе, кстати -- перервать!
             Люблю, конечно, описанья --
             Безумья... но боюсь, порой,
             И самъ.... и самъ его вліянья
             Не испытать вдругъ надъ собой!...
             И такъ,-- чтобъ и главы на этомъ
             Не кончить, поскорѣй предметомъ
             Другимъ займемся: -- за своимъ
             Героемъ бѣднымъ поспѣшимъ!--
  
                                 LXXVIII.
  
             Жуанъ, съ тѣхъ поръ, какъ раненъ тяжко,
             И, связанный, въ трюмъ брошенъ былъ,--
             Не могъ опомниться. бѣдняжка,
             Дней нѣсколько, и походилъ
             На трупъ безчувственный!... порою,
             Стоналъ лишь, изрѣдка, отъ ранъ....
             Когда жъ очнулся,-- предъ собою.
             Увидѣлъ онъ ужъ океанъ
             Во всей красѣ; корабль уютный
             Летѣлъ стрѣлою, вѣтръ попутный
             Дулъ, надымая паруса;
             Кругомъ -- вода да небеса!
  
                                 LXXIX.
  
             Вдали, на краѣ небосклона,
             Явились вскорѣ берега --
             Прославленнаго Иліона
             Стихомъ Гомера-старика!
             Въ другую пору, можетъ статься,
             Собой плѣнилъ бы Мысъ-Сигей.... 13
             Но тутъ -- Жуанъ имъ любоваться
             Не могъ, подъ бременемъ цѣпей;
             А между тѣмъ,-- холмы и скаты,
             Гдѣ, нынче, лишь селенья хаты
             Виднѣются, покоятъ прахъ --
             Героевъ, падшихъ тамъ въ бояхъ!...
  
                                 LXXX.
  
             Тамъ вся земля почти промокла
             Ихъ кровью... лишь слѣдовъ могилъ --
             Аякса, Гектора, Патрокла,
             Полетъ вѣковъ не пощадилъ!...
             Еще указываютъ только --
             Ахилла холмъ.... да, сверхъ того,
             Тамъ -- Ида и Скамандръ.... и сколько
             Воспоминаній!... одного
             Лишь Иліона стѣнъ папрасно
             Искать: ихъ нѣтъ!14 и безопасно
             Овца тамъ бродитъ, да верблюдъ,
             Иль кони дикіе тамъ ржутъ....
  
                                 LXXXI.
  
             Но только пастухи, что ходятъ
             За ними,-- (нечего сказать!)
             Ужъ на Париса не походятъ....
             Да и Фригійца не сыскать.
             Ни одного тамъ, между ними;
             Лишь турокъ, съ трубкою въ зубахъ,
             Творитъ, надъ четками своими,
             Намазъ 15 урочный, въ тѣхъ мѣстахъ,
             Да съ любопытствомъ озираетъ
             Зашедшихъ франковъ, и не знаетъ,--
             Чего отыскиваютъ, тамъ,
             Они по холмамъ и полямъ! .
  
                                 LXXXII.
  
             Въ виду-то этихъ мѣстъ, Жуану
             Позволено оставить трюмъ;
             Но, взоромъ,-- лишь по океану
             Блуждалъ онъ, полонъ мрачныхъ думъ,
             Увидя, что онъ быль въ неволѣ,
             Влача оковы на ногахъ,
             И о своей не зная долѣ...
             Зналъ только,-- въ чьихъ онъ былъ рукахъ
             Куда же плылъ?-- какъ ни пытался
             Вопросы дѣлать -- оставался
             Почти при томъ же, ничего
             Не разузнавъ ни отъ кого!
  
                                 LXXXIII.
  
             Могъ, впрочемъ, не скучать: съ нимъ были
             Италіянцы, и они
             Ему радушно говорили
             Про похожденія свои....
             Была то -- Truppa ambulante, 16
             И съ impressario,17 плыла
             Въ Сицилью,-- выказать таланты:
             Но, на пути, она была,
             Безчеловѣчнымъ Impressario,
             Пиратамъ продана,-- въ salario 18
             Ни даже скуда 19 одного
             Неполучивъ, ни отъ кого!...
  
                                 LXXXIV.
  
             Такъ говорилъ одинъ тамъ Buffo, 20
             Казавшійся всѣхъ веселѣй,--
             Хоть, можетъ быть, и роль Тартюфа 21
             Бѣднякъ разыгрывалъ, скорѣй!...
             Разсказъ его былъ полонъ соли,
             Иль, лучше, шуточекъ такихъ,--
             Что ужъ и не дали бы воли.
             При обстоятельствахъ другихъ,
             Такъ надъ собратьею остриться!
             Да и, пожалуй, поплатиться,
             За это могъ бы... тутъ же онъ,--
             Шутить былъ властенъ, безъ препонъ!
  
                                 LXXXV.
  
             Теперь -- (онъ говорилъ Жуану:)
             Везутъ насъ эти господа --
             Въ Сераль, къ Турецкому Султану,
             Играть тамъ оперу -- тогда
             Мы, можетъ быть, и неисправимъ
             Дѣлишки наши!... а сказать
             Ужъ смѣло можно,-- позабавимъ!
             Вотъ примадонну нашу взять: --
             Такъ хоть она и постарѣла,
             И отъ разгула подурнѣла,
             И голосокъ сталъ сиповатъ --
             А все тамъ будетъ -- сущій кладъ!
  
                                 LXXXVI.
  
             "Да что? еще весьма недавно,--
             Въ послѣдній карнавалъ, она
             Потѣшила Болонью славно.
             Принцесса римская одна,
             (Конечно, пожилая тоже!)
             Была въ интригѣ тамъ съ однимъ
             Красивымъ графомъ... и, вѣдь, чтоже?--
             Такъ графа, голоскомъ своимъ,
             Обворожила prima donna.
             Что этого Эндиміона --
             Отбила у принцессы той,
             И увезла его съ собой!...
  
                                 LXXXVII.
  
             "Къ тому же, есть у насъ, на чудо!
             Танцовщицы... всѣ, до одной.
             Искусницы -- весьма не худо
             Вести торгъ выгодный.... собой!
             Вотъ, хоть бы, напримѣръ, и Нини?...
             Сколькихъ на удочку она
             Поймала! или.... Пелегрини?--
             Какъ демонъ сущій, смышлена!
             Послѣдній карнавалъ ей, тоже,
             Былъ на-руку; цекиновъ, 22 Боже!
             Зашибла сколько... лишь, за-то,
             Ужъ и мотовка,-- какъ никто!...
  
                                 LXXXVIII.
  
             "Или Гротеска? или.... или...
             Да всѣ онѣ такія, что --
             Весь міръ собою бы прельстили!...
             Да; будь кто ледъ, иль камень кто,--
             И тотъ бы устоять, предъ ними,
             Не могъ!... и фигурантки есть,
             Что, пируэтами своими,
             Съ ума могли бъ тожъ многихъ свесть!...
             Но, между ними, есть иныя,--
             Сказать по правдѣ, и такія,
             Что только годны -- на базаръ:
             Лицо да талья,-- весь ихъ даръ!
  
                                 LXXXIX.
  
             "Мужчины?-- такъ.... не знамениты,
             И нечего о нихъ сказать!
             Il Musico 23 -- котелъ разбитый....
             Въ Сералѣ, могъ бы только, взять --
             Одной наружностью своею,
             Да должность евнуха, притомъ,
             Прилично исправлять,-- со всею
             Условностью въ быту такомъ...
             На счетъ же пѣнья,-- люди эти,
             Иль, такъ сказать, полъ этотъ третій,
             Капелла папы,-- жаль смотрѣ#.
             Какъ примутся, бѣдняжки, пѣть!...
  
                                 XC.
  
             "Теноръ нашъ могъ бы быть, признаться.
             Еще хорошъ.... да любитъ онъ --
             Все въ афектаціи пускаться,
             И черезъ это такъ смѣшонъ....
             Особенно, когда своими
             Глазами, черными какъ смоль,
             Начнетъ онъ поводить, лишь ими
             Стараясь взять; -- ну, словно, роль
             Кокетки старой, въ будуарѣ,
             Разыгрываетъ, да въ разгарѣ
             Такой продѣлки, иногда,
             Какъ -- и фальшивитъ безъ стыда!
  
                                 XCI.
  
             "А Бассъ&-- такъ ужъ изъ рукъ вонъ: только
             Ревѣть лишь знаетъ, какъ оселъ!
             Но части музыки, ни сколько
             Не образованъ; но -- нашелъ
             Себѣ протекцію и связи...
             Онъ примадоннѣ изъ родни;
             И та его -- почти изъ грязи --
             Въ свѣтъ вывела, да, какъ они
             Другъ друга стоятъ, увѣряетъ,
             Что онъ талантомъ обладаетъ....
             Когда ни уха у него,
             Ни голоса,-- нѣтъ ничего!
  
                                 ХСІІ.
  
             "Здѣсь, о себѣ хоть не пристало
             Мнѣ говорить.... но вы, Signor!
             Хоть молоды, а, чай, не мало
             Европы видѣвъ,-- на подборъ,
             Всѣ, вѣрно, лучшіе таланты,
             По части оперной, могли
             Вы слышать?. Raucocanti 24
             Ни въ чемъ имъ не уступитъ; и --
             Онъ передъ вами!... можетъ статься,
             Настанетъ день,-- что удивляться
             Весь міръ мнѣ будетъ!.. въ первый разъ,
             Какъ буду пѣть -- прошу я васъ!...
  
                                 XCIII.
  
             "Но позабылъ совсѣмъ я было,
             О Баритонѣ нашемъ! онъ --
             Красивый мальчикъ; очень мило
             Играть бы могъ... да ослѣпленъ,
             Жаль, самолюбьемъ непомѣрнымъ!
             Игры ее хочетъ изучать,
             И только голосомъ,-- хоть вѣрнымъ,
             И звучнымъ, нечего сказать --
             Но -- необширнымъ, хвастать любитъ....
             И этимъ онъ себя погубить,
             Годясь и такъ ужъ -- лишь вертѣть
             Шарманку, да для улицъ пѣть!"
  
                                 XCIV.
  
             Тутъ Raucocanti говорливой --
             Пиратами вдругъ прерванъ былъ,
             Которые погнали, живо.
             Всѣхъ плѣнныхъ въ трюмъ: для нихъ пробилъ
             Урочный часъ опять забиться
             Въ свой тѣсный уголъ, на ночлегъ,
             Гдѣ лишь едва пошевелиться
             Могли они!-- и вотъ, на брегъ
             Да на лазоревыя волны,
             Взоръ бросивъ каждый, грусти полный,--
             Потомъ, одинъ по одному
             Спустились, люками, къ тюрьму!...
  
                                 XCV.
  
             По утру -- въ Дарданеллахъ стали,--
             И, въ ожиданіи, пока,
             Фирмана, 25 плѣнники узнали,
             Что ждало ихъ, когда,-- рука
             Съ рукою, стали ихъ попарно,
             (Особо, женщинъ и мужчинъ,)
             Для вывода на торгъ базарной,--
             Цѣпями сковывать; одинъ
             Сопрано, наконецъ, при этомъ,
             Остался, такъ сказать,-- предметомъ
             Загадочнымъ.... и споръ зашелъ,--
             Въ какой его зачислить полъ?...
  
                                 XCVI.
  
             Но, послѣ долгихъ разсужденій,
             Хотя по виду-то и былъ --
             Мужчина,-- большинствомъ же мнѣній,--
             Онъ изъ разряда выходилъ....
             И всѣ рѣшили одногласно:
             Зачислить въ женщины -- его!...
             Но какъ еще все былъ ужасной
             Паръ недочетъ, а отъ того,
             Что женщинъ и мужчинъ былъ нечетъ,--
             Покрыли недостатокъ этотъ,
             Связавъ уже, рука съ рукой,
             Мужчину -- съ женщиной одной;
  
                                 XCVII.
  
             И эту пару составляли....
             Вотъ ужъ случайность!-- Донъ-Жуанъ
             Съ одной Вакханкой; и едва ли --
             Могъ лучше выборъ пасть: тюльпанъ
             И роза!... такъ они, съ собою,
             Имѣли сходство, и могли --
             Назваться дивною четою!
             И съ фонаремъ-то, на земли,
             Едва ли парочку другую
             Найти бы равную такую:
             Какъ будто бы -- братъ и сестра,
             По красотѣ, et coetera!...
  
                                 ХСVIII.
  
             Она была Романіолка;
             Въ Анконскомъ округѣ была
             Воспитана; и, какъ креолка,
             Очаровательно смугла,
             Съ италіянскими чертами,
             Всѣхъ такъ и жгла, и жгла она,--
             Какъ уголь, черными глазами,
             Кокетства милаго полна,
             Притомъ, и нѣги сладострастной...
             Повелѣвая самовластно --
             Улыбкой, взоромъ: словомъ, всей
             Красою чудною своей!...
  
                                 ХСІХ.
  
             Но, для Жуана, всѣ приманки
             Ея волшебной красоты --
             Напрасны были: Итальянки,
             Ни взоръ, ни чудныя черты,
             Ни самое прикосновенье --
             Въ немъ не могли чувствъ разбудить,
             Ни крови привести въ волненье....
             Отъ сильной боли, можетъ быть!
             Иль -- сохранить хотѣлъ онъ вѣрность....
             Да тутъ была бъ лишь лицемѣрность --
             Въ такой холодности его!
             Но что за нужда до того:
  
                                 С.
  
             Мы не намѣрены пускаться
             Къ изслѣдованія причинъ;
             А факты -- на лице, признаться,
             Что, безъ сомнѣнья, ни одинъ
             Изъ рыцарей -- любить нѣжнѣе,
             Не могъ, ни постояннѣй быть,
             Какъ онъ, готовый все, скорѣе,--
             Перенести, чѣмъ -- измѣнить!...
             И доказательствъ тутъ не нужно:
             Довольно, -- что, хоть и наружно,
             Онъ -- предъ искусомъ устоялъ,
             Когда -- огонь въ рукѣ держалъ!
  
                                 СІ.
  
             Я могъ бы скромно, безъ сомнѣнья,
             Тутъ описать, какъ я и самъ,
             Разъ, въ молодости, искушенья
             Никакъ не поддался сѣтямъ....
             Но тотчасъ бы остановили
             Меня на этомъ,-- указавъ,
             Что, безъ того, пощекотили
             Иныхъ -- проказы первыхъ главъ,
             Иль -- пѣсенъ, моего романа...
             И потому, скорѣй, Жуана --
             На берегъ высадимъ, чтобъ дать
             Всѣмъ нашу повѣсть дочитать!
  
                                 СІІ.
  
             Мнѣ все равно; люблю уступки.
             Порою, дѣлать, чтобъ мои,
             По части нравственной, поступки
             Пугать собою не могли; --
             Хоть Фильдинга, иль Аріоста,
             Страницы, въ скромности своей,
             Признаться, мало чѣмъ, иль, просто,--
             Моихъ и вовсе не скромнѣй! 26
             А полемическія пренья
             Тутъ заводить, для защищенья
             Себя,-- нѣтъ, не намѣренъ я!
             И годы уняли меня! .
  
                                 CIII.
  
             Любить лишь воевать -- забава
             Однихъ дѣтей; а я -- покой,
             Теперь, предпочитаю! слава
             Невелика, притомъ,-- съ толпой,
             Иль чернію литературной,
             Весть перестрѣлку на однихъ,--
             (Хоть для отстрастки и не дурно!)
             Зарядахъ, просто, холостыхъ....
             А стихъ мой проживетъ ли вѣки,
             Иль въ гробъ со мной сойдетъ, чуть вѣки
             Закрою я,-- мнѣ все равно!
             Пою жъ, пока поется.... но --
  
                                 CIV.
  
             Но продолжать разсказъ нашъ станемъ
             И хоть здѣсь многаго бъ могли
             Коснуться.... афоризмъ вспомянемъ:
             Ничто не ново на земли,
             Иль "подъ луной" 27 какъ говорится!
             Корабль нашъ у Серальскихъ стѣнъ
             Стоялъ и ждалъ, пока свершится
             Осмотръ товара, и обмѣнъ --
             Начнется, прямо, на доллары;
             Тутъ стали выгружаться пары
             Мужчинъ и плѣнницъ молодыхъ,
             Чтобы на торгъ представить ихъ....
  
                                 CV.
  
             И эти бѣдныя творенья
             Томились трепетомъ нѣмымъ,
             Да возсылали всѣ -- моленья,
             Чтобъ лучшій жребіи выпалъ имъ!
             Черкешенка, краса Кавказа,
             Сошла огромною цѣной --
             (Цѣною рѣдкаго алмаза!)
             Чтобы, своею красотой,
             Блистать, звѣздой Альдебарана 28
             Въ гаремѣ гордаго Султана
             Она, какъ Гурія, была --
             Обворожительно мила!
  
                                 CVI.
  
             Невольницъ черныхъ раскупили,
             Тожъ, слишкомъ по большой цѣнѣ;
             Ихъ покровителями были --
             Развратъ и жажда къ новизнѣ....
             Благотворительность -- считаетъ,
             Остерегается мотать;
             Но страсть -- себя не повѣряетъ,
             Лишь бы желанное достать!
             Толпа мужчинъ еще не знала,--
             Что имъ Фортуна назначала:
             Иль ренегатство, иль позорь?--
             И грустно потупляли взоръ.
  
                                 CVII.
  
             Чтожъ было съ труппой Итальянской?
             Читатель спроситъ, можетъ быть!
             Въ странѣ безвкусья мусульманской,--
             Кто бъ могъ талантъ ихъ оцѣнить!...
             Что сталось, наконецъ, съ Жуаномъ?
             Съ его сердечною тоской?
             Не завелся ли вновь романомъ?--
             Узнаете въ главѣ другой:
             Тамъ, попорядку, все разскажемъ,
             Картины новыя покажемъ,
             А между тѣмъ, пока начнемъ
             Разсказъ нашъ снова,-- отдохнемъ!...
  

ГЛАВА ПЯТАЯ1

  
                                 I.
  
             Когда любовные піиты
             Поютъ любовь свою въ стихахъ,
             Что, голубками Афродиты,
             Попарно вьются въ ихъ глазахъ,--
             Изъ нихъ никто не помышляетъ,
             Какой ужасный вредъ отъ ихъ
             Стиховъ медовыхъ истекаетъ,
             Нерѣдко, для сердецъ младыхъ!..
             И чѣмъ ихъ больше, громче слава,--
             Тѣмъ и опаснѣй ихъ отрава:
             Сошлемся въ этомъ, напрямки.
             Хоть -- на Овидьевы стишки! 2
  
                                 II.
  
             Да что! и самъ Петрарка, тоже,
             Не лучше, если разобрать
             Его поэзію построже,--
             Соблазна явную печать!... 3
             Поэтому,-- на всѣ творенье,
             Гдѣ дышетъ грѣшный Эротизма,
             Съ опасной силой увлеченье,--
             Я наложилъ бы острацизмъ....
             И самъ намѣренъ, осторожно,
             Вездѣ стараться, сколько можно,
             Быть нравственнѣй, чтобъ поучать,
             А не прельщать и развращать!
  
                                 III.
  
             Хочу,-- чтобъ смѣло, безопасно,
             Внимать разсказу моему
             Могъ даже нѣжный полъ прекрасной
             Вреда не нанесу ему!
             Я?-- я недѣйствую на чувства....
             И если бъ проскользнуло что,--
             Такъ недостатокъ лишь искусства
             Тому виною, а не то,
             Чтобъ Музѣ вздумалось,-- нарочно,
             Стезей безнравственной, порочной,
             Идти приличьями вопреки....
             Нѣтъ, не такой она руки!
  
                                 IV.
  
             Но вотъ -- и берега Босфора...
             Вотъ каики 4 и корабли;
             Вотъ куполъ золотой Собора, 5
             (Или мечети) такъ, вдали,--
             Господствующій съ бѣлоглавымъ
             Олимпомъ, между цѣпью горъ,
             Гигантомъ грозно величавымъ;
             А вотъ -- и острова.... и взоръ,--
             Въ садахъ и рощахъ кипарисныхъ,
             Весь потонулъ.... но живописныхъ
             Бреговъ Босфора красоту
             Кто передастъ? рисуй -- мечту! 6
  
                                 V.
  
             Эвксина волны бушевали.
             Гонимы вѣтромъ къ берегамъ,
             И бѣлой пѣной ударяли
             Въ утесы, разбиваясь, тамъ,
             Лишь въ брызги мелкія -- былъ это
             Одинъ изъ тѣхъ ненастныхъ дней,
             Что, бурей прогоняя лѣто,
             Ужъ дышатъ осенью: страшнѣй,
             Тогда, становятся пучины;
             Судовъ рѣдѣютъ парусины, 7
             И даже смѣлыхъ моряковъ.
             Тутъ манитъ затишь береговъ...
  
                                 VI.
  
             Базаръ, полнехонекъ толпою
             Невольниковъ изъ разныхъ странъ.--
             Лицъ, лѣтъ и половъ пестротою
             Кипѣлъ, шумя, какъ океанъ;
             Купцы осматривали трупы.... 8
             Бѣдняжки! всѣмъ имъ было жаль
             Родныхъ земель!... за то, какъ трупы,
             Одни лишь черные едва ль
             На тяжкій жребій свой роптали:
             Они спокойно ожидали
             Своей неволи свыкшись съ ней,--
             Какъ угорь съ участью своей!9
  
                                 VIII.
  
             Жуанъ былъ молодъ, полонъ силы,
             Какъ въ эти водится лѣта;
             Но только видъ имѣлъ унылый,
             И даже.... даже, иногда,
             Украдкой по щекѣ спадала
             Слеза съ рѣсницы у него....
             Конечно, потерялъ не мало
             И крови-то, и, сверхъ того,
             Значительное состоянье,
             Свободу, милыхъ обладанье,
             Всю роскошь жизни.... чтобъ во власть --
             Къ бездушнымъ туркамъ здѣсь попасть!
  
                                 VIII.
  
             Все это не могло, конечно,
             Души, хоть чьей, не потрясти:
             Такой судьбы безчеловѣчной
             Ударъ -- едва ль перенести
             И Стоика могъ бы!-- Въ положеньи
             Спокойномъ онъ, однакожъ, былъ;
             Какъ будто бы въ оцѣпенѣньи,
             Стоялъ недвижно, и хранилъ
             Молчаніе!.... костюмъ Жуана,
             Лице его, и стройность стана,--
             Всѣхъ обращали взоръ: такъ онъ
             Былъ отъ толпы всей отдѣленъ!
  
                                 IX.
  
             Базара площадь видъ имѣла
             Какъ будто шахматной игры:
             Такъ плѣнныхъ трупами пестрѣла,
             Что ждали ужъ скорѣй поры
             Раскупки ихъ.-- На черныхъ было
             Поменѣе покупщиковъ,
             Чѣмъ на стоявшихъ здѣсь уныло
             Невольниковъ -- другихъ цвѣтовъ;
             Межъ этими, съ Жуаномъ, рядомъ,
             Стоялъ одинъ, съ какимъ-то взглядомъ --
             Рѣшительнымъ; притомъ, собой,
             Мужчина статный и лихой.
  
                                 X.
  
             Онъ былъ, по виду,-- Англичанинъ.
             Плечистый, то есть, и лицомъ --
             Румянъ и бѣлъ; довольно страненъ,
             По равнодушью, и съ челомъ --
             Открытымъ, величаво гордымъ!
             Лѣтъ тридцати онъ былъ, черты
             Всѣ правильны; казалось, съ твердымъ
             Былъ и характеромъ; слѣды
             Глубокой грусти.... иль науки....
             Или заботъ... иль только -- скуки,
             Виднѣлись на челѣ; рука --
             На перевязи изъ платка.
  
                                 XI.
  
             Взглянувъ на юнаго Жуана,
             Который, тоже, какъ и онъ,
             Еще, казалось, (хоть и рано
             Судьбы ударомъ пораженъ!)
             Все бодрость духа сохраняя.
             Не палъ совсѣмъ, лишь до поры,
             Чело подъ думами склоняя,
             Конца ждалъ роковой игры,--
             Онъ не замедлилъ обратиться,
             Къ Жуану, вдругъ, чтобъ подѣлиться
             Съ нимъ, какъ съ товарищемъ своимъ,
             Хоть словомъ дружескимъ однимъ.
  
                                 XII.
  
             -- "Послушайте!" сказалъ онъ: "въ этомъ
             Забавномъ сборищѣ людей,
             Различныхъ нравами и цвѣтомъ,
             Одеждъ и лицъ,-- судьбой своей,
             Лишь только схожихъ межъ собою,--
            дились,
             По разнородности своей....
             А въ свѣтѣ, между тѣмъ, дивились,
             Что не было четы -- дружнѣй!
             То, словно, слитыя съ собою,--
             Леманъ и Рона, полосою
             Отдѣльной, въ тишинѣ, свои
             Катили свѣтлыя струи....
  
                                 CX.
  
             Но только, если принимала,
             Что къ сердцу, сильно,-- (не смотря,
             Что Аделина не давала
             Страстямъ свободы, и ея
             Всѣ чисты были помышленья!)
             Чѣмъ болѣе сжимала ихъ,--
             Тѣмъ, несравненно, впечатлѣнья --
             Сильнѣе были.... каждый мигъ,
             Все увеличивались болѣ!...
             И уступала, по неволѣ,
             Имъ,-- непокорная, сперва,--
             Ея душа, иль голова!
  
                                 СХІ.
  
             Тогда уже -- она лишалась
             Благоразумья своего,
             И страшной волѣ поддавалась --
             Двойнаго демона того,
             Котораго зовутъ различно,
             Но обстоятельствамъ смотря:
             Въ герояхъ -- твердостью, приличной
             Душѣ стальной богатыря;
             Въ мужчинахъ же второстепенныхъ,
             И женщинахъ обыкновенныхъ,--
             Упрямствомъ.... если, средь борьбы,
             Звѣзду ихъ помрачатъ судьбы!...
  
                                 CXII.
  
             Но мы сказать, объ Аделинѣ,
             Еще не можемъ ничего;
             Тѣмъ болѣ, что сама, донынѣ,
             Не знала сердца своего,
             И, подъ щитомъ своей морали,
             Бояться страсти не могла!
             А если тутъ... но, нѣтъ; едва ли,
             Въ Жуана влюблена была....
             Одно сочувствіе къ Испанцу
             Могла питать,-- какъ къ иностранцу..
             Какъ къ другу дома своего....
             Чтобъ отъ сѣтей спасать его!...
  
                                 СХІІІ.
  
             Да! дружба, развѣ, тутъ казаться
             Любовью, какъ нибудь, могла....
             Лишь романической, признаться,
             Она нисколько не была,--
             Тѣмъ платонисмомъ, такъ опаснымъ,
             Что, часто, увлекаетъ тамъ,
             Подобно Нѣмочкамъ прекраснымъ,
             Къ невиннымъ поцѣлуямъ -- дамъ....
             Нѣтъ, дружба эта, такъ далеко,
             Не заходила: лишь высокой
             Характеръ дружбы.... такъ сказать --
             Мужской,-- старалась сохранять!
  
                                 СXIV.
  
             Забавно было бы, конечно,
             Отъ Аделины молодой,--
             Хоть и не вѣтренно-безпечпой,
             Все жъ -- дамы свѣтской, и такой
             Прекрасной, милой и свободной --
             Ждать, или требовать, отъ ней,
             Тожъ -- дружбы строгой и холодной,
             Какая, у мужчинъ-друзей,
             Бываетъ только межъ собою!...
             Дышать и дружбою такою --
             Нѣтъ, Аделина не могла:
             Все жъ женщина она была!
  
                                 CXV.
  
             Что жъ за характеръ -- Аделины
             Имѣла дружба?... Какъ сказать?...
             Она держалась -- середины;
             И можно бы ее назвать....
             Почти -- сестры любовью нѣжной!--
             Такого чувства нѣтъ прочнѣй...
             Но и она, подъ часъ,-- въ мятежный
             Иль бурный, ураганъ страстей --
             Тожъ можетъ, разомъ, превратиться:
             Любви и дружбѣ -- измѣниться
             Одной въ другую -- такъ легко!
             Такъ ихъ сродство не далеко!...
  
                                 CXVI.
  
             Одно лишь -- ихъ и отличаетъ:
             Что дружба,-- какъ-то, тише кровь
             Къ артеріяхъ переливаетъ;
             Тогда, какъ пламя вся -- любовь,
             Кипучей лавою пылая,
             Покоя сердцу не даетъ!...
             За то жъ, собой все разрушая,--
             И гаснетъ скоро!... Впрочемъ, ходъ
             Такой -- всѣхъ сильныхъ ощущеній,19
             И всѣхъ естественныхъ явленій,
             Какъ -- буря, урагань, гроза...
             Что шлютъ на землю небеса!
  
                                 CXVII.
  
             Названье самое, отчасти,--
             "Любовь!" -- какъ будто говоритъ,
             Что нѣтъ нѣжнѣе этой страсти,
             И что ея непроченъ бытъ!...
             Къ тому жъ, и опытъ подтверждаетъ --
             Непродолжительность ея:
             ' Пусть свѣтъ укажетъ, насчитаетъ.
             Такихъ любовниковъ, что бъ вся
             Ихъ жизнь была -- лишь безконечной,
             Любовью нѣжной и безпечной,
             И не смѣняли милыхъ грезъ --
             Забвенье иль потоки слезъ?...
  
                                 CXVIII.
  
             Да начиная съ Соломона,
             Мудрѣйшаго изъ мудрецовъ,--
             Лишь только вздоховъ, слезъ и стона,
             Сердецъ разбитыхъ, да умовъ
             Разстроенныхъ, иль потрясенныхъ,
             Всегда виновницей она --
             Была и будетъ!... хоть влюбленныхъ,
             Ужъ; правда, въ наши времена,--
             Все, по не многу, убываетъ...
             Расчетъ отъ страсти излечаетъ!
             Да скоро, можетъ быть, расчетъ --
             Любовь и вовсе изведетъ!...
  
                                 СХІХ.
  
             А было бъ жаль того, признаться!
             Но, впрочемъ.... лишь бы хоть, за то,--
             Намъ съ дружбою не разставаться!...
             Съ такой, однакожъ,-- чтобъ ничто,
             На свѣтѣ, узъ ея священныхъ
             Не въ силахъ было потрясти...
             Но, въ нѣдрахъ обществъ просвѣщенныхъ.
             Такую можно ли найти?--
             Тамъ зависть съ клеветою гибкой,
             На все,-- съ коварною улыбкой,
             Бросая ядовитый взглядъ,
             Все -- отравить собой хотятъ!...
  
                                 CXX.
  
             Но -- прочь, столь страшная картина --
             Непоэтической мечты!
             И нашъ Жуанъ и Аделина,--
             Должны избѣгнуть клеветы!
             Какими же друзьями были
             Они?... иль, то есть, мы хотимъ
             Сказать: какія чувства.... или --
             Какія отношенья,-- имъ
             Должны мы приписать?... объ этомъ --
             Чтобы ихъ чести, передъ свѣтомъ,
             Здѣсь какъ нибудь не запятнать;
             Пока мы можемъ -- умолчать!
  
                                 СХХІ.
  
             И какъ тамъ время проводили
             Они -- на единѣ, вдвоемъ:
             Верхомъ ли разъѣзжать любили,
             Прогуливаться ли пѣшкомъ;
             И занимался ль, съ Аделиной,
             Кастильскимъ языкомъ Жуанъ,
             Читая, въ подлинникѣ, чинно,
             Порой, Сервантеса романъ,
             Иль Лопеса, и Кальдерона;
             И разговоръ какого тона,
             У нихъ, былъ тамъ, иль ихъ бесѣдъ --
             Въ чемъ главный состоялъ предметъ?...
  
                                 ХСVII.
  
             Все это -- мы предполагаемъ,
             Въ другой главѣ, пересказать;
             Но лишь заранѣ, приглашаемъ,
             По своему не толковать --
             Объ Аделинѣ и Жуанѣ!..
             Еще, признаться, и самимъ --
             Не все извѣстно намъ заранѣ,--
             Что съ ней послѣдуетъ, иль съ нимъ?...
             Лишь постараемся, какъ можно,--
             Смягчать искусно, осторожно,
             Эпической сатиры тонъ,--
             Что бъ былъ подъ стать предмету онъ!
  

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

                                 I.
  
             Увы! и Ахъ!... Вся жизнь, на свѣтѣ, --
             Изъ восклицаній состоитъ:
             На все -- свое есть междомѣтье....
             Грусть, радость, иль тоска томитъ,
             Или зѣвота одолѣетъ,--
             Все: а! э! и! о! у! подъ стать,
             На выборъ, у себя имѣетъ,
             Чтобы на этихъ, такъ сказать;
             Гортанныхъ звукахъ, произвольно,
             Въ Це-дуръ, Де-дуръ, или Бе-мольно1 --
             Разыгрывать, на всѣ лады,
             Свои фантазіи, мечты!...
  
                                 II.
  
             Но, въ большей, или меньшей мѣрѣ,
             Все это -- сокращенье нотъ....
             Хоть, впрочемъ, и въ большой потерѣ.
             Тутъ, небываетъ смертныхъ родъ;
             Напротивъ,-- сильныя волненья
             Смиряетъ это, какъ пріемъ
             Гомеопатіи,-- леченья,
             Основаннаго лишь на томъ:
             "Со всею строгостью держаться --
             Діеты!" то есть,-- тутъ стараться
             Душѣ свободы не давать,
             Себя чрезъ мѣру волновать....
  
                                 III.
  
             Притомъ, спасаетъ и отъ скуки --
             Все къ междомѣтьямъ прибѣгать,
             Переливая душу -- въ звуки,
             Скорѣе, чѣмъ ее питать --
             Лишь вздохами, ихъ заглушая
             Въ пещерѣ сердца между тѣмъ,
             Спокойства маску надѣвая....
             А чуть спросили бы; за чѣмъ?--
             Такъ, право, и отвѣтъ дать трудно....
             Такъ человѣческій родъ чудно,
             Признаться, созданъ! любитъ все --
             Скрывать природное свое....
  
                                 IV.
  
             Да! мало есть людей на свѣтѣ,
             Что смѣли бъ высказать свои
             Сужденья объ иномъ предметѣ!
             У каждаго есть уголки
             Свои въ запасѣ, гдѣ, подъ тайной,
             Свой образъ мыслей мы хранимъ,
             Чтобъ какъ нибудь его, случайно,
             Не выдать, не открыть другимъ!...
             Не оттого ль такъ, можетъ статься,
             И любимъ -- выдумки?... признаться,
             И меньше въ выдумкахъ, неразъ,
             Противорѣчія у насъ!...
  
                                 V.
  
             Кто жъ можетъ высказать открыто,
             Иль кто не говоря, скорѣй,--
             Не помнитъ хоть одной, омытой
             Слезами, строчки изъ своей
             Печальной книги заблужденій,
             Страстей.... что жизнью свѣтъ зоветъ?..
             Кто даже и въ самозабвеньи
             Лишь тонетъ.... самъ глупецъ, и тотъ --
             Туманы утромъ видить ясно;
             И, въ волны Летскія2, напрасно
             Старался бъ погрузить свои --
             Тревогъ исполненные дни!
  
                                 VI.
  
             На днѣ рубиновомъ стакана
             Который смертнаго рука
             Еще все держитъ съ полупьяна,--
             Осадокъ есть всегда песка,
             Который время оставляетъ...
             О! нѣтъ изъ насъ ни одного.
             Кто бъ все забылъ!... не изчезаетъ
             О прежнемъ память, какъ того
             Ни удаляли бы, порою,
             Отъ мысли нашей; предъ душою,
             Все гостемъ каменнымъ3 стоитъ --
             Нашъ бытъ прошедшій, и грозитъ! .
  
                                 VII.
  
             Что жъ до любви.... любви!.. да, впрочемъ,
             Разсказъ намъ продолжать пора!
             Лишь въ краски радуги обмочимъ
             Мы кончикъ нашего пера,
             Чтобъ -- милой Леди Аделиной
             Опять заняться.... ужъ одно
             Такое имя -- Каватиной
             Звучитъ какой-то.... такъ оно --
             Пріятно, нѣжно, музыкально,
             И въ міръ чудесной, идеальной,
             Невольно переноситъ умъ,
             Изъ области печальныхъ думъ!
  
                                 VIII.
  
             Да! имя Леди Аделины --
             Звучитъ ужъ музыкой такой! .
             А чтожъ,-- улыбка, взоръ невинный,
             Съ очаровательной красой?.
             Едва ли, подъ луной, сыскаться
             Могла бъ красавица -- милѣй:
             Такъ по всему она, призваться,
             Была звѣздой страны своей!
             И этотъ дивный перлъ творенья,
             Кумиръ похвалъ и уваженья,
             Ужъ былъ. . въ опасности.... увы! --
             Игрушкой сдѣлаться молвы....
  
                                 IX.
  
             Тѣмъ болѣ, грустно и ужасно,--
             Что, какъ характеромъ ни гордъ,
             Бываетъ рѣдко полъ прекрасной,
             Въ своей рѣшительности, твердъ!...
             Созданья милыя, признаться,
             Страхъ, какъ измѣнчивы, порой,
             И очень трудно полагаться
             На видъ ихъ, дышащій красой --
             Всѣхъ добродѣтелей!... ихъ можно
             Сравнить -- съ виномъ, гдѣ. часто, ложно
             Означенъ сортъ на ярлыкѣ,
             А вкусъ не тотъ -- на языкѣ!..
  
                                 X.
  
             Да! да! и женщины и вина --
             Поддѣлкѣ могутъ подлежать...
             До старости.... Но Аделина
             Была чистѣйшій, такъ сказать,--
             Сокъ виноградный!... ярче солнца,
             Прозрачнѣй янтаря, свѣтлѣй
             Чекана новаго червонца,
             И бѣлой лиліи нѣжнѣй,--
             Она -- невинностью блестѣла,
             И право полное имѣла,
             Казалось,-- время умолить,
             Предъ нею,-- косу преклонить!...
  
                                 XI.
  
             Для красоты такой невинной,
             Природа смѣло бы могла --
             Забыть свой долгъ, еще недлинной
             Счетъ уничтоживъ, чтобъ была
             Она вольна, еще свободно.
             Располагать своей судьбой...
             Тѣмъ болѣ, что, когда угодно,
             Природа, кредиторъ такой
             Счастливый,-- отпертыя двери
             Вездѣ имѣя,-- безъ потери,
             (Банкротствъ не зная, ни тревогъ!)
             Уплаты взыскиваетъ -- въ срокъ....
  
                                 XII.
  
             О Смерть о самый безпощадной.
             Изъ кредиторовъ на земли!
             Входящій съ лѣстницы парадной,
             И съ черной, по долги свои....
             Бери, что хочешь, Богъ съ тобою!
             Лишь безобидной красоты --
             Не тронь костлявою рукою:
             То -- рѣдкость! Да, къ тому же, ты --
             Другихъ добычь имѣешь столько....
             Линуй ее! минуй, и только!
             И поскользнется пусть, порой --
             Что нужды! ты махни рукой!
  
                                 XIII.
  
             Прости ей! будь великодушенъ,
             О ненасытный людоѣдъ!...
             И безъ нея, вѣдь, такъ послушенъ --
             Желудку твоему весь свѣтъ!
             И что тебѣ -- въ такой эфирной,
             Столь легкой пищѣ?... лучше, тамъ,
             На полѣ ратномъ, бифштексъ жирной --
             Изъ тѣхъ героевъ, по зубамъ
             Своимъ, всегда имѣть ты можешь!...
             Притомъ, и болѣе размножишь
             Себѣ добычи,-- милый полъ
             Отъ всякихъ охраняя золъ!
  
                                 XIV.
  
             Но полно!-- Леди Аделина,
             Хоть и, признаться, не была --
             Составъ горючій, какъ мужчина
             Оной,-- чтобъ вспыхнуть вдругъ могла,
             Иль, можетъ быть, ее и гордость
             Удерживала отъ того...
             Но, со дня-на-день, стала твердость
             Благоразумья своего --
             Терять замѣтнѣй; даже можно
             Сказать,-- и впрямь не осторожно,
             Лишь сердцу подчиняла умъ,
             Не глядя и на свѣтскій шумъ!...
  
                                 XV.
  
             А этотъ шумъ,-- ея предмета
             Касался сильно!... но она,
             Считая, что живая эта
             Газета, часто, такъ полна
             Невѣроятностей бываетъ,
             И въ самомъ солнцѣ, между тѣмъ,
             Нарочно пятна открываетъ....
             О Донъ-Жуанѣ толкамъ всѣмъ --
             Она и вѣрить не хотѣла;
             Иль свойство женское имѣла,--
             Быть снисходительнѣй, порой,
             Къ проказамъ юности живой!
  
                                 XVI.
  
             Притомъ, подъ небомъ Албіона,
             Герой нашъ велъ себя скромнѣй --
             И самого Эндиміона....
             Отъ обольстительныхъ связей
             Стараясь ускользать, какъ можно,--
             Умѣлъ онъ, какъ Алвивіадъ4,
             Извѣдывая, осторожно,
             Обычай, нравы и климатъ,
             Къ нимъ, безъ усилій, примѣняться,
             И всюду ловко уживаться....
             Да и степеннѣе, умомъ.
             Онъ становился съ каждымъ днемъ!
  
                                 XVII.
  
             Лишь соблазнительны пріемы
             Жуана были.... можетъ быть,
             Не оттого ли, что знакомый
             Довольно съ тактикой кружить
             Головки дамамъ, да, нерѣдко,
             Сердца и взглядомъ побѣждать,--
             Казалось, не хотѣлъ ужъ къ мѣткой
             Своей снаровкѣ прибѣгать?...
             Все жъ такъ непринужденно мило,
             Отъ головы до ногъ, въ немъ было,
             Что,-- хоть и не старался онъ,--
             Былъ "первымъ львомъ" провозглашенъ!
  
                                 XVIII.
  
             Его примѣръ служить наукой
             И многимъ могъ бы этимъ львамъ,
             Что держатся лишь близорукой
             Системы виться вокругъ дамъ.
             Какъ самъ Амуръ, съ улыбкой дерзкой,
             Мечтая жертву покорить --
             Самонадѣянностью рѣзкой:
             "Попробуйте не уступить!"
             А какъ не разъ, они не знаютъ,
             Чрезъ это жъ самое теряютъ,
             И, нагло мѣтя на успѣхъ,--
             Лишь громкій возбуждаютъ смѣхъ!...
  
                                 XIX.
  
             Когда бъ пооткровеннѣй были.
             Сознали бы и сами вы,
             Что это -- такъ! и что тупили
             Не разъ, здѣсь, ваши когти, львы...
             Но это -- въ сторону, пожалуй!
             А Донъ Жуанъ былъ не таковъ:
             Своеобычный, добрый малой,
             Онъ былъ -- безъ норова тѣхъ львовъ
             Самоувѣренныхъ!. но самый
             Звукъ голоса его -- для дамы,
             Ужъ былъ опаснѣй всякихъ стрѣлъ:
             Такъ въ сердце западать умѣлъ!
  
                                 XX.
  
             Но принужденья въ самой рѣчи,
             Какъ и въ осанкѣ, онъ не зналъ;
             И хоть не робокъ,-- взоровъ встрѣчи,
             Скорѣй, казалось, избѣгалъ,
             Чѣмъ взоромъ приковать вниманье
             Старался чье нибудь, или --
             Смутить невинное созданье!...
             А, между тѣмъ, и не могли
             Его наслушаться, чуть только
             Уста раскроетъ онъ... и -- сколько
             Сердецъ тутъ, блескомъ черныхъ глазъ,.
             Невольно поражалъ не разъ!
  
                                 XXI.
  
             Ко всѣмъ внимательный, спокойный,
             Безъ шума, веселъ онъ бывалъ;
             Шутилъ-ли -- шуткой непристойной
             Онъ никого не оскорблялъ;
             И если дѣлать наблюденья,
             Въ толпѣ, надъ кѣмъ нибудь любилъ,--
             Не подавалъ и подозрѣнья,
             Что слабаго въ немъ находилъ;
             Вредъ гордыми былъ гордъ, по только --
             Не зазнавался онъ нисколько,
             Лишь вѣжливо давалъ тутъ знать,
             Что онъ имъ ровня, такъ сказать!
  
                                 XXII.
  
             Но лишь съ мужчинами одними
             Держался тактики такой;
             Предъ дамами жъ, (предъ молодыми.
             Особенно!) совсѣмъ другой,
             Онъ всѣмъ былъ,-- чѣмъ онѣ хотѣли....
             Тѣмъ бодѣ, что прекрасный полъ.--
             Блистательнѣй, чѣмъ Рафаэли,
             (Имѣя полный произволъ,
             Играть живымъ воображеньемъ!;
             Чуть дѣйствуетъ гдѣ съ увлеченьемъ.
             Доканчивать умѣетъ вмигъ --
             Эскизы баловней своихъ....
  
                                 XXIII.
  
             Но Донъ-Жуанъ, для всѣхъ, мужчина --
             На рѣдкость былъ! И оттого,
             Сама и Леди Аделина
             Не находила ничего,
             Въ немъ -- не убавить, ни прибавить,
             Въ воображеніи своемъ....
             И не могла пасть не заставить,--
             Свой гордый умъ, предъ молодцомъ!
             Да! такъ-то опытъ научаетъ.
             Что даже мудрыхъ -- ослѣпляетъ,
             Нерѣдко, благосклонность ихъ --
             Къ предметамъ милымъ думъ своихъ....
  
                                 XXIV.
  
             И, послѣ этого, скажите:
             Умъ, или сердце,-- что сильнѣй?
             Умомъ своимъ, какъ ни парите
             Высоко, въ гордости своей,
             А сердце -- все таки, цѣпочкой,
             Связующей его съ умомъ,
             Притянетъ васъ къ землѣ, что точкой
             Опоры, въ кругѣ міровомъ,
             Должна служить намъ, чтобъ, порою,
             Не слишкомъ залетать мечтою...
             За тѣмъ, что крайности -- бѣда:
             Къ безумью шагъ онѣ, всегда!
  
                                 XXV.
  
             И мы, скорѣе, разсужденья
             Такія кончимъ, чтобъ и насъ
             Тожъ не сочли, за отступленья,--
             Къ безумью близкими, подъ часъ!.."
             Да и, къ тому же, воспѣвая
             Новѣйшихъ рыцарей и дамъ,
             Которыхъ сфера -- лишь земная..."
             Не стоитъ заноситься намъ
             Въ міръ отвлеченностей туманныхъ,
             И лучше, на однѣхъ лишь данныхъ,
             Вертѣться, то есть, на своихъ
             Предметахъ, близкихъ лишь, земныхъ!
  
                                 XXVI.
  
             Достоинства и положенье
             Жуана, съ каждымъ днемъ, сильнѣй
             Миледи, чувствуя,-- волненье
             Груди неопытной своей --
             Едва удерживала, тяжко
             Страдая за него: въ такой
             Опасности его,-- бѣдняжка
             Считала, чистая душой!
             И такъ какъ дамы, большей частью,
             Чуть предадутся соучастью,
             Не знаютъ полумѣръ,-- какъ мать,
             Взялась она его спасать!...
  
                                 XXVII.
  
             Ее -- лишь мѣры затрудняли;
             Какія бы принять скорѣй?
             Совѣты -- были бы, едва ли,
             Всего не лучше.... по своей --
             И легкости и дешевизнѣ:
             Такъ подаютъ ихъ безъ труда,
             И даромъ получаютъ!-- въ жизни,
             Нѣтъ ничего дешевлѣ.... да!
             Ихъ пошлиной не облагаютъ;
             Благодарить не заставляютъ,
             И даже то сказать: совѣтъ --
             Всякъ воленъ, -- и принять, и нѣтъ!
  
                                 ХXVIII.
  
             Надъ этимъ Леди Аделина
             Раздумывала.... наконецъ,--
             Рѣшилась дать совѣтъ!-- мужчина,
             Такой опасный для сердецъ.
             Который, между тѣмъ, самъ тоже
             Не безопасенъ отъ сѣтей,
             Такъ губящихъ, избави Боже!
             Безпечныхъ молодыхъ людей,--
             Для самой нравственности даже,
             Подумать долженъ: не всегда же
             Порхать лишь мотылькомъ; а взять --
             Да и жениться испытать!
  
                                 XXIX.
  
             Задумавъ это,-- приступила
             Она къ Жуану, не шутя;
             Супружество изобразила
             Такъ мило, что уста ея,
             Медоточивыя, чуть-было,--
             Жуана даже самого,
             Не увлекли, волшебной силой,--
             Не отказаться отъ того!...
             Ее онъ слушалъ со вниманьемъ,
             И даже съ тѣмъ очарованьемъ,
             Съ какимъ мы слушаемъ, не разъ,--
             Изъ устъ красавицы разсказъ!
  
                                 XXX.
  
             Жуана, впрочемъ, занимало --
             Одно ея витійство тутъ:
             Къ предмету жъ -- сердце не лежало...
             Да и боялось брачныхъ путъ!
             Онъ, на вопросы Аделины,
             Лишь осторожно отвѣчалъ,
             И все держался середины --
             Межъ "да!" и "нѣтъ!" онъ, то есть, звалъ
             Съ дипломатической снаровкой,--
             Не быть тугъ пойманнымъ, и ловко --
             На жребій свой ссылался онъ,
             Что, знать, жениться -- не рожденъ!...
  
                                 XXXI.
  
             Онъ говорилъ, -- что. можетъ статься,
             Онъ и охотно бы желалъ --
             Избрать невѣсту.... да, признаться,
             Всѣ, на кого бъ ни простиралъ
             Законныхъ видовъ,-- всѣ, къ несчастью! --
             Ужъ были за-мужемъ, въ цѣпяхъ,
             Которыхъ, никакою властью,
             Ужъ не расторгнуть!... и въ глазахъ
             Его, затѣмъ, на сценѣ свѣта,--
             Ужъ больше не было предмета,
             Съ которымъ могъ бы сочетать
             Судьбу свою, и -- не роптать!..
  
                                 XXXII.
  
             Для женщины -- уже довольной,
             По долгу, выборомъ споимъ,--
             Простительно желать невольно
             Такого жъ жребья и другимъ;
             И если нѣтъ, кого желать бы
             Пристроить, изъ своихъ родныхъ,--
             Чего же лучше, какъ ей свадьбы
             Устроивать и для чужихъ?..
             И въ этомъ -- нѣтъ грѣха!... хоть дамы --
             Знать не хотятъ,-- какія драмы,
             Или комедіи, (какъ быть!)
             Потомъ тутъ могутъ выходить!...
  
                                 XXXIII.
  
             Но до того и нужды нѣтъ имъ!
             Сосватать только -- дѣло ихъ,
             Забава, прихоть!... хоть замѣтимъ,
             Почти и ремесло иныхъ --
             Такія сватовства бываютъ!...
             Однѣ,-- по дружбѣ лишь одной,
             Другія -- сватьбы затѣваютъ,
             По видамъ собственнымъ, порой:
             То -- рода своего торговля,
             Или -- невиннѣйшая ловля
             Невѣстъ и жениховъ въ силки....
             Чтобъ -- барыши имѣть свои!
  
                                 XXXIV.
  
             Да эти свахи, къ сожалѣнью!
             Не знаютъ, что лишь тѣмъ вредятъ
             Онѣ -- народонаселенью...
             Какъ Мальтусы о томъ твердятъ,
             Доказывая, что -- чѣмъ болѣ
             Распространяется людей,
             Тѣмъ возрастаетъ, по неволѣ,
             И нищета5,-- изъ всѣхъ бичей
             Ужаснѣйшій, на цѣломъ свѣтѣ!
             Но разсуждать здѣсь о предметѣ,
             Такомъ глубокомъ, намъ -- не слѣдъ:
             То -- политическій предметъ!
  
                                 XXXV.
  
             Одно лишь можно заключенье
             Оттуда вывести, что намъ --
             Экономистовъ ополченье
             Совѣтуетъ, признаться, впрямъ,
             Для блага общаго,-- въ бракъ только
             Одинъ лишь выгодный вступать,
             Внушенью нашихъ чувствъ -- нисколько
             Не слѣдуя, и, такъ сказать --
             Жить -- иль отшельниками въ мірѣ,
             Иль -- все лишь въ золотомъ кумирѣ
             Сосредоточивъ, такъ и быть,--
             И сердце въ цифры обратить!...
  
                                 XXXVI.
  
             И Аделина, можетъ статься,--
             Читала ль Мальтуса, иль нѣтъ;
             Тожъ думала, что увлекаться
             Однимъ лишь сердцемъ -- сущій бредъ;
             И что, въ супружествѣ, конечно,
             И безъ взаимности сердецъ,--
             Жить можно счастливо, безпечно,
             Лишь было бъ -- чѣмъ жить, наконецъ!
             И потому, предполагая,
             Что и Жуанъ,-- соединяя
             Всѣ качества.... не долженъ быть
             Бѣднякъ -- рѣшилася женить....
  
                                 XXXVII.
  
             Женить его, и непремѣнно,
             Во что бъ ни стало! лишь -- на комъ?...
             И умъ ея, обыкновенно,
             Живой, находчивый,-- на томъ
             Остановился на мгновенье!...
             Невѣстъ, казалось, для него,
             Довольно, было.... но сомнѣнье
             Ее тутъ брало оттого,
             Что все еще не находила --
             Достойной партіи, хоть была
             И на прекраснѣйшихъ невѣстъ,
             На лучшихъ изъ блестящихъ звѣздъ!...
  
                                 XXXVIII.
  
             Безъ малаго, миссъ до десятка
             Пересчитала тугъ она,--
             Миссъ съ именемъ, не безъ достатка,
             Богатыхъ даже,-- имена
             Которыхъ, въ свѣтѣ, такъ звучали --
             И стерлингами, и красой;
             Которыя обворожили --
             Всѣхъ денди Лондонскихъ собой!
             Одну лишь, какъ-то, пропустила --
             Зачѣмъ?... быть можетъ, позабыла,
             Случайно.... дамы, иногда,--
             Забывчивы бываютъ.... да!...
  
                                 XXXIX.
  
             Забыла, можетъ быть?.... хоть трудно
             Ее забыть бы было: то --
             Была Аврора-Реби6! къ чудной
             Такой красавицѣ -- никто
             Не могъ быть равнодушенъ!... съ этимъ --
             Съ красою, то есть, не земной,
             (Такъ, мимоходомъ лишь, замѣтимъ!)
             Соединяла -- и другой,
             (Не маловажный, безъ сомнѣнья!)
             Даръ неба, иди провидѣнья,--
             Умъ, при богатствѣ родовомъ,
             И знатность, молодость, притомъ!...
  
                                 XL.
  
             Ей одного недоставало:
             Родителей!... у нихъ одна
             Была на свѣтѣ; но -- такъ мало
             Ихъ знала, помнила она'...
             Еще, едваль, не изъ пеленокъ,
             Лишилася ихъ обоихъ,--
             Сиротка круглая; -- ребенокъ --
             И въ цвѣтѣ юныхъ лѣтъ своихъ!
             Опекуновъ она, конечно,
             Имѣла добрыхъ; но -- сердечной
             Нельзя заполнить пустоты --
             Ничѣмъ, у круглой сироты!
  
                                 XLI.
  
             Кровь не вода! и нѣтъ искусства,
             Которое могло бы, въ насъ,
             Одушевить опять тѣ чувства,
             Которыхъ мы лишились разъ,
             Когда ихъ унесла, съ собою.
             Смерть -- давшихъ здѣсь намъ бытіе!...
             Тогда, со всею красотою.
             Свѣтъ шумный кажется намъ все --
             Пустыннымъ; какъ въ чертогахъ пышныхъ,
             Но опустѣлыхъ, вовсе лишнихъ
             Для насъ,-- блуждаемъ мы съ тоской....
             Кто тамъ согрѣетъ насъ собой!
  
                                 XLII.
  
             Тоску такую -- и Авроры,
             Прелестной этой сироты,--
             Невольно отражали взоры;
             При полномъ блескѣ красоты,
             Она казалась -- Серафимомъ,
             Сіяющимъ во всѣхъ лучахъ,
             И, между тѣмъ,-- въ неодолимомъ
             Недугѣ скорби и въ слезахъ,
             Сѣдящимъ, предъ вратами Рая,
             Гдѣ, самъ, грѣха не постигая,
             Оплакиваетъ лишь -- людей
             Грѣхи, въ безгрѣшности своей!...
  
                                 XLIII.
  
             Притомъ,-- хоть и безъ фанатисма,--
             Аврора ревностной была
             Поборницей католицисма,
             И равнодушно не могла
             Переносить она паденья --
             Обрядовъ вѣры праотцовъ;
             Да, сохраняя впечатлѣнья
             Еще младенческихъ годовъ,--
             (Послѣдняя въ своемъ ужъ родѣ!)
             И не послѣдовала модѣ,
             Гордясь тѣмъ даже, что она --
             Паписткой строгой рождена!...
  
                                 XLIV
  
             На свѣтъ,-- который начинала,
             Ужъ по немногу, понимать,
             (Хоть и, казалось, не желала
             Его постигнуть и узнать!)
             Вниманія не обращая,--
             Она росла, цвѣткомъ, въ тиши,
             Всю непорочность сохраняя
             Своей младенческой души!
             Но что достойно удивленья:
             Дань отдавали уваженья --
             (Религіознаго почти!)
             Ей даже -- въ свѣтѣ шумномъ!... и --
  
                                 XLV.
  
             Лишь въ каталогѣ Аделины
             Она пропущена была!...
             Жуанъ постичь не могъ причины,
             Что тутъ за поводъ подала
             Аврора -- Аделинѣ!... страннымъ
             Казалось это для него,
             И даже нѣсколько туманнымъ --
             И удивленья своего
             Не могши заглушить,-- невольно,
             Съ улыбкой важною довольно,
             У Аделины онъ спросилъ...
             И что жъ въ отвѣтъ онъ получилъ!
  
                                 XLVI.
  
             Съ негодованьемъ и презрѣньемъ,
             Какъ будто бы оскорблена,
             Такимъ его недоумѣньемъ,--
             Сказала, что сама она
             Тожъ удивляется, чѣмъ эта,
             Аврора Реби поразить,
             Могла его!.. лишь кукла свѣта,
             Бездушная, которой жить --
             Лишь въ кельѣ бъ, иль въ степи безлюдной;
             Дитя -- съ холодностью причудной,
             И напыщенная однимъ --
             Католицисмомъ родовымъ!...
  
                                 XLVII.
  
             -- "И этого уже довольно,
             Что католичка!" -- возразилъ
             Жуанъ поспѣшно, и невольно,
             Вздохнувъ, глаза онъ опустилъ:
             Въ минуту эту, можетъ статься.
             Онъ вспомнилъ, что могла бы мать --
             Вдругъ занемочь, когда бъ.... Но мнѣнья
             Такого не могла понять --
             Дочь хладнаго протестантисма;
             И лишь, какъ жертва фанатисма,
             Миледи показался онъ --
             Довольно страненъ, и смѣшонъ!
  
                                 XLVIII.
  
             Но, между тѣмъ, и Аделина,
             И съ сердцемъ и съ умомъ своимъ,--
             Была странна: что за причина,
             Съ предубѣжденіемъ такимъ,
             Къ такому милому созданью,
             Съ такою чистою душой,--
             Столь злобному негодованью
             Ей предаваться?... Нравъ другой..
             И образъ мыслей разнородной,--
             Виной тутъ были, какъ угодно!
             Да и, у женщинъ, столько есть
             Причудъ.... что всѣхъ -- не перечесть!
  
                                 XLIX.
  
             Не нравился ей, вѣроятно; --
             Авроры равнодушный видъ,
             Съ какимъ она, неоднократно,
             На все, что юность веселитъ.
             Смотрѣла, находя все это --
             Лишь вздоромъ жалкимъ... между тѣмъ,
             Какъ этотъ вздоръ,-- и даже въ лѣта
             Позднѣйшія, чѣмъ юность,-- всѣмъ
             Такъ нравится, такъ увлекаетъ....
             И рѣдко кто, за то, прощаетъ
             Чуть видимъ, что другой кто -- насъ,
             Умомъ, солиднѣй во сто разъ!...
  
                                 L.
  
             Да! вѣроятно, это только --
             Причиной было!... потому.
             Что Аделина тутъ нисколько,
             По эгоисму самому,
             Не знала зависти; презрѣнья --
             Тожъ не могла она питать
             Къ Аврорѣ,-- такъ какъ, безъ сомнѣнья,--
             (Въ томъ справедливость ей отдать!)
             И никого не презирала,
             По добротѣ своей!... мелькала,
             Быть можетъ, ревность.... но что гамъ.
             Въ догадки лишь вдаваться намъ!
  
                                 LI.
  
             Аврора, между тѣмъ, объ этомъ
             И не могла воображать,
             Чтобъ тутъ была она -- предметомъ,
             Довольно спорнымъ, такъ сказать!
             Она спокойно принимала
             Участье въ обществѣ, такомъ
             Блестящемъ, шумномъ.... не мѣшала,
             Свободно Аделинѣ въ немъ --
             Блистать, всѣхъ затмевать собою,
             Сама -- вращался волною,
             Лишь тихою.... но всѣхъ свѣтлѣй,--
             Въ живомъ потокѣ всѣхъ страстей!...
  
                                 LII.
  
             Аврора не подозрѣвала,
             Что бъ и замѣчена была!...
             Но, даже, если бы и знала,
             Что обратила, иль могла
             Чье либо обратить вниманье,--
             Лишь улыбнулась бы она,
             Спокойно,-- милое созданье!--
             По скромности -- удивлена,
             Которою въ ней все дышало!...
             Такъ много,-- иль, скорѣй, такъ мало.
             Натуры дѣтской было въ ней,
             Иль -- самолюбія дѣтей!
  
                                 LIII.
  
             Ея очей не ослѣпляли --
             Земныя блестки; шумъ похвалъ,
             Ни шопотъ лести, не смущали
             Души невинной; и искалъ
             Ея взоръ дѣвственной и ясной --
             Лучей лишь тихихъ въ небесахъ,
             Куда всѣ мысли, безопасно,
             Стремила, съ чувствомъ на устахъ;
             И не боялася казаться,
             Предъ свѣтомъ,-- странной, иль чуждаться --
             Эгоистическихъ оковъ,
             Бездушья спѣси, вздорныхъ словъ...
  
                                 LIV.
  
             Жуанъ,-- что такъ сердца и взоры
             Всѣхъ привлекалъ и чаровалъ,--
             Былъ чѣмъ-то чуднымъ для Авроры,
             Почти -- загадкой!... занималъ
             Ея вниманье, впрочемъ, только,--
             Какъ метеоръ блестящій.... но --
             Не ослѣплялъ ее нисколько!
             Красы достоинство одно,
             Въ ея глазахъ, не составляло --
             Большихъ заслугъ: и такъ -- ни мало,
             И Донъ-Жуанъ ее собой --
             Не поражалъ, лишь красотой;
  
                                 LV.
  
             Ни репутаціей, какою
             Онъ пользовался въ свѣтѣ... (да,
             И репутаціей одною --
             Дамъ увлекаютъ иногда!)
             Смѣсь эта качествъ разнородныхъ,--
             Любезности и доброты,
             Ума, порывовъ благородныхъ,
             Съ пороками, что красоты
             Его душевныя мрачили....
             Такая репутацья, или --
             Сумбуръ весь этотъ, такъ сказать,
             Ее не могъ тожъ увлекать!
  
                                 LVI.
  
             Всѣ эти разныхъ свойствъ печати --
             Не оставляли ни слѣда
             На сердцѣ восковомъ... дитяти,
             По виду, такъ сказать! тогда --
             Какъ и характеры сильнѣе,
             (Которые ему крушить,
             Случалось, даже по труднѣе!) --
             Не въ силахъ были выносить,
             Ни отражать того вліянья,
             Съ какимъ, на милыя созданья,
             Онъ дѣйствовалъ, какъ чародѣй,--
             Магнитной волею своей!
  
                                 LVII.
  
             Такъ холодна была... иль власти
             Имѣла столько, надъ собой,
             Аврора, отражая страсти --
             Щитомъ невинности одной!?...
             Такой характеръ, для Жуана,
             Рѣшительно -- загадкой былъ....
             Души невинной талисмана --
             Не могъ онъ знать! не находилъ
             Онъ, между жертвами своими,
             Признаться -- ни одной, съ такими
             Чертами дивной красоты,
             И непорочной чистоты!...
  
                                 LVIII.
  
             Изъ нихъ -- лишь Хайде развѣ, ближе
             Всѣхъ, подходила бъ къ ней, душой
             Своей высокой.... но -- все ниже
             И та была: той и другой,--
             Какъ сферы разныя, и чувства
             Различны были; лишь въ одномъ,--
             Сходились: проблеска искусства,
             Въ нихъ, видно не было, и въ томъ,
             Два эти милыя созданья,
             Равно полны очарованья,
             Могли бы,-- объ руку почти,--
             При всемъ различьи ихъ, идти!...
  
                                 LIX.
  
             Но Хаиде -- дочь самой природы,
             Островитянка южныхъ странъ,--
             Имѣла болѣе свободы,
             Въ порывахъ чувствъ, какъ океанъ,
             Среди котораго родилась;
             И пылкой страсти не могла
             Ни чѣмъ обуздывать: влюбилась,
             И пала -- жертвой чувствъ! была
             Она -- цвѣткомъ, что, по неволѣ,
             Увялъ, не могши вынесть долѣ --
             Лучей палящихъ, что сожгли --
             Цвѣтокъ прекрасный на земли!...
  
                                 LX.
  
             Аврора,-- съ вѣрою святою,
             И съ образованнымъ умомъ,--
             Довольно власти надъ собою
             Имѣла; -- а съ такимъ щитомъ,
             Двойнымъ,-- чего ей опасаться?....
             И потому она была,
             Иль, правильнѣй сказать, назваться --
             Алмазомъ дорогимъ могла!...
             И послѣ этого сравненья,
             Пока.... пока, безъ опасенья,
             Оставивъ дорогой алмазъ,--
             Мы можемъ продолжать разсказъ!
  
                                 LXI.
  
             Какъ долго длилось совѣщанье,
             Иль -- Аделины tête à tête
             Съ Жуаномъ?... и ихъ засѣданье --
             Чѣмъ кончилось?-- такой предметъ,
             Пока, оставимъ безъ рѣшенья....
             Одно лишь можемъ мы сказать:
             Что нашъ герой, не безъ смущенья.
             Былъ долженъ взоры -- опускать,
             Досадуя, что въ Аделинѣ,--
             Ужъ не богиню видѣлъ нынѣ,
             А лишь Миледи, предъ собой,--
             Съ пустой, надменною душой!
  
                                 LXII.
  
             И, съ этимъ,-- все очарованье
             Почти изчезло для него....
             Но, впрочемъ, въ это засѣданье,
             Еще, признаться, ничего
             Нельзя предвидѣть бы, и смѣло
             Сказать: счастливо ль, или нѣтъ,--
             Окончится еще все дѣло,
             Иль конференціи предметъ!
             Ужъ сдѣлавшись серьознотоннымъ,
             Онъ тутъ остался нерѣшеннымъ,
             За тѣмъ,-- что серебристый вдругъ
             Раздался колокола звукъ!...
  
                                 LXIII.
  
             То -- знакъ былъ поданъ повсемѣстно,
             Что,-- черезъ полчаса,-- обѣдъ,
             И чтобъ, покамѣстъ, полъ прелестной
             Успѣлъ, къ столу, свой туалетъ
             Перемѣнить.... хотя, признаться,
             Такой срокъ, получасовой,--
             Довольно малъ для дамъ, собраться,
             Какъ должно имъ, чтобы, порой,
             Заторопившись чрезвычайно,--
             Чего нибудь имъ тамъ случайно,
             Съ поспѣшности, не позабыть....
             Какъ туалетъ свой довершить!
  
                                 LXIV.
  
             Столъ -- дѣло важное на свѣтѣ!
             Великихъ подвиговъ, не разъ,--
             Арена!... на такомъ предметѣ
             Оставить мы желали бъ васъ,
             Да, какъ Гомеръ,-- со всей подробной
             Отчетливостью, передать,
             Что тамъ за столъ былъ безподобной,
             Иль пиръ -- на славу, такъ сказать,--
             Блестящій роскошью, богатствомъ....
             Но это было бъ свѣтотатствомъ,
             Намъ взяться за такой предметъ --
             Гастрономическій обѣдъ!
  
                                 LXV.
  
             Да и какая нынче Муза,
             Послѣ гомеровскихъ пировъ,
             Могла бъ, у повара-француза,
             Взявъ карту нынѣшнихъ столовъ,
             Да,-развернувъ ее, стараться --
             Причуды вкуса передать,
             Гдѣ блюдо каждое, признаться.
             Тайнъ больше можетъ заключать,
             Чѣмъ ихъ -- въ умѣ у шарлатановъ,
             Для надувательства профановъ,
             Въ чемъ не уступятъ повара --
             Самимъ врачамъ... et coetera!
  
                                 LXVI.
  
             Тамъ были, напримѣръ: супъ чудной
             A la Веаимеаи.... à la bonne femme7...
             A la.... но и припомнить трудно
             Всѣхъ суповъ разныхъ, бывшихъ тамъ'.
             Еще того труднѣй -- названья
             Различныхъ соусовъ. . потомъ,--
             Жаркихъ, и прочаго созданья
             Вателей8 съ выспреннимъ умомъ,
             Придумавшихъ все, такъ искусно,
             Облечь и даже формой вкусной,
             Для самыхъ глазъ, чтобъ, такъ сказать,--
             Тѣмъ славу кухни поддержать!..
  
                                 LXVII.
  
             И мы, профаны въ этомъ дѣлѣ,
             Гастрономическую дичь,
             Со всей премудростью Вателей,
             Которой таинствъ намъ постичь,
             Не удалось.... (всю, въ этомъ, славу --
             Лишь Гастрономамъ записнымъ
             Предоставляя, какъ по праву!)
             Здѣсь скажемъ только -- что такимъ
             Столомъ изящнымъ восхищались
             Всѣ гости тамъ, да удивлялись
             Какъ Лордъ угащивать умѣлъ,
             И что за повара имѣлъ!...
  
                                 LXVIII.
  
             За этой трапезою чудной,
             Или вельможескимъ столомъ,
             Что прихотію многоблюдной
             Кипѣлъ, на серебрѣ литомъ,
             Съ гербомъ подъ Лордовской короной,--
             Сидѣли гости по мѣстамъ,
             Указаннымъ опредѣленной.
             Для каждаго прибора тамъ,
             Своей прислугою особой,--
             Чтобъ каждый изъ гостей -- съ особой,
             Ему пріятной, могъ быть тутъ.
             Среди любимыхъ винъ и блюдъ,
  
                                 LXIX.
  
             Жуану нашему, который,
             Какъ знаемъ, другъ домашній былъ,--
             Межъ Аделиной и Авророй,
             Сидѣть досталось -- и забылъ
             Онъ даже все негодованье
             Свое, за полчаса назадъ,--
             За столь любезное вниманье
             Хозяйки милой: такъ былъ радъ --
             Сосѣдству своему... лишь рѣдко,
             И съ нимъ-то, и съ его сосѣдкой,
             Миледи заводила рѣчь,
             Предпочитая -- ихъ стеречь!...
  
                                 LXX.
  
             Да; проницательные взоры
             Миледи -- угадать, не разъ,
             Старались мысли -- и Авроры,
             И Донъ-Жуана! Женскихъ глазъ,
             Признаться, стража -- и опасна!
             У нихъ -- какъ будто,-- уши есть:
             Какъ ихъ ни берегись -- напрасно!
             Все тайны сердца -- и прочесть,
             И, такъ сказать,-- подслушать могутъ!..
             Да, никакія не помогутъ
             И хитрости, чтобъ, какъ нибудь,--
             Отъ этихъ взоровъ ускользнуть!
  
                                 LXXI.
  
             Аврора,-- (впрочемъ, безъ личины,
             Какъ непорочная душа!)
             Къ досадѣ страшной Аделины,
             Тѣмъ равнодушіемъ дыша,
             Что задѣваетъ за живое,
             Не обращала своего
             Вниманья тутъ на огневое
             Сверканье глазъ ея.... того
             Нимало, не подозрѣвая,
             Что Аделина, знать желая,
             Въ душѣ скрывала: такъ была
             И мыслью далека отъ зла!
  
                                 LXXII.
  
             Жуанъ, какъ ни былъ радъ сначала,
             (Какъ мы сказали!) своему
             Сосѣдству,-- но, потомъ, и стала
             Одна тутъ сторона ему,
             Признаться,-- даже предосадной!...
             Да и другая сторона
             Неслишкомъ тожъ была отрадной:
             Съ нимъ -- и Аврора холодна
             Была, казалось, безъ причины....
             Онъ, словно,-- врѣзавшійся въ льдины
             Корабль,-- что дѣлать? самъ не зналъ,
             И чуть судьбу не проклиналъ!
  
                                 LXXIII.
  
             Какъ ни старался быть любезнымъ,
             Какъ рѣчи, съ той, или съ другой
             Ни заводилъ, почти съ желѣзнымъ
             Терпѣньемъ, подлинный герой!--
             На шутки -- не было отвѣта;
             Улыбки даже -- не встрѣчалъ;
             Иль съ хладнымъ тономъ этикета.
             Порой отвѣты получалъ....
             И то -- лишь самые пустые,
             Что развѣ только записные
             Любезники -- въ нихъ, можетъ быть,
             Мечтали бъ прелесть находить!
  
                                 LXXIV.
  
             А онъ -- не изъ числа, признаться,
             Былъ этихъ записныхъ глупцовъ;
             И онъ не могъ не удивляться,
             Что бъ это значило!... столовъ
             Такихъ,-- какъ ни были бъ роскошны,--
             Избави Богъ! гдѣ не съ кѣмъ двухъ,
             Трехъ словъ сказать; гдѣ чванства тошный
             Лишь этикетъ!... "Что за злой духъ
             Въ сосѣдокъ этихъ поселился!"
             Жуанъ подумалъ, и дивился,
             Особенно Аврорѣ, онъ:
             "Скромна ли такъ? иль спѣси тонъ!..."
  
                                 LXXV.
  
             Онъ въ пыткѣ былъ невыносимой!
             За то, Миледи взоръ -- сверкалъ
             Тутъ радостью невыразимой,
             И, словно, высказать желалъ:
             -- "А что? не правду ль говорила?" --
             Душевнаго родъ торжества,
             Когда мы видимъ, что такъ мило.
             У насъ, сбываются слова!...
             Лишь никому мы не желаемъ --
             Тѣмъ хвастать! а за тѣмъ... что знаемъ,
             Какъ, въ дружбѣ и любви, порой,--
             И гибеленъ тріумфъ такой!...
  
                                 LXXVI.
  
             Задѣть онъ можетъ за живое;
             И шутку лишь, сперва,-- потомъ,--
             Въ серьозное и роковое
             Вдругъ обратить, и торжествомъ,
             Гораздо злѣйшимъ, сатанинскимъ,
             За торжество то отплатить,--
             Шагнувъ ужъ шагомъ исполинскимъ,
             Гдѣ -- нѣтъ и средствъ остановить!...
             Пророчествовать -- всѣ мы любимъ,
             Что есть, иль было!... только губимъ,
             По ненависти, тѣхъ, кто насъ
             Ухватитъ за руку, подъ часъ,
  
                                 LXXVII.
  
             И -- "стой!" намъ злобно скажетъ: "цѣли,
             Нѣтъ, не достигнешь ты своей!..." --
             Такою злобой пламенѣли
             И взоры -- Леди!... но, затѣй
             Ея предвидя результаты,
             Жуанъ и самъ ей показалъ,
             (Со всѣмъ приличьемъ!) что, богатый
             Самъ средствами,-- еще не палъ!
             Взялся за тактику: не столько
             Сталъ онъ любезничать, и только --
             Изъ вѣжливости лишь одной,
             Къ нимъ обращался онъ, порой.
  
                                 LXXVIII.
  
             Но то была -- одна личина!
             И не замѣтить не могла
             Того, конечно, Аделина:
             Довольно смышлена была!
             Аврора, между тѣмъ, не видя,
             Чтобъ Донъ-Жуанъ такъ страшенъ былъ,
             Какъ свѣтъ,-- (быть можетъ, ненавидя
             Его, за то, что всѣхъ мрачилъ --
             Своимъ умомъ и красотою!)
             Его позорилъ клеветою,--
             Вдругъ стала ласковѣй, милѣй,
             Съ нимъ обращаться.... чародѣй!
  
                                 LXXIX.
  
             Онъ ужъ успѣлъ -- и разговоромъ,
             Увлечь прелестное дитя,
             И обмѣняться даже взоромъ --
             Ее заставить!... такъ, шутя,
             Онъ, хитростью своей опасной,
             Взялъ больше, чѣмъ и полагалъ!...
             Да и Миледи какъ ужасно
             Тѣмъ потревожилъ!.. Онъ попалъ
             Въ двойную цѣль, довольно ловко,--
             Своей тактической уловкой,
             Которою, заранѣ зналъ,
             Что онъ -- возьметъ... и -- доказалъ!
  
                                 LXXX.
  
             Страхъ и досаду умножая
             Миледи гордой, ледяной,
             И, каждымъ словомъ проникая
             Аврорѣ въ душу,-- какъ прямой
             Магнетизеръ, волшебной силой,
             Онъ дѣйствовалъ, торжествовалъ...
             Хоть -- ни къ коварству лести милой"
             Ни -- къ болтовнѣ, не прибѣгалъ --
             Любезниковъ обыкновенныхъ,
             Съ запасомъ взоровъ умиленныхъ,
             Да чувствъ поддѣльныхъ, иль, притомъ.
             Блеснуть желающихъ умомъ!...
  
                                 LXXXI.
  
             Его оружье -- тожъ имѣло
             Видъ лести, только лести той,--
             Высокой, благородной, смѣлой,
             Что души гордыя, собой,
             Такъ увлекаетъ, отдавая
             Всю справедливость имъ, скорѣй,
             Чѣмъ самолюбье ихъ лаская,
             Угодливостію своей,--
             Лишь въ комилиментахъ разсыпаясь..
             Жуана десть, не прикрываясь
             Лишь мишурой избитыхъ фразъ,--
             Была пріятнѣй во сто разъ!...
  
                                 LXXXII.
  
             И этой лести все вліянье
             Ужъ начинала, надъ собой,
             Аврора чувствовать,-- вниманье
             Не могши не склонять, порой,
             Съ улыбкою самодовольной,
             Къ его рѣчамъ, что -- прямо шли --
             Ей въ душу чистую!... невольно,
             И взоры на него свои
             Она замѣтнѣй устремляла
             И -- миловидность начинала
             Ужъ замѣчать въ его чертахъ...
             И что то доброе въ глазахъ!...
  
                                 LXXXIII.
  
             А если только замѣчаетъ
             Ужъ миловидность милый полъ,--
             Знать, сердце чарамъ уступаетъ,
             Имъ отдаваясь въ произволъ!...
             И хоть давно уже извѣстно,
             Какъ, часто, видъ -- обманчивъ.... но
             Передъ наружностью прелестной.
             Иль даже милой,-- не одно
             Сдавалось сердце, по неволѣ;
             И лучшая изъ книгъ, не болѣ,
             Имѣла бъ силы, такъ сказать.
             Чѣмъ милый видъ -- умъ увлекать!
  
                                 LXXXIV.
  
             Аврора жъ, больше изучила --
             Книгъ, чѣмъ -- наружностей людскихъ....
             И хоть свой умъ обогатила,
             Не по лѣтамъ, умомъ изъ книгъ,
             Такъ что охотнѣй любовалась --
             Минервой, чѣмъ красой Харитъ,
             Иль Граціи, если попадалась
             Ей въ руки, иль, скорѣй, на видъ,--
             Съ изображеньемъ ихъ гравюра,
             Или картина, иль скульптура;
             Но то -- натяжка лишь ума
             Была, а не душа сама
  
                                 LXXXV.
  
             Да! Добродѣтель, какъ бы стана
             Ни стягивала своего,
             А все -- чужда она обмана,
             Или разсчета одного,
             Какому старость научаетъ.
             Чтобы природу заглушать,
             Чуть красота въ ней пробуждаетъ
             Невольный трепетъ, такъ сказать!...
             Сократъ -- умъ этотъ образцовый,
             Твердящій все про долгъ суровый --
             И тотъ.... хоть скромно... а главой
             Склонялся -- передъ красотой9!
  
                                 LXXXVI.
  
             И эта юная Сократка,
             Во всей невинности своей,--
             Могла ль. въ Жуанѣ, отпечатка
             Не видѣть красоты, во всей
             Его наружности пріятной?..
             Да если правда, наконецъ,
             Что такъ грѣшилъ, неоднократно,
             И праведный старикъ-мудрецъ,--
             Не знаемъ, отчего жъ стѣсняться
             Тутъ было бъ слишкомъ, иль смущаться,
             И дѣвушкѣ, въ шестнадцать лѣтъ,
             Предъ красотой -- плѣнявшей свѣтъ?!...
  
                                 LXXXVII.
  
             И въ этомъ, кажется, ни видѣть
             Противорѣчія съ душой --
             Нельзя, столь чистой, ни обидѣть,
             Равно, и гордости самой --
             Въ созданьи миломъ, какъ Аврора!..
             Да и Жуана красота,
             Для скромнаго сиротки взора,--
             Земною не была,-- тогда.
             Какъ развѣ... дамамъ лишь, случайно,
             Однѣмъ замужнимъ,-- мыслью тайной,
             Могла покоя не давать....
             Но ужъ пора -- главу кончать!
  
                                 LXXXVIII.
  
             Пора! тѣмъ болѣе, что разныхъ
             Предметовъ столько, или темъ,
             Общественныхъ, разнообразныхъ,
             Здѣсь представляя,-- между тѣмъ,--
             Еще ни разу не коснулись
             Мы сверхъестественныхъ пружинъ,
             Иль такъ сказать,-- не окунулись,
             Ни разу, въ міръ чудесъ, въ одинъ
             Изъ тѣхъ міровъ, что и угрюмый,
             Холодный умъ, порою, въ думы
             Такія можетъ погрузить,--
             Что затруднится ихъ рѣшить!
  
                                 LXXXIX.
  
             Да! да! читатель! откровенно
             Сознайтесь лишь: когда нибудь,
             Случалось ли, съ душой смущенной,
             Вамъ видѣть... мертвеца?-- ни чуть?
             Но слышали ль, по крайней мѣрѣ?...
             Такъ -- тсъ! доставлю случай вамъ,
             Чтобъ не были въ такой потерѣ!
             Но лишь не думайте, чтобъ намъ
             Хотѣлось только посмѣяться --
             Надъ легковѣрьемъ.... нѣтъ!-- признаться
             Съ подобными вещами, нѣтъ.
             Шутить и страшно, и не слѣдъ10!
  
                                 ХС.
  
             Во все я вѣрую серьозно....
             Смѣетесь? какъ хотите вы!
             Меня же -- страхъ, религіозной
             Какой-то, съ ногъ до головы,
             Такъ и объемлетъ!... вамъ забавно?
             А знаете ль, что есть одно
             И мѣсто -- мертвецовъ, пунктъ главной --
             Ихъ шаббаша!... лишь гдѣ оно?
             О томъ не спрашивайте!-- можно
             Вамъ, впрочемъ... только осторожно....
             У насъ, въ изданіи одномъ11,
             Узнать, иль справиться о томъ!
  
                        и не разъ
             Исторію читали намъ съ каѳедры...
             О, юноши! примѣровъ тѣхъ урокъ
             Не забывать должны вы долгій срокъ!
             Когда о нихъ вы вспоминать начнете,
             То бѣшенство Гюльбеи вы поймете.
   (*) Приключенія Ипполита, сына Тезея, и Беллерофона, которые, изъ чувства долга отклонили отъ себя сладострастныя притязанія Федры, конечно, извѣстны большинству нашихъ читателей.
   (**) Личность, выставленная Фильдингомъ въ одной одной изъ его повѣстей.
  
                                 CXXXII.
  
             Какъ тигрица неистово глядитъ,
             Когда ее дѣтеныша лишаютъ,
             Такъ дамы принимаютъ грозный видъ
             Въ тотъ часъ, когда ихъ чувствъ не раздѣляютъ.
             Но тигрица не такъ оскорблена:
             Дѣтей своихъ лишается она,--
             А женщина вдвойнѣ скорбитъ о дѣтяхъ,,
             Когда совсѣмъ лишится правъ имѣть ихъ.
  
                                 CXXXIII.
  
             Любить дѣтей -- естественный законъ:
             Какъ львица, такъ и утка защищаетъ
             Своихъ дѣтей и стережетъ ихъ сонъ,
             За нихъ безъ сожалѣнья умираетъ.
             У колыбели дѣтской любитъ мать
             Слезамъ и смѣху дѣтскому внимать...
             Для матери любовь -- святое дѣло
             И той любви нѣтъ мѣры, нѣтъ предѣла.
  
                                 CXXXIV.
  
             Гюльбеи гнѣвъ едва ли передамъ.
             И что скажу? Что искры разсыпались
             Изъ черныхъ глазъ? Но постоянно тамъ
             Не потухая искры разгарались.
             Негодованьемъ царственнымъ полна,
             Стояла передъ плѣнникомъ она...
             Мы всѣ почти гнѣвъ женщинъ испытали,
             Когда желаній ихъ не исполняли.
  
                                 CXXXV.
  
             Гнѣвъ въ ней утихъ въ минуту, но была,
             Какъ самый адъ, минута та ужасна:
             Въ ней столько было ненависти, зла,
             Хоть женскій гнѣвъ описывать прекрасно,
             Какъ океанъ, шумящій между скалъ,
             И еслибъ кто Гюльбею увидалъ
             Разгнѣванной, глубоко оскорбленной,
             Ее сравнилъ бы съ бурей оживленной.
  
                                 СХXXVI.
  
             Какъ ураганъ былъ этотъ гнѣвъ силенъ,
             И не казался вспышкою мгновенной,
             Хотя изчезъ въ одно мгновенье онъ.
             Какъ въ "Лирѣ", этой женщинѣ надменной
             Хотѣлось лишь "убить, убить, убить".
             Но жажда мщенья, жажда кровь пролить
             Отчаяньемъ глубокимъ въ ней смѣнилась
             И женщина слезами разразилась.
  
                                 CXXXVII.
  
             Она зажглась грозой, и какъ гроза
             Утихла, говорить не въ состояньи...
             Слезами затуманились глаза
             И въ этотъ часъ явилась въ ней сознанье
             Тяжелаго, ужаснаго стыда:
             Къ ней въ первый разъ явился стыдъ, тогда,
             Что женщинамъ въ подобномъ положеньи
             Испытывать полезно... Безъ сомнѣнья,
  
                                 СХXXVIIІ.
  
             Ей стыдъ подобный вѣрно дастъ понять.
             Что въ мірѣ всѣ мы созданы изъ праха,
             Что вазы также можно разбивать,
             Какъ и горшки, ударивъ ихъ съ размаха,
             Что и султана гордая жена
             Изъ той же плоти, крови создана...
             На сколько стыдъ добру ее научитъ,
             Не знаю я,-- но онъ ее измучить!..
  
                                 CXXXIX.
  
             Жуана казнь была ей рѣшена,
             Потомъ она желала съ нимъ разстаться,
             Потомъ сообразила, что должна
             Надъ воспитаньемъ гостя посмѣяться,
             Потомъ его раскаянія ждать,
             Потомъ она подумала -- лечь спать,
             Кнутами высѣчь Бабу захотѣла,
             Потомъ она заплакала и сѣла.
  
                                 CXL.
  
             Пронзить себя кинжаломъ?-- но кинжалъ
             Былъ слишкомъ близко, тутъ же подъ рукою,
             И этотъ фактъ, понятно, помѣшалъ.
             Тотъ планъ смѣнился думою такою:
             Убитъ Жуана тотчасъ, но бѣднякъ
             Хоть точно стоилъ смерти,-- это такъ,--
             Но этимъ цѣль не достигалась:
             Съ нимъ вмѣстѣ и надежда убивалась.
  
                                 CXLI.
  
             Жуанъ былъ тронутъ. Онъ воображалъ,
             Что ждутъ его ужасныя мученья;
             Онъ каждую минуту ожидалъ,
             Что будетъ брошенъ львамъ онъ на съѣденье,
             И, какъ герой, сбирался умереть,
             И вдругъ -- на слезы долженъ онъ смотрѣть.
             Въ немъ подавило смерти ожиданье
             Прекрасной этой женщины рыданье.
  
                                 CXLII.
  
             И въ немъ изчезла храбрость,-- отступать
             Теперь онъ не рѣшался также смѣло.
             Дивился онъ, какъ могъ eй отказать,
             И думалъ, какъ поправить это дѣло.
             Жуанъ себя за дикость упрекалъ,
             Понявъ, что онъ обѣта не давалъ,
             И никому имъ клятвы не давались,--
             Къ тому же клятвы всюду нарушались.
  
                                 CXLIII.
  
             Онъ началъ извиняться, но слова
             Безсильны тутъ, хотя бъ вы прибѣгали
             Ко всѣмъ уловкамъ опытнаго льва
             И пѣсни музъ различныхъ повторяли.
             Но въ немъ надежда скоро ожила:
             Султанша улыбаться начала.
             И дальше бы пошелъ онъ, безъ сомнѣнья,
             Но Баба прекратилъ ихъ объясненье.
  
                                 CXLIV.
  
             -- "Невѣста солнца, мѣсяца сестра!
             (Такъ началъ онъ) Твой взглядъ міры смущаетъ,
             Твоей улыбки розовой игра
             Планеты въ небѣ счастьемъ оживляетъ!
             Я, рабъ твой, вѣсть сладчайшую принесъ.
             Торжественнымъ посломъ мнѣ быть пришлось,
             Чтобъ заявить предъ царственной женою:
             Само свѣтило шествуетъ за мною".
  
                                 CXLV.
  
             -- "Какъ!" вскрикнула она, боясь дохнуть...
             "О, для чего не завтра будетъ это!..
             Но пусть моихъ прислужницъ -- млечный путь
             Идетъ предъ нимъ. Ты, старая комета,
             Всѣмъ звѣздамъ дай сейчасъ объ этомъ знать...
             Ты, христіанинъ, можешь здѣсь стоять
             Межъ звѣздъ моихъ, и если не велики..."
             Но тутъ: "Султанъ идетъ!" раздались крики.
  
                                 CXLVI.
  
             Сперва явился женщинъ длинный рядъ,
             Потомъ тянулись евнухи султана.
             Идя къ женѣ, султанъ хранилъ обрядъ --
             Предупреждать о томъ супругу рано.
             Былъ съ нею постоянно вѣжливъ онъ;
             Изъ четырехъ его прекрасныхъ женъ
             Гюльбея фавориткою считалась
             И женамъ остальнымъ предпочиталась.
  
                                 CXLVII.
  
             Султанъ серьезнымъ видомъ обладалъ,
             Обросъ до самыхъ глазъ онъ бородою;
             Онъ изъ тюрьмы на братнинъ тронъ попалъ,
             Смѣнивъ его обычной чередою --
             И не дивилъ ничѣмъ турецкій міръ...
             Въ исторіи ни Нольсъ, ни Кантемиръ
             Ни одного не славили султана,--
             За исключеньемъ, впрочемъ, Солимана.
  
                                 CXLVIII.
  
             Являлся аккуратно онъ въ мечеть,
             Всегда держался самыхъ строгихъ правилъ,.
             Но за страной рѣшился не смотрѣть:
             Дѣлами государства визирь правилъ.
             Въ семьѣ,-- какъ намъ извѣстно съ давнихъ поръ,--
             Съ супругами не заводилъ онъ ссоръ
             И въ запертомъ, таинственномъ гаремѣ
             Съ наложницами ладилъ онъ со всѣми.
  
                                 CXLIX.
  
             Хотя измѣны были иногда,
             Но рѣдко расходились по народу;
             Измѣнники смирялись безъ труда --
             На голову мѣшокъ и -- прямо въ воду:
             Такъ подъ водой и умиралъ секретъ,
             Не ставши достояніемъ газетъ,
             Газеты, впрочемъ, пикнуть не могли бы...
             Довольны оставались только рыбы.
  
                                 CL.
  
             Что мѣсяцъ круглъ -- онъ убѣдился въ томъ,
             Но что земля кругла,-- тому не вѣрилъ:
             Та истина отвергнута была,
             Затѣмъ, что шаръ земной онъ не намѣрилъ
             И круглоты земли не замѣчалъ:
             Онъ и границъ страны своей не зналъ:
             Хоть у границъ гяуры съ нимъ сражалась,
             Но только къ "Семи башнямъ" не являлись --
  
                                 CLI.
  
             За исключеніемъ посланниковъ: они,
             Когда войны движенья начинались.
             По праву очень мудрому, въ тѣ дни
             Туда на испытаніе; сажались, --
             Чтобъ не могли распространить мятежъ
             Посредствомъ писемъ лживыхъ и депешъ...
             Нельзя, чтобъ дипломаты, въ самомъ дѣлѣ.
             Съ интригами во все мѣшаться смѣли!..
  
                                 CLII.
  
             Сто человѣкъ дѣтей имѣлъ султанъ.
             Всѣхъ дочерей держалъ онъ очень строго,
             Какъ въ парникѣ цвѣты полдневныхъ странъ;
             Когда же подросли онѣ немного,
             Онъ за пашей ихъ замужъ выдавалъ,
             За что паша подарки присылалъ,
             А потому-то дочери султана
             Всѣ отдавались въ жены очень рано.
  
                                 CLIII.
  
             А сыновья,-- имъ было два пути
             (И выпадалъ не часто жребій лестный):
             Иль на престолъ отцовъ своихъ взойти,
             Иль умереть отъ петли, очень тѣсной.
             Старались ихъ отлично воспитать,
             Что многіе умѣли доказать,
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 CLIV.
  
             Свою жену привѣтствовалъ султанъ,
             При этомъ всѣ приличья соблюдая,
             Вполнѣ цѣня ея высокій санъ...
             Была нѣжна султанша молодая,
             Какъ женщина, которая за часъ
             Грѣхомъ запретнымъ жадно упилась...
             Всѣ женщины, когда намъ измѣняютъ,
             Насъ чрезвычайной ласкою встрѣчаютъ.
  
                                 CLV.
  
             Вотъ бросилъ взоръ вокругъ себя султанъ
             И взглядъ его въ толпѣ остановился
             На мѣстѣ томъ, гдѣ сталъ нашъ Дозъ-Жуанъ.
             Супругъ къ женѣ спокойно обратился:
             (Гюльбея вздохъ хотѣла подавить)
             -- "Вы вздумали ту дѣвушку купить...
             Теперь одно осознанье мнѣ обидно:
             Гяура дочь быть можетъ миловидная.
  
                                 CLVI.
  
             Тотъ комплиментъ заставилъ задрожатъ
             И покраснѣть гяура дочь. Подруги,
             Не смѣя недовольство показать,
             Потупили глаза свои въ испугѣ...
             О, Магометъ! Какъ могъ теперь султанъ
             Забыть красавицъ гордыхъ мусульманъ,
             Простою христіанкой любоваться...
             Всѣ начали съ волненіемъ шептаться.
  
                                 CLVII.
  
             Отчасти турки правы, если жонъ
             Безъ всякихъ церемоній запираютъ:
             Горячъ и зноенъ южный небосклонъ --
             Тамъ страсти слишкомъ скоро увлекаютъ;
             (На сѣверѣ самъ климатъ насъ хранитъ
             И страстные порывы холодитъ).
             Отъ солнца ледъ полярный только таетъ,
             Но кровь людскую солнце распаляетъ.
  
                                 CLVIII.
  
             Вотъ почему такъ къ женамъ строгъ востокъ,
             И къ женщинамъ мужья неумолимы,
             Вотъ почему женитьба и замокъ
             Для мусульманъ -- суть только синонимы.
             Но многоженство -- вотъ причина зла.
             Вся Турція удобнымъ не нашла
             Супруга награждать одной женою...
             Обычай тотъ и сталъ всему виною.
  
                                 CLIX.
  
             Довольно. Пятой пѣсни здѣсь конецъ.
             На полъ-дорогѣ якорь свой бросая,
             Какъ сдержанный эпическій, пѣвецъ,
             На время опускаю паруса я.
             Пусть эту пѣсню публика прочтетъ,
             Шестая же до паѳоса дойдетъ...
             Гомеръ вѣдь спалъ порою, и на ложе
             Позволено и мнѣ склониться тоже.
  

ПѢСНЯ ШЕСТАЯ.

  
                                 I.
  
             "Въ людскихъ дѣлахъ бываетъ иногда
             Прилива часъ"... всѣ помнитъ окончанье (*).
             Мы-это знали многія года,
             Хоть рѣдко, несмотря на все старанье,
             Улавливать могли тотъ самый часъ.
             Но все на свѣтѣ къ лучшему для насъ:
             Начало дѣлъ всегда бываетъ скучно,
             Потомъ кончаемъ ихъ благополучно.
   (*) Шекспиръ въ Юліи Цезарѣ (актъ IV, сцена )
  
                                 II.
  
             И въ жизни женщинъ тоже есть приливъ,
             Въ него попавъ, зайдемъ Богъ вѣсть куда мы.
             Гдѣ тотъ морякъ, который уловивъ
             Теченіе капризной мысли дамы,
             Могъ указать намъ безопасный путь?
             Мы не привыкли думать какъ нибудь,
             Въ насъ страсть передъ разсудкомъ нашимъ гнется,
             А женщина вся сердцу отдается...
  
                                 III.
  
             А между тѣмъ капризная жена,
             Прекрасная и съ волей неизмѣнной,
             Готовая -- боится ль жертвъ она?--
             Пожертвовать и трономъ и вселенной,
             Готовая луну съ небесъ сорвать,
             Чтобъ только страсть могли съ ней раздѣлять,--
             Опасна всѣмъ, какъ порожденье ада,
             Но ей душа всегда отдаться рада.
  
                                 IV.
  
             Отъ честолюбцевъ міръ дрожалъ кругомъ
             И троны потрясенные дрожали,
             Но если страсть свершала тотъ погромъ,
             Мы ей скорѣй за это извиняли.
             Антоній намъ съ хорошей стороны
             Извѣстенъ сталъ не какъ герой войны,
             И Акціумъ, потерянный для ложа
             Царицы Клеопатры, намъ дороже.
  
                                 V.
  
             Жаль, что тогда ихъ юность отцвѣла:
             Вѣдь молодость на траты не скупится --
             Богатства, царства -- все бы отдала...
             Когда мнѣ въ первый разъ пришлось влюбиться,
             Я отдалъ все, что только могъ отдать,
             Я отдалъ сердце: царствомъ могъ назвать
             Я чувства первыя,-- всѣ царства въ свѣтѣ
             Не возвратятъ теперь мнѣ чувства эти.
  
                                 VI.
  
             Любовью первой юность хороша.
             Тотъ, кто любилъ однажды, это знаетъ
             И каждый можетъ думать не грѣша,
             Что первыхъ чувствъ намъ жизнь не возвращаетъ.
             Богъ есть -- любовь, сама любовь есть Богъ,
             Иль имъ была, когда еще тревогѣ,
             Грѣховъ и слезъ земля не испытала,
             Когда любовь одна въ ней управляла.
  
                                 VII.
  
             Героя мы оставили давно,
             Читатели, въ опасномъ положеньи,
             Гдѣ ждать ему, казалось, мудрено
             Отъ грознаго Султана снисхожденья.
             За грѣхъ такой простить едва ли онъ,
             Какъ мудрый стоикъ, римлянинъ Катонъ,
             Который уступилъ свою супругу --
             Гортензію, пріятелю и другу.
  
                                 VIII.
  
             Вина Гюльбея каждому ясна,
             Я въ этомъ сознаюсь и сожалѣю,
             И какъ она виновна и грѣшна,
             Скрывать я не хочу я не умѣю,
             Надъ ней ума была безсильна власть,
             А страсть сильна, клокочущая страсть...
             Притомъ султанъ былъ старъ и дряхлъ, къ тому же
             Двѣ тысячи наложницъ ость у мужа!...
  
                                 IX.
  
             При строгомъ вычисленіи придемъ,
             Поставивъ въ рядъ года ея султана,--
             Мы къ выводу совсѣмъ иному въ томъ:
             Бездѣлье жонъ доводитъ до обмана.
             Вѣдь если мужъ всѣхъ ихъ равно ласкалъ
             И поровну любовью награждалъ,
             То, вѣроятно, позже или раньше --
             Не забывалъ супругъ и о султаншѣ.
  
                                 X.
  
             Извѣстно намъ, какъ говорятъ молва,
             Что женщины стоятъ съ особымъ рвеньемъ
             За власть и за законныя права
             И дорожать всегда своимъ владѣньемъ.
             Процессы ихъ, преслѣдовали насъ
             Съ трибунъ судовъ уже не первый разъ,
             Когда онѣ лишь только замѣчали,
             Что ихъ права другія раздѣляли,
  
                                 XI.
  
             Что водится межь женщинъ нашихъ странъ,
             То, принимая меньшіе размѣры,
             Бываетъ и у женщинъ мусульманъ,
             И можемъ указать мы на примѣры:
             Язычницы умѣютъ точно, такъ
             Отстаивать нарушенный свой бракъ
             И ревность жонъ знакома разнымъ странамъ
             И туркамъ злымъ, и добрымъ англичанамъ.
  
                                 XII.
  
             Къ тому жь Гюльбея пылкая была
             Четвертою женою у владыки...
             Въ полигаміи очень много зла,
             Отъ многоженства бѣдствія велики:
             Вѣдь скромный мужъ доволенъ и одной
             Подругою покорной и женой,
             И у него, какъ у сыновъ востока,
             Супружеское ложе не широко.
  
                                 XIII.
  
             Султанъ, гроза земли своей, пока
             Не сдѣлался добычею гробницы,
             И не попалъ на ужинъ червяка
             (Цари земли и гордыя царицы
             Той участи не могутъ избѣжать),
             Султанъ въ тотъ часъ былъ вправѣ ожидать,
             Что будетъ встрѣченъ въ спальнѣ неизбѣжно
             Своей женой и ласково, и нѣжно.
  
                                 XIV.
  
             Но ласки женщинъ нужно различать.
             Когда онѣ притворны и бездушны,
             Тогда мы ихъ умѣемъ принимать
             И къ нѣжностямъ холоднымъ равнодушны,
             Какъ къ женской шляпкѣ, сброшенной съ волосъ,
             И намъ цѣнить ихъ столько же пришлось
             Какъ это головное украшенье...
             Намъ не такія дороги движенья!..
  
                                 XV.
  
             Невинный трепетъ, съ красною стада,
             Восторга робость, скрытое желанье!..
             Вотъ чѣмъ плѣняетъ женщина всегда
             И поднимаетъ насъ до обожанія;
             Вотъ истинный любви ея залогъ
             Безъ бѣшеныхъ порывовъ и тревогъ...
             Въ любви не нужно,-- думалъ такъ давно я,--
             Излишество и холода, и зноя.
  
                                 XVI.
  
             Чрезмѣрный жаръ, когда не ложенъ онъ,
             Не въ состояньи долго продолжаться,
             И даже тотъ, кто молодъ и влюбленъ,
             Ему не долженъ очень довѣряться,
             Какъ векселю невѣрному. Затѣмъ
             Могу сказать холоднымъ дамамъ всѣмъ.
             Что женщина съ холодною натурой
             Мнѣ кажется всегда огромной дурой.
  
                                 XVII.
  
             Мы холода не можемъ имъ простить.
             Намъ нравятся ихъ жаркія признанья,
             Ихъ страстный шопотъ любимъ мы ловить,
             Хотя бы въ нихъ встрѣчали изваянье
             Изъ льдины нашей сѣверной зимы...
             Нѣтъ, нѣтъ, въ любви девизомъ взяли мы:
             "Medio tu (Горація слова тѣ)
             Tutissimus ibis". Здѣсь "tu" не кстати,
  
                                 XVIII.
  
             Его включилъ я только для стиха,
             Цитату выставляя для примѣра.
             При томъ,-- винюсь,-- послѣдняя строка
             Написана безъ всякаго размѣра
             И хуже строчки сдѣлать я не могъ,
             Но сдѣлай переводъ двухъ этихъ строкъ,
             Читатель мой, и, знаю я, тогда ты
             Проникнешься моралью той цитаты.
  
                                 XIX.
  
             Вошла ли въ роль султанская жена,
             И какъ вошла -- мнѣ неизвѣстно это:
             Удача всюду женщинѣ нужна --
             Въ дѣлахъ любви и въ дѣлѣ туалета.
             Притомъ же всѣ привыкли въ мірѣ лгать:
             Лгутъ женщины, стараясь насъ плѣнять,
             Лжемъ сами мы, но это не тревожитъ
             И никогда любви мѣшать не можетъ:
  
                                 XX.
  
             Оставимъ спать высокую чету,
             Постель не тронъ, пусть спятъ они покойно,
             Вкушая въ сновидѣньѣ на лету
             Все, что названья радости достойно.
             Не весело терять намъ милый сонъ,
             И человѣкъ бываетъ утомленъ
             Не отъ большихъ волненій и напастей,
             Но отъ вседневныхъ, маленькихъ несчастій.
  
                                 XXI.
  
             Возня съ капризной, нервною женой,
             Кредиторы, долговъ большихъ итоги,
             Ребенокъ кривоногій, песъ больной,
             Любимый конь, себѣ сломавшій ноги,
             Сварливая старуха, ни гроша,
             Не давшая предъ смертью ,чуть дыша,--
             Все это пустяками мы считали,
             Но эти пустяки насъ огорчали.
  
                                 XXII.
  
             Философъ я. Чортъ всѣхъ бы ихъ побралъ --
             Долги, мужчинъ,-- я женщинъ исключаю,--
             Такимъ проклятьемъ желчь я усмирялъ,
             Я легче съ нимъ несчастіе встрѣчаю
             И мыслямъ всей душою предаюсь;
             Но что такое мысль, душа? Боюсь
             Въ подобные вопросы углубляться...
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XXIII.
  
             Проклятіе полезно для меня,
             Какъ чтеніе той книги ужь не новой,
             Гдѣ, преисполненъ гнѣвнаго огня,
             Ты, Аѳанасій, мудрый и суровый,
             Такъ страшно клялъ упавшаго врага!
             Намъ эта книга очень дорога.
             Какъ радуги явленье на лазури
             Во время лѣта послѣ сильной бури.
  
                                 XXIV.
  
             Супруги спятъ иль спитъ одинъ супругъ...
             Какъ тянутся для женъ невѣрныхъ ночи!
             Онѣ не спятъ и мечутся вокругъ,
             И утра ждутъ безсонныя ихъ очи,
             Однимъ желаньемъ пламеннымъ горя:
             Когда на небѣ явится заря...
             Имъ хочется скорѣе дня дождаться
             И мужа разбудить онѣ боятся.,
  
                                 XXV.
  
             Подобныхъ женъ мужъ видѣлъ не одинъ.
             Встрѣчаются онѣ и въ бѣдной хатѣ,
             Ихъ прикрывалъ и пышный балдахинъ,
             Гдѣ въ простыняхъ рѣзной своей кровати
             Онѣ лежатъ, какъ "съ неба павшій снѣгъ"...
             Да, бракъ -- игра случайности въ нашъ вѣкъ.
             Женѣ султана и простолюдина
             Равно знакомы горе и кручина.
  
                                 XXVI.
  
             Въ своемъ нарядѣ женскомъ Донъ-Жуанъ
             Стоялъ смѣшавшись съ дѣвами гарема.
             Но вотъ толпѣ рукой махнулъ султанъ,
             Она, склонясь почтительно и нѣмо,
             По галлереямъ двинулась въ сераль,
             Гдѣ, скрывъ свои желанья и печаль,
             Прекрасныя созданія толпились
             И въ ихъ груди сердца, какъ птички, бились.
  
                                 XXVII.
  
             Одинъ тиранъ мечтать о томъ любилъ,
             Что если бъ міръ съ одной былъ головою,
             Онъ разомъ эту бъ голову срубилъ,
             А я -- былъ занятъ думою иною.
             Она капризна также, но чиста:
             Когда бъ одни румяные уста
             Всѣ женщины могли имѣть, тобъ, млѣя,
             Поцаловалъ ихъ разомъ на землѣ я.
  
                                 XXVIII.
  
             Счастливая Бріаре! Если ты,
             Имѣя столько рукъ и ногъ, могла бы
             И въ остальномъ для полной красоты
             Развиться также!... Впрочемъ, слишкомъ слабы
             Мы предъ невѣстою Титана и притомъ
             По Патагоніи скитаться не пойдемъ,
             А возвратимся къ нашимъ лиллипутамъ,
             Къ роману ихъ и ихъ любовнымъ путамъ!
  
                                 XXIX.
  
             И вотъ, въ толпѣ прекрасныхъ одалыкъ
             По знаку Донъ-Жуанъ сталъ удаляться,
             Но такъ какъ онъ стѣсняться не привыкъ,
             То мимоходомъ началъ любоваться
             (Онъ въ Англіи за этотъ же скандалъ
             На вѣрно бъ строгой таксѣ подлежалъ)
             Ихъ тальями, открытыми плечами
             И жаркими, блестящими очами.
  
                                 XXX.
  
             Но все жь онъ роль свою не забывалъ...
             Они идутъ скользя по корридорамъ,
             Переходя изъ зала въ новый залъ
             И евнухи спѣшатъ вослѣдъ дозоромъ,
             А впереди старуха ихъ ведетъ
             Начальницей, исполненной заботъ...
             Ея боялись всѣ и трепетали
             И "матерью" всѣ дѣвы называли.
  
                                 XXXI.
  
             Могла ль назваться "матерью" она,
             Могли ль тѣ дѣвы "дѣвами" назваться --
             Не знаю я; исторія должна
             За истину подобную ручаться,
             Но въ этомъ насъ увѣрить безъ хлопотъ
             Иль Дмитрій Кантемиръ (*), или Де-Тоттъ (**);
             Старуха та за дѣвами слѣдила,
             Ихъ нравственность и чистоту хранила.
   (*) Дмитрій Кантемиръ, молдавскій князь, котораго сочиненіе "Возвеличеніе и паденіе оттоманской имперіи" было переведено на англійскій языкъ.
   (**) De-Tott. Memoire of the state ot the Turkish Empire. 1785.
  
                                 XXXII.
  
             Хорошая обязанность! Мужчинъ
             При должности такой не полагалось,
             Ей только помогалъ султанъ одинъ,
             Да стѣны, гдѣ ихъ юность сберегалась.
             Посредствомъ стражи, крѣпости замковъ
             Той спертой жизни холодъ былъ таковъ,
             Какъ въ кельяхъ бѣдныхъ узницъ заточенныхъ,
             Гдѣ много есть страстей, но затаенныхъ,
  
                                 XXXIII.
  
             Гдѣ ханжество одинъ для нихъ исходъ...
             И такъ, восточныхъ женщинъ вереница
             Красивой, стройной поступью идетъ
             И каждая прекрасна, какъ царица,
             Задумчива и дѣвственна на видъ!..
             Такъ иногда по озеру скользитъ
             Въ его струяхъ, купаясь и бѣлѣя,
             Душистая и нѣжная лилея.
  
                                 XXXIV.
  
             Когда жь онѣ вступили въ свой гаремъ,
             То, словно обитатели Бедлама (*),
             На волю убѣжавшіе совсѣмъ,
             Какъ женщины, разбившія упрямо
             Свои оковы, начали онѣ
             Пѣть и плясать и прыгать въ тишинѣ,
             И каждая веселью отдавалась,
             Болтала безъ умолку и смѣялась.
   (*) Домъ умалишенныхъ.
  
                                 XXXV.
  
             Болталъ о гостьѣ новой ихъ кружокъ,
             И каждая подругу осмотрѣла,
             Дивясь, что нѣтъ въ ушахъ серегъ,
             Что платье не къ лицу она надѣла.
             Однимъ она казалась молодой,
             Другимъ же нѣтъ,-- и ростъ ея мужской
             Замѣтили, хоть многія желали,
             Чтобъ въ ней во всемъ мужчину отыскали.
  
                                 XXXVI.
  
             Но согласились всѣ въ томъ, что она
             Прекрасна и изящна, какъ картинка,
             Свѣжа и превосходно сложена,
             Ну словомъ, настоящая грузинка:
             "Такихъ невольницъ", начали шептать,
             "Опасно для Гюльбеи покупать:
             Вѣдь охладѣть султанъ къ супругѣ можетъ
             И ей тогда и власть и тронъ, предложить".
  
                                 XXXVII.
  
             Но вотъ что можетъ очень удивить:
             Когда онѣ подругу осмотрѣли,
             Въ ней прелести успѣли оцѣнить,
             И зависти нисколько не имѣли,
             А въ случаяхъ такихъ прекрасный полъ
             Всегда завистливъ дѣлался и золъ,
             И новую красавицу едва ли
             Безъ тайной злобы женщины встрѣчали.
  
                                 XXXVIII.
  
             Хоть ревность и знакома имъ была,
             Какъ вообще всѣмъ женщинамъ на свѣтѣ,
             Но склонность ихъ особая влекла
             Къ подругѣ незнакомой. Чувства эти
             Мы магнетизмомъ можемъ объяснять,
             Мы можемъ дьяволизмомъ ихъ назвать:
             Иль чѣмъ нибудь другимъ, какъ вамъ угодно:
             Пусть каждый разсуждаетъ здѣсь свободно.
  
                                 XXXIX.
  
             И такъ, къ подругѣ новой той порой
             Въ нихъ чувство нѣжной дружбы пробудилось;
             Хотѣлось имъ считать ее сестрой,
             А у иныхъ желаніе явилось,
             Чтобъ былъ у нихъ такой же точно братъ,
             И на него бъ -- побьюсь я объ закладъ
             Красавицы гарема безъ печали,
             Всѣхъ падишаховъ въ мірѣ промѣняли.
  
                                 XL.
  
             Особенно плѣнились ею три;
             То -- Катинька, Дуду и съ ними Лола;
             Прекрасныя, какъ алыхъ три зари,
             Тѣ женщины, при общемъ сходствѣ пола,
             Между собой не сходны были... Нѣтъ!...
             Все разное: сложенье, кожи цвѣтъ...
             Лѣта и ростъ. Въ одномъ онѣ равнялись,
             Что разомъ къ новой гостьѣ привязалась....
  
                                 XLI.
  
             Какъ Индія, горяча и смугла
             Красавица, что Лолой называлась;
             Грузинка Катя рѣзвая бѣла,
             Глазами голубыми отличалась
             И ножками... подобныхъ не найду,
             Но всѣхъ скорѣй свела бъ съ ума Дуду,--
             Когда она на ложѣ возлежала
             И нѣгою и томностью плѣняла.
  
                                 XLII.
  
             Съ Венерой спящей сходство было въ ней,
             Но каждый сна бъ, я думаю, лишился
             Когда бъ увидѣлъ жаръ ея очей:
             Самъ Фидіасъ предъ ней бы преклонился.
             Хотя быть можетъ нѣсколько полна
             Казалась бы художнику она,
             Но все-таки она была прекрасна
             И осуждать въ ней что нибудь -- опасно.
  
                                 XLIII.
  
             Нѣтъ живости особенной въ Дуду,
             Но вся она казалась утромъ мая
             (Иного я сравненья не найду),
             И томностью своею привлекая.
             Глаза безъ блеска манятъ... Я бъ сказалъ:
             Такъ, оставляя хладный пьедесталъ,
             Пигмаліона статуя явилась
             И въ женщину живую обратилась.
  
                                 XLIII.
  
             -- "А какъ,-- спросила Лола,-- васъ зовутъ?
             -- "Жуанною".-- "А изъ какого края?"
             -- "Испанка я".-- "Испанцы гдѣ жь живутъ?"
             Спросила Катя; Катю поправляя,
             Сказала Лола: "Какъ тебѣ не грѣхъ
             Не знать о томъ! Вѣдь это, просто, смѣхъ!
             Испанія -- есть островъ. Онъ... примѣромъ...
             Лежитъ между Египтомъ и Танжеромъ".
  
                                 XLV.
  
             Дуду, не отвѣчая, подошла
             И сѣвши близь Жуанны, тихо стала
             Играть ея кудрями, начала
             Перебирать подруги покрывало,
             Какъ будто сожалѣя, что она
             Чужой толпой теперь окружена,
             Родимыхъ мѣстъ, друзей своихъ лишилась
             И въ незнакомомъ мѣстѣ очутилась.
  
                                 XLVI.
  
             Межъ тѣмъ "мать дѣвъ" красавицъ спать зоветъ:
             -- "Мнѣ кажется, пора вамъ спать ложиться".
             Потомъ пошла къ Жуаннѣ: "Вашъ приходъ
             Такъ неожиданъ былъ,-- распорядиться
             Я не могла, постели ни одной
             Здѣсь лишней нѣтъ,-- вы ляжете со мной,
             А завтра утромъ будетъ все готово..."
             Тутъ Лола поспѣшила вставить слово:
  
                                 XLVII.
  
             -- "Мамаша, нѣтъ, намъ нужно васъ беречь!
             Зачѣмъ же ей вы будете стѣсняться?
             Вѣдь и со мной Жуанна можетъ лечь
             И намъ удобно вмѣстѣ помѣщаться...
             Не надо, чтобъ у васъ она спала..."
             Но Катя Лолу тутъ же прервала,
             Замѣтивъ ей, что у нея есть тоже
             Къ старухѣ состраданіе и ложе.
  
                                 XLVIII.
  
             -- "Къ тому жь я спать и не люблю одна!
             -- "А почему?" ворчитъ старуха Катѣ.
             -- "Да я большой трусихой рождена:
             Все вижу привидѣнья у кровати,
             И по ночамъ являются ко мнѣ
             То гяуры, то лѣшіе во снѣ"...
             -- "Ну, ваши сны, могу сказать, заранѣ,
             "Пожалуй, не дадутъ уснуть Жуаннѣ.
  
                                 XLIX.
  
             "Вы, Лола, спать отправитесь однѣ,
             Вы, Катенька, однѣ ложитесь тоже
             И я хочу,-- не возражайте мнѣ --
             Жуанну положить къ Дуду на ложе:
             Она скромна, не вздумаетъ болтать
             И никому не помѣшаетъ спать..."
             Что скажете, дитя мое?" На это
             Дуду (вотъ скромность!) не дала отвѣта,
  
                                 L.
  
             Но "мать" поцаловала между глазъ,
             Подругъ поцаловала въ обѣ щеки
             И, всѣмъ имъ молчаливо поклонясь
             (Не знаютъ реверансовъ на востокѣ),
             Она Жуанну за руку беретъ
             И указать постель свою ведетъ,
             На что подруги съ завистью смотрѣли,
             Но при старухѣ злость сорвать не смѣли.
  
                                 LI.
  
             Онѣ идутъ. Вотъ комната (она
             Зовется по турецки одой). въ залѣ,
             Гдѣ роскошь очень пышная видна,
             Вдоль стѣнъ кровати женскія стояли.
             Тамъ было все, что и спальнѣ быть должно,--
             Тамъ не было одной лишь вещи... но
             Даже ей подруги обладали,--
             Когда бы хорошенько поискали.
  
                                 LII.
  
             Я ужь сказалъ, Дуду была мила.
             Въ ней блеска нѣтъ, но много обаянья,
             И правильность лица ея могла
             Смутить: такъ строго было очертанье...
             Тѣ мягкія и нѣжныя черты
             Полны неуловимой красоты:
             Они порой художника тревожатъ,
             Но не всегда ихъ передать онъ можетъ...
  
                                 LIII.
  
             Была картиной ясною она,
             Гдѣ все -- покой, любовь, отдохновенье;
             Въ ней радость, какъ у многихъ, не шумна,
             Ей не понятны страстныя движенья...
             Я страстные порывы испыталъ,
             Морскія бури, бурныхъ женъ видалъ,
             Но моряки не такъ еще несчастны,
             Какъ тѣ мужья, которыхъ жены страстны.
  
                                 LIV.
  
             Знакомы ей лишь свѣтлыя мечты,
             Невинностью она благоухала
             И собственной блестящей красоты
             Въ семнадцать лѣтъ еще не сознавала.
             Ей все равно: смугла она иль нѣтъ,
             Къ лицу ли ей то платье, этотъ цвѣтъ,
             Блондинкою, брюнеткой ли считалась...
             Дуду собой совсѣмъ не занималась --
  
                                 LV.
  
             И потому была такъ хороша,
             Какъ, напримѣръ, дни золотого вѣка,
             (Его зовутъ такъ, въ истинѣ грѣша:
             Еще не вѣдомъ былъ для человѣка
             Такой металлъ въ тѣ древніе года;
             Иной металлъ извѣстенъ былъ тогда,
             Хотя никто, не исключая чорта,
             Не могъ сказать, какого онъ былъ сорта.
  
                                 LVI.
  
             Онъ изъ "коринѳской бронзы" состоялъ,
             Гдѣ смѣсь была металловъ разнородныхъ;
             Но это только я предполагалъ).
             Отъ отступленій, къ дѣлу не пригодныхъ,
             Отдѣлаться не могъ я никогда.
             Мнѣ этотъ грѣхъ простите, господа!
             Простили? Нѣтъ? Мнѣ все равно. Я буду
             Свободно исполнять свою причуду.
  
                                 LVII.
             
             Но все жь пора приняться за разсказъ.
             Дуду съ Жуанной спальню обходила
             И объясняла все безъ лишнихъ фразъ,
             А впрочемъ, толковала очень мило.
             Мнѣ въ голову сравненіе пришло,
             Хоть пошлое, но выскажу на зло:
             Безмолвіе жены неговорливой
             Могу сравнить съ грозою молчаливой.
  
                                 LVIII.
  
             Съ ней говоря (я выражаюсь съ ней,
             Но, какъ Дуду, не нахожусь въ обманѣ),
             Спѣшила объяснить она скорѣй
             Обычаи восточные Жуаннѣ
             И строгій цѣломудренный законъ
             Для дѣвственныхъ и сверхкомплектныхъ женъ:
             Чѣмъ болѣе красавицъ есть въ гаремѣ,
             Тѣмъ строже наблюдается за всѣми.
  
                                 LIX.
  
             Рѣчь поцалуемъ кончила Дуду.
             Дуду любила очень цаловаться.
             Кто жь поцалуй считаетъ за бѣду,
             Когда онъ чистымъ можетъ называться?
             "Очаровать" риѳмуется съ "лобзать",
             И это въ жизни можемъ мы встрѣчать.
             Дай Богъ, чтобъ только не было печали
             И мы дурныхъ послѣдствій не встрѣчали.
  
                                 LX.
  
             Незнанія невиннаго полна,
             Тогда Дуду рѣшилась раздѣваться,
             Что очень скоро сдѣлала она:
             Не нравилось ей много наряжаться.
             Хотя Дуду смотрѣла иногда
             И въ зеркало,-- во такъ въ струяхъ пруда
             Увидѣвши свое изображенье,
             Павлинъ приходитъ часто въ удивленье.
  
                                 LXI.
  
             Дуду раздѣлась скоро, но сперва
             Жуаннѣ предложила всѣ услуги,
             Жуанна же, краснѣя (какова?),
             Не приняла услугъ своей подруги,
             Но дорого ей стоилъ тотъ отказъ:
             Проклятыми булавками сейчасъ
             Жуанна исколола обѣ руки...
             Придуманы булавки къ нашей мукѣ!...
  
                                 LXII.
  
             Онѣ изъ женщинъ дѣлаютъ ежа,
             Такъ что до нихъ коснуться невозможно...
             О, юноши! руками дорожа,
             Себя ведите очень осторожно,
             Случайно обратясь, въ служанокъ дамъ
             Одну изъ нихъ разъ одѣвалъ я самъ
             И ей воткнулъ, пріобрѣтая навыкъ,--
             Въ ея корсажъ,-- сотъ нѣсколько булавокъ.
  
                                 LXIII.
  
             Но для людей разумныхъ это вздоръ.
             Хоть мудрость отъ меня и уклонялась,
             Самъ мудрствовать любилъ я съ давнихъ поръ,
             И разсуждать любилъ, о чемъ попалось.
             "Наука" жь убѣгала отъ меня,
             И личное безсиліе кляня,
             Я не рѣшилъ: кто мы? откуда всѣ мы?
             И не нашелъ разгадки той проблемы.
  
                                 LXIV
  
             Въ гаремѣ ночь. Лишь кое-гдѣ горятъ,
             Полночныя лампады тихимъ свѣтомъ,
             Красавицы на мягкихъ ложахъ спятъ.
             О, если духи бродятъ въ мірѣ этомъ,
             Они должны могилы покидать
             И въ одѣяніяхъ воздушныхъ здѣсь летать.
             Они бы этимъ вкусъ свой доказали,
             И отъ развалинъ дикихъ отвыкали.
  
                                 LXV.
  
             Спятъ женщины, прекрасны, какъ цвѣты
             Различныхъ странъ въ теплицѣ благовонной,
             Гдѣ охраняютъ блескъ ихъ красоты,
             Взлелѣянной заботою безсонной.
             Вотъ спитъ съ косой каштановой одна:
             Какъ нѣжный плодъ, головка склонена,
             И между устъ румяныхъ обнаруженъ
             Рядъ двойственный сверкающихъ жемчужинъ.
  
                                 LXVI.
  
             Другая спитъ горячимъ, свѣтлымъ сномъ,
             А на щекахъ ея пылаютъ рода,
             Спадаютъ кудри черные кругомъ
             И губы улыбаются сквозь грезы:
             Такъ изъ-за тучъ глядитъ порой луна...
             На ложѣ разметалася она
             И обнажила полночи ревнивой
             Всю прелесть красоты своей стыдливой.
  
                                 LXVII.
  
             Вотъ третья спитъ, тяжелый видитъ сонъ.
             Она лежитъ, какъ статуя страданья,
             И снится ей далекій небосклонъ,
             Трепещетъ грудь отъ тайнаго желанья,
             И край родной встаетъ въ обманѣ грезъ,
             А на рѣсницахъ видны капли слезъ:
             Такъ иногда своею каплей чистой
             Блеститъ роса на вѣткѣ кипарисной.
  
                                 LXVIII.
  
             Четвертая недвижна и блѣдна
             Раскинулась прекраснымъ изваяньемъ...
             Она бѣла, чиста и холодна,
             Какъ ручеекъ въ минуту замерзанья,
             Какъ снѣжный столбъ, какъ Лотова жена,
             Но болѣе казалась мнѣ она
             Статуею съ лицомъ отроковицы,
             Поставленной у мраморной гробницы.
  
                                           LXIX.
  
             Вотъ пятая. Она -- "извѣстныхъ лѣтъ",
             Иначе -- дама въ лѣтахъ. Я не знаю
             Числа ея годовъ (мнѣ дѣла нѣтъ,
             Я годы только въ юности считаю...),
             Но красоты, увы! въ ней не найти.
             Она дошла ужь до того пути,
             Гдѣ женщины отъ свѣта убѣгаютъ
             И о грѣхахъ минувшихъ размышляютъ.
  
                                 LXX.
  
             Но что Дуду? И какъ она спала?
             Какіе сны надъ нею пролетали?
             О томъ она сама сказать могла,
             Но въ половинѣ ночи, только стали
             Ночныя лампы тихо потухать
             И начинали призраки порхать.
             Какъ будто въ разговоръ вступить хотѣли,--
             Дуду вдругъ закричала на постели.
  
                                 LXXI.
  
             Вся ода подняляся въ пять минутъ,
             Отъ крика всѣ проснулись очень рано;
             Старухи, дѣвы, евнухи бѣгутъ
             Со всѣхъ сторонъ, какъ волны океана,
             Всѣ въ спальнѣ собрались въ единый мигъ,
             Хотятъ узнать, что значитъ этотъ крикъ;
             Но я и самъ не въ силахъ догадаться,
             Чего Дуду могла такъ испугаться.
  
                                 LXXII.
  
             Дуду проснулась точно, а вокругъ
             Въ одеждахъ снятыхъ, въ страхѣ и тревогѣ
             Стоитъ толпа сбѣжавшихся подругъ...
             Обнажены ихъ плечи, грудь и ноги,
             Сіяя красотой, онѣ глядятъ
             И всѣ Дуду распрашивать спѣшатъ!..
             Сама Дуду взволнованной смотрѣла,
             И милое лицо ея горѣло.
  
                                 LXXIII.
  
             Но -- здѣсь должны мы быть удалены --
             Одна Жуанна лишь не пробудилась...
             Такъ иногда вблизи своей жены
             Храпитъ супругъ, хоть что бы не случилось....
             Весь шумъ и гвалтъ не слышала она,
             Когда жь Дуду была разбужена --
             Она проснулась, вкругъ себя взглянула
             И съ робкимъ удивленіемъ зѣвнула.
  
                                 LXXIV.
  
             Тогда-то начался кругомъ допросъ:
             Пустились всѣ распрашивать подробно
             И за вопросомъ слѣдовалъ вопросъ...
             Такъ отвѣчать ей было неудобно
             И не по силамъ всѣмъ подобный трудъ.
             Не будучи "ораторомъ, какъ Брутъ" (*);
             Смущенная Дуду залепетала
             Но словъ понятныхъ было очень мало.
   (*) Выраженіе Антонія въ "Юліи Цезарѣ" Шекспира.
  
                                 LXXV.
  
             Но наконецъ могла она сказать,
             Что ей приснился лѣсъ ужасно темный,--
             (Намъ лѣсъ подобный Дантъ могъ описать
             И посѣтить его въ тотъ возрастъ скромный,
             Когда всѣ люди мягче и умнѣй,
             А женщины солиднѣй и вѣрнѣй),
             Что въ томъ лѣсу деревья зеленѣли
             И чудные плоды на нихъ висѣли,
  
                                 LXXVI.
  
             А посреди ихъ яблоко росло,--
             Огромная и сочная ранета,--
             Но высоко висѣло,-- вотъ въ чемъ зло,--
             Чтобъ вовсе отстранить несчастье это,
             Она его хотѣла камнемъ сбить,
             А плодъ висѣлъ, желая словно злить,
             Какъ будто бы надъ нею издѣвался,
             И въ зелени на вѣткѣ лишь качался.
  
                                 LXXVII.
  
             Надежду потеряла ужъ она,--
             Вдругъ яблоко къ ногамъ ея спадаетъ;
             Она стоитъ предъ нимъ, удивлена,
             Потомъ его берегъ и поднимаетъ,
             Къ губамъ своимъ подноситъ, но тогда
             Пчела вдругъ показалась изъ плода
             И прямо въ сердце ей вонзила жало
             И -- вотъ она, проснувшись, закричала.
  
                                 LXXVIII.
  
             Дуду стыдливо кончила разсказъ;
             Такое замѣшательство понятно,
             Когда никто не убѣждаетъ насъ,
             Что сновидѣнье то невѣроятно.
             Мнѣ нѣкогда случалось видѣть сны
             И были сны пророчества полны
             Иль, какъ иная книга выражалась,
             Въ нихъ "совпаденье странное" являлось.
  
                                 LXXIX
  
             Всѣ одалыки начали ворчать,
             Напуганы фальшивою тревогой,
             Досаду не скрывала даже "мать":
             Чтобъ говорить съ дѣвчонкой-недотрогой
             О глупомъ снѣ, теперь была должна
             Покинуть ложе теплое она.
             Дуду, прослушавъ выговоръ, вздыхала
             И стала сожалѣть, что такъ кричала.
  
                                 LXXX.
  
             "За дѣломъ же насъ вздумала будить
             И подняла всю оду до разсвѣта...
             Изволила пчела, вишь, укусить!...
             Мудреный сонъ!... одно скажу на это...
             Ужъ не больна ли ты, мое дитя?
             У доктора спрошу я не шутя
             Про этотъ сонъ, лишь только утромъ встанемъ
             И на тебя внимательнѣе взглянемъ".
  
                                 LXXXI.
  
             "А какого Жуаннѣ было спать?...
             На новосельи крика испугалась!...
             Ее я не хотѣла оставлять:
             Дуду всегда смиренницей казалась,--
             Пусть, думаю, съ Дуду она-уснетъ...
             Теперь для избѣжанія хлопотъ
             (Хотя кровать узка, да до того ли!),
             Жуанну спать переведу я къ Лолѣ".
  
                                 LXXXII.
  
             У Лолы глазки радостью зажглись;
             Но бѣдная Дуду вдругъ зарыдала,
             По блѣднымъ щечкамъ слезы полились,
             Она старуху нѣжно умоляла
             Простить ей эту первую вину
             И что она не помѣшаетъ сну
             Прелестной, цѣломудренной подруги
             И никогда не закричитъ въ испугѣ.
  
                                 LXXXIII.
  
             Она дала зарокъ покойнѣй спать,
             И даже выражала удивленье,
             Какъ это ей случилось закричать:
             То было безпокойное видѣнье,
             Достойное насмѣшки -- смѣхъ и стыдъ,
             И тутъ Дуду, принявъ усталый видъ,
             Сказала всѣмъ, что часъ отдохновенья
             Прогонитъ въ ней весь ужасъ сновидѣнья.
  
                                 LXXXIV.
  
             Жуанна тутъ вступилась за Дуду,
             Что ночь спала прекрасно, разсказала,
             И какъ подруга вскрикнула въ бреду,
             Лишь послѣ пробужденія узнала,
             А потому просила, чтобъ опять
             Оставили ее съ подругой спать,
             Которую винить нѣтъ вовсе цѣли
             За то, что сонъ приснился ей въ постели.
  
                                 LXXXV.
  
             Когда она сказала эту рѣчь,
             Къ ея груди Дуду лицомъ склонилась
             И покраснѣла вся до самыхъ плечъ...
             Какъ, почему въ ней краска та явилась
             И самый полуночный этотъ крикъ,
             Я самъ еще до нынѣ не постигъ.
             Скажу одно, чтобъ вѣрить въ то могли вы,--
             Въ моемъ романѣ факты всѣ правдивы.
  
                                 LXXXVI.
  
             Здѣсь пожелаемъ доброй ночи имъ,
             Иль пожелаемъ добраго утра имъ,
             За тѣмъ, что въ часъ тотъ солнцемъ золотымъ
             Скалистый берегъ былъ ужъ озаренъ,
             И на мечети видѣнъ сквозь туманъ
             Рогъ мѣсяца огромный караванъ
             И подъ лучами утренній Авроры
             Онъ пробирался медленно чрезъ горы.
  
                                 LXXVII.
  
             Едва на небѣ вспыхнула заря,
             Гюльбея съ ложа быстро соскочила,
             Отъ скрытой тайны мучась и горя,
             И станъ вуалью легкою прикрыла...
             Есть басня: пѣлъ влюбленный соловей
             Намъ о тоскѣ мучительной своей,
             Но тотъ еще мучительнѣй страдаетъ,
             Чье сердце страсть сокрытая сжигаетъ.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Смыслъ этой басни каждый объяснитъ,
             Когда онъ ей проникнется немного:
             Читатель снисходительный молчитъ
             И не всегда онъ осуждаетъ строго,
             А всѣ писатели между собой
             Вступали часто въ очень жаркій бой,
             Вражда межъ ними долго не дремала
             Лишь потому, что ихъ число не мало.
  
                                 LXXXIX.
  
             Гюльбея съ ложа встала. Сибаритъ,
             Тотъ, у кого такая нѣжность кожи,
             Что листъ цвѣтка, коснувшись къ ней, вредитъ.
             Еще не могъ лежать на лучшемъ ложѣ.
             Она стоитъ прекрасна, но блѣдна,
             Измучена борьбой, утомлена
             И даже -- такъ въ султаншѣ кровь кипѣла,--
             Она и въ зеркало не посмотрѣла.
  
                                 XC.
  
             Почти въ одно съ ней время всталъ супругъ.
             Могучій властелинъ большихъ владѣній,
   Высокій мужъ, женѣ постывшій вдругъ,
             Что, впрочемъ, не даетъ большихъ мученій
             Мужьямъ, имѣвшимъ очень много женъ,
             И этимъ могъ быть только пораженъ
             Несчастный мужъ, которому законы
             Кладутъ запретъ брать двухъ красавицъ въ жоны.
  
                                 XCI.
  
             О чувствахъ жонъ знать на хотѣлъ султанъ,
             Красавицъ онъ вокругъ себя сбираетъ,
             И сознавая свой высокій санъ,
             Ихъ всѣхъ минутной прихотью считаетъ,
             А потому для отдыха отъ дѣлъ
             Онъ множество черкешенокъ имѣлъ,
             Хотя питалъ, какъ говорилъ я раньше
             Особенное чувство къ той султаншѣ.
  
                                 XCII.
  
             Владыка омовенье совершилъ
             Молитвы и обычаи востока,
             Шесть чашекъ кофе разомъ осушилъ
             И вышелъ вонъ, задумавшись глубоко,
             Чтобъ о Россіи новости узнать...
             Ея побѣды стали всѣхъ пугать....
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XCIII.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XCIV.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XCV.
  
             Когда бъ царица Руси и султанъ
             Вникали въ интересъ свой безъ раздора
             (Что рѣдко межъ правителями странъ),
             То ихъ вражда окончилась бы скоро
             И ссора не могла бы ихъ смутить.
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XCVI.
  
             Теперь же, озабоченный войной,
             Султанъ сзываетъ дворъ на совѣщаніе:
             Какъ бой вести съ воинственной женой,
             А между тѣмъ вкругъ слышалось роптанье
             Народныхъ массъ за новую войну:
             О ней молва встревожила страну;
             Во избѣжанье новаго налога,
             Слухъ о войнѣ всѣ осуждали строго.
  
                                 XCVII.
  
             Гюльбея удалилась въ будуаръ,
             То былъ пріютъ любви уединенья,
             Таинственный пріютъ волшебныхъ чаръ...,,
             Вкругъ золото, безцѣнные каменья
             Могъ встрѣтить тамъ смущенный, робкій взоръ,
             Сверкаетъ въ яркой зелени фарфоръ
             И вазы ароматы разливаютъ,
             Гдѣ плѣнные цвѣты благоухаютъ.
  
                                 XCVIII.
  
             И перламутръ, и мраморъ, и порфиръ,
             Прекрасное жилище украшали...
             Какъ будто восхваляя новый міръ,
             У оконъ птички нѣжно, щебетали,
             Цвѣтныя стекла тамъ мѣняли свѣтъ...
             Для выраженья словъ приличныхъ нѣтъ,
             Чтобъ описать пріютъ уединенья,
             Пускай дополнитъ ихъ воображенье.
  
                                 XCIX.
  
             Къ себѣ Гюльбея Бабу призвала,
             И приказавъ ввести къ себѣ Жуана,
             Распрашивать въ волненьи начала,
             Утаена ли тайна ихъ обмана,
             Какъ Донъ-Жуанъ въ гаремъ былъ отведенъ,
             Себя умѣлъ ли выдержать тамъ онъ,
             Но, главное, узнать спѣшила очень,
             Какъ, гдѣ и съ кѣмъ провелъ всю эту ночь онъ.
  
                                 С.
  
             На всѣ вопросы Баба отвѣчалъ
             Гюльбеѣ съ замѣшательствомъ, теряясь,
             Что онъ старался... долгъ свой исполнялъ...
             Но, видно было часто заикаясь,
             Онъ что-то скрыть хотѣлъ на этотъ разъ,
             И прикрываясь путаницей фразъ,
             Лишь за ухо хватался онъ, а это
             Мы дѣлаемъ, не находя отвѣта.
  
                                 CI.
  
             Терпѣніе Гюльбеѣ не далось,
             Хотѣлось ей, чтобъ дѣлалось все живо:
             Не получивъ отвѣта на вопросъ,
             Распрашивала вновь нетерпѣливо.
             Когда онъ онъ говорить толковѣй сталъ,
             Въ ея лицѣ румянецъ запылалъ,
             Глаза, какъ угли, стали загораться,
             А вены алой кровью наливаться.
  
                                 CII.
  
             Негръ, видя искаженіе лица,
             Молилъ, чтобъ успокоилась Гюльбея
             И выслушать рѣшилась до конца,
             Затѣмъ повѣствовалъ онъ ей, робѣя,
             Что Донъ-Жуанъ Дуду былъ порученъ,
             Но только виноватъ былъ въ томъ не онъ;
             Клялся горбомъ верблюда и кораномъ,
             Что тамъ не могъ слѣдить онъ за Жуаномъ.
  
                                 CIII.
  
             "Начальница гарема въ тотъ же часъ,
             Когда дѣвицы стала раздѣваться,
             Сама судьбой Жуана занялась,
             И я не могъ въ гаремѣ оставаться.
             Старуха все устроила одна,
             А я -- я рабъ: мнѣ смѣлость не дана
             (Къ тому жь могло родиться подозрѣнье)
             Не признавать ея распоряженье.
  
                                 CIV.
  
             "Но что Жуанъ умѣлъ себя держать --
             Въ томъ всякое сомнѣнье невозможно;
             Онъ понималъ, что можетъ пострадать,
             Начавъ вести, себя неосторожно,
             За первую оплошность тотчасъ могъ
             Попасть безъ церемоніи въ мѣшокъ"...
             Такъ онъ шепталъ, но, съ хитростью араба,
             О снѣ Дуду не заикнулся Баба"
  
                                 CV.
  
             Онъ умолчать объ этомъ разсудилъ
             И вновь опять разсказывать пустился,
             Хотя о томъ никто ужь не просилъ.
             Гюльбеи умъ какъ будто помутился...
             Предъ ней кружилось все со всѣхъ сторонъ,
             Въ глазахъ -- туманъ, въ ушахъ -- какой-то звонъ
             И на лицо прекраснаго созданья
             Спустилась тѣнь безмолвнаго страданья.
  
                                 CVI.
  
             Казалось, чувствъ она лишится вдругъ,
             Но негръ ошибся въ этомъ, съ нею были
             Конвульсіи,-- среди ужасныхъ мукъ,
             Онѣ лицо Гюльбеи исказили.
             То омертвѣнье многіе изъ насъ,
             Быть можетъ, уже видѣли не разъ...
             Что въ тѣ часы Гюльбея испытала,
             Она сама едва ли сознавала...
  
                                 CVII.
  
             Какъ на треножникѣ волшебница, она
             Мгновеніе въ конвульсіяхъ стояла,
             Отчаяньемъ нѣмымъ вдохновлена,
             Ей боль на части сердце разрывала...
             Потомъ ей силы стали измѣнять,
             Гюльбея начала ослабѣвать
             И медленно упала на сидѣнье,
             Склонивъ чело безъ всякаго движенья.
  
                                 CVIII.
  
             Лица ея не видео. Какъ каскадъ
             Какъ вѣтви ивы, волосы спадали
             Съ дивана невысокаго назадъ
             И мраморъ плитъ холодныхъ подметали.
             Грудь поднималась, словно какъ волна,
             Когда къ подножью скалъ бѣжитъ она,
             И встрѣтивши препятствіе, готова
             Нахлынуть на скалистый берегъ снова.
  
                                 СІХ.
  
             Густая прядь волосъ ея могла
             Служить густой вуалью для турчанки;
             Одна рука откинута была,
             Какъ алебастръ бѣла, на оттоманкѣ...
             Зачѣмъ я не >  
             Лишь здѣсь Жуанъ съ тюрьмой разстался душной
             И понялъ, что неволи злой удѣлъ
             Ему на долю выпалъ; равнодушно
             Могилы онъ героевъ оглядѣлъ,
             Что пали, славы голосу послушны;
             Такъ Донъ-Жуанъ отъ раны ослабѣлъ,
             Что онъ не могъ разспросовъ дѣлать много
             И несся въ даль невѣдомой дорогой.


  
                                 LXXX.
  
             Съ пѣвцами итальянскими онъ плылъ;
             Они, благодаря измѣнѣ черной,
             Попались въ плѣнъ. Антрепренеръ ихъ сбылъ
             Пирату по дорогѣ изъ Ливорно
             Въ Сицилію. Артистовъ захватилъ
             Пиратъ всѣхъ разомъ. Этотъ торгъ позорный
             Ему принесъ не мало выгодъ въ даръ,
             Хоть дешево онъ продалъ свой товаръ.
  
                                 LXXXI.
  
             Одинъ изъ потерпѣвшихъ, буффъ веселый,
             Жуану эту повѣсть разсказалъ;
             Хотя его сразилъ ударъ тяжелый,
             Въ бѣдѣ, казалось, онъ не унывалъ.
             (Мириться не легко съ такою школой:
             Турецкій рынокъ -- горестный финалъ).
             Все жъ видъ имѣлъ онъ менѣе смущенный,
             Чѣмъ теноръ, тосковавшій съ примадонной.
  
                                 LXXXII.
  
             Не многословенъ былъ его разсказъ:
             "Съ Маккіавелемъ схожъ, нашъ impressario
             Условный подалъ знакъ, и тотчасъ насъ
             Забрали въ плѣнъ. Corpo di саіо Mariol
             Перенесли артистовъ всѣхъ за-разъ
             На этотъ бригъ, при томъ же безъ salario!
             Но если любитъ пѣніе султанъ,
             Еще возможность есть набить карманъ.
  
                                 LXXXIII.
  
             Хоть примадонна наша истаскалась
             И съ ней давно простилася весна,
             Все жъ нѣсколько у ней еще осталось
             Пріятныхъ нотокъ. Тенора жена
             Красива, но безъ голоса. Случалось
             И ей производить фуроръ. Она
             Въ Болоньѣ графа юнаго съумѣла
             Отбить у принчипессы престарѣлой
  
                                 LXXXIV.
  
             Прелестенъ нашъ балетный персоналъ:
             Талантомъ и лицомъ плѣняетъ Нини;
             Пятьсотъ цехиновъ въ прошлый карнавалъ
             Съумѣла заработать Пелегрини
             Но у нея растаялъ капиталъ;
             Вотъ и Гротеска: къ этой балеринѣ
             Мужчины такъ и льнутъ; не трудно ей
             Съ ума сводить ихъ страстностью своей,
  
                                 LXXXV.
  
             Не мало лицъ у насъ красивыхъ видно,
             Но фигурантокъ похвалю не всѣхъ;
             Иныхъ далеко участь не завидна,
             И ихъ продать на рынкѣ бы не грѣхъ.
             Одна изъ нихъ стройна и миловидна,
             Она легко могла бъ имѣть успѣхъ,
             Да силы нѣтъ у ней. Танцуя вяло,
             Она плѣнять имѣетъ шансовъ мало,
  
                                 LXXXVI.
  
             У насъ пѣвцовъ хорошихъ нѣтъ совсѣмъ;
             У режиссера труппы голосъ сходенъ
             Съ разбитою кастрюлькой. А межъ тѣмъ
             Пѣвецъ злосчастный (путь предъ нимъ свободенъ!)
             Могъ поступить бы евнухомъ въ гаремъ.
             Для опернаго пѣнья рѣдко годенъ
             Пѣвецъ, что представляетъ средній родъ.
             А мало ль папа ихъ пускаетъ въ ходъ!
  
                                 LXXXVII.
  
             У тенора надорванъ голосъ слабый
             Излишней аффектаціей. Нашъ басъ
             Реветъ, какъ быкъ; его прогнать пора бы,--
             Имъ примадонна наградила насъ;
             Мы не терпѣли бъ неуча, когда бы
             Онъ не былъ ей роднею. Каждый разъ,
             Когда поетъ онъ, можно думать смѣло,
             Что музыка съ осломъ имѣетъ дѣло.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Себя хвалить, конечно, средства нѣтъ:
             Могу ль я о своемъ кричать талантѣ?
             Но вы, синьоръ, видали модный свѣтъ,
             И вѣрно вамъ извѣстенъ Рококанти.
             Я это самъ. Примите мой привѣтъ.
             Чрезъ годъ въ театрѣ Луго вы достаньте
             Себѣ абонементъ; я буду тамъ,
             И пѣньемъ угодить надѣюсь вамъ.
  
                                 LXXXIX.
  
             Нашъ баритонъ -- курьезное явленье:
             Хоть голосокъ его и слабъ, и хилъ,
             Все жъ о себѣ высокаго онъ мнѣнья,
             Себя относитъ онъ къ числу свѣтилъ,
             А созданъ лишь для уличнаго пѣнья!
             Въ немъ нѣтъ души. Когда же страсти пылъ
             Выказывать бѣдняга силы множитъ,
             Показывать онъ зубы только можетъ".
  
                                 ХС.
  
             Тутъ интересный прерванъ былъ разсказъ;
             Всѣмъ плѣннымъ, что на палубѣ стояли,
             Пиратами былъ строгій данъ приказъ
             Спуститься въ мрачный трюмъ. Полны печали,
             Несчастные, съ лазурью волнъ простясь,
             Что сводъ небесъ, сіяя, отражали,
             Направились къ дверямъ своей тюрьмы,
             Гдѣ блескъ небесъ смѣнило царство тьмы*
  
                                 ХСІ.
  
             Близъ Дарданеллъ они на якорь стали.
             Здѣсь надобно заботиться о томъ,
             Чтобъ получить фирманъ, хотя едва ли
             Нельзя пробраться и другимъ путемъ.
             Мужчинъ и женщинъ парами сковали
             Для вѣрности. Ихъ привезли гуртомъ
             Въ Константинополь, гдѣ всегда товару
             Удобенъ сбытъ, благодаря базару.
  
                                 ХСІІ.
  
             Но женщинъ было меньше и пришлось
             Сковать мужчину съ дамою (сопрано
             Съ прекраснымъ поломъ крестъ тяжелый несъ,
             Служа красивымъ спутницамъ охраной:
             Къ числу мужчинъ причины не нашлось
             Его отнесть), и потому Жуана
             По жребію (сюрпризовъ жизнь полна!)
             Съ вакханкой сочетала цѣпь одна.
  
                                 ХСІІІ,
  
             Сковали буффа съ теноромъ. Съ той злобой,
             Что театральный міръ плодитъ порой,
             Они глядѣли другъ на друга. Оба
             Дышали безпредѣльною враждой.
             Ругаясь, каждый цѣпь тянулъ особо,
             Сосѣдомъ больше мучимъ, чѣмъ судьбой.
             Безъ ссоръ не проходило ни минуты.
             Arcades ambo! то-есть: оба плуты.
  
                                 ХСІѴ.
  
             Съ Жуаномъ вмѣстѣ скована была
             Красивая роканка изъ Анконы;
             Ея побѣдамъ не было числа;
             Достойная названья bella donna,
             Она очами огненными жгла,
             Стараясь всѣмъ предписывать законы
             И головы кружить. Съ красой лица
             Кокеткѣ трудно ль страсть вселять въ сердца!
  
                                 XCV.
  
             Теперь она успѣха не имѣла:
             Жуанъ въ такую скорбь былъ погруженъ,
             Что жгучесть взоровъ дивы не согрѣла
             Его души. Хотя касался онъ
             Ея руки и стана то и дѣло,
             Все жъ хмелемъ страсти не былъ увлеченъ.
             Безъ учащенья бился пульсъ Жуана:
             Тому виной была отчасти рана.
  
                                 ХСѴІ.
  
             Зачѣмъ причины фактовъ разбирать,
             Когда имѣютъ факты лишь значенье.
             Такое постоянство благодать,
             Тѣмъ больше, что извѣстно изреченье:
             "О льдахъ Кавказа можно ль помышлять,
             Огонь въ рукахъ имѣя?" Искушенье
             Съ повѣсою не справилось моимъ
             И вышелъ онъ изъ боя невредимъ.
  
                                 XCVII.
  
             Умѣлъ и я быть твердымъ. Мнѣ легко
             То доказать, но продолжать не буду,--
             Боюсь зайти ужъ слишкомъ далеко.
             Издатель мой и такъ трубитъ повсюду,
             Что легче чрезъ игольное ушко
             (Совсѣмъ сконфуженъ я!) пройти верблюду,
             Чѣмъ пѣснямъ музы вѣтреной моей
             Попасть въ читальни англійскихъ семей.
  
                                 ХСѴІІІ.
  
             Пускай шипятъ, я не вступаю въ споръ;
             Какъ видите, уступчивъ сталъ теперь я; '
             Вотъ Фильдингъ, Прайоръ, Смоллетъ.
             Громкій хоръ
             Хваленій ихъ встрѣчаетъ. За безвѣрье
             И вольности лишь я несу укоръ;
             Въ былые дни я маску съ лицемѣрья
             Любилъ срывать, вступая съ ложью въ бой,
             Теперь же не гонюся за борьбой.
  
                                 ХСІХ.
  
             Мнѣ бранный хмель былъ въ юности забавой,
             Теперь я мира жажду и готовъ
             Забыть вражду. Предоставляю право
             Другимъ разить, а самъ щажу враговъ.
             Мнѣ все равно -- со мной простится ль слава,
             Пока я живъ, пройдетъ ли даль вѣковъ:
             Подъ громъ хвалы, подъ вѣтра вой унылый
             Трава растетъ все такъ же надъ могилой.
  
                                 С.
  
             Жизнь для пѣвца, что славенъ и могучъ,
             Является частицею пустою
             Его существованья. Славы лучъ,
             Даря безсмертье, грѣетъ ли собою?
             Такъ снѣжный комъ, катясь съ отвѣсныхъ кручъ,
             Становится громадною горою,
             Что, раздуваясь, крѣпнетъ и растетъ,
             А все жъ гора такая -- только ледъ.
  
                                 CI.
  
             Мужей великихъ часто ждетъ забвенье;
             Безъ отзвуковъ смолкаетъ громъ похвалъ;
             Кто можетъ прахъ спасти отъ разрушенья?
             Кто, за безсмертьемъ мчась, не погибалъ?
             Законъ природы -- вѣчное движенье.
             Ахилла прахъ ногой я попиралъ,
             А многіе считаютъ миѳомъ Трою.
             Не будетъ ли и Римъ забытъ толпою?
  
                                 СІІ.
  
             Предъ временемъ склоняется все ницъ,
             Могила вытѣсняется могилой;
             Вѣка бѣгутъ; забвенью нѣтъ границъ:
             Событій рядъ оно похоронило;
             Стираются и надписи гробницъ.
             Забвеніе немногихъ пощадило;
             Межъ тѣмъ не счесть прославленныхъ именъ,
             Что скрылись безъ слѣда во мглѣ временъ!
  
                                 СІІІ.
  
             Не разъ видалъ я холмъ уединенный,
             Гдѣ де-Фуа погибъ во цвѣтѣ дней:
             Онъ слишкомъ долго жилъ съ толпой презрѣнной,
             Но рано для тщеславія людей
             Окончилъ дни. Въ честь бойни подъ Равенной
             Воздвигнута колонна-мавзолей;
             Но памятникъ оставленъ безъ призора,
             И бремя лѣтъ его разрушитъ скоро.
  
                                 СІѴ.
  
             Хожу къ гробницѣ Данта я порой;
             Ее воздвигнувъ люди были правы:
             Здѣсь чествуемъ пѣвецъ, а не герой!
             Придетъ пора, когда и лавръ кровавый,
             И пѣснь пѣвца исчезнутъ, скрыты тьмой,
             Какъ сгинули безслѣдно пѣсни славы,
             Что воспѣвали подвиги тѣхъ лѣтъ,
             Когда еще не зналъ Гомера свѣтъ.
  
                                 СѴ.
  
             Для той. колонны цементомъ служила
             Людская кровь. Не разъ осквернена
             Была толпой воителя могила;
             Къ побѣдамъ чернь презрѣнія полна.
             Ничтоженъ лавръ, добытый грубой силой.
             Толпа клеймить презрѣніемъ должна
             Людей, что превращали міръ (успѣшно
             Гонясь за славой) въ Дантовъ адъ кромѣшный.
  
                                 СѴІ.
  
             Все жъ барды будутъ пѣть. Пускай твердятъ,
             Что слава дымъ: онъ -- ѳиміамъ для свѣта;
             Страданья и любовь пѣвцовъ плодятъ;
             Волна, клубяся, пѣною одѣта,
             Когда нельзя ей одолѣть преградъ;
             Такъ страсти заставляютъ пѣть поэта;
             Поэзія -- невольный взрывъ страстей.
             (Возможно ли мириться съ модой ей?)
  
                                 СѴІІ.
  
             Вы правы, люди, силясь сбить съ дороги
             Пѣвца, что цѣлый вѣкъ страстямъ служилъ
             Что, испытавъ сердечныхъ бурь тревоги
             И боль душевной муки, получилъ
             Отъ неба даръ печальный и убогій,
             Какъ въ зеркалѣ, страстей мятежный пылъ
             Волшебно отражать; но черезъ это
             Лишаетесь вы славнаго поэта!
  
                                 CVIII.
  
             О, синіе чулки! вашъ строгій судъ
             Готовитъ ли парнасское крушенье
             Моимъ стихамъ? Ужель имъ дастъ пріютъ
             Пирожникъ, превративъ мое творенье
             Въ обертку? Удостоите ль мой трудъ
             Вы словомъ "imprimatur"? Я въ волненьи;
             Кастальскій чай вы льете всѣмъ пѣвцамъ,
             Забытъ лишь я; за что? не знаю самъ.
  
                                 СІХ.
  
             Ужель я пересталъ быть львомъ салоновъ,
             Любимцемъ дамъ, поэтомъ высшихъ сферъ,
             Что средь улыбокъ, вздоховъ и поклоновъ
             Всѣхъ восхищалъ изяществомъ манеръ?
             Коль болѣе не чтутъ моихъ законовъ,
             Я съ Вордсворта, сердясь, возьму примѣръ:
             Забытый бардъ сталъ увѣрять, клянусь я,
             Что синіе чулки -- гнѣздо безвкусья.
  
                                 СХ.
  
             "О, синій цвѣтъ, тобой я восхищенъ!"
             Такъ говорилъ, любуясь небесами,
             Какой-то бардъ.-- Синклитъ ученыхъ женъ!
             Къ вамъ обращаюсь съ тѣми же словами.
             Повсюду странный слухъ распространенъ,
             Что ваши ноги синими чулками
             Украшены; но это ложь молвы:
             Такихъ мнѣ не показывали вы.
  
                                 СХІ.
  
             Мои стихи читать во время оно
             Любили вы; тогда и я читалъ,
             Какъ въ книгѣ -- въ вашихъ взорахъ. Обороной
             Вы были мнѣ; теперь я жертвой сталъ;
             Все жъ не бѣгу отъ женщины ученой,
             Что часто совершенства идеалъ;
             Одну я зналъ: она была прекрасна,
             Мила, невинна,-- но глупа ужасно!
  
                                 СХІІ.
  
             Не мало въ мірѣ видимъ мы чудесъ.
             Извѣстье есть, что Гу мбольдтомъ (не знаемъ,
             Возможно ль дать тому извѣстью вѣсъ)
             Какой-то аппаратъ приспособляемъ
             Для измѣренья синевы небесъ
             (Названіе его позабываемъ).
             О, лэди Дафна! имъ измѣрить васъ
             Мнѣ дайте разрѣшенье въ добрый часъ.
  
                                 СХІІІ.
  
             Прерву здѣсь нить идей своеобразныхъ.
             Корабль на пропускъ получилъ фирманъ,
             На немъ болѣзней не было заразныхъ,
             И высадить рабовъ приказъ былъ данъ.
             На площади не мало было разныхъ
             Красивыхъ представительницъ всѣхъ странъ:
             Черкешенокъ, татарокъ и грузинокъ
             Былъ полонъ, какъ всегда, стамбульскій рынокъ.


  
                                 СХІѴ.
  
             За цѣну баснословную пошла
             Кавказа дочь, черкешенка-красотка,
             Съ ручательствомъ въ невинности. Была
             Та дѣвочка для знатоковъ находка;
             Надбавка цѣнъ въ унынье привела
             Покупщиковъ;товаръ шелъ слишкомъ ходко.
             Имъ отойти пришлось на задній планъ:
             Красавицу самъ покупалъ султанъ.
  
                                 СХѴ.
  
             Двѣнадцать негритянокъ юныхъ тоже
             Купцу не мало дали барышей;
             Цвѣтной товаръ на рынкахъ сталъ дороже
             Съ тѣхъ поръ, какъ негры ходятъ безъ цѣпей.
             Къ тому жъ порокъ, свои забавы множа,
             Любого короля всегда щедрѣй.
             Не любитъ добродѣтель денегъ трату,
             Но удержу въ расходахъ нѣтъ разврату.
  
                                 СХѴІ.
  
             Что сталось съ итальянцами? Къ пашамъ
             Одни пошли, другихъ жиды купили;
             Тѣ были причтены къ простымъ рабамъ,
             Тѣ ренегатствомъ участь облегчили;
             По одиночкѣ раскупили дамъ,
             Затѣмъ ихъ по гаремамъ размѣстили;
             Несчастныя не знали, что ихъ ждетъ --
             Погибель, бракъ иль просто рабства гнетъ.
  
                                 СХѴІІ.
  
             Здѣсь пѣснь свою окончить я намѣренъ,--
             Она длинна и утомила васъ;
             Несносно многословье; я увѣренъ,
             Что вы меня бранили ужъ не разъ;
             Что жъ дѣлать, я своей природѣ вѣренъ!
             Здѣсь кончу и дальнѣйшій свой разсказъ
             Я отложу до пятаго "Дуана".
             (То слово занялъ я у Оссіана).
  

ПѢСНЬ ПЯТАЯ.

  
                                 I.
  
             Поэты, что сбираютъ риѳмы въ пары,
             Какъ голубковъ Венера, мать утѣхъ,
             Чтобъ пѣть любви и сладострастья чары,
             Плодятъ развратъ и сѣютъ зло и грѣхъ.
             Ихъ тѣмъ неотразимѣе удары,
             Чѣмъ ихъ стиховъ блистательнѣй успѣхъ,
             Овидій -- въ томъ примѣръ, Петрарка тоже,
             Когда судить мы станемъ ихъ построже.
  
                                 II.
  
             Я лютый врагъ безнравственныхъ поэмъ,
             И если допускаю сочиненья,
             Которыхъ я не одобряю темъ,
             То чтобы рядомъ шло нравоученье
             Съ ошибками, и требую затѣмъ,
             Чтобъ грѣхъ наказанъ былъ для наставленья.
             Итакъ, коль не измѣнитъ мнѣ Пегасъ,
             Я удивлю моралью строгой васъ.
  
                                 III.
  
             Дворцовъ прибрежныхъ чудные узоры,
             Святой Софіи куполъ золотой,
             Плывущій флотъ, синѣющія горы,
             Олимпъ высокій въ шапкѣ снѣговой,
             Двѣнадцать острововъ, что тѣшатъ взоры --
             Вотъ чудная картина, что собой
             Когда-то Мэри Монтэгю плѣнила.
             Такихъ картинъ неотразима сила!
  
                                 IV.
  
             Люблю я имя Мэри. Много грезъ
             И цѣлый рядъ несбывшихся мечтаній
             Въ моей душѣ съ тѣмъ именемъ слилось;
             Оно еще мнѣ мило, хоть страданій
             Не мало я тяжелыхъ перенесъ...
             Отраденъ свѣтлый міръ воспоминаній!
             Однако я впадаю въ грустный тонъ,
             Но не къ лицу моей поэмѣ онъ.
  
                                 V.
  
             Уныло вѣтеръ дулъ; ревѣло море;
             Съ "Могилы Великана" -- чудный видъ,
             Когда бушуютъ волны на просторѣ,
             Когда весь берегъ пѣною покрытъ.
             Опасна непогода на Босфорѣ:
             Она пловцу погибелью грозитъ.
             Картина бури сладостна для взора,
             Но моря нѣтъ опаснѣе Босфора.
  
                                 VI.
  
             Лазурь небесъ скрывалась въ облакахъ;
             Былъ день осенній, мрачный и ненастный.
             Порой осенней бури въ тѣхъ краяхъ
             Для жизни моряковъ всегда опасны...
             Пловецъ, въ часъ бури, кается въ грѣхахъ,
             Исправиться клянется, но напрасно:
             Утонетъ ли -- и въ клятвѣ прока нѣтъ;
             Когда жъ спасется онъ -- забытъ обѣтъ.
  
                                 VII.
  
             Рабы всѣхъ странъ на площади стояли,
             Ихъ привели для торга безъ цѣпей.
             Нѣмую скорбь ихъ лица выражали,
             Имъ было жаль отчизны и друзей.
             Лишь негры въ сонмѣ ихъ не унывали:
             Они мирились съ участью своей
             И уживались съ тяжкою неволей,
             Какъ угорь со своей злосчастной долей.
  
                                 VIII.
  
             Жуанъ былъ въ цвѣтѣ лѣтъ. Надеждъ и силъ
             Еще не могъ утратить онъ избытокъ,
             Но видъ его былъ мраченъ и унылъ
             И слезъ скрывать не дѣлалъ онъ попытокъ.
             Невѣрный рокъ его всего лишилъ:
             Не мало вынесъ онъ душевныхъ пытокъ,
             И милую, и деньги потерялъ,
             Къ тому жъ рабомъ татаръ презрѣнныхъ сталъ.
  
                                 IX.
  
             И стоикъ бы навѣрно растерялся
             Отъ столькихъ бѣдъ, отъ столькихъ жгучихъ ранъ.
             Однакожъ онъ съ достоинствомъ держался.
             Его нарядъ богатый, стройный станъ
             Въ глаза бросались. Рѣзко отличался
             Отъ остальныхъ невольниковъ Жуанъ;
             Его наружность всѣхъ собой плѣняла.
             Онъ барышей купцу сулилъ не мало,
  
                                 X.
  
             Базаръ былъ сходенъ съ шахматной доской;
             На площади его пестрѣли рядомъ
             И бѣлые, и черные толпой.
             Ихъ привели для сбыта, жалкимъ стадомъ.
             Одинъ невольникъ, статный и лихой,
             Лѣтъ тридцати, съ суровымъ, гордымъ взглядомъ,
             Въ числѣ другихъ на торгъ былъ приведенъ;
             Съ Жуаномъ находился рядомъ онъ.
  
                                 XI.
  
             Британца въ немъ признать не трудно было:
             Онъ былъ румянъ и бѣлъ, въ плечахъ широкъ;
             Его чело высокое носило
             Слѣды глубокихъ думъ иль злыхъ тревогъ;
             Его судьба невзгодой не сломила,--
             На все глядѣть онъ съ равнодушьемъ могъ.
             Онъ раненъ въ руку былъ; струей багряной
             Пятнала кровь его надвязку раны.
  
                                 XII.
  
             Къ Жуану, что немного пріунылъ,
             Но все же, не теряя самовластья,
             Достоинство и гордость сохранилъ,
             Проснулось въ немъ горячее участье.
             Невольно онъ сочувствіе дарилъ
             Товарищу ихъ общаго несчастья,
             А самъ онъ на плачевный свой удѣлъ
             Съ полнѣйшимъ безучастіемъ глядѣлъ.
  
                                 XIII.
  
             Онъ такъ сказалъ Жуану: "Мы не схожи
             Съ толпою этихъ жалкихъ дикарей,
             Что окружаютъ насъ. Лишь въ цвѣтѣ кожи
             Различье ихъ. Порядочныхъ людей
             Лишь вы да я имѣю видъ пригожій.
             Знакомство мы должны свести скорѣй.
             Откуда вы? Я буду радъ, какъ другу,
             Вамъ оказать и ласку и услугу".
  
                                 XIV.
  
             Жуанъ сказалъ:-- "Испанецъ родомъ я".
             -- "Такого ждалъ я именно отвѣта:
             Не можетъ подлый грекъ держать себя
             Такъ гордо. Ваша пѣснь еще не спѣта;
             Надежды до конца терять нельзя.
             Смотрите,-- перемѣнится все это;
             Мы всѣ фортуны жалкіе рабы,
             Но я привыкъ къ превратностямъ судьбы".
  
                                 XV.
  
             -- "Позвольте васъ спросить, хоть и неловко:
             Что привело нежданно васъ сюда?"
             -- "Отвѣтъ простой; шесть турокъ и веревка".
             -- "Но мнѣ узнать хотѣлось бы, когда
             И какъ васъ взяли въ плѣнъ?"-- "Командировку
             Мнѣ далъ Суворовъ... Только въ томъ бѣда,
             Что приступомъ не могъ я взять Виддина
             И самъ былъ взятъ: вотъ бѣдъ моихъ причина".
  
                                 XVI.
  
             -- "А есть у васъ друзья?" -- "Въ невзгоды часъ
             Отыскивать ихъ -- тщетное старанье.
             Отвѣтилъ я на все; прошу и васъ
             Мнѣ разсказать свои воспоминанья".
             -- "Унылъ и длиненъ будетъ мой разсказъ".
             -- "А если такъ, то лучшее -- молчанье:
             Когда пространна повѣсть и грустна,
             Длиннѣе вдвое кажется она.
  
                                 XVII.
  
             Но все жъ не унывайте. Въ ваши лѣта
             Фортуна, что обманчива порой,
             Васъ не оставитъ; тѣмъ вѣрнѣе это,
             Что вамъ нельзя считать ее женой;
             Бороться съ ней никто не дастъ совѣта,--
             Былинкѣ гдѣ же справиться съ косой?
             Тотъ часто въ заблужденіи глубокомъ,
             Кто думаетъ, что можетъ править рокомъ".
  
                                 XVIII.
  
             -- "Печалюсь я не о судьбѣ своей,--
             Сказалъ Жуанъ:-- мнѣ жаль того, что было;
             Я лишь скорблю о счастьи прежнихъ дней;
             Я былъ любимъ, и -- нѣтъ подруги милой".--
             Тутъ онъ замолкъ, и тихо изъ очей
             Слеза скатилась.-- "Счастье измѣнило...
             Но все же я со страхомъ незнакомъ.
             И если плачу -- плачу о быломъ.
  
                                 XIX.
  
             Я твердъ душой, но тяжкій гнетъ разлуки
             Мнѣ не по силамъ".-- Тутъ онъ замолчалъ,
             Въ отчаяньи свои ломая руки,
             И голову склонилъ.-- "Я такъ и зналъ,
             Что женщина -- причина вашей муки.
             Понятна ваша скорбь. Я самъ рыдалъ,
             Когда прощался съ первою женою,
             А также, какъ былъ брошенъ и второю.
  
                                 XX.
  
             Но третья.." -- "Какъ,-- сказалъ Жуанъ:-- у васъ
             Есть три жены?" -- "Въ живыхъ лишь двѣ осталось...
             Чему тутъ удивляться?.. Вѣдь не разъ
             Инымъ вступать три раза въ бракъ случалось".
             -- "Что жъ третья? Продолжайте свой разсказъ...
             Надѣюсь, вамъ она вѣрна осталась
             И не ушла? -- "О, нѣтъ!-- тотъ отвѣчалъ:
             -- Отъ третьей самъ я въ страхѣ убѣжалъ".
  
                                 XXI.
  
             -- "Вы смотрите однако хладнокровно
             На жизнь",-- сказалъ Жуанъ.-- "Я смятъ борьбой.
             На вашемъ небѣ и свѣтло, и ровно
             Сіяетъ радугъ много; ни одной
             Не свѣтитъ мнѣ. Лишь въ юности любовно
             Насъ грѣетъ лучъ надежды золотой,
             Но время наши мысли измѣняетъ:
             Такъ кожу каждый годъ змѣя мѣняетъ.
  
                                 XXII.
  
             Сначала эта кожа и яснѣй,
             И лучше первой, но потомъ тускнѣетъ
             И съ каждымъ днемъ становится блѣднѣй.
             Насъ въ юности любовь живитъ и грѣетъ,
             Затѣмъ мы узнаемъ другихъ страстей
             Тяжелый гнетъ и сердце леденѣетъ:
             Иной честолюбивъ и скупъ другой,
             А третій дышитъ местью лишь одной".
  
                                 XXIII.
  
             Жуанъ сказалъ: -- ,Вы, можетъ быть, и правы,
             Но все жъ судьба тяжелая насъ ждетъ;
             Слова мы тратимъ только для забавы".
             -- "Не много прока въ нихъ" -- отвѣтилъ тотъ.
             -- "Ho если мнѣнья правильны и здравы,
             Страданье учитъ насъ. Такъ, рабства гнетъ
             Узнавъ, не станемъ мы тѣснить народа,
             Когда намъ вновь достанется свобода".
  
                                 XXIV.
  
             Жуанъ сказалъ, скрывая грустный вздохъ:
             -- "Какъ побывать хотѣлъ бы я на волѣ,
             Чтобъ мстить злодѣямъ!... Да поможетъ Богъ
             Несчастнымъ, побывавшимъ въ этой школѣ!"
             -- "Довольно испытали мы тревогъ
             И долго ждать намъ не придется болѣ:
             Вотъ черный евнухъ съ насъ не сводитъ глазъ;
             Хотѣлъ бы я, чтобы купили насъ!
  
                                 XXV.
  
             Конечно, грустно наше положенье,
             Но лучшихъ мы дождаться можемъ дней:
             Всѣ смертные, почти безъ исключенья,
             Рабы своихъ желаній и страстей.
             Холодный свѣтъ не знаетъ сожалѣнья;
             Онъ глухъ къ мольбамъ безпомощныхъ людей.
             Жить для себя, вполнѣ чуждаясь чувства,
             Вотъ безсердечныхъ стоиковъ искусство!"
  
                                 XXVI.
  
             Въ то время подошелъ поближе къ нимъ
             Сераля стражъ безполый, евнухъ хилый;
             Въ осмотрѣ ихъ онъ былъ неутомимъ;
             Онъ оцѣнилъ ихъ ростъ, наружность, силы.
             Нѣтъ, никогда съ вниманіемъ такимъ
             Любовникъ не оглядываетъ милой,
             Сукно -- портной, проценты -- ростовщикъ
             Барышникъ -- лошадей, какъ покупщикъ --
  
                                 XXVII.
  
             Невольника. Должно-быть, есть отрада --
             Существъ себѣ подобныхъ покупать.
             Но, впрочемъ, всѣ продажны; только надо
             Покупности и вѣсъ, и мѣру знать;
             Кого плѣняетъ мѣсто иль награда,
             Кого успѣхъ; все жъ долженъ я сказать,
             Что дѣйствуетъ всего успѣшнѣй злато...
             За власть, какъ за пинки, по таксѣ плата.


  
                                 XXVIII.
  
             Ихъ осмотрѣвъ съ вниманьемъ, наконецъ,
             Сначала одного, затѣмъ обоихъ,
             Сталъ евнухъ торговать. Кричалъ купецъ;
             Кричалъ и онъ, словъ не жалѣя строгихъ;
             Торгуютъ такъ коровъ, свиней, овецъ
             На ярмаркахъ. Такое брало зло ихъ,
             Такой враждой пылалъ ихъ гнѣвный взоръ,
             Что всѣмъ казалось,-- драка кончитъ споръ.
  
                                 XXIX.
  
             Но шумъ утихъ, и евнухъ съ грустной миной
             Свой вынулъ кошелекъ и заплатилъ.
             Купецъ пересмотрѣлъ всѣ до единой
             Монеты, что въ уплату получилъ
             (А то и пары сходятъ за цехины).
             Всѣ деньги получивъ, онъ настрочилъ
             Расписку и съ довольнымъ выраженьемъ
             Сталъ думать объ обѣдѣ съ наслажденьемъ.
  
                                 XXX.
  
             Но могъ ли аппетитъ проснуться въ немъ
             И могъ ли онъ свершить пищеваренье
             Безъ всякой боли? Я увѣренъ въ томъ,
             Что совѣсти онъ слышалъ угрызенья
             За то, что безконтрольно, какъ скотомъ,
             Людьми распоряжался. Безъ сомнѣнья,
             На свѣтѣ ничего ужаснѣй нѣтъ,
             Какъ дурно переваренный обѣдъ.
  
                                 XXXI.
  
             Вольтеръ намъ говоритъ, но это -- шутка,
             Что, лишь поѣвши, сладость свѣтлыхъ думъ
             Вкушалъ Кандидъ. Вольтеръ неправъ: желудка
             Не можетъ гнетъ не дѣйствовать на умъ;
             Лишь тотъ, кто пьянъ, лишается разсудка
             И дѣйствуетъ, конечно, наобумъ.
             Воззрѣніе мое узнать хотите ль?
             Великій сынъ Филиппа -- мой учитель.
  
                                 XXXII.
  
             Вотъ мнѣнье Александра: "Намъ вдвойнѣ
             Напоминаетъ смерть процессъ питанья
             Съ другими жизни актами". По мнѣ,
             Коль пища можетъ радость иль страданье
             Въ насъ возбуждать, то лишніе вполнѣ
             Таланты, умъ, искусства и познанья;
             Кто станетъ имъ оказывать почетъ,
             Когда надъ всѣмъ желудокъ верхъ беретъ?
  
                                 XXXIII.
  
             Дней шесть тому назадъ я собирался
             По городу пройтись; вдругъ близъ меня
             Стрѣльбы необычайный звукъ раздался.
             Съ поспѣшностью изъ дома вышелъ я.
             Народъ шумѣлъ; на лицахъ страхъ читался.
             Израненный, молчаніе храня,
             На площади лежалъ старикъ почтенный,
             Начальникъ войска города Равенны.
  
                                 XXXIV.
  
             Несчастный! Чтобы счеты съ нимъ свести,
             Въ него пять пуль безжалостно всадили
             И бросили. Его перенести
             Къ себѣ велѣлъ я. Тщетно мы ходили
             За нимъ всю ночь; ужъ пользы принести
             Не въ силахъ всѣ старанья наши были.
             Пять вѣскихъ пуль и старое ружье
             Съ нимъ порѣшили. Месть взяла свое.
  
                                 XXXV.
  
             Я зналъ его и съ вздохомъ сожалѣнья
             Глядѣлъ на хладный трупъ. Не разъ видалъ
             Я мертвыхъ, но такого выраженья
             Спокойствія я прежде не встрѣчалъ
             На блѣдномъ ликѣ жертвы разрушенья.
             Казалось, онъ не умеръ -- только спалъ.
             (Изъ ранъ его кровь не лилась струею).
             Я на него глядѣлъ, объятъ тоскою.
  
                                 XXXVI.
  
             "Что жизнь и смерть?"-- у трупа я спросилъ.
             Но онъ молчалъ,-- безмолвна смерть нѣмая...
             "Возстань!" Но онъ лежалъ, лишенный силъ.
             Еще вчера, отвагою пылая,
             Войсками храбрый вождь руководилъ,
             Имъ гордо приказанья отдавая;
             Теперь же онъ безпомощно лежалъ,
             И барабанъ литавры замѣнялъ.
  
                                 XXXVII.
  
             Исполнены унынья и печали,
             Вокругъ вождя, что пролилъ кровь свою,
             Въ послѣдній, но не въ первый разъ, стояли
             Соратники его. Давно ль въ строю
             Они, дрожа, словамъ его внимали?
             И что жъ?.. Герой, прославленный въ бою,
             Побѣдными украшенный вѣнками,
             Погибъ -- убитъ продажными руками!
  
                                 XXXVIII.
  
             Близъ старыхъ ранъ, которыми стяжалъ
             Онъ славу и почетъ, виднѣлись рядомъ
             И новыя. Невольно ужасалъ
             Контрастъ такой. Смущеннымъ, робкимъ взглядомъ
             Я раны полководца озиралъ.
             Отъ мертвеца несло могильнымъ хладомъ.
             Глядя на этотъ трупъ, старался я
             Умомъ постигнуть тайну бытія.
  
                                 XXXIX.
  
             Но тайною осталась тайна эта.
             Насъ окружаетъ вѣчный мракъ тюрьмы.
             Что ждетъ насъ за могилой?-- Нѣтъ отвѣта.
             Сегодня -- жизнь, а завтра -- царство тьмы.
             Желаннаго намъ не дождаться свѣта.
             А міръ безсмертенъ, только смертны мы.
             Но мудрствовать я болѣе не стану
             И вотъ перехожу опять къ роману.
  
                                 XL.
  
             Британца и Жуана покупщикъ
             Сѣлъ со своей поклажею живою
             Въ роскошно-позолоченный каикъ,
             Что по волнамъ понесся съ быстротою.
             Друзья смутились, страхъ въ ихъ грудь проникъ:
             Трудна борьба съ невѣдомой судьбою...
             Вотъ у стѣны, въ тѣни деревъ густыхъ,
             Въ концѣ залива, стала лодка ихъ.
  
                                 XLI.
  
             Лишь проводникъ у двери постучался --
             Раскрылась дверь желѣзная. За нимъ
             Невольники пошли; онъ подвигался
             Съ большимъ трудомъ по зарослямъ густымъ.
             Ложилась тѣнь и ночи мракъ сгущался.
             Идти труднѣй все становилось имъ.
             Гребцы исчезли съ лодкой, скрыты мракомъ,--
             Ихъ евнухъ удалилъ условнымъ знакомъ.
  
                                 XLII.
  
             Сквозь чащу померанцевыхъ деревъ
             Они съ трудомъ дорогу пролагали.
             (Природу юга былъ бы я готовъ
             Описывать, да всѣ поэты стали
             Ей посвящать плоды своихъ трудовъ!
             Такихъ поэмъ не мало вы читали
             Одинъ поэтъ гостилъ у турокъ разъ,--
             Съ тѣхъ поръ метода эта принялась).
  
                                 XLIII.
  
             Жуанъ слѣдилъ за евнухомъ въ волненьи.
             Вдругъ мысль ему блестящая пришла.
             И вамъ, и мнѣ, въ подобномъ положеньи,
             Такая мысль легко прійти бъ могла.
             "Убить проводника одно мгновенье,--
             Шепнулъ Жуанъ:-- "не вижу въ этомъ зла;
             Скорѣй нанесть ударъ, чѣмъ молвить слово,
             И мы затѣмъ свободны будемъ снова!"
  
                                 XLIV.
  
             Товарищъ возразилъ:-- "И что жъ потомъ?
             Какъ ухитримся дверь раскрыть снаружи?
             Мы, можетъ быть, и кожи не спасемъ
             (Варѳоломея вспомните!). Намъ хуже,
             Конечно, будетъ завтра подъ замкомъ
             Въ глухой тюрьмѣ. Я голоденъ къ тому же
             И, не жалѣя первородства правъ,
             Ихъ продалъ бы за бифштексъ, какъ Исавъ.
  
                                 XLV.
  
             Конечно, домъ находится за садомъ;
             Не сталъ бы этотъ негръ, увѣренъ я,
             Идти одинъ съ невольниками рядомъ,
             Когда бъ не зналъ о близости жилья.
             Лишь крикнетъ -- многочисленнымъ отрядомъ
             Сюда сбѣгутся въ мигъ его друзья.
             Но посмотрите: вотъ дворецъ предъ нами.
             Какъ онъ красивъ и залитъ весь огнями!"
  
                                 XLVI.
  
             Дѣйствительно, дворецъ весь расписной
             Представился ихъ изумленнымъ взглядамъ;
             Онъ поражалъ отдѣлкой золотой
             И ярко разукрашеннымъ фасадомъ.
             Турецкій стиль богатъ лишь пестротой,
             Но гдѣ жъ ему идти съ искусствомъ рядомъ!
             Всѣ виллы вдоль Босфора и дворцы --
             Лишь ширмъ иль декорацій образцы.
  
                                 XLVII.
  
             Когда друзья къ роскошному жилищу
             Приблизились, ихъ сладко поразилъ
             Отрадный запахъ яствъ. Глядя на пищу,
             Жуанъ свое рѣшенье отложилъ,
             Подумавъ: "Путь себѣ потомъ прочищу"...
             Голодному лишь запахъ пищи милъ.
             Британецъ молвилъ:-- "Намъ теперь лишь нуженъ
             Часъ отдыха и вкусный, сытный ужинъ".
  
                                 XLVIII.
  
             Совѣтуютъ, чтобъ убѣждать людей --
             На ихъ разсудокъ дѣйствовать и страсти.
             Послѣднее мнѣ кажется вѣрнѣй:
             Вѣдь умъ ничьей не поддается власти.
             Одинъ ораторъ плачетъ, чтобъ сильнѣй
             Подѣйствовать, другой сулитъ напасти:
             Желаетъ всякій тронуть, убѣдить,
             Но ни одинъ не хочетъ краткимъ быть.
  
                                 XLIX.
  
             Я твердо вѣрю въ силу убѣжденья
             И красоты; порой полезна лесть,
             Порою и угрозы; нѣтъ сомнѣнья,
             Что въ золотѣ не мало силы есть.
             Но все жъ людей въ такое умиленье
             Ничто не въ состояніи привесть,
             Въ такой восторгъ, какъ сладкій звонъ къ обѣду,
             Что славитъ плоти надъ душой побѣду.
  
                                 L.
  
             Хоть въ Турціи къ обѣду не звонятъ,
             Но трапеза и тамъ на первомъ планѣ.
             Лакеи не стояли чинно въ рядъ,
             И колоколъ не возвѣщалъ заранѣ
             О томъ, что столъ накрытъ; все жъ ароматъ
             Дымящихся и сочныхъ яствъ въ Жуанѣ
             Будилъ неотразимый аппетитъ...
             Планъ мщенья былъ отложенъ и забытъ.
  
                                 LI.
  
             Ихъ проводникъ увѣренно и смѣло
             Шелъ впереди. Несчастный и не зналъ,
             Что жизнь его на волоскѣ висѣла.
             Остановивъ невольниковъ, онъ сталъ
             Стучаться въ домъ. Мгновенье пролетѣло,--
             Съ воротъ глухихъ затворы сторожъ снялъ,
             И ихъ глазамъ представилася зала,
             Что въ роскоши восточной утопала.
  
                                 LII.
  
             Я въ описаньяхъ силенъ, но о ней
             Не стану говорить. Теперь такъ много
             Туристовъ развелось, что ихъ статей
             Не перечесть. Мнѣ съ ними -- не дорога:
             Все только описанья, но идей
             Не требуйте отъ нихъ, тѣмъ больше слога.
             Цѣль авторовъ -- чтобъ ихъ замѣтилъ свѣтъ,-
             А до природы имъ и дѣла нѣтъ.
  
                                 LIII.
  
             Вдоль стѣнъ, почти недвижно, возсѣдали
             Сыны пророка, ноги подъ себя
             Поджавъ. Иные въ шахматы играли;
             Другіе, разговоровъ не любя, ,
             Изъ мундштуковъ янтарныхъ дымъ пускали;
             Здѣсь спалъ одинъ, свернувшись какъ змѣя;
             А тамъ другой, объ ужинѣ мечтая,
             Къ нему приготовлялся, ромъ глотая.
  
                                 LIV.
  
             Ни толковъ ни разспросовъ никакихъ
             Не вызвало гяуровъ появленье;
             Разсѣянно оглядывали ихъ,--
             И лицъ не измѣнилось выраженье.
             Такъ, мимоходомъ, на коней лихихъ
             Глядятъ, цѣня ихъ силы и сложенье.
             Иные негру отдали поклонъ,
             Но ни о чемъ разспрошенъ не былъ онъ.
  
                                 LV.
  
             Оставивъ турокъ сонное собранье,
             Невольниковъ повелъ онъ за собой
             По ряду пышныхъ залъ. Вездѣ молчанье
             Царило, только въ комнатѣ одной
             Фонтана раздавалося журчанье.
             Да кое-гдѣ изъ-за портьеръ порой
             Выглядывали женскія головки,
             Что новизна смущала обстановки.
  
                                 LVI.
  
             Довольно лампъ вдоль стѣнъ горѣло въ рядъ,
             Чтобъ освѣщать ихъ путь, но слишкомъ мало,
             Чтобъ роскошь этихъ царственныхъ палатъ
             Во всемъ своемъ величьи выступала.
             Тяжелою печалью я объятъ,
             Когда передо мной пустая зала,
             Гдѣ не видать кругомъ души живой.
             Унылъ ея торжественный покой!
  
                                 LVII.
  
             Близъ скалъ сѣдыхъ, что злобно точатъ волны,
             Въ пустынѣ иль въ лѣсу, -- не страшно намъ
             Уединенье. Пусть они безмолвны --
             Просторъ и тишь душѣ отрадны тамъ.
             Но если мрака и молчанья полны
             Палаты, гдѣ веселью свѣтлый храмъ
             Воздвигнутъ, тяжекъ этотъ видъ унылый --
             Онѣ тогда сходны съ нѣмой могилой.
  
                                 LVIII.
  
             Веселый ужинъ, ласки и привѣтъ,
             Подруги милой образъ идеальный,
             Уютный уголокъ и -- горя нѣтъ,
             И часъ за часомъ мчится безпечально.
             Эффектнѣе, конечно, яркій свѣтъ,
             Что газъ бросаетъ въ залѣ театральной;
             Но мнѣ просторъ пустынныхъ залъ милѣй.
             Вотъ отъ чего тоска въ душѣ моей!
  
                                 LIX.
  
             Безцѣльны зодчихъ пышныя затѣи:
             Чѣмъ больше зданье, тѣмъ виднѣе намъ>
             Какъ жалокъ человѣкъ. Зачѣмъ пигмеи
             Соборы воздвигаютъ къ небесамъ?
             Дворцы, чертоги, храмы, мавзолеи --
             Къ чему они съ тѣхъ поръ, какъ палъ Адамъ?
             Какъ не умѣритъ эти вожделѣнья
             Разительный примѣръ столпотворенья!..
  
                                 LX.
  
             Великъ былъ Вавилонъ, что всѣхъ давилъ
             Богатствами и силой. Величаво
             Навухороносоръ надъ нимъ царилъ,
             Пока не сталъ пастись въ тѣни дубравы;
             Со львами тамъ справлялся Даніилъ,
             Съ Пирамомъ Тизба увѣнчались славой
             И тамъ жила, собой плѣняя свѣтъ,
             Семирамида, жертва злыхъ клеветъ.
  
                                 LXI.
  
             Всѣ лѣтописцы, злобною толпою,
             Пристрастіемъ къ коню ее клеймятъ.
             (Любовь, какъ и религія, порою
             Впадаетъ въ ересь!) Но такой развратъ
             Невѣроятенъ; жалкой клеветою
             Все это отзывается. Наврядъ
             Могло такъ быть, и я иного мнѣнья:
             Скакунъ имѣлъ курьера тамъ значенье.
  
                                 LXII.
  
             Иной, пожалуй, скажетъ: "Вавилонъ --
             Лишь миѳъ пустой!" (Безвѣріе -- не чудо
             Въ нашъ вѣкъ). Но скептикъ будетъ обличенъ:
             У насъ есть доказательствъ вѣрныхъ груда.
             Сэръ Ричъ нашелъ, гдѣ былъ построенъ онъ,
             И нѣсколько камней привезъ оттуда;
             Къ тому жъ о немъ есть въ Библіи разсказъ.
             А Библіи слова -- законъ для насъ.
  
                                 LXIII.
  
             Пусть вспомнятъ тѣ, что воздвигаютъ зданья,
             Лишь думая о радостяхъ земныхъ,
             Горація прелестное воззванье:
             "Вы строите дворцы; а васъ въ живыхъ
             Не будетъ скоро, жалкія созданья!"
             Какою правдой дышитъ грустный стихъ:
             "Et sepulchri immemor struis domos!"
             Насъ манитъ жизнь, а смерти слышенъ голосъ.
  
                                 LXIV.
  
             Невольниковъ все за собою велъ
             Ихъ проводникъ. Объятый нѣгой, сонный
             Дворецъ молчалъ; вотъ съ ними негръ вошелъ
             Въ созданье фей, покой уединенный,
             Гдѣ роскоши воздвигнутъ былъ престолъ.
             Природа созерцала удивленно
             Красу и блескъ въ немъ собранныхъ вещей,
             Не зная, какъ съ искусствомъ ладить ей.
  
                                 LXV.
  
             Навалены богатствъ тамъ были горы,
             А цѣлый рядъ покоевъ былъ такихъ.
             Диваны красотой плѣняли взоры;
             Казалось, страшно даже сѣсть на нихъ.
             Ковровъ пестрѣли пышные узоры;
             Любуясь рядомъ тканей дорогихъ,
             Хотѣлось, чтобы ихъ не смять ногою,
             По нимъ скользить, ставъ рыбкой золотою.
  
                                 LXVI.
  
             Но этотъ блескъ не изумлялъ ничуть
             Проводника, тогда какъ отъ волненья
             У путниковъ его вздымалась грудь;
             Они неслись на крыльяхъ вдохновенья,
             Какъ будто бы подъ ними млечный путь
             Весь въ звѣздахъ разстилался. Въ углубленьи
             Одной изъ стѣнъ виднѣлся шкафъ большой.
             (Надѣюсь, вамъ разсказъ понятенъ мой,
  
                                 LXVII.
  
             А если нѣтъ, я не повиненъ въ этомъ),
             Негръ отперъ шкафъ, въ немъ былъ нарядовъ складъ,
             Что разнились и формою, и цвѣтомъ;
             Надѣть ихъ всякій турокъ былъ бы радъ,
             Чтобы блеснуть изящнымъ туалетомъ.
             Хоть выборъ былъ роскошенъ и богатъ,
             Но все же для гяуровъ негръ угрюмый
             По вкусу своему избралъ костюмы.
  
                                 LXVIII.
  
             Британцу онъ нарядъ богатый далъ:
             Широкій плащъ, какъ носятъ кандіоты,
             И пышныя шальвары; Шаль досталъ
             Тончайшаго узора и работы,
             Прибавивъ туфли и большой кинжалѣ,
             Чеканенный и съ яркой позолотой.
             Британецъ въ одѣяніи такомъ
             Выглядывалъ вполнѣ турецкимъ львомъ,
  
                                 LXIX.
  
             На нихъ глядя внушительно и строго,
             Баба, ихъ проводникъ, себѣ далъ трудъ
             Имъ объяснить, какъ ждетъ ихъ выгодъ много,
             Когда они безропотно пойдутъ
             Судьбою имъ указанной дорогой;
             Своимъ онъ долгомъ счелъ прибавить тутъ,
             Что согласись они на обрѣзанье --
             Похвалъ ихъ удостоятъ и вниманья.
  
                                 LXX.
  
             Онъ такъ окончилъ рѣчь:-- "Я былъ бы радъ
             Въ васъ видѣть мусульманъ, но принужденья
             Не пустятъ въ ходъ, чтобъ вы святой обрядъ
             Свершили надъ собой".-- Благодаренье
             Воздавъ ему за то, что знать хотятъ
             Объ этакой бездѣлицѣ ихъ мнѣнье,
             Британецъ, чтобъ смиренье заявить.
             Турецкіе порядки сталъ хвалить.
  
                                 LXXI.
  
             Онъ къ этому прибавилъ, что питаетъ
             Къ обычаямъ похвальнымъ мусульманъ
             Большое уваженье и желаетъ,
             Чтобъ для отвѣта срокъ ему былъ данъ;
             Принять онъ предложенье полагаетъ,
             Поужинавъ. -- О, срамъ! -- вскричалъ Жуанъ,--
             Возможно ль стать посмѣшищемъ для свѣта!
             Скорѣй умру, чѣмъ соглашусь на это.
  
                                 LXXII.
  
             Пусть голова скорѣй свалится съ плечъ!"
             Британецъ возразилъ:-- "Еще два слова,
             Вѣдь я еще свою не кончилъ рѣчь".
             Тутъ къ евнуху онъ обратился снова:
             -- "Поѣмъ сперва, затѣмъ пойду прилечь...
             Рѣшусь ли обратиться къ жизни новой.
             Потомъ скажу; но все надѣюсь я,
             Что принуждать не станете меня".
  
                                 LXXIII.
  
             -- "Вамъ также передѣться будетъ надо",--
             Сказалъ Жуану евнухъ и такой
             Досталъ нарядъ, что было бы отрадой
             Его надѣть красавицѣ любой;
             Жуанъ же оттолкнулъ его съ досадой
             Своею христіанскою ногой
             И такъ одѣться отказался прямо,
             Сказавъ; "Почтенный старецъ, я -- не дама".
  
                                 LXXIV.
  
             -- "Какой вашъ полъ,-- съ разсерженнымъ лицомъ
             Отвѣтилъ негръ,-- мнѣ это все едино;
             Но все же я поставлю на своемъ",
             -- "Какая же,-- спросилъ Жуанъ, причина
             Такой продѣлки? Что вамъ толку въ томъ,
             Что женщиной нарядится мужчина?"
             -- "Немного потерпите. и затѣмъ
             Поймете все; но я останусь нѣмъ".
  
                                 LXXV.
  
             -- "Я требую!"-- сказалъ Жуанъ нахально.
             -- "Прошу, -- замѣтилъ негръ, -- умѣрить пылъ;
             Такая смѣлость можетъ быть похвальна,
             Но для борьбы у васъ не хватитъ силъ;
             Она для васъ окончится печально".
             -- "Что жъ, съ платьемъ я свой полъ не измѣнилъ!"
             Воскликнулъ тотъ.-- "Коль къ мѣрамъ я тяжелымъ
             Прибѣгну, вы совсѣмъ проститесь съ поломъ.
  
                                 LXXVI.
  
             Я пышный предлагаю вамъ костюмъ,--
             Негръ продолжалъ.-- Что женскій онъ, нѣтъ спора,
             Но есть на то причина. Крикъ и шумъ
             Напрасны,-- въ этомъ убѣдитесь скоро!"
             Жуанъ стоялъ и мраченъ и угрюмъ.
             -- "Вотъ лоскутокъ отъ женскаго убора,
             Что дѣлать съ нимъ?"-- Жуанъ, сердясь, спросилъ.
             (Такъ кружево онъ цѣнное честилъ).
  
                                 LXXVII.
  
             Затѣмъ Жуанъ шальвары цвѣта тѣла
             Надѣлъ ворча и не скрывая гнѣвъ;
             Свой легкій станъ, рубашкой скрытый бѣлой,
             Онъ поясомъ стянулъ невинныхъ дѣвъ.
             Впередъ успѣшно подвигалось дѣло,
             Но юбка подвела: ее надѣвъ,
             Онъ оступился, въ складкахъ утопая.
             Неловкость извинительна такая.
  
                                 LXXVIII.
  
             Жуанъ, сердясь, урокъ свой первый бралъ,
             Какъ одѣваться женщиною; ясно,
             Что всѣхъ уловокъ дамскихъ онъ не зналъ.
             Когда же наступалъ моментъ опасный,
             Баба ему усердно помогалъ,
             Чтобъ съ модою все шло вполнѣ согласно;
             Самъ платье на Жуана онъ надѣлъ,
             Затѣмъ нарядъ съ вниманьемъ осмотрѣлъ.
  
                                 LXXIX.
  
             Все было хорошо, но вотъ досада:
             Прическа дамы требуетъ волосъ,
             Жуанъ же былъ остриженъ; но изъ склада
             Баба досталъ запасъ фальшивыхъ косъ;
             Пригладивъ ихъ душистою помадой,
             Убрать Жуана дамой удалось.
             Прическа, что и такъ красой плѣняла,
             Съ алмазами еще роскошнѣй стала.
  
                                 LXXX.
  
             Посредствомъ ножницъ, щипчиковъ, бѣлилъ
             Жуана совершилось превращенье,--
             На дѣвушку вполнѣ онъ походилъ.
             Баба сказалъ, исполненъ восхищенья:
             -- "За мной идите, сударь. Ахъ забылъ,
             Сударыня. Возможно ли сомнѣнье?"
             Тутъ хлопнулъ онъ рукой, и въ тотъ же мигъ
             Четыре негра стали возлѣ нихъ.
  
                                 LXXXI.
  
             -- "Васъ ужинъ ждетъ. Вотъ стража для надзора,--
             Британцу такъ Баба сказалъ: ,А вы
             За мной идите, робкая синьора;
             Но выкинуть прошу изъ головы
             Пустую блажь,-- я не терплю задора.
             Не опасайтесь, здѣсь не рыщутъ львы.
             Дворецъ султана -- рая Магомета
             Преддверье; мудрецу понятно это.
  
                                 LXXXII.
  
             "Не бойтесь: зла вамъ сдѣлать не хотятъ".
             -- "Тѣмъ лучше,-- былъ отвѣтъ:-- я за обиду
             Отмстить съумѣю. Тотъ не будетъ радъ,
             Кто оскорбитъ меня. Я слабъ лишь съ виду.
             Теперь я тихъ; но если мой нарядъ
             Въ обманъ введетъ, я изъ терпѣнья выйду
             И защитить свою съумѣю честь.
             Повѣрьте мнѣ, моя опасна месть!"
  
                                 LXXXIII.
  
             Когда Баба далъ снова приказанье
             Идти за нимъ, Жуанъ прощаться сталъ
             Съ товарищемъ. Глядя на одѣянье,
             Что юношѣ видъ женщины давалъ,
             Тотъ скрыть улыбку былъ не въ состояньи.
             -- "Здѣсь край чудесъ!-- ему Жуанъ сказалъ.
             -- "Мы взяты въ рабство чернымъ чародѣемъ:
             Я дѣвой сталъ, а вы -- турецкимъ беемъ.
  
                                 LXXXIV.
  
             Прощайте!" -- "Если встрѣтимся опять,--
             Отвѣтилъ тотъ,-- хоть я пойду налѣво,
             Направо вы,-- о многомъ разсказать
             Придется намъ. Безропотно, безъ гнѣва
             Судьбы велѣнья надо принимать.
             Но сохраните честь, хоть пала Ева!"
             -- "Меня не соблазнитъ и самъ султанъ,
             Руки не предложивъ",-- сказалъ Жуанъ.
  
                                 LXXXV.
  
             Разстаться для друзей пора настала.
             По анфиладѣ залъ и галлерей
             Баба провелъ Жуана. У портала,
             Что поражалъ массивностью своей,
             Они остановились. Все дышало
             Здѣсь святостью и миромъ алтарей;
             Вездѣ носились волны ѳиміама.
             Они, казалось, были возлѣ храма.
  
                                 LXXXVI.
  
             Порталъ-колоссъ, украшенный рѣзьбой,
             Весь вылитъ былъ изъ бронзы позлащенной;
             На немъ изображался лютый бой:
             Здѣсь побѣдитель шелъ, тамъ побѣжденный
             Лежалъ въ пыли, и плѣнныхъ за собой
             Велъ тріумфаторъ. Эры отдаленной,
             Когда Востокомъ кесарь управлялъ,
             Созданьемъ былъ роскошный тотъ порталъ.
  
                                 LXXXVII.
  
             Въ концѣ онъ помѣщался пышной залы.
             Какъ бы служа контрастомъ тѣмъ дверямъ,
             Два карлика, уродства идеалы,
             Стояли на часахъ по ихъ бокамъ.
             Такъ жалкіе пигмеи были малы,
             Что ихъ никто бъ и не замѣтилъ тамъ,--
             Порталъ, что возлѣ нихъ стоялъ стѣною,
             Ихъ подавлялъ своей величиною.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Кто наступалъ на нихъ почти совсѣмъ,
             Тотъ только могъ, съ невольнымъ отвращеньемъ,
             Ихъ разглядѣть черты. Къ уродамъ тѣмъ
             Всѣ относились съ злобой и презрѣньемъ;
             Къ тому жъ изъ нихъ былъ каждый глухъ и нѣмъ,
             И цвѣтъ ихъ лицъ былъ всѣхъ цвѣтовъ, смѣшеньемъ.
             Границъ не знало безобразье ихъ,
             За то и денегъ стоило большихъ.
  
                                 LXXXIX.
  
             Они большою обладали силой.
             Держать всегда тѣ двери подъ замкомъ
             Ихъ главною обязанностью было;
             Но отворять имъ было нипочемъ
             Гарема дверь, что плавно такъ скользила,
             Какъ плавенъ стихъ у Роджерса. Притомъ
             И казни ими тайно совершались:
             Для дѣлъ такихъ всегда нѣмые брались.
  
                                 ХС.
  
             Имъ знаки замѣняли разговоръ.
             Когда Баба предъ ними появился
             И приказалъ скорѣе снять затворъ,
             Такъ на Жуана строго устремился
             Чудовищей нѣмыхъ змѣиный взоръ,
             Что онъ невольно струсилъ и смутился.
             Казалось, имъ въ удѣлъ достался даръ
             Опутывать людей посредствомъ чаръ.
  
                                 ХСІ.
  
             Не мало далъ Жуану наставленій
             Баба предъ тѣмъ, чтобъ подойти къ дверямъ:
             -- "Не дѣлайте порывистыхъ движеній,
             Старайтесь подражать походкѣ дамъ;
             Когда мы не разсѣемъ подозрѣній
             Живыми не уйти отсюда намъ;
             Примите видъ взволнованный и томный,
             Какъ это долгъ велитъ дѣвицѣ скромной.
  
                                 ХСІІ.
  
             Остерегайтесь карликовъ: ихъ взоръ
             Пронижетъ васъ; онъ бдителенъ и зорокъ;
             Въ обманъ ввести старайтесь ихъ надзоръ,
             Коль только солнца свѣтъ вамъ милъ и дорогъ;
             Не то -- въ мѣшкѣ забросятъ насъ въ Босфоръ
             И никакихъ не примутъ отговорокъ;
             Таковъ обычай мѣстный, и какъ разъ,
             Безъ лодки въ даль угонятъ волны насъ".
  
                                 ХСІІІ.
  
             Съ напутствіемъ такимъ Жуана ввелъ онъ
             Въ покой, что убранъ былъ еще пышнѣй,
             Чѣмъ прочіе. Онъ былъ настолько полонъ
             Невѣроятной роскоши затѣй,
             Что глазъ, такою пышностью уколонъ,
             Не зналъ, на что глядѣть. Игра камней
             Сливалася вездѣ съ сіяньемъ злата;
             Все было тамъ и пышно, и богато.
  
                                 ХСІѴ.
  
             Въ дворцахъ Востока роскошь колетъ глазъ,
             Но никогда она тамъ не являлась
             Въ соединеньи съ вкусомъ. Мнѣ не разъ
             На Западѣ бывать въ дворцахъ случалось --
             И тамъ безвкусье поражало васъ,
             Хоть менѣе богатства замѣчалось.
             Нѣтъ средства-перечислить,сколько въ нихъ
             Картинъ и статуй видѣлъ я плохихъ.
  
                                 XCV.
  
             Въ той комнатѣ, объятой полумракомъ,
             Султанша возсѣдала, на диванъ
             Облоко тесь языкомъ музъ, любезностями дэнди, или метафорами, которыми такъ умѣетъ злоупотреблять Кэстльри. Въ ту самую минуту, какъ томная улыбка Гюльбеи стала-было подавать ему надежду на заключеніе мира, внезапно вошелъ Бабѣ, прежде чѣмъ Жуанъ рѣшился осмѣлиться на что-нибудь большее.
  

CXLIV.

   -- "Невѣста солнца! сестра луны!" такъ началъ Бабѣ: "властительница земли, чей взглядъ способенъ заставить задрожать сферы и повернуться планеты! Вѣрный вашъ рабъ (въ надеждѣ, что онъ не вошелъ слишкомъ рано) приноситъ вамъ вѣсть, достойную вашего высокаго вниманія: само солнце посылаетъ меня въ видѣ своего луча намекнуть намъ, что оно идётъ сюда."
  

CXLV.

   -- "Такъ ли ты сказалъ?" воскликнула Гюльбея. "Я бы желала, чтобъ лучъ его блеснулъ передо-мной не раньше завтрашняго утра Прикажи скорѣй моимъ женщинамъ образовать млечный путь! Торопись, старая комета, и увѣдомь звѣзды о томъ, что имъ слѣдуетъ дѣлать. Ты же, христіанинъ, спрячься между ними, какъ знаешь, если хочешь, чтобъ и тебя простила." Тутъ она была прервана глухимъ шумомъ, а затѣмъ восклицаніемъ: "султанъ идётъ!"
  

CXLVI.

   Сначала показалась вереница женщинъ гарема, потомъ эвнухи его величества, чёрные и бѣлые. Процессія была длиною чуть не въ четверть мили. Его величество, съ рѣдкою вѣжливостью, всегда объявлялъ о своихъ визитахъ вперёдъ, особенно ночью. Гюльбея была четвёртою и послѣднею женою султана, а потому, понятно, самой любимой.
  

CXLVII.

   Султанъ былъ мужчина довольно внушительнаго вида, съ чалмою до носа и бородой до глазъ. На тронъ вступилъ онъ прямо изъ тюрьмы, благодаря тому, что братъ его и предшественникъ былъ задавленъ. Вообще, онъ держалъ себя совершенно въ родѣ и духѣ тѣхъ султановъ, о которыхъ разсказываютъ въ своихъ исторіяхъ Кантемиръ и Нолльсъ. Истинно великихъ монарховъ встрѣчаемъ мы тамъ очень мало, за исключеніемъ Солимана, чьё имя -- честь и слава всего рода турецкихъ султановъ.
  

CXLVIII.

   Въ мечеть отправлялся онъ торжественной процессіей и исполнялъ молитвенные обряды болѣе чѣмъ съ восточной строгостью. Государственныя дѣла были поручены великому визирю: вообще, относительно этого предмета онъ обнаруживалъ очень мало любопытства. Не знаю, на сколько миръ и согласіе господствовали въ его домѣ: по крайней мѣрѣ, супружеской его жизни не смутилъ ни одинъ скандальный процессъ. Четыре жены и дважды пятьсотъ наложницъ жили невидимо и спокойно, какъ одна христіанская королева.
  

CXLIX.

   Если которой-нибудь случалось впасть въ лёгкій грѣшокъ, то не было и рѣчи о какомъ-нибудь уголовномъ процессѣ. Дѣло кончалось гораздо тише: мѣшокъ и море рѣшали всё и умѣли хорошо хранить тайну. Публика знала о случившемся не болѣе сказаннаго въ этихъ стихахъ. Пресса и не думала бичевать случившійся скандалъ. Такимъ-образомъ, нравственность была удовлетворена вполнѣ, а рыбы -- ещё болѣе.
  

CL.

   Султанъ видѣлъ собственными глазами, что луна кругла, и въ то же время былъ убѣждёнъ, что земля четырёхугольна, такъ-какъ онъ предпринималъ путешествіе въ пятьдесятъ миль и не замѣтилъ при этомъ ни малѣйшаго признака ея шарообразности. Имперію свою считалъ онъ безграничной, и хотя спокойствіе въ ней иногда нарушалось -- то тамъ, то сямъ -- возстаніями вѣроломныхъ пашей или набѣгами гяуровъ, но до Семи-башеннаго замка {Государственная тюрьма въ Константинополѣ, куда Порта сажаетъ всѣхъ посланниковъ враждебныхъ державъ, которые не успѣютъ выѣхать тотчасъ во объявленіи войны, сажаютъ ихъ подъ предлогамъ защиты отъ нападеній и оскорбленій черни.} враги доходили только
  

CLI.

   Въ лицѣ своихъ пословъ, которыхъ отправляли туда на житьё при всякомъ объявленіи войны, сообразно съ истиннымъ международнымъ правомъ, которое, конечно, не можетъ допустить, чтобъ эти бездѣльники, никогда не державшіе меча въ своихъ грязныхъ дипломатическихъ рукахъ, продолжали сѣять раздоры и составляли свои лживыя донесенія, не рискуя даже опалить пороховымъ дымомъ свои выпачканныя чернилами бакенбарды.
  

CLII.

   У султана было пятьдесятъ дочерей и четыре дюжины сыновей. Первыя, когда онѣ немного подростали, заключались во дворцѣ, гдѣ и жили монахинями до-тѣхъ-поръ, пока не являлся, вызванный нарочно, который-нибудь изъ нашей и не получалъ приказанія жениться на той, которая стояла на очереди, будь она даже шести лѣтъ отроду. Обычай, конечно, довольно странный; но онъ легко объясняется тѣмъ, что новый зять обязанъ былъ сдѣлать тестю значительный подарокъ.
  

CLIII.

   Сыновья проводили жизнь въ тюрьмѣ и выходили оттуда только для того, чтобъ надѣть на себя петлю или корону: которую изъ двухъ -- это знала одна судьба. Воспитанье, впрочемъ, получали они всѣ -- достойное принцевъ крови, что доказывалось и ихъ поведеніемъ, такъ-что любой, попавшій въ наслѣдники трона, одинаково былъ достоинъ быть повѣшеннымъ или коронованнымъ.
  

CLIV.

   Войдя, его величество привѣтствовалъ свою четвёртую супругу со всѣмъ церемоніаломъ, приличнымъ его сану. Она встрѣтила его съ радостной улыбкой и ласковымъ взглядомъ, какъ прилично супругѣ, только-что обманувшей своего супруга. Въ этихъ случаяхъ слѣдуетъ казаться привязанной къ супружескимъ обѣтамъ вдвое болѣе для того, чтобъ предотвратить угрожающее банкротство. Нѣтъ пріёма ласковѣй того, который дѣлается только-что украшенному рогами мужу.
  

CLV.

   Обведя, по обыкновенію, всѣхъ окружающихъ своими большими, чёрными глазами, его величество вдругъ увидѣлъ, среди прочихъ женщинъ, переодѣтаго Жуана. Видъ его, повидимому, не причинилъ ему ни удивленія, ни неудовольствія. Обратясь къ Гюльбеѣ, старавшейся подавить невольно-ускорившееся дыханье, онъ сказалъ тихимъ и важнымъ голосомъ: "Я вижу -- ты купила новую невольницу! Жаль, что простая христіанка можетъ быть такъ хороша."
  

CLVI.

   Комплиментъ этотъ, обративъ общее вниманіе на новокупленную дѣвушку, невольно заставилъ её покраснѣть и струсить. Подруги ея видимо упали духомъ. "О, Магометъ!" думалось каждой: "какъ это вздумалось его величеству обратить свое вниманіе на дочь гяура, тогда-какъ ни одна изъ насъ не удостоилась даже его милостиваго взгляда. Шопотъ и волненіе явно обнаружились въ толпѣ, хотя до громкаго смѣха, благодаря этикету, дѣло не дошло.
  

CLVII.

   Турки поступаютъ весьма основательно, держа женщинъ взаперти. Это приноситъ, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, огромную пользу. Какъ ни печально въ томъ сознаться, но необходимо замѣтить, что въ жаркомъ климатѣ нравственность далеко не такъ прочна, какъ у насъ, на Сѣверѣ, предотвращающемъ всякія преступленія, и гдѣ, какъ извѣстно, въ отношеніи чистоты съ нею не могутъ сравниться снѣга. Солнце, уничтожающее ежегодно полярные льды, дѣйствуетъ совершенно обратно на развитіе порока.
  

CLVIII.

   Вотъ причина, почему восточные народы такъ строги къ своимъ женщинамъ. Для нихъ оковы брака совершенно-равнозначущи съ обыкновенными цѣпями, хотя съ тою разницей, что, попавъ въ первыя, женщина уже не можетъ сдѣлаться опять такою, какъ была, точно подмоченная бочка бордо. Во всёмъ этомъ, впрочемъ, виновато многоженство. Отчего бы, въ самомъ дѣлѣ, не попробовать имъ, по нашему, связывать добродѣтельныя души попарно на-весь вѣкъ, въ видѣ того нравственнаго центавра, кличка которому: мужъ и жена?
  

CLIX.

   Здѣсь остановлюсь я съ съ моей исторіей для отдыха, хотя и не по недостатку матеріала, а просто по обычаю древнихъ эпическихъ поэтовъ -- спускать порой паруса и ставить риѳмы на якорь. Желаю одного, чтобъ эта пятая пѣсня была принята публикой какъ слѣдуетъ и имѣла подобающій ей успѣхъ! Что же касается шестой, то она, ручаюсь, превзойдётъ величіемъ всѣ предыдущія. Теперь же, подобно Гомеру, позволявшему себѣ иногда подремать, прошу позволенія отдохнуть и моей Музѣ.
  

ПѢСНЬ ШЕСТАЯ.

I.

   "Въ дѣлахъ людей бываютъ минуты, когда, пользуясь приливомъ..." {Тирада изъ трагедіи Шекспира: "Юлій Цезарь". (Дѣйствіе IV, сцена III.)} -- остальное вы знаете сами, и, безъ сомнѣнія, каждый изъ насъ имѣлъ въ жизни подобныя минуты, хотя не всякій умѣлъ ими воспользоваться, пропуская удобный случай безвозвратно. Но, безъ сомнѣнія, всё на свѣтѣ бываетъ къ лучшему, что всего лучше доказывается концомъ: дѣла часто начинаютъ исправляться только тогда, когда дойдутъ до самаго дурного положенія.
  

II.

   Бываютъ минуты и въ дѣлахъ женщинъ, когда, пользуясь приливомъ, заходятъ онѣ -- одинъ Богъ знаетъ куда! Надо быть очень искуснымъ мореплавателемъ, чтобъ нанести на карту всѣ теченія этого капризнаго моря. Самыя дикія фантазіи Іакова Бомена {Извѣстный духовидецъ, родившійся близь Гёрлица въ 1575 году. Онъ основамъ секту Боменитовъ, имѣвшую многихъ послѣдователей въ Германія и Англіи.} не могутъ идти въ сравненіе съ его вихрями и водоворотами. Мужчины, съ ихъ умомъ, разсуждаютъ и о томъ, и о другомъ, женщины же, съ своимъ сердцемъ, только мечтаютъ и мечтаютъ -- одинъ Богъ знаетъ о чёмъ.
  

III.

   И, однако, опрометчивая, своевольная женщина, молоденькая, прелестная собой, согласная рискнуть трономъ, міромъ -- словомъ, всѣмъ, лишь бы быть любимой на свой ладъ, готовая скорѣе вымести звѣзды съ небосклона, лишь бы быть свободной, какъ гуляющія на морѣ волны -- такая женщина, повторяю, была бы самимъ чёртомъ (если только чёртъ существуетъ) и сдѣлала бы многихъ манихеями.
  

IV.

   Троны и міръ часто потрясаются пустымъ честолюбіемъ, а потому, когда въ такую передрягу замѣшается страсть, мы охотно забываемъ или, по крайней мѣрѣ, прощаемъ ея безуміе. Если исторія сохранила память Антонія, то никакъ не за его побѣды; напротивъ, пораженіемъ своимъ при Акціумѣ, изъ-за прекрасныхъ глазъ Клеопатры, прославился онъ гораздо больше, чѣмъ Цезарь всѣми своими побѣдами.
  

V.

   Онъ погибъ пятидесяти лѣтъ изъ-за сорокалѣтней царицы. Я очень сожалѣю, что имъ не было -- одному двадцать, а другой пятнадцать лѣтъ, потому-что въ этомъ возрастѣ царство, благосостояніе и міръ кажутся пустыми игрушками. Я очень хорошо помню то время, когда, не имѣя для ставки на любовную игру царствъ, ставилъ я всё, что у меня было, именно -- сердце. Ставка моя, впрочемъ, стоила вселенной, потому-что и за всю вселенную не могу я возвратить теперь этихъ чувствъ, погибшихъ навсегда.
  

VI.

   Они были дороги, какъ грошъ ребёнку, и, можетъ-быть, подобно лептѣ вдовицы, зачтутся на томъ свѣтѣ, если не въ здѣшнемъ. Во всякомъ случаѣ, будутъ ли онѣ зачтены или нѣтъ, тѣ, которые любили и любятъ, согласятся, что блаженство этихъ чувствъ несравнимо ни съ чѣмъ. е Богъ есть -- любовь", учили насъ, но и любовь также -- Богъ, или, по крайней мѣрѣ, была имъ прежде, чѣмъ лицо земли избороздилось морщинами грѣха и горя. Вы можете провѣрить это при помощи хронологіи.
  

VII.

   Мы оставили нашего героя и третью героиню въ положеніи болѣе затруднительномъ, чѣмъ необыкновенномъ, такъ-какъ рискнуть своей кожей изъ-за сладкаго плода, называемаго замужней женщиной -- очень обыкновенная вещь для мужчины. Султаны въ особенности не жалуютъ этого рода грѣха и далеко не сходятся въ мнѣніи, относительно этого предмета, съ мудрымъ римскимъ стоикомъ Батономъ, который, какъ извѣстно, уступилъ собственную жену своему другу Гортензію { "Катонъ отдалъ свою жену, Марцію, другу своему Гортензію; но, по смерти этого послѣдняго, снова взялъ её къ себѣ. Этотъ поступокъ былъ осмѣянъ римлянами, которые сдѣлали замѣчаніе, что Марція вошла въ домъ Гортензія въ совершенной бѣдности, а вернулась къ Катону съ множествомъ сокровищъ". Плутархъ.}.
  

VIII.

   Конечно, Гюльбея была виновна: это я сознаю, оплакиваю и осуждаю. Но, въ то же время, я врагъ всякаго лицемѣрія, даже въ поэзіи, и потому обязанъ говорить правду, хотя бы она вамъ и не нравилась. Слабая разсудкомъ, увлекаемая силою страсти, Гюльбея находила, что сердца ея властелина (и то ещё, если она могла назвать его своимъ) было для нея недостаточно, тѣмъ болѣе, что онъ имѣлъ пятьдесятъ девять лѣтъ и полторы тысячи наложницъ.
  

IX.

   Я не математикъ, какъ Кассіо, но, примѣняя съ женской точностью числовыя теоріи, вычитанныя изъ книгъ, мнѣ кажется, что, взявъ въ разсчётъ годы его султанскаго величества, должно придти къ заключенію, что прекрасная султанша не могла быть имъ довольной. Султанъ, чтобъ быть справедливымъ ко всѣмъ своимъ любовницамъ, долженъ былъ раздѣлить на полторы тысячи частей своё сердце, тогда какъ извѣстно, что вещь эта должна находиться исключительно въ монопольномъ владѣніи.
  

X.

   Замѣчено, что женщины очень склонны къ сутяжничеству, когда зайдётъ вопросъ о законности владѣнья подобнаго рода, и, притомъ, большія ханжи, такъ-какъ для нихъ малѣйшее нарушеніе правъ въ этомъ случаѣ кажется двойнымъ грѣхомъ. Онѣ осаждаютъ васъ исками и процессами при малѣйшемъ сомнѣніи въ томъ, что принадлежащее имъ по закону попало въ руки кого-либо другого. Это могутъ подтвердить суды всѣхъ инстанцій.
  

XI.

   Если такія явленія обыкновенны въ христіанской землѣ, то и язычницы склонны смотрѣть на этотъ предметъ съ той же точки зрѣнія, хотя и не съ такимъ обширнымъ кругомъ дѣйствія. Взглянуть на предметъ свысока, какъ это дѣлаютъ монархи, и возстать на защиту попранныхъ неблагодарнымъ супругомъ правъ -- для нихъ очень обыкновенная вещь. А четыре законныхъ жены, конечно, имѣютъ и четверное право. Берега Тигра бываютъ свидѣтелями такихъ же сценъ ревности, какъ и берега Темзы.
  

XII.

   Гюльбея была, какъ сказано, четвёртой и потому любимой женой. Но что значитъ любовь, раздѣлённая между четырьмя! Многоженство дѣйствительно ужасная вещь не только но грѣху, но и по той скукѣ, которую она производитъ. Умный человѣкъ, женатый на одной женѣ, врядъ ли найдётъ достаточно философскихъ основаній, чтобъ завести ихъ нѣсколько. Никто, за исключеніемъ магометанъ, не захочетъ сдѣлать своимъ супружескимъ ложемъ уэрскую кровать {Въ одной гостинницѣ городя Уэра была огромная, старинная кровать въ двѣнадцать футовъ ширины, о которой упоминается въ "Двѣнадцатой Ночи" Шекспира.}.
  

XIII.

   Блистательный Султанъ... (Этотъ титулъ былъ ему присвоенъ, какъ и всѣмъ другимъ монархамъ, носящимъ его вплоть до поступленія въ собственность голодныхъ якобинцевъ-червей, уже сглодавшихъ самыхъ великихъ государей.) Итакъ, блистательный Султанъ бросилъ на Гюльбею нѣжный взглядъ, ожидая благосклоннаго пріема, съ какимъ встрѣчаютъ любовниковъ въ шотландскихъ горахъ.
  

XVI.

   Но здѣсь я долженъ оговориться: есть поцѣлуи, ласковыя слова и объятія, которые совсѣмъ не то, чѣмъ кажутся съ перваго взгляда, и могутъ надѣваться и сниматься, какъ шляпа, или, скорѣе, какъ чепчикъ, употребляемый прекраснымъ доломъ. Украшеніе это, какъ извѣстно, носится на головѣ, но отнюдь но составляетъ ея части, также точно, какъ ласки, о которыхъ я говорю, но составляютъ части сердца.
  

XV.

   Лёгкій, внезапный румянецъ, сладкій трепетъ -- это робкое выраженіе женскаго счастья, болѣе замѣтное въ вѣкахъ, чѣмъ въ глазахъ, при чёмъ первыя опускаются, точно хотятъ, подъ покровомъ тайны, ещё болѣе усилить наслажденье -- вотъ настоящіе признаки любви, понятные для скромной души, особенно когда любовь эта зародилась въ сердцѣ искренней женщины, этомъ лучшемъ изъ всѣхъ троновъ, которые она можетъ выбрать для своего мѣстопребыванія: излишняя горячность или холодность разрушаютъ всё очарованье.
  

XVI.

   Если излишняя горячность фальшива, то она хуже правды, если же -- истинна, то это огонь, который не можетъ долго длиться. Едва ли кто-нибудь (развѣ только въ самой ранней молодости) согласится размѣнять въ любви всё на одну чувственность. Это будетъ самое ненадёжное помѣщеніе капитала, который легко можетъ перейти въ руки перваго встрѣчнаго покупщика за ничтожный дисконтъ. Но, съ другой стороны, и слишкомъ холодныя женщины, по-моему, немного глупы.
  

XVII.

   Имъ мы не простимъ никогда ихъ дурнаго вкуса, потому-что всякій любовникъ -- всё-равно, пылкій или хладнокровный -- непремѣнно жаждетъ признанія во взаимности и хочетъ во что бы то ни стало раскалить сентиментальную страсть, будь это даже снѣжная любовница святаго Франциска {По легендѣ святой Францискъ, искушаемый чертомъ, лёгъ голымъ тѣломъ въ снѣгъ и пролежалъ до-тѣхъ-поръ, пока выведенный изъ терпѣнья лукавый его не оставилъ.}. Принципъ влюблённыхъ выражается въ словахъ Горація: "medio tu tutissimus ibis".
  

XVIII.

   Тутъ слово "tu" -- лишнее, но пусть оно остаётся, такъ-какъ того требуетъ стихъ, тоесть стихъ англійскій, а не старинный гекзаметръ. Впрочемъ, въ стихѣ этомъ нѣтъ ни риѳмы, ни мѣры и, вообще, онъ плохъ до-того, что употреблёнъ мной только для окончанія октавы. Просодія его не признаётъ; но попробуйте перевесть этотъ стихъ -- и вы получите полезное нравоученье.
  

XIX.

   Не знаю, была ли прекрасная Гюльбея вѣрна своей роли, но, во всякомъ случаѣ, она сыграла её съ успѣхомъ, а успѣхъ много значитъ во всёмъ, и въ сердечныхъ дѣлахъ не менѣе, чѣмъ въ дѣлѣ женскаго туалета. Мужское самолюбіе, впрочемъ, сильнѣе всякаго женскаго искусства. Онѣ лгутъ, мы лжёмъ, всѣ лгутъ и -- всё-таки любятъ. Никакія усилія, за исключеніемъ одного только голода, не въ силахъ искоренить въ насъ худшаго изъ всѣхъ нашихъ пороковъ -- стремленія производятъ себѣ подобныхъ.
  

XX.

   Итакъ, пусть спитъ спокойно наша царственная чета! Кровать -- не тронъ, и они могутъ спать спокойно, каковы бы ни были ихъ сны -- хороши или дурны. Тѣмъ не менѣе, обмануться въ ожиданіи удовольствія -- весьма непріятно для нашей бренной плоти. Мелкія неудачи въ жизни бѣсятъ насъ гораздо сильнѣе крупныхъ. Онѣ кончаютъ тѣмъ, что продалбливаютъ душу, какъ капля камень.
  

XXI.

   Брюзгливая жена, дурной сынъ, протестованный или предъявленный вексель съ огромными процентами, капризный ребёнокъ, больная собака, любимая лошадь, охромѣвшая въ ту минуту, какъ вы хотѣли на неё сѣсть, старая родственница, оставившая завѣщаніе хуже ея самой и въ которомъ отказала вамъ меньше самаго меньшаго, на что вы надѣялись -- всё это, конечно, пустяки, однако, я рѣдко видѣлъ людей, которыхъ бы они не мучили.
  

XXII.

   Я, какъ истинный философъ, готовъ послать къ чёрту векселя, скотовъ и людей, но только -- не женщинъ. Хорошее проклятіе способно совершенно успокоить мою желчь, и тогда мой стоицизмъ, освободясь отъ всякаго гнёта, горя и неудовольствія, отдаётъ въ распоряженіе мысли всю мою душу. А что такое душа и мысль? Откуда онѣ произошли? какъ развились?-- не знаю! Такъ пусть же чёртъ поберётъ и ихъ!
  

XXIII.

   Проклявъ такимъ-образомъ всё, чувствуешь себя удивительно облегченнымъ, точно послѣ прочтенія анаѳемы святого Аѳанасія, которая такъ нравится истинно-вѣрующимъ. Не думаю, чтобъ кто-нибудь могъ пожелать что-либо худшее своему врагу, простёртому у его ногъ: до того анаѳема эта положительна, торжественна и изящна. Въ нашихъ молитвенникахъ блещетъ она, какъ радуга на свѣтлыхъ небесахъ.
  

XXIV.

   Гюльбея и ея супругъ заснули спокойно: за одного, по крайней мѣрѣ, можно въ этомъ поручиться. О, какъ долга кажется ночь для виновной жены, любящей какого-нибудь молодого студента! Печально лежитъ она въ постели и ждётъ-не-дождётся сѣраго свѣта утра, тщетно стараясь поймать первый лучъ сквозь занавѣски окопъ; лежитъ въ волненьи -- то задремлетъ, то проснётся вновь -- и болѣе всего боится разбудить законнаго товарища своего ложа.
  

XXV.

   Да, выдаются такія тяжелыя ночи и, притомъ, не только подъ пологомъ неба, но и подъ пологомъ постели о четырёхъ столбахъ, съ шелковыми занавѣсками, на которой покоятъ свои головы богатые люди съ своими супругами, прикрытые простынями, болѣе бѣлыми, чѣмъ крутящійся въ воздухѣ снѣгъ, какъ говорятъ поэты. Бракъ, во всякомъ случаѣ, лотерея. Гюльбея, будучи императрицей, была, можетъ-быть, несчастнѣе жены иного мужика.
  

XXVI.

   Донъ-Жуанъ въ своёмъ женскомъ платьѣ и вся вереница гаремныхъ женщинъ преклонились передъ императорской четой и, затѣмъ, покорные обычному сигналу, молча разошлись по своимъ комнатамъ, расположеннымъ въ длинныхъ переходахъ сераля и служившимъ мѣстомъ успокоенія такого множества прекрасныхъ тѣлъ. Сколько сердецъ трепетали здѣсь при мысли о любви, какъ трепещетъ птичка въ клѣткѣ, ища свѣжаго воздуха!
  

XXVII.

   Я страстный поклонникъ прекраснаго пола и потому мнѣ часто приходится перефразировать извѣстную фразу тирана, желавшаго видѣть весь человѣческій родъ съ одной головой, чтобъ имѣть возможность отрубить её однимъ ударомъ меча {Кай Калигула, третій римскій императоръ, прославившійся своею страшною жестокостью и безразсудствомъ. По свидѣтельству Светонія, Калигула, разсвирѣпѣвъ однажды на народъ за-то, что онъ принялъ сторону противной ему партіи на играхъ въ циркѣ, воскликнулъ: "я желалъ бы, чтобы римскій народъ имѣлъ одну шею!"}. Желаніе моё почти также грандіозно, но далеко не такъ дурно и, притомъ, отличается скорѣе нѣжностью, чѣмъ жестокостью. Именно, я желаю, чтобы всѣ женщины имѣли одинъ розовый ротикъ -- и я могъ бы поцѣловать ихъ всѣхъ разомъ, отъ сѣвера до юга.
  

XXVIII.

   О, Бріарей! {Божество, имѣвшее сто рукъ, сто ногъ, пятьдесятъ головъ и пятьдесятъ пламенѣющихъ ртовъ.} какъ не позавидовать тебѣ, если, при огромномъ числѣ рукъ и головъ, ты имѣлъ въ такой же пропорціи всѣ остальные члены? Но моя Муза приходитъ въ ужасъ при одной мысли -- сдѣлаться невѣстой титана или предпринять путешествіе въ Патагонію. И такъ, вернёмся къ лиллипутамъ и отправимся, вмѣстѣ съ нашимъ героемъ, но лабиринту любви, гдѣ мы оставили его нѣсколько строкъ тому назадъ.
  

XXIX.

   По данному знаку, присоединился онъ къ толпѣ хорошенькихъ одалисокъ и вышелъ вмѣстѣ съ ними изъ залы. Конечно, положеніе его было весьма рискованно, такъ-какъ въ странѣ, гдѣ онъ находился, подобныя продѣлки оплачивались гораздо дороже, чѣмъ безчестье въ нашей нравственной Англіи, въ которой таксировано всё на свѣтѣ; тѣмъ не менѣе, Жуанъ не могъ удержаться, чтобъ не бросить косого взгляда на прелести своихъ спутницъ, на сколько онѣ были доступны для него.
  

XXX.

   Но онъ не забывалъ, что былъ переодѣтъ. Рой красавицъ продолжалъ путь по длиннымъ галлереямъ, изъ комнаты въ комнату, въ примѣрномъ порядкѣ, сопровождаемый эвнухами. Впереди шла надзирательница, обязанная наблюдать за порядкомъ въ рядахъ и смотрѣть, чтобъ ни одна не вздумала остановиться или заговорить безъ позволенія. Особа эта носила титулъ "матери дѣвицъ".
  

XXXI.

   Точно ли была она матерью -- я не знаю, равно какъ и то, точно ли были онѣ дѣвицами. Во всякомъ случаѣ, это былъ гаремный титулъ, придуманный неизвѣстно почему, но, конечно, стоившій любого. Существованіе его могутъ вамъ подтвердить князь Кантемиръ или Тоттъ {Князь Дмитрій Константиновичъ Кантемиръ, молдавскій господарь, отецъ нашего сатирика, князя Антіоха Дмитріевича, былъ однимъ изъ ученѣйшихъ и образованнѣйшихъ людей своего времени. Послѣ него осталось много сочиненій, преимущественно историческихъ, изъ которыхъ "Исторія возвышенія и упадка Оттоманской имперіи" была переведена на англійскій языкъ. Онъ умеръ въ 1723 году и погребёнъ въ Москвѣ. Де-Тоттъ, авторъ "Записокъ о положеніи Турецкой имперія, изданныхъ въ 1785 году.}. Обязанностью этой особы было предупреждать всякія порочныя стремленія тысячи пятисотъ молодыхъ женщинъ и наказывать провинившихся.
  

XXXII.

   Во всякомъ случаѣ, это была прекрасная синекура, тѣмъ болѣе лёгкая для исполненія, что въ гаремѣ не было ни одного мужчины, кромѣ его величества Султана. Такимъ-образомъ, съ помощью стражи, замковъ, стѣнъ и лёгкихъ исправительныхъ мѣръ, употреблявшихся только для примѣра другимъ, она успѣвала поддерживать, среди этой толпы красавицъ, такую же холодную атмосферу, какая существуетъ въ итальянскихъ монастыряхъ, гдѣ, какъ извѣстно, существуетъ для страсти только одинъ исходъ.
  

XXXIII.

   Какой же? конечно -- благочестіе. Я даже удивляюсь, какъ можете вы предложить подобный вопросъ. Но, пойдёмъ дальше. Какъ я уже сказалъ, эта вереница молоденькихъ женщинъ всѣхъ странъ, подчинённыхъ волѣ одного человѣка, подвигалась граціознымъ и медленнымъ шагомъ, подобно водянымъ лиліямъ, мѣрно плывущимъ вдоль русла ручейка или, вѣрнѣе, озера, потому-что ручейки не умѣютъ течь медленно.
  

XXXIV.

   Но едва достигли онѣ своихъ комнатъ и стража удалилась, какъ всѣ, точно сговорившись и забывъ невольничество, разомъ принялись пѣть, танцевать, болтать и смѣяться, подобно птичкамъ, школьникамъ, освобождённымъ обитателямъ Бэдлама {Бэдламъ -- домъ умалишенныхъ въ Лондонѣ.}, подобно волнамъ прилива, ирландцамъ на ярмаркѣ, или, наконецъ, подобно всѣмъ женщинамъ, вырвавшимся изъ оковъ, которыя, во всякомъ случаѣ, не приносятъ большой пользы.
  

XXXV.

   Разговоры вертѣлась преимущественно около вновь прибывшей. Ея ростъ, фигура, волосы -- всё было обсужено и разобрано. Нѣкоторыя находили, что платье на ней дурно сидитъ и удивлялись -- почему нѣтъ у ней серёгъ въ ушахъ; иныя увѣряли, что она уже не такъ молода; другія же, напротивъ, принимали её чуть не за ребёнка. Многія находили, что у ней мужская походка, а нѣкоторыя отъ души желали, чтобъ и всё остальное было у ней въ томъ же родѣ.
  

XXXVI.

   Всѣ, однако, единодушно соглашалась, что она была именно тѣмъ, что обличало ея платье, то-есть хорошенькой, свѣженькой дѣвушкой, во всёмъ подобной самымъ красивымъ грузинкамъ. Многія удивлялись глупости Гюльбеи, рѣшившейся купить невольницу, которую Султанъ, наскучивъ своей супругой, легко можетъ возвести на тронъ, раздѣливъ съ нею и власть свою, и все остальное
  

XXXVII.

   Всего страннѣе, однако, было въ этомъ скопищѣ дѣвицъ то, что, не смотря на ревность, которую красота вновь прибывшей могла возбудить, ни одна изъ нихъ, кончивъ первый поверхностный обзоръ, но начала находить въ ней -- то тамъ, то здѣсь -- кое-какихъ недостатковъ, что, какъ извѣстно, неизбѣжно происходитъ во всякомъ женскомъ обществѣ, всё равно -- христіанскомъ или языческомъ. Извѣстно, что всякая вновь прибывшая всегда оказывается уродливѣйшимъ созданьемъ въ мірѣ.
  

XXXVIII.

   Женщины гарема, въ этомъ отношеніи, были но лучше другихъ; но, должно-быть, существуетъ на свѣтѣ какая-то тайная симпатія, невѣдомая намъ самимъ -- симпатія половъ. Поэтому, не смотря на то, что онѣ не могли проникнуть тайны его переодѣванья, всѣ чувствовали къ вновь прибывшей какое-то неизъяснимое влеченіе, подобное магнитизму, дьяволизму, или чему вамъ будетъ угодно. Я объ этомъ спорить не стану.
  

XXXIX.

   Чувство это было для нихъ совершенно новымъ. Это былъ родъ какой-то сентиментальной дружбы, совершенно невинной и чистой, возбуждавшей желаніе, чтобъ вновь прибывшая была ихъ сестрой. Чувство это не раздѣлялось только тѣми, которыя уже положительно желали, чтобъ она была ихъ братомъ, котораго, въ ихъ родной, прекрасной Грузіи, навѣрно предпочли бы онѣ любому пашѣ или падишаху.
  

XL.

   Изъ числа особенно-расположенныхъ къ этой сентиментальной дружбѣ выдавались преимущественно три; это были: Лола, Катенька и Дуду. Короче, не вдаваясь въ подробное описаніе, скажу только, что всѣ онѣ, по самымъ вѣрнымъ свѣдѣніямъ, были прелестны -- выше всякихъ похвалъ. Различаясь ростомъ, наружностью, годами и происхожденіемъ, сходились онѣ безусловно въ симпатіи къ новой подругѣ.
  

XLI.

   Лола была смугла, какъ индіянка, и также пылка. Катенька {Катенька -- было имя одной изъ трёхъ дѣвушекъ, въ домѣ которыхъ Байронъ жилъ въ Аѳинахъ въ 1810 году.}, грузинка по происхожденію, отличалась бѣлизной, румянцомъ, большими голубыми глазами, прелестной ручкой и такой миніатюрной ножкой, что она на ходу едва касалась земли. Формы тѣла дуду, казалось, были созданы самой природою для постели. Довольно полная и медленная въ движеніяхъ, она была при этомъ красавицей, способной свести съ ума хотя бы даже васъ, почтенный читатель.
  

XLII.

   Съ виду походила она на спящую Венеру, способную прогнать сонъ у каждаго, кто бы увидѣлъ нѣжный румянецъ ея щёкъ, аттическій лобъ или носъ, достойный рѣзца Фидіаса. Члены ея отличались полнотой и даже, пожалуй, могли бы быть нѣсколько менѣе округлы, по, тѣмъ не менѣе, казалось невозможнымъ что-либо у ней отнять, не испортивъ общаго впечатлѣнья очарованья.
  

XLIII.

   Въ ней, правда, не было излишней живости, но она очаровывала душу, какъ занимающаяся майская заря. Глаза ея не сверкали, но, полуоткрытые, погружали въ сладкую нѣгу всякаго, кто на нихъ смотрѣлъ. Взглядъ ея (употребляю при этомъ совершенно новое сравненіе) походилъ на взглядъ статуи Пигмаліона, когда, изсѣченная изъ мрамора, она только-что начала робко пробуждаться къ жизни.
  

XLIV.

   Лола спросила объ имени вновь прибывшей. "Жуанна" -- былъ отвѣтъ.-- "О, какое хорошенькое имя!" Катенька пожелала узнать, откуда она родомъ.-- "Изъ Испаніи." -- "А гдѣ Испанія?" -- "Ахъ, пожалуста, не выказывай своего грузинскаго невѣжества такими вопросами!" колко остановила бѣдную Катеньку Лола. "Кто же не знаетъ, что Испанія -- островъ близь Марокко, между Египтомъ и Танжеромъ."
  

XLV.

   Дуду не сказала ни слова, но, сѣвъ возлѣ Жуанны, стала играть ея покрываломъ и волосами, пристально глядя ей въ глаза. Вздыхая, она, казалось, сожалѣла о судьбѣ бѣдной иностранки, попавшей сюда безъ друзей и руководителей, и сконфуженной тѣмъ непріятнымъ любопытствомъ, которымъ повсемѣстно встрѣчаютъ несчастныхъ скитальцевъ, подъ предлогомъ любезнаго участія къ ихъ особѣ и положенію.
  

XLVI.

   Но тутъ извѣстная уже вамъ "мать дѣвицъ" подошла съ словами: "сударыни, нора идти спать!-- Не знаю, право, что мнѣ дѣлать съ вами, моя милая", прибавила она, обращаясь въ новой своей гостьѣ, Жуаннѣ. "Васъ сегодня не ждали -- и всѣ постели заняты. Впрочемъ, на эту ночь я могу положить васъ съ собой; завтра же мы устроимъ всё, какъ слѣдуетъ."
  

XLVII.

   Тутъ Лола внезапно её перебила: "Мамаша! вы спите и безъ того дурно -- и мнѣ не хотѣлось бы, чтобъ кто-нибудь васъ тревожилъ. Пусть лучше Жуанна ляжетъ со мной. Мы обѣ вмѣстѣ гораздо тоньше васъ и займёмъ меньше мѣста. Прошу васъ, не возражайте! Я позабочусь обо всёмъ -- и Жуанна уснётъ спокойно." Но тутъ и Катенька вмѣшалась въ дѣло, объявивъ, что и у ней есть постель и доброе сердце.
  

XLVIII.

   "Кромѣ того", прибавила она, "я терпѣть не могу спать одна." -- "Это почему?" спросила старуха, нахмурясь.-- "Боюсь привидѣній", отвѣчала Катенька: "мнѣ всё чудятся мертвецы у каждой колонны кровати; кромѣ того, я постоянно вижу во снѣ гебровъ, гяуровъ и демоновъ." -- "Если такъ", возразила старуха, "то я боюсь, что Жуанна съ тобой не заснётъ совсѣмъ.
  

XLIX.

   "Пусть", продолжала она, "Лола спитъ по-прежнему одна, по причинамъ, въ объясненіе которыхъ я входить не стану. Катенькѣ совѣтую сдѣлать то же. Что же касается Жуанны, то пусть она ляжетъ съ Дуду. Она тиха, добра, спитъ крѣпко, и не станетъ болтать и возиться всю ночь. Не правда ли, моя милая?" Дуду ничего не отвѣчала. Вообще, качества ея были молчаливаго свойства.
  

L.

   Тѣмъ не менѣе, она встала и поцѣловала старуху въ лобъ, между глазъ, а Лолу и Катеньку -- въ обѣ щёки. Затѣмъ, слегка поклонясь (реверансы не приняты ни у турокъ, ни у грековъ), Дуду взяла Жуанну за-руку и повела её указать мѣсто, гдѣ имъ слѣдовало спать, оставя двухъ другихъ крайне недовольными оказаннымъ ей предпочтеніемъ, чего, впрочемъ, онѣ вслухъ высказать не посмѣли.
  

LI.

   Комната, куда онѣ вошли, была большая зала (по-турецки -- ода). Вдоль стѣнъ помѣщались кровати, уборные столики и множество другихъ вещей, которыя я легко бы могъ описать, такъ-какъ я всё это видѣлъ. Впрочемъ, довольно сказать, что недостатка не было ни въ чёмъ. Вообще, это было великолѣпное помѣщеніе, снабженное всѣми нужными для женщинъ вещами, за исключеніемъ одной или двухъ, которыя, впрочемъ, были къ нимъ ближе, чѣмъ они предполагали.
  

LII.

   Дуду, какъ уже было сказано выше, была -- прелестное созданье, способное скорѣе очаровать, чѣмъ поразить. Необыкновенно-правильныя черты ея лица принадлежали къ числу тѣхъ, которыя съ большимъ трудомъ воспроизводятся живописью, въ противуположность лицамъ, испорченнымъ какой-либо кричащей неправильностью и дышащимъ излишнимъ выраженіемъ, всё-равно -- дурнымъ или хорошимъ. Такія поражающія съ разу черты удаются художникамъ лучше и, обыкновенно, бываютъ весьма схожи.
  

LIII.

   Дуду напоминала спокойный, тихій ландшафтъ, въ которомъ всё -- гармонія, миръ и тишина. Роскошный и цвѣтущій, пріятный, безъ излишней рѣзкости, онъ если не само счастье, то подходитъ къ нему гораздо ближе, чѣмъ всѣ наши страсти и вообще всё то, что люди зовутъ высшимъ блаженствомъ, никогда его не испытавъ. Что до меня, то я видалъ бури и въ океанѣ, и въ женскомъ сердцѣ -- и, признаюсь, жалѣлъ любовниковъ больше, чѣмъ матросовъ.
  

LIV.

   Она была болѣе задумчива, чѣмъ меланхолична и болѣе серьёзна, чѣмъ задумчива. Но, при всёмъ томъ, въ ней сквозила какая-то ясность. Трудно было себѣ представить, чтобы у ней могла быть порочная мысль. Въ ней всего страннѣй было то, что, будучи красавицей и имѣя уже семнадцать лѣтъ, она не съумѣла бы отвѣтить сразу, была ли она блондинкой или брюнеткой, высока или мала ростомъ. Такъ мало думала она о себѣ.
  

LV.

   Поэтому, она была также кротка и привлекательна, какъ золотой вѣкъ (когда золото было неизвѣстно, вслѣдствіе чего онъ и получилъ своё имя, подобно тому, какъ производятъ же слово lucus отъ non luccndo, называя то, что было -- именемъ того, чего не было. Такое словопроизводство чрезвычайно употребительно въ нашемъ вѣкѣ, составъ котораго дьяволъ въ состояніи разложить, но не въ силахъ ни опредѣлить, ни назвать но имени.
  

LVI.

   Я полагаю, что онъ составленъ изъ коринѳскаго металла, который былъ сплавомъ всѣхъ прочихъ, но гдѣ мѣдь, однако, преобладала). Простите мнѣ, благосклонный читатель, это длинное вводное предложеніе въ скобкахъ! Я не могъ окончить его прежде, чѣмъ изложилъ мои грѣшныя мысли, для сравненіи ихъ съ вашими, въ надеждѣ, что тогда вы извините ихъ легче. Или вы на это не согласны? Ну, всё равно! я все-таки останусь при своёмъ.
  

LVII.

   Но пора возвратиться мнѣ къ моему разсказу, что я и исполняю. Дуду съ самымъ милымъ вниманіемъ показала Жуану -- или Жуаннѣ -- весь лабиринтъ женскаго помѣщенія, подробно описавъ всѣ его отдѣленія и мѣста, и описавъ -- какъ это ни странно -- въ очень немногихъ словахъ. Я не знаю иного опредѣленія для молчаливой женщины, какъ назвать её (не смотря на всю нелѣпость этого слова) нѣмымъ громомъ.
  

LVIII.

   Затѣмъ, завязавъ съ Жуанной разговоръ (я зову моего героя женскимъ именемъ, такъ-какъ онъ всё ещё былъ общаго рода, по крайней мѣрѣ по наружности, что меня оправдываетъ), Дуду посвятила её въ обычаи Востока, со всей цѣломудренностью его законовъ, въ силу которыхъ заведено, что чѣмъ многочисленнѣе бываетъ гаремъ, тѣмъ строже требуется исполненіе вестальскихъ добродѣтелей со стороны сверхштатныхъ красавицъ.
  

LIX.

   Кончивъ разсказъ, Дуду поцѣловала Жуанну въ щеку. Она, вообще, любила цѣловаться, въ чёмъ, надѣюсь, никто не найдётъ ничего дурного. Поцѣлуй -- прекрасная вещь, особенно когда онъ чистъ; между женщинами же онъ означаетъ только, что имъ въ ту минуту больше нечего дѣлать риѳмуетъ съ благодать. Желаю отъ души, чтобы на дѣлѣ выходило также, какъ и на словахъ.
  

LX.

   Съ самымъ невиннымъ видомъ начала она, затѣмъ, раздѣваться, на что потребовалось весьма мало времени, потому-что, какъ истинное дитя природы, она не любила рядиться. Если ей случалось иногда взглянуть на себя въ зеркало, то она дѣлала это, какъ молодой олень, внезапно увидѣвшій себя на быстромъ бѣгу въ водахъ чистаго ручья и возвращающійся назадъ въ изумленіи, что открылъ въ водѣ новаго жителя.
  

LXI.

   Одежды ея, одна за другой, откладывались въ сторону. Ещё не начиная раздѣваться сама, она предложила-было Жуаннѣ помочь раздѣться, но та, изъ скромности, отклонила услужливое предложеніе и должна была, поневолѣ, справляться съ этимъ дѣломъ сама. Скромность эта, однако, обошлась ей не дёшево, такъ-такъ она при этомъ сильно исколола себѣ пальцы булавками, которыя выдуманы, безъ сомнѣнія, въ наказанье за наши грѣхи,
  

LXII.

   Превращая женщину въ какого-то дикобраза и не позволяя прикоснуться къ ней безнаказанно. О, вы, которыхъ судьба, подобно мнѣ въ юности, допуститъ служить горничной у какой-нибудь барыни, берегитесь булавокъ! а то я вёлъ себя при этомъ совершеннымъ ребёнкомъ, и, одѣвая свою барыню въ маскарадъ, воткнулъ нѣсколько булавокъ вовсе не туда, куда слѣдовало.
  

LXIII.

   Благоразумные люди назовутъ это глупостью, а я люблю благоразуміе больше, чѣмъ оно любитъ меня. Я люблю философствовать о всемъ, начиная тиранами и кончая деревьями; но дѣвственное знаніе меня убѣгаетъ! Что мы? откуда произошли? каково будетъ наше дальнѣйшее существованіе? въ чёмъ заключается наше настоящее?-- всё это такіе вопросы, на которые невозможно отвѣтить; тѣмъ не менѣе, они вѣчно стоятъ передъ нами.
  

LXIV.

   Глубокое молчанье царствовало въ комнатѣ. Ночники, поставленные въ значительномъ разстояніи одинъ отъ другого, едва теплились. Сонъ виталъ надъ соблазнительными членами прекрасныхъ ея обитательницъ. Если духи существуютъ, то именно такое мѣсто слѣдовало бы имъ избрать для своихъ ночныхъ прогулокъ. Смѣнивъ обычное поприще своихъ ночныхъ проказъ -- старинныя развалины и могилы -- на это прелестное обиталище, они доказали бы только, что у нихъ хорошій вкусъ.
  

LXV.

   Ряды красавицъ -- подобныхъ цвѣтамъ, различныхъ но цвѣту, климату, происхожденію и перемѣщённымъ, съ большими трудами и издержками, на чуждую имъ почву, гдѣ они растутъ только при помощи искусственнаго тепла -- отдыхали въ этой комнатѣ. Одна лежала съ небрежно-раскинувшейся русой косой и граціозно-склонившейся головой, подобно зрѣлому плоду, свѣсившемуся съ дерева. Дремота тихо волновала ея грудь, а полуоткрытыя губы обнаруживали рядъ жемчужинъ.
  

LXVI.

   Другая, волнуемая страстными, горячими снами, покоилась раскраснѣвшейся щекой на бѣлой рукѣ, въ то время, какъ локоны роскошныхъ чёрныхъ волосъ разсыпались по лбу, и улыбалась, сквозь сонъ, улыбкой, подобной лучамъ луны, прорвавшимся сквозь тучи. Сбросивъ въ трепетномъ жару до половины бѣлоснѣжные покровы, она, сама того не замѣчая, обнажила часть своихъ прелестей, которыя, точно боясь дневного свѣта, робко выбрали ночной мракъ, чтобъ явиться въ полномъ блескѣ.
  

LXVII.

   Въ послѣднихъ моихъ словахъ нѣтъ ни какого противорѣчія, хотя, съ перваго взгляда, и можно это подумать. Хотя ночь дѣйствительно царила кругомъ, но комнаты, какъ сказано было выше, освѣщались лампами. Третья красавица, съ своимъ блѣднымъ лицомъ, казалась олицетвореніемъ уснувшей горести. По ея прерывисто-дышавшей груди ясно обнаруживалось, что она видѣла во снѣ отдалённый берегъ, любимый и оплакиваемый. Слёзы тихо катились сквозь ея чёрныя рѣсницы, точно роса, блистающая на тёмныхъ вѣтвяхъ кипариса.
  

LXVIII.

   Четвёртая, подобная мраморной статуѣ, лежала въ неподвижномъ, почти бездыханномъ, снѣ, бѣлая, чистая и холодная, какъ застывшій ручей, какъ снѣжный минаретъ Альпійскихъ горъ, какъ обращённая въ соляной столбъ жена Лота, или, наконецъ, какъ -- что вамъ угодно. Я нагромоздилъ кучу сравненій: выбирайте любое! Можетъ-быть, вы остановитесь на сравненіи съ фигурой мраморной женщины, украшающей могильный памятникъ.
  

LXIX.

   Вотъ и пятая! Посмотримъ, что это такое? Это -- женщина извѣстныхъ лѣтъ, то-есть -- женщина въ лѣтахъ. Сколько ей дѣйствительно было лѣтъ -- я не знаю, потому-что никогда не считаю женскихъ лѣтъ далѣе девятнадцати. Тѣмъ не менѣе, она лежала и спала, хотя и не столь красивая, какою была до того періода жизни, который равно садитъ на мель и мужчинъ, и женщинъ, заставляя ихъ начать думать о себѣ и о своихъ грѣхахъ.
  

LXX.

   Но каково спала и что видѣла во снѣ, въ продолженіи этого времени, Дуду -- всѣ строжайшія изысканія мои но поводу этого факта не открыли мнѣ ничего, а предполагать -- я боюсь, такъ-какъ не желаю сказать ложь. Но около полуночи, когда мерцающій огонь лампъ начинаетъ синѣть и колебаться, и когда охотники до привидѣній начинаютъ ихъ видѣть, или воображаютъ, что видятъ, Дудe вдругъ вскрикнула на всю комнату.
  

LXXI.

   Вскрикнула такъ громко, что вся ода проснулась и пришла въ смятеніе. Надзирательница и дѣвицы (всё-равно, настоящія или носящія только это имя) вскочили и стали метаться изъ стороны въ сторону по всей залѣ, какъ волны океана, дрожа и не будучи въ состояніи себѣ представить -- точно также какъ и я -- что бы такое могло пробудить такъ внезапно спокойную Дуду.
  

LXXXII.

   Она проснулась дѣйствительно -- и была въ одинъ мигъ окружена прочими, сбѣжавшимися въ волнующихся ночныхъ одеждахъ, съ разсыпавшимися волосами, съ любопытными взглядами, лёгкой, но торопливой поступью. Обнаженныя плечи, руки и ноги сверкали, какъ блестящіе метеоры сѣвернаго неба. Всѣ, наперерывъ, принялись распрашивать, что случилось съ Дуду, сидѣвшей на кровати съ испуганнымъ лицомъ, широко раскрытыми глазами и румянцемъ, разгорѣвшимся сильнѣе обыкновеннаго.
  

LXXIII.

   Всего интереснѣе при этомъ оказалось то, что Жуанна, не смотря на весь шумъ, продолжала спать также спокойно, какъ спокойно храпитъ законный супругъ на своёмъ супружескомъ ложѣ. Вотъ доказательство, какъ крѣпокъ сонъ невинности! Крики и шумъ, повидимому, нимало не тревожили ея сладкой дремоты, и только когда её хорошенько растормошили, она, зѣвая, открыла глаза и стала озираться съ видомъ удивлённой скромности.
  

LXXIV.

   Начался строжайшій допросъ. Но такъ-какъ всѣ говорили разомъ, громко дѣлая свои предположенія, выводы и вопросы, то тутъ не только онѣ, но и умный человѣкъ не съумѣлъ бы отвѣчать, какъ слѣдовало. Поэтому, понятно, что Дуду, хотя и не лишенная здраваго смысла, но и не бывшая сораторомъ, какъ Брутъ {Выраженіе Антонія въ "Юліи Цезарѣ" Шекспира.}, не могла съ разу сообразить въ чёмъ дѣло.
  

LXXV.

   Наконецъ, объяснила она, что, задремавъ, увидѣла во снѣ, будто гуляла въ тёмномъ лѣсу, подобномъ тому, въ которомъ заблудился Дантъ, будучи въ томъ возрастѣ второй половины жизни, когда люди дѣлаются добродушными, а женщины, увѣнчанныя добродѣтелями, менѣе рискуютъ подвергнуться насилію со стороны любовниковъ. Лѣсъ этотъ, по словамъ Дуду, былъ густо усаженъ деревьями съ прекрасными плодами и широко раскинувшимися корнями.
  

LXXVI.

   Среди лѣса росло дерево съ золотыми яблоками, похожими на ранеты огромной величины. Но яблоко висѣло такъ далеко и высоко, что она могла только на него смотрѣть жадными глазами. Напрасно пыталась она его достать, бросая камни и всё, что попадалось подъ руку. Яблоко продолжало висѣть на главномъ сучкѣ и качалось по-прежнему предъ ея глазами на недосягаемой высотѣ.
  

LXXVII.

   Вдругъ, совершенно неожиданно, упало оно само къ ея ногамъ. Первымъ ея движеніемъ было тотчасъ же его схватить и откусить кусочекъ. Но едва молодыя губки ея открылись, чтобъ прикоснуться къ золотому плоду ея сна, какъ вдругъ изъ средины яблока вылетѣла пчела и больно ужалила её прямо въ сердце, такъ-что она проснулась съ крикомъ испуга.
  

LXXVIII.

   Всё это разсказала она съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ, очень, впрочемъ, понятнымъ, когда расказываешь что-нибудь съ-просонокъ и не встрѣчаешь вокругъ себя никого, кто могъ бы успокоить и увѣрить, что это только сонъ. Я видалъ сны, которые можно бы назвать истинно-пророческими, или, по крайней мѣрѣ, обличавшими довольно-странное "совпаденіе обстоятельствъ", употребляя самое современное выраженіе.
  

LXXIX.

   Узнавъ, въ чёмъ дѣло, женщины, ожидавшія чего-нибудь гораздо болѣе страшнаго, начали, какъ всегда бываетъ послѣ фальшивой тревоги, бранить виновницу своего испуга, заставившую ихъ всѣхъ вскочить съ постелей изъ-за такихъ пустяковъ. Надзирательница, недовольная тѣмъ, что ей пришлось разстаться съ тёплой постелью для того, чтобъ выслушать глупый сонъ, особенно-строго начала на бѣдную Дуду, которая отвѣчала только вздохами и увѣреніями, что ей очень досадно самой -- зачѣмъ она закричала.
  

LXXX.

   -- "Я слыхала много глупостей на своёмъ вѣку", ворчала старуха: "но заставить всѣхъ вскочить съ постелей въ три часа ночи, изъ-за какого-то глупаго сна о яблокѣ и пчелѣ, можно только лунатику въ полнолуніе. Ты, голубушка, должно-быть нездорова -- и завтра мы посмотримъ, что скажетъ врачъ его величества о твоёмъ истерическомъ снѣ.
  

LXXXI.

   "А бѣдная Жуанна! Шутка ли, перепугать такъ несчастную дѣвушку и, притомъ, въ первую ночь, которую она здѣсь проводитъ. Я нарочно не хотѣла класть молоденькую иностранку одну и выбрала ей въ компаньонки Дуду, какъ самую скромную, думая, что съ ней она проспитъ спокойно. Но теперь я поручаю её попеченіямъ Лолы, хотя ея постель и не такъ широка."
  

LXXXII.

   Глаза Лолы сверкнули при этомъ рѣшеньи, но бѣдная Дуду съ крупными слезами въ глазахъ, вызванными испугомъ или полученнымъ выговоромъ, стала нѣжнымъ и жалобнымъ голосомъ умолять о прощеніи этой ея первой вины, а равно о томъ, чтобъ Жуанну оставили спать съ нею, прибавивъ, что будетъ оставлять при себѣ впечатлѣнія всѣхъ своихъ будущихъ сновъ.
  

LXXXIII.

   Она даже обѣщала постараться не видѣть болѣе сновъ вовсе, или, по крайней мѣрѣ, не такъ громко ихъ выражать, удивляясь при томъ, почему она такъ закричала, и приписывала это своей глупой нервности, доводящей её до смѣшныхъ галлюцинацій. Въ настоящую минуту она чувствовала себя только немножко взволнованной и просила ее извинить, говоря, что черезъ нѣсколько часовъ оправится совершенно.
  

LXXXIV.

   Жуанна также добродушно вступилась за Дуду, увѣряя, что ей было очень хорошо на старомъ мѣстѣ, чему лучшимъ доказательствомъ можетъ служить то, что она даже не проснулась при поднявшемся вокругъ нея шумѣ и гамѣ, похожихъ на набатъ. Ей вовсе не хотѣлось разставаться съ милой подругой, виновной единственно въ томъ, что она увидѣла сонъ mal à propos.
  

LXXXV.

   Пока Жуанна говорила такъ, Дуду спрятала своё лицо у ней на груди, такъ-что видна была только ея покраснѣвшая, какъ маковъ цвѣтъ, шея. Я не знаю причины, почему она покраснѣла, а равно не берусь передать тайны всего, надѣлавшаго столько шума, происшествія. Могу только засвидѣтельствовать, что переданные мною факты вѣрны, какъ вѣрны всѣ послѣднія событія нашей эпохи.
  

LXXXVI.

   Пожелаемъ же имъ пріятной ночи, или, если хотите, пріятнаго утра, потому-что пѣтухъ уже нропѣлъ и солнце начинало золотить холмы азіатской стороны Босфора. Свѣтлые полумѣсяцы минаретовъ засверкали въ глазахъ длиннаго каравана, тихо огибавшаго, въ утренней прохладѣ, скалистыя вершины хребта, опоясывающаго Азію, тамъ, гдѣ Каффскія горы смотрятъ на ноля курдовъ.
  

LXXXVII.

   Съ первымъ лучёмъ, или, лучше сказать, съ первымъ сѣроватымъ свѣтомъ утра Гюльбея встала, послѣ безсонной ночи, блѣдная и истомлённая, какой бываетъ страсть въ эту раннюю пору. Она одѣлась, накинула покрывало и надѣла свои драгоцѣнности. Соловей, оплакивающій, по словамъ басни, своё горе, съ грудью, пронзённой шипомъ терновника, чувствуетъ страданье далеко не такъ сильно, какъ чувствуютъ его страстныя существа, подобныя Гюльбеѣ, страдающія по собственной винѣ.
  

LXXXVIII.

   Публика могла бы легко увидѣть мораль этого сочиненія, еслибъ только она захотѣла взглянуть на него прямо. Но благосклонные читатели этого но сдѣлаютъ, потому-что они имѣютъ даръ закрывать глаза породъ свѣтомъ истины; что же до благосклонныхъ авторовъ, то эти любятъ возставать другъ противъ друга, что вполнѣ понятно, потому-что при ихъ значительномъ числѣ невозможно же льстить всѣмъ.
  

LXXXIX.

   И такъ, Султанша поднялась съ своего великолѣпнаго ложа, болѣе мягкаго и нѣжнаго, чѣмъ ложе Сибарита, который, какъ извѣстно, не могъ выносить прикосновенья къ своему тѣлу листка розы. Она была такъ хороша, не смотря на свою блѣдность -- результатъ борьбы, страсти и гордости -- что всѣ тайны туалета не могли ничего прибавить къ очарованію ея красоты. Въ тому же разочарованіе, испытанное ею, взволновало её такъ сильно, что ей не пришло даже въ голову посмотрѣться въ зеркало.
  

ХС.

   Всталъ также, хотя немного позже, и ея великій повелитель, владѣвшій тридцатью огромными царствами и женой, которая его ненавидѣла. Послѣднее обстоятельство, впрочемъ, вовсе не такъ чувствительно въ странѣ, въ которой каждый можетъ содержать цѣлый супружескій гарнизонъ. Другое дѣло тамъ, гдѣ даже двѣ жены считаются контрабандой.
  

ХСІ.

   Онъ, впрочемъ, мало заботился объ этомъ предметѣ, какъ равно и о чёмъ бы то ни было вообще. Какъ мужчина, онъ привыкъ имѣть подъ рукой хорошенькую любовницу точно такъ, какъ иные привыкли имѣть вѣеръ. Для этой цѣли у него былъ богатый запасъ черкешенокъ, служившихъ ему развлеченіемъ послѣ засѣданій совѣта. Тѣмъ не менѣе, въ послѣднее время онъ сталъ чувствовать какой-то особенный припадокъ нѣжности къ прелестямъ своей четвёртой супруги; но что было тому причиной -- любовь или чувство долга -- не знаю.
  

ХСІІ.

   Вставъ съ постели, онъ совершилъ, предписываемыя обычаями Востока, омовенія, затѣмъ, пробормотавъ обычныя молитвы и совершивъ прочіе благочестивые обряды, выпилъ по-крайней-мѣрѣ шесть чашекъ кофе и кончилъ тѣмъ, что пожелалъ узнать новости о русскихъ, чьи побѣды озаряли новымъ блескомъ царствованіе Екатерины, которую исторія прославила, какъ величайшую изъ государынь и женщинъ.
  

ХСІІІ.

   Да услышитъ эти стихи законный ея наслѣдникъ, великій Александръ, сынъ ея сына, тѣмъ болѣе, что въ настоящее время стихи мои легко могутъ дойти до Петербурга и соединить пѣснь свободы съ рокотомъ Балтійскихъ волнъ.
  

XCIV.

   Стыдно было бы, пользуясь правомъ стиха, злословить людей, называя ихъ предковъ антиподами Тимона, этого ненавистника человѣческаго рода. Предки, вообще, добыча исторіи; но если ихъ ошибки должны падать на потомство, то я спрашиваю: кто бы сталъ тогда ими гордиться?
  

XCV.

   Еслибъ Султанъ хорошенько договорился съ Екатериной объ ихъ взаимныхъ интересахъ, что не всегда удаётся и государямъ, не смотря на уроки исторіи, то, можетъ-быть, нашлось бы средство окончить ихъ распрю безъ помощи чрезвычайныхъ полномочныхъ пословъ. Для этого стоило бы Султану только распустить свой гаремъ и начать вести дѣла, какъ слѣдуетъ.
  

XCVI.

   Но теперь ему приходилось созывать ежедневно совѣтъ, чтобъ подумать и потолковать, какой дать отпоръ этой воинственной государынѣ государынь, этой современной амазонкѣ. Государство его держалось на очень плохихъ столбахъ и потому тяжесть управленія давила порядочно его плечи, особенно когда не представлялось возможности придумать новый налогъ.
  

XCVII.

   Между-тѣмъ, Гюльбея, по уходѣ Султана, удалилась въ свой будуаръ, очаровательный уголокъ для завтрака и любви, уединённый, прелестный, тихій и богато-убранный всѣмъ, чѣмъ обыкновенно украшаются подобныя мѣста. Драгоцѣнные камни сверкали то тамъ, то здѣсь; фарфоровыя вазы стояли, наполненныя свѣжими цвѣтами -- этими плѣнными утѣшителями плѣнниковъ.
  

XCVIII.

   Перламутръ, порфиръ и мраморъ соперничали въ драгоцѣнной пестротѣ; поющія птички разливались трелями; разноцвѣтныя стёкла, перехватывая лучи, освѣщали прелестный гротъ всевозможными красками. Впрочемъ, всякое описаніе способно только исказить впечатлѣніе -- и потому мы лучше но будемъ вдаваться въ подробности. Достаточно бросить поверхностный взглядъ, предоставя остальное дополнить воображенію читателя.
  

ХСІХ.

   Гюльбея позвала Бабй и стала раскрашивать его о Донъ-Жуанѣ, пожелавъ узнать обо всёмъ, что случилось съ нимъ съ той минуты, какъ онъ былъ уведёнъ съ невольницами и помѣщёнъ въ ихъ комнатамъ; затѣмъ, распросила -- всё ли обошлось благополучно, былъ ли сохранёнъ секретъ его переодѣванья, и, въ заключеніе, потребовала точнаго разсказа о томъ, гдѣ и какъ провалъ онъ ночь.
  

С.

   Баба съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ отвѣчалъ на эту длинную вереницу вопросовъ, которые легче было дѣлать, чѣмъ на нихъ отвѣчать. Онъ объявилъ, что исполнилъ въ точности всё, что ему было приказано; но въ словахъ его сквозило явно намѣреніе что-то утаить, хотя выказанное имъ при этомъ замѣшательство скорѣй выдавало тайну, чѣмъ её скрывало. Старикъ мялся и чесалъ за-ухомъ, какъ это дѣлаютъ обыкновенно люди въ затруднительныхъ обстоятельствахъ.
  

СІ.

   Гюльбея была далеко не изъ терпѣливыхъ и, вообще, не любила чего-либо дожидаться ни въ дѣлахъ, ни въ словахъ. Отвѣты на вопросы должны были слѣдовать мгновенно. Потому и теперь, едва она замѣтила, что Баба началъ переминаться, какъ лошадь, распросы ея тотчасъ сдѣлались настойчивѣе и требовательнѣе; а такъ-какъ старикъ при этомъ сталъ ещё больше путаться въ словахъ, то слѣдствіемъ всего этого было то, что щёки Гюльбеи покрылись румянцемъ, глаза засверкали и синія жилки налились и зашевелились на прекрасныхъ ея вискахъ.
  

CII.

   Баба зналъ, что всѣ эти признаки не предвѣщаютъ ничего хорошаго, и потому сталъ умолять её умилостивиться и выслушать его до конца, прибавивъ, что самъ не былъ виноватъ ни въ чёмъ. Затѣмъ, онъ вошёлъ во всѣ подробности того, какъ Жуанъ былъ отданъ на попеченіе Дуду, что, впрочемъ, было сдѣлано не по винѣ его, Баба, въ чёмъ и поклялся кораномъ и горбомъ святого верблюда пророка.
  

CIII.

   По его словамъ, надзирательница оды, обязанная наблюдать за порядкомъ въ гаремѣ, заварила одна всю эту кашу послѣ того, какъ женщины вошли въ свои комнаты, на порогѣ которыхъ обязанности Баба прекращались. Простирать же предосторожность далѣе онъ не смѣлъ, изъ боязни возбудить подозрѣніе, которое надѣлало бы ещё болѣе бѣдъ.
  

CIV.

   Онъ, однако, надѣялся, думалъ и даже былъ увѣренъ, что Жуанъ себя не выдалъ. Поведеніе его, конечно, было примѣрно, такъ-какъ всякій неблагоразумный поступокъ съ его стороны былъ не только опасенъ, но могъ даже прямо довести его до мѣшка и воды. Такимъ-образомъ, Баба разсказалъ всё, за исключеніемъ сна Дуду, который не былъ пустой шуткой.
  

CV.

   Умолчавъ, такимъ-образомъ, о главномъ, долго болталъ онъ на эту тэму и проболталъ бы ещё дольше, угадывая впёредъ вопросы, выражавшіеся на лицѣ Гюльбеи,-- до-того стало оно подвижно и искажено порывомъ страсти. Щёки ея сдѣлались пепельнаго цвѣта, уши вздрагивали, голова кружилась, какъ вихрь, точно оглушенная сильнымъ ударомъ; холодный потъ, эта роса сердечныхъ тревогъ, выступилъ на лбу, орося его, какъ утренняя заря орошаетъ лилію.
  

CVI.

   Хотя она и не принадлежала къ числу женщинъ, легко падающихъ въ обморокъ, но Баба думалъ, что на этотъ разъ она точно лишится чувствъ. Однако онъ ошибся и дѣло ограничилось однѣми конвульсіями, которыя, впрочемъ, при всей ихъ скоротечности, едвали могли быть описаны. Многіе изъ насъ испытывали это чувство обмиранья при какихъ-нибудь особенно поражающихъ происшествіяхъ. Гюльбея не могла бы сама разсказать, что она чувствовала, а потому могу ли это сдѣлать я?
  

CVIІ.

   Съ минуту стояла она въ оцѣпененіи, какъ Пиѳія на своёмъ треножникѣ, подавленная приливомъ вдохновляющаго несчастья, когда, кажется, каждая фибра сердца трепещетъ, точно её дёргаютъ проведённыя извнѣ нити. Затѣмъ, но мѣрѣ того, какъ силы ея слабѣли и энергія уменьшалась, медленно опустилась она на софу и, сѣвъ, спрятала голову въ дрожащихъ колѣняхъ.
  

CVIII.

   Лица ея нельзя было видѣть; длинныя пряди волосъ упали, точно вѣтви плакучей ивы, и разсыпались по мраморному полу, на которомъ стояла низкая оттоманка; грудь ея волновалась, вздымаемая порывами мрачнаго отчаянія, подобно бурной волнѣ, когда, набѣжавъ внезапно на каменный утёсъ, она принуждена бываетъ разбиться и отступить назадъ.
  

СІХ.

   Волосы, ниспадавшіе съ ея склонённой долу головы, закрывали тѣло лучше любого покрывала; рука лежала на софѣ, бѣлая, какъ воскъ или алебастръ. О, еслибъ я былъ живописцемъ и могъ изобразить разомъ всё то, что поэтъ долженъ перечислять поодиночкѣ! Зачѣмъ слова мои не краски! Но, впрочемъ, и слова достаточны для того, чтобъ намѣтить абрисъ и главныя черты.
  

CX.

   Баба, знавшій отлично по опыту, когда слѣдовало развязать языкъ или, напротивъ, держать его за зубами, не говорилъ ни слова во всё время припадка, не смѣя прервать ни словъ, ни молчанья Гюльбеи. Наконецъ, она встала и начала медленно, въ молчаньи, прохаживаться по комнатѣ Лобъ ея нѣсколько прояснился, но не глаза: вѣтеръ стихъ, но расходившееся море волновалось по-прежнему.
  

СХІ.

   Но вотъ она остановилась и, казалось, хотѣла что-то сказать, но, однако, промолчала и стала ходить сними то быстрыми, то медленными шагами, что всегда служатъ знакомъ сальнаго волненья Каждый шагъ человѣка можетъ предать и обнаружить какое-нибудь чувство. Саллюстій замѣтилъ это въ Катилянѣ, когда онъ, преслѣдуемый демонами всѣхъ страстей, выдалъ ихъ страшную борьбу своей походкой.
  

СХІІ.

   Остановившись, наконецъ, Гюльбея крикнула Баба. "Невольникъ, приведи ко мнѣ тѣхъ двухъ рабовъ!" сказала она тихимъ, но не допускавшимъ возраженій голосомъ. Баба слегка вздрогнулъ и, сдѣлавъ видъ, будто не совсѣмъ понялъ приказанье (хотя понялъ его отлично), униженно просилъ ея величество повторить -- изъ боязни ошибиться -- какихъ рабовъ она разумѣла?
  

СХІІІ.

   -- "Грузинку и ея любовника!" холодно объяснила супруга Султана и, затѣмъ, прибавила: "чтобъ лодка была готова у потаённаго выхода! Остальное -- ты знаешь самъ!" Голосъ ея прерывался подъ гнётомъ оскорблённой любви и гордости -- и слова едва были слышны. Бабѣ замѣтилъ это обстоятельство и немедленно, ухватись за него, сталъ умолять каждымъ волоскомъ священной бороды Магомета отмѣнить приказанье.
  

СXIV.

   -- "Слышать -- значитъ исполнить!" сказалъ онъ: "но подумайте, повелительница, о послѣдствіяхъ! У меня и въ мысляхъ нѣтъ васъ ослушаться, не исполнивъ самаго строжайшаго изъ вашихъ повелѣній, но такая поспѣшность можетъ худо кончиться для васъ самихъ. Я уже не говорю о возможности окончательной погибели, если дѣло какъ-нибудь раскроется;
  

CXV.

   "Но подумайте о вашихъ собственныхъ чувствахъ! Если катящіяся волны дѣйствительно схоронятъ это дѣло, подобно тому, какъ погребено въ ихъ безднѣ уже много бившихся любовью сердецъ, то вспомните, что вы любите этого молодого человѣка, этого новичка въ сералѣ! Поэтому, если вы употребите противъ него это средство, то извините мою смѣлость, съ которой я берусь васъ увѣрить, что, убивъ его, едва-ли вылечите вы себя!"
  

СXVI.

   -- "И ты смѣешь разсуждать о чувствахъ и любви -- ты, дрянь?" -- закричала она съ глазами, сверкнувшими гнѣвомъ. "Вонъ, негодяй! сейчасъ же исполни моё приказанье!" Баба исчезъ, зная хорошо, что продолжать возраженіе значило бы сдѣлаться своимъ собственнымъ Джекомъ Кэтчемъ" {То-есть -- палачомъ.}! Какъ ему ни хотѣлось кончить это дѣло безъ шуму, но всё-таки своя шея была ему дороже чужой.
  

СXVII.

   Онъ отправился, бранясь и ворча на чистомъ турецкомъ языкѣ и проклиная женщинъ всѣхъ классовъ, въ особенности же султаншъ съ ихъ причудами, капризами и нерѣшительностью, при которой они сегодня сами не знаютъ, чего захотятъ завтра. Много досталось имъ за причиняемыя ими хлопоты и за ихъ безнравственность, заставлявшую его искренно благодарить судьбу за счастье принадлежать къ среднему роду.
  

СXVIII.

   Крикнувъ на помощь своихъ собратій, велѣлъ онъ имъ передать молодой парочкѣ, чтобъ и тотъ, и другая хорошенько одѣлись и, въ особенности, причесались, такъ-какъ Султанша, исполненная милостиваго къ нимъ вниманія, желала ихъ видѣть. Дуду подивилась извѣстію, а Жуанъ, узнавъ о нёмъ, задумался. Но -- такъ или иначе -- слѣдовало повиноваться.
  

СХІХ.

   Здѣсь оставлю я ихъ среди приготовленій предстать предъ очи Султанши. Что же касается того -- оказала ли Гюльбея милосердіе къ нимъ обоимъ или отъ нихъ обоихъ избавилась, но обычаю разсерженныхъ женщинъ ея націи, то разрѣшить этотъ вопросъ мнѣ было бы также легко, какъ заставить летѣть лёгкій пухъ въ ту или другую сторону; но я не хочу предрѣшать то, что, можетъ-быть, сто разъ перемѣнитъ женскі   Мы только: вы, да я, равны,
             Кажись, породой и душою....
             И познакомиться должны!
             И еслибъ ваше положенье
             Могъ облегчить, хоть на мгновенье.
             Моей бесѣдой,-- очень радъ!
             Какой вы націи, собратъ?..."
  
                                 XIII.
  
             Когда Жуанъ ему, на это,
             Сказалъ: -- " Испанецъ я." -- "О! такъ
             И ждалъ я вашего отвѣта,
             Что вы -- не Грекъ, не изъ собакъ
             Турецкихъ этихъ! благородной
             Башъ взглядъ ужъ явно мнѣ сказалъ.
             Что вы -- изъ націи свободной!" --
             Британецъ отвѣчавъ, пожалъ
             Жуану руку: -- "да, другъ юный!
             Познали рано вы Фортуны
             Немилость... да!... но, вѣдь, она --
             Со всѣми, такъ крута, странна!...
  
                                 XIV.
  
             То -- женская ея причуда;
             И чрезъ недѣлю, можетъ быть,--
             Все перемѣнится! покуда,
             Лишь тягостно переносить!...
             Такъ тоже и со мной, недавно,
             Она сыграла шутку; но --
             Я знаю правъ ея забавной,
             И ужъ меня ей мудрено
             Поколебать! нѣтъ; я не знаю,
             Что значитъ -- пріуныть; скучаю,
             Напротивъ, если нѣтъ чего,
             Что потрясло бъ меня всего!" --
  
                                 XV
  
             -- "Нескромности моей простите;
             Но что васъ привело сюда?" --
             Спросилъ Жуанъ.-- "Goddamn! 10 судите,
             Бездѣлица: -- веревка, да!...
             Да шестеро татаръ, въ придачу!" --
             -- "Но я желалъ бы знать, какой
             Къ тому былъ поводъ?..." -- "Неудачу,
             Мой другъ! въ кампаніи одной,
             Я испыталъ: меня послали
             Взять крѣпость приступомъ, и взяли --
             Меня тутъ въ плѣнъ!... вотъ все, что я
             Могу сказать вамъ про себя!" --
  
                                 XVI.
  
             -- "Но неужли же не нашли вы --
             Друзей, что бъ выручили васъ?" --
             -- "Есть у меня друзья.... но живы,
             Иль нѣтъ ужъ ихъ, подъ этотъ часъ,--
             О нихъ я ничего не знаю,
             И -- слава Богу!-- но теперь,
             Отъ васъ, услышать ожидаю,
             О вашихъ приключеньяхъ, Sir!" --
             -- "Готовъ бы разсказать, но только,
             И длинно было бъ, и ни сколько
             Васъ это не могло бъ занять;
             Къ тому жъ, и больно вспоминать..." --
  
                                 XVII.
  
             -- "О, если такъ,-- то, безъ сомнѣнья,
             Вы правы, сами разсудивъ --
             Подъ тайной ваши похожденья
             Держать, и я -- не прихотливъ,
             Когда, какъ сами говорите,
             И длинно было бъ, и для васъ
             Мучительно!... Да, какъ хотите,--
             И всѣмъ мучителенъ разсказъ,
             Чуть длиненъ онъ!... но, въ ваши лѣта,
             Не унывайте, нѣтъ: какъ эта
             Фортуна къ вамъ ни жестока,--
             Не будетъ злобствовать вѣка!
  
                                 XVIII.
  
             Въ одномъ лишь случаѣ, конечно,
             Могли бъ роптать на жребій свой:
             Когда бъ такой безчеловѣчной --
             Вы нужны были!... но съ судьбой
             Своей бороться,-- тожъ, признаться,
             Не выгодно, и мудрено!
             Съ косою травкѣ управляться.--
             Едва ли не было бъ смѣшно?
             Намъ превозмочь, порою, трудно --
             И обстоятельства!... такъ чудно
             Мы,-- то есть, созданъ человѣкъ,
             Игрушка случаевъ весь вѣкъ!..." --
  
                                 XIX.
  
             -- "Не говорю о положеньи
             Моемъ теперешнемъ..." (сказалъ
             Жуанъ, со вздохомъ и въ смущеньи;)
             "Но мнѣ прошедшее -- кинжалъ
             Вонзаетъ въ сердце.... и мнѣ больно.
             Какъ вспомню, что любилъ, и былъ --
             Любимъ взаимно!.." (тутъ невольно
             Онъ взоры въ землю опустилъ,
             И крупная слеза упала
             Съ рѣсницы у него;) "о, мало,
             Кто могъ бы перенесть, что я,--
             Въ душѣ страданія тая!...
  
                                 XX.
  
             Какъ вспомню я о бурномъ морѣ....
             Или тотъ ударъ послѣдній!..." --"А!"
             (Сказалъ британецъ;)" въ вашемъ горѣ,--
             Любовь, какъ кажется, должна
             Замѣшана быть непремѣнно?
             Безъ женщины тутъ обойтись
             Не можетъ.... жаль же васъ, почтенный
             И милый другъ! что предались
             Вы слишкомъ -- увлеченьямъ сердца!...
             Хоть, въ этомъ, тоже -- одновѣрца
             Вы видите передъ собой!
             Такой былъ случай и со мной:
  
                                 XXI.
  
             Я плакалъ горько,-- какъ могила
             Съ женою первою меня
             Безмилосердно разлучила!...
             Я плакалъ также, жизнь кляня,--
             Какъ и второй жены лишился --
             Она бѣжала!... Въ третій разъ,
             Я тоже плакалъ,-- какъ женился...." --
             -- "Какъ такъ? не понимаю васъ!" --
             Жуанъ воскликнулъ съ удивленьемъ,
             И англичанина, съ сомнѣньемъ,
             Окинулъ съ ногъ до головы:
             -- "Нѣтъ; шутите, конечно, вы!..." --
  
                                 XXII.
  
             -- "Какія шутки тутъ, скажите!
             Едва ль кто больше моего,
             Въ женитьбѣ, испыталъ!..." -- "Простите;
             Едва ль вамъ тридцать лѣтъ всего,--
             И три жены у васъ!" -- "Нисколько:
             Изъ нихъ, покамѣстъ, двѣ въ живыхъ;
             Да что за удивленье? столько
             Женатыхъ трижды!" -- Но, "изъ нихъ,
             Что жъ третья сдѣлала? иль, тоже,
             Бѣжала?..." -- "Вовсе нѣтъ" -- "Такъ, что же?--
             -- "Что?... отъ нея -- я самъ бѣжалъ!" --
             Британецъ гордо отвѣчалъ.
  
                                 XXIII.
  
             -- "И вы такъ холодно, признаться,
             Объ этомъ говорите!..." -- "Чтожъ
             Хотите? неужли терзаться
             Всю жизнь свою, пока умрешь?
             Еще, предъ вами, небо ясно,
             Все, въ радужныхъ цвѣтахъ своихъ,
             Вамъ улыбается прекрасно...
             А у меня -- нѣтъ звѣздъ моихъ!
             Жизнь начинается, конечно,--
             Надеждами; и имъ безпечно
             Мы предаемся, вѣрны имъ,
             По чувствамъ пламеннымъ своимъ....
  
                                 XXIV.
  
             Но время руку налагаетъ
             На наши милыя мечты,
             И, постепенно, ихъ лишаетъ,
             Всей радужной ихъ красоты!...
             Любовь, тутъ, первая -- тенеты
             Свои, на гибель, ставитъ намъ;
             Потомъ -- тщеславія заботы,
             Потомъ -- корыстолюбье; тамъ --
             И страсти мелкія другія....
             И такъ уходятъ дни земные,
             И мы летимъ, какъ мотыльки,
             За блескомъ,-- въ разные силки!" --
  
                                 XXV.
  
             -- "Все это такъ, почти..., прекрасно,
             И справедливо, можетъ быть!"
             (Сказалъ Жуанъ:) "но лишь -- напрасно:
             Невижу, что тутъ послужить
             Могло бы -- къ улучшенью вашей,
             Оли моей судьбы!..." -- "Такъ, такъ!...
             Однакожъ, согласитесь: въ нашей
             Позиціи, и то ужъ шагъ,--
             Чуть, съ настоящей точки зрѣнья,
             Все разсмотрѣвъ, всѣ обольщенья
             Увидя,-- можемъ, такъ сказать,--
             Смѣлѣе въ будущность шагать!..:
  
                                 XXVI.
  
             Теперь ужъ знаемъ мы, примѣрно,
             Что значитъ рабство; и, въ цѣпяхъ,
             Мы ужъ научимся, навѣрно.
             Какъ рабство и самимъ -- въ рукахъ
             Держать потомъ!..." -- "Все такъ, прекрасно;
             Зачѣмъ же, не теперь бы взять,
             И цѣпи эти, такъ ужасно
             Гнетущія, не разорвать. .
             Хотя бъ, для пробы?..." --"Погодите!
             Успѣется.... но посмотрите,
             Какъ этотъ черный евнухъ съ насъ,
             Недаромъ, не спускаетъ глазъ!...
  
                                 XXVII.
  
             Когдабъ ужъ далъ Богъ, чтобъ скорѣе
             Купилъ насъ кто нибудь!... Вѣдь, быть
             Ужъ хуже, жалче и гнуснѣе,
             Не можетъ, какъ теперь: не жить,
             А ожиданьемъ лишь томиться'....
             Какъ знать! авось-либо, съ судьбой
             Еще удастся примириться,
             Когда достанемся, порой.
             Кому нибудь изъ важныхъ.... эти,
             Вѣдь, люди -- слабы, словно, дѣти:
             Имъ только стоить угождать,
             Да ихъ страстями управлять!" --
  
                                 XXVIII.
  
             Тутъ черный евнухъ, окидая
             Глазами трупы, подошелъ,
             Остановился, оцѣняя
             Въ умѣ товаръ, на произволъ
             Всѣмъ предоставленный свободно:
             Невѣсту -- ни одинъ женихъ,
             Коня -- барышника,; иль, угодно,
             Сравненье ближе, въ этомъ мигъ,--
             Тюремщикъ ни одинъ, такими
             Глазами бойкими, живыми,
             Несчастныхъ жертвъ не озиралъ,--
             Какъ евнухъ трупы наблюдалъ!
  
                                 XXIX.
  
             Но покупщикъ, товаръ торгуя,
             Еще хозяиномъ его
             Не дѣлается,-- не рискуя
             И самъ покамѣстъ ничего;"
             А какъ пріятно обладанье --
             Себѣ подобнымъ существомъ,
             Чтобъ имъ -- располагать!... и званье
             Хозяина -- звучитъ, притомъ,--
             Такъ сладостно!... хотя и сами,
             Мы, у страстей своихъ, рабами,
             Съ аукціона жребій свой
             Продавъ имъ -- жизни всей цѣной!
  
                                 XXX.
  
             Тѣмъ -- личико повелѣваетъ;
             Другой -- у мѣста своего
             Въ цѣпяхъ; тотъ -- шею преклоняетъ
             Предъ честолюбьемъ; а того --
             Корыстолюбье гнетъ и давитъ!...
             А каждый, между тѣмъ, себя,--
             Въ своихъ глазахъ,-- всѣхъ выше ставитъ
             Цѣпей не видя, иль любя
             Свою неволю больше воли,
             Пока настанетъ часъ, что роли,
             Предъ свѣтомъ, разыгравъ свои,--
             Должны всему сказать: прости!...
  
                                 XXXI.
  
             По одиначкѣ, а по парѣ,
             Всѣхъ евнухъ зорко осмотрѣлъ,
             И, кончивъ свой осмотръ, въ товарѣ
             Нашедши все, чего хотѣлъ,--
             Съ хозяиномъ сталъ торговаться,
             Да, о цѣнѣ споръ заведя,
             Чуть-было не дошли, признаться,
             До драки,-- оба выходя
             Ужъ изъ границъ приличья даже!...
             Предметомъ распри, при продажѣ,
             Былъ -- предпочтительно другимъ,--
             Жуанъ, съ товарищемъ своимъ.
  
                                 XXXII.
  
             Еще такъ споръ ихъ долго длился,
             И все, часъ отъ часу, сильнѣй,
             И жарче-жарче становился,--
             Споръ о покупкѣ двухъ людей!
             Но, наконецъ, пробормотали,
             Тамъ обмѣнялись взглядомъ, и --
             Проворно кошельки достали,
             Монету звонкую сочли,
             Да -- по рукамъ!-- съ Жуаномъ вмѣстѣ,
             Британецъ проданъ: штукъ за двѣсти
             Долларовъ, оба съ рукъ сошли,
             И,-- какъ телятъ, ихъ повели....
  
                                 XXXIII.
  
             Иль, правильнѣй,-- повелъ ихъ разомъ.
             Съ собою, черный покупщикъ.
             Все ихъ окидывая глазомъ;
             Пришли на берегъ; -- въ тотъ же мигъ,
             Имъ поданъ каикъ золоченный:
             Всѣ трое сѣли по мѣстамъ,
             И каикъ, словно окрыленный.
             Отчаливъ мигомъ,-- по волнамъ
             Прозрачно-голубымъ Босфора,
             Быстрѣе даже метеора,
             На дружныхъ веслахъ, полетѣлъ....
             Куда?-- узнать народъ хотѣлъ!
  
                                 XXXIV.
  
             И оба плѣнника хотѣли
             Знать то же; но въ тоскѣ нѣмой,--
             Какъ осужденные, сидѣли,
             Съ поникшей долу головой...
             Вдругъ -- каикъ ихъ остановился,
             Въ какой-то бухтѣ, у стѣны,
             Подъ кипарисами... сокрылся
             День, между тѣмъ; средь тишины,
             Объ дверь желѣзную раздался
             Ударъ кольца; то -- постучался
             Ихъ черный проводникъ, и вдругъ --
             Дверь отворилася на стукъ!
  
                                 XXXV.
  
             Идутъ, въ потемкахъ спотыкаясь,
             Тропинкой узкой, межъ деревъ;
             Безмолвны плѣнники; толкаясь,
             Не знаютъ, гдѣ они?-- цвѣтовъ
             Вдругъ слышатъ запахъ ароматной!...
             Тутъ -- Донъ-Жуану мысль пришла...
             Хоть даже и невѣроятно,
             Чтобы придти ему могла!--
             И сообщилъ онъ, осторожно
             Ту мысль товарищу; -- "Вѣдь, можно
             Легко бы намъ его!.... и мы --
             Свободны, подъ прикрытьемъ тьмы..."--
  
                                 XXXVI.
  
             -- "Конечно, такъ бы.... а отсюда
             Какъ выбраться?.. да и, притомъ,
             Куда бъ бѣжать намъ?... нѣтъ; такъ -- худо
             Все жъ насъ поймало бы потомъ,--
             И поминай тогда, какъ звали!...
             А я хочу еще пожить;
             И этотъ старый чертъ, едва ли
             Не принялъ мѣръ, предупредить
             Всѣ случаи, что безопасно,
             По темнотѣ такой ужасной,--
             Къ двумя невольниками онъ
             Идетъ одинъ!.. нѣтъ; онъ смышленъ!
  
                                 XXXVII.
  
             Здѣсь, близко гдѣ нибудь, сокрыты,
             Въ лѣсу -- и жилья, и друзья,
             Что ждутъ его; и, для защиты,--
             Сбѣжаться могутъ... такъ нельзя
             Намъ опрометчиво рѣшаться!..
             Да, посмотрите-ко, куда
             Ведетъ тропинка эта.. статься
             Не можетъ!... то -- дворецъ! , да! да!
             И какъ еще горитъ, на чудо,
             Иллюминованъ весь..., не худо
             Намъ будетъ, кажется: какъ разъ,--
             Быть можетъ, и накормятъ насъ!
  
                                 XXXVIII.
  
             А это не мѣшало бъ, право!
             Съ пустымъ желудкомъ никуда
             Негоденъ смертный: такъ и здравой
             Разсудокъ говоритъ всегда!..:
             Я жъ, до смерти, проголодался;
             И радъ бы -- цѣлаго быка
             Съѣсть разомъ!..." -- Между тѣмъ, являлся,
             Дѣйствительно, издалека,--
             Дворецъ, во всей красѣ волшебной,
             Блестящій, и великолѣпной,
             Въ концѣ аллеи, въ глубинѣ,
             На мрачномъ грунтѣ, весь въ огнѣ!...
  
                                 XXXIX.
  
             Фасадъ его -- и позолотой,
             И живописью, весь покрытъ,--
             Въ турецкомъ вкусѣ.... лишь работой
             Не отличался, и, на видъ,--
             Какъ всѣ тамъ дачи, вдоль Босфора,
             Казался только росписной
             Игрушкой дѣтской, изъ фарфора,
             Блестящей ярко -- мишурой:
             Такъ артистическаго чувства,
             У турковъ,-- мало, и искуства,
             У нихъ, въ застоѣ; между тѣмъ,
             Какъ былъ ихъ край -- искусствъ эдемъ!...
  
                                 XL.
  
             Дворецъ ужъ близокъ -- и пріятно
             Повѣялъ запахъ отъ жаркихъ,
             Да отъ пилавовъ съ ароматной
             Приправой.... отъ вещей такихъ,--
             Что апетитъ, хоть въ комъ угодно,
             Пробудятъ! что жъ и говорить
             Про тѣ желудки, гдѣ голодной
             Дней нѣсколько ужъ, можетъ быть,
             Червь пищи проситъ, и тревогу
             Бьетъ безпрестанно!.. Понемногу,
             И въ Донъ Жуанѣ буйства пылъ --
             Пріятный запахъ укротилъ!...
  
                                 XLI.
  
             Онъ отложилъ ужъ попеченье
             О прежней мысли роковой;
             Его жъ товарищъ,-- въ умиленье
             Весь приведенный, отъ такой
             Ихъ будущности вожделѣнной,--
             Шепнулъ Жуану: -- "Погоди!
             Теперь намъ надо, непремѣнно.
             Объ ужинѣ подумать.... и --
             Потомъ ужъ, подкрѣпивши силы,
             Въ угоду вамъ, товарищъ милый,
             Безъ отговорокъ, я готовъ
             Надѣлать шуму!... я таковъ!" --
  
                                 XLII.
  
             Совѣты разные бываютъ:
             Тѣ -- любятъ страсти разжигать;
             Тѣ -- сильно нервы потрясаютъ;
             Иные жъ.... да и то сказать,--
             Что дѣйствовать на умъ -- метода
             Ихъ эта слишкомъ ужъ смѣшна
             Для человѣческаго рода,
             Гдѣ страсть лишь дѣйствуетъ одна!...
             Есть и такія -- что и слезы
             Употребляютъ, иль угрозы --
             Для убѣжденій.... но -- грѣшатъ,
             Что краткими быть не хотятъ!...
  
                                 XLIII.
  
             Еще позвольте отступленье,
             Здѣсь, кстати, сдѣлать! хоть почесть
             Сильнѣйшими можно бъ убѣжденье,
             Какъ напримѣръ: -- угрозы, лесть,
             Краса и злато!... но, порою,
             Нѣтъ убѣжденія сильнѣй,
             (Чтобъ человѣческой душою,--
             Всей овладѣть, или страстей
             Порывы укротить мгновенно!)
             Какъ звукъ одинъ, звукъ вожделѣнной,--
             Звонъ колокола, иль посолъ,
             Съ докладомъ: "подано на столъ!"
  
                                 XLIV.
  
             Но хоть и край безколокольный,
             А есть и въ Турціи свой часъ,
             Когда желудокъ недовольный --
             Ѣсть требуетъ, какъ и у насъ!
             И нашъ Жуанъ съ своимъ Пиладомъ,
             Хотя и колокола звонъ
             Не возвѣщалъ имъ, ни, съ парадомъ,
             Ихъ не встрѣчалъ слугъ легіонъ,
             Иль мэтръ-д'отель, въ рукѣ съ салфеткой,--
             Пророчески попали мѣтко,
             Что больше имъ не голодать,
             А вкусной, хоть закуски, ждать!
  
                                 XLV.
  
             Жаркаго запахъ и пыланье
             Огня на кухнѣ, сквозь деревъ.
             И бѣготня, и хлопотанье
             Засуеченныхъ поваровъ,--
             Все ихъ въ догадкѣ утверждало
             И съ мыслью роковой своей,
             Жуанъ, простившись, какъ пристало.
             Ужъ шелъ за евнухомъ бодрѣй,
             И, словно,-- съ жребьемъ примирился
             Вдругъ проводникъ остановился,
             Въ дверь постучался -- и глазамъ
             Предсталъ -- великолѣпья храмъ!
  
                                 XLVI.
  
             Великолѣпья храмъ . такъ, точно:
             Предъ ними зала вся въ огняхъ,
             Со всею пышностью восточной!
             Но какъ описывать въ стихахъ.
             Когда и прозой было бъ трудно
             Все высказать, и передать
             Картину роскоши причудной.
             Превосходящей, такъ сказать,
             И самое воображенье?..
             И такъ отложимъ попеченье
             Чтобъ и разсказа, какъ-нибудь,
             Чрезъ это намъ не растянуть!.
  
                                 XLVII.
  
             Притомъ, и описанья эти
             Оставить можно -- лишь однимъ
             Туристамъ нашимъ, что, какъ дѣти --
             Къ игрушкамъ, льнутъ душою къ нимъ!...
             А впрочемъ, родъ и спекуляцій
             Есть въ томъ: потолще сколотить
             Имъ книгу, или -- Иллюстрацій
             Страницу лишнюю набить,
             Не помышляя, что читатель --
             Въ накладѣ будетъ.... но издатель
             Себѣ лишь на умѣ: порой,
             Взять книгой -- толстой, хоть пустой!...
  
                                 XLVIII.
  
             Въ блестящей залѣ, турковъ трупы
             Въ цвѣтныхъ халатахъ и чалмахъ,
             Почти недвижась, словно трупы,--
             Сидѣли, важно, на коврахъ
             Одни, тугъ -- въ шахматы играли,
             Другіе -- разговоръ, безъ словъ,
             Ведя мимически, пускали
             Дымъ изъ янтарныхъ мундштуковъ;
             Иные,-- заложивши руки
             За поясъ, повторяли звуки:
             "Аллахъ керимъ!" "Барекъ Аллахъ!"
             Иль, даже, только -- "Ба!" и "Ахъ!"
  
                                 XLIX.
  
             А многіе -- такъ, просто, спали,
             И чуть не богатырскимъ сномъ;
             Иль, передъ ужиномъ, вкушали
             По рюмочкѣ янтарный ромъ, 13
             Расхаживая молчаливо....
             Явленье евнуха, съ четой
             Гяуровъ,14 обратило живо
             Вниманье всѣхъ, и, за игрой,
             Сидѣвшіе -- взоръ приподняли;
             Но, молча, только покачали
             Чалмою, подавая знакъ,
             Что евнухъ, въ выборѣ,-- мастакъ!15
  
                                 L.
  
             И онъ торжественно и важно,
             Чрезъ рядъ такихъ же пышныхъ залъ,
             Гдѣ лишь фонтана шумъ протяжной
             Безмолвье сводовъ нарушалъ,--
             Провелъ Британца и Жуана,
             Не мало удивленныхъ тутъ,
             Куда это, какъ два барана,
             Они за евнухомъ идутъ...
             Ужъ лампы рѣже здѣсь мерцали,
             И женщинъ головы мелькали,
             Высовываясь изъ дверей,
             То -- снова прятались скорѣй.
  
                                 LI.
  
             Въ обширныхъ залахъ, страхъ наводитъ,
             При слабомъ свѣтѣ, тишина:
             Чего на умъ не поприходитъ!...
             Какъ ни была бъ душа сильна,
             А тутъ,-- невольно содрогнется!
             Еще въ степи, въ лѣсу глухомъ,--
             Не такъ все страшно: хоть сожмется,
             Сначала, сердце.... но, потомъ,--
             И свыкнется съ уединеньемъ;
             А съ тишиной и запустѣньемъ
             Огромныхъ залъ -- лишь мизантропъ
             Могъ свыкнуться бъ: то -- сущій гробъ!
  
                                 LII.
  
             И, въ этомъ случаѣ, невольно
             Осудишь человѣка въ томъ,
             Что видя, кажется, довольно,
             Какъ малъ онъ, на земли, въ своемъ
             Быту естественномъ,-- нѣтъ, хочетъ
             Еще быть меньше во стократъ!...
             Зачѣмъ онъ, напримѣръ, хлопочетъ
             О возведеніи палатъ.
             Такихъ громадныхъ, что собою
             Ихъ не займетъ, а, пустотою
             Лишь окруженный, тонетъ въ нихъ --
             Невольникъ прихотей своихъ!?.. 17
  
                                 LIII.
  
             Огромность зданія, признаться.
             Прилична храму одному.
             Гдѣ бъ мысль свободно возвышаться
             Могла къ началу своему!..
             Но домъ обширный -- лишь гробница.
             Для человѣка! и одна,
             Въ исторіи вѣковъ, страница --
             Людское племя бы должна
             Ужъ вывести изъ заблужденья.
             Являя фактъ -- Столпотворенья,
             Какъ доказательство затѣй.
             Въ безумной головѣ людей!..
  
                                 LIV.
  
             Но полно! эти разсужденья
             Насъ ни къ чему не поведутъ,
             И выведутъ лишь изъ терпѣнья
             Читателя!... Они идутъ,
             (Британецъ, то есть, съ Донъ-Жуаномъ!)
             Все за вожатаемъ своимъ,
             Уже въ досадѣ, что обманомъ
             Поддѣлъ ихъ давича такимъ,
             Гдѣ запахъ кухни и блескъ залы,
             Ихъ восхищали, какъ сигналы,
             Что конченъ путь, и аппетитъ --
             Имъ ужинъ сытный утолитъ!...
  
                                 LXV.
  
             Но, наконецъ, ихъ ожиданья --
             Вновь ожили: они вошли,
             Куда-то.... гдѣ очарованья
             Изящества ихъ обдали
             Восторгомъ новымъ удивленья!
             То былъ -- покоикъ небольшой,
             Но что за роскошь!.. безъ сомнѣнья,
             Не могъ и будуаръ самой
             Армиды -- быть пышнѣй, нисколько;
             Хотя покоикъ этотъ -- только,
             Казалось, амфиладу валъ
             Еще пышнѣйшихъ начиналъ!
  
                                 LVI.
  
             Повсюду -- роскошь; шелкъ и злато,
             И блескъ, и вкусъ! что за ковры,
             И что за мебель!... такъ богато,
             Великолѣпно, все -- игры
             Такой полно, что и рукою
             Грѣшно бы тронуть, иль ступить
             Ногою страшно.... чтобъ, порою,
             И складочкѣ не повредить,
             Пылинки не смести ошибкой,
             А только бъ,-- золотою рыбкой,
             Скользить по этому всему.
             Не прикасаясь ни къ чему!...
  
                                 LVII.
  
             Но черный евнухъ, безъ вниманья.
             Ковры такіе попиралъ,
             И, въ храминѣ очарованья,
             Глазъ ни на что необращалъ!
             Лишь, подойдя, остановился,
             Передъ какимъ-то шкапомъ, онъ;
             Открылъ его -- и изумился,
             Тутъ, взоръ Гяуровъ, пораженъ
             Разнообразьемъ богатѣйшихъ
             Костюмовъ, древнихъ и новѣйшихъ!...
             То, словомъ, былъ, на самый взглядъ,
             Восточныхъ одѣяній складъ,
  
                                 LVIII.
  
             Оттуда множество онъ вынулъ
             Костюмовъ самыхъ дорогихъ;
             Окинулъ взоромъ, перекинулъ,
             И выбралъ, наконецъ, изъ нихъ --
             Одинъ, всѣхъ болѣе приличный
             Для купленныхъ имъ христіанъ,
             Какъ видно, одѣвать привычный,
             Соображая ростъ и станъ,
             Лѣта, и все, чтобъ, словомъ,-- точно,
             Какъ будто бы для нихъ, нарочно,
             Все было сшито на заказъ:
             Такъ евнухъ зналъ свой вѣрный глазъ!
  
                                 LIX.
  
             Для англичанина -- лѣтами
             Постарше, тѣломъ поплотнѣй,
             И выше ростомъ, и плечами
             Пошире,-- ничего сходнѣй
             Онъ не нашелъ, чтобъ даже руку,
             На перевязи, скрыть отъ глазъ,
             Какъ -- кандіотскій плащъ; а муку
             Костюма нижняго (не разъ,
             Лишающаго, властью моды,
             Насъ Европейцевъ -- всей свободы!,
             Чтобъ облегчить,-- шалвары онъ
             Далъ, вмѣсто узкихъ панталонъ.
  
                                 LX.
  
             Потомъ, онъ шалью яркоцвѣтной
             Британца голову обвилъ,
             Со всей снаровкой туалетной;
             За поясъ шелковой, вложилъ
             Кинжалъ съ насѣчкой золотою;
             Да сапоги стащивши съ ногъ,
             Вмигъ,-- туфель парою цвѣтною,
             Ихъ по восточному облекъ,
             И вотъ -- узнать Британца бъ трудно
             Такъ, разомъ, азіатскій чудной
             Костюмъ его преобразилъ:
             Онъ, въ полномъ видѣ, Турокъ былъ!
  
                                 LXI.
  
             Въ восторгѣ Баба, 19 (такъ ихъ черной
             Другъ назывался!) суетясь,
             И подавая все проворно,
             Самъ удивлялся,-- какъ пришлась
             Къ лицу такая перемѣна!...
             Да, словно, высказать хотѣлъ --
             Что не зачѣмъ имъ было плѣна
             Страшиться и, на врядъ, удѣлъ
             Счастливѣй могъ бы быть, когда-бы
             Рѣшились только.. и жестъ Бабы
             Довольно ясно показалъ.
             Что -- къ обрѣзанью -- ихъ склонялъ!...
  
                                 LХІІ.
  
             Но впрочемъ, тутъ, безъ принужденья
             Онъ дѣйствовалъ: предоставлялъ
             На волю -- выборъ предложенья
             Хоть видимо въ душѣ желалъ.
             Чтобъ -- въ правовѣрныхъ обратиться
             Они рѣшились!.. и, дивясь,
             Что не могли они рѣшиться.--
             Сказалъ онъ только покосясь:
             -- "Не принимаете совѣта?
             Для васъ же хуже: мѣра эта
             Спасла бы васъ отъ многихъ бѣдъ....
             Подумайте! и -- да, иль нѣтъ?" --
  
                                 LXIII.
  
             -- "Нѣтъ!" отвѣчалъ Жуанъ: "скорѣе
             Дамъ голову себѣ отсѣчь!..."
             -- "И! погодите, другъ! вѣрнѣе
             Быть съ годовой!." -- Жуана рѣчь
             Замявъ, Британецъ осторожной.
             Съ улыбкой, евнуху сказалъ:
             -- "Посмотримъ!... отчего жъ нѣтъ?... можно
             1! согласиться!... отощалъ
             Я только; и когда бъ намъ дали
             Чего нибудь поѣсть.... едва ли
             И не рѣшился бъ я, потомъ,--
             На все! , съ условьемъ лишь, притомъ!...." --
  
                                 LXIV.
  
             -- "Но я?-- нѣтъ, никогда! " -- Тутъ Черной
             Жуана, ст ногъ до головы,
             Окинувъ: -- "Гмъ! прошу покорно!" --
             Пробормоталъ сквозь зубы: --"вы.
             Какъ вижу, не хотите сами
             Себѣ добра!... но ужъ пора --
             И вамъ одѣться!" -- И, съ кистями,
             Весь сотканный изъ серебра,
             Костюмъ, богатой и красивой,
             Серальскихъ одалыкъ, онъ живо
             Жуану подалъ, восхищенъ.
             Заранѣ, какъ пристанетъ онъ!...
  
                                 LXV.
  
             Но Донъ-Жуанъ хранилъ молчанье,
             Ногою оттолкнувъ нарядъ,
             Предложенный, какъ въ посмѣянье;
             И на умѣ ль могъ маскарадъ
             Быть, у него, въ минуту эту!...
             Плечами старый негръ пожалъ,
             Съ воззваньемъ громкимъ къ Магомету,
             -- "Да что ребячиться! сказалъ,
             И -- одѣваться мнѣ проворно!" --
             -- "Не водитель, прошу покорно;
             Что я -- не дама!." -- возразилъ
             Жуанъ; но евнухъ перебилъ:
  
                                 LXVI.
  
             "Кто бъ ни была, не разбираю,
             И дѣла нѣтъ мнѣ до того!
             Почто лишь время я теряю?--
             Сейчасъ одѣться!" -- "Для чего,
             Покрайней мѣрѣ, вы хотите,
             Костюмъ мнѣ этотъ навязать?" --
             -- "Вы любопытство удержите:
             То -- тайна.... и нельзя сказать!
             Со временемъ, все будетъ ясно,
             И больше спрашивать напрасно!" --
             -- "Однакожъ, знать желалъ бы я..." --
             -- "А я вамъ говорю -- не льзя!" --
  
                                 LXVII.
  
             -- "Согласенъ, но...." -- "Остановитесь
             О повинуйтесь! или васъ
             Могу заставить.... берегитесь
             Насъ разсердить; а то,-- какъ разъ!..." --
             -- "Но не возможнаго, судите,
             Вы требуете! Въ полъ другой
             Преобразить меня хотите!..." --
             Тутъ Баба, топнувши ногой,
             И бросивъ платье, грозно вскрикнулъ:
             -- "Такъ вы хотите, чтобъ я кликнулъ
             Людей, и будете тогда --
             Ужъ ни какого пола.... да!
  
                                 LXVIII.
  
             Такъ лучше доброму совѣту
             Послѣдовать!-- да и другой
             Меня бы, за услугу эту,
             Благодарилъ еще: такой
             Костюмъ богатой и красивой,--
             Конечно, женской.... но -- что въ томъ!
             Когда -- причины есть!... и живо
             Одѣньтесь только, а потомъ,
             И сами скажете; спасибо!..." --
             Должна тутъ быть какая либо
             Мистификацья, иль обманъ!...
             Подумалъ про себя Жуанъ.
  
                                 LXIX.
  
             Потомъ,-- вздохнувъ, пожавъ плечами,
             -- "Ну, дѣлать нечего!" -- сказалъ:
             "Забавно только лоскутками
             Такими.... (такъ онъ называлъ
             Изъ чудныхъ кружевъ покрывало,
             Что не одну бы, можетъ быть.
             Красавицу очаровало!) --
             Обвѣшаться, и походить
             На гаера, иль скомороха....
             Забавно, право!." -- И тутъ вздоха
             Опять не могъ онъ подавить,
             И явнаго волненья скрыть!...
  
                                 LXX.
  
             Но -- надо было отвращенье
             Жуана видѣть, и, притомъ,
             Мучительное оскорбленье,--
             Какъ подано ему потомъ,
             Въ добавокъ,-- юбку и тунику,
             Преобразившія его.
             До неузнанья,-- въ одалыку!...
             Тутъ Баба, осмотрѣвъ всего,
             Нашелъ еще необходимымъ,
             Дополнить туалетъ -- красивымъ
             Долговолосымъ парикомъ,
             Съ каменьями и съ жемчугомъ....
  
                                 LXXI.
  
             Такъ совершилось превращенье
             Жуана, съ ногъ до головы,
             Въ чудесно-милое творенье,
             Которому и сами вы,--
             Вы, сѣверные Фашенабли!
             Могли бы сердце подарить....
             Лишь чувства въ васъ давно зазябли,
             Такъ что, не только распалить,
             Но и согрѣть ихъ даже трудно,
             Не разъ, бываетъ самой чудной
             Находкѣ!... Африканцу жъ -- о!--
             Довольно взгляда одного!
  
                                 LXXII.
  
             И Негръ,-- хоть евнухъ, искры чувства,
             Казалось бы, имѣть не могъ,
             А тутъ -- предъ пластикой искусства
             Невольно вскрикнулъ: -- "О пророкъ!...
             Взгляните, что за прелесть -- наша
             Красавица!.. ну, хоть кого --
             Обворожить.... но, воля ваша!
             Теперь,-- за мною: одного
             Султана взоръ имѣетъ право
             Полюбоваться вами!..." -- "Браво!" --
             Сказалъ британецъ: "браво! съ чѣмъ
             И поздравляю васъ! goddamn!" --
  
                                 LXXIII.
  
             А евнухъ, между тѣмъ, безмолвно,
             Въ ладони хлопнулъ, и, тотчасъ,
             Явились, изъ-подъ полу, словно,--
             Четыре негра, и приказъ
             Имъ отданъ -- проводить Британца....
             --" А вы, красавица, за мной
             Послѣдуете! робость агнца
             Оставьте: васъ не на убой --
             Я поведу. Вамъ не извѣстно.
             Быть можетъ, гдѣ вы?-- рай прелестной
             Пророка ожидаетъ васъ....
             Лишь поспѣшайте!... дорогъ часъ!--
  
                                 LXXIV.
  
             Чегожъ стоите да глядите?
             Васъ эти люди, вѣрьте мнѣ
             Не тронутъ!..." -- "Въ этомъ, извините,
             И самъ увѣренъ я вполнѣ!
             Не то -- почувствовали бъ, вѣрно,
             Руки моей всю нѣжность.... я --
             Пойду за вами; но, примѣрно,
             Сказать: -- пусть кто нибудь меня
             Принять попробуетъ, ошибкой,
             За то', чѣмъ я кажусь -- (съ улыбкой
             Язвительной сказалъ Жуанъ:)
             Поплатится за свой обманъ!" --
  
                                 LXXV.
  
             -- "Ну, какъ упрямы вы, признаться!" --
             Сквозь зубы евнухъ проворчалъ:
             --"Чего тутъ, впрочемъ, дожидаться!
             Идемъ!" -- И за-руку онъ взялъ --
             Жуана; и Жуанъ, глазами,
             Простясь съ товарищемъ своимъ,
             Успѣлъ еще, пожавъ плечами,
             Словъ парой обмѣняться съ нимъ:
             -- "Ну, ужъ земелька приключеній,
             И странныхъ, дивныхъ превращеній!" --
             --"Прощай, красавица!" -- "Прощай,
             Почтенный турокъ!..." -- "Поминай!..." --
  
                                 LХXVI.
  
             --"Да! поминай! до новой встрѣчи!..." --
             Сказалъ съ улыбкой нашъ герои;
             И евнухъ перервалъ ихъ рѣчи,
             Сердито топнувши ногой:
             - "Зачѣмъ слова терять напрасно!
             Тѣмъ ближе къ цѣли, чѣмъ скорѣй;
             А, право, будетъ вамъ прекрасно,
             Съ условьемъ только: не робѣй!" --
             Тутъ новые друзья разстались,
             Еще лишь взоромъ обмѣнялись,
             И, изъ особенныхъ дверей.
             Ихъ порознь, вывели скорѣй.
  
                                 LXXVII.
  
             Жуана евнухъ, длиннымъ рядомъ
             Блестящихъ галлерей, повелъ,
             Гдѣ, все окинувъ бѣглымъ взглядомъ,--
             Бѣдняжка рѣдкими нашелъ
             Великолѣпныя палаты,
             По дивной роскоши затѣй:
             Цвѣтовъ восточныхъ ароматы
             Лились изъ пышныхъ хрусталей;
             Повсюду,-- ткани дорогія,
             Полъ штучный, своды росписные,
             О арабески на стѣнахъ,
             Фарфоръ и бронза на столахъ....
  
                                 LXXVIII.
  
             Пришли они къ огромной двери; --
             Она богаче всѣхъ другихъ;
             И стерегли ее, какъ звѣри,
             Два черныхъ карлика нѣмыхъ,
             Два отвратительныхъ созданья,
             Въ контрастъ, по малости своей,
             Приставленныхъ,-- для отпиранья
             Да запиранья, у дверей,
             Гдѣ ихъ почти не замѣчали,
             И чуть ногою не топтали:
             Такъ, ростомъ и лицомъ, они --
             Отъ глазъ терялися въ тѣни!
  
                                 LXXIX.
  
             Но, какъ они ни малы были,--
             Довольно силы для своей
             Имѣли должности; служили,
             Притомъ, для разныхъ мелочей:
             Чуть на кого Султанъ озлится --
             Доставить роковой шнурокъ.
             Иль знать давать, чуть что случится --
             Такъ, подозрительный Востокъ,
             И осторожный чрезвычайно,--
             Довѣрчивъ лишь къ нѣмымъ, чтобъ тайно
             Все только дѣйствовать, чрезъ нихъ,
             Въ соображеніяхъ своихъ!
  
                                 LXXX.
  
             Уродцы эти говорили --
             Лишь знаками, да, притаясь,
             Глазами зоркими слѣдили
             За всѣмъ,-- шпіонами родясь!
             Негръ подошелъ, и прикоснулся
             Къ нимъ пальцемъ, чтобъ открыли дверь....
             А между тѣмъ, онъ обернулся
             Къ Жуану, и шепнулъ: -- "Теперь,
             Я долженъ дать вамъ наставленье:
             Чтобъ въ дьяволенкахъ подозрѣнье
             Не возбудить,-- умѣрьте свой
             Шагъ, слишкомъ явственно мужской!...
  
                                 LXXXI.
  
             Притомъ, старайтеся не много
             Покачиваться на ходу,
             Развязность замѣнить тревогой;
             Не то,-- какъ разъ, попасть въ бѣду
             Мы можемъ оба! глазъ ихъ зорокъ!
             Пожалуй, и сквозь юбку, васъ
             Узнаютъ.... и, безъ отговорокъ,
             Тогда -- погибли! Вѣдь, у насъ,
             Недалеко Босфора волны....
             Есть и мѣшки -- такіе челны,
             Что въ мраморное море 20 насъ,
             И до зари, снесутъ, какъ разъ!." --
  
                                 LXXXII.
  
             И, давъ такое наставленье,
             Жуана евнухъ ввелъ, съ собой,
             Въ одну изъ залъ,-- воображенье
             Превосходящихъ красотой!
             Предъ этою блестящей залой,--
             Всѣ были прочія -- ничто!
             Одно лишь золото сіяло
             Да камни дорогіе то --
             Была одна изъ залъ, на чудо!
             Какія въ сказкахъ лишь, покуда,
             Герою вашему встрѣчать
             Случалось, иль -- во снѣ видать!...
  
                                 LXXXIII.
  
             Тутъ, въ нѣкоторомъ разстояньи,
             На отоманѣ парчевомъ.
             Подъ балдахиномъ, вся въ сіяньи
             Отъ брилліантовъ, и, лицомъ,
             Блистательнѣй самой денницы,
             Съ улыбкой дивной,на устахъ,
             Притомъ, съ осанкою царицы,
             И яркимъ пламенемъ въ очахъ,
             Покоилась полунебрежно --
             Красавица..., газъ, бѣлоснѣжной,
             Что голову ей обвивалъ.
             Еще ей блеска придавалъ.
  
                                 LXXXIV
  
             Съ почтеньемъ негръ остановился,
             Палъ на колѣни передъ ней;
             Но знаку, и Жуанъ рѣшился.
             То жъ сдѣлать, роли чтобъ своей
             Не измѣнить,-- и оба стали
             Поклоны въ землю отбивать....
             Когда еще такъ продолжали
             Свои поклоны, приподнять
             Не смѣя глазъ, до совершенья
             Церемоньала поклоненья,--
             Султанша (то была она!)
             Привстала -- прелести полна!...
  
                                 LXXXV.
  
             Богиня Паѳоса и Книда,
             Когда, изъ пѣны волнъ морскихъ,
             Явилась, дивная Киприда,
             Не граціознѣе, въ тотъ мигъ,
             Была, конечно, какъ Султана
             Жена-любимица,-- когда.
             Глазъ не спуская съ Донъ-Жуана,
             И, для улыбки лишь, уста
             Полураскрывъ, одной рукою.
             Играла цѣпью золотою,
             Другою: встать! знакъ подала.
             И евнуха подозвала.
  
                                 LXXXVI.
  
             Негръ подошелъ, и пурпуровой
             Одежды край поцѣловалъ,
             Сказалъ привѣтливое слово
             И на Жуана указалъ,
             Который,-- стоя въ отдаленьи,
             Стыдясь костюма своего,
             Былъ въ самомъ странномъ положеньи,
             Непонимая ничего,
             И лишь конца ждалъ этой драмы,
             Да красотѣ дивился дамы,
             Догадываясь, что она --
             Султаншей, вѣрно быть должна!...
  
                                 LXXXVII.
  
             Такъ рѣзкую величья сана
             Печать носили всѣ черты
             Жены-любимицы Султана;
             А совершенство красоты,
             У ней, такого было рода --
             Что невозможно описать!
             И такъ -- вамъ полная свобода --
             Самимъ, читатель мой! принять
             Трудъ на себя -- воображенья
             Широкой кистью, безъ смущенья.
             Представить, въ образѣ мечты,--
             Гюльбею -- чудо красоты!..
  
                                 LXXXVIII.
  
             Вамъ это право предоставимъ;
             А сами,-- такъ -- для полноты.
             Одно лишь отъ себя прибавимъ:
             Что это чудо красоты,--
             Гюльбея, отъ роду, имѣла
             Лѣтъ съ небольшимъ.... ужъ двадцать пять;
             И, стало быть, вполнѣ созрѣла....
             Могли бы про нее сказать! --
             Но есть красавицы такія,
             Что, напримѣръ, какъ и Марія
             Стюартъ,21 -- не знаютъ, и средь бѣдъ,
             Слѣдовъ неумолимыхъ лѣтъ....
  
                                 LXXXIX.
  
             Или еще сравнить бы, ближе,
             Ее -- съ Ниноной де Ланкло, 22
             Которой, и въ самомъ Парижѣ,
             Всѣ удивлялися, чело
             Благоговѣйно преклоняя,
             Какъ предъ богиней красоты!
             Еще сравнить.... но и, едва ли,
             Такъ роза прочіе цвѣты
             Собой мрачитъ въ садахъ эдема,
             Какъ весь живой цвѣтникъ Гарема --
             Гюльбея помрачить могла;
             Такой красавицей была!
  
                                 XC.
  
             По выслушаніи доклада,
             Гюльбея знакъ дала рукой --
             Прелестнымъ нимфамъ, для парада
             Стоявшимъ вкругъ нея толпой,
             (Костюмированнымъ такъ точно,
             Какъ и Жуанъ, въ сребристый газъ,
             Подъ этой роскошью восточной,
             Скрывавшій многое отъ глазъ!.. )
             И всѣ Султаншѣ -- поклонились,
             Да другъ за дружкой удалились,
             Въ другую дверь, напротивъ той,
             Куда введенъ былъ нашъ герой.
  
                                 ХСІ.
  
             Жуанъ стоялъ все въ отдаленьи,
             Не понимая ничего,
             И ждалъ лишь, молча, въ изумленьи,--
             Чѣмъ кончится вся роль его?!..
             И мы дивимся съ нимъ не мало....
             Но только -- учитъ насъ поэтъ,
             Что удивляться не пристало,
             На свѣтѣ, ничему!...23 и нѣтъ
             Счастливѣй нрава, можетъ статься,
             Какъ -- ничему не удивляться!...
             Хоть, впрочемъ, это мудрено,
             И даже -- нѣсколько смѣшно!...
  
                                 ХСІІ.
  
             Когда весь рой красавицъ скрылся,
             И лишь осталися втроемъ,--
             Къ Жуану евнухъ обратился:
             -- "Пожалуйте сюда!" потомъ,--
             Шепнулъ тихонько, чтобъ обычной
             Обрядъ онъ совершилъ опять --
             Колѣна преклонить прилично
             Да, сверхъ-того, поцѣловать
             Султанши ногу....-- "Извините!
             Ужъ этого то вы не ждите:
             Ногъ кромѣ Папы одного,
             Мнѣ цѣловать -- ни у кого!"24 --
  
                                 СХІІІ.
  
             Жуанъ сказалъ неустрашимо,
             И выпрямился въ струнку весь.
             -- "Какъ смѣете? необходимо....
             Такой обычай принятъ здѣсь!..." --
             И евнухъ петлей сталъ ужъ-было,
             Не въ шутку разсердись, грозить!...
             Все тщетно: никакою силой,
             Жуана онъ не могъ склонить!
             Къ красавицамъ неравнодушной,
             Жуанъ былъ имъ готовъ, послушно,--
             Всѣмъ жертвовать... но ужъ, за то,
             Унизиться -- нѣтъ! ни за что!
  
                                 XCIV.
  
             И онъ стоялъ неколебимо,
             Какъ богатырь,-- подъ градомъ словъ,
             Что дробью разсыпались мимо
             Ушей его! всѣхъ предковъ кровь,
             Кровь чистая Кастильцевъ, въ жилахъ
             Его кипѣла.... и, скорѣй,
             Чѣмъ вынести позоръ,-- былъ въ силахъ
             Онъ броситься на сто мечей...
             Таковъ онъ былъ!-- но евнухъ черный,
             Всѣмъ обстоятельствамъ покорный,
             Придумалъ -- дѣлу пособить:
             Рукою ногу замѣнить!
  
                                 XCV.
  
             Такою сдѣлкой превосходной
             Всю трудность евнухъ устранилъ,
             И духъ Жуана благородной,
             Везъ униженья, преклонилъ:
             Онъ тѣмъ охотнѣй согласился
             Исполнить этотъ этикетъ,
             Что, съ малолѣтства, научился --
             Какъ на почтительный предметъ,
             Смотрѣть на ручку милой дамы...
             Хотя условій свѣтскихъ рамы
             Изволили теперь отнять.
             Обычай -- ручки цѣловать!..
  
                                 XCVI.
  
             Съ невольною въ глазахъ досадой,
             Жуанъ къ Султаншѣ подошелъ,
             Не обольщайся наградой,
             Что счастьемъ бы иной почелъ!...
             Прижалъ къ устамъ Гюльбеи руку,--
             Невыразимой красоты!--
             И чтожъ?... забылъ --. и сердца муку,
             И задушевныя мечты!...
             Къ такой рукѣ прикосновенье --
             Невольное обвороженье....
             И постоянства цѣлый годъ,
             Тогда.-- ужъ безполезный плодъ!
  
                                 XCVII.
  
             Окинувъ юношу глазами,
             Султанша негру выйти вонъ
             Велѣла,-- быстрыми шагами.
             Съ поклономъ, удалился онъ;
             Успѣлъ, однакожъ, тихомолкомъ
             Жуану на-ухо шепнуть:
             --" Не стойте же угрюмымъ волкомъ:
             Теперь открытъ вамъ къ счастью путь!"
             При этомъ, онъ взглянулъ съ улыбкой,
             И какъ придворный, ловкой, гибкой,
             Вполнѣ собой доволенъ былъ,--
             Что славной подвигъ совершилъ!..
  
                                 ХСVIII.
  
             Съ уходомъ негра, измѣнились
             Гюльбеи важныя черты;
             Въ нихъ чувства сердца отразились,
             Съ порывомъ пламенной мечты....
             Въ щекахъ мгновенно заиграла
             Востока огненная кровь;
             Ярчѣй зари, у ней пылала,
             Во взорахъ, страстная любовь!...
             Но гордость -- верхъ взяла надъ нею,
             Могучей волею своею,
             И оба чувства, такъ сказать,
             Старалась слить и уравнять!...
  
                                 ХСІХ.
  
             Стройнѣе пальмы, станъ Гюльбеи
             Волшебной прелестью плѣнялъ:
             Въ немъ грація была Психеи,
             Иль -- совершенства идеалъ!
             Въ ея лицѣ изображался
             Самъ демонъ, падшій херувимъ,
             Когда предъ Евой появлялся --
             Небеснымъ, чистымъ, неземнымъ..
             Наружность такъ была пріятна,
             Такъ восхитительна, что пятна --
             Скорѣе въ солнцѣ указать,
             Чѣмъ недостатки въ ней сыскать!
  
                                 С.
  
             Въ ней что го царственное было,
             Одинъ ужъ взглядъ ея очей,
             Какъ магнетическою силой,--
             Все влекъ, приковывая къ ней!...
             Ей одного недоставало,
             Для деспотизма своего:
             Что сердце въ ней преобладало,
             И умъ не умѣрялъ его!
             Отъ этого и цѣпи сами
             Ея -- тяжелыми цѣпями
             Казались каждому, кто разъ
             Попался въ нихъ, кляня свой часъ
  
                                 СІ.
  
             Улыбка самая, какою,
             Привѣтствовала всѣхъ она,--
             Казалась, словно, ледяного,
             Бездушьемъ запечатлѣна;
             То жъ равнодушье въ наклоненьи
             И головы, едва --
             Замѣтномъ; даже и въ движеньи
             Прелестной ножки... такова
             Во всемъ, просвѣчивала ясно,
             При обольстительно-прекрасной
             Ея наружности,-- печать
             Привычки -- лишь повелѣвать!
  
                                 CII.
  
             Все въ ней, до мелочи, являло,
             Что съ этимъ, словно, рождена,
             И, чтобъ предъ ней все трепетало, --
             Закономъ видѣла она!
             За поясомъ -- отличье сана,--
             Кинжалъ показывалъ у ней,
             Что и женой была Султана,
             (Лишь, слава Богу, не моей!)
             И что. когда бъ посмѣлъ кто только
             Ея ослушаться,-- нисколько,
             У ней, недрогнула бъ рука --
             Снять голову у смѣльчака!...
  
                                 CIII.
  
             Въ своихъ желаньяхъ прихотлива,
             Она не знала мѣры имъ;
             И своенравна, и ревнива,
             Съ характеромъ, почти мужскимъ,
             Что ни завидѣла,-- въ мгновенье,
             Желала ужъ имѣть въ рукахъ!
             И даже, что воображенье
             Ей создавало -- ужъ въ глазахъ
             Гульбеи сущность принимало....
             И, тотчасъ же, во чтобъ ни стало,--
             Должно явиться, и не смѣй
             Никто противорѣчить ей!
  
                                 CIV.
  
             Такъ, отъ желанія къ желанью.
             Отъ мысли къ волѣ, безъ препонъ,
             Переходя, и ожиданью
             Предѣломъ ставя лишь законъ --
             Немедленнаго исполненья,
             Будь Европейкою она, --
             Проблему вѣчнаго движенья
             Могла бъ осуществить, полна
             Энергіи и произвола
             Фантазіи летучей пола,
             Рожденнаго лишь, такъ сказать,--
             Возможнымъ все воображать!...
  
                                 CV.
  
             Покупки, слѣдственно, Гюльбеи
             Несмѣтны были, какъ равно,
             И затрудненья, что затѣи
             Ея тутъ представляли!.... но,--
             Хотя и цѣпи налагала
             Тиранской властію своей,
             Такъ, между тѣмъ, обворожала
             Она всѣхъ приближенныхъ къ ней,
             Что женщины,-- и тѣ прощали
             Султаншѣ все!... одно едва ли
             Могли простить.... что, какъ на грѣхъ,--
             Красою затмевала всѣхъ!
  
                                 CVI.
  
             Жуанъ!-- послѣдняя затѣя
             Такой причудницы была:
             Его замѣтила Гюльбея,
             Среди базара, и дала
             Тихонько Бабѣ приказанье --
             Немедленно его купить!
             Онъ понялъ странное желанье,
             И поспѣшилъ ей угодить;
             Но видя, что легко тутъ можно
             Попасть въ бѣду, онъ осторожно --
             Взялся за дѣло.... и нашелъ
             Костюмъ, чтобъ скрыть Жуана полъ!
  
                                 CVII.
  
             Къ тому же и черты Жуана,
             И молодость его могли --
             Взоръ даже самого Султана
             Ввести въ обманъ.... но какъ пришли
             Султаншѣ въ голову, признаться.
             Такія мысли?-- съ этимъ васъ
             Попросимъ мы адресоваться --
             Къ самимъ Султаншамъ!... хоть, не разъ,
             И не Султанши -- наши львицы.
             Почти такія жъ мастерицы
             Своихъ супруговъ проводить,
             И въ тайнахъ прелесть находить...
  
                                 СVIII.
  
             Но женскую натуру эту --
             Любить таинственность..... зачѣмъ
             Разоблачать намъ?-- и къ предмету
             Мы возвратимся, между тѣмъ!
             Гюльбея,-- видя всѣ препоны
             Ужъ побѣжденными вполнѣ,
             Рѣшилась и свои законы
             Поизмѣнить, наединѣ
             Оставшись съ плѣнникомъ (который
             Ужъ ей принадлежалъ!) и взоры
             Вдругъ опустила на него,
             Безъ деспотизма своего....
  
                                 CXI.
  
             "Гяуръ!" потомъ ему сказала:
             "Гяуръ! умѣешь ли любить?"
             И этимъ словомъ полагала
             Его мгновенно побѣдить.
             Конечно, часъ и мѣсто были
             Такъ соотвѣтственны тому,
             Что эти бы слова вскружили
             Умъ, можетъ статься, хоть кому!...
             Но Донъ-Жуанъ,-- какъ пробужденный,
             Тутъ вспомнилъ образъ незабвенный
             Прелестной Хайде, и -- всю кровь
             Въ немъ взволновала къ ней любовь!
  
                                 CX.
  
             Его лицо вдругъ поблѣднѣло,
             Ц измѣнились всѣ черты,
             И сердце, сжавшись, онѣмѣло,
             Отъ пробудившейся мечты....
             Слова Гюльбеи поразили,
             Сильнѣй арабскаго копья,
             Жуана душу, и -- раскрыла
             Живую рану!... Затая
             Всю муку сердца,-- хоть безмолвно
             Стоялъ онъ предъ Султаншей, словно,
             Окаменѣлый, но,-- никакъ,
             Слезъ удержать не могъ бѣднякъ!...
  
                                 CXII.
  
             Султаншу это поразило!
             Не слезы.... женщинѣ ль не знать
             Заплакать? но ей странно было --
             Въ слезахъ мужчину увидать!...
             Конечно, за живое тронетъ
             Слеза и женская, порой,
             Слеза же, что мужчина сронитъ,--
             Свинецъ расплавленный! отъ той
             Слезы -- ихъ сердцу облегченье,
             Но намъ -- напротивъ- лишь мученье --
             Слеза, которая у насъ
             Вдругъ горемъ выжмется изъ глазъ!...
  
                                 СХІІ.
  
             Она хотѣла, и не знала,
             Какъ эти слезы осушить....
             Да и едва ли понимала,
             Что значитъ -- въ горѣ слезы лить!
             Судьбою равныхъ не имѣя.
             Сочувствія тожъ не могла
             Знать беззаботная Гюльбея;
             И если, иногда, чела
             Ея касалась грусть, --то вскорѣ
             И изчезала, и во взорѣ --
             Вновь отражаюсь, такъ сказать,
             Самодовольствія печать!
  
                                 CXIII.
  
             Но столько чувства намъ природа
             Даетъ, что врядъ ли заглушить
             Могли бъ, величье и порода,
             Прямой инстинктъ души -- любить,
             Иль -- къ ближнимъ чувствовать влеченье...
             И если можетъ въ комъ, вполнѣ,
             Развиться это ощущенье,--
             Такъ, вѣрно, въ женщинѣ! онѣ
             Ужъ такъ и созданы, отъ вѣка,--
             Выть утѣшеньемъ человѣка,
             Созданья добрыя!... не разъ.
             Вздохнешь невольно, вспомнивъ васъ!...
  
                                 CXIV.
  
             Изъ образованной ли нацьи,
             Или изъ дикихъ взять племенъ;
             Во всѣхъ сословьяхъ,-- свойствомъ грацій
             Полъ этотъ милый надѣленъ:
             На наши раны -- всѣ готовы,
             Какъ та Самаритянка, лить --
             Вино и мѵро, чуть суровый
             Рокъ вздумаетъ насъ поразить!...
             Такъ и Гюльбея молодая,
             При видѣ слезъ, не понимая.
             Сама причины,-- не шутя,
             Тожъ въ слезы.... сущее дитя!
  
                                 CXV.
  
             Но слезы тожъ конецъ имѣютъ,
             Какъ и все прочее,-- хоть рань
             Закрыть и не всегда умѣютъ!...
             Но это въ сторону!-- Жуанъ,
             Какъ сердца ни терзало горе.
             Услышавъ вдругъ: -- любилъ ли онъ?
             Очнулся, словно, и во взорѣ --
             Не стало слезъ! Какъ пристыженъ,
             Что слабость выказалъ такую,
             Взглянулъ онъ смѣло,-- но нѣмую
             Досаду скрыть хотѣлъ; зачѣмъ,
             Онъ не свободенъ, между тѣмъ!!...
  
                                 СXVI.
  
             Гюльбея, въ жизнь свою, впервые,
             Въ душѣ почувствовала с           ХСІ
  
             Но -- на дворѣ темно... какъ въ гробѣ!
             Бьетъ полночь.... чу!... что жъ это тамъ?..
             Какъ бы крикъ филина въ трущобѣ,
             И -- стаи призраковъ!... глазамъ
             Не вѣрю!... на стѣнѣ, портреты --
             Зашевелились... и глядятъ....
             О философія! о, гдѣ ты?...
             Въ ушахъ колокола гудятъ....
             По жиламъ пробѣгаетъ холодъ.
             И волосъ дыбомъ!... умъ! ты молодъ,
             Иль -- слишкомъ дряхлъ, чтобъ угадать,
             Что можетъ часа ночной -- скрывать!...
  
                                 ХСІІ.
  
             И потому -- хоть не имѣю
             Привычки, днемъ писать стихи,
             Теперь -- доканчивать не смѣю.."
             И страшныя мечты свои --
             До утра отложу скорѣе:
             Покрайней мѣрѣ: -- утромъ, днемъ,
             Душа спокойнѣй, и -- смѣлѣе,
             Тогда, оглянешься кругомъ!
             А ночью... смѣйтесь, какъ хотите,
             Хоть суевѣріемъ зовите
             Страхъ этотъ... но -- самихъ бы васъ
             Желалъ я видѣть -- въ этотъ часъ!...
  
                                 XCIII.
  
             Жизнь -- звѣздочка, что въ мракѣ свѣтитъ,
             На рубежѣ, тамъ, двухъ міровъ!...
             Мы всѣ -- въ ночи.... а скоро ль встрѣтитъ
             Зарю нашъ взоръ?.. годовъ, вѣковъ --
             Теченье быстро, безконечно...
             И безпрестанно, волны ихъ --
             Надежды юности безпечной,
             Съ собой, уносятъ!... каждый мигъ.
             Мы замѣчаемъ, какъ -- все тонетъ,
             Подъ пѣной ихъ.... и сердце стонетъ....
             А! можетъ ли кто возвратить --
             Свои утраты... иль забыть?...
  

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

                                 I.
  
             У древнихъ персовъ обучали --
             Необходимымъ тремъ вещамъ,
             (И въ томъ всю мудрость полагали,
             По нравамъ ихъ, и тѣмъ вѣкамъ!)
             А именно; стрѣлять изъ лука,
             Ѣздѣ верховой, и потомъ --
             Лишь правду говорить... (наука,
             Дающаяся лишь съ трудомъ!)
             Такъ Киръ воспитанъ былъ; -- и даже
             Метода воспитанья та же,
             Почти, ведется и у насъ...
             Лишь -- утонченнѣй во сто разъ!
  
                                 II.
  
             И наша молодежъ стрѣляетъ....
             Но -- поудачнѣй и смѣлѣй;
             Ѣзду верховую -- тожъ знаетъ,
             Лишь не жалѣетъ ужъ.... коней!
             А если, можетъ быть, въ предметѣ
             Послѣднемъ: "правду говорить!" --
             Не первенствуетъ.... на паркетѣ,
             За то, ужъ шаркать и скользить,
             Со всею гибкостью змѣиной,--
             Едва ль. когда нибудь, родъ львиной
             Бывалъ и ловче, и хитрѣй....
             Такіе мастера, ей-ей!
  
                                 III.
  
             Такому жъ недостатку, (или --
             Счастливой даже, можетъ быть,
             Замѣнѣ, шарканьемъ въ кадрили,
             Искусства правду говорить!)
             Доискиваться здѣсь причины.
             Но недосугу, не хотимъ....
             Да и, притомъ, родъ этотъ львиный --
             Мы слишкомъ любимъ, цѣнимъ, чтимъ
             Но что касается до Музы?...
             Такъ чужды ей разсчетовъ узы,
             И ловкой быть не учена,--
             Лишь правду говоритъ она!
  
                                 IV.
  
             И это -- слабостью, порокомъ,
             Зовите, чѣмъ угодно вамъ,--
             На этомъ пунктѣ одинокомъ,
             Она -- какъ будто бы.... и впрямъ,
             Не помѣшательство ль, отчасти,--
             Чувствительныхъ касаться струнъ,
             Иль нападать, порой, на страсти,
             Да сатирическій перунъ,
             И вкось, и прямо направляя,
             Иль чашу съ медомъ подавая,--
             И здѣсь -- немножко, такъ сказать,
             Полыни горькой подбавлять?...
  
                                 V.
  
             Изъ всѣхъ же правдъ, которыхъ столько
             Наговорила здѣсь она,--
             Правдивѣй нѣтъ, или нисколько,
             Покрайней мѣрѣ, не должна
             Сомнѣнью подлежать,-- какъ эта,
             Которую готовимъ вамъ!...
             Лишь приготовьтеся -- предмета
             Не испугаться: будетъ тамъ --
             Мертвецъ на сценѣ... иль явленье,
             Что называютъ -- привидѣнье,
             Или, пожалуй,-- домовой,
             Гость неожиданный, ночной!...
  
                                 VI.
  
             Но прежде, нежели къ предмету
             Приступимъ, мы желали бъ знать --
             Извѣдали ль мы всю планету
             Земную нашу, что бъ сказать,
             Съ опредѣлительностью точной,--
             Ея предѣлы, всѣ концы?...
             Нѣтъ, безъ сомнѣнья! лишь, за очно,
             Воображаемъ -- какъ слѣпцы....
             И потому пора бъ, признаться,--
             Съ безвѣріемъ -- намъ и разстаться:
             Есть міръ чудесъ!-- еще лишь нѣтъ --
             Колумба, что бъ открыть тотъ свѣтъ!...
  
                                 VII.
  
             Да, впрочемъ, (скажемъ въ заключенье,
             Чтобъ къ дѣлу перейти скорѣй!)
             И всѣ народы въ появленье
             Загробныхъ, незванныхъ гостей,
             И вѣровали, и боялись
             Тому не вѣрить, потому,
             Что, какъ умомъ ни добирались,
             Досель духовный міръ уму --
             Непостижимъ остался!2... странно!
             А, между тѣмъ, покровъ туманной
             Совлечь, премудростью своей,--
             Попробуйте съ такихъ вещей!..
  
                                 VIII.
  
             Обѣдъ, и вечеръ, блеска полный,--
             Прошли обычной чередой;
             И послѣ ужина,-- какъ волны,
             Гостей станица, на покой,
             Расхлынулась... и вотъ -- съ прозрачнымъ,
             Послѣднимъ платьицемъ, въ дверяхъ,--
             Салонъ затихъ,-- безмолвнымъ, мрачнымъ,
             Ужъ сдѣлавшись, какъ саркофагъ,
             Лишь догаравшими свѣчами
             Еще блестящій, да, мѣстами,
             Луной, что въ окна, словно тать,
             Врывалась -- пиръ допировать!..
  
                                 IX.
  
             Конецъ, иль испаренье бала,
             Признаться, можно бы сравнить --
             Съ глоткомъ послѣдняго бокала,
             Лишеннымъ силы -- веселитъ;
             Или -- съ системой, гдѣ сомнѣнье
             Свѣваетъ разума слѣды...
             Или -- еще одно сравненье,--
             Съ стаканомъ зельцерской воды,
             Когда, съ шипучестью игривой,
             Гасъ, испаряющійся живо,
             Весь улетѣлъ почти,-- пока
             Не допили, хоть въ два глотка!..
  
                                 X.
  
             Иль, наконецъ,-- когда сравненья
             Всѣ эти не годятся,-- балъ,
             Кончающійся.... безъ сомнѣнья,
             Какъ шума, блеска идеалъ,
             Неуловимѣй метеора,
             И изчезающій, какъ онъ,
             Въ туманѣ, безъ слѣда, отъ взора,
             На мигъ лишь освѣтивъ салонъ:
             Ни съ чѣмъ, ни ближе, на вѣрнѣе.
             Математически точнѣе --
             Ни съ чѣмъ быть и не можетъ онъ...
             Какъ -- лишь съ собой самимъ -- сравненъ!
  
                                 XI.
  
             Да; балъ и сердце -- съ чѣмъ бы только
             Ни сравнивали ихъ, умомъ,--
             Все -- не опредѣлимъ нисколько:
             Такъ въ дивномъ существѣ своемъ,--
             Они загадочны!... такъ трудно,
             Да и не льзя, скорѣй сказать,--
             На Тирской багряницѣ чудной,
             Багряной краски угадать:
             Чѣмъ, то есть, пурпуръ наводили
             На эту ткань? ~ изъ кошенили,
             Или -- изъ раковины3?... такъ --
             Ихъ сходенъ цвѣтъ и одинакъ!
  
                                 XII.
  
             Балъ, какъ и сердце, тотшъ безъ скуки
             Не обойдется иногда...
             Да хоть и веселъ,-- сколько муки
             И до него, и послѣ.... да!
             Одно ужъ то, какъ отравляетъ:
             Тутъ -- наряжайся, а потомъ,
             Когда ужъ сонъ глаза смыкаетъ,--
             Наряды прочь опять!... притомъ,
             Сидѣвшее неловко платье,
             Быть можетъ, не одно проклятье
             Сорвало съ устъ.... и сколько тамъ --
             Другихъ досадъ бываетъ намъ!...
  
                                 XIII.
  
             И сколько, послѣ, мыслей разныхъ
             Набьется въ голову, такихъ --
             Тревожныхъ, грустныхъ, иль -- и грязныхъ..
             Что и покоя нѣтъ отъ нихъ!
             Титъ восклицалъ не безъ причины:
             "Досадно! день я потерялъ!"
             А сколько жъ, дамы и мужчины,
             Мы всѣ -- летящіе на балъ,
             Иль рауты, толпою жадной,--
             Теряемъ, и безвознаградно,
             Неразъ тамъ -- и прекрасныхъ дней,
             И вдохновительныхъ ночей!...
  
                                 XIV.
  
             Жуанъ въ покой свой одинокой,
             Изъ шумной Сферы воротясь,--
             Почувствовалъ, какъ былъ жестоко
             Измученъ весь, душой томясь;
             Взволнованный, полу взбѣшенный,
             Съ разбитымъ сердцемъ, такъ сказать.
             Воспоминаньями смущенный,
             Не зналъ онъ -- чѣмъ тоску унять:
             Глаза Авроры не давали
             Ему покоя, и блистали,
             Гораздо ярче,-- чѣмъ уста
             Миледи предваряли.... да!
  
                                 XV.
  
             Такъ и всегда, всегда бываетъ,
             Когда берутся предварять --
             О чѣмъ нибудь! тутъ заставляетъ
             Ужъ любопытство наблюдать,
             Такъ пристально, чтобъ всѣ оттѣнки
             Предмета уловить того,
             Не только для одной оцѣнки --
             Хотя наружности его;
             Но даже -- такъ, лишь для сличенья --
             Словъ съ истиной, и заключенья,
             Изъ высказаннаго о томъ,--
             Каковъ совѣтъ? что скрыто въ немъ?...
  
                                 XVI.
  
             Жуанъ, когда бы положенье
             Сное тутъ совершенно зналъ,--
             За философью, въ тожъ мгновенье,
             Принялся бы, въ ней средствъ искалъ....
             Но онъ, съ измученной душою,
             Лишь ограничился -- однимъ,
             Двумя ли вздохами, луною
             Навѣянными,-- подъ такимъ
             Ея вліяньемъ, по неволѣ,
             Тутъ находясь, затѣмъ, что поле
             Имѣлъ свободнѣйшее онъ --
             Ей любоваться, безъ препонъ!...
  
                                 XVII.
  
             Луна жъ -- извѣстная колдунья....
             Особенно, когда она --
             Въ послѣдней точкѣ полнолунья,
             Такъ ослѣпительно ясна!
             И платоническій вздыхатель,
             И спеціальный астрономъ,
             И фантастическій мечтатель,
             Поэтъ, и пахарь съ пастухомъ,--
             Все, словомъ, что глаза имѣетъ,
             И сердцемъ чувствовать умѣетъ,--
             Тогда не въ силахъ устоять.
             Чтобъ взоровъ къ ней не устремлять!....
  
                                 XVIII.
  
             И созерцаніе такое,
             Волшебно дѣйствуя на умъ
             И сердце нѣжное, живое,--
             Раждаетъ столько разныхъ думъ....
             Великихъ даже! хоть, порою,
             (Грѣха-то нечего таить!)
             Тутъ, съ сильной болью головною,
             И -- насморкъ можно получить....
             Да! этой странницы небесной,
             Луны, вліяніе извѣстно --
             И на приливъ-отливъ морей,
             И на сердца и мозгъ людей!
  
                                 XIX.
  
             Жуанъ невольное къ мечтанью
             Расположенье ощущалъ....
             И, весь предавшись созерцанью,
             Забылъ и сонъ и шумный балъ,--
             Все у окна недвижно стоя,
             Любуясь озера стекломъ,
             Луной, фонтаномъ, да покоя
             Архитектурой; а притомъ,
             И рощи шумъ, (само собою
             Ужъ разумѣется!) ночною
             Своей мелодіей въ тиши,--
             Тожъ былъ отраденъ для души!
  
                                 XX.
  
             На столикѣ, иль туалетѣ...
             Не помнимъ въ точности того;
             Но-только въ тихомъ кабинетѣ,
             Иль, просто,-- въ спальнѣ у него, --
             Лампадка теплилась, бросая
             Таинственный свѣтъ по стѣнамъ,
             Цвѣтныя стекла оживляя,
             Да орнаменты, здѣсь и тамъ,
             Готическіе, то лепные,
             То золоченные рѣзные,
             Вкругъ оконъ, нишей и дверей,--
             Остатки рыцарскихъ затѣй.
  
                                 XXI.
  
             Потомъ,-- какъ ночь была чудесна.
             Хоть и немного холодна,
             У въ комнатѣ, быть можетъ, тѣсно
             Ему казалось... у окна,
             Жуанъ оставилъ созерцанье,
             Да въ галерею вышелъ онъ,
             Полюбоваться на созданье
             Искусствъ готическихъ временъ,--
             На статуи да на картины,
             На дамъ и рыцарей рядъ длинный...
             Но были всѣ освѣщены --
             Тишь слабымъ отблескомъ луны.
  
                                 XXII.
  
             А отъ такого освѣщенья,
             Усопшихъ лики по стѣнамъ,--
             Какъ гробовыя привидѣнья,
             Ужасны кажутся очамъ;
             Они какъ будто оживаютъ...
             Да и свои шаги, притомъ,
             Соображенье намъ пугаютъ,
             Въ тиши, безмолвіи ночномъ.
             Могильнымъ эхомъ отзываясь,
             Какъ будто предки, вырываясь
             Изъ рамъ, качаютъ головой:
             За чѣмъ тревожимъ ихъ покой!
  
                                 XXIII.
  
             Улыбка мертвая и взоры,
             Красавицъ даже, на холстѣ,--
             Какъ на могилахъ метеоры,
             Собой пугаютъ въ темнотѣ:
             При слабомъ освѣщеньи ночи,
             Съ головъ струятся волоса,
             И такъ ихъ страшно блещутъ очи,
             Что ужасаетъ -- и краса!...
             Портретъ -- былаго выраженье;
             Въ немъ рѣзко видно измѣненье,
             Что испыталъ оригиналъ,
             Съ тѣхъ поръ, какъ въ раму онъ попалъ!...
  
                                 XXIV
  
             Жуанъ мечталъ, и, вѣроятно,
             Своихъ красавицъ вспоминалъ
             Иль думалъ: Какъ здѣсь все превратно!...
             Измѣнчиво!... и пробуждалъ.
             Лишь вздохами, или шагами
             Своими,-- галереи тишь,
             Модъ сводомъ съ мрачными стѣнами;
             Вдругъ -- слышитъ шорохъ странный.... мышь
             Скребетъ гдѣ, подъ-поломъ, быть можетъ?...
             Мышь, тоже, иногда тревожитъ,
             Своимъ царапаньемъ, въ большихъ
             Покояхъ мрачныхъ и пустыхъ!
  
                                 XXV.
  
             Но то -- не мышь.... и, какъ хотите,
             Жуанъ вздрогнулъ немного!... тамъ....
             Не призракъ ли?... вообразите!...
             Скользитъ, по каменнымъ плитамъ,--
             (Такъ не слыхать его походки!)
             Монахъ какой-то.... да, монахъ,
             Съ покрытой головой, и четки
             Перебираетъ онъ въ рукахъ....
             Безмолвенъ -- какъ сама могила!...
             Луна его вдругъ освѣтила --
             Въ предлинной, черной рясѣ онъ;
             Лице скрываетъ капишонъ.
  
                                 XXVI.
  
             Прошелъ онъ мимо Донъ-Жуана....
             Но на него лишь парой глазъ
             Сверкнулъ, и, словно изъ тумана
             Весь созданный,-- изчезъ тотчасъ!
             Жуанъ, какъ бы окаменѣлый,
             Ни съ мѣста сдвинуться не могъ;
             Повелъ за нимъ лишь взоръ несмѣлый,
             Но -- и слѣда не подстерегъ!
             Спустя немного -- показался
             Монахъ опять!... и возвращался
             Такъ три-раза, и изчезалъ....
             Жуанъ, придумать что, не зналъ!
  
                                 XXVII.
  
             Лишь, за вторымъ и третьимъ разомъ,
             Онъ на него смѣлѣй смотрѣлъ;
             Но призракъ -- изчезалъ!... Проказамъ
             Ночныхъ гостей, хоть не хотѣлъ
             Герой нашъ вѣрить, привидѣнья
             Считая выдумкой пустой;
             Но тутъ -- былъ долженъ, безъ сомнѣнья,
             Повѣрить въ случай неземной,
             И, для него,-- непостижимый!...
             Когда жъ монахъ, впослѣдній, мимо
             Тожъ проходилъ,-- Жуанъ хотѣлъ
             Спросить.... и устъ раскрыть не смѣлъ!
  
                                 XXVIII.
  
             А въ этотъ разъ -- какъ бы нарочно,
             Вопроса призракъ выжидалъ:
             Онъ нѣсколько секундъ тамъ, точно
             Приросшій къ полу, все стоялъ...
             И вдругъ -- изчезъ!-- куда жъ?... дверями,
             Конечно, могъ онъ скрыться; но --
             Ихъ столько было, что глазами
             Замѣтить было мудрено,
             Какими именно онъ вышелъ!
             Да и Жуанъ шаговъ не слышалъ....
             И галерея такъ длинна,
             И такъ, притомъ, была темна!
  
                                 XXIX.
  
             Монахъ давно изчезъ, иль скрылся....
             Жуанъ на мѣстѣ всѣ стоялъ,
             И гдѣ монахъ впервой явился,--
             Съ той точки глазъ онъ не спускалъ:
             Еще монаха появленья --
             Какъ будто ожидалъ.... Такъ онъ
             Лишился даже размышленья,--
             Видѣньемъ страннымъ потрясенъ!...
             Но, наконецъ,-- какъ бы очнулся;
             Кругомъ, со страхомъ, оглянулся,
             И въ комнату, скорѣй, какъ могъ,
             Онъ поспѣшилъ, не слыша ногъ.
  
                                 XXX.
  
             Тамъ было все, какъ онъ оставилъ;
             Въ порядкѣ прежнемъ все нашелъ,
             Лампадку только онъ поправилъ,
             Рукою по челу провелъ.
             Протеръ глаза, журналъ взялъ въ руки.
             Прочелъ онъ, безъ труда, статью,
             Одну, другую, не со скуки,
             Но -- чтобъ боязнь прогнать свою,
             Иль испытать ума и воли --
             Дѣятельность; да не дошло ли
             И до того, что потерялъ
             Онъ голову?.. въ бездумье впалъ?...
  
                                 XXXI
  
             Но, нѣтъ; -- онъ чувствовалъ, что только
             Физически онъ изнемогъ;
             Но въ силахъ умственныхъ нисколько
             Онъ не ослабъ: и мыслить могъ,
             И разсуждать! -- и, такъ собою
             Еще владѣя, онъ пошелъ
             И заперъ дверь, чтобъ воръ, порою,
             Къ нему, пожалуй, не забрелъ!...
             Потомъ, не торопясь, спокойно,
             Раздѣлся, легъ въ постель, пристойно
             Укрылся одѣяломъ онъ,
             И погрузился -- въ тихій сонъ.
  
                                 XXXII.
  
             Довольно рано онъ проснулся,
             Хоть, впрочемъ, ужъ давно былъ день;--
             Зѣвнулъ два раза, потянулся....
             Но то -- усталость, а не лѣнь --
             Была, конечно, послѣ ночи,
             Такой томительной!-- Ему
             И тутъ еще монаха очи
             Мерещились.... Не зналъ, чему
             Такое приписать явленье?...
             Что въ замкѣ этомъ привидѣнье
             Бродило по ночамъ, о томъ
             Хоть слышалъ,-- отвергалъ умомъ!...
  
                                 XXXIII.
  
             А между тѣмъ,-- и самъ, признаться,
             Увидя,-- колебаться сталъ:
             И въ самомъ дѣлѣ, можетъ статься.
             Ужъ нѣтъ ли здѣсь чего!... Не зналъ,
             Объ этомъ говорить ли, впрочемъ,
             Чтобъ и осмѣяннымъ не быть?...
             Чѣмъ больше иногда хлопочемъ,
             О томъ, какъ лучше поступить,--
             Насъ самое недоумѣнье
             Въ такое ставитъ положенье,
             Что и запутается умъ,
             Невольно, въ лабиринтѣ думъ!
  
                                 XXXIV.
  
             Такъ и съ Жуаномъ: чѣмъ онъ болѣ,
             Надъ этимъ, голову ломалъ,--
             Тѣмъ положенье, по неволѣ,
             Свое -- замѣтнѣй затруднялъ!...
             Но къ счастью! въ дверь тутъ постучался
             Къ нему -- лакей его, иль грумъ,
             (Такъ аккуратно онъ являлся,
             Въ свои часы!) и тѣмъ -- отъ думъ-
             Мучительныхъ его избавилъ,
             Все нужное предъ нимъ поставилъ,
             Давъ этимъ знать, что ужъ пора --
             Встать, и одѣться для утра.
  
                                 XXXV.
  
             Жуанъ одѣлся, и -- мгновенно*
             Какъ никогда, какъ ни одинъ,
             Изъ любящихъ обыкновенно,
             Не хуже дамъ, иныхъ мужчинъ,--
             Своимъ заняться туалетомъ,
             Чтобъ умъ и вкусъ свой показать,
             Иль -- весь талантъ свой въ дѣлѣ этомъ,
             Хотя наружнымъ видомъ взять!...
             Жуанъ и въ зеркало прилежно
             Не посмотрѣлся, и небрежно --
             Свой даже галстукъ повязалъ,
             И голову чуть причесалъ....
  
                                 XXXVI.
  
             Сошелъ въ гостинную,-- едва ли.
             На самого себя похожъ!
             Онъ мраченъ былъ, глаза блуждали,
             И такъ онъ блѣдѣнъ, не хорошъ,
             Съ лица казался,-- что причины
             Еще не зная, отчего?--
             Всѣ удивлялись, и мужчины,
             И дамы, глядя на него!
             Онъ сѣлъ за столъ -- безъ замѣчанья;
             Взялъ чашку чаю -- безъ вниманья;
             Ни рѣчи не завелъ ни съ кѣмъ,
             И словно, былъ -- и глухъ, и нѣмъ!
  
                                 XXXVII.
  
             Но какъ въ большомъ кругу бываетъ,
             Гдѣ всякъ себя лишь долженъ знать,
             (О это, часто, заставляетъ --
             Къ другимъ отнюдь не сострадать!)
             Никто и не спросилъ причины,
             У Донъ-Жуана: отчего
             Онъ такъ разстроенъ?-- Аделины
             Лишь взоры пали на него,
             Съ какимъ-то страннымъ выраженьемъ....
             Съ участіемъ, или смущеньемъ?--
             Не знаемъ: да и дѣла нѣтъ
             И мы должны знать этикетъ!
  
                                 XXXVIII.
  
             Дюшесса Фицъ-Фолькъ, хоть играла
             Своимъ вуалемъ, между тѣмъ,--
             Съ Жуана тоже не спускала
             Прелестныхъ глазъ; да не совсѣмъ
             Тутъ равнодушной и Аврора,
             Казалась, глядя на него,--
             Со всей внимательностью взора --
             Не любопытства одного,
             Но и, отчасти -- сожалѣнья,
             Съ какимъ-то родомъ удивленья....
             Не смѣла только можетъ быть:
             "Что это съ нимъ?" при всѣхъ спросить!
  
                                 XXXIX.
  
             Лордъ Генри между тѣмъ, (который,
             Бывъ занятъ завтракомъ однимъ,
             Лишь въ чашку шоколада взоры
             Вперялъ, да маффиномъ5 своимъ
             Былъ недоволенъ! и вниманья --
             На блѣдность друга своего,
             Не обращалъ: свои страданья
             Не мало мучили его!
             Гастрономическія губы
             Надувъ, онъ все ворчалъ, сквозь зубы --
             Какъ это къ шоколаду смѣть
             Поджарить маффинъ не умѣть!
  
                                 XL.
  
             Но Аделина замѣчая,
             Что какъ-то слишкомъ продолжалъ
             Жуанъ молчать, и, обращая
             Вниманье многихъ, подавалъ,
             По нѣкоторымъ отношеньямъ,
             Тѣмъ поводъ къ разнымъ, можетъ быть,
             И щекотливымъ заключеньямъ,--
             Рѣшилась, наконецъ, спросить:
             Не болѣнъ ли?-- Жуанъ невольно
             Вздрогнулъ при этомъ, и -- довольно
             Разсѣянно сказалъ въ отвѣтъ:
             "Не знаю самъ.... и -- да! и -- нѣтъ!.."
  
                                 XLI.
  
             Домашній докторъ, бывъ при этомъ,
             Пощупать пульсъ хотѣлъ ему...
             Но поспѣшилъ Жуанъ съ отвѣтомъ,
             Что онъ здоровъ, и потому --
             Благодаритъ и увольняетъ
             Его отъ лишняго труда,
             И что лсчиться не желаетъ!
             Отвѣты эти: "нѣтъ!" и "да!"
             "Здоровъ," и прочее -- прекрасны:
             Но недовольно были ясны....
             И докторъ про себя рѣшилъ --
             Что онъ душевно болѣнъ былъ!
  
                                 XLII.
  
             А, между тѣмъ, достопочтенный
             Лордъ Генри кончилъ завтракъ свой.
             И позабылъ свой гнѣвъ мгновенный --
             На моффинъ: такъ былъ добръ душой!
             Особенно, когда покушалъ,
             Покрайней мѣрѣ,-- за двоихъ:
             Тогда и говорилъ и слушалъ,
             И даже -- замѣчалъ другихъ. .
             И потому-то здѣсь онъ только
             Замѣтилъ, что Жуанъ -- ни сколько,
             Не такъ и милъ, и оживленъ,
             Какъ былъ обыкновенно онъ!
  
                                 XLIII.
  
             И это Лорда удивляло,
             Тѣмъ болѣе, что -- солнце, вставь
             Довольно поздно, обѣщало --
             Хорошій день!... я онъ былъ правъ:
             По солнечному восхожденью,
             Всегда почти, опредѣлить
             Погоду можно... къ сожалѣнью,
             Бываетъ только согласить
             Такія наблюденья -- трудно...
             (Особенно, какъ непробудной
             Сонъ, послѣ бала иль заботъ,
             Къ постелѣ мягкой прикуетъ!)
  
                                 XLIV.
  
             Потомъ,-- Лордъ Генри обратился
             Къ Дюшессѣ Фицъ-Фолькъ, и спросилъ
             Гдѣ Дюкъ почтенный находился.
             Да какъ въ своемъ здоровьи былъ?
             Дюшесса Лорду отвѣчала,
             Что по послѣднимъ, отъ него,
             Извѣстіямъ, спокойнѣй стала,
             Насчетъ здоровія его;
             Что онъ -- лишь легкіе припадки
             Подагры чувствовалъ... остатки
             Разгульной жизни молодой,
             Притомъ недугъ и родовой!
  
                                 XLV.
  
             Тогда онъ, съ видомъ сожалѣнья,
             Къ Жуану обратясь, спросилъ:
             "Да не чернецъ ли, безъ сомнѣнья,
             Ламъ сонъ пріятный возмутилъ?..."
             -- "Какой чернецъ?".-- Жуанъ, скрывая
             Свое волненіе, сказалъ,
             Какъ будто бы не понимая....
             Хотя еще блѣднѣе сталъ!
             "Да, развѣ вы.... прошу покорно!
             И не слыхали, что здѣсь черной
             Монахъ гуляетъ по ночамъ,
             И не даетъ покоя намъ!..."
  
                                 XLVI.
  
             -- "Нѣтъ; ничего!..." -- "Такъ, погодите,
             О немъ перескажу я вамъ!...
             Но послѣ.... иль, когда хотите,--
             Теперь... хоть, правда, рѣже къ намъ
             Являться сталъ; а то, бывало....
             Да предковъ, можетъ быть, глаза
             Позорче были.... или -- мало,
             Теперь, ужъ стали въ чудеса
             Такія вѣрить безотчетно!
             Хоть есть еще, что а охотно,
             И вѣрятъ этимъ бреднямъ, и --
             Хотятъ увѣрить, что они...."
  
                                 XLVII.
  
             По Аделина наблюдала,
             Какъ измѣнялся все въ лицѣ
             Жуанъ, и -- Лорда рѣчь прервала.
             Что такъ хотѣлъ, о чернецѣ
             Таинственномъ, распространиться,
             Да всю легенду разсказать....
             -- "Прошу, Милордъ, остановиться!"
             Она сказала: "и избрать
             Другой предметъ для шутокъ вашихъ,
             И остроумія; а нашихъ
             Преданій трогать вамъ не слѣдъ:
             Пускай и странны -- дѣла нѣтъ!" --
  
                                 XLVIII.
  
             "Да, съ этимъ, я шутить нисколько
             И не намѣренъ!.." возразилъ,
             Съ усмѣшкой, Лордъ: "хочу лишь только
             Сказать, что, съ нами даже, былъ --
             Подобный случай... да! въ медовой
             Еще нашъ мѣсяцъ, сами...." -- "Но --
             Позвольте перебить вамъ слово:
             Все это было такъ давно,
             Что помнить вамъ довольно трудно;
             И лучше -- я сама столь чудной,
             Тотъ случай съ нами, передамъ....
             Вотъ слушайте -- сыграю вамъ!" --
  
                                 XLIX.
  
             И, чтобъ предметъ такой серьозной
             Смягчить, она взялась скорѣй --
             За арфу, въ позѣ граціозной:
             И, бѣлоснѣжною своей
             Рукой, едва она послушныхъ
             Коснулась струнъ,-- какъ увлекла,
             И даже самыхъ равнодушныхъ,
             Своей игрою -- такъ была --
             Очаровательна!... мужчины
             И дамы даже,-- съ Аделины
             Глазъ не спускали: каждый звукъ --
             Ловили, изъ-подъ дивныхъ рукъ!
  
                                 L.
  
             Она умѣла, такъ прелестно,
             Всѣ мысли выразить свои,
             Подъ голосъ аріи извѣстной:
             "Il était un moine gris!"6 --
             Что всѣ дыханье притаили,
             Какъ будто видя міръ духовъ....
             Какъ будто призраки сходили,
             Иль къ нимъ спускались съ облаковъ!...
             -- "Ну, что жъ, Миледи!" -- вдругъ, нежданно,
             Сказалъ ей Лордъ, съ усмѣшкой странной:
             "Пропѣли бъ и слова свои?
             Она -- поэтъ! съ ней не шути!" --
  
                                 LI.
  
             Тутъ, разумѣется, пристали --
             Всѣ къ Аделинѣ, и пропѣть
             Ее просили: такъ желали
             Хотя понятіе имѣть --
             О голосѣ и сочиненьи!...
             Но долго не могла она
             Рѣшиться, въ видимомъ смущеньи;
             Иль это.... можетъ быть, одна
             Была уловка, тактъ невинной --
             Очаровательницъ гостинной,
             Что любятъ прибѣгать къ тому,
             Хоть неизвѣстно,-- почему?...
  
                                 LII.
  
             Но, какъ бы ни было,-- притворно,
             Иль по чему иному тамъ,
             Сопротивляясь такъ упорно,--
             И не могла она мольбамъ
             Не уступить... и -- опустила
             Рѣсницы длинныя сперва;
             Потомъ,-- вдругъ оживясь, раскрыла
             Глаза свои,-- аккорда два
             Небрежно сорвала прелюдныхъ,
             Разсыпавшихся въ звукахъ чудныхъ,
             И спѣла подъ аккордъ глухой,
             Балладу, съ дѣтской простотой:
  

БАЛЛАДА.

             Да хранитъ васъ Провидѣнье
             Отъ ночнаго чернеца!
             Онъ какъ грозное явленье,
             Бродитъ около дворца....
             То -- была его обитель!
             Но, съ тѣхъ поръ, какъ разогналъ
             Всѣхъ монаховъ Лордъ гонитель,
             Онъ -- одинъ, какъ геній-мститель,--
             Здѣсь бродить не пересталъ!...
  
             Полночь -- часъ его условной:
             Тутъ, съ огнемъ съ мечомъ въ рукахъ,
             Принадлежности церковной --
             Домогается монахъ!..
             До утра онъ все здѣсь бродитъ,
             Не слыхать его шаговъ,
             Страхъ невольный онъ наводитъ...
             Но куда, и какъ уходитъ?
             Не найти его слѣдовъ!
  
             Амондвилей, день и ночь.
             Имъ напугана обитель:
             Даже крестъ не гонитъ прочь!...
             Онъ -- безвыходный здѣсь житель...
             Непонятное явленье!
             Амондвилей роду что --
             Онъ несетъ: благословенье,
             Или гибель, истребленье?...
             Пусть рѣшитъ и скажетъ кто!
  
             Въ ночь ихъ бракосочетанья,--
             Онъ постель ихъ обойдетъ;
             Тѣнь его, безъ состраданья.
             И въ день смерти ихъ -- мелькнетъ;
             Иль наслѣдникъ имъ родится,--
             Онъ является тотчасъ!
             Но, въ глазахъ его, таится --
             Грусть, иль страхъ... какъ бы боится,
             Чтобъ ихъ родъ -- жилъ, иль погасъ7!..
  
             Въ полнолуніе обходитъ,
             Какъ дозоромъ, весь дворецъ,
             И глаза къ лунѣ возводитъ,
             Съ думой тайною, чернецъ....
             Въ черной рясѣ онъ блуждаетъ,
             И черты его лица --
             Черный капишонъ скрываетъ,
             Сквозь который, лишь сверкаетъ
             Взоръ огнистый чернеца!
  
             Да хранитъ васъ Провидѣнье,
             Повстрѣчаться съ чернецомъ!
             По ночамъ, свое владѣнье
             Онъ обходитъ -- все, кругомъ....
             Только днемъ повелѣваетъ --
             Амондвиль въ своемъ дворцѣ;
             Ночью право уступаетъ --
             Чернецу, и каждый знаетъ,
             Старъ и малъ,-- о чернецѣ!...
  
             По-ночи, когда онъ бродитъ,
             Съ тайной думой, по дворцу,--
             Сторонитесь, чуть подходитъ....
             Не мѣшайте чернецу!
             Онъ безмолвенъ, какъ могила;
             Иль бормочетъ про себя....
             Можетъ быть, святая сила
             Чернеца здѣсь поселила,--
             Лордовъ родъ еще любя!...
  
             Можетъ быть, онъ -- предковъ совѣсть,
             Что раскаяньемъ горя,
             Все развертываетъ повѣсть --
             О судьбѣ монастыря!...
             Можетъ быть,-- и добрый геній....
             Иль -- блуждающая стѣнь....
             Или -- мститель преступленій,
             Или, высшихъ откровеній,
             То -- пророческая тѣнь!...
  
             Но кто бъ ни былъ -- гость, иль житель
             Сей таинственный чернецъ:
             Врагъ ли нашъ, иль покровитель,--
             Сохрани насъ, о Творецъ!
             Сохрани насъ -- отъ напасти,
             Сохрани насъ -- отъ сѣтей,
             Отъ тревогъ и отъ несчастій....
             Не давай надъ нами власти --
             Искусителю людей!...
  
                                 LIII.
  
             Тутъ -- замеръ голосъ Аделины,
             И смолкли струны, подъ рукой,
             Съ дрожащимъ звукомъ.... мигъ единый --
             Салонъ покрылся тишиной!...
             Потомъ,-- съ приличнымъ этикетомъ,
             Раздался аплодисементъ!
             И не одинъ, при шумѣ этомъ,
             Пѣвица лестный комплиментъ --
             Услышала отъ дилетантовъ,
             Такихъ оцѣнщиковъ -- талантовъ,
             Безъ знанья дѣла, иногда....
             Чтобъ лишь сказать: "нѣтъ!" или "да!"
  
                                 LIV.
  
             Манерѣ, голосу и чувству,
             Всѣ удивлялись, обступивъ;
             Да лишь таланту и искусству
             И льстили такъ, на перерывъ,
             Глазъ съ дебютантки неспуская,
             Что, наконецъ, и ей самой --
             Смѣшно ужъ стало, замѣчая,
             Какъ пыль въ глаза пустить, порой,--
             Красавицѣ бездѣлкой можно! .
             Такъ ей казалося ничтожно,--
             Чѣмъ занималась лишь тогда,
             Какъ ей сгруснется иногда....
  
                                 LV.
  
             То -- развлеченьемъ было только,
             Ея забавою одной,
             И Аделина тутъ нисколько --
             Претензій на талантъ большой,
             Повидимому, не имѣла:
             Напротивъ, съ жалостью, сама --
             На Миссъ, и Леди тѣхъ, смотрѣла,
             Что, для похвалъ пустыхъ, съ ума
             Почти сходили, и старались,--
             Чтобъ всѣ, съ восторгомъ, удивлялись --
             Ихъ голосу, или.... глазамъ,
             Скорѣй,-- поднятымъ къ небесамъ!..
  
                                 LVI.
  
             Притомъ, и эти: "mamma mia"
             Иль "tanеi palpiti" или --
             "Addio", "lasciami" такія
             Извѣстныя8,-- едва ль могли
             Ей нравиться, надоѣдая,
             Не разъ, на длинныхъ вечерахъ,
             Особенно, когда иная
             Пѣвица, вздумавъ, при гостяхъ.
             Чтобъ показаться примадонной,--
             Слухъ терпѣливо-благосклонный,
             Фіоритурами начнетъ
             Терзать безбожно, безъ заботъ!
  
                                 LVII.
  
             И Аделина не любила
             Итти, признаться, за толпой:
             Ей, можетъ статься, говорила --
             И гордость тоже, что порой,
             Въ подобныхъ случаяхъ, для тона,
             Топтать цинически коверъ
             Высокомѣрнаго Платона9,--
             Идетъ скорѣй, чѣмъ (за позоръ
             Считая жалкое старанье!)
             Желать вымаливать вниманье,
             У свѣта, тяжкою цѣной,--
             На судъ, талантъ бросая свой!...
  
                                 LVIII.
  
             Она, скорѣй, предпочитала --
             Нестоящій трудовъ большихъ --
             Бравурный родъ; иль -- выбирала
             Баллады, пѣсни лишь простыхъ,
             Шотландскихъ горцевъ, что искусства
             Не требовали, по своей
             При родной простотѣ, а -- чувства
             Лишь выражать могли скорѣй,--
             Безъ блестокъ, и безъ напряженья....
             Такого рода сочиненья
             Ей нравились, и всѣхъ своихъ
             Соперницъ -- затмевала въ нихъ!
  
                                 LIX.
  
             Слегка, въ ней, даже пробивался --
             Оттѣнокъ стиховъ.... да! стихи
             Она любила; замѣчался
             Въ ней и талантъ,-- порой, свои
             Мечты любимыя, счастливо,
             Въ пріятныхъ формахъ изливать,
             Иль -- эпиграммою игривой,
             На счетъ друзей, пощеголять....
             Но больше это сочиняла --
             Такъ, про себя лишь, не писала....
             И лишь случайно кто, порой,--
             Въ ней открывалъ талантъ такой!
  
                                 LX.
  
             Въ томъ Аделина не хотѣла,
             Нисколько, славы находить;
             И слабость лишь одну имѣла,
             Которой не могла и скрыть,--
             Что, первенствующимъ поэтомъ,
             Считала -- Попе!... и того
             Еще забавнѣй,-- что, предъ свѣтомъ,
             Стояла грудью за него,--
             Не разъ, и съ синими чулками,
             И даже съ дѣльными умами,--
             Вступая въ жаркій споръ о томъ,
             Что слава Англіи -- лишь въ немъ!..
  
                                 LXI.
  
             Аврора... ужъ когда предмета,
             Столь эстетическаго, тутъ
             Коснулись: существа Поэта!--
             Аврора Аделины судъ
             Не раздѣляла, всѣмъ -- Шекспира
             Предпочитая.... да она,
             И для Шекспировскаго міра.
             Была скорѣе создана!
             Здѣсь бывъ лишь гостьею земною,
             Въ тотъ міръ лишь все рвалась душою,
             И все туда стремила взоръ,
             Тамъ находя себѣ просторъ!...
  
                                 LXII.
  
             Дюшесса Фицъ-Фолькъ, тожъ, собою
             Отдѣльный представляла типъ:
             Съ ея умомъ, съ ея, красою,
             Она была,-- сказать могли бъ,--
             Въ той трупѣ грацій Албіона,
             Двухъ первыхъ старшею сестрой,
             Или -- Гебеею салона....
             Опаснѣйшею красотой!
             Мечтательной, сентиментальной,
             Красавицею идеальной,
             Ни сколько не была она,--
             Къ коварству болѣе склонна....
  
                                 LXIII.
  
             Но это, вѣдь, такая малость.
             Что нечего и говорить!
             Въ красавицахъ коварство -- шалость
             И пища, безъ чего и жить --
             Едва ли бы имъ можно было!...
             Да если бъ не имѣлъ, притомъ,
             Хоть капли этого, полъ милой,--
             Мы, просто, были бы въ такомъ
             Раю, иль небѣ, гдѣ бы вѣчно,--
             Одну амврозію безпечно
             Вкушая, не могли бъ и знать,--
             Какъ иначе существовать!...
  
                                 LXIV.
  
             Чтобъ поэтическаго чувства
             Хоть отблескъ -- замѣчался въ ней,
             (Въ Дюшессѣ, то есть,) иль искусства
             Поменьше было, да своей
             Душѣ, когда нибудь, давала --
             Свободы.... слышать намъ о томъ,
             Не удалось!-- лишь сознавала,--
             Разъ, какъ-то, прочитавъ, въ одномъ
             Романѣ, торжество кокетки,--
             Что авторъ -- чародѣй, какъ рѣдкій
             Художникъ, вѣрно начерталъ,
             Какъ бы съ нея,-- свой идеалъ!...
  
                                 LXV.
  
             Да и всю жизнь и приключенья
             Свои, съ замужества,-- она,
             Съ тѣхъ поръ, въ романахъ, безъ смущенья,--
             (Напротивъ,-- вся распалена!)
             Отыскивала и свѣряла,
             Стараясь даже, такъ сказать.
             Страницы своего журнала
             Кой-чѣмъ, оттуда, пополнять....
             Но изъ стиховъ?-- одни сонеты,
             Акростихи, да тѣ куплеты,
             Гдѣ воспѣваема была,--
             Ей нравились.... какъ похвала!
  
                                 LXVI.
  
             Но обратимся къ Аделинѣ!
             Какую цѣль могла имѣть,
             Что о такомъ, и при поминѣ,
             Предметѣ страшноми,-- вдругъ ей спѣть
             Балладу вздумалось?... едва ли,
             Кто разгадалъ бы!-- можетъ быть,
             Черты Жуана ей внушали,--
             Надъ малодушнымъ пошутить,
             Еще сильнѣй воображенье
             Его настроивъ.... иль -- волненье
             Души его унять, отъ думъ
             Развлечь его стараясь умъ?
  
                                 LXVII.
  
             Но, что бы ни было,-- а только --
             Ей, средствомъ этимъ, пробудить
             Жуана удалось на столько,
             Что могъ, покрайней мѣрѣ, скрыть
             Свою душевную тревогу,
             Да, заглушивъ сердечный стонъ,
             Поддѣлаться вновь понемногу --
             Подъ общій свѣтскій каммертонъ....
             Чтобъ -- зная общества законы,
             Зловѣщимъ видомъ Аббадоны,10
             Иль, то есть, мрачностью своей,--
             И всѣхъ не заразить гостей!
  
                                 LXVIII
  
             И такъ,-- Жуанъ, приноровляясь
             Ко всѣмъ, и самъ ужъ сталъ шутить,
             Да, въ объясненья не вдаваясь,
             Старался страхъ свой позабыть;
             Дюшессѣ, тожъ, пріятно было --
             Вмѣшаться въ разговоръ живой,
             Гдѣ представлялся случай милой --
             Блеснуть природной острогой....
             Объ чернецѣ она желала
             Подробнѣй знать, и умоляла
             Ей разсказать, какъ это тамъ,--
             Является онъ по ночамъ!...
  
                                 LXIX.
  
             Но ни разсказъ о привидѣньи,
             Ни толки разные о немъ,
             Не разрѣшили все -- сомнѣній....
             Всѣ оставались при своемъ:
             Иные важно отрицали
             Возможность случаевъ такихъ;
             За то, другіе утверждали,
             Что множество слыхали ихъ!...
             Когда жъ къ Жуану обратились,--
             Еще ихъ мнѣнья больше сбились:
             Отвѣтъ двусмысленный его --
             Не пояснялъ тутъ ничего!
  
                                 LXX.
  
             Однако жъ, общество ужъ стало --
             И расходиться.... пробилъ часъ!
             Однихъ -- занятье призывало,
             Другихъ тамъ -- отдыхъ, про запасъ;
             Отправились гулять иные;
             А многихъ -- любопытный бои
             Бульдоговъ и, притомъ, другія
             Потѣхи -- увлекли собой...
             И Лорду самому, признаться,
             Дать надо было позаняться --
             Устройствомъ разныхъ дѣлъ своихъ,
             Домашнихъ, сельскихъ и другихъ.
  
                                 LXXI.
  
             Его -- давно ужъ дожидался.
             Въ передней,-- продавецъ картинъ,
             И видѣть Лорда добивался,
             Чтобъ показать ему одинъ
             Оригиналъ предрагоцѣнный,
             Такъ какъ любитель и знатокъ
             Лордъ Генри былъ, и непремѣнно
             Купить, поэтому, онъ могъ --
             Столь чудное произведенье!...
             О немъ, покраиней мѣрѣ, мнѣнье
             Такое -- продавецъ имѣлъ....
             (Да и товаръ свой -- сбыть хотѣлъ!)
  
                                 LXXII.
  
             И архитекторъ, съ предложеньемъ --
             Услугъ своихъ, тамъ тоже былъ,
             И дожидался съ нетерпѣньемъ,
             Чтобъ Лордъ скорѣе поручилъ
             Ему дворецъ свой обветшалый --
             Возобновить; ужъ для того,
             И планъ былъ съ нимъ, и матерьялы
             Готовы были у него....
             Ему хотѣлось -- реставрацьей
             Своей блеснуть предъ цѣлой нацьей,
             Которую онъ такъ цѣнилъ
             (Чьи, то есть, стерлинги любилъ!)
  
                                 LXXIII.
  
             Два афериста тоже были,
             U Лорду доложить о нихъ,
             Какъ можно поскорѣй, просили;
             Они узнали отъ другихъ,
             Что Лордъ желалъ-де часть имѣнья
             Продать кому, иль заложить,
             Для новаго пріобрѣтенья,
             И два процесса поручить ~
             Дѣльцамъ надежнымъ.... ergo: смѣло
             Имѣть онъ можетъ съ ними дѣло,
             И что ручаются они....
             (Карманы понабить свои!)
  
                                 LXXIV.
  
             Стоялъ прикащикъ отъ банкира,
             И отъ нотарьуса писецъ;
             Курьеръ съ депешей, и, отъ міра,
             Старшинъ тожъ двое; наконецъ,--
             Въ передней, у него тамъ, разныхъ
             Довольно было и другихъ.
             Лицъ и особъ: въ разнообразныхъ
             Дѣлахъ и сдѣлкахъ, какъ своихъ,
             Такъ и стороннихъ, Лордъ участье
             Живое принималъ, за счастье
             Считая -- ближнимъ помогать....
             (Да и себя не забывать!)
  
                                 LXXV.
  
             Притомъ, онъ былъ -- и членъ почетной
             Всѣхъ вольныхъ обществъ, и для нихъ,
             Онъ утромъ жертвовалъ охотно,
             Межъ государственныхъ своихъ,
             Дѣлъ и занятій,-- принимая
             Сословья всякаго людей,
             Патріотически желая,
             Для блага націи своей,--
             Поддерживать, своимъ вліяньемъ,
             Или участьемъ, или знаньемъ,
             Все, что служить могло, чтобъ дать --
             Торговлѣ края процвѣтать!
  
                                 LXXVI.
  
             Поэтому и дворъ обширной,
             Предъ замкомъ Лорда, по утрамъ,
             Являлъ родъ выставки всемірной,--
             По разнороднымъ образцамъ
             Произведеніи и природы,
             И человѣческихъ трудовъ:
             Животныхъ разныя породы,
             Искусствъ издѣлья всѣхъ родовъ,
             Для земледѣлья, для охоты,
             И рукодѣльныя работы,
             И хлѣбъ въ зернѣ, et coetera...
             Базаръ всего -- среди двора!
  
                                 LXXVII.
  
             Среди такихъ своихъ занятій,
             Лордъ былъ -- помѣщикомъ прямымъ,
             Съ умомъ для разныхъ предпріятій,
             Съ умомъ коммерческимъ такимъ,
             Что, просто -- стоилъ удивленья.
             Чуть еслибъ вздумалъ развернуть.
             Предъ кѣмъ, свои предположенья,
             Какъ могъ бы мастерски надуть.
             Кого бъ ни пожелалъ! но только,--
             Своимъ искусствомъ, онъ нисколько
             Не хвасталъ, хвастать не любя,
             И зная все -- лишь про себя!...
  
                                 LXXVIII.
  
             Однако жъ, мы заговорились
             О Лордѣ Генри; между тѣмъ; --
             Прошло и утро! возвратились,
             Съ прогулокъ, всѣ,-- и кто тамъ чѣмъ
             Былъ занятъ, все скорѣй оставивъ,
             Да туалетъ перемѣнивъ.
             Иль поприличнѣе поправивъ,--
             Волнами, какъ въ морской приливъ,
             Стеклись въ столовую,-- на званный
             Обѣдъ, иль пиръ, на славу данный.
             Чтобы эсквейровъ11 угостить,--
             Иль накормить да напоить....
  
                                 LXXIX.
  
             Такими, нѣкогда, пирами
             Гремѣлъ старинный Албіонъ,
             Но тутъ, за длинными столами,--
             Лишь скука, церемонный тонъ.
             Винъ разныхъ разливное море,
             Избытокъ разнородныхъ блюдъ,
             И -- недостатокъ въ разговорѣ,
             Живомъ, веселомъ.... всякъ надутъ,
             Сидитъ, да лишь конца обѣда
             Ждетъ, косо глядя на сосѣда,
             Когда, по званью своему,
             Иной тутъ не чета кому.
  
                                 LXXX.
  
             Пиры такіе лишь давались --
             Для важныхъ случаевъ: на нихъ,
             Избранья разныя рѣшались;
             И этотъ пиръ -- былъ изъ такихъ!
             Обѣдъ превкусный и предлинный,
             Гдѣ Лордовъ и Миледи тонъ
             Держалъ., въ почтительности чинной,--
             Эсквейровъ, Лердовъ12 и ихъ женъ;
             Гдѣ даже слуги подавали
             Тарелки, съ важностью, едва ли --
             Не равной тону всѣхъ гостей,
             Какъ будто -- чопорныхъ тѣней!
  
                                 LXXXI.
  
             Жуанъ, въ разсѣяньи, не зная,
             Гдѣ даже мѣсто занялъ онъ,--
             Сидѣлъ, какъ статуя нѣмая,
             И, словно, къ стулу пригвожденъ,
             Казался -- лишнимъ за обѣдомъ;
             Едва касался до чего....
             Какъ вдругъ -- былъ выведенъ, сосѣдомъ,
             Изъ, полусонья своего!
             Разъ нѣсколько ворчалъ, покуда,
             Сосѣдъ, желая съ рыбой блюда;
             Но, наконецъ, Жуана сталъ --
             Толкать, когда тотъ все молчалъ!
  
                                 LXXXII.
  
             Терпѣнье потерявъ съ досады,
             Жуанъ на стулѣ подскочилъ....
             Замѣтя же,-- что этимъ взгляды
             Всѣхъ на себя онъ обратилъ,--
             Такъ блюдо съ рыбой пододвинулъ
             Къ сосѣду, вспыхнувъ со стыда,
             Что чуть-было не опрокинулъ --
             Солонки.. вотъ была бъ бѣда13!
             И то -- сосѣди, другъ на друга,
             Взглянули здѣсь, не безъ испуга....
             Но здѣсь -- другой лишь случай былъ,
             Что даже всѣхъ ошеломилъ!
  
                                 LXXXIII.
  
             Сосѣдъ Жуана, полновластно,
             Всѣмъ блюдомъ съ рыбой завладѣлъ;
             Онъ къ рыбѣ былъ охотникъ страстной
             И это доказать хотѣлъ,--
             Принявшись за нее такъ жадно,
             Что прочіе, на блюдо взоръ
             Уставивъ, съ грустью безотрадной,--
             Жуану ставили въ укоръ:
             Какъ это смѣлъ, безъ состраданья,
             Безъ уваженья и вниманья,
             Такого блюда, можетъ быть,--
             Ихъ и совсѣмъ уже лишить!...
  
                                 LXXXIV.
  
             И удивлялись тожъ не мало,
             Какъ даже Лордъ -- могъ, за столомъ,
             Терпѣть подобнаго нахала....
             Такого фертика, притомъ,
             Что,-- съ ними, въ толки не вдавался --
             Ни о погодѣ, ни поляхъ;
             И даже до того казался --
             Глупъ,-- что не зналъ и о цѣнахъ,
             Какія были, на послѣднихъ
             Торгахъ-то, на овесъ, отъ среднихъ
             Упавъ до самыхъ низкихъ такъ,--
             Что всѣмъ хоть въ петлю лѣзть некакъ!.
  
                                 LXXXV.
  
             И вотъ -- по милости Жуана,
             Что объ овсѣ не толковалъ,
             Да лишь глаза, (какъ, съ полупьяна,
             Казалось имъ!) все устремлялъ
             На ихъ разряженныхъ Esqucress,--
             Лордъ Генри голосовъ пяти
             Лишился вдругъ.... когда и хересъ
             Одинъ его -- ужъ могъ почти
             Залить бы ихъ негодованье,
             На Лорда, и купить избранье
             Ему, хоть даже въ короли,--
             Когда бъ Эсквейры то могли!
  
                                 LXXXVI.
  
             Они, на Лордово несчастье,--
             Не знали, что за случай былъ,
             Съ; Жуаномъ, въ ночь!... не то -- участье,
             Изъ нихъ бы, каждый поспѣшилъ
             Принять въ бѣдняжкѣ, что, конечно,
             Не могъ тутъ не разстроенъ быть!...
             И разговоръ бы безконечной
             Пошелъ у нихъ: какъ разрѣшить,
             Чтобъ души быть могли безъ тѣла,
             Иль тѣло -- безъ души, хоть дѣла
             Имъ было мало до души;
             Влачить бы лишь тѣла свои!...
  
                                 LXXXVII.
  
             Притомъ, Эсквейры ошибались,
             Что будто на Эсквейрессъ все --
             Глаза Жуана устремлялись:
             Нѣтъ; было у него -- свое.
             Полюбопытнѣй, чѣмъ наряды
             И лица ихъ почтенныхъ дамъ!...
             Онъ замѣчалъ -- Авроры взгляды,
             Ея улыбкамъ и чертамъ
             Дивясь, что такъ ему и странны
             Онѣ казались, и туманны,
             И, какъ ни бился разгадать,--
             Не могъ Авроры думъ узнать!...
  
                                 LXXXVIII.
  
             Взглядъ падалъ кротко, безмятежно;
             Въ улыбкѣ -- тоже ни слѣда
             Надежды, или страсти нѣжной;
             Ни тѣхъ силковъ. что такъ всегда,
             Въ улыбкѣ дамъ, воображаютъ
             Иные знатоки изъ насъ .
             (Хотя, чрезъ это попадаютъ,
             Конечно, и въ просакъ, не разъ!)
             Аврора -- просто, -- съ сожалѣньемъ....
             Иль съ нѣкоторымъ удивленьемъ,
             Посматривала на него,
             Что такъ, онъ страненъ!... отчего?!...
  
                                 LXXIX.
  
             Жуанъ, межъ тѣмъ, при каждомъ взглядѣ,
             Кусалъ лишь губы, иль краснѣлъ,--
             На самого себя въ досадѣ,
             И на нее!... такъ онъ имѣлъ,
             Здѣсь, мало власти надъ собою!
             Такъ на себя не походилъ!
             И, со взволнованной душою,
             Свою всю тактику забылъ....
             А этому всему, конечно,--
             Монахъ ночной, безчеловѣчной,
             Виною былъ! такъ умъ его
             Разстроилъ, грустный безъ того!...
  
                                 XC.
  
             Но что всего тутъ хуже: взоры
             Жуана -- въ краску привести
             Ни сколько не могли Авроры,
             Ни сердца сильно потрясти!
             Она, напротивъ, сохраняла
             Обыкновенное свое --
             Спокойствіе; не потупляла
             Прекрасныхъ глазъ.... но лишь -- ее
             Заставило вдругъ что-то живо
             Отвесть ихъ, словно, -- боязливо,
             И поблѣднѣть самой!... что жъ такъ?--
             Сказать не можемъ мы никакъ!...
  
                                 XCI.
  
             Быть можетъ,-- такъ лишь показалось!...
             Тѣмъ болѣ, что чего бы ей --
             Бояться и блѣднѣть, казалось:
             Жуанъ нашъ не былъ Асмодей14!...
             Притомъ, и краски слишкомъ яркой
             Въ ней не бывало никогда:
             При атмосферѣ даже жаркой,
             Гдѣ разгорѣться, иногда,
             Могла.... и тамъ -- лишь нѣжной, ровной
             Румянецъ пробивался, словно,--
             Въ прозрачной синевѣ морей,
             Отливъ зари,-- въ лицѣ у ней!...
  
                                 XCII.
  
             Что жъ Аделина?-- Вся лишь славой
             Дня этого, какъ торжества,
             Дающаго на то ей право,--
             Хозяйки милой голова
             Была тутъ занята: стараясь
             На все вниманье обращать,
             Ко всѣмъ съ улыбкой обращаясь,--
             Всѣхъ вкусъ и мысли угадать,
             Она заботливо желала:
             Сама всѣмъ блюда выбирала,
             И приправляла все -- такимъ
             Очарованіемъ своимъ!...
  
                                 ХСІІІ.
  
             Да, да; внимательна, на диво,--
             Роль настоящую она
             Хозяйки милой, говорливой,
             Разыгривала здѣсь; полна,
             Притомъ, достойнаго величья,--
             Своей любезностью живой,
             Не нарушая топъ приличья,
             Какъ должно, санъ высокой свой
             Поддерживала, съ тѣмъ умѣньемъ,--
             Что даже, съ тайнымъ изумленьемъ,
             Всѣ дамы не сводили съ ней --
             Своихъ внимательныхъ очей!...
  
                                 XCIV.
  
             Какъ, впрочемъ, ни было все это --
             И кстати, и, притомъ, весьма
             Обыкновенно въ ней, что свѣта
             Тактъ знала, и была ума
             Такого гибкаго, живаго,--
             Жуанъ, какъ будто бы впервой,
             Въ-ней столько новаго такого
             Нашелъ, что (хоть онъ, стороной,
             И будто замѣчалъ личину!)
             Непостигая Аделину,--
             Сталъ сомнѣваться, не шутя,--
             Не духа ли принялъ видъ ея!...
  
                                 XCV.
  
             Да; чудной лишь игрой обмана --
             Роль Аделины, для него,
             Казалась.... но лишь умъ Жуана
             Тутъ -- ошибался: ничего
   художникъ, а поэтъ?
             Зачѣмъ слова не краски? Въ словѣ нѣтъ
             Ихъ силы чудотворной и въ поминѣ:
             Словами дашь намекъ лишь о картинѣ.
  
                                 СХ.
  
             Негръ опытный вполнѣ науку зналъ,--
             Когда молчать, когда промолвить слово,
             Теперь же предъ Гюльбеей онъ молчалъ
             И ждалъ, когда она очнется снова.
             Но вотъ она въ молчаніи встаетъ
             И медленно по комнатѣ идетъ.
             Чело яснѣй, но очи мрака полны:
             Гроза прошла, но не утихли волны.
  
                                 СХІ.
  
             По комнатѣ султанша начала
             Порывисто ходить. Въ томъ нѣтъ сомнѣнья,
             Что та походка признакомъ была
             Сильнѣйшаго душевнаго волненья.
             Людей мы по походкѣ узнаемъ,
             Саллюстій самъ упоминалъ о томъ
             И въ книгѣ разсказалъ не безъ причины
             О бѣшеной походкѣ Катилины.
  
                                 CXII.
  
             И вотъ она уста раскрыла: "Рабъ!
             Виновныхъ двухъ введи сейчасъ ко мнѣ ты..."
             Хоть у нея былъ голосъ тихъ и слабъ --
             Звучали въ немъ зловѣщія примѣты.
             Негръ даже вздрогнулъ, но не уходилъ,
             Съ лукавствомъ онъ ее переспросилъ,
             Во избѣжанье новаго скандала,
             Кого она виновными считала?
  
                                 CXIII.
  
             -- "Грузинку и..." прибавила она,--
             "Ея любовника, при томъ же,-- кстати --
             Чрезъ пять минутъ здѣсь лодка быть должна..."
             Она едва произнесла слова тѣ,
             Чему въ душѣ былъ Баба очень радъ
             И умолялъ приказъ тотъ взять назадъ;
             Просилъ онъ бородою Магомета
             Гюльбею отмѣнить рѣшенье это.
  
                                 CXIV.
  
             -- "Повиновенье -- долгъ мой, ты могла бъ
             Какое хочешь дать мнѣ приказанье,
             Но выслушай, что скажетъ вѣрный рабъ:
             Не торопись исполнить наказанье!
             Къ чему поспѣшность эта? Погоди!..
             Она сулитъ дурное впереди....
             Не гибелью тебя пугать хочу я,
             Но лишь твое раскаяніе чуя,
  
                                 CXV.
  
             "Скажу одно: что будешь дѣлать ты,
             Хотя бы тайну волны поглотили,
             Гдѣ въ пропастяхъ средь вѣчной темноты
             Уже не мало жертвъ мы схоронили?
             Ты любишь гостя юнаго,-- пусть онъ
             Умретъ въ волнахъ, тобой не пощаженъ,
             Чего же этимъ можешь ты добиться?
             Убить его не значитъ -- излечиться.
  
                                 CXVI.
  
             --"Какъ смѣешь говорить ты про любовь!
             Вонъ, негодяй? исполни повелѣнье!..."
             Тутъ негръ изчезъ, болтать не смѣя вновь:
             Онъ понималъ, что эти разсужденья
             Его, пожалуй, къ петлѣ приведутъ.
             И нехотя онъ шелъ на новый трудъ,
             Къ двумъ жертвамъ не питая вовсе злобы,
             Но... жертвовать собой для нихъ смѣшно бы!..
  
                                 CXVII.
  
             И такъ, онъ шелъ чтобъ выполнить приказъ,
             Ворча, браня всѣхъ женщинъ разныхъ званій,
             Капризы ихъ, упорство, рядъ проказъ
             И баловство причудливыхъ желаній...
             Все это слугъ сбивало только съ ногъ.
             И Баба, какъ евнухъ, сознаться могъ
             Передъ людьми и передъ цѣлымъ свѣтомъ,
             Что счастливъ онъ своимъ нейтралитетомъ.
  
                                 CXVIII.
  
             Межь тѣмъ онъ шлетъ за жертвами въ гаремъ,
             Чтобъ парочка одѣлась, причесалась
             Какъ можно аккуратнѣй, и затѣмъ
             Идти къ султаншѣ съ нимъ приготовлялась:
             Любезно пожелала такъ она...
             Дуду была той вѣстью смущена,
             Изчезла и веселость Донъ-Жуана,
             Но все же ихъ ведутъ къ женѣ Султана.
  
                                 СХІХ.
  
             Но здѣсь я ихъ оставлю. Можетъ быть,
             Простила ихъ жена султана вскорѣ,
             Иль просто ихъ велѣла утопить,
             Какъ водится въ странѣ той, въ темномъ морѣ,
             Но забѣгать не стану я впередъ,
             Пускай сама исторія течетъ;
             Угадывать не приложу старанья
             Капризныхъ жонъ и волю и желанья.
  
                                 СХХ.
  
             И такъ, я ихъ оставлю и вполнѣ
             Желаю имъ удачи и спасенья.
             Здѣсь нужно о другихъ подумать мнѣ
             И выставить иныя приключенья.
             Надѣюсь, что спасется Донъ-Жуанъ,
             Хоть вкругъ него мракъ ночи и туманъ...
             Поэты отетупаютъ; не краснѣя --
             И рѣчь начну въ той пѣснѣ о войнѣ я.
  

ПѢСНЯ СЕДЬМАЯ. (*)

   (*) Подробности осады Измаила, служащей сюжетомъ VII и VIII пѣсней, взяты изъ французскаго сочиненія, "Historie de la Nourelle Russie. Нѣкоторые изъ случаевъ, приписываемыхъ въ нихъ Жуану, и между прочимъ спасеніе дѣвочки. Дѣйствительно случились съ покойнымъ Дюкомъ Ришелье, бывшимъ въ то время молодымъ волонтеромъ на русской службѣ, впослѣдствіи же основателемъ и благодѣтелемъ Одессы, гдѣ имя его всегда будетъ вспоминаемо съ уваженіемъ.
   Въ этихъ пѣсняхъ будутъ найдены одинъ или два стиха, касающіеся маркиза Лондондери; они были написаны за нѣсколько времени до его смерти. Еслибъ олигархія этого человѣка умерла вмѣстѣ съ нимъ, эти стансы безъ сомнѣнія были бы уничтожены; но такъ какъ она продолжала жить и послѣ него, то я не вижу ни въ жизни его, ни въ его смерти ничего такого, что бы могло воспрепятствовать свободному выраженію мнѣній всѣхъ тѣхъ, которыхъ во все время его существованія онъ старался подчинить рабству. Былъ ли онъ любезнымъ человѣкомъ въ частной жизни, или нѣтъ, объ этомъ мало кто заботится; что же касается до оплакиванія его смерти, то на это еще будетъ довольно времени тогда, когда Ирландія перестанетъ оплакивать день его рожденія. Какъ министръ, это былъ одинъ изъ самыхъ деспотическихъ людей относительно намѣреній и изъ самыхъ слабыхъ относительно ума, которые когда либо тираннизировали страну. И дѣйствительно, послѣ норманновъ въ первый разъ пришлось Англіи быть поругаемою, и кѣмъ же?-- Министромъ, который даже не зналъ англійскаго языка! Въ первый разъ парламентъ позволилъ приписывать себѣ декретъ на языкѣ мистриссъ Малапропъ (Лицо изъ комедіи Шеридана "the Rivals").
   О томъ, какова была его смерть, немного можно сказать, кромѣ развѣ только того, что еслибъ какой нибудь бѣдняга-радикалъ перерѣзалъ себѣ горло, то онъ былъ бы похороненъ гдѣ нибудь на перекресткѣ съ обычными принадлежностями: коломъ и веревкой. Но министръ былъ элегантный лунатикъ, сантиментальный самоубійца -- онъ только перерѣзалъ себѣ шейную артерію", и вотъ для него пышность и аббатство (онъ похороненъ въ Вестминстерскомъ аббатствѣ), надгробныя слова печали и вой, поднятый газетами, и похвальная рѣчь коронера надъ трупомъ умершаго, достойнаго Антонія такого достойнаго Кесаря -- и противное и гнусное воспѣваніе разжалованной толпы заговорщиковъ противъ всего, что правдиво и честно. Въ своей смерти, по смыслу закона, онъ былъ или преступникъ или сумасшедшій -- и ни въ томъ, ни въ другомъ случаѣ не заслуживалъ панегирика. Въ жизни своей онъ былъ тѣмъ, чѣмъ знаетъ его весь свѣтъ и чѣмъ половина свѣта будетъ еще чувствовать годы, несмотря на то, что смерть его должна служить "примѣромъ" для пережившихъ его Сеяновъ Европы, Хорошо, что хотя нѣкоторымъ утѣшеніемъ можетъ служить націямъ то, что ихъ притѣснители не бываютъ счастливы и иногда такъ же строго судятъ о своихъ собственныхъ поступкахъ, какъ бы для того, чтобъ предупредить приговоръ надъ ними человѣчества.-- Но не будемъ болѣе говорить объ этомъ человѣкѣ; и пусть Ирландія перенесетъ прахъ своихъ Граттановъ изъ Вэстминстера. Развѣ истинные патріоты человѣчества могутъ лежать вмѣстѣ съ Вертерами политики!!!
   Въ отвѣть на возраженія, которыя были сдѣланы съ другаго берега относительно уже напечатанныхъ пѣсней этой поэмы, я удовольствуюсь приведеніемъ двухъ цитатъ изъ Вольтера -- "La pudeur s'est enfuie des coeurs, et s'est réfugiée sur les lévres"... "Plus les moeurs sont dépravées, plus les expressions deviennent mesurées; on croit regagner en langage ce qu'on а perdu en vertu".
   Это дѣйствительный фактъ, столько же примѣнимый къ униженной лицемѣрной массѣ, составляющей закваску настоящаго англійскаго поколѣнія, и не заслуживающей другаго отвѣта, какъ тотъ, который мною приведенъ выше. Часто и расточительно употребляемый титулъ богохульника, которымъ вмѣстѣ съ другими измѣненіями, какъ радикалъ, либералъ, якобинецъ, реформаторъ и т. п. наемники трубятъ въ уши всѣхъ желающихъ ихъ слушать, долженъ бы хорошо звучать для тѣхъ, которые вспомнятъ, кому онъ былъ пожалованъ въ началѣ. Сократъ и Іисусъ Христосъ были обречены на смерть, какъ богохульники, и такой же участи подвергались и будутъ подвергаться многіе, которые дерзаютъ противиться наиболѣе распространеннымъ злоупотребленіямъ имени Божьяго и человѣческаго ума. Но преслѣдованіе не есть опроверженіе и далеко не торжество: "несчастный, невѣрный", какъ они называютъ многихъ, вѣроятно гораздо счастливѣе въ своей темницѣ, чѣмъ самый гордый изъ нападающихъ на нихъ. Мнѣ нѣтъ дѣла до того, справедливы или нѣтъ его воззрѣнія, но онъ пострадалъ за нихъ, а это-то страданіе за убѣжденіе дастъ болѣе приверженцевъ деизму, чѣмъ примѣры иновѣрныхъ прелатовъ государству, государственные мужи-самоубійцы -- притѣсненію, или получающіе пенсію человѣкоубійцы -- нечистому союзу, весь міръ" называющему "священнымъ!" Я не имѣю намѣренія топтать ногами мертвыхъ и обезчещенныхъ, но было бы не дурно, если бы приверженцы тѣхъ классовъ, изъ которыхъ выходятъ такіе люди, нѣсколько поумѣрили свои восторженныя похвалы; эти похвалы въ настоящее барышническое и лжерѣчивое время самолюбивыхъ грабителей -- вопіющій грѣхъ, и...-- но пока довольно.
   Пиза, іюль, 1832. Б.
  
                                 I.
  
             Любовь и слава! Съ очень давнихъ поръ
             Вы среди насъ являлись, какъ видѣнье.
             Такъ на небѣ полярномъ метеоръ
             Блеснетъ и пропадетъ въ одно мгновенье.
             Окоченѣлые отъ стужи и зимы,
             Блескъ тѣхъ свѣтилъ ловитъ любили мы:
             Они переливаясь изчезали,
             И снова мы свой темный путь свершали.
  
                                 II.
  
             Таковъ на этотъ разъ и мой романъ.
             Онъ тянется, капризный и свободный,
             Мѣняясь, какъ аврора хладныхъ странъ
             Надъ степью безконечной и холодной...
             Скорбя на жизнь, привыкли мы вздыхать,
             Но за порокъ нельзя же въ насъ считать
             И самый смѣхъ; когда мы жизнь узнаемъ,
             Ее парадной выставкой считаемъ.
  
                                 III.
  
             Меня всѣ обвинить хотятъ,
             (Въ чемъ? я и самъ пока не понимаю),
             Что будто жизнь нисколько не цѣня,
             Я въ жизни все съ презрѣньемъ отвергаю;
             Я не сочту всѣхъ громкихъ, жесткихъ словъ...
             О, Боже мой! Какъ крикъ тотъ безтолковъ!...
             Я самъ иду дорогой Соломона,
             Сервантеса и Данта и Платона.
  
                                 IV.
  
             Сфифтъ, Лютеръ, Фенелонъ, Маккіавель
             О томъ же говорили вамъ издревле,
             И самъ Руссо сказавъ, что жизни цѣль
             Картофельнаго яблока дешевле.
             Я въ томъ, какъ и они, не виноватъ,
             Не ставилъ я себя съ Катономъ въ рядъ
             И даже съ Діогеномъ, а о смерти
             И безъ меня извѣстно всѣмъ, повѣрьте.
  
                                 V.
  
             Сократъ сказалъ о званіи людей:
             "Мы знаемъ то, что ничего не знаемъ".
             Всѣ мы съ подобной скудностью идей
             Съ ослами рядомъ мѣсто занимаемъ,
             И самъ Ньютонъ -- прославленный мудрецъ
             Среди трудовъ сказалъ намъ подъ конецъ,
             Что предъ наукой о этимъ океаномъ --
             Себя считалъ онъ только мальчуганомъ;
  
                                 VI.
  
             "Все суета!" -- экклезіасты намъ
             Давно уже объ этомъ разсказали,
             Когда жь вернемся къ нашимъ временамъ,
             То вновь придемъ къ подобной же морали.
             Тебя позналъ, о суета суетъ!
             Мудрецъ и проповѣдникъ и поэтъ.
             Зачѣмъ же я изъ страха осужденья
             Не выскажу такого жь точно мнѣнья?
  
                                 VII.
  
             Псы или люди! (Знайте: это лесть,
             За тѣмъ что вы презрѣннѣй, чѣмъ собаки)
             Быть можетъ, вамъ охоты нѣтъ прочесть
             Моихъ стиховъ,-- мнѣ все равно!... Во мракѣ
             Съ умѣетъ ли полночный вой волковъ
             Луну остановить средь облаковъ?
             Такъ войте же, полны остервенѣнья!
             Я освѣщу васъ блескомъ вдохновенья.
  
                                 VIII.
  
             Любовь и кровожадную войну
             Я избралъ для себя двойной задачей,
             И пѣть осаду города начну
             И приступъ тотъ отчаянно-горячій
             Со всѣхъ сторонъ подъ блескъ стальныхъ штыковъ
             Суворовымъ надвинутыхъ полковъ...
             Онъ обращалъ вниманье многихъ взоровъ.
             Война и кровь -- вотъ чѣмъ дышалъ Суворовъ.
  
                                 IX.
  
             Та крѣпость называлась Измаилъ.
             На лѣвомъ берегу рѣки Дуная --
             Она стоитъ. Восточный вкусъ сложилъ
             Тѣ стѣны неприступныя. Не зная
             Осады сокрушительной, они
             Стояли безбоязненно въ тѣ дня.
             Быть можетъ, ныньче стѣны эти срыты
             И гордость ихъ и слава позабыты.
  
                                 X.
  
             Близь города, стѣной окружено,
             Среди холма разбросано предмѣстье.
             Какой-то грекъ придумалъ тамъ давно
             (Его вторымъ Вобаномъ долженъ счесть я)
             Наставить палисадовъ длинный рядъ,
             Такъ что они собою, говорятъ,
             Стрѣлять изъ этой крѣпости мѣшали
             А дѣлавшимъ осаду помогали.
  
                                 XI.
  
             Вы видите, какъ былъ хитеръ тотъ грекъ.
             Но рвы глубоки были, точно море,
             А стѣны высоки и человѣкъ
             Повѣситься на нихъ не могъ бы съ горя.
             Все жь Измаилъ былъ плохо укрѣпленъ
             (Пусть мнѣ простятъ строительный жаргонъ!):
             Безъ насыпей и скрытыхъ сообщеній
             И для враговъ опасныхъ затрудненій.
  
                                 XII.
  
             Былъ только грозенъ мрачный бастіонъ.
             Какъ черепа иные, крѣпки стѣны
             И батареи смотрятъ съ двухъ сторонъ:
             Изъ амбразуръ угрозой для измѣны
             И на открытомъ мѣстѣ, чтобъ съ рѣки
             На приступъ не полѣзли "казаки",
             А между тѣмъ изъ мѣдныхъ пушекъ справа
             Рвалася съ ревомъ огненная лава.
  
                                 XIII.
  
             Но все жъ съ рѣки пройти враги могли.
             Увѣрить турковъ было невозможно,
             Что подплывутъ къ намъ русскихъ корабли,
             Но въ этомъ всѣ увѣрились тревожно,
             Когда съ Дуная приступъ начался...
             Весь городъ опасеньямъ предался,
             И турки въ изумленіи стояли...
             И лишь "Аллахъ! и Бисаллахъ!" шептали"
  
                                 XIII.
  
             Уже къ осадѣ русскіе идутъ...
             Богини войнъ и славы! Научите,
             Чтобъ ихъ именъ не перевралъ я тутъ,
             Мнѣ имена казаковъ подскажите!
             Ихъ подвиги могли безсмертнья ждать,
             Когда бы все могли пересказать
             Объ этихъ Ахиллесахъ въ чуждыхъ краяхъ...
             Произносить лишь трудно имена изъ".
  
                                 XIV.
  
             Все жь назову иныхъ. Тамъ были: Львовъ
             Сергѣй, Мекнопъ (*), Строконовъ и Стронгеновъ,
             Тамъ былъ тогда извѣстный Чичаговъ,
             Рогеновъ знаменитый и Шокеновъ --
             И многіе другіе. Я бы могъ
             Взять изъ газетъ, еще двѣ пары строкъ
             Такихъ именъ, но слава (эта дама,
             Въ гармоніи стиховъ всегда упряма) --
   (*) Въ переводѣ я счелъ за лучшее сохранять правописаніе всѣхъ русскихъ именъ въ томъ же самомъ видѣ, какъ у Байрона.
  
                                 XV.
  
             Тѣ имена не можетъ сочетать
             Подъ риѳмою, хоть нужно имена тѣ
             И память ихъ героевъ уважать,
             Героевъ непреклонной этой рати.,
             Изъ всѣхъ намъ незнакомыхъ звучныхъ словъ,
             Немыслимыхъ для англійскихъ стиховъ,.
             Съ ихъ окончаньемъ: "ишкинъ, "ускинъ", "овскій",
             Одно лишь имя помню:-- Разумовскій.
  
                                 XVII.
  
             Но были всѣ воинственны они
             И на враговъ геройски наступали;
             Самъ Муфти попадись имъ въ эти дни --
             Они съ живаго кожу бы содрали,
             И къ ужасу несчастныхъ мусульманъ,
             Той кожей обтянули барабанъ,
             Когда бы подъ рукой матеріала
             Для русскихъ барабановъ не достало.
  
                                 XVIII.
  
             Тамъ были иноземцы разныхъ странъ,
             И волонтеры націй всевозможныхъ,
             Спѣшившіе войной забить карманъ
             Иль дослужиться почестей вельможныхъ
             (Для юношей занятья лучше нѣтъ).
             Тамъ были и британцы равныхъ лѣтъ:
             Нашлось Томсоновъ человѣкъ шестнадцать
             И Смисовъ счетомъ ровно девятнадцать.
  
                                 XIX.
  
             Тамъ были Джекъ Томсонъ и Билль Томсонъ.
             Звались другіе именемъ поэта (*)
             (Извѣстно: назывался Джемсомъ онъ)
             Почетнѣе гербовъ всѣхъ имя это.
             Трехъ Смисовъ звали Питерами; былъ
             Одинъ изъ нихъ извѣстенъ (**): онъ ходилъ
             Въ походъ на Галифаксъ (***) и былъ достоинъ!
             Большихъ похвалъ, какъ превосходный воинъ.
   (*) Джемсъ Томсонъ, авторъ поэмы. "The Seasons" (Времена года).
   (**) Этотъ Смисъ одно изъ лицъ въ комедіи "Love zayohs at Locksmithe".
   (***) Главный городъ Новой Шотландіи.
  
                                 XX.
  
             Еще скажу: одинъ изъ Джековъ Смисъ,
             Родился въ Кумберландѣ отдаленномъ,
             Гдѣ горы замѣняли рядъ кулисъ.
             Потомъ онъ сталъ героемъ пораженнымъ --
             Былъ занесенъ въ газетный бюллютень:
             Въ сраженіи въ одинъ несчастный день,
             Когда и воздухъ кровью былъ пропитанъ.
             При взятіи "Шмаксмиса" былъ убитъ онъ.
  
                                 XXI.
  
             Хочу я знать (хоть Марсъ и дорогъ мнѣ),
             Пріятна ль намъ всѣхъ бюллетеней слава,
             Когда насъ срѣжетъ пуля на войнѣ?
             О томъ спросить вѣдь я имѣю право?
             Мнѣ за Шекспиромъ слѣдовать пришлось:
             И самъ Шекспиръ вложилъ такой вопросъ
             Въ одну изъ драмъ, откуда всѣ остроты,
             Порой, крадутъ нахально идіоты.
  
                                 XXII.
  
             Тамъ были и французы. Ихъ именъ
             Произносить однако я не стану,--
             Горячимъ патріотомъ я рожденъ
             И склоненъ въ этомъ случаѣ къ обману.
             Измѣнникомъ британецъ звать привыкъ
             Любаго гражданина, чей языкъ
             При имени: французъ -- не огрызнется
             И какъ Джонъ Буль надъ нимъ не посмѣется.
  
                                 XXIII.
  
             Спѣша двѣ баттареи укрѣплять,
             Двѣ цѣли войско русское имѣло:
             Во первыхъ, Измаилъ бомбардировать
             И пушками разрушить зданья смѣло,
             Чтобъ не было пощады никому...
             Самъ Измаилъ способствовалъ тому:
             Амфитеатромъ зданья въ немъ стояли
             И цѣль для ядеръ русскихъ представляли.
  
                                 XXIV.
  
             А во вторыхъ, хотѣлось имъ начать,
             Въ минуту суматохи и смятенья,
             Турецкій флотъ врасплохъ атаковать,
             На якорѣ стоящій безъ движенья --
             И устрашивъ враговъ напоромъ садъ,
             Заставить турковъ сдать имъ Измаилъ.
             Послѣдній планъ возможенъ безъ сомнѣнья,
             Покамѣстъ нѣтъ въ войскахъ ожесточенья.
  
                                 XXV.
  
             Есть гадкая привычка у людей:
             Они враговъ презрѣнными считали,
             И жертвою тѣхъ варварскихъ идей
             Тамъ подъ ножемъ Чичацковъ съ Смисомъ пали,
             Изъ храбрыхъ нашихъ Смисовъ далъ одинъ...
             Съ тѣмъ именемъ такъ много есть мужчинъ.
             Что угадать почти мы можемъ прямо --
             То имя перешло къ намъ отъ Адама.
  
                                 XXVI.
  
             Небрежная постройка баттарей
             Побѣды часъ на время отдалила.
             Такъ иногда Лонгменъ иль Джонъ Муррей (*)
             Глядятъ на все печально и уныло,
             Когда продажа книгъ у нихъ нейдетъ.
             И точно также свой блестящій ходъ
             На время геній славы замедляетъ
             И дѣло битвы разомъ не рѣшаетъ.
   (*) Лондонскіе издатели.
  
                                 XXVII.
  
             Кто жь былъ въ дурной постройкѣ виноватъ?
             Не знаю я. Быть можетъ, инженеры,
             Иль былъ подрядчикъ русскій плутоватъ,
             Обманывать стараясь всѣхъ безъ мѣры,
             Но баттарей, сдѣланныя тамъ,
             Давали много смѣлости врагамъ;
             Съ нихъ промахи по крѣпости давали
             И цѣль для пуль турецкихъ открывали.
  
                                 XXVIIІ.
  
             Безъ всякой пользы двигались суда,
             Не зная хорошенько разстоянья,
             Три брандера лишились навсегда
             Безъ пользы своего существованья:
             Фитиль неосторожно запылалъ!
             И ихъ въ одно мгновеніе подорвалъ,--
             И хоть лучи денницы загарались,
             Но турки все еще не просыпались.
  
                                 XXIX.
  
             Былъ наконецъ замѣченъ русскій флотъ,
             Флотилія ужь близко подходила.
             И съ ревомъ ядра ринулись впередъ
             На грозныя твердыни Измаила.
             И съ крѣпости отпоръ былъ данъ назадъ
             Лился потокъ картечи и гранатъ;
             Враги мѣнялись дружно межь собою
             Ружейною и пушечной пальбою.
  
                                 XXX.
  
             Такъ шесть часовъ огонь не умолкалъ,
             И русскіе какъ мѣтко ни стрѣляли,
             Но поняли, что неприступный валъ
             Они одной пальбой не разрушали,
             Что тѣмъ путемъ не взять имъ Измаилъ,
             И русскій флотъ тотчасъ же отступилъ:
             Одинъ фрегатъ случайно подорвали
             Другой во время битвы турки взяли.
  
                                 XXXI.
  
             Но много жертвъ турки, понесли.
             Когда жь флотъ русскихъ началъ отступленье,
             Спустились лодки съ насыпей земли
             И удальцы турецкіе въ мгновенье
             За флотомъ понеслися по водѣ,
             Обстрѣливать стараясь ихъ вездѣ.
             Но высадку задумавъ, тотчасъ были
             Отброшены: ихъ русскіе разбили.
  
                                 XXXII.
  
             "Когда бъ хотѣлъ я описать погромъ
             И натискъ русскихъ войскъ на крѣпость эту,
             То долженъ бы издать за томомъ томъ".
             Такъ возвѣстилъ тогда историкъ свѣту.
             И кончивши на этомъ, началъ онъ,
             Васъ прославлять, Де-Линь и Ланжеронъ!...
             Ихъ имена въ исторію попали
             И слава занесла ихъ на скрижали.
  
                                 XXXIII.
  
             А между тѣмъ кто зналъ тѣ имена?
             Для большинства ихъ имя не извѣстно...
             О, слава! Не на долго ты дана!
             Ты измѣняешь людямъ повсемѣстно,
             Капризная изъ всѣхъ земныхъ богинь!
             Лишь только потому, что "принцъ Линь" (*)!
             Оставилъ мемуары, безъ сомнѣнья,
             Онъ избѣжалъ, какъ прочіе, забвенья....
   (*) Письма и Размышленія австрійскаго фельдмаршала Карла Іосифа, принца де-Линь, изд. Баронессою Сталь-де-Гольштейнъ, 2 т., 1803 г.
  
                                 XXXIV.
  
             Вотъ тѣ, которые прославились давно
             И какъ герои храбрые сражались,
             Но помнить ихъ именъ не суждено!
             Они, какъ и другіе, забывались
             Толпой неблагодарной въ краткій срокъ.
             Держу теперь пари -- никто не могъ
             Изъ всѣхъ послѣднихъ войнъ по разнымъ странамъ
             Припомнить ихъ героевъ имена намъ.
  
                                 XXXV.
  
             И такъ, осада та неудалась.
             Хотя рѣшался очень энергично
             Извѣстный по исторіи -- Рибасъ.
             Начать аттаку сильно вторично...
             Но всѣми былъ отвергнутъ этотъ планъ,
             Я снова сталъ растягивать романъ.
             Не стану же, чтобъ избѣжать проклятья,
             Рѣчей героевъ всѣхъ перечислять я.
  
                                 XXXVI.
  
             Въ то время жилъ въ Россіи мужъ одинъ,
             Красавецъ и съ сложеньемъ Геркулеса,
             Богатый, сладострастный славянинъ,
             Извѣстный всѣмъ вельможа и повѣса,
             Потомъ онъ умеръ, чахлый и безъ силъ
             Въ краю, который самъ онъ разорялъ;
             Такъ саранча поля опустошаетъ,
             А тамъ -- на нихъ сама же умираетъ.
  
                                 XXXVII.
  
             То былъ Потемкинъ, баловень судьбы,
             Звѣзда того промчавшагося вѣка,
             Когда богатству кланялись рабы.
             Превозносили знатность человѣка.
             Онъ пышностью своею поражалъ,
             И ростъ его высокій возбуждалъ
             Передъ глазами сѣверной столицы
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XXXVIII.
  
             И вотъ къ нему Рибасъ курьера шлетъ,
             Чтобъ получить отъ князя разрѣшеніе
             На новый приступъ двинуть русскій флотъ
             И получить согласье на сраженье;
             Къ аттакѣ приготовились полки,
             И скоро пушки грянули съ рѣки,
             А съ крѣпости, закутанной въ туманѣ,
             Пальбою отвѣчали мусульмане.
  
                                 XXXIX.
  
             Въ тотъ самый день, когда осаду снять
             Рѣшились, отступивъ отъ Измаила,
             Успѣлъ курьеръ нарочный прискакать,
             И въ войскѣ вновь проснулись жизнь и сила,
             Депешу привезенную прочли
             И въ ней извѣстье новое нашли:
             Главою войскъ -- повсюду крахъ промчался --
             Потемкинымъ Суворовъ назначался.
  
                                 XL.
  
             Къ Рибасу князь письмо свое прислалъ,
             Гдѣ очень ясно высказалъ желанье.
             Его приказъ историкъ бы назвалъ
             Образчикомъ спартанскаго посланья,
             Когда бъ его источникъ былъ иной"
             Теперь же только краткостью одной
             Извѣстенъ онъ. Депеша возвѣщала:
             "Взять Измаилъ, во что бы то ни стало"
  
                                 XLI.
  
             "Да будетъ свѣтъ!" Богъ молвилъ, и былъ свѣтъ.
             "Да будетъ кровь!" сказалъ одинъ владыка,
             И море крови пролито, и нѣтъ
             Ужаснѣе приказа. Буйно, дико
             Въ единый часъ то сокрушитъ война,
             Надъ чѣмъ трудится долго нея страна.
             Война идетъ и гдѣ проходитъ мимо" --
             Терзаетъ и разитъ неумолимо.?
  
                                 XLII.
  
             Станъ турковъ былъ не долго восхищенъ
             Уходомъ русскихъ. Вѣрится легко вамъ
             Въ бою, что непріятель пораженъ
             (Иль пораженъ: грамматики законамъ
             Въ пылу я очень часто измѣнялъ).
             Здѣсь объ ошибкѣ турковъ я сказалъ:
             Хотя свиней они и презирали,
             Но собственное сало охраняли.
  
                                 XLIII.
  
             Дѣйствительно двухъ всадниковъ въ пыли
             Увидѣли изъ лагеря. Сначала
             Ихъ за казаковъ примяли вдали".
             За ихъ сѣдломъ запасовъ очень мало:
             Рубашки три -- вотъ все богатство ихъ.
             Когда жь они на скакунахъ лихихъ
             Подъѣхали, узнали ихъ безъ споровъ:
             То былъ съ проводникомъ своимъ Суворовъ.
  
                                 XLIV.
  
             "Мы въ радости!" глупцы порой кричатъ
             Въ часъ лондонскихъ большихъ иллюминацій.
             Джонъ-Булль имъ постоянно очень радъ:
             Они -- мечты его галлюцинацій.
             Лишь былъ бы городъ ярко освѣщенъ;
             Свой кошелекъ раскроетъ мудрый Джонъ,
             Предастся безразсудству онъ въ излишкѣ,
             Лишь только бъ волю дать своей страстишкѣ".
  
                                 XLV.
  
             Донынѣ онъ глаза свои клянетъ, (*)
             Но лишено проклятье то значенья,
             И чортъ при этомъ ухомъ ее ведетъ,
             Затѣмъ, что Джонъ совсѣмъ лишился зрѣнья.
             Онъ въ пошлинахъ находитъ счастья цвѣтъ
             И голода, измученный сведетъ,
             Считаетъ онъ за бредни и химеры,
             И говоритъ, что онъ есть сынъ Цереры....
   (*) Любимая поговорка у англичанъ: "Damn mine eyes" (да будутъ прокляты мои глаза), употребляемая въ томъ случаѣ, если онъ хочетъ убѣдить кого нибудь въ справедливости своихъ словъ.
  
                                 XLVI.
  
             И такъ впередъ. Весь лагерь ликовалъ:
             Французы, англичане и казаки...
             Суворовъ всѣхъ какъ факелъ, освѣщалъ,
             Приготовлялъ къ блистательной аттакѣ.
             Какъ огонекъ, блудящій межъ болотъ,
             Вслѣдъ за собою путника ведетъ,.
             Такъ и за нимъ, дивясь ему какъ чуду,
             Войска и свита слѣдовали всюду.
  
                                 XLVII.
  
             По лагерю гудъ радостный идетъ,
             Восторженные крики раздаются,
             Честь отдаетъ фельдмаршалу весь флотъ...
             Войска осады ждутъ и не дождутся.
             Вотъ пушка прогремѣла, рать спѣшитъ
             Работа батарейная кипитъ,
             Приготовляютъ новыя фашины
             И разныя гуманныя машины...
  
                                 XLVIII.
  
             Власть сильнаго надъ міромъ велика.
             Такъ гонитъ вѣтеръ волны океана,
             Такъ часто волю одного быка
             Все стадо исполняетъ безъ обмана,
             И онъ одинъ ведетъ его съ собой.
             Всѣ смертные, любимые судьбой,
             Имѣя силу, массы увлекаютъ
             И подчиняться рабски заставляютъ,
  
                                 XLIX.
  
             Весь лагерь и войска шумѣли такъ,
             Какъ будто брачный пиръ ихъ ожидаетъ
             (Метафора прилична: каждый бракъ,
             Какъ и война, безъ ссоры не бываетъ).
             И даже дѣти съ ранняго утра
             Въ обозѣ голосили вслухъ: ура)...
             Такъ старичекъ чуть видный и невзрачный,
             Явившись, оживилъ весь лагерь мрачный.
  
                                 'L.
  
             Да, это такъ. Уже со всѣхъ второмъ
             Стоятъ войска, всѣ новой битвѣ рады.
             Былъ подъ ружьемъ отрядъ изъ тремъ колоннъ
             И только ждалъ сигнала для осады.
             Другой отрядъ изъ трехъ колоннъ готовъ
             Пробить путь къ славѣ съ помощью штыковъ,
             А двѣ колонны въ третьемъ ихъ отрядѣ
             Готовились идти на крѣпость сзади.
  
                                 LI.
  
             Рядъ баттарей былъ вновь сооруженъ
             Военный судъ былъ собранъ для совѣта,
             Единогласьемъ полнымъ заключенъ
             (Въ такихъ дѣлахъ бываетъ рѣдко это).
             Все рѣшено и на небѣ тогда
             Зардѣлась славы яркая звѣзда;
             И обучалъ ружьемъ владѣть Суворовъ
             Всѣхъ рекрутовъ и робкихъ волонтеровъ.
  
                                 LII.
  
             Не подлежитъ сомнѣнью, что онъ самъ
             Могъ исполнять обязанность капрала
             И дрессировку дѣлалъ рекрутамъ:
             Такъ точно саламандра начинала
             Премудрые уроки понимать
             И пламя съ нѣжной граціей глотать.
             Онъ ихъ училъ на лѣстницы взбираться
             И чрезъ глубокій ровъ переправляться.
  
                                 LIII.
  
             Онъ турками фашины наряжалъ,
             Въ чалмы, давалъ имъ сабли, ятаганы,
             И рекрутовъ на чучелъ заставлялъ
             Ходить какъ въ бой и наносить имъ раны.
             Хоть та система воинскихъ потѣхъ
             Въ иныхъ и возбуждала громкій смѣхъ.
             Но онъ, не отвѣчая имъ на это,
             Взялъ Измаилъ: вѣдь лучше нѣтъ отвѣта.
  
                                 LIV.
  
             Въ ночь предъ осадой въ тихій крѣпкій сонъ
             Весь лагерь не на долго погрузился.
             Его молчанью, сну со всѣхъ сторонъ
             Изъ насъ конечно, бъ всякій удивился,
             Но предъ грозой спокойно спитъ солдатъ.
             Все было тихо въ войскѣ. Каждый, радъ
             Подумать о прошедшемъ породъ битвой
             И къ смерти приготовиться съ молитвой.
  
                                 LV.
  
             На сторожѣ одинъ Суворовъ былъ,
             Давалъ кругомъ совѣты, приказанья,
             Тамъ помогалъ работѣ, тамъ шутилъ...
             Тотъ человѣкъ достоинъ былъ вниманья:
             Герой, буффонъ, фельдмаршалъ и капралъ,
             Вездѣ своихъ враговъ онъ разбивалъ...
             Сегодня шутъ, а завтра мужъ суровый,
             Сегодня Марсъ, а завтра Момусъ новый.
  
                                 LVI.
  
             Межъ тѣмъ какъ замѣчательный герой
             Слѣдилъ за обученьемъ новобранцевъ
             Казаки натолкнулись той порой
             На кучку неизвѣстныхъ иностранцевъ,
             Одинъ изъ нихъ, хотя съ большимъ трудомъ,
             Могъ говорить по русски. Онъ потомъ
             Имъ объяснилъ, что самъ во время оно
             Считалъ своими русскія знамена.
  
                                 LVII.
  
             По просьбѣ незнакомца, отвели
             Ихъ въ главную квартиру. По наряду
             За мусульманъ ихъ приняли вдали,
             Но поняли по первому же взгляду.
             Что тотъ костюмъ -- случайный маскарадъ.
             Не въ первый разъ восточныхъ странъ нарядъ
             Сыны Европы нашей надѣвали
             И съ толку иногда людей сбивали.
  
                                 LVIII.
  
             Передъ толпой калмыковъ, въ этотъ часъ
             Въ рубашкѣ находился самъ Суворовъ
             И убѣждалъ, какъ нужно всякій разъ
             Крошить враговъ безъ дальнихъ разговоровъ.
             Онъ человѣка -- глиною считалъ
             И правила такія всѣмъ внушалъ,
             Что также хороша смерть отъ булата,
             Какъ пенсіонъ въ отставкѣ для солдата.
  
                                 LIX.
  
             Когда Суворовъ плѣнныхъ увидалъ,
             Изъ подъ бровей глаза его блеснули;
             -- "Откуда вы?" Спросилъ ихъ генералъ.
             -- "Какъ плѣнниковъ держали насъ въ Стамбулѣ,
             Оттуда мы бѣжали",-- былъ отвѣтъ.
             -- "Кто вы?" -- "Какъ видите"... (Тогда весь свѣтъ
             Ужь зналъ о томъ, что былъ Суворовъ кратокъ:
             На немъ лежалъ особый отпечатокъ).
  
                                 LX.
  
             -- "Какъ васъ зовутъ?" -- "Меня шутъ Джонсонъ,
             Товарищъ мой -- Жуанъ, а вотъ двѣ дамы,
             А третій же.... совсѣмъ быть пола онъ".
             --"Послѣднихъ трехъ не приняли бъ сюда мы.
             Но такъ и бытъ!... Вашъ другъ мнѣ незнакомъ.
             Но вы.... вы съ Николаевскимъ волкомъ
             Подъ Виддиномъ ходили на сраженье?"
             --"Да, генералъ, участвовалъ въ тотъ день я".
  
                                 LXI.
  
             -- "Вы, кажется, аттаку тамъ ведя".
             -- "Я".-- "Что жь потомъ?" -- "Не помню я, признаться...."
             -- "Вы первый въ этотъ день на брешь вошли?"
             -- "Да, какъ и всѣ" спѣшилъ туда забраться..."
             -- "Ну что жъ за тѣмъ?" -- "Затѣмъ:былъ раненъ въ бокъ
             И кто-то въ плѣнъ меня увлекъ".
             -- "Хоть Виддинъ взять гораздо легче было,
             Мы отомстимъ за васъ у Измаила.
  
                                 LXII.
  
             "Гдѣ вы служить зачнете?" -- "Гдѣ-нибудь,
             Мнѣ все равно, куда ни помѣстите".
             -- "Вы любите всегда опасный путь
             И отъ другихъ отстатъ не захотите,
             Но вашъ товарищъ молодъ такъ, усталъ...
             Что можетъ дѣлать oнъ?"-- "О, генералъ,
             Когда въ войнѣ онъ станетъ увлекаться,
             Какъ и въ любви, то будетъ львомъ онъ драться."
  
                                 LXIII.
  
             -- "Посмотримъ, какъ онъ храбръ". (Здѣсь Донъ-Жуанъ
             Суворову съ почтеньемъ поклонился).
             Сегодня въ ночь пойдетъ на мусульманъ
             Вашъ старый полкъ, я такъ распорядился.
             Я далъ обѣтъ: проѣдетъ борона,
             Тамъ, гдѣ стоитъ турецкая стѣна.
             И плугъ пройдетъ черезъ твердыни эти,
             Сметая въ прахъ огромныя мечети.
  
                                 LXIV.
  
             "И такъ, впередъ!" И началъ, онъ опять
             Рѣчами вдохновеннаго рубаки
             Въ своихъ солдатахъ храбрость возбуждать.
             Какъ проповѣдникъ, звалъ онъ ихъ къ аттакѣ:
             Туда съ собой на неприступный видъ,
             Гдѣ Измаилъ недвижимый стоилъ,
             Гдѣ гибели назначены заранѣ
             За крѣпостью скрывались мусульмане.
  
                                 LXV.
  
             Одобренный бесѣдою, Джонсонъ
             Къ Суворову вновь съ просьбой обратился?
             Хоть занятый своимъ ученьемъ, онъ
             Въ толпѣ солдатъ ходилъ и суетился.
             -- "Мы, генералъ, сочтемъ себѣ за чѣсть...
             Всѣхъ впереди на этотъ приступъ лѣзть,
             Но намъ пока еще не указали,--
             Куда насъ здѣсь обоихъ назначали..."
  
                                 LXVI.
  
             -- "Ба, я забылъ... Въ одинъ изъ тѣхъ полковъ
             Я васъ пошлю, гдѣ прежде вы служили.
             Онъ будетъ завтра въ дѣлѣ. Эй, Камковъ!
             Скажи, чтобъ ихъ сейчасъ же проводили.
             Но пусть вашъ другъ останется при мнѣ
             А иностранки эти. Пусть онѣ,
             Чтобъ имъ межъ насъ напрасно не мѣшаться,
             Въ обозѣ въ это время помѣстится."
  
                                 LXVII.
  
  
             Но здѣсь произошла одна изъ сценъ.
             Двѣ женщины въ испугѣ задрожали,
             Хотя для нихъ не новостью былъ плѣнъ:
             Онѣ его въ гаремѣ испытали.
             Какъ курица, разбросивъ два крыла
             Пощады или помощи ждала,
             Такъ и онѣ рыдая, полны муки
             Въ отчаяньи нѣмомъ простерла руки --
  
                                 LXVIII.
  
             Къ двумъ храбрецамъ, которыхъ отличалъ
             Одинъ изъ полководцевъ знаменитыхъ,
             Одинъ изъ тѣхъ, предъ кѣмъ весь край дрожалъ,
             Кто къ славѣ шелъ черезъ тѣла убитыхъ,
             О, люди сумасбродные! о, свѣтъ!
             О, лавръ безсмертной славы и побѣдъ!
             Ты моремъ алой крови достаешься
             И надъ врагами падшими смѣешься!..
  
                                 LXIX.
  
             Не понималъ Суворовъ женскихъ слезъ.
             И этихъ женщинъ горькія рыданья
             Ему теперь выслушивать пришлось:
             Въ немъ будто шевельнулось состраданье.
             Хотя война, пролитой крови видъ
             Сердца героевъ часто и черствитъ,
             Но иногда ихъ трогаютъ печали.
             Такимъ же и Суворова считали.
  
                                 LХХ.
  
             И онъ сказалъ: "Отвѣть, Джонсонъ,-- ко мнѣ
             На кой же чортъ двухъ женщинъ привели вы?
             Пускай въ обозъ отправятся онѣ,
             Гдѣ будутъ въ безопасности и живы.
             Совсѣмъ намъ не съ руки такой багажъ.
             Я не терплю, когда приходитъ блажь --
             Жениться молодымъ моимъ солдатамъ.
             Гдѣ тутъ возиться съ ратникомъ женатымъ!"
  
                                 LXXI.
  
             -- "Нѣтъ, генералъ. Двухъ этихъ дамъ сюда
             Случайно привели мы. Эти дамы
             Въ бракъ съ нами не вступали никогда.
             Я службу понимаю и сюда мы,
             Имѣя женъ, едва ль бъ ихъ привели...
             Удобнѣе оставить ихъ вдали,
             Чтобъ за семью свою не опасаться
             И безъ заботъ на приступѣ сражаться.
  
                                 LXXII:
  
             Но эти двѣ турчанки насъ спасли,
             Съ прислужникомъ своимъ и съ нами вмѣстѣ
             Чрезъ множество опасностей прошли,
             Боясь погони тайной или мести
             Такая жизнь не новость для меня,
             Но юность ихъ, неопытность цѣня,
             Прошу я васъ, хотя изъ состраданья,
             Имъ оказать, какъ женщинамъ, вниманье".
  
                                 LХХІІІ.
  
             Турчанки ощущали тайный страхѣ,
             На лицахъ ихъ написаны сомнѣнья.
             Но и въ тоскѣ, съ слезами на глазахъ,
             Скрыть не могли, бѣдняжки, удивленья
             При взглядѣ на худаго старика,
             Стоявшаго при нихъ безъ сюртука,
             Въ грязи, въ пыли, въ изорванномъ жилетѣ,
             Хотя предъ нимъ дрожало все на свѣтѣ.
  
                                 LXXIV.
  
             Дѣйствительно. Замѣтили онѣ,
             Что вкругъ ему толпа повиновалась,
             Хотя у нихъ въ турецкой сторонѣ
             Султана власть лишь въ роскоши являлась,
             Въ каменьяхъ драгоцѣнныхъ и въ цвѣтахъ,
             А въ этихъ незнакомыхъ имъ мѣстахъ
             Турчанки не могли не удивляться,
             Какъ можетъ власть безъ пышности являться.
  
                                 LXXV.
  
             Джонсонъ ихъ утѣшалъ, на сколько могъ,
             И вывести стирался изъ сомнѣнья,
             А Донъ-Жуанъ клялся, что лишь востокъ
             Зарею заалѣетъ -- въ то мгновенье
             Онъ гдѣ нибудь ихъ встрѣтитъ, здѣсь иль тамъ,
             Иначе -- горе русскимъ всѣмъ войскамъ.
             И -- странно! -- ихъ лицо свѣтлѣе стало:
             Хвастливость дамамъ нравится не мало.
  
                                 LXXVI.
  
             Такъ послѣ поцалуевъ, вздоховъ, слезъ
             Рѣшились наконецъ они разстаться.
             Красавицы отправились въ обозъ
             Рѣшенія сраженья дожидаться
             (Ты, неизвѣстность -- лучшій даръ боговъ!),
             А храбрецы сбирались на враговъ,
             Хотя враги имъ зла не доказали,
             И къ битвѣ приготавливаться стали.
  
                                 LXXVII.
  
             Суворовъ же иначе разсуждалъ,
             Въ анализъ очень тонкій не пускался,
             Значенья жизни вовсе не давалъ
             И видомъ труповъ, крови не смущался.
             До мелкихъ ранъ герою дѣла нѣтъ,
             Онъ впереди лишь видитъ рядъ побѣдъ,
             А потому замѣтилъ онъ едва-ли,
             Какъ двѣ турчанки слезы проливали.
  
                                 LXXVIII.
  
             А между тѣмъ ужъ близокъ битвы срокъ.
             Сейчасъ земля дрожать начнетъ отъ стона...
             Когда бъ Гомеръ о пушкахъ вѣдать могъ,
             Я вспомнилъ бы осаду Иліона,
             Какъ сынъ Пріама въ битвѣ былъ убитъ...
             Но не таковъ новѣйшей битвы видъ:
             Штыки и ружья, ядра и мортиры --
             Слова совсѣмъ не нѣжныя для лиры.
  
                                 LXXIX.
  
             О, ты, Гомеръ! Умѣлъ плѣнять ты слухъ,
             Умѣлъ смягчать своимъ напѣвомъ души,
             Могъ шевелить и тѣхъ, кто даже глухъ
             Твой стихъ гремѣлъ и въ морѣ и на сушѣ;
             Твое оружье -- лучше всѣхъ штыковъ,
             Вносившихъ въ міръ слѣды однихъ оковъ,
             И нашихъ дней новѣйшіе герои
             Въ свободѣ не увидятъ новой Трои.
  
                                 LXXX.
  
             О, ты, Гомеръ! Я долженъ описать,
             Какъ гибли люди въ битвѣ, какъ въ заразѣ,
             Гдѣ больше жертвъ могли бъ мы отыскать,
             Чѣмъ у тебя, въ классическомъ разсказѣ.
             Но мнѣ ли здѣсь соперничать съ тобой?
             Ручей ли съ океаномъ вступитъ въ бой!
             Хотя рѣзней и наше поколенье
             Равняется съ древнѣйшимъ безъ сомнѣнья,
  
                                 LXXXI.
  
             Рѣзней не поэтической, живой,--
             А жизнь назвать намъ истиной возможно,--
             Гдѣ истину свѣряемъ мы съ молвой,
             Чтобъ въ промахъ не попасть неосторожно.
             Сейчасъ начнутъ брать крѣпость Измаилъ...
             Гдѣ жь красокъ взять? гдѣ взять къ разсказу силъ?
             О, души всѣхъ героевъ! вашимъ свѣтомъ
             Лучи свои питаетъ солнце лѣтомъ!...
  
                                 LXXXII.
  
             О, Бонапартъ! Гдѣ списокъ жертвъ войны?
             Гдѣ пышные, большіе бюллетени?
             О, Леонидъ, гдѣ Греціи сыны,
             Погибшія страдальческія тѣни?
             О, Цезарь! дайте красокъ мнѣ, цвѣтовъ,
             Чтобъ продолжать разсказъ! Я былъ готовъ,
             Чтобъ славы умирающей отливы
             Въ моихъ стихахъ опять явились живы.
  
                                 LXXXIII.
  
             Да, слава умираетъ, какъ народъ...
             Но снова можетъ въ жизни обновляться
             И каждый часъ, и каждый день и годъ
             Героямъ суждено опять рождаться,
             Когда же мы припомнимъ ихъ дѣла,
             Всю массу добрыхъ подвиговъ и зла,
             То явятся они намъ въ нашей сферѣ
             Какъ мясники... въ громаднѣйшемъ размѣрѣ.
  
                                 LXXXIV.
  
             Медали, ленты, кружева, чины --
             Вотъ всѣхъ людей безсмертныхъ украшенья.
             Мундиры -- лишь дли пальчиковъ дамы,
             Какъ дамамъ вѣера для развлеченья.
             Любой солдатъ, надѣвши свой мундиръ,
             Ужъ думаетъ явиться славнымъ въ міръ.
             Что жь слава -- ты? Спросите поросенка,
             Когда онъ въ полѣ вѣтеръ чуетъ тонко (*).
   (*) Фигуральное выраженіе, заимствованное изъ псалмовъ.
  
                                 LXXXV.
  
             Онъ чувствуетъ его, когда бѣжитъ,
             Какъ настоящій поросенокъ, или...
             Какъ ловкій бригъ, за вѣтромъ онъ спѣшитъ,
             Прибавлю я скорѣе, чтобъ простили
             Мнѣ первое сравненье, а затѣмъ
             Здѣсь кончу пѣсню я и буду нѣмъ,
             За то другая пѣсня, можетъ статься,
             Какъ деревенскій колоколъ раздастся.
  
                                 LXXXVI.
  
             Но, чу! среди полночной тишины
             Замѣтно войска стройное движенье
             И крадутся у крѣпостной стѣны
             Безмолвные отряды, какъ видѣнья.
             А сквозь туманъ льютъ звѣзды блѣдный свѣтъ
             И словно шлютъ прощальный свой привѣтъ,
             Но скоро адскій дымъ передъ стѣною
             Закроетъ все зловѣщей пеленою.
  
                                 LXXXVII.
  
             Умолкнемъ здѣсь. То пауза, когда
             Отъ жизни къ смерти -- шагъ одинъ, мгновенье,
             Когда на мигъ смолкаетъ въ насъ вражда
             И передъ смертью сходитъ примиренье,
             Еще минута -- жизнь проснется вновь,
             Залпъ, крики: маршъ! круговъ польется кровь...
             Ура! Аллахъ! И скоро въ ревѣ битвы
             Сольются и проклятья и молитвы.
  

ПѢСНЯ ВОСЬМАЯ.

  
                                 I.
  
             О, кровь и громъ! Ужасныя слова!...
             Но вѣдь они есть поясненье къ славѣ,
             Я ль виноватъ, что слава такова?
             А потому я съ музою не вправѣ
             Умаливать объ ужасахъ войны.
             Названья ей различныя даны:
             Беллона, Марсъ, но все же въ заключенье
             Не скроемъ мы ихъ страшнаго значенья.
  
                                 II.
  
             Готово все -- огонь, мечи, народъ,
             Чтобъ смерть нести повсюду по дорогѣ,
             И на рѣзню вся армія ползетъ,
             Какъ страшный левъ, ползущій изъ берлоги,
             Какъ гидра изъ болотистыхъ трясинъ, и,
             И этотъ стоголовый исполинъ
             Въ борьбѣ кровавой головы теряетъ --
             И тотчасъ ихъ другими замѣняетъ.
  
                                 III.
  
             Исторія en grand на все глядитъ,
             Но еслибъ мы узнали всѣ детали
             То вѣрно бъ ощутили тайный стыдъ
             И славу войнъ сомнительной прилили.
             Не слишкомъ ли тяжелою цѣной
             Побѣды покупаются войной?
             Не выше ли минута состраданья
             Всѣхъ долгихъ войнъ, убійствъ и истязанья?
  
                                 IV.
  
             Она самодовольство въ насъ родитъ;
             Межь тѣмъ война съ тріумфами похода,
             Со всѣмъ, что въ ней чаруетъ и дивитъ,
             Съ налогами голоднаго народа,
             Съ ея войсками, шедшими впередъ --
             Однихъ людей бездушныхъ увлечетъ...
             Бой, поднятый не за свободу братій,
             Есть рядъ убійствъ, достойнѣйшихъ проклятій.
  
                                 V.
  
             Нѣтъ, славу этихъ войнъ мы не сравнимъ
             Со славой Леонида, Вашингтона:
             Хотѣлось за свободу драться имъ
             Пусть какъ теперь, такъ и по время оно
             Побѣдами дивилъ иной деспотъ,
             Но слава двухъ героевъ не умретъ;
             Ихъ имена признаютъ всѣ народы
             Святымъ и вѣчнымъ лозунгомъ свободы.
  
                                 VI.
  
             Настала ночь и сквозь туманъ ночной
             Лишь только пламя пушекъ прорывалось
             И лентою кровавою одной
             Въ нѣмыхъ струяхъ Дуная отражалось.
             Ревъ баттарей ужасныхъ потрясалъ
             Сильнѣй, чѣмъ громъ, гремящій между скалъ:
             Гроза небесъ насъ рѣдко убиваетъ,
             Но громъ людей неистово терзаетъ.
  
                                 VII.
  
             Одна колонна двигалась впередъ
             И къ приступу готовилась заранѣ,
             Близка аттака страшная -- и вотъ
             Очнулись наконецъ и мусульманѣ
             И встрѣтили отпоромъ христіанъ;
             Тогда земля и волны и туманъ
             Зажглись огнемъ, вся крѣпость запылала
             И словно Этна пламя извергала.
  
                                 VIII.
  
             Надъ крѣпостью пронесся крикъ: "Аллахъ!"
             Зловѣщій грохотъ битвы покрывая,
             И повторился онъ на берегахъ,
             Его шептали волны, повторяя...
             Онъ былъ и вызывающъ, и могучъ,
             И даже наконецъ изъ темныхъ тучъ
             Святое имя это раздавалось...
             "Аллахъ! Аллахъ!" повсюду повторялось.
  
                                 IX.
  
             Къ осадѣ устремились всѣ полки.
             Одна колонна къ крѣпости стремилась,
             Чтобъ бой начать со стороны рѣки
             Но, словно листья сбитыя, ложилась,
             Хотя Арсеньевъ, первый изъ рубакъ,
             Чье имя повторялъ со страхомъ врагъ,
             Ихъ велъ къ рѣзнѣ. "Рѣзня есть -- дочка Божья",
             Сказалъ Вордсвортъ... не вѣрю въ эту ложь я.
  
                                 X.
  
             Ужъ принцъ Де-Линь въ колѣно раненъ былъ;
             Графъ Шапо-Бра (*) (Мой Богъ! вотъ голова-то!)
             Межъ головой и шляпой получилъ
             Ударъ, но крѣпкій лобъ аристократа
             Пробить шальная пуля не могла
             И даже шляпу графа сберегла.
             Такой примѣръ едва ли, впрочемъ, новый:
             Свинцовыхъ пуль не трусить лобъ свинцовый.
   (*) Герцогъ Ришелье.
  
                                 XI.
  
             А въ это время Марковъ генералъ
             Велѣлъ, чтобъ принцу помощь оказали,
             И въ то же время словно не видалъ,
             Какъ вкругъ его солдаты умирали,
             Безъ помощи, прося глотокъ воды;
             Освобождая принца отъ бѣды,
             Онъ въ наказанье самъ въ бѣду попался:
             Разбитъ ядромъ, онъ безъ ноги остался.
  
                                 XII.
  
             Три сотни пушекъ грозно изрыгать.
             Пустились смертоносныя пилюли,
             Чтобъ стали люди кровью истекать.
             Какъ градъ войны, кругомъ свистали пули...
             О, смертный часъ! о, голодъ! о, чума!..
             Ужасны вы, ужасна ваша тьма,
             Но вамъ едва ли выдержать сравненье,
             Съ рѣзнею изступленнаго сраженія.
  
                                 XIII.
  
             Куда въ испугѣ мы не бросимъ взглядъ --
             Вездѣ встрѣчаемъ муки и страданья:
             Тамъ съ хриплымъ крикомъ падаетъ солдатъ,
             Тамъ корчи по землѣ и содраганья...
             Вотъ вся награда сотнямъ храбрецовъ,
             А пощаженныхъ битвою бойцовъ
             Ждетъ ленточка въ петлицу, можетъ статься...
             Но все же слава,-- долженъ я признаться,--
  
                                 XIV.
  
             Мнѣ дорога. Пріятно вѣкъ дожить
             Подъ старость на казенномъ содержаньѣ
             И пенсіонъ за службу получить:
             Для воина онъ -- высшее желанье...
             Притомъ герои нужны для пѣвца?
             И такъ, герои бьются до конца
             За тѣмъ чтобъ ихъ прославили съ трезвономъ;
             А послѣ наградили пенсіономъ.
  
                                 XV.
  
             Передъ рядами грозныхъ баттарей
             Высаживались многіе отряды,
             Чтобъ приступить къ аттакѣ поскорѣй,
             И лѣзли гренадеры сквозь преграды!
             Такъ весело, какъ рѣзвое дитя
             Ползетъ къ колѣнамъ матери шутя,
             Такъ смѣло частоколы пролѣтали,
             Какъ будто на парадъ ихъ призывали.
  
                                 XVI.
  
             То былъ великолѣпный, чудный видъ!..
             Везувій самъ съ такою дикой страстью
             Не могъ бросать осколки скалъ и плитъ
             Своею раскалившеюся пастью...
             Погибла офицеровъ третья часть;
             Безъ нихъ войска могли бы духомъ пасть:
             Стрѣлку собаки нужны, но однако --
             Охотникъ палъ, и не нужна собака.
  
                                 XVII.
  
             Но здѣсь я долженъ повѣсть продолжать,
             Какъ мой герой шелъ по дорогѣ къ славѣ:
             Вѣдь всѣхъ героевъ мнѣ не сосчитать,
             Хоть и они вѣнокъ лавровый вправѣ
             Потребовать отъ каждаго пѣвца,
             Но списокъ ихъ продлился бъ безъ конца,
             И храбрость ихъ вѣнками награждая,
             Не кончилъ бы романа никогда я.
  
                                 XVIII.
  
             И потому твой почтенный трудъ
             Вполнѣ предоставляю я газетамъ:
             Пускай они убитыхъ перечтутъ,
             Помянутъ ихъ съ печалью и привѣтомъ,
             И трижды, трижды будетъ счастливъ тотъ,
             Чье имя журналистъ, не перевретъ;
             Одинъ примѣръ я знаю: Гросъ скончался --
             И послѣ смерти Гровъ онъ назывался.
  
                                 XIX.
  
             Въ разгаръ аттаки брошенъ былъ Жуанъ,
             А съ намъ -- Джонсонъ, и оба нападали,
             Рубя и поражая мусульманъ,
             И шли -- куда?-- они того не знали,
             Но шли впередъ, шагали чрезъ тѣла,--
             Тамъ, гдѣ рѣзня отчаяннѣй была,--
             Друзья разгоряченные являлись
             И словно надъ опасностью смѣялись.
  
                                 XX.
  
             То подвигались нѣсколько впередъ
             Они среди окровавленныхъ труповъ,
             Чтобъ овладѣть у каменныхъ высотъ
             Однимъ изъ выдававшихся уступовъ,
             То отступали медленно назадъ,
             Когда ихъ осыпалъ чугунный градъ;
             По лужамъ крови ноги ихъ скользили
             И умиравшихъ воиновъ давили.
  
                                 XXI.
  
             Въ тотъ день Жуанъ извѣдалъ въ первый разъ
             Военный дымъ. Хотя всю ночь онъ дрался
             И стужу испыталъ въ полночный часъ,
             Отъ холода, быть можетъ, содрогался
             И ждалъ когда изъ массы темныхъ тучъ
             Проглянетъ утра радостнаго лучъ,
             Но все же Донъ-Жуанъ не растерялся
             И бѣгствомъ отъ осады не спасался.
  
                                 XXII.
  
             А если бъ и бѣжалъ -- бѣды въ томъ нѣтъ.
             Такъ многіе герои начинали;
             Припомните, какъ Фридрихъ, сынъ побѣдъ,
             При Мольвицѣ бѣжалъ... мы всѣ бывали
             Въ подобномъ положеніи,-- потомъ,
             Переломивъ себя, шли на проломъ
             И ради денегъ или убѣжденій
             Какъ дьяволы дрались среди сраженій.
  
                                 XXIII.
  
             Онъ былъ, какъ Эринъ прежде называлъ
             На древнемъ языкѣ ирландскомъ, или
             На языкѣ пуническому -- (я зналъ,
             Что мудрецы иные находили
             Сродство между ирландскимъ языкомъ
             И рѣчью Ганнибала. Я знакомъ,
             Съ тѣмъ мнѣніемъ: оно раціонально
             Но только вовсе не надіонально).
  
                                 XXIV.
  
             Онъ былъ, какъ по ирландски говорятъ,
             "Цвѣтъ юности", поэзіи созданье;
             То упиваться страстью быть онъ радъ,
             Жилъ для любви и пылкаго лобзанья,
             То съ радостью бросался въ шумный бой,
             Готовый въ битвѣ жертвовать собой,
             И отдаваясь новымъ ощущеньямъ,
             Считалъ рѣзню пріятнымъ развлеченьемъ.
  
                                 XXV.
  
             Въ любви, какъ и въ бою, онъ веселъ былъ,
             Вполнѣ могла гордиться молодежь имъ;
   тясь. Предупрежденный знакомъ,
             Предъ нею на колѣни палъ Жуанъ,
             Что до поклоновъ вовсе не былъ лакомъ,
             Его смущали нравы этихъ странъ.
             Передъ султаншей также евнухъ черный
             Упалъ во прахъ, склонивъ главу покорно,
  
                                 XCVI.
  
             Венерой, разстающейся съ волной,
             Она возстала, ихъ окинувъ взглядомъ,
             Что затмѣвалъ и блескомъ, и красой
             Сокровища, лежавшія тутъ рядомъ.
             Кивнувъ надменно евнуху рукой,
             Плѣнявшей нѣжной прелестью и складомъ,
             Она его къ себѣ подозвала.
             Какъ лунный свѣтъ рука ея бѣла.
  
                                 XCVII.
  
             Онъ, край ея пурпуроваго платья
             Поцѣловавъ, шептаться съ нею сталъ.
             Красы ея не въ силахъ описать я,
             И лучше -- я стихомъ бы ослѣплялъ:
             Словами невозможно дать понятья
             О совершенствѣ. Свѣтлый идеалъ
             Лишь можетъ рисовать воображенье,
             А потому и слово безъ значенья.
  
                                 XCVIII.
  
             Хоть съ ней давно простилася весна
             (Лѣтъ двадцать шесть ей въ это время было),
             Но все жъ она была красы полна:
             Иныхъ и лѣтъ не побѣждаетъ сила,--
             Надъ временемъ имъ свыше власть дана.
             Шотландская Марія сохранила
             Красу весь вѣкъ и время не могло
             Умалить блескъ Ниноны де-Ланкло.
  
                                 XCIX.
  
             Съ величіемъ царицы, приказанье
             Прислужницамъ султанша отдала.
             Всѣхъ одинако было одѣянье,
             Жуанъ по платью былъ изъ ихъ числа.
             Казалось, такъ невинно ихъ собранье,
             Что каждую изъ нихъ бы взять могла
             Себѣ въ подруги чистая Діана;
             Но не скрывалъ ли взглядъ такой обмана?


  
                                 C.
  
             Прислужницы, почтительный поклонъ
             Отдавъ Гюльбеѣ, скрылися толпою,
             Минуя дверь, въ которую введенъ
             Былъ Донъ-Жуанъ. Богатствомъ и красою
             Той пышной залы восхищался онъ.
             Мнѣ жалокъ тотъ, кто, полный лишь собою,
             Не признаетъ ничьихъ законныхъ правъ,
             Nil admirari -- лозунгомъ избравъ.
  
                                 CI.
  
             "Коль ищете вы счастья,-- удивленье
             Гоните прочь!" Муррея вотъ совѣтъ
             И Крича; но слова ихъ -- повторенье:
             Горацій, вдохновеніемъ согрѣтъ,
             Давно распространялъ такое мнѣнье;
             Съ нимъ Попе заодно; но если бъ свѣтъ
             Не дѣлалъ мощнымъ геніямъ овацій,
             Не пѣли бы ни Попе, ни Горацій.
  
                                 CII.
  
             Когда ушли прислужницы, Баба
             Согнуть колѣни вновь велѣлъ Жуану
             И приложиться, съ подлостью раба,
             Къ ея ногѣ; но словно истукану
             Онъ говорилъ.-- "Грустна моя судьба!--
             Вскричалъ Жуанъ во гнѣвѣ,-- но не стану
             Ни передъ кѣмъ достоинства ронять:
             Лишь туфлю папы можно цѣловать*.
  
                                 СІІІ.
  
             Баба, конечно, дерзостью отвѣта
             Былъ возмущенъ и петлю посулилъ;
             Но предъ самой невѣстой Магомета
             Жуанъ бы ни за что не уронилъ
             Достоинства. Законамъ этикета
             Подвластны всѣ; ихъ свѣтъ всегда цѣнилъ;
             Они не для одной среды придворной,--
             И въ захолустьяхъ люди имъ покорны.
  
                                 СІѴ.
  
             Отъ бѣшенства сверкалъ Жуана взоръ;
             Кастильскихъ предковъ духъ въ немъ пробудился;
             Унизиться считалъ онъ за позоръ
             И съ арміей скорѣе бы сразился,
             Чѣмъ уступилъ. Признавъ напраснымъ споръ,
             Баба уступку сдѣлать согласился
             И для того, чтобъ сразу кончить бой,
             Придумалъ ногу замѣнить рукой.
  
                                 СѴ.
  
             Успѣхомъ увѣнчалось предложенье:
             Не поступилъ бы лучше дипломатъ.
             Тутъ съ евнухомъ, немедля, въ соглашенье
             Вступилъ Жуанъ, что былъ условью радъ.
             Онъ молвилъ:-- "Всякой дамѣ уваженье
             Оказывать приличья намъ велятъ,
             И мы всегда -- такъ принято ужъ это --
             Подходимъ къ ручкѣ для привѣта".
  
                                 СѴІ.
  
             И вотъ Жуанъ, не торопясь ничуть,
             Къ рукѣ султанши подошелъ небрежно;
             А врядъ ли видѣлъ онъ когда-нибудь
             Такой руки породистой и нѣжной.
             Восторженно устами къ ней прильнуть
             Желалъ бы всякій. Ручки бѣлоснѣжной
             Надъ смертными неотразима власть:
             Коснешься къ ней -- и въ сердцѣ дышитъ страсть.
  
                                 CVII.
  
             Окинувъ взглядомъ юношу, Гюльбея
             Велѣла гордо негру скрыться съ глазъ,
             И евнухъ, ей противиться не смѣя,
             Исполнилъ тотчасъ данный ей приказъ,
             Сказавъ Жуану тихо:-- "Не робѣя,
             Приблизьтесь къ ней: васъ ждетъ блаженства часъ!"
             Собой довольный, евнухъ вышелъ смѣло,
             Какъ будто совершилъ благое дѣло.
  
                                 СѴІІІ.
  
             Лишь вышелъ негръ, и вмигъ она покой
             Утратила, волненьемъ объята;
             Кровь прилила багряною струей
             Къ ея лицу. Такъ яркій лучъ заката
             На облака вечернею порой
             Бросаетъ отблескъ пурпура и злата.
             Огонь сверкнулъ въ ея глазахъ большихъ:
             И страсть, и гордость смѣшивались въ нихъ.
  
                                 СІХ.
  
             Ея краса была неоспорима,
             Но сатана съ ней, вѣрно, сходенъ былъ,
             Когда онъ принялъ образъ херувима,
             Чтобъ Еву обольстить, и тѣмъ открылъ
             Неправды путь, столь смертными любимый...
             Въ ней гордость охлаждала сердца пылъ;
             Рабы могли идти за нею слѣдомъ,
             Но рабства гнетъ ей былъ самой невѣдомъ.
  
                                 СХ.
  
             Во всѣхъ ея поступкахъ и словахъ
             Гордыня проявлять себя умѣла;
             Всѣ предъ Гюльбеей падали во прахъ;
             На шеѣ цѣпь у всякаго висѣла
             Въ присутствіи ея; но развѣ страхъ --
             Надежная опора? Можно тѣло
             Поработить, но духъ свое возьметъ:
             Онъ лишь одну свободу признаетъ.
  
                                 СХІ.
  
             Ея улыбка, что красой плѣняла,
             Была высокомѣрія полна;
             Привѣтствіе ея -- и то дышало
             Надменностью; ни передъ кѣмъ она
             Своей главы покорно не склоняла;
             Обычаю восточному вѣрна,
             За поясомъ она кинжалъ носила.
             (Съ такой женой мнѣ бъ трудно ладить было!)
  
                                 CXII.
  
             Она не знала удержу ни въ чемъ.
             Предъ волею ея благоговѣя,
             Толпа рабовъ лишь думала о томъ,
             Чтобы ея малѣйшая затѣя
             Исполнена была. Такимъ путемъ --
             Будь только христіанкою Гюльбея --
             Открыли бъ для нея -- я въ этомъ убѣжденъ --
             И вѣчнаго движенія законъ.
  
                                 CXIII.
  
             Богатства ей безумно расточались
             И прихотямъ ея платили дань;
             Ей деньги никогда въ разсчетъ не брались:
             Чего бъ ни пожелала, все достань.
             Но все жъ охотно ей повиновались,
             Хотя она и деспотизма грань
             Переступала; женщины порою
             Мирились съ нимъ, но не съ ея красою.
  
                                 CXIV.
  
             Нечаянно Жуана увидавъ,
             Она его немедленно велѣла
             Купить. Баба, что подлъ былъ и лукавъ,
             Съ охотою взялся за это дѣло.
             Могла ль она обуздывать свой нравъ?
             Но хитрый негръ свой планъ обдумалъ зрѣло,
             И для того, чтобъ лучше скрыть обманъ,
             Дѣвицей былъ наряженъ Донъ Жуанъ.
  
                                 СХѴ.
  
             Возможно ли такое приключенье?
             Вы странностью его поражены;
             Но вами возбужденныя сомнѣнья
             Султанши сами разрѣшить должны.
             Скажите, развѣ рѣдкое явленье --
             Обманутый монархъ? Въ глазахъ жены
             Онъ только мужъ, какихъ на свѣтѣ много,
             И все идетъ обычною дорогой.
  
                                 CXVI.
  
             Такихъ примѣровъ горестныхъ полна
             Исторія. Но вновь вернусь къ разсказу:
             Гюльбея въ томъ была убѣждена,
             Что все пойдетъ какъ будто по заказу.
             Вѣдь юношу пріобрѣла она
             И думала, что ей удастся сразу
             Его простымъ вопросомъ побѣдить;
             "Христіанинъ, умѣешь ли любить?"
  
                                 CXVII.
  
             Могло бъ такъ быть; но образъ сердцу милый
             Еще Жуанъ носилъ въ груди своей:
             Онъ не забылъ Гайдэ, и съ новой силой
             Его сдавила сердце мысль о ней;
             Онъ вспомнилъ нѣжной дѣвы ликъ унылый,
             Ея любовь, и -- снѣга сталъ бѣлѣй.
             Какъ бы пронзенный острыми стрѣлами,
             Онъ залился горючими слезами.
  
                                 СХѴІІІ.
  
             Такія слезы грудь на части рвутъ:
             Ихъ горечь отравляетъ хуже яда.
             Онѣ свинцомъ расплавленнымъ текутъ.
             Чтобъ слезы лилъ мужчина, сердце надо
             И жизнь его разбить. Тѣ слезы жгутъ.
             А въ нихъ и облегченье, и отрада
             Для женщинъ; мукъ онѣ смываютъ слѣдъ,--
             Для насъ же безпощаднѣй пытки нѣтъ!
  
                                 СХІХ.
  
             Она его утѣшить бы хотѣла,
             Но какъ -- совсѣмъ не знала. Съ юныхъ лѣтъ
             Она съ рабами лишь имѣла дѣло,
             Встрѣчая только ласки и привѣтъ.
             Предъ нею проявляться скорбь не смѣла,
             Ей и во снѣ не представлялось бѣдъ:
             Лелѣяли ее лишь счастья грезы --
             И вдругъ предъ нею проливались слезы!
  
                                 CXX.
  
             Но женщина сердечную печаль
             Всегда не прочь утѣшить, и кручина
             Въ ней будитъ состраданіе. Едва ль
             Одну найдешь, которой сердце -- льдина.
             Гюльбеѣ Донъ-Жуана стало жаль.
             Хоть непонятна ей была причина
             Его рыданій, ими смущена,--
             Невольно вдругъ заплакала она.
  
                                 CXXI.
  
             Но свѣтъ не знаетъ вѣчнаго мученья,
             И, какъ всему, есть и слезамъ предѣлъ.
             Жуанъ унялъ душевное волненье
             И смѣло на Гюльбею посмотрѣлъ.
             Въ глазахъ исчезъ послѣдній лучъ смятенья;
             Хоть онъ предъ красотой благоговѣлъ,
             Но все жъ не могъ переносить безъ боли
             Сознанья, что онъ -- жертва злой неволи...
  
                                 СХХІІ.
  
             Гюльбеѣ приходилось въ первый разъ
             Встрѣчать отпоръ. Она весь вѣкъ внимала
             Лишь лести и мольбамъ; ея приказъ
             Закономъ былъ и все предъ ней дрожало;
             Ей жизни стоить могъ блаженства часъ...
             И что жъ? Ее опасность не смущала;
             А время уносилось безъ слѣда,
             Не принося желаннаго плода.
  
                                 СХХІІІ.
  
             Здѣсь ваше обращаю я вниманье
             На то, что въ взглядахъ Сѣверъ и Востокъ
             Расходятся: для нѣжнаго признанья
             На Сѣверѣ дается дольше срокъ,
             А тамъ одна минута колебанья
             Иль замедленья -- пагубный порокъ;
             Мгновенно тамъ должна рождаться страстность,
             Иль осрамиться вамъ грозитъ опасность.
  
                                 CXXIV.
  
             Жуанъ бы не ударилъ въ грязь лицомъ.
             Но о Гайдэ онъ думалъ и страданье
             Другія чувства заглушало въ немъ;
             Гюльбею онъ оставилъ безъ вниманья;
             Его жъ своимъ считала должникомъ
             Султанша за опасное свиданье.
             То вспыхнувъ вдругъ, а то какъ смерть блѣдна,
             Стояла рядомъ съ юношей она.
  
                                 СХХѴ.
  
             Затѣмъ она дрожащею рукою
             Его схватила руку, страстный взоръ
             Бросая на него съ нѣмой мольбою;
             Просила ласкъ, но встрѣтила отпоръ.
             Подавлена душевною борьбою,
             Она сдержала гнѣвъ, и лишь укоръ
             Сверкнулъ въ очахъ; но страсть въ ней бушевала,
             И вотъ она въ его объятья пала,
  
                                 CXXVI.
  
             Насталъ моментъ опасный; но Жуанъ
             Былъ защищенъ броней сердечной боли
             И гордости; онъ выпрямилъ свой станъ
             И вырвался изъ плѣна: въ рабской долѣ
             Томительнѣе боль сердечныхъ ранъ.
             Онъ такъ сказалъ:-- "Когда орелъ въ неволѣ,
             Не ищетъ онъ подруги, скорбь тая;
             Разврату дань платить не буду я!...
  
                                 СХХѴІІ.
  
             Умѣю ль я любить, ты знать хотѣла?
             Суди о томъ, какъ чту любви законъ,
             Коль страсть твоя мнѣ сердца не согрѣла!
             Я -- рабъ; нарядъ мой жалокъ и смѣшонъ;
             Любовь лишь для свободныхъ; если тѣло
             Поработить порою можетъ тронъ,
             Заставить ползать, сдерживая страсти,
             Все жъ онъ надъ сердцемъ не имѣетъ власти".
  
                                 СХХѴІІІ.
  
             Жуанъ сказалъ лишь правду; но границъ
             Гюльбеи своеволіе не знало;
             По ней, лишь для царей и для царицъ
             И ихъ утѣхъ земля существовала.
             Могли ль предъ нею не склоняться ницъ
             Рабы, когда она повелѣвала?
             Легитимизмъ до выводовъ такихъ
             Доводитъ всѣхъ сторонниковъ своихъ.
  
                                 СХХІХ.
  
             Къ тому жъ ее природа надѣлила
             Такой красой, что нищей будь она,--
             Безспорно бы надъ смертными царила,
             Поклонниковъ толпой окружена.
             Такой красы -- неотразима сила,
             А ей и власть была въ удѣлъ дана:
             Вѣнецъ царицы украшалъ Рюльбею!
             Кто жъ могъ не преклоняться передъ нею?
  
                                 CXXX.
  
             О, юноши! прошу припомнить васъ,
             Какъ необузданъ гнѣвъ старухи страстной,
             Просящей ласкъ, когда она отказъ
             Встрѣчаетъ: месть ея всегда опасна;
             О томъ вы, вѣрно, слышали не разъ.
             Гюльбея же была вполнѣ прекрасна;
             Что жъ чувствовать красавица могла,
             Когда на зовъ отвѣта не нашла?
  
                                 CXXXI.
  
             Припомните, какъ поступила строго
             Пентефрія супруга, Федры месть
             Иль лэди Бури; жаль лишь, что немного
             Въ исторіи такихъ примѣровъ есть.
             На этотъ счетъ уроки педагога
             Не мало пользы могутъ вамъ принесть.
             Опасенъ женскій гнѣвъ; не въ силахъ дать я
             О бѣшенствѣ Гюльбеи вамъ понятья.
  
                                 CXXXII.
  
             Ужасенъ гнѣвъ тигрицы, коль у ней
             Дѣтенышей возьмутъ; но безъ сравненья
             Бываетъ ярость женщины сильнѣй,
             Что привести не можетъ въ исполненье
             Облюбленныхъ желаній и затѣй!
             Терять дѣтей -- тяжелое мученье;
             Утрату же возможности имѣть
             Ихъ въ будущемъ -- еще труднѣй стерпѣть.
  
                                 СХХХІІІ.
  
             Страсть къ размноженью -- вотъ законъ природы;
             Она присуща уткамъ, тиграмъ, львамъ;
             Всѣ размножать хотятъ свои породы.
             Вы посѣщали ль дѣтскія?-- И тамъ
             Ужасный визгъ дѣтей. Въ младые годы
             Ихъ вѣчный крикъ отраденъ матерямъ.
             Что жъ, этотъ фактъ наглядно подтверждаетъ,
             Какъ сильно чувство, что его рождаетъ.
  
                                 CXXXIV.
  
             Сказалъ бы я, что молніи металъ
             Гюльбеи взоръ, но въ этомъ толку мало:
             Въ ея очахъ всегда огонь сверкалъ.
             Сказалъ бы, что лицо ея пылало,--
             Но этимъ бы понятья я не далъ
             О томъ, какъ кровь въ ней сильно бушевала.
             Предъ ней впервые не склонялись ницъ,
             За то и гнѣвъ ея не зналъ границъ!
  
                                 СХХХѴ.
  
             Ужасный гнѣвъ продлился лишь мгновенье,
             А то ее навѣрно бъ онъ убилъ;
             Не можетъ долго длиться изступленье;
             Зловѣщій этотъ мигъ соединилъ
             Въ ея душѣ всѣ адскія мученья;
             Ревущій океанъ съ ней сходенъ былъ,
             Когда онъ точитъ скалы съ злобой фурій;
             Она жъ была одушевленной бурей.
  
                                 СХХХѴІ.
  
             Такую ярость съ вспышкой не сравнить,
             Какъ ураганъ съ дыханіемъ зефира;
             Все жъ не луну хотѣлось ей схватить,
             Какъ Готспуру безсмертнаго Шекспира.
             Хотѣлось ей "убить, убить, убить!"
             (Припомните слова сѣдого Лира),
             Но пылъ ея въ концѣ концовъ угасъ
             И слезы градомъ хлынули изъ глазъ.
  
                                 СХХХѴІІ.
  
             Грозой въ ней гнѣвъ проснулся и грозою
             Безъ словъ пронесся мимо. Женскій стыдъ
             Впервые пробудился въ ней рѣкою,
             Что прорвала плотину и шумитъ;
             Ея онъ душу наводнилъ собою,
             Невыносима боль такихъ обидъ.
             Хоть раны ихъ и жгучи и глубоки,
             Полезны и царямъ порой уроки.
  
                                 СХХХѴІІІ.
  
             Они напоминаютъ имъ про связь,
             Что сочетаетъ смертныхъ, и понятье
             Даютъ о томъ, что все же мы -- не грязь,
             Хоть созданы изъ праха; что, какъ братья,
             Горшки и урны сходны; что, гордясь
             Породой или саномъ, отъ объятій
             Зловѣщей смерти все же не уйдешь...
             Какъ иногда такой урокъ хорошъ!
  
                                 СХХХІХ.
  
             Сперва ей мысль пришла убить Жуана,
             Затѣмъ въ себѣ любовь къ нему убить,
             Затѣмъ, не одобряя эти планы,
             Ей захотѣлось зло его язвить,
             Затѣмъ улечься спать, хоть было рано,
             Потомъ кинжаломъ грудь себѣ пронзить --
             Потомъ дать порку негру, въ знакъ привѣта;
             Но лишь слезами кончилось все это.
  
                                 CXL.
  
             Убить себя хотѣлось ей съ тоски,
             .Да подъ бокомъ она кинжалъ носила,
             А на Востокѣ ткани такъ легки,
             Что въ мигъ одинъ ее бы сталь пронзила;
             Убить Жуана было бъ ей съ руки,
             И что жъ?-- она рѣшенье измѣнила:
             Вѣдь средство плохо, что ни говорить,
             Снять голову, чтобъ сердце побѣдить.
  
                                 CXLI.
  
             Жуанъ былъ сильно тронутъ; съ горькой долей
             Мирился онъ и въ томъ былъ убѣжденъ,
             Что свѣта дня ужъ не увидитъ болѣ
             И что въ мученьяхъ жизнь окончитъ онъ.
             Грѣшить онъ могъ, своей согласно волѣ;
             Ее лишь признавая какъ законъ,
             Онъ презрѣлъ бы и пытки, и угрозы;
             Но женщины его смутили слезы.
  
                                 CXLII.
  
             Онъ потерялъ рѣшимость и, во всемъ
             Себя виня, отказу сталъ дивиться
             (Но почему, не знаю). Онъ о томъ
             Сталъ думать, какъ бы съ нею помириться;
             Жалѣлъ онъ, что пошелъ такимъ путемъ,
             Какъ инокъ, что обѣтомъ тяготится,
             Иль женщина замужествомъ своимъ.
             Сдержать обѣтъ тогда возможно ль имъ?
  
                                 CXLIII.
  
             Онъ смутно бормотать сталъ извиненья,
             Но въ этихъ обстоятельствахъ слова --
             Пустые звуки, чуждые значенья;
             Поэзія и та свои права
             Утратила бъ въ подобномъ положеньи.
             Гюльбея стала таять; но едва
             Клониться къ примиренью стало дѣло,
             Вошелъ Баба смущенно и несмѣло,--
  
                                 CXLIV.
  
             "Подруга солнца и сестра планетъ",--
             Такъ евнухъ ей сказалъ, потупя взоры,--
             Передъ тобой склоняется весь свѣтъ,
             Свѣтилъ и тѣхъ тебѣ послушны хоры.
             Отъ солнца я тебѣ несу привѣтъ,
             Оно само появится здѣсь скоро.
             Какъ свѣтлый лучъ, я посланъ имъ впередъ.
             Надѣюсь, своевременъ мой приходъ".
  
                                 CXLV.
  
             Она сказала: -- "На его сіянье
             Лишь завтра мнѣ хотѣлось бы взглянуть.
             Ну, что жъ, зови альмей; пусть ихъ собранье
             Вокругъ меня блеститъ, какъ млечный путь;
             А ты, гяуръ, коль есть въ тебѣ желанье
             Проступокъ свой загладить чѣмъ-нибудь,
             Устройся такъ, чтобъ между ними скрыться,--
             Султанъ идетъ и надо торопиться*.
  
                                 CXLVI.
  
             Дворецъ, что былъ какъ будто пустъ и нѣмъ,
             Вдругъ ожилъ, облитой горячимъ свѣтомъ;
             Явились одалиски и затѣмъ
             Всѣ евнухи; согласно съ этикетомъ,
             Султанъ, когда свой посѣщалъ гаремъ,
             Заранѣе предупреждалъ объ этомъ.
             Гюльбею изъ своихъ законныхъ женъ
             Любилъ и баловалъ всѣхъ больше онъ
  
                                 CXLVII.
  
             Султанъ былъ строгъ и видъ имѣлъ надменный;
             Крамолой возведенный въ санъ священный,
             Не брился онъ и не снималъ чалмы;
             На тронъ вступилъ онъ прямо изъ тюрьмы.
             Онъ смертный былъ вполнѣ обыкновенный
             (Да въ Турціи назвать не можемъ мы
             Ни одного великаго султана,
             За исключеньемъ развѣ Солимана).
  
                                 CXLVIII.
  
             Обряды всѣ онъ свято исполнялъ,
             Какъ долгъ велитъ намѣстнику Пророка;
             Визирь же государствомъ управлялъ,.--
             Въ занятіяхъ султанъ не видѣлъ прока.
             Онъ женами обманутъ ли бывалъ,
             Намъ не узнать: по правиламъ Востока,
             Разводовъ нѣтъ; считая ихъ за срамъ,
             Въ повиновеньи держатъ женщинъ тамъ.
  
                                 CXLIX.
  
             Онѣ идутъ указанной дорогой.
             Когда жъ порой случается грѣшокъ,
             О преступленьи говорятъ не много:
             Скрываютъ тайну море и мѣшокъ.
             Хоть тамъ не существуетъ прессы строгой,
             Безжалостно бичуется порокъ;
             Напрасно будетъ онъ искать защиты,--
             И грѣхъ наказанъ да и рыбы сыты.
  
                                 CL.
  
             Что мѣсяцъ -- шаръ, султанъ былъ убѣжденъ;
             Но о землѣ онъ былъ иного мнѣнья.
             Могуществомъ своимъ гордился онъ,
             Хотя не зналъ границъ своихъ владѣній;
             Возстаньями порой бывалъ смущенъ,
             Но ихъ считалъ лишенными значенья,--
             Вѣдь никогда съ тѣхъ поръ, какъ онъ царилъ,
             До ,Семи Башенъ" врагъ не доходилъ.
  
                                 CLI.
  
             Въ ту крѣпость лишь порою попадали
             Посланники воюющихъ державъ,
             За то, что много лишняго болтали,
             Не признавая Порты вѣскихъ правъ;
             Ихъ мѣрами крутыми пріучали
             Свой сдерживать неукротимый нравъ;
             Сажали ихъ въ твердыню "Семи Башенъ"
             Для прекращенья всякихъ смутъ и шашенъ.
  
                                 CLII.
  
             Султанъ отцомъ громадной былъ семьи;
             Десятками его дѣтей считали;
             Принцессъ въ дворцахъ держали взаперти
             До свадьбы; за пашей ихъ выдавали;
             Иныхъ вѣнчали даже лѣтъ шести,
             Вы этому повѣрите едва ли,
             Но важная на то причина есть:
             Богатый даръ обязанъ зять принесть.
  
                                 CLIII.
  
             Тамъ принцевъ крови незавидна доля:
             Они свой вѣкъ влачатъ въ тюрьмѣ глухой;
             Что ждетъ ихъ -- тронъ, веревка иль неволя --
             Про то извѣстно лишь судьбѣ одной;
             Ихъ ничему не учатъ; лѣнь -- ихъ холя;
             И если взвѣсить, то изъ нихъ любой
             (Такъ хороша имъ пройденная школа)
             Равно достоинъ петли иль престола.
  
                                 CLIV.
  
             Войдя, его величество султанъ
             Привѣтствовалъ жену съ церемоньяломъ,
             Что требовалъ ея высокій санъ
             Она къ нему съ радушьемъ небывалымъ
             Пошла навстрѣчу. Ласкою обманъ
             Жена желаетъ скрыть. Ей покрываломъ
             Притворство служитъ. Грѣшная жена
             Всегда къ супругу нѣжности полна.
  
                                 CLV.
  
             Султанъ окинулъ взглядомъ все собранье
             И на Жуана въ сонмѣ юныхъ женъ
             Невольно обратилъ вниманье;
             Онъ этимъ видомъ не былъ пораженъ,
             Но у Гюльбеи замерло дыханье.
             "Я вижу,-- такъ женѣ замѣтилъ онъ,--
             "Что у тебя есть новая служанка;
             Мнѣ жаль, что такъ красива христіанка!"
  
                                 CLVI.
  
             Султана необычная хвала
             Какъ громомъ все собранье поразила
             И взоры всѣхъ къ Жуану привлекла;
             Любезность эта и его смутила:
             Чѣмъ дочь гяура въ честь попасть могла?
             Волненье всѣхъ невольно охватило
             И если бъ не придворный этикетъ,
             Гаремъ бы поднялъ шумъ, сомнѣнья нѣтъ.
  
                                 CLVII.
  
             Отчасти турки дѣлаютъ прекрасно,
             Что держатъ взаперти своихъ супругъ;
             Свобода тамъ для женщины опасна,
             Гдѣ яркіе лучи бросаетъ Югъ;
             На Сѣверѣ такъ поступать напрасно:
             Тамъ каждый смертный нравственности другъ
             И бѣлъ, какъ снѣгъ; но жгучія отравы,
             Что Югъ вливаетъ въ жилы, губятъ нравы.
  
                                 CLVIII.
  
             Вотъ почему Востокъ неумолимъ
             И бѣдныхъ женщинъ держитъ въ черномъ тѣлѣ;
             Свобода даже и не снится имъ;
             Тамъ цѣпи брака -- цѣпи въ самомъ дѣлѣ.
             Такихъ воззрѣній вредъ неоспоримъ;
             Гаремъ своей не достигаетъ цѣли,
             И многоженство этому виной,--
             Ну, то ли жить съ одной женой!
  
                                 CLIX.
  
             Здѣсь отдохнуть немного я намѣренъ;
             Хоть бодръ еще и силенъ мой Пегасъ,
             Но правиламъ эпическимъ я вѣренъ,
             Вѣдь классики такъ дѣлали не разъ.
             Какъ видите, примѣръ ихъ не потерянъ.
             Вздохнувъ, опять примуся за разсказъ.
             Такъ отдыхать случалось и Гомеру,
             И я его послѣдую примѣру.
  

Предисловіе къ пѣснямъ VI, VII и VIII.

  
   Подробности осады Измаила въ двухъ изъ нижеслѣдующихъ пѣсенъ (т. е. въ ѴІІ-й и ѴІІІ-й) взяты изъ французской книги -- "Histoire de la Nouvelle Russie". Нѣкоторые эпизоды изъ приключеній Донъ-Жуана, происходили въ дѣйствительности, какъ, напримѣръ, спасеніе малютки. Это случилось съ покойнымъ герцогомъ Ришелье, въ то время волонтеромъ на русской службѣ, а позже основателемъ и благодѣтелемъ Одессы, гдѣ его имя и память всегда будутъ окружены почетомъ.
   Одна или двѣ строфы въ этихъ пѣсняхъ относятся къ покойному маркизу Лондондери; но онѣ были написаны за нѣсколько времени до его смерти, Если бы олигархія маркиза умерла съ нимъ, я бы выпустилъ эти строфы; но я не вижу въ обстоятельствахъ его смерти или его жизни ничего такого, что должно помѣшать свободно выражать общее мнѣніе всѣхъ, порабощеніе которыхъ составляло цѣль всей его жизни. Можетъ быть, въ частной жизни онъ былъ милымъ человѣкомъ, хотя возможно, что онъ и не былъ таковымъ, но до этого обществу нѣтъ дѣла. Оплакивать же его смерть будетъ достаточно времени, когда Ирландія перестанетъ скорбѣть о его рожденіи. Что касается его дѣятельности какъ министра, то я, вмѣстѣ со многими милліонами людей, считалъ его самымъ деспотичнымъ въ своихъ замыслахъ и самымъ слабымъ по уму изъ всѣхъ тирановъ. Дѣйствительно, впервые со времени норманновъ, Англія терпѣла обиды отъ министра, неумѣвшаго даже говорить по-англійски, и парламентъ подчинялся приказамъ, отданнымъ на языкѣ Шеридановской м-ссъ Малапропъ.
   О смерти его можно только сказать, что если бы какой нибудь несчастный радикалъ, какъ, напр., Вадингтонъ или Ватсонъ, перерѣзалъ себѣ горло, то его бы просто зарыли на перекресткѣ. Но министръ былъ изящнымъ безумцемъ -- чувствительнымъ самоубійцей; онъ только перерѣзалъ себѣ сонную артерію (да будетъ благословенна ученость!), и его хоронятъ съ почестями въ Вестминстерскомъ аббатствѣ! Газеты полны скорбныхъ стенаній, коронеръ произноситъ хвалебную рѣчь надъ окровавленнымъ тѣломъ умершаго (вотъ Антоній, достойный такого Цезаря), и раздаются тошнительныя лицемѣрныя рѣчи заговорщиковъ противъ всего искренняго и честнаго. Смерть его была такова, что законъ долженъ былъ считать его однимъ изъ двухъ -- или преступникомъ или сумасшедшимъ,-- и въ томъ и въ другомъ случаѣ панегирики ему были неумѣстны. Въ жизни своей онъ былъ -- тѣмъ, что всѣ знаютъ и что половина міра будетъ чувствовать еще много лѣтъ, если только его смерть не послужитъ урокомъ для оставшихся въ живыхъ европейскихъ Сеяновъ. Утѣшительно, по крайней мѣрѣ, что гонители народа не всегда бываютъ счастливыми людьми и что въ нѣкоторыхъ случаяхъ они сами осуждаютъ свои дѣла и предвосхищаютъ приговоръ человѣчества. Забудемъ объ этомъ человѣкѣ; и пусть Ирландія извлечетъ прахъ своего Гратана изъ Вестминстера. Неужели патріотъ человѣчества долженъ покоиться рядомъ съ Вертеромъ политики!!!
   Что касается до другого рода неудовольствій, возбужденныхъ уже изданными пѣснями настоящей поэмы, то я удовольствуюсь двумя цитатами изъ Вольтера:--"Цѣломудріе покинуло сердца и пріютилось на устахъ"... "Чѣмъ болѣе падаютъ нравы, тѣмъ сдержаннѣе становится выраженіе: люди возмѣстить скромностью рѣчи утрату добродѣтели".
   Эти слова вполнѣ примѣнимы къ низкимъ лицемѣрамъ, отравляющимъ современное англійское общество, и это единственный отвѣтъ, котораго они заслуживаютъ. Избитая и щедро расточаемая кличка богохульника, вмѣстѣ съ кличками радикала, либерала, якобинца и т. д., ежедневно повторяется продажными писаками, и прозвища эти должны быть пріятны всѣмъ, кто помнитъ, къ кому они первоначально примѣнялись. Сократъ и Іисусъ Христосъ были казнены за богохульство, и вслѣдъ за ними были и будутъ осуждаемы за ту же вину многіе, осмѣлившіеся возстать противъ попранія имени Господня и насилія надъ человѣческими чувствами. Но преслѣдованіе не означаетъ опроверженія и даже торжества: "несчастный еретикъ", какъ его называютъ, вѣроятно, счастливѣе въ своей тюрьмѣ, чѣмъ самый надменный изъ его преслѣдователей. Я не касаюсь его убѣжденій -- они могутъ быть вѣрны или ложны, -- но онъ за нихъ страдалъ, и самое страданіе во имя совѣсти привлекаетъ больше прозелитовъ деизму, чѣмъ примѣръ иновѣрныхъ прелатовъ -- сторонниковъ христіанству, чѣмъ самоубійство государственныхъ дѣятелей создастъ приверженцевъ насилія, чѣмъ примѣръ преуспѣвающихъ человѣкоубійцъ привлечетъ союзниковъ безбожному союзу, который оскорбляетъ міръ, присвоивъ себѣ названіе "Священнаго". Я вовсе не хочу попирать обезчещенныхъ или мертвыхъ людей, но было бы хорошо, если бы представители классовъ, изъ которыхъ эти люди вышли, нѣсколько умѣрили свое ханжество; оно составляетъ самое позорное пятно нашего неискренняго, лживаго времени себялюбивыхъ хищниковъ и... Но я кончаю на этотъ разъ. Пиза, іюль, 1822.
  


  

ПѢСНЬ ШЕСТАЯ.

  
                                 I.
  
             "Минуты есть прилива и отлива
             Въ дѣлахъ людей"-- такъ говоритъ Шекспиръ
             Воспользуйся минутою счастливой --
             И жизнь ты превратишь въ роскошный пиръ;
             Но пропустить ее инымъ не диво.
             Сознаться надо, странно созданъ міръ:
             Одинъ конецъ имѣетъ лишь значенье;
             Гдѣ думаешь погибнуть, тамъ -- спасенье.
  
                                 II.
  
             Приливы и отливы тоже есть
             Въ дѣлахъ и жизни женщинъ. Это -- море,
             Котораго теченій и не счесть;
             Довѣриться ему -- бѣда и горе.
             Мужчиной правятъ воля, умъ и честь;
             А женщина съ разсудкомъ часто въ ссорѣ,
             Она лишь сердцу щедро платитъ дань;
             Кто прихотямъ ея укажетъ грань?
  
                                 III.
  
             Красавица, что жертвовать готова
             Вселенной, трономъ, жизнью, чтобы пасть
             Лишь къ милому въ объятья; что оковы
             Не признаетъ и вѣритъ только въ страсть --
             Опасна всѣмъ: ея всесильны ковы;
             Съ ней демона сравниться можетъ власть,
             Коль демонъ есть; когда она полюбитъ,--
             Отдавшись ей, кто душу не погубитъ...
  
                                 IV.
  
             Не разъ страдалъ отъ честолюбцевъ свѣтъ
             И кровь, по ихъ винѣ, лилась рѣкою;
             Когда же страсть -- причина тяжкихъ бѣдъ,
             Мириться съ зломъ готовы мы порою.
             Безсмертіе не славою побѣдъ
             Стяжалъ Антоній; жертвуя собою
             Для Клеопатры, власть утратилъ онъ,
             Но славенъ сталъ, хоть былъ и побѣжденъ.
  
                                 V.
  
             Мнѣ жаль, что сорокъ лѣтъ тогда ей было,
             Да и Антоній былъ довольно старъ.
             Любовь лишь въ цвѣтѣ лѣтъ -- восторгъ и сила;
             Цѣной всѣхъ царствъ ея не купишь чаръ,
             Какъ молодость пройдетъ. Я отдалъ милой,
             За неимѣньемъ царствъ, безцѣнный даръ:
             Я отдалъ ей всѣ грезы первой страсти;
             Ихъ воскресить, увы, не въ нашей власти!
  
                                 VI.
  
             Даръ юности такъ примется ль отъ насъ,
             Какъ лепта отъ вдовицы -- неизвѣстно;
             Но все скажу, что безъ любви прикрасъ
             На свѣтѣ было бъ холодно и тѣсно.
             "Богъ есть любовь",-- твердили намъ не разъ,
             Но и любовь вѣдь тоже богъ прелестный;
             По крайней мѣрѣ имъ она была,
             Когда земля не знала слезъ и зла.
  
                                 VII.
  
             Оставилъ я въ опасномъ положеньи
             Героя, хоть совсѣмъ не жалокъ онъ.
             Запретный плодъ вкушать вѣдь наслажденье,
             Но горе, коль проступокъ уличенъ:
             Султаны не имѣютъ снисхожденья
             Къ такимъ грѣхамъ. Не такъ судилъ Катонъ:
             Прославленный герой любезно другу
             На время уступилъ свою супругу.
  
                                 VIII.
  
             Я не могу Гюльбею не хулить,
             Хотя бъ хула сулила мнѣ напасти;
             Но я привыкъ лишь правду говорить.
             Гюльбей умъ былъ слабъ, а сильны страсти;
             Вотъ почему, быть можетъ, измѣнить
             Она рѣшилась мужу. Мало власти,--
             Нужна любовь. Султанъ же много женъ
             Имѣлъ, притомъ ужъ былъ немолодъ онъ.
  
                                 IX.
  
             Коль вычисленья я себѣ позволю,
             Плачевны будутъ выводы мои:
             Султанъ былъ старъ, а женъ имѣлъ онъ вволю;
             Имъ -- каждой -- доказательства любви
             Лишь выпадали изрѣдка на долю...
             Такъ плохо жить, когда огонь въ крови.
             Гюльбея щедро страсти дань платила,
             А сердцу постоянство только мило.
  
                                 X.
  
             Въ любви у женщинъ нравъ неукротимъ;
             Ревниво защищать свои владѣнья
             Онѣ всегда готовы. Горько имъ
             Сносить такой позоръ, какъ нарушенье
             Ихъ вѣскихъ правъ, и уступать другимъ
             Хоть часть того, что въ ихъ распоряженьи.
             Невыносима боль такихъ обидъ,
             И женщина всегда за нихъ отмститъ.
  
                                 XI.
  
             Востоку тоже не легко измѣны
             Переносить; нерѣдко жены тамъ
             Изъ ревности готовы дѣлать сцены
             Не въ мѣру расходившимся мужьямъ.
             Конечно, нѣтъ у нихъ такой арены
             Для дѣйствій, какъ у христіанскихъ дамъ,
             Но все жъ ихъ страсти сильны и глубоки.
             Кровавыхъ драмъ не мало на Востокѣ.
  
                                 XII.
  
             Гюльбею больше всѣхъ изъ женъ своихъ
             Любилъ султанъ; но было ль ей пріятно
             Съ нимъ ложе раздѣлять въ числѣ другихъ?
             Мнѣ многоженство просто непонятно;
             Не мало отъ него послѣдствій злыхъ,
             Не говоря о скукѣ необъятной,
             Что порождаетъ горечь вѣчныхъ смутъ.
             Съ одной женой и то справляться трудъ.
  
                                 XIII.
  
             Великій падишахъ... (Подобострастно
             Къ монархамъ относиться всякій радъ;
             Предъ ними преклоняться всѣ согласны,
             Пока -червякъ, голодный демократъ,
             Ихъ въ кормъ не обратитъ). Съ улыбкой страстной
             Султанъ, любовью пламенной объятъ,
             Приблизился къ Гюльбеѣ. Онъ за это
             Ждалъ отъ нея и ласки и привѣта.
  
                                 XIV.
  
             Но здѣсь оговорюсь я; дѣло въ томъ,
             Что ласкамъ можемъ вѣрить не всегда мы,--
             Въ нихъ часто ложь. Со шляпой иль чепцомъ,
             Что въ видѣ украшенья носятъ дамы,
             Онѣ сходны,-- вѣдь сбросить нипочемъ
             Уборъ, что только роль играетъ рамы:
             Онъ къ головѣ нисколько не пришитъ;
             Такъ и при ласкахъ часто сердце спитъ.
  
                                 XV.
  
             Стыда румянецъ, трепетъ сладострастья,
             Что женщина готова скрыть скорѣй,
             Чѣмъ выказать, невольный вздохъ участья --
             Вотъ признаки любви; ихъ нѣтъ вѣрнѣй;
             Для женщины тогда свиданье -- счастье;
             Кривить душой тогда къ чему же ей?
             Для истинной любви всегда опасность --
             Излишняя холодность, также страстность.
  
                                 XVI.
  
             Притворный пылъ на скользкій путь ведетъ;
             Но если жаръ излишній и неложенъ,
             Не можетъ длиться онъ -- всегда разсчетъ
             На чувственность и плохъ, и ненадеженъ.
             Такого капитала переходъ
             Въ другія руки съ легкостью возможенъ
             При малой скидкѣ. Также неумны
             Тѣ женщины, что слишкомъ холодны.
  
                                 XVII.
  
             Холодности насъ сердитъ видъ унылый;
             Кто не лелѣетъ свѣтлую мечту --
             Забросить искру страсти въ сердце милой?
             Сердечный холодъ губитъ красоту;
             Иной отдать готовъ и жизнь, и силы,
             Чтобы найти взаимность "Medio tu
             Tutlssimus ibis" -- такъ гласитъ Горацій;
             Его слова -- девизъ любви всѣхъ націй.
  
                                 XVIII.
  
             Здѣсь слово "tu" излишне, но мой стихъ
             Нуждался въ немъ, и, не имѣя права,
             Его вклеилъ я: вышла изъ плохихъ
             Съ гекзаметромъ вставнымъ моя октава.
             Просодія не признаетъ такихъ
             Погрѣшностей, что для стиха отрава
             Но все жъ въ цитатѣ нравственный урокъ;
             Читателю пойти онъ можетъ въ прокъ.
  
                                 XIX.
  
             Гюльбея ловко справилась съ задачей.
             Успѣхъ вѣнчаетъ дѣло; нуженъ онъ
             Въ любви, какъ въ туалетѣ; все -- въ удачѣ!
             Увы, неправдѣ міръ воздвигнулъ тронъ!
             Лгутъ дамы; намъ же поступать иначе
             Порой нельзя. Но всѣмъ любовь -- законъ;
             Страсть къ размноженью насъ весь вѣкъ тревожитъ
             И въ насъ ее убить лишь голодъ можетъ.
  
                                 XX.
  
             Итакъ, пусть спятъ султанша и султанъ.
             Кровать -- не тронъ; имъ можетъ сладко слаться.
             Но на яву какъ горестенъ обманъ,
             Гдѣ мы мечтали жизнью наслаждаться!..
             Житейскихъ неудачъ тяжелъ изъянъ;
             Намъ съ легкими порой труднѣй справляться,
             Чѣмъ съ крупными; ихъ губитъ душу ядъ;
             Такъ камень пробиваетъ капель рядъ.
  
                                 XXI.
  
             Сварливая жена; упрямый съ дѣтства
             Ребенокъ-неслухъ; конь, что захромалъ;
             Жидовскій долгъ, что заплатить нѣтъ средства;
             Шалунъ капризный; песъ, что боленъ сталъ;
             Старуха, что лишила насъ наслѣдства,
             Другимъ отдавъ желанный капиталъ,--
             Все это вздоръ; но можно ль безъ страданья
             Переносить такія испытанья?
  
                                 XXII.
  
             Людей, скотовъ, а также векселя
             Я отправляю къ чорту, какъ философъ;
             Конечно, исключаю женщинъ я
             Изъ этихъ добровольныхъ чорту взносовъ.
             Въ мечты погружена душа моя;
             Но что душа и мысль?-- Такихъ вопросовъ
             Не разрѣшить,-- ихъ смыслъ сокрытъ для всѣхъ,--
             И ихъ отправить къ чорту бы не грѣхъ.
  
                                 XXIII.
  
             Все проклинать я изъявилъ согласье.
             Но что мои проклятья?-- Звукъ пустой.
             Анаѳема святого Аѳанасья --
             Вотъ образецъ, какъ попирать ногой
             Лежачаго врага. Читалъ не разъ я
             Съ глубокимъ умиленьемъ трудъ святой;
             Въ молитвенникахъ всѣхъ творенье это --
             Какъ радуга блеститъ во время лѣта.
  
                                 XXIV.
  
             Заснулъ султанъ, но не его жена.
             Какъ тяжелы для женъ преступныхъ ночи!
             Ихъ страсть томитъ, онѣ не знаютъ сна,
             И свѣта ждутъ усталыя ихъ очи.
             А ночь все длится, призраковъ полна,
             Которыхъ отогнать -- увы! -- нѣть мочи;
             Онѣ лежатъ въ жару, боясь къ тому жъ,
             Чтобъ не проснулся нелюбимый мужъ...
  
                                 XXV.
  
             Ни мягкій пухъ подушки бѣлоснѣжной,
             Ни балдахинъ изъ ткани дорогой
             Отъ муки не спасаютъ неизбѣжной,
             Когда проснется страсти роковой
             Въ груди жены преступной пылъ мятежный.
             Какъ трудно ей владѣть собой!..
             Супружество, конечно, лотерея,
             И въ этомъ вамъ живой примѣръ Гюльбея.
  
                                 XXVI.
  
             Вотъ удалиться всѣмъ сигналъ былъ данъ.
             Красавицы, поклонъ отвѣсивъ низкій,
             Направились къ сералю. Донъ Жуанъ,
             Къ нимъ, какъ извѣстно, по одеждѣ близкій,
             Пошелъ въ гаремъ, какъ приказалъ султанъ.
             Безмолвно удалились одалиски,
             А жажда страсти ихъ вздымала грудь.
             Такъ птичка въ клѣткѣ къ волѣ ищетъ путь.
  
                                 XXVII.
  
             Калигула -- что за злодѣй, о Боже!--
             Жалѣлъ, что не съ одною головой
             Весь міръ, чтобъ отрубить ее... Я тоже,
             Какъ онъ, томился странною мечтой
             Въ другомъ лишь родѣ (былъ я помоложе);
             Желалъ я, чтобы женщинъ свѣтлый рой
             Имѣлъ одни уста, чтобъ въ упоеньи
             Расцѣловать ихъ всѣхъ въ одно мгновенье.
  
                                 XXVIII.
  
             Завидую тебѣ, о Бріарей,
             Коль у тебя такъ разныхъ членовъ много,
             Какъ рукъ и главъ; но все женой твоей
             Не суждено моей быть музѣ строгой,--
             Женою стать Титана страшно ей;
             Къ тому жъ намъ въ Патагонью не дорога.
             Итакъ, примуся снова за разсказъ
             И къ лилипутамъ вновь верну я васъ.
  
                                 XXIX.
  
             Жуанъ оставилъ царскія палаты
             И двинулся съ толпою юныхъ женъ
             Къ гарему, сладкимъ трепетомъ объятый.
             Конечно, рисковалъ не мало онъ...
             (Вѣдь за безчестье въ Турціи нѣтъ платы,
             И такса только въ Англіи законъ!)
             Жуанъ, забывъ опасность, страстнымъ взглядомъ
             Впиваться сталъ въ альмей, съ нимъ шедшихъ рядомъ.
  
                                 XXX.
  
             Но роли онъ не забывалъ своей.
             Въ сопровожденьи евнуховъ, толпою
             По анфиладѣ залъ и галлерей
             Шли чинно одалиски. За собою
             Начальница вела ихъ, Передъ ней
             Дрожалъ гаремъ. За нравовъ чистотою
             Ей наблюдать былъ строгій данъ приказъ.
             Она въ гаремѣ "матерью" звалась.
  
                                 XXXI.
  
             "Мать дѣвъ" въ дворцѣ султана -- титулъ лестный
             (Де-Тотъ и Кантемиръ вамъ указать
             На это могутъ), все жъ мнѣ неизвѣстно,
             Была ль старуха въ самомъ дѣлѣ мать,
             И было ли притомъ вполнѣ умѣстно
             Названье дѣвъ дѣвицамъ тѣмъ давать.
             Старуха ихъ держала въ черномъ тѣлѣ,
             Чтобы онѣ пошаливать не смѣли.
  
                                 XXXII.
  
             Нетрудно было ей исполнить долгъ,--
             Затворы помогали ей и стѣны
             И евнуховъ усердныхъ цѣлый полкъ.
             Коль нѣтъ мужчинъ, возможны ли измѣны?
             Тогда въ такомъ надзорѣ есть ли толкъ?
             Въ гаремѣ дни неслись безъ перемѣны.
             Въ Италіи такъ въ кельяхъ жизнь течетъ;
             Для страсти тамъ одинъ исходъ.
  
                                 XXXIII.
  
             Какой же?-- Благочестье съ чистотою.
             Нескромны вы, такой вопросъ мнѣ давъ.
             Я продолжаю. Тихою стопою
             Альмеи шли, свой сдерживая нравъ;
             Такъ лиліи уносятся рѣкою.
             Но вѣдь рѣка быстра, и я неправъ:
             Онѣ шли тихо. Съ озеромъ, что нѣмо,
             Сходнѣе было шествіе гарема.
  
                                 XXXIV.
  
             Когда онѣ къ себѣ домой пришли
             И стража Скрылась,-- какъ мальчишки въ школѣ,
             Какъ волны, что плотину унесли,
             Какъ птички, какъ безумные на волѣ,
             Какъ жены, что свободу обрѣли,
             Иль какъ ирландцы на базарномъ полѣ,--
             Онѣ всѣ разомъ, словно сговорясь,
             Запѣли вдругъ, танцуя и смѣясь.
  
                                 XXXV.
  
             Конечно, занялись всѣ безъ изъятья
             Подругой новой. Толки любитъ свѣтъ:
             Нашли онѣ, что не къ лицу ей платье,
             Что у нея безспорно вкуса нѣтъ,
             Что о серьгахъ у ней нѣтъ и понятья;
             Не всѣмъ она казалась въ цвѣтѣ лѣтъ;
             Нашли, что ростъ мужской она имѣла,
             Жалѣя, что лишь въ этомъ сходствѣ дѣло.
  
                                 XXXVI.
  
             Однако же всѣ согласились въ томъ,
             Что новая пришелица прекрасна;
             Что въ Грузіи красивѣе лицомъ
             Отыскивать невольницу напрасно;
             Смѣшно вводить такихъ красавицъ въ домъ,--
             То можетъ для Гюльбеи быть опасно:
             Въ султанѣ къ ней остыть вѣдь можетъ страсть;
             Тогда другой онъ дастъ любовь и власть.
  
                                 XXXVII.
  
             Всего страннѣй, что, осмотрѣвъ подругу,
             Ея не разнесли и въ пухъ, и въ прахъ;
             Такого безпристрастія въ заслугу
             Нельзя не ставить имъ. Во всѣхъ странахъ
             Несправедливы женщины другъ къ другу;
             На то причины: ревность, зависть, страхъ. *
             Красивыхъ лицъ онѣ не переносятъ
             И красоту всегда, вездѣ поносятъ.
  
                                 XXXVIII.
  
             Гаремъ, что на хвалы не тратилъ словъ,
             Себѣ позволилъ сдѣлать исключенье;
             Но вѣрно есть симпатіи половъ,--
             Къ Жуану непонятное влеченье
             Я объяснить такимъ путемъ готовъ.
             Что эта сила: вражье навожденье
             Иль магнетизмъ?.. Предметъ мнѣ незнакомъ,
             И спора я не подниму о томъ.
  
                                 XXXIX.
  
             Симпатіей ихъ грудь была объята
             Къ подругѣ юной. Дружбою святой
             То чувство было новое богато;
             Инымъ хотѣлось звать ее сестрой;
             Другимъ въ ней было бъ лестно видѣть брата,
             Что предпочли бъ въ странѣ своей родной
             И самому намѣстнику Пророка,--
             Красавца какъ не полюбить глубоко!..
  
                                 XL.
  
             Изъ юныхъ женъ, что помѣщалъ гаремъ,
             Она троимъ понравилась всѣхъ болѣ
             И головы вскружила имъ совсѣмъ:
             Дуду роскошной, Катенькѣ и Лолѣ.
             Краса въ удѣлъ досталася имъ всѣмъ,
             Но даже въ незначительнѣйшей долѣ
             Никто бы сходства въ нихъ найти не могъ;
             Лишь дружбы пылъ сойтися имъ помогъ.
  
                                 XLI.
  
             Смугла и горяча, какъ индіанка,
             Казалась Лола. Въ Катенькѣ собой
             Плѣняла ножка, гордая осанка
             И глазокъ голубыхъ огонь живой,
             Что для любви услада и приманка.
             Ей Грузія была родной страной.
             Въ Дуду дышали лѣнь и сладострастье.
             Кто не нашелъ бы съ ней восторговъ счастья!
  
                                 XLII.
  
             Съ Венерою заснувшею сходна
             Была Дуду; но всякій, я увѣренъ,
             Любуясь ей, лишиться могъ бы сна.
             Красѣ античный типъ ея былъ вѣренъ.
             Быть можетъ, черезчуръ была полна
             Дуду" но все жъ я вовсе не намѣренъ
             Ее хулить и, право, бы немогъ
             Въ ней отыскать какой-нибудь порокъ.
  
                                 XLIII.
  
             Въ ней не было большого оживленья,
             Но утромъ мая вѣяло отъ ней;
             Въ ея лицѣ читалося томленье
             И нѣга умѣряла блескъ очей.
             На умъ пришло мнѣ новое сравненье:
             Со статуей, что создалъ Прометей,
             Когда въ ней жизнь впервые закипѣла,
             Мою Дуду могу сравнить я смѣло.
  
                                 XLIV.
  
             -- "А какъ,-- спросила Лола,-- звать тебя?"
             -- "Жуанною".-- "Какъ мило имя это!"
             -- "Откуда ты?"-- сказала Катя.-- "Я --
             Испанка".-- "Но въ какой же части свѣта
             Испанія?" "О, милая моя,
             На твой вопросъ позорно ждать отвѣта!
             Испанія -- то островъ, что лежитъ
             Близъ Африки. Того не вѣдать -- стыдъ!"
  
                                 XLV.
  
             Въ невѣжествѣ такъ Катю укоряла
             Язвительная Лола. Томныхъ глазъ
             Дуду съ Жуанны милой не спускала;
             Рукой ей кудри гладила не разъ,
             Играя молча тканью покрывала.
             Притомъ вздыхать случалось ей подчасъ
             По добротѣ; ей было жаль бѣдняжки,
             Которой крестъ нести достался тяжкій.
  
                                 XLVI.
  
             Начальница къ дѣвицамъ подошла.
             -- "Пойти на отдыхъ намъ теперь бы кстати,--
             Она сказала:-- Жаль, что не могла
             Я для Жуанны отыскать кровати.
             Конечно, завтра справлю всѣ дѣла
             (Гаремъ, едва дыша, ловилъ слова тѣ)...
             Но все жъ грѣху мнѣ слѣдуетъ помочь,
             И съ ней должна провесть я эту ночь".
  
                                 XLVII.
  
             На это Лола молвила:-- "Мамаша!
             Я въ вѣкъ не допущу, чтобъ кто нибудь
             Васъ безпокоить сталъ: здоровье ваше
             Изъ слабыхъ; не придется вамъ заснуть.
             Я лягу, такъ и быть, съ подругой нашей;
             Сейчасъ же укажу ей къ спальнѣ путь".
             Тутъ Катенька вдругъ закричала:-- "Что же,
             И я готова раздѣлить съ ней ложе.
  
                                 XLVIII.
  
             Къ тому же спать боюся я одна.
             Когда я въ спальнѣ, страхъ мнѣ сердце гложетъ:
             Мнѣ чудится, что комната полна
             Уродливыхъ чертей; меня тревожитъ
             Ихъ сонмъ; порой совсѣмъ не знаю сна.
             Заснуть подруга вѣрно мнѣ поможетъ".
             -- "Коль это такъ -- старуха ей въ отвѣтъ,--
             Не спать Жуаннѣ, въ томъ сомнѣнья нѣтъ!
  
                                 XLIX.
  
             "Нѣтъ, не отправлю Лолу я съ Жуанной",
             Сказала мать:-- "на то причины есть.
             У Катеньки привычки тоже странны
             И всѣхъ ея причудъ не перечесть...
             Дуду скромнѣе всѣхъ, съ ней сонъ желанный
             Жуаннѣ, я увѣрена, обрѣсть!"
             Дуду на то не молвила ни слова:
             Она молчать всегда была готова.
  
                                 L.
  
             Дуду старуху чмокнула межъ глазъ;
             А Катеньку и Лолу -- въ обѣ щеки;
             Затѣмъ она, съ подругами простясь,
             Съ Жуанною ушла въ покой далекій,
             Гдѣ спалъ гаремъ. Старухи злой приказъ,
             Конечно, возбудить бы могъ упреки
             И юныхъ женъ неудержимый гнѣвъ,
             Но строгостью смиряли пылкихъ дѣвъ.
  
                                 LI.
  
             Дуду съ Жуанной очутились въ "одѣ",
             Роскошной залѣ, гдѣ кроватей рядъ
             Стоялъ (то -- спальня въ нашемъ переводѣ).
             Во всѣхъ гаремахъ дамы вмѣстѣ спятъ.
             Въ гаремахъ я бывалъ и, что тамъ въ модѣ,
             Я изучилъ и описать вамъ радъ.
             Все въ "одѣ" есть, что только дамамъ мило:
             Съ Жуанною и лишнее тамъ было.
  
                                 LII.
  
             Дуду красой не поражала глазъ,
             Но прелести была неизъяснимой
             Она полна. Все въ ней плѣняло васъ,
             Все къ ней влекло; никто пройти бы мимо
             Не могъ, красѣ подобной не дивясь.
             Такая красота неуловима,
             И съ лицъ такихъ порою средства нѣтъ
             Художнику похожій снять портретъ.
  
                                 LIII.
  
             Дуду собой ландшафтъ напоминала,
             Гдѣ тишь и гладь видны со всѣхъ сторонъ.
             Душевныхъ бурь она совсѣмъ не знала.
             Со счастьемъ сходенъ свѣтлый сердца сонъ.
             Въ страстяхъ кипучихъ, вѣрьте, толку мало:
             Не разъ встрѣчалъ я въ жизни бурныхъ женъ,
             Не разъ видалъ и бури на просторѣ,
             И что жъ?-- По мнѣ, не такъ опасно море.
  
                                 LIV.
  
             Дуду была задумчива порой,
             Но не грустна (она серьезна съ дѣтства
             Всегда была); порочною мечтой
             Смутить ее наврядъ нашлось бы средство.
             Такъ мало занималася собой
             Дуду, такъ мало было въ ней кокетства,
             Что, хоть семнадцать лѣтъ ужъ было ей,
             Не сознавала красоты своей.
  
                                 LV.
  
             Зато она была добромъ богата,
             Какъ вѣкъ, что называютъ золотымъ,
             Хоть человѣкъ тогда не вѣдалъ злата
             (Мы часто противъ логики грѣшимъ:
             Отъ non lucendo .слово lucus взято),
             Но я не прочь въ нашъ вѣкъ путемъ такимъ
             Все затемнять. Такъ мнѣнья наши шатки,
             Что и для чорта въ нихъ однѣ загадки.
  
                                 LVI.
  
             Я думаю, что смертныхъ жалкій родъ
             Составленъ изъ коринѳскаго металла,
             Который смѣсью разныхъ былъ породъ,
             Но гдѣ, однако, мѣдь преобладала.
             Опять пустилъ я отступленье въ ходъ.
             Прости меня, читатель: я не мало
             Передъ тобою грѣшенъ, но свой нравъ
             Я не сдержу, хотя бъ ты былъ и правъ.
  
                                 LVII.
  
             Пора подумать снова о романѣ.
             Итакъ, опять къ разсказу перейду:
             Подробно Донъ Жуану, иль Жуаннѣ,
             Въ гаремѣ показала все Дуду.
             Не тратя словъ ни для похвалъ, ни брани,
             Для молчаливой женщины найду
             Сравненье, что быть можетъ неудобно:
             Она грозѣ безъ отзвуковъ подобна.
  
                                 LVIII.
  
             Затѣмъ Дуду о нравахъ этихъ странъ
             Жуаннѣ постаралась дать понятье.
             (Все у меня Жуанною Жуанъ:
             Причина та, что онъ былъ въ женскомъ платьѣ)
             Сказала, какъ неумолимъ султанъ,
             Какъ всѣ должны въ гаремѣ, безъ изъятья,
             Невинности святой блюсти законъ,--
             Тѣмъ бдительнѣй надзоръ, чѣмъ больше женъ.
  
                                 LIX.
  
             Все разсказавъ своей подругѣ новой,
             Дуду ее поцѣловала. Что жъ,
             Въ томъ видѣть ничего нельзя дурного;
             Какъ поцѣлуй, когда онъ чистъ, хорошъ!
             Въ лобзаньяхъ дамъ нѣтъ смысла никакого;
             Въ ихъ поцѣлуяхъ часто дышитъ ложь...
             Въ стихахъ "лобзай" и "рай", конечно, риѳмы,
             Но въ ихъ союзѣ часто видимъ миѳъ мы,
  
                                 LX.
  
             Дуду передъ подругою своей,
             Чужда опаски, стала раздѣваться.
             Невинность въ ней дышала дѣтства дней;
             Она, какъ дочь природыѵ заниматься
             Собою не старалась. Рѣдко ей
             Предъ зеркаломъ случалось оправляться.
             Такъ, увидавъ себя въ ручьѣ, олень
             Испуганно дубравы ищетъ сѣнь.
  
                                 LXI. й капризъ.
  

CXX.

   Оставляя ихъ съ искренними и добрыми пожеланіями, хотя и не безъ сомнѣнія въ хорошемъ исходѣ дѣла, перехожу я въ новой части нашей исторіи. Блюда нашего обѣда должны быть разнообразны. Будемъ же надѣяться, что Жуанъ избѣжитъ опасности быть съѣденнымъ рыбами, какъ ни опасно положеніе, въ какомъ онъ находится въ настоящее время. Отступленія дозволены въ поэзіи и -- потому -- Муза моя займётся теперь воинственными дѣлами.
  

ПѢСНЬ СЕДЬМАЯ.

I.

   О любовь! о слава! что вы такое?-- вы, которыя вѣчно порхаете вокругъ насъ и такъ рѣдко спускаетесь на землю? На всёмъ сѣверномъ небѣ нѣтъ метеора, болѣе великолѣпнаго и, вмѣстѣ съ тѣмъ, болѣе скоротечнаго. Прикованные въ нашей холодной землѣ, мы съ восторгомъ поднимаемъ глаза, чтобъ полюбоваться вашимъ дивнымъ свѣтомъ, который, освѣтивъ насъ на мгновенье тысячью разнообразныхъ оттѣнковъ, предоставляетъ намъ затѣмъ продолжать свой одинокій, ледяной путь.
  

II.

   Каковы онѣ, такова и моя настоящая поэма, подобная неизобразимому сѣверному сіянію, съ вѣчно-измѣняющимися риѳмами вмѣсто цвѣтовъ, простёртому надъ пустынной, ледяной страною. Зная, что такое мы, намъ бы слѣдовало только себя оплакивать; но я надѣюсь, что не будетъ грѣха и надъ всѣмъ посмѣяться, потому-что, если хорошенько разобрать дѣло, то, вѣдь, всё окажется не болѣе, какъ выставкой.
  

III.

   Меня, автора этой поэмы, обвиняютъ -- въ чёмъ -- я и самъ но знаю. Вѣроятно, въ униженіи и въ осмѣяніи людскихъ способностей, добродѣтели и всего прочаго -- и всё это высказывается въ далеко не лестныхъ выраженіяхъ. Господи-Боже! если это такъ, то я, право, не знаю, чего они отъ меня хотятъ. Я говорю не болѣе того, что было сказано Дантомъ въ стихахъ, а Соломономъ и Сервантесомъ въ прозѣ.
  

IV.

   Свифтъ, Маккіавель, Ла-Рошфуко, Фенелонъ, Лютеръ, Платонъ, Тиллотстонъ, Уэсли и Руссо также увѣряли, что здѣшняя жизнь не стоитъ гроша. Если они ошибались, то ошибались, какъ я; я же, во всякомъ случаѣ, не имѣю претензіи быть ни Катономъ, ни Діогеномъ. Мы живёмъ -- и умираемъ: что лучше -- этого не знаемъ ни вы, ни я.
  

V.

   Сократъ сказалъ, что всѣ наши познанія заключаются въ знаніи того, что мы ничего не знаемъ. Интересенъ результатъ ученья, доказывающій, что всѣ мудрецы настоящіе, прошедшіе и будущіе не болѣе, какъ ослы! Ньютонъ (имя, служащее синонимомъ ума) сказалъ, что, не смотря на всѣ свои великія открытія, онъ считаетъ себя не болѣе, какъ ребёнкомъ, сбирающимъ раковины на берегу океана истины.
  

VI.

   "Всё суета!" сказано въ "Екклезіастѣ". Болѣе современные проповѣдники провозглашаютъ то же самое и даже доказываютъ это примѣрами своей христіанской жизни. Словомъ, истину эту знаютъ всѣ или скоро узнаютъ. Такъ неужели, среди этой суеты, признанной святыми, учёными, проповѣдниками и поэтами, долженъ воздерживаться я одинъ и ме провозглашать ничтожности жизни, изъ боязни ссоры?
  

VII.

   Собаки или люди! (я вамъ льщу, называя васъ собаками, потому-что собаки лучше васъ) вы можете читать или не читать этой поэмы, гдѣ я стараюсь показать вамъ, каковы вы на самомъ дѣлѣ: свѣтлая моя Муза не уступитъ вамъ ни одного изъ своихъ лучей, подобно лунѣ, не обращающей никакого вниманья на волчій вой. Войте же! ругайтесь!-- она всё будетъ серебриться надъ вашимъ мрачнымъ путёмъ.
  

VIII.

   "Неистовую любовь и коварную войну" -- вотъ что пою я! (Не знаю, вѣрно ли передана мною цитата, но смыслъ ея именно тотъ.) И такъ, я пою ихъ обѣихъ и собираюсь аттаковать городъ, который выдержалъ славную осаду, будучи окруженъ съ суши и моря Суворовымъ (по-англійски -- Суварроу), любившимъ кровь столько же, сколько англійскій альдермэнъ любитъ бычачій мозгъ.
  

IX.

   Городъ этотъ назывался Измаиломъ и лежалъ на лѣвомъ берегу лѣвой отмели Дуная. Построенный въ восточномъ стилѣ, Измаилъ тѣмъ не менѣе былъ крѣпостью перваго разряда и навѣрно такою бы остался, еслибъ побѣдители не срыли его, но заведённому обычаю, до основанія. Онъ лежалъ въ восьмидесяти верстахъ отъ открытаго моря и имѣлъ три тысячи туазовъ въ окружности.
  

X.

   Въ районѣ укрѣпленій находилось предмѣстье, расположенное на высотѣ и господствовавшее надъ городомъ, благодаря своему положенію. Оно было окружено палиссадомъ, устроеннымъ какимъ-то грекомъ и, при томъ, такъ искусно, что препятствовалъ огню осаждённыхъ и благопріятствовалъ стрѣльбѣ враговъ, ставя ихъ въ болѣе выгодныя условія.
  

XI.

   Обстоятельство это могло служить образчикомъ искусства этого новаго Вобана; но за-то ровъ, окружавшій стѣны, былъ глубокъ, какъ океанъ, а валы выше, чѣмъ бы вы желали быть повѣшеннымъ. При всёмъ томъ, осаждённымъ недоставало самыхъ обыкновенныхъ условій защиты. (Прошу извинить меня за мой инженерный языкъ.) Выступавшихъ вперёдъ верковъ не было, а равно и прикрытыхъ путей, которые могли бы, по крайней мѣрѣ, показать врагамъ, что тутъ нѣтъ прохода.
  

XII.

   Впрочемъ, каменный бастіонъ, съ узкимъ проходомъ и стѣнами, такими же толстыми, какими бываютъ черепа иныхъ людей, а также двѣ баттареи, подобныя нашему форту Святого Георгія (изъ которыхъ одна была казематирована, а другая съ барбетомъ), грозно прикрывали русло Дуная. Съ правой стороны города возвышаюсь также укрѣпленіе, съ двадцатью двумя пушками, сверкавшими на стѣнахъ, точно щетина
  

XIII.

   Со стороны рѣки городъ былъ открытъ совершенно, потому-что туркамъ никогда и въ мысль не приходило, чтобъ на Дунаѣ могъ появиться русскій флотъ. Увѣренность эта продолжалась въ нихъ до той самой минуты, когда они подверглись нападенію именно съ этой стороны, и поправить ошибку было уже поздно. А такъ-какъ Дунай не могъ быть перейдёнъ въ бродъ, то они, при видѣ московитской флотиліи, ограничились восклицаніями: "Аллахъ" и "Бисмиллахъ".
  

XIV.

   Русскіе совсѣмъ были готовы къ приступу; но -- о богиня войны и славы!-- какимъ образомъ передамъ я имя каждаго казака, который былъ бы непремѣнно безсмертенъ, еслибъ только кто-нибудь взялся написать его исторію! Всѣми данными для славы обладали они вполнѣ. Самъ грозный Ахиллъ, покрытый кровью отъ головы до пятокъ, не могъ быть ужаснѣе на видъ, чѣмъ тысячи людей этой ново-цивилизованной націи, чьимъ именамъ недоставало только возможности быть выговоренными.
  

XV.

   Впрочемъ, я назову нѣкоторыхъ, хотя бы для того, чтобъ увеличить мелодичность нашего языка. Тутъ были Стронгеновъ и Строконовъ, Мекновъ, Сергѣй Львовъ, грекъ Арсеньевъ, Чичаговъ, Рогеновъ, Шокеновъ и много другихъ, съ двѣнадцатью согласными въ имени. Я могъ бы назвать ещё нѣкоторыхъ (стоило бы только заглянуть въ газеты), по боюсь оскорбить тѣмъ ухо Славы, которое, судя по тому, что у обладательницы его есть труба, должно быть музыкальнымъ.
  

XVI.

   Вотъ причина, по которой я не могу вписать въ стихи славы московскихъ имёнъ, этого набора дребезжащихъ и разбитыхъ согласныхъ, хотя между ними многія заслуживаютъ быть славными -- во всякомъ случаѣ, не менѣе иной дѣвицы, заслужившей свадебный звонъ. Нѣжные звуки этихъ имёнъ годны только для рѣчей Лондондерри, когда онъ начинаетъ растягивать ихъ или прерывать. Изъ всѣхъ этихъ фамилій, съ окончаніемъ на ишкинъ, ушкинъ, ивскій и овскій, мы, впрочемъ, упомянемъ слѣдующія: Разумовскій,
  

XVII.

   Шереметевъ, Шихматовъ, Козловскій, Куракинъ и Муссинъ-Пушкинъ. Это были настоящіе люди меча и войны, какіе когда-либо дерзко вызывали врага на бой и пронзали его мечемъ. Люди эти мало заботились о Магометѣ и муфтіяхъ и не отказались бы обтянуть ихъ кожей свои барабаны, еслибъ они прорвались, а телячья кожа тѣмъ временемъ вздорожала или не нашлась подъ рукой.
  

XVIII.

   Было тамъ много и знаменитыхъ иностранцевъ различныхъ націй, служившихъ волонтёрами. Эти дрались не за свою родину или корону, но просто добивались бригадирскаго чина, или хотѣли участвовать въ грабежѣ города, что составляетъ самое пріятное занятіе для молодёжи ихъ лѣтъ. Между ними было нѣсколько чистокровныхъ англичанъ, а именно: шестнадцать Томсоновъ и человѣкъ девятнадцать Смитовъ.
  

XIX.

   Изъ числа Томсоновъ, одинъ былъ Джэкъ, другой Билль, остальные звались Джемсами, по имени великаго поэта {Джемсъ Томсонъ -- извѣстный англійскій поэтъ, авторъ поэмы "The Seasone" ("Времена года").}. Не знаю, были ли у нихъ гербы; но съ такимъ крестнымъ отцомъ можно обойтись и безъ герба. Трое изъ Смитовъ звались Петрами. Самый храбрый изъ нихъ былъ тотъ, который прославился потомъ какъ герой Галифакса {Намёкъ на Смита, одно изъ дѣйствующихъ лицъ комедіи "Love laughs at Locksmiths".}; въ настоящее же время онъ служилъ татарамъ.
  

XX.

   Остальные были: Джэки, Джилли, Вилли и Билли. Прибавивъ къ этому, что старшій Джэкъ Смитъ родился въ горахъ Кумберланда и что отецъ его былъ кузнецомъ -- я скажу всё, что знаю объ этомъ имени, наполнившемъ цѣлыя три строки въ депешѣ о взятіи Шмаксмита -- деревни на равнинахъ Молдавіи, гдѣ онъ умеръ, обезсмертивъ себя въ побѣдномъ бюллетенѣ.
  

XXI.

   Я сомнѣваюсь (хотя и не перестаю чтить Марса, какъ бога войны), чтобъ имя, попавшее въ побѣдный бюллетень, могло вознаградить за пулю, попавшую въ тѣло. Надѣюсь, меня не осудятъ за эту фразу, такъ-какъ я человѣкъ обыкновенный; къ тому же, нѣкто Шекспиръ вложилъ эти самыя слова въ уста одного изъ дѣйствующихъ лицъ одной изъ многочисленныхъ своихъ драмъ {Фальстафъ въ "Королѣ Генрихѣ Четвёртомъ".}, до-того всѣми любимыхъ, что многіе, благодаря цитатамъ изъ нихъ, слывутъ за умниковъ.
  

XXII.

   Были въ арміи и французы -- любезные, весёлые молодые; но я слишкомъ патріотъ, чтобъ соединять ихъ имена съ именемъ дня славы. Въ этомъ случаѣ я готовъ скорѣе десять разъ солгать, чѣмъ сказать одинъ разъ правду. Такая правда была бы измѣной, и люди, говорящіе о французахъ на англійскомъ языкѣ, справедливо почитаются измѣнниками, если только рѣчь ихъ клонится не къ тому, чтобъ доказать, что Джонъ-Буль долженъ быть врагомъ французовъ даже въ дни мира.
  

ХXIII.

   Русскіе, построивъ двѣ баттареи на островѣ, близь Измаила, имѣли двѣ цѣли въ виду: первая состояла въ томъ, чтобъ, начавъ бомбардировку, разрушить общественныя и частныя зданія, не обращая вниманія на то, сколько бѣдняковъ будетъ при этомъ раззорено. Городъ, построенный амфитеатромъ, надо признаться, представлялъ для этого всѣ удобства, такъ-что каждый домъ можно было обстрѣливать на выборъ.
  

XXIV.

   Вторая цѣль заключалась въ томъ, чтобъ, воспользовавшись общимъ замѣшательствомъ, аттаковать турецкую флотилію, спокойно стоявшую по близости на якорѣ. Была и третья цѣль, состоявшая въ надеждѣ напугать турокъ до-того, чтобъ они сдались на капитуляцію, что иногда приходитъ въ голову сражающимся, если они не остервенены, какъ бульдоги или терріеры.
  

XXV.

   Презирать враговъ, съ которыми мы сражаемся -- вообще очень дурная привычка. Въ настоящемъ же случаѣ она была причиной смерти Тчитчискова и Смита, одного изъ тѣхъ девятнадцати храбрыхъ Смитовъ, чьё славное имя -- "Смитъ" -- риѳмуется съ словомъ "битъ". Имя это такъ часто встрѣчается у мужчинъ и у женщинъ, что можно подумать -- не носилъ ли его Адамъ?
  

XXVI.

   Русскія баттареи были построены на скорую руку, и потому не отличались совершенствомъ. Такимъ-образомъ, то же обстоятельство, отъ котораго стихъ хромаетъ, по недостатку стопъ, а Лонгманъ и Джонъ Муррей {Извѣстные лондонскіе книгопродавцы-издатели, современные Байрону.} морщатъ лбы, видя, что изданная книга нейдётъ, какъ бы имъ хотѣлось, часто бываетъ причиной отсрочки того, что исторія иногда называетъ "рѣзнёй", а иногда "славой".
  

XXVII.

   Во всяко" случаѣ, баттареи были построены дурно, хотя я и не могу сказать -- было ли тому причиной невѣжество инженеровъ, поспѣшность строителей или, наконецъ, неисправность подрядчиковъ, нежелавшихъ содѣйствовать возведенію смертоносныхъ сооруженій въ пользу спасенія своихъ душъ. Баттареи ли стрѣляли дурно, или врагъ слишкомъ хорошо попадалъ въ нихъ -- результатомъ было одно постоянное возрастаніе числа убитыхъ.
  

ХXVIII.

   Дурное вычисленіе разстояній дѣлало неуспѣшнымъ дѣйствіе флота. Три брандера погибли въ полно" цвѣтѣ силъ, прежде чѣмъ произвели какое-либо дѣйствіе. Фитили были зажжены слишкомъ рано -- и этой ошибки уже ничто не могло поправить. Ихъ взорвало на срединѣ рѣки, что, впрочемъ, не помѣшало туркамъ продолжать спать спокойно, хотя это было на разсвѣтѣ.
  

XXIX.

   Проснувшись въ семь часовъ, увидѣли они, что русская флотилія приближалась. Около девяти часовъ суда, неустрашимо продолжая движеніе, остановились, наконецъ, ставъ на якорь противъ Измаила, и начали бомбардировку, на которую, смѣю сказать, получили отвѣтъ съ лихвой, встрѣченные ружейнымъ и пушечнымъ огнёмъ и осыпаемые снарядами всѣхъ сортовъ и калибровъ.
  

XXX.

   До шести часовъ выдерживали они непрерывный огонь турокъ и, подкрѣплённые баттареями, поставленными на берегу, стрѣляли съ большой мѣткостью. Но, наконецъ, при видѣ, что одной канонадой города взять нельзя, флоту было послано приказаніе отступить. Одно судно было взорвано, другое разбилось возлѣ берега и было захвачено турками.
  

XXXI.

   Мусульмане также понесли значительный уронъ людьми и судами. Видя, однако, что враги отступаютъ, отрядъ, вскочивъ на суда, бросился въ погоню за русскими, осыпая удалявшихся мѣткимъ огнёмъ, и попробовалъ даже сдѣлать высадку на берегъ. Но это имъ не удалось. Графъ Дамасъ загналъ ихъ обратно въ рѣку, искрошивъ весь отрядъ до-того, что описаніемъ происшедшей рѣзни можно было наполнить цѣлый нумеръ газеты.
  

XXXII.

   "Вздумай я (говоритъ историкъ) описывать подвиги, совершонные русскими въ этотъ день, то увѣренъ, что не сказалъ бы всего, еслибъ даже исиисалъ цѣлые томы." Сказавъ это, онъ не говоритъ болѣе ничего; но за-то распространяется въ похвалахъ знатнымъ иностранцамъ, присутствовавшимъ въ этой битвѣ. Такимъ-образомъ, имена принца де-Линя, Лаижерона и Дамаса прославились на-ряду съ великими именами, начертанными на скрижаляхъ славы.
  

XXXIII.

   Примѣръ этотъ показываетъ намъ, что такое слава. Сколько простыхъ читателей даже и не знаютъ о существованіи этихъ трёхъ "preux chevaliers" (которые, можетъ-быть, существуютъ и до-сихъ-поръ). Славу можно и пріобрѣсти и потерять въ одно мгновенье. Надо сознаться, что счастье необходимо и для славы. Впрочемъ, "Мемуары принца де-Линя" приподняли нѣсколько покровъ забвенья съ его имени.
  

XXXIV.

   Во всякомъ случаѣ, это -- люди, сражавшіеся храбро я доблестно, какъ настоящіе герои, но, къ сожалѣнію, имена ихъ, потерявшись въ вихрѣ событій, упоминаются весьма рѣдко и ещё рѣже отыскиваются. Такимъ-образомъ, даже славныя имена претерпѣваютъ печальную долю быть забытыми прежде времени. Держу пари, что вы, читая реляціи, не упомните и девяти имёнъ изъ сонма отличившихся въ любой битвѣ.
  

XXXV.

   Короче, какъ ни славна была описанная аттака, она всё-таки обнаружила -- то тамъ, то здѣсь -- кое-какіе недостатки. Адмиралъ Рибасъ (извѣстный въ Русской Исторіи) настаивалъ на необходимости приступа; но предложеніе это встрѣтило много противниковъ, какъ между стариками, такъ и между молодыми. Въ совѣтѣ затѣялся длинный споръ. Но тутъ "я долженъ остановиться, потому-что -- вздумай я описывать рѣчи каждаго воина -- пожалуй, не много найдётся читателей, которые рѣшатся одолѣть крѣпость моей поэмы.
  

XXXVI.

   Въ это время жилъ мужъ, если только его можно назвать этимъ именемъ, хотя и вовсе не потому, чтобы я заподозрѣвалъ его мужество. Напротивъ, еслибъ онъ не былъ Геркулесомъ, то карьера его была бы также коротка въ юности, какъ послѣдняя болѣзнь, причинённая разстройствомъ пищеваренья, послѣ которой -- блѣдный и обезсиленный -- умеръ онъ подъ деревомъ, въ странѣ, имъ опустошенной и потому его проклинавшей. Такъ умираетъ саранча на тѣхъ же самыхъ поляхъ, которыя она только-что опустошила.
  

XXXVII.

   Это былъ Потёмкинъ, великій человѣкъ, жившій въ пору, когда рѣзня и роскошь многихъ прославили. Если слава измѣряется орденами и титулами, то его слава равнялась его богатству. Молодецъ собой, шести футовъ ростомъ, онъ былъ одинаково внушителенъ всей своей фигурой, и былъ приближенъ къ особѣ своей повелительницы, умѣвшей оцѣнивать людей по ихъ качествамъ.
  

ХХXVIIІ.

   Пока совѣтъ не зналъ, на что рѣшиться, Рибасъ послалъ въ князю курьера и успѣлъ убѣдить его взглянуть на дѣло такъ, какъ смотрѣлъ онъ самъ. Не знаю, какимъ способомъ удалось ему это, но, во всякомъ случаѣ, онъ могъ остаться довольнымъ. Баттареи, между-тѣмъ, воздвигались на берегу Дуная, я скоро восемьдесятъ пушекъ открыли по крѣпости ужасный огонь, на который турки отвѣчали тѣмъ же.
  

XXXIX.

   На тринадцатый день, когда часть войскъ была снова посажена на суда и русскіе уже готовились совсѣмъ-было снять осаду, внезапно прискакавшій курьеръ воспламенилъ новой надеждой сердца всѣхъ, жаждавшихъ газетной славы, а съ ними и дилетантовъ военнаго искусства. Въ привезённыхъ имъ депешахъ коротко и ясно объявлялось о назначеніи главнокомандующимъ извѣстнаго любимца битвъ -- фельдмаршала Суворова.
  

XL.

   Письмо князя къ фельдмаршалу было бы достойно спартанца, еслибъ оно было продиктовано исключительно однимъ изъ тѣхъ чувствъ, къ которымъ невольно стремится сердце: именно -- жаждой защитить родину, свободу или законъ. Но такъ-какъ въ нёмъ сквозило достаточное количество честолюбія и желанія поставить на своёмъ во что бы то ни стало, то и достоинство письма сводится только на его стиль, который гласилъ коротко: "Вы возьмёте Измаилъ, чего бы это ни стоило!"
  

XLI.

   "Да будетъ свѣтъ!" -- сказалъ Богъ -- "и -- бысть свѣтъ!" -- "Да будетъ кровь!" сказалъ человѣкъ -- и ея пролилось цѣлое море. "Fiat!", произнесённое сыномъ ночи, котораго дневныхъ подвиговъ никто не видалъ, надѣлало въ одинъ часъ больше зла, чѣмъ въ состояніи исправить тридцать благотворныхъ лѣтъ, даже такихъ, подъ лучами которыхъ созрѣлъ плодъ Эдема. Война обсѣкаетъ не только сучья, но подрубаетъ и самый корень.
  

XLII.

   Пріятели паши, турки, начавшіе-было съ громкимъ "Аллахъ" ликовать но случаю начавшагося отступленія русскихъ, увидѣли, что они чертовски ошиблись. Люди, обыкновенно, легко вѣрятъ, что непріятель разбитъ (или непріятели разбиты -- если вы требуете грамматической правильности; я же никогда не гоняюсь за ней въ жару вдохновенья). И такъ, я сказалъ, что турки ошиблись: презирая свиней, они берегли собственный свой жиръ.
  

XLIII.

   Шестнадцатаго числа увидѣли двухъ всадниковъ, нёсшихся въ галопъ, которыхъ сначала приняли за казаковъ, судя по ничтожному количеству багажа, бывшаго у нихъ за сѣдлами. Тамъ находилось всего три рубашки для обоихъ. Они ѣхали на украинскихъ коняхъ; когда же приблизились, то всѣ узнали въ этой простой парѣ -- Суворова съ проводникомъ.
  

XLIV.

   "Великое торжество было въ Лондонѣ!" восклицаютъ обыкновенно глупцы по поводу лондонскихъ иллюминацій, этой любимѣйшей забавы пьяницы Джонъ-Буля. Мудрецъ этотъ (то-есть упомянутый Джонъ) готовъ лишиться души, кошелька, ума и даже своей глупости, лишь бы полюбоваться, подобно огромной ночной бабочкѣ, на улицы, освѣщённыя разноцвѣтными шкаликами.
  

XLV.

   Ему остаётся теперь проклясть своя глаза {Любимая поговорка у англичанъ: "Damn mine eyes" (да будутъ прокляты мои глаза), употребляемая въ томъ случаѣ, если они хотятъ убѣдить кого-нибудь въ справедливости своихъ словъ.}, которые, впрочемъ, прокляты и безъ того, съ-тѣхъ-поръ, какъ Джонъ ничего не видитъ, вслѣдствіе чего знаменитая брань не приноситъ больше дьяволу никакой прибыли. Долги Джонъ-Буль зовётъ теперь богатствомъ, налоги -- счастьемъ, а на голодъ, этотъ страшный, стоящій передъ нимъ скелетъ, вовсе не хочетъ смотрѣть, или увѣряетъ, что это сынъ самой Цереры.
  

XLVI.

   Но -- къ моему разсказу! Великое торжество было въ лагерѣ -- и русскимъ, и татарамъ, и англичанамъ, и французамъ, и казакамъ, глазамъ которыхъ образъ Суворова блеснулъ, точно газовый рожокъ, предвѣстникомъ блистательнаго приступа. Подобно блудящему огню, сверкающему надъ болотомъ и заманивающему путника въ трясину, носился фельдмаршалъ передъ войскомъ -- и всѣ готовы были за нимъ слѣдовать, не спрашивая -- къ добру это будетъ или къ худу.
  

XLVII.

   Всё приняло другой видъ. Энтузіазмъ и одушевленіе распространились повсюду. Флотъ и лагерь радостно привѣтствовали вождя, предчувствуя хорошій оборотъ дѣлъ. Работы закипѣли на разстояніи ружейнаго выстрѣла отъ крѣпости; стали готовитъ лѣстницы, исправлять поврежденія въ старыхъ баттареяхъ и возводить новыя; готовили фашины и другіе сорта человѣколюбивыхъ машинъ.
  

XLVIII.

   Такъ умъ одного человѣка направляетъ въ одну сторону дѣятельность массъ, подобно тому, какъ волны катятся подъ вѣтромъ, какъ стадо идётъ во слѣдъ за передовымъ быкомъ, какъ маленькая собачка ведётъ слѣпого или какъ овцы прислушиваются къ колокольчику на шеѣ барана, отправляясь на пастбище. Такова власть великаго человѣка надъ толпой мелюзги!
  

XLIX.

   Лагерь былъ въ полномъ восторгѣ, такъ-что можно было подумать, будто тамъ празднуютъ свадьбу. (Сравненіе это, я думаю, удачно, такъ-какъ и въ томъ, и въ другомъ случаѣ въ перспективѣ: ссора.) Даже въ обозѣ не было ни одного мальчишки, который не бредилъ бы грабежомъ и не чувствовалъ свою храбрость удвоенной. И всё это было слѣдствіемъ того, что пріѣхалъ маленькій, невзрачный человѣчекъ, почти въ одной рубашкѣ, и принялъ начальство надъ войскомъ.
  

L.

   И это было дѣйствительно такъ. Приготовленія къ битвѣ дѣлались съ величайшей поспѣшностью. Первый отрядъ, изъ трёхъ колоннъ, занялъ позицію и ждалъ только сигнала, чтобъ ударить на врага. Второй, состоявшій также изъ трёхъ колоннъ, былъ не монѣе перваго проникнутъ нетерпѣніемъ броситься въ разгаръ сраженія и увѣнчать себя лаврами. Третій отрядъ, раздѣлённый на двѣ колонны, долженъ былъ аттаковать крѣпость со стороны рѣки.
  

LI.

   По заложеніи новыхъ баттарей, собранъ былъ военный совѣтъ, на которомъ, на этотъ разъ, оказалось полное единогласіе, что, какъ извѣстно, бываетъ очень рѣдко въ учрежденіяхъ подобнаго рода, и случается, обыкновенно, только въ большихъ крайностяхъ. Наконецъ, всѣ затрудненія были устранены -- и заря славы стала заниматься, исполненная блеска. Суворовъ же, рѣшившійся заслужить её во что бы то ни стало, занимался въ это время обученіемъ рекрутъ искусству владѣть штыкомъ.
  

LII.

   Фактъ, что онъ, будучи главнокомандующимъ, находилъ время лично учить неуклюжихъ новобранцевъ ружейнымъ пріёмамъ, исполняя такимъ-образомъ должность капрала, засвидѣтельствованъ вполнѣ. Молодыхъ солдатъ онъ пріучалъ, какъ саламандръ, выходить цѣлыми изъ огня и въ то-же время показывалъ имъ, какъ слѣдовало обращаться съ лѣстницей (вовсе не походившей на лѣстницу Іакова), а также и то, какъ надо переходить черезъ рвы.
  

LIII.

   Онъ приказывалъ наряжать пучки фашинъ въ турецкія чалмы, ятаганы и кинжалы и потомъ заставлялъ рекрутъ аттаковать ряды этихъ чучелъ штыками, точно это были настоящіе турки. Пріучивъ, такимъ-образомъ, войско къ рукопашному бою, онъ счёлъ возможнымъ сдѣлать настоящій приступъ. Многія мудрыя головы подсмѣивались надъ этими манёврами, а онъ отвѣтилъ имъ тѣмъ, что взялъ городъ.
  

LIV.

   Таково было положеніе дѣлъ наканунѣ приступа. Трудно себѣ представить, что лагерь, при такихъ обстоятельствахъ, былъ погруженъ, повидимому, въ мёртвую тишину. Но люди, рѣшившіеся достичь цѣли во что бы то ни стало и, притомъ, увѣренные въ успѣхѣ, бываютъ, обыкновенно, молчаливы. Шуму не было; одни думали объ оставленныхъ домахъ и друзьяхъ, другіе -- объ ожидавшей ихъ участи.
  

LV.

   Суворовъ былъ на-сторожѣ, наблюдая, наставляя, раздавая приказанья, отпуская шутки и взвѣшивая обстоятельства. Человѣкъ этотъ, можемъ мы сказать съ увѣренностью, заслуживалъ удивленія болѣе любого чуда. Герой, полу-демонъ, полу-простякъ, онъ то молился, то училъ, то сражался. Марсъ сегодня, являлся Момомъ завтра, разъигрывая арлекина въ мундирѣ наканунѣ приступа.
  

LVI.

   За день до штурма, когда великій завоеватель забавлялся ещё капральскими занятіями, нѣсколько казаковъ, рыскавшихъ, какъ коршуны, кругомъ холмовъ, опоясывавшихъ крѣпость, нечаянно наткнулись на толпу какихъ-то людей, изъ которыхъ одинъ говорилъ на ихъ языкѣ -- худо ли, хорошо ли, но, во всякомъ случаѣ, довольно понятно. По голосу его, разсказамъ и манерамъ, они увидѣли, что онъ когда-то сражался подъ ихъ знамёнами.
  

LVII.

   По его просьбѣ, онъ былъ немедленно доставленъ, вмѣстѣ съ товарищами, въ главную квартиру. Незнакомцы были одѣты, какъ мусульмане, но съ перваго же взгляда становилось ясно для каждаго, что покрывавшая ихъ одежда была для нихъ только маскараднымъ костюмомъ -- такъ явно проглядывали сквозь турецкую внѣшность ихъ христіанскія манеры. Внутреннее достоинство часто скрывается подъ фальшивой наружностью, доводя этимъ до странныхъ недоразумѣній.
  

LVIII.

   Суворовъ на этотъ разъ парадировалъ въ одной рубашкѣ передъ толпой калмыковъ, расточая брань и шутки противъ трусовъ и давая наставленія о правильномъ веденіи благороднаго искусства рѣзни. Людская плоть, по его словамъ, была не болѣе, какъ грязь, и, проповѣдуя на эту тэму, великій философъ доказывалъ, съ военной убѣдительностью, что смерть въ бою то-же, что отставка съ пенсіономъ.
  

LIX.

   Увидя толпу казаковъ съ ихъ плѣнными, онъ обернулся и устремилъ на нихъ свои проницательные глаза изъ-подъ нависшихъ бровей.-- "Откуда вы?" -- "Бѣглецы изъ Константинополя", былъ отвѣтъ.-- "Кто вы такіе?" -- "То, что вы видите." Таковъ былъ короткій разговоръ, изъ котораго по всему было видно, что отвѣчавшій зналъ, съ кѣмъ говорилъ, и умышленно не распространялся въ отвѣтахъ.
  

LX.

   -- "Ваши имена?" -- "Меня зовутъ Джонсономъ, а товарища моего Жуаномъ; двое остальныхъ -- женщины; что же касается послѣдняго, то это ни женщина, ни мужчина." Полководецъ окинулъ всѣхъ быстрымъ взглядомъ и затѣмъ сказалъ: "Ваше имя мнѣ знакомо; но товарищъ вашъ неизвѣстенъ. Для чего сдѣлали вы глупость, приведя сюда остальныхъ? Но довольно объ этомъ. Кажется, вы служили въ Николаевскомъ полку?" -- "Точнотакъ", отвѣчалъ прибывшій.
  

LXI.

   -- "Вы находились подъ Виддиномъ?" -- "Да." -- "И были на приступѣ?" -- "Былъ." -- "Что съ вами было потомъ?" -- "Не знаю самъ." -- "Вы ворвались первымъ въ брешь?" -- "По крайней мѣрѣ, не отставалъ отъ тѣхъ, которые ворвались." -- "Что было потомъ?" -- "Меня ранили: я упалъ -- и былъ взятъ въ плѣнъ." -- "Мы отомстимъ за васъ, хотя взять этотъ городъ вдвое труднѣе, чѣмъ тотъ, при которомъ вы были районы."
  

LXII.

   "Гдѣ желаете вы служить теперь?" -- "Гдѣ вамъ будетъ угодно." -- "Я знаю, что вы порядочный сорви-голова я теперь, претерпѣвъ столько бѣдствій, конечно, пожелаете прямо ударить на врага. А этотъ юноша, съ неоперившимся подбородкомъ и въ разорванной одеждѣ -- на что способенъ онъ?" -- "Ну, генералъ, что до него, то, если счастье послужитъ ему въ войнѣ также, какъ въ любовныхъ похожденьяхъ, то, ручаюсь вамъ, онъ будетъ первымъ на приступѣ."
  

LXIII.

   -- "Онъ приметъ въ немъ участіе, если у него хватитъ смѣлости." Услыша это, Жуанъ поклонился, какъ того требовала учтивость. Суворовъ продолжалъ: "По странному стеченію обстоятельствъ, полкъ, въ которомъ вы служили, назначенъ завтра утромъ -- а можетъ-быть, сегодня вечеромъ -- идти на приступъ. Я поклялся всѣми святыми, что скоро плугъ и борона пройдутъ по тому мѣсту, гдѣ стоитъ Измаилъ, не останавливаясь даже передъ зданіемъ главной мечети.
  

LXIV.

   "И такъ -- вперёдъ, друзья, но пути къ славѣ!" Тутъ онъ обратился къ войску и сталъ продолжать ученье, при помощи классическаго русскаго языка, чѣмъ вскорѣ достигъ того, что грудь каждаго солдата безусловно зажглась жаждой славы и грабежа. Казалось, это былъ проповѣдникъ, благородно презиравшій всѣ земныя блага, кромѣ десятины, и возбуждавшій солдатъ на бой съ невѣрными, осмѣлившимися поднять оружіе противъ войскъ христіанской императрицы.
  

LXV.

   Джонсонъ, угадавшій изъ этого длиннаго разговора, что генералъ къ нему благоволилъ, осмѣлился обратиться къ нему съ вопросомъ, не смотря на то, что тотъ былъ весь погруженъ въ своё любимое занятіе -- ученье: -- "Благодаримъ васъ, генералъ, за позволеніе умереть первыми; но если бы вы указали мнѣ и моему другу обстоятельнѣй наши мѣста, то мы бы знали, что должны дѣлать."
  

LXVI.

   -- "Правда, я былъ занятъ и объ этомъ не подумалъ. Что до васъ, то вы вернётесь въ вашъ прежній полкъ, который стоитъ теперь подъ ружьёмъ. Эй! Катсковъ!" прибавилъ онъ, обратясь къ ординарцу: "проводи этого господина въ Николаевскій полкъ. Молодой иностранецъ можетъ остаться при мнѣ. Какой красавецъ! Женщины же пусть отправятся въ обозъ или на перевязочный пунктъ."
  

LXVII.

   Но тутъ разъигралась небольшая сцена. Женщины рѣшительно не хотѣли позволить такъ собой распоряжаться, не смотря на то, что гаремное воспитаніе должно бы было пріучить ихъ къ безусловному повиновенію, какъ первой добродѣтели. Со слезами и сверкающими взглядами, возстали они на свою защиту и точно курицы, простирающія крылья для защиты своихъ цыплятъ, кинулись стремительно
  

LXVIII.

   Къ двумъ храбрымъ молодымъ молодцамъ, удостоеннымъ чести разговора съ величайшимъ изъ полководцевъ, когда-либо населявшихъ адъ убитыми героями или опустошавшихъ царства и провинціи, погружая ихъ въ горе и печаль. О, глупые, глупые люди! Неужели опытъ прошлаго для васъ ничего не значитъ? и неужели для одного листка воображаемаго побѣднаго вѣнка славы кровь и слёзы должны будутъ всегда литься потоками?
  

LXIX.

   Суворовъ, не обращавшій особеннаго вниманія на слёзы точно-также, какъ и на кровь, взглянулъ, однако, съ нѣкоторой тѣнью чувства на отчаяніе этихъ двухъ несчастныхъ женщинъ, стоявшихъ въ слёзахъ, съ разсыпавшимися по плечамъ волосами. Хотя привычка закаляетъ сердца людей при видѣ страданій милліоновъ, особенно когда ремесло этихъ людей -- рѣзня; но единичные примѣры горя западаютъ даже въ души героевъ. Суворовъ былъ именно таковъ.
  

LXX.

   Обратясь къ Джонсону, онъ сказалъ мягкимъ тономъ, на какой только можетъ быть способенъ калмыкъ: "На какого чёрта привели вы сюда этихъ двухъ женщинъ? Впроченъ, имъ будетъ оказано всевозможное вниманіе и онѣ отправятся въ обозъ, гдѣ только и могутъ считать себя въ полной безопасности, бы бы должны были знать, что такого рода багажъ не годенъ ни къ чему. Я терпѣть не могу женатыхъ рекрутъ, если они не женаты по крайней мѣрѣ годъ."
  

LXXI.

   -- "Съ позволенія вашего превосходительства", возразилъ нашъ англійскій другъ, "осмѣлюсь доложить, что это не наши жены, а чужія. Я слишкомъ хорошо знаю службу, чтобъ преступить ея законы, приведя съ собой въ лагерь жену; а равно знаю и то, что сердцу героя было бы слишкомъ непріятно видѣть въ затруднительномъ положеніи семью.
  

LXXII.

   "Женщины эти -- турчанки, и онѣ, вмѣстѣ съ ихъ служителемъ, помогли мнѣ и моему товарищу убѣжать изъ плѣна и послѣдовали за нами сквозь тысячу опасностей, переодѣтыя такимъ образомъ. Для насъ такого рода жизнь не новость; но имъ, бѣднымъ существамъ, пришлось вынесть многое. Потому, если вы хотите, чтобъ я сражался съ спокойнымъ духомъ, то прошу приказать обращаться съ ними внимательно."
  

LXXIII.

   Бѣдныя дѣвушки между-тѣмъ, глотая слёзы, казалось, не знали сами, въ какой степени могли онѣ довѣрять своимъ покровителямъ. И дѣйствительно, какъ было имъ не изумиться и, вмѣстѣ съ тѣмъ, не испугаться, при видѣ старика, съ виду болѣе страннаго, чѣмъ умнаго, просто одѣтаго, покрытаго пылью, въ старомъ истёртомъ сюртукѣ и, при всёмъ томъ, внушавшаго всѣмъ присутствующимъ страхъ въ гораздо большей степени, чѣмъ любой Султанъ.
  

LXXIV.

   По лицамъ окружающихъ онѣ видѣли ясно, что всё вокругъ повиновалось малѣйшему его знаку. Привыкнувъ, съ своей стороны, видѣть въ Султанѣ нѣчто въ родѣ бога и помня его фигуру, украшенную всевозможными драгоцѣнностями, подобно павлину, носящему діадему на хвостѣ, и окруженную всѣмъ величіемъ власти, онѣ, понятнымъ образомъ, не понимали, чтобъ власть могла совмѣститься съ такой простой обстановкой.
  

LXXV.

   Джонъ Джонсонъ хотя и мало смыслилъ въ восточныхъ нѣжностяхъ, но, видя ихъ крайнее замѣшательство, попробовалъ утѣшить ихъ, какъ умѣлъ. За-то Жуанъ, болѣе чувствительный, сталъ увѣрять съ клятвой, что онѣ увидятъ его снова на разсвѣтѣ, или иначе раскается вся русская армія. Смѣшно сказать, что обѣ онѣ были утѣшены этимъ обѣщаніемъ -- до-того женщины падки на' увлеченія.
  

LXXVI.

   Наконецъ, со слезами, вздохами и лёгкими поцѣлуями онѣ удалились, въ ожиданіи результата дѣйствія артиллеріи, который мудрые люди называютъ случаемъ, провидѣніемъ или судьбою. (Сомнительность успѣха есть одна изъ величайшихъ приманокъ, побуждающихъ людей что-нибудь дѣлать: это у нихъ родъ закладной.) Молодые друзья обѣихъ плѣнницъ между-тѣмъ стали вооружаться, готовясь жечь городъ, который не сдѣлалъ имъ никакого зла.
  

LXXVII.

   Суворовъ смотрѣлъ на вещи съ общей точки зрѣнія, будучи слишкомъ великимъ, чтобъ разсматривать ихъ въ подробности; жизнь была для него ровно ничего нестоющсй вещью, а на слёзы и рыданія цѣлой націи обращалъ онъ столько же вниманія, какъ на гудѣніе вѣтра. Погибель арміи (лишь бы достигнута была цѣль) огорчала его также мало, какъ страданія Іова мало тревожили его жену и близкихъ. Потому можно себѣ представить, что значили въ его глазахъ слёзы двухъ женщинъ!
  

LXXVIII.

   Конечно -- ничего. Между-тѣмъ, дѣло славы подвигалось впередъ, благодаря приготовленіямъ къ бомбардировкѣ, такой же ужасной, какою была бы навѣрно бомбардировка Илліона, еслибъ мортиры были извѣстны Гомеру. Но въ настоящемъ случаѣ, вмѣсто разсказа о смерти сына Пріама, мы можемъ говорить только о приступахъ, бомбахъ, барабанахъ, пушкахъ, бастіонахъ, баттареяхъ, штыкахъ, ядрахъ и ругательныхъ крикахъ, которые становятся поперёкъ горла у нѣжной Музы.
  

LXXIX.

   О, безсмертный Гомеръ, умѣвшій плѣнять всякія уши, даже слишкомъ длинныя, всякіе вѣка, даже слишкомъ короткіе! И всё это дѣлалъ ты, заставляя людей своимъ воображеніемъ сражаться оружіемъ, которое никогда не будетъ больше употребляться, если только европейскіе дворы, вооружившіеся противъ юной, возникающей свободы, не признаютъ, что порохъ сталъ недостаточно смертоноснымъ. Впрочемъ, юная свобода навѣрно не окажется Троей.
  

LXXX.

   О, безсмертный Гомеръ! мнѣ предстоитъ теперь изобразить осаду, гдѣ было убито гораздо болѣе людей, гораздо болѣе смертоноснымъ оружіемъ и болѣе скорыми ударами, чѣмъ описано въ греческой газетѣ, изъ которой черпалъ ты свои свѣдѣнія. И при всёмъ томъ я долженъ сознаться, подобно прочимъ людямъ, что соперничать съ тобой мнѣ будетъ также трудно, какъ ручейку бороться съ волнами океана. Впрочемъ, что касается рѣзни, то въ этомъ мы не уступимъ древнимъ,
  

LXXXI.

   Если не въ поэзіи, то на дѣлѣ. Въ дѣлѣ же, въ фактѣ -- вся истина, такъ-какъ фактъ -- есть великій desideratum, хотя, по правдѣ, описывая факты, Музѣ иногда и приходится умолчать о нѣкоторыхъ подробностяхъ. Междутѣмъ, всѣ приготовленія къ штурму города были окончены. Великія дѣла начинались -- только съумѣю ли я ихъ передать? Души безсмертныхъ героевъ! Ѳебъ ждётъ извѣстій о вашей славѣ, чтобъ украсить ими свой лучезарный вѣнецъ.
  

LXXXII.

   Обращаюсь въ длиннымъ побѣднымъ бюллетенямъ Бонапарта и въ не столь длиннымъ спискамъ раненыхъ и убитыхъ! обращаюсь къ тѣни Леонида, храбро сражавшагося въ то время, когда дорогая моему сердцу Греція лежала покорённой, какъ и нынѣ! обращаюсь, наконецъ, въ "Комментаріямъ Цезаря" и прошу великія тѣни вывести меня изъ бѣды, ссудивъ мою Музу хотя частью ихъ угасающей, но всётаки ещё прекрасной славы!
  

LXXXIII.

   Назвавъ ихъ военную славу "угасающей", я разумѣлъ то, что на дѣлѣ каждый вѣкъ и годъ (если даже не каждый день) непремѣнно взращаетъ въ коіыбели новаго героя, который, если сопоставимъ съ нимъ сумму дѣлъ, дѣйствительно принёсшихъ человѣчеству пользу и счастье, покажется не болѣе, какъ мясникомъ въ обширномъ смыслѣ слова, умѣвшимъ вскружить голову молодёжи.
  

LXXXIV.

   Медали, чины, ленты, галуны, шитьё и мундиры -- всё это необходимыя принадлежности жаждущихъ безсмертья героевъ, съ которыми они сжились, какъ вавилонская блудница съ пурпуромъ. Мундиръ для мальчика -- то же, что вѣеръ для женщины. Нѣтъ лакея, который, надѣвъ красную ливрею, не вообразилъ бы себя первымъ въ рядахъ славы. Но слава -- слава! если же вы хотите знать, что она такое въ точности -- спросите поросёнка, нюхающаго въ полѣ воздухъ.
  

LXXXV.

   Онъ её чувствуетъ, а нѣкоторые увѣряютъ, что будто даже видитъ, потому-что онъ бѣжитъ вперёдъ, какъ поросёнокъ. Если это низкое сравненіе вамъ не нравится, то скажите, что она мчится, какъ бригъ, какъ шкуна или, наконецъ... Но пора кончить эту пѣснь, пока Муза моя ещё не совсѣмъ изнемогла. Въ слѣдующей раздастся звонъ, который испугаетъ народы, какъ набатъ, раздавшійся съ деревенской колокольни.
  

LXXXVI.

   Слышите ли вы среди тишины мрачной, холодной ночи глухой шумъ равняющагося войска? Вонъ -- тёмныя массы колышутся, тихо обходя осаждённыя стѣны города и берегъ рѣки, усѣянный оружіемъ, между-тѣмъ какъ звѣзды, едва мерцая, проглядываютъ сквозь сырой, сгущённый туманъ, ползущій въ причудливыхъ фигурахъ. Скоро адскій дымъ одѣнетъ всё это своимъ мрачнымъ покровомъ.
  

LXXXVII.

   Но остановимся здѣсь на мгновенье, въ подражаніе той минутѣ, которая, отдѣляя жизнь отъ смерти, поражала сердца тысячи людей, дышавшихъ въ это время въ послѣдній разъ! Одна минута -- и всё воспрянетъ кругомъ: ударятъ тревогу, начнётся атака, раздадутся крики обоихъ вѣроисповѣданій: "Ура" и "Аллахъ!" Мгновенье -- и стонъ умирающихъ потонетъ въ шумѣ битвы!
  

ПѢСНЬ ВОСЬМАЯ.

I.

   Кровь и громъ! кровь и раны!-- всё это слишкомъ непривычныя для уха образованнаго читателя клятвы! Да, онѣ некрасивы; тѣмъ не менѣе, всѣ мечты славы неразрывно сплетены съ этими словами. А такъ-какъ Муза моя теперь занята ими, то приходится и мнѣ вдохновляться подобными словами. Сколько ни украшайте войну именами Марса, Беллоны и другихъ -- война всё-таки останется войной.
  

II.

   Огонь, оружіе и люди, чтобъ дѣйствовать ими въ страшной схваткѣ -- всё было готово. Армія, точно левъ, вышедшій изъ логовища, (двигалась вперёдъ, съ нервами и мускулами, готовыми къ рѣзнѣ. Людская гидра, вышедшая изъ своего болота, она, точно-также какъ и настоящая гидра, имѣетъ множество головъ -- героевъ, которые, по мѣрѣ того, какъ ихъ убивали, замѣнялись новыми.
  

III.

   Исторія повѣствуетъ о событіяхъ только съ высшей точки зрѣнія; мы же, вдавшись въ подробности и взвѣсивъ ихъ барыши и убытки, едва-ли придёмъ къ заключенію о пользѣ войны, когда увидимъ, какимъ огромнымъ количествомъ золота платитъ она за ничтожнѣйшія пріобрѣтенія, что вполнѣ доказывается большинствомъ побѣдъ. Осушить одну простую слезу гораздо славнѣе и честнѣе, чѣмъ пролить моря крови.
  

IV.

   А почему?-- потому-что поступокъ этотъ приноситъ намъ истинное удовольствіе, тогда какъ военная слава, со всѣмъ ея блескомъ, громомъ, тріумфальными арками, пенсіонами (платимыми народомъ, у котораго, можетъ-быть, нѣтъ ничего), съ ея титулами и высокими должностями, хотя и можетъ пріятно щекотать самолюбіе нѣкоторыхъ испорченныхъ душъ, но, во всякомъ случаѣ, если война ведётся не изъ-за благъ свободы, то слава ея низводится на степень простого хвастовства убійствомъ.
  

V.

   Такова суетная военная слава и такою будетъ она всегда. Но не такъ дѣйствовали Леонидъ и Вашингтонъ! Почва каждой данной ими битвы можетъ быть названа святою, потому-что она говоритъ не о разрушенныхъ мірахъ, а о спасённыхъ народахъ. Какъ пріятно звучитъ въ ушахъ эхо подобныхъ подвиговъ! Въ то время, какъ громъ славы суетнаго завоевателя будетъ поражать сердца низкихъ и пустыхъ людей, имена названныхъ мною героевъ останутся всегда лозунгомъ для будущихъ бойцовъ за свободу.
  

VI.

   Ночь была тёмная. Густой туманъ пронизывался только огнёмъ пушечныхъ выстрѣловъ, опоясывавшимъ горизонтъ огненнымъ облакомъ и отражавшимся въ волнахъ Дуная, точно въ адскомъ зеркалѣ. Выстрѣлы и слѣдовавшіе за ними раскаты были гораздо страшнѣе грома, потому-что небесное пламя поражаетъ или щадитъ рѣдко, тогда-какъ громы людей превращаютъ въ прахъ милліоны существъ!
  

VII.

   Едва отрядъ войскъ, назначенныхъ идти на приступъ, успѣлъ пробѣжать нѣсколько сотъ шаговъ передъ баттареями, какъ раздраженные мусульмане, выскочивъ изъ засадъ, отвѣтили на выстрѣлы русскихъ громомъ не менѣе ужаснымъ. Въ одинъ мигъ воздухъ, земля и вода, казалось, превратились въ одинъ большой пожаръ. Почва тряслась отъ грома выстрѣловъ и вся мѣстность сверкала огнями, точно Этна, когда безпокойный Титанъ начинаетъ чихать въ ея глубинахъ.
  

VIII.

   Въ то же самое время, страшный крикъ "Аллахъ", поднявшись внезапно съ такой силой, что, казалось, готовъ былъ заглушить даже громъ пушекъ, полетѣлъ въ лицо врагамъ, какъ дерзкій вызовъ на битву. Въ городѣ, въ водѣ, на берегу -- всюду отдавался этотъ грозный крикъ "Аллахъ!" Имя безсмертнаго Бога потрясало густыя облака дыма, покрывавшія битву, точно балдахиномъ. Слышите ли, какъ крики "Аллахъ! Аллахъ-гу!" пронизываютъ общій шумъ сраженья?
  

IX.

   Всѣ войска были введены въ дѣло, но та часть, которая начала аттаку со стороны рѣки, подвергнулась такому урону, что люди валились, какъ листья съ деревьевъ, хотя ими и командовалъ Арсеньевъ {"Toutes les colonnes étaient en mouvement; celles qui attaquaient par eau, commandées par le général Arsénieff, essuyèrent un feu épouvantable, et perdirent avant le jour un tiers de leurs officiers". ("Histoire de la Nouvelle Russie".)}, этотъ великій сынъ войны, храбрѣйшій изъ всѣхъ, которые когда-либо встрѣчали лицомъ къ лицу бомбы и ядра. "Битва -- дочь Бога!" сказалъ Вордсвортъ. Если это правда, то -- она священна.
  

X.

   Принцъ Де-Линь былъ раненъ въ колѣно, у графа Шапо-Бра {Герцогъ Ришельё, основатель Одессы.} пуля пролетѣла между шляпой и головой, что доказываетъ, что голова его была самой аристократичной, если избѣгла поврежденія точно-также, какъ и шляпа. Какъ бы то ни было, но пуля не хотѣла сдѣлать вреда легитимистской головѣ. Если говорятъ: "земля -- въ землю" -- то почему же не сказать: "свинецъ -- въ свинецъ!"
  

XI.

   Бригадный генералъ Марковъ {"Le brigadier Markoff, insistant pour qu'on emportat le prince blessé reèut un coup de fusil, qui lui fracassa le pied". ("Histoire de la Nouvelle Russie", t. 3, p. 210.)} непремѣнно настаивалъ, чтобъ принцъ былъ унесёнъ съ поля битвы, тогда-какъ тысячи умирали со стономъ вокругъ. Впрочемъ, всё это были простые солдаты, которые могли сколько имъ угодно вздрагивать, корчиться и кричать, напрасно взывая къ глухимъ ушамъ о глоткѣ воды. Впрочемъ, генералъ Марковъ, обнаружившій при этомъ свои особыя симпатіи къ знатности рода, получилъ хорошій урокъ, который, конечно, внушилъ ему иныя чувства: ядро раздробило ему ногу.
  

XII.

   Триста орудій изрыгали снаряды и тридцать тысячъ ружей выбрасывали градомъ свои свинцовыя пилюли, признаваемыя за лучшее средство для возбужденія обильнаго кровотеченія. О, человѣчество! ты имѣешь ежемѣсячные бюллетеня о язвахъ, голодѣ и врачахъ; разсказы о всевозможныхъ бѣдствіяхъ -- настоящихъ, прошедшихъ и будущихъ -- проточили насквозь твои уши, какъ отвратительный червякъ, который долбитъ стѣну; но всѣ эти ужасы -- ничто въ сравненіи съ вѣрнымъ изображеніемъ поля битвы.
  

XIII.

   Тамъ представляются глазамъ разнообразнѣйшіе виды мученій въ такомъ огромномъ количествѣ, что люди пріучаются смотрѣть на человѣческія страданія хладнокровно. Стоны, корчи въ пыли, глаза, закатившіеся до-того, что видны одни бѣлки -- вотъ награда тысячей, бывшихъ въ строю; что же касается оставшихся въ живыхъ -- ихъ ожидаетъ, быть-можетъ, ленточка въ петлицу.
  

XIV.

   Тѣмъ не менѣе, я веб-таки люблю славу! Слава -- великая вещь. Подумайте, какъ пріятно жить на старости лѣтъ на счётъ вашего добраго государя! Мечта о небольшомъ пенсіонѣ нерѣдко сводила съ ума мудрецовъ. Наконецъ, герои необходимы для того, чтобъ поэтамъ было кого воспѣвать -- что ещё важнѣе! И такъ, желанье видѣть войну воспѣваемою въ стихахъ, и надежда на пожизненный пенсіонъ -- вотъ двѣ причины, заставляющія людей рѣзать другъ друга.
  

XV.

   Между-тѣмъ, высадившіяся войска отважно бросились вперёдъ, съ цѣлью овладѣть баттареей, стоявшей направо. Другіе отряды, вышедшіе на берегъ ниже, съ такимъ же рвеніемъ послѣдовали примѣру своихъ товарищей. Это были гренадеры. Весело вскарабкались они на валъ, точно дѣти на грудь матери, и перелѣзли черезъ палиссадъ въ такомъ же порядкѣ, какъ это бываетъ на смотру.
  

XVI.

   Подвигъ былъ дѣйствительно замѣчательный. Огонь съ крѣпости былъ такъ силёнъ, что даже самъ Везувій, будь онъ начинёнъ, кромѣ лавы, всевозможными родами адскихъ снарядовъ, не могъ бы произвести такого опустошенья. Третья часть офицеровъ легла на мѣстѣ, что, конечно, нисколько не способствовало къ поддержанію въ войскахъ надежды на побѣду: когда убитъ охотникъ, нельзя ждать порядка въ сворѣ собакъ.
  

XVII.

   Но тутъ я оставлю общую свалку, чтобъ послѣдовать на пути къ славѣ за моимъ героемъ. Онъ долженъ заслужить свои лавры отдѣльно. Еслибъ я вздумалъ назвать по именамъ всѣхъ отличившихся героевъ изъ числа пятидесяти тысячъ, равно заслужившихъ куплетъ или элегію, то лексиконъ славы уже слишкомъ бы удлиннился, а поэма (что гораздо хуже) оказалась бы ещё болѣе длинной.
  

XVIII.

   Поэтому, мы должны предоставить описаніе подвиговъ большинства -- газетамъ, которыя, конечно, распредѣлили по заслугамъ всѣхъ, почившихъ славной смертью во рвахъ, въ полѣ и, вообще, вездѣ, гдѣ въ послѣдній разъ почувствовали они тяжесть гнетущей нашу душу плоти. Трижды счастливъ тотъ, чьё имя не было искажено въ депешахъ. Я зналъ, одного изъ убитыхъ, по имени Гросъ, который былъ пропечатанъ подъ именемъ Гровъ {Это фактъ: загляните въ газетныя извѣстія о ватерлоскомъ сраженіи. Я помню, что замѣтилъ тогда одному изъ своихъ друзей: "Вотъ вамъ слава! Человѣкъ убитъ, его имя Гросъ, а напечатано Гровъ". Л былъ въ школѣ вмѣстѣ съ покойнымъ: это былъ весьма любезный и умный человѣкъ, обществомъ котораго весьма дорожили, благодаря его уму, весёлости и "chansous à boire".-- Примѣчаніе Байрона.}.
  

XIX.

   Жуанъ и Джонсонъ присоединились къ одному изъ штурмовавшихъ отрядовъ и дрались, на сколько хватало силъ, не зная -- ни гдѣ они находились, ни куда идутъ. Попирая трупы, стрѣляя, разсыпая сабельные удары, обливаясь потомъ и кипятясь, какъ огонь, лѣзли они вперёдъ, презирая опасность съ такой отвагой, что заслужили одни наполнить цѣлый столбецъ побѣдной реляціи.
  

XX.

   Такимъ-образомъ, врѣзались они въ самую густую кучу облитыхъ кровавою грязью тѣлъ убитыхъ и умирающихъ. Они то успѣвали выиграть шага два земли, приближавшихъ ихъ къ выдававшемуся углу укрѣпленій, составлявшему цѣль общихъ стремленій; то, остановленные страшнымъ огнёмъ -- точно самъ адъ разлился огненнымъ дождёмъ, замѣнивъ собою небо -- отступали назадъ, наталкиваясь на раненыхъ товарищей, корчившихся въ лужахъ крови.
  

XXI.

   Это была первая битва, въ которой участвовалъ Жуанъ; и хотя, проведя подъ ружьёмъ ночь, среди сырости и молчаливаго марша, когда храбрость далеко не такъ сильно кипитъ въ насъ, какъ при видѣ тріумфальной арки, онъ, можетъ-быть, немного и дрожалъ, зѣвая и поглядывая на густыя облака, покрывавшія небо, точно крахмаломъ, и съ нетерпѣніемъ ждалъ разсвѣта, но, тѣмъ не менѣе, онъ всё-таки не убѣжалъ.
  

XXII.

   Впрочемъ, онъ и не могъ этого сдѣлать, а еслибъ и сдѣлалъ, то -- что жь за бѣда? Есть и было много героевъ, начинавшихъ также худо. Фридрихъ Великій соблаговолилъ убѣжать съ поля битвы при Мольвицѣ въ первый, но за-то и въ послѣдній разъ. Люди, какъ лошадь, какъ соколъ или какъ новобрачная, испытавъ сгоряча новость положенія, скоро къ нему привыкаютъ и дерутся за жалованье или за убѣжденія, точно черти.
  

XXIII.

   Жуанъ -- по прекрасному выраженію Эрина, сказанному на старинномъ ирландскомъ или, можетъ-быть, пуническомъ языкѣ -- былъ полонъ "эссенціи молодости". (Антикваріи, умѣющіе опредѣлять время также, какъ время опредѣляетъ черёдъ всему -- и грекамъ, и римлянамъ, и рунамъ -- клянутся, что ирландскій языкъ одного происхожденія съ Ганнибаломъ, и до-сихъ-поръ носитъ слѣды тирской азбуки Дидоны. Это мнѣніе, можетъ-быть, вѣско не менѣе другихъ, но отнюдь не патріотично.)
  

XXIV.

   И такъ, Жуанъ былъ полонъ "эссенціи молодости". Это былъ возбуждённый духъ, истинное дитя поэзіи. Онъ то плавалъ въ блаженствѣ чувствъ или, пожалуй, чувственности (если первая фраза не точна), то, наоборотъ, если предстоялъ случай хорошо подраться въ пріятной компаніи, какія всегда составляются при битвахъ, осадахъ и другихъ подобнаго рода удовольствіяхъ, онъ съ радостью готовъ былъ убить время и на это --
  

XXV.

   И при томъ безъ малѣйшей злобы. Если онъ сражался или любилъ, то дѣлалъ то и другое, какъ говорятъ, "съ чистѣйшими намѣреніями" -- этимъ тузомъ выраженій, которымъ человѣческій родъ прихлопываетъ всѣ нападки, когда надо выпутаться изъ затруднительнаго положенія. Государственный человѣкъ, герой, публичная женщина, законникъ -- всѣ отражаютъ дѣлаемые противъ нихъ упрёки, ссылаясь на чистоту своихъ намѣреній. Какъ жаль, что подобными намѣреніями вымощенъ адъ! {Намёкъ на одну португальскую пословицу, которая говоритъ, что "адъ вымощенъ добрыми намѣреніями".}
  

XXVI.

   Недавно мнѣ пришла въ голову мысль относительно этой мостовой (если допустить ея существованье), что она, должно-быть, сильно пострадала въ послѣднее время, вытоптанная, конечно, не тѣми, чьи добрыя намѣренья ихъ спасли, но, напротивъ, сходящими въ адъ безъ запаса тѣхъ добрыхъ намѣреній, которыми, въ старое время, вымащивали и выравнивали главную адскую улицу, должно-быть разительно похожую на нашу Пэль-Мэль.
  

XXVII.

   По непонятному стеченію обстоятельствъ, которыя иногда вдругъ раздѣляютъ сражающихся, подобно тому, какъ даже добродѣтельная женщина разводится съ вѣрнымъ супругомъ, спустя годъ послѣ брака, Жуанъ, повторяемъ, вслѣдствіе одной изъ такихъ случайностей, внезапно, съ величайшимъ удивленіемъ, увидѣлъ, что, послѣ горячей перестрѣлки, онъ остался на мѣстѣ битвы одинъ, и что никого изъ друзей не было около него.
  

ХXVIII.

   Какимъ образомъ это случилось -- я не знаю. Вѣроятно, большинство было убито или ранено, остальные же сдѣлали налѣво кругомъ, что, какъ извѣстно, смутило однажды даже самого Цезаря, который, въ виду всей своей арміи, вполнѣ обладавшей храбростью, долженъ былъ лично схватить щитъ и заставить римлянъ вернуться на поле битвы {"Въ то время, какъ Цезарь, вовсе не ожидая нападенія, укрѣплялъ свой лагерь, нервійцы, въ числѣ шестидесяти тысячъ, внезапно ударили на него. Разбивъ сначала его конницу, они окружили седьмой и двѣнадцатый легіоны, причёмъ были перебиты всѣ начальники Если бы Цезарь не выхватилъ у воина щитъ и, проложивъ себѣ дорогу сквозь толпу сражавшихся, не бросился лично на варваровъ, и если бы десятый легіонъ, видя опасность, которой онъ подвергался, не ринулся съ холмовъ, гдѣ онъ былъ расположенъ, и не опрокинулъ непріятельскихъ рядовъ, ни одинъ римлянинъ не пережилъ бы этой битвы". ("Жизнь Цезаря" -- Плутарха.)}.
  

XXIX.

   Жуанъ не имѣлъ щита, да, притомъ, былъ не Цезаремъ, а просто красивымъ мальчикомъ, сражавшимся неизвѣстно зачѣмъ и за что. Увидя себя въ такомъ положеніи, онъ остановился на минуту, хотя ему слѣдовало остановиться на болѣе продолжительное время; затѣмъ, подобно ослу... (Не смущайтесь, благосклонный читатель: это сравненіе великій Гомеръ счёлъ годнымъ для Аякса, а потому Жуанъ можетъ удовольствоваться имъ лучше, чѣмъ любымъ новымъ.)
  

XXX.

   И такъ, подобно ослу, бросился онъ вперёдъ и, что всего страннѣе, бросился, не оглянувшись ни разу. Видя, что передъ нимъ, на высотахъ, сверкалъ огонь, освѣщавшій мѣстность ярче, чѣмъ днёмъ и способный ослѣпить всякаго, кто не любитъ смотрѣть на битву лицомъ къ лицу, онъ храбро бросился вперёдъ, стараясь проложить дорогу къ своимъ, съ цѣлью -- помочь ничтожной силой своей руки отряду, который, впрочемъ, былъ уже перерѣзанъ почти поголовно.
  

XXXI.

   Не видя ни начальника колонны, ни самого отряда, исчезнувшаго съ лица земли -- одинъ Богъ знаетъ какъ... (Я не могу отвѣчать за каждое сомнительное историческое событіе; но здѣсь очень легко допустить, что юноша, жаждавшій славы, погорячился и забѣжалъ вперёдъ, заботясь о своёмъ отрядѣ гораздо менѣе, чѣмъ о щепоткѣ табаку.)
  

XXXII.

   И такъ, не видя ни отряда, ни его начальника, и предоставленный самому себѣ, какъ молодой наслѣдникъ, незнающій, куда идти, Жуанъ, подобно путнику, кидающемуся сквозь болото и кочки на блудящій огонь, или подобно потерпѣвшему крушеніе и ищущему убѣжища въ первой хижинѣ, кинулся въ самую средину горячей свалки, руководясь тѣмъ, что туда звала его слава и глядѣли глаза.
  

XXXIII.

   Онъ не разбиралъ, гдѣ находился, да и не заботился объ этомъ. Онъ былъ оглушенъ, подавленъ; молніи пробѣгали по его жиламъ; мозгъ его былъ весь охваченъ впечатлѣніемъ минуты, какъ это обыкновенно бываетъ съ пылкими воображеніями. Онъ бросался туда, гдѣ огонь былъ чаще и сильнѣе и гдѣ пушечные выстрѣлы раздавались громче и ужаснѣе, заставляя дрожать землю подъ человѣколюбивымъ изобрѣтеніемъ монаха Бэкона {Монаху Бэкону приписываютъ первое изобрѣтеніе пороха.}.
  

XXXIV.

   Кидаясь изъ стороны въ сторону, внезапно очутился онъ въ отрядѣ, составлявшемъ прежде вторую колонну подъ начальствомъ генерала Ласси {Генералъ-майоръ Борисъ Петровичъ Ласси, во время измаильскаго приступа, командовалъ второю колонною праваго фланга и первый взошелъ на стѣны крѣпости.}, а теперь уменьшившуюся до-того, что остатокъ (гораздо менѣе сомкнутый) можно было назвать экстрактомъ героизма, подобнымъ тѣмъ извлеченіямъ, которыя дѣлаются изъ объёмистыхъ книгъ. Жуанъ съ достоинствомъ занялъ мѣсто среди этой кучки храбрыхъ, продолжавшихъ доблестно стоять лицомъ къ лицу съ врагами, стрѣляя по гласису.
  

XXXV.

   Какъ-разъ въ эту минуту явился туда же Джонсонъ, "совершивъ отступленіе". (Фраза, которой принято выражаться, когда люди въ битвѣ бѣгутъ назадъ, вмѣсто того, чтобъ кидаться въ свалку, ведущую прямо въ пасть дьявола.) Джонсонъ былъ малый ловкій и зналъ, куда можно сунуться и откуда слѣдуетъ благоразумно удалиться. Онъ даже самому бѣгству своему умѣлъ придать видъ разумной военной хитрости.
  

XXXVI.

   Видя, что весь отрядъ былъ перебитъ или перераненъ, исключая новичка Донъ-Жуана, чья дѣвственная храбрость, не знавшая, что такое опасность, не могла себѣ даже представить мысли о бѣгствѣ, подобно невинности, безстрашно и беззаботно надѣющейся на однѣ свои силы, Джонсонъ отступилъ лишь за тѣмъ, чтобъ собрать боявшихся простудиться въ "холодной долинѣ смерти".
  

XXXVII.

   Остановясь на мѣстѣ, нѣсколько защищённомъ отъ выстрѣловъ, сыпавшихся, какъ градъ, съ бастіоновъ, баттарой, парапетовъ, засадъ, валовъ, казематовъ и домовъ, такъ-какъ въ этомъ обширномъ, осаждённомъ христіанскими солдатами городѣ не было ни одного мѣста, которое жители не защищали бы, какъ дьяволы, Джонсонъ встрѣтился съ отрядомъ егерей, разстроенныхъ сопротивленіемъ дичи, на которую они охотились.
  

ХXXVIIІ.

   Онъ ихъ кликнулъ и -- что всего замѣчательнѣе -- они тотчасъ же явились на его зовъ, въ противоположность "духамъ, вызываемымъ изъ тёмной пучины", которыхъ, по словамъ Готспора, приходится долго кликать прежде, чѣмъ они рѣшатся покинуть своё жилище {Здѣсь Байронъ намекаетъ на слѣдующее мѣсто изъ 1-й части "Генриха Четвёртаго" Шекспира:
   ГЛЕНДОВЕРЪ.
   Я духовъ вызываю изъ пучины.
   ГОТСПОРЪ.
   Да, вызывать ихъ можно -- только врядъ ли
   Являются они на твой призывъ.
   ("Шекспиръ", изд. Гербеля, т. II, стр. 129.)}. Причина, заставившая ихъ послушаться, была -- нерѣшительность, стыдъ боязни передъ ядрами и бомбами и, вообще, то чувство, которое заставляетъ людей ни войнѣ и въ религіозныхъ вопросахъ слѣдовать за своимъ вожакомъ, подобно стаду.
  

XXXIX.

   Клянусь Юпитеромъ, Джонсонъ былъ храбрый малый! и хотя имя его не такъ звучно, какъ имена Аякса или Ахилла, всё же солнце не скоро дождётся, чтобъ на землѣ родился кто-либо ему подобный. Онъ убивалъ враговъ съ такимъ же спокойствіемъ, съ какимъ дуетъ муссонъ, этотъ постоянный вѣтеръ, неперемѣняющійся въ теченіи цѣлыхъ мѣсяцевъ. Рѣдко можно было подмѣтить какое-нибудь измѣненіе въ его лицѣ, цвѣтѣ щёкъ или мускулахъ -- и онъ могъ быть очень дѣятельнымъ безъ малѣйшей суетливости.
  

XL.

   Поэтому, когда обстоятельства побудили его бѣжать, онъ сдѣлалъ это по зрѣломъ размышленіи, зная, что позади его найдётся много такихъ, которые также захотятъ избѣжать непріятныхъ ощущеній, которыя, подобно вѣтрамъ, безпокоютъ желудки героевъ. Герои хотя иногда и смежаютъ глаза прежде времени, но всё-таки они не слѣпы, и потому, встрѣчая смерть лицомъ къ лицу, благоразумно отступаютъ, хотя бы только затѣмъ, чтобъ перевести духъ.
  

XLI.

   Но Джонсонъ убѣжалъ только для того, чтобъ вернуться съ отрядомъ новыхъ воиновъ къ тому мрачному рубежу, за которымъ открывается, по выраженію Гамлета, такой ужасный путь. Джонсонъ, однако, этимъ не смутился: его энергія, подобно гальваническому току, заставляющему двигаться мёртвыхъ, возбудила въ оставшихся въ живыхъ такой пылъ, что они бросились за нимъ въ самую середину свалки.
  

XLII.

   И что же!-- они встрѣтили во второй разъ тоже самое, что показалось имъ и въ первый достаточно страшнымъ для того, чтобъ заставить ихъ удалиться, не смотря на всѣ людскіе толки о славѣ, и не обращая вниманья на тѣ общія выраженія, которыми поддерживается бодрость въ войскахъ, наравнѣ съ жалованьемъ, этимъ лучшимъ средствомъ, заставляющимъ солдатъ быть стойкими. Словомъ, они встрѣтили тотъ же самый пріёмъ, который заставилъ однихъ подумать, а другихъ увидѣть во-очію, что тутъ былъ настоящій адъ.
  

XLIII.

   Солдаты валились, какъ жатва подъ градомъ, какъ трава подъ косой, какъ колосья подъ серпомъ, доказывая тѣмъ, что жизнь есть самое непрочное изъ всѣхъ человѣческихъ благъ. Турецкія баттареи громили ихъ, точно цѣпомъ, или кулаками искуснаго бойца, превращая въ массы чего-то, похожаго на размятый салатъ изъ овощей. Храбрѣйшіе валились съ раздроблёнными головами прежде, чѣмъ успѣвали взвести курокъ ружья.
  

XLIV.

   Турки, укрывшись за траверсами и флангами ближайшихъ бастіоновъ, стрѣляли точно дьяволы, вырывая цѣлые ряды, какъ вѣтеръ срываетъ верхушки лѣнящихся волнъ. Тѣмъ не менѣе, судьба, уничтожающая города, народы и цѣлые міры, захотѣла на этотъ разъ -- Богъ знаетъ почему -- чтобъ Джонсонъ, съ кучкой неотступившихъ солдатъ, благополучно добрался, среди этой сѣрной оргіи, до внутренняго городского вала.
  

XLV.

   Сначала взобрались на него двое, затѣмъ -- пятеро, шестеро, а тамъ и цѣлая дюжина, такъ-какъ было всё-равно лѣзть или оставаться на мѣстѣ. Огонь лился и сверху, и снизу, какъ пылающая смола или каучукъ, такъ-что трудно было рѣшить, чьё положеніе было лучше: тѣхъ ли, которые первыми храбро вскочили на парапетъ, или тѣхъ, что признали, напротивъ, за лучшее -- подождать немного.
  

XLVI.

   Взобравшіеся, однако, встрѣтили неожиданно-благопріятное для себя обстоятельство, бывшее слѣдствіемъ случая или глупости. Дѣло въ томъ, что турецкій или греческій инженеръ построилъ надиссады, по невѣжеству, такимъ образомъ, что вы бы изумились, увидя нѣчто подобное въ крѣпостяхъ Нидерландовъ или Франціи (которыя, съ своей стороны, должны уступить нашему Гибралтару). Палиссады эти были возведены какъ-разъ посрединѣ парапета,
  

XLVII.

   Такъ-что съ обѣихъ сторонъ оставалось пространство въ девять или десять шаговъ, на которомъ можно было остановиться, что представляло большое облегченіе для нашихъ людей -- то-есть для тѣхъ, котор трахъ....
             Иль опасенья роковыя,--
             Досель привыкши, лишь въ глазахъ
             Читать покорность, да, съ улыбкой,
             Лишь слышать, отъ своей толпы,
             Языкъ обычной лести гибкой,
             Иль -- раболѣпныя мольбы!
             Критомъ, и время убѣгало,
             Успѣха жъ -- не было ни мало;
             Ей каждый мигъ -- ужъ пыткой былъ:
             А тутъ -- часъ цѣлый проходилъ!...
  
                                 СXVII.
  
             При этомъ случаѣ, о срокѣ,
             Не лишнимъ было бы сказать,--
             Какой на югѣ и востокѣ,--
             Для объясненій, назначать,
             Обычай заведенъ, иль -- мода!
             У насъ, совсѣмъ не то: у насъ --
             На это полная свобода,
             И ни почемъ бываетъ часъ....
             Но тамъ -- напротивъ: тамъ -- мгновенье,
             А много.... два -- ужъ преступленье!
             И мнѣнье доброе о васъ --
             Уноситъ лишній мигъ, не разъ!...
  
                                 СXVIIІ.
  
             Жуану нечего бы было
             Бояться: за себя-то могъ
             Онъ постоять,-- съ замѣтной силой,
             Красавецъ, съ головы до ногъ!...
             Но у него -- (хотя и странно,
             Казалось бы!) все, на глазахъ,--
             Кружился Хайде видъ туманной.
             Съ укоромъ ревности въ устахъ!...
             И отъ того Жуанъ, навѣрно,
             Такъ былъ невѣжливъ черезмѣрно!
             Не то -- какъ могъ бы онъ не пасть,
             И не признать Гюльбеи власть?!..
  
                                 СХІХ.
  
             Его жъ и должникомъ считала
             Гюльбея, за одинъ пріемъ,
             Какой ему тутъ оказала,--
             Такъ долго съ нимъ пробывъ вдвоемъ!...
             Но видя, что надъ нимъ имѣла
             Такъ мало власти, красотой,--
             Съ досады ужъ она краснѣла,
             То вдругъ блѣднѣла, огневой
             Взоръ на Гяура устремляя....
             И, этимъ взоромъ, умоляя --
             Надъ нею сжалиться!... взяла
             И руну даже, и ждала....
  
                                 СХХ.
  
             Но все надраено! все напрасно!
             Жуанъ ея не понималъ,
             Иль не хотѣлъ Султаншѣ страстной --
             Повиноваться, и стоялъ.
             Какъ въ землю вросшій, безъ движенья....
             Тутъ -- омрачилося чело
             Красавицы: ея мученья --
             Не выразить! ее и жгло,
             И холодомъ вдругъ обдавало:
             Въ груди, дыханье замирало;
             Уста, однакожъ,-- хоть бы звукъ
             Одинъ произнесли!... но вдругъ --
  
                                 СХХІ.
  
             Но вдругъ рѣшительной и твердой
             Характеръ пробудился въ ней:
             Гюльбея -- женщиною гордой
             Мгновенно встала, и скорѣй,--
             Съ нимъ разсчитаться ужъ рѣшилась --
             Отчаянья послѣдній шагъ!
             Однакожъ,-- пріостановилась,
             Съ какой-то робостью въ глазахъ....
             Но, наконецъ,-- свое смущенье
             Преодолѣла и, въ мгновенье,--
             (Такъ, что Жуана потрясла!)
             Къ его объятьяхъ ужъ была!..
  
                                 СХХІІ.
  
             Опасно было испытанье....
             И это чувствовалъ Жуанъ!
             Но гнѣвъ, и гордость, и страданье,
             Отъ прежнихъ незабытыхъ ранъ,--
             Его отъ слабости покрыли,
             Какъ панцыремъ, и, какъ булатъ,
             Его всю душу закалили --
             Отъ искупительныхъ отрадъ!...
             Вмигъ заглушивъ всѣ сердца муки,
             Онъ обольстительныя руки
             Отвелъ красавицы своей,
             И посадилъ ее скорѣй.
  
                                 CXXIII.
  
             Присѣлъ и самъ онъ, съ нею рядомъ,
             На отоманѣ.... но, потомъ,--
             Вскочилъ, и только, гордымъ взглядомъ,
             Окинувъ вкругъ себя, съ челомъ.
             Поднятымъ смѣло,-- равнодушно
             Онъ на Гюльбею посмотрѣлъ,
             И ей сказалъ: -- "Орелъ воздушной.
             Попавшись въ плѣнъ,-- хотя бъ имѣлъ
             И сильное къ тому влеченье,--
             Отвергнетъ страсти побужденье:
             И я,-- чтобъ мнѣ игрушкой быть?
             Султанши прихоть утолить.
  
                                 CXXIV.
  
             "Нѣтъ, никогда!-- меня спросила
             Ты, давича: умѣю ль я --
             Любить?. . суди же, что за сила
             Моей любви,-- когда.... тебя
             Я не люблю, нашедши прежде,--
             Кого всѣмъ сердцемъ полюбилъ!...
             При унизительной одеждѣ,
             Въ которой я сюда вступилъ,--
             Кудель мнѣ только съ самопрялкой,
             Пристали мнѣ, теперь, въ столь жалкой
             Неволѣ.... а любовь -- одной
             Дана свободѣ дорогой!...
  
                                 CXXV.
  
             "Блескъ этихъ мѣстъ не ослѣпляетъ
             Меня нисколько.... какова бъ
             Власть ни была твоя -- склоняетъ
             Чело передъ тобою рабъ;
             И выполнить готовь послушно --
             Всѣ приказанія твои....
             Но сердца -- не отдастъ бездушно,
             За всѣ сокровища земли!
             Глазамъ, рукамъ,-- ты можешь смѣло
             Повелѣвать.... все наше тѣло --
             Во власти у тебя..., но намъ,
             Оставь лишь сердце, намъ.... рабамъ!..."
  
                                 CXXVI.
  
             Такая истина Гюльбею,
             Какъ ни казалась бы проста,
             Но самой простотой своею,--
             Такъ поразила, что уста,
             Съ досады, прикусивъ,-- не впала,
             Что даже отвѣчать на то!
             Султанша не воображала,
             Чтобъ, передъ ней, не только кто
             Сказать подобное, но даже --
             Смѣлъ и подумать!... отъ раба же
             Услышать это, отъ того,
             Что мельче червя самого...
  
                                 СХXVII.
  
             Нѣтъ! этого -- не понимала
             Султанша, въ гордости своей;
             Тѣмъ болѣе, что, полагала,
             Съ восторгомъ всякъ старался ей --
             Въ малѣйшемъ угодить желаньи,
             И что земля вся -- создана
             Лишь для Султановъ,-- приказаній
             И женъ ихъ слушаться должна!...
             А сердце гдѣ лежитъ: на правой,
             Иль лѣвой сторонѣ, и здравой
             Разсудокъ нуженъ ли, иль нѣтъ,--
             То не ея ужъ былъ предметъ!
  
                                 CXXVIII.
  
             Къ тому же такъ была прекрасной
             И увлекательной она,--
             Что красотой такой опасной,--
             Будь и рабыней рождена,
             Гюльбея, этимъ талисманомъ,
             Могла бы чудеса творить,
             И сдѣлать всякаго -- Султаномъ.
             Иль Порту -- въ пепелъ обратить!...
             Такъ думала, покрайней мѣрѣ,
             Иль думать такъ могла,-- по вѣрѣ,
             Гюльбея,-- въ прелести свои,--
             Какъ всѣ красавицы земли!...
  
                                 СХХІХ.
  
             О вы, которые встрѣчали
             Любовь опасную старухъ!..
             Навѣрное, вы испытали,
             Какой тогда въ нихъ адскій духъ
             Гнѣздился, разжигая страсти,
             Разсудокъ здравый затемнялъ,
             И,-- за отказъ,-- что за напасти,
             На васъ, о юноши! внушалъ?...
             Что жъ чувствовать могла Гюльбея,
             Красою чудною владѣя,
             Когда, на пламенный привѣтъ,--
             Холодность встрѣтила въ отвѣтъ!...
  
                                 CXXX.
  
             Исторія намъ сохранила
             Немного -- дѣвственныхъ именъ,
             Которыхъ не обворожила
             Слѣпая страсть измѣнницъ женъ:
             Но всѣ онѣ, по силѣ мщенья.
             Лишь были бъ -- слабый идеалъ
             Той злобы и ожесточенья,
             Что умъ Султанши тутъ вмѣщалъ!...
             Тигрица, бѣшенствомъ пылая,
             Какъ ни страшна, дѣтей теряя,
             Ничто, въ сравненьи, передъ ней,--
             Въ любви отверженной своей!
  
                                 СХХХІ.
  
             Огня и бѣшенства потоки
             Султанша, взорами, лила;
             Румянцемъ дикимъ рдѣлись щеки,--
             Она ужасна тутъ была!
             Но верхъ столь изступленной страсти
             Какъ чудный и высокій мигъ,--
             Изобразить не въ нашей власти:
             Нѣтъ красокъ для него живыхъ!...
             Но счастью, онъ не долго длился,
             И -- слезъ каскадомъ разразился,--
             И это лишь ее спасло:
             Неистовство -- убить могло!
  
                                 CXXXII.
  
             Такъ, въ бурю, пѣнистыя волны
             Въ утесы грозный океанъ,
             Ужаснаго величья полный,
             Бросаетъ, дикій великанъ!
             Но, отягченная грозою,
             Вдругъ туча пронеслась надъ нимъ,--
             И онъ улегся послѣ бою,
             Едва-едва лишь колебимъ....
             Гюльбеи гнѣвъ грозою вспыхнулъ,
             Грозою и прошелъ, и стихнулъ,
             Почти безъ ропота въ устахъ,
             Съ слезами только на глазахъ!
  
                                 СХХXIII.
  
             Быть можетъ, не безъ произвола
             Она смирилась,-- устыдясь,
             И по лѣтамъ, и свойству пола,
             Что такъ безумно увлеклась
             Порывомъ безотчетной страсти!...
             Да какъ ей было бы простить,
             Притомъ, и оскорбленье власти --
             Султанши, что велитъ любить?...
             Но дѣлать нечего: съ досады,
             Потупя огненные взгляды.
             Она -- молчала, и лишь умъ
             Ея кипѣлъ, подъ лавой думъ!...
  
                                 СХХXIV.
  
             Жуану голову, сначала,
             Она рѣшалась отрубить....
             Но мысль другая -- удержала
             Отъ этой мести, позабыть
             О немъ совѣтуя!-- мысль, тоже.
             Пришла потомъ: спросить его,
             Гдѣ былъ воспитанъ?. или -- (что же
             Быть можетъ лучше!) самого,
             Насмѣшкой ѣдкою, заставить
             Раскаяться!... иль нѣтъ: отправить
             Его скорѣй, самой же -- взять,
             И заколоться, чѣмъ -- страдать!...
  
                                 CXXXV.
  
             Но проучить и Бабу надо,
             Чтобы такихъ не приводилъ!...
             На этотъ разъ, хоть бастонада25 --
             Ему покажетъ, какъ онъ милъ!...
             Такія мысли волновали
             Султанши огорченный умъ,
             Такъ что она, въ своей печали,
             Не знала,-- дѣлать что отъ думъ!...
             Но силъ ужъ больше не имѣла
             Стоять все на ногахъ, и сѣла
             Она на отоманъ опять,
             Чтобъ хоть-слезамъ всю волю дать!...
  
                                 СХХXVI.
  
             Все жъ мысль ея не покидала,
             Чтобъ -- заколоться... но, потомъ,--
             Какъ и рѣшиться? вѣдь, кинжала
             Ударъ не шутка!... да, притомъ,
             Восточныхъ щеголихъ корсеты --
             Безъ ваты, и, какъ разъ, пройдетъ
             Кинжалъ насквозь, а въ грудь продѣтый --
             Кончаетъ съ жизнію разсчетъ!...
             Убить Жуана?... но, бѣдняжка!
             Хотябъ и стоилъ кары тяжкой....
             Да голову ему срубить,
             Не значитъ -- сердце покорить!...
  
                                 СХХXVII.
  
             Когда такъ, молча, разсуждала
             Султанша, все потупя взоръ,
             О средства всѣ перебирала,
             Какъ отомстить за свой позоръ:
             Жуанъ ждалъ участи безмолвно --
             Быть вздѣтымъ на-колъ, иль въ куски
             Изрубленнымъ!... и -- хладнокровно
             Рѣшился перенесть свои
             Всѣ муки, хоть бы... въ заключенье.--
             Живой былъ брошенъ, на съѣденье.
             Собакамъ, львамъ, или, скорѣй,--
             Босфорскимъ рыбамъ, безъ затѣй!--
  
                                 СХХXVIIІ.
  
             Все это перенесть рѣшился,
             Геройски, но -- никакъ не пасть!,
             Покрайней мѣрѣ, онъ крѣпился.
             За тяжкій грѣхъ считая -- страсть
             Султанши гордой утолять,
             Самоохотно!.. хоть и трудно,
             Признаться бы не согрѣшить --
             Для красоты Гюльбеи чудной --
             По, впрочемъ, всѣ такіе сборы
             Къ ужасной смерти,-- чуть на взоры
             Красавицы, въ слезахъ,-- Жуанъ
             Взглянулъ,-- изчезли, какъ туманъ!
  
                                 СХХХIХ.
  
             И, съ этимъ вся Жуана твердость
             Поколебалась, какъ тростникъ....
             Онъ гордостью платилъ за гордость,
             Но видѣть слезъ онъ не привыкъ!
             Сперва. -- онъ начиналъ дивиться,
             Какъ только могъ онъ отказать?
             Тамъ,-- какъ бы съ него примириться,
             Въ умѣ сталъ планы составлять...
             Потомъ,-- съ раскаяньемъ глубокимъ,
             Онъ называлъ себя жестокимъ,
             Несправедливымъ, словомъ: онъ --
             Былъ вполовину побѣжденъ!...
  
                                 CXL.
  
             По этому, сталъ извиняться,
             И, заикаясь, составлять
             Такія фразы, что, признаться,--
             И трудно бъ ихъ пересказать:
             Все это, напыщеннымъ слогомъ
             Какихъ-то денди записныхъ,--
             Дышало, съ примѣсью, во многомъ,
             Ужасныхъ плоскостей смѣшныхъ!...
             Но, въ то же самое мгновенье,
             Когда, съ надеждой на прощенье,
             Поздравить онъ себя спѣшилъ.--
             Вдругъ евнухъ обоихъ смутилъ!
  
                                 CXLI.
  
             Его внезапное явленье,
             Притомъ, и слишкомъ скорый шагъ,--
             Имѣли важное значенье!
             Гюльбея даже -- тайной страхъ
             Почувствовала.... но, съ обычнымъ
             Поклономъ, до земли, предъ ней
             Остановившись,-- такъ, приличнымъ
             Высокой должности своей,--
             "Кизляръ-Аги!" 26 высокимъ слогомъ.
             Рѣчь началъ онъ, и предъ "Порогомъ
             Благополучія"27, не разъ,--
             Блеснуть умѣя гранью Фразъ:
  
                                 CXLII.
  
             -- "Супруга солнца, и родная,
             Достойная, сестра луны! --
             Передъ которой, преклоняя
             Чело, Аллаховы сыны
             Благоговѣютъ! предъ бровями
             Которой,-- весь трепещетъ свѣтъ!
             Предъ чьей улыбкой -- пляшутъ сами,
             Въ восторгѣ, сонмища планётъ!...
             Рабъ,-- предъ тобою,-- съ доброй вѣстью;
             Тебя почтить высокой честью --
             Само свѣтило дня28 спѣшитъ, '
             И прагъ твой -- тотчасъ озарить!" --
  
                                 CXLIII.
  
             --"Неужли?" -- вскрикнула Гюльбея:
             "Сегодня лучше бъ не всходить
             Ему на небо, не имѣя.
             Здѣсь, надобности намъ свѣтить!...
             Но -- женщинамъ моимъ путь млечный
             Вели составить поскорѣй,
             Комета старая!-- строй вѣчный
             Всѣхъ звѣздъ моихъ сбери живѣй,
             И ты Гяуръ, смѣшайся съ ними,
             Чтобъ солнце не сожгло своими
             Лучами!.. прошлое жъ...." -- Но вотъ --
             Раздался шумъ: Султанъ идетъ!
  
                                 CXLIV.
  
             Сначала,-- женщины Гюльбеи,
             За ними,-- евнухи вошли;
             Образовали родъ аллеи
             Построившись въ ряды свои,
             Вдоль, отъ дверей, до отомана,
             Гдѣ, на возглавьи парчевомъ,
             Жена -- любимица Султана,
             Во всемъ величіи своемъ,--
             Его Высокости прихода
             Ждала.-- Пріемъ такого рода,
             Изъ четырехъ султанскихъ женъ,
             Лишь для любимой заведенъ!!
  
                                 CXLV.
  
             И этикетъ такой -- являться,
             Съ докладомъ, лишь въ извѣстной часъ,
             Въ ночной, особенно, -- признаться,
             Понравился бы, и у насъ,
             Инымъ изъ львицъ... хоть, правда,-- въ этомъ,
             И счастливѣй султаншъ онѣ,--
             Не въ заперти, а передъ свѣтомъ,
             Свободой пользуясь вполнѣ!
             У нихъ свои есть половины,
             Гдѣ мужъ -- какъ гость; и нѣтъ причины,
             Мужьямъ, по этому, туда --
             Являться, даже иногда!..
  
                                 CXLVI.
  
             Но, львицы милыя!... (тревожитъ
             Насъ это страшно!) погрозятъ
             На насъ тутъ пальчикомъ, быть можетъ,
             Что мы, такъ дерзко, невпопадъ,
             Сравнить ихъ образъ жизни смѣли --
             Съ тюремной жизнью, такъ сказать,
             Султанскихъ женъ!... и но имѣли,
             Конечно, права открывать
             Мы этихъ тайнъ... да чтобъ и болѣ
             Не проболтаться по неволѣ,
             Прощенья попросивъ у васъ,--
             Вновь станемъ продолжать разсказъ!
  
                                 CXLVII.
  
             Его Высокость,-- или, просто,
             Султаномъ будемъ звать его!--
             Мужчина былъ большаго роста,
             Довольно плотный; сверхъ того,
             Обвитый до-носу чалмою,
             Изъ бѣлой шали дорогой;
             Почти до самыхъ глазъ, густою
             Обросшій черной бородой...
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 CXLVIII.
  
             Онъ вышелъ изъ темницы душной,
             Чтобъ, послѣ брата, на престолъ
             Взойти, съ отвагой равнодушной,--
             (Хотя, недавно, братъ нашелъ
             Отъ петли смерть, иль былъ -- задавленъ,
             Какъ водится у мусульманъ!]
             И хоть исторіей прославленъ
             Не могъ онъ быть, какъ Солейманъ,29
             Востокъ покрывшій громкой славой,--
             Но правилъ онъ своей державой
             Не хуже, можетъ быть, другихъ,
             Плохихъ предмѣстниковъ своихъ!...
  
                                 CXLIX.
  
             Въ мечеть всегда онъ отправдался --
             Со всею помпой; тамъ свои
             Мольбы обычныя старался
             Такъ совершать онъ, какъ почти
             И ни одинъ изъ правовѣрныхъ!30
             Визирь дѣлами управлялъ;
             А самъ по трону непомѣрныхъ
             Заботъ не жалуя,-- искалъ
             Покоя лишь, въ стѣнахъ гарема.
             Гдѣ, впрочемъ, съ Гурьями эдема,
             При четверыхъ еще -- женахъ,
             Не могъ не быть тожъ въ хлопотахъ!...
  
                                 CXL.
  
             За то, уже у нихъ и даромъ
             Не проходило ничего:
             Безъ шума, и однимъ ударомъ,--
             Все совершалось у него!
             Преступницы, и преступленья,
             Никто не видѣлъ, не слыхалъ:
             Босфоръ, какъ бы рѣка забвенья,--
             Молву и жертву поглощалъ....
             Притомъ, тиснѣнія свободы.
             Не знаютъ тамъ и въ наши годы,
             И оттого -- мораль чиста,
             И стая рыбъ -- всегда сыта!--
  
                                 CLI.
  
             О многомъ онъ судилъ превратно,
             За исключеніемъ -- луны!
             Онъ землю полагалъ квадратной,
             Хоть и своей не зналъ страны;
             Свои владѣнья объѣзжая,
             Предѣловъ имъ не находилъ,
             И всюду тишину встрѣчая,
             Спокоенъ совершенно былъ;
             А хоть паши и бунтовали,
             Да и гяуры воевали....
             Онъ, въ семибашенномъ дворцѣ,--
             Не помышлялъ объ ихъ свинцѣ!
  
                                 CLII.
  
             Да и едваль могъ знать объ этомъ,
             Затѣмъ, что и послы державъ
             Вели дѣла съ однимъ совѣтомъ,
             Диваномъ,31 то-есть, гдѣ, отдавъ
             Все визирю въ распоряженье,
             Самъ не мѣшался ни во что,
             И, какъ Диванъ -- рѣшалъ, рѣшенье
             Фирманомъ лишь скрѣплялъ; за то,
             И могъ онъ смѣло предаваться
             Всѣмъ наслажденьямъ.... можетъ статься,
             И къ лучшему такъ поступалъ,
             Что головы не затруднялъ!
  
                                 CLIII.
  
             Онъ для Гарема болѣ нуженъ
             Былъ по способности своей,--
             Но нѣскольку имѣя дюжинъ
             И дочерей, и сыновей!...
             О дочеряхъ, конечно, мало
             Заботы было у него:
             Ихъ воспитанье состояло
             Лишь въ томъ,-- чтобъ пола своего
             Все назначенье понимали:
             Росли бъ, да очереди ждали,
             Пока, хоть и не по душѣ, --
             Къ награду сбудутъ ихъ пашѣ!...
  
                                 CLIV.
  
             О та, которой наступила
             Такая очередь,-- тотчасъ,
             Выходитъ за мужъ, хоть бы было
             Шесть лѣтъ ей только!...32 и не разъ
             Такіе факты тамъ бываютъ!
             Тутъ и разсчетъ есть небольшой....
             Паши ужъ это такъ и знаютъ:
             Подарки тестю, за женой
             Даютъ.... и счастливы судьбою,
             Имѣя право, (и съ лихвою!)
             За то,-- въ пашалыкахъ своихъ,
             Брать взятки съ мертвыхъ и живыхъ
  
                                 CLV.
  
             Другое дѣло -- съ сыновьями:
             Къ темницѣ, только не сырой,--
             Они, подъ десятью замками,
             Страдать обречены судьбой!
             И такъ должны они томиться,
             Пока -- подъ петлю, иль на тронъ.
             По достиженьи лѣтъ, явиться
             Суровой повелитъ законъ....33
             То, иль, другое,-- ожиданье
             Прекрасное!... но воспитанье
             Имъ, между тѣмъ, дается тамъ,--
             Какъ мусульманскимъ всѣмъ князькамъ....
  
                                 CLVI.
  
             Такъ, въ краткомъ очеркѣ, представивъ
             Портретъ Султана, жизнь его,--
             Теперь, исторію оставивъ,
             За продолженье своего
             Разсказа примемся скорѣе:
             Со всѣмъ приличіемъ, какъ санъ
             Столь важный требовалъ,-- къ Гюльбеѣ,
             Своей любимицѣ, Султанъ,
             Приближась, церемоніальной
             Селямъ ей отдалъ, иль, буквально
             Сказать, по нашему,-- почтилъ
             Ее поклономъ; вѣжливъ былъ!
  
                                 CLVII.
  
             Глаза Гюльбеи заблистали,
             Какъ звѣздочки послѣ грозы;
             Румянцемъ щеки запылали,
             И ни слѣда на нихъ слезы!
             Но вскорѣ -- опустила взоры,
             Какъ бы почувствовавъ вину,
             Предъ мужемъ добрякомъ, который
             Готовъ бы, за нее одну,--
             Весь свой Гаремъ отдать охотно.
             Такъ пламенно и беззотчетно
             Ее любилъ онъ больше всѣхъ!
             И ей, такъ поступать, не грѣхъ?..
  
                                 CLVIII.
  
             Но,-- совѣсти ли угрызенье,
             Иль, можетъ быть, и тайный страхъ,
             Чтобъ не открылось преступленье...
             (Иль сдѣланный къ измѣнѣ шагъ!)
             Изъ глазъ ея прелестныхъ черныхъ,--
             Она ихъ опустила вдругъ,
             Какъ мы сказали, и -- покорныхъ.
             Съ невиннымъ трепетомъ, супругъ
             Видъ приняла передъ Султаномъ...
             Да и такимъ двойнымъ обманомъ,--
             Легко морочить, иногда,
             Мужей, которымъ въ рай -- чреда!
  
                                 CLIX.
  
             Гюльбею, страстными глазами.
             Султанъ окинулъ, и, потомъ.
             Повелъ ихъ промежду рядами
             Невольницъ.... тутъ онъ на одномъ
             Лицѣ, что показалось новымъ,
             Свой зоркій взоръ остановилъ....
             Взоръ этотъ, хоть не былъ суровымъ,
             Ни подозрѣнья не таилъ,--
             Смутилъ, однакоже, Гюльбею.
             Внимательностію своею:
             Его предметомъ былъ -- Жуанъ!
             Ну. какъ откроетъ вдругъ Султанъ...
  
                                 CLX.
  
             Мысль эта сильно сердце сжала --
             Гюльбеѣ, пойманной почти!
             И тяжкій вздохъ чуть удержала
             Она въ трепещущей груди;
             Но муженекъ ея почтенной
             Спросилъ лишь, обратившись къ ней,
             Благоразумно и степенно,
             Съ обычной важностью своей:
             -- "Я вижу, прибыло одною
             У васъ невольницей младою?
             Жаль одного, моя душа,
             Что такъ Гяурка хороша!" --
  
                                 CLXI.
  
             Нежданный комплиментъ Султана,
             Всѣхъ взоры быстро обратилъ
             На покраснѣвшаго Жуана;
             Онъ даже вздрогнулъ,-- словно былъ
             Окаченъ варомъ, отъ значенья
             Полуобидныхъ этихъ словъ!
             Подругъ же ужасъ, безъ сравненья,
             Еще сильнѣй былъ: сто громовъ --
             Надъ ними разразились, словно!
             Повѣся головы, безмолвно,
             Какъ на-смерть всѣ обречены,
             Стояли, трепета полны...
  
                                 CLXII.
  
             "О Мухамедъ! что это сталось
             Съ Его Высокостью?... зачѣмъ
             Такое счастіе досталось
             Въ удѣлъ, Гяуркѣ?... между тѣмъ,
             Бывало ль, чтобъ, когда,-- едва ли
             Что и подобное уста
             Его Султанскія сказали --
             Хотя одной изъ насъ!..." -- Да! да!
             Такое странное вниманье
             Всѣхъ взволновало! но молчанье --
             Восточный этикетъ; и -- вмигъ
             Невольный ропотъ ихъ затихъ!
  
                                 CLXIII.
  
             Прекрасно Турки поступаютъ,
             (Покрайней мѣрѣ, иногда!)
             Что женщинъ... женщинъ запираютъ
             Не то,-- была бы имъ бѣда,
             Дать женщинамъ свободу!... жгучій
             Климатъ странъ этихъ -- силы той
             Лишенъ, чтобы сжимать кипучій,
             Какъ лава, нравъ ихъ огневой!...
             То ль дѣло -- сѣверъ благодатной,
             Гдѣ даже снѣгъ, неоднократно.
             Не чище -- нравовъ!.. о, Востокъ --
             Дыханьемъ ужъ родитъ порокъ!..
  
                                 CLXIV.
  
             И потому-то, чрезвычайно,
             Какъ, на Востокѣ, строго женъ,
             (О женщинъ, вообще!) подъ тайной,
             Повелѣваетъ и законъ,--
             Въ гаремахъ содержать, гдѣ стѣны
             Имѣютъ даже, такъ сказать,--
             Глаза и уши!... хоть измѣны
             И тамъ, порой, не миновать!...
             Такъ! и супружество нисколько
             Правамъ тамъ не отрада: только
             Лишь видъ -- висячаго замка
             Имѣетъ... хитрость же ловка!...
  
                                 CLXV.
  
             Ключъ вору подобрать -- не штука;
             И отпереть и запереть --
             Искусно можно въ томъ наука!
             Но лишь проворства здѣсь имѣть
             Немножко надо, чтобъ, случайно,--
             На дѣлѣ не поймали вдругъ!..
             Да это, что-то, чрезвычайно
             Темно становится, и звукъ
             Числа строфы столь слишкомъ темной.
             Про нравъ Турчанокъ вѣроломной,--
             Намъ раздается звукомъ: "стой!"
             Какъ, у заставы, часовой.
  
                                 CLXVI.
  
             И этимъ нашимъ отступленьемъ.
             Кончаемъ пятую главу!
             Не потому, чтобъ, съ утомленьемъ,
             Разсказа нашего канву --
             Не знали, чѣмъ нибудь дѣльнѣе,
             Украсить, и собой занять:
             Но ужъ пора, пора скорѣе
             И паруса намъ подобрать,
             Да якорь бросить.... ужъ пучины --
             Мы добрались до половины,
             И если есть терпѣнье въ васъ,--
             Съ главы шестой, вновь за разсказъ

Конецъ первой части.

ПРИМѢЧАНІЯ
къ
ГЛАВѢ ПЕРВОЙ.

   (1) У Лорда Байрона "Донъ-Жуанъ" -- Поэма, и, разумѣется, дѣлится на Пѣсни; мы, сохранивъ самое заглавіе, (хотя, но духу сочиненія, могъ бы и самъ авторъ назвать его, скорѣе,-- сатирическимъ романомъ въ стихахъ!) позволили себѣ, въ нашемъ вольномъ переводѣ, раздѣлить эту поэму на главы, разумѣя (какъ и слѣдуетъ по самому смыслу Греческаго глагола "ποίεω" -- творить, создавать, дѣлать), подъ словомъ "поэма" просто,-- твореніе; и, въ этомъ случаѣ, тѣнь великаго поэта да проститъ намъ такое дерзкое превращеніе его пѣсень въ главы, какъ измѣненіе, равнымъ образомъ, и прекрасныхъ октавъ подлинника въ двѣнадцати-стишныя строфы, и даже многихъ мѣстъ въ цѣлой его "Жуанадѣ" или "Жуанеидѣ"!... Все это, впрочемъ, сдѣлано нами -- на правахъ вольнаго перевода... Притомъ, Л. Байронъ началъ {Сентября 1818.} и кончилъ {1 Ноября 1818.} первою пѣснь поэмы своей -- подъ вдохновительнымъ небомъ Венеціи, а мы переводили "Донъ-Жуана"-- подъ холоднымъ небомъ нашей сѣверной Пальмиры, гдѣ меньше поется, но больше обдумывается!...
   Въ запискахъ Томаса Мура о Л. Байронѣ ("Notices of the Life of Lord Byron" by Mr Moore) находятся многія подробности, относящіяся до обстоятельствъ, подъ вліяніемъ которыхъ являлись въ свѣтъ, послѣдовательно, разныя пѣсни "Донъ-Жуана": изъ этихъ подробностей не лишнимъ считаемъ привести здѣсь нѣкоторыя, гдѣ именно выказываются мысли и сужденія самого Л. Байрона о своемъ любимѣйшемъ произведеніи. Вотъ выдержки изъ его писемъ къ знаменитому книгопродавцу Мурраю:
   Сентября 19, 1818.-- "Я кончилъ первую пѣснь (состоящую изъ 180 октавъ) поэмы, во вкусѣ и стилѣ "Беппо" {Беппо, Венеціанская повѣсть, написанная Л. Байрономъ (1817), за годъ до первой пѣсни Донъ-Жуана; вольный переводъ ея въ стихахъ, на Русскомъ языкѣ, помѣщенъ въ Сынѣ Отечества, См. No 4, 1842.}.... она называется: "Донъ-Жуанъ" и будетъ въ себѣ содержать значительное количество невинныхъ шуточекъ (littly quietly facetious) на счетъ разныхъ предметовъ.-- Боюсь одного: не покажется ли она (покрайней мѣрѣ, какъ думаютъ всѣ тѣ, которые ее читали!) слишкомъ вольною, относительно чистоты нравовъ нашей эпохи?... Впрочемъ, попытаюсь счастья; не удастся?-- не стану продолжать!..."
   Января 25, 1819.-- "Если поэма эта имѣетъ поэтическое достоинство,-- она удержится; если нѣтъ,-- будетъ забыта; остальное -- "кожа да пропель (leather and prunelle)" и никогда не имѣло вліянія ни на какую книгу pro или contra! -- Одно нелѣпое сочиненіе не можетъ жить." -- "....Еслижъ допустить жеманство (prudery), тогда пришлось бы положить подъ спудъ -- половину Аріоста, Лафонтена, Шекспира, Бомонта, Флетчера, Месингера, Форда, всѣхъ писателей царствованія Карла II; однимъ словомъ,-- кое-что у всѣхъ писавшихъ до Попе, и весьма многое у самого Попе! прочтите его... но этого никто не сдѣлаетъ. Сдѣлайте это, и я прощу вамъ, хотя-бы непремѣнно должны вы было -- сжечь все, что написалъ я и всѣ нынѣшніе жалкіе Клавдіанцы,-- кромѣ Скотта и Крабба....
   Февраля 1, 1819.-- "....Нападаютъ всё на меня за нравственность (morality)!... но я стою на томъ, что "Донъ-Жуанъ" -- самая нравственная изъ всѣхъ поэмъ, а если кто не найдетъ въ ней нравственной стороны, такъ ужъ это вина его, а не моя!"
   Августа 12, 1819.-- "....Душа (soul) подобныхъ сочиненій заключается въ самомъ ихъ своеволіи (licence)...." Но что объ этомъ толковать! Слишкомъ много придаете вѣса сочиненію, которое вовсе никакихъ притязаній не имѣетъ на то, чтобъ быть -- серьознымъ! и неужли не видите, что все мое намѣреніе: позабавиться самому и позабавить другихъ (to giggle aud make giggle)? написать шутливую сатиру, въ которой было бы, какъ можно, менѣе поэзіи.... вотъ была моя цѣль!-- Что-же касается до непристойностей (indecency)?... такъ, прошу васъ, прочтите только въ "Boswell" что говоритъ тамъ тяжелый моралистъ Джонсонъ -- о Пріорѣ и Паолѣ Пургантѣ {См. Croker's Boswell, vol, IV р. 45.}..."
   Вотъ еще нѣсколько словъ о "Донъ-Жуанѣ" изъ разговора, бывшаго у Л. Байрона съ Г. Кеннеди, въ Кефалоніи, недѣль за нѣсколько до смерти поэта:
   -- "Я не могу понять (говорилъ Л. Байронъ), почему такъ всегда хотятъ меня сливать непремѣнно, по характеру и образу мыслей, съ лицами мною вымышленными, и которыхъ, какъ поэтъ, имѣлъ я, кажется, полное право и свободу -- создавать?..." --
   -- "Противъ этого, Милордъ, какъ бы вы ни протестовали (отвѣчалъ Кеннеди),-- не перемѣните, конечно, такого общаго мнѣнія; всѣ слишкомъ расположены думать, что съ самого себя списали вы портреть въ Чайльдъ-Гарольдѣ, Ларѣ, Гяурѣ и Донъ-Жуанѣ, и что эти характеры просто, живые представители -- собственныхъ вашихъ чувствъ и мыслей!" --
   -- "Въ такомъ случаѣ, весьма несправедливо поступаютъ со мною, и даже -- какъ никогда еще не поступали ни съ однимъ поэтомъ! Притомъ, въ Донъ-Жуанѣ, я рѣшительно не узнанъ! я беру тамъ человѣка съ пороками, безъ правилъ, и провожу его по всѣмъ слоямъ общества, которое, подъ блестящею наружностію, скрываетъ тайные пороки; но, разумѣется, я нѣсколько поослабилъ истину и посмягчилъ колоритъ въ моихъ картинахъ!..." --
   -- "Все это, можетъ быть, и правда; но вотъ вопросъ: что же за цѣль была у васъ, Милордъ, какія побудительныя причины, изображать -- все сцены порочныя или безумныя?..." --
   -- "Сорвать хотѣла, съ общества плащъ, подъ которымъ, съ помощію лжи и лукавства, скрываетъ оно отъ глаза, свои пороки; и сорвать этотъ плащъ для того, чтобъ показать свѣтъ -- въ настоящемъ его видѣ!" --
   Изъ всѣхъ этихъ словъ Л. Байрона видно, что цѣль его была -- едва ль не самая нравственная: осмѣять все дурное, и этимъ, сколько можно, стараться излечить общество... Uidendo casligat nnres!
   Послушаемъ, наконецъ, что говоритъ еще и самъ Гёте, въ примѣчаніяхъ своихъ къ Нѣмецкому переводу отрывка изъ первой пѣсни "Донъ-Жуана",-- помѣщенному въ издаваемомъ ямъ журналѣ подъ заглавіемъ: "Kunst und Altorthum" {См. 1821. part. III.}:
   "Донъ-Жуанъ, во всѣхъ отношеніяхъ, твореніе геніальное, гдѣ мизантропія доходитъ до горькой дикости, нѣжность -- до изящества; и чуть только, освоившись съ авторомъ, мм постигли его и не упрямимся въ своихъ требованіяхъ отъ него, чтобъ былъ другимъ, а не тѣмъ, каковъ онъ дѣйствительно,-- тогда невозможно не наслаждаться панорамою какую развиваетъ онъ, передъ нами, съ такою смѣлостію и небрежностію! Характеръ и основная идея сюжета, совершенно соотвѣтствуютъ странной и забавной простотѣ плана этого сочиненія; Поэтъ столь же мало занимается выполировкою своей фразы, какъ и угодливостію своимъ читателямъ, и мы, разсматривая это твореніе съ добросовѣстною тщательностію, должны сознаться, что Англійская поэзія имѣетъ нынѣ то, чего не имѣютъ еще Нѣмцы: комическаго стиля, такъ классически щегольскаго!"
   (2) Подъ именами: "Don Juan" "The-Libertine" и т. и., возобновлена старинная Испанская духовная піеса, извѣстная подъ заглавіемъ: "Atheista fulminato" и игранная, нѣкогда, по церквамъ и монастырямъ. Въ свое время, она производила "furore" -- во всей Европѣ! Въ первый разъ, поставилъ ее на настоящую сцену, подъ заглавіемъ: "El Burlador de Sevilla y Combidado da Piedra" -- Габріель Теллесъ, (Gabriel Tellez), современникъ Кальдерона {Такъ сказано въ примѣчаніи парижскаго компактнаго изданія Твореній Л. Байрона, 1837 in 8-о; но, въ статьѣ Ипполита Люка (Нур. Lucas) помѣщенной въ Siècle, 1847 No 16, приписывается эта самая піеса другому Испанскому Поэту -- Тирсо де Молина (Tirso de Molina)!}. Вскорѣ потомъ эта піеса, въ переводѣ Чиконьнни (Cicognini) на Италіянскомъ языкѣ, была съ большимъ успѣхомъ играна не только въ Италіи, но и въ Парижѣ, гдѣ, незадолго до своей смерти, Мольеръ передѣлалъ ее въ пятиактную комедію подъ заглавіемъ: "Don-Juan ou le Festin de Pierre." Піеса эта была, въ 1677 г. переложена даже въ стихи Ѳомою Корнелемъ и, въ этомъ видѣ, до сихъ поръ удержалась на Французскомъ театрѣ.-- Въ 1676 г. Шедуилль (Shadwell), преемникъ Драйдена (Drydcn) по званію лавровѣнчаннаго поэта (in the laurcaleshif), ввелъ это лице и въ Англійскую литературу, въ трагедіи своей: "the Libertine" (повѣса); но онъ сдѣлалъ своего героя до такой степени необузданнымъ злодѣемъ, что -- превосходитъ всякое вѣроятіе!-- Во всѣхъ этихъ сочиненіяхъ, какъ равно и въ знаменитой Моцартовой оперѣ, Донъ-Жуанъ представляется -- какимъ-то странствующимъ развратникомъ, который обольщаетъ всѣхъ женщинъ безпощадно и, наконецъ, за свои безчисленныя преступленія, пожирается пламенемъ coram populo (всенародно), или, какъ выразился самъ Л. Байронъ, въ послѣднемъ стихѣ первой октавы своего Донъ-Жуана
  
   "Sent to the devil somewhat ere his time"
  
   (т. е. посланъ былъ къ чорту -- немного раненько!)
   (3) Горацій, въ "de arte poetica" такъ говоритъ:
  
   "Quanto rectius hic, qui
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Semper ad eventum feslinat, et in medias res
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .auditorem rapit, etc. *"
   * См. Epist. III. т.т. 140--149.
   (т. е. тотъ поступаетъ вѣрнѣе, кто прямо спѣшитъ къ событію, начиная, съ середины, знакомить слушателя съ своимъ разсказомъ!)
   (4) "Севильскія женщины, вообще, славятся своею красотою: У всѣхъ большіе черные глаза и самая граціозная поступь, какую трудно себѣ представить притомъ и костюмъ ихъ весьма способенъ выказывать всѣ преимущества красоты; но, вмѣстѣ съ тѣмъ, чрезвычайно скроменъ и благопристоенъ.... Все это -- дѣлаетъ Севильянокъ, просто, очаровательными! У нихъ одна только постоянная мысль -- нравиться, и вся ихъ жизнь, по этому, вертится на любовныхъ интригахъ!... Жена какого нибудь герцога равняется, въ любезности (information), съ женою простолюдина; жена простолюдина, въ обходительности (manner) не уступить никакой герцогинѣ!" (См. переписку Л. Байрона съ Мурраемъ.)
   (5) "Кадиксъ, прелестный Кадиксъ! можно смѣло сказать -- пріятнѣйшій городъ въ мірѣ! Красоту его улицъ и домовъ превосходитъ только одна любезность его жителей! Это совершенная Цитера, гдѣ собраны первыя красавицы Испаніи; дивныя Кадиксанки, для Полуострова, то же самое, что, для Англіи,-- Ленкеширскія волшебницы (the Lankashire vitches)!..." (См. L. Byron, to his Mother. 1809).
   (6) О Севильи существуетъ даже Испанская поговорка:
  
   "Quien no ha visto Sevilla,
   No ha visto maravilla.
   (т. е.)
   Кто въ Севильи не бывалъ,
   Тотъ и чуда невидалъ!
  
   (7) Гидалгъ, по Испанки: Hidalgo. Одни производятъ это составное слово отъ hijo (сынъ) и algo (доблесть, добродѣтель); другіе же этимологи утверждаютъ, что слово это составлено изъ "hijo de Godo", то есть, Готѳовъ-сынъ, и это потому-де, что Готѳы, бывъ первыми Христіанами въ Испаніи, считались тамъ самыми благородными, lля различія отъ новообращенныхъ; но что, въ послѣдствіи, hijo de Godo измѣнилось (par corruption!) въ "Hidalgo," что значитъ, просто,-- "родовой дворянинъ".
   (8) Не знаемъ нужно ли даже объяснять, почему Испанское имя: Yñez (произносится -- Иньесъ!) не перевели, какъ чаще употребляется: "Инеса," а удержали его въ томъ видѣ, какъ звучитъ оно на Испанскомъ языкѣ, позволивъ себѣ только измѣнить одно ударенье?... Такимъ образомъ, мы хотѣли-было и самого Героя назвать, скорѣе,-- Донъ-Хуанъ (Don-Juan); но разсудили приличнѣе сохранить этому повѣсѣ названіе: "Донъ-Жуанъ," какъ уже принятое всею Европою!...
   (9) Профессоръ Фейнагль (Feinagle), уроженецъ Баденскій, бывшій подъ особеннымъ покровительствомъ -- такъ называемыхъ Синихъ Чулковъ (bas bleus), читалъ въ 1812 году, въ Королевскомъ училищѣ, курсъ Мнемоники (искусство изощренія памяти).
   (10) "Желтый домъ!" такъ вообще назывался, нѣкогда, домъ умалишенныхъ въ Петербургѣ, (что теперь Обуховская больница),-- по желтому цвѣту, которымъ снаружи окрашено было это зданіе. Мы осмѣлились употребить это выраженіе, (хотя мѣстное, но слишкомъ извѣстное!) даже въ обширнѣйшемъ значеніи, т. е. какъ употребляется, напримѣръ, у Англичанъ: а Bedlam" или у Французовъ: "les petites maisonsl" --
   (11) Въ подлинникѣ:
   ". . . . . . . . . . . . . . . . . .beside his desolate hearth,
   where all bis household gods lay sbiver'd round him."
   (См. Cant. I. oct. XXXVI).
   (12) Сафо -- извѣстная, въ древней Греціи, женщина-поэтъ, которая, ли безумія влюбившись въ жестокаго Фаона, кончила, съ отчаянія, свою поэтическую жизнь -- весьма патетическимъ "Salto mortale" съ Левкадской скалы!....
   (13) Здѣсь, въ подлинникѣ, слѣдуетъ краткая родословная Доны-Джуліи: "Когда пала гордая Гренада и бѣжалъ Боабдиль, оплакивая свой позоръ, одни изъ предковъ Доны-Джуліи перешли въ Африку, другіе остались въ Испаніи; изъ числа сихъ послѣднихъ была и ея почтенная пра-прабабушка (great great grandmamma); она вышла за одного Гидалга, который передалъ, своему потомству, не столь уже благородную кровь, какъ самъ получилъ отъ своихъ предковъ! Родители его смотрѣли на эту женитьбу съ неудовольствіемъ, потому-что члены семейства были такъ щекотливы на счетъ статьи родоваго дворянства (degrce), что вступали въ супружество только между собою, и женились на своихъ кузинахъ, даже -- на тетушкахъ и племянницахъ: дурной обычай, который, чрезъ размноженіе, искажаетъ породу!-- Языческая помѣсь возстановила породу, испортила кровь, но, за-то, улучшила -- красоту тѣла, такъ что, изъ самаго сквернаго пня древней Испаніи, вышли прекраснѣйшіе свѣжіе побѣги, перевелись -- кургузые мальчишки, и толстыя, краснощекія дѣвчонки." -- См. Cant. I. oct. LXV--LVII)".
   (14) Около 1781 года, было въ большой модѣ, у многихъ Лондонскихъ леди, собираться по вечерамъ, гдѣ прекрасный полъ -- могъ участвовать въ бесѣдахъ съ учеными людьми и литераторами, одушевляемыми желаніемъ нравиться. Собранія эти назывались -- "клубами синихъ чулковъ (Blue-stocking Clubs)." Происхожденіе такого названія мало извѣстно, и потому не лишнимъ считаемъ сказать объ этомъ два слова: однимъ изъ знаменитыхъ членовъ этихъ собраній и первымъ, который ихъ образовалъ, былъ нѣкто Мистеръ Стиллингфлитъ (Mr. Stillingfleet).-- Онъ одѣвался чрезвычайно скромно, даже до оригинальности! но чѣмъ, въ особенности, онъ обращалъ на себя вниманіе, такъ это -- своими синими чулками!... Разговоръ онъ велъ такъ хорошо и занимательно, что отсутствіе его считалось -- даже большою потерею, и обыкновенно тогда говаривали: "Нельзя намъ ничего дѣлать безъ синихъ чулковъ!" -- и такимъ-то образомъ названіе это постепенно утвердилось, (см. Croker's Boswell. vol. IV р. 48).-- Сэръ Вилльямъ Форбисъ (Forbes), въ споемъ жизнеописаніи доктора Бити (Dr. Beathie), говоритъ: что "одинъ знаменитый иностранецъ перевелъ это выраженіе буквально: Bas bleu (синій чулокъ), для обозначенія такихъ собраній. Миссъ Моръ (Miss Hannah More), которая была и сама тамъ членомъ, написала даже поэму, подъ заглавіемъ: "bas blеи," намекая на ошибку иностранца, и, въ рѣзкихъ чертахъ, изобразивъ въ ней многія знакомыя лица, изъ которыхъ составлены были эти клубы."
   (15) Лукреція -- жена Римскаго Патриція, Тарквннія Коллатина, не могла перенести позора, нанесеннаго ей однимъ изъ друзей ея мужа, Секстомъ Тарквиніемъ, и закололась кинжаломъ; (у насъ,-- шпагою, per licentiam poeticam!)
   Нельзя здѣсь не привести прекрасныхъ стиховъ одного изъ новѣйшихъ французскихъ поэтовъ, Понсара, которые влагаетъ онъ въ уста Лукреціи, предъ самымъ совершеніемъ ею столь геройскаго подвига! Когда мужъ и отецъ утѣшаютъ ее, что такого рода позоръ, какой нанесенъ ей негодяемъ Секстомъ, не должна она считать позоромъ, оставаясь по сердцу -- непорочною, и что никто не можетъ укорять ее въ томъ,-- она отвѣчаетъ:
  
             "Merci, mon père, et toi,
   Collatin. Mais il reste un juge....
  
                       Collatin.
  
                                           Et qui donc?
  
                       Lucrиce.
  
                                                               Moi.
   Je m'absous du forfait, et non pas du supplice.
   Il ne faut pas qu'un jour, des désordres complice,
   Mon exemple devienne un prétexte invoqué,
   Quand aux devoirs d'épouse une autre aura manqué!..
   Vous verrez à punir Sextus, et je l'approuve;
   Moi, j'ai dit n'avoir pas craint la mort; je le prouve." --
   (Elle se frappe d'un poignard qui était caché dans ses vêtements et tombe.)
   (См. Lucrèce, tragédie, , par F. Ponsard, act. V. sc. III.)
   (16) "Conscienza l'assicura,
   La huona compagna che l'uom francheggia,
   Sotto l'usbergo del esser puro."
                                                     Dante.
   (17) Гарсилисо (Garcilasso de la Vega), изъ благородной фамиліи въ Толедѣ, былъ, въ одно и тоже время,-- и воинъ, и поэтъ; доблестно прослуживъ своему отечеству въ Германіи, въ Африкѣ, и въ Провансѣ, убитъ былъ, наконецъ, (1536) камнемъ, брошеннымъ съ одной башни и попавшимъ ему въ лобъ, когда проходилъ онъ мимо, въ головѣ своего баталіона.
   (18) Бисканъ (Juan Boscan Almogavа), родомъ изъ Барселоны, умеръ въ 1543 году; вмѣстѣ съ другомъ своимъ Гарсилясомъ, онъ первый ввелъ -- италіянскій стиль въ Кастильскую поэзію, и началъ свое нововведеніе -- сонетами, въ родѣ Петрарковыхъ.
   (19) "Я всегда бываю религіознѣе въ ясный день; какъ будто бы, въ лучахъ солнца, существуетъ нѣкоторая связь между внутреннимъ стремленіемъ къ большему свѣту и чистотѣ, и между зажигателемъ этого тусклаго фонаря внѣшняго міра! Ночь также внушаетъ какое-то благоговѣніе (its а religions concern), особенно когда, въ Гершелевъ телескопъ, разсматривалъ я луну и звѣзды, и увидѣлъ, что это -- міры!" (См. L. Byrons Diary 1821).
   (20) Здѣсь, кажется, слишкомъ нападаетъ поэтъ на великаго философа, по словамъ котораго: красота есть чувственное изображеніе нравственнаго и Физическаго совершенства и, составляя одно съ истиною и благомъ, внушаетъ любовь "'ερος" которая ведетъ къ добродѣтели.... Вотъ "платоническая любовь!" -- Впрочемъ, говоритъ Монтань: "Quand je me confesse à moy religieusement, je trouve que la meilleure bonté que j'ayé, a quelque teinture vicieuse. Et crains que Platon en sa plus nette vertu (rooy qui en suis aultant sincère et loyal estimateur, et des vertus de semblable marque, qu'aultre puisse estre) s'il y eust escouté de près comme sans doubte il faisoit, y eust senty quelque ton gauche, de mixtion humaine: mais ton obscur, et sensible seulement à soy. L'homme en tout et par tout n'est que rappiessemcnt et bigarrure." (См. Essais de Montaigne tom. II. ch. XX)
   (21) Но латыни называется: licenlia poetica; то есть,-- такого рода вольность, которая дозволяетъ поэтамъ многія такія вещи, которыя отнюдь не допускаются прозаиками, считающими это -- злоупотребленіемъ!...
   (22) Фуга (Fugue) -- музыкальный отрывокъ или дѣлая піеса, гдѣ одинъ и тотъ же мотивъ подвергается разнымъ послѣдовательнымъ или неожиданно быстрымъ переходамъ знаковъ, отъ тихихъ къ громкимъ, и на оборотъ; впрочемъ,-- на извѣстныхъ правилахъ гармоніи и тонники! Слово это происходитъ отъ латинскаго: Fuga -- бѣгство, потому что части фуги, смѣняясь постепенно, какъ бы убѣгаютъ одна отъ другой и догоняютъ другъ-дружку.... Вообще, эти Фуги дѣлаютъ музыку болѣе громкою, чѣмъ пріятною для слуха.
   (См. Dict. de la Musique par J.J. Rousseau, tom. 1. pp. 373--376. Genève, 1782.
   (23) Групы? мы позволили себѣ писать это слово съ однимъ п, производя его отъ Французскаго: groupe, а не отъ Италіянскаго groppo; тѣмъ болѣе, что и самый глаголъ grouper принято же писать: групировать, а не группировать....
  
   Простите, Гг. Грамматики, за входъ,--
   Съ своимъ уставомъ, въ вашъ приходъ!
  
   (24) Бродей-Горней (William Brodie Gurney), замѣчательный парламентскій стенографъ (скорописецъ), наслѣдовавшій это званіе, или должность, послѣ отца; дядя его -- тоже извѣстенъ, по своему разсужденію о краткописаніи (Brachygraphia).
   (25) Читатели ясно видятъ теперь, что мы представляемъ имъ на судъ только самый вольный переводъ Донъ-Жуана; а потому и просимъ -- отнюдь не смотрѣть на него, какъ на переводъ дѣйствительный, классическій, и не быть слишкомъ взыскательными, если встрѣтится, у насъ, кое-что и свое собственное,-- въ мысляхъ или выраженіяхъ,-- чего нѣтъ въ самомъ подлинникѣ!... Слѣдуя только за планомъ Поэта, въ цѣломъ, мы не могли иногда не увлечься, въ частностяхъ,-- и собственною фантазіею, стараясь соображаться болѣе съ духомъ и обстоятельствами современными, чтобы придать нашему труду, хоть нѣсколько, и современнаго интереса.... Впрочемъ, если строгіе поклонники Байроновой тѣни найдутъ у насъ многое, разумѣется, гораздо слабѣе противъ неподражаемаго подлинника.... что дѣлать?... мы не станемъ самонадѣянно защищать своихъ недостатковъ, и только прикроемся, въ этомъ случаѣ вѣковымъ девизомъ: "еггаге humanum est!" --
   (26) Omne tulit punctum qui miscuit utile dulci,
   Lectorem delectando pariterque monendo.
   (См. Hor. de arte poet. vv. 43, 44).
   Или какъ это же самое перевелъ и Буало слѣдующимъ образомъ:
   Qu'en savantes leèons votre muse fertile,
   Partout joigne au plaisant le solide et l'utile.
   (См. Boileau, l'art poétique).
   (27) Египтяне вѣровали, что человѣческая душа не оставляетъ тѣла, пока остается оно неприкосновеннымъ! Для подтвержденія этой мысли, Царь Хеопсъ (какъ сказываетъ Геродотъ) употребилъ въ дѣло триста шестьдесятъ тысячъ своихъ подданныхъ, и они, въ продолженіе двадцати лѣтъ, трудились надъ сооруженіемь каменнаго памятника, вѣсомъ въ шесть милліоновъ тоннъ (360,000,000 пудовъ), накъ "Augusta domus" или гробницею, предназначенною для храненія его останковъ; а чтобъ еще вѣрнѣе и безопаснѣе сохранить этотъ драгоцѣнный прахъ, не иначе можно было добраться до узкой комнатки, гдѣ онъ хранился, какъ -- черезъ цѣлый рядъ извилистыхъ переходовъ, запертыхъ огромнѣйшими каменьями, да, притомъ такъ тщательно, что нельзя было ничего видѣть извнѣ! Между тѣмъ, Г. Шау (Shau), вошедши въ эту келлію, не нашелъ тамъ, къ величайшему своему удивленію, ни въ гробѣ, ни на камнѣ,-- ни же одной косточки Хеопса!... о vanitas vanitatum!
   (28) Л. Байронъ оканчиваетъ свою первую пѣснь стихами поэта Саути (Southey), котораго онъ, какъ извѣстно, не жаловалъ, и даже ненавидѣлъ. Вотъ эти стихи:
  
   "Go, little book, from this ray solitude!
   I east thee on the waters -- go thy ways!
   And if, as I believe, thy vein be good,
   The world will find thee after mariy days!*"
   (См. Don Juan, Cant. I. oct. CCXXII.)
   * Изъ "Southey's Pilgrimage to Waterloo."
  
   Мы не разсудили ихъ перевести, какъ потому, что и самъ авторъ, въ слѣдующихъ за ними стихахъ, упрашиваетъ не приписывать ихъ -- ему, такъ еще и потому болѣе, что нашъ незабвенный Поэтъ (А. С. Пушкинъ) превосходно воспользовался ими же, для заключенія первой главы своего "Евгенія Онѣгина": --
  
   "Иди же къ Невскимъ берегамъ,
   Новорожденное твореніе!
   И заслужи мнѣ славы дань --
   Кривые толки, шумъ и брань!"
  

ПРИМѢЧАНІЯ
къ
ГЛАВѢ ВТОРОЙ.

   (1) "Ergo" (и такъ, поэтому, слѣдовательно) -- латинская частица рѣчи, или союзъ, весьма употребительный, особенно -- въ ученыхъ выводахъ. (Примѣчаніе для незнакомыхъ съ латинскою грамматикою!)
   (2) Le temps, l'occasion, l'herbe tendre, et je pense,
   Quelque diable aussi me poussant!...
   La Fontaine.
   (3) Въ подлинникѣ сказано:
   ". . . . . . . .the world must turn upon its axis,
   And all mankind turn with it, heads or tails!"
   (См. Don Juan. Cant. II. oct. IV.)
   (4) Газель -- изъ рода сайгъ (antilope). Выраженіе: "у тебя -- глаза газели!" считается на востокѣ величайшею любезностію, какую можно сказать женщинѣ; но, и кромѣ красоты глазъ, нѣтъ ничего грандіознѣе и легче на бѣгу, какъ эта дикая козочка!...
   (5) Гаммою (Gamme) называется извѣстное число звуковъ (ut,re, mi, la, sol, la, si), повторяющихся послѣдовательно, какъ въ высшихъ, такъ и въ нисшихъ нотахъ.-- Эта музыкальная "таблица или лѣстница" (Table ou Echelle), какъ говоритъ Жанъ-Жакъ Руссо въ своемъ музыкальномъ словарѣ (См. Diction, de la Musique par J.J. Rousseau, tom. 1. p. 378--383 ed. M. DCC. LXXXIl. Genève), изобрѣтена извѣстнымъ Гуи, Аретинцемъ (Gui Aretino), и получила наименованіе Гаммы отъ греческой буквы (Г), которою обозначалась, у него, въ началѣ густыхъ тоновъ.
   (6) Одинъ изъ друзей Л. Байрона, Докторъ Гронвиль (Granville), въ путешествіи своемъ въ Петербургъ (1819 г.), говорить, что эта болѣзнь "состоитъ въ сильной тошнотѣ съ непріятными послѣдствіями, и что "лучшее средство для избѣжанія ея -- принимать утромъ, натощакъ, по 45 капель лавдана (Laudanum), и, по стольку же,-- чуть начинаются припадки." -- Другой Докторъ Кейчнеръ (Kitchner) замѣчаетъ, что, "присовѣтованный въ такихъ случаяхъ Л. Байрону бифштексъ -- можетъ только годиться очень молодому и очень сильному желудку," и совѣтуетъ своему питомцу "довольствоваться одною соленою рыбою съ порядочнымъ количествомъ водки въ зельцерской водѣ!" -- Между тѣмъ, лѣтъ нѣсколько назадъ, писано въ газетахъ, что какой-то благодѣтель человѣческаго рода, (покрайней мѣрѣ,-- другъ мореходцевъ!) придумалъ еще одно средство (самое вѣрное!) отъ этого недуга: стоитъ-де только вымочить бѣлье и платье въ морской водѣ, да надѣть его потомъ на себя, такъ и безопасно можно въ этомъ костюмѣ, напитанномъ соляною водою, совершать путешествіе, хоть вокругъ свѣта, не подвергаясь такой неизбѣжной непріятности морскаго пути!!!...
   (7) La Trinidad.-- Въ подлинникѣ: "La Trinidada", едва ли только не для риѳмы къ "de Moncada." Мы?... отбросили окончаніе а, на томъ основаніи, что, по испанской грамматикѣ, всѣ подобныя имена оканчиваются, просто, на ad, какъ-то: verdad, lealdad, humanidad, deidat, ciudad, sanctitad и т. д.; но рѣчь здѣсь не о томъ, а что -- съ этого мѣста, въ "Донъ-Жуанѣ", начинаются похожденія на морѣ!...
   Къ 1799 году, когда Л. Байронъ былъ отданъ за-руки Доктору Глиннейю (Dr. Glinnie), въ Дольвичѣ, нашелъ онъ тамъ между книгами, предоставленными въ его распоряженіе, одно путешествіе, подъ заглавіемъ: Narrative of Shipwreck of the Juno on the Coast of Arracan, in the Year 1795 (исторія кораблекрушенія Юноны, на Араканскихъ берегахъ, въ 179S году).-- Книга эта почти не обратила вниманія публики; но она сдѣлалась любимымъ чтеніемъ у молодыхъ студентовъ Дольвичъ-Грова (Долвической улицы); и едвали не впечатлѣніе, произведенное ею на умъ Л. Байрона, внушило ему мысль собирать любонытныя историческія свѣдѣнія о разныхъ кораблекрушеніяхъ, которыя старался озъ изучить, готовясь самъ -- такъ энергически написать подобную картину въ своемъ "Донъ-Жуанѣ"?... И онъ исполнилъ это мастерски! Мы, въ нашемъ переводѣ, старались по возможности передать только главный очеркъ этого великолѣпнаго эпизода,-- минуя, впрочемъ, многія подробности, чтобъ ими не растянуть слишкомъ нашего разсказа, какъ и потому болѣе, что, для вѣрной передачи всѣхъ оттѣнковъ этой морской картины, надо самому быть морякомъ, а мы -- никогда еще не пробовали соляной воды!
   (8) Описаніе этой бури заимствовалъ Л. Байронъ -- изъ исторіи кораблекрушенія "Геркулеса" (Loss of the Hercules), гдѣ сказано: "ночь была еще хуже дня; около полуночи, неожиданный шквалъ положилъ корабль на дрейфъ поперегъ вала, который ударилъ ему въ корму, вышибъ ахтерштевень, повредилъ носъ и смылъ его верхнею палубу.-- Немедленно принялись за помпы; въ нѣсколько минутъ корабль наполнился водою до четырехъ Футовъ глубины."
   (9) Форъ-стенга, гротъ-стенга,-- техническія названія корабельныхъ мачтъ.
   (10) Бугспритъ,-- наклонная мачта на самомъ носу корабля.
   (11) Грогъ (Grog) родъ холоднаго пунша, который приготовляется изъ одной части арака, рома, или даже, просто, водки, да трехъ частей холодной воды: питье самое любимое у Англичанъ, и вообще -- у моряковъ.
   (12) Кухенрейтеръ -- извѣстный оружейный мастеръ, и пистолеты его работы, довольно рѣдкіе нынче, удержали названіе -- Кухенрейтеровъ, но имени своего Фабриканта. Что же касается до представленной здѣсь сцены, то она списана Л. Байрономъ съ Факта, бывшаго во время крушенія Англійскаго корабля "Abergavenny." Поручено было одному мичману охранять камеру съ крѣпкими напитками, куда матросы уже бросились толпою, желая умереть, покрайней мѣрѣ, въ хмѣльномъ положеніи.-- "Дайте намъ грогу! (кричали они съ неистовствомъ:) черезъ часъ -- насъ не будетъ!" -- "Знаю, что мы должны умереть, (отвѣчалъ хладнокровно молодой мичманъ:) но умремъ, покрайней мѣрѣ, людьми!" -- и, вооруженный двумя пистолетами, онъ не сходилъ съ своего поста, хотя корабль погружался уже въ волны.

(См. Loss. of the Abergavenny.)

   (13) Саламанка (Salamanca) -- одинъ изъ главныхъ городовъ древней Кастильи; славилась нѣкогда своимъ знаменитымъ Университетомъ, гдѣ обучалась большая часть ученыхъ и писателей Испанскихъ въ XV, XVI и XVII вѣкѣ, когда заведеніе это считалось даже однимъ изъ четырехъ первыхъ Университетовъ въ Европѣ.
   (14) Стенги -- собственно, такъ сказать, надставки мачтъ; Реями, у моряковъ, называются поперечники на мачтахъ, и къ нимъ-то прикрѣпляются паруса; Снасти -- веревки, канаты, и т. п.-- Надъ сооруженіемъ этого плота въ такую бурю, самъ Байронъ смѣется; но воспользовался онъ этимъ фактомъ изъ исторіи кораблекрушенія Пандоры, гдѣ сказано: "крючья, верви, доски; наконецъ, все, что могло только держаться на водѣ и служить къ спасенію,-- было употреблено въ дѣло: -- шлюпки отнесло уже далеко." (См. Loss of the Pandora.)
   (15) Сенека былъ наставникомъ Нерона, и если, въ первые годы своего царствованія, тиранъ дѣлалъ сколько нибудь добра,-- такъ благодаря назиданіямъ этого Философа и примѣрнаго друга его Бурра (Burrhas); когда же кровожадный повелитель Рима бросился во всѣ ужасы тираніи,-- присутствіе его стараго наставника стало ему надоѣдать и сдѣлалось даже ненавистнымъ и нестерпимымъ! Хотя на Сенеку сдѣланъ былъ доносъ однимъ, изъ заговорщиковъ, по имени Наталисомъ; (Natalis), и не совсѣмъ опредѣлительно,-- подвергся онъ, однакожъ, смертному приговору; и только, какъ милость, дозволено ему было самому избрать родъ смерти. Онъ и пожелалъ,-- чтобъ бросили ему кровь изъ жилъ; но кровь у него, охладѣвшая отъ старости, текла медленно, а нетерпѣливый Трибунъ требовалъ скорѣйшей кончины старца, (чтобъ поспѣшить съ отчетомъ о его смерти къ кровожадному тирану, и чрезъ такое усердіе выслужиться у него!) тогда Сенека погрузился въ теплую ванну, которой пары задушили его.
   (16) "Другое средство, къ которому мы часто прибѣгали и которое доставляло нашему рту минутное прохлажденіе, состояло въ жеваніи всего, что могли имѣть у себя подъ рукою, какъ напримѣръ,-- кусокъ паруса или даже свинца" (см. Loss of lhe Juno.)
   (17) Quandó ebbe detto ció, con gli occhi torti,
   Riprese il teschio misero có denti,
   Che furo all'osso, corne d'un can forti.
   Dante.
   (18) Бурунами называется волненіе, "которое съ чрезвычайною яростью ходитъ надъ подводными каменьями, или надъ покрытыми водою скалами; оно отличается, какъ видомъ своимъ, такъ и шумомъ, ибо около него вся вода покрывается пѣною, а шумъ его весьма отличается отъ обыкновеннаго шума волненія на глубинѣ." (См. Военный энцик. лексиконъ ч. II кн. VIII.)
   (19) Въ подлинникѣ:
   ". . . . . . . . . . . . . .her eyes
   Were black as death."
   (Cant. II. oct. CXVII).
   (20) Баскинъ -- родъ юбки, которую нѣкогда носили Испанки; названіе этого костюма происходитъ едва ли не отъ Басковъ, народа, живущаго къ Сѣверу и Югу отъ Пиренеевъ.
   (21) Мантилья -- родъ головной наколки или вуаля; она бываетъ изъ черныхъ или бѣлыхъ кружевъ, но обыкновеннѣе изъ черныхъ, и надѣвается поверхъ гребня, на затылкѣ; послѣднія складки мантильи упадаютъ на шаль, поверхъ исподняго платья, или баскина,           Естественнѣе, въ Аделинѣ,
             Быть не могло, и прибѣгать
             Ей было не зачѣмъ къ личинѣ:
             Она, напротивъ, показать
             Себя хотѣла здѣсь, свободно,
             Во всей волшебности природной,
             Весь обнаруживая свой --
             Характеръ гибкій и живой!
  
                                 XCVI.
  
             Въ ней это -- не было искуство,
             Хоть и имѣло видъ такой;
             То было -- самолюбье, чувство,
             Столь благородное, порой,
             И столь высокое, замѣтимъ,
             Когда еще сопряжена --
             Цѣль благороднѣйшая съ этимъ,
             Цѣль, то есть,-- если мать, жена,
             Иль даже родственница, хочетъ,
             И поддержать собой хлопочетъ --
             Честь сына, мужа, иль родныхъ,
             При важныхъ случаяхъ иныхъ!
  
                                 XCVII.
  
             Когда такъ Леди Аделина
             Старалась пиръ одушевлять,
             (Гдѣ лишь Жуанъ, какъ бы отъ сплина
             Страдая, пиромъ могъ скучать!)
             Дюшесса Фицъ-Фолькъ тожъ казалась --
             Необычайно весела....
             Двусмысленно лишь улыбалась!...
             Въ своей тарелкѣ здѣсь была:
             Хотя приличья тонъ, конечно,
             Смѣхъ явный сковывалъ,-- безпечно
             Могъ, впрочемъ, взоръ ея блуждать,
             Да все смѣшное -- подмѣчать....
  
                                 XCVIII.
  
             Признаться, въ обществѣ, смѣшное --
             Сотъ, просто, для гостинныхъ пчелъ:
             Въ немъ упоеніе такое --
             Онѣ находятъ, что и золъ,
             Поэтому, (полумать можно!) --
             Рой фашенабельный.... да нѣтъ!
             Такъ думать было бъ и безбожно:
             То -- лишь забава, и предметъ,--
             Такой невинной, что и, право,
             Грѣха тутъ вовсе нѣтъ -- лукаво,
             Порою, улыбнуться намъ,--
             Чуть что смѣшное встрѣтимъ тамъ!...
  
                                 XCIX.
  
             Напротивъ это избавляетъ --
             Такъ, иногда, отъ скуки насъ,
             Которой чуть не задушаетъ
             Тонъ этикетный тамъ, не разъ!
             И блескъ, и роскошь, и богатство....
             Такой эдемъ -- салонъ иной,
             Что даже, словно, святотатство --
             На пухъ ковра ступить ногой!...
             И, между тѣмъ,-- какъ будто, тѣни,
             Всѣ бродятъ.... цѣпи принужденій --
             На всѣхъ замѣтны . умъ-обманъ;
             И сердце-лишь одинъ туманъ!...
  
                                 С.
  
             Однакожъ, что за разсужденья!
             И блескъ, и роскошь, весь эдемъ --
             Очарованья, упоенья,
             И цѣпи, тѣни, между тѣмъ,
             Со скукой, съ радостью, съ туманомъ --
             Все изчезаетъ на земли;
             И день кончается -- обманомъ!...
             И этотъ день, что провели,
             За пиромъ, тамъ,-- чредой обычной.
             Тожъ кончился, благоприлично,
             Смѣнившись вечеромъ, что, тожъ,--
             Протекъ, какъ должно у вельможъ...
  
                                 СІ.
  
             Иль, то есть, мы сказать забыли,--
             Что, послѣ длиннаго стола,
             Былъ поданъ кофе; доложили:
             Кареты поданы!-- пошла
             Тутъ суета: мужчины, дамы,
             Все -- поднялось,-- присѣетъ, поклонъ,--
             Конецъ комедіи, иль драмы!
             Разъѣхалися, и салонъ --
             Поопустѣлъ уже замѣтно....
             Еще лишь нѣсколькихъ, привѣтно,
             Хозяйка провожала.... всѣ --
             Дивились въ ней -- уму, красѣ!...
  
                                 CII.
  
             Но, были ль искренни, при этомъ,--
             И удивленья, и похвалъ
             Всѣ эти дани съ этикетомъ,
             Что каждый тамъ ей расточалъ?...
             Не наше дѣло! Но коваренъ
             Какъ ни былъ бы, однакожъ, свѣтъ --
             Тутъ быть не могъ неблагодаренъ,
             Покрайней мѣрѣ,-- за привѣтъ,
             Такой радушный, хлѣбосольной,
             Гдѣ каждый могъ, самодовольно,
             Сказать: что за роскошный домъ!
             Что за внимательность, притомъ!
  
                                 CIII.
  
             Да, въ этотъ день, и въ самомъ дѣлѣ,
             Очаровательна была,
             Какъ никогда еще доселѣ,--
             Миледи! такъ была мила...
             И, между тѣмъ, такъ грандіозна!
             Одѣта просто, безъ затѣй,
             И такъ, однакожъ, граціозна,
             И ослѣпительна своей
             Одушевленною красою --
             О! въ этотъ день, она -- такою
             Была, что справедливо Лордъ --
             Могъ ею быть, до-нельзя, гордъ!
  
                                 CIV.
  
             Когда жъ разъѣхались всѣ гости,
             И лишь остался небольшой
             Кружокъ, домашній,-- тутъ, безъ злости,
             А для забавы лишь одной,
             Для одного лишь сокращенья
             Часовъ, оставшихся до сна,--
             Пошли различныя сужденья,
             О томъ, о семъ; какъ та -- смѣшна
             Была, своей костюмировкой;
             Какъ тотъ былъ страненъ; какъ неловко
             Тотъ выступалъ; и что за тонъ,
             Манера,-- и мужей, и женъ!...
  
                                 CV.
  
             Въ такихъ летучихъ приговорахъ
             Оставшихся и львовъ и львицъ,
             О странностяхъ и объ уборахъ
             Домой отправившихся лицъ,--
             Особенное принимала
             Участье Аделина: тѣмъ,
             Она какъ будто выкупала --
             Свою внимательность ко всѣмъ,
             Которая могла довольно,--
             Чтобъ оживлять свой кругъ застольной,
             Такой любезностью своей,--
             И принужденій стоитъ ей!...
  
                                 CVI.
  
             Она, конечно, больше только --
             Лишь запѣвала, такъ сказать,
             И не желала тутъ нисколько
             Сама -- все на-смѣхъ поднимать;
             Но, между тѣмъ, довольно мѣтко --
             Въ цѣль попадала: полутонъ
             Похвалъ ея -- сатирой ѣдкой,
             Въ угоду ей, со всѣхъ сторонъ,
             Въ аккордахъ сильныхъ раздавался;
             Оркестромъ полнымъ разражался --
             Премузыкальныхъ эпиграммъ --
             На кавалеровъ и на дамъ!
  
                                 CVII.
  
             Въ концертѣ этомъ -- только двое
             Не дѣйствовали, и почти
             Не вслушивалися въ такое --
             Allegro общее, въ свои
             Лишь тихо погружаясь думы...
             То были: кроткая всегда,
             Аврора, и Жуанъ угрюмый!
             Хотя бъ невольно иногда,
             Онъ улыбнулся, молвилъ слово...
             Такъ нѣтъ!... Но, впрочемъ, чтобъ суровой
             Назвать его осанку.... нѣтъ:
             Въ ней былъ -- лишь тайной грусти слѣдъ!...
  
                                 СVIII.
  
             Но, все молчанье сохраняя,
             Онъ, понемногу, будто сталъ
             Разоблачаться, замѣчая,
             Что взоръ Авроры упадалъ,
             Порою, на него... въ томъ взорѣ,
             Казалось, онъ читалъ, какъ ей --
             Онъ нравился, что въ разговорѣ,
             Насчетъ знакомыхъ и друзей,
             Онъ не учавствовалъ,-- съ достойной
             Души энергіей, спокойно,
             Забившись въ темный уголокъ,
             Гдѣ онъ мечтать свободно могъ!...
  
                                 СІХ.
  
             И онъ былъ счастливъ тѣмъ, казалось:
             Невольно самолюбье въ немъ.
             При этихъ мысляхъ, пробуждалось.
             Что въ миломъ существѣ такомъ,--
             По видимому, одобренье
             Своимъ поступкамъ находилъ;
             Онъ замѣчалъ -- возобновленье
             Чувствъ сладостныхъ, что притупилъ
             Въ немъ было свѣтъ: вновь оживала
             Душа его, и начинала --
             Въ міръ идеальный, неземной,
             Вновь увлекаться за мечтой....
  
                                 CX.
  
             Такія чувства, можетъ статься,
             И болѣе -- одна мечта!
             Но такъ божественны, признаться,
             И такъ чаруютъ насъ всегда,
             Любовь къ высокому внушая,
             Намъ ярче освѣщая дни,
             И свѣтъ холодный удаляя
             Отъ взоровъ.... что куда они,
             Всего вещественнаго въ мірѣ --
             Дороже!... самый міръ намъ шире,
             Тутъ, представляется при нихъ,
             Полнъ дивныхъ образовъ своихъ!...
  
                                 CXI.
  
             Да есть ли кто, чтобы, имѣя
             Живую память о быломъ,
             И сердцемъ чувствовать умѣя.
             Еще не сдѣлавшися льдомъ,--
             Норою, съ грустью сожалѣнья,
             Но Цитереяхъ15 не вздыхалъ?...
             Звѣзда любви не безъ затменья,
             Какъ и луна!... да не страдалъ,
             Съ уходомъ лѣтъ, души тоскою --
             Одипъ, быть можетъ, подъ луною,
             Анакреонъ, всегда -- съ челомъ
             Увитымъ миртовымъ вѣнкомъ!...
  
                                 CXII.
  
             Но и Жуанъ еще жестокихъ,
             Обидъ любви не испыталъ!
             И съ сердцемъ, полнымъ чувствъ высокихъ --
             Когда протяжно прозвучалъ
             Урочный часъ подушки, то есть,--
             Пробила полночь на часахъ:
             Спокойно, какъ младенца совѣсть,--
             Изчезъ изъ залы, весь въ мечтахъ,
             Ему навѣянныхъ любовью,
             Оставивъ преданныхъ злословью,
             И, позабывъ про шумный свѣтъ,--
             Отправился въ свой кабинетъ...
  
                                 CXIII
  
             Какъ и прошедшая, ночь, тоже,--
             Была прелестная: ясна,
             Тиха; и Донъ-Жуана ложе
             Не увлекало къ нѣгѣ сна;
             Онъ-лишь раздѣлся, и накинулъ,
             На плечи, шелковый халатъ;
             Къ постели столикъ пододвинулъ,
             И сѣлъ.-- А чтобы, не впопадъ,
             Не задремать ему случайно,--
             Сигару закурилъ.... такъ тайно
             Его еще тревожилъ тотъ --
             Монахъ... ну, какъ опять придетъ!...
  
                                 СXIV.
  
             И что жъ?-- предчувствіе Жуана
             Не обмануло: тсъ!... Что тамъ?...
             О силы неба!.. то -- съ дивана
             Спрыгнула кошка!...-- дьяволъ самъ
             Ее занесъ туда?... знать, въ двери
             Прокралась, за Жуаномъ вслѣдъ;
             Но вотъ -- нѣжнѣй иной Мисси Мери,
             Мяукнула.... и -- кошки нѣтъ!...
             Съ настроеннымъ воображеньемъ
             Къ чудесному, онъ -- привидѣньемъ
             Счелъ было это.... но окно --
             Въ садъ было тамъ отворено.
  
                                 CXV.
  
             Онъ всталъ, и, затворивъ окошко,
             На мѣсто воротился,-- вновь
             Онъ слышитъ шорохъ.. снова кошка?
             Нѣтъ! вѣтеръ? вовсе нѣтъ!... вся кровь
             Въ немъ замерла.... дыханье
             Онъ притаилъ, натужилъ слухъ....
             Кругомъ -- глубокое молчанье,
             А между тѣмъ, онъ слышитъ.... ухъ!
             Опять идетъ -- монахъ, такими
             Шагами мѣрными своими,
             Какъ пятистопные стихи; --
             И у дверей уже шаги...
  
                                 СXVI.
  
             Вдругъ слышитъ онъ: какъ бы ногтями
             Повелъ кто по стеклу!... потомъ,--
             Какъ будто, бурными волнами,
             Взыграло море подъ окномъ....
             Какъ будто -- проливной дождь хлынулъ..
             Деревья вѣтеръ раскачалъ.
             И скрипъ, и шумъ!... Жуанъ окинулъ
             Глазами комнату.... искалъ,
             Какъ будто, призрака-Монаха....
             Нѣтъ никого еще!... полнъ страха,
             Не смѣетъ приподняться онъ....
             Не сонъ ли это?... нѣтъ, не сонъ!
  
                                 CXVII.
  
             Глаза, уста его -- раскрыты;
             И чувствуетъ, что онъ -- не спитъ;
             Но -- словно, скованный, иль свитый,
             Иль грузъ какой на немъ лежитъ,--
             Пошевельнуться онъ не можетъ!
             А шумъ -- сильнѣй все и сильнѣй,
             Въ ушахъ его!... такъ насъ тревожитъ
             Мысль самая, въ часы ночей,--
             О сверхъестественныхъ явленьяхъ!
             И пусть имъ, въ умозаключеньяхъ
             Своихъ, не вѣрятъ мудрецы,--
             А, право,-- страшны.... мертвецы!...
  
                                 CXVIII.
  
             Уста раскрыты у Испанца,
             И дверь раскрылась тоже.... но --
             Какъ дверь: "Lasciat'ogni speranza16!..."
             Со скрипомъ, медленно... темно --
             Въ глазахъ у Донъ-Жуана стало!
             Раскрылась дверь.... потомъ,-- опять
             Примкнулась тихо.... и -- стояло.
             Тамъ, привидѣніе,-- молчать
             Повелѣвая Донъ-Жуану,
             Перстомъ, приложеннымъ къ органу
             Живаго слова, иль -- къ устамъ;
             Хоть неизвѣстно,-- были ль тамъ'?...
  
                                 СХІХ
  
             На столикѣ, предъ Донъ-Жуаномъ,
             Ужъ не лампадка,-- двѣ свѣчи
             Горѣли; но -- какъ бы туманомъ,
             Одѣло свѣтъ ихъ; какъ, въ ночи,
             Два тусклыхъ фонаря свѣтили....
             Такъ помрачалъ ихъ -- мракъ густой,
             Что отъ дверей ложился.... или --
             Такъ ярко, въ темнотѣ ночной,
             Монахъ, стоявшій на порогѣ,--
             Сверкалъ глазами, что, въ тревогѣ.
             Герою нашему, при немъ,
             Казалось все -- темно кругомъ!...
  
                                 CXX.
  
             Не понимая.... иль, вѣрнѣе,
             Силъ не имѣя разгадать
             Явленья дивнаго,-- скорѣе,
             Готовый не существовать.
             Чѣмъ видѣть духа предъ собою,--
             Жуанъ, какъ ни былъ храбръ всегда,
             Гдѣ могъ, какъ слѣдуетъ герою,
             Всю силу показать, когда --
             Имѣлъ лишь съ матерьяльнымъ дѣло; --
             Предъ невещественнымъ, духъ смѣлой
             Онъ потерялъ, и весь дрожалъ,
             Какъ будто -- въ лихорадку впалъ17!...
  
                                 CXXI.
  
             Но -- понемногу, понемногу,
             Сталъ пароксисмъ ослабѣвать;
             Или -- невольную тревогу
             Жуанъ умомъ сталъ разбирать....
             Ему мелькнула мысль случайно:
             Да, можетъ быть, то и обманъ --
             И чувствъ и глазъ?... и трепетъ тайный
             И видъ Монаха, и туманъ,--
             Одна фантазія.... все это,
             Не результатъ ли разогрѣтой,
             Мечтательностью, головы,
             Съ прошедшей ночи?... но -- увы!...
  
                                 СХХІІ.
  
             Что ни придумывалъ, стараясь
             Разсѣять свой постыдный страхъ,--
             Жуанъ лишь путался, теряясь,
             Въ своихъ догадкахъ; а Монахъ,--
             Ни съ мѣста все!... "O hideputa13!"
             Испанецъ вскрикнулъ, наконецъ:
             Быть или не быть -- одна минута!
             А лишь узнать, что за чернецъ?...
             Я долженъ! -- и душа и тѣло --
             Не могутъ развѣ, вмѣстѣ, смѣло --
             Съ душой безъ тѣла въ бой вступить?..
             Хоть -- потягаться, такъ и быть!...
  
                                 СХХІІІ.
  
             Подумалъ онъ, и -- не со страха,
             Уже съ досады онъ дрожалъ,
             И самъ ужъ грозно на Монаха
             Взглянувъ,-- мгновенно съ мѣста всталъ;
             Идетъ къ дверямъ неустрашимо,--
             Монахъ за двери, въ корридоръ;
             Жуанъ за нимъ,-- неуловимый
             Монахъ все дальше.... "А! хитеръ.
             Но не уйдешь!" Жуанъ смѣлѣе
             -Шаги удвоилъ; -- въ галереѣ.
             Они ужъ оба.... вдругъ -- Монахъ
             Остановился, въ двухъ шагахъ....
  
                                 СХXIV.
  
             Жуанъ простеръ ужъ руку.... чтоже?
             Одна лишь, подъ рукой, стѣна!
             Монахъ -- исчезъ.... иль нѣтъ . о Боже!
             Его -- ужъ въ ниши у окна --
             Луною слабо освѣтило,
             И тамъ -- рукою онъ грозитъ!...
             Какъ, словно, варомъ окатило
             Жуана!... а Монахъ -- стоитъ,
             Покачивая головою,
             Какъ бы смѣясь, въ глаза, герою,--
             Что призракъ хочетъ онъ поймать,
             И міръ духовный разгадать!...
  
                                 CXXV.
  
             Однакожъ, бодрость не теряя,
             Жуанъ опять къ нему идетъ,
             И снова, руку простирая.
             Уже касается... но вотъ --
             Предъ нимъ лишь тѣнь одна Монаха
             Рисуется, лицемъ къ нему,
             И что жъ онъ видитъ, не безъ страха?
             Два глаза голубыхъ, сквозь тьму,
             Въ него, съ улыбкою лукавой,
             Уставлены... ну, какъ тутъ, право,
             Не потеряться?... а глаза --
             Такъ и смѣются... чудеса!...
  
                                 СХXVI.
  
             Онъ -- даже чувствуетъ дыханье....
             Онъ видитъ -- даже шелкъ кудрей....
             И слышитъ -- вздохъ!... очарованье!
             Монахъ раскрылъ уста... бѣлѣй,
             Чѣмъ жемчугъ, два ряда блеснули --
             Зубковъ прелестнѣйшихъ, въ устахъ!...
             Жуанъ дивится.... не мечту ли
             Онъ видитъ? и -- прошелъ весь страхъ!
             Тѣмъ болѣе -- что и атласной
             Костюмъ, на призракѣ, онъ ясно
             Теперь замѣтилъ подъ рукой,
             При освѣщеніи луной!...
  
                                 СХXVII.
  
             Жуанъ коснулся ужъ, рукою,
             Груди Монаха. . но рука,
             Какъ бы упругою волною,--
             Была оттолкнута слегка,
             И сердца слышалось біенье...
             Какъ бы -- живаго существа!
             Жуанъ магнитное влеченье --
             Почувствовалъ... и хоть слова
             Еще сорваться съ устъ не смѣли,--
             Ужъ чувства въ немъ огнемъ кипѣли,
             И видя, что ужъ тутъ не сонъ,--
             Онъ снялъ съ монаха капишонъ....
  
                                 СХXVIIІ.
  
             И чтожъ?-- остолбенѣлъ невольно!..
             Но не отъ ужаса; о, нѣтъ!....
             Да, кажется, уже довольно
             Томить читателя... хоть свѣтъ,
             Невѣрующій въ привидѣнья,
             И безъ того, могъ угадать,
             Чуть Донъ-Жуанъ нашъ, безъ смущенья,
             Рѣшился капишонъ сорвать,
             Что это былъ -- не духъ безплотный,
             Но призракъ, что весьма охотно
             Желалъ бы и изъ насъ иной,--
             Такъ встрѣтить и обнять рукой!
  
                                 СХХІХ.
  
             Чуть, подъ рукой нетерпѣливой
             Героя нашего, упалъ
             Атласный капишонъ ревнивой,--
             Головки женской идеалъ,
             Весьма знакомой Донъ-Жуану,
             Глаза такъ дивно поразилъ,
             Что онъ -- и тутъ, какъ бы обману,
             Не вѣрилъ долго, чтобъ то былъ --
             Не призракъ только!... такъ, признаться,
             Могла воздушной показаться --
             Дюшесса Фицъ-Фолькъ.... то она
             Была, шалунья, у окна!...
  

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ1.

  
                                 I.
  
             Бровей не хмурьте, мой читатель2,
             Чтобы, со страха одного,
             Не умеръ -- Донъ-Жуанъ!... и кстати-ль
             Такъ все сердиться на него?
             Или -- на насъ.... избави Боже!...
             Да и, позвольте васъ спросить;
             За что сердиться? иль по кожѣ
             Васъ подираетъ, можетъ быть,--
             Что призракъ, ужаснувъ повѣсу,
             Преобразился вдругъ.... въ Дюшессу --
             Дюшессу Фицъ-Фолькъ, и Жуанъ
             Ужъ обнималъ прелестный станъ?...
  
                                 II.
  
             Но если мелочи такія
             Васъ могутъ въ трепетъ приводить,
             Что жъ будетъ послѣ,-- какъ другія
             Придется вещи поразвить?...
             Но нѣтъ, не бойтесь! даже глазки
             И музы нашей намъ грозятъ,
             Что въ краску приводить и маски
             Hе слѣдъ.... и полно! не велятъ,--
             Такъ и должны повиноваться!...
             Да и зачѣмъ срывать, признаться,
             Покровъ съ таинственныхъ вещей?
             И тайны же -- всего милѣй!...
  
                                 III.
  
             Но только нѣтъ скачковъ въ природѣ!
             И то, чего мы досмотрѣть
             Не можемъ глазомъ,-- на свободѣ,
             Должны догадками умѣть --
             Пополнить, про себя.... Да, кстати!--
             Знакомы ль вы, читатель мой,--
             Съ системой мудрой вѣроятій,
             Основанной лишь на одной
             Игрѣ случайностей въ идеѣ?...
             И такъ, мы за нее, скорѣе,
             Приняться можемъ, чтобъ четѣ --
             Не быть помѣхой -- въ темнотѣ!...
  
                                 IV.
  
             Да; по системѣ вѣроятій,
             Для Донъ-Жуана, что дрожалъ,
             Среди таинственныхъ объятій,--
             Особый міръ существовалъ!...
             Иль, можетъ статься, въ то мгновенье,
             Былъ даже -- міра и конецъ.
             Для обоихъ, когда біенье,
             Двухъ разомъ, слышалось сердецъ --
             Дюшессы сердца и Жуана....
             Да! да! тогда, въ чаду обмана
             Грезъ обоятельныхъ, для нихъ,--
             Конецъ земли былъ, въ этотъ мигъ!
  
                                 V.
  
             Земли, для нихъ, какъ не бывало....
             Она разрушена была:
             Комета огненная пала,
             И, врывшись въ землю, начала --
             Сжигать ядро, обвивъ, своими
             Власами огненными, такъ,
             Что треснула земля подъ ними,
             И страшно застонала.... какъ --
             Лишь можно застонать отъ боли!...
             Отъ бѣдственной съ землею доли,
             И прочія планеты тутъ,
             Вздрогнувъ,-- забыли свои маршрутъ!
  
                                 VI.
  
             Пожаръ -- по Азіи разлился;
             Какъ море огненное, тамъ,
             Онъ возрасталъ, бурлилъ, клубился,
             Да, примыкая къ городамъ,--
             Какъ воскъ, ихъ растоплялъ.... взбираясь,
             Потомъ, на горы напиралъ,
             И, до ихъ гребней прикасаясь,
             Въ паръ -- ледники ихъ обращалъ.
             И горы сохли, распадались,
             Да въ прахъ, какъ известь, разсыпались,
             И море огненное -- ихъ
             Остатки поглощало вмигъ!...
  
                                 VII.
  
             Потомъ -- на Африку направилъ
             Пожаръ свой путь, и, по степямъ
             Песчанымъ протекая, плавилъ --
             Пески, своимъ дыханьемъ, тамъ;
             И всю страну, почти мгновенно,
             Въ стекло и пепелъ превратилъ!...
             Потекъ оттуда разъяренной,
             И -- всю Европу тожъ сгубилъ....
             У полюса, льды забурлили,
             Растаяли, и обнажили --
             Всю ось желѣзную земли,
             И ось огни вмигъ обвили....
  
                                 VIII.
  
             Земля вертѣться перестала!
             Природа, въ судорогахъ вся,
             Огнемъ сжигаема, стонала...
             А человѣкъ?... не дождался
             Минутъ послѣднихъ разрушенья
             Своей земли: заранѣ онъ
             Задохся, отъ распространенья --
             Огня и дыма!... Безъ препонъ,
             Пожаръ стремился.... даже боги --
             Людей моленьямъ, отъ тревоги.
             Не внемля,-- храмовъ не могли
             Спасти, средь бѣдствія земли!...
  
                                 IX.
  
             Все гибло!... мысли и желанья,
             Любовь, тщеславье, и вражда,
             И радости, и всѣ страданья,
             Все превращалось -- въ прахъ!... тогда,--
             Пожаръ, безщадный истребитель,
             Взглянувъ на пепелъ равныхъ странъ,
             Отъ полюса, какъ побѣдитель,
             Направилъ путь -- на океанъ....
             Была ихъ встрѣча -- роковая!
             Лицемъ къ лицу, враждой пылая,
             Два исполина, здѣсь, съ собой
             Сошлись, вступили въ смертный бой!
  
                                 X.
  
             Схватились съ яростью, и полны --
             И силъ и средствъ, другъ друга прутъ:
             То -- пламя набѣжитъ на волны.
             То -- волны пламя обольютъ!
             Огонь сжечь воду замышляетъ;
             Вода залить огонь спѣшитъ....
             Бой длился!-- но одолѣваетъ
             Пожаръ врага: котломъ кипитъ,
             Отъ жара, океанъ бездонный,
             И испаряется вспѣненный:
             А между тѣмъ, его жъ брега --
             Питаютъ мощнаго врага!
  
                                 XI.
  
             И вотъ онъ, ярыми огнями,
             Тѣснимъ уже со всѣхъ сторонъ,
             Уходитъ въ глубину съ волнами,
             Вращаясь тамъ, какъ скорпіонъ:
             Все меньше для него простора,
             И силъ ему не достаетъ --
             Собраться снова для отпора....
             И онъ -- какъ мученикъ,-- падетъ,
             Спокойно умереть рѣшаясь,
             И на песчаномъ днѣ кончаясь,
             Со вздохомъ, обнажаетъ онъ --
             Безднъ глубину, въ паръ обращенъ!...
  
                                 XII.
  
             Не стало больше океана,
             И прекратился бой! Пожаръ,
             И водянаго великана
             Сразивъ, еще свирѣпъ и яръ,
             Своей побѣдою несытый,
             Пошелъ сжигать и острова,
             Оставленныя безъ защиты....
             И всѣ -- изчезли, какъ трава!
             Америка вся содрогнулась,
             И, какъ ремень въ огнѣ, свернулась:
             Волканы даже не могли --
             Не пасть на трупъ родной земли!
  
                                 XIII.
  
             И ихъ не пощадилъ губитель!
             И на подземные огни --
             Глядѣлъ съ презрѣньемъ побѣдитель,
             Какъ бы и не были они --
             Огнями тожъ!... пожаръ небесный,
             Надъ ихъ бездѣйствіемъ смѣясь,--
             Ихъ разжигалъ въ утробѣ тѣсной,
             И всю взаимную ихъ связь
             Своими расторгалъ огнями...
             И, наконецъ,-- безъ пищи, сами
             Собой, волканы, передъ нимъ,--
             Погасли всѣ, изчезъ и дымъ...
  
                                 XIV.
  
             Земли нигдѣ уже не стало;
             А простиралося, кругомъ,--
             Лишь огненное покрывало,
             Надъ трупомъ, что еще огнемъ
             Небеснымъ жадно пожирался...
             Но, наконецъ, и трупъ земли --
             Уже въ объемѣ уменьшался;
             И самые огни, что жгли --
             Ослабѣвать по малу стали,
             Вокругъ ядра, и умирали.
             По пеплу проползая... имъ --
             Не стало пищи и самимъ!
  
                                 XV.
  
             Но торжествующій губитель,
             Всю землю обративши въ прахъ,
             И самъ уже, какъ побѣдитель,
             На лаврахъ пожатыхъ въ бояхъ,
             На трупѣ бездыханной жертвы,
             Изнеможенный въ силахъ, палъ....
             Еще, однакожъ, полумертвый,
             Глазами ярко засверкалъ,
             Окинулъ весь просторъ безмолвной,
             И вотъ -- послѣдній пламень, словно,
             Послѣдній вздохъ, среди небесъ,
             Къ нимъ быстро взвившися,-- изчезъ!..
  
                                 XVI.
  
             И сильный ураганъ поднялся,
             И груду пепла подхватилъ,
             И съ ней по воздуху помчался,
             И воздухъ тучами покрылъ;
             И отъ земли ужъ не осталось --
             Ни зги, малѣйшаго слѣда:
             Съ послѣднимъ прахомъ -- все скончалось!
             Она изчезла навсегда!
             Не стало даже атмосферы....
             Ее -- другихъ планетъ тожъ сферы,
             Приближась, захватили, и --
             Съ собою, въ вѣчность унесли....
  
                                 XVII.
  
             Нашъ милый Донъ-Жуанъ съ прелестной
             Своей Дюшессой Фицъ-Фолькъ тутъ --
             Изчезли тожъ.... иль нѣтъ!... извѣстно.
             Что ихъ-то души -- не умрутъ!.
             Да, можетъ быть, еще, на чудо,
             Пожаръ весь этотъ разовьетъ --
             Планъ Жуанады.... лишь, покуда,
             Какъ это все у насъ пойдетъ,--
             Не знаемъ ничего заранѣ:
             Не плачьте только о Жуанѣ,
             И прочихъ лицахъ... да! для нихъ --
             Насталъ, быть можетъ, лучшій мигъ!
  
                                 XVIII.
  
             Они уже не будутъ болѣ
             Влачиться по землѣ: она,
             Для нихъ, изчезла!... свѣтской долѣ --
             Ихъ жизнь, у насъ, обречена:
             Ихъ невещественныя души --
             Мы по вселенной разольемъ,
             Гдѣ ужъ не будетъ жалкой суши,
             Которую сожгли огнемъ....
             Земли, то есть, не будетъ: смѣнитъ
             Ее -- пространство, и измѣнитъ,
             Въ немъ, все -- свой блѣдный колоритъ;
             Все -- новой жизнью закипитъ!
  
                                 XIX.
  
             Представьте лишь, какъ Аделина --
             Въ кольцо Сатурна4 полетитъ,
             И тамъ, какъ на листкѣ жесмина,
             Жемчужной каплей заблеститъ,
             Съ цвѣткомъ душистымъ колыхаясь!...
             Душа Жуана,-- за душой
             Дюшессы вѣтреной гоняясь.
             Перелетая тамъ съ одной
             Къ другой звѣздѣ, или планетѣ,--
             Заставитъ тоже, на кометѣ,
             И Фицъ-Плангаженета, тамъ,
             Блуждать, ревнивцемъ, по слѣдамъ...
  
                                 XX.
  
             Аврора, тоже, въ небѣ ясномъ.
             Погружена въ мечты свои,--
             О всемъ высокомъ и прекрасномъ.
             Звѣзду не преминетъ найти,
             Блуждающую средь эфира,
             Въ своемъ испугѣ, отъ толчка...
             Но -- полно! изъ другаго міра,
             Пора намъ выйти, и пока,
             Тамъ, будетъ что,-- мы, поскорѣе,
             Посмотримъ-ко, что въ галереѣ,
             У Лорда въ замкѣ?... Ба! Жуанъ --
             Еще все тамъ объемлетъ станъ....
  
                                 XXI.
  
             Такъ; мы сказали, что Дюшессы
             Прелестный станъ онъ обнималъ;
             Станъ этотъ, подъ рукой повѣсы,--
             Еще все дивно трепеталъ. .
             Вдругъ -- слышится имъ, въ галереѣ,
             Какой-то шумъ.... невольно вдругъ --
             Вздрогнули оба! и скорѣе,
             Жуанъ, почувствовавъ испугъ,
             Прочь руку опустилъ... да! тайной
             Страхъ обдалъ ихъ, и, чрезвычайно
             Удивлены тутъ оба, взоръ
             Уставили на корридоръ...
  
                                 XXII.
  
             Въ потьмахъ, съ тревожною заботой,--
             Кто бъ это былъ? узнать хотятъ....
             Но никого невидно что-то...
             А шумъ слышнѣй.... они глядятъ.
             Дыханье притаивъ.... и вскорѣ --
             Имъ показался слабый свѣтъ,
             Забрежжившійся въ корридорѣ....
             Дюшесса догадалась!-- Нѣтъ
             Догадливѣй, какъ дамы! въ этомъ,--
             И книги въ руки имъ: съ предметомъ
             Тайнъ разрѣшенья всѣ онѣ --
             Такъ ознакомлены вполнѣ!
  
                                 XXIII.
  
             Предчувствіе преобладаетъ
             У пола милаго: когда --
             Еще мужчина разсуждаетъ....
             У нихъ -- ужъ рѣшено! да! да!
             Сама природа, не искусство,
             Ихъ учитъ этому, вложивъ --
             Какъ бы двадцатое въ нихъ чувство,'
             Чтобъ разгадать Іероглифъ
             Любой задачи во мгновенье!
             Такой инстинктъ, иль вдохновенье --
             Пророческое имъ дано!
             И скрыть отъ нихъ что -- мудрено!...
  
                                 XXIV.
  
             Дюшесса Фицъ-Фолькъ вновь, скорѣе,
             Свою роль призрака взяла,
             И мигомъ въ темной галереѣ --
             Изчезла... Такъ ловка была!
             Жуанъ къ себѣ тожъ воротился,
             И на порогѣ, какъ ни въ чемъ,
             Ждать гостя новаго рѣшился,--
             Героемъ сущимъ, храбрецомъ;
             Скрестивши руки, видъ холодный
             Онъ принялъ.... только, какъ угодно,--
             Въ душѣ, досадой онъ кипѣлъ,
             Что такъ отъ шума оробѣлъ!...
  
                                 XXV.
  
             Но вотъ -- онъ слышитъ приближенье
             Шаговъ.... и свѣтъ, то вдругъ блеснетъ,
             То вновь погаснетъ на мгновенье,
             Да лишь сгущаетъ мракъ!... но ждетъ
             Герой нашъ; и, взбѣшенъ ужасно,
             Уже хотѣлъ бы наглеца
             Скорѣй въ лице увидѣть ясно,
             Чтобъ новаго-то чернеца --
             Порядкомъ наказать, какъ надо! .
             Такъ, отъ чудесъ, уже досада
             Брала его!... но, наконецъ,--
             И дождался нашъ молодецъ!
  
                                 XXVI.
  
             Вотъ, въ двухъ шагахъ, вдругъ потаенный
             Фонарь отбрызнулъ яркій свѣтъ,
             И предъ Жуаномъ -- воплощенный:
             Лордъ Августъ Фицт-Плантаженетъ!...
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XXVII.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Лордъ Августъ былъ, во всемъ значеньи
             Что назвали французы: fat,
             Ну, то есть, франтъ, паркетный геній,
             Когда и знатенъ и богатъ!...
             Лордъ по рожденью, онъ и кстати,
             Лишь предоставленный для знати,
             Въ палатѣ Перовъ, стулъ имѣлъ,
             Хоть дѣлъ и знать онъ не хотѣлъ!
  
                                 ХХVIII.
  
             Красивъ лицемъ, и строенъ станомъ,
             Какъ истый джентельменъ5 одѣтъ,
             Вторымъ былъ, словно, Донъ-Жуаномъ,
             Какъ скопированный портретъ!
             Имѣлъ и умъ, и неубогой
             Запасъ сужденій обо всемъ....
             Собой лишь занятъ, слишкомъ много --
             Мечталъ онъ объ умѣ своемъ;
             А этотъ умъ былъ только штука,
             Иль, лучше, хитрая наука --
             Чужія мысли заучать,
             Да за свои ихъ выдавать!...
  
                                 XXIX.
  
             Всѣмъ этимъ памяти счастливой
             Онъ былъ обязанъ, и запасъ --
             Ума чужаго могъ, на диво!
             Оттуда выгружать, да фразъ
             Подборомъ отличаться ловко...
             Но только странно, какъ ворамъ,
             Владѣющимъ такой сноровкой,--
             Прогулка по чужимъ умамъ,
             Такъ безнаказанно, съ рукъ сходитъ!
             Здѣсь даже намъ на умъ приходить,
             Что кража эта -- всѣхъ глупцовъ
             Преобразуетъ въ мудрецовъ...
  
                                 XXX.
  
             И какъ конецъ настанетъ міра,
             Все будетъ -- геніи одни!6
             Медаль и самого Шекспира
             Едва ль не стерлась въ наши дни,
             Чрезъ святотатственныя руки
             Глупцовъ отъявленныхъ пройдя,
             Гдѣ, испытавъ отъ нихъ всѣ муки,
             Ничтожеству ихъ бытія --
             Ссужала блескъ, сама тускнѣя...
             Такъ, побывавъ въ рукахъ Еврея,
             Червонецъ вѣсъ теряетъ свой,
             И жаль монеты золотой!
  
                                 XXXI.
  
             У Лорда Фицъ-Плантаженета,
             Запасъ такой монеты былъ --
             Огромный, для обмана свѣта,
             И какъ-то въ прокъ ему служилъ!!..
             Но чѣмъ особенно, предъ свѣтомъ,
             Лордъ могъ похвастать,-- такъ своей
             Конюшней, мастеръ въ дѣлѣ этомъ,
             Какъ истый Спортсменъ,-- и коней
             Лихихъ имѣя, и приличныхъ
             Жокѣевъ, ѣздоковъ отличныхъ,
             Готовыхъ шею хоть сломить,--
             Да удальствомъ всѣхъ изумить!
  
                                 XXXII.
  
             Притомъ, онъ, съ легкостью Француза,
             Во всѣ азартный игралъ,
             И, словно, тяготясь отъ груза.--
             Спокойно тысячи спускалъ;
             Венеціанскимъ хладнокровьемъ
             Онъ отличался -- за игрой;
             Въ салонахъ дамскихъ -- пустословьемъ;
             Въ пари -- неслыханной цѣной!
             Любилъ онъ разныя забавы;
             Искалъ успѣховъ -- лишь для славы,
             И, часто, ихъ -- хоть не имѣлъ --
             Поэтизировать умѣлъ....
  
                                 XXXIII.
  
             Страстей онъ мало зналъ,-- но власти
             Ума и воли надъ собой,
             (Какъ увѣрялъ!) и только страсти
             Повиновался онъ одной --
             Торисму, страсти положенья,
             Какое въ свѣтѣ занималъ,
             Хотя большаго увлеченья,
             И даже къ ней не ощущалъ;
             Вести же дружбу съ кѣмъ,-- досуга
             Онъ не имѣлъ.... и, вмѣсто друга,
             Имѣлъ онъ лишь толпу друзей,
             Или -- подъ масть себѣ людей!
  
                                 XXXIV.
  
             Одни, большія притязанья
             Имѣлъ онъ -- на любовь.... и то,--
             Для виду лишь, для показанья,
             Что знаетъ -- женщинъ!... и никто,
             Признаться, съ наглостью такою,
             На полъ прекрасный не бросалъ
             Злодѣйскихъ взглядовъ, что собою
             Приводятъ въ краску!... направлялъ,
             Всего же болѣ, эти стрѣлы --
             На Миссъ невинныхъ, что несмѣлый
             Тутъ опускали взоръ... а Лордъ --
             Былъ и такимъ успѣхомъ гордъ!
  
                                 XXXV.
  
             Но одного не доставало
             Ему для тона, такъ сказать:
             Кого бы могъ онъ, свѣтскій малый,
             Изъ свѣтскихъ дамъ себѣ избрать?
             Во чтобъ ни стало,-- къ колесницѣ
             Какой нибудь блестящей онъ
             Хотѣлъ примкнуть, и -- львомъ ко львицѣ,
             Къ Дюшессѣ Фицъ-Фолькъ, безъ препонъ,
             Онъ подверну лея.... но -- съ успѣхомъ,
             Иль нѣтъ? и былъ ли, лишь со смѣхомъ,
             Къ ней принятъ, чтобъ пополнить штатъ?--
             О томъ не разсуждалъ нашъ хватъ!
  
                                 XXXVI.
  
             Но и добившись лестной цѣли --
             Дюшессы кавалеромъ быть,
             Томился все еще.... дуэли.
             Ему хотѣлось, чтобъ покрыть
             Себя еще шумнѣйшей славой:
             "Что жизнь безъ шуму!..." онъ вздыхалъ,
             Да какъ бы, новою забавой,
             Разсѣять сплинъ свой, помышлялъ....
             Q обстоятельства такъ чудно
             Сложились для него, что трудно --
             Удобнѣй случай бы найти,
             Мысль эту въ дѣло привести!
  
                                 XXXVII.
  
             Дюшесса,-- поводъ пресчастливой,--
             Затѣять славную дуэль;
             Есть и соперникъ, и -- на диво,--
             Quasi-Посланникъ!... Лорда цѣль
             Не можетъ встрѣтить затрудненья
             Покрайней мѣрѣ, шуму онъ
             Надѣлать долженъ, безъ сомнѣнья,
             И вызовъ у него -- рѣшенъ!
             Лордъ Августъ счастливъ: такъ согласно
             И мѣсто самое съ прекрасной
             Его затѣей.... просто, кладъ:
             Старинный замокъ -- такъ впопадъ!...
  
                       XXXVIII.
  
             Такія всѣ соображенья
             И были поводомъ -- его
             Ночнаго страннаго явленья,
             Предъ Донъ-Жуаномъ. Одного
             Сообразить не потрудился:
             Какой-то встрѣтитъ онъ привѣтъ?...
             И вотъ,-- когда остановился
             Онъ предъ соперникомъ, и свѣтъ
             Изъ фонаря глухаго, разомъ,
             Ихъ облилъ обоихъ, да глазомъ
             Они окинули себя,--
             Вскипѣли оба, духъ скрѣпя.'
  
                                 XXXIX.
  
             Да, да; они вскипѣли оба...
             Но -- лишь досадой, Донъ-Жуанъ;
             Хоть и того была вся злоба --
             Едва ль не чувствъ однихъ обманъ!..
             Дуэль -- онъ, болѣе для славы,
             Пришелъ затѣять, чѣмъ питать
             Могъ въ сердцѣ -- замыселъ кровавый,
             И наслажденья въ томъ искать;
             Нѣтъ, былъ онъ не такого нрава.
             И, какъ сказали, лишь забава --
             Была здѣсь для него дуэль,
             А мысль прослыть героемъ-цѣль!...
  
                                 XL.
  
             Но Донъ-Жуанъ вскипѣлъ, признаться.
             Досадой -- не шутя; взбѣшенъ-
             Что съ милымъ призракомъ разстаться,
             Такъ не-въ нору, былъ долженъ онъ!
             И былъ готовъ уже, со злости,
             Принять порядкомъ наглеца,
             Къ нему забравшагося въ гости,
             Подъ слѣдъ ночнаго чернеца!....
             Но лишь увидѣлъ позитуру
             И Лорда Августа фигуру,
             Что свѣтъ фонарный освѣщалъ....
             Онъ улыбнулся, и сказалъ:
  
                                 XLI.
  
             -- "Скорѣе чернеца явленье,
             Чѣмъ Вашей Милости7 приходъ,
             Я ожидалъ; и посѣщенье
             Ночное ваше -- подаетъ
             Мнѣ поводъ думать, извините,
             Что въ лунатисмѣ вы, Милордъ!..." --
             Подобной встрѣчи, какъ хотите,
             Не ожидалъ Лордъ Августъ!... Гордъ --
             Своимъ достоинствомъ, такою
             Вдругъ озадаченъ шуткой злою,--
             Чуть на ногахъ онъ устоялъ,
             И, стиснувъ зубы, отвѣчалъ:
  
                                 XLII.
  
             -- "Здѣсь шутка вовсе неумѣстна,
             Когда о важномъ рѣчь идетъ! ." --
             -- "О важномъ? вотъ это, прелестно!
             Милордъ!" -- "Вы, что-то, на мой счетъ,
             Дней нѣсколько, какъ замѣчаю,
             Трунить изволите.... " -- "Трунить?
             Милордъ! " -- "Да; очень понимаю,
             Что это значитъ!..." -- "Можетъ быть,
             Милордъ!" -- "Не можетъ быть, а въ этомъ
             Я убѣжденъ! но быть предметомъ
             Для вашихъ шутокъ, сударь мой,--
             Я не дозволю!" -- "Вы -- герой!" --
  
                                 XLIII.
  
             -- "Конечно, вашимъ оскорбленьямъ --
             Есть и причина... " -- "Неужли?--
             -- "И, по своимъ соображеньямъ,
             Вы бъ догадаться ужъ могли...." --
             -- "Нѣтъ, я не мастеръ на догадки,
             Подобно вамъ, Милордъ!" -- "Ну, такъ,
             Скажу вамъ просто, что нападки
             Всѣ ваши -- чрезъ Дюшессу...." -- "Какъ?
             Черезъ Дюшессу?... что жъ! прекрасно,
             Милордъ!" -- "Но, сударь мой, напрасно
             Такъ торжествуете: со мной --
             Должны вы разсчитаться!" -- "Ой!!.." --
  
                                 XLIV.
  
             Въ послѣднемъ восклицаньи этомъ,
             Такая ѣдкость ужъ была,
             Что съ Лордомъ Фицъ Плантаженетомъ --
             Бѣда случиться бы могла!...
             Онъ былъ убитъ уже морально.
             Разстроеннымъ предвидя планъ....
             Но только, сжалась надъ печальной
             Фигурой Лорда, Донъ Жуанъ --
             Помогъ ему изъ затрудненья
             Вдругъ выйти, сдѣлавъ предложенье:
             Оружье самому избрать,
             Назначить мѣсто, часъ, и ждать.
  
                                 XLV.
  
             -- "Теперь, Милордъ, когда мы съ вами
             Покончили все, до утра,--
             И сна не многими часами
             Воспользоваться бъ намъ пора!
             Такъ и позвольте, вамъ скорѣе --
             Спокойной ночи пожелать...
             Хотя, порой, и нѣтъ милѣе --
             Ночныхъ свиданій; но мѣшать
             И спать другому -- не годится!
             Чѣмъ сладкій сонъ вознаградится?..." --
             И тутъ,-- качнувши головой,
             Оставилъ Лорда нашъ герой.
  
                                 XLVI.
  
             "Goddamn! и джентельменъ такъ смѣетъ
             Все это въ-шутку обращать!...
             Да онъ понятья не имѣетъ --
             О дѣлѣ чести!..." И ворчать
             Все продолжалъ еще, сквозь зубы,
             Лордъ Августъ, удаляясь гонгъ,
             И полонъ думъ, надувши губы,--
             На Санчо-Пансу8 былъ похожъ:
             Онъ рѣчь свою хотѣлъ, какъ можно,
             Начать важнѣй. . и такъ безбожно --
             Съ нимъ здѣсь Испанецъ поступилъ!
             Все, сразу, въ шутку обратилъ!...
  
                                 XLVII.
  
             Лордъ щепетильный, озадаченъ
             Неуваженіемъ такимъ,
             Пришелъ къ себѣ ужасно мраченъ;
             И страхъ, отчасти, началъ имъ
             Овладѣвать, при размышленьи --
             Объ утрѣ, и дуэли.... да!
             Такая вещь, по обсужденьи,
             Смутитъ и храбрыхъ иногда!...
             Нашъ Донъ-Жуанъ еще искусно,
             Хоть шутками, отъ мысли грустной:
             Лечь самому, иди убить!--
             Умѣлъ себя здѣсь оградить....
  
                                 XLVIII.
  
             Но Лорда Фицъ-Плантаженета --
             Почти нельзя бы и узнать!
             Такъ на лицѣ шутливость эта,
             Смущенья наложивъ печать,--
             Усилила и страхъ природной,
             Что -- не послѣднюю игралъ --
             Роль, въ Лордовой крови, несродной,
             (Какъ онъ, быть можетъ, полагалъ!)
             Съ спокойствіемъ, или геройствомъ,--
             Душъ лишь весьма немногихъ свойствомъ,
             При видѣ пистолетныхъ дулъ,
             Когда -- къ нимъ руку протянулъ!...
  
                                 XLIX.
  
             Но, впрочемъ,-- оба тамъ, къ дуэли
             Приготовляясь, не могли
             Подумать долго о постели....
             Когда жъ въ "порядокъ привели
             Они дѣла свои проворно,
             Лордъ Августъ -- съ важностью своей,
             Жуанъ -- съ безпечностью притворной,
             Занявшись оба, поскорѣй,
             Передъ-дуэльнымъ завѣщаньемъ,
             И кончили его со тщаньемъ,
             Стараясь въ немъ умомъ блеснуть,--
             Рѣшились, наконецъ, уснуть!
  
                                 L.
  
             Сонъ, міра царь, (покрайней мѣрѣ,--
             Для четверти вселенной!) взоръ
             Сомкнулъ имъ вскорѣ, чтобъ въ потерѣ
             Большой не быть имъ, до тѣхъ поръ,
             Что разыграть должны пристойно --
             Свою комедію вполнѣ!...
             Какъ спали, между тѣмъ: спокойно,
             Или тревожно; и во снѣ
             Видали что, иль нѣтъ?-- едва ли
             О томъ они и сами знали....
             А мы -- и менѣе того;
             О томъ не знаемъ ничего!
  
                                 LI.
  
             Другіе братья-стихотворцы,
             Пожалуй, вывели бы тутъ --
             Сны страшные, какъ чудотворцы;
             Но мы -- за этотъ страшный трудъ
             Не думаемъ и приниматься,
             Чтобъ и разсказъ не развлекать,
             Да и читателя, признаться,
             Что снами страшными пугать!
             Довольно, что еще, съ разсвѣтомъ,
             Жуанъ нашъ съ Фицъ-Плантаженетомъ,
             Проснулись оба, и скорѣй
             Отправились будить друзей....
  
                                 LII.
  
             Изъ нихъ себѣ тотчасъ избрали
             По секунданту одному;
             Тѣжъ, отъ бездѣлья, начинали
             Скучать ужъ въ замкѣ, и сему
             Черезвычайно рады были,
             Что хоть дуэль ихъ развлечетъ!...
             Сперва, конечно, приступили,
             Здѣсь, къ примиренью.... но впередъ,
             Къ развязкѣ, подвигалось дѣло,
             И люди, съ тѣмъ, шли на-смерть смѣло,
             И девять пробило часовъ;--
             Дуэльный сборъ ужъ весь готовъ.
  
                                 LIII.
  
             Враги уже полураздѣты9,
             Шаги отмѣрены для нихъ:
             Осмотрѣны ихъ пистолеты;
             Стоятъ всѣ на мѣстахъ своихъ,
             И роковаго ждутъ мгновенья --
             Кому-то суждено изъ двухъ:
             Быть, иль не быть!... не безъ смущенья
             Курки ужъ взведены, и вдругъ --
             Два разомъ выстрѣла раздались....
             Чтожъ? оба пали?... нѣтъ! остались,
             Въ живыхъ,-- какъ тотъ, гакъ и другой;
             Одинъ лишь раненъ.... но, Богъ мой!--
  
                                 LIV.
  
             Презамѣчательная рана!...
             И только Лордъ Плантаженетъ --
             Достоинъ былъ отъ Донъ-Жуана,
             Достать ее, чтобъ модный свѣтъ
             Заставить -- ахнуть!... и, признаться,
             Лишь Донъ-Жуану одному,
             Удачно такъ, повиноваться
             Могъ выстрѣлъ, оторвать ему,
             Ну, то есть, Фицъ-Плантаженету....
             Чтожъ? руку, ногу?., нѣтъ! и свѣту
             Всему -- того не угадать!...
             И какъ бы это вамъ сказать?...
  
                                 LV.
  
             Восплачьте, Сестры Аполлона!
             Восплачьте, Граціи! и ты,
             Поэзія! дщерь Геликона,
             Восплачь, съ туманной высоты!...
             Да! слыханное ль дѣло это,--
             Что выстрѣлъ, пулей роковой,
             У Лорда Фицъ-Плантаженета,
             Снесъ.... лѣваго пол-уха..ъ. Ой!
             И я готовъ заплакать съ вами,
             О Дѣвы Неба! что, стихами,
             Прославить долженъ здѣсь дуэль --
             Столь необычную досель!
  
                                 LVI.
  
             Пол-уха!... Вотъ ужъ смѣхъ, и горе....
             И хоть дуэль бы не должна
             Кончаться на такомъ позорѣ,
             Но честь -- удовлетворена....
             И баста!-- Только, безъ сомнѣнья,
             Лордъ Августъ Фицъ-Плантаженетъ,
             За это -- уха уменьшенье --
             Не могъ Испанца пистолетъ,
             И самого Испанца, тоже,
             Не проклинать, хоть втайнѣ... что же
             И уха уменьшитель самъ --
             Здѣсь чувствовалъ?..", нѣтъ дѣла намъ;
  
                                 LVII.
  
             Но Секунданты поспѣшили
             Приличнымъ образомъ, враговъ
             Ужъ примирить, и какъ ни были
             Различны чувства ихъ,-- безъ словъ,
             Лордъ Августъ Донъ Жуану руку --
             Ипокритически простеръ,
             Для виду, заглушая муку,
             И, съ ненавистью, свои позоръ....
             Потомъ,-- какъ водится,-- довольны,
             Всѣ разошлись, лишь смѣхъ невольный
             Такъ явно искрился въ очахъ,
             Съ приличьемъ должнымъ на устахъ....
  
                                 LVIII.
  
             Межъ тѣмъ,-- Олимпа вѣстовщица,
             Молва крылатая10, спустясь
             На землю, сплетни мастерица
             Сбирать и сѣять,-- притаясь,
             Все слушала да наблюдала....
             И даже, позабывъ, что ей
             Нора къ Зевесу,-- подбирала
             Еще все болѣе вѣстей;
             Притомъ, ей, къ помощи не малой,
             Двѣ вещи Время даровало:
             Газетъ летучіе листки,
             И типографскіе станки!
  
                                 LIX.
  
             Чтобъ за дуэлью тамъ удобнѣй.
             Ей, издали, тайкомъ слѣдить,
             Да обстоятельства, подробнѣй,
             Собрать и послѣ въ свѣтъ пустить,--
             Богиня крылушки свернула,
             Сермягою прикрыла ихъ,
             И ножки въ сапоги обула;
             И вся преобразилась вмигъ --
             Къ рыжеволосаго, съ сѣдою
             Да всклоченною бородою,
             Садовника, на заступъ свой
             Опершагося головой.
  
                                 LX.
  
             Садовникъ этотъ безобразной.
             Все видѣвъ, тотчасъ побѣжалъ --
             На кухню; -- и, хотя несвязно,
             Все челяди пересказалъ:
             Какъ тамъ дуэль происходила,
             Какъ Лордъ, пол-уха потерявъ,
             Страдалъ отъ боли.... и кружила
             Вѣсть эта, шумъ такой поднявъ.
             Что -- чрезъ лакеевъ, постепенно,
             Пробралась къ горничнымъ мгновенно,
             И къ Аделинѣ, наконецъ,
             Дошла, обѣгавъ весь дворецъ....
  
                                 LXI.
  
             И весь дворецъ уже вѣсть эта
             Въ волненье привела собой,--
             О бѣдствіи Плантаженета!...
             Особенно жъ, она грозой,
             За завтракомъ, тамъ разразилась:
             Тамъ знали всѣ о томъ, ушамъ
             Своимъ невѣря, чтобъ случилась --
             Бѣда такая!... трупы дамъ
             Негодованье выражали....
             И только взоры потупляли,
             На восклицанья стариковъ,
             Такія... что и нѣтъ имъ словъ!
  
                                 LXII.
  
             Лишь Аделина -- мраморъ, словно,
             Недвижна и блѣдна была;
             Аврора, сидя тожъ безмолвно,
             Краснѣла только, у стола;
             Дюшесса жъ, Фицъ-Фолькъ,-- чуть не пала,
             На стулѣ, въ обморокъ.... но, вмигъ,
             Разсудокъ кое-какъ призвала,
             И кончилось все на однихъ --
             Лишь спазмахъ легкихъ и мгновенныхъ;
             Хотя отъ взоровъ дамъ почтенныхъ,
             И тѣ-то не могли, отнюдь,--
             Безъ замѣчаній ускользнуть!
  
                                 LXIII.
  
             У всѣхъ Лордъ Августъ сожалѣнья
             Единодушныя нашелъ....
             На эти, впрочемъ, изъявленья
             Душевной скорби,-- милый полъ
             Всегда готовъ,-- когда страдаетъ,
             Порою, фатъ какой нибудь,
             Что дамъ, какъ кукла, забавляетъ,
             Которой имъ и жалко, чуть --
             Любимую игрушку эту
             Кто разобьетъ!... къ Плантаженету --
             Такія жъ чувства были тутъ;
             За то, Испанцу -- страшный судъ!
  
                                 LXIV.
  
             О! Донъ-Жуанъ, въ одно мгновенье,--
             Былъ обвиненъ, приговоренъ,
             И, какъ убійца, за лишенье
             Пол-уха Лордова, казненъ,--
             По дамскому суду!... Конечно,
             И стоилъ онъ того, за свой
             Поступокъ столь безчеловѣчной!...
             Погибъ бѣдняжка, нашъ герой!
             И это все, надъ Донъ-Жуаномъ,
             Взревѣло грознымъ ураганомъ,
             Пока еще и чайный пылъ --
             Въ послѣдней чашкѣ не простылъ!...
  
                                 LXV.
  
             Межъ тѣмъ, какъ будто бы предвидя,
             Заранѣ, этотъ ураганъ,--
             Замкнувшись у себя, да сидя
             Печально въ креслахъ, Донъ-Жуанъ --
             Столь глупое съ нимъ приключенье
             Душевно проклиналъ, что онъ,
             Себѣ лишь только въ поношенье,
             Былъ, по несчастью, принужденъ
             Пролить такъ даромъ кровь... и чью же?--
             Глупца, а не врага!... Но, хуже
             Всего еще, его пугалъ --
             Набатъ, который онъ поднялъ!...
  
                                 LXVI.
  
             Притомъ, Жуана волновали --
             И, неразгаданныя имъ,
             Мечты любви, что возникали,
             Съ очарованіемъ своимъ,
             И гдѣ, обворожая взоры,
             Какъ трупа легкихъ облачковъ,
             Тѣнь Аделины и Авроры,
             Съ Дюшессой,-- силою вѣтровъ,
             Въ даль уносились, по небесной
             Тамъ синевѣ, и такъ чудесно,--
             Въ одно прекрасное, предъ нимъ,
             Сливались призракомъ тройнымъ!...
  
                                 LXVII.
  
             Но какъ-то облачко, казалось,
             Всѣхъ больше -- розовое, тамъ,
             Отъ милой трупы отдѣлялось,
             И нравилось его глазамъ....
             Хотя и облачко другое,
             Гдѣ Аделины взоръ сверкалъ;
             И тоже -- третье, золотое,
             Гдѣ такъ улыбкой чаровалъ
             Дюшессы призракъ,-- увлекали
             Жуана сердце, что, едва ли,
             Гдѣ знало бросить якорь свой,
             Лѣнясь причалить на покой!...
  
                                 LXVIII.
  
             И чтожъ?-- всѣ эти дорогія
             Три облачка, что такъ, досель,
             Его плѣняли, какъ живыя
             Мечты души.... теперь -- дуэль,
             Дуэль столь глупая, признаться,--
             Какъ буря роковая, вмигъ,
             Развѣяла.... да чтобъ спасаться, >          Нашъ Донъ-Жуанъ сражался и любилъ,
             Какъ говорятъ, съ "намѣреньемъ хорошимъ",
             Такъ дипломатъ, герой, законовѣдъ:
             Готовятъ намъ всегда одинъ отвѣтъ:
             "Трудились мы во имя доброй цѣли".
             Жаль, что въ аду устроены панели --
  
                                 XXVI.
  
             Изъ этихъ "добрыхъ цѣлей" (*). Если адъ
             Такою мостовою обладаетъ,
             То думаю,-- теперь она наврядъ
             Еще цѣла, затѣмъ что въ адъ вступаетъ
             Безъ всякихъ добрыхъ цѣлей разный сбродъ,
             И путникъ мостовой той не найдетъ
             Теперь и аду,-- тамъ улицы, навѣрно,
             Какъ въ Лондонѣ Поль-Моль (**), содержатъ скверно.
   (*) Намекъ на одну португальскую пословицу, которая говоритъ, "адъ вымощенъ добрыми намѣреніями..."
   (**) Улицы въ Лондонѣ.
  
                                 XXVII.
  
             Капризная случайность много разъ
             Жену отъ мужа разомъ отдѣляла
             И онъ совсѣмъ терялъ ее изъ глазъ.
             Такъ и теперь случайность напугала
             Героя моего: замѣтилъ онъ,
             Что перестрѣлкой жаркой увлеченъ,
             Вдругъ очутился онъ на новомъ мѣстѣ,
             И нѣтъ его товарищей съ нимъ вмѣстѣ.
  
                                 ХХѴІІІ.
  
             Тотъ случай пусть другіе объяснятъ.
             Товарищи, быть можетъ, смяты были,
             А остальные бросились назадъ...
             Такъ нѣкогда и Цезаря смутили
             Его войска, и былъ онъ принужденъ
             Сбирать за легіономъ легіонъ
             И снова призывалъ ихъ для сраженья
             И мести за минуту пораженья.
  
                                 XXIX.
  
             Но Донъ-Жуанъ -- не Цезарь былъ, ему
             Не предстояло подвига такого,
             Хотя и храбръ онъ былъ, а потому
             Онъ постоялъ минуты двѣ и снова
             Какъ... какъ оселъ (читатели! Гомеръ, --
             Пусть вамъ послужитъ въ прокъ такой примѣръ,
             Къ Аяксу прилагалъ сравненье то же,
             Такъ мнѣ его стыдиться для чего же?)
  
                                 XXX.
  
             И такъ, впередъ пошелъ онъ, какъ оселъ,
             И даже не хотѣлъ и оглянуться.
             Но видя, что въ огонь онъ прямо шелъ
             Жуанъ назадъ рѣшился обернуться,
             Стараясь отыскать свой полкъ въ дыму,
             Что было трудно нѣсколько ему:
             Весь полкъ, въ которомъ онъ недавно бился,
             На половину въ трупы обратился.
  
                                 XXXI.
  
             Не видя ни начальства, ни полка,
             Богъ вѣсть куда пропавшихъ (не стараюсь
             Тотъ случай объяснить я, но пока
             Лишь объ одномъ замѣтить здѣсь рѣшаюсь:
             По моему, совсѣмъ въ томъ дива нѣтъ,
             Что юноша въ горячкѣ юныхъ лѣтъ,
             За славою гоняясь, увлекался
             И невзначай съ полкомъ своимъ разстался).
  
                                 XXXII.
  
             Итакъ, Жуанъ совсѣмъ сталъ одинокъ
             И чувствовалъ полнѣйшую свободу,
             Какъ путникъ на болотный огонекъ,
             Стремится ночью въ дождь и непогоду,
             Какъ выброшенный на берегъ морякъ
             Себѣ пріюта ищетъ,-- точно такъ,
             И Донъ-Жуанъ, руководимый славой,
             Спѣшилъ туда, гдѣ жарче бой кровавый.
  
                                 XXXIII.
  
             Жуанъ не зналъ и не хотѣлъ онъ знать,
             Гдѣ былъ теперь,-- вся кровь въ немъ запылала,
             И стали взоры молніи метать,
             И жажда битвы жгла и опьяняла.
             Туда, гдѣ пушекъ слышался раскатъ,
             Гдѣ словно разверзался цѣлый адъ.
             Онъ бросился... О, Бэконъ! истребленье
             Намъ пронесло твое изобретенье!... (*)
   (*) Монаху Бэкону приписываютъ первое изобрѣтеніе пороха.
  
                                 XXXIV.
  
             Жуанъ бѣжалъ впередъ, и на бѣгу
             Съ второй колонной Ласи повстрѣчался.
             Въ колоннѣ той, благодаря врагу.
             Онъ многихъ храбрецовъ, не досчитался:
             На половину силы лишена,
             Теперь дралась отчаянно она.
             И къ ней Жуанъ примкнулъ, какъ новый воинъ,
             И сталъ въ ряды увѣренно спокоенъ.
  
                                 XXXV.
  
             Въ ту самую минуту и Джонсонъ
             Явился тамъ же, послѣ отступленья:
             Такъ поступаетъ воинъ, если онъ
             Спѣшитъ бѣжать, бояся пораженья.
             Но, кажется, Джонсонъ былъ не таковъ:
             Послѣднимъ битву кинуть онъ готовъ,
             Когда же отступалъ, то, безъ сомнѣнья,
             Особое имѣлъ соображенье.
  
                                 XXXVI.
  
             Замѣтилъ скоро опытный Джонсонъ,
             Какъ вкругъ него солдаты умираютъ,--
             Одинъ Жуанъ былъ случаемъ спасенъ;
             Всѣ новички опасности не знаютъ
             И жизнію рискуютъ невпопадъ...
             Тогда Джонсонъ вдругъ повернулъ назадъ.
             Въ минуту эту страшную готовый
             Товарищей созвать для битвы новой.
  
                                 XXXVII.
  
             Въ то время пули сыпались кругомъ,
             Съ заваловъ, съ бастіона Измаила,
             Изъ оконъ, съ крышъ; какъ черти, въ каждый домъ
             Засѣли мусульмане, -- трудно было
             Войскамъ ту перестрѣлку выносить...
             Межъ тѣмъ Джонсонъ, рѣшившись отступить,
             Своихъ стрѣлковъ увидѣлъ въ отдаленьи,
             Разсѣянныхъ въ испугѣ и смятеньи.
  
                                 XXXVIII.
  
             Онъ позвалъ ихъ -- они сошлись на зовъ
             Скорѣй, чѣмъ духи. Вспомнимъ изреченье,
             Что не всегда любезный духъ готовъ
             На вызовъ нашъ придти (*). Въ одно мгновенье
             Войскамъ ту перестрѣлку выносить.
             Стрѣлки передъ Джонсономъ собрались...
             Съ такимъ инстинктомъ люди родились:
             Они вездѣ являются какъ стадо,
             Кому нибудь имъ подчиняться надо.
             Hotspur. Why to can y, or so caw sny men:
             But will they come wehn yon do call foe them?"
   (*) Здѣсь Байронъ намекаетъ на одну сцену изъ "Генриха IV" Шекспира, гдѣ есть такое мѣсто:
   Glendover. "I can call spirits from the vasty deep.
   (Глундоверъ. "Я могу вызывать духовъ изъ глубины пропасти.
   Готспоръ. Ну, это могу и я, и всякій это можетъ,
   Только придутъ ли они на вашъ зовъ?).
  
                                 XXXIX.
  
             Юпитеромъ клянусь я, что Джонсонъ,
             Былъ славный малый, хоть и назывался
             Не столько благозвучно въ мірѣ онъ,
             Какъ Ахиллесъ съ Аяксомъ, но сражался
             За то неутомимо, точно левъ.
             Въ его лицѣ былъ не замѣтенъ гнѣвъ,
             Негодованье сильное, волненье
             Онъ подвиги свершалъ безъ восхваленья.
  
                                 XL.
  
             Онъ отступилъ, но это былъ разсчетъ.
             Онъ зналъ, предпринимая ретираду.
             Что назади товарищей найдетъ
             И снова поведетъ ихъ на осаду.
             Герои робость чувствуютъ порой,
             Но если въ битву ринется герой,
             То отступаетъ только на мгновенье,
             Чтобъ отдохнуть и -- снова въ пылъ сраженья.
  
                                 XLI.
  
             Джекъ отступилъ, какъ я ужъ говорилъ,
             Чтобъ вновь солдатъ вести на мѣсто это,
             Гдѣ страхъ въ безвѣстный міръ переходилъ,
             По выраженью старому Гамлета.
             Но этимъ не тревожился Джонсонъ;
             Какъ гальванизмомъ былъ онъ оживленъ,
             И воиновъ его одушевленье,
             Заставило вновь броситься въ сраженье.
                                 XLII.
  
             Но, чортъ возьми! Нашли они опять
             То самое, что ихъ еще недавно
             Заставило отъ битвы убѣжать.
             О, пусть за службу платятъ имъ исправно,
             Пусть о безсмертьи славы говорятъ,--
             Они нашли, что снова вкругъ ихъ адъ,
             И на себѣ тотъ часъ же испытали
             Тѣ ужасы, которыхъ убѣжали.
  
                                 XLIII.
  
             Какъ подъ косой склоняется трава,
             Какъ хлѣбъ подъ градомъ, воины валились.
             Та истина давно ужъ не нова,
             Что съ жизнью очень хрупкой мы родились.
             Стрѣляли турки мѣтко очень въ цѣль
             И тотчасъ обратили ихъ въ кисель,
             И храбрецы, броcaвшіеся львами,
             Съ разбитыми летѣли головами.
  
                                 XLIV.
  
             Какъ дьяволы, скрываясь за стѣной,
             Ряды солдатъ сметали мусульмане,
             И смерть носилась бурею степной....
             А между тѣмъ, въ томъ огненномъ туманѣ
             (Чѣмъ объяснить людской судьбы законъ?)
             Съ толпою храбрецовъ своихъ Джонсонъ,
             При свистѣ пуль; въ дыму, впередъ прорвался,
             И наконецъ на верхъ стѣны взобрался.
  
                                 XLV.
  
             Одинъ, другой и скоро весь кружокъ
             Былъ на стѣнѣ,-- но ихъ въ минуты эти
             Рискъ всюду ожидалъ, какъ кипятокъ,
             Жгли пули тѣхъ, кто былъ на парапетѣ,
             И тѣхъ, кому пришлось, стоятъ внизу,
             А потому чугунную грозу,
             И тучи пуль, не пролетавшихъ мимо,
             Выдерживать пришлось неумолимо.
  
                                 XLVI
   .
             Но кто достигъ стѣны, тотъ увидалъ,
             Что ихъ спасла ошибка осажденныхъ,
             Турецкій инженеръ не понималъ
             Въ войнѣ построекъ самыхъ не мудреныхъ:
             Онъ въ центрѣ парапета нужнымъ счелъ
             Наставить безполезный частоколъ,
             И бравшимъ крѣпость эту не преграды,
             А помощь оказали палисады.
  
                                 XLVII.
  
             За тѣмъ, что тамъ на каждой сторонѣ
             По десяти солдатѣ могло держаться,
             Чѣмъ пользоваться начали вполнѣ
             Успѣвшіе къ площадкѣ той добраться:
             Они могли стрѣлять тамъ, ставши въ рядъ,
             И опрокинуть тотчасъ палисадъ...
             Не всѣ изъ нихъ однако уцѣлѣли,
             И наконецъ пришли къ желанной цѣли.
  
                                 XLVIII.
  
             Межь первыми,-- о первомъ умолчу,
             Я знаю, что такое предпочтенье
             (Я поселять раздора не хочу)
             Родитъ и межъ друзьями огорченье.
             Скажите мнѣ, какой же смѣлый Бриттъ
             Джонъ Булю могъ сказать, что былъ разбитъ
             Нашъ Веллингтонъ, хотя такое мненье
             Пруссаки повторяютъ безъ сомнѣнья,--
  
                                 XLIX.
  
             Они еще при этомъ говорятъ,
             Что если бъ Блюхеръ, Бюловъ, Гнейзенау
             И множество другихъ на "овъ!" и "ау"
             Не подошли, то Веллингтонъ нарядъ
             Сберегъ подъ Ватерлоо честь и славу,
             Но отступилъ безъ помощи назадъ,
             За что потомъ лишился бъ пенсіона.
             Такъ говорятъ они про Веллингтона.
  
                                 L.
  
             Но пусть хранитъ всѣхъ сильныхъ мира рокъ!..
             Вѣдь имъ не ждать охраны отъ народа,--
             Я словно пѣнье птички подстерегъ:
             Она поетъ, что въ міръ идетъ свобода...
             И кляча принимается лягать,
             Когда хомутъ начнетъ ей шею жать,
             И Іова терпѣнье, вѣроятно,
             Не долго людямъ будетъ такъ пріятно.
  
                                 LI.
  
             Толпа ворчитъ сначала, какъ Даавдъ,
             Потомъ бросаетъ камни въ великана
             И наконецъ съ оружіемъ бѣжитъ,
             Ожившая отъ гнета и обмана.
             И тутъ начнется бой, заблещетъ сталь...
             При этомъ могъ воскликнуть я: "какъ жаль!"
             Но убѣжденъ, что общее движенье
             Спасетъ весь шаръ земной отъ оскверненья.
  
                                 LII.
  
             Но далѣе.-- Не первымъ, я сказалъ,
             Но лишь однимъ изъ первыхъ устремился,
             Безстрашный Донъ-Жуанъ на грозный валъ:
             Онъ словно въ битвахъ выросъ и родился.
             Хоть жаркій бой онъ видѣлъ въ первый разъ.
             Отъ жажды славы кровь его зажглась
             И -- женственный, чувствительный, прекрасный --
             Увлекся онъ теперь рѣзней ужасной.
  
                                 LIII.
  
             Да, онъ былъ тамъ, на крѣпостной стѣнѣ,
             Онъ, то дитя, которое люблю!
             Склоняться къ женской груди въ тишинѣ...
             Жуану знать совсѣмъ не нужно было
             Слова Руссо: "красавица! слѣди
             За милымъ ты, когда съ твоей груди
             Онъ соскользнетъ". Жуанъ не покидалъ ихъ
             Когда любилъ. Его отъ губокъ алыхъ --
  
                                 LIV.
  
             Одна судьба могла лишь оторвать,
             Иль вѣтры, или волны, иль родные
             (Изъ, впрочемъ, невозможно различать).
             Теперь же на бойницы крѣпостныя
             Онъ сдѣлалъ смѣлый шагъ,-- онъ, чья душа,
             Была чиста и дѣтски хороша,
             И какъ скакунъ пришпоренный помчался
             Туда, гдѣ голосъ смерти раздавался.
  
                                 LV.
  
             Къ его вискамъ ключомъ бросалась кровь,
             Встрѣчаясь вдругъ съ препятствіемъ нежданнымъ.
             (Такъ всадники нерѣдко хмурятъ бровь --
             Предъ первымъ же заборомъ деревяннымъ,
             И тотъ изъ нихъ, кто больше всѣхъ тяжелъ,
             Рискуетъ испытать не мало золъ...)
             Онъ издали могъ Звѣрству ужасаться,
             Пока въ немъ кровь не стала разгораться...
  
                                 LVI.
  
             Въ главѣ колонны бывшій генералъ,
             Со всѣхъ сторонъ тѣснимый и разбитый,
             Вдругъ храбрецовъ нежданныхъ увидалъ
             И, удивленъ подобною защитой
             Благодарить Жуана поспѣшилъ.
             Сказавъ, что сдаться долженъ Измаилъ
             Онъ, какъ Пистоль (*), угадывалъ заранѣ,
             Что встрѣтилъ, не бездѣльника въ Жуанѣ.
   (*) Личность изъ одной Шекспировской драмы.
  
                                 LVII
  
             Но Донъ-Жуанъ языкъ нѣмецкій зналъ
             Не болѣе санскритскаго;-- поклономъ
             Онъ только генералу отвѣчалъ,
             По лентамъ же его окровавленнымъ,
             По тону, по медалямъ и звѣздамъ,
             По важнымъ повелительнымъ рѣчамъ
             Жуанъ въ одну минуту догадался,
             Что крупнымъ онъ сановникомъ считался.
  
                                 LVIII.
  
             Но ихъ бесѣда длиться не могла,
             О ни другъ друга мало понимали...
             Когда кругомъ насъ мертвыя тѣла,
             Когда кругъ насъ дрались и умирали,
             Когда средь вздоховъ, криковъ, стоновъ, слезъ --
             Вступить съ другимъ въ бѣседу намъ пришлось,
             То каждый бы на дѣлѣ убедился,
             Что разговоръ не долго бы продлился.
  
                                 LIX.
  
             Что здѣсь въ восьми строкахъ я описалъ,
             Въ одну минуту это совершилось.
             Но кто минуту испыталъ,
             Тѣмъ никогда она не позабылась,
             Въ единый стонъ слился весь Измаилъ
             И словно грохотъ пушекъ заглушилъ:
             Разслышать можно было птички пѣнье
             Средь ужасовъ предсмертнаго хрипѣнья.
  
                                 LX.
  
             Взятъ Измаилъ... "Богъ нивы сотворилъ,
             А города создать умѣли люди".
             Слова поэта здѣсь я повторилъ.
             Согласенъ я. Когда распались въ: грудѣ
             Римъ, Тиръ и Вавилонъ и Карѳагенъ,
             То у развалинъ этихъ павшихъ стѣнъ
             Подумаешь, что міръ къ тому стремится,
             Чтобъ вновь въ лѣсахъ дремучихъ поселиться.
  
                                 LXI.
  
             Изъ всѣхъ людей, всѣхъ націй и временъ,
             (Межъ ними Сулла только исключенье),
             Изъ всѣхъ насъ ослѣпляющихъ именъ,
             Лишь Бунъ одинъ зналъ счастье безъ волненья.
             Жилъ, какъ охотникъ, этотъ генералъ,
             Однихъ звѣрей лѣсныхъ онъ убивалъ
             Среди лѣсовъ страны своей далекой
             И честно жилъ до старости глубокой.
  
                                 LXII.
  
             Онъ преступленій въ жизни не знавалъ --
             Они бѣгутъ всегда уединенья,--
             Онъ бодрости и силы не терялъ,
   Не слыша стоновъ, воплей и презрѣнья...
             Мы всѣ не ищемъ счастія въ тиши,
             Но въ тайнѣ ненавидимъ отъ души
             Жизнь городовъ съ ихъ воздухомъ острожнымъ...
             Сто лѣтъ жилъ Бунъ въ довольствѣ безтревожномъ
  
                                 LXIII.
  
             И честное намъ имя завѣщалъ
             Съ извѣстностью почетной и всемірной...
             Мечъ воина той славы не давалъ;
             Нѣтъ, какъ припѣвы пѣсенки трактирной,
             О, слава! мимолетна въ мірѣ ты,
             Когда въ тебѣ нѣтъ дѣтской чистоты.
             Отшельникъ Бунъ жилъ; какъ дитя природы,
             Ни съ кѣмъ не раздѣливъ своей свободы.
  
                                 LXIV.
  
             Да, онъ бѣжалъ людей и земляковъ.
             Когда они жить рядомъ съ нимъ хотѣли,
             Онъ удалился въ глубь своихъ лѣсовъ,
             Гдѣ люди досаждать ему не смѣли
             (Скучна цивилизація ужъ тѣмъ.
             Что угодить въ ней невозможно всѣмъ),
             Когда жь съ людьми порою онъ встрѣчался,
             То кротостью и лaской отличался.
  
                                 LXV.
  
             Но одинокимъ не былъ онъ; росли
             Съ нимъ дѣти вѣчныхъ дебрй и охоты
             Средь новой, возродившейся земли,
             Не вѣдая печали и заботы.
             Вдали людей, въ виду простыхъ картинъ,
             Они не знали горести морщинъ,
             Младенчески любили мать-природу...
             Свободный лѣсъ сберегъ имъ ихъ свободу.
  
                                 LXVI.
  
             Изъ нихъ былъ каждый крѣпокъ и здоровъ,
             Ихъ умъ не волновала алчность съ дѣтства,
             Какъ всѣхъ дѣтей изъ шумныхъ городовъ:
             Зеленые лѣса -- вотъ ихъ наслѣдство.
             Ихъ не пугала дряхлость горожанъ,
             Ихъ мода не рядила въ обезьянъ
             Они въ звѣрей безъ промаховъ стрѣляли,
             Но ссоры межь собою презирали.
  
                                 LXVII.
  
             Подённый трудъ ихъ силъ не утомлялъ.
             Сопровождало всюду ихъ веселье,
             Ихъ чистоты развратъ не осквернялъ.
             Не увлекало роскоши бездѣлье
             Дѣтей лѣсовъ; не вѣдая заботъ,
             Они умѣли жить за годомъ годъ.
             Не зная городскаго поселенья, --
             Не тяготило ихъ уединенье.
  
                                 LXVIII.
  
             Теперь мы для контраста перейдемъ
             Къ дѣламъ цивилизованнаго вѣка,
             Гдѣ есть чума, войны упорной громъ,
             Гдѣ жажда власти губитъ человѣка;
             Пойдемъ туда, гдѣ тысячи солдатъ
             По прихоти въ кровавый бой спѣшатъ,
             Гдѣ имъ готова вѣрная могила...
             Вернемся мы къ осадѣ Измаила.
  
                                 LXIX.
  
             Взять Измаилъ. Проклятья, стоны, крикъ...
             Войска частями въ крѣпость прорывались.
             Съ турецкой саблей скрещивался штыкъ,
             Рыданья бѣдныхъ женщинъ раздавались,
             А сѣрый дымъ надъ городомъ стояла
             И небо утра ранняго скрывалъ...
             Какъ бѣшеные, турки защищались
             И каждый шагъ земли отбить старались,
  
                                 LXX.
  
             Кутузовъ,-- тотъ, что послѣ далъ отпоръ
             Наполеону (съ помощью морозовъ),
             Былъ встрѣченъ мусульманами въ упоръ.
             Онъ молодъ былъ тогда и розовъ.
             Любилъ острить предъ другомъ и врагомъ,
             Хоть пули, ядра сыпались, кругомъ;
             Но здѣсь, съ остаткомъ гренадерской,
             Онъ долженъ былъ забыть свои остроты.
  
                                 LXXI.
  
             Съ толпой солдатъ онъ ровъ перескочилъ,
             Гдѣ лужи алой крови, пролилися,
             Здѣсь храбрецы, собравъ остатокъ силъ,--
             На верхъ до парапета добралися,
             Но ихъ кружокъ съ урономъ былъ отбитъ,
             (Межь ними Рибопьеръ тогда убитъ)
             И мусульмане въ ровъ окровавленный
             Отбросили Кутузова съ колонной.
  
                                 LXXII.
  
             Ихъ спасъ одинъ блуждающій отрядъ,
             Онъ къ берегу былъ принесенъ теченьемъ,
             Гдѣ въ мѣстности, безвѣстной для солдатъ,
             Какъ сонный онъ бродилъ, но съ наступленьемъ
             Алѣющаго утра, онъ попалъ
             Туда, гдѣ полкъ Кутузова стоялъ.
             Такъ, въ это утро съ солнечнымъ восходомъ,
             Кутузовъ былъ спасенъ его приходомъ.
  
                                 LXXIII.
  
             Его солдаты стали ужъ терять
             Послѣднюю надежду на спасенье
             И начали отъ страха трепетать,--
             Какъ тотъ отрядъ, минуя укрѣпленье,
             Открылъ имъ входъ въ угрюмый Измаилъ
             И духъ героевъ бѣдныхъ оживилъ,
             Продрогнувшихъ отъ вѣтра и отъ стужи
             Въ глубокомъ рву среди кровавой лужи.
  
                                 LXXIV.
  
             Казаки, или лучше -- Козаки --
             (Не соблюдаю я правописанья,--
             Ошибки только въ фактахъ велики,
             И дѣло, право, вовсе не въ названьѣ),
             Умѣвшіе лишь съ гикомъ налетать,
             Не мастера осадой крѣпость брать,
             Но ловкостью своей они дивили
             И турки всѣхъ казаковъ изрубили.
  
                                 LXXV.
  
             Хоть сыпалась кругомъ на них картечь,
             Они на валъ взобраться постарались
             И думали, что станутъ городъ жечь,
             И грабить Измаилъ уже сбирались,
             Но то дурной къ несчастью былъ разсчетъ
             И турки, заманивши ихъ впередъ,
             Разсчитаннымъ, фальшивымъ отступленьемъ,
             На нихъ напали вдругъ съ остервененьемъ.
  
                                 LXXVI.
  
             Едва взглянуло солнце сквозь туманъ --
             Казаки, жертвы хитрости военной,
             Погибли отъ ударовъ мусульманъ,
             И съ храбростью своею неизмѣнной
             Ложились грудой труповъ на пути...
             По ихъ тѣламъ впередъ спѣшилъ пройти
             Есуцкій подполковникъ съ батальономъ
             И торопился къ грознымъ бастіонамъ.
  
                                 LXXVII.
  
             Тотъ храбрый мужъ враговъ повсюду былъ,
             Но защищая городъ осажденный,
             Герою непріятель отомстилъ,--
             И палъ Есуцкій, въ битвѣ пораженный
             Но русскіе валы успѣли взять,
             Хоть не могли еще торжествовать:
             Ударъ ударомъ страшнымъ отражался,
             Безъ крови шагъ земли не уступали.
  
                                 LXXVIII.
  
             Въ тотъ самый часъ не мало пострадалъ
             И смятый строй еще другой колонны...
             Историкъ правъ: совѣты онъ давалъ --
             Солдатамъ аттакующимъ патроны
             Не щедро при осадѣ раздавать...
             Къ чему безъ пользы выстрѣлы терять,
             Когда впередъ идти имъ нужно смѣло
             И съ помощью штыковъ окончитъ дѣло.
  
                                 LXXIX.
  
             Колоннѣ же Meмнона (генералъ
             До этого убитъ былъ на сраженьѣ).
             Тутъ удалось взбѣжать на грозный валъ.
             Хоть бились мусульмане въ изступленьи
             И рѣзали враговъ со всѣхъ сторонъ,
             Солдатами бытъ взятъ тотъ бастіонъ,
             Гдѣ Сераскиръ упорно защищался
             И не смотря на жертвы не сдавался.
  
                                 LXXX.
  
             Жуанъ и съ волонтерами Джонсонъ,
             Просили Сераскира тотчасъ сдаться,
             Но этихъ словъ не могъ и слышать онъ;
             Татаринъ храбрый снова началъ драться
             И былъ убитъ. Съ нимъ англійскій морякъ,
             Переговоровъ длинныхъ-строгій врагъ,
             Задумавшій взять плѣннымъ Сераскира,
             Какъ Сераскиръ, былъ выключенъ изъ міра.
  
                                 LXXXI.
  
             Онъ пулею убитъ былъ наповалъ
             И тутъ переговоры прекратилась;
             Никто пощады болѣе не зналъ,
             Свинцомъ и сталью люди мстить, пустились --
             И обратился вдругъ турецкій станъ,
             Въ три тысячи убитыхъ мусульманъ;
             Палъ Сераскиръ предъ русскими войсками,
             Проколотый шестнадцатью штыками.
  
                                 LXXXII.
  
             Взятъ Измаилъ, но взятъ былъ по частямъ.
             Смерть кровью жертвъ несчастныхъ упивалась.
             Стенанья раздавались здѣсь и тамъ...
             И въ этотъ часъ самъ богъ войны, казалось,
             Блѣднѣлъ отъ звѣрства бѣшеной рѣзни
             И люди, -- полно, люди ли они? --
             Чудовищами были въ тѣ мгновенья,
             Чудовищами зла и преступленья.
  
                                 LXXXIII.
  
             Одинъ изь офицеровъ русскихъ вдругъ
             Почувствовалъ, межь труповъ пробираясь,
             Что былъ зубами схваченъ за каблукъ:
             Такъ насъ змѣя хватаетъ, извиваясь.
             Напрасно рвался онъ, ругался и кpичалъ
             И какъ голодный волкъ на помощь звалъ,
             Но зубы все сильнѣй въ него впивались
             И съ жертвою своей не разставались.
  
                                 LXXXIV.
  
             Такъ турокъ умиравшій укусилъ
             Врага за ногу хищными зубами,
             Въ его пяту съ хрипѣньемъ ихъ вонзилъ...
             (О, Ахиллесъ! Ужъ съ давнихъ поръ межъ нами, --
             Какой нибудь острякъ виновенъ тутъ, --
             Всѣ именемъ твоимъ ее зовутъ.)
             И послѣ смерти даже, весь израненъ,
             На ней повисъ зубами мусульманинъ."
  
                                 LXXXV.
  
             Затѣмъ скажу, что русскій офицеръ
             Калѣкою, хромымъ остался вѣчно.
             Врачъ полковой не могъ придумать мѣръ,
             Чтобъ вылечить его, и врачъ; конечно,
             Упрековъ долженъ больше           заслужить,
             Чѣмъ павшій турокъ, вздумавшій вонзить
             Всѣ зубы въ непріятельскую ногу...
             Нѣтъ, русскій врачъ виновнѣе, ей-Богу!..
  
                                 LXXXV.
  
             Но фактъ здѣсь вѣренъ. Истинный поэтъ
             Неправды взбѣгать всегда обвзамъ.
             Въ поэтѣ томъ искусства вовсе нѣтъ,
             Когда къ однимъ онъ выдумкамъ привязанъ...
             Къ фантазіи онъ можетъ прибѣгать.
             Чтобъ стилемъ поэтическимъ плѣнять
             И ложью поэтической стараться
             Въ сердца людей довѣрчивыхъ пробраться.
  
                                 LXXXVII.
  
             Взять Измаилъ, но не сданъ. Бранный мечъ
             Изъ рукъ враговъ лишь смертью вырывали...
             Потокомъ кровь не уставала течь
             И турки въ битвѣ храбро умирала.
             Напрасно раздавался сквозь туманъ
             Побѣды крикъ въ войскахъ московитянъ,
             На каждый крикъ героевъ разъяренныхъ
             Вкругъ отзывались стоны побѣжденныхъ.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Разятъ штыки и сабли все разятъ.
             Тѣла людей лежатъ кровавой кучей...
             Какъ осень обрываетъ пышный садъ,
             Какъ буря наклоняетъ лѣсъ могучій.
             Такъ разрушался гордый Измаилъ,
             Но онъ въ своемъ паденьи грозенъ былъ:
             Такъ падаетъ во время бури лѣтней
             Грозой разбитый дубъ тысячелѣтній.
  
                                 LXXXIX.
  
             Ужасныя картавы!.. Намъ пора
             Отъ ужасовъ военныхъ отвернуться...
             Такъ жизнь идетъ; смѣшенье зла, добра...
             Тамъ плачутъ люди, здѣсь -- они смѣются...
             На жизнь смотря съ одной лишь стороны.
             Касаясь до одной ея струны,
             Читателямъ наскучить я рискую.
             Я міръ со всѣхъ сторонъ его рисую.
  
                                 XC.
  
             Среди рѣзни, среди ужасныхъ дѣлъ
             Одинъ поступокъ добрый "освѣжаетъ"
             (Въ нашъ фарисейскій вѣкъ не- разъ встрѣчалъ
             Я это выраженье). Пусть смягчаетъ
             Такой поступокъ жесткость многихъ строфъ
             И отъ войны забыться я готовъ,
             Хотя въ войнѣ пѣвцы искали темы
             Нерѣдко для эпической поэмы.
  
                                 ХСІ.
  
             Въ одномъ изъ бастіоновъ, гдѣ въ пыли
             Тѣла убитыхъ женщинъ попадались
             (Онѣ и здѣсь спасенья не нашли),
             Повсюду сцены страшныя являлись,
             А между тѣмъ, прелестна, какъ весна,
             Тѣлами мертвецовъ окружена,
             Хорошенькая дѣвочка лежала
             И трупами укрыть себя желала.
  
                                 XCII.
  
             За ней гнались два страшныхъ казака,
             Оружіемъ надъ дѣвочкой блистая...
             Предъ звѣрствомъ ихъ не кажется дика
             Звѣрей сибирскихъ бѣшеная стая,
             Медвѣдя, волка можно усмирить...
             Кого жь должны мы въ этомъ обвинить?
             Натура ли людей въ томъ виновата?
             Война толпу доводитъ до разврата.
  
                                 XCIII.
  
             Надъ дѣвочкой ударъ уже висѣлъ.
             Всѣмъ тѣломъ содрогаясь отъ волненья,
             Она хотѣла спрятаться, межъ тѣлъ,
             Но Донъ-Жуанъ явился въ то мгновенье.
             Что онъ сказалъ, не повторю я вслухъ,
             Чтобъ не смутить людей изящный слухъ,
             Но тотчасъ же казаки,испытали
             Ударъ его неотразимой стали.
  
                                 XCIV.
  
             Онъ одному плечо разсѣкъ, -- другой
             Съ разрубленною ляшкой оказался.
             Отъ дѣвочки почти полу-нагой
             Онъ ихъ прогналъ. Потомъ Жуанъ старался
             Лица окровавленнаго черты
             Получше разсмотрѣть средь темноты.
             Надъ трупами недвижными склонился
             И на руки малютку взять рѣшился.
  
                                 ХСѴ.
  
             Она была, какъ трупы холодна.
             Ей участь павшей матери, грозила.
             Кровавый шрамъ на лбу своемъ она
             Среди рѣзни ужасной получила.
             Но смерть рукой коснуться не могла
             Прекраснаго и дѣтскаго чела.
             Боясь бѣды и новаго обмана,
             Она взглянула дико на Жуана.
  
                                 ХСѴІ.
  
             Когда ихъ взоры встрѣтились и вдругъ
             Они взглянули оба съ удивленьемъ,
             Когда въ лицѣ Жуана былъ испугъ,
             Надежда, радость вмѣстѣ съ сожалѣньемъ,
             А взоръ ея отъ страха засверкалъ
             И дѣтскій дикъ прозрачно блѣденъ сталъ
             (Такъ кажется прозрачною для глаза
             На свѣчкѣ алебастровая ваза).
  
                                 XCVII.
  
             Предъ ними вдругъ явился Джонъ-Джонсонъ
             (Его я " Джекомъ" здѣсь не называю
             И, празднуя побѣды общій звонъ,
             Вульгарнымъ имя это я считаю).
             Онъ восклицалъ: -- "Жуанъ! впередъ, на бой!..
             Готовъ теперь поклясться я Москвой,
             Что мы, взобравшись съ вами на траншею,
             Возьмемъ въ бою Георгія на шею!
  
  
                                 XCVIII.
  
             "Хоть Сераксиръ съ толпой своей разбитъ,
             Но въ бастіонѣ каменномъ скрываясь,
             Межъ сотни тѣлъ паша еще сидитъ,
             Куря кальянъ, спокойно наслаждаясь
             И нашею и собственной стрѣльбой.
             Вкругъ баттареи падаютъ гурьбой,
             Горою труповъ храбрые солдаты,
             И все-таки завалы тѣ не взяты.
  
                                 XCIX.
  
             "Впередъ за мной!" -- "Но посмотрите, Джонъ,
             На это беззащитное созданье...
             Сейчасъ ребенокъ этотъ мной спасенъ;
             Нельзя жь бросать его безъ состраданья.
             Гдѣ спрятать мнѣ его?" Джонъ промолчалъ,
             Потомъ свой галстухъ шелковый онъ смялъ
             И возразилъ: "Бѣдняжку жаль, вы правы...
             Но все жь ребенка спрячете куда вы?"
  
                                 С.
  
             Жуанъ сказалъ: "Чтобъ не было со мной,
             Я дѣвочку не брошу безъ призора,
             Пусть будетъ меньше жертвою одной".
             -- "Мы всѣ погибнуть можемъ очень скоро..."
             -- "Пусть будетъ такъ! Я-все переносу,
             Но дѣвочку отъ гибели спасу.
             Она осталась въ мірѣ одинока
             И бросить такъ несчастную -- жестоко".
  
                                 CI.
  
             -- "Послушайте! Ребенокъ очень милъ,
             Подобныхъ глазъ не видѣлъ я на свѣтѣ,
             Но, Донъ-Жуанъ, предъ нами Измаилъ:
             Пусть чувствамъ предаются только дѣти
             Поймите: городъ грабятъ въ этотъ часъ
             И медленность -- постыдный грѣхъ для насъ.
             Впередъ, Жуанъ! Тамъ, гдѣ огонь сверкаетъ
             Обоихъ насъ побѣда ожидаетъ".
  
                                 CII.
  
             Жуанъ не откликался, и тогда
             Джонсонъ,-- его любившій очень много,
             Двухъ-трехъ солдатъ избралъ не безъ труда,
             Чтобъ поручитъ ребенка имъ, и строго,
             Подъ страхомъ смерти имъ повелѣвалъ,
             Чтобы сиротку каждый охранялъ
             И за ея покой и сбереженье
             Онъ обѣщался дать имъ награжденье.
  
                                 CIII.
  
             Потомъ добычу павшихъ мусульманъ
             Межъ ними раздѣлить онъ обѣщался...
             И бросился тогда въ огонь Жуанъ....
             Громъ выстрѣловъ повсюду раздавался,
             Все рѣже становился ярусъ солдатъ,
             Но все впередъ, впередъ они спѣшатъ...
             Герой въ войнѣ добычи жадно проситъ,
             Дерется львомъ и раны вкругъ наноситъ.
  
                                 CIV.
  
             Вотъ каковы герои всѣхъ побѣдъ!
             Большая часть изъ нихъ -- такого рода.
             Безъ грабежа имъ славы въ мірѣ нѣтъ,
             Безъ грабежа невѣдома свобода...
             Но -- далѣе... Одинъ татарскій ханъ
             (Онъ также называется -- "султаны"),
             Не думая о сдачѣ, защищался
             И умереть съ мечомъ въ рукахъ поклялся.
  
                                 CV.
  
             Онъ былъ пятью сынами окруженъ.
             (Такъ многоженство воиновъ рождаетъ
             Десятками). Дрожитъ при мысли онъ,
             Что Измаилъ разбитый погибаетъ.
             И жизнь свою рѣшился защищать...
             Не древняго героя воспѣвать,
             Хочу я здѣсь, но стараго Султана,
             Стоявшаго средь вражескаго стана.
  
                                 CVI.
  
             Какъ взять его?.. Храбрецъ всегда щадитъ
             Враговъ такихъ же храбрыхъ на дорогѣ...
             Героевъ войнъ нерѣдко двойственъ видъ:
             То -- полу-звѣри или полу-боги,
             Они ревутъ, какъ волны на бѣгу,
             То состраданье чувствуютъ къ врагу...
             Такъ иногда и въ самыхъ черствыхъ людяхъ
             Проснется чувство доброе въ ихъ грудяхъ.
  
                                 CVII.
  
             Но плѣна не желалъ узнать Султанъ
             И, разжигая злобу въ гренадерахъ,
             Рубилъ съ плеча упорныхъ христіанъ,
             Какъ шведскій Карлъ когда-то при Бендерахъ.
             Не отставали дѣти отъ отца,
             Желая съ нимъ остаться до конца,
             И жалость понемногу остывала
             Въ сердцахъ солдатъ у крѣпостнаго вала
  
                                 CVIII.
  
             Напрасно и Джонсонъ и Донъ-Жуанъ,
             Пускали въ ходъ нарѣчіе Востока.
             Прося, чтобъ лучше сдался имъ Султанъ....
             Чтобы не быть изрубленнымъ жестоко
             Тотъ разсыпалъ удары вмѣсто словъ.
             Такъ съ скептиками докторъ-богословъ,
             На диспутѣ бранится безъ пощады,
             Такъ дѣти иногда битъ нянекъ старыхъ рады.
  
                                 СІХ.
  
             Имъ раненъ былъ Жуанъ и самъ Джонсонъ.
             Жуанъ вздыхая, съ крикомъ англичанинъ
   Напали на султана съ двухъ сторонъ
             (Британецъ былъ взбѣшенъ за то, что раненъ),
             И бросилась тогда со всѣхъ концовъ
             Ватага раздраженныхъ храбрецовъ,
             На сыновей и стараго султана,
             Какъ частый дождь, летящій изъ тумана,
  
                                 CX.
  
             И всѣ они погибли. Сынъ второй,
             Насквозь пробитый пулею, палъ мертвый,
             Сынъ третій былъ изрубленъ той порой,
             Подъ остреёмъ штыка погибъ четвертый,
             Сынъ пятый, какъ другіе, умерщвленъ.
             Хоть былъ онъ христіанскою рожденъ
             И съ нимъ отецъ сурово обходился,
             Но за отца онъ умереть рѣшился.
  
                                 CXI.
  
             Былъ туркомъ кровожаднымъ -- старшій сынъ,
             Достойный сынъ ученья Магомета.
             Онъ въ смерти видѣлъ свѣтлый рядъ картинъ,
             Въ ней видѣлъ гурій будущаго свѣта,
             Прекрасныхъ, черноокихъ, райскихъ женъ.
             Тотъ, кто однажды ими быль смущенъ,
             Тотъ рвется къ тѣмъ плѣнительнымъ созданьямъ
             И не считаетъ смерти наказаньемъ.
  
                                 CXII.
  
             Какъ будетъ ими встрѣченъ юный ханъ? --
             Не знаю я, но нѣтъ въ одномъ сомнѣнья,
             Что гуріи среди далекихъ странъ
             Всѣмъ юношамъ окажутъ предпочтенье
             Предъ старостью. Вотъ почему въ войнѣ
             Толпами гибнутъ юноши въ огнѣ;
             Тѣлами ихъ покрыта вся поляна,
             И смерть щадитъ сѣдаго ветерана.
  
                                 CXIII.
  
             Всѣмъ гуріямъ пріятно овладѣть
             Красивымъ мужемъ въ мѣсяцѣ медовомъ,
             Когда на женъ онъ не привыкъ смотрѣть
             Холоднымъ взоромъ, тусклымъ и суровымъ,
             Когда жена ему еще близка
             И непріятна роль холостяка.
             Всѣмъ гуріямъ, что очень вѣроятно,
             Поймать въ свой рай мужей такихъ пріятно.
  
                                 CXIV.
  
             Такъ юный ханъ, забывъ законныхъ женъ,
             И предъ глазами видя только гурій,
             Рвался впередъ, ихъ видомъ восхищенъ,
             Рвался впередъ несокрушимой бурей...
             Дерется мусульманинъ словно левъ,
             Чтобъ заслужитъ объятья райскихъ дѣвъ.
             Они стремятся всѣ къ небесной сферѣ,
             Хоть всѣхъ небесъ -- шесть, семь, по крайней мѣрѣ.
  
                                 CXV.
  
             Видѣньемъ райскимъ такъ онъ былъ плѣненъ,
             Что падая и кровью обливаясь,
             Шепнулъ: "Аллахъ!" -- край увидѣлъ онъ.
             Завѣса рая пала, раскрываясь.
             Предъ нимъ сіянье райское встаетъ*
             Какъ безконечный солнечный восходъ,.
             И въ сладострастномъ, розовомъ сіяньѣ
             Явились гуріи. Тогда дыханье --
  
                                 CXVI.
  
             Онъ испустилъ, съ сіяньемъ на челѣ...
             Тутъ старый ханъ, про гурій не мечтавшій,
             Однихъ дѣтей любившій на землѣ
             И ихъ такъ невозвратно потерявшій,
             Замѣтивъ, какъ упалъ сыновній трупъ,
             Какъ топоромъ сраженный съ корня дубъ,
             Надъ тѣломъ сына старшаго склонился
             И отражать враговъ не торопился...
  
                                 CXVII.
  
             Онъ мечъ склонилъ. Тогда его судьбой
             Растроганы, солдаты не желали
             Вновь продолжать кровопролитный бой
             И старика о сдачѣ умоляли.
             Онъ ихъ движеній, словъ не понималъ,
             Онъ словно сердце разомъ потерялъ
             И задрожалъ какъ листъ... Онъ догадался
             Что въ этомъ мірѣ одинокъ остался.
  
                                 CXVIII.
  
             Но онъ очнулся вдругъ. Однимъ прыжкомъ
             На рядъ штыковъ онъ грудью налетаетъ.
             Такъ мотылекъ, скользя надъ огонькомъ,
             Кружится и, спаленный, умираетъ.
             Еще сильнѣй, сильнѣе онъ налегъ
             На сталь штыковъ, чтобъ кончать жизни срокъ,
             И посылая дѣтямъ взглядъ прощанья,
             Онъ испустилъ послѣднее дыханье.
  
                                 СХІХ.
  
             И воины, привыкшіе карать
             Всѣхъ встрѣчныхъ на пути своемъ кровавомъ,
             Смотря, какъ старецъ началъ умирать
             Въ спокойствіи и гнѣвѣ величавомъ,--
             Растроганными были въ этотъ часъ.
             Хоть слезы не струилися изъ глазъ,
             Но къ смерти благородное презрѣнье
             Въ нихъ вызвало къ герою удавленье,
  
                                 CXX.
  
             Но главный бастіонъ еще стоялъ,
             Гдѣ самъ паша упорно не сдавался
             И громомъ пушекъ армію встрѣчалъ.
             По временамъ лишь только онъ справлялся,
             Ваять или нѣтъ врагами Измаилъ,
             Когда жь узналъ о гибели всѣхъ силъ,
             Послалъ онъ Бея сдѣлать соглашенье,
             Чтобъ сдачей кончить долгое сраженье.
  
                                 CXXI.
  
             А самъ, скрестивши ноги, онъ сидѣлъ
             Среди развалинъ, трубкой наслаждаясь...
             Спокойнымъ блескомъ взоръ его горѣлъ,
             Паша на все смотрѣлъ не возмущаясь.
             Онъ бороду разглаживалъ рукой
             И благовонный дымъ пускалъ, съ такой
             Улыбкою спокойной, словно боги
             Ему три жизни дали для дороги.
  
                                 CXXII.
  
             Такъ, городъ взятъ... Врагъ павшій изнемогъ,
             Ему я жизнь и храбрость измѣнила...
             Низвергнутъ былъ луны блестящій рогъ...
             Не существуетъ больше Измаила
             И красный крестъ надъ городомъ блеститъ,
             Надъ Измаиломъ варево стоитъ
             И какъ въ волнахъ дискъ лунный серебрился,
             Такъ въ морѣ крови городъ отразился.
  
                                 CXXIII.
  
             Все то, что мысль способно запугать,
             Все то, что порождаетъ преступленья,
             Все то, что дьяволъ можетъ совершать,
             Когда онъ доведенъ до иступленья,
             Все то, предъ чѣмъ потухнуть можетъ взглядъ,
             Все то, что наполняетъ смрадный адъ
             Толпясь надъ этимъ каменнымъ погостомъ,
             Все это съ цѣпи разомъ сорвалось тамъ.
  
                                 CXIV.
  
             Немногимъ, можетъ быть, и удалось,
             Въ порывѣ благороднѣйшаго сердца,
             Спасти ребенка; можетъ быть, пришлось
             Имъ защитить сѣдаго иновѣрца,
             Но -- это капля въ морѣ. О, Парижъ?
             О, лондонскій зѣвака! Посмотри жь,
             Какое благородное занятье
             Въ войнѣ нашли твои земные братья!..
  
                                 СХХѴ.
  
             Подумайте, какой цѣною зла
             Дается всѣмъ намъ чтеніе газеты!...
             И всѣхъ васъ смерть застигнуть такъ могла...
             О, человѣкъ! страшись ее вездѣ ты...
             Готовясь къ ней, ты подати плати
             И вспоминай почаще на пути
             Исторію Ирландіи голодной,
             Ирландіи несчастной и безплодной.
  
                                 CXXVI.
  
             О, .поди! Вы голодный этотъ край:
             Уэллеслея славой насыщайте.
             Пусть безъ цвѣтовъ для васъ проходитъ май,
             Пусть жатвы ваши тоще,-- но узнайте,
             Что сытымъ голодъ вашъ не дастъ заботъ:
             Ирландія вся съ-голоду умретъ,
             А онъ, Георгъ великій, беззаботно
             Все будетъ жить и кушать очень- плотно.
  
                                 СХХѴІІ.
  
             Но эту пѣсню кончить нужно. Палъ
             Несчастный городъ. Зарево пожара
             Дунай кровавый мрачно отражалъ.
             Побѣды криркъ гремѣлъ повсюду яро,
             Но пушекъ грозный ревъ уже затихъ.
             Изъ многихъ тысячъ варваровъ -- въ живыхъ
             Лишь только сотенъ нѣсколько дышало,
             Все остальное въ битвѣ замолчало.
  
                                 СХХѴІІІ.
  
             Но арміи отдать я долженъ честь,
             Она одно достоинство имѣла
             Ту добродѣтель модной можно счесть,
             А потому о ней скажу я смѣло:
             Быть можетъ, отъ суровости зимы,
             Отъ тощей пищи, холода и тьмы,
             Но храбрецы, что очень удивляло,
             Турецкихъ дамъ насиловали мало.
  
                                 CXXIX.
  
   Убійствамъ предаваясь, грабежу,
             Они немного этимъ занимались,
             И я на нихъ французамъ укажу:
             (О ихъ развратѣ томы исписались).
             Пусть этотъ фактъ оцѣнятъ, какъ хотятъ,
             Но дамы крѣпостныя, говорятъ,
             Застигнутыя въ павшемъ Измаилѣ.
             Остались всѣ такими, какъ и были.
  
                                 CXXX.
  
             Случались и ошибки въ темнотѣ,--
             Безъ фонарей вкусъ часто насъ кидаетъ,--
             Притомъ, въ войнѣ мечтать о красотѣ
             И дымъ и торопливость намъ мѣшаетъ,
             А потому не избѣжали бѣдъ
             Шесть старыхъ дѣвъ семидесяти лѣтъ:
             Они волненье новое узнали
             И гренадеровъ ласки испытали.
  
                                 СХХХІ.
  
             Но вообще съ достоинствомъ вели
             Себя войска, и дѣвы лѣтъ преклонныхъ
             Скрыть недовольства даже не могли,
             Что ихъ не взяли въ плѣнъ, какъ побѣжденныхъ,
             И вотъ онѣ старались отыскать
             Своихъ римлянъ, чтобъ съ ними въ брань вступать,
             Въ Сабинскій бракъ безъ проволочекъ длинныхъ,
             Ненужныхъ тратъ и объясненій чинныхъ.
  
                                 CXXXII.
  
             Иныя вдовы, лѣтъ подъ пятьдесятъ,
             Истративъ весь запасъ своихъ усилій,
             Шептали, вкругъ бросая томный вглядъ:
             "Ну что жь они не дѣлаютъ насилій?"
             Но посреди другихъ грѣховъ тотъ грѣхъ
             Лишь только былъ одною изъ помѣхъ,
             Что съ вдовами случилось -- скрыто мракомъ:
             Едва ли кто нибудь до нихъ былъ лакомъ.
  
                                 CXXXIII.
  
             Какъ новый Чингисъ-ханъ иль Тамерланъ,
             Суворовъ побѣдителемъ остался,
             Когда горѣлъ кругомъ разбитый станъ,
             И пушекъ ревъ еще не унимался,
             Онъ въ Петербургъ депешу написалъ;
             Депешу эту я не забывалъ:
             "Помилуй Богъ! Взята враговъ станица,
             Взятъ Измаилъ! Да здравствуетъ царица!"
  
  
                                 CXXXIV.
  
             Ужаснѣе я словъ не находилъ.
             Подобныхъ словъ перо не начертало...
             То, что прочелъ великій Даніилъ,
             Въ себѣ такого смысла не вмѣщало...
             Не оскорбилъ всей націи пророкъ,
             А этотъ остроумецъ русскій могъ
             Писать стихи съ развалинъ бастіона,
             Являя міру новаго Hepoна.
  
                                 CXXXV.
  
             Мелодію свою онъ написалъ
             Подъ музыку предсмертныхъ,хриплыхъ стоновъ.
             Потомъ ее едва-ль кто повторялъ,
             Но имени всѣхъ деспотовъ, Нероновъ,
             Заставлю я и камня повторять!...
             Никто пусть не осмѣлится сказать,
             Что мы предъ ними ползали на свѣтѣ,--
             И пусть свободу встрѣтятъ наши дѣти.
  
                                 CXXXVI.
  
             О, дѣти! Пусть для васъ она придетъ!...
             Покажется вамъ басней невозможной
             Весь мои разсказъ, весь этотъ эпизодъ...
             О немъ забудьте въ вѣкъ вашъ безтревожный
             И прокляните вѣкъ нашъ поскорѣй,
             Сильнѣй, чѣмъ первобытныхъ дикарей:
             Они себя раскрашивать старались,
             Но ихъ узоры кровью не писались.
  
                                 CXXVII.
  
             Когда жь историкъ въ древность васъ введетъ,
             Укажетъ на героевъ,-- вы смотрите
             На нихъ, какъ мы -- на мамонта хребетъ,
             И ихъ дѣла понять не хлопочите.
             Такъ смотримъ мы на надпись пирамидъ.
             Загадки ихъ никто не разрѣшить.
             Никто не разгадаетъ ихъ значенья,
             Какъ самой пирамиды назначенья.
  
                                 CXXVIII.
  
             Читатели! Исполнилъ я вполнѣ,
             Что обѣщалъ. И пѣлъ морей волненья,
             Пѣлъ о любви, о буряхъ; о войнѣ;
             Все сдѣлалъ такъ, какъ нужно, безъ сомнѣнья,
             Эпическую форму сохранялъ
             И лживыхъ извращеній избѣгалъ,
             Хоть Аполлонъ внушалъ и мнѣ мотивы,
             Которые, то строги, то игривы --
  
                                 CXXXIX.
  
             Нерѣдко вырывались у меня...
             Здѣсь я прерву героя похожденья,
             Таинственность подобную цѣня,
             И отдохну пока отъ утомленья,
             На половину кончивъ свой романъ...
             Межъ тѣмъ съ депешей посланъ былъ Жуанъ
             Въ столицу, гдѣ давно депеши ждали
             И за исходъ осады трепетали.
  
                                 CXL.
  
             Онъ эту честь за храбрость заслужилъ
             И за прекрасный подвигъ состраданья.
             Онъ общимъ одобреніемъ встрѣченъ былъ.
             Когда въ рѣзнѣ невинное созданье --
             Отъ звѣрства изступленнаго онъ спасъ,
             Жуань былъ самъ довольнѣй во сто разъ
             Спасеніемъ турчанки той прекрасной,
             Чѣмъ орденомъ почетнымъ съ лентой красной.
  
                                 CXL.
  
             Отправилась съ нимъ вмѣстѣ сирота.
             Она одна осталась въ цѣломъ свѣтѣ,
             У ней семья навѣки отнята,
             Сталъ чуждъ ей Измаилъ. На минаретѣ
             Къ молитвѣ не зоветъ ужъ муэдзинъ...
             Надъ ней рыдалъ теперь Жуанъ одинъ
             И далъ обѣтъ,-- онъ вѣренъ былъ обѣту --
             Лелѣять и беречь малютку эту.
  

ПѢСНЯ ДЕВЯТАЯ.

  
                                 I.
  
             О, Веллингтонъ! (иль даже "Vilainton", (*)
             Два имени носилъ герой нашъ славный
             И, Франціей не бывъ униженъ, онъ
             Далъ тему ей для остроты забавной,--
             Всегда, вездѣ привыкъ смѣяться Галлъ)
             Вы стоите всѣхъ пенсій и похвалъ!
             Когда бъ другой сталъ рядомъ съ вами смѣло,
             То слово "нѣтъ!" (**) вездѣ бы прогремѣло.
   (*) Какъ его называетъ Беранже:
             Faut qu'lord Vilainton ait tout pris,
             N'у а plus d'argent dans c'gueux d'Paris etc.
   (**) Игра словъ. Въ текстѣ стоитъ слово "nay" (нѣтъ); въ выноскѣ же Байронъ замѣчаетъ: "Не должно ли читать Ней?" Это намекъ на убійство маршала Нея по приговору палаты пэровъ, несмотря на то, что капитуляція была подписана Веллингтономъ и Даву.
  
                                 II.
  
             Но съ Кинердомъ (*) дѣянья ваши -- стыдъ;
             За вашъ поступокъ въ дѣлѣ Маринета
             Могилу вашу грязью осквернитъ
             Въ Вестминстерскомъ аббатствѣ мнѣнье свѣта,
             Что жь до другихъ разсказовъ -- не хочу
             Ихъ вспоминать и лучше умолчу,
             Но какъ ни стары вы,-- того не скроемъ,--
             А и донынѣ смотрите героемъ.
   (*) Лордъ Кинердъ былъ большимъ поклонникомъ Наполеона и получилъ въ 1816 году приказаніе выѣхать изъ Франціи. Впослѣдствіи онъ былъ замѣшанъ въ заговорѣ на жизнь герцога, вмѣстѣ съ нѣкоимъ Маринетомъ, который былъ однако оправданъ судомъ присяжныхъ.
  
                                 III.
  
             Вся Англія лишь вами спасена,
             (За это вамъ она и платитъ много)
             Вамъ и Европа всѣмъ одолжена:
             Законность въ ней вы водрузили строго;
             Испанія и Франція нашли
             Въ васъ сильную опору ихъ земли;
             За Ватерло для васъ наградъ всѣхъ мало...
             (Жаль, что пѣвцы воспѣли васъ такъ вяло).
  
                                 IV.
  
             "Изъ всѣхъ кровопускателей" -- (Шекспиръ
             Придумалъ фразу эту очень кстати)
             Вы -- лучшій... Что жь, война приходитъ въ міръ,
             Чтобъ истреблять голодныхъ, меньшихъ братій --
             Безъ мысли и заботы о странѣ...
             Да, очень бы хотѣлось слышать мнѣ,
             Что Ватерло,-- лишь кромѣ васъ, понятно,--
             Полезно было людямъ и пріятно.
  
                                 V.
  
             Я здѣсь не льщу, хотя вамъ лесть мила
             И часто доставляла наслажденье.
             Тому подъ часъ пріятна похвала,
             Кому наскучитъ вѣчный громъ сраженья.
             Героя войнъ не мало тѣшитъ лесть,
             Готовъ принять за должную онъ честь
             Названіе "спасителя народа",--
             Хотя не спасена его свобода.
  
                                 VI.
  
             Я все сказалъ, а вамъ пора теперь
             Садиться за роскошнѣйшія блюда.
             Изъ этихъ блюдъ кусочка два за дверь
             Для вашей стражи выслать бы не худо:
             Тѣ бѣдняки голодные стоятъ;
             Да и въ народѣ голодъ, говорятъ...
             За дѣло вамъ назначена награда,
             Но и народъ вѣдь забывать не надо...
  
                                 VII.
  
             Роль цензора мнѣ вовсе не съ руки,
             Къ тому жь, лордъ герцогъ, нынъче времена-то
             Совсѣмъ не тѣ,-- мы очень далеки
             Отъ чуждой намъ эпохи Цинцинната.
             Вы, какъ Ирландецъ, можете любить
             Картофель,-- пусть! Но можно ли платить
             За вашу форму, если взглянемъ строго,
             Полмилліона фунтовъ?-- Право, много!..
  
                                 VIII.
  
             Герои всѣ чуждалися наградъ:
             Эпаминондъ спасъ Ѳивы и скончался,
             Джоржъ Вашингтонъ былъ славой лишь богатъ
             И родины спасителемъ остался.
             Не меньше могъ гордиться старый Питтъ:
             Онъ, какъ министръ, съ душой великой Бриттъ,
             Въ великое повергнулъ раззоренье
             Всю Англію и -- стоитъ уваженья.
  
                                 IX.
  
             А вы -- какъ много сдѣлать вы могли!..
             Вы въ состояньи были безъ сомнѣнья
             Прогнать Европы деспотовъ съ земли,
             Услышавъ націй всѣхъ благословенья...
             А что жь теперь? гдѣ вашей славы блескъ?
             Съ войной умолкъ народа крикъ и плескъ!
             Теперь странѣ голодной вы внимайте
             И всѣ свои побѣды проклинайте!..
  
                                 X.
  
             Заговоривши въ пѣсняхъ о войнѣ,
             Къ вамъ обращаюсь съ музой откровенной..
             Съ той истиной, что вамъ и всей странѣ
             Нельзя прочесть въ газетѣ ежедневной:
             Свершали вы великія дѣла,
             Но безъ души великой въ морѣ зла
             Вы цѣли величайшей не свершили:
             Въ войнѣ о человѣчествѣ забыли.
  
                                 XI.
  
             Смѣется смерть. Вотъ онъ, ея скелетъ,
             Въ немъ тайна непонятная сокрыта
             И къ ней ключа еще донынѣ нѣтъ...
             Смѣется смерть надъ жизнію открыто...
             Смотрите: то чудовище глядитъ
             И все живое ужасомъ мертвитъ,
             А ротъ его недвижимъ, какъ могила,
             И въ немъ улыбка мертвая застыла.
  
                                 XII.
  
             Замѣтьте, какъ смѣется тотъ скелетъ,
             Хотя и въ немъ когда-то жизнь играла,
             Но слуха у него ужъ больше нѣтъ --
             Чудовище ту силу потеряло;
             Но все жь оно смѣется и не разъ
             Своей рукой сдираетъ кожу съ насъ,
             И дѣлаютъ, какъ жертвы лютой злости,
             Зловѣщія гримасы наши кости.
  
                                 XIII.
  
             Да, смерть смѣется!.. Грустный очень смѣхъ,
             Но отчего жь и жизни не смѣяться?
             И отъ своихъ земныхъ кумировъ всѣхъ
             Зачѣмъ она не хочетъ оторваться?
             Зачѣмъ, смѣясь, не топчетъ въ грязь она
             Ничтожныя, пустыя имена,
             Ничтожныя, какъ капли въ океанѣ,
             Забвенью обреченныя заранѣ?
  
                                 XIV.
  
             "Быть иль не быть? таковъ вопросъ". Шекспиръ
             Сказалъ о томъ намъ въ драмѣ пятиактной.
             Я не герой и, выступая въ міръ,
             Я не гонюсь за славою абстрактной;
             Я предпочту хорошій аппетитъ
             Болѣзни Бонапарта (*)... Не прельститъ
             Меня тріумфъ и пышный лавръ твой, воинъ,
             Когда желудокъ мой совсѣмъ разстроенъ.
   (*) Наполеонъ умеръ отъ рака.
  
                                 XV.
  
             "О, dura ilia messorum!" Вы,
             Жнецы полей и жители селенья!
             Для васъ недуги адскіе новы:
             У васъ дурнаго нѣтъ пищеваренья...
             Не даромъ льется онъ, крестьянскій потъ:
             Жнецъ трудится, живетъ роскошно мотъ,
             Но тотъ изъ нихъ счастливѣе, кто ночи
             Спокойно спитъ, не раскрывая очи.
  
                                 XVI.
  
             "Быть иль не быть?" Рѣшу я тотъ вопросъ,
             Когда я тайну жизни разгадаю;
             Хоть много мнѣній слышать мнѣ пришлось,
        dd>  
             Дуду раздѣть подругу предложила,
             Но отъ нея услышала отказъ,--
             Въ стыдливости большая, вѣрно, сила.
             Что жъ, ей самой пришлось на этотъ разъ
             Булавки вынимать; совсѣмъ не мило
             Занятье, что страшитъ увѣчьемъ васъ:
             Себѣ Жуанна исколола руки,--
             Булавки существуютъ лишь для муки.
  
                                 LXII.
  
             Онѣ въ ежа свободно превратятъ
             Любую даму. Трудная задача
             Бороться съ ними; право. сущій адъ
             Ихъ вынимать. Случится ль неудача --
             И дѣло вовсе не пойдетъ на ладъ...
             Не разъ чесалъ я дамъ, объ этомъ плача,
             И имъ булавки всаживалъ туда,
             Гдѣ это не проходитъ безъ слѣда.
  
                                 LXIII.
  
             Мудрецъ глядитъ съ презрѣньемъ на все это.
             Но мудрствовать я самъ не прочь порой;
             Въ наукѣ я искалъ тепла и свѣта,
             Но не нашелъ я истины святой.
             Какъ много есть вопросовъ безъ отвѣта!
             Намъ не провѣдать тайны роковой.
             Откуда мы, что скажетъ намъ могила?--
             Вопросовъ тѣхъ неотразима сила.
  
                                 LXIV.
  
             Гаремъ почилъ въ нѣмыхъ объятьяхъ сна.
             Вдоль стѣнъ лампады теплились. Въ жилищѣ
             Султанскихъ женъ царила тишина.
             Картины не создать милѣй и чище.
             Коль духи есть, привычка ихъ смѣшна
             Лишь посѣщать руины да кладбища;
             Имъ выбрать бы, какъ сборище, гаремъ,--
             Они свой вкусъ бы доказали тѣмъ.
  
                                 LXV.
  
             Та зала чудный садъ напоминала,
             Гдѣ все благоухаетъ и цвѣтетъ;
             Всѣхъ странъ красавицъ было тамъ не мало,--
             Не трудно потерять имъ было бъ счетъ.
             Одна съ косой распущенной лежала,
             Склонивъ главу; такъ вѣтку зрѣлый плодъ
             Влечетъ къ землѣ. Сквозь розовыя губки,
             Какъ жемчуга, ея сверкали зубки.
  
                                 LXVI.
  
             Другая раскраснѣвшейся щекой
             Покоилась на ручкѣ бѣлоснѣжной;
             По лбу и груди черною волной
             Ея катились локоны небрежно,
             Она спала съ улыбкой; такъ порой
             Сквозь облако луна сіяетъ нѣжно.
             Съ нея покровы спали, и она
             Покоилась полуобнажена.
  
                                 LXVII.
  
             А третья, въ сонъ погружена глубокій,
             Вздыхала и уныла, и блѣдна;
             Ей снился край любимый и далекій,
             Что навсегда утратила она.
             Ея вздымалась грудь и слезъ потоки
             Текли изъ глазъ, не прерывая сна;
             Такъ темный кипарисъ въ тѣни лучистой
             Блеститъ, одѣтъ росою серебристой.
  
                                 LXVIII.
  
             Четвертая, какъ мрамора кусокъ,
             Покоилась, объятая дремотой;
             Съ ней сходенъ былъ застывшій ручеекъ
             Иль снѣгъ Альпійскихъ горъ. Съ женою Лота,
             Что превратилась въ соль, еще бы могъ
             Ее сравнить иль съ статуей. Безъ счета
             Сравненья сыплю я и, можетъ быть,
             Однимъ изъ нихъ съумѣлъ вамъ угодить.
  
                                 LXIX.
  
             Гаремъ я представляю вамъ въ портретахъ.
             Вотъ пятая. Она "извѣстныхъ лѣтъ",
             Что въ переводѣ значитъ просто "въ лѣтахъ".
             Мнѣ въ женщинѣ лишь милъ весны расцвѣтъ;
             Года жъ, гдѣ думать о такихъ предметахъ
             Приходится, какъ о тщетѣ суетъ
             Иль о грѣхахъ прошедшихъ,-- безотрадны;
             Мнѣ даже вспоминать о нихъ досадно.
  
                                 LXX.
  
             Дуду въ то время кто опишетъ сны?
             Они порой бываютъ крайне сложны;
             Въ догадки мы пускаться не должны,--
             Предположенья могутъ быть и ложны.
             Но вотъ... среди полночной тишины,
             Когда явленья призраковъ возможны,
             Когда едва-едва горитъ ночникъ,--
             На весь гаремъ Дуду раздался крикъ.


  
                                 LXXI.
  
             Вся "ода" поднялась въ мгновенье ока;
             Всѣ заметались, словно какъ въ чаду.
             Что вдругъ могло такъ потрясти жестоко
             Невинную и скромную Дуду?
             Ея испугъ всѣхъ изумилъ глубоко;
             Я самъ ему причины не найду.
             Кругомъ сновали дамы, страха полны.
             Такъ въ морѣ, въ часъ ненастья, мчатся волны.
  
                                 LXXII.
  
             На крикъ Дуду сбѣжалися толпой
             Ея подруги. Очи ихъ горѣли
             Отъ любопытства; полныя красой,
             Тѣла полунагія ихъ бѣлѣли.
             Такъ метеоръ блеститъ во тьмѣ ночной.
             Дуду. дрожа, сидѣла на постели;
             Ея лицо пылало, и въ глазахъ,
             Блуждавшихъ дико, сказывался страхъ.
  
                                 LXXIII.
  
             Но шумъ, толпою дѣвъ произведенный,
             Жуанны не разсѣялъ крѣпкій сонъ:
             Такъ мужъ храпитъ, когда съ женой законной
             Супружеское ложе дѣлитъ онъ.
             Невинностью дышалъ Жуанны сонной
             Прелестный ликъ... Когда жъ, со всѣхъ сторонъ,
             Толпа ее будить насильно стала,
             Она, зѣвая сладко, сонъ прервала.
  
                                 LXXIV.
  
             Строжайшій начался тогда допросъ;
             Онѣ, волнуясь, разомъ всѣ кричали,
             И за вопросомъ сыпался вопросъ.
             И умный, и дуракъ втупикъ бы стали,
             Когда бъ на судъ такой идти пришлось!
             Дуду (то нужно объяснить едва ли),
             Не бывшая "ораторомъ, какъ Брутъ",
             Не сразу поняла, въ чемъ дѣло тутъ.
  
                                 LXXV.
  
             Вотъ, наконецъ, она, полна тревоги,
             Сказала имъ, что страшный, темный лѣсъ
             Приснился ей. (Въ такомъ лѣсу съ дороги
             Разъ сбился Дантъ, въ года, когда ужъ бѣсъ
             Не силенъ и мы къ нравственности строги,
             Когда для женщинъ страсть теряетъ вѣсъ
             И на признанье имъ наткнуться -- чудо!)...
             Въ лѣсу густомъ плодовъ виднѣлась груда.
  
                                 LXXVI.
  
             Тамъ въ самой чащѣ яблоня росла
             Съ большими золотистыми плодами,
             До нихъ она добраться не могла
             И только пожирала ихъ очами.
             Тогда ей мысль внезапная пришла --
             Околотить тѣ яблоки камнями,
             Чтобъ хоть одно схватить. Но, какъ на грѣхъ,
             Ея усилій не вѣнчалъ успѣхъ,
  
                                 LXXVII.
  
             Она совсѣмъ терять надежду стала,
             Какъ вдругъ, непостижимо почему,
             Съ высокой вѣтки яблоко упало
             Къ ея ногамъ; но лишь она къ нему
             Коснулася, пчелы ужасной жало
             Вонзилось въ сердце ей. Всю кутерьму
             Надѣлалъ крикъ, что ею, противъ воли,
             Былъ брошенъ отъ испуга и отъ боли.
  
                                 LXXVIII.
  
             Дрожа и заминаясь, свой разсказъ
             Окончила Дуду. Сердилась "ода"...
             Но вѣдь чинить допросы съ сонныхъ глазъ --
             Вы согласитесь -- странная метода!
             Есть сны, что правдой поражаютъ насъ.
             Ихъ объяснять теперь явилась мода --
             Во избѣжанье бредней и мечтательствъ --
             "Счастливымъ совпаденьемъ обстоятельствъ".
  
                                 LXXIX.
  
             Узнавъ, что безъ причины вся тревога,
             Ворчливо расходиться сталъ гаремъ,
             А "мать", что сонъ безъ всякаго предлога
             Прервала. разсердилася совсѣмъ
             И на Дуду накинулася строго.
             Бѣдняжка же вздыхала между тѣмъ
             И, чуть не плача, въ томъ себя винила,
             Что глупымъ крикомъ "оду" разбудила.
  
                                 LXXX.
  
             -- "Не разъ я на вѣку слыхала вздоръ,--
             Сказала ей старуха,-- но такого
             Не слыхивала я до этихъ поръ.
             Всѣхъ безпокоить изъ-за сна пустого
             О яблокѣ и о пчелѣ -- позоръ!
             Ты нервами, должно быть, нездорова,
             И врачъ султана завтра скажетъ намъ,
             Что за причина этимъ страннымъ снамъ.
  
                                 LXXXI.
  
             Жуанны сонъ ты пробудила сладкій;
             Она пріютъ впервые здѣсь нашла.
             Понравятся ль такіе ей порядки?
             За скромность всѣмъ тебя я предпочла,
             А у тебя какіе-то припадки!
             Стыдись! Должно-быть, ты съ ума сошла!
             Чтобъ сонъ Жуанны не тревожить болѣ
             Теперь ее препоручу я Лолѣ".
  
                                 LXXXII.
  
             Отъ радости заискрились глаза
             У Лолы отъ такого предложенья,
             А у Дуду стекла съ щеки слеза.
             Она въ разлукѣ видѣла мученье,
             И вотъ, надѣясь, что пройдетъ гроза,
             Она просила жалобно прощенья
             За первую вину и поклялась,
             Что во второй не провинится разъ...
  
                                 LXXXIII.
  
             Просила извинить то безпокойство,
             Что причинилъ испугъ ея пустой;
             Прибавила, что нервное разстройство,
             Постигшее ее, всему виной;
             Но легкая болѣзнь такого свойства,
             Что отдохнуть немного -- часъ, другой --
             И будетъ вновь она совсѣмъ здорова
             И никогда кричать не будетъ снова.
  
                                 LXXXIV.
  
             Тутъ принялась подругу защищать
             Жуанна и начальницѣ сказала,
             Что ей съ Дуду прекрасно было спать,
             Что крикъ ея она и не слыхала.
             Во время шума сонъ ея прервать
             Съ трудомъ могли -- то подтвердитъ вся зала;
             Грѣшно Дуду лишь укорять за то,
             Что ей приснился сонъ "mal а propos".
  
                                 LXXXV.
  
             Дуду смутясь, ловила эти рѣчи,
             Припавъ на грудь къ подругѣ молодой,
             Чтобъ скрыть лицо. Ея горѣли плечи
             И шея отъ стыда. Въ саду весной
             Такъ розаны алѣютъ издалеча.
             Какъ объяснить испугъ ея пустой
             И странную стыдливость, я не знаю:
             За вѣрность фактовъ только отвѣчаю.
  
                                 LXXXVI.
  
             Итакъ, пускай ихъ вновь лелѣютъ сны!
             Но ужъ пѣтухъ пропѣлъ и утро скоро.
             Блеститъ на минаретахъ рогъ луны,
             Алѣютъ волны синяго Босфора,
             Вершины Кафскихъ горъ вдали видны,
             Владѣнья курдовъ явственны для взора
             И, тихо пробираясь сквозь туманъ,
             Въ далекій путь несется караванъ.
  
                                 LXXXVII.
  
             Когда лучи денницы заалѣли,
             Гюльбея, не смыкавшая очей,
             Вскочила, истомленная, съ постели.
             Есть басня, что влюбленный соловей,
             Пронзенный въ грудь, выдѣлываетъ трели,
             Вздыхая нѣжно о любви своей...
             Но боль его блѣднѣетъ передъ тою,
             Что создается страстью и тоскою.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Какъ видите, читатели, мораль
             Всегда мной добросовѣстно воспѣта,
             Но правды не дождусь отъ васъ. Мнѣ жаль,
             Что вы готовы, чтобъ не видѣть свѣта,
             Закрыть глаза; отъ авторовъ едва ль
             Я заслужу похвалъ. Понятно это:
             Такая бездна расплодилась ихъ,
             Что имъ нѣтъ дѣла до трудовъ чужихъ.
  
                                 LXXXIX.
  
             Хотя Гюльбеи было мягко ложе,
             Но ей оно не даровало сна:
             Любовь и гордость, грудь ея тревожа,
             Боролись въ ней. Разстроена, блѣдна,
             На статую она была похожа.
             Вотъ наскоро одѣлася она...
             Такая мука сердце ей щемила,
             Что въ зеркало взглянуть она забыла.
  
                                 ХС.
  
             Султанъ, спустя немного, тоже всталъ...
             Онъ и не зналъ границъ своимъ владѣньямъ,
             Весь мусульманскій міръ предъ нимъ дрожалъ,
             А на него жена съ пренебреженьемъ
             Смотрѣла! Ей онъ ненавистенъ сталъ.
             Но ненависть жены блѣдна значеньемъ
             Въ странѣ, гдѣ мужъ имѣетъ много женъ;
             Не то -- гдѣ лишь съ одною жить законъ!..
  
                                 ХСІ.
  
             Султанъ, минутнымъ прихотямъ послушный,
             На тайны сердца холодно смотрѣлъ.
             Къ любви онъ относился равнодушно
             И для того большой запасъ имѣлъ
             Красивыхъ женъ, чтобъ время шло не скучно,
             Когда искалъ онъ отдыха отъ дѣлъ.
             Но, впрочемъ, больше всѣхъ любя Гюльбею,
             Онъ ласковъ былъ и даже нѣженъ съ нею.
  
                                 ХСІІ.
  
             Когда султанъ былъ вымытъ и одѣтъ,
             Согласно съ предписаньями Пророка,
             Онъ, кофе выпивъ, собралъ свой совѣтъ.
             Войну онъ велъ съ Россіей и глубоко
             Былъ опечаленъ громомъ тѣхъ побѣдъ,
             Что возмутили сладкій сонъ Востока.
             Екатерины опасался онъ,
             Славнѣйшей изъ правительницъ и... женъ.
  
                                 XCIII.
  
             О пышный внукъ прославленной царицы!
             Мои стихи, быть можетъ, долетятъ
             Когда-нибудь и до твоей столицы.
             (Пускай далекъ туманный Петроградъ, --
             Въ нашъ вѣкъ стихи летятъ быстрѣе птицы).
             Въ стихахъ порой пророчества звучатъ,
             И огласитъ, быть можетъ, пѣснь свободы
             Твоихъ морей рокочущія воды.
  
                                 ХСІѴ.
  
             Но есть черта, которую поэтъ
             Переступать не долженъ бы... Потомки
             За предковъ не должны нести отвѣтъ;
             Былыхъ временъ печальные обломки
             Въ исторіи лишь оставляютъ слѣдъ.
             Кому пріятенъ былъ бы титулъ громкій,
             Когда бъ потомки отвѣчать должны
             За темныя дѣянья старины!
  
                                 ХСѴ.
  
             Но грустно то, что прошлаго уроки
             Намъ пользы не приносятъ. Какъ законъ,
             Мы не хотимъ признать ихъ смыслъ глубокій,--
             И что жъ?-- Зіяетъ смерть со всѣхъ сторонъ
             И крови льются цѣлые потоки!
             Царица и султанъ, я убѣжденъ,
             Всегда бъ могли найти вѣрнѣе средство
             Для примиренья, чѣмъ пословъ посредство.
  
                                 ХСѴІ.
  
             Султанъ, что день, то собиралъ совѣтъ,
             Отъ недуговъ страны ища лѣкарство.
             Царица, что умомъ дивила свѣтъ,
             Въ конецъ его все расшатала царство;
             Онъ растерялся отъ ея побѣдъ
             И проходилъ чрезъ всякія мытарства,
             Глубоко сожалѣя, что не могъ
             Придумать хоть еще одинъ налогъ.
  
                                 ХСѴІІ.
  
             Гюльбея, чтобы скрыть свое волненье
             И безотраднымъ думамъ дать отпоръ,
             Въ свой кабинетъ, пріютъ для наслажденья,
             Ушла... Въ немъ все плѣняло сладко взоръ:
             Здѣсь искрились рѣдчайшіе каменья;
             Тамъ драгоцѣнный видѣлся фарфоръ;
             Въ той комнатѣ, гдѣ было все богато,
             Цвѣты бросали волны аромата.
  
                                 ХСѴІІІ.
  
             И мраморъ, и порфиръ блестѣли въ ней;
             Въ роскошныхъ клѣткахъ птички щебетали;
             Цвѣтныя стекла блескъ денныхъ лучей,
             Таинственно сіяя, умѣряли.
             Не описать всѣхъ роскоши затѣй,
             Что уголокъ волшебный наполняли,
             А потому прошу вообразить,--
             Что я перомъ не могъ изобразить.
  
                                 ХСІХ.
  
             Желая знать, что сталося съ Жуаномъ,
             Къ себѣ Баба Гюльбея позвала.
             Къ султанскимъ женамъ онъ попалъ обманомъ...
             Удачно ли поведены дѣла,
             И суждено ль ея завѣтнымъ планамъ
             Осуществиться! Для нея была,
             Конечно, интереснѣйшей -- проблема,
             Какъ ночь провелъ Жуанъ въ стѣнахъ гарема,
  
                                 С.
  
             Ея вопросы падали какъ градъ
             На евнуха: ихъ затруднился бъ счесть я!
             Предъ ней стоялъ, смущеніемъ объятъ,
             Баба, слуга порока и нечестья.
             Въ глаза бросалось, что онъ скрыть бы радъ
             Какія-то тревожныя извѣстья.
             Сконфуженно чесалъ затылокъ онъ,
             Какъ всякій, кто взволнованъ и смущенъ.
  
                                 CI.
  
             Въ удѣлъ Гюльбеѣ не далось терпѣнье:
             Всегда ея желанье или спросъ
             Мгновенно приводились въ исполненье...
             И что же?-- Вдругъ отвѣта ждать пришлось!
             Чѣмъ болѣе росло Баба смущенье,
             Она тѣмъ строже дѣлала допросъ.
             Вся покраснѣвъ отъ вспыхнувшей въ ней крови,
             Она сидѣла, грозно хмуря брови.
  
                                 CII.
  
             Лукавый негръ, предчувствуя бѣду,
             Просилъ ее не гнѣваться; признался,
             Что Донъ-Жуанъ былъ порученъ Дуду;
             Все къ лучшему устроить онъ старался --
             И этого не могъ имѣть въ виду.
             Кораномъ и святымъ верблюдомъ клялся;
             Что онъ не виноватъ въ бѣдѣ такой
             И безупречно долгъ исполнилъ свой.
  
                                 CIII.
  
             Жуанъ былъ ввѣренъ строгому надзору
             Смотрительницы. Евнухъ сожалѣлъ,
             Что по ея винѣ такъ много вздору
             Нежданно вышло;-- права не имѣлъ
             Онъ посѣщать гаремъ въ ночную пору.
             Къ тому же, если бъ онъ посмѣлъ
             Начальницѣ перечить, безъ сомнѣнья
             Проснуться въ ней могли бы подозрѣнья.
  
                                 СІѴ.
  
             Но все жъ Баба былъ твердо убѣжденъ,
             Что Донъ Жуанъ держалъ себя примѣрно.
             А иначе въ мѣшокъ попалъ бы онъ!
             Кто побѣжитъ на встрѣчу смерти вѣрной?
             Однако про Дуду тревожный сонъ
             Въ теченье ночи евнухъ лицемѣрный
             Гюльбеѣ не рѣшился разсказать:
             Въ огонь зачѣмъ же масло подливать?
  
                                 СѴ.
  
             Баба не умолкалъ, но уже даромъ
             Лились его слащавыя слова:
             Она его не слушала, Пожаромъ
             Въ ней пробудилась страсть; она едва
             Дышала, пораженная ударомъ;
             Какъ вихрь, ея кружилась голова,
             Холодный потъ -- роса сердечной муки --
             Ей орошалъ и блѣдный лобъ, и руки.
  
                                 CVI.
  
             Хотя была энергіи полна
             Султанша, все же евнуху казалось,
             Что въ обморокъ она упасть должна...
             Ея лицо отъ муки искажалось;
             Въ конвульсіяхъ томилася она.
             Инымъ не разъ испытывать случалось
             Такое чувство отъ нежданныхъ бѣдъ,
             Но дать о немъ понятье -- средства нѣтъ.
  
                                 СѴІІ.
  
             Какъ Пиѳія въ минуту вдохновенья,
             Она стояла. Грудь ея рвалась
             На части отъ тяжелаго мученья;
             Въ глазахъ, блуждавшихъ дико, пламень гасъ.
             Но стало проходить оцѣпенѣнье --
             И вотъ, безъ силы, на диванъ склонясь,
             Она главу, что злая скорбь томила,
             Безпомощно въ колѣни схоронила.
  
                                 СѴІІІ.
  
             Лицо скрывали пряди длинныхъ косъ,
             Что падали на мраморныя плиты,
             Какъ вѣтви ивы. Страшенъ сердца грозъ
             Стремительный порывъ! Отъ муки скрытой
             Вздымалась грудь ея... Такъ на утесъ
             Несутся волны, пѣною покрыты;
             Разбившись, въ даль стремится бурный валъ
             И вновь, шумя, бѣжитъ къ подножью скалъ.
  
                                 СІХ.
  
             Коса ея, вуалію густою,
             Ея лицо и наклоненный станъ
             Скрывала, на полъ падая волною,
             Ея рука держалась за диванъ,
             Напоминая мраморъ бѣлизною.
             Перо -- не кисть... О, если бъ мнѣ былъ данъ
             Художника талантъ, а не поэта,
             Какъ хороша картина вышла бъ эта!
  
                                 СХ.
  
             Баба, что нравъ ея вполнѣ постигъ,
             Стоялъ, храня упорное молчанье,
             Онъ, устрашась грозы, совсѣмъ притихъ.
             Гюльбеѣ стало легче; замиранье;
             Давившее ей грудь, продлилось мигъ,
             И стало утихать ея страданье,
             Но еще гнѣвомъ искрились глаза.
             Такъ въ морѣ -- стонъ, хоть пронеслась гроза.
  
                                 СХІ.
  
             По комнатѣ Гюльбея заходила
             То медленно, то быстро, что всегда --
             Волненья признакъ. Бурь душевныхъ сила
             Не можетъ проявляться безъ слѣда.
             Походка -- духа вѣрное мѣрило.
             Саллюстій говоритъ, что никогда
             Не могъ ходить спокойно Катилина.
             Борьба страстей была тому причина!
  
                                 СХІІ.
  
             Гюльбея, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ,
             Остановилась и привесть велѣла
             Къ себѣ двухъ провинившихся рабовъ...
             Баба смекнулъ немедленно въ чемъ дѣло,
             Но сдѣлалъ видъ, что тайну этихъ словъ
             Не понимаетъ, и спросилъ несмѣло:
             Какихъ рабовъ угодно видѣть ей,
             Чтобъ безъ ошибки ихъ привесть скорѣй?
  
                                 СХІІІ.
  
             Гюльбея еле слышно отвѣчала:
             -- "Грузинку... и любовника ея!..
             У двери потайной... чтобъ лодка ждала,
             А остальное -- дѣло ужъ твое!.."
             Отчаянье въ словахъ ея звучало.
             У негра было тонкое чутье:
             Замѣтивъ въ ней борьбу и колебанье,
             Онъ сталъ просить отмѣны приказанья.
  
                                 СХІѴ.
  
             Гюльбеѣ евнухъ далъ такой отвѣтъ:
             -- "Услышать, что исполнить -- это то же!
             Я въ вѣрности тебѣ принесъ обѣтъ,
             И для меня слова твои дороже,
             Чѣмъ всѣ земныя блага! Но совѣтъ
             Даю -- помедлить... Юноша пригожій,
             Быть можетъ, неповиненъ предъ тобой...
             Ты приговоръ должна отсрочить свой!
  
                                 СХѴI.
  
             Казнить легко! Свидѣтели безмолвны!
             Не мало тайнъ на темномъ днѣ своемъ
             Близъ этихъ стѣнъ похоронили волны!
             Не разъ здѣсь гибли въ сумракѣ ночномъ
             Сердца, что бились, жгучей страсти полны.
             Ты о рабѣ вздыхаешь молодомъ:
             Убить его -- всего одно мгновенье,
             Но отъ любви найдешь ли ты спасенье?"
  
                                 СХѴІ.
  
             -- "Какъ смѣешь ты о чувствахъ разсуждать,
             Презрѣнный червь!"-- такъ молвила Гюльбея.
             -- "Твой долгъ лишь приказанья исполнять!
             Уйди скорѣй!"-- Баба стоялъ, робѣя.
             Онъ зналъ, что споръ опасно поднимать:
             Чужой дороже собственная шея.
             Чтобы исполнить данный ей приказъ,
             Онъ молніи быстрѣе скрылся съ глазъ.
  
                                 СХѴІІ.
  
             Баба ушелъ, но скрыть своей досады
             Онъ не былъ въ силахъ. Бѣшенствомъ объятъ,
             Всѣхъ женщинъ поносилъ онъ безъ пощады
             За ихъ причуды, козни и развратъ.
             Онъ порицалъ ихъ прихоти и взгляды,
             Особенно султаншу, и былъ радъ,
             Что, средній родъ собою представляя,
             Могъ мирно жить, страстей не признавая.
                                 СХѴІІІ.
  
             И вотъ созвалъ собратій онъ своихъ,
             Чтобъ юныхъ дѣвъ вести къ женѣ султана;
             Онъ причесать велѣлъ получше ихъ
             И пріодѣть, хотя и было рано.
             Такой пріемъ необычайный вмигъ
             Веселость и покой смутилъ Жуана.
             Струхнула и Дуду... Но кто жъ бы могъ
             Найти для ослушанія предлогъ?
  
                                 CXIX.
  
             Итакъ, они должны явиться вскорѣ
             Къ султаншѣ...Но я здѣсь прерву разсказъ...
             Свиданье съ нею -- радость или горе
             Имъ принесло, иль, просто разсердясь,
             Она ихъ утопить велѣла въ морѣ,--
             То тайною останется для васъ.
             Впередъ бѣжать себѣ я не позволю,
             Угадывая женъ капризныхъ волю.
  
                                 CXX.
  
             Хоть тяжкій крестъ моимъ героямъ данъ,
             Желая имъ удачи и спасенья,
             Надѣюсь, что отъ рыбъ уйдетъ Жуанъ,
             Хотя его плачевно положенье.
             Разнообразить долженъ я романъ
             И буду пѣть иныя приключенья.
             Простившись здѣсь съ Жуаномъ и Дуду,
             Рѣчь о войнѣ въ той пѣснѣ поведу.
  

ПѢСНЬ СЕДЬМАЯ

  
                                 I.
  
             Любовь и слава -- шаткія опоры.
             О нихъ твердятъ, но рѣдко предъ собой
             Мы видимъ ихъ; онѣ, какъ метеоры,
             Проносятся, плѣняя насъ красой;
             Мы тщетно обращаемъ къ небу взоры,
             Чтобъ видѣть ихъ, и путь свой ледяной,
             Мгновенье озаренный ихъ лучами,
             Мы продолжаемъ, скованы цѣпями.
  
                                 II.
  
             Какъ жизнь, разнообразенъ мой романъ;
             Съ нимъ сходенъ свѣтъ полярнаго сіянья,
             Ласкающаго ледъ далекихъ странъ.
             Не все жъ свои оплакивать страданья
             И такъ какъ жизнь -- лишь горестный обманъ,
             Что можетъ привести въ негодованье,
             И выставка пустая, то не грѣхъ
             Дарить всему на свѣтѣ только смѣхъ.
  
                                 III.
  
             И что жъ? Меня, творца поэмы этой,
             Со всѣхъ сторонъ озлобленно язвятъ
             За то, что я не вѣрю правдѣ свѣта
             И зло во всемъ какъ будто видѣть радъ;
             Безжалостно на части рвутъ поэта.
             Я не пойму, чего они хотятъ:
             О томъ же Данте говорилъ со стономъ
             И Сервантесъ съ премудрымъ Соломономъ
  
                                 IV.
  
             Земную жизнь не цѣнятъ высоко
             Платонъ, Свифтъ, Лютеръ, Тилотсонъ и Весли,
             Руссо, Маккіавель, Ла-Рошфуко...
             Меня и ихъ винить возможно ль, если
             Съ судьбою намъ мириться не легко?
             Коль правы мы, отвѣтъ за это несть ли?
             Къ тому жъ ни вамъ, ни мнѣ не разрѣшить.
             Что лучше: вѣкъ окончить или жить.
  
                                 V.
  
             Сократъ сказалъ, что наши всѣ познанья
             Лишь шаткость ихъ доказываютъ намъ;
             Поэтому имѣемъ основанье
             Всѣхъ мудрецовъ приравнивать къ осламъ;
             Великій Ньютонъ, тайны мірозданья
             Открывшій людямъ, сознается самъ,
             Что къ правдѣ путь для смертныхъ не проложенъ
             И что предъ ней онъ жалокъ и ничтоженъ.
  
                                 VI.
  
             Екклезіастъ гласитъ: "все суета".
             Духовные отцы не разъ на дѣлѣ
             Доказывали намъ, что не мечта
             Подобный взглядъ. Поэмы часто пѣли
             О томъ, что жизнь ничтожна и пуста,
             И мудрецы согласны съ ними. Мнѣ ли
             Поэтому, во избѣжанье ссоръ,
             Скрывать о жизни строгій приговоръ!
  
                                 VII.
  
             О, люди или псы! (За честь считайте,
             Что мною вы со псами сравнены:
             Вы хуже ихъ!) Въ моей поэмѣ, знайте,
             Что по заслугамъ вы оцѣнены;
             На музу, сколько вамъ угодно, лайте:
             Ей ваши крики вовсе не страшны,
             Какъ волчій вой лунѣ. Все муза свѣтитъ
             И вашей злобы даже не замѣтитъ.
  
                                 VIII.
  
             "Я вдохновленъ любовью и войной".
             (Цитата не вѣрна; бояся споровъ,
             Въ томъ сознаюсь, но смыслъ ея такой).
             И вотъ съ обоихъ не свожу я взоровъ
             И васъ прошу послѣдовать за мной
             Въ тотъ городъ осажденный, что Суворовъ
             Со всѣхъ сторонъ искусно обложилъ.
             Какъ альдермэнъ мозги, онъ кровь любилъ.
  
                                 IX.
  
             Построенный на отмели Дуная,
             Въ восточномъ стилѣ, городъ Измаилъ
             Стоялъ, весь лѣвый берегъ защищая,
             И крѣпостью перворазрядной былъ.
             Но крѣпость ту постигла участь злая,
             Разбивъ враговъ, ее Суворовъ срылъ.
             Верстъ шесть считалось крѣпостного вала;
             Она жъ отъ моря въ ста верстахъ стояла.
  
                                 X.
  
             Предмѣстье помѣщалось съ нею въ рядъ,
             Хотя фортификаціи законы
             Такъ размѣщать построекъ не велятъ.
             Въ защиту стѣнъ какой то грекъ ученый
             Возвелъ искусно массу палисадъ
             И тѣмъ ослабилъ средства обороны.
             Онъ ими наносилъ лишь вредъ себѣ,
             Врагамъ давая перевѣсъ въ стрѣльбѣ.
  
                                 XI.
  
             Плохой Вобанъ для правильной защиты
             Не въ силахъ былъ принять надежныхъ мѣръ;
             Онъ несъ умѣлъ устроить .путь прикрытый*,
             Постройкамъ надлежащій дать размѣръ;
             Форпосты были имъ совсѣмъ забыты
             (Простите, что пишу какъ инженеръ);
             Но стѣны были крѣпки и высоки,
             А рвы вкругъ нихъ, какъ океанъ, глубоки.
  
                                 XII.
  
             Еще одинъ громадный бастіонъ,
             Съ проходомъ узкимъ, возвышался съ края;
             Въ себѣ вмѣщалъ двѣ батареи онъ;
             Одна была съ барбетомъ, а другая
             Стояла въ казематахъ; съ двухъ сторонъ
             Онѣ громили берега Дуная;
             А справа, на горѣ крутой редутъ
             Орудьямъ крѣпостнымъ давалъ пріютъ.
  
                                 XIII.
  
             Все жъ Измаилъ открытымъ оставался
             Со стороны Дуная. Этотъ входъ
             Оберегать никто и не старался:
             Вѣдь тамъ не могъ явиться русскій флотъ.
             Когда жъ онъ на Дунаѣ показался,
             Неисправимъ былъ промахъ: гдѣ же бродъ
             Найти въ рѣкѣ глубокой? Полны страха,
             На помощь турки стали звать Аллаха.
  
                                 XIV.
  
             Хочу воспѣть, войны и славы богъ,
             Я храбрыхъ русскихъ, къ приступу готовыхъ.
             Я былъ бы радъ, коль описать бы могъ
             Дѣла людей, въ цивилизацьи новыхъ.
             Ахиллъ, въ крови отъ головы до ногъ,
             Не могъ страшнѣе быть бойцовъ суровыхъ,
             Чьи имена полны слоговъ такихъ,
             Что невозможно выговорить ихъ.
  
                                 XV.
  
             Все жъ назову иныхъ, чтобъ васъ плѣнили
             Созвучья этихъ мелодичныхъ словъ
             Съ двѣнадцатью согласными. Тутъ были:
             Арсеньевъ, Майковъ, Львовъ и Чичаговъ,
             И о другихъ газеты говорили.
             Я многихъ бы еще назвать готовъ,
             Но славы не хочу тревожить слуха:
             У ней труба, такъ вѣрно есть и ухо.
  
                                 XVI.
  
             Поэтому именъ прервалъ я нить,
             Которыхъ даже молвить трудъ чертовскій;
             Подумайте: легко ль въ стихи вклеить
             Фамиліи на: ишкинъ, ускинъ, овскій!
             Все жъ объ иныхъ я долженъ говорить.
             Шихматовъ, Шереметевъ, Разумовскій,
             Куракинъ, Мусинъ-Пушкинъ были тамъ,
             Погибель и позоръ суля врагамъ.
  
                                 XVII.
  
             То были люди чести и совѣта,
             Которымъ былъ извѣстенъ къ славѣ путь;
             Ни муфтіевъ они, ни Магомета,
             Конечно, не страшилися ничуть
             И были бы готовы -- вѣрно это --
             Ихъ шкурой барабаны обтянуть,
             Явися вдругъ нужда въ телячьей кожѣ
             Иль при покупкѣ стань она дороже.
  
                                 XVIII.
  
             Здѣсь находились люди разныхъ странъ,
             Которыхъ страсть къ добычѣ привлекала;
             Дрались они, чтобъ свой набить карманъ
             Иль крупный чинъ схватить, заботясь мало
             О тронѣ и отчизнѣ;англичанъ
             При русскомъ войскѣ масса состояла;
             Вы Томсоновъ могли бъ шестнадцать счесть
             И девятнадцать Смитовъ въ списокъ внесть.
  
                                 XIX.
             Всѣ Томсоны, въ честь славнаго поэта,
             Носили имя Джемми, чѣмъ судьба
             Ихъ крайне обласкала; имя это
             Казалось имъ почетнѣе герба.
             Сюда стеклась со всѣмъ окраинъ свѣта
             Почтенныхъ Смитовъ цѣлая гурьба.
             Одинъ изъ нихъ былъ тотъ полковникъ бравый,
             Что въ Галифаксѣ увѣнчался славой.


  
                                 XX.
  
             По именамъ всѣхъ Смитовъ перечесть
             Я не берусь. Петры межъ ними были
             (О трехъ изъ нихъ у насъ извѣстья есть);
             Затѣмъ встрѣчались Джэки, Вили, Били.
             Въ реляціяхъ вы можете прочесть
             О Смитахъ, что отличья получили.
             Славнѣйшаго изъ нихъ родной отецъ
             Извѣстный въ Кумберлэндѣ былъ кузнецъ.
  
                                 XXI.
  
             Хоть къ Марсу отношуся я съ почтеньемъ,
             Но не могу блестящій аттестатъ
             Достаточнымъ признать вознагражденьемъ
             За то увѣчье, что нанесъ снарядъ;
             Шекспиръ вполнѣ съ моимъ согласенъ мнѣніемъ;
             Изъ драмъ его цитаты -- сущій кладъ:
             За нихъ -- такъ любимъ мы Шекспира драмы --
             Патентъ на умъ готовы дать всегда мы.
  
                                 XXII.
  
             При арміи была французовъ рать,
             Красивыхъ, остроумныхъ и веселыхъ.
             Но смѣю ль я о нихъ упоминать?
             Пожалуй, доживешь до дней тяжелыхъ!
             Французовъ вѣдь привыкъ на части рвать
             Джонъ-Буль; и разъ что за враговъ онъ счелъ ихъ,
             Пусть миръ давно ужъ съ ними заключенъ,
             Съ враждебностью на нихъ все смотритъ онъ.
  
                                 XXIII.
  
             Преслѣдовали русскіе двѣ цѣли:
             На островѣ построивъ бастіонъ,
             Они, во-первыхъ, Измаилъ хотѣли
             Орудьями громить со всѣхъ сторонъ,
             Ни зданій не щадя, ни цитадели.
             Амфитеатромъ былъ построенъ онъ,
             А потому легко до основанья
             Они могли его разрушить зданья.
  
                                 XXIV.
  
             Еще у нихъ коварный былъ разсчетъ
             Воспользоваться города пожаромъ,
             Чтобъ въ щепки обратить турецкій флотъ.
             На якорѣ, теряя время даромъ,
             Безпечно онъ стоялъ близъ этихъ водъ,
             Сраженный непредвидѣннымъ ударомъ;
             При этомъ врагъ легко бы сдаться могъ,
             Не будь онъ только бѣшенъ какъ бульдогъ.
  
                                 XXV.
  
             Не слѣдуетъ пренебрегать врагами.
             За то погибли Чичисковъ и Смитъ,
             Одинъ изъ тѣхъ, что ужъ воспѣты нами,
             Чье имя дружно съ риѳмами на "итъ";
             Вездѣ вы Смитовъ видите толпами,
             И мысль меня совсѣмъ не удивитъ,--
             Такъ много ихъ разбросано по свѣту,--
             Что самъ Адамъ носилъ фамилью эту.
  
                                 XXVI.
  
             Неудалась постройка батарей,
             Воздвигнутыхъ войсками недалеко
             Отъ крѣпости. Старались поскорѣй
             Устроить ихъ, а въ спѣшкѣ мало прока.
             (Стихи, и тѣ врага встрѣчаютъ въ ней).
             Пришлося приступъ отложить до срока;
             Тяжелъ былъ для вождя такой ударъ:
             Одна рѣзня приноситъ славу въ даръ.
  
                                 XXVII.
  
             Отсрочка боя -- грустное событье;
             Ошибся ли въ разсчетахъ инженеръ,
             Хотѣлъ ли уменьшить кровопролитье
             Подрядчикъ непринятьемъ нужныхъ мѣръ,
             Спасая этимъ душу,-- объяснить я
             Вамъ не берусь, но батарей размѣръ
             Мѣшалъ громить враговъ, стѣнами скрытыхъ,
             И съ каждымъ днемъ росло число убитыхъ.
  
                                 XXVIII.
  
             Флотъ тоже мало пользы приносилъ;
             Стрѣлялъ онъ неудачно, хоть и рьяно;
             Два брандера погибли въ цвѣтѣ силъ;
             Ихъ фитили сгорѣли слишкомъ рано,
             И взрывъ среди рѣки не причинилъ,
             Конечно, ни малѣйшаго изъяна
             Противникамъ. Съ зарей раздался взрывъ,
             Отъ сна, однакожъ, ихъ не пробудивъ.
  
                                 XXIX.
  
             Лишь въ семь часовъ, въ минуту пробужденья,
             Замѣтили они плывущій флотъ,
             Что продолжалъ отважное движенье
             Въ виду всѣхъ вражьихъ силъ. Несясь впередъ,
             Онъ къ девяти часамъ безъ затрудненья
             На якорь сталъ близъ крѣпости, и вотъ
             Бомбардировку начала эскадра
             И ей въ отвѣтъ посыпалися ядра.
  
                                 XXX.
  
             Полдня ее громилъ турецкій станъ,
             Но и она отстрѣливалась ловко
             И, мѣтко поражая мусульманъ,
             Давила ихъ геройскою сноровкой;
             Однако отступить приказъ былъ данъ,--
             Нельзя взять верхъ одной бомбардировкой;
             Къ тому же непріятель захватилъ
             Одинъ корабль, другой же взорванъ былъ.
  
                                 XXXI.
  
             И мусульмане также -- вскользъ замѣчу --
             Здѣсь понесли значительный уронъ;
             Но, видя, что враги бросаютъ сѣчу,
             Накинулись на нихъ со всѣхъ сторонъ;
             Тутъ графъ Дамасъ понесся къ нимъ на встрѣчу
             И столькихъ потопилъ въ Дунаѣ онъ,
             Что описаньемъ жаркой схватки этой
             Наполнить можно бъ цѣлый листъ газеты.
  
                                 XXXII.
  
             "Я исписалъ бы нѣсколько томовъ,
             Передавая подвиги флотильи",--
             Гласитъ историкъ. "Русскихъ удальцовъ
             Успѣхомъ увѣнчалися усилья".
             О русскихъ онъ не тратитъ много словъ,
             За то приводитъ громкія фамильи
             Тѣхъ иностранцевъ, что сражались тамъ,
             И называетъ Ланжерона намъ
  
                                 XXXIII.
  
             Съ Дамасомъ и де-Линемъ. Безпристрастья
             Примѣръ историкъ долженъ подавать;
             Имъ очень помогло его участье,
             А то объ нихъ могли бъ вы не слыхать.
             Какъ видно, и для славы нужно счастье.
             Но, впрочемъ, принцъ де-Линь пустилъ въ печать
             Записки, что полны самохваленья,
             Чѣмъ, можетъ быть, онъ спасся отъ забвенья.
  
                                 XXXIV.
  
             Героевъ много видѣлъ этотъ день;
             Но многихъ ли въ вѣнкахъ, изъ лавровъ свитыхъ,
             Укрыла отъ забвенья славы сѣнь?
             Не счесть именъ, напрасно позабытыхъ;
             Забвенія на всѣхъ ложится тѣнь.
             И много ль ихъ согражданъ именитыхъ,
             Героевъ современныхъ эпопей,
             Что слѣдъ оставятъ въ памяти людей?
  
                                 XXXV.
  
             Не привела блестящая атака
             Къ желанной цѣли; крѣпость не сдалась;
             Чтобъ врагъ не видѣлъ въ томъ безсилья знака,
             Взять приступомъ ее старикъ Рибасъ
             Совѣтовалъ. Съ нимъ многіе, однако,
             Заспорили, на штурмъ не согласясь,
             Произнесли рѣчей при этомъ кучу,
             Но повтореньемъ ихъ вамъ не наскучу.
  
                                 XXXVI.
  
             Тогда жилъ мужъ, по силѣ Геркулесъ,
             За это безпримѣрно отличенный;
             Какъ метеоръ блеснулъ онъ и исчезъ.
             Внезапною болѣзнью пораженный,
             Одинъ въ степи, подъ куполомъ небесъ,
             Онъ кончилъ вѣкъ въ странѣ, имъ разоренной.
             Такъ гибнетъ саранча среди полей,
             Безжалостно опустошенныхъ ей.
  
                                 XXXVII.
  
             То былъ Потемкинъ. Въ этотъ вѣкъ отличья
             Стяжались чрезъ убійство и развратъ;
             Когда чины даютъ въ удѣлъ величье,
             Онъ былъ великъ и славою богатъ.
             Хоть попиралъ онъ совѣсть и приличья,
             А всякій былъ предъ нимъ склоняться радъ.
             Своей царицы былъ онъ вѣрнымъ другомъ,
             Она жъ людей цѣнила по заслугамъ.
  
                                 XXXVIII.
  
             Пока совѣтъ рѣшалъ, какъ поступить,
             Рибасъ послалъ къ Потемкину курьера
             И князя онъ съумѣлъ уговорить
             Одобрить имъ предложенныя мѣры.
             Не знаю я, чѣмъ это объяснить.
             Межъ тѣмъ, подъ грохотъ пушекъ, инженеры
             Воздвигли, чтобы крѣпость взять вѣрнѣй,
             На берегу рядъ новыхъ батарей.
  
                                 XXXIX.
  
             Отвѣтъ пришелъ почти чрезъ двѣ недѣли,
             Когда ужъ съ частью войска флотъ отплылъ
             И отступить отъ крѣпости хотѣли.
             Полученный указъ воспламенилъ
             Бойцовъ, что отличиться не успѣли:
             Назначенъ былъ вождемъ всѣхъ русскихъ силъ
             Любимецъ битвъ и врагъ интригъ и споровъ --
             Фельдмаршалъ, знаменитый князь Суворовъ.
  
                                 XL.
  
             Ему письмо Потемкинъ написалъ,
             Достойное спартанца. Долгъ тяжелый
             Когда бы то письмо продиктовалъ
             Въ защиту воли, родины, престола,--
             Оно бы удостоилось похвалъ.
             Но срамъ ему, какъ чаду произвола!
             "Во что бы то ни стало,"-- такъ гласилъ
             Потемкина указъ,-- "взять Измаилъ!*
  
                                 XLI.
  
             Богъ рекъ: "Да будетъ свѣтъ" -- и съ тьмою въ спорѣ
             Свѣтъ озарилъ весь міръ. "Чтобъ кровь лилась!" --
             Рекъ смертный -- и ея пролилось море.
             Сынъ ночи молвилъ: "Fiat" -- и стряслась
             Нежданная бѣда, рождая горе
             И сѣя зло. Какъ буря проносясь,
             Все вкругъ себя война нещадно губитъ
             И не одни сучки, но корни рубитъ.
  
                                 XLII.
  
             Увидѣвъ уходящія войска,
             Обрадовались турки непомѣрно.
             Но какъ была ихъ радость коротка!
             Побѣду надъ врагомъ считая вѣрной,
             Мы на него взираемъ свысока,
             И часто результатъ выходитъ скверный.
             Не долго ликовалъ турецкій станъ,
             Принявшій за дѣйствительность обманъ.
  
                                 XLIII.
  
             Разъ увидали мчавшихся дорогой
             Двухъ всадниковъ вдали. Наружность ихъ
             Величія являла такъ немного,
             Что ихъ сочли за казаковъ простыхъ.
             Въ поту, въ пыли, снаряжены убого,
             Они неслися на коняхъ лихихъ,
             Безъ багажа, въ нарядѣ небогатомъ:
             То ѣхалъ самъ Суворовъ съ провожатымъ.
  
                                 XLIV.
  
             Джонъ Буля, друга всякихъ крѣпкихъ винъ,
             Иллюминацій радуетъ сіянье;
             Глядя на нихъ, онъ забываетъ сплинъ;
             Любя душой народныя гулянья,
             Владать въ печаль не видитъ онъ причинъ
             И радъ лишиться денегъ и сознанья
             И даже вѣчной глупости своей,
             Чтобъ блескъ увидѣть праздничныхъ огней.
  
                                 XLV.
  
             Увы, Джонъ Буль, совсѣмъ лишившись зрѣнья,
             Ужъ проклинать своихъ не можетъ глазъ:
             Въ долгахъ онъ видѣть сталъ обогащенье;
             Въ налогахъ всевозможныхъ -- счастье массъ;
             Ничѣмъ не истощить его терпѣнья.
             Пусть голодъ въ дверь стучится: не страшась
             Тѣхъ бѣдъ, что грозный гость прольетъ безъ мѣры,
             Джонъ Буль твердитъ, что голодъ -- сынъ Цереры.
  
                                 XLVI.
  
             Но вновь къ разсказу! Лагерь ликовалъ;
             Перомъ не описать такой картины!
             Суворовъ славы вѣстникомъ предсталъ.
             Какъ метеоръ, что свѣтитъ надъ трясиной
             И манитъ въ топь, фельдмаршалъ засіялъ
             Предъ войскомъ и восторговъ былъ причиной:
             Всѣ вѣрили, что онъ непобѣдимъ,
             И были рады слѣдовать за нимъ.
  
                                 XLVII.
  
             Лишь появился вождь, одушевленье
             Неудержимо охватило всѣхъ;
             Все измѣнило видъ; воскресло рвенье;
             Войскамъ предсталъ давно желанный брегъ.
             Къ атакѣ начались приготовленья,
             Съ надеждою на славу и успѣхъ;
             Все привели немедленно въ порядокъ;
             Тяжелый трудъ порой бываетъ сладокъ.
  
                                 XLVIII.
  
             Великій человѣкъ толпу ведетъ
             И безконтрольно управляетъ ею.
             Такъ стадо за быкомъ всегда идетъ;
             Такъ за собачкой маленькой своею
             Ползетъ слѣпецъ; такъ вѣтру лоно водъ
             Послушно, съ нимъ въ борьбу вступить не смѣя;
             Такъ, потрясая Колокольчикъ свой,
             Баранъ ведетъ овецъ на водопой.
  
                                 XLIX.
  
             Воскресшій лагерь, въ радостномъ порывѣ,
             Казалось, свадьбу весело справлялъ,
             (Метафоры нельзя найти счастливѣй;
             Мнѣ кажется, въ ошибку я не впалъ,--
             Гдѣ свадьба, тамъ и ссора въ перспективѣ).
             Геройскій духъ все войско обуялъ.
             Переворота кто же былъ виною?--
             Старикъ, умѣвшій управлять толпою.
  
                                 L.
  
             Весь лагерь былъ въ работу погруженъ,
             Приготовляясь къ штурму. Бредя славой,
             Отрядъ передовой, изъ трехъ колоннъ,
             Лишь знака ждалъ, чтобъ въ бой вступить кровавый.
             Вторымъ отрядомъ былъ поддержанъ онъ
             Такого же значенья и состава;
             Затѣмъ отряда третьяго полки
             Готовились атаку весть съ рѣки.
  
                                 LI.
  
             По возведеньи новыхъ укрѣпленій,
             Совѣтъ военный тотчасъ созванъ былъ;
             На этотъ разъ, безъ личностей и преній*
             Онъ все единогласно утвердилъ.
             (Плодитъ единогласіе рѣшеній
             Лишь крайность). Все Суворовъ обсудилъ,
             Все взвѣсилъ и, готовясь къ битвѣ славной,
             Училъ солдатъ штыкомъ владѣть исправно.
  
                                 LII.
  
             Училъ онъ рекрутъ, какъ простой капралъ,
             Нигдѣ минуты не теряя;
             Водилъ ихъ черезъ рвы и пріучалъ
             Къ огню, ихъ въ саламандры превращая;
             По лѣстницамъ ихъ лазить заставлялъ,
             Готовясь къ штурму. (Лѣстница такая --
             Сказать ли надо?-- не сходна вполнѣ
             Съ той, что Іаковъ увидалъ во снѣ).
  
                                 LIII.
  
             Убравъ рядъ фашинъ алыми чалмами,
             Приказывалъ солдатамъ онъ своимъ
             Тѣ чучела атаковать штыками,
             Вступая въ бой, какъ бы съ врагомъ самимъ.
             Онъ шелъ къ побѣдѣ разными путями.
             Иные мудрецы, труня надъ нимъ,
             Усматривали въ этомъ лишь нелѣпость.
             Суворовъ прервалъ споры, взявши крѣпость.
  
                                 LIV.
  
             Насталъ канунъ атаки. Лагерь стихъ.
             Не слышалось ни возгласовъ, ни шума;
             Когда борьбы тяжелый близокъ мигъ,
             Предчувствуя успѣхъ, молчатъ угрюмо
             Тѣ, что хотятъ цѣной всѣхъ силъ своихъ
             Побѣду одержать; за думой дума
             Къ нимъ крадется. Былые вспомнивъ дни,
             О милыхъ сердцу думаютъ они.
  
                                 LV.
  
             Молясь, остря, весь преданный причудамъ,
             То ловкій шутъ, то демонъ, то герой,
             Суворовъ былъ необъяснимымъ чудомъ.
             За всѣмъ слѣдя, онъ планъ готовилъ свой
             И ничего не оставлялъ подъ спудомъ.
             Какъ арлекинъ, носясь передъ толпой,
             Онъ міръ дивилъ то шуткой, то погромомъ,
             И былъ сегодня Марсомъ, завтра -- Момомъ.
  
                                 LVI.
  
             Недалеко отъ русскихъ батарей,
             Разъ казаки наткнулися дорогой
             На кучку подозрительныхъ людей.
             То было наканунѣ штурма. Строго
             Къ нимъ отнесясь, схватили ихъ скорѣй.
             Одинъ изъ плѣнныхъ говорилъ немного
             По-русски и кой-какъ имъ объяснилъ,
             Что въ арміи когда-то онъ служилъ.
  
                                 LVII.
  
             Немедленно съ товарищами вмѣстѣ
             Его препроводили въ русскій станъ.
             (Чинить допросъ удобнѣе на мѣстѣ).
             Хотя въ одеждѣ истыхъ мусульманъ
             Они явились, все жъ, скажу безъ лести,
             Легко признать въ нихъ было христіанъ.
             Обманчива бываетъ часто внѣшность,
             Судя по ней, не трудно впасть въ по грѣшность.
  
                                 LVIII.
  
             Суворовъ въ это время, горячась,
             Въ одномъ бѣльѣ производилъ ученье.
             Уча рѣзнѣ, надъ трусами глумясь,
             Онъ расточалъ и брань, и наставленья,
             Смотря на плоть людскую, какъ на грязь,
             Съ горячностью отстаивалъ онъ мнѣнье,
             Что смерть, когда причиной ей война,
             Отставкѣ съ полной пенсіей равна.
  
                                 LIX.
  
             Суворовъ, не спуская съ плѣнныхъ взгляда,
             Когда они предстали передъ нимъ,
             Спросилъ: "Откуда вы?" -- "Мы изъ Царь-града,--
             Одинъ изъ нихъ отвѣтилъ,-- и бѣжимъ
             Отъ турокъ" -- "Кто же вы?" -- "Объ этомъ надо
             Насъ разспросить точнѣе вамъ самимъ".
             Должно быть зналъ прибывшій, что Суворовъ
             Не терпитъ фразъ и долгихъ разговоровъ.
  
                                 LX.
  
             "Какъ васъ зовутъ?" -- "Я Джонсонъ, а со мной
             Жуанъ, что мнѣ товарищъ. Съ нами тоже
             Двѣ женщины и евнухъ". -- "За собой
             Таскать балластъ излишній непригоже",--
             Замѣтилъ вождь.-- Но вы мнѣ не чужой:
             Васъ помню, а того, что помоложе,
             Я вижу въ первый разъ. Да вы никакъ
             Служили въ гренадерахъ?"-- "Точно такъ".
  
                                 LXI.
  
             -- "Вы были подъ Виддиномъ?" -- "Былъ",-- "Ходили
             На приступъ?" -- "Да" -- "Что жъ дѣлали потомъ?"
             -- "Не знаю, право, самъ". -- "Въ Виддинъ не вы ли
             Вступили первымъ?" -- "Шелъ я на-проломъ,
             Не отставая отъ другихъ". -- "Гдѣ были
             Затѣмъ?" -- "Я въ плѣнъ захваченъ былъ врагомъ,
             Когда отъ раны впалъ въ изнеможенье".
             -- "Отмстимъ за васъ, и страшно будетъ мщенье.
  
                                 LXII.
  
             Гдѣ жъ вы теперь намѣрены служить?"
             -- "Мнѣ все равно".--,Я знаю, что вы рады
             Врагамъ за оскорбленья отплатить
             И будете громить ихъ безъ пощады.
             Но какъ же съ этимъ юношей намъ быть?"
             -- "Объ немъ вамъ безпокоиться не надо:
             Коль будетъ онъ въ бою имѣть успѣхъ
             Такой же, какъ въ любви, затмитъ насъ всѣхъ".
  
                                 LXIII.
  
             "Такъ пусть же въ штурмѣ приметъ онъ участье!"
             Жуанъ поклономъ выразилъ привѣтъ.
             Суворовъ продолжалъ: "На ваше счастье,
             Вашъ полкъ въ атаку бросится чѣмъ свѣтъ;
             На крѣпость до зари хочу напасть я
             И произнесъ торжественный обѣтъ,
             Что Измаила ужъ не будетъ болѣ:
             Его твердыни превращу я въ поле!
  
                                 LXIV.
  
             Увѣренъ я, васъ много ждетъ наградъ!"
             Затѣмъ Суворовъ, крѣпкими словцами
             Приправивъ рѣчь, сталъ вновь учить солдатъ
             И, зная, какъ овладѣвать сердцами,
             Достигъ того, что каждый былъ объятъ
             Желаньемъ въ грозный бой вступить съ врагами,
             Чтобъ ихъ зато нещадно разгромить,
             Какъ смѣли въ споръ съ царицею вступить.
  
                                 LXV.
  
             Къ Суворову, что продолжалъ ученье,
             Рѣшился Джонсонъ снова подойти,
             Замѣтивъ, что его расположенье
             Съумѣлъ снискать и у него въ чести.
             -- "Насъ радуетъ,-- сказалъ онъ, позволенье
             Пасть первыми; но гдѣ жъ намъ путь найти?
             Пристроивъ насъ къ мѣстамъ, и мнѣ, и другу
             Вы этимъ оказали бы услугу".
  
                                 LXVI.
  
             -- "Вы правы; я совсѣмъ забылъ о томъ.
             Вернитесь къ прежней службѣ. Путь счастливый!
             Васъ подвезутъ къ полку, что подъ ружьемъ,
             Чтобъ постъ занять немедленно могли вы;
             А вы въ распоряженіи моемъ
             Должны остаться, юноша красивый.
             Здѣсь женщинамъ, конечно, мѣста нѣтъ.
             Ихъ отвести въ обозъ иль лазаретъ!*
  
                                 LXVII
  
             Но женщины сопротивляться стали,
             Хотя гаремъ ихъ пріучить бы могъ
             Къ повиновенью. Тамъ онѣ едва ли
             Нашли бъ для ослушанія предлогъ.
             Съ слезами на глазахъ онѣ возстали,
             Подъ тяжкимъ гнетомъ горестныхъ тревогъ;
             Такъ курица свои вздымаетъ крылья,
             Когда цыплятъ спасаетъ отъ насилья.
  
                                 LXVIII.
  
             Онѣ защиты ждали отъ друзей,
             Которыхъ удостоилъ разговоромъ
             Славнѣйшій изъ громившихъ міръ вождей.
             О, люди, люди! долго ль вашимъ взорамъ
             Все будетъ любъ свѣтъ призрачныхъ лучей,
             Что слава льетъ, носяся метеоромъ,
             И долго ль моремъ будетъ литься кровь,
             Чтобъ къ мнимой славѣ чувствовать любовь?
  
                                 LXIX.
  
             Суворовъ видѣлъ слезъ и крови море
             И былъ привыченъ къ горестямъ людскимъ,
             Однако жъ съ сожалѣніемъ во взорѣ
             Взглянулъ на женъ, рыдавшихъ передъ нимъ.
             Не трогаетъ вождя народовъ горе,
             Онъ можетъ быть къ толпѣ неумолимъ;
             Но случай единичнаго мученья
             Порой въ немъ пробуждаетъ сожалѣнье.
  
                                 LXX.
  
             Бывалъ, внѣ боя, и Суворовъ слабъ.
             Онъ ласково сказалъ: "Эхъ, Джонсонъ, право,
             На кой вы.чортъ пригнали этихъ бабъ?
             Возиться съ ними вовсе не забава...
             Чтобъ имъ грозить опасность не могла бъ,
             Ихъ удалю отъ мѣстъ борьбы кровавой.
             Солдатъ съ женой въ бою -- плохой солдатъ,
             Коль года нѣтъ еще, что онъ женатъ!"
  
                                 LXXI.
  
             -- "Не наши, а чужія это жены,--
             Суворову тутъ Джонсонъ возразилъ,
             -- Не допускаютъ строгіе законы,
             Чтобъ на войнѣ съ женою воинъ былъ.
             И мнѣ ль переступать черезъ препоны,
             Что съ мудростью законъ установилъ?
             Когда жена, какъ шмель, жужжитъ надъ ухомъ,
             Храбрѣйшій воинъ можетъ падать духомъ.
  
                                 LXXII.
  
             Тѣ женщины -- турчанки. Не боясь
             Опасности для жизни и гоненій,
             Онѣ съ слугой спасли отъ смерти насъ
             И слѣдуютъ за нами. Рядъ лишеній
             Случалось мнѣ испытывать не разъ,
             А имъ не перенесть такихъ мученій.
             Чтобъ съ добрымъ духомъ драться мы могли,
             Мы просимъ, чтобъ вы ихъ поберегли".
  
                                 LXXIII.
  
             Въ унынье впали дочери гарема,
             Утративъ вѣру въ власть своихъ друзей.
             Для нихъ былъ непонятною проблемой
             Старикъ, пугавшій внѣшностью своей,
             Который простоту избравъ системой,
             Чуждался всякихъ пышностей, затѣй,
             А между тѣмъ вселялъ не меньше страха,
             Чѣмъ гнѣвный взоръ любого падишаха.
  
                                 LXXIV.
  
             Вполнѣ имъ было ясно, что онъ могъ
             Распоряжаться полнымъ властелиномъ,
             А въ ихъ глазахъ былъ жалокъ и убогъ.
             Султанъ ихъ пріучилъ къ инымъ картинамъ:
             Весь въ золотѣ, держась какъ нѣкій богъ,
             Являлся онъ сіяющимъ павлиномъ.
             Дивило ихъ не мало, что попасть
             Въ такую обстановку можетъ власть.
  
                                 LXXV.
  
             Не понимавшій нѣжностей Востока,
             Ихъ вздумалъ Джонсонъ утѣшать сперва;
             Жуанъ же поклялся мечомъ пророка,
             Что къ нимъ съ зарей придетъ; свои права
             Онъ от ые остались въ живыхъ -- давъ имъ возможность сомкнуться и начать битву снова. Но ещё болѣе помогло имъ то, что они могли легко опрокинуть эти палиссады, бывшіе величиной не выше травы.
  

XLVIII.

   Въ числѣ первыхъ взобрался... Я не хочу сказать прямо первымъ, потому-что вопросы о подобномъ первенствѣ часто зажигаютъ ссоры на-смерть между близкими друзьями и даже цѣлыми союзными націями. Очень смѣлъ былъ бы британецъ, осмѣлившійся испытать пристрастное терпѣніе Джонъ-Буля, сказавъ, что Веллингтонъ былъ побитъ при Ватерло, хотя пруссаки это и говорятъ.
  

XLIX.

   Объясняя, что если бъ Блюхеръ, Бюловъ, Гнейзенау и Богъ знаетъ сколько ещё другихъ героевъ на овъ и на ау не явились вовремя и не распространили страха и ужаса въ сердцахъ враговъ, сражавшихся, какъ голодные тигры, то герцогъ Веллингтонъ пересталъ бы раздавать приказанія, а равно и получать свои пенсіи, самыя тягостныя для казны изъ всѣхъ, о которыхъ упоминаетъ наша исторія.
  

L.

   Но нужды нѣтъ! Боже, храни короля и королей! такъ-какъ не дѣлай этого Онъ, я думаю, люди давно перестали бы заниматься этимъ. Мнѣ всё кажется, будто я слышу маленькую птичку, которая поётъ, что народы ростутъ въ силѣ все болѣе и болѣе. Послѣдняя кляча -- и та брыкается, когда сбруя до крови врѣзывается ей въ кожу и мучитъ болѣе, чѣмъ то позволяютъ почтовыя правила. Толпа также кончаетъ тѣмъ, что устаётъ, наконецъ, подражать въ терпѣнія Іову.
  

LI.

   Сначала начинаетъ она роптать, потомъ -- клясться, затѣмъ, подобно Давиду, пускаетъ въ великана гладкимъ камешкомъ я, наконецъ, хватается за оружіе, какъ послѣднее средство выведенныхъ изъ терпѣнія людей. Тогда начинается настоящая война! Такіе случаи будутъ навѣрно повторяться и впредь, и я охотно выразилъ бы своё омерзѣніе, еслибъ не былъ убѣждёнъ, что они одни спасаютъ землю отъ окончательной гнилости.
  

LII.

   Но будемъ продолжать! И такъ, я сказалъ, что молодой другъ нашъ Жуанъ взобрался на стѣны Измаила не первымъ, но изъ числа первыхъ, точно онъ былъ вскормлёнъ и взращёнъ среди подобной обстановки, хотя она, напротивъ, была совершенно новой, какъ для него, такъ и для многихъ другихъ. Жажда славы, легко загорающаяся въ сердцѣ, овладѣла я имъ, не смотря на то, что, при благородномъ характерѣ, сердце его было такъ же нѣжно, какъ наружность женственна.
  

LIII.

   И вотъ куда попалъ онъ, привыкшій съ дѣтства, какъ дитя, покоиться на груди женщины. И дѣйствительно, будучи мужчиной во всёмъ остальномъ, онъ только на ней ощущалъ райское блаженство, причёмъ могъ съ честью выдержать даже то испытаніе, которое Руссо рекомендуетъ сомнѣвающимся любовницамъ: "наблюдайте за вашимъ другомъ, когда онъ покидаетъ ваши объятія". Жуанъ не покидалъ объятій никогда, пока они имѣли для него прелесть.
  

LIV.

   Или пока онъ не былъ къ тому принуждаемъ судьбою, волнами, вѣтромъ или близкими родными, играющими въ этихъ случаяхъ одинакую съ ними роль. Но теперь онъ находился такъ, гдѣ всѣ связи, соединяющія насъ съ человѣчествомъ, падаютъ въ прахъ предъ огнёмъ и желѣзомъ. И вотъ онъ, жившій до того одной душой, а теперь брошенный судьбою среди обстоятельствъ, которыя способны сломать голову даже надменнѣйшему изъ людей, увлекаемый временемъ и мѣстомъ, бросается вперёдъ, какъ конь чистой крови, почувствовавшій шпоры.
  

LV.

   Кровь его кипѣла при видѣ каждаго препятствія, какъ у спортсмена на скачкѣ передъ воротами съ пятью перекладинами, или передъ двумя столбами съ рѣшоткой, гдѣ существованіе нашей британской молодёжи зависитъ отъ ихъ вѣса, такъ-какъ болѣе лёгкій меньше рискуетъ. Жуанъ гнушался жестокостью не только издали, подобно тому, какъ всѣ люди ненавидятъ кровь, пока они не разгорячены, но даже и тогда, когда, въ пылу битвы, слышалъ чей-либо горестный вздохъ.
  

LVI.

   Генералъ Ласси, тѣснимый со всѣхъ сторонъ, очень обрадовался, увидя у себя подъ бокомъ кучку рѣшительной молодёжи, которая явилась къ нему на помощь, точно свалившись съ луны. Онъ съ жаромъ принялся благодарить Жуана, какъ бывшаго къ нему ближе всѣхъ, выразивъ въ то же время надежду, что городъ скоро будетъ взятъ, причёмъ въ тонѣ его видно было, что онъ принялъ Жуана не за какую-нибудь дрянь, говоря словами Пистоля {Пистоль -- одно изъ дѣйствующихъ лицъ хроникъ Шекспира: "Генрихъ Четвёртый" и "Генрихъ Пятый".}, а по крайней мѣрѣ за остзейскаго дворянина.
  

LVII.

   Генералъ заговорилъ съ нимъ по-нѣмецки, на что Жуанъ, знавшій нѣмецкій языкъ не твёрже санскритскаго, могъ отвѣтить однимъ безмолвнымъ поклономъ, подобающимъ начальнику, догадавшись съ разу, что стоявшій передъ нимъ генералъ, украшенный чёрными и голубыми лентами, звѣздами и медалями, съ окровавленной шпагой въ рукѣ и, въ то же время, учтиво его благодарившій, долженъ былъ быть однимъ изъ высоко-поставленныхъ лицъ.
  

LVIII.

   Разумѣется, разговоръ не могъ продолжаться долго между людьми, говорившими на разныхъ языкахъ и, притомъ, во время штурма города, когда пронзительный крикъ раненаго прерываетъ васъ на полусловѣ, когда преступленія совершаются быстрѣе, чѣмъ можно ихъ предупредить, и когда звуки ужаса, вздохи, крики, стопы и дикій ревъ поражаютъ уши, подобно набату: въ такое время, понятно, продолжительный разговоръ невозможенъ.
  

LIX.

   Поэтому, всё, что мы передали въ двухъ длинныхъ октавахъ, свершилось едва въ нѣсколько мгновеній; но эти мгновенья вмѣщали въ себѣ цѣлый рядъ ужасовъ, какіе только можно себѣ вообразить. Общій трескъ и грохотъ были такъ велики, что даже пушки, заглушаемыя ихъ шумомъ, казались онѣмѣвшими. Грянувшій громъ и пѣніе коноплянки произвели бы одинаково - ничтожное впечатлѣніе среди этого жестокаго, раздирающаго душу стона умирающихъ.
  

LX.

   Городъ былъ взятъ. О, Небо! "Богъ создалъ поля, а человѣкъ города", сказалъ Куперъ -- и я готовъ пристать къ его мнѣнію, при воспоминаніи о томъ, какъ были разрушены Римъ, Вавилопъ, Тиръ, Карѳагенъ, Ниневія -- словомъ, всѣ эти стѣны, о которыхъ зналъ весь свѣтъ, и много другихъ, о которыхъ не зналъ никто. Раздумывая надъ настоящимъ и прошедшимъ, я склоняюсь къ мысли, что когда-нибудь мы станемъ опять жить въ лѣсахъ.
  

LXI.

   Изъ всѣхъ извѣстныхъ намъ великихъ людей -- если исключить истребителя рода человѣческаго Силлу, жившаго и умершаго необыкновенно счастливо -- я считаю счастливѣйшимъ Генерала Буна {Генералъ Даніилъ Бунъ былъ основателемъ перваго поселенія въ Кентукки (въ Сѣверной Америкѣ). Проживши тамъ тридцать лѣтъ, онъ удалился, когда увидѣлъ, что пустыня стала населяться, и пошелъ искать за триста миль другихъ степей, другихъ лѣсовъ, ещё невидавшихъ человѣка.} -- этого лѣснаго обитателя Кентукки: онъ убивалъ только медвѣдей и ланей и всю свою тихую, бодрую жизнь провёлъ въ глубинѣ лѣсовъ, гдѣ достигъ счастливой, глубокой старости.
  

LXII.

   Преступленіе было ему незнакомо, такъкакъ оно не бываетъ дитятей уединенія; здоровье его не покидало, потому-что оно любитъ дикія, трудно-проходимыя мѣста. Если люди не приходятъ отыскивать его тамъ, предпочитая смерть жизни, то да проститъ имъ небо за ихъ привычку жить въ стѣнахъ, которыми въ душѣ они сами гнушаются. Надо замѣтить, что Бунъ, ведя жизнь охотника, дожилъ до девяноста лѣтъ.
  

LXIII.

   Но что всего замѣчательнѣй, такъ это то, что онъ оставилъ по себѣ прославленное имя, какое многіе изъ всѣхъ силъ стараются заслужить, убивая людей массами, и, притомъ, имя это было славно доброю славой, безъ которой всякая слава не болѣе, какъ трактирная пѣсня -- имя простое, честное, бывшее антиподомъ стыда и неприступное для зависти или злобы. Дѣятельный пустынникъ и дитя природы, оставшійся такимъ до старости, онъ былъ одичавшимъ отшельникомъ Росса.
  

LXIV.

   Онъ чуждался даже своихъ собственныхъ согражданъ, и когда они являлись строить жилища подъ его любимыми деревьями, онъ уходилъ на нѣсколько сотъ миль дальше, гдѣ было меньше домовъ и больше простора. Неудобство цивилизаціи заключается въ трудности найти общество по себѣ и понравиться ему. Но, впрочемъ, что касается отдѣльныхъ личностей, то къ нимъ выказывалъ Бунъ благорасположеніе, на какое только можетъ быть способенъ человѣкъ.
  

LXV.

   Онъ не былъ совершенно одинъ. Вокругъ него росло и развивалось цѣлое поколѣніе дѣтей природы, для которыхъ міръ постоянно казался новымъ и неизслѣдованнымъ. Ни мечъ, ни печаль не оставили ни малѣйшаго слѣда на ихъ свободныхъ отъ морщинъ лицахъ и никогда не увидѣли бы вы ни малѣйшаго выраженія горести или неудовольствія въ этихъ истинныхъ дѣтяхъ природы. Свободно взросшій лѣсъ взлелѣялъ и ихъ такими же свободными и свѣжими, какъ деревья или лѣсные ручьи.
  

LXVI.

   Высокіе, сильные, ловкіе, она выросли ни въ чёмъ не похожіе на блѣдныхъ городскихъ недоносковъ, потому-что мысли ихъ никогда не были угнетаемы заботами или нуждой. Зелёный лѣсъ былъ ихъ достояніемъ; упадокъ духа не напоминалъ имъ о старости; мода не превращала ихъ въ обезьянъ своей прихоти. Простые, но отнюдь не дикіе, они никогда не употребляли своихъ мѣткихъ карабиновъ для ссоръ.
  

LXVII.

   День ихъ проходилъ въ дѣятельности, ночь -- въ успокоеніи; весёлость была постоянной подругой ихъ трудовъ. Враги скученной тѣсноты и слишкомъ большого простора, они успѣли уберечь свои сердца отъ разврата. Жало распутства и гнётъ роскоши не имѣли никакого дѣла съ этими свободными дѣтьми лѣсовъ: ихъ уединённая жизнь была чиста и безпечальна.
  

LXVIII.

   Но довольно о природѣ! Вернёмся, для разнообразія, къ великимъ благамъ цивилизаціи и пріятнымъ послѣдствіямъ общественной жизни -- войнѣ, чумѣ, деспотизму и его бичамъ, къ жаждѣ славы, къ милліонамъ людей, убитыхъ на войнѣ солдатами изъ-за жалованья, къ будуарнымъ похожденіямъ властителей и ихъ развлеченіямъ, въ родѣ взятія Измаила.
  

LXIX.

   Городъ былъ взятъ. Сначала одна колонна обозначила въ нёмъ свой кровавый путь, за ней -- другая. Дымящіеся штыки и сверкающія сабли превращали всё вокругъ себя въ кладбище. Отчаянные вопли дѣтей и матерей слышались вдали, какъ укоры самому небу. Сѣрный дымъ, дѣлаясь всё гуще и гуще, отравлялъ утренній воздухъ и дыханіе людей въ томъ мѣстѣ, гдѣ обезумѣвшіе турки продолжали ещё отстаивать въ своёмъ городѣ каждую пядь земли.
  

LXX.

   Кутузовъ, заставившій впослѣдствіи отступить (при помощи морозовъ и снѣговъ) Наполеона среди его смѣлаго, кроваваго похода, былъ, на этотъ разъ, принуждёнъ отступить самъ. Это былъ весёлаго характера человѣкъ, умѣвшій шутить передъ лицомъ друзей и враговъ даже въ такихъ случаяхъ, когда дѣло шло о жизни, смерти или побѣдѣ. Но здѣсь шутки не повели ни къ чему,
  

LXXI.

   Потому-что, бросившись въ ровъ, куда за нимъ стремительно послѣдовала кучка храбрыхъ гренадеръ, скоро смѣшавшихъ свою кровь съ грязью, онъ хотя и успѣлъ взобраться на парапетъ, но смѣлое его намѣреніе на томъ и кончилось: мусульмане сбросили ихъ всѣхъ обратно въ ровъ, при чёмъ въ числѣ убитыхъ оказался генералъ Рибопьеръ, смерть котораго возбудила общее сожалѣніе.
  

LXXII.

   Положеніе ихъ было до-того дурно, что еслибъ на помощь не подоспѣлъ какой-то заблудившійся отрядъ, высадившійся случайно на это незнакомое ему мѣсто и блуждавшій, точно во снѣ, пока разсвѣтъ не указалъ ему выхода, то храбрый и весёлый Кутузовъ по всей вѣроятности остался бы самъ на томъ мѣстѣ, гдѣ лежало уже три четверти его колонны.
  

LХXIII.

   Взобравшись на валъ, послѣ того, какъ первое земляное укрѣпленіе было взято, войска эти отворили ворота, называемыя Килійскими, въ ту самую минуту, когда люди отряда Кутузова, потерявъ всякую надежду, начали-было, подобно хамелеону, принимать нѣкоторую краску страха. Такимъ-образомъ, былъ очищенъ входъ этой кучкѣ смущённыхъ героевъ, въ страхѣ стоявшихъ по колѣни въ ледяной грязи, превратившейся въ болото, благодаря людской крови.
  

LXXIV.

   Казаки, или -- если хотите -- козаки... (Я не особенно гоняюсь за орѳографіей, лишь бы не впасть въ грубую ошибку относительно фактовъ статистики, тактики и географіи.) И такъ, казаки, привыкшіе отправлять службу верхомъ и не бывшіе особенными знатоками въ топографіи крѣпостей, такъ-какъ они сражались, обыкновенно, только по приказанію начальства -- были всѣ изрублены въ куски.
  

LXXV.

   Колонна ихъ, не смотря на страшный огонь турецкихъ баттарей, успѣла-таки взобраться на валъ, и всѣ были вполнѣ увѣрены, что грабёжъ города начнётся немедленно, въ чёмъ жестоко ошиблись, какъ это случается иногда и съ храбрыми людьми. Турки отступили передъ колонной лишь затѣмъ, чтобъ заманить её въ пространство между двумя углами бастіоновъ. Успѣвъ въ своёмъ намѣреніи, турки остановились и напали со всѣхъ сторонъ на этихъ христіанскихъ шутниковъ.
  

LXXVI.

   Подвергшись нападенію съ тыла, что бываетъ одинаково гибельно какъ для начальниковъ, такъ я для подчинённыхъ, казаки были перерѣзаны на разсвѣтѣ дня, найдя, такимъ - образомъ, преждевременную смерть, которую, впрочемъ, они встрѣтили безъ малѣйшаго страха или трепета. Груда ихъ тѣлъ послужила лѣстницей, по которой взобрался полковникъ Іесуцкій съ храбрымъ Полоцкимъ баталіономъ.
  

LXXVII.

   Храбрецъ этотъ перебилъ множество турокъ, встрѣченныхъ имъ на дорогѣ, но съѣсть ихъ не могъ, потому-что палъ, въ свою очередь, самъ, убитый толпою мусульманъ, никакъ не желавшихъ допустятъ, чтобъ городъ ихъ былъ сожженъ безъ сопротивленія. Валы были взяты, по предсказать положительно, которой изъ двухъ армій придётся плакать послѣдней -- ещё было нельзя. Ударъ наносился въ отвѣтъ удару; каждая пядь земли оспаривалась, и ни та, ни другая сторона не имѣла намѣренія отступить или удалиться.
  

LXXVIII.

   Другой отрядъ пострадалъ не меньше -- и тутъ мы должны замѣтить, вмѣстѣ съ историкомъ, что солдатамъ, назначеннымъ къ совершенію самыхъ славныхъ дѣлъ, слѣдуетъ раздавать какъ можно меньшее количество патроновъ. Иначе случается, что когда дѣло доходитъ до -того, что Noто можно рѣшить только помощью сверкающихъ штыковъ, солдаты, озабоченные спасеніемъ своей жизни, начинаютъ часто второпяхъ стрѣлять на самомъ глупомъ разстояніи.
  

LXXIX.

   Отрядъ генерала Мехнова (кромѣ, впрочемъ, самого генерала, который, не получивъ помощи, былъ убитъ за нѣсколько времени передъ тѣмъ) успѣлъ, наконецъ, соединиться съ тѣми, которые были на столько смѣлы, что взлѣзли на этотъ изрыгающій смерть валъ и взяли, не смотря на геройское сопротивленіе турокъ, бастіонъ, который сераскиръ защищалъ до послѣдней крайности.
  

LXXX.

   Жуанъ, Джонсонъ и нѣсколько волонтёровъ, изъ бывшихъ впереди, предложили ему пощаду -- слово, которое не могло нравиться сераскирамъ, или, по крайней мѣрѣ, не понравилось этому храброму татарину. Онъ умеръ военнымъ мученикомъ-изувѣромъ, заслуживъ искреннія слёзы своего отечества. Англійскій морской офицеръ, хотѣвшій-было взять его въ плѣнъ живымъ, упалъ мгновенно мёртвымъ,
  

LXXXI.

   Получивъ въ отвѣтъ на своё предложеніе пистолетный выстрѣлъ, которымъ и былъ убитъ наповалъ. Прочіе, видя это, немедленно сами пустили въ дѣло сталь и свинецъ -- самые драгоцѣнные металлы въ подобныхъ обстоятельствахъ. Не былъ пощаженъ ни одинъ человѣкъ! Три тысячи мусульманъ погибло при этомъ; самъ же сераскиръ палъ, проколотый шестнадцатью штыками.
  

LXXXII.

   Городъ сдавался только шагъ за шагомъ. Смерть упивалась кровью. Не было улицы, на которой не сражалось бы до послѣдней крайности нѣсколько отчаянныхъ сердецъ, защищая тѣхъ, за кого суждено-было имъ перестать биться. Война, точно позабывъ, что жестокость для нея должна быть только средствомъ, казалось, сроднилась съ нею, какъ съ чѣмъ-то близкимъ и нераздѣльнымъ. Пылъ битвы, подобно солнечнымъ лучамъ, оплодотворяющимъ нильскій илъ, породилъ цѣлый рядъ чудовищнѣйшихъ преступленій.
  

LXXXIII.

   Одинъ русскій офицеръ, смѣло порывавшійся вперёдъ, наступая на груды тѣлъ, внезапно почувствовалъ боль въ пяткѣ, точно схваченный и ужаленный той змѣёй, чьи зубы Ева предоставила чувствовать своему потомству. Напрасно рвался онъ и ревѣлъ, какъ голодный волкъ, истекая кровью и призывая къ себѣ на помощь: зубы крѣпко держали дорогую добычу, подобно тому, какъ это сдѣлала хитрая змѣя, описанная давно.
  

LXXXIV.

   Оказалось, что одинъ умирающій мусульманинъ, почувствовавъ на себѣ ногу врага, схватилъ и стиснулъ зубами ту чувствительную сухую жилу, которую древняя Муза или современное остроуміе окрестили въ ахиллесову, и, притомъ, стиснулъ такъ крѣпко, что зубы сошлись и затѣмъ не соглашались уже выпустить своей добычи даже вмѣстѣ съ жизнью. Разсказываютъ (что, конечно, вздоръ), будто даже отрѣзанная голова продолжала висѣть, крѣпко уцѣпясь за пятку.
  

LXXXV.

   Какъ бы то ни было, неоспоримо одно, что русскій офицеръ остался хромъ на всю жизнь, пронизанный турецкими зубами искуснѣй, чѣмъ вертеломъ, и превращённый, такимъ-образомъ, въ хромого инвалида. Полковой врачъ не могъ вылечить своего шщіента, что навлекло на его голову гораздо болѣе порицаній, чѣмъ на голову остервенённаго врага, съ трудомъ отдѣлённую отъ ноги, не смотря на то, что она была уже отрѣзана.
  

LXXXVI.

   Факты остаются фактами -- я задача истиннаго поэта заключается въ томъ, чтобъ избѣжать лжи, гдѣ бы то ни было. Не велика заслуга предоставить стихамъ такую же свободу болтать вздоръ, какъ и прозѣ, съ цѣлью достичь того, что иногда зовётся поэтическимъ изложеніемъ, или, просто, повинуясь неотразимой страсти ко лжи, которую дьяволъ употребляетъ вмѣсто приманки для ловли душъ.
  

LXXXVII.

   Городъ былъ взятъ, но не сдался!-- Нѣтъ! ни одинъ мусульманинъ не отдалъ своего меча побѣдителю. Кровь текла, подобно струямъ Дуная, омывающаго городскія стѣны, но нигдѣ не было слышно ни одного слова, которое обличало бы страхъ передъ смертью или передъ врагомъ. Напрасно подвигавшіеся вперёдъ русскіе оглашали воздухъ побѣдными криками: каждому послѣднему вздоху умирающаго врага отвѣчалъ такой же отголосокъ въ комъ-нибудь изъ умирающихъ побѣдителей.
  

LXXXVIII.

   Штыки пронзали; сабли рубили; тысячи человѣческихъ жизней уносились -- то тамъ, то здѣсь -- подобно пожелтѣвшимъ листьямъ, обрываемымъ зимней непогодой, когда обнаженный лѣсъ стонетъ и преклоняется передъ леденящимъ вѣтромъ. Такъ сѣтовалъ многолюдный городъ, лишенный своихъ лучшихъ, любимѣйшихъ дѣтей! Онъ палъ, но палъ превращённый въ почтенныя, величественныя развалины, подобно тому, какъ надаютъ дубы, водъ тяжестью тысячи зимъ.
  

LXXXIX.

   Какъ ни благодарна тэма, взятая мною для описанія, тѣмъ не менѣе, я не люблю долго заниматься изображеніемъ ужаснаго. Людской жребій, будучи до крайности разнообразенъ въ хорошемъ, дурномъ и въ ещё худшемъ, представляетъ обильный источникъ для изображенія какъ весёлаго, такъ и печальнаго, а потому останавливаться долго на чёмъ-нибудь одномъ -- производитъ усыпляющее дѣйствіе. Поэтому -- не заботясь о томъ, нравится ли или не нравится это моимъ друзьямъ и врагамъ -- я рисую міръ такимъ, каковъ онъ въ дѣйствительности.
  

XC.

   Одно доброе дѣло среди массы преступленій производитъ сосвѣжающее впечатлѣніе", употребляя аффектированную фразу нашего раздушеннаго, фарисейскаго времени, со всѣми его молочно-водянистыми разглагольствованіями. Разсказъ о нёмъ поможетъ мнѣ освѣжить мои стихи, нѣсколько опалённые пыломъ битвъ и ихъ послѣдствіями, составляющими такое рѣдкое и богатое украшеніе эпической поэзіи.
  

ХСІ.

   На одномъ изъ взятыхъ бастіоновъ, гдѣ тысячами валялись мёртвыя тѣла, виднѣлась, между-прочимъ, куча убитыхъ женщинъ, ещё не успѣвшихъ остыть. Несчастныя напрасно искали въ этомъ мѣстѣ убѣжища -- и видъ ихъ заставилъ бы содрогнуться всякое доброе сердце. Между ними оказалась живой маленькая дѣвочка, лѣтъ десяти, прелестная, какъ май, пугливо старавшаяся скрыть своё маленькое дрожавшее тѣло среди этихъ труповъ, распростёртыхъ въ ихъ кровавомъ снѣ.
  

ХСІІ.

   Два свирѣпыхъ съ виду казака бросились на несчастное дитя съ сверкающими глазами и саблями. Самый дикій звѣрь сибирскихъ лѣсовъ показался бы, въ сравненіи съ ними, существомъ, обладающимъ чувствами чистыми и отполированными, какъ драгоцѣнный камень; медвѣдь оказался бы цивилизованнымъ, а волкъ -- кроткимъ. Кого должны мы винить въ подобныхъ явленіяхъ? Человѣческую натуру, или людей, имѣющихъ власть и употребляющихъ её для того, чтобъ пріучать своихъ подчинённыхъ къ жаждѣ разрушенья?
  

XCIII.

   Сабли ихъ сверкнули надъ маленькой головкой, на которой свѣтлые волосы встали дыбомъ отъ ужаса. Несчастное дитя старалось скрыть личико въ грудѣ мёртвыхъ тѣлъ. Вдругъ Жуанъ, увидѣвъ это страшное зрѣлище, крикнулъ -- я не скажу что, потому-что слово это не для ушей, привыкшихъ къ учтивости -- и въ слѣдъ за тѣмъ ринулся на обоихъ казаковъ, зная, что средство это лучше всего дѣйствуетъ на людей подобнаго рода.
  

XCIV.

   Бедро одного и плечо другого были разрублены въ одно мгновенье. Оставивъ обоихъ выть и ревѣть среди ихъ бѣшенаго отчаянія, дожидаясь хирурга, еслибъ таковой тутъ оказался для перевязки ихъ вполнѣ заслуженныхъ ранъ, онъ, придя немного въ себя, оглянулся на окружающія его блѣдныя, кровавыя лица и извлёкъ маленькую плѣнницу изъ груды мертвецовъ, которая чуть-было не сдѣлалась ея могилой.
  

XCV.

   Малютка была блѣдна не менѣе ихъ. Кровавые слѣды на ея лицѣ показывали, до чего близка была она къ участи, общей всему человѣческому роду. Ударъ, лишившій жизни ея мать, оцарапалъ и ея лицо, оставя на нёмъ послѣдній слѣдъ, связывавшій её со всѣмъ тѣмъ, что было для нея дорого. Не получивъ, впрочемъ, болѣе тяжелыхъ ранъ, она открыла свои большіе глаза и устремила ихъ на Жуана съ пугливымъ изумленіемъ.
  

XCVI.

   Взгляды ихъ встрѣтились -- и они смотрѣли другъ на друга, широко раскрывъ глаза. Во взорахъ Жуана мелькали удовольствіе, сожалѣніе, надежда и страхъ, причёмъ радость и сознаніе, что онъ спасъ малютку, смѣшивались со страхомъ за ея дальнѣйшую судьбу. Что же касается ея глазъ, то они глядѣли на него неподвижно, съ выраженіемъ дѣтскаго страха, смѣшаннаго съ восхищеніемъ. Сіяющее радостью лицо ея было блѣдно и прозрачно, какъ освѣщённая изнутри алебастровая ваза.
  

XCVII.

   Въ эту минуту подошелъ Джонсонъ. (Я не называю его Джэкомъ, потому-что имя это показалось бы слишкомъ вульгарнымъ и неприличнымъ при разсказѣ о такомъ важномъ дѣлѣ, какъ взятіе города.) Джонсонъ явился съ сотней солдатъ и, увидя Жуана, воскликнулъ: "Жуанъ! Жуанъ! добрый товарищъ! Смѣлѣй за дѣло! Держу пари на Москву противъ доллара, что оба мы заслужимъ Георгіевскіе кресты!
  

ХСVIII.

   "Съ сераскиромъ расчётъ конченъ; но каменный бастіонъ ещё цѣлъ: паша держится въ нёмъ и, сидя среди нѣсколькихъ сотенъ убитыхъ, куритъ спокойно трубку, не обращая вниманія на громъ нашей и своей артиллеріи. Говорятъ, трупы нашихъ навалены кругомъ баттареи на высоту человѣческаго роста; но это не мѣшаетъ ей продолжать стрѣлять и осыпать насъ картечью, какъ переспѣлая виноградная лоза осыпаетъ землю ягодами.
  

ХСІХ.

   "И такъ -- вперёдъ! за мной!" -- "Взгляни на этого ребёнка!" возразилъ Жуанъ. "Я спасъ эту дѣвочку и не могу оставить ее на произволъ судьбы. Научи, гдѣ бы я могъ оставить её въ безопасности и тѣмъ разсѣять ея страхъ и унять горе -- и я тотчасъ пойду за тобой." Услышавъ это, Джонсонъ посмотрѣлъ вокругъ, пожалъ плечами, обдёрнулъ рукава и шейный платокъ и, наконецъ, отвѣтилъ: "Ты правъ! Бѣдное созданье! Признаюсь, я крайне затрудняюсь, что съ ней дѣлать."
  

С.

   -- "Что бы ни случилось", отвѣчалъ Жуанъ, "я не оставлю её, пока не помѣщу въ такомъ мѣстѣ, гдѣ жизнь ея будетъ въ большей безопасности, чѣмъ наша." -- "Я не поручусь за безопасность ни одного изъ насъ", возразилъ Джонсонъ: "но ты, по крайней мѣрѣ, можешь умереть со славой." -- "Я готовъ на всё", былъ отвѣтъ Жуана: "но ни за что не оставлю этого ребёнка. У него нѣтъ родителей -- и потому онъ будетъ моимъ."
  

CI.

   -- "Жуанъ! намъ некогда терять время", перебилъ его Джонсонъ. "Ребёнокъ очень, очень миль: я никогда не видалъ такихъ глазъ. Но, послушай: выбирай между славой и чувствомъ, между гордостью и сожалѣніемъ! Слышишь, какъ усиливается шумъ и крики! Ни какія оправданія не помогутъ, если городъ будетъ разграбленъ. Мнѣ было бы очень жаль идти безъ тебя, но -- видитъ Богъ -- иначе мы опоздаемъ явиться къ началу аттаки на бастіонъ."
  

CII.

   Но Жуанъ былъ непоколебимъ. Джонсонъ, любившій его по-сибему, выбралъ, наконецъ, изъ толпы приведённыхъ имъ людей нѣсколькихъ, которыхъ считалъ болѣе способными воздержаться отъ грабежа, и, поклявшись, что всѣ они будутъ разстрѣляны на другой же день, если ребёнку будетъ сдѣлано хоть малѣйшее зло, прибавилъ, что если, напротивъ, они его сберегутъ въ цѣлости и сохранности, то получатъ пятьдесятъ рублей награды,
  

CIII.

   Но считая части въ добычѣ, которая будетъ одинакова съ прочими товарищами. Тогда только Жуанъ согласился пойти за нимъ, сквозь громъ выстрѣловъ, выхватывавшихъ на каждомъ шагу людей изъ рядовъ, что, впрочемъ, не мѣшало остальнымъ съ горячностью порываться вперёдъ. Дивиться тутъ нечему! Всѣ они были согрѣты надеждой на добычу, что случается ежедневно и повсемѣстно. Нѣтъ героя, который согласился бы удовольствоваться однимъ половиннымъ жалованьемъ.
  

CIV.

   Таковы побѣды и таковы люди, если не всѣ, то, по крайней мѣрѣ, девять десятыхъ! Богу слѣдовало бы дать другое имя половинѣ существъ, которыхъ мы называемъ людьми: иначе можно подумать, что пути Его неисповѣдимы. Но вернёмся къ нашему разсказу. Одинъ храбрый татарскій ханъ или султанъ (такъ называетъ его авторъ, передъ чьей прозой смиренно преклоняются мои стихи) не хотѣлъ сдаться ни подъ какимъ предлогомъ.
  

CV.

   Окруженный своими пятью сыновьями (таковы плоды многоженства! оно родитъ воиновъ сотнями въ странахъ, гдѣ не думаютъ преслѣдовать воображаемое - преступленіе -- двоеженство), онъ ни за-что не хотѣлъ признать городъ взятымъ, пока храбрость его имѣла опорой хоть стебель сухой травы. Кого я описываю? сына Пріама, Пелея или Юпитера? Вовсе нѣтъ! просто добраго, простого, спокойнаго старика, сражавшагося въ авангардѣ съ своими пятью сыновьями.
  

CVI.

   Задача заключалась въ томъ, чтобы его! взять. Истинно храбрые люди, обыкновенно, бываютъ тронуты видомъ такихъ же храбрыхъ, постигнутыхъ бѣдою, и кончаютъ тѣмъ, что проникаются желаніемъ помочь имъ и ихъ спасти. Въ такія минуты натура ихъ становится смѣсью божественныхъ и звѣрскихъ качествъ, то обуреваемая жестокостью, подобно грознымъ волнамъ, то, наоборотъ, превращающаяся въ жалость. Какъ суровый дубъ иногда колеблется даже подъ лёгкимъ лѣтнимъ вѣтеркомъ, такъ-точно сожалѣніе овладѣваетъ иной разъ самой необузданной душою.
  

CVII.

   Старикъ никакъ не хотѣлъ быть взятымъ въ плѣнъ и на каждое подобное предложеніе отвѣчалъ тѣмъ, что укладывалъ христіанъ кучами направо и налѣво, съ упрямствомъ, достойнымъ Карла Шведскаго подъ Бендерами. Пятеро сыновей управлялись съ врагами не хуже его, такъ-что русское къ нимъ сочувствіе, наконецъ, стало менѣе нѣжнымъ, будучи добродѣтелью такого рода, которая, подобно земному терпѣнью, способна улетучиться при первомъ противорѣчіи.
  

CVIII.

   Вопреки рѣчамъ Жуана и Джонсона, истощившимъ всю свою восточную фразеологію, убѣждая его именемъ Божіимъ сражаться но такъ запальчиво, чтобъ дать имъ возможность оправдаться въ тонъ, что они пощадили такого отчаяннаго врага, старикъ рубилъ руками направо и налѣво, точно докторъ теологіи, когда онъ убѣждаетъ въ чёмъ-либо скептиковъ, и съ проклятіями наносилъ удары друзьямъ такъ же запальчиво, какъ ребёнокъ колотитъ свою кормилицу.
  

СІХ.

   Ему удалось даже ранить, хотя и легко, обоихъ -- и Жуана, и Джонсона. Почувствовавъ раны, оба кинулись разомъ на упорнаго султана -- Жуанъ со вздохомъ, а Джонсонъ съ проклятіемъ. За ними бросились въ свалку и остальные, раздраженные до послѣдней степени такою упорной настойчивостью невѣрнаго. Вся толпа обрушилась на него и на его сыновей, какъ дождь, но и они -- можно сказать -- встрѣтили ихъ, какъ встрѣчаетъ дождь песчаная равнина,
  

СХ.

   Которая, впитавъ его, остаётся сухой попрежнему. Наконецъ и они пали. Второй сынъ былъ убитъ выстрѣломъ, третій -- ударомъ сабли, четвёртый -- самый любимый изъ всѣхъ пятерыхъ -- встрѣтилъ судьбу на штыкѣ; пятый, выкормленный христіанской матерью и родившійся уродливымъ, за что былъ презираемъ почти всѣми -- встрѣтилъ смерть, пылая желаніемъ спасти отца, который стыдился, что произвёлъ его на свѣтъ.
  

СХІ.

   Старшій сынъ -- это былъ настоящій, закоренѣлый татаринъ, рьяный ненавистникъ назареевъ, какъ это подобаетъ избранному Магометомъ мученику. Онъ видѣлъ передъ собой только черноокихъ дѣвъ въ зелёныхъ покрывалахъ, готовящихъ въ раю постели для тѣхъ, которые на землѣ не приняли пощады, и которыя, однажды позволивъ себя увидѣть, подобно всякой хорошенькой дѣвушкѣ, дѣлаютъ изъ своихъ поклонниковъ, при помощи своихъ смазливыхъ рожицъ, всё, что имъ угодно.
  

CXII.

   Какъ онѣ поступили на небѣ съ юнымъ ханомъ -- я не знаю, да и не стараюсь отгадывать. Но, вѣроятно, онѣ предпочли красиваго молодого человѣка суровымъ, старымъ героямъ, въ чёмъ были совершенно правы. Вотъ, вѣроятно, причина, почему, при обзорѣ страшнаго, кроваваго поля битвы, мы всегда можемъ насчитать на одного суроваго, стараго ветерана по крайней мѣрѣ тысячу кровавыхъ труповъ молодыхъ, красивыхъ юношей.
  

CXIII.

   Гуріи, какъ извѣстно, не прочь увлекать къ себѣ недавно-женившихся мужей, прежде чѣмъ они начнутъ считать часы своей брачной жизни, и пока второй, слѣдующій за медовымъ, мѣсяцъ ещё не наступитъ, приведя съ собой печальное раскаяніе, заставляющее пожелать сдѣлаться по-прежнему холостымъ. Гуріи, надо полагать, стараются всѣми мѣрами предупредить созрѣваніе плодовъ такого непродолжительнаго цвѣта.
  

СXIV.

   Молодой ханъ, глазамъ котораго мерещились гуріи, вовсе не думалъ о прелестяхъ своихъ четырёхъ молодыхъ женъ -- и храбро порывался вперёдъ, на встрѣчу своей первой райской ночи. Хотя наша правая вѣра и смѣётся надъ этимъ, тѣмъ не менѣе, мечта о черноокихъ дѣвахъ побуждаетъ мусульманъ сражаться такъ, какъ-будто бы небо было только одно, тогда-какъ -- если вѣрить всему, что слышимъ о небѣ или адѣ -- небесъ должно быть, по крайней мѣрѣ, шесть или семь.
  

CXV.

   Глаза его были до-того увлечены воображаемымъ видѣніемъ, что, даже почувствовавъ остріё копья въ сердцѣ, онъ воскликнулъ: е Аллахъ!" и въ тотъ же мигъ увидѣлъ, какъ таинственная завѣса, скрывавшая отъ глазъ его рай, упала въ одно мгновенье и свѣтлая вѣчность, незакрытая ничѣмъ, сверкнула передъ нимъ, какъ нескончаемая заря. Пророки, гуріи, ангелы я святые явились ему въ дивномъ сіяніи -- и, вслѣдъ затѣмъ, онъ умеръ --
  

СXVI.

   Умеръ съ печатью райскаго блаженства на лицѣ. Добрый, старый ханъ, который давно уже пересталъ думать о гуріяхъ и занимался только своимъ цвѣтущимъ потомствомъ, доблестно росшимъ на его глазахъ, какъ кедры, увидѣвъ, какъ его послѣдній герой упалъ на землю, подобно подрубленному дереву, на минуту прекратилъ сраженье и вперилъ взоръ на своего убитаго -- своего перваго и послѣдняго сына.
  

СXVII.

   Солдаты, видя, что онъ опустилъ саблю, тоже прекратили бой, въ надеждѣ, что онъ согласятся сдаться; но онъ не обратилъ вниманія ни на ихъ остановку, ни на дѣлаемые ему знаки. Его сердце, казалось, порвало всякую связь съ жизнью и онъ, несодрогнувшійся до того ни разу, задрожалъ теперь, какъ тростникъ, при видѣ своихъ убитыхъ сыновей и почувствовалъ, что остался одинъ, не смотря на то, что съ собственной его жизнью было покончено точно также.
  

СXVIII.

   Но это была только минутная дрожь. Сильнымъ прыжкомъ бросился онъ прямо грудью на русское желѣзо, съ беззаботностью ночной бабочки, налетающей крыльями на огонь, въ которомъ она погибаетъ. Наткнувшись на штыки, пронзившіе его дѣтей, гораздо сильнѣе, чѣмъ было нужно, чтобъ смерть была несомнѣнна, онъ устремилъ тусклый взглядъ на своихъ сыновей и испустилъ духъ сквозь одну страшную, широкую рану.
  

СХІХ.

   Странно было видѣть, какъ эти грубые и свирѣпые солдаты, не щадившіе на своёмъ кровавомъ поприщѣ ни пола, ни возраста, были тронуты геройствомъ этого старика, когда увидѣли его лежащимъ передъ ними, среди своихъ сыновей. Ни одна слеза не выкатилась изъ ихъ воспалённыхъ, налитыхъ кровью глазъ, но, тѣмъ не менѣе, они умѣли почтить такое рѣшительное презрѣніе къ жизни.
  

СХХ.

   Но каменный бастіонъ, гдѣ главный паша спокойно оставался на своёмъ посту, продолжалъ канонаду по-прежнему. Около двадцати разъ заставлялъ онъ русскихъ отступать назадъ, отбивая приступы всего ихъ войска. Наконецъ, рѣшился онъ спросить: держится ли ещё городъ или уже взятъ? Получивъ утвердительный отвѣтъ на послѣдній вопросъ, онъ послалъ бея къ Рибасу съ утвердительнымъ же отвѣтомъ на его предложеніе о сдачѣ.
  

CXXI.

   Самъ же онъ продолжалъ сидѣть на маленькомъ коврѣ, поджавъ подъ себя ноги, и спокойно курилъ трубку среди дымящихся развалинъ. Не смотря на то, что сама Троя не видала ничего подобнаго тому, что происходило вокругъ, онъ сохранялъ свой военный стоицизмъ: казалось, ничто на свѣтѣ не могло смутить его суровой философіи. Медленно поглаживая бороду, онъ наслаждался благовоннымъ дымомъ своей трубки, какъ-будто, вмѣстѣ съ тремя бунчуками, у него было и три жизни.
  

CXXII.

   Городъ былъ взятъ и теперь было уже не важно -- сдастъ ли онъ своей бастіонъ и себя, или нѣтъ, такъ-какъ его упорное мужество не могло болѣе служить щитомъ. Измаилъ не существовалъ болѣе! Серебряный полумѣсяцъ ниспустился долу -- и вмѣсто него засіялъ пурпурный крестъ, хотя покрывавшая его кровь не была кровью искупленья. Пламя пылавшихъ улицъ, подобно лунѣ, отражалось въ лужахъ крови, этомъ морѣ убійства.
  

CXXIII.

   Всё, что умъ можетъ выдумать жестокаго, всё, что плоть наша совершаетъ дурного, всё, что мы слышали, читали или видѣли во снѣ о человѣческихъ бѣдствіяхъ, всё, что могъ бы надѣлать обезумѣвшій дьяволъ, всё, что перо можетъ описать дурного, всё, что могутъ выдумать дѣти ада или ещё худшіе, чѣмъ они, люди, позволяющіе себѣ злоупотреблять своей властью -- всё это свирѣпствовало здѣсь (какъ это бывало прежде и, конечно, будетъ послѣ).
  

СХXIV.

   Если порой и проявлялись -- то тамъ, то здѣсь -- мимолётныя черты человѣколюбія и нѣсколько истинно-благородныхъ сердецъ нарушили кровавый законъ, спасая невиннаго ребёнка, или одного-двухъ безпомощныхъ стариковъ, то что значило это въ сравненіи съ уничтоженіемъ цѣлаго города, гдѣ бились любовью тысячи сердецъ, процвѣтали тысячи привязанностей и чувствъ долга? Зѣваки Лондона и шалопаи Парижа! подумайте, что за благочестивое препровожденіе времени -- война!
  

CXXV.

   Взгляните, потерей сколькихъ жизней и сколькими преступленіями покупается удовольствіе чтенія газетъ! А если даже и это не способно васъ тронуть, то не забывайте, что подобная участь, можетъ-быть, ожидаетъ въ будущемъ и насъ. Впрочемъ, налоги, Кэстльря и государственный долгъ могутъ навести на эту мысль по крайней мѣрѣ столько-же, сколько проповѣди или риѳмы. Спросите ваше собственное сердце или прочтите современную исторію Ирландіи -- и затѣмъ попытайтесь накормить ея голодныхъ обитателей славой Веллингтона.
  

СХXVI.

   Тѣмъ не менѣе, военная слава для патріотической націи, любящей свою родину и своего короля, служитъ, предметомъ величайшихъ ликованій. Вознеси же её, Муза, на твоихъ блестящихъ крыльяхъ! Пусть жадная саранча -- раззоренье -- опустошаетъ зелёныя поля и уничтожаетъ жатвы! Истощённый голодъ никогда не приблизится къ тропу; если же Ирландія и погибаетъ отъ истощенія -- въ великомъ Георгѣ всё-таки останется девять пудовъ вѣсу.
  

СХXVII.

   Но довольно объ этомъ! Несчастный Измаилъ кончилъ своё существованіе. Несчастный городъ! Горящія башни далеко виднѣлись но теченію Дуная, струившаго свои окрашенныя кровью волны. Ужасные, пронзительные крики войны продолжали слышаться по-прежнему, но выстрѣлы становились всё рѣже. Изъ сорока тысячъ человѣкъ, защищавшихъ стѣны, нѣсколько сотъ ещё дышали; остальные -- успокоились на-вѣки.
  

СХXVIIІ.

   Въ одномъ только случаѣ русская армія заслужила полную похвалу, тѣмъ болѣе, что поступокъ, обратившій на себя общее вниманіе, вполнѣ согласовался съ современными взглядами на предметъ -- и потому заслуживаетъ быть упомянутымъ. Признаюсь, предметъ, котораго я хочу коснуться, очень деликатенъ и потому я постараюсь передать его также деликатно. Не знаю, холодное ли время года, продолжительная ли стоянка среди глубокой зимы или, наконецъ, недостатокъ въ съѣстныхъ припасахъ и отдыхѣ сдѣлали солдатъ воздержанными -- только случаевъ изнасилованія было очень мало.
  

СХХІХ.

   Они убивали много и грабили ещё больше; были, конечно -- то тамъ, то здѣсь -- отдѣльные случаи и изнасилованія, но нигдѣ не доходило до такихъ безобразій, какія случаются обыкновенно, когда берутъ городъ штурмомъ французы, эта распущеннѣйшая изъ всѣхъ націй. Какъ сказано выше, я приписываю это вліянію холодной погоды; но -- тѣмъ не менѣе -- всѣ женщины, за исключеніемъ какой-нибудь сотни, остались невинными, какъ были.
  

CXXX.

   Нѣсколько прискорбныхъ недоразумѣній, правда, случилось въ темнотѣ, но это доказывало только отсутствіе фонарей или хорошаго вкуса. Впрочемъ, и дымъ былъ такъ густъ, что трудно было отличить врага отъ друга. Такіе случаи, происходящіе отъ поспѣшности, бываютъ иногда и при свѣтѣ, который, казалось бы, долженъ былъ гарантировать почтенную добродѣтель. Шесть или семь старыхъ дѣвъ, лѣтъ семидесяти, были лишены невинности столькими же гренадерами.
  

СХХХІ.

   Словомъ, воздержанность солдатъ была до-того необыкновенна, что даже заставила разочароваться нѣсколько десятковъ особъ, давно уже томившихся состояніемъ благочестиваго дѣвства и рѣшившихся съ покорностью перенести ожидавшій ихъ крестъ (тѣмъ болѣе, что виноватой въ этомъ случаѣ осталась бы одна судьба). Словомъ, каждая изъ нихъ была вполнѣ готова заключить римско-сабинскій бракъ, безъ всякихъ издержекъ на его совершеніе.
  

СХХХІІ.

   Раздалось даже нѣсколько голосовъ вдовъ, лѣтъ подъ сорокъ -- птичекъ, давно сидѣвшихъ въ клѣткахъ -- спрашивавшихъ съ изумленіемъ, среди царствовавшей вокругъ сумятицы: "чего же это не начинаютъ насиловать?" Но когда жажда крови и грабежа господствуетъ, бываетъ, обыкновенно, мало охоты къ совершенію болѣе утончённыхъ грѣховъ. Успѣли ли эти особы уберечь себя или нѣтъ -- покрыто мракомъ неизвѣстности. Я, по крайней мѣрѣ, надѣюсь, что успѣли.
  

CXXXIII.

   И такъ, Суворовъ, этотъ достойный соперникъ Тимура или Чингисхана, остался побѣдителемъ. Едва громъ пушекъ нѣсколько стахъ, онъ, въ виду мечетей и домовъ, пылавшихъ въ его глазахъ, какъ солома, написалъ окровавленной рукой свою первую депешу, приводимую здѣсь буквально: "Слава Господу и императрицѣ -- Измаилъ взятъ!"
  

CXXXIV.

   По моему мнѣнію, это были самыя ужасныя слова, когда-либо начертанныя рукою или перомъ, со времени появленія надписи: "Мани-Ѳакелъ-Фаресъ" {Огненныя слова, явившіяся Валтасару во время пира и объяснённыя Даніиломъ.}. Хотя я и плохой богословъ, тѣмъ не менѣе я позволю себѣ замѣтить, что Даніилъ, прочтя строгое, краткое и величавое изреченіе Бога, по крайней мѣрѣ не шутилъ надъ судьбой націи, тогда какъ русскій острякъ, подобно Нерону, сочинялъ стихи въ виду пылавшаго города.
  

CXXXV.

   Написавъ эту сѣверную мелодію, онъ положилъ её на музыку съ акомпаниментомъ стоновъ и вздоховъ -- музыку, которая бываетъ непродолжительна, но врядъ ли кѣмъ-нибудь и когда-нибудь позабывается. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .О вы, дѣти нашихъ дѣтей! Не забывайте, что мы старались вамъ показать, какія дѣлались вещи прежде, чѣмъ міръ сталъ свободенъ!
  

СХХXVI.

   Мы не дождёмся этого времени; по вы его дождётесь. Зная, что тогда, среди ликованій, вы не захотите вѣрить въ возможность совершившихся прежде дѣлъ, я рѣшился вамъ ихъ описать, хотя въ сущности желалъ бы отъ души, чтобъ о нихъ изгладилась и самая память. Но если разсказъ о нихъ дойдётъ до насъ, то -- презирайте ихъ, презирайте болѣе, чѣмъ первобытныхъ дикарей, расписывавшихъ своё тѣло, но только не кровью!
  

СХХXVII.-- СХХXVIII.

   Читатель, я сдержалъ своё слово по крайней мѣрѣ на столько, на сколько обѣщалъ это въ первой пѣснѣ. Ты видѣлъ описаніе любви, бури, путешествія, войны -- и видѣлъ всё это исполненнымъ съ величайшимъ стараніемъ и вполнѣ эпично, если только голая правда имѣетъ право на подобный эпитетъ. Во всякомъ случаѣ, я отклонялся отъ нея гораздо меньше, чѣмъ мои предшественники. Хотя пѣсни мои безъискусственны, но, порой, Ѳебъ и меня ссужаетъ своими струнами,
  

CXXXIX.

   При помощи которыхъ мнѣ удаётся и поиграть, и пошалить, и позабавиться. Я могъ бы вамъ разсказать, что ожидаетъ впереди героя этой большой поэтической загадки, но теперь, утомлённый разрушеніемъ стѣнъ Измаила, я предпочитаю отдохнуть и прервать нить моего повѣствованія на то время, пока Жуанъ ѣдетъ, посланный курьеромъ съ депешей, которой съ нетерпѣніемъ ожидаетъ весь Петербургъ.
  

CXL.

   Этой высокой чести былъ онъ удостоенъ за-то, что умѣлъ показать себя храбрымъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, человѣколюбимымъ. Послѣднее качество люди очень цѣнятъ въ минуты отдыха, послѣ ряда жестокостей, свершонныхъ во имя тщеславія. Спасеніемъ маленькой плѣнницы, среди дикой рѣзни, заслужилъ онъ все общее сочувствіе, и я думаю даже, что поступкомъ этимъ гордился онъ болѣе, чѣмъ полученнымъ имъ новымъ орденомъ святого Владиміра.
  

CXLI.

   Мусульманская сирота, не имѣя ни дома, ни родныхъ, ни надежды въ будущемъ, поѣхала вмѣстѣ съ своимъ благодѣтелемъ. Семья ея, подобно злополучной семьѣ Гектора, погибла или въ полѣ, или подъ стѣнами. Самый городъ, въ которомъ она родилась, превратился въ одинъ призракъ того, чѣмъ былъ прежде. Призывъ муэззиновъ къ молитвѣ умолкъ. Жуанъ прослезился и далъ торжественный обѣтъ охранять ребёнка, который и исполнилъ въ точности.
  

ПѢСНЬ ДЕВЯТАЯ.

I.

   О, Веллингтонъ! (или -- Villain-ton {Такъ называетъ его Беранже:
   Faut qu'lord Villainton ait tout pris,
   N'у а plus d'argent dans c'gueux de Paris.}, такъ-какъ на языкѣ славы имя это можетъ произноситься двумя способами. Франція, не будучи въ силахъ побѣдить славнаго имени, сдѣлала изъ него шуточный каламбуръ; французы -- побѣждённые или побѣдители -- не перестаютъ острить.) И такъ, Веллингтонъ, ты заслужилъ много пожизненныхъ пенсій и славы, и еслибы кто-нибудь осмѣлился её отрицать, то всё возстало бы съ громовымъ словомъ: снѣгъ!" {Игра словъ. Въ текстѣ стоитъ слово "Nay" (нѣтъ); въ выноскѣ же Бапрозъ замѣчаетъ: "не должно ли читать Ней (Ney)?" Это намёкъ на убійство маршала Нея но приговору палаты пэровъ, не смотря на то, что капитуляція была подписана герцогомъ Веллингтономъ и маршаломъ Даву.}
  

II.

   Тѣмъ не менѣе, я всё-таки не думаю, что ты поступилъ хорошо относительно Киннэрда {Лордъ Киннэрдъ былъ большимъ поклонникомъ Наполеона, вслѣдствіе чего получилъ въ 1816 году приказаніе выѣхать изъ Франціи. Впослѣдствіи онъ былъ замѣшанъ въ заговорѣ на жизнь герцога Веллингтона, вмѣстѣ съ нѣкоимъ Маринетомъ, который былъ, однако, оправдавъ судомъ присяжныхъ.}, въ дѣлѣ Маринета. Дѣло это, во всякомъ случаѣ, нехорошее и, вмѣстѣ съ кое-какими другими мелочами, оно никакъ не украситъ твоей гробницы въ старомъ Вестминстерскомъ аббатствѣ. Впрочемъ, о такихъ вещахъ не стоитъ говорить, такъ-какъ подобныя сплетня хороши только за чайнымъ столикомъ. Хотя твои года близятся уже къ точкѣ замерзанія -- ты всё-таки ещё смотришь молодымъ героемъ!
  

III.

   Хотя Британія обязана тебѣ очень многимъ (за что и платитъ съ лихвой), тѣмъ но менѣе вся Европа должна благодарить тебя ещё болѣе. Ты починилъ надломленный костыль легитимизма, ставшій въ наше время уже не такой надежной опорой, какой бывалъ прежде. Испанія, Франція и Голландія почувствовали хорошо твоё искусство возстановлять, а Ватерло сдѣлало твоимъ должникомъ весь міръ. Мнѣ бы хотѣлось, чтобы пѣвцы воспѣли его немного получше.
  

IV.

   Ты безспорно "величайшій изъ головорѣзовъ" {Слова Макбета, обращённыя къ одному изъ убійцъ Ванко. ("Макбетъ", дѣйствіе III, сцена IV.)}. Это -- слова Шекспира и ими обижаться нечего. Война есть искусство раскраивать головы и перерѣзывать горла, не смотря на то, что дѣянія ея оправдываются закономъ. Если ты точно совершилъ великое дѣло, то судъ надъ нимъ принадлежитъ міру, а отнюдь не его властителямъ. Что же до меня, то мнѣ хотѣлось бы спросить: кто кромѣ тебя и твоего кружка выигралъ что-нибудь отъ Ватерло?
  

V.

   Я не льстецъ -- а ты пресытился лестью отъ головы до пятокъ. Говорятъ, будто ты её любишь. Не мудрено! Тотъ, кто провёлъ всю жизнь въ битвахъ и приступахъ, долженъ, наконецъ, немного устать отъ вѣчнаго грома и -- понятно -- начинаетъ глотать лесть охотнѣй, чѣмъ сатиру. Похвала за всякую даже случайную удачу будетъ ему непремѣнно нравиться, а тѣмъ болѣе когда его станутъ звать "спасителемъ націй", хотя ещё не спасённыхъ, и "освободителемъ Европы", пока ещё порабощённой.
  

VI.

   Я кончилъ. Теперь отправляйся обѣдать на своёмъ сервизѣ, подаренномъ тебѣ Бразильскимъ императоромъ, да не забудь выслать кусокъ-другой отъ твоего роскошнаго стола въ подачку часовому, поставленному у твоихъ воротъ: вѣдь онъ сражался тоже, но никогда не ѣлъ такъ хорошо, какъ ты. Конечно, ты заслужилъ свой паёкъ, но вѣдь не мѣшало бы и тебѣ отдать что-нибудь націи обратно.
  

VII.

   Я вовсе не желаю относиться къ тебѣ критически. Такой великій человѣкъ, какъ ты, герцогъ, выше всякой критики; а римскіе нравы времёнъ Цинцината мало вяжутся съ фактами современной исторіи. Хотя, какъ ирландецъ, ты любишь картофель, но изъ этого ещё не слѣдуетъ, чтобы ты могъ заниматься его воздѣлываніемъ. Пол-милліона фунтовъ, заплаченныхъ за твою сабинскую ферму, право, слишкомъ большая сумма, не во гнѣвъ будь сказано твоей милости.
  

VIII.

   Великіе люди никогда не дорожили великими наградами. Эпаминондъ спасъ Ѳивы и умеръ, не оставивъ на что себя похоронить. Георгъ Вашингтонъ не получилъ ничего, кромѣ благодарностей, если не считать незапятнанную славу освободителя своего отечества, что удаётся пріобрѣсть немногимъ. Питтъ, этотъ министръ съ великой душой, можетъ также гордиться тѣмъ, что раззорилъ Великобританію совершенно безкорыстно.
  

IX.

   Ни одному смертному, исключая Наполеона, не представлялось столько случаевъ къ совершенію добрыхъ дѣлъ, и ни одинъ не сдѣлалъ ихъ такъ мало, какъ ты. Ты могъ бы освободить павшую Европу отъ ига тирановъ и заслужить благословенія отъ одного ея берега до другого. А теперь -- что твоя слава? Не хочешь ли, чтобъ Муза затянула ей гимнъ? Теперь, когда первые крики восторга черни затихли, ты лучше прислушайся къ воплю голодныхъ, взгляни на міръ -- и прокляни свои побѣды!
  

X.

   Такъ-какъ эти пѣсни посвящены описанію военныхъ подвиговъ, то чуждая лести Муза адресуется къ тебѣ съ изложеніемъ истинъ, которыхъ ты не найдёшь въ газетахъ; но истины эти тѣмъ не менѣе слѣдуетъ сдѣлать извѣстными даромъ всей этой толпѣ наёмниковъ, питающихся кровью и долгами страны. Ты свершилъ великія дѣла; но, не будучи самъ великъ духомъ, не свершилъ величайшаго изъ нихъ -- и погубилъ человѣчество.
  

XI.

   Смерть смѣётся... (Подумайте объ этомъ скелетѣ, подъ видомъ котораго люди изображаютъ невѣдомую тайну, скрывающую отъ насъ прошедшее, подобно тому, какъ горизонтъ скрываетъ солнце единственно затѣмъ, чтобы оно возстало съ новымъ блескомъ въ иной странѣ.) Смерть смѣётся надъ всѣмъ, что заставляетъ насъ плакать. Взгляните на это всемірное страшилище, чей страшный мечъ вселяетъ ужасъ во всё живущее, даже не будучи вынутъ изъ ноженъ! Смотрите, какъ его безгубый ротъ осклабляется безъ дыханья!
  

XII.

   Смотрите, какъ оно презрительно смѣётся надъ всѣми вами, тогда-какъ оно само было недавно тѣмъ же, что вы теперь. Улыбку его нельзя назвать простирающейся отъ уха до уха, потому-что кусковъ мяса, называемыхъ ушами, у него нѣтъ. Старый скелетъ давно пересталъ слышать, но всё ещё продолжаетъ улыбаться, и когда -- рано или поздно -- срываетъ онъ съ людей ихъ кожу, бѣлую, чёрную или мѣдно-красную, вмѣстѣ съ мясомъ (этимъ самымъ драгоцѣннымъ для насъ платьемъ, въ сравненіи со всѣми, какія шьётъ намъ портной) -- его старыя кости образуютъ гримасу.
  

XIII.

   И такъ -- смерть смѣётся: печальное веселье, по оно существуетъ. Почему бы, казалось, жизни не послѣдовать, въ этомъ случаѣ, примѣру своей властительницы и не попрать со смѣхомъ ногами всѣ наши призрачныя блага, ежедневно возникающія на поверхности жизни, какъ пузыри на поверхности океана, гораздо менѣе пространнаго, чѣмъ вѣчный потопъ, поглощающій солнца, какъ ихъ лучи, міры -- какъ простые атомы, годы -- какъ часы?
  

XIV.

   "Быть или не быть?-- вотъ въ чёмъ вопросъ", сказалъ Шекспиръ, входящій нынче въ большую моду. Я не Александръ, не Гефестіонъ; я никогда не гонялся за несущественной славой -- и ни за что не соглашусь промѣнять исправное пищевареніе на рака въ желудкѣ, которымъ страдалъ Бонапартъ {Наполеонъ умеръ отъ рака въ желудкѣ.}. Еслибъ я даже могъ, при помощи пятидесяти побѣдъ, достичь славы или позора, то какую пользу принесло бы мнѣ великое имя, не имѣй я здороваго желудка?
  

XV.

   "О dura ilia messorum!" {Горацій.} -- "О здоровыя внутренности земледѣльцевъ!" Я перевёлъ эту фразу въ интересѣ тѣхъ, которые знакомы съ разстройствомъ желудка -- этимъ мученьемъ, при которомъ, кажется, проливается сквозь вашу печень весь Стиксъ. Потъ земледѣльца стоитъ помѣстья его господина. Одинъ трудится для насущнаго хлѣба, другой изъ кожи лѣзетъ вонъ, чтобъ получить больше доходу; въ результатѣ же счастливѣйшимъ оказывается тотъ, который лучше спитъ.
  

XVI.

   "Быть или не быть?" -- прежде чѣмъ рѣшить этотъ вопросъ, я желалъ бы узнать, что значитъ -- быть? Мы разсуждаемъ очень широко и глубоко, и если видимъ что-нибудь, то уже воображаемъ, будто видимъ всё. Что касается меня, то я не люблю склоняться рѣшительно на которую нибудь сторону до-тѣхъ-поръ, пока не изучу хорошо обѣихъ. Мнѣ иногда кажется, что жизнь -- смерть, а вовсе не простой актъ дыханья.
  

XVII.

   "Que sais-je" -- было девизомъ Монтэня, также какъ и первыхъ академиковъ. Мысль, что всѣ человѣческія познанія сомнительны, стала одной изъ любимѣйшихъ аксіомъ. Увѣренность не существуетъ -- это также вѣрно, какъ любое изъ условій человѣческаго существованія. Мы такъ мало знаемъ о томъ, что мы такое въ этомъ мірѣ, что я сомнѣваюсь даже, точно ли самое сомнѣнье есть то, что мы называемъ этимъ именемъ.
  

XVIII.

   Можетъ-быть, плаванье вмѣстѣ съ Пиррономъ {Томимый нерѣшительностью, Пирронъ сомнѣвался во всёмъ, никогда не дѣлалъ заключенія и какъ бы тщательно ни изслѣдовалъ фактъ, всётаки кончалъ тѣмъ, что сомнѣвался въ его достовѣрности.} по морю размышленіи пріятно; но что, если излишне-поднятые паруса опрокинутъ лодку? Наши мудрецы, вообще, не великіе знатоки въ плаваньи, а долгое плаванье, по пучинамъ мысли, можетъ утомить. Тихое, неглубокое пристанище возлѣ берега, гдѣ можно остановиться и сбирать красивыя раковины -- вотъ что нравится благоразумнымъ пловцамъ.
  

XIX.

   "Но небо", говоритъ Кассіо, "распростёрто надо всѣмъ! Перестанемъ же объ этомъ говорить и прочтёмъ лучше наши молитвы" {Въ "Отелло" Шекспира. (Дѣйствіе II, сцена III.)}.-- Мы должны заботиться о спасеніи нашихъ душъ съ-тѣхъ-поръ, какъ Ева, сдѣлавъ неосторожный шагъ, вовлекла въ паденіе Адама, увлекшаго вслѣдъ за собой въ могилу всё человѣчество, не говоря уже о рыбахъ, четвероногихъ и птицахъ. Говорятъ, что судьба предопредѣляетъ погибель даже ничтожнаго воробья {Слова Гамлета (дѣйствіе V, сцена II): "Я смѣюсь надъ предчувствіями: и воробей не погибнетъ безъ воли Провидѣнія". ("Шекспиръ", изд. Гербеля, т. III, стр. 272.)}, хотя мы ничего не знаемъ о его винѣ. Вѣроятно, онъ сидѣлъ на вѣткахъ того дерева, которое такъ заинтересовало Еву.
  

XX.

   О, вы, безсмертные боги! повѣдайте, что такое теогонія? или ты, смертный человѣкъ, разрѣши, въ чёмъ суть филантропіи? Наконецъ, ты, міръ -- настоящій и будущій -- скажи, что такое космогонія? Нѣкоторые люди обвиняли меня въ мизантропіи, тогда-такъ я знаю объ этомъ предметѣ не болѣе, чѣмъ доска краснаго дерева, образующая покрышку моего пюпитра. Ликантропія {Ликантропія -- извѣстнаго рода умопомѣшательство, превращающее людей въ бѣшеныхъ животныхъ.} -- другое дѣло! ту я понимаю, потому-что видѣлъ своими глазами, какъ люди легко дѣлаются волками, даже не превращаясь въ нихъ.
  

XXI.

   Меня, самаго кроткаго и тихаго смертнаго, подобнаго Моисею или Меланхтону, никогда недѣлавшаго что-нибудь очень дурное и всегда склоннаго къ терпимости (хотя, правда, иногда и увлекавшагося стремленіями тѣла и души), зовутъ они мизантропомъ! Всё это, впрочемъ, происходитъ оттого, что ненавидятъ меня они, а никакъ не я ихъ -- а потому и остановимся на этомъ.
  

XXII.

   И такъ, будемъ продолжать нашу прекрасную поэму, такъ-какъ я рѣшительно того мнѣнія, что она хороша, какъ по содержанію, такъ и по вступленію, хотя -- какъ то, такъ и другое -- до-сихъ-поръ ещё весьма мало поняты. Тѣмъ не менѣе я надѣюсь, что рано или поздно правда возьмётъ своё и явится глазамъ міра въ полномъ блескѣ. До того же времени, мнѣ поневолѣ приходится одному наслаждаться ея красотами и дѣлить ея изгнаніе.
  

XXIII.

   Герой нашъ (надѣюсь и вашъ, благосклонный читатель) былъ оставленъ нами на дорогѣ въ столицу невѣждъ, цивилизованныхъ безсмертнымъ Петромъ и оказавшихся при нёмъ болѣе храбрыми, чѣмъ умными. И знаю, что его великая монархія теперь въ ходу, и ей льстилъ даже Вольтеръ, о чёмъ я очень сожалѣю. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  

XXIV.

   Я веду войну на словахъ (а если представится случай, то буду вести и на дѣлѣ) съ тѣми, которые воюютъ противъ мысли. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Не знаю, которая сторона побѣдитъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  

XXV.

   Это не потому, чтобы я хотѣлъ льстить народамъ: на это и безъ меня найдётся довольно демагоговъ, ни во что не вѣрующихъ и готовыхъ сломать всѣ колокольни, чтобъ воздвигнуть вмѣсто нихъ какія-нибудь глупости собственнаго изобрѣтенія. Я не знаю -- сѣютъ ли они безвѣріе затѣмъ, чтобъ доставить жатву аду, какъ учитъ этому довольно-строгій христіанскій догматъ, но я просто хочу, чтобъ люди были свободны отъ власти черни. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  

XXVI.

   Высказавшись такимъ образомъ противъ всякихъ партій, я естественно вооружу противъ себя ихъ всѣ. Что жь? пусть будетъ такъ! Если я рѣшаюсь плыть противъ вѣтра, то, значитъ, слова мои дѣйствительно искренни. Тотъ, кому нечего терять -- не будетъ притворяться; кто не желаетъ ни связывать кого-либо, ни быть связаннымъ самъ, можетъ свободно распространяться о всёмъ. Я буду поступать такимъ образомъ и никогда не присоединю своего голоса къ завыванью шакаловъ рабства.
  

XXVII.

   Оно вѣрно -- это сравненіе съ шакалами! {"Въ Греціи я нигдѣ не видѣлъ и по слышалъ этихъ животныхъ, тогда какъ въ Эфесѣ я ихъ видѣлъ и слышалъ сотнями".-- Байронъ.} Я слышалъ, какъ они выли по ночамъ въ эфесскихъ развалинахъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .И всё-таки бѣдные шакалы (въ качествѣ умныхъ помощниковъ смѣлаго льва) далеко не такъ жалки, какъ эти презрѣнныя насѣкомыя человѣческаго рода, работающія для пауковъ.
  

XXVIII.

   О, поднимите только руку -- и вы разрушите разомъ ихъ паутину! Тогда сдѣлаются безвредными и ихъ ядъ, и ихъ клещи. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Паутина этихъ тарантуловъ будетъ рости съ каждымъ днёмъ, пока вы но рѣшитесь её порвать. До-сихъ-поръ только шпанская муха и аттическая пчела употребляли серьёзно свое жало затѣмъ, чтобъ освободиться.
  

XXIX.

   Донъ-Жуанъ, отличившійся въ послѣдней битвѣ, оставленъ былъ нами на дорогѣ съ депешами, въ которыхъ говорилось о пролитой крови такъ же хладнокровно, какъ мы говоримъ о пролившейся водѣ. Разсказъ о трупахъ, наваленныхъ, какъ солома, по улицамъ разрушеннаго города, могъ занять вниманіе тѣхъ, которые смотрѣли на борьбу между націями, какъ на пѣтушій бой, заботясь только, чтобъ свои пѣтухи остались цѣлы.
  

XXX.

   Жуанъ мчался въ кибиткѣ (отвратительномъ экипажѣ, безъ рессоръ, который, при дурной дорогѣ, не оставляетъ въ цѣлости ни одной кости). Онъ мечталъ о славѣ, рыцарствѣ, орденахъ, государяхъ, о всёмъ, что онъ сдѣлалъ -- и искренно желалъ, чтобъ почтовыя лошади имѣли крылья Пегаса, или -- по крайней мѣрѣ -- чтобы кибитка была снабжена пуховыми подушками, когда приходится скакать въ ней по дурнымъ дорогамъ.
  

XXXI.

   При каждомъ толчкѣ -- а ихъ было не мало -- онъ смотрѣлъ на свою маленькую спутницу и искренно желалъ, чтобъ она менѣе его страдала при ѣздѣ по этой большой дорогѣ, покрытой корнями и камнями и предоставленной попеченіямъ одной благой природы, которая, какъ извѣстно, очень плохой мостовщикъ и не допускаетъ плаванія по своимъ каналамъ въ странѣ, гдѣ одинъ Богъ владѣетъ ещё землями, водами, рыбными ловлями и вообще всѣми статьями фермерства.
  

ХXXII.

   Онъ, по крайней мѣрѣ, не платитъ пошлины и имѣетъ полное право назваться первымъ изъ фермеровъ-джентльменовъ -- расы совершенно исчезнувшей съ тѣхъ поръ, какъ исчезли доходы и джентльмены оказались повергнутыми въ самое печальное положеніе. Фермеры не могутъ возстановить Цереру, павшую вмѣстѣ съ Бонапартомъ. Странныя мысли приходятъ въ голову, когда видишь императора, павшаго вмѣстѣ съ овсомъ!
  

XXXIII.

   Жуанъ смотрѣлъ съ любовью на милаго ребёнка, спасённаго имъ отъ смерти. Какой трофей! О вы, воздвигающіе себѣ памятники, обагрённые человѣческой кровью подобно Шахъ-Надиру {Надиръ-Шахъ, одинъ изъ примѣчательнѣйшихъ государей новой Персіи, былъ убитъ заговорщиками (4 іюля 1847 года) за свои деспотическія дѣйствія, происходившія отъ несваренія желудка, что приводило его въ ярость, близкую къ сумасшествію.}, этому страдавшему запоромъ повелителю персовъ, превратившему въ пустыню Индустанъ, едва оставившему Великому Моголу одну чашку кофе, для утоленія его горестей и -- въ концѣ концовъ -- погибшему за свои грѣхи вслѣдствіе того, что желудокъ его не могъ переварить обѣда.
  

XXXIV.

   И такъ -- о, вы! о, мы! о, онъ или о, она! подумайте, что спасти одну жизнь, особенно когда она молода и прекрасна, заслуживаетъ больше похвалы, чѣмъ возрастить самые свѣжіе зелёные лавры на почвѣ, утучнённой человѣческими трупами, даже въ томъ случаѣ, если лавры эти возвеличены всевозможными похвалами, какъ въ пѣсняхъ, такъ и въ повѣствованіяхъ. Какъ бы ни воспѣвалась слава на всевозможныхъ арфахъ, если къ этому хору не присоединяется сердечный голосъ вашей собственной совѣсти, то такая слава -- не болѣе, какъ пустой звукъ.
  

XXXV.

   О вы, великіе, просвѣщённые, объёмистые авторы! и вы, милліонъ обыкновенныхъ писакъ, чьи памфлеты, сочиненія и газеты насъ просвѣщаютъ! обращаюсь къ вамъ всѣмъ безъ разбора: платятъ ли вамъ правительства зато, чтобъ вы доказывали, будто публичный долгъ васъ не тяготитъ или, наоборотъ, вы кормитесь отъ вашихъ народныхъ листковъ, печатая въ нихъ, что половина госуда изъ шелковой или другой какой либо матеріи. (См. Voyage en Espagne par Th. Gauthier.)
   (22) Мешты -- родъ женскихъ туфлей на Востокѣ
   (23) Въ подлинникѣ; Haidée (произносится -- Гаиди). Мы придержались правописанія греческаго, нашедши это имя Χὰηδή (Хаиди) въ одной ромейской пѣснѣ, которая въ большомъ ходу, у молодыхъ Аѳинянокъ всѣхъ сословій, и начинается такъ:
   "Μπενω μες'τσ'περιβόλι
   Ω'ραιότατη χάηδή, κ"
   Крайне жалѣемъ одного, что не удалось намъ сохранить настоящаго произношенія, съ удареніемъ на послѣднемъ слогѣ; впрочемъ, и сами Греки произносятъ это имя такъ, что трудно отличить Хайде отъ Хаиди; буква X, притомъ, должна здѣсь звучать, какъ можно,-- мягче, т. е. между Х и Г, или почти какъ латинское Н.
   (24) Нусъ (νους), греческое слово; значитъ: благоразуміе.
   (25) "Въ Тульской Губерніи, на Петровъ день, за часъ до разсвѣта, крестьяне и крестьянки въ праздничныхъ нарядахъ собираются на холмъ караулить Солнце, {См. Путешествіе отъ Тріеста до С. Петербурга В. Броневскаго. М. 1828.} которое, по ихъ мнѣнію, согласному съ мнѣніемъ Испанцевъ, {См. 7Edda Saemundina. Тоm. III.} на своемъ восходѣ играетъ, такъ, какъ и въ Свѣтлое Воскресеніе!"
   (См. М. П. Снегирева: "Русскіе простонарод. праздники, и проч." М. 1837. вып. I.)
   Такое же повѣрье, какъ слышали, существуетъ и на Востокѣ.
   (26) Рембрандтъ Ванъ Ринъ (род. 1606--1688) -- учитель Жераръ-Дова и отличный историческій живописецъ по части -- колорита и освѣщенія.
   (См. Краткое руководство къ познанію искусствъ, сост. В. Лангеромъ. С. П. б. 1841, стр. 252J.
   (27) Въ 1748 г., Франклинъ помѣстилъ, въ одномъ Парижскомъ Журналѣ, преостроумную статейку о выгодахъ вставать рано, разсматривая это съ экономической точки: онъ высчиталъ, что, въ одномъ Парижѣ, можно бы сдѣлать экономіи на 96,000,000, въ годъ, неупотребляя другихъ свѣчъ, кромѣ -- солнца!

(См. Hill.)

   (28) Привычка, ложиться рано спать и вставать тоже рано, почитается -- лучшимъ средствомъ для сбереженія здоровья и вѣрнымъ залогомъ долгой жизни; даже многія поговорки освятили это вѣрованіе, и когда спросить стариковъ, какой системы они держались, что живутъ такъ долго, то непремѣнно они отвѣтятъ, безъ запинки: "рано ложиться и вставать!" (См. Sir John Sinclair).
   (29) Шалвары,-- широкое исподнее платье у восточныхъ народовъ.
   (30) "Въ концѣ XVII столѣтія, училища въ Константинополѣ, Смирнѣ, Янинѣ и другихъ Греческихъ городахъ, получили новое преобразованіе и были управляемы людьми знающими. Новогреческій (Ромейскій) языкъ сдѣлался книжнымъ."
   (См. Записки Полковника Вутье, пер. О. Сомова. Ч. 1 cm. VII).
   (31) Доктора не всѣ согласны насчетъ этого вывода; даже Овидій, который могъ бы быть авторитетомъ въ этомъ отношеніи, сказалъ:
  
   "Et Venus in vinis, ignis in igne fuit!"
  
   (32) Стихъ изъ Бахчисарайскаго Фонтана, А. С. Пушкина.... Да проститъ намъ эту невольную кражу тѣнь незабвеннаго поэта!
   (33) Іо -- дочь Инаха, одна изъ соперницъ Юноны; преслѣдуемая ревностію этой богини, она была превращена Юпитеромъ въ корову, и находилась подъ стражею стоглазаго Аргуса, отъ котораго освободилъ ее Меркурій, усыпивъ его сначала, звуками Аполлоновой лиры, и потомъ убивъ его -- спящаго; такъ гласитъ древняя Миѳологія!
   (34) Это -- Хіо, иначе, Хіось (Χιος) одинъ изъ острововъ греческаго Архипелага; мы придержались правописанія, принятаго въ нашихъ Географіяхъ и Атласахъ, гдѣ, впрочемъ, неправильно называютъ этотъ островъ -- Сціо; тѣмъ болѣе, что, въ греческомъ алфавитѣ, нѣтъ и вовсе -- буквы: "Ц"!...
   (35) Пожилая гувернантка или надзирательница.
   (36) Извѣстно, что морская вода бываетъ различныхъ цвѣтовъ: такъ въ Атлантическомъ Океанѣ, омывающемъ берега Франціи, Голландіи и Германіи, кажется она темнозеленою; въ Средиземномъ морѣ и на большихъ широтахъ, особенно во время тиши,-- голубою; въ Гвинейскомъ заливѣ -- бѣлою; у береговъ Калифорніи,-- красноватою; у Мальдивскихъ острововъ,-- черною, какъ и въ черномъ морѣ, несправедливости заслуживающемъ это наименованіе по своему цвѣту, у береговъ полуденной Россіи.-- Но есть еще, особенно въ жаркихъ полосахъ, моря фосфорическія... иногда вся поверхность такихъ морей -- какъ бы пылаетъ въ огнѣ; иногда, только мѣстами, разливается по нимъ фосфорическій свѣтъ: каждый ударь весла, каждое движеніе челнока или корабля, сопровождается тамъ мгновеннымъ блескомъ, подобнымъ блеску молніи...
  
   "Flush'd the dipt oars, and sparkling with the stroke,
   Around the waves' phosphoric brightness broke*."
   ' См. Corsair. Cant. I. st. XVII.
  
   Впрочемъ, это дивное явленіе бываетъ замѣтно, разумѣется, только -- по ночамъ.
   (37) Въ подлинникѣ;
   "Thal Spring-dew of the spirit! the heart's rain!"
   (См. Cant. II. oct. CLXXVIII.)
   (38) Сталактиты -- каменистые натеки (concretion), которые образуются, на сводахъ подземелій, въ видѣ ледяныхъ сосулекъ, висящихъ зимою съ кровель на домахъ.
   (39) "Fruit -- плодъ, овощъ!
   (См. Nouveau Dictionnaire, etc. par А. Oldecop. tom. 1.)
   (40) Виноваты! выраженіе.: "очагъ горючей глыбы!" покажется, конечно, слишкомъ смѣлымъ и дикимъ.... но мы хотѣли, этою фразою, сокращенно выразить мысль Британскаго Поэта, который, сказавъ: что человѣческое тѣло составлено изъ "горючаго праха или вещества" (flesh is form'd of ficry dust!) {См. Cant II. oct. CCXII.}. Переходитъ потомъ къ "сердцу и печени" и, назвавъ послѣднюю "лазаретомъ желчи", заключаетъ,-- что изъ этаго очага, или центра, происходятъ всѣ наши бѣдствія, подобно землетрясеніямъ, происходящимъ отъ сокровеннаго или центральнаго огня! Вотъ и подлинникъ, если хотите:
  
   "The liver is the lazaret of bile,
   But very rarely execules its function,
   For the first passion stays there such а while,
   That all the rest creep in and form а junction,
   Like knols of vipers on а dunghill's soil,
   Rage, fear, hate, jcalousy, revenge, compunction,
   So that all mischiefs spring up from this entrail,
   Like earthquakes from the hidden fire call'd "central."
   (См. Don Juan, Cant. II. oct. CCXV.)
  

ПРИМѢЧАНІЯ
къ
ГЛАВѢ ТРЕТЬЕЙ.

   (1) Л. Байронъ очень любилъ нападать на брачныя узы, опираясь, можетъ быть, на нѣсколькихъ грустныхъ Фактахъ, что нѣкоторые изъ великихъ поэтовъ, какъ Данте {Данте, въ поэмѣ своей: "Адъ" называетъ свою жену, Джемму (Gemma) -- жестокою женою, по ея дѣйствительно жестокому нраву, который и былъ источникомъ невыносимѣйшихъ страданій несчастнаго поэта-супруга. За то уже и заклеймилъ онъ память своей жестокой половины -- жестокимъ стихомъ,
   "La fiera moglie più ch'altra mi nuoce!"}, Мильтонъ {Мильтонъ -- тоже не могъ похвастать своею нѣжною супругою, которая, въ первый мѣсяцъ послѣ свадьбы, бѣжала отъ него!}, Шекспиръ {Шекспиръ женатъ былъ на Іоаннѣ Гетвай (Hathavay) дворянкѣ изъ весьма небѣдной фамиліи; но она, подаривъ его только -- двумя дочерьми и сыномъ, не понимала величія души его и, поэтому, различествовала съ нимъ во всѣхъ отношеніяхъ характера. (См. жизнь Вилльяма Шекспира. М. 1840.)} и много другихъ, какъ, наконецъ, и онъ самъ,-- не были счастливы въ супружескомъ быту: изъ этого родилась даже довольно ложная идея, будто поэтъ не можетъ быть счастливымъ супругомъ.... Все зависитъ отъ самого человѣка, т. е. отъ его нравственной организаціи! Поэтому-то, нераздѣляя такого чистаго софизма многихъ, какъ и невыгодныхъ мыслей самого Л. Байрона о супружествѣ вообще, переводчикъ разсудилъ сократить весь софистическій эпизодъ Британскаго Поэта объ этомъ предметѣ, совершенно соглашаясь съ мнѣніемъ Г. Гогга (Hogg), который говоритъ: "супружество -- предметъ весьма важный, и потому не можетъ подавать собою повода къ шуткамъ или насмѣшкамъ. Да и человѣку женатому забавляться такими сарказмами, значитъ почти то же самое, что самого себя бить по щекамъ!"
   (2) Виноваты! Знаемъ, что неправильно; но, per licentiam poeticam, мы позволили себѣ употребить: фантомовъ, вмѣсто фактотумовъ.... впрочемъ, на томъ же основаніи, какъ принято у насъ писать: коллегія, атеней, музей, и т. п. вмѣсто: коллегіумъ, атенеумъ, музеумъ! Да и, вообще, едва ли не правильнѣе, по духу Русскаго языка, отбрасывать въ словахъ, заимствованныхъ съ латинскаго, псѣ эти заморскіе умы и усы (us, um)?!..
   (3) Задача на счетъ образцовой вѣрности Пенелопы, которую сохранила она до возвращенія своего Улисса домой,-- теперь уже разрѣшена! извѣстный Французскій писатель-туристъ Амперъ (Ampère) сравнивая нынѣшній бытъ Греціи съ древнимъ, говоритъ, между прочимъ: "Характеристическая черта восточныхъ народовъ состоитъ въ томъ, что мужчины никогда не допускаются во внутренніе покои, гдѣ живутъ вмѣстѣ -- мать, сестра, жена господина дома и его дѣти. Почти тоже находимъ и у древнихъ Гречанокъ: мужчины никогда не проникали въ Гинекей. {Гυναικέος (отъ слова γυνῄ, γυναικος, женщина) значить -- женская половина.} Даже изъ "Одиссеи" не видно, чтобъ женихи, несмотря на свою наглость, когда либо пробрались въ комнату, гдѣ уединенно жила Пенелопа, занимаясь пряденіемъ или шитьемъ, по среди своихъ служанокъ..." Стало быть и не было ей повода къ измѣнѣ?!...
   (4) Ламбро Канчьони, родомъ Грекъ, прославился было своими усиліями (въ 1789 и 1790 годахъ) возстановить независимость своей родины; но, встрѣчая неудачи, онъ сдѣлался наконецъ Пиратомъ, и поприщемъ своихъ предпріятіи избралъ Архипелагъ. Объ немъ упоминаетъ Л. Байронъ въ своей "the Bride of Abydos (Абидосская невѣста)"; да и здѣсь едва ли не его же выводитъ поэтъ на сцену.... полагаютъ, впрочемъ, что списано это лицо, отчасти, и съ Али-Паши Янинскаго (См. Galt.)
   (5) "Пиррическая пляска до сихъ поръ еще въ употребленіи у молодыхъ людей, которые, съ ногъ до головы вооруженные, представляютъ, подъ звуки инструментовъ, всѣ движенія аттаки и обороны". (См. Clarke).
   (6) Пилавъ -- рисовая каша, и бываетъ двухъ сортовъ: простой бѣлый пилавъ, безъ шафрана, называется пилавъ саде; съ шафраномъ -- пилавъ зерде.
   (7) Шербетъ -- родъ лимонада, т. е. прохладительное питье, на Востокѣ, приготовляемое, изъ разныхъ фруктовъ, съ примѣсью амбры и всякихъ спецій, на виноградномъ соку, замѣняющемъ сахара, или патоку. (Примѣчаніе одного Грека])
   (8) См. Одиссею.
   (9) Джеликъ, (правильнѣе: Джаръ-елекъ или Елекъ!) -- родъ коротенькой туники, или спенцера, въ обхватъ таліи, съ разрѣзомъ на груди; костюмъ одалыкъ, или Серальскихъ красавицъ, весьма красивый и нѣсколько похожій на нынѣшнія, такъ называемыя,-- Польки.
   (10) Барканъ или бараканъ,-- родъ кашемира, или шерстяной матеріи изъ козьяго пуха.
   (11) Импровизаторы, или сказочники-поэты, весьма обыкновенны на Востокѣ, и безъ нихъ не обходится тамъ ми одного пира, даже -- у кочующихъ Бедуиновъ.
   (12) Селямъ, по русски значитъ: поклонъ или привѣтствіе.-- Турки, при встрѣчѣ съ единовѣрцами, приложивъ правую руку къ сердцу, говорятъ, одинъ: Селямъ алейкумъ, или, сокращенно, Селямъ-алейкъ (міръ съ тобою)! другой на это: Алейкумъ Селямъ (съ тобою міръ)! Греки тоже переняли этотъ обычай отъ Турковъ, то есть, привѣтствовать кого нибудь -- приложеніемъ правой руки сердцу съ почтительнымъ наклоненіемъ головы, или, по просту,-- поклономъ.
   (13) Франками называютъ на Востокѣ, особенно въ Турціи, всѣхъ вообще Европейцевъ.
   (14) Кумысъ -- напитокъ изъ кобыльяго молока, довольно крѣпкій и любимый, вообще, кочующими племенами.
   (15) Кебабъ -- въ мелкіе куски изрубленная конина, или баранина, и на вертелѣ зажаренная надъ угольями; родъ степнаго бифштекса, или котлетъ.
   (16) У насъ обыкновенно принято писать: Саламинъ; но едвали это правильно? здѣсь придержались мы правописанія латинскаго: Salamina.
   (17) Quandoque bonus dormitat Homcrus!
   (См. Horart, de arte poetic v. 359)
   (18) Ave Maria -- Дѣво радуйся! Въ Католическихъ земляхъ: утромъ, въ полдень и вечеромъ, раздастся звонъ колокола. Это называется -- Angelus, т. e. благовѣстъ Архангела Гавріила, и каждый Католикъ долженъ тогда произносить молитву Ave Maria!
  

ПРИМѢЧАНІЯ
къ
ГЛАВѢ ЧЕТВЕРТОЙ.

   (1) Какъ бы вы думали (пишетъ Л. Байронъ къ Мурраю, при посылкѣ четвертой или продолженія третьей пѣсни Донъ-Жуана): что сказала мнѣ, на дняхъ, одна прелестная Италіянка?... Она читала мою поэму, въ переводѣ на Французскомъ языкѣ, и насказала мнѣ много вѣжливостей съ обязательными, впрочемъ, ограниченіями (restrinctions)! Я отвѣчалъ ей, что она совершенно права, но полагаю, что "Донъ-Жуанъ" долженъ прожить подолѣе "Чайльдъ Гарольда."-- "Ахъ! возразила она; я предпочла бы насладиться три года славою быть творцемъ Чайльдъ-Гарольда, чѣмъ имѣть безсмертіе Донъ-Жуана!" Она сказала правду, потому что "въ Донъ-Жуанѣ" -- слишкомъ мною истины.... а женщинамъ не нравится, чтобъ разоблачали чувство, лишая его -- наружнаго блеска!... Впрочемъ, онѣ и правы: тогда были бы лишены части своего оружія!...
   (См. L. Byrons letters to Mr. Murray, Feb. 7. 1820).
   (2) Миражъ -- слово французское (mirage) и значитъ воздушное явленіе, случающееся, въ жаркихъ климатахъ и на большихъ широтахъ, отъ преломленія солнечныхъ лучей; или, просто, это -- оптическій обманъ: страннику, пробирающемуся, напримѣръ, чрезъ песчаныя степи Египта или Сиріи, гдѣ такія явленія весьма обыкновенны,-- показываются вдругъ, на дальнемъ горизонтѣ, то рощи, то озера, то синѣющее море.... По мѣрѣ приближенія его къ этимъ отраднымъ предметамъ, они постепенно снимаются и совершенно изчезаютъ отъ глазъ!
   (3) Комисмъ -- веселая шутливость, отъ греческаго слова: Κῶμος -- (Комусъ, богъ пировъ и веселья; а также и самое веселіе, радость, пиршество), откуда происходитъ и комедіи, комическій слогъ и т. и; потому и употребили мы это выраженіе въ значеніи: burlesque, то есть, забавное, смѣшное, какъ сказано въ подлинникѣ:
  
   "And the sad trulh which hovers o'er my desk
   Turns what once romantic to burlesque."
   (См. Don Juan. Cant, IV. oct. IIJ.)
  
   (4) ....а slow and silend stream,
   Lethe, the river of oblivion, rolls
   Her wat'ry labyrinth; whereof who drinks,
   Forthwith Lis former state and being forgets,
   Forgets both joy and grief, pleasure and pain.*
   Milton.
   * См. Paradiso Lost. b. II. vv. 582--586.
  
   (5) По плану нашего перевода, мы пропустили здѣсь двѣ цѣлыя октавы подлинника, находя имъ мѣсто гораздо приличнѣе -- въ примѣчаніи; вотъ онѣ: "Многіе обвиняли меня въ страшныхъ замыслахъ противъ вѣрованія и нравственности края, воображая найти тому доказательства въ каждомъ стихѣ моей поэмы!... Я не имѣю притязанія даже самого себя всегда понимать, чуть захочу блеснуть -- чѣмъ нибудь изящнымъ, и очень изящнымъ!... Но дѣло въ томъ, что у меня нѣтъ никакого плана: пишу, когда вздумается мнѣ предаться минутной веселости -- новое слово въ моемъ лексиконѣ!...
   "Снисходительному читателю нашего воздержнаго климата (of our sober clime) -- такой способъ писанія можетъ, конечно, показаться -- заморскимъ (exotic!)! Пульчи {Пульчи (Pulci) написалъ превосходную поэму: "Morgants maggiore" въ родѣ Аріостова "Orlando furioso."} былъ отцомъ такой полусерьезной поэзіи; онъ пѣлъ въ то время, когда рыцарство было гораздо допкихотпѣе теперешняго; его геній потѣшался среди любимыхъ сюжетовъ своего времени, т. е. благородныхъ рыцарей и цѣломудренныхъ дамъ, огромныхъ исполиновъ.... Но все это вышло уже изъ моды, и я долженъ былъ взяться за сюжетъ -- поновѣе," и проч.--
   (См. Don Juan. Cant. IV. oct. V, VI.)
   (6) Cum canercm reges et proelia,
   Cynthius aurem Vellit, et admouuit.
   Virgilius (Ecl. VI).
   (7) Здѣсь мы придержались выраженія:
   "...they had too liltle clay"
   (8) Въ подлинникѣ:
   They heart -- which may be broken: happy they!
   Thrice fortunate! who of that fragile mould,
   The precious porcelain of human clay,
   Break with the first fall.
   (См. Cant. IV. oct. XI).
  
   (9) Такъ поэтически выразился Геродотъ.
   (10) "Любовь соловья и розы" -- весьма извѣстная персидская сказка. Если не ошибаюсь, бюльбюль въ "тысячѣ сказкахъ" есть одно изъ именъ соловья и Месги (Meshi) такъ заставляетъ его говорить: "Приди, красавица! послушай пѣсни твоего пѣвца... Поетъ онъ тебя, о роза! онъ -- весенняя птичка! Любовь велитъ ему пѣть: онъ повинуется любви. Веселись, весенніе цвѣты увядаютъ слишкомъ быстро!"
   (11) Строгому критику не понравится, конечно, не слишкомъ поэтическое выраженіе: Папаша!... но здѣсь оно очень кстати, и близко подходитъ къ Греческому: πὰπας (батюшка), которое могло здѣсь, весьма естественно, сорваться съ устъ у любимой дочери, при томъ, и Гречанки -- по отцу! поэтому и оставили мы, нарочно, это выраженіе нѣжности.... хотя для стиха, легко могли бы замѣнить его словомъ: "Родитель" (которое, впрочемъ, показалось бы, въ этомъ мѣстѣ, слишкомъ чопорнымъ и важнымъ!) или "о батюшка"!... или же, просто, сказавъ; "u вы же сами захотители" и проч.
   (12) Въ Фецѣ, дома богачей и вельможъ имѣютъ внутри обширные дворы, украшенные пышными галлереями, фонтанами иль прекраснѣйшаго мрамора, и бассейнами, осѣненными разными фруктовыми деревьями, какъ-то: лимонными, гранатовыми, померанцовыми и фиговыми; -- розы, гіацинты, жесмины, фіалки -- разливаютъ кругомъ свой ароматъ.... настоящій рай земной! (См. Jackson).
   (13) Мы бросило якорь у мыса Янычарскаго, или, нѣкогда знаменитаго, Сигейскаго (Promontorium Sigoeum). Любопытство заставило меня взобраться на самую вершину горы, чтобъ видѣть мѣсто, гдѣ погребенъ Ахиллъ, и гдѣ Александръ бѣгалъ нагишомъ вокругъ его могилы, воздавая такую честь герою, котораго тѣни, конечно, было это -- весьма пріятно.... Потомъ, спускаясь съ горы, мы увидѣли мысъ, гдѣ возвышается могила Аякса. Пробѣгая эти достопамятныя поля, съ Иліадою въ рукѣ, я удивлялась точности описаній Гомера. Каждый изъ эпитетовъ, который онъ придаетъ какой нибудь горѣ, или равнинѣ, такъ вѣренъ, что приличнѣйшаго и нельзя было бы придумать! Такимъ образомъ я провела нѣсколько самыхъ пріятныхъ часовъ, и навѣрно Донъ-Кихотъ не ощущалъ живѣйшаго наслажденія на горѣ Монтесиносѣ!... (См. Lady W. Montagu).
   (14) Троада представляетъ теперь удивительную равнину, для разныхъ предположеніи или догадокъ, и сажанія капусты; хорошій огородникъ ? краснорѣчивый школьникъ могутъ тамъ чудесно упражнять свои ноги и способности, къ величайшей пользѣ мѣстности; или, если предпочитаютъ прогулку верхомъ,-- потерять время, по моему, въ лужахъ Скамандра, который разливается далече, какъ будто и до сихъ поръ еще дарданскія дѣвы приносятъ ему обязанную дань. Единственный слѣдъ Трои, или его разрушителей, состоитъ въ нѣсколькихъ могилахъ, которыя, какъ полагаютъ, должны сохранять въ себѣ оставы Ахилла, Аякса, Антилопа. Гора Ида все такъ же прекрасна, хотя нынѣшніе пастухи не походятъ вовсе на Ганимедовъ! (См. Leiters of L. Byron, 1810).
   (15) Намазъ -- мусульманская молитва, состоитъ изъ извѣстнаго числа поклоновъ и формулъ, которыя молящійся произноситъ вслухъ, на арабскомъ языкѣ. Каждый Муслимъ {Значитъ: правовѣрный, совершенно преданный Аллаху. (См. Коранъ, Сурат. II. "Корова." Ст. 108).} или, какъ мы говоримъ, Мусульманинъ, обязанъ совершать по пяти такихъ намазовъ ежедневно, въ положенные часы. (См. Collectanea etc, J.J.S. Senkowskiego.)
   (16) Truppa ambulante -- трудна кочующихъ актеровъ.
   (17) Impressario -- антрепренёръ, директоръ, или содержатель труппы.
   (18) Salario -- плата, жалованье.
   (19) Скудъ (scudo) Римская монета.
   (20) Buffo -- Буфъ, такъ называется, вообще, комическій актеръ въ Италіанской веселой оперѣ (opera-buffa); впрочемъ, Италіянцы различаютъ еще buffo-cantante, который долженъ быть хорошій пѣвецъ, отъ buffo-comico, который только -- мимикъ.
   (21) Тартюфъ (Tartuffe), извѣстное лицо въ одной изъ Мольеровскихъ комедій; вообще значитъ: лицемѣръ.
   (22) Цекинъ (Zecchino) Венеціанская монета.
   (23) il musico -- мужской сопрано, или дискантъ.
   (24) "Rauco-canti (говоритъ Л. Байронъ въ своемъ примѣчаніи) можно бы перевести: лошадиный голосъ!"
   (25) Фирманъ -- Султанское повелѣніе, на бумагѣ.
   (26) Мой "Донъ-Жуанъ" (пишетъ Л. Байронъ къ Мурраю:) проложитъ себѣ дорогу; мало по малу признаютъ сто за то, чѣмъ онъ есть, т. е. за сатиру на недостатки современнаго общества, а не за панигирикъ пороку! -- Ему позволено быть сладострастнымъ, и я немогу ему въ этомъ мѣшать.... Аріостъ заходитъ дальше; Смоллетъ (посмотрите, что Лордъ Струтвель дѣлаетъ у него въ "Родригѣ-Рамдомѣ"!) еще въ десять разъ дальше; Фильдингъ тоже имъ не уступаетъ! Никогда молоденькая дѣвушка не соблазнится, читая "Донъ-Жуана".... О, нѣтъ! она обратится за этимъ, скорѣе, къ поэмамъ маленькаго, къ романами. Жанъ-Жака Руссо, или даже -- безпорочной Г-жи де-Сталь: они заохотятъ ее къ соблазну скорѣе, чѣмъ "Донъ-Жуанъ" который, напротивъ, смѣется надъ любовью, и... и.... надъ многими другими вещами; но что объ этомъ толковать: èa ira!!...
   (27) Державинъ сказалъ:
  
   "Ничто не ново подъ лупой"
  
   И это обратилось даже въ обыкновенную поговорку.
   (28) Альдебаранъ -- самое блестящее сѣверное созвѣздіе; играетъ весьма важную роль въ поэтическихъ сравненіяхъ у восточныхъ народовъ. {Извѣстію, что Томасъ Муръ, подъ псевдонимомъ: Little (маленькій), издалъ въ свѣтъ собраніе эротическихъ поэмъ, въ родѣ Боккачьевыхъ.}
  

ПРИМѢЧАНІЯ
къ
ГЛАВѢ ПЯТОЙ.

   1) По выпускѣ въ свѣтъ первыхъ четырехъ пѣсень, Л. Байронъ пріостановился-было съ продолженіемъ "Донъ-Жуана," по настоятельной просьбѣ своей прекрасной Италіанки, Графини Гваччіоли (Guiccioli), которой записку даже препроводилъ онъ къ своему книгопродавцу Мурраю: "Rappelez-vous, mon Byron, la promesse que vous m'avez faite: jamais je ne pourrai vous exprimer la satisfaction que j'en éprouve, tant est grande la joie et la confiance que m'а inspirées votre saccrifice." Поэтъ, однакожъ, не сдержалъ обѣщанія, и послалъ, къ тому же Мурраю, рукопись пятой пѣсни своего "Донъ-Жуана", при слѣдующемъ письмѣ:
   "Эта пѣснь далеко еще по послѣдняя пѣснь "Донъ-Жуана," котораго похожденія -- едва только начинаются; и намѣренъ пустить его по всей Европѣ, приправивъ это путешествіе осадами, сраженіями и разными приключеніями, и дать погибнуть моему герою -- во французской революціи.... Сколько пѣсень заключать будетъ эта Поэма? и когда ее кончу (хотя бы, Богъ вѣсть, сколько жилъ!) -- самъ того не знаю; но вотъ мой планъ: я хочу изъ него сдѣлать Cavaliere servenle, въ Италіи; Виновника развода, въ Англіи; и сентиментальнаго Вертера, въ Германіи: такимъ образомъ, я постараюсь выказать разныя смѣшныя стороны общества каждой изъ этихъ странъ, и представить моего Донъ-Жуана -- избалованнымъ и пресыщеннымъ (gâté et blasé), по мѣрѣ того, какъ онъ будетъ старѣться.... это весьма естественно! (См. L. Byron's lelters. Feb. 16. 1821.)
   (2) См. Ovidii Nasonis "de arte amandi".
   (3) Теперь почти доказано, что любовь Петрарки къ Лаурѣ вовсе не была -- ни платоническая, ни поэтическая; и хотя, въ одномъ мѣстѣ своихъ твореній, онъ называетъ ее -- amore veemenleissimo та unico sed onesto; за то, въ письмѣ къ одному изъ своихъ друзей, самъ сознается онъ, что эта страсть, совершенно завладѣвшая его сердцемъ и пожиравшая его, была -- преступная и развратная: "Quella mea е perversa passione che solo tutto mi occupava, e mi regnava nel cuore!"
   (4) Каики -- Константинопольскія гондолы, весьма легкой и красивой постройки.
   (5) Въ Византійской исторіи найдете много подробностей о Софійскомъ соборѣ, объ этомъ храмѣ Небесной Мудрости, воздвигнутомъ сперва {Въ IV в. по P. X.} Св. Константиномъ, потомъ обновленномъ въ большомъ размѣрѣ Ѳеодосіемъ старшимъ, и наконецъ построенномъ въ настоящемъ его видѣ Юстиніаномъ. {Въ IV в. по P. X.} -- Самый уничиженный, самый безграмотный Христіанинъ Константинополя знаетъ судьбу Софійскаго храма, сохранившаго доселѣ свое имя: и Турки называютъ его Ая-Софья!-- Три архитектора заслужили безсмертіе этимъ колоссомъ, {Анѳемій Трульскій и Исидоръ Милетскій строили его отъ 535 до 538 г; но въ 559 г. отъ сильныхъ землетрясеніи большой куполъ упалъ, и былъ вновь выстроенъ другимъ архитекторомъ Исидоромъ, племянникомъ того Исидора.} и архитекторы Римскаго собора Св. Петра съ удивленіемъ и завистію смотрѣли на многія его части. Куполъ его есть самое смѣлое созданіе рукъ человѣческихъ и, своею необъятностію и легкостію, достойно выражаетъ мысль перваго архитектора, раскинувшаго это полушаріе, надъ молящимися Христіанами, въ видѣ неба.-- Говорятъ, что когда Юстиніанъ увидѣлъ совершенно оконченнымъ этотъ храмъ -- предметъ долголѣтнихъ его усиліи и помысловъ, когда вступалъ въ него при его освященіи, упоенный восторгомъ при видѣ великолѣпнаго своего созданія, воскликнулъ: "О Соломонъ, я побѣдилъ тебя!" -- Магометъ II, обративъ храмъ въ Мечеть, {По взятіи Констнитинополя Турками въ 1433 году.} пристроилъ къ нему четыре минарета; преемники его сдѣлали также много пристроекъ, и имѣли архитектуру его образцомъ во всѣхъ воздвигнутыхъ ими мечетяхъ. (См. К. Базила очерки Константинополя. С.п б. 1835 г. Ч. II.)
   (6) Вотъ что Леди-Монтегю говоритъ о прелестныхъ берегахъ Босфора:
   "На разстояніи двадцати миль, представляются глазами поочередно, самыя разнообразныя и самыя картинныя мѣстоположенія. Азіатскій берегъ покрытъ плодами, деревьями, селеньями и видами самыми роскошными; на Европейскомъ берегу -- возвышается Константинополь, на своихъ семи холмахъ, являя пріятнѣйшую смѣсь садовъ, пирамидальныхъ елей, кипарисовъ, дворцовъ, мечетей, публичныхъ зданій, которыя групируются одни надъ другими съ такою симетріею и правильностію, что можно все это принять -- за какой нибудь кабинетъ, убранный самыми заботливыми руками, и гдѣ художнически уставлены, горками, вазы надъ вазами съ разными корзиночками и канделабрами сравненіе хоть обветшалое, но чрезвычайно вѣрно рисующее картину, которую мы имѣемъ предъ глазами!"
   "Есть Европейцы, которые живутъ по нѣскольку лѣтъ въ Перѣ, и не рѣшаются переправиться черезъ заливъ золотого рога и посѣтить Стамбулъ, {Стамбулъ и Истамбулъ, т. е. градъ Исламиста, а также и Константинье -- позднѣйшія названія, даваемые Турками съ 1453 г. Царь-Граду или древней Византіи, которая получила наименованіе Константинополя, отъ имени своего основателя, Константина Великаго.} Царственные его холмы лежать предъ ними величественнымъ амфитеатромъ, широкіе куполы, башни и минареты вѣнчаютъ Мусульманскій городъ каменнымъ вѣнцемъ Цибеллы, и эта чудная мозаика мелкихъ и колоссальныхъ зданіи, древнихъ стѣнъ и водопроводовъ обросшихъ садами, массивныхъ базаровъ и легкихъ азіатскихъ дворцовъ, стелется предъ ними на необозримое пространство... они каждое утро любуются этимъ видомъ съ высоты Терскаго холма, и съ истинно Турецкимъ безстрастіемъ не рѣшаются заглянуть въ таинственную внутренность Стамбула.-- Послѣ роскошнаго простора видовъ и картинъ, среди коихъ разгульно блуждали ваши взоры отъ пейзажа въ пейзажъ, отъ причудливой архитектуры кіосковъ, отъ свѣжести садовъ, и отъ необъятныхъ мраморныхъ массъ мечетей въ дрожащее ихъ отраженіе въ волнахъ, и въ глубокій куполъ неба -- вы стѣснены въ узкихъ улицахъ, ваше зрѣніе страдаетъ отъ пасмурнаго цвѣта уродливыхъ зданій, вашъ слухъ отъ крикливыхъ продавцовъ, и болѣе всего ваше дыханіе, ваше обоняніе, отъ духоты, которая какъ зараза впилась въ улицы Галаты!" (См. К. Базили, очерки Константинополя.)
   (7) Мы позволили себѣ употребить выраженіе: парусины, вмѣсто парусовъ, съ дозволенія -- Г-жи Метониміи, допускающей ставить: "причину, вмѣсто произведенія, напр. сочинителя, начальника, орудіе и проч. вмѣсто самой вещи; матеріальное свойство, вмѣсто самой вещи; произведеніе, вмѣсто самой вещи; содержаніе, вмѣсто содержимаго; владѣтеля вмѣсто вещи; предыдущее, вмѣсто послѣдующаго," и проч. и проч. (см. Опытъ Литературнаго Словаря, соч. Д. М.) да, притомъ, и -- для риѳмы....
  
   Которой иногда, признаться,
   И трудно -- не повиноваться!...
  
   Самъ Буало сказалъ:
  
   ..... "un auteur sans defaut"?
   La raison dit: Virgile, et la rime -- Quinault!
   Boileau (sat. III )
  
   (8) Въ Константинополѣ есть два замѣчательныхъ невольничьихъ рынка: одинъ представляетъ широкій неправильный дворъ; кругомъ, вдоль стѣнъ, построены лавочки или ложи, закрытыя, рѣшеткою, гдѣ заперты женщины какъ въ курятникъ. Посреди огромный навѣсъ, и подъ нимь сидятъ на цыновкахъ прозаическія фигуры купцовъ; у каждаго изъ нихъ отдѣльныя групы маленькихъ арапченковъ, бронзоваго, грязночернаго и чернаго какъ смоль цвѣта: это дѣти, проданныя родителями въ Нубіи, въ Абиссаніи и въ неизвѣстныхъ странахъ внутренней Африки; групы малолѣтнихъ арапокъ, полунагихъ, грѣются на солнцѣ, жалѣя, въ своей неволѣ, развѣ объ одномъ Африканскомъ солнцѣ! Къ клѣткахъ кругомъ базара, не воображайте, чтобъ хранились плѣнныя красавицы для Гаремовъ.... нѣтъ: тамъ увидите довольно старыхъ женщинъ, большею частью, тоже арапокъ: то -- отставныя гаремныя служанки, продаваемыя обѣднѣвшими своими господами, наслѣдниками послѣ умершаго турка, или людьми, которые ихъ выписали для себя и потомъ обманулись въ своихъ ожиданіяхъ; по этому, если а бываютъ между ними молодые невольницы, такъ онѣ -- или слишкомъ глупыя, или дурнаго нрава и собою весьма дурныя, отъ природы либо отъ оспы, и которыя не могутъ быть представительницами Турецкой красоты. Этимъ несчастнымъ случается, по нѣскольку разъ въ году, бывать на этой выставкѣ и перемѣнять свою судьбу и хозяевъ. Онѣ не обращаютъ вниманія на проходящаго франка; но когда Турокъ или Турчанка обходятъ ихъ клѣтки, онѣ какъ будто силятся угадать на ихъ лицахъ, каковы могутъ быть эти покупатели и какого обхожденія ожидать имъ отъ такихъ господъ. Большею частію, сидятъ онѣ спокойно на полу, разговариваютъ между собою, даже смѣются и играютъ. {См. К. Базили, очерки Константинополя С.П.б. 1835 г.} -- Другой подобный базаръ или дворъ, находящійся у Семи-башень, и въ которомъ продаютъ уже взрослыхъ невольниковъ, евнуховъ, и невольницъ лучшаго разбора, образуетъ квадратъ, окруженный крытою галлереею, раздѣленною на небольшіе покои; до покупки, трупы невольниковъ и невольницъ осматриваются съ головы до ногъ; заставляютъ ихъ выказывать все, что знаютъ, и эта продѣлка бываетъ по нѣскольку разъ на-день, пока не дойдетъ до сдѣлки между покупщикомъ и продавцомъ. Тѣ изъ несчастныхъ, мужчинъ и женщинъ, которыхъ природа поскупилась надѣлить своими дарами, отдѣляются отъ прочихъ и предназначаются для самыхъ низкихъ должностей; молодые и красивой наружности -- проводятъ время довольно пріятно. Торговцами человѣческаго товара, большею частію, жиды; они заботятся о воспитаніи своихъ жертвъ, для сбыта ихъ на выгодныхъ условіяхъ; самыхъ замѣчательныхъ они берегутъ у себя отдѣльно, и туда-то надо обращаться, если кто хочетъ имѣть что нибудь получше обыкновеннаго: хорошій товаръ, какъ на конныхъ ярмонкахъ, не показывается всенародно.
   (9) Въ подлинникѣ:
  
   "....as eels are to by flay'd."
  
   т. е. "какъ угорь, которому ни почемъ, что сдираютъ съ него кожу!" -- Мы посмягчили выраженіе, полагая, что почти всякому извѣстна такая горькая участь бѣдныхъ угрей, для удовольствованія гастрономическихъ желудковъ!
   (10) Goddamn!-- (произносятъ: Годдемъ!) нѣчто въ родѣ нашего: "чортъ побери!" любимая клятва у Англичанъ.
   (11) Пукевиль, (Pouqueville) говоритъ, что покупщики, какъ нельзя подробнѣе, осматриваютъ несчастныхъ невольниковъ и невольницъ, чтобъ удостовѣриться во всѣхъ ихъ животныхъ качествахъ; выбираютъ изъ нихъ, въ разныхъ трупахъ, что ни есть красивѣйшихъ и лучше сложенныхъ; потомъ, заставивъ ихъ проходиться, подвергаютъ строжайшему изслѣдованію -- ихъ ротъ и зубы!
   (12) "Аллахъ-экберъ!" значитъ: Великъ Богъ! "Барекъ-Аллахъ!" -- да будетъ благословенъ Аллахъ! "Ба!" -- О! "Ахъ!" то же, какъ и наше -- Ахъ! (восклицаніе удивленія).
   Турки, надо замѣтить, народъ вообще такого пылкаго темперамента, съ такими необузданными страстями, и такіе фанатики на войнѣ,-- до чрезвычайности молчаливы, когда у себя, или гдѣ нибудь въ домѣ, дѣлаютъ кейфъ, т. е. усядутся на коврахъ, поджавъ подъ себя ноги, и префлегматически курятъ трубку или кальянъ, что значитъ, по выраженію самихъ Осмнвлы: "разгонять облако скуки облаками дыма!"
   (13) "Нѣтъ ничего обыкновеннѣе (говоритъ Л. Байронъ), какъ видѣть Турковъ выпивающихъ по нѣскольку рюмокъ крѣпчайшихъ ликеровъ, для возбужденія апетита; я самъ видѣлъ, какъ высушивали они, по шести рюмокъ араку, предъ обѣдомъ, и клялись,-- будто обѣдаютъ отъ того гораздо лучше!.. Я попробовалъ сдѣлать то же, и со мною случилось, какъ съ тѣмъ Шотландцемъ, который,-- слыша, будто птицы, называемыя "kitti-wakes (?)", служатъ къ изощренію апетита,-- жаловался, что съѣлъ ихъ шесть, и все таки не былъ голоднѣе прежняго, т. е. когда принимался за нихъ!"
   (14) Гяуръ -- значитъ: невѣрный! такъ мусульмане честятъ Христіанъ, и вообще всѣхъ Иновѣрцевъ, самихъ себя называя -- Правовѣрными. Слово это есть исковерканное имя персидское: Геберъ, или Геверъ, т. е. Гебръ, Гвебръ, огнепоклонникъ.
   (15) "Молчаніе, царствующее во дворѣ Сераля, такое глубокое, что почти можно слышать мушиный полетъ! Если бы кто посмѣлъ возвысить, сколько нибудь, свой голосъ, или оказать малѣйшее неуваженіе, проходя близъ Султанскаго дворца, то -- немедленно получилъ бы бастонаду (т. е. палками по пятамъ) отъ служителей ходящихъ рундомъ вокругъ дворца. (См. Tournefort).
   (16) Мастеръ своего дѣла.
   (17)           Tu seeanda marmora
   Locas sub ipsum funus et, sepulcri
             Immеmor, struis domos!...
   (См. Horat. Lib. II. od. XVIII.)
   (18) За исключеніемъ развалинъ нѣсколькихъ высокихъ и громадныхъ башень, какъ напр. Вааловой или Вавилонскаго столпа (turrets of Babel or Belus), города -- Вавилонъ и Ниневія -- совершенно обращены въ прахъ, такъ что едва, но нѣкоторымъ неровностямъ почвы, замѣтно и мѣсто, гдѣ они возвышались! Скромный шатеръ Араба замѣнилъ теперь царскіе дворцы, и скуднаго корму ищутъ себѣ тамъ стада его, между обломками великолѣпія древняго міра. Берега Тигра и Евфрата, когда-то такіе плодородные, теперь покрыты непроходимымъ бурьяномъ, и вся внутренность страны, пересѣкаемая нѣкогда безчисленными каналами, представляетъ теперь совершенную пустыню, безлюдную и безплодную!... (См. Morier).
   (19) Баба, по турецки, значитъ вообще: отецъ. Здѣсь оно, разумѣется, употреблено какъ собственное имя или прозвище.
   (20) Л. Байронъ говоритъ, что однажды жена Мухтаръ-Паши пожаловалась отцу на подозрѣваемую невѣрность его сына. Али спросилъ у нея, кого же подозрѣваетъ своей соперницей? и она представила ему, на спискѣ, двѣнадцать прекраснѣйшихъ женщинъ Янинскихъ; всѣ онѣ были немедленно схвачены, связаны, и въ мѣшкахъ, въ ту же ночь, брошены въ море.
   (21) Всѣ современные писатели единогласно отдаютъ справедливость Королевѣ Маріи Стюартъ, на счетъ ея рѣдкой красоты и очаровательности, какою только можетъ быть надѣлено человѣческое созданіе! Волосы у нея были черные, хотя, слѣдуя тогдашней модѣ, она часто носила разноцвѣтныя головныя сѣточки (résilles); глаза имѣла темносѣрые; сложенія была самаго граціознаго; руки -- вообще отличались у нея необыкновенною Формою и прозрачностію!... Станъ -- стройный и величественный; танцовала, ходила и бѣгала, съ одинакою граціею.-- Она имѣла огромныя способности къ музыкѣ; пѣла и играла на лютнѣ съ изумительнымъ искуствомъ.-- "Никто, (говорить Брантомъ не могъ, видя ее, не удивляться ей и не любить ее; никто не можетъ, читая исторію ея жизни, не сожалѣть о ея участи!" (См. Robertson).
   (22) Нинона де-Ланкло (Mademoiselle Ninon de Lanclos) славилась своею красотою, взглядомъ, любезностію (galanteries) и, въ особенности, необычайною неувядаемостію своихъ прелестей: у ногъ ея была вся молодежь трехъ поколѣній, и говорятъ, что, въ числѣ ея обожателей, находился даже одинъ изъ ея внуковъ (См. M-me de Sevigné и Voltaire). Наконецъ, вотъ что пишутъ объ ней и въ Biographie Universelle: "Когда она состарѣлась, домъ ея былъ сходбищемъ знаменитѣйшихъ людей той эпохи: Скарронъ приходилъ къ пей совѣтоваться насчетъ своихъ Романовъ; Сентъ-Эвремонъ -- на счетъ своихъ Поэмъ; Мольеръ -- насчетъ своихъ Комедій, Фонтенель -- насчетъ своихъ Бесѣдъ (dialogues); Ларошфуко -- насчетъ своихъ Правилъ (maximes); Колиньи, Севинье, были въ числѣ ея обожателей и друзей. Она скончалась (1705) на девяностомъ году своей жизни, о завѣщала Вольтеру значительную сумму на покупку книгъ."
   (23) Nil admirari prope res est una, Numici,
   Solaque, quae possit facere et servare beatum.
   (См. Horat. Lib.l. еpis. VI.)
   (24) Надо помнить, что Донъ-Жуанъ былъ Испанецъ, а гордость Испанская всему міру извѣстна; притомъ и католицисмъ, въ Испаніи, доходитъ до пеc plus ultra фанатисма; и потому немудрено, что нашъ герой хотя и не былъ, конечно, слишкомъ ослѣпленнымъ фанатикомъ, а все таки -- не могъ не высказать, что только передъ Папою онъ знаетъ благоговѣть!...
   (25) Бастонада весьма обыкновенная расправа съ преступниками на Востокѣ: являются ферраши (служители) съ фелеками, или колодками, и палками, берутъ виновнаго и, поваливъ его спиною на землю, заключаютъ на крѣпко ноги его въ колодки; потомъ, поднявъ колодки на воздухъ, два человѣка держатъ ихъ, а два другіе принимаются колотить несчастнаго палками по подошвамъ.
   (26) Кизляръ-Ага, или Кизляръ-Ага-сы, (начальникъ дѣвушекъ), по нашему -- начальникъ черныхъ евнуховъ; его титулуютъ еще и Агою Дверей Благополучія. Въ изнѣженномъ Сералѣ Падишаховъ, этотъ евнухъ бываетъ весьма часто самовластительнымъ лицемъ, и почти всегда единственнымъ сановникомъ, имѣющимъ свободный доступъ къ Султану и полное его довѣріе. (См. Collectanea. etc. J.J. Senkowskiego.)
   (27) "Порогъ Благополучія" -- или "Порогъ дверей счастія", выраженія -- чисто Восточныя, означающія Дворъ Султана.
   Съ перваго взгляда, какъ ни страненъ кажется намъ, Европейцамъ, смыслъ этихъ словъ, но если этимологически разобрать, какъ говорится, ab ovo,-- восточная эта метафора становится чрезвычайно ясною и вѣрною! Извѣстно, что Сераль, какъ вообще называются, въ Турціи, дворцы и преимущественно Султанскіе, есть только испорченное арабское слово -- Серай, что собственно значитъ: жилище. Между тѣмъ важнѣйшею частію строеніи, на Востокѣ, всегда почиталась дверь: тамъ, искони, велись всѣ переговоры и рѣшались всѣ дѣла, на порогѣ у дверей;-- Едва ль не поэтому и самая "Порта" или кабинетъ оттоманской державы, получила такое названіе съ эпитетомъ "высокой (porte auguste, porte sublime)" отъ италіанскаго слова: porta -- дверь? а такъ какъ у дверей всегда есть порогъ, да, притомъ, и Правительство по турецки называется Девлетъ, что значитъ также и -- счастіе или благополучіе: то и весьма естественно, что порогомъ дверей счастія, или же, просто Порогомъ благополучія, въ понятіи у вѣрноподанныхъ Османлы, по всей справедливости, есть -- Дворъ Падишаха!
   (28) Офиціальные титулы Султана сильно отзываются Азіатскою Гиперболою: его называютъ -- Правителемъ земли, Повелителемъ трехъ материковъ, и двухъ морей, Средоточіемъ міра, тѣнію Аллаха, Падишахомъ или Шехиншахомъ, т. е. Царемъ Царей, а также, Шехріаромъ, и весьма часто -- Хункяромъ, съ Персидскаго Хунхоръ, что значитъ кровопролитель, или истребитель людей п. т. д. Титулы персидскіе и даже татарскіе, словомъ, какіе только могутъ придти въ голову, для усиленія блеска величія и силы могущества, придаются Турецкомъ Султанамъ.
   (29) Бэконъ (Bacon) въ своемъ "Essay on Empire" полагаетъ, что Солейманъ былъ послѣдній въ своемъ родѣ! Вотъ собственные слова его:
   The destruction of Mustapha was to fatal to Solyman's lino, as the Succession of the Turks from Solyman, until this day, is suspected to be untrue, and of strange blood; for that Selymus the Second was thought to by supposititious."
   (30) См. Gibbon.
   (31) Хотя въ подлинникѣ нѣтъ имени Султана, но по всему можно догадываться, что Л. Байронъ хотѣлъ, въ этомъ лицѣ, вывести на сцену Ахмета III (извѣстнаго подъ именемъ Абдулъ-Гамида), ведшаго въ это время войну съ Россіею и котораго такъ описываетъ исторія:
   "Абдулъ-Гамидъ -- пятидесятилѣтнее дитя, жившій дотолѣ въ тюрьмахъ Серальскихъ, слабоумный властитель Оттоманской Порты, былъ игрушкою корыстолюбивыхъ сановниковъ, которыми управляли Европейскіе дипломаты" (См. Исторію Суворова; соч. H. П.)
   (32) Султанша Асма, дочь Ахмета III, вопіяла противъ варварскаго постановленія, продавшаго ее, шести лѣтъ отъ роду, дряхлому старику, который, обращаясь съ нею какъ съ ребенкомъ, внушалъ ей этимъ одно отвращеніе! (См. de Toit.)
   (33) Старый-Сераль (или Эски-Серай) называется клѣткою, "кафесъ" гдѣ, подъ строжайшимъ надзоромъ, содержатся заключенные Султаната, т. е. дѣти Царствующаго Султана; тамъ эти несчастные, окружены толпою женщинъ, евнуховъ и стражей, ростутъ во мракѣ, одурѣніи и совершенномъ невѣжествѣ, выслушивая только, отъ своей свиты, самыя забавныя раболѣпныя лести. По этому и немудрено, что, попавъ оттуда на престолъ, не умѣютъ они править государствомъ!-- Такъ замѣчаетъ О. И. Сенковскій въ своемъ собраніи выписокъ, относящихся къ исторіи Польши, изъ Турецкихъ историковъ.
   (См. Collectanea z Dziejow Tureckich etc. przez J J. S. Senkowskiego. Warszawa 1844 tom. 1 str. 238.)
  

Un ouvrage ne doit point paraître trop travaillé,
mais il ne saurait être trop travaillé.
Boileau (Préface VI pour l'édit, de 1701.)

   Сочинить или перевести книгу порядочнаго объема -- трудъ, конечно, не малый; по все таки не можетъ онъ сравниться съ тѣмъ трудомъ,когда прійдется самому, автору или переводчику, издавать свою книгу! Здѣсь, въ особенности, убійственна самая важная и вмѣстѣ съ тѣмъ самая утомительная обязанность держать корректуру, заставляющая издателя съ напряженнымъ вниманіемъ по нѣскольку разъ перечитывать одно и то же; при чемъ преимущественно достается страдать -- бѣднымъ глазамъ.... И потому весьма не мудрено, если прокрадываются иногда промахи, или такъ называемыя погрѣшности и опечатки! Первыя относятся, или должны относиться не рѣдко къ самому автору или переводчику, особенно когда онъ самъ издатель; вторыя же -- собственно лежатъ на прямой отвѣтственности Типографіи. Но, по русской пословицѣ: "всякая вина виновата!" за всѣ такіе промахи должны равнымъ образомъ отвѣчать, передъ публикою, и самъ издатель и типогравщикъ, и только отъ одной снисходительности читателя зависитъ простить ихъ, какъ тому, такъ и другому, взявъ на себя трудъ, при чтеніи погрѣшительнаго текста, самому исправить такіе недосмотры или просмотры въ печати, по указаніямъ издателя подъ рубрикою: погрѣшности, опечатки и поправки. Поэтому и мы покорнѣйше просимъ благосклоннаго читателя обратить вниманіе, покрайней мѣрѣ, на важнѣйшія изъ нихъ, отмѣченныя здѣсь, у насъ, звѣздочками. Если же, и сверхъ подмѣченнаго нами послѣ отпечатанія всего текста, найдется въ немъ еще кое-что ускользнувшимъ отъ нашего вниманія,-- несемъ повинную, а повинной и мечъ не беретъ!... (bmn -- правки внесены в текст.)
  
   Наконецъ, тамъ же, на стр. VII внизу подъ звѣздочкою напечатано:
   Такъ сказано въ примѣчаніи парижскаго компактнаго изданія Твореній Л. Байрона, 1837 in 8-о; но, въ статьѣ Ипполита Люка (Нур. Lucas) помѣщенной въ Siècle, 1847 No 16, приписывается эта самая піеса другому Испанскому Поэту -- Тирсо де Молина (Tirso de Molina)!
   Виноваты! Габріель Теллись и Тирсо де Молина -- одно и тоже лицо; разница только въ томъ, что первое есть настоящее имя автора Мистеріи: Atheista fulminato, а второе псевдонимъ, подъ которымъ онъ, до поступленія своего на 50 году отъ роду въ Монашество, писалъ разныя драматическія піесы для Испанскаго Театра. Изъ такого недоразумѣнія вывелъ насъ Адскій Словарь (Dictionnaire Infernal), который попался намъ подъ-руку, послѣ напечатанія нашей погрѣшительной замѣтки!
  
  
  
  
             Отъ общей злобы, онъ отъ нихъ --
             И самъ скорѣе, безъ оглядки,
             Бѣжать былъ долженъ!... Такъ нападки
             Озлобившихся языковъ --
             Жуана гнали градомъ словъ!
  
                                 LXIX.
  
             Ужаснѣйшіе эпитеты --
             Отвсюду сыпались за нимъ....
             Какъ будто, всѣ Плантаженеты,
             Съ ужаснымъ мщеніемъ своимъ,
             Изъ Лордовыхъ гробницъ возстали,
             И, Лорда Генри весь дворецъ
             Собой наполнивъ, скрежетали
             Зубами: какъ это пришлецъ --
             Смѣлъ опозорить родъ ихъ славный,
             Такою шуткой не забавной --
             Пол-уха Лорду отстрѣливъ!...
             Гостепріимство позабывъ!...
  
                                 LXX.
  
             Да; къ Донъ-Жуану долетали,--
             Хоть, такъ сказать, издалека,
             Слова, что злобу выражали
             Язвительнаго языка:
             Пришлецъ! искатель приключеній!
             Убійца злой! et coetera...
             Не безъ прикрасъ и прибавленіи,
             Такихъ -- что почеркомъ пера
             Не выразить!... Я, какъ угодно!--
             Герой съ душою благородной,
             Правѣй младенца самого,--
             Не могъ онъ вынести того!
  
                                 LXXI.
  
             Не могъ онъ больше показаться
             Въ салонѣ, гдѣ Ареопагъ,
             Такой былъ собранъ! . и -- разстаться
             Рѣшился съ замкомъ; лишь въ строкахъ,
             Сперва, немногихъ, (о причинѣ
             Отъѣзда, впрочемъ, своего.
             Прелестной Леди Аделинѣ,
             Не говоря тамъ ничего!)
             Прилично съ нею онъ простился;
             Сѣлъ на коня, перекрестился,
             И шагомъ путь направилъ свой,
             Чрезъ паркъ, поникнувъ головой...
  
                                 LXXII.
  
             Былъ полдень. Впрочемъ, небо -- мрачной
             Подернутое пеленой,
             Согласовалось, такъ удачно,
             Съ его печальною душой!
             Безъ солнца, что за мглой скрывалось.
             Лишенное своихъ лучей,--
             И вся природа тамъ, казалось,
             Была -- по немъ, въ тоскѣ своей;
             Дернъ и растенья, мглой одѣты,
             Деревья, словомъ: всѣ предметы,--
             Какъ будто въ траурѣ, кругомъ,
             Виднѣлись подъ туманнымъ днемъ...
  
                                 LXXIII.
  
             Среди природы столь унылой,--
             Конь даже, будто, понималъ,
             Что съ сѣдокомъ происходило!
             И, свѣся голову, ступалъ
             Уже послѣдняя аллея
             Кончалась парка.... Нашъ герой,
             О замкѣ, словно, сожалѣя,
             Приподнялъ голову съ тоской,
             И обернулся, чтобъ прощальной
             Взоръ бросить съ думой поминальной:
             Вдругъ -- видитъ онъ одну изъ нихъ....
             Одну изъ трехъ богинь своихъ!...
  
                                 LXXIV.
  
             И то -- какъ дивное явленье,
             Была, особенно,-- она!...
             Аврора!... что за приключенье!
             И какъ, зачѣмъ бы здѣсь она?...
             Привелъ сюда Аврору случай.
             Любимый этотъ братъ любви!
             И случай -- Донъ-Жуана, муча,
             Заставилъ обернуться; и --
             Все тотъ же случай благосклонный....
             Откинулъ ей вуаль зеленый,
             Остановилъ ихъ обоихъ,
             Далъ имъ увидѣться на мигъ!...
  
                                 LXXV.
  
             Они другъ-на-друга взглянули....
             Все -- случай! но -- ни тотъ, ни та;
             Не смѣли вскрикнуть, лишь вздрогнули
             Съ испуга?-- нѣтъ! ея уста.
             Напротивъ, даже оживила
             Улыбка легкая.... въ очахъ --
             Блеснула радость -- но смѣнила
             Ее и грусть, въ ея чертахъ! .
             И оба -- опустили взоры....
             Жуанъ опять взглянулъ -- Авроры
             Уже не стало, лишь покровъ
             Ея мелькнулъ, между деревъ....
  
                                 LXXVI.
  
             Какъ милый призракъ сновидѣньи,
             Изчезла изъ виду она!...
             Подъ тайной силой увлеченья,
             Жманъ привсталъ на стремена,--
             Еще явленья ожидая....
             И благородный конь его,
             Какъ будто мысли понимая,--
             Съ движеньемъ первымъ своего
             Хозяина, остановился,
             И тихо, будто въ землю врылся,
             Стоялъ все, съ мѣста не сходилъ;
             Ушами только поводилъ....
  
                                 LXXVII.
  
             Жуанъ все ждалъ своей прекрасной
             Мечты... но нѣсколько минутъ
             Прошло,-- и онъ, томясь напрасно,
             Вздохъ испустивъ глубокій тутъ,
             Да устремивъ взоръ долгій, словно,
             Проникнуть чащу всю желалъ,--
             Коню далъ шпоры, и съ безмолвной
             Тоской, изъ парка поскакалъ....
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 LXXVIII.
  
             Еще у парковой ограды,
             Хотѣлъ онъ обернуться... но --
             Почувствовалъ, что ужъ отрады
             Ему найти въ томъ мудрено;
             Что это не кокетство было --
             Дюшессы ловкой; ни, опять,
             Жеманство Аделины милой,
             Умѣвшихъ только завлекать....
             Нѣтъ! это дивное созданье --
             Ужъ полное очарованье,
             Своею робостью самой,
             Такъ разливало надъ душой!...
  
                                 LXXIX.
  
             И онъ -- при этой встрѣчѣ чудной,--
             Счастливый случай упустилъ!
             Чудакъ, несчастный, безразсудный,--
             Къ Аврорѣ не поворотилъ,
             Скорѣй, коня!. не поклонился!...
             Двухъ словъ ей не умѣлъ сказать!.
             Съ ней, жестомъ даже, не простился!...
             Какое о себѣ подать
             Могъ, этимъ, мнѣніе Аврорѣ!
             Что стоило ему, во взорѣ,
             Покрайней мѣрѣ, дать прочесть.
             Что, для нея,-- все могъ бы снесть!...
  
                                 LXXX.
  
             И онъ хотѣлъ-было вернуться,
             Но -- ужъ не могъ! онъ былъ взбѣшенъ,--
             Зачѣмъ и вздумалъ обернуться!
             Такъ безвозвратно, видѣлъ онъ,
             Потеряннымъ тотъ мигъ счастливый...
             Но если бъ вновь, на мѣстѣ томъ,
             Она явилась, и ревнивый
             Вуаль, нескромнымъ вѣтеркомъ,
             Откинутъ снова,-- такъ чудесно,
             Ея улыбкою небесной --
             Далъ насладиться... О! не такъ --
             Ужъ поступилъ бы онъ, чудакъ!
  
                                 LXXXI.
  
             Такъ сожалѣлъ онъ безутѣшно
             Что ужъ не могъ онъ воротить --
             Прошедшаго, да столь поспѣшной
             Свой шагъ поправить, можетъ быть!
             Кто бъ, впрочемъ и другой, давъ промахъ.
             Такъ точно не жалѣлъ о томъ?...
             Все это тѣжъ стихи въ альбомахъ,--
             Мы крѣпки заднимъ лишь умомъ!...
             Такъ все прошедшее намъ мило!..
             Такъ этотъ призракъ легкокрылой
             Хотѣли бъ приковать, тогда,--
             Какъ улетѣлъ онъ на всегда!...
  
                                 LXXXII.
  
             У насъ, тутъ, цѣлые запасы
             Бываютъ пресмѣшныхъ затѣй:
             Улыбки, жесты и гримасы.
             Подборъ придуманныхъ рѣчей;
             Вопросы, вмѣстѣ и отвѣты;
             И умъ работаетъ, кипитъ.
             Воображеніемъ согрѣтый,
             И изъ прошедшаго клеитъ --
             Себѣ мечтательныя сцены....
             Но декорацій перемѣны
             Передвигая,-- наконецъ,
             Самъ видитъ.... что онъ за глупецъ!
  
                                 LXXXIII.
  
             Не все ль обманъ одинъ, и только --
             Хотѣть прошедшее словить.
             Когда его уже нисколько,
             Разъ упустивъ, не воротить?....
             Но человѣкъ, какъ вы хотите,--
             Комедіантомъ родился,
             И, что ему ни говорите,--
             Перемѣнить его нельзя!...
             Въ себя пришедши, понемногу.
             Герой нашъ, наконецъ, тревогу
             Души взволнованной унялъ;
             Разсудокъ въ помощь онъ призвалъ.
  
                                 LXXXIV.
  
             Да чтобъ скорѣй и отъ смущенья
             Освободиться, убѣдясь.
             Что невозвратнаго мгновенья
             Не возвратить,-- душой скрѣпясь,
             Пришпорилъ онъ коня сильнѣе;
             И во всю прыть тутъ поскакалъ.
             Забывъ о призракѣ въ аллѣе,
             И цѣломъ замкѣ!... онъ вдыхалъ --
             Ужъ чистый воздухъ на свободѣ,
             И, съ наслажденьемъ, весь природѣ
             Отдался, полною душой,
             Покинувъ страсти за собой....
  
                                 LXXXV.
  
             Средь поля чистаго, дорогой,
             Онъ вихремъ, на конѣ лихомъ,
             Летѣлъ, разставшися съ тревогой,
             И съ грустной мыслью о быломъ;
             Ничто уже не омрачало
             Его восторженной души;
             Его одно лишь занимало:
             Настроивъ мысли всѣ свои
             На поэтическую думу,--
             Внималъ отрадно вѣтра шуму,
             Да небомъ любовался онъ.
             Одѣтымъ въ сѣрый балахонъ.
  
                                 LXXXVI.
  
             Онъ наслаждался непогодой,
             Ревѣвшею вокругъ него,
             И мчась, какъ бы на бой съ природой,--
             Усилья вѣтра самого,
             Своей летучей быстротою,
             Ему хотѣлось пристыдить!...
             Но путь былъ дологъ, и такою
             Соскучась скачкой,-- какъ тутъ быть?...
             Съ разгоряченнымъ вображеньемъ,
             Исполнился онъ вдохновеньемъ,
             И къ вѣтру, что свистѣлъ и вылъ,
             Такую оду онъ сложилъ:
  
                                 1.
  
                       Вотъ вотъ онъ, ужасный,
             Летитъ,-- а невидно его!
                       Откуда жъ?... напрасно:
             Никто и не скажетъ того;
                       Никто и не знаетъ --
                       Что это за гость,
             Который, скользя, лишь сгибаетъ
                       Безсильную трость,
             А дубъ вѣковой -- сокрушаетъ,
                       Въ полетѣ своемъ,
                       Незримымъ крыломъ!...
             Не тѣло, по сила,-- безплотный, могучій.
                       Духъ это степной,
             Колеблющій въ воздухѣ, тучи -- "
                       Надъ сушей, водой!...
  
                                 2.
  
                       То -- онъ!... его голосъ далече.
                       Тамъ, слышенъ... въ пространствѣ гудитъ.
                       Но онъ -- лишь несется предтечей.
             Незримый, съ глаголами неба летитъ!...
                       Какъ будто бы, волей верховной --
                       Онъ ходитъ промежду міровъ!...
                       И всѣ, тамъ, ему -- безусловно, --
                       Подвластны стихіи!... на зовъ....
             На зовъ его -- всѣ возстаютъ и трепещутъ,
                       Волнуются, пламенемъ блещутъ,
                       И громы изъ нѣдръ своихъ мещутъ....
                       Особенно, воздуху онъ --
                       И сила, и жизнь, и законъ!
  
                                 3.
  
                       Вихрь этотъ, духъ этотъ могучій,
                       Пройдетъ ли по сушѣ?-предъ нимъ,
             Всклубится песокъ, праха стелются тучи,--
             И будто бы мрачное пламя, иль дымъ,
                       Взвились къ небесамъ голубымъ,
             И вся атмосфера проникнута прахомъ,
                       И прячется солнце, со страхомъ,
                       За пологомъ мрачнымъ своимъ!...
  
                                 4.
  
                       Пройдетъ ли онъ, бурной стопою,
                       По темени горныхъ лѣсовъ?--
             Дубы, тамъ, со скрипомъ, тѣснятся стѣною,
             И слышится: "вотъ онъ!" изъ плотныхъ рядовъ;
             И тополи дольныя гнутъ, торопливо.
                       Вершины свои передъ нимъ:
                       Подобно рабамъ, боязливо,
             Склоняются -- предъ властелиномъ своимъ....
  
                                 5.
  
                       Прошелъ онъ?-- и тополи, гордо,
                       Опять подымаютъ чело!
             Опять, храбрецами, стоятъ ногой твердой:
                       Съ грозой-властелиномъ, прошло --
                       Рабовъ опасенье!
                       Одни вѣковые дубы,--
                       Еще все, и послѣ борьбы,
             Шумятъ, провожая врага удаленье --
                       Протяжнымъ, глухимъ,
                       Проклятьемъ своимъ....
  
                                 6.
  
                       Но вихрь-ураганъ презираетъ --
             И слабость и дерзость, и тѣхъ и другихъ,
                       И дальше -- свой путь направляетъ!...
             Предъ нимъ -- озера! и нагрянулъ на нихъ!
                       Прозрачную гладь ихъ -- волнистой
                       Покрылъ чешуей серебристой;
                       И страшно, подъ нею, вверхъ-дномъ,
             Пошли озepа, закипѣли котломъ!...
  
                                 7.
  
                       Но вотъ, наконецъ, постепенно,
                       И самъ, обезсиленъ, падетъ....
             И бурная жизнь урагана,-- мгновенно,--
             Изчезла!-- утихло волненіе водъ;
             И воздухъ улегся... Куда же дѣвался
             Крутой богатырь?... какъ нельзя угадать.
                       Откуда онъ взялся?
             Его и могилы слѣда -- не сыскать!
  
                                 LXXXVII.
  
             Съимпровизировавъ такіе
             Стихи, на вѣтеръ, нашъ герой --
             Въ восторгѣ былъ, что такъ, впервые.
             Удался стихъ ему живой!...
             И чтобы не забыть, на случай,
             Такой попытки,-- съ десять разъ.
             Онъ оду повторилъ!. Такъ муча,
             Души поэзія, подъ часъ,
             Своей горячкой стихотворной,
             Давъ выжать намъ стихъ непокорной,
             Изъ головы, даруетъ въ немъ --
             И наслажденіе потомъ!...
  
                                 LXXXVIII.
  
             Жуанъ свое произведенье,--
             Въ восторгѣ, такъ сказать, жевалъ;
             И, тѣмъ, уму пищеваренье
             Столь сладостное доставлялъ,
             Что, между тѣмъ, среди занятья
             Такого,-- онъ и позабылъ --
             О времени!... такъ наша братья,
             Поэты всѣ,-- чуть только пылъ,
             Иль поэтическое рвенье,
             Обхватитъ ихъ воображенье,--
             Все забываютъ на земли,
             Погружены въ мечты свои!...
  
                                 LXXXIX.
  
             Хотя и не былъ, въ строгомъ смыслѣ,
             Жуанъ -- поэтомъ записнымъ;
             Но, по возвышенности мыслей,
             И чувствамъ пламеннымъ своимъ,--
             Впадалъ и онъ, порой, признаться.
             Въ бредъ поэтическихъ головъ....
             Давно лишь бросилъ заниматься --
             Трудомъ чеканенья стиховъ;
             И если здѣсь онъ, на свободѣ,
             Попытку сдѣлалъ въ этомъ родѣ,--
             Такъ лишь за тѣмъ.... чтобъ, такъ сказать,--
             Стихами грусть свою прогнать!
  
                                 XC.
  
             И облегчился онъ -- стихами,
             Почти, какъ греческій мудрецъ.
             Что, азбучными письменами,
             Унялъ лишь гнѣвъ свой наконецъ;
             Но, послѣ долгаго молчанья,
             Какъ будто, все еще въ чаду
             Восторженнаго состоянья,
             Иль -- поэтическомъ бреду,--
             Воскликнулъ Донъ-Жуанъ: "Напрасно,
             Я только случай столь прекрасной,
             Въ аллеѣ этой, упустилъ!...
             Зачѣмъ -- съ коня не соскочилъ?...
  
                                 XCI.
  
             Зачѣмъ, хоть ручку, не вернулся --
             Пожать!... хоть слова не сказалъ!...
             Хоть поцѣлуемъ не коснулся....
             Но не такимъ, чтобъ испугалъ --
             Уста небеснаго созданья!
             Не поцѣлуемъ огневымъ,
             Не адскимъ, чтобъ пролить страданья --
             Въ младую душу.... но -- такимъ...
             Что не смутилъ бы безмятежной
             Невинности, а только -- нѣжно....
             На ручкѣ замеръ!.. что лишь данъ --
             Душѣ, какъ дивный Талисманъ!..."
  
                                 ХСІІ.
  
             Жуанъ мечталъ еще, отчасти,
             Не безъ унынья,-- о быломъ!...
             Но это -- лишь послѣдній страсти
             Былъ крикъ, и новый переломъ,
             Иль переходъ -- отъ сожалѣній,
             Опять къ поэзіи, къ стихамъ.
             Въ которыхъ духъ его, иль геній,
             Ужъ обращался къ небесамъ!...
             Быть можетъ, тутъ заговорило
             И самолюбье,-- призракъ милой,
             Отъ глазъ его, отвѣявъ вдругъ,--
             Чтобъ облегчить души недугъ!...
  
                                 XCIII.
  
             Какъ тонкій паръ, что изчезаетъ,
             Между двухъ свѣтлыхъ облаковъ,
             И просинь неба открываетъ,--
             Авроры тѣнь, среди стиховъ,
             Ему природой вдохновенныхъ,
             Изчезла, и послѣдній слѣдъ
             Ея погасъ.... отъ думъ священныхъ,
             Въ которыхъ потонулъ поэтъ,
             При видѣ, предъ собой, лазури,
             Что очищалась, послѣ бури,
             Отъ тучь, рѣдѣвшихъ какъ туманъ....
             И вотъ воскликнулъ Донъ-Жуанъ:
  
                                 1.
  
             Гдѣ жъ это небо, о которомъ,
             Такъ много, люди говорятъ?
             Гдѣ, со слезами, грустнымъ взоромъ,--
             Страдальцы ищутъ все отрадъ,
             И утѣшенье почерпаютъ,
             Съ молитвой теплой на устахъ?
             То небо,-- что и воспѣваютъ
             Поэты, въ выспреннихъ стихахъ?....
  
                                 2.
  
             Пусть кто нибудь, изъ нихъ, мнѣ скажетъ,--
             Что это небо? гдѣ оно?
             Пусть кто нибудь -- его укажетъ!...
             Иль это -- слово лишь одно,
             Одна идея, безъ значенья,
             Звукъ только праздный?... или, въ томъ,
             Что существуетъ,-- нѣтъ сомнѣнья,
             И, въ правду, создано Творцомъ?...
  
                                 3.
  
             О! укажи, поэтъ! мнѣ эту
             Обитель свѣтлую боговъ?...
             Олимпъ свой, одному поэту
             Доступный, скрытый отъ слѣпцовъ!...
             Скажи, художникъ! гдѣ идею
             Ты почерпнулъ, когда, мечтѣ
             Весь преданъ, кистію своею,
             Лазурь ты пишешь на холстѣ?...
  
                                 4.
  
             Нѣтъ неба!... Есть одно -- пространство...
             Да лишь міры -- въ пространствѣ томъ!
             Все прочее -- мечты убранство,
             Міръ чувствамъ -- созданный умомъ!..
             И ты, о мысль! скорѣе крылья
             Свои расправь, сбирайся въ путь.
             Да напряги свои усилья --
             На безконечное взглянуть!...
  
                                 5.
  
             Взвивайся выше, за предѣлы
             Земли, и -- неба мнѣ ищи!
             Взвивайся выше все, да, смѣлый
             Взоръ устремляя, разгляди,--
             Надъ солнцемъ нѣтъ ли неба?... или --
             И тамъ пространство лишь одно!...
             Иль солнце къ своду горнихъ жилій.
             Какъ брилліантъ, прикрѣплено?...
  
                                 6.
  
             Проникла мысль туда.... но что же?
             И тамъ -- пространство лишь, кругомъ!...
             И сколько тѣлъ небесныхъ, Боже!
             Разсыпано въ пространствѣ томъ....
             Сатурнъ.... Юпитеръ и Венера....
             И прочихъ цѣлый легіонъ!
             Для каждаго своя тамъ сфера,
             И тяготѣнья свой законъ!...
  
                                 7.
  
             И ты, земля! тамъ, тоже, съ ними,
             Вращаешься! и ты -- въ числѣ
             Небесныхъ тѣлъ.... лишь мы -- другими
             Глазами смотримъ, въ нашей мглѣ!...
             Гдѣжъ небо?:., все еще не зрю я,--
             Кромѣ пространства одного,
             Да тѣлъ небесныхъ, что, кочуя,
             Сіяютъ посреди его!...
  
                                 8.
  
             О Солнце!... ты источникъ свѣта!
             Источникъ жизни -- и земли,
             И сестръ ея, планетъ!... согрѣта
             Тобой, и мысль моя,-- вдали,
             Вблизи, вездѣ, съ благоговѣньемъ.
             Передъ тобою ницъ падетъ!
             Тебя чистѣйшимъ проявленьемъ
             Творца вселенной признаетъ!...
  
                                 9.
  
             Но, все таки,-- гдѣ жъ небо?... тише!
             Мысль, можетъ быть, еще найдетъ....
             Еще туда, за солнцы, выше --
             Дерзаетъ простирать полетъ...
             Но что жъ?... и тамъ, она находитъ --
             Одно пространство безъ границъ!...
             Въ священный ужасъ мысль приходитъ,
             И падаетъ на землю ницъ!
  
                                 10.
  
             Такъ безконечность въ утомленье --
             Мысль даже привела собой,
             Оледенивъ воображенье!...
             И гдѣ же.... гдѣ же, умъ земной!
             Нашелъ ты небо?... нѣтъ; пространство,
             Съ его лишь далью голубой,--
             Художникъ пишетъ, какъ убранство
             Творца картины вѣковой!..
  
                                 11.
  
             И ты, Поэтъ, имъ вдохновенный,
             Не увлекаешься-ль, скажи,--
             Одной мечтою, надъ вселенной
             Раскинувъ небеса свои?...
             Нѣтъ неба, иль небесъ,-- той скиньи,
             Недосягаемой Творца....
             Иль есть она: -- сводъ неба синій,--
             Одно пространство безъ конца!...
  
                                 12.
  
             И всю пространства безконечность,--
             Незримо, наполняетъ -- Онъ!
             Онъ -- Еговва12! Въ себѣ Онъ вѣчность,
             И безпредѣльность, и законъ!
             Онъ -- все! изъ прахъ, предъ Нимъ умъ бренный
             Передъ Создателемъ своимъ!
             Передъ Премудростью вселенной!
             Передъ Незримымъ, Трисвятымъ!...
  
                                 СХXIV.
  
             Увлекшись думою высокой,
             Священной думой, нашъ герой --
             Самъ удивился, какъ глубокой
             Коснулся темы онъ такой!...
             Мы знаемъ,-- былъ религіозно
             И онъ воспитанъ, изъ пеленъ....
             Но, между тѣмъ, къ такой серьозной,
             Высокой думѣ, увлеченъ,
             Признаться, былъ онъ -- (къ сожалѣнью!)
             Не такъ по чувствамъ, или рвенью,
             Что вдохновеньемъ мы зовемъ,
             Какъ, больше,-- суетнымъ умомъ!
  
                                 XCV.
  
             Ему, сперва, лишь мыслью новой
             Блеснуть хотѣлось.... но, потомъ,--
             Такъ складно, тамъ, за словомъ слово,
             И стихъ низался за стихомъ,--
             Какъ биссеръ, иль жемчугъ!... да сами
             И риѳмы помогали тутъ --
             Мысль развивать,-- что, надъ строфами,
             Былъ небольшой Жуану трудъ!...
             И самолюбье же^ при этомъ,
             Шептало, на-ухо: Поэтомъ
             Не сладостно ли быть, когда --
             Такъ достается безъ труда?...
  
                                 СXVI.
  
             Но -- что сказалъ!... и какъ я смѣю --
             Такія тайны открывать!
             Такою дерзостью своею,
             Могу лишь -- весь народъ поднять,
             Столь раздражительный, какъ братья,
             Поэты, genus vatum13 и --
             Услышать надъ собой проклятья
             Всей Аполлоновой семьи!...
             Но -- дѣлать нечего; случайно,
             Обмолвился съ своею тайной;
             Такъ ужъ и высказать свои,--
             Увы! приходится -- грѣхи....
  
                                 XCVII.
  
             Внимайте же, міры природы!
             И небеса, земли концы,
             И хоры звѣздъ, и всѣ народы,
             И мудрецы, и всѣ глупцы,
             И всѣ восторженныя души,
             И бьющіяся всѣ сердца,--
             И все, что лишь имѣетъ уши..
             Внимайте! дайте, до конца,
             Пересказать вамъ, откровенно,--
             Всѣ наши тайны, иль, священной
             Сорвавъ съ поэзіи покровъ,
             Явить фактуру вамъ -- стиховъ! .
  
                                 XCVIII.
  
             Жрецъ этотъ музъ,-- пророкъ и геній...
             (Хоть правилъ, какъ извѣстно, нѣтъ --
             Безъ нѣкоторыхъ изключеній!)
             Ну, словомъ, вообще Поэтъ,--
             Есть только человѣкъ смышленный,
             Который, мысль пока придетъ,--
             Сперва играетъ беззаконно --
             Словами, да въ стихи ихъ гнетъ,
             Какъ ловкій дѣлатель мозаикъ;
             Тогда какъ вообще прозаикъ --
             Сначала ловитъ мысль, а тамъ. .
             Ужъ прибѣгаетъ и къ словамъ!
  
                                 ХСІХ.
  
             Но это -- лишь обыкновенный
             Поэтъ, иль -- труженикъ, скорѣй;
             Высокій же, иль вдохновенный,
             Поэтъ -- художникъ! для своей
             Фантазіи, беретъ, конечно,
             И онъ, сначала, вещество...
             И лѣпитъ весело, безпечно,--
             Сперва, лишь форму изъ него;
             Но, вылѣпивъ ее удачно --
             Блестящей вазою прозрачной,
             Потомъ, хоть капельку туда,
             Вольетъ и мысли!... и тогда --
  
                                 C.
  
             Онъ радъ и счастливъ, какъ ребенокъ!
             Сосудъ его -- и дивный видъ
             Имѣетъ, и легокъ и звонокъ;
             И дорогой елей хранитъ....
             И самъ художникъ тѣмъ доволенъ,
             И очарована толпа!...
             Сосуду жъ форму дать онъ воленъ,--
             Какую хочетъ: хоть столба,
             Хоть пирамиды, иль овала;
             Отдѣлка только бы плѣняла....
             И если онъ достигъ того --
             Тогда блаженнѣй нѣтъ его!
  
                                 CI.
  
             И такъ, здѣсь, главное: умѣнье --
             Сосудъ лишь вылѣпить сперва;
             А трудъ и имя, тамъ, въ мгновенье,
             Протрубитъ громкая молва!...
             Мануфактура, впрочемъ, эта --
             Имѣетъ, тоже, свой процесъ,
             И формулы свои, отъ свѣта
             Лишь скрытыя, какъ міръ чудесъ!
             То -- родъ извѣстный механисма,
             Что, отъ сѣдаго классицисма,
             И къ романтисму перешелъ,
             И ласковой пріемъ нашелъ....
  
                                 CII.
  
             Поэты древніе имѣли --
             И вкусъ, изящное любя,
             И инструменты, для издѣлій,--
             Чудеснѣйшіе у себя:
             Во-первыхъ -- дактиль благородный;
             Потомъ -- почтенный анапеста;
             Тамъ -- амфибрахій, однородный;
             А тамъ -- тяжелый, какъ усѣстъ
             Подагрика, спондей солидный;
             Тамъ -- ямба, меньшой братъ миловидный,
             Съ трохеемъ, наконецъ, хорей,
             И множество такихъ затѣй....
  
                                 CIII.
  
             Слова укладывались чинно --
             Въ такія формы, подъ рукой,
             И мысль, сдержавъ полетъ орлиной,
             Туда жъ спускалась на покой,
             Когда мѣстечко оставалось....
             И такъ сосудъ, иль стихъ, или --
             Твореніе изготовлялось!
             Лишь древніе потише шли,
             Чѣмъ мы, въ костюмѣ романтисма,
             Свободнѣйшемъ, чѣмъ классицисма.
             Костюмъ, который и умамъ --
             Вѣсъ придавалъ, и ихъ стопамъ!...
  
                                 CIV.
  
             Вѣка новѣйшіе хитрѣе:
             Еще прекраснѣй вещь нашли,
             Открывъ,-- что эхо слухъ нѣжнѣе
             Ласкаетъ.... и затѣмъ ввели,
             Чтобы стихамъ очарованья
             Еще поболѣе придать,--
             Созвучныя все окончанья,
             Изволивъ риѳмами назвать --
             Гремушки милыя такія,
             И раздѣливъ ихъ -- на мужскія,
             И женскія, чтобъ, межъ собой.
             Ихъ перемѣшивать, порой....
  
                                 CV.
  
             Да! этихъ риѳмъ изобрѣтенье --
             Кладъ сущій для любимцевъ музъ!...
             Хотя, для многихъ, и мученье,--
             Какъ цѣпи.... Но отъ этихъ узъ,
             Уже иные стиходѣи
             Освобождаются опять,--
             Подъ видомъ, чтобъ свои идеи,
             Нерѣдко, риѳмой не стѣснять!...
             А между тѣмъ, не знаютъ сами,
             Какъ эти риѳмы, небесами
             Ниспосланныя, за собой --
             Ведутъ и мысль, подъ часъ иной!..
  
                                 CVI.
  
             Не мало риѳмы и Жуану,
             Въ строфахъ о бурѣ, помогли....
             Но -- полной лучше перестану,
             Чтобы, пожалуй, не сочли,--
             Что и вся наша Жуанада,
             На основаніи такомъ,--
             Не вдохновенья плодъ, какъ надо,
             И должно думать бы о томъ!...
             Но лишь -- издѣлье механисма,
             Но всѣмъ условьямъ романтисма,--
             Сосудъ, изваянный изъ словъ,
             Да изъ ямбическихъ стиховъ!!..
  
                                 CVII.
  
             А впрочемъ,-- пусть и такъ, и -- баста!
             Довольно, то есть, толковать,
             О томъ,-- какъ мы умѣемъ, часто,
             Превратно вещи понимать,--
             Нерѣдко видя вдохновенье....
             Лишь -- въ механическомъ трудѣ,
             Et vice versa,-- въ проявленье
             Огня поэзіи, чуть гдѣ,
             Порой, отдѣлки незамѣтно,--
             Не слишкомъ вѣря, да привѣтно
             Лишь то встрѣчая, что блеститъ:
             Зачѣмъ намъ сущность? былъ бы -- видъ!
  
                                 CVIII.
  
             Но возвратимся мы къ герою.
             Онъ, между тѣмъ, все продолжалъ
             Свой путь, да, полною душою,
             Въ мечтахъ и думахъ утопалъ:
             То бредилъ, про себя, стихами.
             То вспоминалъ онъ о быломъ.
             Все разными еще страстями ~
             Волнуемъ.... Но, за то, въ иномъ
             Расположеньи, благородной
             Былъ конь его: безъ думъ, свободно,
             Онъ все скакалъ тамъ, да скакалъ,
             Мчась прямо въ Лондонъ, на привалъ...
  
                                 CIX.
  
             И, наконецъ, ужъ было поздно,
             Когда вдругъ новый Вавилонъ --
             Предсталъ, глазамъ ихъ, въ грандіозной
             Своей красѣ, весь освѣщенъ!
             Въ столицу гордую въѣзжая,
             Жуанъ тотчасъ же разсудилъ,
             Сообразуясь съ духомъ края,--
             Поудержать немножко пылъ
             Коня ретиваго, чтобъ знали --
             Что ѣдетъ Gentleman, и давали
             Ему дорогу!... да и самъ --
             Тутъ далъ покой своимъ мечтамъ!
  
                                 CX.
  
             И вотъ -- величественно, твердой
             Ногою, конь ужъ выступалъ,
             Подъ сѣдокомъ, который съ гордой
             Осанкой, взоръ въ толпу бросалъ:
             Его ужъ вздохи не томили,
             И гласъ поэзіи, затихъ...
             Такъ онъ проѣхалъ Пикадилли14,
             И вскорѣ, съ радостью, достигъ --
             Своей гостинницы счастливо,
             Гдѣ былъ прислугой встрѣченъ живо,
             И гдѣ свободно могъ вздохнуть,
             Душой и тѣломъ отдохнуть!
  
                                 СХІ.
  
             Благословляя возвращенье
             Изъ плѣна шумной суеты,
             Жуанъ былъ радъ, хоть на мгновенье,
             Стряхнуть прошедшаго мечты!
             Онъ у себя ужъ въ кабинетѣ....
             Вдругъ видитъ.... на столѣ лежитъ
             Пакетъ, и почеркъ на пакетѣ --
             Руки знакомой.... онъ спѣшитъ
             Сорвать печать скорѣй, и чтоже?
             Мать умирающая, Боже!
             Зоветъ его, чтобъ все забылъ,
             Глаза закрыть ей поспѣшилъ15!...

КОНЕЦЪ.

  

ПРИМѢЧАНІЯ
къ
ГЛАВЪ ШЕСТОЙ.

   (1) There is а tide in the affairs of men,
   Which, taten at lhe flood, leads on to fortune;
   Omitted, all the voyage of their life
   Js bound in shallows, and in miseries.
   Shakspeare (Julius Caesar, act.IV. sc.3).
   (2) Маyихеzнами или манихейцами (Manichéens назывались послѣдователи Манихеизма т. е. ученія ересеначальника Манеса (Manès), родившагося, въ Персіи, въ 240 г. по P. X. Они признавали два начала равно могучія и равно вѣчныя: доброе и злое. (См. Diction. Infernal, Paris. 1844).
   (3) Знаменитая морская битва между Маркомъ Антоніемъ и Октавіемъ Августомъ, рѣшившая споръ за верховное владычество въ Римѣ, происходила близъ мыса Акціума (Actium) при входѣ въ Артскій или Амвракійскій заливъ въ Акарнаніи, области древней Греціи (нынѣ Капо-ди-Фиголо или Азіо), въ 31 г. по Р.Х.-- Антоній, обольщенный Клеопатрою, Египетскою царицею, рѣшился, по ея совѣту, сразиться на морѣ, не смотря на превосходство и преданность своего сухопутнаго войска, и для того расположилъ свой флотъ у самаго входа въ заливъ. Но Випсаній Агриппа, начальствовавшій надъ флотомъ Октавія, пользуясь легкостію и удободвижимостію своихъ галеръ, надъ огромными, неповоротливыми судами Антонія, выманилъ противниковъ въ открытое море, отдѣлилъ крылья боевой ихъ линіи отъ центра, и началъ приводить его въ замѣшательство; тогда Клеопатра, лично участвовавшая въ бою, обратилась въ бѣгство и спаслась со всѣми Египетскими кораблями. При этомъ зрѣлищѣ Антоній, забывъ дли любви славу и могущество, сѣлъ на легкій корабль и поспѣшилъ за бѣгущею; флотъ же его, а нѣсколько дней спустя, и войско, бывшее на берегу залива празднымъ зрителемъ битвы, сдались Октавію, который такимъ образомъ и сдѣлался повелитемъ древняго міра. (См. Воен. Энц. Лексиконъ 1837. Ч. 1. Кн. II.)
   (4) Катонъ жену свою Марцію уступилъ своему другу Гортенсію; но, со смертью сего послѣдняго, снова взялъ ее къ себѣ; поступокъ этотъ былъ порицаемъ его современниками, которые замѣтили, что Марція вошла въ домъ Гортенсія весьма бѣдною, а возвратилась къ Катону -- съ сокровищами. (См. Плутарха).
   (5) . . . . . .Medio tutissimus ibis! {См. Ovidii Metamorphoseon lib. II. т. 137.}
   (6) Въ подлинникѣ сказано: "а peasant's quean (крестьянская королева!)" такъ названа королева Каролина, супруга Георга IV, которую, между прочими преступленіями, обвиняли еще въ связи съ каммергеромъ своего двора, Италіянцемъ Бергами (Bergami), начавшимъ свое поприще съ курьера.-- Л. Байронъ говоритъ, въ одномъ изъ своихъ примѣчаніи, что "Барды ея (такъ титулуетъ онъ ея защитниковъ!) воспѣвали въ "Times" во все продолженіе процесса -- снѣгъ ея непорочности, попираемый ногами!..." Въ палатѣ Лордовъ, одинъ изъ адвокатовъ несчастной королевы, говоря объ одномъ изъ самыхъ обвинительныхъ пунктовъ ея преступленія, представилъ это, какъ непредвиденный результатъ страннаго совпаденія обстоятельствъ (odd instances of strange coincidence!)
   (7) Светоній пишетъ, что, однажды, въ минуту озлобленія своего на Римскій народъ, который, на цирковыхъ играхъ, благопріятствовалъ противной партіи, Калигула воскликнулъ: "О, когдабъ этотъ Римскій народъ былъ объ одной головѣ!"
   (8) Въ подлинникѣ "Mamma" т. е. маменька; но намъ показалось какъ-то приличнѣе, осмѣлиться здѣсь употребить: мамаша!?..
   (9) Молдавскій Князь Дмитрій Кантемиръ, написавшій Исторію о величіи и паденіи Оттоманской Имперіи (Histoire de la grandeur et de la décadence de l'empire ottoman); умеръ онъ въ 1723 году.
   (10) См. Mémoire sur la situation de l'empire turc, par. M. de Tott. 1785.
   (11) Въ подлинникѣ:
  
   Of those who had most genius for this sort
   Of sentimental friendship, there were three:
   Lolah, Katinka, and Dudù....
  
   Изъ этихъ трехъ именъ позволили мы себѣ нѣсколько измѣнить первое, т. е. имя Индіанки, которое но настоящему слѣдовало бы намъ написать не Лоля, а Лолахъ.... Но мы сдѣлали это per licentiam poetieam, подобно тому, какъ и самъ поэтъ, едва ли не на томъ же основаніи, изволилъ Грузинкѣ, Катинкѣ, вмѣсто черныхъ придать голубые глаза (blue eyes)! Г. Моріеръ, написавшій романъ, извѣстный у насъ въ прекрасной передѣлкѣ или вольномъ переводѣ Барона Брамбеуса: "Похожденія Марзы Хаджи-Бабы", описываетъ слѣдующимъ Образомъ красоту Грузинокъ: "Главныя прелести Грузинокъ -- румяныя щеки, что называется на ихъ языкѣ: Нумуръ (соль красоты), черные какъ смоль волоса, большіе черные глаза газели, маленькій носъ, маленькій ротъ, бѣлью зубы, большая шея, нѣжные члены. Онѣ вообще чрезвычайно красивы, исполнены одушевленія, граціи и пріятности."
   (12) Въ Коранѣ сказано: "Вѣрующіе! когда приступаете къ молитвѣ, умойте себѣ лице и по локоть, руки; оботрите голову и ноги, до пятокъ!" (См. Сурата V "столъ" cm. 8 )
  

ПРИМѢЧАНІЯ
къ
ГЛАВЪ СЕДЬМОЙ.

   (1) Въ пѣсняхъ VII, VIII и IX, Л. Байронъ, предположивъ вооружиться противъ войнъ и завоеваніи, избралъ себѣ сюжетомъ для этого -- осаду и взятіе штурмомъ крѣпости Измаила. Это читалъ подлинникъ или иностранные переводы "Донъ-Жуана" и хорошо ознакомлена), по исторіи, съ этою блистательною эпохою Русскаго оружія, конечно согласится что Британскій поэтъ позволилъ себѣ (per licentiam poeticam!) исказить, въ многихъ мѣстахъ, историческую правду своими поэтическими вымыслами!... Русскій переводчикъ, дошедши до предмета столь близкаго сердцу каждаго Русскаго, рѣшился, на правахъ вольнаго перевода, передѣлать весь этотъ эпизодъ военныхъ дѣйствій, т. е. представить ихъ, по возможности, въ настоящемъ видѣ, соображаясь при этомъ съ историческими фактами! Для этого служили ему нѣкоторымъ пособіемъ слѣдующія сочиненія, и именно: "Картина, историческая и политическая, Порты Оттоманской", С. Глинки; "Исторія Суворова", Н. Полеваго, "Анекдоты Князя Италійскаго Графа Суворова Рымникскаго" изд. г. Фуксомъ, и наконецъ, "Исторія Новороссійскаго Края", соч. Дюка де Ришелье (Histoire de la Nouvelle Russie, par Richelieu) которою руководствовался и самъ Л. Байронъ.-- Между тѣмъ, чтобъ не развлекать разсказа нашего подробнымъ описаніемъ военныхъ дѣйствій при этой знаменитой осадѣ, мы сосредоточили весь интересъ почти на самомъ моментѣ взятія штурмомъ Крѣпости Измаила, и потому сократили всѣ три означенныя пѣсни Байроновой сатирической поэмы -- въ одну главу нашего перевода; отъ этого и нумерація нашихъ главъ пойдетъ уже своимъ порядкомъ, т. е. не слѣдуя нумераціи пѣсень подлинника: такимъ образомъ,-- наша глава VIII будетъ уже соотвѣтствовать пѣсни X; глава IX -- пѣсни XI, и. т. д.
   (2) "И возвратится персть въ землю яко же бѣ, и духъ возвратится къ Богу, иже даде его. Суета суетствій, рече Екклезіастъ, всяческая суета!" (См. Книга Екклезіаста гл. 12. cm. 7, 8, 9.)
   (3) Везувій пламя изрыгаетъ,
   Столпъ огненный во тмѣ стоитъ;
   Багрово зарево зіяетъ,
   Дымъ черный клубомъ вверхъ летитъ;
   Блѣднѣетъ понтъ, реветъ громъ ярый,
   Ударамъ въ слѣдъ гремятъ удары.
   Дрожитъ земля, дождь искръ течетъ,
   Клокочутъ рѣки рдяной лавы...
   О Россъ! таковъ твой образъ славы,
   Что зрѣлъ подъ Измаиломъ свѣтъ!
   Державинъ.
   (4) "Israaёl est situé sur la rive gauche du bras gauche du Danube." (См. Hist. de la Nouv. Russie, нom. 2).
   (5) "On а compris dans ces fortifications un faubourg moldave, situé à la gauche de la ville, sur une hauteur qui la domine: l'ouvrage a été terminé par un Grec. Pour donner une idée des talents de cet ingénieur, il suffira de dire qu'il fit placer les palissades perpendiculairement sur le parapet, de maniиre qu elles favorisaient les assiégeants, et arrêtaient le feu des assiégés." (См. тамъ же).
   (6) Вобанъ (Sébastien le Prestra de Vauban), извѣстный Французскій Маршалъ при Людовикѣ XIV, и знаменитый инженеръ своего вѣка. Его фортификаціонныя системы и до нынѣ въ ходу и славѣ, во всей Европѣ.-- Быть можетъ, мы слишкомъ гиперболически употребили выраженіе, что "и самъ Вобанъ, предъ высотою Измаильскихъ валовъ, едва ли не ахнулъ бы!..." Но самъ очевидецъ, извѣстный Дюкъ-де-Ришелье, {Этотъ самый Дюкъ-де-Ришелье былъ въ послѣдствіи градоначальникомъ Одессы, и оставилъ тамъ по себѣ вѣковую память учрежденіемъ лицея до сихъ поръ носящаго его имя, а равнымъ образомъ и многими другими благодѣтельными содѣйствіями цѣли Правительства, пекущагося о процвѣтаніи Новороссійскаго края.} бывшій тогда при Россійскихъ войскахъ, въ охотникахъ, такъ говоритъ:
   "Le rempart en terre est prodigieusement élevé, à cause de l'immense profondeur du fossé; il est cependant absolument rasant; il n'у а ni ouvrage avancé, ni chemin couvert." (Cv. Hist de la Nouv. Russ. tom. 2.)
   А dотъ и нашего историка описаніе устройства крѣпости Измаила:
   "Сія обширная крѣпость, по обширности своей названная Турками Орду Калеси (крѣпость сбора войскъ), занимала, въ окружности, десять верстъ и, составляя треугольникъ, примыкалась одною стороною къ Дунаю, гдѣ ограждала ее каменная стѣна; съ другихъ сторонъ, былъ земляной валъ въ четыре сажени вышиною, со рвомъ въ семь саженей глубины." (См. Исторію Суворова, соч. Н. Полеваго).
   (7) "Da côté droit de la ville est un cavalier {Кавальеромъ (cavalier) на фортификаціонномъ языкѣ называется земляной валъ, дѣлаемый въ крѣпостяхъ, внутри бастіоновъ; съ наружной стороны онъ одѣвается кирпичомъ или камнемъ, и долженъ быть выше главнаго вала крѣпости, отъ 10 до 15 футовъ. Укрѣпленіе это строится для того, чтобы изъ крѣпости можно было удобнѣе очищать противулежащія въ полѣ высокія мѣста, на которыхъ осаждающіе располагаютъ свои баттареи.} de quarante pieds d'élévation â pic, garni de vingt deux pièces de canons, et qui défend la partie gauche." (См. Hist. de la Nouv. Russie lom. 2.)
   (8) "Du côté du fleuve, la ville est absolument ouverte; les Turcs ne croyaient pas que les Russes püssent jamais avoir une flottille dans le Danube." (См. тамъ же.)
   (9) Османли, правильнѣе: Осмаилы -- Оттоманцы; такъ называютъ себя Турки, но имени Османа или Отмана, основателя Оттоманской державы, который, какъ полагаютъ иные, достигнувъ чреды Султана, повелѣлъ однихъ только земледѣльцевъ называть Турками, а всѣмъ другимъ своимъ подданнымъ присвоилъ имя Оттоманцевъ. (См. Карт. Оттом. Порты, С. Глинки.)
   (10) Бисмилляхъ! (во имя Аллаха!) такъ начинаются всѣ Сураты или главы Корана, кромѣ одной IX. Такъ начинаютъ Турки и всѣ свои молитвы и благодаренія; и это обратилось у нихъ даже въ довольно обыкновенное восклицаніе.
   (11) "На гребномъ флотѣ, умножившееся число войска расположено было на три колонны; начальниками оныхъ были: Генералъ-Маіоръ Арсеньевъ, бригадиръ Чепега, и Секундъ-Маіоръ гвардіи Марковъ." (См. Карт. Оттом. Порты, С. Глинки.)
   (12) Уже наступила глубокая осень; двукратное намѣреніе взять Измаилъ не состоялось; войска русскія удалялись. Въ сихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ, Князь Таврическій, поручилъ Графу Рымникскому покореніе крѣпости, почитаемой неприступною и Турціей и Европой. Пославъ изъ Галича предписаніе отступавшимъ войскамъ и увѣщевая ихъ соблюдать мужественную непоколебимость, Герой полетѣлъ съ малымъ отрядомъ къ Измаилу.-- Принявъ 2 Дек. (1789) начальство надъ войскомъ подъ Измаиломъ, Суворовъ немедленно предпринялъ все нужное для приступа. Работы кончились 5 Декабря, и 6 числа войско, умножившееся прибытіемъ Фанагорійскаго полка, Апшеронскихъ мушкетеръ, нѣсколькими отрядами Донцовъ и Арнаутъ, расположилось вокругъ города. 7 Декабря отправленъ къ Сераскиру чиновникъ съ письмомъ отъ Князя Потемкина, требовавшаго сдачи крѣпости.-- 8 числа, Сераскиръ отвѣчалъ: "Скорѣе Дунай остановится въ своемъ теченіи и небо преклонится къ землѣ, нежели сдастся Измаилъ!" -- Къ укрощенію кичливости Оттоманской, Суворовъ ускорилъ побѣдоносныя свои распоряженія. Сказываютъ, что въ то же время онъ получилъ отъ Потемкина письмо, дозволявшее ему удалиться, если онъ не увѣренъ въ удачномъ приступѣ.... Суворовъ отвѣчалъ: "два уже раза Русскіе были у стѣнъ Измаила; стыдно будетъ, если въ третій разъ не совершимъ нашего дѣла!" -- 9 Декабря на высокомѣрный отвѣтъ Сераскира, данъ ему словесный отвѣтъ, что не будетъ уже никому болѣе пощады! и немедленно собранъ былъ воинскій совѣтъ.-- Графъ Платовъ, служивщій тогда бригадиромъ, первый написалъ: штурмовать всѣ то же подтвердили. Суворовъ вбѣжалъ въ ставку, перецѣловалъ всѣхъ, и сказалъ: "одинъ день Богу молиться, другой день учиться, въ третій день -- славная смерть, или побѣда!" (См. Карт. Оттом. Порты С. Глинки.)
   (13) "Le 13 Dec. (n. s.) une partie des troupes était embarquée; on allait lever le siège un courrier arrive; ce courierr annonce, de la part du prince, que le maréchal Souwaroff va prendre le commandement des forces réunies sous Ismaël. -- Le 16, on voit venir de loin deux hommes courant à toute bride: on les prit pour des Cosaques; l'un était Souwaroff, et l'autre son guide, portant un paquet gros comme le poing, et renfermant le bagage du général.--Les succès multipliés de Souwaroff, sa bravoure à toute épreuve, la confiance que le soldat avait en lui, produisirent un enthousiasme général: une salve des batteries du camp et de la flotte célébrèrent son arrivée, et l'espoir du succès ranima les esprits. -- L'ardeur de Souwaroff, son incroyable activité, son mépris des dangers, sa presque certitude de réussir, son âme, enfin, s'est communiquée à l'armée; il n'est pas jusqu'au dernier goujat, qui ne désire ob tenir l'honneur de monter à l'assaut." (См. Hist. de la Nouv. Russie, tom 2.)
   (14) "Стрѣляй рѣдко, да мѣтко. Штыкомъ коли крѣпко; пуля обмишулится, штыкъ не обмишулится: пуля дура, штыкъ молодецъ! коли одинъ разъ; бросай басурмана съ штыка; мертвъ на штыкѣ: царапаетъ саблею шею, сабля на шеѣ, отскочи шагъ, ударь: коли другаго, коли третьяго; богатырь заколетъ полдюжины: больше! береги пулю въ дулѣ; трое наскочатъ: перваго заколи, втораго застрѣли: третьему штыкомъ карачунъ; это не рѣдко, а заряжать некогда. Въ атакѣ не задерживай!-- Штурмъ. Ломи чрезъ засѣки, бросай плетни чрезъ волчьи ямы, быстро бѣги, прыгай чрезъ палисады, бросай фашины, спускайся въ ровъ, ставь лѣстницы. Стрѣлки, очищай колонны! стрѣлки, по головамъ колонны! лети чрезъ стѣну, на валъ, окалывай на валу, вытягивай линію, ставь караулъ къ пороховымъ погребамъ; отворяй вороты конницѣ.-- Непріятель бѣжитъ въ городъ: его пушки обороти по немъ, стрѣляй сильно въ улицы: бомбардируй живо; не досужно за нимъ ходить. Приказъ: спускайся въ городъ, рѣжь непріятеля на улицахъ; конница руби, и проч." (См. "Разговоръ съ солдатами ихъ языкомъ" въ собраніи анекдотовъ о Суворовѣ.)
   (15) "Всѣ великіе полководцы древнѣйшихъ и новѣйшихъ вѣковъ, имѣли свои особенности, безъ которыхъ не отличались бы отъ толпы; но она слѣдовали свѣтскимъ приличіямъ. Нашъ же, какъ будто выпрыгнулъ изъ сей сферы, и представляетъ собою необыкновенное единственное явленіе, и на военномъ поприщѣ, гдѣ онъ непобѣдимъ, и въ кабинетѣ своемъ, гдѣ онъ непостижимъ! Румянцевыхъ, Тюреневъ и другихъ, мы знаемъ: ибо они дѣйствовали, обращались съ людьми по-людски, говорили нашимъ языкомъ; тонкости и тайны ихъ раскрылись. Но Суворовъ..."
   Здѣсь прерываемъ слова Г. Фукса, бывшаго при немъ Секретаремъ, и дополнимъ этотъ справедливый панигирикъ -- неменѣе лестнымъ отзывомъ извѣстнаго Лорда Клинтона, который такъ писалъ къ одному изъ друзей своихъ въ Лондонѣ, послѣ обѣда, даннаго ему Суворовымъ въ 9 часовъ по полуночи:
   "Сейчасъ выхожу я изъ ученѣйшей Военной Академіи, гдѣ были разсужденія о военномъ искусствѣ, объ Анибалѣ, Цезарѣ, замѣчанія на ошибки Тюреня, Принца Евгенія, о нашемъ Мальборукѣ, о штыкѣ, и проч. и проч.-- Вы вѣрно хотите знать, гдѣ же эта Академія, и кто Профессоры? угадайте!... я обѣдалъ у Суворова: -- не помню, ѣлъ ли что; но помню съ восторгомъ каждое его слово. Это нашъ Гаррикъ, но -- на театрѣ великихъ происшествіи! это тактическій Рембрандтъ: какъ тотъ, въ живописи, такъ этотъ, на войнѣ -- волшебники! боюсь только, чтобы онъ не занемогъ нашимъ сплиномъ.... но отъ богатствъ побѣдъ! И этотъ умнѣйшій мужъ вздумалъ меня увѣрять, что онъ ничего не знаетъ, ничему не учился, безъ воспитанія, и что его по справедливости называютъ Вандаломъ!... наконецъ, остановилъ я его сими словами: "Если вамъ удается обманывать насъ, вашихъ современниковъ, то не удастся обмануть потомковъ; впрочемъ, и въ самомъ потомствѣ останетесь вы -- Іероглифомъ! и проч." (См. Анекдоты Кн. Италійскаго и проч, изд. Г. Фуксомъ. С. П. б. 1827.)
   (16) Представивъ въ живой картинѣ всѣ рѣзкія черты, изъ жизни великаго Героя, такъ, между прочимъ, заключаетъ его новѣйшій біографъ свой очеркъ, исполненный исторической вѣрности, согрѣтый теплотою чувства и дышащій поэзіею:
   "...Таковъ быль нашъ великій Суворовъ, загадка современниковъ, Герой, имя коего отзывалось въ цѣлой Европѣ, и Чудакъ, для тѣхъ, кто приближался къ нему, дивный Протей, оживленная доброта и нѣжность сердца, о которомъ говорили, какъ о кровожадномъ чудовищѣ, и умъ необыкновенный, изумлявшій -- шутовского рѣчью! приходившіе взглянуть на Суворова -- видѣли худенькаго, слабаго старичка, смѣшившаго шутками.... Старичекъ превращался въ Исполина, въ Генія,-- если узнавали его ближе! Тогда понимали и его, и великія дѣла его, и любовь, какою привязывалъ онъ къ себѣ знавшихъ его!" (См. Истор. Суворова соч. Н. Полеваго).
   "И славу въ плѣнъ къ себѣ забралъ!"
   Такъ, дѣйствительно, читая все, что было только писано о Суворовѣ, нельзя не примѣнить и къ нему извѣстнаго дѣвиза Юлія Цезаря: "veni, vidi, vici", т. е, пришелъ, увидѣлъ, побѣдилъ!-- Въ Измаилѣ, подвели ему рѣдкую лошадь, которой не было цѣны, и просили принять се въ намять знаменитой эпохи; но онъ отказался, сказавъ: "Нѣтъ, мнѣ она не нужна. Я прискакалъ сюда на Донскомъ конѣ, съ однимъ казакомъ; на немъ и съ нимъ ускачу." Тутъ одинъ генералъ замѣтилъ, что теперь поскачетъ онъ съ тяжестью лавровъ.... Суворовъ отвѣчалъ; "Донецъ всегда выносилъ меня и мое счастіе!" При этомъ, нельзя не привести также и знаменитаго о немъ изрѣченія одного Иностранца; извѣстный своею ученостію и воинскими доблестями, Австрійскій Генералъ-Квартирмейстеръ Цахъ, съ которымъ любилъ Суворовъ бесѣдовать о военномъ искусствѣ, называя его "генераломъ sans faèons и Катономъ", такъ сказалъ ему однажды безъ обиняковъ: "и всякій народъ подъ жезломъ вашимъ былъ бы побѣдоносенъ, потому что вы -- Герои всѣхъ вѣковъ и всѣхъ народовъ! {См. Анекдоты Кн. Италійскаго, изд. Г. Фуксомъ.}"
   (17) Именно этими словами: "И такъ гора родила мышь!" выразился самъ Суворовъ, въ одномъ письмѣ своемъ къ Г. Фуксу (Кобринъ 7/18 Марта 1800), гдѣ изложивъ "свою тактику" жаловался онъ на тактику Австрійскаго Кабинета, заставлявшаго Россійское войско "оставить все, и уйти во свояси!" (См. Ист. Россійско-Австр. Камп. Г. Фукса Ч. III. стр. 659.)
   (18) La nuit était obscure; un brouillard épais ne nous permettait de distinguer autre chose que le feu de notre artillerie, dont l'horizon était embrasé de tous côtés; ce feu, partant du milieu du Danube, se réfléchissait sur les eaux, et offrait un coup d'oeil très-singulier. (См. Hist. de la Nouv. Russ. tom. 3.)
   (19) "Ни въ городѣ, ни въ лагерѣ Русскихъ, никто не спалъ. Полки двигались. Осажденные готовилось, увѣдомленные отъ перебѣжчиковъ о наступающемъ грозномъ штурмѣ. Суворовъ объѣзжалъ войска; являлся всюду; радостно привѣтствовали его солдаты. Въ три часа, взлетѣла ракета -- всѣ взялись за оружіе; въ четыре, другая -- построились; въ пять часовъ, третья,-- и въ одно мгновеніе колонны двинулись къ Измаилу, стѣны Измаила вспыхнули огнемъ, и скоро -- крики: Ура! Алла! показали начало неслыханнаго воинскаго подвига!" (См. Истор. Суворова, соч. Н. П.)
   (20) Алла-гю! -- заключительныя слова муэззиновъ, призывающихъ къ молитвѣ съ высокихъ галереи, устроенныхъ снаружи минаретовъ. Слова эти перешли и въ военный крикъ у Турковъ; на послѣдній слогъ они сильнѣе ударяютъ. Едва ли не отсюда и слово: гикъ, гиканіе?...
   (21) "Смѣлость города беретъ!" -- старинная русская поговорка.
   (22) "Побѣдители сами изумлялись, когда днемъ осматривали, рвы и валы, по которымъ перешли, ночью, подъ губительнымъ огнемъ непріятелей!... Притомъ, надобно вспомнить и объ отчаянной храбрости Турковъ, при защитѣ крѣпостей: робкій бѣглецъ -- въ полѣ, Оттоманъ не побѣдимъ -- за стѣнами крѣпости!" (См. Ист. Суворова, соч. Н. П.)
   (23) "Первый вошедшій на стѣны былъ Маіоръ Неклюдовъ, вызвавшійся итти съ охотниками. Прежде всѣхъ достигла на валъ колонна Ласси {Все русское войско дѣлилось на три Отдѣленія, и въ каждомъ было по три колонны: первою начальствомъ Ген. Пор. П. С. Потемкинъ, второю -- Ген. Пор. Самойловъ, третьею -- Рибасъ (бывшій тогда контръ-адмираломъ.) Начальники колоннъ были; Ген. Маіоры -- Львовъ, Ласси, Мекнобъ, Безбородко, Кутузовъ, Арсеньевъ,-- бригадиры -- Платовъ, Орловъ, Марковъ. Атам. Запорожс. Чепега.-- Волонтерами при войскѣ -- сынъ Принца де Лини; Эмигран. Герцогъ Фрон-Ланжеронъ. Графъ Валеріанъ Зубовъ и мн. другихъ.}-- бросивъ лѣстницы, солдаты лѣзли безъ нихъ, втыкая въ валъ штыки." (См. Ист. Суворова. Н. П.).
   (24) Оставивъ Донъ-Жуана и Дуду на сборахъ къ Аудіенціи, назначенной имъ грозною Султаншею; Л. Байронъ заключаетъ этимъ шестую пѣснь своей поэмы, надѣясь, между прочимъ, что герои его "авось либо и избавится отъ рыбъ (may escape the fishes!)" т. e. уйдетъ цѣль, отъ грозящей ему опасности. И дѣйствительно,-- въ слѣдующей пѣсни, снова является Донъ-Жуанъ, и цѣль и невредимъ, но только.... не въ Сералѣ, и не въ Стамбулѣ, а подъ стѣнами уже Измаила, въ лагерѣ Суворова, къ которому приводятъ его Казаки, да и не одного притомъ, а вмѣстѣ съ Англичаниномъ Джонсономъ, двумя безыменными Турчанками и Евнухомъ (См. Cant. VII. oct. LVI, LVII, LX, LXVI, LXVII, LXXII, LXXIII, LXXIV, LXXV и LXXVI) на канунѣ самаго штурма крѣпости!-- Какимъ же образомъ удалось всей этой честной компаніи уйти изъ Сераля и, благополучно покинувъ Стамбулъ, очутиться вдругъ на берегахъ Дуная?... ничего этого не извѣстно изъ подлинника!
   Отнюдь не думая осуждать въ этомъ пропускѣ (lacune poétique!) великаго Поэта, мы сочли не лишнимъ, однакожъ, въ своемъ вольномъ переводѣ,-- придумать -- переворотъ въ Семибашенномъ замкѣ, по случаю смерти Султана Гамида, или Ахмета III, и восшествія на его престолъ -- Селима II.... Конечно, Гг. строгіе критики не преминуть здѣсь замѣтить небольшой анахронисмъ: извѣстно по исторіи, что событія эти совершились въ Апрѣлѣ 1789, а взятіе штурмомъ Измаила послѣдовало въ Декабрѣ 1790 года, и, стало быть,-- гдѣ же такъ долго изволили скитаться наши Серальскіе бѣглецы?... Но тогда слѣдовало бы совершенно отступить отъ подлинника, написать новый эпизодъ, и т. п. А нашимъ долгомъ было, покрайней мѣрѣ въ цѣломъ, слѣдить какъ можно ближе за авторомъ т. е. сохранить весь планъ и ходъ его разсказа; притомъ, "Донъ Жуанъ" -- не исторія, и даже не историческій романъ, да и всѣ ли историческіе романы придерживаются, съ математическою точностію, хронологіи фактовъ?... Довольно того, что есть здѣсь сколько нибудь исторической вѣроятности, которою желалось воспользоваться сострадательной Музѣ, чтобъ, поскорѣе освободивъ своего проказника отъ позорнаго плѣна въ Сералѣ и грозившей ему бѣды со стороны ревнивой Султанши, открыть передъ нимъ болѣе блестящее и громкое попроще -- подъ ядрами Измаила!...
   (25) "Souwaroff exerсa les soldats; il leur montra comment il fallait s'у prendre pour escalader; il enseigna aux recrues la manière de donner le coup de baпonnette, etc. etc." (См. Hist. de la Nouv. Russie, tom. 2).
   ". . . . . .между тѣмъ, русскіе дѣятельно готовили фашины и лѣстницы; Суворовъ самъ училъ солдатъ, какъ ставить лѣстницы, какъ лѣзть на стѣны и сражаться." (См. Исторія Суворова соч. Н. П.).
   (26) "Умирай за домъ Богородицы, за Матушку, за пресвѣтлѣйшій Домъ, Церковь Бога молитъ; кто остался живъ, тому честь и слава!" (См. "Разговоръ съ солдатами ихъ языкомъ," въ собраніи анекдотовъ о Суворовѣ).
   Суворовъ любилъ также твердить всегда: "Если желать умереть на войнѣ, то надобно желать умереть въ дѣлѣ со славою, какъ Тюрень!" (См. анекдоты Кн. Италійскаго, изд. Г. Фуксомъ.)
   (27) "Суворовъ любилъ скорые отвѣты, безъ остановки: онъ хотѣлъ въ этомъ родѣ испытанія быть Ла-Фатеромъ, узнавать характеръ человѣка, какъ тотъ -- по физіономіи, такъ онъ -- по отвѣту!-- Впрочемъ, многіе очень ошибались, думая, что отвѣчая ему скоро и нелѣпо -- ему угождали.... правда, онъ замолчитъ, бывало, по оцѣнитъ -- пустослова!" (См. анекдоты Кн. Италійскаго, изд. Г. Фуксомъ.)
   (28) Во время войны и находясь противъ непріятеля, безъ точнаго его приказанія, утренней зари не били: онъ выходилъ изъ своей палатки, и три раза пѣлъ пѣтухомъ. Это былъ знакъ къ походу, а иногда и къ нападенію на непріятеля!
   Тоже самое случалось не разъ и при другихъ обстоятельствахъ: такъ, на канунѣ своего отъѣзда въ Вѣну, Суворовъ, оставаясь наединѣ съ Графомъ Ѳ. В. Растопчинымъ, разговаривалъ съ нимъ о войнѣ и о тогдашнемъ положеніи Европы.-- "Графъ Александръ Васильевичъ (слова самого Растопчина!) началъ сперва высчитывать ошибки Цесарскихъ Начальниковъ, потомъ,-- сообщать свои виды и намѣренія. Слова у него текли какъ рѣка, мысли всѣ были человѣка чрезвычайнаго! такъ говорящаго его и подобное отъ него краснорѣчіе я слышалъ въ первый разъ! но, посреди рѣчи, когда я весь превращенъ былъ въ слухъ и вниманіе, онъ самъ вдругъ, изъ Цицерона и Юлія Кесаря, обратился въ птицу, и запѣлъ громко -- пѣтухомъ!..." (См. анекд. Кн. Италійс. изд. Г. Фуксомъ.)
   (29) "10 числа, по восхожденіи солнца, началась пальба съ гребнаго флота и съ четырехъ батарей, устроенныхъ на обоихъ крылахъ. Турки отвѣчали изъ крѣпости безпрерывною пальбою." (См. Карт. Порты Оттом. С. Глинки.)
   (30) "Есть ли что смѣшнѣе, въ мірѣ, такъ называемыхъ львовъ, у которыхъ все на перекоръ природѣ и изящному вкусу, отъ лорнетки, вставленной въ тѣло, какъ въ рамку, предъ однимъ глазомъ, до каблуковъ, въ родѣ ходулей?" (См. замѣтки и выписки Ѳ. Б.)
   Левъ, Lion, по терминологіи модныхъ салоновъ,-- молодой человѣкъ съ кудрявою или длинноволосою головою, въ желтыхъ перчаткахъ, завернутый въ неукоризненное пальто, и курящій сигару длиною съ барабанную палку; достойная подруга льва называется львица, Lionne, т. е. молодая дама, которая отличается на скачкахъ, прыгаетъ чрезъ плетни и изгороды, боксируетъ и не выпускаетъ изъ рта сигаретты. Впрочемъ, характеристика эта льва и львицы, не рѣдко, измѣняется въ подробностяхъ, по произволу непостоянной повелительницы большаго свѣта, моды, которая прежнихъ своихъ поклонниковъ, извѣстныхъ подъ именами: Петиметровъ (Petit-maître,) Мускаденовъ (Muscadin), Адмираблей (Admirables), Энкрояблей (incroyables), Красавцевъ (Beaux), Кавалеровъ (Cavaliers), Щеголей (Elégants), Денди (Dandys), Модниковъ и модницъ (Fashionables), и Амазонокъ (Amazonnes), могучимъ жезломъ своимъ превратила наконецъ въ звѣрей-людей и людей-звѣрей XIX столѣтія! Парнасскіе салоны, въ особенности, представляютъ дивный звѣр       Но эти мнѣнья всѣ я отвергаю.
             Для всѣхъ людей загадкой жизнь дана,
             А я привыкъ такъ думать издавна,
             Что бытіе людей на смерть похоже,
             Что жизнь и смерть -- почти одно и тоже.
  
                                 XVII.
  
             Что жь? "Que sèais-je?" девизъ Монтэня былъ.
             Во всемъ привыкли люди сомнѣваться,
             До истины ихъ умъ не доходилъ,
             Ихъ "достовѣрность" можетъ измѣняться.
             Такъ мало знанья людямъ всѣмъ дано,
             Такъ въ знаньяхъ тѣхъ все спутано, темно,
             Что даже можно думать въ заключенье:
             Сомнѣнье въ насъ не есть процессъ сомнѣнья.
  
                                 XVIII.
  
             Быть можетъ, какъ Пиронъ, пріятно плыть
             Среди догадокъ въ вихрѣ непогоды,
             Но вѣтеръ лодку можетъ утопить,--
             Всѣ мудрецы плохіе мореходы.
             Надъ бездной мысли -- плавать надоѣстъ...
             У береговъ поищемъ мелкихъ мѣстъ,
             И тамъ въ тиши, не зная бурь опасныхъ,
             Найдемъ мы много раковинъ прекрасныхъ.
  
                                 XIX.
  
             "Намъ всѣмъ на небо нужно", такъ сказалъ
             Намъ Кассіо. Спасать себя должны мы,
             Съ тѣхъ поръ, какъ смерть Адамъ намъ завѣщалъ.
             Но "воробьи -- и тѣ судьбой хранимы
             И не падутъ безъ воли неба" (*). Я
             Не постигалъ пороковъ воробья:
             Быть можетъ, онъ сидѣлъ на вѣткѣ древа,
             Гдѣ отъ плода въ раю погибла Ева.
   (*) "We defy augury: there is а special
   Providence in the fall of а sparrow" (Hamlet).
   (Мы не вѣримъ предвѣщаніямъ: даже паденіе воробья есть дѣло провидѣнія)
  
                                 XX.
  
             О, люди? Что такое филантропъ?
             Теогонія и космогонія?..
             Людьми я обвиненъ какъ мизантропъ,
             Чего постичь не могъ и въ наши дни я,
             Но мнѣ понятна въ васъ ликантропія (*),
             И не понять то слово мнѣ смѣшно бъ,
             Съ тѣхъ поръ какъ вы при каждой новой ссорѣ
             Готовы выть волками на просторѣ.
   (*) Извѣстнаго рода помѣшательство, превращающее людей въ бѣшеныхъ животныхъ.
  
                                 XXI.
  
             Но я всегда былъ скроменъ и смиренъ,
             За мною нѣтъ большаго преступленья,
             И хоть, порой, я духомъ былъ смущенъ,
             Но послѣ доходилъ до снисхожденья.
             Какой же мизантропъ я? Вѣдь не я
             Людей такъ ненавидѣлъ, а меня
             Они встрѣчали ненавистью всюду...
             Но здѣсь я продолжать разсказъ свой буду.
  
                                 XXII.
  
             Впередъ, впередъ, прекрасный мой разсказъ!..
             Да, мой разсказъ дѣйствительно прекрасенъ,
             Хоть, можетъ быть, читатели, для васъ
             Онъ не совсѣмъ вездѣ казался ясенъ,
             Но твердо я теперь увѣренъ въ томъ,
             Что истина оцѣнится потомъ,
             Что мой романъ найдутъ вполнѣ блестящимъ,
             А я пока доволенъ настоящимъ.
  
                                 XXIII.
  
             Герой нашъ былъ оставленъ на пути
             Къ Петрополю, къ тѣмъ доблестнымъ славянамъ,
             Въ которыхъ храбрость можемъ мы найти
             Скорѣй чѣмъ умъ. Тотъ край съ его туманомъ
             Сталъ ныньче общей темой для похвалъ,
             И самъ Вольтеръ на этотъ край взиралъ,--
             Чего, однако, я не одобряю...
             Теперь однимъ желаньемъ я сгараю --
  
                                 XXIV.
  
             Вести войну, хоть на словахъ пока,
             Вой противъ тѣхъ, кто нашу мысль стѣсняетъ!
             Тираны и льстецы! Моя рука
             Мишенью для себя васъ избираетъ.
             Кто побѣдитъ? Не знаю, но всегда,
             Не уставая долгіе года,
             Я ненавидѣть буду безконечно,
             Всѣхъ, кто народомъ правитъ безсердечно.
  
                                 XXV.
  
             Но я не льстить хочу тебѣ, народъ!..
             И безъ меня найдутся демагоги
             Чтобъ всѣ кумиры свергнуть съ ихъ высотъ
             И новые поставить на дорогѣ.
             Не знаю я, чего они хотятъ,
             О чемъ хлопочутъ, спорятъ и шумятъ,
             Но я хочу, чтобъ дали же народу
             Свободу, настоящую свободу...
  
                                 XXVI.
  
             Врагъ партій всѣхъ, я заслужить могу
             Вражду всѣхъ партій, гнѣвъ и озлобленье,
             За то я не лукавлю и не лгу.
             Тотъ, кто не хочетъ выиграть сраженья,
             Не угнетать, не угнетеннымъ быть,
             Тотъ можетъ все свободно говорить,--
             Пусть выть начнутъ шакалы рабства всюду,
             Но съ воемъ ихъ сливаться я не буду.
  
                                 XXVII.
  
             Названіе шакаловъ къ нимъ идетъ,--
             Я слышалъ ихъ въ развалинахъ Эфеса.
             Такъ точно воетъ ночи напролетъ
             Вся эта сволочь, выродокъ прогресса,
             И ловитъ дичь по(прихоти господъ...
             Подлѣй самихъ шакаловъ тотъ народъ,
             Букашки тѣ, продажными полками
             Водимыя на битву пауками.
  
                                 XXVIII.
  
             Лишь взмахъ руки -- и паутины нѣтъ.
             Всѣ пауки безъ паутины хилы...
             О, націи! услышьте мой совѣтъ
             И ройте паукамъ своимъ могилы.
             Ихъ сѣть теперь густѣетъ съ каждымъ днемъ,
             Тарантулы плетутъ ее кругомъ...
             Лишь Аттика съ Испаніей вставала,
             Чтобы вонзить въ своихъ тирановъ жало.
  
                                 XXIX.
  
             И такъ, Жуанъ съ депешею скакалъ,
             Гдѣ о пролитой крови говорилось,
             Какъ о водѣ... Громъ битвы замолчалъ
             И лишь стѣна изъ труповъ появилась,
             И этотъ бой, гдѣ бились двѣ страны,
             Умолкъ среди зловѣщей тишины.
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XXX.
  
             Жуанъ летѣлъ въ кибиткѣ безъ рессоръ,
             Въ проклятой, отвратительной телѣгѣ,
             Дорогою мечталъ про разный вздоръ --
             О почестяхъ, о славѣ, о ночлегѣ,
             Жалѣлъ, что не Пегасъ его несетъ,
             И проклиналъ, сложивъ въ гримасу ротъ,
             Разбитыя, ужасныя дороги
             И безъ рессоръ устроенныя дроги.
  
                                 XXXI.
  
             При каждомъ неожиданномъ толчкѣ,--
             А тѣхъ толчковъ онъ получалъ не мало,--
             Жуанъ смотрѣлъ на спутницу въ тоскѣ
             И сожалѣлъ, что такъ она страдала
             На томъ пути, гдѣ только высшій рокъ
             Поставленъ наблюдателемъ дорогъ,
             Гдѣ каждый шагъ брать просто нужно съ бою
             И молча преклониться предъ судьбою.
  
                                 XXXII.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XXXIII.
  
             Съ ребенка глазъ не сводитъ мой Жуанъ.
             Она была -- трофей его военный...
             О, деспоты кровавые всѣхъ странъ,
             Ты, Надиръ-Шахъ (*), чудовище вселенной,
             Въ пустыню обратившій Индустанъ,
             Какъ грѣшникъ ты погибъ отъ тяжкихъ ранъ
             Лишь потому, что злой недугъ извѣдавъ,
             Желудокъ твой не принималъ обѣдовъ (**).
   (*) Персидскій царь.
   (**) Онъ былъ убитъ заговорщиками за свои деспотическія дѣйствія, происходившія отъ несваренія желудка, что приводило его въ ярость, близкую къ сумасшествію.
  
                                 XXXIV.
  
             Поймите всѣ: спасеніе одной,
             Одной лишь жизни юной и прекрасной
             Дороже лавровъ, купленныхъ войной,
             Облитыхъ кровью націи несчастной...
             Пусть вашихъ славныхъ подвиговъ дѣла
             Кругомъ встрѣчаютъ лесть и похвала,
             Но ваша слава... что такое слава?
             Минутный шумъ, минутная забава!
  
                                 XXXV.
  
             Вы, авторы брошюръ блестящихъ, книгъ,
             Вы, двадцать милліоновъ публицистовъ,
             Которымъ міръ внимать давно привыкъ,--
             Наемщики ли вы изъ журналистовъ,
             Кричащіе, что весь вашъ край богатъ,
             Иль ты, неукротимый демократъ,
             Ты, нещадящій бѣшеныхъ проклятій
             За голодъ и позоръ своихъ собратій,--
  
                                 XXXVI.
  
             Вы, авторы!.. Но, à propos de bottes,--
             Мысль главную я позабылъ здѣсь, право
             (И мудрецы теряютъ мысли ходъ),
             Но убѣдить хотѣлъ я очень здраво
             И успокоить множество головъ
             Отъ разныхъ громкихъ, но невинныхъ словъ;
             А такъ какъ мнѣ не всѣ повѣрятъ въ этомъ,
             То мысль свою я скрою передъ свѣтомъ.
  
                                 XXXVII.
  
             Со временемъ отыщется она,
             Когда нашъ вѣкъ ужь явится прошедшимъ,
             Открытымъ снова, будто старина,
             Въ глубь древности затертымъ и ушедшимъ,
             Исторгнутымъ изъ хаоса опять,
             Чтобы его страницы прочитать,
             Дать волю любопытству, удивленью,
             И вновь предать, какъ всѣ вѣка, забвенью.
  
                                 XXXVIII.
  
             Такъ говорилъ Кювье; -- и въ міръ тогда
             Вновь явятся отъ древности обломки,
             Пропавшіе изъ міра безъ слѣда;
             Такъ точно мы, отцовъ своихъ потомки.,
             Гигантовъ отрываемъ изъ гробницъ
             Почти что въ милю ростомъ, дивныхъ птицъ,
             И на показъ выходятъ изъ могилы
             Громадные слоны и крокодилы.
  
                                 XXXIX.
  
             Представьте -- вдругъ отроется потомъ
             Георгъ Четвертый. Будутъ удивляться --
             Чѣмъ это существо съ громаднымъ ртомъ,
             При жизни, на землѣ могло питаться?..
             (Извѣстно, міръ мельчаетъ съ каждымъ днемъ:
             Онъ слишкомъ часто началъ разрѣшаться
             Отъ бремени; въ грядущіе вѣка
             Всѣ люди будутъ съ червяка.).
  
                                 XL.
  
             Какъ назовутъ насъ въ будущее время,
             Когда, быть можетъ, путь земной начнетъ
             Опять сначала выросшее племя,
             Узнаетъ трудъ, неволю, тяжкій гнетъ,
             Пока войны искусство не пойметъ
             И не оцѣнитъ податей народъ,--
             Какъ назовутъ тогда насъ люди эти?--
             Чудовищами, рѣдкими на свѣтѣ.
  
                                 XLI.
  
             Болтливъ, какъ метафизикъ, я, порой,
             Не скрою,-- "время съ петель соскочило"... (*)
             Къ тому жь еще, моей поэмы строй --
             Комическій, а я пишу уныло.
             По прихоти болтливъ я, скученъ, хмуръ.
             И планъ мой поэтиченъ черезчуръ:
             Впередъ я за двѣ строчки не ручаюсь:
             Начну одно -- и тотчасъ увлекаюсь.
   (*) Слова Гамлета.
  
                                 XLII.
  
             Я странствую, какъ вѣтеръ, безъ заботъ...
             Но возвратимся къ нашему роману
             И поспѣшимъ съ Жуаномъ мы впередъ...
             Описывать подробно я не стану
             Героя путь,-- начать я прямо радъ
             Съ того, какъ онъ явился въ Петроградъ,
             Какъ принесла почтовая телѣга
             Его въ столицу "крашенаго снѣга".
  
                                 XLIII.
  
             Представьте, что въ мундирѣ Донъ-Жуанъ
             Стоитъ среди придворныхъ въ пышной залѣ
             Надъ шляпою качается султанъ;
             Его чулки, какъ первый снѣгъ, блистали,
             Показывая икры стройныхъ ногъ,
             Одинъ топазъ шотландскій блескомъ могъ
             Съ рейтузами Жуана поравняться...
             Имъ всякій могъ тогда залюбоваться:
  
                                 XLIV.
  
             Со шляпою и шпагой у бедра,
             Облагороженъ юностью и славой,
             А также и портнымъ (есть мастера
             Придать покроемъ образъ величавый
             И вдвое увеличить красоту),
             Красивый Донъ-Жуанъ въ минуту ту
             Могъ смѣло показаться въ мнѣньи свѣта
             Амуромъ, переряженнымъ въ корнета.
  
                                 XLV.
  
             Амуромъ сталъ прекрасный Донъ-Жуанъ:
             Вдругъ крылья обратились въ эполеты,
             Сталъ шпагою -- со стрѣлами колчанъ,
             Лукъ шляпой сталъ... Амура всѣ примѣты.,
             Когда бъ передъ Психеей онъ предсталъ,
             То и она (я женщинъ многихъ зналъ
             Въ ошибку впавшихъ,-- женщины вѣдь слабы)
             Его за Купидона приняла бы.
  
                       XL VI, XLVII, XL'VIII, XLIX, L, LI, LIL
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 LIII.
  
             Жуанъ былъ молодъ, статенъ и плѣнялъ
             Париса красотой,-- того героя,
             Изъ-за котораго,-- что каждый зналъ,--
             Разрушена была когда-то Троя
             И былъ потомъ устроенъ новый судъ,
             Гдѣ для мужей и женъ разводъ даютъ (*).
             И Иліонъ,-- я въ этомъ убѣдился --
             Тамъ первый за убытки поплатился.
   (*) "Doctor's Commons", консисторіальный судъ, въ которомъ совершаются разводы.
  
                                 LIV.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 LV.
  
             О, ты "источникъ гибельный войны" (*)!
             Я никогда не въ силахъ былъ дознаться,
             Зачѣмъ людскія души всѣ должны
             Въ источникъ этотъ вѣчный погружаться.
             Съ тѣхъ поръ, какъ сорванъ былъ запретный плодъ,
             Палъ человѣкъ; какъ падаетъ народъ
             Съ тѣхъ поръ, чтобъ подыматься снова,
             Одинъ лишь ты отвѣтить могъ сурово.
   (*) "Teterrima causa belli". (Сатиры Горація, книга I, сат. 3).
  
                                 LVI.
  
             Тебя дурнымъ источникомъ зовутъ,
             Но ты вѣрнѣе лучшимъ могъ назваться,
             Всѣ люди изъ тебя, къ тебѣ идутъ,
             Передъ тобою въ прахъ міры дробятся,
             И вновь опятъ, богатый на дары,
             Ты населяешь новые міры...
             Жизнь безъ тебя была бъ бездонной чашей,--
             Ты океанъ на сушѣ жизни нашей.
  
                                 LVII.
  
             Когда къ Екатеринѣ подошелъ
             Красивый вѣстникъ славы Петрограда,
             Суворова торжественный посолъ --
             Она его была увидѣть рада,
             Когда же ей депешу онъ вручилъ
             И передъ ней колѣна преклонилъ,
             Екатерина вдругъ остановилась
             И надломить печать не торопилась.
  
                                 LVIII.
  
             Но вотъ депеша вскрыта. Цѣлый дворъ
             Слѣдитъ съ невольнымъ страхомъ за царицей,
             И наконецъ Екатерины взоръ
             Сверкнулъ для всѣхъ ласкающей денницей.
             Царица улыбнулась... Красоты
             Исполнены лица ея черты,
             Очерчены уста ея красиво
             И ясные глаза смотрѣли живо.
  
                                 LIX.
  
             Екатерины радость велика:
             Взятъ Измаилъ и тридцать тысячъ пало
             Подъ натискомъ могучаго штыка...
             Чело царицы славой засіяло,--
             Такъ озаряетъ солнечный восходъ
             Просторъ морей, пустыню ясныхъ водъ,
             Когда все море кажется румяно,
             Подъ благодатнымъ небомъ Индустана.
  
                                 LX.
  
             Къ тому же въ ней улыбку возбудилъ
             Докладъ въ стихахъ (стихи-то чудны были),
             Гдѣ полководецъ въ риѳмы уложилъ
             Реляцію о битвѣ въ Измаилѣ.
             Куплетъ о человѣческой рѣзнѣ,
             Гдѣ много тысячъ пало на войнѣ
             Въ защитѣ благородной и безумной,
             Сложилъ тогда Суворовъ страннодумный (*).
   (*) Извѣстное донесеніе Суворова
             "Слава Богу, слава вамъ,
             Туртукай взятъ и я тамъ"
  
  
             LXI, LXII, LXIII, LXIV, LXV, LXVI, LXVII, LXVIII, LXIX
                       LXX, LXXI, LXXII, LXXIII, LXXIV, LXXV, LXXVI,
                       LXXVII, LXXVIII, LXXIX, LXXX, LXXXI.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 LXXXII.
  
             Аудіенція окончилась. Вся знать,
             Посланники различныхъ націй стали
             Счастливаго Жуана поздравлять...
             Красавицы двора кругомъ мелькали
             И до него касались платья дамъ...
             О женщины! всегда пріятно вамъ
             Смущать людей улыбками, очами,
             Намеками и томными рѣчами!..
  
                                 LXXXIII.
  
             Жуана дворъ блестящій окружалъ
             Какъ человѣка, выросшаго быстро.
             Онъ граціозно голову склонялъ,
             Съ свободою давнишняго министра.
             Не даромъ былъ "джентльменомъ" онъ рожденъ,
             Умѣлъ хранить покойный, строгій тонъ,
             И грацію и тактъ въ его манерахъ
             Нашли бы всѣ и въ самыхъ высшихъ сферахъ
  
                                 LXXXIV.
  
             Царица поручила, чтобъ весь дворъ
             Вниманіе оказывалъ Жуану.
             Съ нимъ заводить спѣшили разговоръ
             И вѣжливы съ нимъ были не по сану.
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 LXXXV.
  
             Но здѣсь остановись пока, Пегасъ!
             Мы далеко ужь слишкомъ залетѣли...
             Кружится голова и мимо глазъ,
             Какъ крылья мельницъ, мысли запестрѣли.
             И такъ, чтобъ мысли съ нервами сберечь,
             Умѣрю я порывистую рѣчь...
             Спущусь теперь, о, муза дорогая,--
             Куда нибудь въ зеленые луга я...
  

ПѢСНЯ ДЕСЯТАЯ.

  
                                 I.
  
             Когда однажды, въ думу погруженъ,
             Въ саду увидѣлъ яблока паденье
             Мудрецъ, извѣстный каждому -- Ньютонъ,
             То былъ открытъ имъ принципъ -- "тяготѣнья".
             Съ тѣхъ поръ, какъ палъ за первый грѣхъ Адамъ,
             Онъ первый могъ, въ наслѣдство всѣмъ вѣкамъ,
             Изъ яблока,-- могу ль его не чтить я?--
             Намъ подарить полезное открытье.
  
                                 II.
  
             Чрезъ яблоко палъ человѣкъ,-- затѣмъ
             Чрезъ яблоко возвысился онъ снова
             И Исаакъ Ньютонъ, на диво всѣмъ,
             Прочистилъ путь до неба голубаго.
             Съ тѣхъ поръ сталъ міръ открытьями богатъ
             И въ немъ съ тѣхъ поръ механики царятъ;
             Могу я предсказать теперь безъ спора --
             Паръ доведетъ до мѣсяца насъ скоро.
  
                                 III.
  
             Къ чему жь подобный прологъ?-- Какъ поэтъ,
             Восторженно сижу я за бумагой
             И дѣлаетъ душа моя курбетъ
             И грудь полна безумною отвагой.
             Я ниже тѣхъ, кто чрезъ стекло и паръ
             Подвинули впередъ земной нашъ шаръ,
             Шли противъ вѣтра, звѣзды открывали,
             Но, какъ пѣвцу, они мнѣ равны стали.
  
                                 IV.
  
             Я тоже противъ вѣтра въ жизни плылъ
             И если телескопъ мой плохъ немного,
             Я берега и землю разлюбилъ,--
             Безбрежный океанъ моя дорога.
             По океану вѣчности ношусь
             И рева волнъ и бурь я не боюсь
             И, отъ борьбы безстрашной молодѣя,
             Межь дикихъ волнъ лечу въ своей ладьѣ я.
  
                                 V.
  
             Жуанъ,-- къ нему вернемся,-- испыталъ
             Всю щедрость и вниманіе Фортуны,
             Но муза вслѣдъ за нимъ не броситъ залъ...
             (Вѣдь музы цѣломудренны и юны).
             Скажу одно: онъ молодъ былъ, красивъ,
             Силенъ и свѣжъ, доволенъ и счастливъ,
             Безчестія стыдомъ не заразился
             И участи мѣнять не торопился.
  
                                 VI.
  
             Но птичка только выростетъ -- вспорхнетъ.
             "О, если бъ крылья голубя мнѣ дали",
             Сказалъ пророкъ,-- "я улетѣлъ бы..." Вотъ
             Мы видимъ старика въ его печали,
             Съ разбитымъ сердцемъ, съ думой на челѣ:
             Онъ предпочелъ бы вѣрно на землѣ
             Знать лучше вздохи сына молодаго,
             Чѣмъ хриплый кашель дѣдушки сѣдаго.
  
                                 VII.
  
             Но вздохамъ прекращаться суждено
             И слезы высыхаютъ въ мірѣ этомъ:
             Такъ ручейкомъ бѣжитъ рѣка Арно
             И въ жалкій ключъ вдругъ высыхаетъ лѣтомъ.
             Два-три промчится мѣсяца въ году
             И мы забудемъ слезы и бѣду,
             И даже всѣ рыдающія вдовы
             Въ короткій срокъ утѣшиться готовы.
  
                                 VIII.
  
             За вздохами приходитъ кашель къ намъ,
             Порой они приходятъ вмѣстѣ къ людямъ,
             Хоть рано быть еще намъ старикамъ.
             За то когда всѣ чувствовать мы будемъ,
             Что лѣто жизни нашей отцвѣло,
             А все вокругъ такъ весело, свѣтло:
             Блистаютъ люди, любятъ, умираютъ,--
             То въ насъ они досаду возбуждаютъ.
  
                                 IX.
  
             Но Донъ-Жуану гробъ не угрожалъ.
             Онъ вознесенъ и счастливъ былъ безмѣрно,
             И почести повсюду принималъ.
             Хоть это счастье, впрочемъ, эфемерно,
             Но кто весной за то пренебрежетъ,
             Что въ декабрѣ покроетъ землю ледъ?
             Нѣтъ, встрѣтимъ лѣто нѣжными словами
             И -- запасемся на зиму дровами.
  
                                 X.
  
             Притомъ Жуанъ для женщинъ среднихъ лѣтъ
             Таилъ въ себѣ достоинствъ очень много,
             Но дѣвушки въ нихъ знанья страсти нѣтъ
             Знакома имъ любовная тревога
             Лишь по стихамъ да по дѣвичьимъ снамъ...
             Мы возрастъ жонъ считаемъ всѣ по днямъ,
             Не лучше ли,-- замѣчу между нами,--
             Считать ихъ возрастъ лунными ночами?
  
                                 XI.
  
             А почему?.. Ахъ, Богъ мой, потому,
             Что та луна капризна и невинна;
             Иные замѣчанью моему
             Пожалуй смыслъ иной дадутъ безчинно,
             А это, какъ самъ Джеффри увѣрялъ.--
             Великій стыдъ... Я взглядъ тотъ раздѣлялъ,
             Всѣмъ извиняя ложные упреки
             И не совсѣмъ приличные намеки.
  
                                 XII.
  
             Когда враги друзьями стали вновь,
             То и должны друзьями оставаться.
             Ихъ ненависть, волнующая кровь,
             Ничѣмъ, ничѣмъ не можетъ оправдаться.
             Ужиться съ ней я никогда не могъ,
             Она мнѣ ненавистна, какъ чеснокъ,
             Какъ полкъ друзей, знакомыхъ стороною
             Съ любовницею нашей отставною.
  
                                 XIII.
  
             Нѣтъ хуже дезертирства. Ренегатъ,
             Саути, другъ обычаевъ похвальныхъ
             Вернется къ реформаторамъ наврядъ,
             Забывши циклъ пѣвцовъ оффиціальныхъ.
             Нѣтъ, честный человѣкъ не поплыветъ,
             Куда подуетъ вѣтеръ, не начнетъ
             Преслѣдовать,-- едвалъ есть дѣло хуже,--
             Любовника постылаго иль мужа.
  
                                 XIV.
  
             Присяжный критикъ и законовѣдъ
             Находятъ въ жизни черныя лишь пятна,
             Съ дурныхъ сторонъ разсматривая свѣтъ,
             И все для нихъ на свѣтѣ непріятно,
             А міръ межъ тѣмъ въ невѣжествѣ живетъ,
             Родится въ немъ и старѣетъ народъ.
             Законовѣдъ, какъ и хирургъ, безстрастно
             Готовъ поднять свой скальпель ежечасно.
  
                                 XV.
  
             Законовѣдъ -- моральный трубочистъ.
             Вотъ почему бываетъ онъ не чистъ,
             На немъ всегда лежитъ слой вѣчной сажи,
             Хотябъ смѣнялъ костюмъ онъ часто даже.
             Онъ сохраняетъ темный колоритъ,
             Но вы... для васъ я сдѣлаю изъятье.
             И цезарская мантія сидитъ
             На васъ, мой другъ, какъ собственное платье.
  
                                 XVI.
  
             Всѣ маленькія ссоры прежнихъ лѣтъ
             Джеффри, мой врагъ опаснѣйшій когда-то,
             Теперь уже окончены и нѣтъ
             Для ссоръ и непріятностей возврата.
             "Auld Lang Syne!" Пью за старину!
             Я, можетъ быть, на васъ и не взгляну,
             Но я готовъ признаться всенародно,
             Что вы себя держали благородно.
  
                                 XVII.
  
             "Auld Lang Syne!" Жаль, что этихъ словъ
             Вамъ не могу сказать я, но охотно
             Теперь бы выпить съ вами я готова
             И поболтать за чашей беззаботно.
             По крови я почти шотландецъ самъ,
             По воспитанью также близокъ вамъ
             И иногда -- вся кровь придетъ въ движенье --
             Рисуются въ моемъ воображеньѣ --
  
                                 XVIII.
  
             Шотландскіе холмы и ручейки
             И моста Балгунійскаго перилы...
             Вновь оживаютъ,^чисты и легки,
             Мои мечты и кажутся такъ милы,
             И предо мной прошедшее встаетъ
             И свѣтлой вереницею плыветъ,
             Минувшее вновь ожило въ картинѣ...
             Мнѣ можно ли забыть "Auld Lang Syne",
  
                                 XIX.
  
             Въ былые дни капризовъ и причудъ,
             Я злобно надъ шотландцами смѣялся
             И высказалъ не мало гнѣва тутъ
             И силы показать свои старался.
             Но это былъ одинъ безумный пылъ,
             Въ себѣ я кровь шотландца не убилъ
             И все люблю, люблю еще донынѣ
             Шотландіи и горы и пустыни.
  
                                 XX.
  
             Жуанъ въ одно и то же время былъ
             Идеалистъ и реалистъ, что, право,
             Одно и то же; мыслилъ кто и шилъ,
             Тотъ различать ихъ не имѣетъ права...
             Не справимся мы съ разумомъ своимъ,
             Когда надъ бездной вѣчности стоимъ
             И насъ томитъ, волнуетъ чрезвычайно
             Грядущаго невѣдомая тайна.
  
                                 XXI.
  
             Жуанъ ужасно скоро обрусѣлъ.
             Кругомъ такъ много было искушеній,
             Что справиться онъ съ ними не умѣлъ
             И не бѣжалъ отъ новыхъ приключеній.
             Пиры и танцы, женщины, балы,
             Блестящій дворъ, побѣды, похвалы
             Жуану быстро голову вскружили
             И край снѣговъ въ рай новый превратили.
  
                                 XXII.
  
             Вниманіемъ всеобщимъ окруженъ,
             Жуанъ жилъ шумно, весело, безпечно...
             Та жизнь была свѣтла, какъ первый сонъ,
             Но вѣдь и сны мѣняются, конечно.
             На лаврахъ спалъ онъ въ чуждой сторонѣ,
             Готовый какъ къ любви, такъ и къ войнѣ.
             Такъ мы живемъ, пока не встанетъ снова
             Тоска и скука времени былаго,
  
                                 XXIII.
  
             Въ то время,-- какъ и нужно ожидать,--
             Примѣрами дурными окруженный,
             Жуанъ сталъ время праздно убивать
             На пиршествахъ, ихъ шумомъ утомленный.
             Для юношей опасенъ путь такой
             Съ его эгоистической тоской:
             Онъ свѣжія въ насъ чувства убиваетъ
             И сушитъ грудь и сердце очерствляетъ.
  
                                 XXIV.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XXV.
  
             Смерть -- царь царей, и въ то же время ты --
             Гракхъ человѣчества. Скажи: не ты ли
             Величье силы, славы, красоты
             Обречено уравнивать въ могилѣ
             Клочкомъ земли, гдѣ мертвые уснутъ?
             О, смерть! пусть въ мірѣ этомъ люди чтутъ
             Тебя какъ реформатора вселенной
             Съ величіемъ и силой неизмѣнной.
  
                                 XXVI.
  
             Жуанъ кружился, былъ и здѣсь и тутъ --
             То на балахъ, то на большомъ обѣдѣ,
             Въ томъ климатѣ, гдѣ весело живутъ
             Пушистые и черные медвѣди,
             Которые являлися не разъ
             Сквозь пурпуръ, шелкъ и бархатъ и атласъ,
             И какъ угрюмо-мрачные детали
             Блескъ обстановки пышной оскорбляли.
  
                                 XXVII.
  
             Описывать не стану, какъ педантъ,
             Всю двойственность той обстановки странной,
             Тотъ "темный лѣсъ", тобой воспѣтый, Дантъ,
             Міръ полудикій, новый и Гуманный,
             Въ подробностяхъ не стану отступать.
             Хоть могъ ихъ по наслышкѣ описать,
             Различные разсказы вспоминая,
             Но у меня въ поэмѣ цѣль иная.
  
                                 XXVIII.
  
             Хочу я описанья избѣжать
             Не предаваясь разнымъ размышленьямъ,
             Хоть не легко въ дорогѣ мысль прогнать:
             Она бѣжитъ за нами привидѣньемъ.
             Такъ травы прилипаютъ къ камнямъ скалъ,
             Такъ поцалуй любви... по я сказалъ,
             Что отступать не буду я въ поэмѣ,
             Затѣмъ, чтобъ быть прочитанному всѣми.
  
                                 XXIX.
  
             Жуанъ не волочился ни за кѣмъ,
             Но всѣ за нимъ ухаживали всюду.
             Онъ юности своей обязанъ тѣмъ
             И красотѣ,-- я справедливымъ буду.
             Притомъ за храбрость нравиться онъ могъ,
             Костюмъ блестящій также тутъ помогъ
             Обрисовать всю роскошь формъ и стана
             И женственную прелесть Донъ-Жуана.
  
                                 XXX.
  
             Жуанъ писалъ, въ Испанію. Родня
             Немедленно Жуану отвѣчала
             И, родственника счастье оцѣня,
             Протекцій у него теперь искала.
             Хотѣлось эмигрировать инымъ
             И порѣшили всѣ судомъ своимъ:
             Въ Россіи только шубку заведите
             И будетъ тамъ тепло, какъ и въ Мадридѣ.
  
                                 XXXI.
  
             Жуана мать, замѣтивъ, что сынокъ
             Ея банкира больше не тревожилъ
             И не скорбѣлъ за тощій кошелекъ,
             Рѣшила такъ,-- что сынъ не даромъ пожилъ,
             Жуана начала благодарить,
             Что пересталъ онъ деньгами сорить,
             Успѣлъ остепениться очень скоро
             И въ матери не вызоветъ укора.
  
                                 XXXII.
  
             Потомъ она мадоннѣ и Христу
             Его здоровье, счастье поручила
             И, сберегая сердца чистоту,
             Вступать въ другую вѣру запретила.
             Затѣмъ узналъ Жуанъ -- и былъ онъ радъ --
             Что у него теперь меньшой есть братъ,
             Что вышла замужъ мать его вторично
             И что живетъ теперь она отлично.
  
                                 XXXIII.
  
             Затѣмъ она писала рядъ похвалъ
             И восхваляла сына поведенье
             За то, что онъ въ почетъ такой попалъ,
             Что мать о немъ отличнѣйшаго мнѣнья.
             Онъ жилъ теперь въ странѣ морозныхъ вьюгъ,
             А сѣверъ вѣдь не то, что пылкій югъ,
             Тамъ добродѣтель страсть не сокрушала...
             Себя Инеса этимъ утѣшала.
  
                                 XXXIV.
  
             О, почему мнѣ силы не дано,
             Чтобъ всенародно славить лицемѣрье,
             Чтобъ было мной оно вознесено!...
             О, если бъ могъ имѣть въ рукѣ теперь я
             Трубу архангела! Когда бъ я могъ
             Взять, тетушка, вашъ слуховой рожокъ,
             Почтенная и милая старуха,
             Лишенная и зрѣнія и слуха!
  
                                 XXXV.
  
             По крайней мѣрѣ, бѣдная душа,
             Была чужда ты роли лицемѣрки
             И, свойствомъ этимъ въ жизни не грѣша,
             Ты въ рай вошла, чтобъ въ небѣ ждать повѣрки
             И награжденья страшнаго суда.
             Такъ нѣкогда въ минувшіе года
             Ты былъ чужихъ имѣній раздаватель
             Для рыцарей, Вильгельмъ Завоеватель...
  
                                 XXXVI.
  
             Я жаловаться, впрочемъ, не хочу
             За васъ мои, теперь нѣмые, предки!
             Вильгельмомъ были вы -- не умолчу --
             Награждены какъ должно, на послѣдки.
             Хотя съ людей позорно кожу драть,
             Но вы умѣли грѣхъ свой искупать
             И строили огромнѣйшіе храмы...
             За это цѣнимъ ваши всѣ права мы.
  
                                 XXXVII.
  
             Жуана жизнь, какъ въ маѣ утро дня,
             Выла ясна,-- хоть походилъ порою
             Онъ на одинъ цвѣтокъ: "Не тронь меня".
             Быть можетъ, вознесенному герою
             Наскучилъ сѣверъ, холодъ и морозъ
             И онъ на югъ леталъ на крыльяхъ грёзъ,
             Быть можетъ, сердце тайно замирало
             Въ запросахъ красоты и идеала.
  
                                 XXXVIII.
  
             Быть можетъ... но объ этомъ умолчимъ.
             Всегда найдутся къ этому причины.
             Печали червь приходитъ къ молодымъ
             И имъ приноситъ раннія морщины.
             Забота насъ, какъ сторожъ, всюду ждетъ
             И каждому несетъ свой длинный счетъ;
             Насъ всюду фатумъ ждетъ неумолимый;
             Кредиторы иль сплинъ неотразимый.
  
                                 XXXIX.
  
             Не знаю какъ, но очень нездоровъ
             Вдругъ сдѣлался Жуанъ.-- Дворъ испугался.
             Одинъ изъ знаменитыхъ докторовъ
             За жизнь Жуана даже не ручался,
             (То медикъ былъ, прославленный молвой)
             И слушалъ пульсъ, качая головой...
             Всѣ мѣры были приняты, чтобъ снова
             Заставить жить прекраснаго больного.
  
                                 XL.
  
             Чѣмъ болѣнъ онъ? шептались всѣ вокругъ
             И разные о томъ ходили мнѣнья,
             Что будто то весьма простой недугъ,
             Послѣдствіе простаго истощенья,
             Иль просто накопленіе мокротъ,
             Иль опухоль, шепталъ кругомъ народъ,
             Усталость послѣ долгаго похода...
             Всѣ мнѣнія такого были рода,
  
                                 XLI.
  
             Прочесть одинъ рецептъ теперь хотимъ:
             "Sodae sulphat. svj. sfs. Mannae optim.
             Aq. fervent, f. sifs sij tinct. Sinnae
             Haustus". (Докторъ рядомъ сѣлъ съ больнымъ).
             "R. Pulv. Com. gr. iij Ipecacuanhae"
             (Букетъ рецептовъ былъ неисчислимъ).
             "Bolus Potassae Sulphuret. sumendus,
             Et haustus ter in die capiendus".
  
                                 XLII.
  
             Такъ медики насъ лечатъ и морятъ
             Secundum artem: это насъ забавитъ;
             Но только насъ недуги посѣтятъ,
             То смѣхъ надъ докторами насъ оставитъ.
             Мы не хотимъ такъ скоро умирать
             И поспѣшимъ немедленно позвать,
             За тѣмъ, чтобъ жить подолѣе на свѣтѣ,
             Васъ, медики Бальи иль Ольбернети. (*)
   (*) Фамиліи медиковъ, лечившихъ лорда Байрона,
  
                                 XLIII.
  
             Жуану смерть грозила, но онъ былъ
             Силенъ и молодъ; крѣпкая натура
             Его спасла; врачей онъ отпустилъ,
             Была забыта скверная микстура.
             Но все жь онъ вдругъ поправиться не могъ,
             Совсѣмъ поблекъ румянецъ прежній щекъ.
             Врачи рѣшили, видя ту истому,
             Что нужно путешествовать больному.
  
                                 XLIV.
  
             По ихъ словамъ, суровость русскихъ зимъ
             Была вредна для урожденца юга,
             Что рисковалъ здоровьемъ онъ своимъ
             И скоро могъ зачахнуть отъ недуга...
             Онъ увядалъ подстрѣленнымъ орломъ,
             И вотъ тогда онъ сдѣланъ былъ посломъ
             И съ пышностью, вполнѣ приличной сану,
             Пришлось къ британцамъ ѣхать Донъ-Жуану.
  
                                 XLV.
  
             Въ то время былъ какой-то договоръ,
             Какой-то споръ между двухъ кабинетовъ --
             Россійскимъ и британскимъ,-- тонкій споръ
             И рядъ дипломатическихъ отвѣтовъ
             По поводу, какъ понялъ Донъ-Жуанъ,
             Какихъ-то правъ морскихъ у англичанъ,
             По поводу продажи кожи, соли
             И плаванья въ Балтійскомъ морѣ, что-ли
  
                                 XLVI.
  
             Къ той миссіи назначенъ былъ Жуанъ.
             Великолѣпьемъ царскимъ окруженный,
             Онъ заслужилъ въ награду новый санъ
             И въ тотъ же день, колѣнопреклоненный,
             Онъ предъ царицей голову склонилъ,
             Инструкціи посольства получилъ,
             Отъ почестей различныхъ растерялся
             И навсегда съ Невою распрощался.
  
                       XLVII. XLVIII.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XLIX.
  
             Мы съ Донъ-Жуаномъ сядемъ въ экипажъ.
             Въ коляскѣ превосходной изъ столицы
             Отправился герой счастливый нашъ.
             Тотъ экипажъ подарокъ былъ царицы:
             Въ коляскѣ той въ иныя времена
             Сама въ Тавриду ѣздила она,
             Теперь же онъ, посолъ и пылкій воинъ,
             Сидѣлъ въ ней веселъ, счастливъ и спокоенъ.
  
                                 L.
  
             Съ нимъ горностай, снигирь былъ и бульдогъ.
             Онъ съ ними никогда не разставался
             И ѣздить никуда безъ нихъ не могъ:
             Хоть странно очень -- къ нимъ онъ привязался.
             Такъ часто дѣва лѣтъ подъ шестьдесятъ
             Не можетъ жить безъ птицъ и безъ котятъ,
             А онъ -- онъ старымъ вовсе не казался
             И дѣвою никѣмъ не назывался.
  
                                 LI.
  
             Посольства штатъ его сопровождалъ,
             Всю пышность соблюдая очень тонко,
             А Донъ-Жуанъ къ себѣ въ коляску взялъ
             Лейлу -- крошку. Этого ребенка
             Онъ спасъ подъ Измаиломъ на войнѣ
             Хоть муза измѣняетъ часто мнѣ,
             Но все жь она еще не позабыла
             Тебя, моя прекрасная Лейла.
  
                                 LII.
  
             Она была мила такъ и умна,
             А между тѣмъ смотрѣли глазки строго,
             Серьезною казалася она...
             Лейла знала жизнь еще немного,
             Неудалось ей испытать борьбы,
             Превратности и счастья и судьбы...
             Лишь десять лѣтъ жила она на свѣтѣ,
             А взглядъ ея... нѣтъ, такъ не смотрятъ дѣти.
  
                                 LIII.
  
             Жуанъ любилъ Дейлу и она
             Къ Жуану привязалась сильно тоже.
             Обоихъ ихъ любовь была сильна --
             Но братство ихъ на дружбу не похоже.
             Чтобъ быть отцомъ, онъ слишкомъ молодъ былъ,
             Чтобъ братомъ быть... о, какъ бы онъ любилъ
             Свою сестру!.. И разлучась съ сестрою,
             Съ какой тоской рвался бы къ ней порою!
  
                                 LIV.
  
             Но чувственной любовь та не была.
             Порочной мысли въ немъ не появлялось.
             Его любовь такъ далеко не шла
             И за плодомъ незрѣлымъ не гонялась.
             Но истинѣ, онъ не былъ развращенъ,
             Бывалъ онъ платонически влюбленъ,
             Хоть иногда,-- мнѣ истина дороже,--
             Онъ забывалъ о платонизмѣ тоже.
  
                                 LV.
  
             Сиротку же любилъ Жуанъ не такъ.
             Любилъ ее, какъ любятъ патріоты
             Свой край родной и свой родимый флагъ.
             Притомъ же онъ исполненъ былъ заботы
             Передъ своей Леилой дорогой --
             Язычницу ввести на путь благой,
             Но, впрочемъ, онъ успѣлъ въ томъ очень мало:
             Она быть христіанкой не желала.
  
                                 LVI.
  
             Ни громъ войны, ни ужасы рѣзни
             Религіи отцовъ въ ней не убили.
             Ханжи ее смущали, но они
             Лишь отвращенье вызвали въ Леилѣ.
             На исповѣдь турчанка не пошла,
             Быть можетъ, потому что не нашла
             Въ себѣ грѣховъ и вѣрила глубоко,
             Что Магометъ былъ съ святостью пророка,
  
                                 LVII.
  
             Одинъ лишь христіанинъ -- Донъ-Жуанъ
             Не возбуждалъ въ ней страха и испуга
             Въ отчизнѣ ненавистныхъ христіанъ...
             Они любили искренно другъ друга.
             Имъ не мѣшала разница ихъ лѣтъ,
             Различье націй, вѣрованій... Нѣтъ,
             Отъ этого любовь ихъ не тускнѣла
             И чувство не смущалось, не слабѣло.
  
                                 LVIII.
  
             А между тѣмъ, Жуанъ летѣлъ впередъ,
             Проѣхалъ черезъ Польшу и Варшаву,
             Курляндію проѣхалъ, гдѣ деспотъ
             Когда-то шелъ, безумно вѣря въ славу,--
             Она ему служила много лѣтъ,--
             Но подъ Москвой лишился всѣхъ побѣдъ
             И гренадеровъ гвардіи любимой...
             Тамъ палъ во прахъ орелъ непобѣдимый.
  
                                 LIX.
  
             "Гдѣ гвардія моя!" такъ восклицалъ
             Тотъ богъ земной, Юпитеръ пораженный...
             Увы! никто слѣда не отыскалъ
             Отъ этой славы, снѣгомъ занесенной...
             Но если Польшу будемъ проѣзжать,
             Мы непремѣнно можемъ услыхать
             Вездѣ, повсюду, въ каждой деревушкѣ
             Другое имя славное -- Косцюшки.
  
                                 LX.
  
             Жуанъ проѣхалъ землю пруссаковъ,
             Чрезъ Кенигсбергъ; а градъ того названья
             Извѣстенъ, кромѣ разныхъ рудниковъ,
             Еще какъ Канта мѣстопребыванье.
             Жуанъ о немъ не слышалъ никогда,
             А потому такіе города,
             Не зная философскаго ученья,
             Онъ проѣзжалъ безъ должнаго почтенья,
  
                                 LXI.
  
             Оттуда черезъ Дрезденъ и Берлинъ
             Жуанъ пріѣхалъ къ Рейну. Берегъ милый!
             Тамъ старина глядитъ изъ-за руинъ,
             Тамъ каждый замокъ сдѣлался могилой...
             И глядя на обломки мшистыхъ плитъ,
             Невольно мысль въ прошедшее летитъ
             И образы Фантазіи игривой
             Предъ нами оживаютъ въ сказкѣ лживой.
  
                                 LXII.
  
             Но далѣе... Мелькнулъ Мангеймъ и Боннъ,
             Гдѣ Драхенфельсъ, какъ призракъ, поднимался,
             Какъ призракъ феодальныхъ тѣхъ временъ,
             Которыхъ вѣкъ давно уже умчался.
             Жуанъ и Кельнъ старинный миновалъ,
             Который почему-то.сохранялъ
             Давно почившихъ дѣвственницъ скелеты...
             Чрезъ нихъ, о Кельнъ, сталъ славенъ на землѣ ты!..
  
                                 LXIII.
  
             Вотъ, наконецъ, Голландія видна,
             Гельвутелайсъ и славный городъ Гага,
             Каналами изрытая страна,
             Гдѣ пахнетъ можжевельникомъ та влага,
             Что въ утѣшенье бѣдности дана.
             Хотя она вездѣ осуждена,
             Но не могу не высказать упрека --
             Отъ бѣдняковъ отнять ее жестоко.
  
                                 LXIV.
  
             Здѣсь на корабль герой нашъ пересѣлъ
             И поспѣшилъ къ островитянамъ-бритамъ.
             Надулся парусъ, вѣтеръ загудѣлъ,
             Запѣли волны на морѣ сердитомъ.
             Всѣхъ путниковъ терзалъ морской недугъ,
             Но съ моремъ Донъ-Жуанъ сжился, какъ другъ,
             И ожидалъ за гранью небосклона
             Увидѣть свѣтлый берегъ Альбіона.
  
                                 LXV.
  
             Вотъ, наконецъ, какъ бѣлая стѣна,
             Онъ поднялся вдали изъ-за тумана.
             Какъ чужестранца, новая страна
             Заставила смутиться Донъ-Жуана...
             Край торгашей! уже не мало лѣтъ
             Отъ полюса до полюса весь свѣтъ
             Ты освѣщаешь блескомъ новой славы
             И шлешь ему товары и уставы.
  
                                 LXVI.
  
             Мнѣ нѣтъ причинъ любитъ тотъ уголокъ,
             Который могъ быть націей свободной,
             Но все жъ смотрѣть нельзя мнѣ безъ тревогъ,
             Какъ нашей славы геній благородный
             Сталъ умирать. Надежды больше нѣтъ...
             Я не бывалъ на родинѣ семь лѣтъ,
             И ненависть, что прежде волновала,
             Во мнѣ теперь угасла и пропала.
  
                                 LXVII.
  
             О, Англія! Когда бъ могла ты знать,
             Какое будишь ты негодованье,
             Какъ страстно начинаютъ всѣ желать
             Погибели твоей безъ состраданья.
             Ты сдѣлалась врагомъ всеобщимъ вдругъ,
             Любимѣйшій, но вѣроломный другъ...
             Ты націямъ свободу обѣщала
             И -- только мысль ихъ цѣпью заковала.
  
                                 XXVIII.
  
             Ты первая раба между рабовъ.
             Всѣ страны плѣнъ тяжелый испытали,
             А самъ тюремщикъ,-- кто же онъ таковъ?--
             Его, какъ ихъ, оковами сковали.
             То право -- подъ замокъ другихъ сажать
             Еще нельзя свободою назвать;
             Тотъ тоже рабъ, безсильный для дороги,
             Кто стережетъ колодниковъ въ острогѣ,
  
                                 LXIX.
  
             И вотъ Жуанъ увидѣлъ Альбіонъ;
             Вотъ скалы Дувра, гавань съ рестораномъ,
             Таможни шумъ, въ трактирѣ гулъ и звонъ.
             Кругомъ неслась прислуга предъ Жуаномъ
             Онъ видѣлъ пакетботовъ цѣлый рядъ,
             Но главное -- здѣсь чужестранца взглядъ
             Едва ль не выражалъ всегда заботы --
             Предлинные, громаднѣйшіе счеты.
  
                                 LXX.
  
             Хотя Жуанъ былъ молодъ и богатъ,
             И на расходы вовсе не скупился,
             Но просмотри длиннѣйшихъ счетовъ рядъ,
             Итогамъ ихъ не мало удивился.
             Что жь за бѣда!... Начните размышлять:
             Разрѣшено намъ въ Англіи дышать
             Свободнымъ воздухомъ -- такъ отчего же
             Не заплатить за это подороже.
  
                                 LXXI.
  
             Эй, лошадей! и въ Кентрбери вези!..
             Пусть брыжжетъ грязь и макадамъ страдаетъ
             И быстро почта мчится, вся въ грязи...
             Германцы такъ не возятъ -- чуть шагаетъ
             Тамъ пара клячъ и сонный почтальонъ
             (Наглецъ! уже отвѣдалъ "шнапса" онъ)
             Не устрашась ни словъ, ни потасовки,
             Готовъ повсюду дѣлать остановки.
  
                                 LXXII.
  
             Ничто не можетъ кровь въ насъ разогрѣть,--
             Такъ только перецъ дѣйствуетъ въ приправѣ,
             Когда летѣть, во весь опоръ летѣть
             Мы можемъ въ опньненіи,-- хоть въ правѣ
             Не торопиться вовсе кончить путь:
             Богъ знаетъ, гдѣ придется отдохнуть.
             Вдвойнѣ счастливѣй путникъ утомленный,
             Чѣмъ далѣе отъ цѣли отдаленной.
  
                                 LXXIII.
  
             Соборъ Кентерберійскій посѣтилъ
             Нашъ Донъ-Жуанъ и -- какъ ведется это,--
             Тамъ каску принца Чернаго открылъ
             Съ плитою окровавленной Беккета (*).
             Читатели! еще примѣръ вамъ всѣмъ:
             Отъ славы той остался старый шлемъ,
             Да кости полусгнившаго скелета...
             Какой урокъ торжественный для свѣта!
   (*) Достопримѣчательности, показываемыя всѣмъ путешественникамъ въ Кентерберійскомъ соборѣ.
  
                                 LXXIV.
  
             Но этотъ шлемъ Жуана, поразилъ,
             Съ его стальнымъ, таинственнымъ забраломъ;
             Онъ надъ могилой взоры опустилъ,
             Гдѣ умеръ тотъ, кто словомъ, точно жаломъ,
             Смущалъ покой деспотовъ -- королей,
             И поплатился жизнію своей...
             Съ Жуаномъ въ храмъ явилась и Леила
             И -- для чего построенъ онъ, спросила.
  
                                 LXXV.
  
             Затѣмъ, узнавъ, что это "Божій домъ",
             Его богатству, роскоши дивилась.
             Ребенка глазки бѣгали кругомъ
             И вдругъ лицо сиротки затемнилось
             При мысли той, что Магометъ не могъ
             Построить въ честь Аллы такой чертогъ,
             И что такія пышныя мечети
             Язычникамъ доступны только въ свѣтѣ.
  
                                 LXXVI.
  
             Впередъ, впередъ, чрезъ тучныя поля,
             Чрезъ этотъ рай, добытый нашимъ потомъ...
             Милѣй пѣвцу родимая земля,
             Чѣмъ жаркій край... Пусть круглый годъ тепло тамъ,
             Цвѣты нѣжнѣй и ярче неба цвѣтъ,
             Но испытавъ изгнанье много лѣтъ,
             На родинѣ забудемъ мы всѣ страны,
             Ихъ рощи, ледники и ихъ вулканы.
  
                                 LXXVIII.
  
             А если кружки съ пивомъ вспомню... Но
             Не нужно умиляться.-- Почтальоны,
             Гоните поскорѣе!... Ужь давно,
             Благословляя Англіи законы,
             Дорогой любовался Донъ-Жуанъ,
             Гдѣ множество свободныхъ англичанъ
             Взадъ и впередъ неслися и мелькали
             И чужестранца гордо озирали.
  
                                 LXXIX.
  
             Съ баррьерами дорога мнѣ мила.
             Она ровна и не страшитъ буграми
             И на подобье гордаго орла
             Едва земли касается крылами.
             Когдабъ ее увидѣлъ Фаэтонъ,
             То былъ бы ей безмолвно восхищенъ
             Но "Surgit amari aliquid" (*): вправо --
             Стоитъ дорожной пошлины застава.
   (*) "Является нѣчто горькое"
  
  
                                 LXXIX.
  
             Увы! всегда расплава не легка.
             Берите жизнь, крадите женъ у мужа,
             Но у людей не троньте кошелька.
             Такихъ людей считаютъ вдвое хуже,
             Чѣмъ всѣхъ убійцъ: такъ дорогъ намъ металлъ
             Народъ убійства многія прощалъ
             Но не прощалъ и проклиналъ заранѣ,
             Всѣхъ тѣхъ, кто рыться смѣлъ въ его карманѣ.
  
                                 LXXX,
  
             Макіавель такъ думалъ... Донъ-Жуанъ
             Стоялъ на возвышеніи: оно-то
             И составляетъ гордость англичанъ...
             О, бритты! Смѣйтесь, если есть охота,
             Но если въ васъ течетъ британцевъ кровь,
             Но если въ васъ есть къ Лондону любовь --
             Воскликните отъ радости всѣмъ хоромъ:
             Вотъ Шутерсъ-Гилль открылся нашимъ взорамъ.
  
                                 LXXXI.
  
             День угасалъ. Вездѣ носился дымъ,
             Какъ чадъ изъ потухавшаго волкана.
             Хоть Донъ-Жуанъ былъ въ Лондонѣ чужимъ
             И Англія не родина Жуана,
             Но онъ съ благоговѣніемъ вступилъ
             Въ тотъ новый край, который покорилъ
             Почти всю землю съ сѣвера до юга
             И доводилъ всѣ страны до испуга.
  
                                 LXXXII.
  
             Каменьевъ груда, неба дымный сводъ,
             Грязь, копоть, шумъ и вѣчное движенье.
             Порою гдѣ-то парусъ промелькнетъ
             И между мачтъ сокроется въ мгновенье.
             И здѣсь и тамъ огромныхъ башенъ рядъ,
             Которыя сквозь дымъ едва глядятъ,
             Поднявшись надъ угрюмыми стѣнами:
             То -- Лондонъ открывается предъ нами.
  
                                 LXXXIII.
  
             Но Донъ-Жуанъ иначе разсуждалъ.
             Ему тотъ дымъ магическимъ казался,
             И думалъ онъ: алхимикъ раздувалъ
             Тотъ самый дымъ изъ печки -- и старался
             Своимъ открытьемъ міръ обогатить...
             Весь этотъ чадъ не могъ его смутить,--
             Онъ находилъ атмосферу прекрасной,
             Здоровой и -- не очень только ясной.
  
                                 LXXXIV.
  
             Жуанъ остановился. Здѣсь и я,
             Какъ судно передъ залпомъ, тоже стану...
             О, вы, британцы, милые друзья,
             Навѣрно васъ врасплохъ теперь застану
             И вѣникомъ, подобно мистриссъ Фрей (*),
             Всю паутину вымету скорѣй
             Изъ всѣхъ салоновъ вашихъ запыленныхъ,
             Огромнымъ слоемъ пыли занесенныхъ.
   (*) Квакерша, которая много способствовала къ улучшенію положенія заключенныхъ женщинъ въ Ньюгетѣ.
  
                                 LXXXV.
  
             О, мистриссъ Фрей! Зачѣмъ идти въ Ньюгетъ?
             Вамъ предложить могу иную честь я:
             Чтобы внести добра и славы свѣтъ,
             Ступайте вы въ Карльтонское (*) предмѣстье,
             Вашъ даръ, быть можетъ, тамъ не пропадетъ.
             Сперва пересоздайте вы господъ,
             А ужъ потомъ спуститесь до народа...
             Да, изберите путь такого рода.
   (*) Carlton-house -- въ то время королевская резиденція.
  
                                 LXXXVI.
  
             Ступайте ихъ приличію учить,
             Увѣрьте ихъ, что юность не вернется,
             Что крикъ льстецовъ пора имъ усмирить,
             Что сердце всѣхъ къ нимъ ненавистью бьется.
             Скажите имъ, что сэръ Вильямъ Кертисъ --
             Фальстаффъ и шутъ, что съ нимъ давно сжились
             Въ сліяніи по истинѣ богатомъ,
             Большое тупоуміе съ развратомъ!
  
                                 LXXXVII.
  
             Скажите имъ, что у дверей могилъ,
             Съ разбитымъ сердцемъ, съ тѣломъ пресыщеннымъ
             Величія достигнуть -- въ нихъ нѣтъ силъ,
             Скажите этимъ людямъ развращеннымъ...
             Но безполезно вамъ давать совѣтъ,
             Я лучше самъ начну будить весь свѣтъ,
             Начну трубить въ трубу Роланда смѣло
             И, мистриссъ Фрей, окончу ваше дѣло.
                                                                                   ДМИТРІЙ МИНАЕВЪ.

"Современникъ", NoNo 1--8, 10, 1865, NoNo 1, 4, 1866

  
  
  
стоитъ иль разгромитъ жестоко
             Всю армію. И что жъ? Его слова
             Мгновенно принесли имъ утѣшенье --
             Такъ женщины склонны на увлеченье.
  
                                 LXXVI.
  
             Съ слезами и со вздохами простясь,
             Онѣ ушли. Начаться скоро бою!
             (Ту силу, что рѣшаетъ участь массъ,
             Назвать ли Провидѣніемъ, судьбою
             Иль случаемъ? Неразрѣшимъ для насъ
             Вопросъ, что міру не даетъ покою).
             Занять мѣста друзьямъ лора пришла,
             Чтобъ городъ сжечь, не сдѣлавшій имъ зла.
  
                                 LXXVII.
  
             Суворовъ, чтобы выиграть сраженье,
             Не пожалѣлъ бы арміи своей;
             Онъ частностямъ не придавалъ значенья,
             Была бъ лишь цѣль достигнута вѣрнѣй,'
             И, смерть неся, смотрѣлъ безъ сожалѣнья
             На гибель странъ и бѣдствія людей.
             Такъ Іова страданье столь же мало
             Его жену и близкихъ огорчало.
  
                                 LXXVIII.
  
             Онъ за ничто двухъ женщинъ скорбь считалъ.
             Межъ тѣмъ подготовлялась канонада.
             Гомеръ бы намъ такую жъ описалъ,
             И скрасилась бы ею Иліада.
             Когда бы о мортирахъ онъ слыхалъ,
             Но не о Троѣ говорить мнѣ надо:
             О пушкахъ, бомбахъ, ядрахъ и штыкахъ,
             На музу нагоняя этимъ страхъ,
  
                                 LXXIX.
  
             Гомеръ! прошли безчисленные годы,
             А міръ все полонъ славою твоей,
             Ты описалъ, воспѣвъ царей походы,
             Оружье, поражавшее людей;
             Въ нашъ вѣкъ надъ нимъ трунятъ враги свободы
             И порохомъ хотятъ ея друзей
             Повергнуть въ прахъ. Пускай, ей яму роя,
             Осадой ей грозятъ: она не Троя.
  
                                 LXXX.
  
             Гомеръ безсмертный! греческій листокъ,
             Откуда черпалъ ты свои - извѣстья,
             Такихъ ужасныхъ дѣлъ и знать не могъ,
             Какія собираюсь перечесть я.
             Увы, я предъ тобою, что потокъ
             Предъ океаномъ! Все жъ, въ нашъ вѣкъ нечестья,
             Хоть древнимъ уступаемъ мы вполнѣ
             Въ поэзіи, мы ихъ сильнѣй въ рѣзнѣ.
  
                                 LXXXI.
  
             Все дѣло въ фактахъ. Истина святая
             Лишь въ фактахъ проявляетъ образъ свой,
             Но бѣдной музѣ, ихъ передавая,
             Иные скрыть приходится порой.
             Близка, однакожъ, схватка роковая!
             Съумѣю ли воспѣть я грозный бой?
             Героевъ тѣни ждутъ побѣдныхъ пѣсенъ,
             Чтобъ славу ихъ вѣковъ не скрыла плѣсень.
  
                                 LXXXII.
  
             Къ тебѣ взываю я, кумиръ молвы,
             Наполеона призракъ величавый!
             Къ вамъ, греки, что сражалися, какъ львы,
             Когда васъ Леонидъ велъ въ бой кровавый!
             Къ вамъ, "Комментарьи" Цезаря,чтобъ вы
             Своею увядающею славой
             И краснорѣчьемъ пламенныхъ рѣчей
             На помощь къ бѣдной музѣ шли моей!
  
                                 LXXXIII.
  
             Да, увядаетъ славное былое!
             Такъ выразиться право я имѣлъ:
             У насъ, что годъ, то новые герои;
             Ихъ всѣхъ не счесть, а слава -- ихъ удѣлъ;
             Какіе жъ благодатные устои
             Наслѣдьемъ намъ отъ этихъ громкихъ дѣлъ?
             Увы! они безплодны, да и сами
             Герои наши сходны съ мясниками.
  
                                 LXXXIV.
  
             Отличья всевозможныя должны
             Нестись къ героямъ длинной вереницей;
             Сроднились съ ними ленты и чины,
             Какъ пурпуръ съ вавилонскою блудницей.
             Награды честолюбцамъ такъ нужны,
             Какъ юношѣ мундиръ, какъ вѣеръ львицѣ.
             Но что жъ такое слава? Право, нѣтъ
             Возможности на это дать отвѣтъ.
                                 LXXXV.
  
             Сравнивъ ее съ свиньей, что рыщетъ въ полѣ,
             Я вамъ бы, можетъ быть, не угодилъ,
             Такъ съ шхуною, что носится на волѣ,
             Не лучше ли, чтобъ я ее сравнилъ
             Иль съ бригомъ? Но сравненій нужно ль болѣ?
             Здѣсь кончу, чтобъ не выбиться изъ силъ.
             Когда опять займусь своей поэмой,
             Кровавый штурмъ моею будетъ темой
  
                                 LXXXVI.
  
             Вы слышите? Какой-то шумъ глухой
             Тревожитъ ночи грозное молчанье:
             То крадутся войска и, скрыты мглой,
             Къ стѣнамъ подходятъ, затаивъ дыханье;
             Едва замѣтно, сквозь туманъ ночной,
             Проглядываетъ тусклыхъ звѣздъ мерцанье;
             Но скоро ихъ затмитъ зловѣщій дымъ,
             Все застилая облакомъ густымъ.
  
                                 LXXXVII.
  
             Не долго ждать -- и громъ орудій грянетъ.
             Сигналъ дадутъ, и грозная пора
             Борьбы на жизнь и смерть для войскъ настанетъ.
             Они сплотятся, какъ съ горой гора.
             Сольется вмѣстѣ, лишь разсвѣтъ проглянетъ,
             Съ Аллахомъ турокъ русское ура!
             И павшихъ стоны, вопли и молитвы
             Безъ отзвука потонутъ въ шумѣ битвы.
  

ПѢСНЬ ВОСЬМАЯ.

  
                                 I.
  
             Увѣчья, грохотъ пушекъ, бой кровавый --
             Слова не благозвучныя вполнѣ,
             Но съ ними сплетены всѣ грезы славы,
             Что проситъ жертвъ; и такъ какъ я войнѣ
             Намѣренъ посвятить свои октавы,
             Ихъ повторять придется часто мнѣ.
             Но что слова! Назвавъ войну Беллоной,
             Тѣмъ не спасете край, ей разоренный.
  
                                 II.
  
             Какъ вышедшій изъ логовища левъ,
             Шла армія въ безмолвіи суровомъ.
             Она ждала (до крѣпости успѣвъ
             Добраться незамѣтно, подъ покровомъ
             Глубокой тьмы),чтобъ пушекъ грозный ревъ
             Ей подалъ знакъ къ атакѣ. Строемъ новымъ
             Безстрашно замѣщая павшій строй,
             Людская гидра вступитъ въ смертный бой.
  
                                 III.
  
             Когда сочтемъ тѣ страшныя затраты,
             Что золотомъ и кровью дѣлалъ свѣтъ
             На войны, какъ ничтожны результаты
             Окажутся одержанныхъ побѣдъ!
             Онѣ одною славою богаты,
             Но сколько расплодили горькихъ бѣдъ!
             Слезу страданья осушить съ любовью
             Славнѣе, чѣмъ весь міръ забрызгать кровью.
  
                                 IV.
  
             Да, благодатны добрыя дѣла,
             Тогда какъ слава тягостна народу;
             Онъ -- въ нищетѣ, а жертвамъ нѣсть числа,
             Что приносить онъ долженъ ей въ угоду.
             Лишь честолюбцы въ ней не видятъ зла.
             Война священна только за свободу,
             Когда жъ она -- лишь честолюбья плодъ,
             Кто бойнею ея не назоветъ?
  
                                 V.
  
             Борьба за волю только -- подвигъ громкій!
             Зато и Леонидъ, и Вашингтонъ
             Безсмертны, и позднѣйшіе потомки
             Не позабудутъ славы ихъ именъ.
             О нихъ гласятъ не жалкіе обломки
             Разрушенныхъ міровъ, не плачъ и стонъ
             Порабощенныхъ, но дары свободы,
             Что черезъ нихъ пріобрѣли народы.
  
                                 VI.
  
             Зловѣщая царила тьма вокругъ.
             Лишь пушки, искры грозныя бросая,
             Свои огни сливали въ яркій кругъ,
             Что отражался волнами Дуная,
             Какъ адскимъ зеркаломъ. Тревожа слухъ,
             Пальба не прерывалась роковая.
             Огня небесъ страшнѣй огонь земной:
             Одинъ -- щадитъ, безжалостенъ другой.
  
                                 VII.
  
             Едва успѣлъ, подъ сѣнью тьмы безмолвной,
             До стѣнъ добраться посланный отрядъ,
             Какъ мусульмане разомъ, злобы полны,
             Стрѣляя мѣтко, вышли изъ засадъ.
             Земля и воздухъ, крѣпость, горы, волны --
             Все превратилось вмигъ въ кромѣшный адъ;
             Вся мѣстность стала огненнымъ вулканомъ,
             Какой-то Этной, взорванной титаномъ.
  
                                 VIII.
  
             Въ то время, словно громъ, раздался крикъ
             "Аллахъ!" и, потрясая тучи дыма,
             Шумъ битвы заглушилъ, свирѣпъ и дикъ.
             Какъ вызовъ онъ звучалъ неумолимый,
             Суля погибель,-- всюду онъ проникъ,
             Какъ ураганъ, несясь неудержимо.
             Чу!.. въ крѣпости, въ волнахъ, на берегу,
             Вездѣ звучатъ: ,Аллахъ!" и "Алла-гу!"
  
                                 IX.
  
             Врасплохъ не захватили оборону,--
             Давно ужъ крѣпость приступа ждала.
             Огонь ужасный встрѣтилъ ту колонну,
             Что отъ рѣки атаку повела.
             Она подверглась тяжкому урону
             И вся почти на мѣстѣ полегла.
             Командовалъ безстрашно частью тою
             Арсеньевъ -- вождь, прославленный молвою.
  
                                 X.
  
             Въ колѣно принцъ де-Линь былъ пораженъ.
             У графа Шапо-Бра, въ началѣ дѣла,
             Лишь началось движеніе колоннъ,
             Межъ головой и шляпой пролетѣла
             Шальная пуля, Чудомъ спасся онъ.
             Аристократа ль пощадить хотѣла
             Та пуля, или вѣдала о томъ,
             Что лобъ свинцовый не пробить свинцомъ?
  
                                 XI.
  
             Марковъ хотѣлъ, во что бы то ни стало,
             Чтобъ раненнаго принца унесли,
             Хотя кругомъ простыхъ солдатъ не мало
             Безпомощно валялось тутъ въ пыли.
             Ихъ стоны не смущали генерала,--
             Онъ думалъ лишь о принцѣ; но пошли
             Ему не впрокъ заботы о вельможѣ:
             Вертясь предъ нимъ, Марковъ былъ раненъ тоже,
  
                                 XII.
  
             Десятки тысячъ ружей, словно громъ,
             Тремъ стамъ орудіямъ вторили, смятенье
             Внося въ ряды. (Вѣрнѣй всего свинцомъ
             Гдѣ нужно, возбуждать кровотеченье!)
             О, люди, вы знакомы съ тяжкимъ зломъ
             Что причиняютъ голодъ, моръ, лишенья,
             Но какъ значенье слабо бѣдъ такихъ,
             Коль съ полемъ битвы вы сравните ихъ!
  
                                 XIII.
  
             Тамъ налицо ужаснѣйшія муки.
             Онѣ вездѣ, куда ни бросишь взглядъ:
             Здѣсь раненый, крича, ломаетъ руки;
             Другіе, закативъ глаза, лежатъ
             И видны лишь бѣлки ихъ; скорби звуки
             И стоны къ небу жалобно летятъ.
             Инымъ лишь смерть отъ ранъ приноситъ слава;
             Другимъ, быть можетъ, дастъ на крестикъ право.
  
                                 XIV.
  
             Но все жъ меня волнуютъ славы сны:
             Не сладко ли, убравшись сѣдинами,
             Безбѣдно проживать на счетъ казны?
             Кто не стремится къ пенсіямъ мечтами?
             Герои для того еще нужны,
             Чтобъ ихъ дѣянья воспѣвать стихами.
             Итакъ, чтобъ въ пѣснь попасть, схвативши кушъ,
             Нерѣдко въ бой стремится храбрый мужъ.
  
                                 XV.
  
             Межъ тѣмъ впередъ пустились гренадеры,
             Чтобъ брустверъ взять(онъ ихъ одолѣвалъ),
             И въ прокъ пошли ихъ храбрости примѣры:
             Другой отрядъ за ними не отсталъ.
             Какъ дѣти рвутся къ матери, такъ съ вѣрой
             Въ успѣхъ всползли они на скользкій валъ
             И, не волнуясь, словно на парадѣ,
             Мгновенно очутились въ палисадѣ.
  
                                 XVI.
  
             Невѣроятенъ подвигъ былъ такой!
             Вулканъ нанесъ бы меньше злыхъ увѣчій,
             Бросая лаву огненной струей,
             Чѣмъ встрѣтившій героевъ градъ картечи.
             Треть офицеровъ пала подъ грозой;
             Ужъ о побѣдѣ не было и рѣчи:
             Когда охотникъ падаетъ, никакъ
             Въ порядокъ привести нельзя собакъ.
  
                                 XVII.
  
             Здѣсь перейду я къ своему герою,
             Другихъ бойцовъ оставивъ въ сторонѣ;
             Я подвиговъ его отъ васъ не скрою,
             Но каждаго бойца возможно ль мнѣ
             Привѣтствовать хвалебною строфою,
             Хотя бъ ее онъ заслужилъ вполнѣ?
             Героевъ списокъ сдѣлался бъ длиннѣе,
             Но и поэма тоже, что грустнѣе.
  
                                 XVIII.
  
             Газета вамъ подробно перечтетъ
             Всѣ подвиги героевъ жаркихъ схватокъ,
             При этомъ и убитыхъ назоветъ,
             И перечень такой не будетъ кратокъ,
             Какъ ясно вамъ. О, трижды счастливъ тотъ,
             Чье имя попадетъ безъ опечатокъ
             Въ реляцію! Такъ Гросъ, что въ битвѣ палъ,
             Въ побѣдномъ бюллетенѣ Гровомъ сталъ.
  
                                 XIX.
  
             Жуанъ и Джонсонъ, удержу не зная,
             Съ своимъ отрядомъ смѣло шли впередъ,
             Работая штыкомъ или стрѣляя;
             Ихъ кровь кипѣла; съ лицъ струился потъ;
             Они неслись, преграды разрушая,
             Не вѣдая, куда ихъ приведетъ
             Опасный путь, и отличились оба;
             Къ наградамъ ихъ представили особо.
  
                                 XX.
  
             Они то подвигалися съ трудомъ
             Къ углу редута, цѣли всѣхъ усилій,
             То, страшнымъ остановлены огнемъ,
             Скользя по лужамъ крови, отходили;
             Все обливая огненнымъ дождемъ,
             Казалось, силы ада замѣнили
             Собою небо. Гдѣ колонна шла,
             Въ крови лежали грудами тѣла.
  
                                 XXI.
  
             Хотя Жуанъ былъ новичокъ неловкій,
             Но велъ себя какъ истинный герой,
             Попавъ на штурмъ безъ всякой подготовки.
             Отвагу пробуждаетъ въ насъ порой
             Торжественность блестящей обстановки;
             Но, стоя подъ ружьемъ, средь мглы сырой,
             Подъ гнетомъ тяжкихъ думъ, Жуанъ смутился,
             И хоть струхнулъ немного, все жъ не скрылся.
  
                                 XXII.
  
             Онъ, убѣжавъ, не удивилъ бы насъ;
             Порой герою воля непокорна;
             Великій Фридрихъ, выстрѣловъ боясь,
             Подъ Мольвицемъ одинъ бѣжалъ позорно;
             Но это съ нимъ всего случилось разъ.
             Конь, соколъ, дѣва борются упорно
             Предъ тѣмъ, чтобы вступить на новый путь,
             Затѣмъ съ него ужъ не хотятъ свернуть.
  
                                 XXIII.
  
             На языкѣ пуническомъ картинно
             Скажу, что Донъ Жуанъ былъ "духомъ живъ".
             (Ирландіи богатъ языкъ старинный,
             Но онъ для насъ загадоченъ, какъ миѳъ.
             Откуда онъ? Ученыхъ споры длинны
             На этотъ счетъ. Иные, изучивъ
             Всѣ тонкости его, такого мнѣнья,
             Что Африка дала ему рожденье.
  
                                 XXIV.
  
             Быть можетъ, справедливъ подобный взглядъ,
             Хотя и оскорбляетъ патріота).
             Жуанъ, огнемъ поэзіи объятъ,
             Не понималъ холоднаго разсчета;
             Влеченью чувствъ онъ былъ поддаться радъ,
             Тяжелыхъ думъ не ощущая гнета,
             И въ обществѣ веселыхъ удальцовъ
             Онъ съ радостью подраться былъ готовъ.
  
                                 XXV.
  
             Жуанъ душой былъ чуждъ всего дурного;
             Въ любви, какъ на войнѣ, его вели
             Чистѣйшія намѣренья. Вотъ слово,
             Что люди, какъ оплотъ, изобрѣли.
             Всегда съ нимъ оправданіе готово;
             Герой, дѣлецъ, блудница -- на мели
             Не остаются съ нимъ; но вспомнить надо,
             Что такъ мостилась мостовая ада.
  
                                 XXVI.
  
             Намѣреньямъ чистѣйшимъ хоть не вѣрь!
             Ея дѣла, однакожъ, идутъ вяло;
             Мнѣ думается даже, что теперь
             Та мостовая сильно пострадала;
             Попрежнему геенны настежь дверь,
             Но ужъ благихъ намѣреній такъ мало,
             Что нечѣмъ и чинить ее. Она
             Съ Поль-Моль навѣрно сдѣлалась сходна.
  
                                 XXVII.
  
             Въ то время, какъ Жуанъ шаги направилъ
             Къ турецкой батареѣ, вдругъ одинъ
             Остался онъ; отрядъ его оставилъ.
             (Такъ, годъ спустя по свадьбѣ, безъ причинъ,
             Жена иная, самыхъ честныхъ правилъ,
             Развода на себя беретъ починъ).
             Жуанъ, когда отрядъ безслѣдно скрылся,
             Одинъ средь поля битвы очутился.
  
                                 XXVIII.
  
             Я затрудняюсь это объяснить:
             Должно быть, большинство убито было,
             А прочіе рѣшились отступить,
             Когда имъ сила воли измѣнила.
             Бѣгущихъ не легко остановить:
             Разъ бѣгство римлянъ Цезаря смутило;
             Схвативши щитъ, къ врагамъ помчался онъ
             И тѣмъ вернулъ бѣжавшій легіонъ.
  
                                 XXIX.
  
             Жуанъ, что не былъ Цезарь безъ сомнѣнья,
             Да и щита нигдѣ бы не нашелъ,
             Смущенъ, остановился на мгновенье,
             Затѣмъ впередъ рванулся, какъ оселъ.
             (Читатель, не волнуйся: то сравненье
             Гомеръ пригоднымъ для Аякса счелъ;
             Жуанъ, въ сравненьи не нуждаясь новомъ,
             Воспользоваться можетъ и готовымъ).
  
                                 XXX.
  
             Итакъ, впередъ онъ бросился къ огнямъ,
             Что ярче солнца освѣщали мѣстность.
             Отважно онъ направился къ холмамъ,
             Не бросивъ даже взгляда на окрестность,
             Надѣясь свой отрядъ увидѣть тамъ.
             Конечно, онъ не могъ привесть въ извѣстность
             Его потерь, а также знать не могъ,
             Что весь отрядъ почти на мѣстѣ легъ.
  
                                 XXXI.
  
             Не видя ни начальства, ни отряда,
             Котораго исчезъ и самый слѣдъ,
             Жуанъ впередъ помчался. (Мнѣ не надо
             Вамъ объяснять, какъ, въ цвѣтѣ силъ и лѣтъ,
             Жуанъ, что о бояхъ мечталъ съ отрадой,
             Любовью къ славѣ движимъ и согрѣтъ,
             Могъ забѣжать впередъ, заботясь мало
             О томъ, что войско отъ него отстало).
  
                                 XXXII.
  
             Какъ юноша-наслѣдникъ, что свою
             Еще дорогу ищетъ, чуждъ разсчета;
             Какъ путникъ, что блудящему огню
             Ввѣряется, чтобъ выйти изъ болота;
             Какъ выброшенный на берегъ къ жилью
             Стремится,-- такъ, лишившися оплота,
             Жуанъ пошелъ туда, гдѣ жарче бой,
             Влекомъ любовью къ славѣ и судьбой.
  
                                 XXXIII.
  
             Онъ шелъ, своимъ лишь довѣряясь силамъ,
             Пальбою безпрерывной потрясенъ.
             Въ немъ молніей струилась кровь по жиламъ,
             Онъ шелъ любовью къ славѣ вдохновленъ;
             Охваченный неудержимымъ пыломъ,
             Дыша съ трудомъ, къ мѣстамъ стремился онъ,
             Гдѣ Бэкона излюбленное чадо
             Окрестность превращало въ нѣдра ада.
  
                                 XXXIV.
  
             И вотъ наткнулся на отрядъ лихой,
             Колонны Ласси жалкіе остатки.
             Ее такъ уменьшилъ кровавый бой,
             Что героизма славные осадки
             Она могла лишь представлять собой.
             (Изъ толстыхъ книгъ экстракты -- лишь тетрадки).
             Жуанъ примкнулъ съ достоинствомъ къ бойцамъ,
             Что, храбрости полны, неслись къ врагамъ.
  
                                 XXXV.
  
             Тутъ Джонсонъ, "совершившій отступленье",
             Къ нимъ подошелъ. (Желая бѣгство скрыть,
             Употребляемъ это выраженье).
             Онъ зналъ, гдѣ силъ не слѣдуетъ щадить,
             И вмѣстѣ съ тѣмъ не упускалъ мгновенья,
             Когда свою умѣрить можно прыть"
             Такъ всѣ его пріемы были ловки,
             Что бѣгству видъ онъ придавалъ уловки.
  
                                 XXXVI.
  
             Когда былъ перебитъ его отрядъ,
             Чтобы собрать предъ схваткой роковою
             Тѣхъ, что страшилъ "долины смерти хладъ",
             Онъ отступилъ. Жуанъ, хранимъ судьбою,
             Все лѣзъ въ огонь и съ нимъ идти назадъ
             Не согласился бъ. Юному герою
             Опасность и не снилась. Такъ въ борьбѣ
             Невинность вѣритъ лишь одной себѣ.
  
                                 XXXVII.
  
             Съ бойницъ и казематовъ цитадели,
             Съ засадъ, валовъ, редутовъ, батарей
             Безъ перерывовъ выстрѣлы летѣли;
             Всѣ зданья стали рядомъ крѣпостей,
             Гдѣ турки, полны ярости, засѣли.
             Отъ. выстрѣловъ спасаясь, егерей,
             Разстроенныхъ кровавою борьбою,
             Вдругъ Джонсонъ увидалъ передъ собою.
  
                                 XXXVIII.
  
             Онъ кликнулъ ихъ, и всѣ на зовъ пришли
             Немедленно, не такъ какъ духи ада,
             Что Готспуръ вызывалъ изъ нѣдръ земли,
             Но чьи отвѣты ждать съ терпѣньемъ надо.
             Боясь, чтобъ ихъ за трусовъ не сочли,
             Явились тотчасъ егеря. Какъ стадо,
             Послушно люди идутъ за вождемъ
             Въ вопросахъ вѣры иль въ борьбѣ съ врагомъ.
  
                                 XXXIX.
  
             Клянуся, Джонсонъ не былъ лицемѣромъ
             И, видитъ Зевсъ, онъ могъ бы быть сравненъ
             Съ героями, воспѣтыми Гомеромъ.
             Рубя враговъ, не волновался онъ
             И постоянства могъ служить примѣромъ;
             Какъ безпрерывно дующій муссонъ,
             Не зная суетливости напрасной,
             Онъ шелъ съ покойнымъ духомъ въ бой опасный.
  
                                 XL.
  
             Планъ бѣгства зрѣло былъ обдуманъ имъ.
             Онъ зналъ, что, отойдя лишь недалеко,
             Немедленно примкнетъ къ частямъ такимъ,
             Что временно разстроилъ бой жестокій.
             Не всѣ герои слѣпы, хоть инымъ
             Смежить глаза приходится до срока.
             Когда имъ смерть грозитъ, они уйти
             Порой спѣшатъ, чтобъ духъ перевести.
  
                                 XLI.
  
             Но Джонсонъ скрылся только на мгновенье;
             Энергіей своей онъ далъ толчокъ
             Отряду, что ужъ началъ отступленье
             Въ порывѣ страха. (Такъ магнитный токъ
             Заставить можетъ трупъ придти въ движенье).
             Своимъ примѣромъ онъ солдатъ увлекъ
             И смѣло ихъ повелъ дорогой тою,
             Что Гамлетъ называетъ .роковою*.
  
                                 XLII.
  
             Они въ огонь полѣзли, не смутясь,
             Хоть встрѣтили пріемъ, вполнѣ похожій
             На тотъ, что ихъ заставилъ въ первый разъ
             Покинуть бой и жизнь признать дороже
             Всѣхъ обольщеній славы, что подчасъ
             Войска ведетъ. (И жалованье тоже --
             Хорошій стимулъ!) Въ настоящій адъ
             Попалъ пришедшій съ Джонсономъ отрядъ,
  
                                 XLIII.
  
             Въ безформенную массу превращая
             Войска, снаряды сыпались дождемъ,
             Все предъ собой губя и разрушая.
             Какъ спѣлые колосья подъ серпомъ,
             Какъ подъ грозою жатва золотая,
             Какъ подъ косой трава,-- такъ подъ огнемъ
             Убійственнымъ безчисленныхъ орудій,
             Купаяся въ крови, валились люди.
  
                                 XLIV.
  
             Какъ пѣну съ волнъ уноситъ ураганъ,
             Такъ цѣлыя шеренги вырывали
             Изъ строя пули ярыхъ мусульманъ
             (Ихъ крѣпостныя стѣны укрывали);
             Но рокъ, что не щадитъ и цѣлыхъ странъ,
             Пришелъ на помощь къ Джонсону; едва ли
             Не первымъ, сквозь густой и смрадный дымъ,
             До вала онъ добрался невредимъ.
  
                                 XLV.
  
             Сначала двое къ валу подскочило,
             Затѣмъ толпа отважныхъ все росла;
             Подмога съ каждымъ мигомъ подходила.
             Огонь, какъ подожженная смола,
             Со всѣхъ сторонъ лился съ такою силой
             И причинялъ врагамъ такъ много зла,
             Что смерть отставшимъ такъ же угрожала,
             Какъ тѣмъ, что ужъ вскарабкались до вала.
  
                                 XLV.
  
             Но случай спасъ ворвавшійся отрядъ,
             Ученый грекъ, на удивленье свѣта,
             Устроилъ рядъ ненужныхъ палисадъ
             Какъ разъ по серединѣ парапета.
             Хоть очевиденъ вредъ такихъ преградъ,
             Но русскимъ впрокъ пошла ошибка эта.
             Конечно, иностранный инженеръ
             Не принялъ бы такихъ зловредныхъ мѣръ.
  
                                 XLVII.
  
             Широкій парапетъ, какъ оказалось,
             Тѣмъ палисадомъ ровно пополамъ
             Разрѣзанъ былъ, и мѣста оставалось
             Довольно, чтобъ могла сомкнуться тамъ
             Та кучка храбрыхъ, что на валъ взобралась
             Предъ тѣмъ, чтобъ снова кинуться къ врагамъ.
             Такъ были слабы эти укрѣпленья,
             Что ихъ войска снесли безъ затрудненья.
  
                                 XLVIII.
  
             Кто первымъ влѣзъ, о томъ напрасенъ споръ,--
             О первенствѣ вопросы щекотливы;
             Они плодятъ не мало жгучихъ ссоръ
             И даже между странами разрывы;
             Какой моліеносный броситъ взоръ
             На васъ Джонъ-Буль, пристрастно-терпѣливый,
             Коль скажете ему, что Веллингтонъ
             Въ бою при Ватерло былъ побѣжденъ!
  
                                 XLIX.
  
             А пруссаки отстаиваютъ мнѣнье,
             Что если бъ Блюхеръ, Бюловъ, Гнейзено
             Не подошли тогда въ сопровожденьи
             Богъ знаетъ сколькихъ лицъ на овъ и но,
             То было бы проиграно сраженье,
             И Веллингтонъ, которому оно
             Такъ много принесло отличій разныхъ,
             Не получалъ бы пенсій безобразныхъ.
  
                                 L.
  
             Но всежъ и короля, и королей
             Храни, Господь! Имъ въ тягостные годы
             Не сдобровать безъ помощи Твоей!
             Мнѣ чуется, что верхъ возьмутъ народы;
             Брыкается и кляча, если ей
             Невмоготу. Народъ, ища свободы,
             Устанетъ наконецъ, забитъ и сѣръ,
             Брать съ Іова въ терпѣніи примѣръ.
  
                                 LII.
  
             Но будемъ продолжать: какъ я сказалъ,
             Не первымъ, но однимъ изъ перыхъ, ловко
             Нашъ юный другъ Жуанъ вскочилъ на валъ;
             Держался онъ съ искусною сноровкой
             Героя, что не разъ въ бояхъ бывалъ,
             И новой не смущался обстановкой.
             Какъ женщина красивъ и чистъ душой,
             Онъ, бредя только славой, несся въ бой.
  
                                 LIII.
  
             Какъ эта обстановка сходства мало
             Имѣла съ той, къ которой онъ привыкъ!
             Его досель одна любовь плѣняла;
             Онъ съ дѣтства понималъ ея языкъ;
             Его душа отъ счастья трепетала,
             Когда надъ нимъ склонялся милый ликъ;
             Не могъ онъ, какъ Руссо, въ измѣны вѣрить
             И слишкомъ честенъ былъ, чтобъ лицемѣрить.
  
                                 LIV.
  
             Жуанъ лишь подъ давленіемъ судьбы
             Могъ измѣнить горячему участью;
             Теперь же былъ онъ тамъ, гдѣ, какъ рабы,
             Склонялись люди въ прахъ предъ грозной властью
             Желѣза и огня. Въ пылу борьбы
             Впередъ онъ несся съ бѣшеною страстью;
             Такъ, чуя шпоры, чистокровный конь
             Бросается и въ воду, и въ огонь.
  
                                 LV.
  
             Какъ спортсмэнъ, что, опасность забывая.
             Несется черезъ рвы мечты быстрѣй,
             Такъ, на пути препятствія встрѣчая,
             Жуанъ, волнуясь, къ цѣли шелъ своей;
             Борьба, дурныя страсти разжигая,
             Безжалостными дѣлаетъ людей;
             Но на него вліянья не имѣла:
             Его душа въ бою не очерствѣла.
  
                                 LVI.
  
             Нежданною подмогой подкрѣпленъ,
             Вздохнулъ свободнѣй Ласси, что -борьбою
             Разстроенъ былъ; его со всѣхъ сторонъ
             Враги тѣснили грозною толпою.
             Жуана, что стоялъ съ нимъ рядомъ, онъ
             За помощь сталъ благодарить. Не скрою,
             Что дворянинъ изъ прибалтійскихъ странъ
             Не лучше былъ бы встрѣченъ, чѣмъ Жуанъ.
  
                                 LVII.
  
             Съ нимъ по-нѣмецки, самымъ мягкимъ тономъ,
             Заговорилъ почтенный генералъ;
             На эту рѣчь безмолвнымъ лишь поклономъ
             Жуанъ ему учтиво отвѣчалъ.
             Съ нѣмецкимъ, какъ съ санскритскимъ, лексикономъ
             Онъ мало былъ знакомъ, но понималъ,
             Регальи созерцая генерала,
             Что онъ имѣлъ значенія не мало.
  
                                 LVIII.
  
             Ихъ разговоръ лишь длился мигъ одинъ.
             Но могутъ ли слова имѣть значенье
             Средь душу раздирающихъ картинъ,
             Что представляетъ смерть и разрушенье,--
             Когда среди дымящихся руинъ
             Проклятья, вопли, стоны и моленья
             Уныло раздаются, какъ набатъ,
             Но слухъ тревожа, жалобно звучатъ?
  
                                 LIX.
  
             Всѣ звуки битвы въ ревъ сливались дикій;
             Казалось, адъ всѣ силы въ бой стянулъ;
             Такъ были общій шумъ и трескъ велики,
             Что даже громъ безслѣдно бъ потонулъ
             Средь шума битвы. Стоны, вопли, крики,
             Сливаясь, пушекъ затмевали гулъ.
             Но вотъ минута страшная настала:
             Ударъ судьбы свершился -- крѣпость пала.
  
                                 LX.
  
             "Богъ создалъ свѣтъ, а смертный -- города",
             Такъ Куперъ говоритъ; но какъ ихъ много
             Съ теченьемъ лѣтъ исчезло безъ слѣда!
             Гдѣ Тиръ и Ниневія? Гдѣ дорога,
             Что въ Вавилонъ ведетъ? Прошли года
             И смыли слѣдъ столицы и чертога.
             Развалины повсюду; можетъ быть,
             Въ лѣсахъ придется снова людямъ жить.
  
                                 LXI.
  
             Изъ всѣхъ людей, прославленныхъ молвою,
             Счастливѣйшимъ считаю Буна я
             (За исключеньемъ Суллы, что судьбою
             До смерти былъ хранимъ). Въ глуши живя,
             Охотой занимался онъ одною,
             Людей рѣзней напрасно не дивя,
             И, духомъ бодръ, въ лѣсахъ страны далекой
             Достигъ безъ горя старости глубокой.
  
                                 LXII.
  
             Душою чистъ, онъ прожилъ долгій вѣкъ.
             Уединенью только грезы милы;
             И жизнь его до срока не пресѣкъ
             Недугъ,-- лишь трудъ поддерживаетъ силы;
             Живя въ столицахъ душныхъ человѣкъ
             Доказываетъ тѣмъ, что сѣнь могилы
             Ему милѣе жизни. Вѣкъ трудясь,
             Съ улыбкой встрѣтилъ Бунъ кончины часъ,
  
                                 LXIII.
  
             И что жъ? Почтенный мужъ себя прославилъ,
             Хоть массами не убивалъ людей,
             И всюду память добрую оставилъ;
             Завидна слава лишь въ союзѣ съ ней!
             И злость, и зависть онъ молчать заставилъ,
             Не прибѣгая къ помощи цѣпей.
             Отшельникъ Россы и дитя природы,
             Онъ прожилъ вѣкъ поборникомъ свободы.
  
                                 LXIV.
  
             Согражданъ Бунъ чуждался и отъ нихъ
             Онъ уходилъ туда, гдѣ воздухъ чище;
             Любя просторъ и тишь лѣсовъ густыхъ,
             Къ нимъ рвался онъ. (Гдѣ скучены жилища,
             Себя стѣсняя, мы тѣснимъ другихъ).
             Бунъ не былъ мизантропомъ: если нищій
             Ему порой встрѣчался на пути,
             Къ нему на помощь онъ спѣшилъ придти.
  
                                 LXV.
  
             Но жилъ онъ не одинъ: дѣтей природы
             Вкругъ Буна племя цѣлое росло;
             Душевныхъ бурь тяжелыя невзгоды
             Невѣдомы имъ были; ихъ чело
             Морщинъ не знало; свѣтлый духъ свободы
             Ихъ оживлялъ; имъ чуждо было зло.
             Свободно взросшій лѣсъ, что ихъ взлелѣялъ,
             Одну любовь къ добру въ ихъ души сѣялъ.
  
                                 LXVI.
  
             Заботъ не зная, стройны и сильны,
             Они въ странѣ привольной процвѣтали;
             Какъ городовъ тщедушные сыны
             Предъ ними жалки! Тяжкій гнетъ печали
             Не отравлялъ ихъ сладостные сны;
             Ихъ моды въ обезьянъ не превращали;
             Просты, хотя не дики,-- изъ-за ссоръ
             Они борьбу считали за позоръ.
  
                                 LXVII.
  
             Веселость ихъ всегда сопровождала;
             Поденный трудъ ихъ не томилъ ничуть;
             Среда развратъ въ ихъ души не вливала;
             Въ тѣни лѣсовъ свободно дышитъ грудь.
             Гнетъ роскоши, распутства злое жало
             Не направляли ихъ на ложный путь:
             Подъ свѣтлой сѣнью дѣвственнаго лѣса
             Нужда и горе не имѣютъ вѣса.
  
                                 LXVIII.
  
             Довольно о природѣ. Мы должны
             Опять вернуться къ благамъ просвѣщенья:
             Къ пожарамъ и чумѣ, плодамъ войны,
             Къ картинамъ смерти, бѣдъ и разрушенья,
             Что жаждою побѣдъ порождены.
             Чтобы себѣ доставить развлеченье,
             Пролить хоть море крови деспотъ радъ:
             Взять Измаилъ велѣли, и -- онъ взятъ.
  
                                 LXIX.
  
             Палъ Измаилъ. Одинъ отрядъ сначала
             Въ немъ проложилъ кровавый путь. За нимъ
             Другой ворвался слѣдомъ. Смерть зіяла,
             И острый штыкъ, какъ рокъ неумолимъ,
             Въ толпу врѣзался. Все кругомъ стонало;
             Какъ облако, носился сѣрный дымъ,
             Тяжелымъ смрадомъ воздухъ отравляя.
             А турки все дрались, не отступая.
  
                                 LXX.
  
             Кутузовъ, что при помощи снѣговъ
             Впослѣдствіи отпоръ далъ Бонапарту,
             Съ солдатами попалъ въ глубокій ровъ,
             Благодаря излишнему азарту.
             Предъ другомъ и врагомъ онъ былъ готовъ
             Всегда шутить и, ставя жизнь на карту,
             Острилъ надъ всѣмъ, веселый тѣша нравъ:
             Но тутъ онъ пріунылъ, въ бѣду попавъ.
  
                                 LXXI.
  
             Безумною отвагою согрѣтый
             И храбрости желая дать примѣръ,
             Онъ бросился къ подножью парапета;
             Но турки смяли храбрыхъ гренадеръ,
             Что съ нимъ пошли въ атаку. Въ схваткѣ этой
             Въ числѣ убитыхъ былъ и Рибопьеръ,
             Что палъ, оплаканъ всѣми въ русскомъ станѣ.
             Загнали въ ровъ обратно мусульмане
  
                                 LXXII.
  
             На парапетъ взобравшихся солдатъ;
             Но ихъ спасла нежданная подмога:
             Какой-то заблудившійся отрядъ,
             Что проплуталъ невѣдомой дорогой,
             Пришелъ на помощь къ нимъ, а то наврядъ
             Подъ градомъ пуль ихъ уцѣлѣло бъ много,
             И храбрый весельчакъ Кутузовъ -- самъ
             Съ колонною своей погибъ бы тамъ.
  
                                 LXXIII.
  
             Отрядъ прибывшій, послѣ жаркой схватки,
             Оплотомъ овладѣлъ турецкихъ силъ.
             Когда бѣжали турки въ безпорядкѣ,
             Провелъ онъ за собою въ Измаилъ
             Килійскими воротами остатки
             Отряда, что Кутузовъ погубилъ.
             Во рву, среди кроваваго болота,
             Пріютъ нашла разбитая пѣхота.
  
                                 LXXIV.
  
             Казаки иль, пожалуй, казаки
             (На правильность и точность удареній
             Мнѣ обращать вниманье не съ руки,
             Лишь избѣгаю фактовъ искаженій)
             Всѣ полегли, изрублены въ куски.
             Незнатоки по части укрѣпленій,
             Привыкшіе сражаться лишь верхомъ,
             Не въ силахъ были справиться съ врагомъ.
  
                                 LXXV.
  
             Хоть ихъ огонь преслѣдовалъ жестоко,
             Толпой они вскарабкались на валъ
             И думали, покорны волѣ рока,
             Что грабежа отрадный мигъ насталъ;
             Но зубъ порой нейметъ, хоть видитъ око:
             Предъ ними непріятель отступалъ
             Лишь для того, чтобъ ихъ собравши вмѣстѣ,
             Всѣхъ окружить и положить на мѣстѣ.
  
                                 LXXVI.
  
             Когда разсвѣтъ, алѣя, заблестѣлъ,
             Никто изъ нихъ въ живыхъ не оставался;
             Но слава имъ досталася въ удѣлъ:
             Погибли всѣ, но ни одинъ не сдался.
             По грудѣ ихъ окоченѣвшихъ тѣлъ
             Есуцкій, какъ по лѣстницѣ, взобрался
             И въ крѣпость ворвался такимъ путемъ
             Съ неустрашимымъ полоцкимъ полкомъ.
  
                                 LXXVII.
  
             Отважный вождь налѣво и направо
             Рубилъ враговъ, но скоро палъ отъ ранъ.
             Хоть стѣны были взяты, бой кровавый
             Все длился, не разстроивъ мусульманъ.
             Кого побѣда увѣнчаетъ славой,
             Никто бъ сказать не могъ. Со станомъ станъ
             Боролся на смерть; храбро янычары
             Ударами платили за удары,
  
                                 LXXVIII.
  
             Не меньше пострадалъ отрядъ другой
             Подъ выстрѣлами турокъ. Здѣсь замѣчу,
             Что лишнее имѣть запасъ большой
             Патроновъ тамъ, гдѣ, направляясь въ сѣчу,
             Въ виду имѣютъ рукопашный бой.
             Солдатъ, боясь къ врагу идти на встрѣчу,
             Стрѣляетъ второпяхъ, издалека,
             Не прибѣгая къ помощи штыка.
  
                                 LXXIX.
  
             Отрядъ Мехнова (что въ бою сначала
             Отъ выстрѣловъ не мало потерпѣлъ
             И своего лишился генерала)
             На выручку удачно подоспѣлъ
             Къ тѣмъ храбрецамъ, что добрались до вала,
             И взялъ редутъ, гдѣ сераскиръ засѣлъ
             И защищался съ бѣшеной отвагой,
             Не устрашенъ нагрянувшей ватагой.
  
                                 LXXX.
  
             Когда онъ былъ врагами окруженъ,
             Ему была предложена пощада,
             Но сераскиръ былъ этимъ возмущенъ:
             Вождю-герою милости не надо;
             Какъ мученикъ, погибъ безстрашно онъ,
             Отчизны скорбь была его награда.
             Морякъ, что взять его хотѣлъ живымъ,
             Былъ наповалъ убитъ мгновенно имъ.
  
                                 LXXXI.
  
             На предложенье сдаться пистолетомъ
             Отвѣтилъ онъ; тогда приказъ былъ данъ:
             Всѣхъ турокъ перерѣзать; въ дѣлѣ этомъ
             Три тысячи погибло мусульманъ;
             Рѣзня была немедленнымъ отвѣтомъ
             На выстрѣлъ сераскира, что отъ ранъ
             Окончилъ вѣкъ. Онъ палъ передъ войсками,
             Пронизанный шестнадцатью штыками.
  
                                 LXXXII.
  
             Сдавался шагъ за шагомъ Измаилъ
             И превращался въ мрачное кладбище;
             Дралися турки изъ послѣднихъ силъ,
             Отстаивая каждое жилище.
             Лучъ солнца, согрѣвая нильскій илъ,
             Чудовищамъ даетъ и жизнь, и пищу:
             Такъ породилъ зловѣщій битвы адъ
             Безжалостныхъ дѣяній цѣлый рядъ.
  
                                 LXXXIII.
  
             Какой-то офицеръ, что,наступая
             На груды тѣлъ, впередъ отважно шелъ,
             За пятку схваченъ былъ. Изнемогая
             Отъ боли, тщетно онъ борьбу завелъ
             Съ зубами, что, его не выпуская,
             Въ него впились. Плодя не мало золъ,
             Такъ держитъ насъ змѣя, чье вѣроломство
             Сгубило Еву и ея потомство.
  
                                 LXXXIV.
  
             Сраженный турокъ, попранный ногой
             Врага, зубами крѣпко ухватился
             За часть, что Ахиллесовой пятой
             Мы въ шутку такъ зовемъ. Въ нее онъ впился,
             Дыша непримиримою враждой,
             И стиснулъ зубы. Слухъ распространился"
             Что голову, отрубленную съ плечъ,
             Не могъ разъединить съ ногою мечъ.
  
                                 LXXXV.
  
             Она, держась за пятку. все висѣла,
             Въ борьбѣ нѣмой сцѣпившися съ врагомъ;
             Не знаю вѣрно я, какъ было дѣло,
             Но русскій офицеръ остался хромъ.
             Тотъ врачъ, что за лѣченье неумѣло
             Взялся, конечно, виноватъ кругомъ;
             А турка осуждать нельзя за мщенье,
             Что породилъ порывъ остервенѣнья.


  
                                 LXXXVI.
  
             Но фактъ -- все фактъ, и истинный поэтъ
             Остерегаться выдумокъ обязанъ;
             Въ стихахъ, какъ въ прозѣ, лгать заслуги нѣтъ;
             Поэтъ, что долженъ быть лишь правдой связанъ,
             Грѣшитъ, красою фразъ мороча свѣтъ.
             Поэту срамъ, когда во лжи погрязъ онъ:
             Неправду сатана пускаетъ въ ходъ,
             Какъ бы приманку, чтобъ губить народъ.
  
                                 LXXXVII.
  
             Нѣтъ, не сдались твердыни Измаила,
             А пали подъ грозою. Тамъ ручьемъ,
             Алѣя, кровь свои струи катила;
             Безъ страха передъ смертью и врагомъ
             Валились турки. Верхъ брала лишь сила.
             Хоть все, пылая, рушилось кругомъ,
             Они не прекращали обороны,
             Побѣды крики превращая въ стоны.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Штыки вонзались, длился смертный бой;
             И здѣсь, и тамъ людей валились кучи.
             Такъ осенью, уборъ теряя свой,
             Въ объятьяхъ бури стонетъ лѣсъ дремучій.
             Руины представляя лишь собой,
             Палъ Измаилъ;онъ палъ, какъ дубъ могучій,
             Взлелѣянный вѣками великанъ,
             Что вырвалъ съ корнемъ грозный ураганъ.
  
                                 LXXXIX.
  
             Описывать лишь ужасы -- въ систему
             Я вовсе не намѣренъ возвести;
             Хоть выбралъ благодарную я тему,
             Къ другимъ картинамъ надо перейти.
             Разнообразить долженъ я поэму:
             Чего-то нѣтъ на жизненномъ пути!
             А потому представлю, міръ рисуя,
             Его и безобразья, и красу я.
  
                                 ХС.
  
             Нашъ фарисей, любитель звонкихъ фразъ
             И вычурно слащавыхъ выраженій,
             Навѣрно бы сказалъ: "чаруетъ насъ
             Отрадный фактъ средь массы преступленій".
             Я о такомъ хочу повесть разсказъ.
             Мой стихъ, что опаленъ въ пылу сраженій
             (Всегда вѣдь эпосъ битвами богатъ),
             Я освѣжить такимъ разсказомъ радъ.
  
                                 XCI.
  
             Валялась въ взятомъ шанцѣ, взоръ пугая,
             Убитыхъ женщинъ куча; перейти
             Онѣ сюда спѣшили, убѣгая
             Отъ смерти и надѣясь тутъ найти
             Убѣжище. Свѣтла, какъ утра мая,
             Малютка, лѣтъ не больше десяти,
             Живою межъ тѣлами оказалась
             И скрыться возлѣ нихъ, дрожа, старалась.
  
                                 ХСІІ.
  
             Два казака, свирѣпѣе медвѣдей,
             Накинулись на дѣвочку; ихъ лики
             Вселяли страхъ жестокостью своей;
             Не менѣе страшны ихъ были крики...
             Что можетъ порождать такихъ звѣрей?
             Кто этому виной? Ихъ нравъ ли дикій,
             Иль тѣ, что, получивъ отъ Бога власть,
             Въ сердцахъ людей лишь къ злу вселяютъ страсть?
  
                                 XCIII.
  
             Надъ маленькой головкой засверкало
             Оружье ихъ. Дрожавшее дитя
             Лицо свое межъ трупами скрывало"
             (Оно перепугалось не шутя).
             Жуана это зрѣлище взорвало.
             Что онъ сказалъ, волненью дань платя,
             Не повторю -- приличьями я связанъ,--
             Но что онъ сдѣлалъ, я сказать обязанъ.
  
                                 ХСІѴ.
  
             Онъ налетѣлъ на нихъ, свирѣпъ и рьянъ,
             И, съ ними не вступая въ разговоры,
             Имъ нѣсколько нанесъ тяжелыхъ ранъ;
             Затѣмъ, карая звѣрство, безъ призора
             Оставилъ ихъ. Тоской объятъ, Жуанъ
             На груды тѣлъ кровавыхъ бросилъ взоры
             И дѣвочку, что только чудомъ рокъ
             Помогъ спасти, изъ ихъ среды извлекъ.
  
                                 ХСѴ.
  
             Какъ трупы тѣ былъ блѣденъ ликъ унылый
             Малютки. Мечъ, что мать ея убилъ,
             Скользнулъ по ней; о близости могилы
             Зловѣщій шрамъ невольно говорилъ.
             Со всѣми, что ей въ жизни были милы,
             Тотъ крови слѣдъ послѣдней связью былъ;
             Но не была опасна эта рана.
             Дитя, дрожа, взглянуло на Жуана.
  
                                 ХСѴІ.
  
             Они другъ съ друга не спускали глазъ.
             Читались въ немъ надежда, сожалѣнье,
             Восторгъ, что онъ дитя отъ смерти спасъ,
             За бѣдную малютку опасенье;
             Она жъ въ него глазенками впилась,
             И радость выражая, и смятенье,
             Притомъ была прозрачна и блѣдна,
             Какъ ваза, что внутри освѣщена.
  
                                 XCVII.
  
             Въ то время подошелъ къ нимъ Джонслнъ. (Право,
             Я Джекомъ не могу его назвать:
             Въ такой моментъ торжественный октава
             Должна приличья строго соблюдать).
             За нимъ неслася цѣлая орава
             Солдатъ. "Я счастливъ друга увидать,--
             Сказалъ Жуану онъ.-- Скорѣй за дѣло!
             Разсчитывать на крестъ мы можемъ смѣло.
  
                                 ХСѴІІІ.
  
             Намъ надо брать послѣдній бастіонъ;
             Онъ держится еще, хоть это чудо.
             Паша, что не сдается, окруженъ
             И помощи не ждетъ ужъ ни откуда.
             Сидя въ дыму, спокойно куритъ онъ,
             Хоть вкругъ него кровавыхъ труповъ груда;
             Все жъ онъ картечь еще пускаетъ въ ходъ:
             Такъ старая лоза роняетъ плодъ.
  
                                 ХСІХ.
  
             Итакъ, мой другъ Жуанъ, впередъ за мною!"
             -- "Я спасъ дитя,-- сказалъ Жуанъ въ отвѣтъ.--
             Нельзя малютку бросить здѣсь одною.
             Какъ уберечь ее, дай мнѣ совѣтъ,
             И всюду я помчуся за тобою!"
             -- "Ты правъ, конечно,-- жалостью согрѣтъ,
             Отвѣтилъ Джонсонъ,-- бросить безразсудно
             Дитя, но какъ тутъ быть,придумать трудно!"
  
                                 С.
  
             -- "Я не уйду,-- сказалъ Жуанъ,-- пока
             Дитя не будетъ въ безопасномъ мѣстѣ".
             -- "Но вѣдь вездѣ опасность велика".
             Товарищъ возразилъ ему.-- "Такъ вмѣстѣ
             Пускай раздавитъ насъ судьбы рука,
             Но я останусь вѣренъ долгу чести.
             Робенокъ этотъ ввѣренъ мнѣ судьбой;
             Онъ сирота, а потому онъ мой!"
  
                                 CI.
  
             -- "Жуанъ!-- воскликнулъ Джонсонъ: ни мгновенья
             Терять нельзя. Ребенокъ очень милъ,
             Но славѣ долженъ дать ты предпочтенье
             Предъ чувствомъ. Коль разграбятъ Измаилъ,
             Всѣ оправданья будутъ безъ значенья.
             Мнѣ ждать нельзя: атаки часъ пробилъ.
             Ты слышишь крики? Каждый мигъ намъ дорогъ,
             А время мы теряемъ въ разговорахъ*.
  
                                 CII.
  
             Жуанъ былъ непреклоненъ. Чтобъ скорѣй
             Уладить дѣло, Джонсонъ постарался
             Двухъ провожатыхъ выбрать повѣрнѣй
             И ввѣрилъ имъ малютку. Онъ поклялся,
             Что если что-нибудь случится съ ней,
             То разстрѣляетъ ихъ, но обѣщался
             Не пожалѣть значительныхъ наградъ,
             Когда они ребенка сохранятъ.
  
                                 СІІІ.
  
             За Джонсономъ тогда, сквозь тучи дыма
             И выстрѣловъ неумолкавшій громъ,
             Пошелъ Жуанъ. Хоть смерть неутомимо
             Людей косила, царствуя кругомъ,
             Войска впередъ неслись неустрашимо.
             Герой добычи проситъ и, влекомъ
             Любовью къ ней, всегда дерется съ жаромъ.
             Гдѣ тотъ герой, что будетъ драться даромъ?
  
                                 СІѴ.
  
             Увы, какъ много есть людей такихъ,
             Чьи ужасаютъ гнусныя дѣянья!
             Зачѣмъ людьми мы называемъ ихъ?
             И надо бы другое дать названье,
             Тѣмъ отличая праведныхъ отъ злыхъ.
             Но снова перейду къ повѣствованью.
             Въ редутѣ атакованномъ засѣвъ,
             Одинъ татарскій ханъ дрался, какъ левъ.
  
                                 CV.
  
             Старикъ съ пятью своими сыновьями
             (Гаремъ всегда плодитъ бойцовъ толпой!),
             Не вѣря въ то, что городъ взятъ врагами,
             Отчаянно дрался за край родной.
             Титана ли хочу воспѣть стихами?
             Ахиллъ иль Марсъ стоятъ ли предо мной?
             О, нѣтъ! Лишь старца я воспѣть намѣренъ
             Который палъ съ дѣтьми, отчизнѣ вѣренъ.
  
                                 СѴІ.
  
             Когда герой въ бѣдѣ, ему помочь
             Толпа отважныхъ витязей готова;
             Но иногда имъ гнѣвъ сдержать не въ мочь;
             Ихъ души -- смѣсь и добраго, и злого;
             Они въ борьбѣ то жалость гонятъ прочь,
             То ихъ сердца она смягчаетъ снова
             И властвуетъ надъ черствою душой;
             Такъ вѣтерокъ колеблетъ дубъ порой.
  
                                 СѴІІ.
  
             Хотѣли завладѣть упрямцемъ старымъ,
             Щадя его; но не сдавался ханъ;
             Ударъ имъ наносился за ударомъ;
             Старикъ рубилъ нещадно христіанъ,
             И сыновья его дралися съ жаромъ,
             Не мало нанося тяжелыхъ ранъ.
             Сочувствіе къ нимъ русскихъ охладѣло;.
             Ему, какъ и терпѣнью, есть предѣлы.
  
                                 CVIII.
  
             Жуанъ и Джонсонъ тщетно въ разговоръ
             Вступали съ старикомъ. Забрызганъ кровью,
             Онъ не хотѣлъ умѣрить свой задоръ;
             Неумолимъ, какъ докторъ богословья,
             Соскептикомъ вступившій въ жаркій споръ,
             Онъ съ гордостью всѣ отвергалъ условья
             И расправлялся такъ съ толпой друзей,
             Какъ гнѣвный мальчикъ съ нянькою своей.
  
                                 СІХ.
  
             Онъ страхъ внушалъ своимъ суровымъ ликомъ;
             Имъ раненъ былъ британецъ и Жуанъ;
             Тогда Жуанъ со вздохомъ, Джонсонъ съ крикомъ
             Напали на него. Упрямый ханъ,
             Съ дѣтьми, сражался въ изступленьи дикомъ.
             На нихъ грозой обрушился весь станъ;
             Но не страшны пескамъ пустыни тучи:
             И подъ грозою сухъ песокъ сыпучій.
  
                                 СХ.
  
             Но, наконецъ, погибли всѣ они:
             Сраженный пулей, сынъ второй палъ мертвый;
             Изрубленъ саблей, третій кончилъ дни;
             Пронизанный штыкомъ, погибъ четвертый,
             Отца любимецъ и кумиръ семьи;
             А пятый, нелюбимый и затертый,
             Гречанки сынъ, что былъ отцомъ гонимъ,
             Его спасти желая, палъ предъ нимъ.
  
                                 СХІ.
  
             Глубоко цазареевъ презирая,
             Былъ истымъ туркомъ хана старшій сынъ;
             Онъ видѣлъ предъ собою кущи рая,
             Гдѣ воинъ, павшій въ битвѣ, властелинъ,
             И гурій передъ нимъ толпа густая
             Носилась. Кто взглянулъ хоть разъ одинъ
             На райскихъ дѣвъ, тотъ къ нимъ пылаетъ страстью,
             Склоняясь ницъ предъ ихъ волшебной властью.
  
                                 СХІІ.
  
             Какъ отнеслися гуріи къ нему,
             Не знаю и не въ силахъ отгадать я;
             Но, право, ясно сердцу и уму,
             Что имъ милѣе юноши объятья,
             Чѣмъ стараго героя; потому
             За истину тотъ взглядъ готовъ признать я,
             Что старцы рѣдко падаютъ въ огнѣ,
             А юноши все гибнутъ на войнѣ.
  
                                 СХІІІ.
  
             Тѣ гуріи увлечь всегда готовы
             Недавно обвѣнчавшихся мужей,
             Когда въ разгарѣ мѣсяцъ ихъ медовый;
             Когда о жизни холостой своей
             Они еще не тужатъ, съ жизнью новой
             Мирясь и даже наслаждаясь ей.
             Какъ видно, райскимъ дѣвамъ лишь отрада
             Срывать цвѣты; плодовъ же имъ не надо.
  
                                 СХІѴ.
  
             Забывъ и женъ, и собственный гаремъ,
             Красивый ханъ стремился къ волнамъ свѣта,
             Скрывающимъ и гурій, и Эдемъ.
             Надеждою увидѣть ихъ согрѣтый,
             Пророка сынъ не дорожитъ ничѣмъ,
             Какъ будто только въ небѣ Магомета
             Возможно свѣтлый миръ душѣ обрѣсть.
             Межъ тѣмъ небесъ, какъ слышно, семь иль шесть.
  
                                 CXV.
  
             Игрою увлеченъ воображенья,
             Почувствовавъ въ груди конецъ копья,
             Онъ прошепталъ. "Аллахъ!" -- и въ то жъ мгновенье
             Предъ нимъ сверкнула вѣчности заря,
             И рай предъ нимъ, какъ свѣтлое видѣнье,
             Предсталъ, огнями яркими горя.
             Пророки, дѣвы, ангелы, святые
             Ему явились, свѣтомъ облитые.
  
                                 CXVI.
  
             И умеръ онъ съ сіяющимъ лицомъ.
             Тутъ старый ханъ, что на дѣтей молился,
             Лишь о потомствѣ думая своемъ,
             Когда послѣдній сынъ его свалился,
             Какъ мощный дубъ, сраженный топоромъ,
             Борьбу прервалъ на мигъ и наклонился
             Надъ первенцемъ. Лишившись разомъ силъ,
             Онъ тусклый взоръ на блѣдный трупъ вперилъ
  
                                 CXVII.
  
             Прервали бой немедленно солдаты,
             Надѣясь, что онъ сдастся; но старикъ,
             Тоскою безысходною объятый,
             О нихъ забылъ. Его былъ мертвенъ ликъ;
             Надломленный тяжелою утратой,
             Герой, не знавшій страха, какъ тростникъ
             Вдругъ задрожалъ: одинъ, исполненъ горя,
             Остался онъ средь жизненнаго моря.
  
                                 CXVIII.
  
             Но дрожь лишь длилась мигъ. Однимъ прыжкомъ
             Онъ бросился на штыкъ окровавленный.
             Такъ мотылекъ, плѣняемый огнемъ,
             Въ немъ погибаетъ, пламенемъ спаленный.
             Попавъ на штыкъ, старикъ повисъ на немъ,
             Чтобъ умереть скорѣй; насквозь пронзенный,
             Онъ бросилъ на дѣтей прощальный взглядъ
             И кончилъ жизнь, отчаяньемъ объятъ.
  
                                 СХІХ.
  
             Когда же смерть глаза на вѣкъ смежила
             Отважнаго и гордаго бойца,
             Въ солдатахъ, хоть война ихъ пріучила
             Къ кровавымъ схваткамъ, дрогнули сердца.
             Пускай слеза, скатившись, не смочила
             Ни одного суроваго лица,--
             Всѣхъ тронулъ этотъ старецъ величавый,
             Погибшій, презирая жизнь, со славой.
  
                                 CXX.
  
             Хотя на уцѣлѣвшій бастіонъ
             Всѣхъ русскихъ силъ обрушилась громада,
             Паша все не сдавался, окруженъ,
             И длилася, какъ прежде, канонада;
             Но, наконецъ, спросить рѣшился онъ,
             Успѣшно ль подвигается осада,
             И, получивъ въ отвѣтъ, что городъ взятъ,
             Сдался, спасая этимъ свой отрядъ.
  
                                 СХХІ.
  
             Спокойно онъ сидѣлъ во время боя,
             Куря кальянъ, невозмутимъ и строгъ
             (Такихъ бойцовъ не видѣла и Троя!),
             Все защищаясь, хоть почти полегъ
             Его отрядъ. Глядя на ликъ героя,
             Подумать бы, конечно, всякій могъ,
             Что разрѣшилъ онъ трудную задачу --
             Къ тремъ бунчукамъ три жизни взять въ придачу!
  
                                 СХХІІ.
  
             Въ крови купаясь, рухнулъ Измаилъ...
             И рогъ луны, утратившій значенье,
             Пурпурный крестъ собою замѣнилъ;
             Но не была символомъ искупленья
             Та кровь, которой бой его покрылъ.
             Въ волнахъ луны сіяетъ отраженье:
             Такъ кровью, что стеклась со всѣхъ сторонъ,
             Пожара блескъ былъ грозно отраженъ.
  
                                 СХХІІІ.
  
             Все то, что умъ придумать можетъ злого,
             Что плоть дурного можетъ совершить,
             Все зло, что поражать людей готово,
             Всѣ бѣдствія, что можетъ адъ излить,
             Все то, что описать безсильно слово,
             Всѣ ужасы, что можетъ породить
             Въ союзѣ съ властью давящая сила,--
             Все это здѣсь, свирѣпствуя, царило.
  
                                 СХХІѴ.
  
             Хоть доброта сердечная порой
             Себя дѣяньемъ добрымъ проявляла,
             Но смыслъ она теперь теряла свой,
             Когда война все кровью рства умираетъ съ голода, и не боясь распространеніемъ такихъ извѣстій грубо наступить на чувствительную мозоль какого-нибудь придворнаго.
  

XXXVI.

   И такъ, о вы, великіе авторы!... но -- à propos de bottes -- я забылъ, что хотѣлъ сказать, какъ это не разъ случалось и съ великими мудрецами. Это было, однако, нѣчто разсчитанное на то, чтобъ успокоить и хижины, и дворцы, и казармы. Впрочемъ, идеи мои, вѣроятно, были бы прёзрѣны, а потому я и утѣшаюсь этимъ въ моей потерѣ, хотя, во всякомъ случаѣ, совѣты мои были бы даровыми.
  

XXXVII.

   Оставимъ же это! Когда-нибудь мысли мои отыщутся съ прочими остатками древняго, когда нашъ міръ получитъ это имя и, сдѣлавшись ископаемымъ, будетъ перевёрнутъ вверхъ дномъ, скрученъ, сломанъ, разбитъ, испечёнъ, изжаренъ, сожженъ, вывороченъ на изнанку или утопленъ, подобно всѣмъ предшествовавшимъ мірамъ, рождённымъ изъ хаоса и опять возвратившимся въ хаосъ -- этотъ supestratum, который поглотитъ насъ всѣхъ.
  

XXXVIII.

   Такъ, по крайней мѣрѣ, говоритъ Кювье. Затѣмъ, среди новыхъ созданій вдругъ поднимутся изъ старыхъ трещинъ таинственные, древніе остатки разрушенныхъ предметовъ, возбудя эфемерные толки и сомнѣнья, подобные нашимъ теперешнимъ спорамъ о титанахъ и гигантахъ, имѣвшихъ нѣсколько сотъ футовъ, чтобъ не сказать миль, роста, мамонтахъ и крылатыхъ крокодилахъ,
  

XXXIX.

   Представьте -- если бы тогда вдругъ отрыли Георга Четвёртаго! Съ какимъ удивленіемъ дѣти новаго востока задали бы себѣ вопросъ, какимъ образомъ могло подобное существо находить себѣ достаточно пищи. Вѣдь тогдашніе люди будутъ, конечно, гораздо меньшихъ размѣровъ, такъ-какъ міры мельчаютъ также, уставая производить слишкомъ часто одно и то же. Всякое новое творенье бываетъ хуже прежняго. Люди, по всей вѣроятности, не болѣе, какъ гробовые червяки какого-нибудь погребённаго древняго міра.
  

XL.

   Когда это грядущее, новое человѣчество, будучи только-что выгнано изъ какого-нибудь новаго, свѣжаго рая и приговорено пахать, копать, потѣть, выбиваться изъ силъ, садить, жать, прясть, молоть, сѣять -- словомъ, производить вновь всѣ искусства до войны и сбора налоговъ включительно, когда -- повторяю -- оно увидитъ эти великіе ископаемые остатки, то не приметъ ли ихъ за чудовищъ, пригодныхъ для наполненія своихъ новыхъ музеевъ?
  

XLI.

   Но я уже слишкомъ склоненъ вдаваться въ метафизику. "Время соскочило съ своей колеи" -- и я вмѣстѣ съ нимъ. Я совсѣмъ позабылъ, что предлагаемая поэма имѣетъ шутливый характеръ, и вдался въ весьма сухое резонёрство. Впрочемъ, я никогда не знаю вперёдъ, о чёмъ буду писать, въ чёмъ -- по-моему -- и заключается истинная поэзія. Пишущіе должны знать только главную цѣль того, что они пишутъ; но что касается самаго текста или объясненій -- я никогда не знаю, какое слово будетъ слѣдовать за написаннымъ.
  

XLII.

   Блуждая, такимъ-образомъ, по волѣ случая и разсказывая то то, то другое, я тѣмъ не менѣе всегда чувствую, что надо вернуться къ моему разсказу. Я оставилъ Донъ-Жуана кормящимъ своихъ лошадей -- и теперь мы, нимало не медля, послѣдуемъ за нимъ въ его длинномъ пути. Я не буду подробно описывать его путешествія, такъ-какъ описаній подобнаго рода развелось въ послѣднее время очень много. И такъ, представьте его себѣ прямо въ Петербургѣ, этой прекрасной столицѣ раскрашенныхъ снѣговъ.
  

XLIII.

   Представьте его себѣ въ блестящемъ мундирѣ, съ красными отворотами и чёрными обшлагами, съ султаномъ, вѣющимъ на шляпѣ, какъ разорванные паруса во время бури, въ залѣ, наполненной народомъ, въ рейтузахъ шотландскаго топаза, сшитыхъ, вѣроятно, изъ желтаго казимира, въ шелковыхъ чулкахъ молочно-бѣлаго цвѣта, удивительно-хорошо обрисовывавшихъ его красивыя икры.
  

XLIV.

   Представьте его себѣ со шпагой при бедрѣ, съ шляпой въ рукахъ, сіявшаго молодостью, славой и искусствомъ полкового портного -- этого великаго волшебника, который мановеніемъ своего волшебнаго жезла умѣетъ заставить красоту выступить вперёдъ, а природу поблѣднѣть отъ зависти, показавъ ей, до чего искусство можетъ улучшить ея созданье (если только оно, подобно колодкамъ, не стѣсняетъ нашихъ членовъ). Попробуйте его поставить на пьедесталъ -- и вы увидите передъ собой Амура, превращённаго въ артиллерійскаго поручика.
  

XLV.

   Повязка спустилась немного ниже и образовала галстухъ, крылышки превратились въ эполеты, колчанъ -- въ ножны, стрѣлы -- въ маленькую шпагу, висѣвшую при бедрѣ и ещё болѣе острую, чѣмъ онѣ, лукъ -- принялъ видъ трёхугольной шляпы; но -- тѣмъ не менѣе -- сходство его съ Амуромъ оставалось до-того поразительнымъ, что Психея оказалась бы болѣе хитрой, чѣмъ многія жены, дѣлающія не менѣе глупыя ошибки, еслибъ не приняла его за Купидона.
  

XLVI.

   Придворные вытаращили глаза: женщины стали шушукаться; императрица улыбнулась. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  

XLVII.

   Жуанъ вовсе не походилъ на окружавшихъ его. Онъ былъ строенъ, гибокъ, легко краснѣлъ и не имѣлъ бороды. Тѣмъ не менѣе, во всей его фигурѣ и, особенно, въ глазахъ сквозило что-то говорившее, что подъ наружностью серафима скрывался человѣкъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  

XLVIII и XLIX.

   Прекрасныя дамы! если вы желаете узнать значеніе того, что на языкѣ дипломатовъ выражается фразой "высокій постъ довѣрія", то попросите объяснить её ирландскаго маркиза Лондондерри. Онъ угоститъ васъ наборомъ натянутыхъ, трескучихъ и ни кому непонятныхъ выраженій, которымъ, однако, всѣ повинуются -- и тогда, можетъ-быть, удастся вамъ извлечь изъ нихъ какое-нибудь безсмысленное толкованіе -- единственную жатву, которую можетъ дать эта пустая болтовня.
  

L.

   Я, впрочемъ, надѣюсь, что буду въ состояніи объяснить вамъ её лучше, не прибѣгая къ помощи этого хищнаго звѣря, этого сфинкса, чьи слова были бы постоянной загадкой, еслибъ онъ не объяснялъ ежедневными поступками значенія этихъ чудовищныхъ іероглифовъ, этихъ плевковъ крови и грязи, изрыгаемыхъ массой свинца, носящей имя Кэстльри. Кстати, я разскажу вамъ здѣсь анекдотъ, который, по счастью, не великъ и не имѣетъ большого значенія.
  

LI.

   Разъ одна англійская дама спросила у итальянской -- въ чёмъ состоитъ настоящая и оффиціальная обязанность страннаго существа, очень цѣнимаго нѣкоторыми женщинами и постоянно вертящагося около замужнихъ красавицъ, котораго зовутъ "cavalier serveute" и который, подобно Пигмаліону, согрѣваетъ огнёмъ своего искусства холодныя статуи? (Боюсь, что это выраженіе слишкомъ справедливо!) Дама, принуждённая объясниться, отвѣчала: "Сударыня, постарайтесь уяснить себѣ это сами."
  

LII.

   Такъ и я, почтенный читатель, прошу васъ самихъ уяснить себѣ значеніе вышеприведённой фразы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  

LIII.

   Жуанъ, какъ сказано выше, былъ очень красивымъ мальчикомъ и сохранилъ эту прелесть даже въ тотъ косматый возрастъ, когда пробившіяся борода, бакенбарды и тому подобное разрушаютъ въ насъ наружность Париса, разрушившую Трою и создавшую бракоразводный судъ {Doctor's Commons, консисторіальнмй судъ, въ которомъ совершаются разводы.}. Я изучалъ исторію разводовъ, исторію весьма разнообразную, которая называетъ разрушеніе Илліона первымъ намъ извѣстнымъ вознагражденіемъ убытка.
  

LIV и LV.

   О, ты "teterrima causa" всѣхъ "belli"! {"Сатиры "Горація, книга I, сатира III.} о, ты, дверь жизни и смерти! ты, неизъяснимая! начало нашего существованія и конецъ! Есть надъ чѣмъ остановиться и подумать, отчего нѣтъ души, которая бы не погружалась въ твой вѣчный источникъ? Какимъ образомъ человѣкъ палъ -- я не знаю, такъ-какъ древо познанія увидало свои вѣтви лишенными первыхъ плодовъ; но какъ онъ падаетъ и возвышается съ-тѣхъ-поръ -- это обусловливается, безъ всякаго сомнѣнія, тобою!
  

LVI.

   Нѣкоторые называютъ тебя "самой худшей причиной войны"; но я утверждаю, что ты лучшая изъ нихъ. Если -- благодаря тебѣ -- мы рождаемся на свѣтъ и умираемъ, то почему же не разрушить изъ-за тебя стѣну или не опустошить вселенную? Къ тому же, никто не можетъ отрицать, что ты продолжаешь населять и великія, и малыя страны. Безъ тебя всё бы остановилось и перестало двигаться на сухой почвѣ жизни, для которой ты служишь животворящимъ океаномъ.
  

LVII.

   Екатерина, бывшая живымъ олицетвореніемъ войны, мира и вообще всего, что вамъ угодно, приняла весьма милостиво молодого курьера, на плюмажѣ котораго покоилась побѣда; а когда онъ преклонилъ передъ него колѣно, она даже остановилась на нѣсколько мгновеній, оставя печать несломанной.
  

LVIII.

   Затѣмъ, принявъ обычный видъ императрицы, за которымъ она такъ умѣла скрывать женственность, составлявшую но крайней мѣрѣ три четверти ея существа, она распечатала письмо съ видомъ, взволновавшимъ весь дворъ, слѣдившій за каждымъ малѣйшимъ выраженіемъ ея лица. Наконецъ, царственная улыбка, мелькнувъ на ея губахъ, возвѣстила всѣмъ, что день будетъ хорошій. Императрица, не смотря на свою полноту, имѣла необыкновенно благородныя черты лица, прелестные глаза и граціозный ротъ.
  

LIX.

   Радость ея -- или, лучше сказать, радости -- были велики. Во-первыхъ, городъ былъ взятъ, при чёмъ погибло тридцать тысячъ человѣкъ. Слава озарила ея чорты, какъ солнечный восходъ озаряетъ волны Индійскаго океана; но могла ли слава эта показаться ей достаточной?-- это другой вопросъ. Песокъ аравійскихъ пустынь не можетъ быть насыщенъ лѣтнимъ дождёмъ, подобно тому, какъ пролитая кровь въ глазахъ жаждущихъ славы едва достаточна для того, чтобы умыть себѣ руки.
  

LX.

   Вторая радость была болѣе лёгкаго свойства и сорвала только мимолётную улыбку съ ея устъ, благодаря забавнымъ стихамъ Суворова, которыми онъ замѣнилъ газетную реляцію о тысячахъ убитыхъ {Извѣстное донесеніе Суворова:
   "Слава Богу, слава вамъ,
   Туртукай взятъ и я тамъ."}. Третья радость выразилась въ нѣсколько-форсированной улыбкѣ женщины, желающей подавить то непріятное чувство, которое пробѣгаетъ по нашимъ жиламъ, когда государи признаютъ необходимымъ убивать людей на воинахъ, а полководцы обращаютъ это въ простую шутку.
  

LXI.

   Первыя два чувства выразились вполнѣ и, сверкнувъ сначала въ глазахъ, отразились въ улыбкѣ. Вся толпа придворныхъ, видя это, расцвѣла, подобно цвѣтнику, обильно политому послѣ долгой засухи. По когда ея величество, любившая всё прекрасное по крайней мѣрѣ столько же, какъ и полученіе счастливыхъ депешъ, благосклонно обратила вниманіе на молодого поручика, склонённаго у ея ногъ, всѣ присутствовавшіе насторожили глаза.
  

LXII.

   Будучи женщиной довольно горячей во время вспышекъ гнѣва, императрица обладала самымъ очаровательнымъ обращеніемъ, когда была довольна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  

LXIII.

   Она была прелестна по общимъ отзывамъ и, не смотря на строгость характера, умѣла вознаграждать пользовавшихся ея расположеніемъ. Кто заслужилъ его однажды, могъ считать свою фортуну составленной. Умѣя дѣлать вдовами цѣлыя націи на войнахъ, она любила людей индивидуально.
  

LXIV.

   Что за странное существо человѣкъ и, въ особенности, женщина! Какіе вихри наполняютъ постоянно ея голову и какая пучина, полная глубины и опасностей, во всёмъ ея существѣ. Будь она замужемъ, вдовой, дѣвушкой или матерь"), мысли ея все-равно мѣняются, какъ вѣтеръ. Что-бъ она ни сказа.)а или ни сдѣлала -- это никакъ не можетъ навести на догадку, что она скажетъ или сдѣлаетъ въ слѣдующее затѣмъ мгновенье. Всё это старыя истины, но онѣ новы всегда.
  

LXV.

   О, Екатерина! (изъ всѣхъ восклицаній, О! и Ахъ!-- принадлежатъ тебѣ по праву въ войнѣ и другихъ дѣлахъ) какъ странны бываютъ столкновенія человѣческихъ мыслей, предоставленныхъ своему теченію! Мысль о взятіи Измаила прежде всего заняла императрицу; затѣмъ, мелькнула въ ея головѣ вереница новыхъ кавалеровъ, которыхъ слѣдовало пожаловать орденами; наконецъ, обратила она вниманіе на курьера, привезшаго депешу.
  

LXVI.

   Шекспиръ изобразилъ намъ "Вѣствика Меркурія, остановившаго свой полётъ на высокой горѣ, лобзающей своей вершиною небо" {"Гамлетъ", дѣйствіе VІІ, сцена IV.}. Мысль, подобная этой, вѣроятно мелькнула и въ головѣ императрицы, когда она обратила вниманіе на всё ещё колѣнопреклонённаго предъ нею вѣстника... Ея величество взглянула на Жуана; онъ поднялъ свои глаза на неё...
  

LXVII.

   Если намъ нравится что-нибудь, то нравится всегда съ перваго раза, подобно квинтэссенціи напитка, опьяняющаго вдругъ, а не мало-по-малу, что бываетъ, когда мы пьёмъ его стаканами. Сочувствіе осушаетъ разомъ всѣ источники жизни, кромѣ слёзъ.
  

LXVIII.

   Онъ же, съ своей стороны, кромѣ сочувствія, ощущалъ ещё другую не менѣе повелительную страсть, а именно -- удовлетворённое самолюбіе, что бываетъ всегда, когда мы видимъ, что намъ удалось обратить на себя вниманіе какого-либо высшаго существа, всё равно -- будь это пѣвица, модная танцовщица, герцогиня, принцесса или королева
  

LXIX.

   Донъ-Жуанъ былъ въ томъ счастливомъ возрастѣ, когда все въ жизни кажется въ розовомъ свѣтѣ, когда мы вовсе не думаемъ о томъ, на что отваживаемся, а напротивъ, со смѣлостью Даніила въ львиномъ рвѣ, бросаемся на всё, готовые потушить жаръ сожигающаго насъ внутренняго солнца въ первомъ попавшемся на встрѣчу океанѣ, подобно тому, какъ свѣтъ настоящаго солнца тухнетъ въ его солёной влагѣ или -- правильнѣе -- на груди Ѳетиды.
  

LXX.

   Благосклонность же Екатерины (мы это должны засвидѣтельствовать въ особенности), не смотря на горячность и вспыльчивость ея характера, имѣла въ себѣ нѣчто дѣйствительно чарующее, такъ-какъ каждый, изъ заслужившихъ ея вниманіе, вознаграждался истинно по-царски . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  

LXXI.

   Прибавьте къ этому прелестную наружность, достигшую лучшей норы возраста, а также голубые или -- правильнѣе -- сѣрые глаза. (Послѣдній цвѣтъ, если при этомъ въ глазахъ выражается душа, стоитъ перваго, что подтверждаютъ многочисленные примѣры. Наполеонъ и королева Марія Шотландская доказали, на что способны такіе глаза. Палласъ, слишкомъ умный, чтобъ имѣть глаза чёрнаго или голубого цвѣта, можетъ служить также тому примѣромъ.)
  

LXXII.

   Очаровательная улыбка, исполненная величія, наружность, которой не мѣшала нѣкоторая полнота, и истинно-царственная снисходительность, съ которой императрица обратила вниманіе на только-что разцвѣтшаго юношу, среди людей гораздо его старшихъ и болѣе опытныхъ -- всего этого, взятаго вмѣстѣ (и даже чего-нибудь одного), было совершенно достаточно, чтобъ вскружить голову молодому самолюбію.
  

LXXIII.

   Сказавъ это, я сказалъ -- всё, потому-что каждое изъ нашихъ влеченій -- какъ въ началѣ, такъ и въ концѣ -- есть проявленіе самолюбія и эгоизма . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  

LXXIV.

   Кромѣ любви платонической, кромѣ любви къ Богу, любви сентиментальной, любви двухъ вѣрныхъ дружковъ... (Здѣсь я долженъ поставить слово "голубковъ", потому-что того требуетъ риѳма, этотъ могучій пароходъ, заставляющій стихи плыть даже противъ теченія здраваго смысла, который рѣдко живётъ въ ладу съ риѳмами и занимается болѣе содержаніемъ, чѣмъ звучностью стиха.) И такъ кромѣ всѣхъ родовъ любви, выше поименованныхъ, есть ещё одинъ, имя которому -- чувственность.
  

LXXV и LXXVI.

   Благороднѣйшій родъ любви -- безспорно любовь платоническая, какъ для начала, такъ и для конца. Второй но значенію родъ можетъ быть названъ любовью канонической, потому-что тутъ орудуетъ духовенство. Третій родъ, который мы должны занести въ нашу хронику -- есть родъ процвѣтающій во всѣхъ христіанскихъ земляхъ между добродѣтельными матронами, когда онѣ къ прочимъ своимъ союзамъ присоединяютъ новый, который можетъ быть названъ негласнымъ супружествомъ.
  

LXXVII.

   Но, однако, довольно анализировать! Исторія наша должна идти своимъ порядкомъ. И такъ, Жуанъ былъ польщёнъ въ высшей степени вниманіемъ императрицы и ея милостями. Я не могу перемѣнять словъ, написанныхъ разъ; а эти два слова до-того тѣсно связаны въ человѣческихъ понятіяхъ, что, называя одно, мы непремѣнно подразумеваемъ и другое. Могущественная императрица русскихъ поступала въ этомъ случаѣ также послѣдовательно, какъ и простая смертная.
  

LXXVIII.

   Весь дворъ началъ шептаться; уши безпрестанно встрѣчались съ губами. Морщины пожилыхъ придворныхъ дамъ означались явственнѣй; молодыя же бросали украдкой другъ на друга косые взгляды, причёмъ каждая щебетунья не могла удержаться отъ улыбки, передавая новость одна другой. Но были видны и слёзы зависти, омрачавшія глаза всей этой арміи придворныхъ, присутствовавшихъ на пріёмѣ.
  

LXXIX.

   Посланники всѣхъ государствъ стали освѣдомляться, кто былъ этотъ молодой человѣкъ, обѣщавшій возвыситься въ нѣсколько часовъ, что дѣйствительно очень скоро, по смотря на то, что жизнь, вообще, коротка. Уже начали говорить о рубляхъ, которые обильнымъ дождёмъ посыплются въ его сундуки, не считая орденовъ и тысячей крестьянъ.
  

LXXX и LXXXI.

   Екатерина была великодушна, какъ всѣ женщины, и осчастливила многихъ, въ противоположность нашей полу-цѣломудренной Елизаветѣ, чья скупость терпѣть не могла никакихъ расходовъ, если только всегда лживая; исторія сказала на этотъ разъ правду. Хотя горе сократило въ преклонныхъ годахъ ея жизнь вслѣдствіе того, что она казнила своего фаворита, тѣмъ не менѣе ея пустое, фальшивое кокетство и ея скряжничество легли тёмнымъ пятномъ на ея санъ и полъ.
  

LXXXII.

   Выходъ кончился -- и толпа разошлась. Посланники различныхъ дворовъ окружили молодого человѣка, осыпая его поздравленіями. Дамы, увиваясь около него, шумѣли своими шелковыми платьями. Дамы, вообще, любятъ хорошенькія личики, особенно когда такое личико обѣщаетъ, сверхъ-того, сдѣлать карьеру.
  

LXXXIII.

   Жуанъ, такимъ-образомъ, самъ не понимая какъ, сдѣлался предметомъ общаго вниманья. На обращаемыя къ нему слова отвѣчалъ онъ съ ловкимъ, граціознымъ поклономъ, какъ-будто отъ самаго рожденья былъ назначенъ занять министерское мѣсто. Слово "джентльменъ", казалось, было написано самою природою на его хотя скромномъ, но сознававшемъ своё достоинство челѣ. Онъ говорилъ мало, по съ тактомъ; его движенья и жесты были полны граціи, которая осѣняла его, какъ знаменемъ.
  

LXXXIV.

   По приказанію ея величества, молодой поручикъ былъ порученъ особенному вниманію придворныхъ. Весь модный свѣтъ смотрѣлъ на него съ доброжелательствомъ. (Свѣтъ всегда поступаетъ такъ на первыхъ порахъ -- и молодёжи слѣдуетъ это хорошо помнить.) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  

LXXXV.

   Затѣмъ, Жуанъ удалился, что сдѣлаю и я, въ ожиданія, нова моему Пегасу не надоѣстъ отдыхать на землѣ. И такъ, мы взобрались на "гору, лобзающую своей вершиною небо" -- и я ощущаю даже нѣкоторое головокруженіе, а фантазія моя начинаетъ кружиться, какъ крылья вѣтряной мельницы. Это знакъ для моихъ нервъ и мозга, что пора отдохнуть и прокатиться шагомъ по какой-нибудь зелёной аллеѣ.
  

ПѢСНЬ ДЕСЯТАЯ.

I.

   Ньютонъ, выведенный изъ разсѣянія видомъ упавшаго яблока, нашелъ въ этомъ фактѣ доказательство, что земля вертится, повинуясь силѣ, которую онъ назвалъ силой тяготѣнья. (Такъ, по крайней мѣрѣ, говорятъ, потому-что я не отвѣчаю ни за выводы, ни за выселенія ни одного изъ мудрецовъ.) Ньютонъ былъ единственнымъ человѣкомъ, который, со времёнъ Адама, съумѣлъ сочетать идею паденія съ идеей о яблокѣ.
  

II.

   Человѣкъ палъ изъ-за яблока и поднялся также при помощи яблока, если только вышеприведённый фактъ вѣренъ. Дорога, проложенная Исаакомъ Ньютономъ сквозь необозримыя звѣздныя пространства, должна служить вознагражденіемъ за людскія страданья, потому-что вслѣдъ за этимъ открытіемъ послѣдовали безчисленныя изобрѣтенія по части механики, и недалеко то время, когда, при помощи паровыхъ машинъ, мы будемъ въ состояніи предпринять поѣздку на луну.
  

III.

   "Но къ чему это вступленіе?" спросите вы. А вотъ къ чему. Взявъ этотъ ничтожный листокъ бумаги, я почувствовалъ, что благородный жаръ охватилъ моё сердце и духъ мой сдѣлалъ скачёкъ. Хотя я и чувствую себя далеко ниже тѣхъ, которые, при помощи стёколъ и пара, открываютъ звѣзды, или плаваютъ противъ вѣтра; но я хочу попытаться сдѣлать то же, призвавъ на помощь поэзію.
  

IV.

   Противъ вѣтра я плавалъ и плаваю до-сихъ-поръ; что же касается звѣздъ, то -- признаюсь -- для нихъ мой телескопъ нѣсколько тусклъ. Тѣмъ не менѣе, я, покинувъ обыкновенный берегъ и потерявъ землю изъ вида, блуждаю по пучинамъ океана вѣчности. Ревъ буруновъ не устрашаетъ моей ладьи, хотя и утлой, но всё ещё способной держаться въ морѣ. Она, подобно многимъ челнокамъ, можетъ проскользнуть тамъ, гдѣ большіе корабли погибаютъ.
  

V.

   Мы оставили нашего героя, Жуана, достигающимъ высшихъ ступеней счастья и, притомъ, ещё неуспѣвшимъ ощутить его невыгодъ, заставляющихъ краснѣть новичка. Да остерегутся мои музы (такъ-какъ у меня ихъ нѣсколько) слѣдовать за нимъ далѣе гостиныхъ. Довольно сказать, что фортуна посѣтила его въ такое время, когда онъ былъ полонъ молодости, здоровья, красоты я всего того, что на минуту подрѣзываетъ крылья наслажденья.
  

VI.

   Крылья эти, однако, отростаютъ -- и птичка вновь вылетаетъ изъ гнѣзда. "О!" восклицаетъ псалмопѣвецъ: "зачѣмъ не имѣю я голубиныхъ крыльевъ, чтобъ улетѣть и успокоиться!" Есть ли на свѣтѣ человѣкъ, который, вспомнивъ, въ пору сѣдой старости, свои юные годы и первую любовь -- вспомнивъ, въ то время, когда сердце разбито и притуплённое воображеніе не можетъ даже заставить засверкать глаза въ ихъ орбитахъ -- не пожелаетъ лучше вздыхать, какъ его сынъ, чѣмъ кашлять, подобно своему дѣду?
  

VII.

   Но вздохи проходятъ, а слёзы (даже вдовьи) изсякаютъ, подобно струямъ Арно, до-того ничтожнымъ лѣтомъ, что имъ бы слѣдовало стыдиться той массы бурной и желтой воды, которая угрожаетъ потопить зимой всѣ ея окрестности. Вотъ какую разницу производитъ краткій срокъ нѣсколькихъ мѣсяцевъ! Вы думаете, что горе есть самая тучная пашня, никогда не остающаяся подъ паромъ -- и это справедливо: перемѣняются только земледѣльцы, слѣдующіе за плугами и переходящіе на другую землю, чтобъ посѣять на ней радость.
  

VIII.

   Какъ бы то ни было, кашель появляется тогда, когда прекращаются вздохи, а иногда даже и раньше. Часто видимъ мы, что онъ бываетъ прямымъ ихъ слѣдствіемъ, прежде чѣмъ гладкая, какъ озеро, поверхность лба начнётъ бороздиться морщинами и прежде-чѣмъ солнце жизни поднимется до десятаго часа. Въ то время, когда чахоточный румянецъ, мимолётный, какъ послѣдніе лучи потухающаго дня, разливается но щекамъ, слишкомъ чистымъ, чтобъ назваться прахомъ -- тысячи людей дышутъ, любятъ, надѣются и умираютъ. Какъ счастливы послѣдніе!
  

IX.

   Но Жуанъ не былъ рождёнъ для того, чтобъ умереть такъ рано. Мы оставили его на верху того счастья, которымъ мы бываемъ обязаны вліянію лупы и капризу женщинъ. Блаженство это можетъ-быть непрочно, но кто же станетъ презирать іюньское тепло только потому, что декабрь съ споимъ холоднымъ дыханіемъ наступитъ неизбѣжно? Не лучше ли, насладившись кратковременнымъ тепломъ, запастись имъ и на зимнее время?
  

X.

   Сверхъ-того, Жуанъ обладалъ качествами, которыя нравятся женщинамъ среднихъ лѣтъ больше, чѣмъ молодымъ. Первыя понимаютъ суть дѣла, тогда-какъ эти едва оперившіеся цыплята знаютъ о любви не болѣе того, что говорится о ней въ стихахъ или какою она рисуется шутникомъ-воображеньемъ въ видѣніяхъ небесъ -- этомъ отечествѣ любви. Нѣкоторые считаютъ лѣта женщинъ по солнцу и годамъ; мнѣ же кажется, что счётъ по лунѣ былъ бы приличнѣе для этихъ прелестныхъ созданій.
  

XI.

   Почему?-- потому-что луна измѣнчива и цѣломудренна -- другихъ причинъ я не знаю, хотя и увѣренъ, что подозрительные люди, находящіе дурное во всёмъ, припишутъ мнѣ здѣсь мысли, какихъ я не имѣлъ, что будетъ очень дурно съ ихъ стороны и не сдѣлаетъ чести "ихъ характеру и вкусу", какъ сказалъ съ такой увѣренностью мой другъ Джеффри. Впрочемъ, я ему прощаю эти слова, и надѣюсь, что онъ самъ проститъ ихъ себѣ; если же нѣтъ -- то я тѣмъ болѣе долженъ быть снисходительнымъ.
  

XII.

   Старые враги, сдѣлавшіеся друзьями, должны ими оставаться: это пробный камень для чести, и я не могу себѣ представить причинъ, которыя оправдывали бы возвращеніе къ ненависти. Я отворачиваюсь отъ нея, какъ отъ чеснока, и надѣюсь спастись отъ ея объятій, не смотря на то, что она простираетъ ко мнѣ свои сто рукъ и ногъ. Старыя любовницы и новыя жены -- вотъ наши злѣйшіе враги, и потому враги помирившіеся съ нами не должны бы дѣлаться ихъ союзниками.
  

XIII.

   Въ противномъ случаѣ, это было бы самое дурное отступничество. Лукавый ренегатъ Соути -- эта воплощённая ложь -- и тотъ не рѣшился бы вновь возвратиться въ лагерь реформистовъ послѣ того, какъ онъ пріютился въ хлѣву лауреатовъ. Честные люди отъ Исландіи до Барбадскихъ острововъ -- будь они обитателями Каледоніи или Италіи -- не должны вертѣться, подобно флюгеру, и ждать для удара той минуты, когда вы перестали нравиться.
  

XIV.

   Юристъ и критикъ видятъ въ жизни и литературѣ только дурныя ихъ стороны. Ничего не остаётся ими незамѣченнымъ; но многое недоговаривается этими эксплуататорами людскихъ распрей. Обыкновенные люди доживаютъ невѣждами до старости, тогда-какъ дѣятельность юриста проникаетъ, какъ скальпель хирурга, въ самую суть предмета и постигаетъ весь ходъ дѣла.
  

XV.

   Юристъ есть нравственный трубочистъ -- и вотъ почему онъ всегда бываетъ грязенъ. Вѣчная сажа покрываетъ его слоемъ, отъ котораго онъ не можетъ отдѣлаться, перемѣнивъ рубашку. Изъ тридцати человѣкъ по крайней мѣрѣ двадцать девять непремѣнно выкажутъ свой чёрный цвѣтъ пресмыкающагося существа. Васъ, Джеффри, я исключаю: вы, конечно, носите адвокатскую мантію съ такимъ же достоинствомъ, какъ Цезарь носилъ свою тогу.
  

XVI.

   Теперь, любезный Джеффри, бывшій когда-то самымъ ярымъ изъ моихъ враговъ (на сколько стихи и критика могутъ ссорить въ этомъ мірѣ такія маріонетки, какъ мы), всѣ наши маленькія ссоры -- по крайней мѣрѣ съ моей стороны -- улажены. Пью за "Auld Lang Syne"! {Доброе старое время.} Я никогда не видалъ и никогда не увижу вашего лица; тѣмъ не менѣе признаю отъ всего сердца, что вы поступили благородно.
  

XVII.

   Употребляя выраженіе "Auld Lang Syne", я обращаюсь не къ вамъ и очень объ этомъ сожалѣю, потому-что изъ всѣхъ обитателей вашего гордаго города (исключая Скотта) я всего охотнѣе согласился бы выпить съ вами! Всё это можетъ показаться школьничествомъ, тѣмъ не менѣе я не стараюсь быть ни великодушнымъ, ни остроумнымъ, говоря, что я шотландецъ по рожденью -- на половину, а по воспитанью -- совсѣмъ, и что у меня сердце оказываетъ невольное вліяніе на мозгъ,
  

XVIII.

   Когда слова "Auld Lang Syne" воскрешаютъ въ моей памяти Шотландію, съ ея плэдами, лентами для волосъ, голубыми горами, съ ея свѣтлыми потоками, Діемъ и Дономъ, съ ея чёрнымъ Балгуинскимъ валомъ, всѣ мои юношескія чувства и завѣтныя мечты, облечённыя каждое въ особую мантію, возникаютъ предо мною, какъ сыновья Банко -- и всё моё дѣтство проходитъ, волнуясь, мимо меня. Положимъ, это ребячество, но для меня это проблескъ прежняго "Auld Lang Syne".
  

XIX.

   И хотя -- какъ вы, безъ сомнѣнія, хорошо помните -- я, будучи молодъ, напалъ однажды, въ припадкѣ гнѣва и риѳмъ, на шотландцевъ, чтобъ дать имъ почувствовать свой гнѣвный умъ, который -- надо признаться -- былъ тогда впечатлителенъ и угрюмъ; но подобныя выходки не ведутъ ни къ чему: онѣ не могутъ погасить въ насъ свѣжихъ, юношескихъ впечатлѣній. Я напалъ на жившаго во мнѣ шотландца, но не убилъ его -- и въ настоящее время люблю по-прежнему "страну горъ и потоковъ" {Стихъ Вальтеръ-Скотта въ "Послѣднемъ Минестрелѣ".}.
  

XX.

   Донъ-Жуанъ былъ идеалистомъ и реалистомъ вмѣстѣ, что въ сущности одно и то же, потому-что то, о чёмъ человѣкъ думаетъ -- въ данную минуту существуетъ, не смотря на то, что думающій всегда менѣе реаленъ, чѣмъ его мысль. Душа, будучи безсмертна, можетъ проявлять свою дѣятельность только относительно тѣла; тѣмъ не менѣе крайне неловко стоять на берегу того, что называется вѣчностью, стоять, открывъ глаза, не видя и не понимая ни того, что здѣсь, ни того, что тамъ.
  

XXI.

   И такъ, Донъ-Жуанъ сдѣлался совершенно образованнымъ русскимъ. Какъ это случилось -- я разсказывать не буду, а вслѣдствіе чего -- разсказывать незачѣмъ. Не много найдётся молодыхъ людей, способныхъ противустоять даже лёгкимъ искушеніямъ, встрѣчаемымъ ими на жизненной дорогѣ; а искушеніе, встрѣченное имъ, было роскошно и нѣжно, какъ подушка, предназначенная для трона монарха. Прелестныя женщины, танцы, выходы и деньги превращали въ его глазахъ ледяную страну въ рай, а зиму -- въ лѣто.
  

XXII.

   Благосклонность къ нему императрицы продолжалась. Правда, возложенныя на него обязанности казались ему иногда утомительными; но молодые люди его лѣтъ должны быть добросовѣстны въ исполненіи своихъ обязанностей. Онъ росъ, какъ свѣжее, зелёное дерево, одинаково способный жить для любви, войны и славы, которыя умѣютъ такъ хорошо вознаграждать своихъ поклонниковъ, пока усталость жизнью не заставитъ ихъ предпочесть всему этому богатство.
  

XXIII.

   Увлечённый молодостью и опасными примѣрами, Жуанъ -- какъ и слѣдовало предположить -- началъ вести съ этого времени уже очень разсѣянную жизнь, что весьма дурно, потому-что, не говоря уже о томъ, что подобнаго рода жизнь лишаетъ насъ свѣжести чувствъ -- она, сверхъ-того, связываясь неразрывно со всѣми пороками нашей слабой плоти, дѣлаетъ насъ эгоистами, заставляя душу прятаться въ самую себя, какъ прячется устрица въ свою раковину.
  

XXIV.

   Но оставимъ это, какъ равно и обычный ходъ интригъ между неровными возрастами, въ родѣ того, что молодой, красивый поручикъ связывается съ женщиной, хотя и не совсѣмъ старой, но всё-таки не столь молодой, какою она была прежде, въ счастливое время семнадцати лѣтъ. Можно повелѣвать грубой матеріей, но надъ плотью никто не властенъ. Морщины, эти проклятые демократы, никогда не льстятъ.
  

XXV.

   Смерть, этотъ царь царей, есть въ то же время и Гракхъ {Тиберій Гракхъ, будучи народнымъ трибуномъ, требовалъ исполненія аграрныхъ законовъ (Lex agraria), по которымъ у всѣхъ, владѣввахъ извѣстнымъ количествомъ земля, слѣдовало отнять лишнія земли въ пользу бѣдныхъ гражданъ.} человѣчества. Подъ вліяніемъ ея аграрныхъ законовъ, человѣкъ, занимающій высокій ноетъ, пирующій, сражающійся и кричащій во всё горло, становится равнымъ бѣдняку, никогда не имѣвшему собственной пяди земли, и затѣмъ, какъ тотъ, такъ и другой, одинаково превращаются въ небольшой клочёкъ земли, покрытый дёрномъ и ожидающій ихъ разложенія, чтобы дать жатву. Смерть -- реформаторъ: съ этимъ должны всѣ согласиться.
  

XXVI.

   Между-тѣмъ Жуанъ (а не смерть) продолжалъ жить въ вихрѣ удовольствій, расточительности, блеска и шума въ этой весёлой странѣ медвѣжьихъ шкуръ, чёрныхъ и пушистыхъ, которыя (я долженъ это сказать, не смотря на то, что не люблю говорить о чёмъ-нибудь дурно) проглядываютъ, въ минуты тревоги, даже сквозь пурпуръ и тончайшія ткани, болѣе приличныя царицѣ Вавилона, чѣмъ обитательницѣ Россіи, и тѣмъ уничтожаютъ общее впечатлѣніе очарованья.
  

XXVII.

   Не стану описывать образа жизни Жуана, хотя я и могъ бы это сдѣлать, благодаря разсказамъ и воспоминаніямъ; но такъ-какъ на пути жизни я уже приблизился къ мрачному лѣсу Данта, этому ужасному равноденственному пункту, раздѣляющему человѣческій вѣкъ пополамъ, этой скверной станціи на половинѣ дороги, послѣ которой умные путешественники осторожно продолжаютъ путь въ телегѣ жизни, по пустынной равнинѣ старости, простившись уроненной слезой съ оставленной назади молодостью,
  

XXVIII.

   То я не стану описывать жизни Жуана, конечно, если только буду въ состояніи отъ того удержаться; не стану и разсуждать, если только мнѣ удастся отогнать прочь мысли, которыя льнутъ ко мнѣ, какъ щенокъ къ своей маткѣ, какъ морская трава къ скалѣ, или поцѣлуи влюблённаго къ губкамъ своей красавицы, заводя насъ, такимъ-образомъ, въ безъисходный лабиринтъ. И такъ -- какъ было уже сказано -- я не хочу философствовать, а хочу быть прочитаннымъ.
  

XXIX.

   Жуанъ, вмѣсто того, чтобъ ухаживать, сдѣлался самъ предметомъ ухаживанья, что случается очень рѣдко. Этимъ онъ былъ обязанъ частью своей молодости, частью -- прославленной храбрости, въ особенности же своей наружности, обличавшей въ нёмъ благородство породы, какъ въ скаковой лошади. Одѣвался онъ съ большимъ изяществомъ, вслѣдствіе чего красота его выдавалась ещё болѣе, какъ солнце, выходящее изъ гряды пурпурныхъ облаковъ. Но всего болѣе, конечно, обязанъ былъ онъ своимъ значеніемъ вниманію къ нему императрицы.
  

XXX.

   Онъ написалъ въ Испанію. Родственники его, видя, что онъ стоитъ на такой прекрасной дорогѣ и можетъ -- не говоря о себѣ -- пристроить даже своихъ двоюродныхъ братцевъ, поспѣшили отвѣтить ему въ тотъ же день. Нѣкоторые даже приготовились эмигрировать и, кушая мороженое, увѣряли, что стоитъ только запастись хорошей шубой, чтобы между климатомъ Москвы и Мадрида не оказалось ни малѣйшей разницы.
  

XXXI.

   Его мать, Донна-Инеса, видя, что Жуанъ, вмѣсто того, чтобъ безпокоить банкира, у котораго вклады его замѣтно уменьшились, рѣшается поставить своимъ издержкамъ благоразумныя границы, написала, что она очень радуется его отреченію отъ бурныхъ удовольствій, на которые такъ падка безумная молодость, причёмъ прибавила, что единственное доказательство возвращенія человѣка къ здравому смыслу заключается въ умѣньи обуздывать своё мотовство.
  

XXXII.

   Затѣмъ, поручала она его защитѣ Господа Бога, Сына Божія и Божіей Матери и предостерегала противъ вліянія греческой религіи, составлявшей ересь въ глазахъ католической церкви; по, въ то же время, совѣтовала не выказывать наружныхъ знаковъ неодобренія, такъ-какъ это могло бы не понравиться въ чужой странѣ. Затѣмъ, увѣдомляла Жуана о рожденіи у него маленькаго братца, прижитаго ею во второмъ бракѣ, и заключала своё письмо горячими похвалами истинно-материнскому благоволенію къ нему императрицы.
  

XXXIII.

   Относительно послѣдняго обстоятельства она не могла выразить всей силы своего одобренія, при мысли о государынѣ, умѣвшей такъ цѣнить и отличать молодыхъ людей. За нравственность Жуана при дворѣ Инеса не боялась, такъ-какъ ни нравы націи, ни климатъ не позволяли предполагать возможности какого-нибудь скандала. Дома, въ Испаніи, она бы очень безпокоилась въ подобномъ случаѣ, но тамъ, гдѣ термометръ стоитъ на десяти, пяти или одномъ градусѣ ниже нуля, нельзя себѣ предположить, чтобъ добродѣтель таяла прежде рѣки.
  

XXXIV.

   О, зачѣмъ нѣтъ у меня краснорѣчія сорока англійскихъ проповѣдниковъ, чтобъ восхвалить лицемѣріе! Зачѣмъ не могу я воспѣть его такъ-же громко, какъ оно само воспѣваетъ добродѣтели, которыхъ остаётся чуждо! Зачѣмъ нѣтъ у меня для того трубы серафима или, по крайней мѣрѣ, слухового рожка моей старой тётушки, въ которомъ она обрѣла для себя истинное утѣшеніе, когда очки ея сдѣлались такъ тусклы, что она потеряла возможность читать свой молитвенникъ?
  

XXXV.

   Тётушка моя, по крайней мѣрѣ, не была лицемѣрной и вошла въ рай такимъ же честнымъ образомъ, какъ кто-либо изъ внесённыхъ въ кандидатскіе списки и ожидающихъ рѣшенія страшнаго суда. Кандидаты эти похожи на небесныхъ вассаловъ, занесённыхъ въ своего рода книгу, на подобіе той, какую завёлъ Вильгельмъ Завоеватель, когда вздумалъ наградить своихъ сподвижниковъ чужимъ имуществомъ, причёмъ надѣлалъ разомъ шестьдесятъ тысячъ новыхъ поземельныхъ владѣльцевъ.
  

XXXVI.

   Я, впрочемъ, не въ претензіи на этотъ поступокъ, такъ-какъ мои предки, Эрнейсъ и Радульфусъ, получили (если память меня не обманываетъ) сорокъ восемь замковъ въ награду за-то, что находились подъ знамёнами Вильгельма. Хотя я и не оправдываю того, что этимъ поступкомъ содрали съ саксонцевъ кожу, какъ сдѣлалъ бы это кожевникъ, но такъ-какъ новые собственники употребили значительную часть пріобрѣтённаго добра на постройку церквей, то, конечно, вы согласитесь, что такое употребленіе оправдало захватъ.
  

XXXVII.

   Счастье юнаго Жуана было въ полномъ цвѣту, что, впрочемъ, не мѣшало ему иногда ощущать нѣкоторую неловкость, подобно цвѣтку не-тронь-меня, который точно также боится прикосновенья, какъ короли боятся стиховъ, если они вышли не изъ подъ-пера Соути. Быть-можетъ, онъ страдалъ отъ холоднаго климата и жаждалъ странъ, гдѣ бы невскій лёдъ не таялъ въ маѣ, или, можетъ-быть, среди строгихъ обязанностей, налагаемыхъ благодарностью, онъ вздыхалъ о любви и красотѣ.
  

XXXVIII.

   Можетъ-быть... Но не лучше ли говорить безъ "можетъ-быть"? Къ чему отыскивать новыя или старыя причины? Случается, что гробовой червякъ точитъ свѣжія, юныя щёчки точно также, какъ и поблёкшее уже тѣло. Жизненная забота, точно домовый хозяинъ, является къ намъ еженедѣльно со своимъ счётомъ, и сколько бы мы на него ни сердились -- платить всё-таки надо! Шесть дней могутъ пройти спокойно, но на седьмой насъ непремѣнно посѣтятъ или хандра, или заимодавецъ.
  

XXXIX.

   Не знаю, какъ это случилось, но только Донъ-Жуанъ вдругъ захворалъ. Императрица обезпокоилась, а медикъ, пощупавъ пульсъ больного, объявилъ, что, не смотря на свою живость, онъ обличаетъ лихорадочное состояніе, угрожающее его жизни. Весь дворъ встревожился -- и пріёмъ микстуры былъ удвоенъ.
  

XL.

   Предположеньямъ и шепоту не было конца. Нѣкоторые увѣряли даже, будто Донъ-Жуанъ былъ отравлёнъ. Другіе болтали объ истощеніи, о какой-то опухоли и тому подобныхъ болѣзняхъ, говорили, что это была зараза соковъ, которая скоро распространится и на кровь. Наконецъ, нашлись и такіе, которые приписывали болѣзнь Жуана просто усталости и трудамъ, понесённымъ имъ во время послѣдней кампаніи.
  

XLI.

   Вотъ одинъ изъ рецептовъ, прописанныхъ больному: "Sodae sulpbat. 3 vj. Manuae optim. 3 fs. Aq. fervent f. 3 ifs. Tinct. sennae haustus 3 ij." (Тутъ врачъ приблизился и поставилъ ему банки.) "R. pulv. com. gr. iij. Ipecaeuanhae." (Предполагалось, что-то ещё, еслибъ Жуанъ тому не воспротивился.) "Bolus Patassae Sulphuret. sumendus, et haastus ter in die capiendus."
  

XLII.

   Таковы средства, которыми врачи насъ вылечиваютъ, или отправляютъ на тотъ свѣтъ -- secundum artem. Мы смѣёмся надъ ними, когда бываемъ здоровы; но, захворавъ, немедленно посылаемъ ихъ искать, безъ малѣйшаго поползновенія къ насмѣшкѣ. Очутившись внезапно возлѣ того, что зовётся "liiatas maxime deflcndus" и можетъ быть наполнено только при помощи заступа или лопаты, мы, вмѣсто того, чтобъ съ удовольствіемъ кинуться въ объятія Леты, неотступно пристаёмъ съ просьбой о помощи къ милымъ Бальи и Альбернети {Извѣстные врачи того времени.}.
  

XLIII.

   Жуанъ выразилъ рѣшительно своё нежеланье умереть, такъ-какъ смерть грозила ему не на шутку; но -- въ концѣ концовъ -- молодость и крѣпкое сложенье взяли своё и отклонили дѣятельность докторовъ въ другую сторону. Тѣмъ не менѣе, слабость продолжалась -- и румянецъ здоровья весьма медленно возвращался на его исхудалыя щёки. Всё это, взятое вмѣстѣ, побудило обезпокоенный медицинскій факультетъ прописать ему путешествіе.
  

XLIV.

   По ихъ словамъ, петербургскій климатъ былъ слишкомъ суровъ для него, цвѣтка юга, почему онъ и не могъ въ нёмъ цвѣсти. Мнѣніе это огорчило государыню, которой не хотѣлось разстаться съ своимъ любимцемъ; но замѣтивъ, что глаза его потеряли прежній блескъ и онъ сталъ походить на орла съ подрѣзанными крыльями, она рѣшилась дать ему порученіе съ обстановкой, приличной его положенію.
  

XLV.

   Какъ-разъ около этого времени возникли какія-то дипломатическія недоразумѣнія между британскимъ и русскимъ дворами. Переговоры шли съ обычными уловками, употребляемыми великими державами въ подобныхъ случаяхъ. Кажется, дѣло шло о плаваніи въ Балтійскомъ морѣ, о торговлѣ кожами, конопляннымъ масломъ, саломъ и о морскихъ правахъ, въ поддержкѣ которыхъ Англія, какъ извѣстно, всегда держится правила: "uti possidetis".
  

XLVI.

   Екатерина, умѣвшая награждать своихъ любимцевъ, поручила устройство этого щекотливаго дѣла Донъ-Жуану, имѣя въ виду двойную цѣль: блеснуть своимъ могуществомъ и -- въ то же время -- воздать ему по заслугамъ. На слѣдующій день онъ былъ допущенъ поцѣловать ея руку, послѣ чего, получивъ инструкціи, былъ осыпанъ всевозможными милостями и наградами, выказавшими въ полномъ блескѣ щедрость его покровительницы.
  

XLVII.

   Екатерина была счастлива во всѣхъ своихъ дѣлахъ; а счастье на свѣтѣ -- всё. Царствованіе особъ женскаго пола обыкновенно проходитъ чрезвычайно благополучно, что составляетъ загадку Фортуны, которую трудно разгадать. Но пойдёмъ далѣе. Хотя величіе сана и не позволяло ей выказывать своего сожалѣнія, тѣмъ не менѣе должно сознаться, что отъѣздъ Жуана огорчилъ её . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  

XLVIII и XLIX.

   Воспользовавшись временемъ, въ теченіе котораго этотъ важный постъ будетъ оставаться незанятымъ, я попрошу васъ, читатель, сѣсть вмѣстѣ съ нашимъ молодымъ героемъ въ карету, увлекавшую его далеко изъ Петербурга. Это былъ великолѣпный экипажъ, на которомъ красовался прежде гербъ прекрасной царицы, посѣтившей, подобно новой Ифигеніи, Тавриду {Принцъ де-Линь, сопровождавшій императрицу Екатерину въ ея путешествіи по южнымъ провинціямъ, разсказываетъ о нёмъ слѣдующія подробности: "Въ продолженіи нѣсколькихъ дней мы ѣхали непрерывными степями, прежде обитаемыми враждебными татарами, а нынѣ покоренными оружіемъ ея Величества и украшенными на каждой станціи великолѣпными шатрами, въ которыхъ мы находили завтракъ, обѣдъ, ужинъ и ночлегъ, причёмъ нашъ лагерь, украшенный со всею пышностью азіатской роскоши, каждый разъ представлялъ величественное военное зрѣлище."}; теперь же экипажъ этотъ былъ подарёнъ ею Жуану -- и блисталъ его собственнымъ гербомъ.
  

L.

   Бульдогъ, снигирь и горностай (три любимца Жуана) сидѣли съ нимъ въ каретѣ. Онъ имѣлъ особенное пристрастіе (котораго причину пусть объяснятъ болѣе мудрые люди) къ живымъ животнымъ, производящимъ въ нѣкоторыхъ людяхъ отвращеніе, подобное тому, какое производятъ въ насъ черви. Никогда шестидесятилѣтняя дѣва не выказывала подобнаго влеченія къ кошкамъ и птицамъ -- а между-тѣмъ Жуанъ не былъ ни старъ, ни дѣвственъ.
  

LI.

   Животныя занимали переднія мѣста кареты. Въ другихъ экипажахъ помѣщались лакеи и секретари, а возлѣ Жуана сидѣла маленькая Лейла, которую онъ спасъ отъ казацкихъ сабель во время ужаснаго измаильскаго побоища. Хотя моя необузданная Муза и любитъ видаться изъ стороны въ сторону, но она не забыла про маленькую спасённую имъ дѣвочку -- эту чистую, живую жемчужину.
  

LII.

   Бѣдное существо! Она была такъ-же хороша, какъ скромна я имѣла притомъ серьёзный и нѣжный характеръ, что также рѣдко встрѣчается между живыми людьми, какъ рѣдокъ ископаемый человѣкъ среди мамонтовъ, говоря твоими словами, великій Кювье! Невинность ея была очень плохимъ оружіемъ для борьбы съ превратностями этого міра, въ столкновеніи съ которыми суждено ошибаться всѣмъ. Но ей было всего десять лѣтъ -- и потому она была спокойна, хотя и сама не знала отчего и почему.
  

LIII.

   Донъ-Жуанъ любилъ её, я она любила Жуана, какъ не любятъ ни братъ, ни отецъ, ни сестра, ни дочь. Что это была за привязанность -- я не знаю. Онъ не былъ довольно старъ для отеческой любви, а братская привязанность не могла волновать его, потому-что у него никогда не было сестры. О, еслибъ онъ её имѣлъ!-- какъ тосковало бъ его сердце въ разлукѣ съ нею!
  

LIV.

   Тѣмъ болѣе любовь эту нельзя было назвать чувственной, потому-что Жуанъ не принадлежалъ къ числу тѣхъ старыхъ развратниковъ, которымъ нуженъ свѣжій цвѣтокъ, чтобъ возбудить ихъ остывшую кровь, подобно тому, какъ кислота заставляетъ кипѣть спящую щёлочь. И хотя (вслѣдствіе вліянія нашей планеты) юность его нельзя было назвать совершенно цѣломудренной, чистѣйшій платонизмъ всё-таки лежалъ въ основаніи всѣхъ его чувствъ, хотя онъ иногда объ этомъ и позабывалъ.
  

LV.

   Впрочемъ, бояться искушенія въ этомъ случаѣ было нечего. Онъ любилъ спасённую имъ сиротку, какъ патріоты (прежніе и нынѣшніе) любятъ своё отечество. Къ этому присоединялось чувство гордости при мысли, что Лейла, благодаря ему, не сдѣлалась невольницей. Также думалось ему, что, при помощи церкви, онъ успѣетъ спасти ея душу. Но тутъ надо упомянуть о довольно странномъ обстоятельствѣ: молодая турчанка рѣшительно отказывалась быть обращённой въ христіанство.
  

LVI.

   Непонятно было, какимъ образомъ ея религіозныя убѣжденія могли уцѣлѣть послѣ того, какъ она прошла сквозь столько сценъ ужаса и крови. Не смотря, однако, на то, что три епископа дѣлали ей увѣщанья, она продолжала выказывать отвращеніе къ святой водѣ, а равно не изъявляла склонности и къ исповѣди. Можетъ-быть, впрочемъ, ей не въ чемъ было каяться. Но все равно -- какая бы ни была тому причина -- Церковь не могла добиться отъ нея ничего, и она по-прежнему утверждала, что Магометъ -- пророкъ.
  

LVII.

   На дѣлѣ она выносила присутствіе только одного христіанина, а именно -- Жуана, занявшаго въ ея сердцѣ мѣсто потерянныхъ ею близкихъ и родныхъ. Что же касается его, то онъ естественно любилъ ту, которую облагодѣтельствовалъ. Такимъ-образомъ, они представляли зрѣлище весьма интересной парочки: съ одной стороны -- юный покровитель, съ другой -- существо, не связанное съ нимъ ни языкомъ, ни годами, ни родствомъ. И, при всёмъ томъ, именно это отсутствіе всякихъ узъ и придавало ихъ отношеніямъ характеръ какой-то особенной нѣжности.
  

LVIII.

   Они миновали Варшаву и Польшу, извѣстную по солянымъ копямъ и желѣзному ярму, которое лежитъ на ней. Затѣмъ, проѣхали черезъ Курляндію, свидѣтельницу того забавнаго фарса, благодаря которому къ ея герцогамъ перешло далеко-неграціозное имя Бирона. Это былъ тотъ самый путь, по которому, впослѣдствіи, прошелъ на Москву современный Марсъ, ведомый обманчивой сиреной, имя которой -- слава, и потерявшій въ одинъ зимній мѣсяцъ плоды двадцати-лѣтнихъ трудовъ, а съ ними свою гвардію и гренадеръ.
  

LIX.

   "О, моя гвардія! моя старая гвардія!" {Восклицаніе Наполеона въ Elysée Bourbon 23-го іюня 1815 года.} восклицалъ богъ, слѣпленный изъ праха. (Не смотрите на эту фразу, какъ на риторическую фигуру!) Подумайте о гремящемъ Юпитерѣ, погибающемъ подъ ударами самоубійцы Кэстльри! И такая слава похоронена подъ снѣгомъ! Но еслибъ намъ захотѣлось согрѣться, проѣзжая Польшу, то для этого тамъ есть воспоминанье о Костюшкѣ, имя котораго можетъ, какъ Гекла, рождать пламя среди льдовъ и снѣговъ.
  

XL.

   За Польшею миновали они старую Пруссію, съ ея столицею Кёнигсбергомъ, городомъ, прославленнымъ въ недавнее время -- независимо отъ желѣзныхъ, свинцовыхъ и мѣдныхъ рудъ -- пребываніемъ въ нёмъ извѣстнаго профессора Канта {Кантъ, знаменитый основатель новаго философскаго ученія, родился въ Кёнигсбергѣ 22-го апрѣля 1724 года; умеръ тамъ же въ 1804 году.}. Впрочемъ, Жуанъ, для котораго вся философія не стоила выѣденнаго яйца, и не подумалъ останавливаться въ нёмъ, продолжая свой путь по Германіи, этой задержанной въ развитіи странѣ, въ которой государи пришпориваютъ своихъ подданныхъ больнѣе, чѣмъ почтальоны своихъ лошадей.
  

LXI.

   Затѣмъ, черезъ Берлинъ, Дрезденъ и много другихъ городовъ, достигъ онъ увѣнчаннаго замками Рейна. Дивныя готическія развалины! Какъ сильно поражаете вы воображеніе всякаго, не исключая и меня! Сѣрыя стѣны, обвитыя зеленью развалины, ржавыя остроконечныя крыши -- вотъ видъ, который заставляетъ мою душу перейти границу, раздѣляющую настоящій и прошедшій міры, причёмъ я обозрѣваю ихъ оба разомъ съ высоты воздушнаго пространства.
  

LXII.

   Жуанъ продолжалъ свою дорогу чрезъ Мангеймъ и Боннъ, надъ которымъ возвышается Драхенфельсъ {Замокъ Драхенфельсъ стоитъ на берегу Рейна, на самой возвышенной изъ семи горъ. Въ настоящее время онъ представляетъ груду развалинъ.}, подобно тёмному призраку навѣки скрывшихся отъ насъ феодальныхъ времёнъ, о которыхъ я не имѣю времени здѣсь распространяться. Оттуда отправился онъ въ Кёльнъ, старинный городъ, представляющій любопытству путешественника кости одиннадцати тысячъ дѣвъ {Въ Кёльнѣ, въ церкви Св. Урсулы, до-сихъ-поръ показываютъ путешественникамъ черепа 11000 дѣвственницъ.}, то-есть самое большое число, какое было когда-либо прикрыто человѣческой плотью.
  

LXIII.

   Затѣмъ, посѣтилъ онъ города Гагу и Гельветслюйсъ въ Голландіи, этой водяной странѣ голландцевъ и каналовъ, въ которой приготовляемый изъ можжевельника напитокъ замѣняетъ бѣднякамъ богатство. Сенатъ и учёные нападаютъ на его употребленіе, хотя, казалось бы, не слѣдовало лишать народъ эссенціи, которая часто бываетъ его единственной одеждой, пищей и топливомъ, оставляемымъ ему благодѣтельнымъ правительствомъ.
  

LXIV.

   Здѣсь онъ сѣлъ на корабль и съ распущеннымъ парусомъ направился къ острову свободы, нетерпѣливо подгоняемый свѣжимъ, порывистымъ вѣтромъ. Брызги взлетали высоко; носъ корабля глубоко зарывался въ волны. Морская болѣзнь заставила многихъ поблѣднѣтъ; но Жуанъ, пріученный къ ней, какъ это можно предположить, прежними путешествіями, бодро стоялъ, глядя на бѣжавшіе навстрѣчу корабли и стараясь подсмотрѣть первое появленіе скалистыхъ береговъ Англіи.
  

LXV.

   Наконецъ они показались, точно длинный, бѣлый валъ, выступающій изъ голубого горизонта. Донъ-Жуанъ почувствовалъ то, что чувствуютъ многіе молодые путешественники при первомъ видѣ мѣловыхъ скалъ Альбіона, то-есть нѣкотораго рода гордость, что и онъ находится среди этихъ лавочниковъ, которые посылаютъ свои товары и декреты отъ одного полюса къ другому, заставляя самыя волны платить себѣ подать.
  

LXVI.

   Я не имѣю особенныхъ причинъ любить этотъ уголокъ земли, содержащій въ себѣ всё то, что могло бы сдѣлать его обитателей благороднѣйшей изъ націй. Хотя я ничѣмъ не обязанъ Англіи, кромѣ рожденья, но всё же чувствую нѣчто въ родѣ жалости, смѣшанной съ благоговѣніемъ, при видѣ ея угасающей славы и воспоминаніи о прежнемъ ея величіи. Семь лѣтъ отсутствія (обыкновенный срокъ ссылки на каторгу) достаточны, впрочемъ, для того, чтобъ погасить прежнюю непріязнь, особенно когда видишь, что родная страна идётъ къ чёрту.
  

LXVII.

   О, еслибъ она могла знать, до чего вездѣ, въ настоящее время, ненавидятъ ея великое имя, съ какимъ горячимъ нетерпѣніемъ каждый ожидаетъ удара, готоваго предать мечу ея обнаженную грудь! О, ослибъ она знала, что всѣ націи считаютъ её своимъ величайшимъ враговъ (этимъ худшимъ изъ худшихъ враговъ), коварнымъ другомъ, когда-то любимымъ и обѣщавшимъ свободу всему человѣчеству, а теперь пытающемуся оковать всё, до мысли включительно!
  

LXVIII.

   Можетъ ли она гордиться или считать себя свободной, будучи, наоборотъ, первой невольницей? Націи заключены въ темницы -- и кто же ихъ тюремщикъ? Не она ли сама -- жертва замкбвъ и затворовъ? Неужели ничтожное преимущество поворачивать ключъ въ замкѣ тюрьмы заключённаго можетъ назваться свободой? Стерегущій цѣпи также далёкъ наслажденій земныхъ и небесныхъ, какъ и тотъ, кто закованъ въ нихъ.
  

LXIX.

   Твои скалы, прекрасный Дувръ, твой портъ и гостинница были первенцами красотъ Альбіона, которыя увидѣлъ Жуанъ. У вѣдалъ онъ и твою таможню, съ ея деликатными пошлинами, и мальчиковъ твоихъ гостинницъ, кидающихся, какъ угорѣлые, при первомъ звукѣ колокольчика, и твои пакетботы, съ ихъ пассажирами, служащими поживой всѣмъ, живущимъ на водѣ и на морѣ, и наконецъ -- далеко не послѣднее, поражающее неопытныхъ иностранцевъ обстоятельство -- твои длинные счёты, съ которыхъ не дѣлается ни малѣйшей скидки.
  

LXX.

   Даже Жуанъ, не смотря на его безпечность, молодость и великодушіе, и то, что карманы его были наполнены рублями, брилліантами и векселями, вслѣдствіе чего онъ не нуждался въ необходимости опредѣлять свои расходы -- даже и онъ удивился немного, когда его камердинеръ -- хитрый, щегольски-одѣтый грекъ -- представилъ ему и прочёлъ написанный для него счётъ. Впрочемъ, онъ заплатилъ безпрекословно: право дышать воздухомъ въ свободной странѣ, хотя и рѣдко озаряемой солнцемъ, конечно, стоитъ денегъ.
  

LXXI.

   Эй! лошадей! вперёдъ въ Кентербёри! Не жалѣй мостовой и брызгай грязью во всѣ стороны! У! какъ быстро и весело мчатся почтовые кони! Не такъ, какъ въ лѣнивой Германіи, гдѣ они тащатся по дорогѣ, точно везутъ дроги съ покойникомъ, не говоря уже объ остановкахъ почтальоновъ, для подкрѣпленія себя "шнапсомъ". Проклятыя собаки! Сколько ни гни имъ verfluchter'омъ -- они производятъ на нихъ такое же дѣйствіе, какое производятъ молнія на громоотводъ.
  

LXXII.

   Мчаться сломя голову -- вотъ что всего сильнѣе дѣйствуетъ на возбужденіе нашего духа, оживляя кровь, подобно тому, какъ кайенскій перецъ придаётъ вкусъ подливкѣ -- жчаіъся, не зная куда, лишь бы мчаться быстро и, притомъ, безъ всякой цѣли, потому-что чѣмъ ничтожнѣе причина спѣха, тѣмъ пріятнѣе достичь цѣли путешествія, которая должна заключаться въ нёмъ самомъ.
  

LXXIII.

   Они проѣхали Кентербёри: видѣли его соборъ, съ шлемомъ Эдуарда Чёрнаго Принца {Ѳома Бекетъ, архіепископъ кентерберійскій, былъ убитъ въ соборѣ, близь алтари, въ 1070 году. Черезъ два года послѣ того римскій дворъ причислилъ его къ лику святыхъ, а Генрихъ III приказалъ перенести тѣло его въ особенную церковь. Съ-тѣхъ-поръ память его праздновалась ежегодно большимъ торжествомъ. Это продолжалось до Генриха VIII, который, отпавъ отъ римской церкви, приказалъ судить его, какъ измѣнника. Вслѣдствіе этого суда, имя Бекета было исключено изъ святцевъ, а кости его сожжены и разсѣяны но вѣтру.} и окровавленную плиту Бекета {На гробницѣ Чёрнаго Принца, находящейся въ Кентербёрійскомъ соборѣ и представляющей его фигуру во весь ростъ, въ лежачемъ положеніи, лежитъ также его оружіе, кольчуга и шлемъ съ коровой. Прежде она была украшена драгоцѣнными камнями; теперь осталась одна оправа.}. Вещи эти, по обыкновенію, были показаны имъ церковнымъ сторожемъ, съ равнодушнымъ, оффиціальнымъ видомъ. Вотъ вамъ и слава, почтенный читатель! Всё оканчивается старымъ, заржавленнымъ шлемомъ и полусгнившими костями, наполовину превратившимися въ порошокъ соды или магнезіи -- это горькое лѣкарство, называемое человѣческимъ родомъ.
  

LXXIV.

   Эффектъ, произведённый на Жуана этими остатками, былъ поразителенъ. Впечатлѣніе о тысячахъ Кресси {Побѣда при Кресси, одержанная англійскимъ королёмъ Эдуардомъ 111 и его сыномъ, Эдуардомъ Валлійскимъ, извѣстнымъ болѣе подъ именемъ Чёрнаго Принца, 26-го августа 13-16 года, надъ французами, справедливо считается англичанами одной изъ самыхъ славныхъ въ исторіи.} повѣяло на него, при видѣ этого шлема, уступившаго только разрушительному вліянію времени. Не меньшее дѣйствіе произвёлъ на него видъ могилы смѣлаго церковника, погибшаго вслѣдствіе великаго для того времени замысла стать выше самовластья королей . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Маленькая Лейла, разсматривая храмъ, полюбопытствовала узнать: для чего могло быть построено подобное зданье?
  

LXXV.

   Получивъ въ отвѣтъ, что это былъ "домъ Божій", она замѣтила, что Богъ былъ хорошо помѣщёнъ, и при этомъ изъявила удивленіе, что Онъ терпитъ въ своёмъ жилищѣ присутствіе невѣрныхъ, жестокихъ назареевъ, разрушившихъ святые храмы въ странахъ, вскормившихъ истинно-вѣрующихъ. Живое ея личико омрачилось при мысли, что Магометъ могъ отказаться отъ такой прекрасной мечети, брошенной какъ жемчужина передъ свиньями.
  

LXXVI.

   Дальше! дальше!-- черезъ луга, обработанные, какъ садъ, обсаженные хмѣлемъ и плодовыми деревьями! Послѣ многихъ лѣтъ странствованія въ странахъ болѣе тёплыхъ, но менѣе плодородныхъ, зелёный лугъ представляетъ для поэта зрѣлище, которое заставляетъ его забыть отсутствіе болѣе роскошной растительности тѣхъ странъ, въ которыхъ передъ его глазами проходятъ перемѣшанные, какъ въ панорамѣ, виноградники, маслины, пропасти, ледники, волканы, апельсины и слои снѣга.
  

LXXVII.

   А когда я вспомню о кружкѣ пива!... по нѣтъ!-- я не хочу плакать! Вперёдъ, почтальонъ! Пока этотъ проворный малый мчался въ галопъ, пришпоривая лошадей, Жуанъ любовался видомъ дорогъ, по которымъ двигаются милліоны свободныхъ людей. Дѣйствительно, Англія можетъ казаться прекраснѣйшей изъ всѣхъ странъ міра, какъ иностранцамъ, такъ и мѣстнымъ жителямъ, за исключеніемъ развѣ нѣсколькихъ глупцовъ, "лягающихся на всё", чѣмъ они вредятъ только себѣ самимъ.
  

LXXVIII.

   Какъ хороши дороги съ заставами! Онѣ такъ гладки и ровны, что по нимъ мчишься незамѣтно, точно орёлъ, когда, распустивъ свои широкія крылья, онъ паритъ въ воздухѣ. Еслибъ такія дороги существовали во времена Фаэтона, то Ѳебъ навѣрно не отказалъ бы своему сыну въ удовольствіи прокатиться по іоркскому почтовому тракту. Но по мѣрѣ того, какъ мы подвигаемся вперёдъ -- surgit amari aliquid {Является нѣчто горькое.}: надо платить на заставѣ.
  

LXXIX.

   О, какъ тяжела всякая уплата! Берите у людей ихъ жизнь, ихъ женъ, берите всё, но не касайтесь ихъ кармановъ! Маккіавель учитъ людей, облечённыхъ въ пурпуръ, что это "самое вѣрное средство навлечь на себя общія проклятія. Люди гораздо менѣе ненавидятъ убійцу, чѣмъ соискателя того милаго металла, который насъ всѣхъ кормитъ. Убейте у человѣка всю его семью -- и онъ можетъ вамъ это простить; не берегитесь запустить руку въ его карманъ!"
  

LXXX.

   Это сказалъ великій Флорентинецъ -- и вы, монархи, внимайте словамъ вашего учителя! Въ ту минуту, когда день сталъ склоняться къ вечеру и меркнуть, Жуанъ былъ на вершинѣ того высокаго холма, который съ гордостью или презрѣніемъ возвышается надъ великимъ городомъ. Если въ вашихъ жилахъ есть хоть искра чувства, одушевляющаго лондонскихъ зѣвакъ, то смѣйтесь или вздыхайте, смотря потому, весело или мрачно смотрите вы на жизнь. Гордые британцы! мы стоимъ на вершинѣ Шутерсъ-Гилля! {Шутерсъ-Гилль (Холмъ Стрѣлка) -- есть возвышенность въ восьми миляхъ отъ Лондона, откуда открывается первый видъ на городъ.}
  

LXXXI.

   Солнце садилось; дымъ поднимался клубами, точно изъ волкана, угасшаго на половину, закрывая пространство, которое совершенно справедливо можно назвать "гостиной дьявола", какъ иные и называютъ этотъ удивительный городъ. Хотя Жуанъ приближался и не къ собственному дому, и не принадлежалъ къ націи, землю которой попиралъ, тѣмъ не менѣе онъ чувствовалъ нѣкоторое уваженіе къ этой землѣ, матери сыновъ, разгромившихъ одну половину земного шара и наведшихъ страхъ на другую.
  

LXXXII.

   Громадная куча кирпича, дымъ, множество кораблей, масса копот dd>
инецъ сего рода: тамъ, кромѣ львовъ и львицъ, есть еще: Тигръ, Tigre,-- маленькій жокей, который въ случаѣ нужды, можетъ весь уйти въ одинъ изъ своихъ сапоговъ съ отворотами; Пантера, Panthère,-- красавица въ предосудительномъ костюмѣ, развалившаяся въ коляскѣ безъ герба; Крыса, Rat,-- молоденькая дѣвочка, дебитирующая на поприщѣ пируэтовъ моральныхъ и Физическихъ; и, наконецъ, Рысь, Lynx,-- спекулаторъ, денежный человѣкъ, съ яростію бросающійся на всякую добычу. {См. Реп. и Пант. Рус. Театр. 1846. 1. стр. 235--239.}
   Послѣ такой характеристики этихъ львовъ и комп. нашъ Донъ-Жуанъ, былъ разумѣется, гораздо выше, покрайней мѣрѣ -- не дюжиннымъ львомъ свѣтскаго звѣринца!...
   (31) См. выше, примѣч. 22.
   (32) "Въ одномъ мѣстѣ -- русскіе дрогнули.... Среди нихъ явился священникъ, и именемъ Бога -- Побѣдоносца, держа въ рукѣ крестъ повелъ ихъ впередъ." (См. Исторію Суворова, Н. П.)
   (33) "La jonction de la colonne de Meknop (le général étant mal secondé fut tué) -- s'étant effectuée avec celle qui l'avoisinait, ces colonnes attaquèrent un bastion, et éprouvèrent une résistance opiniâtre, mais bientôt des cris de victoire se font entendre de toutes parts, et le bastion est emporté; le séraskier défendait cette partie." (См. Hist. de la Nouv. Russie, tom, 3.)
   (34) Для эпизода Турчанки Леплы, Л. Байронъ воспользовался случаемъ, бывшимъ при штурмѣ Измаила съ самимъ Дюкомъ-де-Ришелье, который описываетъ его такъ: "Je sauvai la vie à une fille de dix ans, dont l'innocence et la candeur formaient un contraste bien frappant avec la rage de tout ce qui m'environnait. En arrivant sur le bastion où le combat cessa et où commenèa le carnage, j'apperèus un groupe de quatre femmes égorgées, entre les quelles cet enfant, d'une figure charmante, cherchait un asile contre la fureur de deux Cosaques qui étaient sur le point de la massacrer...." (См. Hist. de la Nouv. Buss, tom. 3.)
   (35) "Ce spectacle m'attira bientôt, et je n'hésitai pas, comme on peut le croire, à prendre entre mes bras cette infortunée, que les Barbares voulaient y poursuivre encore. J'eus bien de la peine à me retenir et à ne pas percer ces misérables du sabre que je tenais suspendu sur leur tête:-- je me contentai cependant de les éloigner, non sans leur prodiguer les coups et les injures qu'ils méritaient...." (См. тамъ же.)
   (36) "Русскіе овладѣли всѣми внѣшними укрѣпленіями, но имъ предлежала битва не менѣе страшная: каждая улица, каждый домъ, были оспариваемы съ оружіемъ въ рукахъ. Капланъ-Гирей сражался, окруженный своими сыновьями; пятеро изъ нихъ пали въ его глазахъ, и на трупы ихъ послѣдній палъ отецъ!..." (См. Исторію Суворова, H. П.)
   (37) Гуріи -- дѣвы эдема, такъ названы по ихъ "большимъ чернымъ глазамъ (hur al oyun)!" -- Сообщеніе съ ними, но ученію Магомета, составляетъ главное блаженство муслима, т. е. правовѣрнаго. Созданныя не изъ праха, подобно смертнымъ женщинамъ, а изъ вещества гораздо нѣжнѣйшаго, онѣ надѣлены неувядающею красотою, и, сверхъ того, пользуются небеснымъ преимуществомъ -- вѣчной юности. (См. D'Herbelot, и le Koran, trad. par Kazпmirski. ch. LVI.)
   Есть даже военная пѣснь, у Турковъ, которая начинается такъ:
   "Я вижу, вижу юную райскую дѣву! глаза у нея черные, она машетъ мнѣ покрываломъ, покрываломъ своимъ зеленымъ, и кличетъ: приходи, обними меня; я люблю тебя! и проч." {См. примѣч. къ поэмѣ Л. Байрона: Giaur.}
   (38) Кейфъ -- сладкая праздность, "il dolce far niente" Восточныхъ, наслажденіе, состоящее въ совершенномъ бездѣйствіи, тѣлесномъ и умственномъ, съ трубкою въ зубахъ, прсреди облаковъ табачнаго дыма.
   "Quoique 'esRusses fussent répandus dans la ville, le bastion de pierre résistait encore: il était défendu par un vieillard, pacha à trois queues et commandant les for.es réunies à Ismaël, Un lui proposa une capitulation: il demanda si le reste de la ville était conquis; sur cette réponse, il autorisa quelques-uns de ses officiers à capituler avec M. de Ribas.--Pendant ce colloque, il resta étendu sur des tapis placés snr les ruines de la forteresse, fumant sa pipe avec la môme tranquillité et la môme indifférence que s'il eùtété étranger à tout ce qui se passait." (См. Hist. de la Nouv. Russ. tom. 3.)
   (39) Измаилъ взята. 11 Декабря 1790.-- "Не бывало крѣпости крѣпче, небывало обороны отчаяннѣе, обороны Измаила; но Измаилъ взятъ -- поздравляю Вашу Свѣтлость!" писалъ Суворовъ къ Потемкину. (См. Исторію Суворова, Н. П.)
   (40) "Только одинъ человѣкъ ушелъ изъ Измаила и принесъ Визирю вѣсть о взятіи Русскими непобѣдимой крѣпости. До двадцати трехъ тысячъ турковъ было убито, и только до пяти тысячъ, и то -- большею частью раненыхъ, взято въ плѣнъ.-- Въ числѣ убитыхъ было шестьдесятъ Пашей.-- Въ 4 часа по полудни, Измаилъ лежалъ безмолвною могилой,-- опаленный пожаромъ, залитый кровью, заваленный трупами." (См. Исторію Суворова, Н. П.)
   (41) "Мани, Ѳекелъ, Фаресъ." -- Слова, начертанныя на стѣнѣ, во время Валтасарова пира, таинственною рукою, и, по истолкованію Пророка Даніила, означавшія паденіе Вавилонской Имперіи. (См. Книга Пророка Даніила гл. 4 cm. 25--28.)
   (42) Ipecacuanha Radix -- корень, величиною съ мизинецъ, самаго черно-бураго цвѣта и колѣнчатый; употребляется въ "Dissenteria maligna." -- Въ Вестъ-Индіи, особенно въ Бразиліи (откуда и вывезенъ въ Европу, въ прошломъ столѣтіи, Португальцами и Голландцами), онъ называется Ipecacuanha или Нуроасаппа и Cagosanna, у Испанцевъ: Bexugilla, Beguquella, Becula, Bolaculo; у Португальцевъ: Cipo di Cameras, а у aранцузовъ: Bécouquille ou mine d'or, т. e. золотая руда; послѣднее названіе получилъ этотъ корень потому, что въ особенности и находится онъ въ золотыхъ рудникахъ. Ипекакуана въ 1713 году оказала важную услугу во время моровой язвы въ Вѣнѣ. (См. Curieuses und Reales Natur-Kunst-Berg Gewerck und Handlungs Lexicon, von Dr. G. H. ZincIce, Leipi. 1755
   (43) "Такъ проходитъ слава міра сего!"
  

ПРИМѢЧАНІЯ
къ
ГЛАВЪ СЕДЬМОЙ.

   (1) Въ пѣсняхъ VII, VIII и IX, Л. Бапронъ, предположивъ вооружиться противъ войнъ и завоеваніи, избралъ себѣ сюжетомъ для этого -- осаду и взятіе штурмомъ крѣпости Измаила. Это читалъ подлинникъ или иностранные переводы "Донъ-Жуана" и хорошо ознакомлена), по исторіи, съ этою блистательною эпохою Русскаго оружія, конечно согласится что Британскій поэтъ позволилъ себѣ (per licentiam poeticam!) исказить, въ многихъ мѣстахъ, историческую правду своими поэтическими вымыслами!... Русскій переводчикъ, дошедши до предмета столь близкаго сердцу каждаго Русскаго, рѣшился, на правахъ вольнаго перевода, передѣлать весь этотъ эпизодъ военныхъ дѣйствій, т. е. представить ихъ, по возможности, въ настоящемъ видѣ, соображаясь при этомъ съ историческими фактами! Для этого служили ему нѣкоторымъ пособіемъ слѣдующія сочиненія, и именно: "Картина, историческая и политическая, Порты Оттоманской", С. Глинки; "Исторія Суворова", Н. Полеваго, "Анекдоты Князя Италійскаго Графа Суворова Рымникскаго" изд. г. Фуксомъ, и наконецъ, "Исторія Новороссійскаго Края", соч. Дюка де Ришелье (Histoire de la Nouvelle Russie, par Richelieu) которою руководствовался и самъ Л. Байронъ.-- Между тѣмъ, чтобъ не развлекать разсказа нашего подробнымъ описаніемъ военныхъ дѣйствій при этой знаменитой осадѣ, мы сосредоточили весь интересъ почти на самомъ моментѣ взятія штурмомъ Крѣпости Измаила, и потому сократили всѣ три означенныя пѣсни Байроновой сатирической поэмы -- въ одну главу нашего перевода; отъ этого и нумерація нашихъ главъ пойдетъ уже своимъ порядкомъ, т. е. не слѣдуя нумераціи пѣсень подлинника: такимъ образомъ,-- наша глава VIII будетъ уже соотвѣтствовать пѣсни X; глава IX -- пѣсни XI, и. т. д.
   (2) "И возвратится персть въ землю яко же бѣ, и духъ возвратится къ Богу, иже даде его. Суета суетствій, рече Екклезіастъ, всяческая суета!" (См. Книга Екклезіаста гл. 12. cm. 7, 8, 9.)
   (3) Везувій пламя изрыгаетъ,
   Столпъ огненный во тмѣ стоитъ;
   Багрово зарево зіяетъ,
   Дымъ черный клубомъ вверхъ летитъ;
   Блѣднѣетъ понтъ, реветъ громъ ярый,
   Ударамъ въ слѣдъ гремятъ удары.
   Дрожитъ земля, дождь искръ течетъ,
   Клокочутъ рѣки рдяной лавы...
   О Россъ! таковъ твой образъ славы,
   Что зрѣлъ подъ Измаиломъ свѣтъ!
   Державинъ.
   (4) "Israaёl est situé sur la rive gauche du bras gauche du Danube." (См. Hist. de la Nouv. Russie, нom. 2).
   (5) "On а compris dans ces fortifications un faubourg moldave, situé à la gauche de la ville, sur une hauteur qui la domine: l'ouvrage a été terminé par un Grec. Pour donner une idée des talents de cet ingénieur, il suffira de dire qu'il fit placer les palissades perpendiculairement sur le parapet, de maniиre qu elles favorisaient les assiégeants, et arrêtaient le feu des assiégés." (См. тамъ же).
   (6) Вобанъ (Sébastien le Prestra de Vauban), извѣстный Французскій Маршалъ при Людовикѣ XIV, и знаменитый инженеръ своего вѣка. Его фортификаціонныя системы и до нынѣ въ ходу и славѣ, во всей Европѣ.-- Быть можетъ, мы слишкомъ гиперболически употребили выраженіе, что "и самъ Вобанъ, предъ высотою Измаильскихъ валовъ, едва ли не ахнулъ бы!..." Но самъ очевидецъ, извѣстный Дюкъ-де-Ришелье, {Этотъ самый Дюкъ-де-Ришелье былъ въ послѣдствіи градоначальникомъ Одессы, и оставилъ тамъ по себѣ вѣковую память учрежденіемъ лицея до сихъ поръ носящаго его имя, а равнымъ образомъ и многими другими благодѣтельными содѣйствіями цѣли Правительства, пекущагося о процвѣтаніи Новороссійскаго края.} бывшій тогда при Россійскихъ войскахъ, въ охотникахъ, такъ говоритъ:
   "Le rempart en terre est prodigieusement élevé, à cause de l'immense profondeur du fossé; il est cependant absolument rasant; il n'у а ni ouvrage avancé, ni chemin couvert." (Cv. Hist de la Nouv. Russ. tom. 2.)
   А dотъ и нашего историка описаніе устройства крѣпости Измаила:
   "Сія обширная крѣпость, по обширности своей названная Турками Орду Калеси (крѣпость сбора войскъ), занимала, въ окружности, десять верстъ и, составляя треугольникъ, примыкалась одною стороною къ Дунаю, гдѣ ограждала ее каменная стѣна; съ другихъ сторонъ, былъ земляной валъ въ четыре сажени вышиною, со рвомъ въ семь саженей глубины." (См. Исторію Суворова, соч. Н. Полеваго).
   (7) "Da côté droit de la ville est un cavalier {Кавальеромъ (cavalier) на фортификаціонномъ языкѣ называется земляной валъ, дѣлаемый въ крѣпостяхъ, внутри бастіоновъ; съ наружной стороны онъ одѣвается кирпичомъ или камнемъ, и долженъ быть выше главнаго вала крѣпости, отъ 10 до 15 футовъ. Укрѣпленіе это строится для того, чтобы изъ крѣпости можно было удобнѣе очищать противулежащія въ полѣ высокія мѣста, на которыхъ осаждающіе располагаютъ свои баттареи.} de quarante pieds d'élévation â pic, garni de vingt deux pièces de canons, et qui défend la partie gauche." (См. Hist. de la Nouv. Russie lom. 2.)
   (8) "Du côté du fleuve, la ville est absolument ouverte; les Turcs ne croyaient pas que les Russes püssent jamais avoir une flottille dans le Danube." (См. тамъ же.)
   (9) Османли, правильнѣе: Осмаилы -- Оттоманцы; такъ называютъ себя Турки, но имени Османа или Отмана, основателя Оттоманской державы, который, какъ полагаютъ иные, достигнувъ чреды Султана, повелѣлъ однихъ только земледѣльцевъ называть Турками, а всѣмъ другимъ своимъ подданнымъ присвоилъ имя Оттоманцевъ. (См. Карт. Оттом. Порты, С. Глинки.)
   (10) Бисмилляхъ! (во имя Аллаха!) такъ начинаются всѣ Сураты или главы Корана, кромѣ одной IX. Такъ начинаютъ Турки и всѣ свои молитвы и благодаренія; и это обратилось у нихъ даже въ довольно обыкновенное восклицаніе.
   (11) "На гребномъ флотѣ, умножившееся число войска расположено было на три колонны; начальниками оныхъ были: Генералъ-Маіоръ Арсеньевъ, бригадиръ Чепега, и Секундъ-Маіоръ гвардіи Марковъ." (См. Карт. Оттом. Порты, С. Глинки.)
   (12) Уже наступила глубокая осень; двукратное намѣреніе взять Измаилъ не состоялось; войска русскія удалялись. Въ сихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ, князь Таврическія, поручилъ Графу Рымникскому покореніе крѣпости, почитаемой неприступною и Турціей и Европой. Пославъ изъ Галича предписаніе отступавшимъ войскамъ и увѣщевая ихъ соблюдать мужественную непоколебимость, Герой полетѣлъ съ малымъ отрядомъ къ Измаилу.-- Принявъ 2 Дек. (1789) начальство надъ войскомъ подъ Измаиломъ, Суворовъ немедленно предпринялъ все нужное для приступа. Работы кончились 5 Декабря, и 6 числа войско, умножившееся прибытіемъ Фанагорійскаго полка, Апшеронскихъ мушкетеръ, нѣсколькими отрядами Донцовъ и Арнаутъ, расположилось вокругъ города. 7 Декабря отправленъ къ Сераскиру чиновникъ съ письмомъ отъ Князя Потемкина, требовавшаго сдачи крѣпости.-- 8 числа, Сераскиръ отвѣчала.: "Скорѣе Дунай остановится въ своемъ теченіи и небо преклонится къ землѣ, нежели сдастся Измаилъ!" -- Къ укрощенію кичливости Оттоманской, Суворовъ ускорилъ побѣдоносныя свои распоряженія. Сказываютъ, что въ то же время онъ получилъ отъ Потемкина письмо, дозволявшее ему удалиться, если онъ не увѣренъ въ удачномъ приступѣ.... Суворовъ отвѣчалъ: "два уже раза Русскіе были у стѣнъ Измаила; стыдно будетъ, если въ третій разъ не совершимъ нашего дѣла!" -- 9 Декабря на высокомѣрный отвѣтъ Сераскира, данъ ему словесный отвѣтъ, что не будетъ уже никому болѣе пощады! и немедленно собранъ былъ воинскій совѣтъ.-- Графъ Платовъ, служивщій тогда бригадиромъ, первый написалъ: штурмовать всѣ то же подтвердили. Суворовъ вбѣжалъ въ ставку, перецѣловалъ всѣхъ, и сказалъ: "одинъ день Богу молиться, другой день учиться, въ третій день -- славная смерть, или побѣда!" (См. Карт. Оттом. Порты С. Глинки.)
   (13) "Le 13 Dec. (n. s.) une partie des troupes était embarquée; on allait lever le siège un courrier arrive; ce courierr annonce, de la part du prince, que le maréchal Souwaroff va prendre le commandement des forces réunies sous Ismaël. -- Le 16, on voit venir de loin deux hommes courant à toute bride: on les prit pour des Cosaques; l'un était Souwaroff, et l'autre son guide, portant un paquet gros comme le poing, et renfermant le bagage du général.--Les succès multipliés de Souwaroff, sa bravoure à toute épreuve, la confiance que le soldat avait en lui, produisirent un enthousiasme général: une salve des batteries du camp et de la flotte célébrèrent son arrivée, et l'espoir du succès ranima les esprits. -- L'ardeur de Souwaroff, son incroyable activité, son mépris des dangers, sa presque certitude de réussir, son âme, enfin, s'est communiquée à l'armée; il n'est pas jusqu'au dernier goujat, qui ne désire ob tenir l'honneur de monter à l'assaut." (См. Hist. de la Nouv. Russie, tom 2.)
   (14) "Стрѣляй рѣдко, да мѣтко. Штыкомъ коли крѣпко; пуля обмишулится, штыкъ не обмишулится: пуля дура, штыкъ молодецъ! коли одинъ разъ; бросай басурмана съ штыка; мертвъ на штыкѣ: царапаетъ саблею шею, сабля на шеѣ, отскочи шагъ, ударь: коли другаго, коли третьяго; богатырь заколетъ полдюжины: больше! береги пулю въ дулѣ; трое наскочатъ: перваго заколи, втораго застрѣли: третьему штыкомъ карачунъ; это не рѣдко, а заряжать некогда. Въ атакѣ не задерживай!-- Штурмъ. Ломи чрезъ засѣки, бросай плетни чрезъ волчьи ямы, быстро бѣги, прыгай чрезъ палисады, бросай фашины, спускайся въ ровъ, ставь лѣстницы. Стрѣлки, очищай колонны! стрѣлки, по головамъ колонны! лети чрезъ стѣну, на валъ, окалывай на валу, вытягивай линію, ставь караулъ къ пороховымъ погребамъ; отворяй вороты конницѣ.-- Непріятель бѣжитъ въ городъ: его пушки обороти по немъ, стрѣляй сильно въ улицы: бомбардируй живо; не досужно за нимъ ходить. Приказъ: спускайся въ городъ, рѣжь непріятеля на улицахъ; конница руби, и проч." (См. "Разговоръ съ солдатами ихъ языкомъ" въ собраніи анекдотовъ о Суворовѣ.)
   (15) "Всѣ великіе полководцы древнѣйшихъ и новѣйшихъ вѣковъ, имѣли свои особенности, безъ которыхъ не отличались бы отъ толпы; но она слѣдовали свѣтскимъ приличіямъ. Нашъ же, какъ будто выпрыгнулъ изъ сей сферы, и представляетъ собою необыкновенное единственное явленіе, и на военномъ поприщѣ, гдѣ онъ непобѣдимъ, и въ кабинетѣ своемъ, гдѣ онъ непостижимъ! Румянцевыхъ, Тюреневъ и другихъ, мы знаемъ: ибо они дѣйствовали, обращались съ людьми по-людски, говорили нашимъ языкомъ; тонкости и тайны ихъ раскрылись. Но Суворовъ..."
   Здѣсь прерываемъ слова Г. Фукса, бывшаго при немъ Секретаремъ, и дополнимъ этотъ справедливый панигирикъ -- неменѣе лестнымъ отзывомъ извѣстнаго Лорда Клинтона, который такъ писалъ къ одному изъ друзей своихъ въ Лондонѣ, послѣ обѣда, даннаго ему Суворовымъ въ 9 часовъ по полуночи:
   "Сейчасъ выхожу я изъ ученѣйшей Военной Академіи, гдѣ были разсужденія о военномъ искусствѣ, объ Анибалѣ, Цезарѣ, замѣчанія на ошибки Тюреня, Принца Евгенія, о нашемъ Мальборукѣ, о штыкѣ, и проч. и проч.-- Вы вѣрно хотите знать, гдѣ же эта Академія, и кто Профессоры? угадайте!... я обѣдалъ у Суворова: -- не помню, ѣлъ ли что; но помню съ восторгомъ каждое его слово. Это нашъ Гаррикъ, но -- на театрѣ великихъ происшествіи! это тактическій Рембрандтъ: какъ тотъ, въ живописи, такъ этотъ, на войнѣ -- волшебники! боюсь только, чтобы онъ не занемогъ нашимъ сплиномъ.... но отъ богатствъ побѣдъ! И этотъ умнѣйшій мужъ вздумалъ меня увѣрять, что онъ ничего не знаетъ, ничему не учился, безъ воспитанія, и что его по справедливости называютъ Вандаломъ!... наконецъ, остановилъ я его сими словами: "Если вамъ удается обманывать насъ, вашихъ современниковъ, то не удастся обмануть потомковъ; впрочемъ, и въ самомъ потомствѣ останетесь вы -- Іероглифомъ! и проч." (См. Анекдоты Кн. Италійскаго и проч, изд. Г. Фуксомъ. С. П. б. 1827.)
   (16) Представивъ въ живой картинѣ всѣ рѣзкія черты, изъ жизни великаго Героя, такъ, между прочимъ, заключаетъ его новѣйшій біографъ свой очеркъ, исполненный исторической вѣрности, согрѣтый теплотою чувства и дышащій поэзіею:
   "...Таковъ быль нашъ великій Суворовъ, загадка современниковъ, Герой, имя коего отзывалось въ цѣлой Европѣ, и Чудакъ, для тѣхъ, кто приближался къ нему, дивный Протей, оживленная доброта и нѣжность сердца, о которомъ говорили, какъ о кровожадномъ чудовищѣ, и умъ необыкновенный, изумлявшій -- шутовского рѣчью! приходившіе взглянуть на Суворова -- видѣли худенькаго, слабаго старичка, смѣшившаго шутками.... Старичекъ превращался въ Исполина, въ Генія,-- если узнавали его ближе! Тогда понимали и его, и великія дѣла его, и любовь, какою привязывалъ онъ къ себѣ знавшихъ его!" (См. Истор. Суворова соч. Н. Полеваго).
   "И славу въ плѣнъ къ себѣ забралъ!"
   Такъ, дѣйствительно, читая все, что было только писано о Суворовѣ, нельзя не примѣнить и къ нему извѣстнаго дѣвиза Юлія Цезаря: "veni, vidi, vici", т. е, пришелъ, увидѣлъ, побѣдилъ!-- Въ Измаилѣ, подвели ему рѣдкую лошадь, которой не было цѣны, и просили принять се въ намять знаменитой эпохи; но онъ отказался, сказавъ: "Нѣтъ, мнѣ она не нужна. Я прискакалъ сюда на Донскомъ конѣ, съ однимъ казакомъ; на немъ и съ нимъ ускачу." Тутъ одинъ генералъ замѣтилъ, что теперь поскачетъ онъ съ тяжестью лавровъ.... Суворовъ отвѣчалъ; "Донецъ всегда выносилъ меня и мое счастіе!" При этомъ, нельзя не привести также и знаменитаго о немъ изрѣченія одного Иностранца; извѣстный своею ученостію и воинскими доблестями, Австрійскій Генералъ-Квартирмейстеръ Цахъ, съ которымъ любилъ Суворовъ бесѣдовать о военномъ искусствѣ, называя его "генераломъ sans faèons и Катономъ", такъ сказалъ ему однажды безъ обиняковъ: "и всякій народъ подъ жезломъ вашимъ былъ бы побѣдоносенъ, потому что вы -- Герои всѣхъ вѣковъ и всѣхъ народовъ! {См. Анекдоты Кн. Италійскаго, изд. Г. Фуксомъ.}"
   (17) Именно этими словами: "И такъ гора родила мышь!" выразился самъ Суворовъ, въ одномъ письмѣ своемъ къ Г. Фуксу (Кобринъ 7/18 Марта 1800), гдѣ изложивъ "свою тактику" жаловался онъ на тактику Австрійскаго Кабинета, заставлявшаго Россійское войско "оставить все, и уйти во свояси!" (См. Ист. Россійско-Австр. Камп. Г. Фукса Ч. III. стр. 659.)
   (18) La nuit était obscure; un brouillard épais ne nous permettait de distinguer autre chose que le feu de notre artillerie, dont l'horizon était embrasé de tous côtés; ce feu, partant du milieu du Danube, se réfléchissait sur les eaux, et offrait un coup d'oeil très-singulier. (См. Hist. de la Nouv. Russ. tom. 3.)
   (19) "Ни въ городѣ, ни въ лагерѣ Русскихъ, никто не спалъ. Полки двигались. Осажденные готовилось, увѣдомленные отъ перебѣжчиковъ о наступающемъ грозномъ штурмѣ. Суворовъ объѣзжалъ войска; являлся всюду; радостно привѣтствовали его солдаты. Въ три часа, взлетѣла ракета -- всѣ взялись за оружіе; въ четыре, другая -- построились; въ пять часовъ, третья,-- и въ одно мгновеніе колонны двинулись къ Измаилу, стѣны Измаила вспыхнули огнемъ, и скоро -- крики: Ура! Алла! показали начало неслыханнаго воинскаго подвига!" (См. Истор. Суворова, соч. Н. П.)
   (20) Алла-гю! -- заключительныя слова муэззиновъ, призывающихъ къ молитвѣ съ высокихъ галереи, устроенныхъ снаружи минаретовъ. Слова эти перешли и въ военный крикъ у Турковъ; на послѣдній слогъ они сильнѣе ударяютъ. Едва ли не отсюда и слово: гикъ, гиканіе?...
   (21) "Смѣлость города беретъ!" -- старинная русская поговорка.
   (22) "Побѣдители сами изумлялись, когда днемъ осматривали, рвы и валы, по которымъ перешли, ночью, подъ губительнымъ огнемъ непріятелей!... Притомъ, надобно вспомнить и объ отчаянной храбрости Турковъ, при защитѣ крѣпостей: робкій бѣглецъ -- въ полѣ, Оттоманъ не побѣдимъ -- за стѣнами крѣпости!" (См. Ист. Суворова, соч. Н. П.)
   (23) "Первый вошедшій на стѣны былъ Маіоръ Неклюдовъ, вызвавшійся итти съ охотниками. Прежде всѣхъ достигла на валъ колонна Ласси {Все русское войско дѣлилось на три Отдѣленія, и въ каждомъ было по три колонны: первою начальствомъ Ген. Пор. П. С. Потемкинъ, второю -- Ген. Пор. Самойловъ, третьею -- Рибасъ (бывшій тогда контръ-адмираломъ.) Начальники колоннъ были; Ген. Маіоры -- Львовъ, Ласси, Мекнобъ, Безбородко, Кутузовъ, Арсеньевъ,-- бригадиры -- Платовъ, Орловъ, Марковъ. Атам. Запорожс. Чепега.-- Волонтерами при войскѣ -- сынъ Принца де Лини; Эмигран. Герцогъ Фрон-Ланжеронъ. Графъ Валеріанъ Зубовъ и мн. другихъ.}-- бросивъ лѣстницы, солдаты лѣзли безъ нихъ, втыкая въ валъ штыки." (См. Ист. Суворова. Н. П.).
   (24) Оставивъ Донъ-Жуана и Дуду на сборахъ къ Аудіенціи, назначенной имъ грозною Султаншею; Л. Байронъ заключаетъ этимъ шестую пѣснь своей поэмы, надѣясь, между прочимъ, что герои его "авось либо и избавится отъ рыбъ (may escape the fishes!)" т. e. уйдетъ цѣль, отъ грозящей ему опасности. И дѣйствительно,-- въ слѣдующей пѣсни, снова является Донъ-Жуанъ, и цѣль и невредимъ, но только.... не въ Сералѣ, и не въ Стамбулѣ, а подъ стѣнами уже Измаила, въ лагерѣ Суворова, къ которому приводятъ его Казаки, да и не одного притомъ, а вмѣстѣ съ Англичаниномъ Джонсономъ, двумя безыменными Турчанками и Евнухомъ (См. Cant. VII. oct. LVI, LVII, LX, LXVI, LXVII, LXXII, LXXIII, LXXIV, LXXV и LXXVI) на канунѣ самаго штурма крѣпости!-- Какимъ же образомъ удалось всей этой честной компаніи уйти изъ Сераля и, благополучно покинувъ Стамбулъ, очутиться вдругъ на берегахъ Дуная?... ничего этого не извѣстно изъ подлинника!
   Отнюдь не думая осуждать въ этомъ пропускѣ (lacune poétique!) великаго Поэта, мы сочли не лишнимъ, однакожъ, въ своемъ вольномъ переводѣ,-- придумать -- переворотъ въ Семибашенномъ замкѣ, по случаю смерти Султана Гамида, или Ахмета III, и восшествія на его престолъ -- Селима II.... Конечно, Гг. строгіе критики не преминуть здѣсь замѣтить небольшой анахронисмъ: извѣстно по исторіи, что событія эти совершились въ Апрѣлѣ 1789, а взятіе штурмомъ Измаила послѣдовало въ Декабрѣ 1790 года, и, стало быть,-- гдѣ же такъ долго изволили скитаться наши Серальскіе бѣглецы?... Но тогда слѣдовало бы совершенно отступить отъ подлинника, написать новый эпизодъ, и т. п. А нашимъ долгомъ было, покрайней мѣрѣ въ цѣломъ, слѣдить какъ можно ближе за авторомъ т. е. сохранить весь планъ и ходъ его разсказа; притомъ, "Донъ Жуанъ" -- не исторія, и даже не историческій романъ, да и всѣ ли историческіе романы придерживаются, съ математическою точностію, хронологіи фактовъ?... Довольно того, что есть здѣсь сколько нибудь исторической вѣроятности, которою желалось воспользоваться сострадательной Музѣ, чтобъ, поскорѣе освободивъ своего проказника отъ позорнаго плѣна въ Сералѣ и грозившей ему бѣды со стороны ревнивой Султанши, открыть передъ нимъ болѣе блестящее и громкое попроще -- подъ ядрами Измаила!...
   (25) "Souwaroff exerсa les soldats; il leur montra comment il fallait s'у prendre pour escalader; il enseigna aux recrues la manière de donner le coup de baпonnette, etc. etc." (См. Hist. de la Nouv. Russie, tom. 2).
   ". . . . . .между тѣмъ, русскіе дѣятельно готовили фашины и лѣстницы; Суворовъ самъ училъ солдатъ, какъ ставить лѣстницы, какъ лѣзть на стѣны и сражаться." (См. Исторія Суворова соч. Н. П.).
   (26) "Умирай за домъ Богородицы, за Матушку, за пресвѣтлѣйшій Домъ, Церковь Бога молитъ; кто остался живъ, тому честь и слава!" (См. "Разговоръ съ солдатами ихъ языкомъ," въ собраніи анекдотовъ о Суворовѣ).
   Суворовъ любилъ также твердить всегда: "Если желать умереть на войнѣ, то надобно желать умереть въ дѣлѣ со славою, какъ Тюрень!" (См. анекдоты Кн. Италійскаго, изд. Г. Фуксомъ.)
   (27) "Суворовъ любилъ скорые отвѣты, безъ остановки: онъ хотѣлъ въ этомъ родѣ испытанія быть Ла-Фатеромъ, узнавать характеръ человѣка, какъ тотъ -- по физіономіи, такъ онъ -- по отвѣту!-- Впрочемъ, многіе очень ошибались, думая, что отвѣчая ему скоро и нелѣпо -- ему угождали.... правда, онъ замолчитъ, бывало, по оцѣнитъ -- пустослова!" (См. анекдоты Кн. Италійскаго, изд. Г. Фуксомъ.)
   (28) Во время войны и находясь противъ непріятеля, безъ точнаго его приказанія, утренней зари не били: онъ выходилъ изъ своей палатки, и три раза пѣлъ пѣтухомъ. Это былъ знакъ къ походу, а иногда и къ нападенію на непріятеля!
   Тоже самое случалось не разъ и при другихъ обстоятельствахъ: такъ, на канунѣ своего отъѣзда въ Вѣну, Суворовъ, оставаясь наединѣ съ Графомъ Ѳ. В. Растопчинымъ, разговаривалъ съ нимъ о войнѣ и о тогдашнемъ положеніи Европы.-- "Графъ Александръ Васильевичъ (слова самого Растопчина!) началъ сперва высчитывать ошибки Цесарскихъ Начальниковъ, потомъ,-- сообщать свои виды и намѣренія. Слова у него текли какъ рѣка, мысли всѣ были человѣка чрезвычайнаго! такъ говорящаго его и подобное отъ него краснорѣчіе я слышалъ въ первый разъ! но, посреди рѣчи, когда я весь превращенъ былъ въ слухъ и вниманіе, онъ самъ вдругъ, изъ Цицерона и Юлія Кесаря, обратился въ птицу, и запѣлъ громко -- пѣтухомъ!..." (См. анекд. Кн. Италійс. изд. Г. Фуксомъ.)
   (29) "10 числа, по восхожденіи солнца, началась пальба съ гребнаго флота и съ четырехъ батарей, устроенныхъ на обоихъ крылахъ. Турки отвѣчали изъ крѣпости безпрерывною пальбою." (См. Карт. Порты Оттом. С. Глинки.)
   (30) "Есть ли что смѣшнѣе, въ мірѣ, такъ называемыхъ львовъ, у которыхъ все на перекоръ природѣ и изящному вкусу, отъ лорнетки, вставленной въ тѣло, какъ въ рамку, предъ однимъ глазомъ, до каблуковъ, въ родѣ ходулей?" (См. замѣтки и выписки Ѳ. Б.)
   Левъ, Lion, по терминологіи модныхъ салоновъ,-- молодой человѣкъ съ кудрявою или длинноволосою головою, въ желтыхъ перчаткахъ, завернутый въ неукоризненное пальто, и курящій сигару длиною съ барабанную палку; достойная подруга льва называется львица, Lionne, т. е. молодая дама, которая отличается на скачкахъ, прыгаетъ чрезъ плетни и изгороды, боксируетъ и не выпускаетъ изъ рта сигаретты. Впрочемъ, характеристика эта льва и львицы, не рѣдко, измѣняется въ подробностяхъ, по произволу непостоянной повелительницы большаго свѣта, моды, которая прежнихъ своихъ поклонниковъ, извѣстныхъ подъ именами: Петиметровъ (Petit-maître,) Мускаденовъ (Muscadin), Адмираблей (Admirables), Энкрояблей (incroyables), Красавцевъ (Beaux), Кавалеровъ (Cavaliers), Щеголей (Elégants), Денди (Dandys), Модниковъ и модницъ (Fashionables), и Амазонокъ (Amazonnes), могучимъ жезломъ своимъ превратила наконецъ въ звѣрей-людей и людей-звѣрей XIX столѣтія! Парнасскіе салоны, въ особенности, представляютъ дивный звѣринецъ сего рода: тамъ, кромѣ львовъ и львицъ, есть еще: Тигръ, Tigre,-- маленькій жокей, который въ случаѣ нужды, можетъ весь уйти въ одинъ изъ своихъ сапоговъ съ отворотами; Пантера, Panthère,-- красавица въ предосудительномъ костюмѣ, развалившаяся въ коляскѣ безъ герба; Крыса, Rat,-- молоденькая дѣвочка, дебитирующая на поприщѣ пируэтовъ моральныхъ и Физическихъ; и, наконецъ, Рысь, Lynx,-- спекулаторъ, денежный человѣкъ, съ яростію бросающійся на всякую добычу. {См. Реп. и Пант. Рус. Театр. 1846. 1. стр. 235--239.}
   Послѣ такой характеристики этихъ львовъ и комп. нашъ Донъ-Жуанъ, былъ разумѣется, гораздо выше, покрайней мѣрѣ -- не дюжиннымъ львомъ свѣтскаго звѣринца!...
   (31) См. выше, примѣч. 22.
   (32) "Въ одномъ мѣстѣ -- русскіе дрогнули.... Среди нихъ явился священникъ, и именемъ Бога -- Побѣдоносца, держа въ рукѣ крестъ повелъ ихъ впередъ." (См. Исторію Суворова, Н. П.)
   (33) "La jonction de la colonne de Meknop (le général étant mal secondé fut tué) -- s'étant effectuée avec celle qui l'avoisinait, ces colonnes attaquèrent un bastion, et éprouvèrent une résistance opiniâtre, mais bientôt des cris de victoire se font entendre de toutes parts, et le bastion est emporté; le séraskier défendait cette partie." (См. Hist. de la Nouv. Russie, tom, 3.)
   (34) Для эпизода Турчанки Леплы, Л. Байронъ воспользовался случаемъ, бывшимъ при штурмѣ Измаила съ самимъ Дюкомъ-де-Ришелье, который описываетъ его такъ: "Je sauvai la vie à une fille de dix ans, dont l'innocence et la candeur formaient un contraste bien frappant avec la rage de tout ce qui m'environnait. En arrivant sur le bastion où le combat cessa et où commenèa le carnage, j'apperèus un groupe de quatre femmes égorgées, entre les quelles cet enfant, d'une figure charmante, cherchait un asile contre la fureur de deux Cosaques qui étaient sur le point de la massacrer...." (См. Hist. de la Nouv. Buss, tom. 3.)
   (35) "Ce spectacle m'attira bientôt, et je n'hésitai pas, comme on peut le croire, à prendre entre mes bras cette infortunée, que les Barbares voulaient y poursuivre encore. J'eus bien de la peine à me retenir et à ne pas percer ces misérables du sabre que je tenais suspendu sur leur tête:-- je me contentai cependant de les éloigner, non sans leur prodiguer les coups et les injures qu'ils méritaient...." (См. тамъ же.)
   (36) "Русскіе овладѣли всѣми внѣшними укрѣпленіями, но имъ предлежала битва не менѣе страшная: каждая улица, каждый домъ, были оспариваемы съ оружіемъ въ рукахъ. Капланъ-Гирей сражался, окруженный своими сыновьями; пятеро изъ нихъ пали въ его глазахъ, и на трупы ихъ послѣдній палъ отецъ!..." (См. Исторію Суворова, H. П.)
   (37) Гуріи -- дѣвы эдема, такъ названы по ихъ "большимъ чернымъ глазамъ (hur al oyun)!" -- Сообщеніе съ ними, но ученію Магомета, составляетъ главное блаженство муслима, т. е. правовѣрнаго. Созданныя не изъ праха, подобно смертнымъ женщинамъ, а изъ вещества гораздо нѣжнѣйшаго, онѣ надѣлены неувядающею красотою, и, сверхъ того, пользуются небеснымъ преимуществомъ -- вѣчной юности. (См. D'Herbelot, и le Koran, trad. par Kazпmirski. ch. LVI.)
   Есть даже военная пѣснь, у Турковъ, которая начинается такъ:
   "Я вижу, вижу юную райскую дѣву! глаза у нея черные, она машетъ мнѣ покрываломъ, покрываломъ своимъ зеленымъ, и кличетъ: приходи, обними меня; я люблю тебя! и проч." {См. примѣч. къ поэмѣ Л. Байрона: Giaur.}
   (38) Кейфъ -- сладкая праздность, "il dolce far niente" Восточныхъ, наслажденіе, состоящее въ совершенномъ бездѣйствіи, тѣлесномъ и умственномъ, съ трубкою въ зубахъ, прсреди облаковъ табачнаго дыма.
   "Quoique 'esRusses fussent répandus dans la ville, le bastion de pierre résistait encore: il était défendu par un vieillard, pacha à trois queues et commandant les for.es réunies à Ismaël, Un lui proposa une capitulation: il demanda si le reste de la ville était conquis; sur cette réponse, il autorisa quelques-uns de ses officiers à capituler avec M. de Ribas.--Pendant ce colloque, il resta étendu sur des tapis placés snr les ruines de la forteresse, fumant sa pipe avec la môme tranquillité et la môme indifférence que s'il eùtété étranger à tout ce qui se passait." (См. Hist. de la Nouv. Russ. tom. 3.)
   (39) Измаилъ взята. 11 Декабря 1790.-- "Не бывало крѣпости крѣпче, небывало обороны отчаяннѣе, обороны Измаила; но Измаилъ взятъ -- поздравляю Вашу Свѣтлость!" писалъ Суворовъ къ Потемкину. (См. Исторію Суворова, Н. П.)
   (40) "Только одинъ человѣкъ ушелъ изъ Измаила и принесъ Визирю вѣсть о взятіи Русскими непобѣдимой крѣпости. До двадцати трехъ тысячъ турковъ было убито, и только до пяти тысячъ, и то -- большею частью раненыхъ, взято въ плѣнъ.-- Въ числѣ убитыхъ было шестьдесятъ Пашей.-- Въ 4 часа по полудни, Измаилъ лежалъ безмолвною могилой,-- опаленный пожаромъ, залитый кровью, заваленный трупами." (См. Исторію Суворова, Н. П.)
   (41) "Мани, Ѳекелъ, Фаресъ." -- Слова, начертанныя на стѣнѣ, во время Валтасарова пира, таинственною рукою, и, по истолкованію Пророка Даніила, означавшія паденіе Вавилонской Имперіи. (См. Книга Пророка Даніила гл. 4 cm. 25--28.)
   (42) Ipecacuanha Radix -- корень, величиною съ мизинецъ, самаго черно-бураго цвѣта и колѣнчатый; употребляется въ "Dissenteria maligna." -- Въ Вестъ-Индіи, особенно въ Бразиліи (откуда и вывезенъ въ Европу, въ прошломъ столѣтіи, Португальцами и Голландцами), онъ называется Ipecacuanha или Нуроасаппа и Cagosanna, у Испанцевъ: Bexugilla, Beguquella, Becula, Bolaculo; у Португальцевъ: Cipo di Cameras, а у aранцузовъ: Bécouquille ou mine d'or, т. e. золотая руда; послѣднее названіе получилъ этотъ корень потому, что въ особенности и находится онъ въ золотыхъ рудникахъ. Ипекакуана въ 1713 году оказала важную услугу во время моровой язвы въ Вѣнѣ. (См. Curieuses und Reales Natur-Kunst-Berg Gewerck und Handlungs Lexicon, von Dr. G. H. Zinclеe, Leipz. 1755.
   (43) "Такъ проходитъ слава міра сего!"
  

ПРИМѢЧАНІЯ
къ
ГЛАВѢ ВОСЬМОЙ.

   (1) Ньютонъ ((Isaac Newton) родился въ Кембриджѣ, въ 1642, умеръ въ 1727 году. Наблюдательность этого великаго генія довела его до многихъ важныхъ открытій, между которыми, въ особенности, обезсмертили его: теорія, цвѣтовъ и законъ тяготѣнія. Сіе послѣднее открытіе, изданное въ 1687 г, въ его "Philosophiae naturalis Principia mathematica" представляетъ, такъ сказать, зародышъ совершеннѣйшихъ системъ новѣйшей Астрономіи.
   (2) Г. Брюйстеръ (Brewster), въ своей біографіи) Ньютона, говоритъ, что знаменитая яблонь, (съ которой упавшій плодъ Павелъ случайно этого великаго математика на открытіе притягательной силы, или системы тяготѣнія I) съ корнемъ вырвана недавно сильнымъ ураганомъ. (См. Brewster's Life of Newton, p. 344.) Впрочемъ, на счетъ извѣстнаго анекдота о яблокѣ, онъ сомнѣвается, ссылаясь, что не упоминаютъ объ этомъ случаѣ ни докторъ Стюкелей (Dr. Stukeley), ни г. Кондоитъ (Mr Condaitt); но въ этомъ едва ли онъ правъ, если вѣритъ словамъ Французской Всеобщей Біографіи, гдѣ именно сказано: "Cette anecdote est rapportée par Pemberton contemporain de Newton et son ami particulier. Voltaire, dans ses Elements de Philosophie, dit qu'elle lui a été attestée par M-me Conduitt; propre nièce de Newton." (См. Biographie universelle 1822.) Какъ бы то ни было, а Ньютонъ первый, однакожъ, нашелъ ключъ -- къ открытію такой великой тайны природы!
   (3) Бранденбургія -- первобытная Область Прусской Монархіи.
   (4) Эмануилъ Кантъ (род. въ Кенигсбергѣ, въ 1724 г. ум. въ 1804) обезсмертилъ себя, въ особенности, новою (послѣ Лейбница и Вольфэ) философскою системою, извѣстною подъ именемъ критической или трансцедентальной философіи, противоположной скептицисму и догматисму; равнымъ образомъ поддержалъ онъ свою славу и другими учеными сочиненіями, въ числѣ которыхъ преимущественно замѣчательна его Антропологія. Главный его недостатокъ, что часто бываетъ теменъ и даже непонятенъ; между тѣмъ, нельзя ему и не удивляться, какъ великому писателю, гдѣ избѣгаетъ онъ только своей необычайной Фразеологіи.
   (5) Буршами т. е:-товарищами (Bursche отъ слова Bursch -- молодой человѣкъ, парень) называютъ себя студенты, во многихъ германскихъ университетахъ, для различія отъ филистровь, т. е. филистимлянъ (Philister), какъ именуютъ они, изъ презрѣнія, всѣхъ непринадлежащихъ къ ихъ сословію, и низкихъ разночинцевъ.
   (6) Trinkgeld -- деньги, даваемыя почталіонамъ на водку.
   (7) Къ винограду на берегахъ Рейна можно бы скорѣе всего примѣнить стихъ Горація: "omne tulit punctum qui miscuit utile dulci!" онъ доставляетъ смертнымъ и пріятный нектаръ -- рейнвейнъ, и пользу оказываетъ здоровію -- посредствомъ такъ называемаго винограднаго леченіи (Traubencur).
   (8) Saint-Pantaléon, `saint-Pierre, saint-Séverin, les Minorités, ceile de Lisolph, l'Assomption et le Chapitre de Sainte Ursule,-- ne sont pas des monuments remarquables de l'art. Siquelque chose y retient les pas du touriste, ce sont des circonstances indépendantes du mérite de leur architecture; le Chapitre de Sainte Ursule fait exception! Sur les murailles du chœur, en effet comme sur la châsse de l'Hospice Saint-Jean, de Bruges, est peinte l'histoire du martyre de la Sainte: on y voit Ursule montant (selon la chronique de Sigebert) sur le vaisseau fatal dans un port de l'Angleterre; puis naviguant sur le fihin et remorquant un évêque; puis enfin débarquant à Cologne avec ses onze compagnes, dont la plus charmante, appeleé Undecimilla, donna naissance à la légende allemande si populaire des onze mille vierges.
   Dans un fragment de ses Notices littéraires, M. Saint-Marc Girardin assure que, loin d'amener un évêque, Ursule venait cherchait un mari sur les bords du Bhin. Quoiqu'il en soit, Cologne fut son tombeau, et l'église du Chapitre est pleine des ossements des onze mille victimes. Il у а même des crânes entiers que l'on montre dans lé reliquaire dit la Chambre d'Or." (См. Le Rhin, par André Delrieu. Paris. 1846 p. 433--434).
   (9) По нѣмецки: Steife, значитъ собственно -- натянутость, принужденность.
   (10) Джинъ (Gin) -- можжевеловая водка.
   (11) Couvrant toutes les mers de ses vaisseaux marchands et les dominant toutes par ses flottes invin-cibles, et par ses colonies, dont la position a été choisie avec une admirable intelligence, la Grande Bretagne s'est élevée à un tel degré de puissance et de splendeur, qu'elle est parvenue à étendre son action commerciale encore plus loin que sa vaste domination politique. Son commerce n'a d'autres bornes que celles du monde connu. (См. Balbi, Abrégé de Geograf.)
   (12) Такъ сказано и въ подлинникѣ:
   Those haughty Shopkeepers, who sternly dealt
   Their goods and'edicts out from pole to pole.
   And made the very billows pay them toll.
   (См. Cant. X. oct. LXV.)
   (13) Слово: дорогой, по Англійски dear, по Французски cher, имѣетъ nгоже, какъ и у насъ, двойное значеніе; здѣсь Британскій Поэтъ разумѣлъ, конечно, въ томъ смыслѣ, какъ выразился Вольтеръ въ своемъ Танкредѣ:
   "А tous les cœurs bien nés que la patrie est chère!" впрочемъ и въ другомъ значеніи идетъ это очень кстати.-- Н. И. Гречъ пишетъ: "мы пріѣхали въ Дувръ, и ночевали въ трактирѣ (Ship-hotel), въ которомъ господствуетъ Англійская опрятность, удобства, и дороговизна." (См. Пут. письма. Ч. 1 стр. 189.)
   Дувръ лежитъ у подошвы довольно высокихъ, отвѣсныхъ, какъ бы отсѣченныхъ мѣловыхъ холмовъ, бѣлѣющихся издали и подавшихъ Римлянамъ поводъ къ наименованіи Англіи бѣлою землею (Албіономъ). (См. тамъ же.)
   (14) "Schnapps" значитъ: водка, чарка водки; -- въ подлинникѣ сказано:
  
   "Hurrah! how swiftly speeds the post so merry!
   Not like slow Germany, wherein they muddle
   Along the road, as if they went to bury
   Their tare; and also pause besides, to fuddle,
   With "schnapps" -- sad dogs! whoin "Hundsfot," or "Verflucter,"
   Affect no more than lighlning а conductor.
   (См. Cant X. oct 71.)
  
   (15) Джемсъ Уатъ (James Watt) род. въ Гриноккѣ, въ Англіи, 1736 г.; шестнадцати лѣтъ отъ роду былъ отданъ въ обученіе къ одному фабриканту математическихъ инструментовъ, и поселился въ Гласковѣ для упражненіи въ своемъ мастерствѣ; въ 1757 г. онъ получилъ званіе фабриканта физическихъ инструментовъ при Университетѣ. Послѣ большихъ трудовъ и безчисленныхъ опытовъ, онъ постигъ всю пользу, какую могла извлечь механика изъ двигательной силы, свойственной парамъ, и изобрѣли) паровую машину. Изобрѣтеніе это хотѣли приписать многимъ физикамъ, жившимъ до него. Можетъ статься, эти ученые и, дѣйствительно, знали уже свойство упругости (la puissance élastique) паровъ, но никто прежде Уата не изобрѣлъ машины, посредствомъ которой тѣло это, употребленное какъ двигательная сила, производило бы движеніе непрерывнаго, правильнаго и постояннаго круговращенія (mouvement de rotation). Этотъ геніальный человѣкъ умеръ въ 1820 году. (См. Dictionnaire Encyclopйdique, par Ch. S-t Laurent. Paris, 1845.)
   (16) Педель (по-англійски: bedral, то же, что по французски: bedeau; у насъ, съ нѣмецкаго: Pedell) значить -- церковный сторожъ; такъ называются, въ Германіи, во Франціи, Англіи и другихъ земляхъ, сторожа и при Университетахъ.
   (17) Бекетъ, причисленный западною церковью къ лику святыхъ подъ именемъ Ѳомы Канторберійекаго, былъ первоначально адвокатомъ; изъ этого званія, Генрихъ II, Король Англійскій возвелъ его въ Канцлеры, и наконецъ, далъ ему Архіепископство Канторберійское. Чрезмѣрное усердіе, съ какимъ этотъ примасъ Англіи и Папскій легатъ поддерживалъ права освобождающія духовенство отъ платежа податей (immunités ecclésiastiques), породило сильныя ссоры между нимъ и Англійскимъ королемъ.-- Лудовикъ младшій (Louis le jeune) Король Французскій, успѣлъ было, сначала, ихъ примирить; но это примиреніе было только притворное. Непреклонный прелатъ сталъ отлучать отъ церкви всѣхъ дѣйствовавшихъ противъ него; жалобы о томъ дошли до короля, который на ту пору находился въ Нормандіи. Генрихъ II, выведенный, наконецъ, изъ терпѣнія, воскликнулъ съ досадою: "Да неужли не найдется никто изъ моихъ слугъ, кто бы отомстилъ за меня этому буйному монаху!" слова эти подѣйствовали на окружавшихъ Короля, и четверо изъ его джентельменовъ, отправились немедленно въ Канторбери, гдѣ и убили (въ 1170 г.) Архіепископа, дубинами, на ступеняхъ алтаря. (См. Voltaire, sur les moeurs, etc. tom, II p. 70--72 и Ephémérides pol. litt, et relig. 1812 Dec. p. 254.)
   (18) Въ подлинникѣ сказано: "Black Edwards heim" т. e. шлемъ чернаго Эдуарда, Принца Валлійскаго, знаменитаго героя Англіи въ сраженіяхъ съ Французами при Креси и Пуату.-- На гробницѣ этого принца, въ Кентерберійскомъ соборѣ, лежитъ бронзовое изваяніе, въ кольчугѣ и съ шлемомъ на головѣ, украшеннымъ короною, которая была нѣкогда усыпана алмазами.
   (19) Shooter's-Hill такъ называется одинъ холмъ, въ восьми миляхъ отъ Лондона, но Лондонской дорогѣ; съ вершины его видна вся столица и судоходство на Темзѣ, въ прелестнѣйшей панорамѣ, и почти какъ на ладони.
  
   (20) Under his proud survey the city lies,
   And like а mist beneath а hill doth rise,
   Whose state and weallh, the business and the crowd,
   Seem at this distance but а darker cloud,
   And is, to him who rightly things esteems,
   No other in effect than what it seems;
   Where, with like haste, tho' several ways they run.
   Some to undo, and some to be undone;
   While luxury and wealth, like war and peace,
   Are each the other's ruin and increase.'
   Denham.
  
   (21) "Баснь эту можно бы и болѣ пояснить --
             Да чтобъ гусей не раздразнить!"
   Крыловъ (См. басни. кн. III. б. XV.)
  

ПРИМѢЧАНІЯ
къ
ГЛАВЪ ДЕВЯТОЙ.

   (1) Часть Акрополиса разрушена взрывомъ пороховаго магазина во время осады Венеціанцами. На возвышенной части Ликавета (Lycabettus), какъ сказывалъ Чендлеру одинъ очевидецъ, Венеціанцы въ 1767 году поставили четыре мортиры и шесть пушекъ, когда подошли къ Акрополису. Одна изъ бомбъ была роковая для нѣкоторыхъ изваяній, находившихся на широкомъ Фронтонѣ Парѳенона. "Въ 1667 г. (говоритъ г. Гобгоузъ) были еще порядочно сохранены всѣ древности, отъ которыхъ теперь не осталось ни слѣда. Большой храмъ могъ еще въ то время назваться цѣлымъ: бывъ временно христіанскою церковью, онъ былъ потомъ обращенъ въ мечеть красивѣйшую въ мірѣ; до сихъ поръ еще существующая часть этого древняго храма не можетъ не производить впечатлѣнія ужаса и удивленія на самаго равнодушнаго зрителя, и пробуждаются многія размышленія при видѣ этихъ огромныхъ мраморныхъ массъ, лежащихъ теперь въ развалинахъ, и которыя покрывали нѣкогда поверхность великолѣпнаго храма!"
   Акрополисъ -- древняя аѳинская Цитаделла на высокомъ утесѣ, отдѣленномъ отъ Трикорфы глубокою пропастью. Теперь остались отъ нея однѣ развалины. Сохранились еще львиныя ворота, такъ называемыя простолюдіемь по причинѣ большаго камня, положеннаго сверхъ перекладины, и на которомъ изсѣчены два льва, стоящіе и смотрящіе другъ на друга; они раздѣлены опрокинутою колонною. Это былъ настоящій входъ въ Акрополисъ, который, какъ и всѣ древнія крѣпости, имѣлъ калитку для схода къ подошвѣ скалы. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, особливо же у воротъ львиныхъ, стѣны до сихъ поръ еще почти цѣлы: онѣ были весьма толсты и высоки, и построены въ два ряда. Въ стѣнахъ Акрополиса не осталось ни слѣда памятниковъ, кромѣ нѣсколькихъ водоемовъ, изсѣченныхъ въ скалѣ; отсюда можно любоваться великолѣпными видами, представляющимися особенно со стороны Аргоса. {См. записки Полковника Вутье, пер. О. Сомова С.П.б. 1824. ч. II.}
   (2) Стамбулъ -- Турецкое названіе Константинополя {См. примѣчаніе къ главѣ V.} Л. Байронъ, говоря о немъ, пишетъ между прочимъ: "Я видѣлъ развалины Аѳинъ, Эфеза, и Дельфъ; проѣхалъ большую часть Турціи, видѣлъ и многія другія страны Европы и нѣкоторыя страны Азіи, и все таки долженъ сознаться, что никогда ни какое произведеніе природы, или искусства, не производило на меня такого впечатлѣнія, какъ дивная картина, рисующаяся справа и слѣва, отъ Семибашеннаго Замка до оконечности Золотаго Рога!"
   Въ дополненіе, ко всему сказанному уже объ этой древней Византіи, могли бы привести еще нѣсколько словъ о ней,-- одного англійскаго туриста Г. Роза (Мг. Rose), по ограничился лучше прекраснымъ его сонетомъ, внушеннымъ очаровательною панорамою Стамбула:
  
   А glorioiis form thy shilling city wore,
   'Mid cypress thickels of perennial green,
   With minaret and golden dфme belween,
   While thy sea softly kiss'd ils grassy shore:
   Darling across whose blue expanse was seen,
   Of sculptured barques and galleys many а score,
   Whence noise was none save that of plaishing oar.
   Nor word was spoke, to break the calm serene.
   Unbeard is whisker'd boalman's hall or joke;
   Wbo, mute as Sindbad's men of copper, rows,
   And only intermits tbe sturdy stroke,
   When learless gull too nigh his pinnace goes.
   I hardly conscious if I dream'd or woke,
   Mark'd tbat strange piece of action and repose!*
   * См. Byron's Works, not. to Child Harold, Cant. II oct. LXXIX. p. 107.
  
   (3) Бенаресъ, одинъ изъ самыхъ большихъ городовъ Индустана; лежитъ на берегу р. Ганга. Его можно-считать какъ бы духовною столицею Индіи, (métropole ecclésiastique de l'Inde)! Епископъ Реберъ (Heber) и другіе ученые путешественники, по всей справедливости, называютъ его также Индійскими Аѳинами или Римомъ (Athènes ou Rome Hindoue) потому что, съ незапамятныхъ временъ, служитъ онъ средоточіемъ браминской Литературы, и почитается "святымъ городомъ", гдѣ многіе Индѣйскіе Раджи (Radjas) имѣютъ свои дома, въ которыхъ постоянно живутъ ихъ Вакилы (Vakil) или агенты, для отправленія, вмѣсто ихъ, священныхъ обрядовъ жертвоприношеніи и разрѣшеній, предписанныхъ Ученіемъ Брамы. Домы въ Бенаресѣ весьма высоки, не менѣе двухъ этажей каждый, а многіе есть и въ три, и даже отъ пяти и до шести этажей. Всѣ они богато украшены такъ называемыми Верраидахами (verrandah), галереями, окнами съ балконами, широкими и чрезвычайно наклонными крышами, поддерживаемыми нерѣдко планками, покрытыми тщательною рѣзьбою. Число храмовъ значительное; большею частью они чрезвычайно малы и расположены, въ видѣ нишей, по угламъ улицъ и подъ навѣсами большихъ домовъ. Многіе изъ нихъ совершенно покрыты разными изображеніями цвѣтовъ, животныхъ, пальмовыхъ вѣтвей, отличающимися удивительною отдѣлкою. Болѣе выдавшіяся части домовъ украшены расписными камеями (camaïeu peints des vives couleos, de la tuile), представляющими людей, животныхъ, боговъ и богинь съ разными ихъ аттрибутами. Быки разныхъ лѣтъ, посвященные Савѣ, пріученные и ручные какъ домашняя собака, свободно себѣ разгуливаютъ по улицамъ; между тѣмъ трупы обезьянъ, посвященныхъ Хануману (Hanoumân) цѣпляются но крышамъ домовъ и храмовъ, или безнаказанно влетаютъ во фруктовыя и кандитерскія лавки. Высокое мнѣніе о святости этого города привлекаетъ туда ежегодно, изъ разныхъ частей Индіи несмѣтное число пиллигримовъ и дѣлаетъ его главнымъ мѣстомъ сборища нищихъ. Бенаресъ имѣетъ также и главное аппеляціонное судилище; въ числѣ замѣчательнѣйшихъ его зданій первое мѣсто занимаютъ великолѣпная мечеть, построенная Аврингзебомъ; храмъ Висвиніи (Visvisha) и обсерваторія, основанная Раджею Джеисингомъ. Находится тамъ множество индійскихъ и нѣсколько магометанскихъ училищъ, и сверхъ того, родъ браминскаго университета, извѣстнаго подъ именемъ Видалайя и (Vіdalayà), котораго профессора живутъ на жалованіи англійскаго правительства. (См. Balbi, Heber, etc.)
   (4) Томбукту или Тен-бокту,-- таинственный городъ королевства того же имени, внутри Африки; лежитъ онъ въ восьми миляхъ отъ лѣваго берега р. Джолибы, въ обширной равнинѣ бѣлыхъ и сыпучихъ песковъ, гдѣ растутъ одни жалкія, захирѣвшія деревца. Городъ этотъ вовсе безъ ограды, имѣетъ въ окружности около трехъ миль. Домы обширные, но не высокіе, объ одномъ этажѣ, изъ кирпича. Улицы чистыя и довольно широкія, такъ что два всадника могутъ по нимъ свободно ѣхать рядомъ. Внутри и внѣ города множество соломенныхъ юртъ, почти круглыхъ, въ родѣ шалашей Фулахскихъ пастуховъ: онѣ служатъ жилищами для бѣдныхъ, и невольниковъ, занимающихся мелкою торговлею, въ пользу своихъ господъ. Въ Томбукту находится семь мечетей; изъ нихъ двѣ большія украшены, каждая, кирпичною башнею. (См. Balbi. etc.)
   (5) Ксенофонтъ говоритъ, что Греки, во время знаменитаго отступленія, перейдя Забъ, нашли не далеко отъ береговъ этой рѣки развалины города на берегахъ Тигра. Въ этомъ городѣ, который назывался Лариссою и нѣкогда былъ обитаемъ Мидянами, находилась пирамида. Это описаніе совершенно соотвѣтствуетъ положенію Нимрудскихъ развалинъ, открытыхъ недавно Г. Лаярдомъ (преемникомъ Г. Ботты въ археологическихъ поискахъ) въ окрестностяхъ Мосула. Будетъ уже годъ, какъ онъ началъ свои изслѣдованія, и плодомъ его ревностныхъ усилій было открытіе великолѣпнаго храма, который, подобно Хорсабадскому, открытому Боттою, былъ, кажется до бычею пламени. Хотя зданіе это еще не все открыто но уже видѣнъ стиль пирамидальный. Размѣры, означенные Ксенофонгомъ, равнымъ образомъ согласны съ размѣрами руинъ, и разстояніе отъ Заба почти то же; только Тигръ, протекавшій нѣкогда подъ стѣнами города, измѣнилъ свое русло, и течетъ нынѣ на разстояніи полуторы мили отъ развалинъ. Старались было доказать, что городъ, именуемый у Ксенофонта Лариссою, былъ городъ Везенъ, одинъ изъ самыхъ древнихъ городовъ въ свѣтѣ; но Британскій Консулъ въ Багдадѣ, Роулинсонъ, и другіе ученые опровергли эту гипотезу, и считаютъ Нимрудъ -- древнею Нивевіею, столицею Ассирійской Монархіи, павшей съ Сарданапаломъ.-- Явныя доказательства подтверждаютъ это мнѣніе: всѣ мѣстныя преданія (а преданія на Востокѣ важны, особенно когда дѣло идетъ о топографическомъ положеніи мѣстъ!) называютъ Нимрудъ первою столицею Ассиріи, а развалины, находящіяся на супротивъ Мосула близъ селенія Нуніи и извѣстныя подъ именемъ Ниневіи, считаются остатками уже позднѣйшаго города; въ отношеніи археологическомъ, памятники, находимые на этомъ мѣстѣ, не могутъ быть сравниваемы съ памятниками Нимрудскими.-- Маіоръ Роунилсонъ разбираетъ теперь надписи, открытыя Г. Лаярдомъ: всѣ онѣ начертаны клинообразными буквами. Одинъ недавно открытый барельефъ представляетъ полную исторію военнаго искуства. Онъ занимаетъ стѣну залы длиною во сто-пятьдесятъ, шириною въ тридцать метровъ; вся зала украшена картинами битвъ, осадъ и охоты за львами. Большая зала имѣетъ нѣсколько выходовъ. Всѣ выходы сообщаются съ комнатами, которыя въ свою очередь ведутъ въ другія комнаты; число послѣднихъ неизвѣстно. Стѣны комнатъ покрыты надписями. По послѣднимъ извѣстіямъ, открыто Г. Лаярдомъ еще большое число малыхъ бронзовыхъ львовъ, женскія ожерелья, мѣдный шлемъ, множество мелкихъ золотыхъ и серебряныхъ монетъ; сверхъ того, два прекрасные цилиндра и четыреугольный столбъ, совершенно покрытый надписями и рисунками. Этотъ столбъ сдѣланъ изъ чернаго вещества, подобнаго порфиру: гладокъ и блеститъ какъ стекло. Большая часть этихъ драгоцѣнныхъ остатковъ хорошо сохранилась, и работа изящная.-- Честь и слава Археологіи нашего вѣка, разобравшей уже и трехчязычную надпись на могилѣ Дарія, въ Персеполисѣ, гдѣ заключаются названія всѣхъ странъ, которыя были тогда подвластны Персіи, и теперь открывшей неопровержимые слѣды древней Ниневіи!...
   (6) Кантонъ. Но Л. Байронъ, выразившись:
  
                       "Or hath taken tea
   In small eyed China's crockery-ware metropolis.*"
   * См. Cant. XI. oct. VII.
  
   (т. e. Или кто пилъ чай въ фарфоровой столицѣ узкоглазаго Китая!) едва ли не разумѣлъ здѣсь Нанкина (Nan-king) или, какъ нынѣ называется, Цзянь-нинъ-фу, бывшей нѣкогда резиденціи китайскихъ Императоровъ изъ династіи Минь (Ming), города лежащаго на южномъ берегу р. Цзянъ (Kiang) и знаменитаго своею фарфоровою башнею?.. Какъ бы то ни было впрочемъ, а довольно того, что рѣчь здѣсь идетъ о Китаѣ.
   (7) Вопросъ вѣчнаго движенія (perpetui mobilis) принадлежитъ къ области механики. Съ незапамятныхъ временъ умъ человѣческій работалъ надъ изобрѣтеніемъ такой машины, которая бы вѣчно и безпрерывно дѣйствовала.... но всѣ усилія этого царя природы встрѣчали непреодолимыя препятствія къ тому со стороны обстоятельствъ, не зависящихъ отъ его произвола: онъ не могъ пріискать ни такого вещества, которое бы устояло отъ тренія (frictio), ни такой силы, которой бы не ослабляло вліяніе самаго воздуха. И по этому весьма справедливо всѣ новѣйшіе и ученѣйшіе математики рѣшили, наконецъ, почти единогласно, что perpetuum mobile, въ тѣсномъ и собственномъ значеніи этого слова,-- одна фантазія, которую можно отнести къ одной категоріи съ отыскиваніемъ lapidi philosophorum, т. е. философскаго камня, который также, долгое время, занималъ ученыя головы и не оставилъ по себѣ никакихъ существенныхъ результатовъ, кромѣ довольно забавныхъ анекдотовъ!-- Впрочемъ, одному Совѣтнику Орфирею (Orphyreus), состоявшему на службѣ Ландграфа Карла Гессенкасельскаго удалось найти perpetuum mobile (См. Math. Lexicon); но все таки возможность существованія такой машины подвержена сомнѣнію.... и только одинъ Лондонъ, какъ мы сказали, только онъ одинъ, этотъ чудный микрокосмъ въ чредѣ всемірныхъ столицъ, можетъ, по своей вѣчно-кипучей жизни, служить отчасти представителемъ этого "perpetui mobilis!"
   (8) Guerilla, по испански, значитъ: малая война; отсюда и множественное число: Guerillas, партизанскія шайки, которыя мы привыкли называть Герильясами. Въ эти шайки всего легче набираются охотники въ Нижней Арагоніи: жители этихъ горъ почти всѣ контрабандисты; ladrones, бѣглые, отвсюду стекаются сюда, ради безопаснаго убѣжища. Подобные люди естественно склонны къ опаснымъ приключеніямъ, о когда встрѣтятъ предводителя нс сердцу, подобнаго извѣстному Кабрерѣ, съ радостью пристаютъ къ нему для совокупныхъ хищническихъ подвиговъ. Эти Герильясы (правильнѣе слѣдовало бы называть ихъ Герильерами), подобно Греческимъ Клефтамъ (Κλεντῄ -- разбойникъ), занимаются иногда и постыднымъ грабежомъ: по этому и мы употребили здѣсь это слово въ значеніи разбойниковъ, per licentiam poeticam!
   (9) Damn your eyes! (проклятыя глаза!) одна изъ самыхъ энергическихъ клятвъ у англійскаго народа.-- Въ Англіи, какъ извѣстно, бродяжничество, нищенство и развратъ -- въ высочайшей степени! Еще недавно, (въ 1845 г.) въ Лондонѣ, проведены были въ Авинъ-Скверскій Судъ двѣсти четыре человѣка, пойманныхъ въ нищенствѣ. Видъ ихъ былъ до того ужасенъ и отвратителенъ, что судьи, вмѣсто допросовъ, сдѣлали между собою складчину, и собранныя такимъ образомъ деньги роздали этомъ несчастнымъ... что же? только двое изъ нихъ осталось въ залѣ Суда и благородныхъ Судей, всѣ прочіе -- съ крикомъ радости бросились въ ближайшій шинокъ и пропили всѣ полученныя ими деньги.
   (10) Въ англійскихъ названіяхъ городовъ, окончаніе ton происходитъ отъ слова: town (городъ) и отвѣчаетъ нѣмецкому burg, Французскому ville, и нашему города; такъ, напримѣръ, въ Англіи: Kennington, Southampton, въ Германіи: Marienburg, Hamburg, во Франціи: Abbeville, Charlevile; у насъ: Новгородъ, Бѣлгородъ, Миргородъ и т. п.
   (11) Grove -- роща, аллея; множество Лондонскихъ улицъ носятъ это наименованіе, подобно тому какъ и у насъ, въ Петербургѣ, есть названіе улицъ Садовая, Моховая и т. п.-- Row -- рядъ, линія; первоначально обозначались такимъ образомъ улицы, застроенныя только съ одной стороны; да и у насъ тоже, на Васильевскомъ Острову, улицы -- или, лучше сказать, застроенныя стороны улицы называются линіями"
   (12) "Изумительная, блистательная, оглушительная картина (пишетъ Н. И. Гречъ о Лондонѣ) закружала всѣ мои чувства. Вообразите не широкую улицу. {Сити, (City) или какъ Англичане произносятъ: Ситы.} По обѣимъ сторонамъ домы не выше четырехъ ярусовъ, и не шире четырехъ или пяти оконъ: стѣны законченныя, запачканныя, покрыты огромными надписями, въ числѣ которыхъ отличаются вывѣски пивныхъ лавокъ Барклея, Витбрида и другихъ; въ нижнихъ этажахъ расположены лавки на тротуарахъ, съ обѣихъ сторонъ, нѣтъ прохода отъ толпы народной, а по самой улицѣ гонятся экипажи всѣхъ возможныхъ сортовъ: кабріолеты на два человѣка, съ прибавкою, со стороны, отдѣльнаго мѣста для кучера; небольшія кареты, въ которыя сѣдоки входятъ сзади, и садятся лицомъ другъ къ другу по бокамъ," и проч. "И все это кричитъ, вопитъ, ржетъ, лаетъ -- и всѣ эти вопли сливаются въ одинъ продолжательный гулъ!..." {См. Путевыя Письма изъ Англіи, Германіи и Франціи, изд. 1839. Ч. 1. гл. XIX.}
   (13) "Вестминстерское Аббатство если не самое древнее, то одно изъ древнѣйшихъ зданій Лондона, заслуживаетъ вниманіе путешественника, во-первыхъ, какъ памятникъ архитектуры среднихъ вѣковъ; во-вторыхъ, какъ Пантеонъ Британской славы, храня въ себѣ смертныя останки людей, прославившихъ отечество. Аббатство, или собственно церковь Св. Петра, лежитъ неподалеку отъ Темзы и отъ моста, названнаго по его имени.{См. Пут. письма Н. Г. изд. 1839. Ч. 1. гл. V.}"
   -- Все строеніе Аббатства имѣетъ цвѣтъ сѣрый, мѣстами тѣмно-сѣрый и даже черный.-- Зданіе это выведено продолговатымъ крестомъ.-- По стариннымъ сказаніямъ, церковь Св. Петра построена была, первоначально около 610 г., Остъ-Саксскимъ королемъ Себертомъ, на развалинахъ Аполлонова храма, разрушеннаго землетрясеніемъ.-- Древнее зданіе срыто Эдуардомъ Исповѣдникомъ (Edward the Confessor), который построилъ, на томъ же мѣстѣ, нынѣшнее (1066--1099); по и оно испытало много перемѣнъ, нѣсколько разъ было исправляемо, и въ послѣдній разъ, въ 1809 г.-- Знаменитѣйшая часть этого зданія есть придѣлъ Генриха VII, называемый осьмымъ чудомъ свѣта, и дѣйствительно занимающій мѣсто въ ряду остатковъ готической архитектуры.-- Въ этомъ придѣлѣ находится великое число гробницъ: въ сѣв. части лежитъ Елисавета, въ южной -- несчастная соперница ея Марія Шотландская. Всѣ прочіе придѣлы, всѣ части церкви также наполнены монументами.-- При самомъ входѣ, съ южной стороны, находится такъ называемый уголъ Поэтовъ, (Poets corner): это отдѣленіе церкви занято памятниками великимъ писателямъ и художникамъ Англіи.-- Въ другихъ отдѣленіяхъ погребены знаменитыя и знатныя особы: генералы, адмиралы, министры, вельможи, также и еще нѣкоторые ученые и артисты.-- Много краснорѣчивыхъ, трогательныхъ странницъ внушило это Аббатство Англійскимъ писателямъ, между прочими: Аддисону и Вашингтону-Ирвингу; прекрасный переводъ статьи сего послѣдняго, о Вестминстерскомъ Аббатствѣ, находится въ путевыхъ письмахъ Н. И. Греча, изъ Германіи, Англіи и Франціи. {См. изд. 1839. Ч. 1. гл. V. стр. 60--66.}
   (14) Еще въ началѣ нынѣшняго столѣтія Лондонъ состоялъ изъ трехъ главныхъ частей: Вестминстерской, Сити и Соутварка; но теперь онъ разлился и поглотилъ многія окрестныя мѣстечки, занялъ обширные пустыри и превратилъ ихъ въ прекрасные кварталы. (См. Пут. письма изъ Герм. Англіи, и Франціи, Н. И. Греча.); Здѣсь идетъ рѣчь о томъ времени, когда Вестминстеръ былъ еще уединенною частью Лондона, окруженный пустырями.
   (15) Хаживалъ я часто одинъ (говоритъ Аддисонъ) въ Вестминстерское Аббатство. Знаю, что такого рода прогулки способны пораждать мысли мрачныя и грустныя въ умахъ робкихъ и воображеніяхъ меланхолическихъ. Но что касается до меня, то, хотя всегда серьозенъ, я не знаю, однакожъ, что такое меланхолія, и могу, поэтому, съ одинакимъ удовольствіемъ наслаждаться печальными и торжественными зрѣлищами природы, какъ и веселыми, игривыми сценами. Когда смотрю на гробницы великихъ людей, всякое чувство зависти погасаетъ во мнѣ; когда читаю эпитафіи на гробницахъ знаменитыхъ красавицъ, всякое преступное желаніе изчезаетъ; при видѣ надписей, въ которыхъ излились безутѣшныя сожалѣнія родныхъ покойника, сердце мое наполняется состраданіемъ; взгляну ли, наконецъ, на могилы тѣхъ же родныхъ покойника, котораго они оплакивали, мнѣ приходитъ на мысль: что за ребячество оплакивать тѣхъ, съ которыми придется намъ нѣкогда раздѣлить одну и тужъ участь! когда я вижу королей покоящихся подлѣ тѣхъ, которые свергнули ихъ съ престола, или, геніевъ-соперниковъ, или священныхъ особъ, раздѣлившихъ міръ на части своими распрями, я погружаюсь въ грустныя думы и удивляюсь тому, что за сущая бездѣлица всѣ эти войны, пренія и различныя мнѣнія, которыя такъ запинаютъ собою человѣческій родъ! Числа -- на этихъ гробницахъ, изъ которыхъ однѣ воздвигнуты вчера, другія нѣсколько сотъ лѣтъ тому назадъ, представляетъ моему воображенію тотъ великій день Страшнаго Суда,-- когда мы всѣ станемся современниками и предстанемъ, всѣ вмѣстѣ, на томъ послѣднемъ Судилищѣ!
   (16) Друиды (Druides) отъ цельтическаго слова: deru (дубъ),-- жрецы древней до-Христіанской Великобританіи. Извѣстно, что первые Британцы, или Бретоны, не воздвигали храмовъ, но совершали свои поклоненія божеству и приносили кровавыя жертвы -- въ священныхъ рощахъ или дубовыхъ лѣсахъ, гдѣ призыв dd>
затопляла
             И разрушала все передъ собой.
             О, вы, Парижа модные нахалы
             И Лондона зѣваки, вы должны
             Подумать о послѣдствіяхъ войны!
  
                                 СХХѴ.
  
             Подумайте, цѣною сколькихъ жизней
             Дается людямъ чтеніе газетъ!
             Подъ тяжестью долговъ легко ль отчизнѣ!
             Какъ много крови стоитъ громъ побѣдъ!
             Придется помянуть намъ скоро въ тризнѣ
             Ирландію,-- предъ нею чаша бѣдъ.
             Голодный край сдержать не можетъ стона;
             Насытится ль онъ славой Веллингтона?
  
                                 CXXVI.
  
             Все жъ люди бредятъ славой и войной.
             Такъ воспѣвай ихъ, муза! Смертный холодъ
             Пусть не смущаетъ гимнъ побѣдный твой!
             Пускай нужда дробитъ народъ, какъ молотъ,
             И разоренье жадной саранчей
             Летитъ къ нему,-- не доберется голодъ
             До трона. Если голоденъ Эринъ,
             Худѣть Георгу все же нѣтъ причинъ!
  
                                 CXXVII.
  
             Но кончить тороплюсь я; крѣпость сдалась,
             И зарево пылающихъ домовъ
             Въ Дунаѣ, полномъ крови, отражалось.
             Гремѣлъ побѣдный крикъ, но пушекъ ревъ
             Среди развалинъ смолкъ. Въ живыхъ осталась
             Лишь горсть людей, а тысячи бойцовъ
             Въ кровавомъ снѣ лежали распростерты,
             Съ лица земли рукою смерти стерты.
  
                                 СХХѴІІІ.
  
             Теперь коснуся я, читатель мой,
             Сюжета щекотливаго. Старанья
             Я приложу, чтобъ вкусъ изящный твой
             Не оскорбить, цѣня твое вниманье.
             Усталость ли была тому виной,
             Зима, иль недостаточность питанья,--
             Не вѣдаю; но русскимъ честь отдамъ:
             Насилій приключилось мало тамъ.
  
                                 CXXIX.
  
             Лишь къ грабежу наклонность обнаружа,
             Щадить прекрасный полъ былъ воинъ радъ.
             Французы поступили бъ вѣрно хуже,
             Но ихъ кумиръ, какъ знаютъ всѣ,-- развратъ.
             Отчасти я приписываю стужѣ
             Примѣрную воздержанность солдатъ.
             Хоть были исключенья (ихъ всегда мы
             Встрѣчаемъ),-- мало пострадали дамы.
  
                                 СХХХ.
  
             Во мракѣ потерпѣть пришлось такимъ,
             Что храбреца бы обратили въ труса
             При блескѣ дня. Винить за это ль дымъ,
             Что ѣлъ глаза? Отсутствіе ли вкуса,
             Иль свѣта, что всегда необходимъ,
             Поспѣшность ли?-- рѣшить я не беруся.
             Отъ гренадеръ такъ натерпѣлись бѣдъ
             Шесть одалискъ семидесяти лѣтъ.
  
                                 CXXXL
  
             Иныхъ почтенныхъ дѣвъ -- того не скрою --
             Холодность опечалила солдатъ.
             Готовыя пожертвовать собою
             (Одинъ бы рокъ остался виноватъ!),
             Надѣялись онѣ, мирясь съ судьбою,
             Союзы заключить безъ всякихъ тратъ,
             Какъ римляне съ сабинками. Легко ли
             Все въ дѣвствѣ обрѣтаться противъ воли!
  
                                 СХХХІІ.
  
             Смущалися и вдовы зрѣлыхъ лѣтъ;
             Бросая вопросительные взгляды,
             Онѣ кричали: что жъ насилій нѣтъ?
             И не могли скрывать своей досады;
             Съ отвагою несясь навстрѣчу бѣдъ,
             Онѣ просить не стали бы пощады;
             Но принесла ль погоня за врагомъ
             Желанный плодъ -- нѣтъ свѣдѣній о томъ.
  
                                 СХХХІІІ.
  
             Суворовъ побѣдилъ, затмивъ собой
             Тимура. Лишь пальбы умолкли громы,
             Онъ написалъ кровавою рукой,
             Въ виду домовъ, горѣвшихъ, какъ солома,
             Императрицѣ первый рапортъ свой,
             Ей сообщая результатъ погрома:
             "Благодаренье Богу, слава Вамъ",
             Писалъ онъ: "крѣпостъ взята, и я тамъ."
  
                                 СХХХІѴ.
  
             Ужасныя слова! Лишь изреченье,
             Что прочиталъ на пирѣ Даніилъ,
             Съ словами тѣми выдержитъ сравненье;
             Хоть смыслъ его иной, конечно, былъ:
             Пророкъ, читая Божье откровенье,
             Надъ бѣдствіемъ народа не трунилъ,
             Тогда какъ русскій вождь, съ Нерономъ пара,
             Острилъ въ стихахъ при заревѣ пожара.
  
                                 CXXXV.
  
             Подъ звуки стоновъ гимнъ побѣды громкій
             Онъ написалъ. Тѣхъ ужасовъ забыть
             Не можетъ міръ. Кровавые обломки
             И камни я заставлю говорить
             О гнетѣ зла, чтобъ вѣдали потомки,
             Что власть не всѣхъ могла поработить;
             Что мы стояли за права народа,
             Хоть намъ была невѣдома свобода.
  
                                 СХХХѴІ.
  
             Ея мы не дождемся; но они,
             Узнавъ ея волшебное сіянье,
             Пусть проклинаютъ тягостные дни,
             Плодившіе подобныя дѣянья
             Не лучше ли оставить ихъ въ тѣни,
             Чтобъ сгинуло о нихъ воспоминанье!
             Героя не сравню я съ дикаремъ:
             Расписанъ онъ, но крови нѣтъ на немъ.
  
                                 CXXXVII.
  
             Читая съ страхомъ лѣтопись разврата,
             О, внуки! на героевъ прежнихъ лѣтъ
             Смотрите, изумленіемъ объяты.
             Какъ смотримъ мы на мамонта скелетъ,
             Дивясь тому, что могъ онъ жить когда-то;
             Какъ созерцаетъ пирамиды свѣтъ,
             Желаніемъ объятъ -- хотя бъ случайно
             Понять ихъ смыслъ и разгадать ихъ тайны.
  
                                 СХХХѴIIІ.
  
             Читатели, сознаться вы должны,
             Что я свои исполнилъ обѣщанья.
             Любовныхъ сценъ и бури, и войны
             Подробныя я сдѣлалъ описанья;
             Къ эпическимъ должны быть причтены
             Моей мечты правдивыя созданья;
             Пою я безыскусственно вполнѣ,
             Но Фебъ порою помогаетъ мнѣ.
  
                                 СХХХІХ.
  
             Съ такой опорой твердою, украдкой
             Могу я забавляться и шутить,
             Но здѣсь съ моей поэмою-загадкой
             Разстанусь и прерву разсказа нить;
             Я утомленъ войной, и отдыхъ сладкій
             Хочу себѣ на время разрѣшить;
             Съ моимъ героемъ встрѣчусь я въ столицѣ
             Куда курьеромъ посланъ онъ къ царицѣ. ,
  
                                 CXL.
  
             За храбрость и за подвигъ громкій свой
             Такой онъ удостоился награды;
             Насытившись и кровью и рѣзней,
             Хвалить поступокъ добрый люди рады,
             Желая скрыть жестокость добротой.
             Жуану данъ былъ орденъ; но отрады
             Ему дарила больше во сто разъ
             Та мысль, что онъ дитя отъ смерти спасъ.
  
                                 CXLI.
  
             Дитя осталось съ нимъ. Его лишила
             Война родныхъ и крова. Цѣлый свѣтъ
             Сталъ для него пустынею. Уныло
             Молчалъ среди развалинъ минаретъ.
             Глядя на блѣдный призракъ Измаила,
             Жуанъ былъ потрясенъ и далъ обѣтъ
             Не покидать невиннаго созданья,
             И данное сдержалъ онъ обѣщанье.
  

ПѢСНЬ ДЕВЯТАЯ.

  
                                 I.
  
             О, Веллингтонъ! Благодаря французамъ,
             Что съ радости и съ горя все острятъ,
             Ты прозванъ Vilain-ton; но ты союзомъ
             Съ всемірною извѣстностью богатъ;
             Хоть пенсіи твои тяжелымъ грузомъ
             На злополучной родинѣ лежатъ.
             Тебя вездѣ и всюду превозносятъ
             И грязи комъ тебѣ въ лицо не бросятъ.
  
                                 II.
  
             Однакожъ ты безчестно поступилъ
             Съ Кинердомъ, не оставшись слову вѣренъ;
             Къ тому же ты не разъ душой кривилъ;
             Но сплетенъ повторять я не намѣренъ.
             Себя ты предъ потомствомъ очернилъ,
             А судъ его не будетъ лицемѣренъ!
             Хоть ты достигъ весьма преклонныхъ лѣтъ,
             Давно ль тебя призналъ героемъ свѣтъ?
  
                                 III.
  
             Британіи неимовѣрны траты,
             Чтобъ наградить тебя; скажи, не ты ль,
             Чиня Европы старыя заплаты,
             Легитимизма вновь скрѣпилъ костыль?
             Твоихъ дѣяній жалки результаты;
             Поддерживать напрасно тлѣнъ и гниль!
             Хоть Ватерло -- блестящая эпоха,
             Что жъ подвигъ твой такъ воспѣваютъ плохо?
  
                                 IV.
  
             Безспорно, ты "головорѣзъ" лихой
             (Тѣмъ прозвищемъ обязанъ ты Шекспиру),
             Но пользу ли принесъ кровавый бой --
             О томъ судить не королямъ, а міру;
             Одинъ кружокъ лишь возвеличенъ твой
             Да ты, что уподобился кумиру;
             Другимъ же причинила только зло
             Нещадная рѣзня при Ватерло.
  
                                 V.
  
             Я лести врагъ и замѣчаю пятна,
             А ты съ ея ужъ свыкся языкомъ
             И любишь восхваленья, что понятно:
             Тебѣ пріѣлся вѣчный схватокъ громъ;
             Одна лишь похвала тебѣ пріятна;
             Ты радъ, когда тебя зовутъ притомъ
             Спасителемъ народовъ неспасенныхъ
             И другомъ странъ досель порабощенныхъ.
  
                                 VI.
  
             Я высказалъ, что думалъ. Безъ заботъ
             Садись за столъ; отъ трапезы богатой
             Ты часовымъ, стоящимъ у воротъ,
             Пошли подачку; и они когда то
             Сражались, но нужды ихъ давитъ гнетъ;
             Народъ безъ хлѣба; хоть не даромъ плата
             Взимается тобою,-- на мой взглядъ
             Ты часть пайка отдать бы могъ назадъ.
  
                                 VII.
  
             Я надъ твоею не глумлюся славой,
             Да можно ли тебя критиковать?
             Другія времена, другіе нравы:
             Примѣръ тебѣ не съ Цинцинната брать.
             Ты, какъ ирландцы, любишь ѣсть приправы
             Съ картофелемъ, но не тебѣ жъ пахать!
             Ты полмильона взялъ, -- сознаться надо,
             Что черезчуръ ужъ велика награда.
  
                                 VIII.
  
             Въ былые дни наградъ не зналъ герой:
             На похороны денегъ не оставилъ
             Эпаминондъ, окончивъ путь земной;
             Великій Вашингтонъ себя прославилъ,
             Свободу даровавъ странѣ родной,
             Но онъ иныхъ, чѣмъ ты, держался правилъ;
             Хоть разорилъ свою отчизну Питтъ,
             Но онъ вполнѣ былъ безкорыстный бриттъ.
  
                                 IX.
  
             Въ рукахъ имѣлъ ты власть, и, безъ сомнѣнья,
             Спасти Европу могъ бы отъ цѣпей
             И заслужить ея благословенья.
             Что жъ сдѣлалъ ты для страждущихъ людей?
             Такъ мало, какъ никто. За что жъ хваленья?
             Не гимновъ ли отъ музы ждешь моей?
             На Англію обрушились всѣ бѣды,--
             Глядя на нихъ, кляни свои побѣды!
  
                                 X.
  
             Въ своихъ стихахъ я зло карать привыкъ;
             Мнѣ сладкій голосъ лести ненавистенъ;
             Внимая мнѣ, твой омрачится ликъ:
             Въ газетахъ не прочтешь подобныхъ истинъ;
             Дѣлами, но не духомъ ты великъ,
             Къ тому же далеко не безкорыстенъ.
             Стремиться къ высшей цѣли ты не могъ,
             И міръ, какъ прежде, бѣденъ и убогъ.
  
                                 XI.
  
             Смѣется смерть...Порвавъ съ землей оковы,
             Намъ оставляетъ жизнь нѣмой скелетъ.
             (Такъ скрывшееся солнце съ силой новой
             Другимъ странамъ даритъ тепло и свѣтъ).
             Надъ чѣмъ въ тоскѣ мы слезы лить готовы,
             Смѣется смерть; отъ ней пощады нѣтъ.
             Скелета ротъ безъ губъ и безъ дыханья
             Невольно насъ приводитъ въ содроганье.
  
                                 XII.
  
             Смотрите, какъ скелетъ, что глухъ и нѣмъ,
             Смѣется съ злой гримасою надъ нами
             И злобно издѣвается надъ тѣмъ,
             Чѣмъ былъ недавно самъ. Когда крылами
             До насъ коснется смерть, ея ничѣмъ
             Не удалишь; костлявыми руками
             Со всѣхъ содрать придется кожу ей.
             (А кожа всякихъ платьевъ намъ цѣннѣй).
  
                                 XIII.
  
             Смѣется смерть своимъ беззвучнымъ смѣхомъ,
             И жизнь примѣръ съ нея должна бы брать;
             Она могла бъ, служа ей вѣрнымъ эхомъ,
             Всѣ призрачныя блага попирать,
             Глумясь надъ славой, властью и успѣхомъ.
             Ничтожества на насъ лежитъ печать.
             Ничтожны мы, какъ капли въ бурномъ морѣ,
             Да и земля лишь атомъ въ звѣздномъ хорѣ.
  
                                 XIV.
  
             "Быть иль не быть -- вопросъ лишь только въ томъ",
             Сказалъ Шекспиръ. Мечтой неуловимой
             Я никогда не тѣшился, влекомъ
             Любовью къ славѣ призрачной и мнимой.
             Отраднѣй быть здоровымъ бѣднякомъ,
             Чѣмъ Цезаремъ больнымъ; неоспоримо,
             Что счастья дать не можетъ громъ побѣдъ,
             Когда нельзя переварить обѣдъ.
  
                                 XV.
  
             О, dura ilia messorum! Надо
             Латинской фразы сдѣлать переводъ
             Для жертвъ катарра, что страшнѣе яда:
             "Желудкомъ здравъ трудящійся народъ",
             Инымъ добыть насущный хлѣбъ отрада;
             Другихъ же только радуетъ доходъ.
             Въ концѣ концовъ, счастливѣй тотъ, конечно,
             Кто крѣпче спитъ, тоски не зная вѣчной
  
                                 XVI.
  
             Быть иль не быть?-- такъ ставится вопросъ
             А жизнь, по мнѣ, таинственнѣй загадки;
             Не мало мнѣній слышать мнѣ пришлось,--
             И что жъ?-- о ней понятія такъ шатки,
             Что, право, всѣ они туманнѣй грезъ:
             То ей хвалы, то на нее нападки;
             Иные рады руки къ ней простерть;
             Она же -- если взвѣсить -- та же смерть.
  
                                 XVII.
  
             Que sals-je?-- девизъ Монтэня. Аксіомой
             Считаютъ, что намъ чуждъ познаній свѣтъ
             Что съ бреднями однѣми мы знакомы
             И что ни въ чемъ увѣренности нѣтъ;
             Чужое принимаемъ за свое мы;
             Познанья наши -- только дѣтскій бредъ:
             Такъ сбивчивы и шатки наши мнѣнья,
             Что сомнѣваться можно и въ сомнѣньѣ.
  
                                 XVIII.
  
             Съ Пиррономъ мнѣ скитаться не съ руки
             По безднѣ мысли плавать безразсудно!
             Опасности отъ бурь тамъ велики;
             Нагрянетъ шквалъ -- какъ разъ потонетъ судно;
             Всѣ мудрецы -- плохіе моряки;
             Такъ плавать утомительно и трудно;
             Не лучше ли пріютъ на берегу,
             Гдѣ отдохнуть средь раковинъ могу?
  
                                 XIX.
  
             Съ тѣхъ поръ, какъ насъ, со всѣмъ животнымъ царствомъ
             Сгубила Ева жадностью своей,
             Молитва намъ должна служить лѣкарствомъ
             Отъ всякихъ бѣдъ: такъ обратимся къ ней,
             Чтобы найти исходъ своимъ мытарствамъ.
             Безъ воли неба даже воробей
             Не гибнетъ; но его проступки, гдѣ вы?
             Ужъ не видалъ ли онъ паденья Евы?
  
                                 XX.
  
             Какъ часто грезы тѣшатъ насъ однѣ!
             Что значитъ теогонія, о Боже?
             Постичь и космогонію вполнѣ
             Я не могу,-- и филантроповъ тоже;
             Что значитъ мизантропъ? скажите мнѣ!
             Къ ихъ сонму причислять меня за что же?
             Въ ликантропіи вижу только толкъ:
             Такъ часто человѣкъ свирѣпъ, какъ волкъ!
  
                                 XXI.
  
             Я съ Меланхтономъ схожъ и Моисеемъ
             Терпимостью и кротостью своей;
             Никто меня не назоветъ злодѣемъ,
             Хоть я порой не сдерживалъ страстей
             И ходъ давалъ всегда своимъ идеямъ,
             Но безъ причинъ не задѣвалъ людей.
             За что жъ въ поэтѣ мизантропа видятъ?
             За то, что люди правду ненавидятъ.
  
                                 XXII
  
             Но вновь пора приняться за разсказъ.
             Что онъ хорошъ -- не сомнѣваюсь въ этомъ;
             Хоть не совсѣмъ понятенъ онъ для васъ,
             Все жъ остаюсь правдивымъ я поэтомъ.
             Когда нибудь пробьетъ желанный часъ,
             Когда онъ будетъ понятъ цѣлымъ свѣтомъ.
             Теперь, его изгнаніе дѣля,
             Одинъ его красой любуюсь я.
  
                                 XXIII.
  
             Герой моей поэмы (вашъ онъ тоже,
             Надѣюсь я) отправленъ въ Петроградъ,
             Что создалъ Петръ Великій, силы множа,
             Чтобъ тьмою не былъ край его объятъ.
             Хвалить Россію въ модѣ, но за что же?
             Мнѣ жаль, что самъ Вольтеръ кадить ей радъ;
             Но въ этомъ брать примѣръ съ него не стану
             И деспотизмъ карать не перестану.
  
                                 XXIV.
  
             Я выступить всегда готовъ бойцомъ,
             Не только на словахъ, но и на дѣлѣ,
             За мысль и за свободу. Съ тяжкимъ зломъ,
             Что рабство создаетъ, мириться мнѣ ли?
             Борьбу я увѣнчаю ль торжествомъ --
             Не вѣдаю,-- наврядъ достигну цѣли:
             Но все, что человѣчество гнететъ,
             Всегда во мнѣ противника найдетъ.
  
                                 XXV.
  
             Я вовсе не намѣренъ льстить народу;
             Найдутся демагоги безъ меня,
             Готовые всегда, ему въ угоду,
             Все разрушать, толпу къ себѣ маня,
             Чтобъ властвовать надъ ней. Зову свободу,
             Но къ демагогамъ не пристану я;
             Чтобъ равныя права имѣли всѣ мы,
             Веду борьбу, (Увы, теперь всѣ нѣмы!)
  
                                 XXVI.
  
             Я всякихъ партій врагъ, и оттого
             Всѣ партіи озлоблю, безъ сомнѣнья;
             Но непритворны мнѣнія того,
             Кто держится противнаго теченья.
             Ничѣмъ не связанъ я, и никого
             Я не боюсь. Пусть, полны озлобленья,
             Шакалы рабства поднимаютъ вой,--
             Въ ихъ хорѣ не раздастся голосъ мой.
  
                                 XXVII.
  
             Съ шакалами, что близъ руинъ Эфеса
             Стадами мнѣ встрѣчались, я сравнилъ
             Противниковъ свободы и прогресса,
             Которымъ голосъ лести только милъ;
             (Они безъ власти не имѣютъ вѣса);
             Не я шакаловъ этимъ оскорбилъ;
             Шакалы кормятъ льва, тогда какъ эти
             Для пауковъ лишь разставляютъ сѣти.
  
                                 XXVIII.
  
             Народъ, очнись отъ сна! Не дай себя
             Опутать ихъ зловѣщей паутиной;
             Иди впередъ, тарантуловъ губя!
             Бояться ихъ не будетъ ужъ причины;
             Борись со зломъ, свои права любя!
             Когда жъ протестъ раздастся хоть единый?
             Теперь одно жужжанье тѣшитъ слухъ
             Пчелъ Аттики и злобныхъ шпанскихъ мухъ.
  
                                 XXIX.
  
             Жуанъ курьеромъ посланъ былъ въ столицу
             И важныя депеши везъ съ собой:
             Въ нихъ посвятилъ шутливую страницу
             Борьбѣ кровавой русскихъ силъ герой.
             Побѣдою онъ радовалъ царицу,
             Что на войну какъ на пѣтушій бой
             Взирала, о потеряхъ не жалѣя,
             Когда успѣхъ вѣнчалъ ея затѣи.
  
                                 XXX.
  
             Жуанъ въ кибиткѣ ѣхалъ. Хуже нѣтъ
             Такой ѣзды. Когда дороги тряски,
             Натерпишься не мало всякихъ бѣдъ;
             Ѣзда такая стоитъ доброй таски.
             Жуанъ, надеждой свѣтлою согрѣтъ,
             Все видѣлъ только въ розовой окраскѣ;
             Жалѣлъ, что не несетъ его Пегасъ,
             Но о рессорахъ онъ вздыхалъ не разъ.
  
                                 XXXI.
  
             Жуанъ глядѣлъ съ заботливостью нѣжной
             На спутницу свою. Тяжелый путь
             Ее совсѣмъ разбилъ. Пустыней снѣжной
             Толчки вамъ мнутъ бока и давятъ грудь;
             Подъ гнетомъ ихъ страданья неизбѣжны.
             О путникахъ не думаютъ ничуть;
             Одна природа чинитъ здѣсь дорогу,
             Все прочее принадлежитъ лишь Богу.
  
                                 XXXII.
  
             Онъ въ полномъ смыслѣ фермеръ этихъ странъ;
             У насъ же въ эти тягостные годы
             Злосчастный фермеръ скрылся, какъ туманъ.
             Церера, у него отнявъ доходы
             И власть опустошивъ его карманъ,
             Погибла съ Бонапартомъ въ часъ невзгоды.
             Смѣшной контрастъ на умъ приходитъ мнѣ:
             Палъ Цезарь -- и овесъ упалъ въ цѣнѣ.
  
                                 XXXIII.
  
             Жуанъ смотрѣлъ на дѣвочку съ любовью.
             Онъ спасъ ее; блестящъ такой трофей:
             Онъ жало притупляетъ и злословью!
             По мнѣ, Жуанъ за подвигъ свой славнѣй,
             Чѣмъ шахъ Надиръ, что міръ забрызгалъ кровью
             И всѣхъ дивилъ жестокостью своей.
             (Желудкомъ онъ страдалъ и, злобы полный,
             Любилъ смотрѣть, какъ крови льются волны),
  
                                 XXXIV.
  
             Отраднѣй жизнь цвѣтущую спасти,
             Даря участье долѣ сиротливой,
             Чѣмъ, смерть неся, за лаврами идти,
             Взрощенными залитой кровью нивой.
             Душѣ не можетъ счастья принести
             Похвалъ незаслуженныхъ голосъ льстивый:
             Что слава, если совѣсть не чиста?--
             Лишь звукъ пустой, лишь жалкая мечта!
  
                                 XXXV.
  
             Писатели! къ вамъ всѣмъ безъ исключенья
             Я обращаюсь съ рѣчью,-- къ тѣмъ изъ васъ,
             Которые, продавъ заранѣ мнѣнья,
             Въ налогахъ разныхъ видятъ счастье массъ,--
             И къ бардамъ, сытымъ громомъ обличенья,
             Которые, обидѣть не боясь
             Стоящихъ у кормила, всюду трубятъ,
             Что полъ-страны нужда и голодъ губятъ.
  
                                 XXXVI.
  
             Писатели!.. Но а propos de bottes
             Я мысль свою забылъ! (И съ мудрецами
             Не разъ такой случался эпизодъ!)
             Хотѣлось мнѣ искусными словами
             Всѣхъ успокоить -- власти и народъ,
             Миря лачуги съ пышными дворцами.
             Я вѣрно бы безцѣнный далъ совѣтъ,
             Но знаю, что его не приметъ свѣтъ,
  
                                 XXXVII.
  
             Когда нашъ міръ, изъ хаоса рожденный,
             Вторично будетъ въ хаосъ превращенъ;
             Когда онъ, на погибель обреченный,
             Исчезнетъ въ мракѣ будущихъ временъ,
             Разрушенный, раздавленный, сожженный,
             И допотопнымъ міромъ станетъ онъ,--
             Быть можетъ, къ удивленію потомковъ,
             Мой трудъ найдутъ среди другихъ обломковъ.
  
                                 XXXVIII.
  
             Въ томъ ничего несбыточнаго нѣтъ.
             (Къ трудамъ Кювье питаю я почтенье).
             Разсматривать служившій вамъ предметъ
             Грядущія такъ будутъ поколѣнья,
             Какъ смотримъ мы на мамонта скелетъ,--
             Какъ смотримъ мы, полны недоумѣнья,
             На остовы гигантовъ прежнихъ дней
             И крокодиловъ сгинувшихъ морей.
  
                                 XXXIX.
  
             Георгъ Четвертый, найденный нежданно,
             Всѣхъ изумитъ фигурою своей
             Вопросъ, какъ добывалъ онъ кормъ желанный,
             Чтобъ сытымъ быть, займетъ тогда людей,
             Что карликами будутъ. Безпрестанно
             Мельчаетъ въ мірѣ все съ теченьемъ дней,
             И человѣкъ -- хоть видятъ въ немъ кумира --
             Лишь гробовой червякъ иного міра.
  
                                 XL.
  
             Когда народъ появится опять
             И будетъ, снова не жалѣя силы,
             Съ трудомъ свой хлѣбъ насущный добывать,
             Пахать, молоть и жать,-- съ тоской унылой,
             Какъ мы, платить налоги, воевать,
             Найдя случайно старыя могилы,
             Не приметъ ли онъ за чудовищъ насъ,
             Скелеты наши ставя на показъ?
  
                                 XLI.
  
             Увы! я философствую не въ мѣру,
             Но "время соскочило съ колеи",
             И я его послѣдовалъ примѣру:
             Порывы не могу сдержать свои
             И въ путь прямой давно утратилъ вѣру:
             Все то, что можетъ мнѣ на умъ придти,
             Въ свои стихи вношу я безъ отсрочки,
             Не зная тайны слѣдующей строчки.
   .
                                 XLII.
  
             Хоть я блуждалъ не нало, перейти
             Спѣшу, однакожъ, къ своему роману.
             Героя я оставилъ на пути;
             Но длинный путь описывать не стану,
             (У многихъ описанія въ чести;
             Мнѣ жъ -- не до нихъ!) Я возвращусь къ Жуану,
             Не тратя безполезно много словъ,
             Въ столицѣ пышной крашеныхъ снѣговъ.
  
                                 XLIII.
  
             И вотъ, въ одной изъ залъ дворца, съ толпою
             Чиновъ двора и дамъ Жуанъ стоитъ,
             Въ мундирѣ аломъ съ черною каймою;
             Мундиръ ему даетъ блестящій видъ.
             Чулки его плѣняютъ бѣлизною;
             Надъ шляпою его султанъ дрожитъ*
             Какъ рваный парусъ, бурею задѣтый;
             Въ рейтузахъ онъ топазоваго цвѣта,
  
                                 XLIV.
  
             Какъ вылитый, мундиръ сидитъ на немъ.
             Портной, какъ чародѣй, всегда представить
             Имѣетъ рѣдкій даръ товаръ лицомъ,
             Иглой, какъ бы жезломъ, умѣя править.
             Жуаномъ всѣ любуются кругомъ.
             Прошу на пьедесталъ его поставить,
             И тотчасъ же предъ вами Купидонъ
             Въ артиллериста будетъ превращенъ.
  
                                 XLV.
  
             Повязка, съ глазъ упавъ, послушна магу,
             На шеѣ станетъ галстукомъ; колчанъ
             Въ ножны преобразится, стрѣлы -- въ шпагу,
             Что ихъ острѣе; луку будетъ данъ
             Видъ треуголки; крылышки, давъ тягу,
             Вернутся эполетами. Въ обманъ*
             Наряженъ такъ, введетъ онъ и Психею,
             И за Амура будетъ принятъ ею.
  
                                 XLVI.
  
             Императрица улыбнулась. Дворъ
             Смутился, Дамы всѣ пришли въ волненье;
             Любимецъ дня склонилъ уныло взоръ.
             (Не помню, кто тогда имѣлъ значенье).
             Такихъ не мало видѣли съ тѣхъ поръ,
             Какъ началось блестящее правленье
             Царицы. Всѣ временщики тогда
             Большого роста были господа.
  
                                 XLVII.
  
             Жуанъ безъ бороды, и худъ, и строенъ,
             Совсѣмъ не подходилъ фигурой къ нимъ;
             Но онъ отличій всякихъ былъ достоинъ
             И только по лицу былъ серафимъ.
             Въ глаза бросалось, что онъ храбрый воинъ,
             Притомъ же и въ страстяхъ неукротимъ.
             Царица, схоронившая Ланского,
             Такимъ, какъ онъ, могла увлечься снова.
  
                                 XLVIII.
  
             Щербатова, Мамонова, ну словомъ
             Кого нибудь на овъ или на инь --
             Мысль испугала и -- не безъ причинъ,
             Что бъ въ сердцѣ томъ -- не черезчуръ суровомъ
             Не вспыхнула любовь пожаромъ новымъ.
             Смутился духомъ рослый властелинъ,
             Что занималъ въ тѣ времена въ столицѣ
             "Высокій постъ довѣрья" при царицѣ.
  
                                 XLIX.
  
             Легко понять, что взволновался тотъ,
             Кто занималъ "довѣрья постъ высокій".
             Какъ этой фразы сдѣлать переводъ?
             О, дамы, если смыслъ ея глубокій
             Не ясенъ вамъ, не Кэстельри найдетъ
             Загадки ключъ; рѣчей его потоки --
             Пустой подборъ витіеватыхъ фразъ,
             Что съ толку сбить легко съумѣютъ васъ.
  
                                 L.
  
             Совсѣмъ намъ сфинкса этого не надо
             Котораго загадочны слова,
             Но дѣйствія ясны! Ему отрада
             Лишь попирать священныя права,
             Которыя для смертнаго награда.
             Не даромъ же клеймитъ его молва!
             И безъ него найду я объясненье,
             Вотъ анекдотъ, что не лишенъ значенья.
  
                                 LI.
  
             У итальянской дамы какъ-то разъ
             Шутя спросила англійская дама:
             -- Скажите, въ чемъ обязанность у васъ
             Каваліеръ-сервенте, что упрямо
             Съ синьоръ замужнихъ не спускаетъ глазъ?"
             Такъ итальянка отвѣчала прямо:
             -- "Чтобъ отношенья эти уяснить,
             Вы ихъ должны себѣ вообразить".
  
                                 LII.
  
             Прошу и васъ, читатели, теперь я
             Себѣ вообразить, что дѣлалъ тотъ,
             Кто занималъ "высокій постъ довѣрья",
             Дававшій деньги, силу и почетъ.
             Не дорожить имъ -- было бъ лицемѣрье:
             Легко ль терять своей удачи плодъ?
             И потому достигнувшіе цѣли
             Со страхомъ на соперниковъ глядѣли.
  
                                 LIII.
  
             Наружностью Жуанъ былъ вѣрно схожъ
             Съ Парисомъ, злымъ виновникомъ погрома
             Злосчастной Трои. Свѣтъ черезъ него жъ
             Узналъ судовъ бракоразводныхъ громы...
             Кого они не приводили въ дрожь?
             Исторія разводовъ мнѣ знакома.
             Она гласитъ, что гибель Трои -- счетъ,
             Уплаченный впервые за разводъ.
  
                                 LIV.
  
             Царица все любила; исключенье --
             Супругъ ея, что сердцу не былъ милъ
             И потому отправленъ въ заточенье.
             Гигантовъ, полныхъ мужества и силъ,
             Она предпочитала, но влеченье
             Къ изящному въ ней было, и служилъ
             Тому Ланской, столь милый ей, примѣромъ,
             Хотя плохимъ онъ былъ бы гренадеромъ.
  
                                 LV.
  
             О, ты всѣхъ belli teterrima causa!
             Таинственная дверь небытія
             И жизни -- неба вѣчная угроза,
             Ты и закатъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ заря!
             Постичь тебя -- несбыточная греза;
             Какъ смертный палъ, того не знаю я,
             Но ты съ тѣхъ поръ причина, безъ сомнѣнья,
             Погибели его и возвышенья.
  
                                 LVI.
  
             Зовутъ тебя причиной всякихъ бѣдъ.
             Воззрѣніе такое непонятно;
             Мы чрезъ тебя рождаемся на свѣтъ
             И отъ тебя къ тебѣ жъ идемъ обратно;
             Міры ты населяешь; спора нѣтъ,
             Все безъ тебя погибло бъ безвозвратно;
             На почвѣ міра скудной и сухой
             Ты -- океанъ, несущій жизнь съ собой.
  
                                 LVII.
  
             Императрица миромъ и войною
             Располагать по прихоти могла,--
             И юношу, сіявшаго красою,
             Съ почетомъ и радушьемъ приняла;
             Когда же увидала предъ собою
             Колѣнопреклоненнаго посла,
             Остановилась вдругъ, не вскрывъ пакета,
             Къ нему лучомъ сочувствія согрѣта.
  
                                 LVIII.
  
             Лишь мигъ на немъ остановивъ свой взоръ,
             Она затѣмъ съ величіемъ царицы,
             Скрывая чувствъ нахлынувшихъ напоръ,
             Прочла депешъ хвалебныя страницы.
             За ней слѣдилъ съ подобострастьемъ дворъ,
             И вотъ съ ея улыбкою всѣ лица
             Мгновенно прояснились. Красоты
             Печать носили царскія черты.
  
                                 LIX.
  
             Она прочла о взятьи Измаила,
             И слава торжествующимъ лучомъ
             Ея лицо волшебно озарила;
             Такъ тонетъ море въ блескѣ золотомъ
             Восхода; но довольно ли ей было
             Одной побѣды? Сухъ и подъ дождемъ
             Песокъ нѣмыхъ пустынь; въ рѣкѣ кровавой
             Готовъ купаться тотъ, кто жаждетъ славы.
  
                                 LX.
  
             Прочтя стихи Суворова, она
             Невольно улыбнулася при этомъ.
             (Фельдмаршала кровавая война
             И груды труповъ сдѣлали поэтомъ!)
             Количествомъ потерь потрясена,
             Она на мигъ смутилась, но предъ свѣтомъ
             Смятеніе свое съумѣла скрыть
             И разомъ грустныхъ думъ прервала нить.
  
                                 LXI.
  
             Весь дворъ ея улыбка освѣтила,
             И онъ расцвѣлъ, надеждою согрѣтъ,
             Какъ послѣ злыхъ засухъ цвѣтникъ унылый,
             Отъ ливня увидавшій снова свѣтъ.
             Когда жъ императрица, что любила
             Прекрасное не менѣе побѣдъ,
             Окинула юнца привѣтнымъ окомъ,
             Всѣ замерли въ волненіи глубокомъ.
  
                                 LXII.
  
             Грозна въ минуты гнѣва, съ пышнымъ станомъ,
             Но величавой граціи полна,
             Въ дни свѣтлые плѣняла всѣхъ она,
             Кто видитъ прелесть въ сочномъ и румяномъ.
             Въ дѣлахъ сердечныхъ чуждая обманамъ,
             Сочувствіемъ за все платя сполна,
             Она и векселя божка Эрота
             Немедля предъявляла для учета.
  
                                 LXIII.
  
             Преградъ не допуская, ни помѣхъ,
             Она прямымъ путемъ стремилась къ цѣли
             И щедрою рукой дарила тѣхъ,
             Которые ей угождать умѣли;
             Кого хоть разъ увѣнчивалъ успѣхъ,
             Того въ пути ужъ не страшили мели;
             Хоть гнѣвъ ея народовъ не щадилъ,
             Въ ней человѣкъ опору находилъ.
  
                                 LXIV.
  
             Загадки непонятныя -- мужчины,
             А женщины -- подавно. Въ головѣ
             У нихъ бушуютъ вихри и пучины,
             Опасныя во всемъ ихъ существѣ;
             Мѣняются ихъ мысли безъ причины,
             Какъ вѣтеръ, шелестящій по травѣ...
             Законъ для нихъ -- одинъ порывъ сердечный!
             Избиты эти истины, но вѣчны.
  
                                 LXV.
  
             Какъ трудно услѣдить за ходомъ думъ!
             Сначала мысль о взятьи Измаила
             Екатерины охватила умъ;
             Затѣмъ она награды обсудила,
             Не признавая дѣйствій наобумъ,
             И, наконецъ, вниманье обратила
             На юнаго гонца, что ей принесть
             Былъ удостоенъ счастья эту вѣсть.
  
                                 LXVI.
  
             Жуанъ стоялъ въ тревожномъ ожиданьи
             У ногъ Екатерины. Ею былъ
             Замѣченъ онъ. Цѣня ея вниманье,
             Съ надеждою онъ взоръ къ ней устремилъ.
             Стоящимъ на горѣ среди сіянья
             Меркурія Шекспиръ изобразилъ.
             Найди Жуанъ надежную опору,
             Взобраться бы и онъ съумѣлъ на гору.
  
                                 LXVII.
  
             Когда любви мы слышимъ сладкій гласъ
             Не исподволь, а сразу сердцу милый,
             Волшебный зовъ порабощаетъ насъ.
             (Такъ разомъ спиртъ огонь вливаетъ въ жилы).
             Сочувствіе, нежданно появясь,
             Всѣ поглощаетъ жизненныя силы,
             Другія чувства отгоняя прочь;
             Лишь слезы осушить ему не въ мочь.
  
                                 LXVIII.
  
             Когда же самолюбіе при этомъ
             Утѣшено отличьемъ, и для всѣхъ
             Мы зависти становимся предметомъ,
             Сочувствіе растетъ; намъ льститъ успѣхъ;
             Быть отличеннымъ передъ цѣлымъ свѣтомъ
             Не мало самолюбію утѣхъ
             Приноситъ въ даръ, и хорошо ли, худо ль --
             Намъ выказать свою отрадно удаль.
  
                                 LXIX.
  
             Жуанъ былъ въ тѣхъ годахъ, когда намъ милъ
             Призывъ любви; когда, съ разсудкомъ въ ссорѣ,
             Борьбу со львами весть, какъ Даніилъ,
             Готовы мы съ отвагою во взорѣ,
             И внутренно сжигающій насъ пылъ
             Тушить готовы въ первомъ встрѣчномъ морѣ;
             Такъ солнце гаситъ свѣтъ въ пучинѣ водъ,
             Когда къ Ѳетидѣ свѣтлый богъ идетъ.
  
                                 LXX.
  
             И выгодно, и вмѣстѣ лестно было
             Къ царицѣ въ милость случаемъ попасть;
             Нещадно лишь враговъ она разила,
             Но щедро награждать умѣла страсть.
             Плѣнясь ея чарующею силой,
             Къ ея ногамъ готовъ былъ всякій пасть,
             И тотъ, кого царица отличала,
             Вкушалъ лишь медъ, пчелы неслыша жала.
  
                                 LXXI.
  
             Она была во всемъ расцвѣтѣ лѣтъ;
             Всѣхъ сѣрые глаза ея плѣняли;
             Ми знаемъ, какъ всесиленъ этотъ цвѣтъ;
             Такими же глазами обладали
             Шотландская Марія и побѣдъ
             Любимецъ, Бонапартъ. Мы всѣ слыхали,
             Что и Минерва, чтобъ плѣнять людей,
             Такой же цвѣтъ избрала для очей.
  
                                 LXXII.
  
             Императрицы лестное вниманье,
             Ея красы чарующій расцвѣтъ.
             Съ величіемъ и властью въ сочетаньѣ,
             Ея обворожительный привѣтъ,
             Къ Жуану обращенный, средь собранья,
             Гдѣ налицо былъ всей столицы цвѣтъ,--
             Все это (я скрывать того не стану)
             Совсѣмъ вскружило голову Жуану.
  
                                 LXXIII.
  
             Другого и не надо для любви;
             Она лишь эгоизма проявленье
             И самолюбья, легкій жаръ въ -крови,
             Что, угасая, губитъ увлеченье;
             Порою предъявлять права свои
             Готова страсть; но это исключенье,
             И потому любовь признать нельзя
             За главную пружину бытія.
  
                                 LXXIV.
  
             Любви разнообразныхъ видовъ много;
             Есть та любовь, что выдумалъ Платонъ;
             Одна насъ заставляетъ жить для Бога;
             Другая... (Но я риѳмою стѣсненъ --
             Увы! поэта риѳма держитъ строго;
             Гонясь за ней, онъ часто принужденъ
             Грѣшить и противъ смысла). Въ заключенье
             Есть чувственности страстныя стремленья.
  
                                 LXXV.
  
             Кто чувственности пламенемъ объятъ,
             Тотъ къ женщинѣ стремится, какъ къ богинѣ,
             Онъ передъ ней во прахъ склоняться радъ,
             Уподобляя милую святынѣ.
             Заря любви свѣтла, ея жъ закатъ
             Уныло въ мракѣ тонетъ; жаль, что въ глинѣ,
             Какъ плѣнница, душа заключена,
             Когда волшебныхъ грезъ она полна!
  
                                 LXXVI.
  
             Я чту любовь, что чествуетъ каноны
             (Духовныхъ лицъ доходныя статьи).
             Любви безгрѣшной также чту законы;
             Но есть еще и третій родъ любви,
             Которому извѣстныхъ лѣтъ матроны
             Дарятъ усердно помыслы свои
             И, сохраняя прежніе союзы,
             Къ нимъ подбавляютъ тайныхъ браковъ узы .
  
                                 LXXVII.
  
             Иду опять проселочнымъ путемъ,
             Но больше философствовать не стану;
             Анализовъ довольно; перейдемъ
             Теперь опять, читатели, къ роману.
             Царицы неожиданный пріемъ,
             Какъ вамъ извѣстно, голову Жуану
             Совсѣмъ вскружилъ; она жъ смутила дворъ,
             На юношу привѣтный бросивъ взоръ.
  
                                 LXXVIII.
  
             Во всѣхъ углахъ шептаться дамы стали;
             У старыхъ обозначились яснѣй
             Морщины, что бѣлила прикрывали;
             Съ улыбочками дамы въ цвѣтѣ дней
             Другъ другу эту вѣсть передавали;
             Не мало привела она людей
             Въ отчаянье; отъ зависти и злобы
             Заплакали и важныя особы.
  
                                 LXXIX--LXXX.
  
             О томъ: кто этотъ юный новичекъ?--
             Посламъ всѣхъ странъ пришлось освѣдомляться.
             Возвыситься онъ могъ въ короткій срокъ.
             Жизнь коротка, чему же удивляться?
             Имъ грезился уже рублей потокъ,
             Что долженъ въ сундукахъ его скопляться,
             Помимо орденовъ, наградъ иныхъ
             А также -- многихъ тысячъ крѣпостныхъ.
  
                                 LХХХІ.
  
             Царица, добротой всегда согрѣта,
             Ее умѣла проявлять во всемъ;
             Какъ передъ ней блѣдна Елизавета,
             Скупая и бездушная притомъ,
             Которая, любимца сживъ со свѣта,
             Старухой умерла, скорбя о немъ!
             Ея и злость, и скаредность, понятно,
             На санъ ея и полъ бросаютъ пятна.
  
                                 LXXXII.
  
             Окончился пріемъ, и вмигъ особы,
             Посланники всѣхъ европейскихъ странъ
             Столпились съ поздравленьями -- еще бы!
             Вокругъ того, кому высокій санъ
             Въ ближайшемъ безъ сомнѣнья будетъ данъ
             И зашуршали шелковыя робы:
             Вѣдь наши дамы любятъ красоту,
             Ведущую къ высокому посту.
  
                                 LXXXIII.
  
             Всеобщаго вниманія предметомъ,
             Причинъ тому не зная, сталъ Жуанъ;
             Спокойно относился онъ къ привѣтамъ,
             Какъ будто съ малолѣтства важный санъ
             Его ужъ пріучилъ царить надъ свѣтомъ;
             Ему самой природою былъ данъ
             Тотъ свѣтскій лоскъ, что принадлежность знати.
             Не много говорилъ Жуанъ, но кстати.
  
                                 LXXXIV.
  
             Затѣмъ императрицею самой
             Былъ порученъ особому вниманью
             Высокихъ лицъ поручикъ молодой,--
             И свѣтъ, ея послушенъ приказанью,
             Къ нему отнесся съ лаской и хвалой.
             Непостояненъ свѣтъ; его вліянью
             Опасно поддаваться; жалокъ тотъ,
             Кто въ немъ обрѣсть надѣется оплотъ.
  
                                 LXXXV.
  
             Здѣсь отдохну, и вотъ остановилъ я
             Пегаса; до ужасной высоты
             Добрался онъ, но тяжкія усилья
             Измучили его; отъ дурноты
             Кружится голова; какъ мельницъ крылья,
             Пестрѣютъ предо мной мои мечты;
             Чтобъ мозгъ и нервы привести въ порядокъ,
             Спущусь въ луга -- тамъ отдыхъ будетъ сладокъ.
  

ПѢСНЬ ДЕСЯТАЯ.

  
                                 I.
  
             Увидѣвъ разъ, какъ яблоко упало,
             Смущенный тѣмъ явленіемъ, Ньютонъ
             Открылъ (хоть я ученымъ вѣрю мало)
             Всемірный тяготѣнія законъ.
             Когда молва не ложь распространяла,
             То со временъ Адама первый онъ
             Съумѣлъ найти звено соединенья
             Межъ яблокомъ и слѣдствіемъ паденья.
  
                                 II.
  
             Отъ яблокъ пали мы; но этотъ плодъ
             Возвысилъ снова родъ людской убогій
             (Коль вѣренъ приведенный эпизодъ).
             Проложенная Ньютономъ дорога
             Страданій облегчила тяжкій гнетъ;
             Съ тѣхъ поръ открытій сдѣлано ужъ много,
             И вѣрно мы къ лунѣ когда-нибудь,
             Благодаря парамъ, направимъ путь.
  
                                 III.
  
             Вы спросите: зачѣмъ вступленье это?
             А потому, что въ сердцѣ пышетъ жаръ
             И вдохновеньемъ грудь моя согрѣта.
             Я міру не принесъ открытій въ даръ
             И ниже тѣхъ, что, къ удивленью свѣта,
             Изобрѣли и телескопъ, и паръ,
             И противъ вѣтра шли; но къ ихъ союзу
             Хочу пристать, призвавъ на помощь музу.
  
                                 IV.
  
             Я также противъ вѣтра плылъ и волнъ;
             Бороться и до нынѣ продолжаю;
             Про землю позабывъ, отваги полнъ,
             По океану вѣчности блуждаю;
             Средь грозныхъ волнъ плыветъ мой утлый чолнъ,
             А бѣшенымъ валамъ не видно краю!
             Но онъ, несясь впередъ, проходитъ тамъ,
             Гдѣ гибель бы грозила кораблямъ.
  
                                 V.
  
             Вернусь къ Жуану. Свѣтлая дорога
             Лежала передъ нимъ; онъ лишь вкушалъ
             Завидный плодъ веселаго пролога,
             Но злой судьбы превратностей не зналъ.
             О, музы! (мнѣ всегда ихъ служитъ много)
             За нимъ нейдите дальше пышныхъ залъ!
             Скажу лишь, что Жуанъ, годами юный,
             Осыпанъ былъ щедротами фортуны.
  
                                 VI.
  
             Но счастью можно ль ввѣриться вполнѣ?
             Какъ птичка, упорхнуть оно готово.
             Давидъ поетъ: .О, крылья дайте мнѣ,
             Чтобъ, улетѣвъ, покой нашелъ я снова!*
             Кто въ старости не плачетъ о веснѣ?
             Кому не милы отзвуки былого?
             И кто бъ не промѣнялъ, когда бы могъ,
             Хрипъ старости на юношескій вздохъ?
  
                                 VII.
  
             Но молкнетъ вздохъ, хотя судьба коварна;
             Слезъ (даже вдовьихъ) грустные слѣды
             Стираются. Такъ затопляетъ Арно
             Весною всю окрестность, а воды
             Въ ней лѣтомъ нѣтъ. На почвѣ благодарной
             Людского горя -- сочные плоды;
             Они всегда обильны: счесть ихъ гдѣ же?
             Но пахари работаютъ не тѣ же.
  
                                 VIII.
  
             Однакожъ многихъ губитъ жизни путь;
             Былыя муки этому причиной;
             Не вздохъ любви, а кашель сушитъ грудь
             И раннія являются морщины.
             Приходится глаза навѣкъ сомкнуть
             До срока многимъ; тяжкій гнетъ кручины
             Въ могилу сводитъ ихъ. О, счастливъ тотъ,
             Кто кончилъ съ жизнью тягостный разсчетъ!
  
                                 IX.
  
             Но смерть Жуану вовсе не грозила;
             Случайно возвеличенный судьбой,
             Онъ ликовалъ; его и не страшила
             Непрочность всякой радости земной;
             За холодъ, Что декабрь несетъ уныло,
             Возможно ль презирать Іюньскій зной?
             Умнѣе запастись, конечно, лѣтомъ
             На холодъ злой зимы тепломъ и свѣтомъ.
  
                                 X.
  
             Притомъ, Жуанъ былъ качествъ полнъ такихъ,
             Что женщинъ среднихъ лѣтъ въ восторгъ приводятъ,
             Но не дѣвицъ. Увы! любовь для нихъ
             Загадка. Мысли ихъ въ туманѣ бродятъ;
             Онѣ о страсти знаютъ лишь изъ книгъ
             И томно глазъ своихъ съ небесъ не сводятъ.
             По солнцу и годамъ нельзя, по мнѣ,
             Ихъ возрастъ исчислять, а по лунѣ.
  
                                 XI.
  
             Измѣнчива луна и непорочна;
             Вотъ почему такъ выразился я;
             Причины не найдете вы побочной;
             Но въ сказанномъ (правдивость не цѣня)
             Всѣ будутъ тайный смыслъ искать нарочно,
             Чтобъ такъ, какъ Джеффри, уязвить меня.
             Но онъ -- мой другъ, я мстить ему не стану;
             Зачѣмъ же растравлять больную рану?
  
                                 XII.
  
             Когда сталъ другомъ врагъ -- безчестенъ онъ,
             Вновь уязвляя стрѣлами своими;
             Я злобою такою возмущенъ.
             Какъ съ чеснокомъ, съ людьми ужиться злыми
             Нельзя. Враговъ нѣтъ хуже новыхъ женъ
             И отставныхъ любовницъ. Вмѣстѣ съ ними
             Грѣшно идти тому, кто пересталъ
             Быть недругомъ и клятву въ дружбѣ далъ.
  
                                 XIII.
  
             Гдѣ не клеймятъ отступничествъ позорныхъ?
             Бобъ Соути, перебѣжчикъ, лжецъ,-- и тотъ,
             Попавъ въ вонючій хлѣвъ пѣвцовъ придворныхъ,
             Къ противникамъ наврядъ ли перейдетъ.
             Нигдѣ измѣнъ не переносятъ черныхъ
             И флюгеровъ вездѣ презрѣнье ждетъ;
             Постыдно наносить тогда удары,
             Когда лишился силъ противникъ старый.
  
                                 XIV.
  
             Не оставляя ничего въ тѣни,
             Юристъ и критикъ видятъ только пятна;
             Живя людскими распрями, они
             Все замѣчаютъ и имъ все понятно.
             Мы, большинство, свои проводимъ дни,
             Не видя жизни стороны обратной;
             Юристъ же, какъ хирургъ, ища изъянъ,
             Старается извѣдать тайны ранъ.
  
                                 XV.
  
             Юристъ всегда въ грязи, того не скроемъ;
             Какъ нравственности жалкій трубочистъ,
             Всегда покрытъ онъ сажи толстымъ слоемъ;
             Смѣнивъ бѣлье, онъ все жъ не будетъ чистъ;
             Онъ превращенъ въ змѣю житейскимъ строемъ;
             Но вы, о Джеффри, праведный юристъ
             И носите (величья въ васъ такъ много!)
             Плащъ адвоката цесарскою тогой.
  
                                 XVI.
  
             Теперь, загладивъ старые грѣхи,
             Съ былымъ врагомъ, въ меня метавшимъ громы
             (Насколько могутъ ссорить насъ стихи
             И критика озлобленные томы),
             Хочу я выпить за былые дни,
             За Auld Lang Syne. Мы съ вами незнакомы;
             Быть можетъ и не встрѣчусь съ вами я,
             Но вашу честность не хвалить нельзя.
  
                                 XVII.
  
             Хотя не прочь поддаться я желанью
             Васъ чествовать, но посвятилъ не вамъ
             Мечты объ Auld Lang Syne,-- воспоминанью.
             На половину я шотландецъ самъ
             По крови и совсѣмъ -- по воспитанью.
             Скептически прошу къ моимъ словамъ
             Не отнестись,-- я не шучу ни мало;
             Мысль о быломъ мнѣ душу взволновала.
  
                                 XVIII.
  
             Когда слова завѣтныя звучатъ,
             Шотландіи родной мнѣ снятся горы;
             Ея потоковъ свѣтлыхъ шумный рядъ;
             Балгунскій мостъ надъ бездною; уборы
             Красивыхъ дѣвъ и пестрый ихъ нарядъ;
             Въ прошедшее я устремляю взоры,
             И много дѣтскихъ грезъ и нѣжныхъ тайнъ
             Мнѣ въ памяти рисуетъ Auld Lang Syne.
  
                                 XIX.
  
             Хотя, въ припадкѣ риѳмъ и озлобленья,
             Шотландцамъ (юность мстительна всегда!)
             Тяжелыя нанесъ я оскорбленья,--
             Не въ силахъ мимолетная вражда
             Въ насъ заглушить былыя впечатлѣнья;
             Въ себѣ шотландца ранилъ я тогда,
             Но не убилъ его, и съ прежнимъ пыломъ
             О "краѣ рѣкъ и горъ" мечтаю миломъ.
  
                                 XX.
  
             Отчасти былъ идеалистъ Жуанъ,
             Но на реальной почвѣ. Трудно очень
             Намъ распознать, что -- правда, что -- обманъ;
             Межъ тѣломъ и душой союзъ непроченъ.
             Одной душѣ удѣлъ безсмертья данъ,
             А человѣкъ и тѣломъ озабоченъ.
             Что ждетъ его, узнать желаетъ онъ,
             Но скрыты тайны будущихъ временъ.
  
                                 XXI.
  
             Жуана шло успѣшно обрусенье.
             (Вотъ вамъ примѣръ слѣпой судьбы игры!)
             Кто устоитъ предъ силой искушенья,
             Когда она обильные дары
             Несетъ съ собой? Двора увеселенья,
             Побѣды, танцы, выходы, пиры!
             Безъ счета деньги -- для него все это
             Ледъ превращали въ рай и холодъ -- въ лѣто.
  
                                 XXII.
  
             Его ласкалъ, какъ прежде, Дворъ и свѣтъ;
             Хоть постъ, имъ занимаемый, порою
             И утомлялъ его -- бѣды въ томъ нѣтъ;
             Легко мириться юношѣ съ судьбою,
             И трудъ не въ трудъ, когда мы въ цвѣтѣ лѣтъ;
             Тогда мы бредимъ славой и войною,
             Любви невольно признавая власть;
             Лишь въ старости въ насъ дышитъ къ деньгамъ страсть.
  
                                 XXIII.
  
             Средь молодежи праздной и развратной
             Герой мой жизнь разгульную повелъ;
             Губя въ насъ свѣжесть чувства безвозвратно,
             Такая жизнь плодитъ не мало золъ;
             На нравственность она бросаетъ пятна,
             Будя въ насъ эгоизмъ и произволъ
             Даря страстямъ. Душа,тогда забыта
             И какъ улитка въ раковинѣ скрыта.
  
                                 XXIV.
  
             О нѣжной связи дамы среднихъ лѣтъ
             Съ поручикомъ красивымъ я не стану
             Распространяться долго. Средства нѣтъ
             Спастися отъ тяжелаго изъяна
             Бѣгущихъ дней; царямъ покоренъ свѣтъ,
             Одной природѣ дѣла нѣтъ до сана;
             Гдѣ жъ демократовъ вы найдете злѣй
             Морщинъ, враговъ и лести, и цѣпей?
  
                                 XXXV.
  
             Смерть -- царь царей и вмѣстѣ Гракхъ вселенной.
             Ея законъ, не признающій кастъ,
             Равняетъ всѣхъ. Бѣднякъ, трудомъ согбенный,
             И властелинъ -- въ земли ничтожный пластъ
             Обращены ей будутъ неизмѣнно;
             И тотъ клочокъ земли лишь жатву дастъ,
             Когда ихъ совершится разложенье.
             Смерть -- радикалка, въ этомъ нѣтъ сомнѣнья.
  
                                 XXVI.
  
             Межъ тѣмъ Жуанъ веселый тѣшилъ нравъ,
             Ища повсюду только наслажденій;
             Случайно въ край медвѣжьихъ шкуръ попавъ,
             Кружился онъ средь вихря развлеченій
             И суеты. Хоть я и не лукавъ
             И не терплю напрасныхъ осужденій,
             Но думаю, что шкуры медвѣдей
             Пугаютъ взоръ средь роскоши затѣй.
  
                                 XXVII.
  
             Ту жизнь, что велъ Жуанъ, боясь укора,
             Не опишу, хоть съ нею я знакомъ,
             Но я, увы! добрался ужъ до .бора",
             Что Дантъ воспѣлъ. Кто очутился въ немъ,
             Тотъ съ юностью проститься долженъ скоро
             И, проливая слезы о быломъ,
             Стремиться долженъ къ старости убогой,
             Идя съ трудомъ пустынною дорогой.
  
                                 XXVIII.
  
             Поменьше разсуждать себѣ зарокъ
             Я далъ; мнѣ философія постыла;
             Но мнѣ такой обѣтъ пойдетъ ли впрокъ?
             Порою думъ неотразима сила;
             Къ намъ мысль бѣжитъ, какъ къ матери щенокъ,
             Какъ травы льнутъ къ скаламъ, какъ къ губкамъ милой
             Льнетъ поцѣлуй... Но такъ какъ жажду я
             Читателей найти,-- сдержу себя.
  
                                 XXIX.
  
             Ухаживать всѣ стали за Жуаномъ;
             Лишь онъ не увивался за толпой;
             Какъ въ скакунѣ породистомъ и рьяномъ,
             Въ немъ чистокровность видѣлась. Красой
             И юностью плѣнялъ онъ, стройнымъ станомъ,
             Отвагою, одеждой дорогой,
             Но важный постъ, имъ занятый недавно,
             Его успѣховъ былъ причиной главной.
  
                                 XXX.
  
             Онъ написалъ въ Испанію роднымъ.
             Узнавъ, что онъ въ блестящемъ положеньи
             И очень пригодиться можетъ имъ,
             Они отвѣтъ, ни медля ни мгновенья,
             Ему послали. Снилась ужъ инымъ
             Въ Россію эмиграція. Въ волненьи
             Они твердили: .шубу заведешь --
             И Петербургъ съ Мадридомъ станетъ схожъ!"
  
                                 XXXI.
  
             Жуана мать, узнавъ, что денегъ мало
             У своего банкира сынъ беретъ
             (Расходы умѣряя), написала,
             Что свой привѣтъ ему за это шлетъ.
             Отъ тратъ она его остерегала
             И прибавляла, что уменъ лишь тотъ,
             Кто, бурныхъ удовольствій избѣгая,
             Живетъ, безумно денегъ не мотая.
  
                                 XXXII.
  
             Мадоннѣ и Христу о немъ молясь,
             Его просила въ папу вѣрить свято,
             Отнюдь, однакожъ, явно не глумясь
             Надъ ересью, соблазнами богатой.
             Сказавъ, что вновь семьей обзавелась,
             Поздравила его съ рожденьемъ брата;
             Затѣмъ царицу стала восхвалять
             За то, что обошлася съ нимъ какъ мать.
  
                                 XXXIII.
  
             Она ее за то вѣнчала славой,
             Что молодежи ходъ она даетъ,
             За Донъ Жуана не боялась нравы
             Заботливая мать. Гдѣ солнце жжетъ,
             Тамъ страсть порою льетъ свои отравы;
             Въ странѣ жъ такой, гдѣ холодно весь годъ,
             Гдѣ никогда почти не таютъ льдины,
             И нравственности таять нѣтъ причины.
  
                                 XXXIV.
  
             Хотѣлъ бы лицемѣрье я хвалить
             (Прибѣгнувъ даже къ лести самой грубой),
             Какъ добродѣтель -- пасторы. Имъ чтить
             Лишь на словахъ ее, конечно, любо.
             Для этого желалъ бы я добыть
             Архангеловъ иль серафимовъ трубы
             Иль даже старой тетушки рожокъ;
             Чтобъ громъ хвалы пойти могъ людямъ впрокъ.
  
                                 XXXV.
  
             Не зная лицемѣрья, безъ сомнѣнья,
             Старушка въ рай попала безъ труда.
             Межъ праведными райскія селенья
             Раздѣлятся въ день страшнаго суда.
             Такъ раздробилъ саксонскія владѣнья
             Вильгельмъ Завоеватель. Онъ тогда
          и и грязи, занимающія всё пространство, насколько глазъ можетъ обнять, кое-гдѣ мелькающій парусъ, теряющійся немедленно среди лѣса мачтъ, множество колоколенъ, масса закопчённыхъ дымомъ крышъ, огромный тёмный куполъ, похожій на дурацкую шайку на головѣ дурака -- таковъ видъ Лондона.
  

LXXXIII.

   Но Жуанъ не видѣлъ ничего этого. Каждый клубъ дыма казался ему таинственнымъ паромъ, нёсшимся изъ печи какого-нибудь алхимика, занятаго приготовленіемъ благосостоянія для всего міра (благосостоянія бумажныхъ денегъ и налоговъ). Мрачныя облака, разстилавшіяся надъ городомъ, какъ покрывало, и помрачавшія лучи самаго солнца съ такою же лёгкостью, съ какою мы задуваемъ свѣчу, показались ему совершенно естественной атмосферой -- очень здоровой, хотя и не всегда ясной.
  

LXXXIV.

   Онъ остановился -- и я намѣренъ послѣдовать его примѣру, подобно тому, какъ это дѣлаетъ команда корабля, готовясь произвесть залпъ. Скоро я надѣюсь возобновить съ вами, любезные соотечественники, старое знакомство. Я хочу попытаться сказать вамъ нѣсколько истинъ, которыя вы, безъ сомнѣнія, таковыми не признаете именно потому, что онѣ -- истинны. Какъ новая мистриссъ Фрей {Мистриссъ Фрей -- есть имя квакерши, много способствовавшей къ улучшенію положенія заключённыхъ женщинъ въ Ньюгетѣ.}, только мужского пола, я попробую мягкой метлой вымести ваши гостиныя и очистить ихъ стѣны отъ паутины.
  

LXXXV.

   О, мистриссъ Фрей! зачѣмъ ѣздить въ Ньюгетъ? зачѣмъ проповѣдывать жалкимъ бездѣльникамъ? Не лучше ли начать съ Карльтона и ему подобныхъ домовъ? Попробуйте пустить въ дѣло ваши способности противъ болѣе закоснѣлыхъ королевскихъ грѣховъ. Идея передѣлать народъ -- нелѣпа: это будетъ просто филантропическая болтовня, если вы не потрудитесь сначала исправить его вожаковъ. Не хорошо, мистриссъ Фрей! Я думалъ, что въ васъ болѣе религіозности.
  

LXXXVI.

   Научите этихъ шестидесятилѣтнихъ грѣховодниковъ вести себя прилично, какъ того требуютъ ихъ степенные годы; отучите ихъ отъ смѣшной страсти къ путешествіямъ, отъ гусарскихъ и венгерскихъ костюмовъ; увѣрьте ихъ, что молодость, однажды улетѣвъ, больше не возвращается, что наёмные клики не поправляютъ благосостоянія страны; скажите имъ, что сэръ Вильямъ Кёртисъ! {Этотъ достойный Альдерманъ умеръ въ 1829 году.} глупецъ слишкомъ глупый даже для самыхъ глупыхъ безобразій, что онъ -- Фальстафъ сѣдоволосаго Галя, лишенный фальстафова остроумія, старый шутъ, у котораго даже перестали звонить бубенчики!
  

LXXXVII.

   Скажите имъ -- хотя это, можетъ-быть, будетъ слишкомъ поздно -- что на закатѣ жизни -- утомлённой, изношенной, распущенной -- напрасны всевозможныя мечты о величіи и что тогда остаётся намъ на долю одна доброта. Прибавьте, что лучшіе государи всего менѣе любили пышность. Скажите имъ... Но вы ничего не скажите, тогда-какъ я наговорилъ слишкомъ много. Впрочемъ, голосъ мой скоро снова загремитъ, какъ рогъ Роланда въ ронсевальской битвѣ.
  

ПѢСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ.

  

I.

   Епископъ Берклей, сказавъ, что "матерія не существуетъ", доказалъ это своей рѣчью, матерія которой не заслуживаетъ никакого вниманія. Говорятъ, что его систему безполезно опровергать, потому-что она слишкомъ хитра и для умной головы, тогда-какъ никто въ нее увѣровать не можетъ. Я готовъ сокрушить всевозможныя матеріи -- даже камни, свинецъ и алмазы, чтобы только доказать, что міръ -- духъ! Готовъ даже носить свою собственную голову съ полнымъ убѣжденіемъ, что она не существуетъ.
  

II.

   Нечего сказать, великое открытіе -- доказать, будто весь міръ одно огромное Я! что всё въ нёмъ идеально, что мы во всёмъ видимъ только самихъ себя! Я держу пари противъ всёи вселенной -- чѣмъ бы она ни была -- что въ такомъ убѣжденіи нѣтъ ничего еретическаго. О, сомнѣніе! если ты то сомнѣніе, за которое тебя принимаютъ, въ чёмъ я, однако, сомнѣваюсь, то я прошу тебя, единственную призму, сквозь которую мы можемъ созерцать истину, но портить моой вѣры въ идеализмъ, этотъ небесный алькоголь, который голова наша переноситъ съ большимъ трудомъ.
  

III.

   Тѣмъ не менѣе, по временамъ одолѣваетъ насъ несваренье желудка (которое далеко не такъ легко переносится, какъ присутствіе воздушнаго Аріэля) и оно смущаетъ наше паренье другого рода вопросомъ. Кромѣ того, мнѣ кажется страннымъ, отчего человѣческій глазъ никакъ не можетъ найти точки, на которой онъ бы не встрѣтилъ смѣшенія племёнъ, половъ, существъ, звѣздъ и наконецъ -- просто-на-просто -- этого необъяснимаго чуда, называемаго міромъ, который въ сущности не болѣе, какъ великая ошибка,
  

IV.

   Если онъ -- созданіе случая, и того болѣе ошибка, если происхожденіе его вѣрно объяснено въ "Ветхомъ Завѣтѣ". Впрочемъ, объ этомъ предметѣ лучше не говорить совсѣмъ, изъ боязни придти къ подобному заключенію, которое многими людьми считается опаснымъ. И люди эти правы: паша жизнь такъ коротка, что не стоитъ толковать о предметѣ, уяснить который никто не могъ до-сихъ-поръ, но который всѣ когда-нибудь или увидятъ очень ясно, или ничего не увидавъ, успокоются и замолчатъ.
  

V.

   Поэтому нахожу за лучшее оставить въ покоѣ всѣ метафизическія размышленія, такъ-какъ они ни къ чему не ведутъ. Принявъ за тезисъ, что то, что есть -- есть, я полагаю, что выразился очень удобопонятно и ясно. Дѣло въ томъ, что съ нѣкотораго времени я чувствую приближеніе чахотки, хотя и не понимаю, какая бы тому могла быть причина. Вѣроятно -- воздухъ. Замѣчательно, что когда болѣзнь эта начинаетъ меня одолѣвать, я дѣлаюсь необыкновенно религіозенъ.
  

VI и VII.

   Но вернёмся къ нашему предмету. Тотъ, кто, стоя на развалинахъ Акрополя, видѣлъ Аттику, тотъ, кто плавалъ по живописнымъ водамъ, на которыхъ стоитъ Константинополь, кто видѣлъ Тимбукту, пилъ чай въ столицѣ узкоглазыхъ китайцевъ или, наконецъ, отдыхалъ среди ниневійскихъ развалилъ -- тотъ не можетъ быть пораженъ зрѣлищемъ, которое являетъ на первый взглядъ Лондонъ; но дайте ему прожить въ нёмъ годъ -- и спросите тогда, что онъ о нёмъ думаетъ.
  

VIII.

   Донъ-Жуанъ взобрался на вершину Шутерсъ-Гилля какъ-разъ около того часа вечеромъ, когда солнце садилось. Съ покатости открывался обширный видъ на эту долину добра и зла, которую зовутъ Лондономъ. Улицы кипѣли непрерывной дѣятельностью, всё же кругомъ было тихо и спокойно: до него доносился только скрипъ колёсъ, вертѣвшихся на своихъ осяхъ, и гулъ, похожій на жужжанье пчёлъ, обыкновенно поднимающійся надъ многолюдными городами, подобно тому, какъ пѣна всплываетъ наверхъ въ кипящемъ котлѣ.
  

IX.

   И такъ, Донъ-Жуанъ, погруженный въ созерцаніе, шелъ пѣшкомъ за своей каретой но склону горы и, пораженный зрѣлищемъ великой націи, не могъ побѣдить прилива волновавшихъ его чувствъ. "Здѣсь" -- воскликнулъ онъ -- "мѣстопребываніе свободы! здѣсь раздаётся голосъ народа -- и ни тюрьмы, ни пытки, ни инквизиція не могутъ его заглушить! Каждый новый митингъ или новые выборы торжественно подтверждаютъ его права!
  

X.

   "Женщины здѣсь добродѣтельны, души чисты, народъ платитъ только то, что хочетъ, и если здѣсь всё дорого, то лишь потому, что народъ любитъ показать, какъ громаденъ его годовой доходъ. Законы здѣсь незыблемы; для путешественниковъ нѣтъ ловушекъ: дороги безопасны..." Тутъ онъ былъ прерванъ видомъ сверкнувшаго ножа и восклицаньемъ: "Будь прокляты твои глаза!-- жизнь или кошелёкъ!"
  

XI.

   Этотъ уже черезчуръ свободный возгласъ раздался изъ засады, куда засѣло четверо мошенниковъ, замѣтившихъ, что Жуанъ шелъ одинъ, отставъ отъ своей кареты. Ловкіе бездѣльники, они умѣли пользоваться минутой и нападали на зазѣвавшихся въ дорогѣ путешественниковъ, причёмъ послѣдніе, если только они не были рубаками, рисковали на этомъ островѣ богатства лишиться не только жизни, но и штановъ.
  

XII.

   Жуанъ не зналъ ни слова по-англійски, кромѣ классическаго выраженія "чортъ возьми" {God damn.}, которое, впрочемъ, слышалъ такъ рѣдко, что считалъ его иногда равнозначущимъ съ восточнымъ "селямъ" или "да благословитъ васъ Богъ!" Впрочемъ, заключеніе Жуана не слѣдуетъ считать безосновательнымъ; я на половину англичанинъ (къ великому моему несчастью) -- и всё-таки мнѣ никогда не приходилось слышать, чтобы мои соотечественники призывали на кого-нибудь благословеніе Божіе иначе, какъ этимъ выраженіемъ.
  

XIII.

   Тѣмъ не менѣе, Жуанъ мигомъ понялъ смыслъ ихъ жестовъ и, будучи нѣсколько пылкаго и холерическаго темперамента, мгновенно выхватилъ карманный пистолетъ и выстрѣлилъ прямо въ животъ одному изъ нападавшихъ. Тотъ упалъ, какъ быкъ, катающійся среди луга, и, барахтаясь въ своей родной грязи, диво проревѣлъ, обращаясь къ одному изъ своихъ товарищей или подчинённыхъ, стоявшему къ нему ближе другихъ: "О, Джэкъ! проклятый французъ со мной покончилъ!"
  

XIV.

   Джэкъ и остальная сволочь, увидя, что произошло, мигомъ убѣжали, а свита Жуана, отставшая на нѣсколько шаговъ и пораженная случившимся, впопыхахъ поспѣшила къ нему, чтобъ оказать, какъ это случается всегда, запоздалую помощь. Жуанъ, видя, что раненый имъ "любовникъ луны" {Выраженіе Фальстафа въ "Генрихѣ IV" Шекспира.} истекалъ кровью, причёмъ, казалось, сама жизнь вытекала изъ его жилъ, велѣлъ подать перевязокъ и корпіи, искренно сожалѣя о своей торопливости, съ которой спустилъ курокъ.
  

XV.

   "Можетъ быть" -- думалъ онъ -- "въ странѣ этой существуетъ обычай встрѣчать иностранцевъ такимъ образомъ! Впрочемъ, многіе содержатели гостинницъ поступаютъ точно также, съ тою только разницей, что они грабятъ съ низкимъ поклономъ, а не съ ножомъ на-голо и мѣднымъ лбомъ. Но что дѣлать? Не. оставлять же раненаго лежать на дорогѣ? Помогите мнѣ поднять его и перенести."
  

XVI.

   Но прежде чѣмъ они успѣли приняться за это человѣколюбивое дѣло, умирающій воскликнулъ: "Оставьте! со мной всё покончено! ради Бога, стаканъ джину! Мы упустили добычу и потому -- бросьте меня умирать здѣсь!" Источникъ жизни, между-тѣмъ, ослабѣвалъ въ нёмъ съ каждой минутой; кровь изъ смертельной раны сочилась уже съ трудомъ и притомъ густыми каплями, а грудь дышала тяжело. Сорвавъ съ распухшей своей шеи платокъ, онъ сказалъ: "Отдайте это Салли!" -- и умеръ.
  

XVII.

   Сказалъ -- и окровавленный платокъ упалъ къ ногамъ Жуана, который никакъ не могъ понять ни того -- зачѣмъ умирающій его бросилъ, ни того -- что значили послѣднія его слова. Бѣдняга Томъ былъ нѣкогда первымъ весельчакомъ въ городѣ, лихимъ гулякой и щёголемъ, пока, наконецъ, общипанный пріятелями, не ощутилъ сначала чахотки въ карманахъ, а затѣмъ и во всёмъ тѣлѣ.
  

XVIII.

   Донъ-Жуанъ исполнилъ всё, что только можно было сдѣлать въ подобныхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ, и, послѣ того, какъ судебный слѣдователь окончилъ своё дѣло, отправился въ дальнѣйшій путь -- къ столицѣ. Ему казалось чрезвычайно обиднымъ, что въ теченіи какихъ-нибудь двѣнадцати часовъ и на протяженіи такого короткаго пути, онъ принуждёнъ былъ убить свободнаго человѣка для собственной защиты. Случай этотъ заставилъ его глубоко задуматься.
  

XIX.

   Убитый -- была замѣчательная личность и въ своё время о нёмъ говорили немало. Кто! могъ состязаться съ нимъ въ дракѣ, на попойкѣ, за картами? Кто могъ такъ ловко надуть дурака, кто (не боясь полиціи) умѣлъ такъ искусно грабить и убивать на большой дорогѣ? Кто могъ быть такъ милъ, изященъ, любезенъ и умёнъ, когда ему случалось пировать съ черноокой Салли, своей любовницей?
  

XX.

   Но Тома нѣтъ больше на свѣтѣ -- а потому нечего о нёмъ и говорить. Всѣ герои должны умирать -- и большинство изъ нихъ, благодаря Бога, умираетъ прежде времени. Привѣтъ тебѣ, Темза! Экипажъ Жуана мчался съ громомъ по ея берегамъ, слѣдуя пути, на которомъ трудно было заблудиться, а именно чрезъ Кеннингтонъ и множество другихъ "тоновъ", которые возбуждаютъ въ насъ желаніе добраться, наконецъ, до самаго города.
  

XXI.

   Приближаясь къ Лондону, путешественникъ мчится чрезъ бульвары, безъ малѣйшаго признака деревьевъ (названные такъ на томъ же основаніи, на которомъ слово "lucus" производится отъ "non lncendo") чрезъ проспектъ, называемый "Холмомъ удовольствія" вѣроятно потому, что на нёмъ нѣтъ ничего хорошаго, да и не на что взбираться, чрезъ ряды маленькихъ, кирпичныхъ ящиковъ, покрытыхъ пылью и украшенныхъ надписью: "отдаётся въ наёмъ", чрезъ разныя улицы, носящія скромное названіе "рая", хотя подобный рай Ева навѣрно оставила бы безъ малѣйшаго сожалѣнія,
  

ХХІІ.

   Мимо каретъ, телѣгъ, омнибусовъ, мимо цѣлаго вихря вертящихся колёсъ, шумящихъ голосовъ, мимо цѣлаго смятенія. Тамъ таверны приглашаютъ вылить стаканъ водки, здѣсь мальпосты мелькаютъ передъ глазами, какъ видѣнія, цирюльники выставляютъ въ окнахъ деревянныя головы съ париками, фонарщики осторожно подливаютъ масло въ резервуары свѣтящихся лампъ (въ то время ещё не было газа) {Улицы Лондона въ первый разъ освѣтились газонъ въ 1812 году.}.
  

XXIII.

   Вотъ мимо какихъ разнообразныхъ картинъ проносится путешественникъ, спѣшащій въ могущественный Вавилонъ, всё равно по какой бы дорогѣ и въ какомъ бы экипажѣ онъ ни ѣхалъ: верхомъ ли, въ каретѣ ли или на почтовыхъ. Разницы во впечатлѣніяхъ не будетъ, развѣ самая незначительная, потому что всѣ дороги одинаковы. Я могъ бы наговорить по этому поводу ещё многое, но не хочу дѣйствовать въ подрывъ издателямъ гидовъ. Междутѣмъ, солнце сѣло и ночь готова уже была смѣнить день, когда наши путешественники переѣхали черезъ мостъ.
  

XXIV.

   Есть что-то особенно пріятное и нѣжащее слухъ въ тихомъ ропотѣ волнъ Темзы, хотя онъ и бываетъ обыкновенно едва слышенъ среди господствующихъ на мосту ругательствъ и проклятій. Фонари Вестминстера, горящіе ярко и ровно, широкіе тротуары, наконецъ, громадный соборъ, встающій, какъ призракъ славы, и освѣщаемый блѣдными лучами луны -- всё это дѣлаетъ Лондонъ самымъ священнымъ мѣстомъ острововъ Альбіона.
  

XXV.

   Рощи друидовъ исчезли -- и тѣмъ лучше. Стонъ-Генжъ {Камень друидовъ, находящійся на Селисбюрійскомъ полѣ.} существуетъ, только чёртъ его знаетъ, что это такое. За-то Бэдламъ стоитъ какъ прежде, съ его благоразумными цѣпями, выдуманными для того, чтобъ сумасшедшіе не кусали любопытныхъ посѣтителей. Судъ Королевской Скамьи засѣдаетъ по-прежнему и приговариваетъ къ тюрьмѣ множество должниковъ. Ратуша хотя и осмѣяна многими, но мнѣ она всё-таки кажется грандіознымъ зданіемъ. Наконецъ -- Вестминстерское аббатство, стоющее всего остального.
  

XXVI.

   Рядъ фонарей тянется по Чарингъ-Кроссу, Паль-Малю и далѣе, сверкая такъ ярко, что сравнить ихъ свѣтъ съ освѣщеніемъ городовъ континента было бы то же, что сравнивать золото съ грязью. Города эти, вообще, не особенно блистательно освѣщаются по ночамъ. Французы долгое время отказывались отъ освѣщенія улицъ лампами; но когда додумались, наконецъ, до этого и заведи у себя фонари, то стали вѣшать на нихъ, вмѣсто лампъ, измѣнниковъ.
  

ХXVII.

   Вереница, повѣшанныхъ такимъ-образомъ вдоль улицъ, могла бы освѣтить всё человѣчество. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Но близорукіе люди предпочитаютъ старый способъ освѣщенія; что же касается новаго способа, то онъ напоминаетъ фосфорическій блескъ, являющійся на могилахъ -- нѣчто вродѣ блуждающаго огня, который способенъ только навести страхъ на душу, но которому, чтобы освѣщать, надо горѣть болѣе спокойно.
  

XXVIII.

   Но Лондонъ освѣщёнъ такъ хорошо, что еслибъ Діогенъ вновь предпринялъ свою работу -- отыскивать честнаго человѣка -- и всётаки не нашелъ бы это желанное сокровище среди разнообразной толпы, населяющей громадный городъ, то это было бы никакъ не отъ недостатка свѣта. Л, въ продолженіи моей бродячей жизни, употреблялъ всевозможныя усилія, чтобъ его отыскать, но, въ концѣ концовъ, убѣдился, что земля населена одними прокурорами.
  

XXIX.

   Продолжая путь по звонкой мостовой, вверхъ по Паль-Мальской улицѣ, мимо каретъ и толпы (которая, впрочемъ, уже начала рѣдѣть съ наступленіемъ часа, когда ударъ молотка заставляетъ отпираться двери, закрытыя до того для заимодавцевъ, и избранное общество, съ началомъ вечера, собирается въ столовую для обѣда) нашъ молодой дипломатическій грѣшникъ, Допъ-Жуанъ, проѣхалъ мимо нѣсколькихъ отелей, мимо Сентъ-Джемскаго дворца и сентъ-джемскихъ игорныхъ домовъ.
  

XXX.

   Наконецъ, путешественники достигли гостинницы. Изъ парадной двери высыпала на встрѣчу имъ толпа хорошо-одѣтыхъ лакеевъ. Кругомъ подъѣзда собралось множество зѣвавъ, среди которыхъ виднѣлось нѣсколько пѣшеходныхъ ночныхъ нимфъ, которыя появляются въ такомъ множествѣ на улицахъ стыдливаго Лондона съ наступленіемъ сумерокъ. (Удобно, но безнравственно!) Впрочемъ, многіе находятъ, что и онѣ, подобно Мальтусу, полезны, вызывая вкусъ къ браку. Между-тѣмъ, Жуанъ вышелъ изъ кареты.
  

XXXI.

   Онъ остановился въ одной изъ лучшихъ гостинницъ, предназначенныхъ спеціально для иностранцевъ и, въ особенности, для тѣхъ изъ нихъ, которымъ фортуна улыбнулась на столько, что они не обращаютъ вниманія на итоги счётовъ. Въ этой гостинницѣ обыкновенно останавливались на первое время посланники (что дѣлало её вертепомъ дипломатическихъ лжей), послѣ чего переѣзжали на какой-нибудь видный скверъ и прибивали къ дверямъ свои вылитые изъ бронзы гербы.
  

XXXII.

   Жуанъ, получившій очень щекотливое порученіе и, притомъ, частнаго характера, хотя и имѣвшее публичное значеніе, не былъ облечёнъ никакимъ титуловъ, который бы могъ указать на причину его пріѣзда. Знали только, что на берегъ Англіи высадился знатный иностранецъ, молодой, образованный и красивый собою, причёмъ прибавляли шепотомъ, что онъ пользовался особеннымъ милостивымъ вниманіемъ своей повелительницы.
  

XXXIII.

   Къ этому надо прибавить, что Жуану предшествовалъ слухъ о его интересныхъ похожденіяхъ, о его военныхъ подвигахъ и любовныхъ приключеніяхъ. А такъ-какъ романическія головы весьма склонны представлять всё въ розовомъ свѣтѣ (въ англичанкахъ же способность эта доведена даже до излишества, такъ-что онѣ нерѣдко переходятъ въ этомъ случаѣ даже за предѣлы здраваго смысла), то ни кто не удивится, если мы скажемъ, что Жуанъ тотчасъ же сдѣлался моднымъ львомъ; а мода для мыслящихъ людей стоитъ страсти.
  

XXXIV.

   Я не хочу сказать этимъ, что англичанки безстрастны. Совершенно наоборотъ! Но только страсть является у нихъ дѣломъ ума, а не сердца. Впрочемъ, принимая во вниманіе, что послѣдствія въ такихъ случаяхъ бываютъ совершенно тѣ же, какъ еслибъ страсть исходила изъ сердца, то не всё ли равно, каковъ бываетъ источникъ, откуда произошло подобное балансированіе женской фантазіи? Лишь бы дойти до желанной цѣли, а какъ эта цѣль будетъ достигнута -- съ помощью ума или сердца -- объ этомъ заботиться нечего.
  

XXXV.

   Жуанъ представилъ лично, кому слѣдовало, свои кредитивныя граматы и былъ принятъ съ подобающимъ почётомъ всѣми представителями власти. Многіе, видя въ нёмъ молодого человѣка, почти съ дѣтскимъ лицомъ, думали, что имъ легко удастся его надуть и прибрать къ рукамъ, подобно тому, какъ соколъ легко справляется съ лѣсною птичкой. (Такого рода мысли составляютъ, какъ извѣстно, всю суть дипломатическихъ дѣлъ.)
  

XXXVI.

   Но думавшіе такъ -- ошибались, что часто случается со стариками. Впрочемъ, мы вернёмся ещё къ этому предмету, если же -- нѣтъ, то это докажетъ только, что я не высокаго мнѣнія о дипломатахъ, съ ихъ двуличнымъ языкомъ. Да, это люди, живущіе ложью и не дерзающіе лгать открыто! Если я что-либо люблю въ женщинахъ, такъ это именно то, что онѣ, умѣя только лгать, по крайней мѣрѣ лгутъ съ такимъ убѣжденіемъ, что даже сама истина можетъ показаться ложью, рядомъ съ ихъ словами.
  

XXXVII.

   Наконецъ, что такое ложь? Не болѣе, какъ замаскированная истина! Я обращаюсь къ историкамъ, героямъ законовѣдамъ и проповѣдникамъ и прошу ихъ признаться: могутъ ли они изложить хотя одинъ фактъ безъ примѣси лжи? Одна тѣнь правды, уничтожила бы въ-конецъ и лѣтописи, и откровенье, и поэзію, и пророчества, если бы только послѣднія не были высказаны за нѣсколько лѣтъ до событій.
  

XXXVIII.

   Да здравствуютъ же всевозможные лгуны и ложь! Неужели и послѣ этихъ словъ мою скромную Музу будутъ обвинять въ мизантропіи? Она поётъ Te Deum всему міру и краснѣетъ за тѣхъ, кто ей не вторитъ. Но вздохи ни къ чему не служатъ! Будемъ же всѣ взапуски кланяться, цѣловать руки, ноги и прочія части тѣла властителей, по примѣру "зелёнаго Эрина", чей трилистникъ, въ послѣднее время, какъ кажется, немного поблёкъ.
  

XXXIX.

   Наконецъ, Донъ-Жуанъ былъ представленъ. Его платье и вся внѣшность возбудили всеобщее удивленіе. Я не знаю, что изъ двухъ было предметовъ большаго вниманья. Впрочемъ, особенно много говорили о великолѣпномъ брилльянтѣ, подарённомъ ему, какъ вскорѣ стало извѣстнымъ публикѣ, императрицей въ минуту особенно милостиваго расположенія. И, говоря правду, онъ его заслужилъ вполнѣ.
  

XL.

   Съ Жуаномъ обращались съ рѣдкой предупредительностью не только министры и ихъ ближайшіе подчиненные (такъ-какъ вѣжливость къ лицамъ акредитованнымъ монархами, пока подкладка ихъ тайныхъ мыслей не обнаружится вполнѣ, составляетъ прямую обязанность этихъ господъ), но и низшіе писцы, эти грязныя существа, производящія столько кляузъ и грязи въ министерскихъ канцеляріяхъ. Заискивая въ Жуанѣ, эти послѣдніе доказывали ясно, что они даромъ получали жалованье,
  

XLI.

   Такъ-какъ вся ихъ обязанность заключалась только въ тонъ, чтобъ быть дерзкими съ публикой. Это ихъ обыкновенное занятіе въ различныхъ департаментахъ, какъ военныхъ, такъ и мирныхъ дѣлъ. Если вы этому не вѣрите, спросите любого изъ вашихъ знакомыхъ, если ему случалось хлопотать но поводу полученія паспорта, или чего-либо подобнаго, учреждённаго для стѣсненія свободы. (Очень непріятная коммиссія!) Держу пари, что онъ нашелъ этихъ дармоѣдовъ государственныхъ доходовъ, подобно болонкамъ, самыми грубыми изъ всѣхъ собакъ.
  

XLII.

   Но Жуанъ былъ всюду принимаемъ съ "empressement", то-есть съ распростёртыми объятіями. Это утончённое выраженіе я долженъ былъ занять у нашихъ сосѣдей, обладающихъ готовыми фразами (подобно шахматнымъ ходамъ) для выраженія и горя, и радости-словомъ, всего, какъ на словахъ, такъ и въ печати. Жители острововъ въ своихъ выраженіяхъ болѣе прямы и просты, чѣмъ жители континента. Можно подумать, что морской воздухъ (примѣръ -- рыбныя торговки въ Биллингсгэтѣ) дѣлаетъ языкъ свободнѣе и развязнѣе.
  

XLIII.

   Въ англійскомъ выраженіи "damn me" есть что-то аттическое и передъ нимъ покажутся неприличными всѣ континентальныя клятвы. Ихъ не захочетъ повторить ни одинъ кровный аристократъ, а потому объ этомъ предметѣ перестану говорить и я, не желая быть еретикомъ въ учтивости и произносить оскорбляющія её слова. Но "damn me" -- почти эфирно, хотя и довольно смѣло. Это платонизмъ брани и эссенція клятвъ.
  

XLIV.

   Грубой откровенности довольно и въ Англіи. Что же касается истинной или фальшивой вѣжливости (встрѣчаемой весьма рѣдко въ настоящее время), то для того, чтобы найти ее, надо переплыть лазурную глубину и прорвать бѣлую пѣну, причёмъ первая будетъ эмблемой оставляемаго вами за собою (хотя -- не всегда), а вторая -- эмблемой того, что васъ ожидаетъ впереди. Но мнѣ нѣтъ времени расплываться въ общихъ мѣстахъ. Въ поэмахъ слѣдуетъ соблюдать единство, доказательствомъ чего можетъ служить вамъ моя.
  

XLV.

   Въ большомъ свѣтѣ Лондона -- то-есть въ западной и самой скверной его части, гдѣ живутъ около четырёхъ тысячъ человѣкъ, воспитанныхъ не для того, чтобъ быть умными или острыми, а только, чтобъ просиживать ночи, когда прочіе люди спятъ, и смотрѣть на весь міръ свысока и съ видомъ сожалѣнія -- Жуанъ, какъ признанный патрицій, былъ прекрасно принятъ всѣмъ высшимъ обществомъ.
  

XLVI.

   Онъ былъ холостъ -- важное обстоятельство въ глазахъ дѣвицъ и дамъ. Что касается первыхъ, то оно льститъ ихъ брачнымъ наклонностямъ; для вторыхъ же -- если онѣ не удержаны уже существующей любовью или гордостью -- подобный случай также имѣетъ значеніе. Интрига съ женатымъ -- вещь опасная, потому-что при этомъ гораздо труднѣй сохранить приличную обстановку. Грѣхъ, въ этомъ случаѣ, становится вдвое тяжелѣй, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, удваивается и скандалъ.
  

XLVII.

   Будучи холостымъ, Жуанъ въ то же время былъ настоящимъ рыцаремъ любви, талантовъ и сердечныхъ похожденій. Онъ пѣлъ, танцовалъ и обладалъ наружностью столь же сентиментальной, какъ самая нѣжная мелодія Моцарта. Онъ могъ -- когда это было нужно -- по прихоти казаться печальнымъ или любезнымъ, безъ малѣйшаго признака капризовъ или неровностей характера, и, сверхъ-того, не смотря на свою молодость, видѣлъ свѣтъ, который представляетъ весьма любопытное зрѣлище, далеко отличающееся на дѣлѣ отъ того, что про него пишутъ.
  

XLVIII.

   Дѣвицы, говоря съ нимъ, краснѣли; дамы -- тоже, хотя румянецъ послѣднихъ не былъ такъ скоропреходящъ, благодаря тому, что румяны и барыни ихъ употребляющія далеко не рѣдкость на берегахъ Темзы. Молодость и бѣлилы никогда не переставали производить на его сердце то впечатлѣніе, отъ котораго не можетъ отдѣлаться ни одинъ порядочно-воспитанный человѣкъ. Дочки восхищались его туалетомъ, а благочестивыя маменьки наводили справки объ его состояніи и освѣдомлялись -- нѣтъ ли у него братьевъ?
  

XLIX.

   Модистки, одѣвавшія извѣстныхъ щеголихъ въ продолженіи всего сезона подъ условіемъ, чтобъ имъ было уплочено прежде, чѣмъ послѣдній поцѣлуй медоваго мѣсяца успѣетъ растаять въ сіяніи новой лупы, увидѣли въ этомъ пріѣздѣ богатаго иностранца рѣдкій случай, который не слѣдовало упускать. Вслѣдствіе того, онѣ открыли такой огромный кредитъ, что многимъ мужьямъ пришлось потомъ кряхтѣть и раскошеливаться.
  

L.

   Синіе чулки -- это нѣжное племя, вздыхающее надъ сонетами и начиняющее внутренность своихъ головъ и чепцовъ страницами послѣдняго "Обозрѣнья" -- выступили къ нему на встрѣчу, въ полномъ блескѣ своей лазури. Говоря очень плохо какъ по-испански, такъ и по-французски, онѣ закидали Жуана распросами о новѣйшихъ авторахъ обѣихъ націй, распрашивали, который изъ двухъ языковъ -- кастильскій или русскій -- нѣжнѣе и освѣдомлялись при этомъ: видѣлъ ли онъ, во время своихъ путешествій, Илліонъ?
  

LI.

   Жуанъ, получившій довольно поверхностное образованіе и не бывшій потому великимъ знатокомъ литературы, попалъ въ довольно затруднительное положеніе, подъ перекрёстнымъ экзаменомъ ареопага этихъ почтенныхъ, учёныхъ матронъ. Спеціальныя занятія его жизни -- война, любовныя похожденія и исполненіе оффиціальной обязанности -- отвлекли его отъ береговъ Ипокрены, струи которой казались ему въ настоящее время не зелёными, а голубыми.
  

LII.

   Впрочемъ, онъ отвѣчалъ наугадъ, съ скромной и спокойной увѣренностью, что заставило счесть его фантазіи за плодъ знанія и настоящаго пониманья дѣла. Миссъ Араминта Смитъ, слывшая осьмымъ чудомъ Свѣта и прославившая себя въ шестнадцать лѣтъ переводомъ "Неистоваго Геркулеса" на самый неистовый англійскій языкъ, съ очаровательнѣйшей улыбкой записала всѣ изреченія Жуана въ свою записную книжку.
  

LIII.

   Жуанъ, какъ извѣстно, зналъ нѣсколько языковъ -- и онъ съумѣлъ удачно воспользоваться этимъ знаніемъ, чтобъ поддержать свою репутацію въ разговорѣ съ каждой изъ этихъ красавицъ, очень сожалѣвшихъ, что онъ не писалъ стиховъ. Не будь въ нёмъ этого единственнаго недостатка, онъ былъ бы объявленъ ими совершенствомъ. Леди Фицъ-Фриски и миссъ Мэвія Мэннингъ -- обѣ жаждали быть воспѣтыми по-испански.
  

LIV.

   Однимъ словомъ, онъ вёлъ свои дѣла отлично и былъ желаннымъ гостемъ на всѣхъ собраніяхъ, и десять тысячъ современныхъ авторовъ (таково, по крайней мѣрѣ, было ихъ число) прошли передъ нимъ въ большихъ и малыхъ собраніяхъ, какъ тѣни въ зеркалѣ Банко. Промелькнули предъ нимъ и всѣ, "восемьдесятъ величайшихъ поэтовъ" той эпохи, такъ-какъ каждый самый ничтожный журналъ того времени имѣлъ своего.
  

LV.

   Каждые десять лѣтъ "величайшій изъ живущихъ поэтовъ" обязанъ, подобно кулачпому бойцу, являться для того, чтобъ поддержать и показать свои права, не смотря на всю ихъ призрачность. Даже я -- вовсе того не подозрѣвая и нисколько не желая быть королёмъ дураковъ -- считался довольно долгое время Наполеономъ царства риѳмы.
  

LVI.

   "Донъ-Жуанъ" былъ моей Москвой, "Фальеро" -- моимъ Лейпцигомъ, а "Каинъ", кажется, будетъ моимъ Монтъ-сенъ-Жаномъ {Ватерло.}. "La belle Alliance" глупцовъ, спустившійся до нуля, можетъ снова подняться теперь, когда левъ поверженъ во прахъ. Но если я паду, то, по крайней мѣрѣ, паду какъ герой. Я хочу или царствовать, какъ монархъ, или не царствовать вовсе, и предпочту тогда умереть плѣнникомъ на какомъ-нибудь уединённомъ островѣ, гдѣ отступникъ Соути будетъ моимъ Гудзономъ-Ловомъ {Имя безчеловѣчнаго губернатора острова Св. Елены вовремя пребыванія на нёмъ Наполеона.}.
  

LVII.

   Сэръ Вальтеръ-Скоттъ царствовалъ до меня; Муръ и Бэмбель -- прежде и послѣ. Нынче музы превратились въ святыхъ и бродятъ по вершинамъ Сіона съ поэтами, которые -- или совершенно или отчасти -- превратились въ проповѣдниковъ. Пегасъ сталъ ходить псалмодичесвой иноходью, подъ сѣдломъ достопочтеннаго Роулея Поули. Этотъ современный Пистоль подковалъ благородное животное ходулями.
  

LVIII.

   При этомъ нельзя не упомянуть о моёмъ дорогомъ Эфеусѣ, о которомъ говорятъ, будто онъ мой двойникъ, но только болѣе нравственный {Нѣкоторые изъ современныхъ Байрону критиковъ называли Брайана Проктора (болѣе извѣстнаго подъ именемъ Барри-Корнаваля) нравственныхъ Байрономъ.}. Не будетъ ли ему современенъ нѣсколько трудно выдерживать эту двойную роль? Нѣкоторые увѣряютъ, что во главѣ современныхъ поэтовъ стоитъ теперь Кольриджъ. У Вордсворта также найдётся двое или трое поклонниковъ. Наконецъ, развѣ Саваджъ Лэндоръ не принялъ за бѣлаго лебедя гусака Соути?
  

LIX.

   Джонъ Китсъ, убитый однимъ критикомъ именно въ то время, когда онъ подавалъ надежду произвесть что-либо великое, хотя и непонятное, успѣлъ, не зная греческаго языка, заставить говорить боговъ языкомъ, которымъ -- надо предполагать -- они бы заговорили сами. Бѣдный-малый! горька твоя судьба! Что за странная вещь -- умъ, эта огненная частица, которую можно задуть журнальной статьёй?
  

LX.

   Великъ списокъ живыхъ и мёртвыхъ претендентовъ на обладаніе того, что врядъ ли за многими изъ нихъ будетъ признано! Во всякомъ случаѣ, никто изъ нихъ не узнаетъ имени побѣдителя, потому-что, прежде чѣмъ состоится такой приговоръ времени, трава выростетъ изъ его истлѣвшаго мозга и превращённаго въ землю тѣла. На сколько я могу предвидѣть, мнѣ кажется, что они имѣютъ мало шансовъ на успѣхъ. Число претендентовъ слишкомъ велико, подобно числу тридцати презрѣнныхъ тирановъ, запятнавшихъ грязью римскія лѣтописи.
  

LXI.

   Но мы попали въ самый низшій слой литературнаго царства, гдѣ господствуетъ шайка преторіанцевъ. Въ этой средѣ ремесло писателя, обязаннаго льстить и кланяться грубымъ солдатамъ съ такимъ же удовольствіемъ, съ какимъ вы бы стали ласкать вампира, по истинѣ ужасно и напоминаетъ положеніе человѣка, добывающаго укропъ на склонѣ отвѣсной скалы. Будь я теперь дома и, притомъ, въ сатирическомъ расположеньи духа, я бы непремѣнно схватился съ этими янычарами и показалъ имъ, что значитъ умственная война.
  

LXII.

   Я владѣю секретомъ двухъ или трёхъ ударовъ, которые заставили бы ихъ открыть свои слабыя стороны; но, впрочемъ, едва ли было бы достойно затѣвать шумъ изъ-за такихъ пустяковъ. У меня не хватило бы для того желчи, такъ-какъ мой темпераментъ отъ природы далеко не суровъ и моя Муза, въ подобныхъ случаяхъ, обыкновенно отвѣчаетъ одной улыбкой, а затѣмъ, сдѣлавъ лёгкій современный реверансъ, удаляется, увѣренная, что не причинила никому зла.
  

LXIII.

   Жуанъ, котораго я оставилъ въ опасномъ положеніи, среди современныхъ поэтовъ и синихъ чулокъ, успѣлъ, однако, извлечь изъ всего этого нѣкоторую пользу. Уставъ, онъ во-время удалился изъ этого кружка, гдѣ не былъ ни первымъ, ни послѣднимъ, и удалился прежде, чѣмъ его успѣли измучить въ-конецъ. Новое общество, къ которому онъ примкнулъ, было гораздо веселѣе и состояло просто изъ умныхъ людей того времени. Въ ихъ кругу онъ, истинный сынъ солнца, занялъ подобающее ему мѣсто не какъ облако, а какъ настоящій лучъ.
  

LXIV.

   Утро проходило у него въ занятіяхъ, которыя, если ихъ хорошенько разобрать, были похожи на всѣ наши занятія вообще и состояли изъ хлопотливыхъ пустяковъ, утомляющихъ и обременяющихъ насъ, какъ отравленная одежда Центавра Несса, такъ-что -- въ концѣ концовъ -- растянувшись на софѣ, мы начинаемъ говорить о нашемъ отвращеніи ко всѣмъ вообще дѣламъ, кромѣ тѣхъ, которыя касаются пользы нашего отечества. Дѣла отечества, впрочемъ, отъ этого не улучшаются, хотя улучшиться имъ было бы давно пора.
  

LXV.

   Время послѣ полудня проходило въ визитахъ, завтракахъ, шатаньи по улицамъ и боксѣ, а передъ вечеромъ Жуанъ садился на лошадь и отправлялся въ одинъ изъ тѣхъ ящиковъ съ деревьями, которые называются парками и гдѣ не найдётся плодовъ и цвѣтовъ даже въ количествѣ, достаточномъ для удовлетворенія аппетита одной пчелы; тѣмъ не менѣе, парки эти (по словамъ Мура) есть единственныя бесѣдки, въ которыхъ модныя красавицы могутъ получать хотя нѣкоторое понятіе о томъ, что такое свѣжій воздухъ.
  

LXVI.

   Затѣмъ, наступалъ часъ туалета, потомъ -- обѣда. Модный свѣтъ просыпается; начинаютъ зажигать фонари; раздаётся стукъ экипажей; быстро несущіяся кареты мелькаютъ по улицамъ и паркамъ, какъ запряженные метеоры; мѣлъ чертитъ фантастическія фигуры на полу и гирлянды спускаются фестонами. Мѣдный молотокъ дверей гремитъ, впуская избранныхъ счастливцевъ въ домъ, похожій на рай, сдѣланный изъ литого золота.
  

LXVII.

   Вотъ стоитъ благородная хозяйка: она не сядетъ даже послѣ трёхтысячнаго поклона. Вальсъ -- этотъ единственный танецъ, который учить дѣвицъ думать -- царитъ здѣсь вполнѣ, находя снисхожденье даже къ своимъ недостаткамъ. Залъ, гостиная, пріёмная -- всё наполнено гостями. Послѣдніе изъ пріѣхавшихъ толпятся на лѣстницѣ, между герцогами и знатными дамами, стараясь мало-по-малу подвинуться вперёдъ хотя на одинъ вершокъ.
  

LXVIII.

   Трижды счастливъ тотъ, кто, бросивъ взглядъ на это блестящее общество, можетъ найти мѣсто въ какомъ-нибудь уголкѣ, въ проходной двери или въ уединённомъ будуарѣ, и, сидя тамъ, подобно маленькому "Джаку Горнеру", предоставить этому Вавилону вертѣться, какъ онъ знаетъ, и наблюдать за нимъ съ печалью, желчью, восторгомъ или, просто, съ равнодушіемъ обыкновеннаго зрителя, зѣвая въ ожиданія утра.
  

LXIX.

   Но поступить такъ можетъ не всякій. Наоборотъ, кто, подобно Донъ-Жуану, сдѣлался въ подобномъ обществѣ дѣйствующимъ лицомъ, тому слѣдуетъ очень осторожно плыть по этому морю, сверкающему брилльянтами, перьями, жемчугомъ и шелкомъ -- плыть до-тѣхъ-поръ, пока не достигнетъ подобающаго ему мѣста. Часто при этомъ путешествіи приходится то томно вальсировать подъ звуки нѣжной музыки, то гордо выступать, съ ловкостью Меркурія, тамъ, гдѣ сама Терпсихора устраиваетъ свою кадриль.
  

LXX.

   Если онъ не танцоръ и виды его на какую-нибудь богатую наслѣдницу или жену своего ближняго болѣе серьёзныя, то Боже его избави выказывать свои желанія слишкомъ замѣтно. Не рѣдко случалось торопливому воздыхателю оплакивать свою ошибку. Нетерпѣніе -- есть самый предательскій помощникъ у народа, который привыкъ серьёзно размышлять по поводу какой-нибудь затѣянной имъ глупости.
  

LXXI.

   Въ подобныхъ случаяхъ совѣтую вамъ лучше всего сѣсть возлѣ дамы вашего сердца за ужиномъ, или -- если васъ предупредили -- противъ нея, и затѣмъ начинайте дѣлать глазки. О, дивныя мгновенья, превосходящія всё, что только можно себѣ вообразить! При воспоминаніи о нихъ, такъ и кажется, что сентиментальный дьяволёнокъ опять садится къ вамъ на плечи и тѣни увядшихъ радостей снова проходятъ передъ вашими глазами. Сколько надеждъ и разочарованій падаетъ и возникаетъ для нѣжныхъ сердецъ на одномъ обыкновенномъ балѣ!
  

LXXII.

   Впрочемъ, эти благіе совѣты могутъ относиться только къ обыкновеннымъ смертнымъ, которые должны вѣчно хлопотать, быть вѣчно на-сторожѣ и для которыхъ одно лишне-сказанное или одно недоговорённое слово можетъ быть пагубно и испортить всё. Но есть и такіе немногіе, а иногда и многіе (число ихъ часто мѣняется) счастливцы, одарённые пріятной наружностью или -- что ещё лучше -- успѣвшіе возбудить интересъ новизной, славой, именемъ, умомъ, подвигами или даже глупостью, которымъ позволяется -- или позволялось недавно -- всё, что бы имъ ни вздумалось.
  

LXXIII.

   Герой нашъ, какъ всѣ герои, былъ молодъ, хорошъ собой, знатенъ, богатъ, славенъ и иностранецъ, почему и долженъ былъ, подобно всѣмъ невольникамъ, порядочно поплатиться прежде, чѣмъ успѣлъ избѣжать всѣхъ опасностей, которымъ подвергается каждый сколько-нибудь замѣтный человѣкъ. Есть люди, которые говорятъ о стихахъ и нищетѣ, о безобразіи и болѣзняхъ, какъ о вещахъ, которыя тяжело переносить: желалъ бы я, чтобы они посмотрѣли на жизнь нашихъ молодыхъ лордовъ!
  

LXXIV.

   Они молоды, но не знаютъ молодости, потому-что опережаютъ её, переживаютъ до срока. Они красивы, но изношены, богаты -- и не имѣютъ гроша. Ихъ здоровье истрачено въ тысячахъ объятій; деньги свои получаютъ они черезъ жидовскія руки, вслѣдствіе чего ихъ богатства переходятъ къ жидамъ. Обѣ законодательныя палаты слышатъ ихъ вотирующіе голоса, подаваемые или за тирановъ, или за трибуновъ. И когда они, проведя такимъ образомъ свою жизнь среди рѣчей, обѣдовъ, попоекъ, игры и оргій, оканчиваютъ съ ней счёты, фамильный склепъ открывается для пріёма новаго лорда.
  

LXXV.

   "Гдѣ міръ?" -- восклицалъ Юнгъ на восьмидесятомъ году своей жизни.-- "Гдѣ міръ, въ которомъ родился человѣкъ?" Увы -- повторяю я -- гдѣ міръ, существовавшій назадъ тому восемь лѣтъ? Онъ былъ -- и нѣтъ его! онъ разбитъ, какъ стеклянный шаръ, разбитъ въ дребезги, исчезъ, сталъ невидимъ: безмолвіе замѣнило когда-то сверкавшую массу. Государственные люди, полководцы, ораторы, королевы, патріоты, короли, дэнди -- всё умчалось на крыльяхъ вѣтра.
  

LXXVI.

   Гдѣ великій Наполеонъ?-- Богъ одинъ знаетъ! Гдѣ маленькій Кзстльри?-- отвѣтить на это можетъ только дьяволъ! Гдѣ Грэттенъ, Кёрренъ, Шериданъ и всѣ прочіе, оковывавшіе вниманіе суда и сената могуществомъ своего слова? Гдѣ несчастная королева со всей ея скорбью? Гдѣ ея дочь -- любимица нашихъ острововъ? Гдѣ эти святые мученики -- "пять процентовъ"? Гдѣ, наконецъ -- чёртъ возьми -- эти поземельные доходы?
  

LXXVII.

   Гдѣ Бруммель? {Современный Байрону законодатель модъ.} -- зарытъ! Гдѣ Лонгъ-Поль-Велеслей? {Лонгъ Поль (pole -- значитъ шестъ) изъ фамиліи Веллингтоновъ: знаменитость вродѣ Бруммеля.} -- умеръ! Гдѣ Витбредъ, Ромильи? Гдѣ Георгъ Третій, съ его завѣщаніемъ, которое не скоро разберутъ? Гдѣ Георгъ Четвёртый?-- наша вѣнчанная птица? Онъ уѣхалъ въ Шотландію послушать пѣсенку Саунеz: "Каркни мнѣ -- я каркну тебѣ!" Цѣлые шесть мѣсяцевъ готовилась эта сцена королевскаго зуда и вѣрноподданническаго чесанія.
  

LXXVIII.

   Гдѣ лордъ такой-то и леди такая-то? Гдѣ разныя достопочтенныя мистриссы и миссы? Однѣ -- брошены, какъ старыя шляпки, другія -- вышли замужъ, развелись и вышли снова. (Въ послѣднее время маневръ этотъ сталъ входить въ общее употребленіе.) Гдѣ дублинскія ликованья и лондонскіе свистки? Гдѣ Грэнвилли?-- вертятся по прежнему, подобно флюгерамъ. Гдѣ мои друзья виги?-- тамъ же, гдѣ были.
  

LXXIX.

   Гдѣ леди Каролины и Френсисы? разведены онѣ или ещё только собираются развестись? А ты, "Morning Post", блестящая лѣтопись нашихъ раутовъ и танцовальныхъ вечеровъ, единственный вѣрный перечень экипажей, ломающихся на нашихъ мостовыхъ, и всѣхъ прихотей моды! скажи, что за потокъ стремится теперь въ ея берега? Многіе умерли, другіе убѣжали на континентъ! или прозябаютъ тамъ, потому-что нынѣшнія времени едва оставили имъ по одному фермеру.
  

LXXX.

   Многіе изъ тѣхъ, которые прежде старались ловить осторожныхъ герцоговъ, кончили тѣмъ, что удовольствовались ихъ младшими братьями. Нѣкоторыя богатыя наслѣдницы попались на удочку мошенникамъ. Многія дѣвицы сдѣлались женами, а иныя только матерями; многія потеряли свою свѣжесть и весёлость... Короче -- перемѣнамъ нѣтъ конца. Страннаго во всёмъ этомъ нѣтъ ничего, за исключеніемъ той поразительной быстроты, съ какою совершаются всѣ эти перемѣны.
  

LXXXI.

   Не говорите мнѣ о семидесяти годахъ: я въ теченіе семи лѣтъ видѣлъ больше перемѣнъ (начиная съ монарховъ и кончая самыми обыкновенными смертными), чѣмъ могло бы произойти въ теченіе цѣлаго столѣтія. Я знаю, что въ мірѣ нѣтъ ничего прочнаго, но теперь самая эпоха перемѣнъ сдѣлалась что-то очень постоянной, ничѣмъ не подновляясь. Да, въ дѣлахъ людскихъ нѣтъ ничего постояннаго, кромѣ безплодныхъ усилій виговъ добиться власти.
  

LXXXII.

   Я видѣлъ Наполеона, глядѣвшаго настоящимъ Юпитеромъ и упавшаго, какъ Сатурнъ. Я зналъ герцога (всё-равно какого), оказавшагося болѣе тупымъ въ государственныхъ дѣлахъ, чѣмъ былъ тупъ (если это только возможно) его безсмысленный взглядъ. Тѣмъ не менѣе, мнѣ пора спустить мой голубой флагъ и пуститься въ плаванье но другому морю. Я видѣлъ -- боясь взглянуть -- короля, сперва освистаннаго, а потомъ превознесённаго! Не берусь рѣшать, что было лучше. Я видѣлъ землевладѣльцевъ, сидѣвшихъ безъ гроша. Я видѣлъ Жуанну Соуткотъ; видѣлъ парламентъ, превращённый въ капканъ для сбора налоговъ; видѣлъ прискорбный процессъ покойной королевы; видѣлъ короны тамъ, гдѣ бы слѣдовало быть дурацкимъ колпакамъ; я видѣлъ Веронскій конгрессъ; видѣлъ націи, отягощённыя болѣе, чѣмъ вьючные ослы, и сбрасывавшіе свою ношу, то-есть -- высшіе классы.
  

LXXXIII.

   Я видѣлъ маленькихъ поэтовъ, великихъ прозаиковъ и нескончаемыхъ, хотя и не безсмертныхъ, ораторовъ; видѣлъ, какъ бумажныя цѣнности вели войну съ поземельною собственностью и домами; видѣлъ, какъ почтенные землевладѣльцы дѣлались крикунами; видѣлъ, какъ холопы, сидя верхомъ, топтали народъ въ грязь; видѣлъ, какъ Джонъ-Буль вымѣнивалъ крѣпкіе напитки на жиденькое питьё; видѣлъ, наконецъ, самого Джонъ-Буля, на половину пришедшаго къ убѣжденію, что онъ дуракъ.
  

LXXXIV.

   Но "carpe diem", Жуанъ! "carpe, carpe!" {"Пользуйся настоящимъ!" -- слова Горація.} Завтрашній день увидитъ новое поколѣніе, такое же весёлое, такое же непостоянное и раздираемое точно такими же гарпіями. "Жизнь -- пустая комедія, а потому продолжайте, бездѣльники, играть ваши роли" {Слова Шекспира въ "Генрихѣ Четвёртомъ".}, а главное, обращайте гораздо болѣе вниманія на свои слова, чѣмъ на дѣла! Будьте лицемѣрны, будьте осторожны, кажитесь не тѣмъ, чѣмъ вы есть, а тѣмъ, чѣмъ кажутся другіе!
  

LXXXV.

   Какъ разсказать мнѣ въ слѣдующихъ пѣсняхъ похожденія моего героя въ странѣ, о которой ложно протрубили, будто она самая нравственная? Чего добраго, придётся бросить перо, такъ-какъ я не намѣренъ писать второй "Атлантиды" {Сатирическій романъ мистриссъ Менли.}. Тѣмъ не менѣе, я долженъ сказать моимъ соотечественникамъ, что они вовсе не нравственный народъ, и что они знаютъ это очень хорошо сами и безъ напоминаній слишкомъ искренняго поэта.
  

LXXXVI.

   То, что Жуанъ видѣлъ, а равно, что онъ дѣлалъ -- останется главнымъ предметомъ моего разсказа, причёмъ я, конечно, постараюсь удержаться въ границахъ, диктуемыхъ приличіемъ. Прошу помнить, что поэма моя чистофиктивное произведеніе, гдѣ нѣтъ рѣчи ни обо мнѣ, ни о моихъ близкихъ, хотя я хорошо знаю, что всякій писака не замедлитъ открыть небывалые намёки во всякой моей -- даже самой ничтожной -- фразѣ. Въ одномъ, въ чёмъ я Прошу не сомнѣваться, это въ томъ, что если я говорю что-либо, то говорю прямо, а не намёками.
  

LXXXVII.

   Женится ли Жуанъ на третьей или четвёртой дочери какой-нибудь мудрой, ищущей жениха графини, или, выбравъ иную, болѣе достойную (съ точки зрѣнія приданаго) дѣвицу, займётся просто умноженіемъ населенія земного шара, чему законный бракъ служитъ основнымъ исходомъ, или, наконецъ, возбудитъ противъ себя судебное преслѣдованіе за излишнюю любезность --
  

LXXXVIII.

   Всё это покажетъ намъ время. Иди же, моя поэма! Я держу пари на число твоихъ стиховъ, что ты подвергнешься такимъ же точно нападкамъ со стороны людей, любящихъ называть бѣлое чёрнымъ, какимъ подверглись всѣ самыя знаменитыя произведенія. Что жь?-- тѣмъ лучше! Я готовъ стоять одинокимъ, но никогда не соглашусь промѣнять моихъ свободныхъ мыслей на тронъ.
  

ПѢСНЬ ДВѢНАДЦАТАЯ.

I.

   Изъ всѣхъ скверныхъ среднихъ вѣковъ, средніе года человѣка безспорно самое отвратительное время. Я даже затрудняюсь, какъ опредѣлить его. Мы колеблемся между дурачествомъ и благоразуміемъ, и сами не знаемъ хорошенько, чего хотимъ въ этотъ періодъ жизни, похожій на страницу, напечатанную избитымъ шрифтомъ на гладкой и бѣлой бумагѣ. Волосы наши начинаютъ сѣдѣть -- и мы чувствуемъ себя не тѣмъ, чѣмъ были.
  

II.

   Слишкомъ старые для молодёжи, мы въ тридцать пять лѣтъ всё-таки ещё довольно молоды и не можемъ ни рѣзвиться съ дѣтьми, ни калякать со стариками. Я удивляюсь даже, какъ можно въ подобномъ положенія жить: но такъ-какъ мы всё-таки не умираемъ, то надо хоть сознаться, что время это невыносимо. Любовь ещё кипитъ, по жениться уже поздно; что же касается любви другого рода, то для нея очарованіе въ насъ погасло, а любовь въ золоту, эта чистѣйшая изъ привязанностей, только-что начинаетъ разгораться.
  

III.

   О, золото! Почему называемъ мы скупцовъ несчастными? Они пользуются наслажденіемъ, которое не умираетъ. Они владѣютъ настоящимъ якоремъ спасенья, настоящимъ канатомъ, къ которому прикрѣплены всѣ удовольствія, большія и малыя. Видя человѣка, сидящаго за сквернымъ обѣдомъ, вы готовы презирать его скудную трапезу, тогда-какъ вы и понятія не можете себѣ составить о томъ, что за дивное наслажденіе доставляетъ ему всякая сбереженная корка сыра.
  

IV.

   Любовь и наслажденья разслабляютъ тѣло человѣка, а вино -- и того болѣе. Честолюбіе насъ терзаетъ, игра ведётъ къ однѣмъ потерямъ, тогда-какъ копить деньги, сначала понемногу, а потомъ всё быстрѣй и быстрѣй, копить грошъ за грошемъ, не смотря ни на что -- о, это занятіе способно одержать побѣду и надъ стремленіями любви, и надъ страстью къ вину или игрѣ, и надъ пустыми занятіями государственнаго человѣка! О, золото! я всегда предпочту тебя бумагамъ, превращающимъ кредитъ банковъ въ воздушные замки.
  

V.

   Кто держитъ въ рукахъ вѣсы міра? кто владычествуетъ на конгрессахъ, всё-равно роялистскихъ или либеральныхъ? кто поддерживаетъ возстаніе безрубашечныхъ испанскихъ патріотовъ -- возстаніе, о которомъ кричатъ и распинаются журналы всей старой Европы? кто поперемѣнно то ругаетъ, то опять ублажаетъ и старый, и новый міръ? кто смазываетъ колёса политики? кто есть тѣнь благородной отваги Бонапарта?-- жидъ-Ротшильдъ и его христіанскій компаньонъ Бэрингъ.
  

VI.

   Они, да ещё истинно-либеральный Лафиттъ -- настоящіе монархи Европы. Каждый новый заёмъ -- не простая спекуляція: онъ или укрѣпляетъ націи, или разрушаетъ тропы. Даже республики слѣдуютъ общему потоку; такъ, напримѣръ, колумбійскіе фонды попадаютъ въ не неизвѣстныя руки на биржѣ и твоя серебряная почва, Перу, дисконтируется жидомъ.
  

VII.

   За что же, послѣ этого, называть скрягу несчастнымъ человѣкомъ? Онъ ведётъ воздержанную жизнь -- а это всегда было предметомъ похвалы въ святомъ или въ циникѣ. И такъ, если подобная жизнь пустынника удостоивается канонизаціи, то на основаніи какихъ данныхъ осуждаются суровыя лишенія исхудалыхъ богачей? Не за то ли, можетъ-бытъ, что ихъ къ тому никто не принуждаетъ?-- Тѣмъ болѣе заслуги въ ихъ самоотреченіи.
  

VIII.

   Скряга -- поэтъ въ душѣ. Скупость, эта чистѣйшая изъ страстей, будучи отраженіемъ его золотыхъ слитковъ, для пріобрѣтенія которыхъ народы переплываютъ океанъ, доставляетъ ему блаженство обладанія. Для него слитки тёмныхъ рудниковъ блещутъ золотыми лучами, брилльянты проливаютъ на него своё сверкающее пламя, а нѣжный блескъ изумрудовъ умѣряетъ цвѣтъ другихъ камней, услаждающихъ его взоры.
  

IX.

   Ему принадлежатъ земли обоихъ полушарій. Корабли, плывущіе изъ Цейлона, Индіи или дальняго Китая, везутъ ему благовонные продукты дальнихъ странъ; земля дрожитъ подъ безконечными обозами, нагруженными принадлежащими ему дарами Цереры, виноградники его наливаются, какъ алыя уста Авроры; его погреба могли бы служить жилищемъ королямъ, а онъ, чуждый всѣхъ порывовъ чувственности, довольствуется тѣмъ, что повелѣваетъ всѣмъ его окружающимъ, какъ нравственный неограниченный монархъ.
  

X.

   Кто знаетъ, можетъ-быть, въ умѣ его гнѣздятся грандіозные проэкты, вродѣ основанія коллегіи, устройства скачки, сооруженія госпиталя или церкви, оставленія по себѣ величественнаго зданія, увѣнчаннаго бюстомъ его исхудалой фигуры? Можетъ-быть, онъ вырабатываетъ проэктъ освобожденія человѣчества съ помощью именно того самаго золота, которое составляетъ для него -- всё? Или, наконецъ, можетъ-быть, онъ просто хочетъ сдѣлаться богатѣйшимъ человѣкомъ въ странѣ и затѣмъ погрузиться въ наслажденіе считанія денегъ?
  

XI.

   Но каковы бы ни были проэкты скряги -- тѣ ли, которые я наименовалъ, или другіе -- глупые люди всё-таки будутъ называть его манію болѣзнью. Но, въ такомъ случаѣ, какъ же назвать ихъ собственныя страсти? Взгляните на нихъ повнимательнѣе: войны, кутежи, любовныя интриги -- всё это доставляетъ ли людямъ болѣе удовольствія, чѣмъ кропотливое вычисленіе дробей копѣекъ? благодѣтельствуютъ ли они человѣчеству? Исхудалый скупецъ! пусть твои наслѣдники и наслѣдники мота рѣшатъ, кто изъ васъ былъ благоразумнѣе!
  

XII.

   Что можетъ быть прекраснѣй свёртковъ золота, очаровательнѣе сундуковъ съ слитками, мѣшковъ съ деньгами и блеска монетъ -- не тѣхъ старыхъ монетъ, на которыхъ головы и доспѣхи изображенныхъ на нихъ завоевателей вѣсятъ ещё менѣе, чѣмъ тонкая пластинка, хранящая ихъ профили, а, напротивъ, добрыя, нестёртыя монеты, на которыхъ вычеканенное среди нетронутаго ободка изображеніе какой-нибудь современной царствующей особы поражаетъ своей мизерностью! Да! ходячая монета -- это современная Аладинова лампа.
  

XIII.

   "Любовь царствуетъ и въ лагеряхъ, и при дворѣ, и въ рощахъ -- подъ сѣнью дубовъ, потому-что любовь -- небо, а небо -- любовь!" {"Пѣснь послѣдняго Минестреля" -- Вальтеръ-Скотта.}. Такъ пѣлъ бардъ, хотя справедливость словъ его довольно трудно доказать (какъ вообще всё въ поэзіи). Можетъ-быть, всё это совершенно справедливо въ отношеніи "сѣни дубовъ", риѳмующейся съ словомъ "любовь", но я готовъ усомниться (почти такъ же, какъ землевладѣльцы сомнѣваются въ правильномъ полученіи своей аренды) въ томъ, чтобъ сентиментальныя чувства могли существовать при дворѣ и въ лагеряхъ.
  

XIV.

   Но если можно оспаривать царство любви, то повсемѣстное владычество денегъ неоспоримо, и, притомъ, однѣхъ только денегъ. Деньги не только владычествуютъ надъ рощами, но даже весьма часто срубаютъ ихъ. Безъ денегъ лагери были бы очень худо населены, а дворы -- вовсе не существовали бы. "Не берите женъ безъ денегъ", сказалъ Мальтусъ. Слѣдовательно -- ясно, что деньги владычествуютъ и надъ любовью, этимъ властелиномъ въ своихъ владѣніяхъ, точно такъ же, какъ дѣвственная Діана владычествуетъ надъ морскимъ приливомъ. Что же касается того, что небо -- любовь, то тутъ такъ же много смысла, какъ и въ томъ, если бы кто-нибудь вздумалъ сказать, что мёдъ есть воскъ. Небо не любовь, а бракъ!
  

XV.

   Всякая любовь, кромѣ любви брачной, воспрещена. А эта послѣдняя хотя и можетъ назваться любовью въ нѣкоторомъ смыслѣ, тѣмъ не менѣе эти два слова весьма рѣдко выражаютъ одно и то же. Любовь можетъ и должна бы уживаться съ бракомъ; но бракъ, къ сожалѣнью, весьма часто существуетъ и безъ любви. Что же касается любви безъ церковнаго оглашенія, то её всегда считаютъ стыдомъ и грѣхомъ, а потому для этого чувства слѣдовало бы избрать другое имя.
  

XVI.

   И такъ, если "дворъ", "лагери" и "рощи" не населены исключительно одними вѣрными мужьями, ни разу ле пожелавшими жены ближняго, то я прямо объявляю, что приведённые мною стихи -- не болѣе, какъ описка, совершенно непонятная въ моёмъ "buon саmerado" Скоттѣ, до-того прославленномъ за свою нравственность, что Джеффри ставитъ его мнѣ въ примѣръ. Вотъ вамъ обращикъ его нравственности.
  

XVII.

   Если я не имѣю успѣха теперь, то имѣлъ его прежде, а этого для меня совершенно достаточно. Я имѣлъ успѣхъ въ моей молодости, то-есть въ ту пору, когда въ нёмъ нуждаются; къ тому же мои успѣхи доставили мнѣ то, изъ чего я хлопоталъ всего больше. Мнѣ нѣтъ надобности разсказывать, что это было: но что было -- то было моимъ! Впослѣдствіи, правда, я дорого поплатился за этотъ успѣхъ, но проклинать его всё-таки не буду.
  

XVIII.

   Нѣкоторые говорятъ о судѣ потомства, объ этомъ воззваніи къ ещё нерождённымъ, названнымъ фантазіей нѣкоторыхъ людей вышеупомянутымъ именемъ, тогда-какъ справедливѣе было бы назвать ихъ будущимъ прахомъ. Что касается меня, то я считаю всё это весьма сомнительной опорой, потому-что, по всей вѣроятности, потомство также мало будетъ знать объ именахъ этихъ людей, какъ мало они знаютъ о будущемъ потомствѣ.
  

XIX.

   Мы съ вами также потомство, а между-тѣмъ многихъ ли предковъ мы помнимъ?-- менѣе сотни! Еслибъ кто-либо изъ насъ вздумалъ написать имена, которыя онъ помнитъ, то навѣрно споткнулся бы на десятомъ или двадцатомъ. Даже въ жизнеописаніяхъ Плутарха выведено очень небольшое число лицъ; да и противъ тѣхъ наши историки подняли цѣлую бурю, а Митфордъ, въ девятнадцатомъ столѣтіи, вздумалъ уличать даже добраго, стараго грека во лжи съ истинно-греческой откровенностью.
  

XX.

   Знайте, добрые и благосклонные читатели, а также и вы, неблагосклонные писатели всѣхъ родовъ, что въ этой двѣнадцатой пѣснѣ я намѣренъ быть столь же серьёзнымъ, какъ если бы писалъ подъ диктовку Мальтуса или Вильберфорса. Послѣдній -- освободитель негровъ и стоитъ милліона завоевателей, тогда-какъ Веллингтонъ только закрѣпостилъ расу бѣлыхъ людей. Что же касается Мальтуса, то онъ поступаетъ совершенно противуположно тому, что пишетъ.
  

XXI.

   Я серьёзенъ -- таковы всѣ люди на бумагѣ. Кто можетъ мнѣ помѣшать сочинить какую-нибудь систему и зажечь -- хотя и въ виду солнца -- свой собственный маленькій свѣтильникъ? Человѣчество занято теперь изобрѣтеніемъ конституцій и пароходовъ -- предпріятіями довольно воздушными, а мудрецы пишутъ противъ воспроизведенія потомства, если отецъ не увѣренъ въ возможности прокармливать дѣтей послѣ того, какъ они будутъ отняты отъ груди матери.
  

XXII.

   Благородный, романтическій разсчётъ! Что касается меня, то я думаю, что "любовь къ производству подобныхъ себѣ..." (Выраженіе это очень мнѣ по сердцу, хотя и есть другое -- болѣе краткое; къ сожалѣнію, учтивость не позволяетъ его употреблять, а я рѣшился избѣгать всего непозволительнаго.) И такъ -- повторяю, что, по моему мнѣнію, "любовь къ производству подобныхъ себѣ" заслуживаетъ полнаго снисхожденія.
  

XXIII.

   Но вернёмся къ нашимъ дѣламъ! О, мой милый Жуанъ! ты въ Лондонѣ -- въ этомъ прелестномъ городѣ, гдѣ всевозможныя подстерегающія кипящую молодость непріятности ожидаютъ её на каждомъ шагу. Конечно, карьера твоя не нова, да и вообще ты вступилъ не новичкомъ въ эту юношескую скачку съ препятствіями, но, во всякомъ случаѣ, ты въ совершенно новой для тебя странѣ, которую иностранцы никогда не могутъ понять вполнѣ.
  

XXIV.

   Обратя нѣкоторое вниманіе на кое-какія различія въ климатѣ -- холодномъ или тёпломъ, умѣренномъ или перемѣнчивомъ -- могъ бы взяться за описаніе соціальнаго положенія любой европейской державы; по риѳмовать на счётъ Великобританіи Муза моя всегда затрудняется. Всѣ страны имѣютъ своихъ "львовъ", но Англія представляетъ одинъ великолѣпный звѣринецъ.
  

XXV.

   Но я усталъ толковать о политикѣ. И такъ -- "Paola Majora..." Жуанъ, лавируя среди дорогъ, на которыхъ его старались поймать, скользилъ по льду, какъ конькобѣжецъ. Но -- утомлённый игрой -- онъ позволялъ себѣ по временамъ, развлеченія ради, заводить шашни съ тѣми прелестными существами, которыя умѣютъ такъ невинно подвергать насъ пыткѣ Тантала и въ порокѣ боятся одной огласки.
  

XXVI.

   Но число такихъ не велико и -- въ концѣ концовъ -- онѣ обыкновенно кончаютъ тѣмъ, что выкидываютъ такую дьявольскую штуку, которая можетъ доказать только, что даже самые чистые люди могутъ оступаться, идя по покрытой подснѣжниками снѣжной стезѣ добродѣтели. Свѣтъ въ такихъ случаяхъ обыкновенно удивляется, точно услыхалъ новое изреченіе валаамовой ослицы. Пересуды переходятъ изъ устъ въ уши быстрѣе, чѣмъ ртуть -- и всё кончается (замѣтьте это хорошо), вмѣсто слова "аминь", обыкновеннымъ изреченіемъ добрыхъ людей: "кто бы могъ это подумать?"
  

XXVII.

   Маленькая Лейла, съ ея восточными глазами и молчаливымъ азіятскимъ характеромъ, смотрѣла безъ особаго удивленія на всѣ диковинки запада, чѣмъ, въ свою очередь, возбуждала удивленіе свѣтскихъ людей, воображающихъ, что всякая новость, подобно бабочкѣ, должна быть пищей праздности. Ея милая фигурка и романическая исторія сдѣлали ее предметомъ какого-то таинственнаго и моднаго любопытства.
  

XXVIIІ.

   Мнѣнія о ней женщинъ были до крайности различны, какъ это бываетъ обыкновенно въ средѣ прекраснаго пола, при обсужденіи дѣлъ какъ важныхъ, такъ и самыхъ ничтожныхъ. Не думайте, прекрасныя существа, что цѣль моя -- оклеветать васъ всѣхъ, безъ изъятья! Я васъ любилъ всегда болѣе, чѣмъ говорилъ о томъ; но такъ-какъ я рѣшился быть нравственнымъ, то -- волей-неволей -- долженъ обвинить васъ всѣхъ въ томъ, что вы вообще любите болтать гораздо больше, чѣмъ слѣдуетъ, и что воспитаніе Ленды возбудило между вами нескончаемые толки.
  

XXIX.

   Въ одномъ пунктѣ, впрочемъ, сошлись вы всѣ -- и были въ этомъ случаѣ правы. Мнѣніе ваше заключалось въ томъ, что такое милое дитя, прелестное, какъ ея родина и бывшее, сверхъ-того, послѣднимъ отпрыскомъ своего рода, было бы гораздо лучше воспитано подъ надзоромъ какой-нибудь пэрессы, пережившей свои шаловливые годы, даже и въ такомъ случаѣ, если бы можно было поручиться за нашего друга Жуана, что онъ будетъ сдерживать себя въ теченіи пяти, четырёхъ, трёхъ и даже двухъ лѣтъ.
  

XXX.

   Начались споры, причёмъ было выказано много благороднаго соревнованія и предложено услугъ по части воспитанія сиротки. Такъ-какъ Донъ-Жуанъ былъ человѣкъ знатный и состоятельный, то, конечно, не могло быть и рѣчи объ обидномъ предложеніи подписки или сборѣ денежныхъ пожертвованій. Всё кончилось тѣмъ, что шестнадцать вдовъ, десять учёныхъ и старыхъ дѣвъ, которыхъ біографіи могли бы найти мѣсто въ "Исторіи среднихъ вѣковъ" Галлама
  

XXXI.

   И двѣ или три печальныя супруги, разведённыя съ мужьями и не произведшія, подобно изсохшимъ смоковницамъ, ни единаго плода, предложили воспитать и пустить молодую дѣвочку въ ходъ. Современное это выраженіе означаетъ первый вывозъ въ свѣтъ или точнѣе на балъ, гдѣ, обыкновенно, устраивается выставка перваго стыдливаго румянца и прочихъ совершенствъ. Смѣю васъ увѣрить, что первый сезонъ молодо и дѣвушки бываетъ сладокъ, какъ мёдъ, особенно если она съ деньгами.
  

XXXII.

   Взгляните только на всѣхъ этихъ обнищавшихъ, достопочтенныхъ джентльменовъ, на этихъ лордовъ, съ дырявыми карманами, на этихъ отчаянныхъ дэнди, на зоркихъ ихъ маменекъ и на заботливыхъ сестрицъ, которыя -- если онѣ умны -- гораздо искуснѣе мужчинъ умѣютъ обдѣлывать союзы, въ которыхъ золото играетъ первую роль. Полюбуйтесь, какъ они увиваются, съ своими баттареями, точно мухи около мёда, вокругъ каждой богатой невѣсты и какъ они стараются вскружить ей голову вальсомъ и лестью!
  

XXXIII.

   Каждая тётка, каждая кузина строитъ свои планы. Я даже зналъ замужнихъ дамъ, которыя простирали своё безкорыстное желанье устроить подобное дѣло до-того, что пріискивали богатыхъ наслѣдницъ для своихъ любовниковъ. "Tantacne!..." {Виргилій.} Такова сила добродѣтели на этомъ счастливомъ островѣ, исходные пункты котораго -- "Дувръ" и "приданое", и часто несчастная наслѣдница, служащая цѣлью этихъ хлопотъ, имѣетъ причины жалѣть, что отецъ ея не оставилъ наслѣдника мужескаго пола.
  

XXXIV.

   Многія очень скоро попадаются на удочку; другія же начинаютъ съ того, что отказ али своихъ боговъ, какъ видимъ и въ пѣсняхъ Оссіана, вокругъ одного каменнаго истукана, который называли камнемъ власти.
   (17) Въ придѣлѣ Эдуарда Исповѣдника (въ Вестминстерскомъ Аббатствѣ), "стоятъ кресла, въ которыхъ Англійскіе Короли и Королевы коронуются, простыя, ветхія деревянныя кресла, съ высокими спинками и истертыми подушками. Подъ креслами Короля лежитъ знаменитый Пророческій камень, на которомъ древле вѣнчались на царство Короли Шотландскіе. {См. Пут. Письма, изд. 1839 г. Ч. 1. гл. V. стр. 36.}
   (18) King's-bench, буквально,-- королевская скамья (banc du roi), есть одно изъ судебныхъ мѣстъ, находящихся въ такъ называемой Вестминстерской Залѣ (Vestminster Hall), старинномъ зданіи, возвышающемся неподалеку отъ самаго Аббатства. Тамъ собирается Парламентъ.
   (19) Bedlam -- домъ умалишенныхъ, въ Лондонѣ; слово это принято у насъ вообще произносить, съ французскаго: Бедламъ; по этому и мы рѣшились его употребить въ риѳму къ тамъ; а то, по настоящему, т. е. по Англійски, оно звучитъ: Бэдлемъ, съ удареніемъ на первомъ слогѣ.
   (20) Mansion-House (произносится: Мэншенъ-Гоузъ) -- Большой старинный, закопченный домъ съ колоннами, посреди Сити (City); въ немъ живетъ Лордъ-Меръ, властелинъ этой торговой части Лондона, и творитъ тамъ судъ и правду.
   (21) Сити (City) самая центральная и самая старинная часть города, складочное мѣсто и средоточіе всѣхъ торговыхъ дѣлъ.
   (22) Лондонскія улицы въ первый разъ были освѣщены гасомъ въ 1812 году.
   (23) Извѣстно, какъ, во время французской революціи 1790-хъ годовъ, неистовая чернь Парижская, съ криками: à la lanterne! à la lanterne! вѣшала всѣхъ роялистовъ на фонарные столбы; предводитель безумныхъ демагоговъ, Камиллъ-Демуленъ (Desmoulins) называлъ себя даже, въ шутку, Генералъ-Прокуроромъ, или главнымъ поставщикомъ фонарей (procureur-général de la lanterne)!-- Когда такимъ образомъ тащили, вздернуть на фонарь, и извѣстнаго Аббата-Мори (l'abbé Maury), онъ обратился вдругъ къ своимъ палачамъ съ этими словами: "Послушайте, Граждане! да развѣ будетъ вамъ отъ меня свѣтлѣе?" -- И только этою остротою удалось ему отыграться отъ грозившей уже висѣлицы!
   (24) Въ Англіи у всѣхъ дверей въ домахъ находятся молотки. Число ударовъ молоткомъ возвѣщаетъ о званіи посѣтителя. Такимъ образомъ, слуги, или ходячіе торговцы, ударяютъ только по одному разу; комисіонеръ, или разнощикъ писемъ (factor) -- два раза; равный хозяину, дома -- три; высшій званіемъ -- четыре, пять, или шесть, и даже болѣе, смотря по степени превосходства; стукъ экипажныхъ людей не прекращается. Все это пошло въ обычай; Аристократы и Демократы, Тори и Радикалы, всѣ сообразуются съ этимъ въ равной степени. Впрочемъ, теперь, чуть ли не замѣнило кольцо -- молотокъ. Покрайней мѣрѣ, Н. И. Гречъ, бывъ въ Лондонѣ въ 1837 году упоминаетъ въ своихъ Путевыхъ Письмахъ, только объ кольцѣ: "Въ нижнемъ ярусѣ, говоритъ онъ, красивая дверь на улицу, съ изображеніемъ имени жильца, на бронзовой дощечкѣ и съ тяжелымъ кольцомъ. Слуга даетъ знать о приходѣ своемъ, стукнувъ одинъ разъ; почтиліонъ съ письмомъ или посылками -- два раза, а гость -- мелкою дробью." {См. Пут. Письма, изд. 1839 г. Ч. 1. гл. IV. стр. 45.}
   (25) Pall-mall произносится по англійски двояко: и Паль-малъ и Пелъ-мелъ; (мы придержались перваго произношенія!) Такъ называется одинъ изъ богатѣйшихъ Лондонскихъ кварталовъ.
   (26) Сенъ-Джемсскій дворецъ -- одно изъ достопримѣчательныхъ зданій Лондона; находится въ сѣверной сторонѣ Парка того же имени. Здѣсь постоянное пребываніе Англійскихъ Королей съ 1695 года; но не смотря на всю обширность, великолѣпіе и богатство своихъ безчисленныхъ покоевъ, снаружи это зданіе вовсе не походитъ на королевскій дворецъ, будучи кирпичное, неправильной архитектуры и лишенное всякой красоты и вкуса.
   (27) Ѣстъ грязь -- выраженіе турецкое, значитъ: врать; такъ, дѣйствительно, всякая ложь есть нравственная нечистота, или грязь!
   (28) Миссъ (Miss) вообще значитъ: дѣвица, то же что по Французски -- demoiselle, mademoiselle; но имѣетъ, сверхъ того, и нѣсколько другихъ значеній, которымъ здѣсь впрочемъ не мѣсто.
   (29) Леди (Lady) значитъ вообще: госпожа или дама; въ Англіи, это почетный титулъ, принадлежащій собственно однѣмъ дамамъ высшаго круга, то есть, женамъ Лордовъ (Lords), Графовъ (Earls), Баронетовъ (Baronnets), а также -- Кавалеровъ (Knigths) и даже вообще -- Дворянъ (Esquires); пользуются этимъ титуломъ -- и дѣвицы, изъ аристократическаго круга; но вѣжливость, привыкшая расточать почетные титулы безъ разбора, жалуетъ титуломъ Леди или Миледи (Mylady) даже дамъ и дѣвицъ, изъ низшихъ гражданскихъ сословіи, т. е. въ такой мѣрѣ, какъ Французы употребляютъ свои выраженія: Madame и Mademoiselle.
   Собственно, слова: Лордъ и Леди,-- происхожденія Саксонскаго. Лордъ происходитъ отъ La-fort (хлѣбодатель, Loaf-giver), потому что господа обыкновенно содержали на свои счетъ извѣстное число приверженцевъ, и снабжали ихъ хлѣбомъ (пищею); Леди происходитъ отъ Laf-dian (хлѣбодательница, Loav-server), потому что хозяйка дома обязана была сама разрѣзывать хлѣбъ и подавать его гостямъ.
   Теперь коренное значеніе этихъ, словъ измѣнилось, какъ и все современенъ измѣняется подъ луною!
   (30) Веста -- богиня огня и непорочности: въ ея храмахъ постоянно теплился священный огонь -- символъ нравственной чистоты, тщательно поддерживаемый жрицами, которыя, по имени богини, и назывались Весталками; для этого избирались однѣ непорочныя дѣвственницы, и играли онѣ важную роль въ Исторіи Римскаго народа, пользуясь особенными привиллегіями и всеобщимъ почетомъ. (См. древнюю Миѳологію Грековъ и Римлянъ).
   (31) Баккалавръ (Baccalaureus), отъ bacca -- ягода, и laurus -- лавръ, первая изъ ученыхъ степеней въ старинныхъ заграничныхъ университетахъ. Изъ бакалавровъ поступали въ лиценціаты (Licenciatus) и наконецъ въ доктора (Doctor) какого нибудь факультета.
   (32) Джентельменъ (Gentlemen) есть всякой порядочный, благовоспитанный Англичанинъ, притомъ достаточный, благородный, не изъ ремесленнаго сословія. Денди (Dandy) есть выродокъ Джентельмена, и потому можно найти въ нихъ и нѣкоторыя общія черты. Подробное опредѣленіе или характеристика Джентельмена и Денди прекрасно изложена въ Путевыхъ Письмахъ изъ Германіи, Англіи и Франціи, Н. И. Греча. (См. Ч. І. гл. XIII. стр. 165--171).
   (33) Въ подлинникѣ сказано:
  
   "For both Commodities dwell by the Thames,--
   Tbe painting and the paindet..."*
   * См. Cant. XI. oct. XLVIII.
  
   (т. е. Румяны и бѣлилы, и набѣленныя и нарумяненыя лица -- составляютъ два товара на берегахъ Темзы!)
   (34) Въ подлинникѣ, рѣчь здѣсь идетъ о невѣстахъ такъ называемыхъ "drapery Misses;" "слово это (говоритъ Л. Байронъ въ примѣчаніи), конечно, всѣмъ уже извѣстно; но для меня, когда въ 1814 г. я возвратился съ Востока, оно было новымъ и таинственнымъ; оно означаетъ молоденькую, красивую дѣвицу, изъ хорошей фамиліи и фашенабельнаго круга; хорошо выученную всему своими подругами, и получающую отъ своей модистки весь гардеробъ въ кредитъ съ уплатою отъ мужа послѣ сватьбы." (См. "the Complite works of L. Byron", изд. Парижское 1837 г. примѣч. 15 къ пѣсни. XI Донъ-Жуана).
   (35) См. част. I. иримѣч. 14 къ гл. 1. Донъ-Жуана, нашего перевода.
   (36) Illita Nesseo tibi texta veneno. Ovidius (Epist. IX.)
   Нессъ (Nessus) Кентавръ, влюбленный въ Деяниру, невѣсту Геркулеса, палъ отъ его мѣткой стрѣлы, когда собирался уже бѣжать съ красавицею. Умирая, впрочемъ, успѣлъ онъ ей вручить свою окровавленную тунику, завѣщая хранить ее, какъ талисманъ, могущій возвратить любовь въ случаѣ охлажденія или измѣны Геркулеса.-- Сей послѣдній, женившись на Деянирѣ, не преминулъ ей вскорѣ измѣнить.... Тогда, покинутая имъ красавица вспомнила предсмертныя слова Несса, и нашла случай переслать къ невѣрному мужу бережно-хранимую тунику, съ убѣдительною просьбою -- надѣть ее, при совершеніи священнаго обрядажертвопрнношенія Юпитеру.-- Горку лесъ, не подозрѣвая коварства Деяниры, едва облекся въ Нессову роковую тунику, какъ виилась она ему въ тѣло и стала его жечь до того, что онъ впалъ въ безуміе и, бросясь самъ на приготовленный для жертвоприношенія огромный костеръ, сгорѣлъ на немъ до тла.... Такъ говоритъ древняя миѳологія о Нессовой туникѣ!
   (37) Фашенъ (Fashion) -- мода, которая въ Англіи господствуетъ неограниченно. Во Франціи частные модные обычаи, независимо отъ измѣненія нравовъ вообще, происходятъ отъ налетныхъ капризовъ, отъ шалостей, отъ подражанія какому нибудь знаменитому лицу, и такъ же скоро изчезаютъ, какъ и являются. Здѣсь же мода есть какая-то власть безусловная и безпощадная: здѣсь поклонники и рабы моды имѣютъ цѣлью -- отличиться отъ толпы, показать, что они принадлежатъ къ высшему кругу общества, въ который самъ Веллингтонъ былъ допущенъ съ трудомъ, и уже когда побѣды доставили ему фельдмаршальскій чинъ въ трехъ имперіяхъ. Иногда люди высокаго ума и образованія, знатной породы и богатые, не имѣютъ входа въ это общество, между тѣмъ какъ глупые, пустые франты, бездушные болваны тамъ играютъ важную роль. Байронъ сдѣлался мизантропомъ отъ ударовъ, которыми терзала его аристократія гостинныхъ: величайшій геній Англіи упалъ духомъ предъ людьми, которыхъ все достоинство состояло въ искусствѣ ѣздить верхомъ, травить зайцевъ, и повязывать галстухъ! {См. Пут. Письма, H. И. Греча. Ч 1. гл.XIII стр. 166.}
   (38) "Въ десять часовъ въ Лондонѣ очень рано; въ двѣнадцать начинается дѣйствительное движеніе по улицамъ, и мало по малу разыгривается. Обѣдаютъ въ седьмомъ, въ осьмомъ часу {См. тамъ же, гл. XIV. стр. 181.}...."
   (39) Скверами (Squares) называются огороженные чугунными рѣшетками садики, къ которымъ имѣютъ ключъ всѣ хозяева домовъ, окружающихъ площадь. Эти скверы служатъ не только къ красотѣ, но и къ поддержанію хорошаго воздуха въ Лондонѣ. Однимъ изъ главныхъ почитается такъ называемый Cow-скверъ (Soho-Square), резиденція Лондонской аристократіи, и гдѣ находится прекрасный магазинъ книжной торговли.
   (40) Терпсихора -- одна изъ девяти Музъ, завѣдывающая танцами.
   (41) Биномою, вообще, называется въ математикѣ всякая алгебраическая величина, состоящая изъ двухъ равныхъ членовъ, соединенныхъ между собою знаками плюсъ (+) или минусъ (--). Знаменитый Ньютонъ, первый открылъ законъ для развитія каждой Биномы, возвышенной въ какую бы то ни было степень, и потому получилъ этотъ законъ названіе Ньютоновой биномы (Binome de Newton). Вотъ ея формула:

   (42) "Where is the world (гдѣ свѣтъ)?" выраженіе Шекспира, которое употребилъ и поэтъ Юнгъ (Young) въ своей поэмѣ: "the Resignation" изданной онъ, когда было ему болѣе восьмидесяти лѣтъ отъ роду.
   (43) Carpe diem, quam minimum creduia postero. Horatius. (lib. I. od. XI.)
   (44) Out, rogue! play out tbe play. Shakspeare (Henri IV. part. I. act. II. Sc. lV.)
  

ПРИМѢЧАНІЯ
къ
ГЛАВѢ ДЕСЯТОЙ.

   (1) Въ одномъ неизданномъ письмѣ Л. Байрона къ банкиру его, Г. Киннерду (Мг. Kinnard), изъ Женевы отъ 18 Янв. 1823 г., находятся между прочимъ слѣдующія строки: "Я намѣренъ приняться за экономію, и началъ уже мало по малу копить, какъ сами вы могли убѣдиться изъ излишка моего дохода за 1822 годъ.... постарайтесь пустить въ оборотъ мои маленькія суммы, которыя могутъ доставить проценты,-- такъ какъ говорится у насъ на Сѣверѣ: "отъ. маленькихъ ручьевъ бываютъ большія рѣки (many a little makes а mickle)!... мои сумазбродныя страсти приближаются уже къ концу, какъ и все должно оканчиваться, по достиженіи тридцатилѣтняго возраста. Эти годы я полагаю какъ бы гранію, за которою перестаемъ уже находить удовольствіе въ страстяхъ; покрайней мѣрѣ, я оставляю ихъ -- организаціямъ помоложе и покрѣпче моей, а моя теперь очередь -- скупость.... начинаю любить корысть (I loves lucre); надо же хоть что нибудь любить!-- Въ каждомъ періодѣ моей жизни, я находилъ новую страсть и новыя ощущенія.-- Впрочемъ, теперь забота не о себѣ: хочу, если позволитъ Богъ, оставить своимъ наслѣдникамъ что нибудь побольше имени, чтобъ доставить имъ случай оказывать услуги ближнему, въ большемъ размѣрѣ! Другой цѣли нѣтъ у меня; самъ буду довольствоваться хлѣбомъ да водою, такъ какъ и эта пища -- весьма хорошая и весьма питательная!" (См. the complete workes of L. Byron. Paris, 1837.)
   (2) Босуиллъ: Я слышалъ, какъ старикъ Шериданъ утверждалъ весьма остроумно, что совершенный скряга (miser) -- человѣкъ счастливый: это скупецъ, предавшійся весь удовольствію копить.
   Джонсонъ: Это пощечина общему мнѣнію, назвавшему скупца скрягою, (miser) то есть, жалкимъ, несчастнымъ (miserable); нѣтъ, сударь мой! человѣкъ, который въ одно и тоже время о выдаетъ и копитъ, есть счастливѣйшій изъ смертныхъ, потому что у него два наслажденія разомъ {См. Croker's Boswell, t. IV, p. 182.}."
   (3) Здѣсь благородный Поэтъ Великобританіи такъ увлекся этимъ звонкимъ предметомъ, что написалъ предлинный панигирикъ -- злату, мы разсудили сократить его немножко; хоть и жаль, что не озолотили своего перевода такимъ чистымъ золотомъ подлинника!...
   (4) Л. Байронъ, обращаясь къ Великобританіи, говоритъ:
  
   "All countries have their "Lions", but in thee --
   There is but one superb menagerie.
   (См. Cant. XII. oct. XXIV.)
  
   (5) фашенабельный (fashionable) -- модный.
   6) Мистриссъ (mistress), слово это на англійскомъ языкѣ имѣетъ нѣсколько значеній: любовница, наложница, хозяйка, владѣлица, замужняя женщина, изъ средняго класса, и наконецъ -- наставница, учительница: все это Mistress! Здѣсь употреблено въ двухъ послѣднихъ значеніяхъ, или, просто, въ смыслѣ гувернантки.
   (7) Master -- подъ этимъ словомъ тоже скрывается много разныхъ значеній, какъ-то: хозяинъ, начальникъ, директоръ, гувернеръ, владѣлецъ, покровитель, учитель, профессоръ, и даже что французы называютъ: un jeune monsieur. У насъ, здѣсь, принято въ значеніи профессора.
   (8) Здѣсь Mistress принято, разумѣется, въ значеніи замужней женщины.
   (9) Benedicite, съ латинскаго, значитъ: молитва передъ обѣдомъ.
   (10) Enfin, partout la bonne société règle tout. Voltaire.
   (11) Микрокосмъ (Μικροκοσμος) значитъ: "малый свѣтъ".-- "Большой свѣтъ" Греки называли: макрокосмъ (Μακροκοσμος). Такъ, часто, одна буква измѣняетъ смыслъ; такъ, иногда, малость производитъ большіе перевороты!...
   (12) Маіоръ Дэнамъ (Denham) говоритъ, что, когда онъ возвратился изъ своего путешествія по Африкѣ, первыя Европейскія женщины, которыхъ онъ увидѣлъ, показались ему какими-то болѣзненными и томными.
   (13) Паріи (Parias) въ Индіи, отверженная каста народа, послѣдующаго ученію Брамы, и въ такомъ презрѣніи у прочихъ Индійцевъ, что уби гь Парію или собаку -- одно и то же!
   (14) Одинъ Гальскій или Германскій воинъ, посланный схватить Марія, такъ былъ пораженъ его видомъ, что отступился отъ возложеннаго на него порученія, и народъ, въ восторгѣ отъ этого чуда, самъ помогъ Марію скрыться отъ погони за нимъ. Присутствіе такого изгнанника на развалинахъ Карѳагена, казалось, еще увеличивало торжественность и мрачность этой сцены: "Ступай!" сказалъ онъ ликтору, присланному къ нему отъ Претора съ приказаніемъ отправляться въ Римъ; "Ступай, и скажи, что ты видѣлъ Марія, сидящаго на развалинахъ Карѳагена!" (См. Ferguson.)
  

ПРИМѢЧАНІЯ
къ
ГЛАВѢ ОДИНАДЦАТОЙ.

   (1) "Sir, I love а good hater!" (См. Boswett's Johnson.)
   (2) "'T is not in mortals to command successs;
   But we'll do more, Sempronius,-- we'll deserve it." Cato.
   (3) "Veni! vidi! vici!" (пришелъ, увидѣлъ, побѣдилъ!) -- девизъ Юлія Цезаря.
   (4) Капитанъ Парри (Captain Parry) извѣстный Англійскій мореходецъ, который безуспѣшно ходилъ въ Ледовитое море, для открытія Сѣверо-Западнаго прохода въ Америку.
   (5) См. выше примѣч. 39 къ главѣ IX.
   (6) Rotten-Row -- такъ называется гульбище въ Гайдъ-Паркѣ, гдѣ щеголяютъ экипажами. (См. прим. Лароша).
   (7) Groom, (произносится: грумъ) лакеи, слуга; впрочемъ, и у насъ уже въ употребленіи, въ большихъ домахъ, названіе: грумъ.
   (8) Norman-Abbey; -- подъ этимъ именемъ Л. Байронъ описалъ свое Ньюштетское аббатство, а частью и Вестминстерское.
   (9) Геродотъ, отправляясь въ Египетъ, видѣлъ еще остатки колосса, разрушеннаго, за нѣсколько лѣтъ до того, Камбизомъ; но не говоритъ ни слова о звукахъ, которые онъ издавалъ при разсвѣтѣ утренней зари. Г. Летронь (Mr. Letronne) оспаривалъ этотъ вопросъ, и написалъ о томъ цѣлый трактатъ въ одной запискѣ или меморіи подъ заглавіемъ: La statue vocale de Memnon.
   (10) Villegiatura, Итальянское слово, значитъ собственно -- сельскія удовольствія, а также и дачное время, или такъ сказать пріятное загородное "passetemps."
   (11) За точнѣйшими и подробнѣйшими свѣдѣніями о Мельтонѣ Моубреѣ (Melton Mowbray), генералъ-квартирмейстерѣ Англійской охоты, Л. Байронъ совѣтуетъ прибѣгнуть къ "Quarterly Review, vol. XLVII. p. 216. Мы, не имѣя у себя подъ рукой этого журнала, тоже приглашаемъ желающихъ -- туда же обратиться.
   (12) Sport. Въ буквальномъ смыслѣ это слово означаетъ только забаву, веселое препровожденіе времени, а теперь sport въ англійскомъ языкѣ слово, означающее страсть къ верховой ѣздѣ, псовой охотѣ, стрѣльбѣ, рыбной ловлѣ, ко всему, на что требуется смѣлость, ловкость, тѣлесная сила, твердость духа и терпѣніе. Sportsman, sportsmanship, означаютъ не просто охотника и охоту, но страстнаго и искуснаго охотника и охоту, сопряженную съ трудностями. Наши слова охотникъ и охота невыразительны. Охота къ чему?-- Звѣриная ловля, неполное выраженіе!-- ни зайца, ни дикой козы нельзя назвать звѣремъ.... Французское chasse и нѣмецкое Jagd (гоньба) гораздо лучше. (См. замѣтки и выписки Ѳ. Б.)
   (13) Absentees,-- этимъ именемъ отмѣчаютъ, въ Англіи, Ирландскихъ помѣщиковъ проживающихъ внѣ Ирландіи. (Прим. фр. переводч. Лароша).
   (14) Тори (Tory) имя данное, въ Англіи, приверженцамъ Карла II; съ тѣхъ поръ оно осталось родовымъ (générique) именемъ партіи, поддерживающей королевскія права. Это оппозиціонная партія Виговъ, (или, какъ Англичане произносятъ, Уизовъ (Whigs), т.е. Либераловъ. Репилеры (Repealer, отъ глагола: to repeal -- отмѣнять, ниспровергать, уничтожать) партія педопускающая нововведеніи въ Англійскомъ законодательствѣ.-- Въ этомъ словѣ, мы (виноваты!) для стиха, измѣнили нѣсколько удареніе, которое должно но настоящему находиться на первомъ слогѣ.... licentia poetical.
   (15) Въ подлинникѣ всѣмъ этимъ лицамъ подобраны характеристическія имена: тамъ метафизикъ названъ -- Dirk Dubious; математикъ -- Angle; богословъ-фанатикъ -- the Reverend Rodomond Precisian; спортсменъ -- Sir Henry Silvercup; да и предыдущія имена: Parolles (у насъ де Пароль, съ франц. Des-Parolles); Rackryme (у насъ Реккреймъ, во франц. переводѣ: Ecorche-oreille); Chevalier de la Ruse (у насъ съ небольшою перемѣною: Маркизъ де ла Рюзъ); Duke-of-Dash (во Франц. переводѣ: Duc Des-Grands-Airs, у насъ просто по англійскому произношенію: Дюкъ-офъ-Дешъ); Sir John Pottledeep (у насъ тоже Сэръ Джонъ Потледипъ, а въ переводѣ у Лароша: Sir Jean Boirude); всѣ, какъ изъ этого видно, имѣютъ тоже свои знаменія, которыя, впрочемъ, передать по русски было бы невозможно, да и показалось бы это страннымъ и вовсе не забавнымъ; а потому и не сочли мы нужнымъ ломать себѣ голову надъ этимъ, признаться, не интереснымъ вздоромъ! на этомъ основаніи, многія лица мы даже вовсе исключили въ нашемъ переводѣ, что бъ этимъ слишкомъ, и притомъ безполезно, не растягивать разсказа.
   (16) "Шахъ-и матъ" называется въ шахматной игрѣ (которая и получила отъ того свое названіе!) роковой ходъ, поставляющій Короля противной стороны въ такое положеніе, что не куда ему двинуться, и этимъ оканчивается игра -- во славу побѣдителя!
   (17) "Человѣкъ, обыкновенно, болѣе чѣмъ объ иныхъ вещахъ думаетъ о своемъ обѣдѣ," если не можетъ распорядиться этимъ, можно заключить, что онъ небреженъ и во всѣхъ прочихъ дѣлахъ." Такъ говоритъ моралистъ Джонсонъ (См. Crofcer's Boswell); по нашему, впрочемъ, это еще не рѣшенный вопросъ: можно и не умѣть распорядиться обѣдомъ, а дѣло свое знать хорошо!
   (18) См. выше, къ гл. IX. примѣч. 38.
   (19) Англичане чрезвычайно любятъ хересъ (xeres) и произносятъ названіе этого вина по своему: шери: остряки-французы сдѣлали изъ этого небольшой каламбуръ, что хересъ вино любимое (chéri) у Англичанъ.
   (20) Древніе олицетворяли Луну полъ именемъ богини Діаны, Аполлоновой сестры, которая постановила обѣтомъ не выходить за-мужъ, и окружила себя двадцатью юными нимфами (Азіями) и шестьюдесятью Океанидами, обрекшими себя также на вѣчную дѣвственность. Между тѣмъ Діана не могла не увлечься нѣжностію сердца, и полюбила Карійскаго пастушка Эндиміона. Такую эмблематическую связь объяснить, впрочемъ, можно предположеніемъ, что Карійскій пастухъ былъ искусный астрономъ, и любилъ проводить цѣлыя ночи, подъ открытымъ небомъ, наблюдая теченіе звѣздъ и обращенія Луны. (См. Les Mythologies de tous les peuples par, M-me Laure Bernard. Paris. 1842.)
  

ПРИМѢЧАНІЯ
къ
ГЛАВЪ ДВѢНАДЦАТОЙ.

   (1) Право старшинства призывало Титана (внука Неба и Земли) къ верховной власти; онъ согласился уступить свой престолъ меньшому брату Сатурну или Крону (Χρόνος -- время), подъ условіемъ, чтобы тотъ истреблялъ всѣхъ своихъ дѣтей мужескаго пола, чуть только будутъ у него раждаться на свѣтъ; Сатурнъ, давъ такое обѣщаніе, свято соблюдалъ его, самъ пожирая собственныхъ младенцевъ-сыновей; Цибелла, супруга его, была въ отчаяпіа отъ своего несчастнаго плодородія; но вскорѣ употребила хитрость: родивъ Юпитера, она поднесла своему почтенному супругу, вмѣсто младенца, спелеваиный камень, который мигомъ проглотилъ Сатурнъ: Такимъ образомъ удалось ей спасти и Плутона, и. Нептуна, братьевъ Юпитера, котораго перенесла она тайкомъ на Островъ Критъ, гдѣ былъ онъ вскромленъ козою Амальтеею. {См. Les Mytholog. de tous les peuples, par M-rae Laure Bernard.} Смыслъ этой басни очень ясенъ, что время потребляетъ все что ни успѣетъ произвести!
   (2) Евстафій Бюджиль, большой негодяй и жалкій риѳмачъ, какъ называетъ его Л. Байронъ, надѣлавъ множество долговъ и сверхъ того поддѣлавъ одно духовное завѣщаніе,-- чтобъ спастись отъ суда и отъ кредиторовъ, рѣшился умереть Катономъ, и бросился въ Темзу.-- Извѣстный Англійскій сатирическій писатель Босуилль, разговаривая однажды съ моралистомъ Джонсономъ объ убійствахъ, привелъ этотъ случаи въ примѣръ, желая доказать, что простительно иногда прибѣгнуть къ такой мѣрѣ человѣку, увѣренному, что, проживъ дней нѣсколько подольше, можетъ онъ подвергнуться опасности быть публично опозореннымъ и выгнаннымъ изъ общества; Джонсонъ весьма остроумно ему на это отвѣчалъ: "Такой негодяй пусть лучше удалится куда нибудь, гдѣ еще не знаютъ его, чѣмъ отправляться въ адъ, гдѣ онъ уже слишкомъ извѣстенъ!" {См. Croker's Boswell, tom 11. pp. 220-290.}
   (3) Въ подлинникѣ сказано:
   You know, ог don't know, that great Bacon saith:
   "Fling up а straw, 't will show the way the wind blows."
   (См. Cant. XIV. oct. VIII.)
   (4) Л. Байронъ заимствовалъ это у Попе:
   "But.why then publish?-- Granville, tbe polite,
   And knowing Walsh, would tell me I could Write."
   Pope.
   (5) По Астрологіи, которая родилась у Халдеевъ, и отъ нихъ перешла въ Египетъ, потомъ въ Грецію, а оттуда въ Италію, и весьма важную роль играла, особенно въ среднихъ вѣкахъ, почти во всей Европѣ,-- знаки Зодіака имѣютъ сильное вліяніе на судьбу человѣка. Наука эта, суевѣрная сестра Астрономіи, знала всего только семь Планетъ (которыхъ число постепенно возрастаетъ съ вѣками, благодаря усовершенствованнымъ телескопамъ и усерднымъ наблюденіямъ Гг. Звѣздочетовъ!) и двѣнадцать знаковъ Зодіака, которые остаются донынѣ неизмѣнными. Каждой.планетѣ Астрологія подчинила особую часть человѣческаго тѣла: такъ Солнце завѣдываетъ, по ней, головою; Луна -- правою рукою; Венера -- лѣвою рукой; Юпитеръ -- желудкомъ; Марсъ -- половыми органами; Меркурій -- правою, и наконецъ Сатурнъ -- лѣвою ногою; или же: Марсъ -- головою, Венера -- правою, Юпитеръ -- лѣвою рукою, Солнце -- желудкомъ, Луна -- сокровенностями, Меркурій -- правою, и Сатурнъ -- лѣвою ногою. Такимъ образомъ и между созвѣздіями или знаками Зодіака: Овенъ -- управляетъ головою; Телецъ -- шеею; Близнецы -- руками и плечами; Ракъ -- грудью и сердцемъ; Левъ -- желудкомъ; Дѣва -- животомъ; Вѣсы -- поясницею и задомъ; Скорпіонъ -- половыми органами; Стрѣлецъ -- бедрами; Козерогъ -- колѣнами; Водолей -- голенями, и наконецъ Рыбы -- ногами! Левъ Еврей (Léon l'Hébreu), въ своемъ сочиненіи "Philosophie d'amour" переведенномъ на Французскій языкъ нѣкоимъ Дюпаркомъ, Шэмпанцемъ, допускаетъ еще слѣдующее владычество Планетъ: "Солнце (говоритъ онъ) повелѣваетъ -- правымъ, а Луна -- лѣвымъ глазомъ, потому что оба глаза суть очи неба; Юпитеръ -- управляетъ лѣвымъ, а Сатурнъ -- правымъ ухомъ; Марсъ -- правою стороною носа, а Венера -- лѣвою; Меркурій, наконецъ, завладѣлъ одинъ -- ртомъ, потому что онъ завѣдываетъ даромъ слова или краснорѣчіемъ." -- Желающіе узнать поподробнѣе о прочихъ тайнахъ Астрологіи могутъ заглянуть въ "Dictionnaire infernal ou Répertoire Universel, par. J. Collin de Plancy. Paris, 1844." откуда и мы почерпнули это свѣденіе о знакахъ Зодіака.
   (6) Кто не помнитъ прекраснаго эпизода изъ Евгенія Онѣгина:
   "Ахъ! ножки, ножки! гдѣ вы нынѣ? и проч."
  
   (7) Въ Англіи охота за лисицами считается главною, по требующейся для нея особенной ловкости и снаровки охотниковъ, а не менѣе того, и по сопряженной съ такимъ условіемъ -- опасности сломить себѣ шею! Спустивъ сначала гончихъ, которыя, поднявъ звѣря, преслѣдуютъ его безъ отдыха,-- охотники, съ своей стороны, тоже несутся за ними слѣдомъ, чрезъ кочки, пни, плетни и рвы, невзирая ни на какія препятствія на своемъ пути, несутся она какъ безумные, до зарѣза коней, или до паденія съ нихъ, и не рѣдко съ опаснымъ ушибомъ, чтобъ только опередить всѣхъ своихъ товарищей, и кто изъ нихъ успѣлъ первый нагнать лисицу, или чьи собаки, покрайней мѣрѣ, возьмутъ этого хитраго звѣря, тотъ мигомъ отрѣзываетъ хвостъ у своей добычи; потомъ берутъ эти лисьи хвосты, прицѣпляютъ къ сѣдлу и привезши ихъ съ собою, хранятъ ихъ на всю жизнь, какъ трофеи славы! -- Такой обычай, какъ сказывали намъ, водится и у насъ на Руси, между записными помѣщиками-охотниками; но только разница въ томъ, что у насъ предпочитается лисьему -- волчій хвостъ!...
   (8) Боллеро (Bollero) Испанскій танецъ, отличающійся особенною легкостію и самыми граціозными движеніями.
   (9) Въ письмахъ Свифта или Горація Вальполя упоминается, что, когда одинъ джентельменъ жаловался на потерю одного изъ своихъ друзей, ему отвѣчалъ на это одинъ изъ бывшихъ тамъ же всемірныхъ Пиладовъ: "Вотъ велика бѣда! покраиней мѣрѣ я, когда случится потерять одного изъ моихъ друзей, отправляюсь тотчасъ въ Сенъ-Джемсскую Кофейню и беру себѣ тамъ -- другаго."
   (10) Алкидъ (Аλκιδος -- услужливый воинъ) имя, усвоенное извѣстному силачу-богатырю древняго міра, Геркулесу.
   (11) При рожденіи одного изъ сыновей у Троянскаго царя Пріама, предсказано было Оракуломъ, что существованіе этого царевича будетъ гибельно для Иліона.-- Отецъ приказалъ убить его.... между тѣмъ, мать, царица Гекуба умолила получившаго такое приказаніе отъ царя, пощадить ея сына, и, втайнѣ отъ мужа, отдала его на воспитаніе пастухамъ горы Иды.-- Жизнь юнаго пастушка отмѣтилась однимъ только важнымъ событіемъ: весь Олимпъ созванъ былъ праздновать сватьбу богини Ѳетиды, согласившейся сочетаться бракомъ съ простымъ смертнымъ -- Нелеемъ. Всѣ боги и богини собрались на горѣ Идѣ; вдругъ посреди пира, неприглашенная богиня Раздора, прокралась туда тайкомъ, и бросила золотое яблоко на столъ, воскликнувъ: "Прекраснѣйшей!" Три богини, Юнона, Минерва и Венера, стали оспаривать между собою право на роковое яблоко. Боги не хотѣли сами рѣшить, и для присужденія, которая изъ нихъ прекраснѣе, призвали Париса, прекраснѣйшаго изъ Фригійскихъ молодыхъ пастуховъ; это былъ именно -- сынъ Гекубы и Пріама. Онъ присудилъ яблоко -- Венерѣ, и чрезъ это вооружилъ противъ себя Юнону и Минерву, которыя сдѣлались его непримиримыми врагами. Покровительство же, которое стала ему съ этихъ поръ оказывать Венера, осуществило роковое предсказаніе Оракула.-- Въ Троѣ ежегодно праздновались всенародныя игры; на нихъ явился Парисъ, и восторжествовалъ надъ соперниками; Гекуба торжественно признала его своимъ сыномъ; самъ Пріамъ, увидя явныя доказательства благоволенія Венеры и Марса къ Парису, принялъ его въ свое царское семейство, и вскорѣ потомъ отправилъ его въ Грецію требовать тетки его, Гезіоны. Нарисъ прибылъ въ Спарту, ко двору Менелая, и былъ принятъ по-царски, какъ сынъ союзнаго государя. Венера внушила ему желаніе соблазнить супругу Менелая, Елену, прекраснѣйшую изъ Гречанокъ. Любимецъ Венеры успѣлъ обворожить собою Спартанскую царицу, которая влюбилась въ него до безумія, такъ что, забывъ и честь и долѣ, и свой санъ, рѣшилась бѣжать съ Парисомъ, который и привезъ ее въ Трою, во дворецъ Пріама.-- Менелай сталъ требовать возвращенія ему Елены. Фригійцы презрѣли угрозы, сопровождавшія требованія Спартанскаго царя. Вся Греція приняла сторону Менелая, и вспыхнула война, результатомъ которой было совершенное разрушеніе Трои, иначе Иліона,-- отъ чего и назвалъ Гомеръ свою знаменитую поэму -- Иліадою.
   (12) У Шекспира въ драмѣ: "Сонъ въ лѣтнюю ночь." Оберонъ между прочимъ говоритъ Пуку.
  
   Yet mark'd I where tbe boit of Cupid feil:
   Il feil upon а little western flower,--
   Before, milk-white; now purple with love's wound,
   And maidens call it: "Love-in-idleness!"
   (См. Midsummer-Night's Dream. Act. 2. sc. II.)
  
   (13) Въ подлинникѣ сказано:
  
   But though the flower is different, with the French
   Or Swiss Rousseau, cry "Voilа la Pervenche!"*
   (См. Cant. XIV. oct. LXXV.)
   * См. La Nouvelle Héloïse, par J. J. Rousseau.
  
   Pervenche -- барвенокъ, первый весенній цвѣтокъ.
   (14) Испанское слово: Суперкарго (Supercargo), или какъ употребительнѣе у насъ, съ французскаго языка, Субрекаргъ (Subrécarque), значитъ собственно: прикащикъ на кораблѣ Индійской Компаніи. {См. Dict. franèais et russe, par J. de Tatischeff. tom. II. p. 981. éd. 1816.} Хотя выраженіе это и самая мысль, (конечно высказанная въ шутку!) покажутся, быть можетъ, многимъ изъ нашихъ читателей, и довольно странными.... но мы, кажется, довольно близко придержались подлинника, гдѣ именно сказано такъ:
  
   Your men of business are not apt to express
   Much passion, since the merchant-ship "the Argo"
   Convey'd Medea as her supercargo.
   (См. Cant. XIV. oct. LXXVI.)
  
   (15) Beatus ille, qui procul negotiis,
   Ut prisca gens mortalium,
   Paterna rura bobus exercet suis,
   Solutus omni fenore, etc.
   Horatius. (Epod. lib. ep. II.)
  
   (16) "Dis-moi qui tu hantes, je te dirai qui tu es!" извѣстная французская поговорка, заимствованная съ Латинскаго языка: "Noscitur а sooiis" и которой едвали не отвѣчаетъ наша коренная русская:
   "Каковъ попъ, таковъ приходъ!"
   (17) "An oyster may be cross'd in love."
   (См. Sheridan s "the Critic".)
   (18) Wilh many а weary slep, and many а groan,
   Up the high hill he heaves the huge round stone:
   The huge round stone, resalting with а bound,
   Thunders irapetuous down, and smokes along the ground.
   (См. "Pope's Homer").
  
   Съ чрезвычайнымъ трудомъ восходя и сходя.
   Онъ отъ устали стонетъ, все камень катя:
   Едва камень на гору вскатилъ, какъ, въ назолу,--
   Камень съ громомъ обратно катится долу! (переводъ.)
  
   (19) These wiolent delights have violent ends,
   And in their triumph die.
   Shakspeare. (Romeo and Juliet. Act. 2. sc. V.)
  

ПРИМѢЧАНІЯ
къ
ГЛАВЪ ТРИНАДЦАТОЙ.

   (1) Въ подлинникѣ сказано только:
   All present life is but an interjection,
   An "Oh!" or "Ah!" of joy or misery,
   Or а "Ha! ha!" or "Bah!" -- а yawn, or "Pooh!"
   Of which perhaps the lalter is most true.
   (См. Cant. XV. oct. 1.)
   У насъ эта мысль разыгралась какъ-то случайно (можетъ быть, и не совсѣмъ удачно!) музыкальными терминами.... да такъ какъ они, можетъ быть, и не всякому изъ нашихъ читателей извѣстны, то и не лишнимъ считаемъ сказать о нихъ хоть нѣсколько словъ:
   "Гуи изъ Ареццо, или Аретинецъ (Gui Aretino), давшій нѣкогда названія шести нотамъ октавы, изъ которыхъ онъ составилъ свою знаменитую сексту Мажоръ и Миноръ (Hexacorde), оставилъ седьмую при одномъ собственномъ ея имени: В., между тѣмъ какъ Е названо у него ut, D -- re, E -- mi, и т.д. Безыменное это И пѣлось двояко, т. е. тономъ выше Іа, по естественному порядку гаммы, или только полутономъ того же Іа, когда хотѣли соединить тетракорды: въ то время не знали еще новѣйшихъ модуляцій или переливовъ изъ тона въ тонъ (modes et tones)I -- Въ первомъ случаѣ si отзывалось довольно твердо, по причинѣ трехъ послѣдовательныхъ тоновъ, производя на слухъ дѣйствіе подобное тому, какъ угловатое и твердое тѣло дѣйствуетъ на руку; и потому назвали это B -- B-dur (Бе-дуръ), то есть: твердымъ, или Béquarre, Bécarre, по Италіянски B-quadro (Бекаръ), т. е. квадратнымъ отъ значка (#), которымъ этотъ тонъ выражался; Во второмъ случаѣ, напротивъ, нашли Г.г. посвященные въ тайны музыки, что si было чрезвычайно мягко и нѣжно для слуха; и потому назвали его В--mol (Бе-моль) т. е. мягкимъ, и проч." (См. Diction, de la musique par J. J. Rousseau, tom. I.)
   Въ послѣдствіи отъ Бе-дуръ или Бекара произошелъ цѣлый рядъ звуковъ называемыхъ: C-dur (Це-Дуръ) D-dur (Де-дуръ) и т. д.
   (2) Лета -- рѣка забвенія, протекающая въ аду, по топографіи Поэтовъ; и волнамъ ея мы усвоили эпитетъ: летскія, на общемъ основаніи, то есть, какъ говорится же: волны Невскія, Волжскія, Сенскія, о такъ далѣе.
   (3) Каменный гость! вѣроятно всѣмъ извѣстно, что такъ называется статуя командора, играющая весьма важную роль въ le Festin de pierre, Ѳ. Корнеля, въ Don-Juan on le festin de pierre, Мольера, и наконецъ въ знаменитой Моцарговой оперѣ: Don Giovani; но едва ли многіе знаютъ, изъ чего родился сюжетъ этихъ піесъ, и даже прототипъ ихъ -- испанская мистерія: El Burlador de Sevilla у Convidado da piedra?... Всему этому началомъ историческія фактъ, сохранившійся въ Севильскихъ хроникахъ, которыя разсказываютъ такъ: "Донъ-Хуанъ Теноріо, изъ знаменитой фамиліи двадцати-четырехъ (ventiquattri) Севильскихъ,убилъ однажды ночью Командора Уллоа, похитивъ его дочь. Командоръ былъ похороненъ во францисканскомъ Монастырѣ, гдѣ родъ его имѣлъ особую часовню (сэрена); часовня эта вмѣстѣ съ находившеюся тамъ статуею Командора, высѣченною изъ мрамора, разрушена пожаромъ въ половинѣ прошедшаго столѣтія. Францисканскіе монахи, желая остановить ила пресѣчь проказы Донъ-Хуана, который по знатности своего происхожденія находился внѣ общихъ мѣръ правосудія, заманили его, одной ночи, къ себѣ въ монастырь, подъ какимъ-то коварнымъ предлогомъ, и его умертвили; потомъ разнесли слухъ, будто Донъ-Хуанъ пришелъ издѣваться надъ Комапдоромъ, на его гробницѣ, и что Статуя, схвативъ, увлекла его въ адъ. (См. "Siиcle" 1847. N. 16.)
   (4) См. "Story of Greecc" by Mitford, и "Voyage d'Anacharsis" par Barthélémi.
   (5) Г. Мальтусъ полагаетъ необходимою мѣрою, для уменьшенія числа бѣдныхъ, проповѣдывало воздержаніе въ низшихъ слояхъ общества и отклонять простолюдиновъ, сколько можно, отъ женитьбы, а женатымъ внушать, какъ безнравственно производить дѣтей на свѣтъ, допуская этотъ грѣхъ только тѣмъ, которые въ состояніи ихъ прокармливать; если же несчастные не уймутся, и будутъ все упорствовать въ такой неприличной и безнравственной своей слабости, тогда предписываетъ онъ строжайше -- отказывать имъ въ малѣйшемъ пособіи отъ міра или общинъ! Далѣе, по его же наставленіямъ, отнюдь не давать никакого воспитанія, ни оказывать никакой помощи -- дитяти, умирающему съ голоду, потому-де, что оно для общества ровно ничего не значитъ, и не имѣетъ въ немъ для себя никакого мѣста; и, наконецъ,-- все что дозволяетъ этотъ пресловутый экономистъ обществу, такъ это -- повѣсить мать, которая рѣшилась бы скорѣй положить конецъ страданіямъ своего ребенка, чѣмъ видѣть его умирающимъ съ голоду. (См. Southey.)
   (6) Въ подлинникѣ: Aurora Raby.
   (7) См. Almanach des Gourmands, Code des Gourmands.
   (9) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ."Vatel,
   Du vainqueur de Rocroix fameux maitre-maitre-d'hôtel!"
   Такъ титулуетъ Бершу {См. La Gastronomie, poème, par J. Bercboux. Ch. III.} знаменитаго повара при дворѣ Людовика XIV, воспѣвъ одну его неудачу по части метръ-д'отельства, неудачу впрочемъ заставившую его кончить жизнь -- самымъ трагическимъ образомъ: съ отчаянія, что на пиру у Короля не достало на нѣсколькихъ столахъ жаркаго, да, въ добавокъ къ этому, не могши дождаться посланныхъ имъ спозаранку поваренковъ для закупки морской рыбы во всѣхъ приморскихъ гаваняхъ, чтобъ не ударить лицемъ въ грязь и за обѣденномъ столомъ, на другой же день послѣ первой неудачи,-- Ватель, великій Ватель, беретъ шпагу, упираетъ ее въ дверь, и самъ, три раза грудью бросаясь на остріе, за третьимъ разомъ,-- закалывается на-смерть!... (См. Lettre de М-те de Sévignè à M-me de Grignan.)
   (9) Въ подлинникѣ сказано:
   And Socrates, lhat model of ail duty,
   Own'd to а penchant, though discreet, for heauty! (См. Cant. XV. oct. LXXXV).
   (10) Гоббесъ (Hobbes) Англійскій Философъ, сомнѣвавшійся въ существованіи своей души, оказывалъ, однакожъ, все должное благоговѣніе къ душамъ другихъ, чрезвычайно боясь ихъ посѣщеній! Безсмертіе души признано впрочемъ всѣми народами. Нѣтъ самаго дикаго племени, которое захотѣло бы въ этомъ отношеніи унизиться до грубаго животнаго или скота, прикованнаго только къ землѣ и лишеннаго способности, свойственной одному человѣку, возвышать свои взоры и мысли -- къ благороднѣйшей обители, своей настоящей отчизнѣ!...Но только, по несовершенству человѣческаго ума, родились у разныхъ народовъ, какъ и во многихъ отдѣльныхъ головахъ, разныя и часто даже презабавныя понятія о душѣ, этомъ лучѣ божества!-- По мнѣнію однихъ, это совѣсть, умъ, духъ и т. п.; по мнѣнію другихъ, это -- надежда въ другую жизнь заставляющая биться сердце у всѣхъ людей. Многіе доходили даже до олицетворенія души; придавали ей легкій, и прозрачный, словомъ,-- воздушный образъ человѣка: отсюда и родилось почти повсемѣстное понятіе о явленіяхъ душъ, или привидѣніяхъ, мертвецахъ и т. д. Весьма любопытная статья объ этомъ предметѣ помѣщена въ Dictionnaire Infernal, édit, de Paris, 18,44. (См. Ame и Mort.)
   (11) Одинъ изъ покойныхъ нашихъ журналовъ, и именно: "Маякъ" былъ, особенно при послѣднемъ своемъ мерцаніи, какъ бы привиллегированнымъ Депо, т. е. складочнымъ мѣстомъ, разныхъ ученыхъ и неученыхъ статей объ эксцентрическомъ мірѣ; всѣ эти статьи, въ числѣ которыхъ попадались многія и довольно курьозныя, были за то, почти безъ исключенія, такія страшныя, что даже теперь чуть вспомнить о нихъ, такъ уже и мерещутся передъ глазами -- разныя привидѣнія, мертвецы, волколаки, вѣдьмы и черти, брррръ!... съ нами крестная сила!
  

ПРИМѢЧАНІЯ
къ
ГЛАВЪ ЧЕТЫРНАДЦАТОЙ.

   (1) См. Ксенофонтово сочиненіе о жизни Персидскаго царя Кира, которое и названо по этому -- Киропедія.
   (2) "Чтобъ покойники не являлись дѣйствительно, оказалъ Имлакъ: этого не берусь я поддерживать противъ положительнаго свидѣтельства всѣхъ вѣковъ и всѣхъ народовъ! Нѣтъ ни одного образованнаго или ученаго народа, который бы не имѣлъ своихъ преданій о мертвецахъ, и не вѣрилъ имъ. Такое повсемѣстное распространеніе этого мнѣнія и вѣрованіе въ него -- ничему болѣе нельзя приписать, какъ только самой его дѣйствительности; даже сомнѣнія нѣкоторыхъ вольнодумцевъ (esprits fort), не могутъ идти вопреки очевидности; да и сами тѣ, которые на словахъ отвергаютъ существованіе замогильныхъ выходцевъ, сознаютъ это однакоже -- своею боязливостію!" (См. Rasselas).
   (3) Чѣмъ была крашена древняя Тирская багряница (pourpede Tyr, Tyria): краскою ли изъ раковины, называемой багрянка (pourpre); изъ насѣкомаго ли, извѣстнаго подъ именемъ червеца или кошенили (cochenille); или же изъ минеральнаго краснаго порошка,-- кермеса (kermès)?... до сихъ поръ еще не рѣшено; извѣстно только, что цвѣтъ этой дорогой матеріи былъ всегда -- одинъ и тотъ же; между тѣмъ, одни называютъ его -- багрянымъ (pourpre), а другіе -- червленымъ (écarlate)!...
   (4) Императоръ Титъ, сынъ и преемникъ Веспасіана, прозванный еще при жизни "Amor et Deliciae generis humani (любовь и наслажденіе человѣческаго рода!)" до того былъ добръ и благотворителенъ, что однажды, когда случилось ему не дать никому ничего, онъ сказалъ окружающимъ: "Друзья мои, вотъ потерянный день!"
   (5) Моффинъ (Muffin) родъ пышекъ, губчатый пирожокъ (gâteau), или, просто, поджаренный бѣлый хлѣбъ и намазанный масломъ, который ѣдятъ съ чаемъ или шоколадомъ.
   (6) Въ подлинникѣ:
   "'Т was а Friar of Orders Gray."
   Мы воспользовались стихомъ изъ французскаго перевода Г. Лароша. {См. выше, къ гл. XIII. примѣч. 10.}
   (7) Къ числу замѣчательныхъ суевѣрій принадлежитъ одно въ особенности интересное: это -- Ирландское вѣрованіе, усвоивающее нѣкоторымъ Ирландскимъ семействамъ, изъ почетныхъ и старинныхъ дворянскихъ домовъ, право на покровительство такъ называемаго "Banshie" -- который является весь въ слезахъ, извѣщая такимъ образомъ о смерти кого нибудь изъ членовъ семейства. Преданіе это вошло наконецъ недавно въ составъ "Волшебныхъ легендъ" изданныхъ Г. Крокеромъ. (См. Sir Walter Scott, 1829.)
   (8) Л. Байронъ направляетъ здѣсь, разумѣется, свой сатирическій перунъ противъ явной, такъ сказать, національной ненависти своихъ соотечественниковъ ко всему иноземному, даже и въ области музыкальнаго міра. Впрочемъ едва ли и самъ онъ не былъ зараженъ отчасти такою же слабостію своей родины, какъ пробивается это немного въ одномъ изъ его примѣчаній къ пѣсни XVI этой Поэмы, гдѣ говоритъ онъ: "Помнится мнѣ, какъ жена Мера одного провинціальнаго городка, уставъ отъ избытка иностранной музыки, прервала вдругъ рукоплесканія меломановъ слѣдующими, довольно грубыми, словами: "Къ чорту всѣхъ вашихъ Итальянцевъ! по мнѣ гораздо лучше -- простои балетъ!" -- Слова эти были сказаны лѣтъ за нѣсколько до мира, и, слѣдовательно, прежде чѣмъ начала всѣ путешествовать, и когда я находился еще въ коллегіи на ученической скамьѣ; но не менѣе того должны были они показаться горькими для виртуозовъ!... Впрочемъ Россини на такой дорогѣ, что и многіе готовы раздѣлять это мнѣніе. И кто бъ могъ подумать, чтобъ это тамъ былъ преемникъ Моцарта?... Конечно, я высказываю это сужденіе не безъ нѣкоторой недовѣрчивости, и, какъ вѣрный и неизмѣнный почитатель Италіянской музыка вообще, и самого Россини въ особенности; но со всѣмъ тѣмъ и не могу не сказать, какъ тотъ любитель картинъ въ Векфильдскомъ Викаріи: "картина эта была бы еще несравненно лучше, еслибъ художникъ приложилъ но больше труда и старанія!"
   (9) Діогенъ, какъ сказываютъ, пришедши разъ къ Платону сталъ топтать ногами коверъ, воскликнувъ: "Топчу я гордость Платона!" -- "Да!" -- еще съ большею гордостію отвѣчалъ на это ѣдкому цинику степенный философъ. Л. Байронъ впрочемъ замѣчаетъ, что "врядъ ли могъ это быть коверъ, потому что ковры и служатъ для того, чтобъ ихъ топтали нотами; не было ли это скорѣе -- платье, постель, или другая какая нибудь красивая движимость?..."
   (10) Сумраченъ, тихъ, одинокъ, на ступеняхъ подземнаго трона,
   Зрѣлся отъ всѣхъ удаленъ Серафимъ Аббадона...
   (См. Cm. В. А.Жуковскаго,Т. V.)
   Аббадона,-- или Разрушитель, имя одного изъ падшихъ ангеловъ, духа тьмы, и предводителя демоновъ седьмой Іерархіи. (См. Dictionnaire Infernal.)
   (11) Въ Англіи дворянинъ или джентельменъ (Gentleman), если не имѣетъ больше никакого титула, называется Местеръ (Master), и въ этомъ ему никто не можетъ отказать Но высшая степень дворянскаго достоинства обозначается уже титуломъ Эсквейра (Esquire); эти Esquires (слово соотвѣтствующее французскому Ecuyers -- armigeri, scutiferi, т. е. оруженосцы, щитоносцы), почти то же самое, что и въ нѣкоторыхъ нѣмецкихъ земляхъ, такъ называемые клейнотные (Siegelmässige и Vappenfähige) дворяне, которые, и не будучи рыцарскаго сословія (Rittern) т. е. родовыми дворянами, имѣютъ уже право носить дворянскій гербъ (Wappen). Прежде, бывало, въ званіе Эсквейровъ жаловались даже особенными королевскими грамотами, но теперь уже это давно оставлено. Всѣ государственные чины, начиная съ самаго нижняго, мирнаго судьи, а также и высшая ученая степень (Doctorship) и адвокатское званіе (Barrister) даютъ право подписываться: Esq., чего и не пропуститъ никогда ни одинъ Англичанинъ! Каждый кавалеръ ордена Бани (Knight of the Bath) имѣлъ нѣкогда право, при своемъ пожалованіи, наименовать трехъ Эсквейровъ; но такое право теперь уже, кажется, отнято по новому уставу этого ордена. Со дня рожденія, старшіе сыновья кавалеровъ, и младшіе сыновья перовъ, называются Esquires, и даже передаютъ этотъ титулъ своему потомству по праву перворожденія. Всѣ иностранные дворнае, даже Ирландскіе перы, пользуются въ Англіи только титуломъ: Esquires. (См. Neues Convers. Lexicon. Leipzig. 1823. Ausgab. N 2. art. England)
   (12) Лердъ (laird), такъ называются Шотландскія помѣщики.
   (13) Соль, говоритъ Боге (Boguet) превосходный антидотъ противъ нечистой силы. Дьяволъ до того ненавидитъ соли, что ничего соленаго не ѣстъ на шабашѣ (sabbat). Одному Италіянцу случилось какъ-то попасть къ бѣсамъ въ гости, на этотъ проклятый пиръ, и, не видя на столѣ ни одной солонки, онъ потребовалъ соли у Сатаны съ такою настойчивостію, что тотъ принужденъ былъ приказать подать тогда Италіянецъ радостно воскликнулъ:"Благодарю Тебя, Боже, за соль!" и что же? въ одно мгновеніе все сборище бѣсовъ изчезло.-- Шотландцы приписываютъ чрезвычайное свойство водѣ насыщенной солью; жители Гебридскихъ и Оркадскихъ острововъ никогда не забываютъ ставить сосуда съ водою и солью на груди покойниковъ, полагая тѣмъ отгонять адскихъ духовъ -- Соль признавали древніе -- символомъ мудрости, по неподверженности ея никакой порчѣ, и потому всегда наблюдало, чтобъ солонка была на столѣ во время пиршества! Признавали соль также и символомъ дружбы; почему друзья имѣли обычай всегда потчивать ею себя при началѣ пира; и если бы кто тамъ просыпалъ соль, такъ это было знакомъ непремѣнной ссоры между ними.-- Еще и нынѣ считается, у суевѣрныхъ людей, весьма дурнымъ предзнаменованіемъ, когда опрокинется на столъ солонка, или нечаянно просыплется соль. Но, въ такомъ случаѣ, стоитъ только взять поскорѣе, да и перебросить за себя щепоть просыпавшейся соли, правою рукою чрезъ лѣвое плечо, и это отклонитъ всякую бѣду!!... (См. Dictionnaire Infernal: Sel et Saliиre.)
   (14) Асмодей -- демонъ разрушитель, то же что и Самаэль, по толкованію раввиновъ, которые сказываютъ, будто онъ свергнулъ даже Соломона съ престола; но вскорѣ потомъ Соломонъ самого его оковалъ цѣпями и заставилъ помогать при постройкѣ Іерусалимскаго храма. Другіе полагаютъ, что Асмодей -- тотъ древній змѣй, который обольстилъ Еву. Лесажъ (Le Sage) сдѣлалъ Асмодея даже героемъ одного изъ своихъ романовъ: Le Diable Boiteux. Впрочемъ подробнѣе объ Асмодѣе, См. le Diction. Infernal: Astnodйe.
   (15) Въ подлинникѣ:
   Who would not sigh Αι αι ταν Kυτέρεαν,
   That hath а memory, or that had а heart?
   (См. Cant. XVI. oct. CIX.)
   Kυτέρεαν, по Лат. Cytherea и Cythereia,-- эпитетъ, придаваемый богинѣ Венерѣ, отъ имени остр. Цитеры, гдѣ находился одинъ изъ извѣстнѣйшихъ ея храмовъ.
   (16) "Lasciate ogni speranza, voi chi entratel"
   Извѣстная надпись на дверяхъ Дантова Ада (Inferno).
   (17) . . . . . . . . . . . . . .Shadows to-night
   Have struck more terror to the soul of Richard,
   Than can the substance of ten thousand soldiers!
   Shakspeare (Richard III. act.V. Sc.III.)
   (18) ô hideputa!-- довольно обыкновенное энергическое восклицаніе у Испанцевъ, или междометіе, выражающее -- презрѣніе и, нерѣдко, досаду и порывы гнѣва. Это составное, или, лучше сказать, сокращенное слово: hijo de puta -- то есть, въ родѣ нашего простонароднаго браннаго выраженія: "собачій сынъ!" которое, помнится, употреблено и въ извѣстномъ романѣ: "Юрій Милославскій".
  

ПРИМѢЧАНІЯ
къ
ГЛАВѢ ПЯТНАДЦАТОЙ,

   Во всѣхъ изданіяхъ Байроновыхъ сочиненій, эта эпическая сатира "Донъ-Жуанъ" оканчивается шестнадцатою пѣснію, на разоблаченіи чернеца, то есть, за стихахъ:
  
   "Back feil the sable frock and dreary cowl,
   And they reveal'd -- alas! thaп e'er they should!
   In full, voluptuous, but not o'ergrown bulk,
   The phanlom of her frolic Grвce -- Fitz-Fulke!"
  
   Между тѣмъ, изъ показанія Капитана Медвина (Captain Medwin), помѣщеннаго въ предисловіи къ "Донъ Жуану" {См. the complete Works of L. Byron, Paris 1537. V. Medwin.} видно, что Л. Байронъ предполагалъ эту странную эпопею, или саркастическую выходку противъ человѣческаго, и, въ особенности, Англійскаго общества, написать -- въ двадцати четырехъ пѣсняхъ. Куда же, поэтому, дѣвались остальныя восемь пѣсенъ, или гдѣ и у кого могли бы находиться, покрайней мѣрѣ, подготовленные матеріалы для этой "Жуанеиды" или отрывки изъ ея окончанія?... долгое время оставалось это втайнѣ.--
   Только въ началѣ 1843 года пронесся слухъ, что Г. Гаспаръ Никколини (Gaspard Niccolini), Женевецъ, бывшій нѣкогда въ довольно короткихъ отношеніяхъ съ Л. Байрономъ, до послѣдняго отъѣзда его въ Грецію, имѣлъ въ своихъ рукахъ множество манускриптовъ Британскаго поэта, въ числѣ которыхъ нашлись и послѣднія пѣсни "Донъ-Жуана".
   Г. Никколини не хотѣлъ ихъ сообщить ни Томасу Муру, ни, того еще менѣе, самой Леди Байронъ, вдовѣ поэта. Вскорѣ, однакожъ, эти важные манускрипты достались въ Англію, и тамъ приступили къ изданію ихъ въ свѣтъ.-- Правда ли это, или нѣтъ? покрайней мѣрѣ такъ было писано во Французской Иллюстраціи, гдѣ помѣщена даже и "семнадцатая пѣснь Донъ-Жуана" въ переводѣ одного изъ сотрудниковъ этого изданія. {См. Illustration. 1843. vol. 1. NoNo 12. et. 13.} Вскорѣ потомъ и оговорено тамъ же, что будто это невинный пуфъ (une innocente plaisanterie)!... но этотъ пуфъ такъ хорошъ, что даже во всей Европѣ приняло эту quasi-поддѣлку Французскую за настоящій переводъ.... {См. Illustration. 1843. vol. 1. No 15.} да и въ самомъ дѣлѣ трудно новѣрить, чтобъ это была частая поддѣлка: такъ удачно въ ней схваченъ весь характеръ и колоритъ Баироновской Поэзіи, до самыхъ мелочей, гдѣ даже не видно повтореніи, а, напротивъ того, пропасть новаго такого, что могло, казалось бы, придти на умъ одному Л. Байрону!-- Какъ бы то ни было, а мы, необинуясь, взялись перевести и эту семнадцатую пѣснь, тѣмъ болѣе, что, по плану нашего вольнаго перевода, она рѣшительно у мѣста, и отчасти доканчиваетъ цѣлое.
   (2) На-полѣ рукописи пѣсни XVII, сказано въ "Illustration", находились еще восемь октавъ изъ другаго начала той же пѣсни, которыхъ, какъ кажется, Л. Байронъ не разсудилъ продолжать; вотъ онѣ въ подлинникѣ:
  
                                 1.
  
   Heroes are men, and man is heav'n knows what,
             А yea, and eke а nay, а Gordian riddle,
   An Alexander perhaps may eut the knot
             Some future day, and thus, just in the middle.
   Of all our ruminatings on our lot,
             Show us that all our reasoning is but fiddle --
   Faddle, and all our boasted hard-earned Knowledge,
   Is even less than what I learnt at college.
  
                                 2.
  
   Heroes are more than men; mine's more than any;
             If he's а hero who can love and hate,
   As few can do, у et look just like the many;
             Who as а mind so poised by the weight.
   Of his own worlh, that e'en wilhout а penny,
             Or one poor menial slave to grвce his state,
   He'd feel as soaring and as proud of heart,
   As llothschild's selfor even Buonaparle.
  
                                 3.
  
   How many heroes never had а name!
             How many that have had one have none now!
   Renown like Fortune is а fickle dame,
             Nor lighls her halo up on ev'ry brow,
   And yet who is there would not feel her flame!
             E'en I myself sometimes would, I avow;
   And should not like to see obliviou's finger
   One day snuff out what might around me linger.
  
                                 4.
  
   Yet after all, as I've said already.
             Fame is but fume, а motion of the mind,
   А very pleasant draught, but--somewhat heady,
             As many oft have found and yet ma у' find;
   Its only fault is lhat it makes unsteady
             Our very best rйsolves and seems design'd,
   Yust like most good things as
   Champaign and Hock, Only to male us go off on half-cock,
  
                                 5.
  
   Now Juan was а hero as I've said.
             Or shall be one which will do quitte as well,
   Tis not alone the "unforgotten dead".
             The Poët can'embalm within his spell.
   А Pitt or Luther, when his soыl bas sped,
             Is but а name like him of whom I tell.
   The shade'twist real and fictitious glory,
   Is living in hislory or in а story.
  
                                 6.
  
   But Juan was а hero, or at least.
             Feit like а hero'neath her grace's look,
   I will not say he made himself а beast,
             Such as Sterne tells us he did, in his book,
   When near Maria (true Sterne was а priest.
             And as а priest some strдnge vagaries took);
   But this I know that Juan lhen did feel,
   If not а beast like, yet а priest-like zeal.
  
                                 7.
  
   And sad it is to think he should feel so,
             My candid reader, bolh for you and me.
   For if things take а natural course you know,
             Why they may chance to shock your modesty,
   If you howe any: yet. indeed, I trow
             To be wilhout it is almost an oddity,
   'Tis common now-а days; though folks'tis said
   Ne'er fail to doff it when they go to bed.
  
                                 8.
  
   So Juan feit beneaih her grace's eye,
             As I have sung, and I confess his feeling.
   Act's strongly on my own, i can't tell why;
             But as I like plain, honest, upright dealing,
   I'll e'en confess l'en half afraid to try.
             Anolher line; my pen's, like Juan, realing;
   Por't is indeed an awkwarь situation,
   Might end in... heav'ns! -- now don't say what -- flirtation.
  
   (3) "И паде съ небесе звѣзда велика, горища яко свѣща." (См. Апокалипсисъ. Гл. 8. cm. 10.)
   (4) Сатурновымъ кольцомъ (annulus Saturni), въ Астрономіи, называется блестящій кругъ опоясывающій на извѣстномъ разстояніи планету Сатурнъ. Полагаютъ (См. Lex. Math), что это пять его спутниковъ, satellites; по до сихъ поръ, кажется, въ точности неопредѣлено еще, изъ чего, состоитъ этотъ кругъ или кольцо!
   (5) "Въ одеждѣ джентельменъ смахиваетъ на денди, одежда его должна быть тѣсная простая, сколько можно одноцвѣтная, до крайности чистая и опрятная." (См. Пут. Письма, Н.П. Греча. Ч. 1. Гл XIII стр.171)
   (6) Mr. Verdâtre.-- Qu'est-ce que cela Madame Verdâtre?
   Mme. Verdâtre.-- Mon cher; mais ce sont des Génies!
   Mr. Verdâtre.-- Comme c'est bête!
   Riquet á la houppe. Vaudeville.
   (7) По-Англійски: Your Grace, her Grace, his Grace, совершенно соотвѣтствуетъ нашему старинному выраженію: ваша Милость, его Милость, ея Милость, что сохранилось еще теперь только на языкѣ нашего простолюдина, когда говоритъ онъ съ бариномъ, не имѣющимъ какого нибудь Аристократическаго званія, или заслуженнаго титула, т. е. когда онъ не сіятельный, или не превосходительный; у Англичанъ, напротивъ, слово Grace замѣняетъ всѣ титулы, какъ титулъ, выражающій лучшую сторону человѣческаго сердца -- милость, т. е. любовь къ ближнему! Тѣнь этого удержалась еще какъ-то, у насъ, 'въ письменномъ стилѣ: Милостивый Государь, Милостивая Государыня. что едва ли не лучше даже Французскаго: Monsieur, Madame?... впрочемъ, и это, можетъ быть, вытѣснился со временемъ, какъ сказалъ Горацій:
  
                                 Cadentque,
   Quoe nunc sunt in honore, vocahula, si volet usus!*
   * См. Do arte poetica. Epist. III. v. 70.
  
   (8) Санчо-Панса (Sancho Pansa) знаменитый оруженосецъ рыцаря печальнаго образа, то есть "Донъ-Кихота" въ романѣ Сервантеса. У насъ обыкновенно говорятъ, и пишутъ даже: Санхо Панса, но это неправильно: ch по-Испапски произносится какъ наше ч.
   (9) Плащи бросаютъ два врага.
   Зарѣцкій тридцать два шага
   Отмѣрялъ съ точностью отмѣнной,
   Друзей развелъ по крайній слѣдъ,
   И каждый взялъ свой пистолетъ,
   "Теперь сходитесь!"
                                 Хладнокровно,
   Еще не цѣля, два врага,
   Походкой твердой, тихо, ровно,
   Четыре перешли шага,
   Четыре смертныя ступени!
   Свой пистолетъ тогда Евгеній,
   Не преставая наступать,
   Сталъ первый тихо подымать.
   Вотъ пять шаговъ еще ступили,
   И Ленскій, жмуря лѣвый глазъ,
   Стадъ также цѣлить...."
   А. Пушкинъ (Евгеній Онѣгинъ гл. VI. стр. ХХІХ-ХХХ).
   (10)           ...magna it Fama per urbes;
   Fama, malum quа non aliud velocius ullum:
   Mobilitate viget, viresque acquirit eundo;
   Parva melu primo, mox sese attollit in auras;
   Ingreditur que solo, et caput inter nubila condit.
   Illam Terra. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Progenuit, pedibus celerem et pernicibus alis:
   Monstrum horrendum, ingens; cui, quot sunt corpore pluma,
   Tot vigiles oculi subter, mirabile dictu,
   Tot linguж, totidem ora sonant, tot subrigit aures.
   Nocte volat coeli medio terraeque, per umbram
   Stridens, nec dulei declinat lumina somno;
   Luce sedet custos. aut summi culmine tecti,
   Turribus aut allis, et magnas territat urbes;
   Tarn ficti pravique tenax quдm nuntia veri.
   Virgilius*.
   * См. Aeneidos lib. IV. vv. 173-188.
  
   (11) Les superbes coursiers, qu'on voyaient autrefois,
   Pleins d'une ardeur si noble, obéir à sa voix,
   L'eil morne maintenant et la tête baissée.
   Semblaient se conformer à sa triste pensée....
   J. Racine*.
   ** См. Phèdre, act. V. Sc. VI.
  
   (12) Еговва (Jéhovah) имя Бога, которое Израильтяне не смѣли, изъ благоговѣнія, произносить; на Еврейскомъ языкѣ оно значитъ: Все!
   (13) Malta fero, ut placem genus irritabile vatum,
   Quum scribo, et supplex populi suffragiacapto,etc.
   Horatius. (lib. II.epist. II. v.v.102.103).
   (14) "Пикадилли (Piccadilly) -- одна изъ лучшихъ Лондонскихъ улицъ; съ лѣвой стороны, отъ въѣзда въ Лондонъ, оканчивается она Гайдъ-Парковъ (Hyde-Park), по правую сторону идутъ красивые и великолѣпные дома.
   (15) Во Французскомъ quasi-переводѣ, оканчивается семнадцатая пѣснь немножко иначе Впрочемъ, сдѣланное нами измѣненіе отнюдь не помѣшало бы -- продолжать и кончить "Донъ-Жуана," по плану, составленному даже самимъ Л. Байрономъ, если бы нашлись и остальныя его пѣсни, въ которыхъ Поэтъ располагалъ сдѣлать своего героя еще сентиментальнымъ Вертеромъ въ Германіи, cavaliиre servente въ Италіи, и заставить его кончить свое блестящее поприще -- въ ужасахъ Французской революціи, подъ лезвіемъ гильотины! (См. выше часть I, примѣч. 1. къ гл. V.)
  

Uu ouvrage ne doit point paraître trop travaillé, mais il ne saurait être trop travaillé.
Boileau. (Préface VI pour l'édit, de 1701.)

   Покорнѣйше просимъ благосклоннаго читателя обратить особенное вниманіе на промахи, невольно вкравшіеся въ нашъ текстъ и отмѣченные здѣсь звѣздочками, иначе, во многихъ мѣстахъ, самый смыслъ въ стихахъ можетъ показаться болѣе чѣмъ сомнительнымъ! перепечатывать же всѣ эти страницы съ большими промахами -- заставило бы еще продлить изданіе нашего "Донъ-Жуана", который и безъ того уже слишкомъ запоздалъ своимъ выходомъ въ свѣтъ, испытавъ довольно долгую пытку въ типографскихъ станкахъ, съ Декабря минувшаго 1846 года -- около пяти мѣсяцевъ.... Lucina difficilis!
  
dd>
    Всѣ разомъ раздѣлилъ чужія земли,
             Мольбамъ людей ему служившихъ внемля.
  
                                 XXXVI.
  
             Однако же не мнѣ тужить о томъ!
             Мои два предка множество угодій
             Себѣ пріобрѣли такимъ путемъ.
             Сдирать въ тѣ годы шкуру было въ модѣ,
             Не церемонясь съ попраннымъ врагомъ;
             Мои жъ два предка при большомъ доходѣ
             Съ имѣній тѣхъ церквей воздвигли рядъ,
             Чѣмъ оправдали сдѣланный захватъ.
  
                                 XXXVII.
  
             Жуанъ и въ счастьѣ сходенъ былъ съ мимозой,
             Прикосновеній не терпя ничьихъ.
             (Такъ королямъ стихи тошнѣе прозы,
             Когда не Соути славный авторъ ихъ!)
             Возможно, что наскучили морозы
             Герою моему; въ мечтахъ своихъ,
             Быть можетъ, онъ стремился къ солнцу юга
             И бредилъ красотой въ часы досуга.
  
                                 XXXVIII.
  
             Быть можетъ... Но догадокъ скуденъ плодъ,
             Лишь въ фактахъ дѣло. Рѣдкій гость отрада;
             Могильный червь всегда свое возьметъ;
             Увы! ему невѣдома пощада.
             Въ концѣ концовъ судьба представитъ счетъ;
             Сердись иль нѣтъ, а заплатить все надо;
             Безъ горя и тревогъ нельзя прожить:
             То давитъ скорбь, то надо долгъ платить.
  
                                 XXXIX.
  
             Но вдругъ... (не знаю, какъ случилось это)
             Слегъ Донъ Жуанъ, къ смятенію Двора.
             Придворный врачъ, мужъ дѣла и совѣта,
             (Который прежде пользовалъ Петра),
             Упадокъ силъ считая злой примѣтой,
             Рѣшилъ, что онъ опасенъ. Доктора
             Удвоили микстуры; Дворъ смутился
             И ликъ царицы скорбью омрачился.
  
                                 XL.
  
             Въ догадкахъ всѣ терялись. Слухъ прошелъ,
             Что Донъ Жуанъ Потемкинымъ отравленъ
             Болтали, что онъ самъ себя извелъ,
             Всѣ силы истощивъ (трудомъ подавленъ,
             Что для него былъ черезчуръ тяжелъ);
             Иными же былъ иначе поставленъ
             Вопросъ: по увѣреньямъ тѣхъ господъ,
             Его сгубилъ Суворовскій походъ.
  
                                 XLI.
  
             Вотъ какъ врачи пеклися о Жуанѣ:.
             Sodae sulphat. 3vj. 33ss. Mannae optim.
             Aquae fervent, f. 3iss. 3ij. Tinctura Senna
             (Тутъ врачъ ему поставилъ банокъ рядъ
             R. Pulv. Com. gr. iij. Ipecacuanhae
             (Сердить врача порой Жуанъ былъ радъ)
             Bolus Potassae sulphurat. Sumendus
             Et haustus ter in die caplendus.
  
                                 XLII.
  
             Такъ лѣчатъ и порою губятъ васъ
             Врачи, secundum artem. Мы надъ ними
             Посмѣиваться любимъ и не разъ
             Язвили ихъ насмѣшками своими;
             Когда же раздается смерти гласъ
             И Лета насъ волнами роковыми
             Готова поглотить, мы въ тотъ же мигъ
             Къ себѣ на помощь призываемъ ихъ.
  
                                 XLIII.
  
             Жуану не на шутку смерть грозила,
             Но крѣпкая натура верхъ взяла,
             И сталъ онъ выздоравливать, но сила
             Къ нему вернуться разомъ не могла,
             И блѣдность лика ясно говорила,
             Что не совсѣмъ болѣзнь его прошла.
             (Врачи нашли, замѣтя ту истому,
             Что южный зной необходимъ больному).
  
                                 XLIV.
  
             Среди снѣговъ -- увы!-- не можетъ цвѣсть
             Привыкшее къ теплу растенье юга.
             Царицу огорчила эта вѣсть,
             Но, видя, что онъ гаснетъ отъ недуга
             И климата не можетъ перенесть,
             Рѣшилась, наградивъ его заслуги,
             Торжественно его отправить въ даль,
             Хоть бросить ей любимца было жаль.
  
                                 XLV.
  
             Какъ разъ тогда, уловками богаты,
             Какой то разбирали договоръ
             Межъ Англіей и Русью дипломаты.
             Торговые вопросы жаркій споръ
             Межъ ними возбуждали и трактаты
             О плаваньи причиной были ссоръ.
             Морей мы никому не уступаемъ
             И "uti possidetis" только знаемъ.
  
                                 XLVI.
  
             И вотъ Жуанъ назначенъ былъ посломъ,
             Чтобъ какъ-нибудь уладить это дѣло.
             Блеснуть своимъ могуществомъ притомъ
             Царица горделивая хотѣла.
             Ему чрезъ день назначенъ былъ пріемъ.
             (Любимцевъ отличать она умѣла!)
             Особою инструкціей снабженъ,
             Жуанъ былъ ею щедро награжденъ.
  
                                 XLVII.
  
             Во всѣхъ дѣлахъ ей улыбалось счастье;
             Но счастіе -- удѣлъ вѣнчанныхъ женъ
             Какъ объяснить слѣпой судьбы пристрастье --
             Не знаю, но таковъ судьбы законъ.
             Открыто выражать свое участье
             Царица не могла: безстрастенъ тронъ;
             Но такъ ее смутилъ отъѣздъ больного,
             Что постъ его не вдругъ былъ занятъ снова.
  
                                 XLVIII.
  
             Но время -- лучшій утѣшитель въ мірѣ
             Забвеніе съ собою принесло,
             И крѣпкій сонъ она вкусила въ мирѣ
             Когда прошло часа двадцать четыре.
             До сорока восьми межъ тѣмъ дошло
             Ея вниманья жаждущихъ, число,
             Она не торопясь ничуть избраньемъ, ,
             Лишь любовалась ихъ соревнованьемъ.
  
                                 XLIX.
  
             Жуанъ готовъ; карета подана
             Изящнаго и царственнаго вида;
             Царица, съ Ифигеніей сходна,
             Въ ней посѣтила нѣкогда Тавриду.
             Жуану ей она подарена;
             И вотъ онъ скоро скроется изъ виду,
             Россію покидая. Экипажъ
             Своимъ гербомъ герой украсилъ нашъ.
  
                                 L.
  
             Въ каретѣ, не враждуя межъ собою,
             Съ нимъ были; чижъ, бульдогъ и горностай;
             Животныхъ онъ любилъ, того не скрою.
             (Кто хочетъ, эту странность объясняй!)
             Такъ любятъ дѣвы старыя порою
             Котятъ и птицъ, которымъ съ ними рай.
             Но сходствомъ тѣмъ язвить его за что же?
             Онъ не былъ старъ и дѣвой не былъ тоже.
  
                                 LI.
  
             Въ другихъ каретахъ чинно размѣстясь
             (Секретарей и слугъ не мало было),
             Жуана свита вслѣдъ за нимъ неслась.
             Съ нимъ рядомъ помѣщалася Леила
             (Малютку чудомъ онъ отъ смерти спасъ
             Въ зловѣщій день погрома Измаила).
             Хоть съ Музою не мало я бродилъ,
             Жемчужины Востока не забылъ.
  
                                 LII.
  
             Серьезна и нѣжна была красотка;
             Такіе типы поражаютъ насъ,
             Какъ, по словамъ Кювье, дивитъ находка
             Средь мамонтовъ костей погибшихъ расъ;
             Опасно въ жизнь вступать съ душою кроткой
             И любящей -- судьба заѣстъ какъ разъ.
             Но десять лѣтъ всего малюткѣ было:
             Невѣдома въ тѣ дни страданій сила.
  
                                 LIII.
  
             Любимый ей, Жуанъ ее любилъ.
             Конечно, было свято чувство это,
             Но рѣдко мы такой встрѣчаемъ пылъ;
             Къ роднымъ другой любовью грудь согрѣта.
             Чтобъ быть отцомъ, онъ слишкомъ молодъ былъ;
             Въ своей семьѣ же братскаго привѣта
             Онъ не встрѣчалъ. Жуанъ, сестру имѣй,
             Какъ горько бъ тосковалъ въ разлукѣ съ ней!
  
                                 LIV.
  
             Жуанъ былъ чистъ душою, хоть не тѣломъ,
             И думъ въ себѣ порочныхъ не таилъ.
             (Развратникъ только льнетъ къ плодамъ незрѣлымъ,
             Чтобъ возбуждать въ крови остывшій пылъ;
             Такъ щелочи ключомъ вскипаютъ бѣлымъ
             Отъ кислоты). Хоть онъ порой грѣшилъ,
             Поддаться искушеніямъ готовый,
             Но платонизмъ былъ чувствъ его основой.
  
                                 LV.
  
             Какъ патріоты любятъ край родной,
             Такъ онъ любилъ невинное творенье,
             Гордяся тѣмъ, что отъ неволи злой
             Спасъ дѣвочку. Онъ думалъ путь спасенья
             Ей указать при помощи святой
             Благочестивыхъ лицъ. Предположенья
             Порою и ошибочны: вѣрна
             Традиціямъ осталася она
  
                                 LVI.
  
             Никакъ не соглашалася Леила
             Перемѣнить религіи своей;
             Увы! святую воду мало чтила
             И съ ужасомъ глядѣла на ханжей;
             На исповѣдь къ аббатамъ не ходила
             (Грѣховъ, быть можетъ, не было за ней)
             И, относясь презрительно къ урокамъ,
             Все Магомета славила пророкомъ.
  
                                 LVII.
  
             Она чуждалась назареевъ злыхъ;
             Лишь для Жуана дѣлала изъятье;
             Онъ замѣнилъ ей близкихъ и родныхъ,
             Ей спасши жизнь,-- и онъ свои объятья
             Какъ братъ ей открывалъ. Хоть годы ихъ
             И разнились, а также и понятья,--
             Отсутствіе межъ ними всякихъ узъ
             Еще сильнѣй скрѣпляло ихъ союзъ.
  
                                 LVIII.
  
             Чрезъ Польшу, что подъ тяжкимъ стонетъ игомъ,
             Въ Курляндію свой путь направилъ онъ;
             Тамъ герцогомъ, благодаря интригамъ,
             Бездушный Биронъ былъ провозглашенъ.
             (Искусство въ томъ, чтобъ пользоваться мигомъ!)
             Дорогой той же шелъ Наполеонъ,
             Чтобъ въ дѣйствіе привесть свои угрозы;
             Но взяли верхъ надъ кесаремъ морозы.
  
                                 LIX.
  
             "О, гвардія моя!" -- низринутъ въ прахъ,
             Такъ восклицалъ богъ, слѣпленный изъ глины.
             Тотъ ореолъ, что онъ стяжалъ въ бояхъ,
             Похоронили снѣжныя равнины.
             Но жизнь порой таится и въ снѣгахъ:
             Кто видѣлъ Польши свѣтлыя картины,
             Тотъ знаетъ, что рождаетъ пламя ледъ,
             Какъ только о Косцюшкѣ рѣчь зайдетъ.
  
                                 LX.
  
             Въ богатый Кенигсбергъ, что Кантъ прославилъ,
             Затѣмъ попалъ мой вѣтреный герой;
             Но онъ, сознаюсь въ томъ, ни въ грошъ не ставилъ
             Философовъ, и путь дальнѣйшій свой
             Въ Германію, безъ отдыха, направилъ,--
             Страну, гдѣ полный умственный застой,
             Гдѣ гражданъ, все переносить готовыхъ,
             Такъ шпоритъ власть, какъ жалкихъ клячъ почтовыхъ.
  
                                 LXI.
  
             Проѣхавъ черезъ Дрезденъ и Берлинъ,
             Добрался онъ до древнихъ замковъ Рейна.
             Какъ чуденъ видъ готическихъ руинъ!
             Все дышитъ въ нихъ и прелестью, и тайной,
             Кто бъ не хотѣлъ, глядя на рядъ картинъ,
             Плѣняющихъ красой необычайной,
             Узнать легенды этихъ мшистыхъ плитъ!--
             И въ глубь временъ невольно мысль летитъ.
  
                                 LXII.
  
             Жуанъ Мангеймъ увидѣлъ величавый
             И посѣтилъ затѣмъ красивый Боннъ,
             Гдѣ Драхенфельсъ стоитъ, какъ призракъ славы,
             Какъ грозный призракъ рыцарскихъ временъ.
             (Но недосугъ мнѣ посвящать октавы
             Тѣмъ временамъ). Былъ въ Кельнѣ также онъ;
             Одиннадцати тысячъ дѣвъ невинныхъ
             Тамъ кости спятъ на кладбищахъ старинныхъ.
  
                                 LXIII.
  
             Оттуда онъ въ Голландію попалъ
             И видѣлъ Гаги пестрыя постройки.
             Тамъ, что ни шагъ, плотина иль каналъ;
             Народъ безъ можжевеловой настойки
             Не можетъ дня прожитъ; но.я слыхалъ,
             Что запретить ему хотятъ попойки;
             Какъ перенесть ему такой запретъ?
             Чѣмъ будетъ онъ насыщенъ и согрѣтъ?
  
                                 LXIV.
  
             Сѣвъ на корабль, вотъ къ острову свободы
             Понесся Донъ Жуанъ, судьбой гонимъ;
             Подъ кораблемъ, шумя, клубились воды
             И вѣтеръ дулъ съ стенаніемъ глухимъ.
             Морской недугъ, столь дружный съ непогодой,
             Замучилъ всѣхъ. Жуанъ же свыкся съ нимъ;
             На палубѣ бродя, онъ край желанный
             Старался разглядѣть въ дали туманной.
  
                                 LXV.
  
             Вотъ заблестѣлъ какой то бѣлый валъ.
             И мѣловыя скалы Альбіона
             Жуанъ, смутясь, въ туманѣ увидалъ
             На сѣроватомъ фонѣ небосклона.
             Онъ видѣть торгашей давно желалъ,
             Которые товары и законы
             Повсюду разсылаютъ и съ морей
             Взимаютъ дань, гордясь казной своей.
  
                                 LXVI.
  
             Я Англіи обязанъ лишь рожденьемъ,
             И у меня причинъ особыхъ нѣтъ
             Ее любить; но вижу съ сожалѣньемъ,
             Что гибнетъ славный край, дивившій свѣтъ
             И силою своею и значеньемъ.
             Въ разлукѣ съ нимъ живу я много лѣтъ
             И, позабыть успѣвъ вражду былую,
             Жалѣю отъ души страну родную.
  
                                 LXVII.
  
             О, еслибъ только знать она могла,
             Какъ за ея коварство всѣ народы
             Ее клеймятъ! Проклятья безъ числа
             Ей дружно шлютъ, надѣясь въ часъ невзгоды
             Вонзить ей въ сердце ножъ; она жъ была
             Когда то свѣтлой вѣстницей свободы;
             Теперь не то: ей милъ лишь звонъ цѣпей;
             Сковать и мысль отрадно было бъ ей.
  
                                 LXVIII.
  
             Ее, порабощенную, едва ли
             Свободною назвать рѣшимся мы;
             Всѣ націи въ оковахъ; не она ли --
             Зловѣщій сторожъ мрачной ихъ тюрьмы,
             Опора тѣхъ, что кандалы сковали?
             Свобода жаждетъ свѣта, а не тьмы;
             Тюремщика жъ плачевна такъ же доля,
             Какъ и того, чью жизнь гнететъ неволя.
  
                                 LXIX.
  
             Корабль присталъ; кипѣла жизнь вокругъ;
             Жуанъ увидѣлъ Дувра дорогого
             Таможню; зданій свѣтлый полукругъ;
             Пакботы, что ограбить васъ готовы;
             Отель съ толпой снующихъ всюду слугъ
             И, наконецъ... (увы, не можетъ слово
             О немъ понятья дать!) длиннѣйшій счетъ,
             Что въ день отъѣзда кельнеръ подаетъ.
  
                                 LXX.
  
             Хотя Жуанъ былъ не скупого нрава
             И о богатой не тужилъ казнѣ,
             Но счетъ отеля (плодъ мечты лукавой)
             Его смутилъ. Съ нимъ не мирясь вполнѣ,
             Все жъ долженъ былъ онъ расплатиться. Право
             Дышать свободнымъ воздухомъ въ странѣ,
             Гдѣ свѣтлый солнца лучъ хоть и рѣденекъ,
             Конечно, если взвѣсить, стоитъ денегъ.
  
                                 LXXI.
  
             Эй, лошадей! Въ Кентербери впередъ!
             Какъ кони быстро мчатся по дорогѣ!
             Въ Германіи совсѣмъ не то васъ ждетъ;
             Тамъ путника везутъ, какъ возятъ дроги
             Съ покойникомъ; къ тому жъ, возница пьетъ
             Все время шнапсъ; и какъ ни будьте строги,
             Ферфлухтеромъ язвя его не разъ,
             Быстрѣе все жъ не повезетъ онъ васъ.
  
                                 LXXII.
  
             Какъ красный перецъ вкусъ даетъ приправамъ,
             Такъ кровь волнуетъ быстрая ѣзда,
             Восторгъ и упоеніе даря вамъ.
             Когда впередъ не горькая нужда
             Васъ гонитъ, сладко пользоваться правомъ
             Летѣть стремглавъ, не вѣдая куда,
             И тѣмъ для насъ отраднѣй та утѣха,
             Чѣмъ менѣе важна причина спѣха.
  
                                 LXXIII.
  
             Въ Кентербери соборъ имъ показалъ
             Церковный стражъ, держась обычныхъ правилъ:
             Плиту, гдѣ Бекетъ, другъ свободы, палъ,
             И шлемъ, что Черный Принцъ въ бояхъ прославилъ.
             Какой же результатъ громъ славы далъ?
             Какіе по себѣ слѣды оставилъ?
             Чредой промчались годы, и затѣмъ
             Остался лишь скелетъ да ржавый шлемъ.
  
                                 LXXIV.
  
             Жуану шлемъ отважнаго героя
             И Бекета унылый мавзолей
             Напомнили великое былое;
             За то погибъ служитель алтарей,
             Что, міръ отъ зла спасая и застоя,
             Хотѣлъ права умѣрить королей.
             Леила, обративъ на храмъ вниманье,
             Спросила: "для чего такое зданье?"
  
                                 LXXV.
  
             Сказали ей, что это Божій домъ;
             Она нашла, что помѣщенье Бога
             Красиво, но дивилася, что въ немъ
             Невѣрныхъ терпитъ онъ, мечетей много
             Разрушившихъ; жалѣла и о томъ,
             Что Магометъ не взялъ того чертога,
             Который брошенъ (такъ казалось ей),
             Какъ жемчугъ передъ сонмищемъ свиней.
  
                                 LXXVI.
  
             Впередъ къ лугамъ! Живая зелень луга
             Влечетъ къ себѣ. Поэтъ ей больше радъ,
             Чѣмъ роскоши плѣнительнаго юга,
             Что свѣтлыми картинами богатъ.
             На лугъ, подобный саду, какъ на друга,
             Глядитъ поэтъ и, нѣжностью объятъ,
             Забыть готовъ, на немъ покоя взоры,
             Снѣга, вулканы, пропасти и горы.
  
                                 LXXVII.
  
             О кружкѣ пива я бы вспомнить могъ;
             Но нѣтъ,-- боюсь заплакать! Съ быстротою
             Летитъ впередъ Жуанъ, красой дорогъ
             Любуясь и свободною толпою,
             Снующею по нимъ. Тотъ уголокъ
             Какъ не назвать прекраснѣйшей страною?
             И если злой зоилъ ее бранитъ,
             То самъ себѣ онъ этимъ лишь вредитъ.
  
                                 LXXVIII.
  
             Люблю шоссе. Безъ всякаго мученья
             И за свои не опасаясь дни,
             Сходны съ орломъ парящимъ, въ упоеньи
             Вы мчитесь по нему. Будь искони
             Устроенъ этотъ путь, тамъ, безъ сомнѣнья"
             Катаясь, Фебъ лучи бы лилъ свои!
             Но васъ въ пути ждетъ легкая отраба:
             Surgit amari aliquid -- застава.
  
                                 LXXIX.
  
             Для всякаго расплата -- острый ножъ.
             Маккіавель, всѣхъ правящихъ учитель,
             Гласитъ: "тяжелъ повинностей платежъ!
             Вы съ подданнымъ не ссорясь жить хотите ль --
             Его казны не трогайте. И что жъ?
             Убей его семью, родныхъ властитель,--
             Простить все это подданный бы могъ,
             Но денежный онъ не проститъ налогъ".
  
                                 LXXX.
  
             Ложилась тѣнь, когда объятъ волненьемъ,
             Жуанъ на холмъ взобрался, что глядитъ
             На Лондонъ (имъ гордяся иль съ презрѣньемъ --
             Загадку эту кто жъ намъ разъяснитъ?).
             Жуанъ смотрѣлъ съ невольнымъ упоеньемъ
             На Лондона необычайный видъ,
             Дивясь его могуществу и силѣ...
             О, гордый бриттъ! Жуанъ на Шутерсъ-Гиллѣ!
  
                                 LXXXI.
  
             Какъ изъ вулкана гаснущаго, дымъ
             Надъ городомъ носился чернымъ паромъ.
             Столицу съ видомъ сумрачнымъ своимъ
             "Гостиной Сатаны" зовутъ не даромъ!
             Хотя Жуанъ былъ въ Англіи чужимъ,
             Но онъ не могъ не относиться съ жаромъ
             Къ народу, что часть міра разгромилъ,
             Другую часть лишивъ отъ страха силъ.
  
                                 LXXXII.
  
             Рядъ темныхъ крышъ, кирпичныхъ зданій кучи;
             Гарь, копоть, грязь, царящія кругомъ;
             Высокихъ мачтъ на Темзѣ лѣсъ дремучій,
             Гдѣ парусъ скрытъ отъ взоровъ даже днемъ;
             Огромный куполъ, цвѣта мрачной тучи,
             Что схожъ вполнѣ съ дурацкимъ колпакомъ
             На головѣ шута; рядъ темныхъ башенъ --
             Вотъ Лондонъ, что всегда унылъ и страшенъ.
  
                                 LXXXIII.
  
             Но не таковъ былъ Донъ Жуана взглядъ:
             Онъ находилъ, что эти тучи дыма
             Вселенной благоденствіе сулятъ;
             Что польза ихъ вполнѣ неоспорима;
             Хоть солнца свѣтъ онѣ собой мрачатъ
             И копоть ихъ порой невыносима,--
             Онъ находилъ (счастливый оптимистъ!),
             Что воздухъ свѣжъ, здоровъ и даже чистъ.
  
                                 LXXXIV.
  
             Какъ мой герой, здѣсь на минуту стану.
             (Такъ дѣлаетъ команда корабля,
             Готовя залпъ). Но скоро вновь къ роману
             Вернусь; отчизнѣ время удѣля,
             Ей много истинъ выскажу. Обману
             И клеветѣ служить не въ силахъ я;
             Язвить же буду всѣхъ лишь правдой голой,
             Какъ миссисъ Фрей, но лишь другого пола.
  
                                 LXXXV.
  
             О, миссисъ Фрей! ошибоченъ разсчетъ
             Учить добру преступниковъ Ньюгета;
             Гораздо больше пользы принесетъ
             Разоблаченье тайнъ большого свѣта.
             Идея переучивать народъ
             Безсмысленна вполнѣ, поймите это;
             Сначала (не теряя даромъ словъ)
             Его исправить надо вожаковъ.
  
                                 LXXXVI.
  
             Скажите имъ, что грѣшныя забавы
             Одинъ позоръ приносятъ старикамъ;
             Что время имъ свои исправить нравы,
             Не предаваясь юношескимъ снамъ;
             Что съ толку ихъ сбиваетъ сонмъ лукавый
             Наемщиковъ продажныхъ; что шутамъ,
             Фальстафамъ жалкимъ сгорбленнаго Галя,
             Ввѣряться стыдно, родину печаля.
  
                                 LXXXVII.
  
             Скажите имъ, что надо позабыть
             Тщеславіе, когда ужъ смерть готова
             Похитить ихъ, и для добра лишь жить.
             Скажите имъ... однакожъ, вы ни слова
             Не скажете, а я ужъ, можетъ быть,
             И лишнее сказалъ; но скоро снова
             Раздастся голосъ мой, правдивъ и строгъ,
             Какъ въ Ронсево Роланда мощный рогъ!
  

ПѢСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ.

  
                                 I.
  
             Епископъ Берклей былъ такого мнѣнья,
             Что міръ, какъ духъ, безплотенъ. Лишній трудъ
             Опровергать то странное ученье
             (Его и мудрецы-то не поймутъ!);
             Но я готовъ, посредствомъ разрушенья
             Свинца, алмаза, разныхъ глыбъ и рудъ,
             Доказывать вездѣ безплотность свѣта
             И, голову нося, не вѣрить въ это.
  
                                 II.
  
             Во всей природѣ видѣть лишь себя,
             Ее за духъ считая -- толку мало;
             Но ереси не вижу въ этомъ я;
             Свести сомнѣнье надо съ пьедестала,
             Чтобъ, вѣры въ духъ и правды не губя,
             Оно насъ не лишало идеала.
             Хоть отъ него, порой, несносна боль,
             Все жъ идеалъ -- небесный алкоголь.
  
                                 III.
  
             Понятья наши сбивчивы и шатки;
             Къ тому жъ, душа съ большимъ трудомъ идетъ
             За тѣломъ вслѣдъ; ей грезы только сладки;
             Какъ Аріэля, даль ее влечетъ,
             А плоть гнетутъ болѣзней злыхъ припадки;
             Глядя на смѣсь понятій и породъ,
             Мы дѣлаемся жертвами сознанья,
             Что жалкая ошибка -- мірозданье.
  
                                 IV.
  
             Согласно ли Писанью созданъ свѣтъ?
             Явилась ли вселенная случайно?
             Объ этомъ даже спорить средства нѣтъ:
             Для насъ неразъяснима эта тайна.
             Быть можетъ, смерть желанный дастъ отвѣтъ,
             И намъ ея приходъ необычайный
             Глаза откроетъ... Кончивъ путь земной,
             Быть можетъ, мы обрящемъ лишь покой.
  
                                 V.
  
             Безплодныя прерву я размышленья
             И, прекративъ вполнѣ напрасный споръ,
             Хочу отбросить въ сторону сомнѣнья;
             Но дѣло въ томъ, что съ нѣкоторыхъ поръ
             Я чувствую чахотки приближенье
             (Мнѣ, вѣрно, вреденъ воздухъ мѣстныхъ горъ);
             Когда болѣзнь гнететъ меня не въ мѣру,
             Она во мнѣ нежданно будитъ вѣру.
  
                                 VI.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 VII.
  
             Вернусь къ разсказу. Тотъ, предъ кѣмъ Эллада
             Развертывала свѣтлый рядъ картинъ,
             Кто любовался видами Царьграда
             И ѣздилъ въ Тимбукту или Пекинъ,
             Кто видѣлъ акропольскихъ скалъ громады
             И въ Ниневіи мрачный рядъ руинъ,
             Тотъ Лондонъ посѣтитъ безъ удивленья,
             Но, годъ спустя, иного будетъ мнѣнья.
  
                                 VIII.
  
             На Лондонъ, этотъ долъ добра и зла,
             Съ вершины Шутерсъ-Гилля въ часъ заката
             Жуанъ взглянулъ. На все ложилась мгла;
             Столица, лихорадкою объята,
             Имѣла видъ кипящаго котла,
             И суетой, и грохотомъ богата;
             Носившійся надъ нею шумъ глухой
             Жужжанье пчелъ напоминалъ собой.
  
                                 IX.
  
             Жуанъ, весь погруженный въ созерцанье,
             Шелъ за своей каретою пѣшкомъ
             И не скрывалъ, въ порывѣ ликованья,
             Отрадныхъ чувствъ, что пробуждались въ немъ.
             "Здѣсь" -- говорилъ онъ -- " мѣстопребыванье
             Законности! Ни пыткой, ни мечомъ
             Нельзя попрать священныхъ правъ народа!
             Его удѣлъ -- законность и свобода!
  
                                 X.
  
             Здѣсь жизнь патріархальна и чиста;
             Незыблемы законы; жены строги;
             Коль дорого все здѣсь, причина та,
             Что деньги нипочемъ. Народъ налоги
             Лишь платитъ тѣ, что хочетъ. Не мечта,
             Что безопасны въ Англіи дороги!"
             Тутъ крикъ: "God damn! иль жизнь, иль кошелекъ!"
             Его живыхъ рѣчей прервалъ потокъ.
  
                                 XI.
  
             Жуанъ, за экипажемъ шедшій сзади,
             Наткнулся вдругъ, нежданно изумленъ,
             На четырехъ разбойниковъ въ засадѣ
             И ими былъ немедля окруженъ.
             Бѣда, коль путникъ струситъ! О пощадѣ
             Не можетъ быть и рѣчи; разомъ онъ
             Лишиться можетъ жизни, денегъ, платья
             На островѣ, гдѣ бѣдность -- лишь изъятье.
  
                                 XII.
  
             По-англійски Жуанъ лишь зналъ: "God damn!"
             И думалъ, что такое выраженье
             У англичанъ привѣтственный селямъ:
             "Пошли вамъ Богъ свое благословенье!"
             Я это мнѣнье раздѣляю самъ;
             Я -- полубриттъ, къ несчастью, по рожденью,
             И сотни разъ случалось слышать мнѣ
             То слово, какъ привѣтъ, въ родной странѣ.
  
                                 XIII.
  
             Жуанъ ихъ сразу понялъ; не робѣя,
             Онъ свой карманный пистолетъ досталъ
             И весь зарядъ пустилъ въ животъ злодѣя,
             Который ближе всѣхъ къ нему стоялъ.
             Отъ раны задыхаясь и слабѣя,
             Какъ быкъ, свалился онъ и застоналъ,
             Барахтаясь въ грязи родного края.
             Товарищамъ онъ крикнулъ, умирая:
  
                                 XIV.
  
             "Меня французъ проклятый уходилъ!"
             Испуганные воры безъ оглядки
             Пустилися бѣжать. Ихъ слѣдъ простылъ,
             Когда Жуана свита, въ безпорядкѣ
             И проявляя безполезный пылъ,
             Явилась впопыхахъ на мѣсто схватки.
             Межъ тѣмъ злодѣй кончалъ въ мученьяхъ вѣкъ;
             Жуанъ жалѣлъ, что дни его пресѣкъ.
  
                                 XV.
  
             "Быть можетъ" -- думалъ -- "и въ самомъ дѣлѣ
             Такъ иностранцевъ принято встрѣчать;
             Не такъ ли содержатели отелей
             Съ пріѣзжими привыкли поступать?
             Они съ поклономъ низкимъ идутъ къ цѣли,
             А тѣ съ ножомъ хотятъ васъ обобрать.
             Грабежъ все тотъ же! Раненаго вора
             Нельзя же тутъ оставить безъ призора!"
  
                                 XVI.
  
             Когда хотѣли вору помощь дать,
             Онъ тихо простоналъ: "Я скоро сгину
             Не трогайте меня; ужъ мнѣ не встать;
             Изъ жалости стаканъ мнѣ дайте джину!"
             Теряя кровь, онъ сталъ ослабѣвать,
             И вотъ, предвидя скорую кончину,
             Съ распухшей шеи онъ сорвалъ платокъ.
             "Отдайте это Салли",-- только могъ
  
                                 XVII.
  
             Онъ прошептать и умеръ въ то жъ мгновенье;
             Кровавый даръ къ ногамъ Жуана палъ;
             Но онъ не могъ понять его значенья.
             Лихой гуляка, щеголь и нахалъ,
             Когда-то Томъ, любившій развлеченья,
             Съ друзьями беззаботно пировалъ;
             Когда жъ его поранили карманы,
             Свихнулся онъ и самъ погибъ отъ раны.
  
                                 XVIII.
  
             Затѣмъ Жуанъ направилъ въ Лондонъ путь
             (Окончивъ объясненія съ судьею);
             Отъ боли у него сжималась грудь
             И не давала мысль ему покою,
             Что долженъ былъ на жизнь онъ посягнуть
             Свободнаго британца, отъ разбою
             Себя спасая. Сильно потрясенъ
             Убійствомъ этимъ былъ, конечно, онъ.
  
                                 XIX.
  
             Убитый былъ мошенникъ очень ловкій,
             Извѣстный по искусству и уму;
             Онъ шулеровъ зналъ тонкія уловки
             И грабилъ, не боясь попасть въ тюрьму,
             Дивя воровъ искусною сноровкой;
             Въ любезности и юморѣ ему
             Соперникъ отыскался бы едва ли,
             Когда онъ пировалъ съ красивой Салли.
  
                                 XX.
  
             Но Томъ погибъ; что жъ говорить о немъ
             Не вѣчно у героевъ сердце бьется,
             И большинство изъ нихъ (нѣтъ горя въ томъ!)
             До срока съ этимъ свѣтомъ разстается.
             О, Темза! свой привѣтъ тебѣ мы шлемъ.
             Вдоль береговъ ея Жуанъ несется;
             Чрезъ Кенсингтонъ (здѣсь всякихъ "тоновъ" всласть)
             Торопится въ столицу онъ попасть.
  
                                 XXI.
  
             Вотъ и сады, гдѣ тѣни и прохлады
             Нельзя найти. (Такъ non lucendo -- тьма
             Рождаетъ lucus -- свѣтъ). Вотъ Холмъ Отрады,
             Гдѣ нѣтъ отрады, даже нѣтъ холма.
             Вотъ рядъ кирпичныхъ хатъ, гдѣ безъ пощады
             Васъ душитъ пыль (ихъ можно брать съ найма).
             А тамъ кварталъ, носящій имя "Рая".
             (Съ нимъ Ева бы разсталась, не вздыхая!)
  
                                 XXII.
  
             На улицахъ и шумъ, и толкотня:
             Колеса вихремъ движутся предъ вами;
             Порой мальпостъ, по мостовой звеня,
             Проносится. Вся залита огнями,
             Стоитъ таверна, пьяницу маня.
             Въ цирюльняхъ видны куклы съ париками.
             Солдатъ-фонарщикъ масло въ лампульетъ
             (Въ то время газъ не освѣщалъ народъ).
  
                                 XXIII.
  
             Такъ Лондонъ представляется вамъ съ виду,
             Когда вы въ этотъ новый Вавилонъ
             Въѣзжаете. Я упустилъ изъ виду
             Не мало бытовыхъ его сторонъ,
             Но не хочу подрыва дѣлать "Гидуи.
             Тонулъ во мракѣ ночи небосклонъ,
             Когда чрезъ мостъ, безспорно знаменитый,
             Жуанъ перебрался съ своею свитой.
  
                                 XXIV.
  
             Плѣняя слухъ, тамъ Темза волны льетъ;
             Но вѣчный крикъ и брань толпы лукавой
             Унылый заглушаютъ ропотъ водъ.
             Глядите -- вотъ Вестминстеръ величавый!
             Въ сіяніи предъ вами онъ встаетъ,
             Собой изображая призракъ славы,
             Бросающій на зданье яркій свѣтъ.
             Въ Британіи священнѣй мѣста нѣтъ!
  
                                 XXV.
  
             Одинъ "Стонъ-Генджъ" свидѣтель дней прошедшихъ,
             Но гдѣ жъ лѣса друидовъ? Вотъ Бэдлэмъ,
             Гдѣ въ кандалахъ содержатъ съумасшедшихъ,
             Чтобъ не могли вредить они ничѣмъ;
             Вотъ королевскій судъ для дурно ведшихъ
             Свои дѣла. Вотъ ратуша затѣмъ,
             Дивящая громадностью своею,
             Но можно ли сравнить Вестминстеръ съ нею?!
  
                                 XXVI.
  
             Весь городъ залитъ массами огней;
             Въ Европѣ нѣтъ такого освѣщенья;
             Тягаться съ нами въ этомъ трудно ей:
             Грязь съ золотомъ не выдержитъ сравненья.
             Парижъ не зналъ когда-то фонарей;
             Когда же ихъ ввели въ употребленье,
             Къ нимъ, вмѣсто лампъ (нежданный переходъ!),
             Измѣнниковъ сталъ прицѣплять народъ.
  
                                 XXVII.
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
                                 XXVIII.
  
             Когда бы Діогенъ пошелъ искать,
             Какъ въ дни былые, мужа честныхъ правилъ
             Средь Лондона, гдѣ свѣта благодать,--
             И поиски бъ напрасные оставилъ,
             Не мракъ за то пришлось бы обвинять!
             Всю жизнь себѣ задачею я ставилъ --
             Безъ устали искать людей такихъ,
             Но прокуроровъ лишь встрѣчалъ однихъ.
  
                                 XXIX.
  
             Въ вечерній часъ, когда толпа густая
             Расходится, и лампъ дрожащій свѣтъ
             Блеститъ, лучи денные замѣняя,
             Когда въ дворцахъ садятся за обѣдъ,--
             Жуанъ, свой путь столицей продолжая,
             Среди снующихъ кэбовъ и каретъ,
             Пронесся мимо набережной Темзы,
             Домовъ игорныхъ и дворца Сентъ-Джемса.
  
                                 XXX.
  
             И вотъ отель. Въ ливреѣ дорогой
             Его лакеи встрѣтили у входа;
             По улицамъ голодною гурьбой
             Сновали нимфы ночи, имъ свобода,
             Когда одѣтъ стыдливый Лондонъ тьмой.
             Иные пользу видятъ для народа
             Отъ этихъ жрицъ паѳосскихъ, что подчасъ,
             Какъ Мальтусъ, склонность къ браку будятъ въ насъ.
  
                                 XXXI.
  
             Жуану номеръ отвели богатый
             Въ отелѣ, полномъ роскоши затѣй;
             Все хорошо въ немъ было, кромѣ платы,
             Доступной для однихъ лишь богачей;
             Въ немъ зачастую жили дипломаты
             (Что дѣлало его притономъ лжей).
             Но временно здѣсь жили эти лица,
             Ища квартиръ достойнѣй ихъ въ столицѣ.
  
                                 XXXII.
  
             Жуанъ не настоящимъ былъ посломъ,
             Хоть тайное имѣлъ онъ порученье,
             Но въ Англіи провѣдали тайкомъ,
             Что миссія его не безъ значенья,
             Что онъ уменъ, красивъ, богатъ, притомъ
             Особое имѣетъ положенье,
             И прибавляли шопотомъ, что онъ
             Самой императрицей отличенъ.
  
                                 XXXIII.
  
             Пронесся слухъ, толпою повторенный,
             Что онъ сердецъ плѣнитель и герой;
             А такъ какъ англичанки очень склонны
             Дѣйствительность прикрашивать мечтой
             И, головой влекомы воспаленной,
             Теряютъ даже здравый смыслъ порой,--
             Жуанъ сталъ моднымъ львомъ, а для народа"
             Что много мыслитъ, страсти стоитъ мода.
  
                                 XXXIV.
  
             Безстрастны ли онѣ? Наоборотъ;
             Но бурныя ихъ страсти -- лишь созданья
             Не сердца, а ума. Принявъ въ разсчетъ,
             Что тотъ же результатъ, къ чему старанья --
             Узнать, какая сила ихъ влечетъ?
             Не въ томъ вопросъ. Понятно лишь желанье
             Достичь завѣтной цѣли поскорѣй;
             Зачѣмъ намъ знать, какъ мы дошли до ней?
  
                                 XXXV.
  
             Жуанъ представилъ грамоты царицы
             И встрѣтилъ подобающій пріемъ
             Отъ всѣхъ великихъ міра. Эти лица,
             Почти еще ребенка видя въ немъ,
             Рѣшили, что красавецъ блѣднолицый
             Ихъ не минуетъ рукъ. Имъ нипочемъ
             Обманывать (политиковъ замашка)!
             Такъ соколу дается въ жертву пташка.
  
                                 XXXVI.
  
             Но старички осѣклись. Не могу
             Съ двуличностью политиковъ мириться!
             Они весь вѣкъ на каждомъ лгутъ шагу,
             Но лгать открыто даже имъ не снится.
             Отъ женской лжи я только не бѣгу;
             Безъ лжи не могутъ дамы обходиться;
             Но такъ у нихъ плѣнительна она,
             Что правда передъ ней блѣднѣть должна.
  
                                 XXXVII.
  
             Но что такое ложь? Лишь правда въ маскѣ.
             На всемъ мы видимъ фальши грустный слѣдъ.
             Нѣтъ факта безъ обманчивой окраски,
             Исчезли бъ лѣтописецъ и поэтъ
             И все у насъ бы превратилось въ сказки,
             Когда бъ блеснулъ желанной правды свѣтъ!
             (Мы только вѣрить стали бы въ пророковъ
             Не безъ провѣрки ихъ пророчествъ сроковъ)!
  
                                 XXXVIII.
  
             Да здравствуютъ лжецы! Теперь за что жъ
             Ко мнѣ какъ къ мизантропу обращаться,
             Когда въ стихахъ я воспѣваю ложь
             И всѣхъ учу предъ властью пресмыкаться,
             Дрожа предъ ней, и тѣхъ не ставлю въ грошъ,
             Что не хотятъ позорно унижаться?
             Намъ въ подлости Эринъ даетъ урокъ,
             Но гербъ его отъ этого поблекъ.
  
                                 XXXIX.
  
             Жуанъ представленъ былъ; своею миной
             И платьемъ всѣмъ онъ головы вскружилъ;
             Его костюмъ тому ли былъ причиной,
             Иль видъ -- не знаю, право. Всѣхъ плѣнилъ
             Алмазъ огромный, даръ Екатерины,
             Который Донъ Жуанъ всегда носилъ.
             За тяжкіе труды, сознаться надо,
             Ему въ удѣлъ досталась та награда.
  
                                 XL.
  
             Ему оказанъ былъ большой почетъ.
             Съ нимъ обошлись съ любезностью примѣрной
             Сановники. (Пуская ласки въ ходъ,
             Они такимъ путемъ лишь долгу вѣрны:
             Любезничать съ посломъ -- прямой разсчетъ).
             Заискивали въ немъ и субалтерны,
             Что исключенье въ Англіи; писецъ
             Всегда у насъ и пройда, и наглецъ.
  
                                 XLI.
  
             Всегда грубятъ чернильныя піявки;
             Лишь въ томъ должна ихъ служба состоять!
             Бѣда насчетъ иль паспорта, иль справки
             Ихъ просьбами своими утруждать!
             Какъ не дадутъ имъ разомъ всѣмъ отставки?
             Отъ дармоѣдовъ можно ль прока ждать?
             Какъ злѣе нѣтъ собакъ болонокъ-крошекъ,
             Такъ хуже тварей нѣтъ тѣхъ мелкихъ сошекъ!
  
                                 XLII.
  
             Вездѣ съ "радушьемъ" принятъ былъ Жуанъ,
             Avec empressement. То выраженье
             Придумали французы. Даръ имъ данъ
             Вселять въ слова условное значенье;
             У нихъ запасъ готовыхъ фразъ; въ карманъ
             Имъ за словомъ не лѣзть. Мы, безъ сравненья,
             Грубѣй. Не море ль грубости виной?
             Торговки рыбой въ томъ примѣръ прямой.
  
                                 XLIII.
  
             Все жъ англійское damme не безъ соли;
             Съ нимъ не сравнить другихъ народовъ брань;
             Аристократъ своей измѣнитъ роли,
             Прибѣгнувъ къ ней; приличіямъ есть грань.
             Объ этомъ говорить не буду болѣ.
             Дразнить гусей, о, Муза, перестань!
             Все жъ damme, хоть въ немъ дышитъ духъ цинизма,
             Экстрактъ всѣхъ клятвъ съ оттѣнкомъ платонизма.
  
                                 XLIV.
  
             Мы откровенно грубы. Чтобъ найти
             Изысканность манеръ и выраженій,
             Намъ надо черезъ море перейти:
             Французы доки въ этомъ отношеньи;
             Намъ въ свѣтскомъ лоскѣ ихъ не превзойти!
             Но къ дѣлу! Врагъ я праздныхъ размышленій.
             Въ поэмахъ надо строго соблюдать
             Единство; мнѣ ль о томъ напоминать?
  
                                 XLV.
  
             Жуанъ вращаться сталъ средь львицъ и франтовъ
             Вестъ-Энда; имъ вельможи всѣ сродни;
             Ихъ тысячи четыре; ни талантовъ,
             Ни умницъ нѣтъ межъ ними, Ночи въ дни
             Преобразуя, съ тупостью педантовъ
             На міръ глядятъ презрительно они.
             Вотъ то, что называютъ "высшимъ свѣтомъ*!
             Жуанъ какъ свой въ кругу былъ принятъ этомъ.
  
                                 XLVI.
  
             Онъ холостъ былъ, а для дѣвицъ и дамъ
             Тотъ фактъ имѣетъ важное значенье;
             Однѣ неравнодушны къ женихамъ,
             Другихъ же увлекаютъ приключенья,
             Когда ихъ не удерживаетъ срамъ.
             Съ женатымъ связь вселяетъ опасенья:
             Что, если свѣтъ провѣдаетъ о ней?
             И грѣхъ тяжеле, и скандалъ сильнѣй!
  
                                 XLVII.
  
             Жуанъ, сроднившись съ новой обстановкой,
             Нашелъ себѣ арену для побѣдъ:
             Онъ обладалъ искусною сноровкой
             Всѣмъ нравиться: какъ Моцарта дуэтъ,
             Онъ нѣжностью плѣнялъ; все дѣлалъ ловко
             И, хоть былъ юнъ, ужъ много видѣлъ свѣтъ,
             Котораго и козни, и интриги
             Ошибочно описываютъ книги.
  
                                 XLVIII.
  
             Дѣвицы, съ нимъ вступая въ разговоръ,
             Смущались и краснѣли, дамы тоже,
             Но ихъ румянецъ, словно метеоръ,
             Не исчезалъ: чтобъ быть на видъ моложе,
             Онѣ румяна клали. Дочекъ хоръ
             Одеждою плѣнялъ Жуанъ пригожій,
             А хоръ мамашъ тайкомъ разузнавалъ,
             Есть братья ль у него и капиталъ.
  
                                 XLIX.
  
             Модистки, отпускавшія наряды
             Инымъ дѣвицамъ въ долгъ, съ условьемъ тѣмъ,
             Чтобъ счетъ уплаченъ былъ въ часы отрады,
             Когда еще для мужа бракъ -- Эдемъ,
             Ловя Жуана въ сѣть, нашли, что надо
             Кредитъ удвоить. Не одинъ затѣмъ
             Злосчастный мужъ сидѣлъ, унынья полонъ:
             Модистки счетъ былъ въ полномъ смыслѣ солонъ.
  
                                 L.
  
             Накинулись и синіе чулки
             На Донъ Жуана. Жалкіе сонеты
             Съ ума свести ихъ могутъ; ихъ башки --
             Конспектъ статей прочитанной газеты.
             Хоть плохо имъ даются языки,
             Онѣ всегда желаніемъ согрѣты
             Коверкать ихъ. О книгахъ дальнихъ странъ
             Вопросами засыпанъ былъ Жуанъ.
  
                                 LI.
  
             Экзаменомъ синклита женъ ученыхъ
             Онъ былъ втупикъ поставленъ. Мой герой
             Не много думалъ о вещахъ мудреныхъ
             И лишь любовью бредилъ и войной.
             Отъ Ипокрены береговъ зеленыхъ
             Давно ужъ онъ оторванъ былъ судьбой,
             Ихъ цвѣтъ теперь ему казался синимъ.
             (Упрекъ за то ученымъ женамъ кинемъ).
  
                                 LII.
  
             Хоть наобумъ, но бойко (бойкость вѣсъ
             Даетъ словамъ) онъ отвѣчалъ матронамъ
             И свелъ съ ума почтенныхъ поэтессъ.
             Миссъ Смитъ (что въ мірѣ славилась ученомъ
             И рьяно книгу "Рьяный Геркулесъ"
             Перевела почти ребенкомъ) тономъ
             Съ нимъ самымъ нѣжнымъ стала рѣчь вести,
             Спѣша его слова въ альбомъ внести.
  
                                 LIII.
  
             Жуанъ владѣлъ прекрасно языками
             И всѣ свои таланты въ ходъ пускалъ;
             Ведя бесѣды съ синими чулками,
             Онъ этихъ дамъ вполнѣ очаровалъ,
             И, еслибъ онъ умѣлъ писать стихами,
             Онѣ ему воздвигли бъ пьедесталъ.
             Миссъ Мэнишъ съ лэди Фрицки -- обѣ страстно
             Желали, чтобъ воспѣлъ ихъ грандъ прекрасный.
  
                                 LIV.
  
             Онъ всѣми былъ обласканъ и любимъ,
             Всѣ съ радостью его къ себѣ тянули,
             И десять тысячъ авторовъ предъ нимъ,
             Какъ тѣни передъ Банко, промелькнули.
             (Не меньше ихъ; за то мы постоимъ).
             Онъ видѣлъ также (сочинять могу ли?)
             Всѣхъ "восемьдесятъ главныхъ риѳмачей"
             У каждаго журнала свой пигмей.
  
                                 LV.
  
             У насъ, что десять лѣтъ, всегда на сцену
             Является "извѣстнѣйшій поэтъ*
             И долженъ, для борьбы избравъ арену,
             Доказывать, какъ уличный атлетъ,
             Свои права. (А кто ихъ знаетъ цѣну?)
             Я, самъ того не чуя, много лѣтъ,
             Хоть шутовскимъ владѣть нелестно трономъ,
             Считался въ царствѣ риѳмъ Наполеономъ.
  
                                 LVI.
  
             Но "Донъ Жуанъ" моею былъ Москвой,
             "Фальеро" -- грустнымъ Лейпцигомъ зову я,
             А "Каинъ" -- Ватерло плачевный мой.
             На льва, что палъ, глупцы глядятъ, ликуя;
             Коль я паду,-- паду, какъ мой герой;
             Лишь самодержцемъ царствовать могу я,--
             Не то пустынный островъ мнѣ милѣй,
             Гдѣ Соути будетъ Ло тюрьмы моей.
  
                                 LVII.
  
             Пока не появился я, на тронѣ
             Сидѣлъ, любимый всѣми, Вальтеръ-Скоттъ;
             Теперь царятъ въ сіяющей коронѣ
             Муръ съ Кэмпбелемъ; но иначе поетъ
             Въ нашъ вѣкъ поэтъ; витая на Сіонѣ,
             Онъ псалмопѣвцемъ сталъ, уча народъ,
             Какъ пасторъ. Этотъ духъ хвалить могу ли,
             Когда Пегасъ поставленъ на ходули?
  
                                 LVIII.
  
             Есть у меня двойникъ, какъ говорятъ,
             Но болѣе моральный; въ этой роли
             Не осѣчется ль бѣдный мой собратъ?
             И у Вордсворта есть два-три, не болѣ,
             Льстеца. Иные Кольриджу кадятъ;
             Кадятъ и Соути; но не видягь, что ли,
             Что онъ не лебедь, а гусакъ простой,
             Забитый въ грязь безмысленной хвалой?
  
                                 LIX.
  
             Джонъ Китсъ погибъ. Къ нему отнесся строго
             Злой критикъ и убилъ его статьей.
             Хотя надеждъ онъ подавалъ немного,
             Еще стиховъ туманныхъ томъ большой,
             Быть можетъ, накропалъ бы бардъ, убого
             Окончившій до срока путь земной...
             Не странно ли, что умъ, исчадье свѣта,
             Способна погубить статьей газета?
  
                                 LX.
  
             Должны бы поумѣрить свой задоръ
             Тѣ, что такъ рьяно гонятся за славой:
             Когда потомство дастъ свой приговоръ,
             Въ могилахъ будутъ правый и неправый.
             Безъ насъ рѣшится этотъ жгучій споръ,
             А кандидатовъ -- цѣлыя оравы!
             Тираны, опозорившіе Римъ,
             Его повергли въ прахъ числомъ своимъ.
  
                                 LXI.
  
             Но мы у преторьянцевъ. Это царство
             Нахаловъ, укрѣпившихъ лагерь свой.
             Черезъ какія тяжкія мытарства
             Проходитъ тотъ, кто осужденъ судьбой
             Ихъ восхвалять и козни, и коварства!
             Будь дома я, гремя сатирой злой,
             Я показалъ бы этимъ янычарамъ,
             Какую силу можно дать ударамъ!
  
                                 LXII.
  
             Мой вѣренъ глазъ, я попадаю въ цѣль,
             И ихъ задѣть съумѣлъ бы за живое.
             Но весть борьбу съ бездѣльниками мнѣ ль?
             Не лучше ли оставить ихъ въ покоѣ?
             Меня не отуманиваетъ хмель
             Порывовъ желчныхъ. Музѣ чуждо злое;
             Она одной улыбкою разитъ,
             Затѣмъ, присѣвъ, уйти отъ зла спѣшитъ.
  
                                 LXIII.
  
             Жуана въ положеніи тяжеломъ
             Оставилъ я средь бардовъ и матронъ,
             Но онъ не долго шелъ безплоднымъ доломъ;
             Ареопагъ ученый бросилъ онъ,
             Не подвергаясь злымъ его уколамъ,
             Отдѣлавшись отъ хора мудрыхъ женъ,
             Жуанъ попалъ къ свѣтиламъ настоящимъ
             И между ними сталъ лучомъ блестящимъ,
  
                                 LXIV.
  
             Жуанъ дѣламъ все утро посвящалъ;
             Отъ нихъ подчасъ рождается досада;
             Ни отъ кого имъ не слыхать похвалъ!
             Они, какъ платье Несса, полны яда.
             Кто мелкихъ срочныхъ дѣлъ не проклиналъ,
             Когда не объ отчизнѣ думать надо!
             Но идутъ ли о ней заботы впрокъ?
             О, нѣтъ,-- какъ это я замѣтить могъ.
  
                                 LV.
  
             Онъ дѣлалъ послѣ завтрака визиты,
             Окончивъ неотложныя дѣла
             Затѣмъ въ Гайдъ-Паркъ стремился знаменитый,
             Гдѣ съ голоду пчела бы умерла,
             Гдѣ тоще все, куда ни погляди ты.
             Тамъ дамы ищутъ свѣта и тепла.
             Все жъ въ этомъ жалкомъ паркѣ воздухъ чище,
             Чѣмъ въ Лондонѣ, гдѣ скучены жилища,
  
                                 LXVI.
  
             Затѣмъ Жуанъ, перемѣнивъ костюмъ,
             Обѣдать ѣхалъ, пышно разодѣтый.
             Тогда въ разгарѣ жизнь; повсюду шумъ;
             Какъ метеоры, въ упряжи кареты
             Мелькаютъ; мѣста нѣтъ для грустныхъ думъ;
             Огни горятъ; налощены паркеты,
             И словно въ рай -- въ палаты богачей
             Толпа вступаетъ избранныхъ гостей.
  
                                 LXVII.
  
             Хозяйка, стоя, сколько бъ ихъ ни было,
             Встрѣчаетъ ихъ, весь вечеръ не присѣвъ;
             Играютъ вальсъ; своей волшебной силой
             Онъ научаетъ думать юныхъ дѣвъ;
             Его намъ недостатки даже милы.
             Всѣ гости, уже съѣхаться успѣвъ,
             Биткомъ набили залы; нѣтъ прохода;
             А лѣстница еще полна народа.
  
                                 LXVIII.
  
             Блаженъ, кто въ тихій уголъ попадетъ,
             Что въ сторонѣ, но съ бальной залой рядомъ,
             Откуда пестрыхъ массъ водоворотъ
             Во всей красѣ является предъ взглядомъ;
             Восторга полный -- иль, наоборотъ,
             Съ улыбкою, пропитанною ядомъ,
             Слѣдить онъ можетъ за игрой страстей,
             Сидя въ обсерваторіи своей.
  
                                 LXIX.
  
             Нѣтъ въ поискахъ за мѣстомъ часто толку!
             Тому жъ, кто сталъ случайно моднымъ львомъ,
             Еще труднѣй пробраться; втихомолку
             Нестись онъ долженъ опытнымъ пловцомъ
             Средь моря кружевъ, лентъ, алмазовъ, шелку,
             Чтобъ завладѣть желаннымъ уголкомъ,
             Порою въ вальсъ втираясь ловко -- или
             Въ фигуры оживленныя кадрили.
  
                                 LXX.
  
             Кто не танцоръ, а былъ бы радъ плѣнить
             Богатую невѣсту или съ дамой --
             Замужнею сиреной -- въ связь вступить,
             Тому идти опасно къ цѣли прямо;
             Свою игру отъ всѣхъ онъ долженъ скрыть,
             Бояся неудачи или драмы.
             Декорумъ намъ во всемъ необходимъ:
             Серьезно мы и глупости творимъ.
  
                                 LXXI.
  
             Старайтесь, не спуская съ милой взора,
             За ужиномъ поближе къ ней подсѣсть;
             Съ предметомъ думъ минута разговора
             Отъ радости съ ума насъ можетъ свесть.
             Такой волшебный мигъ забыть не скоро!
             Въ мечтѣ о немъ и то отрада есть.
             Какъ много балъ порой приноситъ горя
             Иль счастья, насъ съ судьбой миря иль ссоря!
  
                                 LXXII.
  
             Учу лишь тѣхъ, которые борьбы
             Не въ состояньи выдержать со свѣтомъ
             И передъ нимъ трепещутъ, какъ рабы,--
             Лишь тѣ должны внимать моимъ совѣтамъ:
             Къ чему они для баловней судьбы?
             Имъ лишнее стѣсняться этикетомъ,
             Когда умомъ иль массою заслугъ
             Обворожить съумѣли высшій кругу.
  
                                 LXXIII.
  
             Мой вѣтреный герой, какъ всѣ герои,
             Былъ знатенъ, юнъ, любовь вселялъ въ сердцахъ;
             Понятно, что не могъ онъ быть въ покоѣ
             Оставленъ. Говорятъ, какъ о вещахъ
             Ужаснѣйшихъ, объ умственномъ застоѣ,
             О бѣдности, болѣзняхъ и стихахъ;
             Но что бъ сказали люди, Боже правый,
             Узнавъ, какъ нашихъ лордовъ жалки нравы!
  
                                 LXXIV.
  
             Да, наши лорды, молодость сгубивъ,
             Красивы, но изношены; богаты,
             Но безъ гроша (имѣнья заложивъ
             Жидамъ); игрой, попойками измяты,
             Они на доблесть смотрятъ какъ на миѳъ.
             Порою, съ изумленіемъ, палаты
             Внимаютъ ихъ рѣчамъ. Затѣмъ финалъ --
             И новый лордъ въ фамильный склепъ попалъ!
  
                                 LXXV.
  
             "Гдѣ свѣтъ, въ которомъ человѣкъ родился?"
             Такъ Юнгъ взывалъ восьмидесяти лѣтъ;
             А я спрошу: куда же испарился
             Лѣтъ семь тому существовавшій свѣтъ?
             Увы! какъ шаръ стеклянный онъ разбился;
             Онъ прахомъ сталъ; его погибъ и слѣдъ:
             Министры, полководцы, королевы,
             Ораторы, поэты, дэнди -- гдѣ вы?
  
                                 LXXVI.
  
             Гдѣ Бонапартъ великій?-- средь тѣней!
             Гдѣ Кэстельри ничтожный?-- взятъ могилой;
             Гдѣ Граттанъ, Керренъ, съ массою людей,
             Дивившихъ насъ и мудростью, и силой?
             Гдѣ королева съ горестью своей?
             Гдѣ дочь ея, что Англія любила?
             Гдѣ жертва биржи -- рента? Гдѣ доходъ,
             Что прежде обезпечивалъ народъ?
  
                                 LXXVII.
  
             Гдѣ Веллеслей и Бруммель?-- смертью стерты
             Съ лица земли. Гдѣ Ромильи?-- зарытъ.
             Гдѣ Третій нашъ Георгъ, судьбой затертый?
             (Кто смыслъ его духовный разъяснитъ?)
             Гдѣ птица царской крови, Фумъ Четвертый?
             Ему теперь Шотландія кадитъ,
             И онъ туда поѣхалъ, чтобъ на мѣстѣ
             Отвѣдать ѳиміамъ народной лести.
  
                                 LXXVIII.
  
             Гдѣ вы, милорды, лэди, мистриссъ, миссъ?
             Забытыя толпой, однѣ въ разбродѣ;
             Другія вышли замужъ, развелись
             И снова обвѣнчались (это въ модѣ).
             Гдѣ клики, что въ Ирландіи неслись?
             Гдѣ лондонскіе вопли о свободѣ?
             Гдѣ Гренвили?-- все скроменъ ихъ удѣлъ.
             Гдѣ виги?-- такъ, какъ прежде, не у дѣлъ.
  
                                 LXXIX.
  
             О, "Morning Post", почтенная газета,
             Оракулъ и изящества, и модъ!
             Я отъ тебя жду точнаго отвѣта:
             Скажи, какъ жизнь на родинѣ течетъ?--
             Львы лѣтъ былыхъ сошли со сцены свѣта:
             Иные съ жизнью кончили разсчетъ,
             Другіе жъ дни влачатъ на континентѣ,
             Проклятья посылая павшей рентѣ.
  
                                 LXXX.
  
             Иныя миссъ, искавшія связей,
             Давно разстались съ свѣтлыми мечтами;
             Однѣ, какъ я сказалъ, нашли мужей,
             Другія стали только матерями;
             Однѣ простились съ свѣжестью своей,
             Другихъ плуты опутали сѣтями;
             Всѣхъ смѣнъ не перечтешь; лишь то дивитъ,
             Какъ быстро свѣтъ свой измѣняетъ видъ.
  
                                 LXXXI.
  
             Такъ много перемѣнъ въ семь лѣтъ случилось,
             Что, право, всякій можетъ стать втупикъ.
             Съ трудомъ пересчитаешь, сколько скрылось --
             Не только лицъ извѣстныхъ, но владыкъ;
             Все въ это время въ мірѣ измѣнилось.
             Но, впрочемъ, къ перемѣнамъ я привыкъ:
             И люди измѣняются, и страсти,--
             Лишь виги все достичь не могутъ власти!
  
                                 LXXXII.
  
             Наполеонъ, игравшій въ мірѣ роль
             Юпитера, былъ обращенъ въ Сатурна.
             Нашъ Веллингтонъ преобразился въ ноль,
             За то, что велъ дѣла страны такъ дурно;
             Я видѣлъ, какъ освистанъ былъ король
             Толпою разъяренною и бурной;
             Затѣмъ, какъ стали всѣ ему кадить.
             (Что лучшее изъ двухъ -- не мнѣ рѣшить).
  
                                 LXXXIII.
  
             Лэндлордовъ разоренныхъ слышалъ стоны;
             Палату видѣлъ, что давала вѣсъ
             Однимъ налогамъ; на шутахъ -- короны;
             Несчастной королевы злой процессъ;
             Пророчицу Суткотъ; въ стѣнахъ Вероны
             Дышавшій лишь неправдою конгрессъ;
             Случалось видѣть также въ эти годы
             Свое ярмо свергавшіе народы.
  
                                 LXXXIV.
  
             Прозаиковъ я видѣлъ и гурьбы
             Поэтиковъ; ораторовъ безцвѣтныхъ,
             Хотя рѣчистыхъ; грустный плодъ борьбы
             Имѣній съ биржей; наглость лжей газетныхъ,
             Я видѣлъ, какъ надменные рабы
             Въ грязь втаптывали гражданъ безотвѣтныхъ,
             И слышалъ, какъ Джонъ Буль ываютъ дюжинамъ трёмъ изъ своихъ поклонниковъ. Интересно видѣть, какъ мило разсыпаютъ онѣ эти отказы, приводя тѣмъ въ неописанную досаду какую-нибудь кузину-пріятельницу отверженнаго искателя! Начинаются колкія замѣчанія: "Если миссъ (такая-то) намѣревалась отказать бѣдному Фредерику, то зачѣмъ же она читала его письма? Зачѣмъ съ нимъ вальсировала? Зачѣмъ, наконецъ, она глядѣла такъ, какъ-будто соглашалась сказать "да" вчера и говоритъ "нѣтъ" сегодня?
  

XXXV.

   Зачѣмъ?-- зачѣмъ?-- А Фредъ былъ искренно къ ней привязанъ, и, притомъ, къ ней, а не къ ея богатству, такъ-какъ у него довольно своего. Придётъ время -- и она искренно раскается въ томъ, что упустила такой прекрасный случай! Но старая маркиза устроитъ дѣло. Я сообщу объ этомъ на завтрашнемъ раутѣ Ауріѣ. Впрочемъ, быть можетъ, бѣдный Фредерикъ найдётъ что-нибудь получше. Скажите, вы читали ея отвѣтъ на его письмо?"
  

XXXVI.

   Такимъ-образомъ и блестящіе мундиры, и сіяющіе гербы отвергаются гуртомъ, пока, наконецъ, не приходитъ нора, когда, благодаря всесокрушимости времени и усталости сердца, счастье не поворотится въ пользу спекулянтовъ на богатое приданое. Кончается, обыкновенно, тѣмъ, что прекрасная невѣста выходитъ за какого-нибудь джентльмена изъ военныхъ, изъ писателей или, просто, изъ любителей скачекъ, послѣ чего фалангѣ отвергнутыхъ воздыхателей остаётся въ утѣшеніе злословить такой несчастный выборъ.
  

XXXVII.

   Впрочемъ, бываютъ случаи, что, утомлённыя настойчивымъ домогательствомъ прежняго воздыхателя, онѣ принимаютъ, наконецъ, его предложеніе, а иногда (что, впрочемъ, бываетъ рѣже) достаются просто кому-нибудь изъ едва обращавшихъ на нихъ вниманіе, точно выигрышъ въ лотереѣ. Что же касается вдовцовъ лѣтъ сорока (за примѣрами ходить не далеко), то имъ всегда достаются хорошіе призы и -- какимъ бы способомъ они ихъ ни добывали -- я не вижу въ этомъ ничего удивительнаго, какъ и въ лотерейномъ выигрышѣ.
  

XXXVIII.

   Я самъ... (Это случай изъ самыхъ современныхъ и тѣмъ болѣе прискорбный, что онъ вполнѣ справедливъ.) И такъ -- повторяю -- я самъ увидѣлъ себя предпочтённымъ цѣлой толпѣ изъ двадцати искателей, не смотря на то, что года мои были скорѣй мало опытны, чѣмъ юны. И хотя я остепенился прежде, чѣмъ соединялся съ той, съ которой скоро разстался, тѣмъ не менѣе я не стану противорѣчить голосу благосклонной публики, увѣряющему, что молодая особа сдѣлала самый чудовищный выборъ.
  

XXXIX.

   Простите мнѣ мои отступленія и не бросайте, прошу васъ, книги. Увѣряю васъ, что конецъ будетъ нравственнымъ. Для меня такой конецъ необходимъ, какъ молитва передъ обѣдомъ. Подобно какой-нибудь старой тётушкѣ, ворчливому пріятелю, строгому опекуну или усердному проповѣднику, Муза моя поставила себѣ задачей исправить весь человѣческій родъ, въ какихъ бы мѣстахъ или земляхъ онъ ни жилъ. Вотъ причина, почему мой Пегасъ выступаетъ такимъ важнымъ шагомъ.
  

XL.

   Но теперь, однако, я сдѣлаюсь на время безнравственнымъ, потому-что долженъ показать вещи такими, каковы онѣ на самомъ дѣлѣ, а не такими, какими бы имъ слѣдовало быть. Я держусь того мнѣнія, что на предметы должно і смотрѣть прямо, и мы мало принесёмъ пользы, если станомъ бороздить плугомъ добродѣтели одну поверхность жизненной почвы, глубоко удобренной порокомъ для того только, чтобъ зерно оставалось въ прежней цѣнѣ.
  

XLI.

   Но сначала мы должны пристроить маленькую Лейлу, это милое существо, прелестное, какъ утренняя заря, и чистое (употреблю старинное сравненіе), какъ снѣгъ, хотя, признаться, снѣгъ гораздо болѣе чистъ, чѣмъ пріятенъ, подобно многимъ людямъ, хорошо всѣмъ извѣстнымъ. Донъ-Жуанъ былъ очень радъ найти для своей маленькой питомицы хорошую воспитательницу, сознавая, что излишняя свобода могла бы принести ей только вредъ.
  

XLII.

   Самъ же онъ сознавалъ хорошо, что но былъ рождёнъ для роли воспитателя (желалъ бы я, чтобъ къ такому убѣжденію пришли многіе другіе), и предпочиталъ остаться въ этомъ дѣлѣ нейтральнымъ, зная, что глупые питомцы навлекаютъ порицаніе на головы ихъ менторовъ. Видя такое множество достойныхъ, пожилыхъ дамъ, предлагавшихъ свои услуги сдѣлать ручной маленькую азіятку, онъ, посовѣтовавшись въ "Обществѣ для искорененія пороковъ", остановилъ свой выборъ на леди Пинчбекъ.
  

XLIII.

   Женщина уже преклонныхъ лѣтъ, она, впрочемъ, была нѣкогда очень молода. Крайне добродѣтельная особа, она, надѣюсь, была такою и прежде, не смотря на то, что свѣтъ, съ обыкновеннымъ своимъ злоязычіемъ, увѣрялъ... Но для моего цѣломудреннаго уха немыслимо даже эхо одной буквы оскорбительныхъ предположеній. Для меня нѣтъ ничего возмутительнѣе сплетень, этого недостойнаго пережевыванья жвачки, свойственна то скотамъ человѣческаго рода.
  

XLIV.

   Сверхъ-того, я замѣчалъ, бывъ нѣкогда скромнымъ наблюдателемъ -- и это могъ замѣтить всякій, кромѣ дурака -- что дамы, проведшія нѣсколько весело свою молодость, независимо отъ познанія свѣта и тѣхъ послѣдствій, которыя ведётъ за собой ложный шагъ, гораздо лучше умѣютъ предостерегать отъ опасностей, о которыхъ безстрастныя не имѣютъ никакого понятія.
  

XLV.

   Въ то время, какъ суровая жеманница вознаграждаетъ себя за свои добродѣтели нападеніемъ на невѣдомыя ей, хотя и желанныя, страсти, стараясь при этомъ гораздо больше о томъ, чтобы вамъ повредить или, что еще хуже, уронить васъ въ глазахъ свѣта, чѣмъ сдѣлать пользу -- женщина искусившаяся является, напротивъ, съ успокоительнымъ словомъ, уговаривая васъ сначала подождать и осмотрѣться, прежде чѣмъ сдѣлать рѣшительный шагъ, и при этомъ подробно рисуетъ начало, середину и конецъ эпической поэмы любви.
  

XLVI.

   Вслѣдствіе ли этого обстоятельства, или потому, что подобныя особы умѣютъ лучше присматривать, зная, на что слѣдуетъ обращать особенное вниманіе, но, я думаю, вы замѣчали во многихъ семействахъ, что дочери подобныхъ матерей, которыя знаютъ свѣтъ изъ опыта, а не изъ книгъ, бываютъ гораздо болѣе пригодны для смитфильдскаго рынка весталокъ, гдѣ выводятся на продажу невѣсты, чѣмъ личности, воспитанныя старыми, безсердечными жеманницами.
  

XLVII.

   Я сказалъ, что во время оно о леди Пинчбекъ ходили кое-какіе толки, какъ это непремѣнно бываетъ со всякой молоденькой и хорошенькой женщиной. Но теперь привидѣніе злорѣчья уже давно оставило её въ покоѣ, и если о ней ещё говорили, то только затѣмъ, чтобъ воздать дань похвалы ея уму и любезности. Ея мѣткія и острыя слова повторялись въ обществѣ. Сверхъ-того она была извѣстна своимъ милосердіемъ и добротой и считалась (по крайней мѣрѣ, въ послѣдніе годы жизни) самой примѣрной супругой.
  

XLVIII.

   Умѣя держать себя съ достоинствомъ въ высшемъ кругу, она была мила и любезна въ своёмъ собственномъ. Если молодость колебалась и готова была впасть въ ошибку (что случалось почтя каждый день) -- она выговаривала ей тихо и кротко. Число добрыхъ ея дѣлъ было такъ велико, что перечислить ихъ не было никакой возможности, или, по крайней мѣрѣ, такой трудъ сдѣлалъ бы мою пѣсню уже черезъ-чуръ длинной. Однимъ словомъ, маленькая восточная сиротка возбудила въ ней сочувствіе, которое увеличивалось съ каждымъ днёмъ.
  

XLIX.

   Жуанъ также успѣлъ заслужить ея расположенье, такъ-какъ она полагала, что въ сущности у него было доброе сердце, правда, немного вѣтреное, но всё же не вполнѣ испорченное, чему нельзя было не подивиться, вспомнивъ о всѣхъ вынесенныхъ имъ превратностяхъ судьбы, въ которыхъ онъ самъ не могъ бы дать себѣ отчёта. То, что было бы совершенно достаточно, чтобъ испортить другихъ, пронеслось надъ нимъ безъ слѣда, по крайней мѣрѣ, безъ большого, такъ-какъ онъ перенёсъ въ молодости слишкомъ много всякой всячины, чтобы чему-нибудь удивляться.
  

L.

   Въ молодости подобныя бури проходятъ безслѣдно; но случись онѣ съ нами въ зрѣлыя лѣта, мы бы стали непремѣнно жаловаться на судьбу и роптать, что Провидѣніе недостаточно мудро. Несчастья -- первый шагъ къ познанію истины. Тотъ, кто перенёсъ бури, войну или женскій гнѣвъ -- будь ему восемнадцать или восемдесятъ лѣтъ -- пріобрѣтаетъ опытность, которая такъ высоко дѣлится въ свѣтѣ.
  

LI.

   На сколько всё это намъ полезно -- вопросъ другой. Герой нашъ съ удовольствіемъ видѣлъ, что маленькая его питомица могла считать себя пристроенной подъ надзоромъ женщины, чья младшая дочь была давно замужемъ, что давало возможность ея матери передать всѣ совершенства (которымъ она её научила) новой своей воспитанницѣ, какъ передается яхта лорда-мэра, или (это сравненіе болѣе поэтично) какъ раковина Дитеры.
  

LII.

   Я употребилъ слово "передать" потому, что въ воспитаніи есть цѣлая серія талантовъ, переходящихъ отъ одной дѣвицы къ другой, смотря по степени гибкости ихъ мозга и спинъ. Однѣ вальсируютъ, другія рисуютъ, тѣ погружаются въ пучину метафизики, иныя довольствуются музыкой; болѣе умѣренныя блещутъ просто умомъ; а то есть и такія, что способны только къ истерикамъ.
  

LIII.

   Но каковы бы ни были таланты, подносимые въ лицѣ барышень, въ видѣ приманки, какому-нибудь лорду или джентльмену хорошаго происхожденія, будь это истерика, умъ, музыка, теологія, искусства или, просто, корсетъ -- старый годъ завѣщаетъ новому свои сокровища; новыя весталки начинаютъ манить взгляды мужчинъ тѣми же соблазнами граціи et coetera; являются новыя безподобныя существа, только и думающія о томъ, какъ бы произвести себѣ подобнаго.
  

LIV.

   Но пора вернуться къ моей поэмѣ. Можетъ-быть, покажется немного страннымъ и даже совсѣмъ новымъ, что, начиная съ первой пѣсни до настоящей, я ещё не вошелъ, какъ слѣдуетъ, въ мой сюжетъ. Двѣнадцать написанныхъ до-сихъ-поръ пѣсенъ не болѣе, какъ вступленіе или рядъ прелюдій, сыгранныхъ съ единственной цѣлью попробовать струны лиры и закрѣпить колки. По окончаніи этого труда, вы услышите увертюру.
  

LV.

   О томъ, что называется успѣхомъ или неуспѣхомъ, музы мои заботятся не болѣе, чѣмъ о щепоткѣ табаку. Подобныя заботы гораздо ниже той высоты, до которой достигаютъ онѣ въ своёмъ полётѣ. Цѣль ихъ -- дать "великій нравственный урокъ" {"То самое чувство, которое заставляетъ французовъ желать оставить у себя картины и статуи, принадлежавшія прежде другимъ націямъ, должно заставить и другія націи желать теперь, когда побѣда на ихъ сторонѣ, возвратить эти предметы законнымъ ихъ владѣльцамъ. По моему мнѣнію, со стороны союзныхъ государей не только было бы несправедливо исполнить желаніе французовъ, но эта жертва кромѣ того была бы неполитична, такъ-какъ она лишила бы ихъ случая дать французскому народу нравственный урокъ".-- Веллингтонъ. (Парижъ, 1815 г.)}. Начавъ писать эту поэму, я думалъ, что для ея вмѣщенія достаточно будетъ двухъ дюжинъ пѣсенъ; по теперь вижу, что, если мнѣ поможетъ Аполлонъ и Пегасъ мой не надорвётся, я напишу ихъ по крайней мѣрѣ сотни).
  

LVI.

   Донъ-Жуанъ позналъ этотъ микрокосмъ на ходуляхъ, который называется большимъ свѣтомъ, хотя въ сущности онъ скорѣе очень малъ, хотя и поставленъ высоко. Но, подобно тому, какъ мечъ имѣетъ рукоятку, усиливающую своимъ напоромъ дѣйствіе его удара, когда человѣкъ дерётся на войнѣ или въ ссорѣ, точно также и низшій міръ -- всё-равно на сѣверѣ, югѣ, востокѣ или западѣ -- долженъ повиноваться высшему, который есть его рукоятка, его луна, "то солнце, его газъ, его грошовая свѣчка.
  

LVII.

   У Донъ-Жуана было много друзей, у которыхъ было много женъ. Мужья и жены обходились съ нимъ одинаково ласково, ограничивая свои отношенія той сдержанной дружбой, отъ которой, какъ говорится, не бываетъ ни тепло, ни холодно. Она способна только къ тому, чтобы заставлять двигаться кареты высшаго общества, съ цѣлью -- отвезти ихъ владѣльцевъ, съ наступленіемъ ночи, куда-нибудь на вечеръ или балъ, согласно указанію пригласительнаго билета. Благодаря очарованью маскарадовъ, праздниковъ и баловъ, такая жизнь можетъ нравиться на первый сезонъ.
  

LVIII.

   Молодой, не женатый человѣкъ, съ именемъ и хорошимъ состояньемъ играетъ въ подобномъ обществѣ довольно затруднительную роль, потому-что хорошее общество постоянно занято игрою, которую можно назвать "королевскою игрою въ гуська", въ которой каждый изъ играющихъ имѣетъ свой особый, опредѣлённый планъ, конечную цѣль: молодыя дѣвушки -- выдти замужъ, а замужнія барыни -- избавить ихъ отъ лишняго труда.
  

LIX.

   Я не говорю, чтобы это было общимъ правиломъ, но отдѣльные примѣры встрѣчаются на каждомъ шагу. Конечно, многія дѣвицы остаются прямы, какъ тополи, благодаря прочнымъ корнямъ своихъ добрыхъ принциповъ, но многія за-то держатся менѣе безупречной системы и прекрасно умѣютъ удитъ мужчинъ, подобно сладкогласнымъ сиренамъ. Попробуйте поговорить разъ шесть съ такой особой -- и въ увидите, что вамъ придётся заказывать брачную пару.
  

LX.

   Вы или получите письмо отъ мамаши съ объясненіемъ, что вы смутили чувства ея дочери; или, чванно ступая, явится къ вамъ зашнурованный въ корсетъ братецъ съ бакенбардами и спроситъ: "каковы ваши намѣренія?" Словомъ, тѣмъ или другимъ способомъ, вамъ будетъ дано замѣтить, что сердце молодой особы ожидаетъ вашего предложенія, и вы, движимые чувствомъ сожалѣнія къ ней или къ самому себѣ, непремѣнно увеличите собою число имёнъ въ брачныхъ спискахъ.
  

LXI.

   Я знаю по крайней мѣрѣ дюжину свадебъ, составившихся именно такимъ способомъ и изъ нихъ нѣкоторыя блещутъ высокими именами. Впрочемъ, я видалъ и такого рода молодыхъ людей, которые, при всёмъ нежеланіи разсуждать о намѣреніяхъ, которыхъ они вовсе но думали выказывать, тѣмъ не менѣе не испугались ни женской хлопотни, ни бакенбардъ, вслѣдствіе чего были оставлены въ покоѣ и, точно такъ же, какъ и прелестныя съ разбитымъ сердцемъ созданья, прожили въ одиночествѣ гораздо счастливѣе, чѣмъ если бы они были соединены.
  

LXII.

   Новичковъ ожидаетъ на балахъ ещё другая опасность -- правда, менѣе страшная, чѣмъ любовь или бракъ, но всё-таки но настолько ничтожная, чтобы её можно было презирать. Я никогда не нападалъ на склонность казаться добродѣтельнымъ даже въ порочныхъ людяхъ, такъ-какъ это даётъ имъ, по крайней мѣрѣ, приличную внѣшность; но я хочу сорвать маску съ куртизанки, съ этой амфибіи, couleur de rose, которую нельзя назвать ни бѣлой, ни красной.
  

LXIII.

   Такова холодная кокетка, которая не можетъ сказать "нѣтъ" и не хочетъ сказать "да", но оставляетъ васъ носиться но волѣ вѣтра и валовъ до-тѣхъ-поръ, пока сердце ваше, разбитое въ-конецъ, не доставитъ ей минуты злого, насмѣшливаго торжества. Таковъ источникъ громаднаго количества сердечныхъ бѣдъ, сводящихъ ежегодно новыхъ Портеровъ въ преждевременную могилу. А между-тѣмъ это не болѣе, какъ невинное препровожденіе времени и, притомъ, не прелюбодѣянье, а только обманъ.
  

LXIV.

   Но, боги, какъ же я становлюсь болтливъ! Впрочемъ, будемъ продолжать. Слѣдующая затѣмъ опасность, которую я считаю болѣе грозной, чѣмъ другія, состоитъ въ томъ, когда, не обращая вниманія ни на "государственные, ни на религіозные законы", замужняя женщина серьёзно позволитъ за собой ухаживать или увлечётся кѣмъ-нибудь сама. За границей такіе случаи рѣдко имѣютъ вліяніе на всю судьбу женщины (въ это и истинѣ можетъ легко убѣдиться всякій путешественникъ); но если какая-нибудь молодая женщина согрѣшитъ въ старой Англіи... Несчастное созданье! Преступленіе Евы ничто въ сравненіи съ ея проступкомъ.
  

LXV.

   Англія есть стропа низостей, газетъ, сплетень и процессовъ, въ которой молоденькая парочка одинаковыхъ лѣтъ не можетъ заключить узъ даже обыкновенной дружбы безъ того, чтобъ свѣтъ тотчасъ не поднялъ тревоги. Начинается грубая, подлая спекуляція на возмѣщеніе проторей и убытковъ -- и судебное рѣшенье, очень печальное для тѣхъ, которые его вызвали, грустно заканчиваетъ невинную романическую затѣю. Я уже не говорю о самомъ процессѣ, о рѣчахъ адвокатовъ, о показаніяхъ свидѣтелей -- словомъ, о всёмъ томъ, что служитъ забавой для праздныхъ читателей газетъ.
  

LXVI.

   Въ эту ловушку попадаютъ, впрочемъ, только неопытные новички. Нѣсколько больше развитое лицемѣріе спасаетъ репутацію тысячей грѣшницъ высшаго полёта, этихъ милѣйшихъ олигарховъ нашего женскаго управленія. Вы можете встрѣтить ихъ на всякомъ балѣ или обѣдѣ, среди самыхъ гордыхъ представительницъ нашей аристократіи, всегда прелестныхъ, благородныхъ, добродѣтельныхъ, чистыхъ -- и всё это благодаря одному ихъ такту и вкусу.
  

LXVII.

   Жуанъ, независимо отъ того, что не былъ уже новичкомъ въ этомъ дѣлѣ, былъ предохранёнъ отъ опасности ещё тѣмъ, что чувствовалъ себя утомлённымъ. Впрочемъ, я здѣсь подразумѣваю не настоящее утомленіе, но, просто, то обстоятельство, что сердце его испытывало слишкомъ много настоящей, здоровой любви, и потому не было уже такъ слабо и падко на поддѣльную. Вотъ всё, что я хотѣлъ выяснить, будучи очень далёкъ отъ мысля сказать что-либо насмѣшливое про островъ бѣлыхъ скалъ, бѣлыхъ плечъ, синихъ глазъ и ещё болѣе синихъ чулокъ, про островъ десятины, налоговъ, заимодавцевъ и громкостучащихъ дверныхъ молотковъ.
  

LXVIII.

   Пріѣхавъ молодымъ изъ страны любви и романическихъ приключеній, гдѣ ради страсти рискуютъ потерей не процесса, а жизни, и гдѣ страсть доходитъ до бѣшенства, Жуанъ вдругъ очутился въ обществѣ, въ которомъ любовь считается не болѣе, какъ модною вещью, а потому понятно, что она показалась ему пропитанной на половину меркантильностью, на половину педантизмомъ, хотя обстоятельство это, конечно, должно было породить въ нёмъ очень высокое понятіе о нравственности націи. Кромѣ того (увы, простите ему и пожалѣйте о недостаткѣ въ нёмъ вкуса!) онъ не нашелъ, на первый взглядъ, чтобъ женщины въ Англіи были красивы.
  

LXIX.

   Я сказалъ: "на первый взглядъ", потому-что впослѣдствіи мало-по-малу онъ убѣдился наоборотъ, что онѣ прекраснѣй многихъ красавицъ, расцвѣтшихъ подъ вліяніемъ звѣзды востока -- новое доказательство, что не слѣдуетъ дѣлать слишкомъ поспѣшныхъ заключеній. И при этомъ нельзя было сказать, чтобы вкусъ его не былъ развитъ но неопытности. Всё дѣло въ томъ -- пусть только мужчины захотятъ въ этомъ сознаться -- что всякая новость болѣе поражаетъ, чѣмъ нравится.
  

LXX.

   Я много путешествовалъ, но, однако, не имѣлъ удовольствія подниматься но невѣдомымъ африканскимъ рѣкамъ, Нилу или Нигеру, до невозможнаго государства Тимбукту, такъ-какъ никто не могъ оказать услуги географіи составленіемъ вѣрной карты этой страны. Европа, вообще, плетётся въ глубину Африки походкой лѣниваго вола. Но еслибъ мнѣ удалось добраться до Тимбукту, то, вѣроятно, тамъ бы мнѣ сказали, что чёрный цвѣтъ -- есть цвѣтъ красоты.
  

LXXI.

   И это было бы, пожалуй, справедливо. Я не стану клясться, что чёрное -- бѣло, но серьёзно подозрѣваю, что бѣлое -- чёрно и что всё дѣло зависитъ отъ взгляда на предметъ. Спросите слѣпого -- лучшаго судью въ этомъ случаѣ! Можетъ-быть, вы станете возражать противъ этой новой теоріи; по я убѣждёнъ, что останусь правымъ; если же -- нѣтъ, то всё-таки не уступлю безъ спора. Слѣпой не знаетъ ни дня, ни ночи: для него всё одинаково чёрно: а что видите вы?-- сомнительное мерцанье.
  

LXXII.

   Но я вдаюсь въ метафизику, въ этотъ лабиринтъ, чья путеводная нить столь же вѣрна, какъ всѣ извѣстныя сродства для изцѣленія изнурённыхъ чахоткой -- этихъ блестящихъ бабочекъ, порхающихъ около умирающаго огня. Всѣ эти размышленія заставляютъ меня возвратиться отъ метафизики къ простой физикѣ, и я вспоминаю красоту иностранокъ, сравнивая её съ нашими драгоцѣнными жемчужинами, этими полярными весенними днями, блещущими какъ солнце и холодными какъ лёдъ.
  

LXXIII.

   Впрочемъ, ихъ лучше сравнять съ добродѣтельными сиренами, у которыхъ до пояса тѣло красавицъ, а внизу рыбій хвостъ. Я не хочу этимъ сказать, чтобы между ними не было вовсе такихъ, которыя удовлетворяютъ свои желанія, а только полагаю, что онѣ поступаютъ при этомъ, какъ русскіе, бросающіеся изъ горячей бани въ снѣгъ. Будучи нравственными въ глубинѣ сердца, хотя и порочными наружно, онѣ, предаваясь горячему увлеченію порока, оставляютъ себѣ выходъ, ведущій въ раскаянію.
  

LXXIV.

   Эти свойства, впрочемъ, не имѣютъ ничего общаго съ ихъ наружностью. Я уже сказалъ, что Донъ-Жуанъ не нашелъ ихъ красивыми на первый взглядъ. Прекрасныя британки имѣютъ обыкновеніе скрывать половину своихъ прелестей -- изъ сожалѣнія, по всей вѣроятности. Онѣ предпочитаютъ закрасться въ ваше сердце тихо и незамѣтно, а не брать его штурмомъ, какъ непріятельскій городъ. Но, разъ овладѣвъ сердцемъ, онѣ (если не вѣрите, то испытайте сами) стерегутъ свою добычу, какъ вашъ вѣрнѣйшій союзникъ.
  

LXXV.

   У британки нѣтъ гордой поступи арабскаго коня или андалузской дѣвушки, возвращающейся отъ обѣдни; она не носитъ свою одежду съ изяществомъ и граціей француженки, а глаза ея не блещутъ огнёмъ Авзоніи. Голосъ ея, хотя и пріятный, не рождёнъ для пѣнія бравурныхъ арій, къ которымъ я до-сихъ-поръ стараюсь привыкнуть, не смотря на то, что прожилъ семь лѣтъ въ Италіи и имѣю -- или, по крайней мѣрѣ, имѣлъ -- слухъ, служившій мнѣ очень хорошо.
  

LXXVI.

   Ни одного изъ этихъ качествъ въ британкѣ нѣтъ, какъ равно нѣтъ и нѣкоторыхъ другихъ, отличающихся смѣлостью и пикантностью, при помощи которыхъ легче всего воздаётся дань дьяволу. Она скупа на улыбки и никогда не рѣшаетъ всего въ первое же свиданье (что, по-моему, было бы гораздо лучше въ интересѣ выигрыша времени и во избѣжаніе лишнихъ хлопотъ). Но если почва требуетъ много времени и труда, то -- разъ воздѣланная -- она вознаграждаетъ насъ сторицей
  

LXXVII.

   Дѣйствительно, если британка разъ дойдётъ до-того, что называется неистовой страстью, то можно быть увѣреннымъ, что дѣло будетъ не шуточное. Девять разъ изъ десяти привязанность ея будетъ капризомъ, модой, кокетствомъ, намѣреніемъ увлечь, гордостью ребёнка, надѣвшаго новый кушакъ, или, наконецъ, желаніемъ помучить соперницу; но въ десятый разъ она можетъ превратиться въ такой ураганъ, не видя котораго нельзя себѣ даже предсказать, на что женщина способна или что она можетъ совершить.
  

LXXVIII.

   Причина этого понятна: при всякомъ громкомъ скандалѣ онѣ теряютъ права своей касты и дѣлаются паріями. Наши деликатные суды, наполнивъ столбцы газетъ всевозможными комментаріями о произшедшемъ, передаютъ ихъ обществу, этому фарфору безъ порока (о, лицемѣріе!), которое изгоняетъ ихъ, какъ Мйрія, осуждая сидѣть на развалинахъ ихъ грѣха, потому-что добрая слава -- это Карѳагенъ, который не скоро можетъ быть возобновлёнъ {"Галльскій или германскій воинъ, посланный арестовать Mаpia, пораженный его величавымъ видомъ, не могъ исполнить даннаго ему приказанія, и народъ, какъ бы пораженный этимъ чудомъ, помогъ ему бѣжать. Присутствіе такого изгнанника на мѣстѣ, гдѣ былъ Карѳагенъ, казалось, увеличивало торжественность этой сцены. "Иди", сказалъ онъ ликтору, принесшему ему повелѣніе претора удалиться: "иди и скажи ему, что ты видѣлъ Марія, сидящаго на развалинахъ Карѳагена".-- Фергюсонъ.}.
  

LXXIX.

   Можетъ-быть оно такъ и должно быть -- и это не болѣе, какъ толкованіе евангельскаго текста: е Не грѣши болѣе -- и грѣхи твои тебѣ отпустятся"; но въ такихъ дѣлахъ я предпочитаю предоставить рѣшеніе тѣмъ которые считаютъ себя святыми. Въ чужихъ краяхъ падшая женщина, не смотря на всю тяжесть своего проступка, никогда не найдётъ дверь запертою, если вздумаетъ возвратиться на стезю добродѣтели, этой прекрасной дамы, которой слѣдовало бы всегда быть готовой къ пріёму своихъ посѣтителей.
  

LXXX.

   Что же касается меня, то я оставлю этотъ вопросъ въ томъ видѣ, въ какомъ его нашелъ, зная хорошо, что такая щепетильная добродѣтель дѣлаетъ людей въ нѣсколько десятковъ разъ къ ней равнодушнѣе, заставляя ихъ гораздо болѣе опасаться гласности, чѣмъ самихъ дѣлъ. Нравственность нельзя укоренять насильно, какія бы ни придумывали юристы для того правила. Этимъ способомъ преступленіе не только не предупреждается, а, напротивъ, усиливается, поселяя отчаяніе въ душѣ тѣхъ, которые могли бы раскаяться.
  

LXXXI.

   Но Жуанъ былъ не казуистомъ и никогда не размышлялъ о нравственныхъ урокахъ человѣчества. Кромѣ того, изъ нѣсколькихъ сотъ женщинъ онъ не встрѣтилъ ни одной, которая пришлась бы ему совершенно по вкусу. Будучи немножко разочарованнымъ, не удивительно, что сердце его нѣсколько очерствѣло, и хотя прошедшіе успѣхи льстили его самолюбію, но они же притупили его чувствительность.
  

LXXXII.

   Равнодушію Жуана много способствовало и то, что другія замѣчательныя вещи развлекали его вниманіе. Онъ видѣлъ парламентъ и тому подобныя собранья. Онъ просиживалъ даже цѣлыя ночи, слушая пренія, громъ которыхъ побуждалъ (но уже не побуждаетъ болѣе) весь міръ устремлять удивлённые взоры на наши сѣверныя свѣтила, блиставшія до послѣднихъ предѣловъ, гдѣ можетъ расти трава. Иногда случалось ему стоять и за трономъ; но Грей {Карлъ, второй графъ Грей, наслѣдовалъ пэрство въ 1807 году.} въ то время ещё не появлялся, а Чатама {Вилльямъ Питтъ, первый лордъ Чатамъ, умеръ въ маѣ 1778 года, послѣ того, какъ его вынесли изъ Палаты Лордовъ, гдѣ онъ, по произнесеніи своей замѣчательной рѣчи объ американской войнѣ, упалъ безъ чувствъ на руки своихъ друзей.} уже не было болѣе на свѣтѣ.
  

LXXXIII.

   Въ концѣ сессіи видѣлъ онъ по истинѣ величественное зрѣлище -- если только нація дѣйствительно свободна -- видѣлъ короля, сидѣвшаго на конституціонномъ тронѣ, самомъ благородномъ изъ всѣхъ, хотя деспоты этого не поймутъ до-тѣхъ-поръ, пока свобода не просвѣтитъ ихъ взглядовъ. Не великолѣпіе зрѣлища дѣлаетъ его священнымъ для сердца и глазъ, а довѣріе народа.
  

LXXXIV.

   Тамъ видѣлъ онъ также молодого принца (всё-равно, чѣмъ бы онъ ни былъ теперь), считавшагося тогда первымъ между принцами. Очарованіе блистало въ каждомъ его движеніи и онъ, подобно весеннему дню, возбуждалъ во всѣхъ самыя обольстительныя надежды. Хотя печать королевственности ясно виднѣлась во всей его осанкѣ, но онъ обладалъ тогда весьма рѣдкимъ качествомъ -- быть джентльменомъ {Здѣсь говорится о принцѣ Валлійскомъ, Георгѣ-Фридрихѣ-Августѣ, бывшемъ впослѣдствіи регентомъ Англіи, а съ 1820 года королёмъ великобританскимъ, подъ именемъ Георга IV, прозваннымъ, за свою красоту, характеръ и высокое образованіе, первымъ джентльменомъ Великобританіи.} отъ головы до пятокъ, безъ всякой примѣси фатовства.
  

LXXXV.

   Донъ-Жуанъ, какъ уже сказано, былъ принятъ въ лучшемъ обществѣ. При этомъ случилось то, чего я всегда такъ боялся, я что случается обыкновенно, какъ бы ни были велики наши сдержанность и осторожность: его таланты, весёлый характеръ и благородная наружность естественно подвергли его многимъ искушеніямъ, какъ ни старался онъ ихъ избѣжать.
  

LXXXVI.

   Какія это были искушенія, гдѣ, съ кѣмъ, какъ и почему они произошли -- вотъ вопросы, на которые я не могу отвѣчать разомъ. А такъ-какъ поэма моя прежде всего нравственна (что бы ни говорили про неё въ публикѣ), то я надѣюсь, что мнѣ удастся заставить заплакать многихъ изъ моихъ читателей. Я буду преслѣдовать ихъ чувствительность повсюду и воздвигну патетическому такой же высокій памятникъ, въ какой сынъ Филиппа хотѣлъ обратить Аѳонскую гору {"Страсикратъ, инженеръ на службѣ у Александра Македонскаго, предполагалъ превратить Аѳонскую гору въ статую этого государя, причёмъ эта громадная фигура должна была держать цѣлый городъ, съ десятью тысячами жителей, въ лѣвой рукѣ, а въ правой -- огромный бассейнъ, откуда соединённые горные потоки должны были вытекать широкой рѣкой. Самъ Александръ нашелъ этотъ проэктъ слишкомъ безумнымъ." -- Бэло.}.
  

LXXXVII.

   Здѣсь кончается двѣнадцатая пѣснь нашего введенія. Когда же начнётся изложеніе самой поэмы, то вы увидите, что она будетъ совершенно иной, чѣмъ болтаютъ нѣкоторые люди. Въ настоящее время обдумывается ея планъ. Я не могу заставить васъ, читатель, её прочесть: это ваше дѣло, а не моё. Истинно умный человѣкъ не долженъ ни желать, ни бояться пренебреженія.
  

LXXXVIII.

   Если мои перуны не всегда гремятъ, то вспомните, читатель, что я уже далъ вамъ описаніе ужаснѣйшей бури и великолѣпнѣйшей битвы изъ всѣхъ, какія когда-либо разъигрывались при помощи стихій и крови, не говоря уже о величіи -- одинъ Богъ знаетъ чего. Большаго не сталъ бы отъ меня требовать и ростовщикъ! Но лучшая изъ задуманныхъ мною пѣсень, за исключеніемъ той, въ которой я заведу рѣчь объ астрономіи, будетъ посвящена политической экономіи.
  

LXXXIX.

   Только этой вполнѣ современной тэмой можно добыть въ настоящее время популярность. Нынче, когда отъ общественнаго плетня остались одни колья, было бы крайне патріотично и человѣколюбиво указать народу способъ, при помощи котораго можно было бы перелѣзть черезъ него. Мой планъ, который я держу пока въ секретѣ, ради оригинальности, навѣрно понравится всѣмъ. Теперь же прошу васъ перечесть авторовъ, писавшихъ о погашеніи національнаго долга, и сообщить мнѣ ваши мысли о нашихъ великихъ мыслителяхъ.
  

ПѢСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ.

I.

   И такъ -- я намѣренъ сдѣлаться серьёзнымъ! Оно и пора, потому-что смѣхъ въ наше время считается опаснымъ: не даромъ добродѣтель зовётъ преступленіемъ шутку, направленную противъ порока, и доказываетъ ея разрушительное вліяніе. Наконецъ, печальное -- есть источникъ великаго, хотя, будучи слишкомъ продолжительнымъ, оно можетъ насъ утомить. Поэтому моя поэма уподобится величественному, высокому храму, доведённому разрушеніемъ до размѣровъ одной колонны.
  

II.

   Леди Аделина Амундевиль (любители готическаго поля генеалогіи могутъ откопать это старинное нормандское имя въ "Хроникахъ" I была знатна родомъ, богата наслѣдствомъ, доставшимся ей по завѣщанью отца, и могла назваться красавицей даже въ странѣ красавицъ -- Британіи, почва которой, по увѣренію патріотовъ, производитъ только душевныя и тѣлесныя совершенства.
  

III.

   Впрочемъ, я не стану ихъ оспаривать, такъ-какъ это не входятъ въ мои намѣренія, и предоставляю этимъ людямъ судить по ихъ вкусу, конечно, очень хорошему. Глаза остаются глазами, будь они чёрные или голубые, и поднимать споръ изъ-за ихъ цвѣта -- величайшая безсмыслица; но болѣе нѣжный цвѣтъ долженъ, конечно, получить пальму первенства. Прекрасный полъ всегда останется прекраснымъ, и каждый мужчина до тридцати лѣтъ не долженъ даже предполагать, чтобъ на свѣтѣ могли существовать некрасивыя женщины.
  

IV.

   Только перейдя за этотъ свѣтлый -- хотя иногда и довольно глупый -- возрастъ и вступивъ въ эпоху лѣтъ болѣе спокойныхъ, когда наша полная луна начинаетъ претерпѣвать нѣкоторый ущербъ, можемъ мы приниматься за критику или восхваленія, такъ-какъ страсти наши въ это время начинаютъ нѣсколько притупляться, подавляемыя равнодушіемъ, и мы сами дѣлаемся умнѣе. Наконецъ, самая наружность наша и лицо начинаютъ намъ говорить, что пора уступать мѣсто болѣе молодымъ.
  

V.

   Я знаю, есть люди, которымъ хотѣлось бы отсрочить эту эпоху, подобно личностямъ, не желающимъ терять занимаемаго мѣста; но такія желанья -- чистая химера. Люди эти перешли за экваторъ жизни -- и имъ остаются мадера я кларетъ, чтобъ орошать сухость заката жизни. Мѣстные митинги, парламентъ, національный долгъ и мало ли что ещё -- вотъ что ниспосылается имъ въ утѣшеніе.
  

VI.

   Кромѣ того, развѣ у нихъ нѣтъ религіи, реформъ, мира, войны, налоговъ и всего того, что носитъ имя "націи"? А вопросъ, кому быть кормчимъ во время бури? а поземельныя и финансовыя операціи? а, наконецъ, удовольствіе ненавидѣть другъ друга, могущее замѣнить пылъ любви, которая всё-таки не болѣе, какъ мечта? Ненависть, безспорно, самое прочное удовольствіе. Люди любятъ впопыхахъ, а ненавидятъ на досугѣ.
  

VII.

   Грубьянъ Джонсонъ -- этотъ великій моралистъ -- чистосердечно проповѣдывалъ, что онъ любитъ прямодушныхъ ненавистниковъ, и я нахожу, что это единственная истина, провозглашенная въ послѣднюю тысячу лѣтъ, если даже не за болѣе продолжительное время. Можетъ-быть, этотъ тонкій, старый плутъ говорилъ въ шутку, но я не болѣе, какъ простой наблюдатель и, подобно Мефистофелю Гёте, обозрѣваю какъ дворцы, такъ и хижины.
  

VIII.

   Въ настоящее время я не люблю крайностей ни въ любви, ни въ ненависти; но прежде со мною было не то. Если иной разъ я позволяю себѣ насмѣшки, то потому, что не могу отъ этого воздержаться, а сверхъ того, этого иногда требуетъ отъ меня риѳма. Я былъ бы очень радъ помогать человѣческимъ бѣдствіямъ и скорѣе предупреждать, чѣмъ наказывать людскія преступленія, если бы Сервантесъ въ своёмъ слишкомъ вѣрномъ романѣ о Донъ-Кихотѣ не доказалъ несостоятельность подобнаго рода попытокъ.
  

IX.

   Изъ всѣхъ романовъ, "Донъ-Кихотъ" есть самый печальный -- тѣмъ болѣе печальный, что онъ заставляетъ насъ улыбаться. Герой его правъ во всёмъ и преслѣдуетъ одну правду. Обуздать порокъ -- вотъ его единственная цѣль, а сражаться съ сильными -- его единственная награда. Добродѣтель сдѣлала его безумнымъ, а между-тѣмъ его приключенія представляютъ весьма грустную картину; что же касается самой морали, представляемой этой эпопеей каждому, привыкшему о чёмъ-нибудь думать, то она и того грустнѣе.
  

X.

   Исправлять несправедливости, отомщать за обиды, защищать женщинъ, унижать подлецовъ, возставать одному противъ соединённыхъ усилій, помогать націямъ, закабалённымъ подъ чужое ярмо -- что за благородные порывы! Но -- увы -- неужели суждено имъ, какъ стариннымъ балладамъ, возбуждать только воображеніе, оставаясь въ сущности шуткой, загадкой, плохимъ средствомъ достичь славы? неужели самъ Сократъ -- только Донъ-Кихотъ мудрости?
  

XI.

   Насмѣшка Сервантеса уничтожила испанское рыцарство; простой смѣхъ отрубилъ правую руку у его родной страны. Съ того времени герои сдѣлались въ Испаніи рѣдкостью. Пока міръ увлекался романтизмомъ, онъ отдавалъ должную дань уваженія ея воинамъ въ блестящемъ вооруженіи. И потому сочиненіе Сервантеса принесло только зло, и слава, пріобрѣтённая имъ, какъ литературнымъ произведеніемъ, была куплена дорогой цѣной погибели его отечества.
  

XII.

   Но я опять попалъ въ мой обычный потокъ отступленій и позабылъ о леди Аделинѣ Амундевиль, красавицѣ, опаснѣе которой Жуану не случалось встрѣчать, хотя по натурѣ она не была ни зла, ни коварна. Но страсть и судьба сплели свою сѣть (судьба преудобная вещь, чтобъ свалить на неё грѣхи нашей воли) и захватили ихъ обоихъ. И можетъ ли ихъ избѣгнуть кто-нибудь? Впрочемъ, я не Эдипъ, а жизнь -- сфинксъ.
  

XIII.

   Я разсказываю исторію, какъ её разсказываютъ, и не рѣшаюсь дѣлать объясненій. "Davus sum!..." {"Davus sum, non Oedipus".-- Теренцій.} Вернёмся же къ нашей парочкѣ. Прекрасная Аделина, среди вихря свѣтскихъ развлеченій, уподоблялась царицѣ пчёлъ и была зеркаломъ всего изящнаго. Ея красота дѣлала мужчинъ краснорѣчивыми, а женщинъ -- нѣмыми. Послѣднее обстоятельство должно быть признано чудомъ, тѣмъ болѣе, что оно уже не повторялось.
  

XIV.

   Она была добродѣтельна въ великому отчаянію злословья и вышла замужъ за человѣка, котораго очень любила. Мужъ ея пользовался извѣстностью, какъ членъ разныхъ государственныхъ учрежденій, и былъ холоденъ и невозмутимъ, какъ англичанинъ, хотя, въ случаѣ нужды, умѣлъ дѣйствовать горячо и энергично. Онъ гордился и собой и ею. Свѣтъ не могъ сказать ничего дурного о нихъ обоихъ и они могли быть совершенно спокойны: онъ -- за своё достоинство, она -- за свою добродѣтель.
  

XV.

   Какіе-то дипломатическіе вопросы, вытекшіе изъ хода дѣлъ, привели его къ частымъ и близкимъ сношеніямъ съ Донъ-Жуаномъ. При всей своей сдержанности и полномъ отсутствіи увлеченія, молодость, терпѣніе и таланты Жуана произвели впечатлѣніе на его надменный умъ и положили основаніе чувству взаимнаго уваженія, перешедшему потомъ въ то, что учтиво называютъ дружбой.
  

XVI.

   Сдержанность и гордость сдѣлали лорда Генри очень осторожнымъ въ сужденіяхъ о людяхъ вообще, но, составивъ опредѣлённое мнѣніе разъ -- всё-равно, ложное или вѣрное -- о врагѣ или о другѣ, онъ держался его неуклонно, какъ того требуетъ гордость, неумѣющая уступать въ своёмъ торжественномъ шествіи, любящая и ненавидящая единственно по указанію своего собственнаго каприза.
  

XVII.

   то благосклонность и ненависть, основанныя всегда на солидныхъ началахъ, что ещё болѣе укрѣпляло его предубѣжденія, были незыблемы, какъ законы персовъ и мидянъ. Въ привязанности его не было тѣхъ перемѣжающихся припадковъ обыкновенной привязанности, которая оплакиваетъ то, надъ чѣмъ слѣдовало бы смѣяться -- не было этой лихорадки, этого смѣняющагося пыла и охлажденія дружбы.
  

XVIII.

   "Смертнымъ не дано повелѣвать успѣхомъ; но ты, Семпроній, сдѣлай болѣе: не старайся его добиваться" {"Смертнымъ не дано повелѣвать успѣхомъ; но мы, Семпроній, сдѣлаемъ болѣе: мы его заслужимъ." Катонъ.} и тогда -- даю тебѣ мой слово -- ты получишь не меньше! Будь остороженъ, подстерегай удобную минуту и старайся всегда ею воспользоваться. Уступай, когда увидишь, что сопротивленіе слишкомъ велико; что же касается твоей совѣсти, то старайся только её выдрессировать, какъ дрессируютъ скакуна или искуснаго боксёра, и тогда ты увидишь, что она сдѣлается способной выносить безъ усталости всевозможныя напряженія.
  

XIX.

   Лордъ Генри любилъ первенствовать, подобно всѣмъ людямъ -- всё-равно, значительнымъ или ничтожнымъ. Самые низкостоящіе находятъ стоящихъ ещё болѣе низко (или, по крайней мѣрѣ, они такъ думаютъ) и пытаются показать надъ ними своё превосходство. Ничто не утомляетъ такъ, какъ подавляющая тяжесть нераздѣлённой гордости, почему смертные всегда великодушно и охотно раздѣляютъ её, заставляя другихъ, плетущихся пѣшкомъ, нести её на себѣ, въ то время, какъ сами совершаютъ свой путь верхомъ.
  

XX.

   Будучи равнымъ Жуану по сану, по рожденію и по богатству, лордъ Генри не могъ требовать отъ него подчиненія. Но за-то онъ былъ старше его годами и, сверхъ-того, считалъ своё отечество стоящимъ выше, чѣмъ родина Жуана, такъ-какъ смѣлые британцы пользуются свободой слова и пера, къ чему тщетно стремятся всѣ современныя націи. Наконецъ, лордъ Генри былъ замѣчательный ораторъ, вслѣдствіе чего только очень немногіе изъ членовъ Палаты оставляли её позднѣе его.
  

XXI.

   Въ этомъ состояли его преимущества. Сверхъ-того, онъ имѣлъ слабость -- въ которой, впрочемъ, не было ничего особенно-дурного -- состоявшую въ томъ, что онъ считалъ себя знающимъ лучше, чѣмъ кто-нибудь другой, тайны двора, такъ-какъ былъ прежде министромъ. Онъ очень любилъ хвастаться этими свѣдѣніями и охотно дѣлился ими со всѣми, причёмъ блисталъ въ особенности тогда, когда на политическомъ горизонтѣ ожидались какія-нибудь замѣшательства. Словомъ, онъ соединялъ въ себѣ всѣ качества, украшающія человѣка, причёмъ былъ всегда патріотомъ, а иногда и государственнымъ человѣкомъ.
  

XXII.

   Онъ полюбилъ любезнаго испанца за его серьёзность и почти уважалъ его за уступчивость -- до-того Жуанъ умѣлъ, не смотря на свою молодость, уступать и противорѣчить съ тактомъ, сохраняя собственное достоинство. Лордъ Генри зналъ жизнь и не видѣлъ испорченности въ недостаткахъ, иногда доказывающихъ только плодородіе почвы, лишь бы дурныя травы не переживали первую жатву, потому-что тогда ихъ было бы уже слишкомъ трудно искоренить.
  

XXIII.

   Онъ много разговаривалъ съ нимъ о Мадритѣ, Константинополѣ и другихъ отдалённыхъ мѣстахъ, гдѣ люди исполняютъ только приказанія, или дѣлаютъ то, что имъ дѣлать бы не слѣдовало и, притомъ, съ чуждой намъ граціей. Разговаривали они также о скачкахъ. Лордъ Гепри отлично ѣздилъ верхомъ, какъ большинство англичанъ, и любилъ скачки. Жуанъ, какъ чистокровный андалузецъ, умѣлъ хорошо править лошадьми, какъ русскіе -- людьми.
  

XXIV.

   Такимъ-образомъ, дружба ихъ укрѣплялась всё болѣе и болѣе, благодаря встрѣчамъ на раутахъ въ знатныхъ домахъ, на дипломатическихъ обѣдахъ и въ другихъ подобныхъ мѣстахъ. Жуанъ, подобно члену братства франмасоновъ, зналъ хорошо обычаи и взгляды того общества, въ которое попалъ. Лордъ Генри не сомнѣвался въ его талантахъ. Его манеры и внѣшность доказывали благородство его крови, а люди вообще любитъ оказывать гостепріимство тѣмъ, въ комъ видятъ порядочность происхожденія и воспитанія.
  

XXV.

   Близь сквера N N...-- Я не нарушу приличія -- и не назову улицу по имени: люди такъ злорѣчивы, до-того способны засѣять танкомъ отъ автора его пиву плевелами, до того рады найти недостойные намёки на личности тамъ, гдѣ о нихъ даже не снилось автору, особенно въ любовныхъ дѣлахъ, о которыхъ начинается или скоро начнётся здѣсь рѣчь, что я нарочно вперёдъ объявляю, что домъ лорда Генри стоялъ близь сквера N N.
  

XXVI.

   Впрочемъ, у меня есть ещё другая, не менѣе деликатная причина, чтобъ называть площади и улицы анонимными именами. Извѣстно, что у насъ не проходитъ ни одного сезона безъ того, чтобъ какой-нибудь знатный домъ не былъ потрясёнъ однимъ изъ тѣхъ лёгкихъ скандаловъ по сердечной части, которые такъ сильно занимаютъ мѣстное населеніе. Поэтому, не зная рѣшительно, которая изъ площадей можетъ безусловно похвастать своею добродѣтелью, я боюсь, назвавъ её по имени, попасть прямо въ гнѣздо, послужившее поприщемъ случившагося грѣха.
  

XXVII.

   Конечно, я могъ бы избрать Пиккадилли {Самая длинная улица въ Лондонѣ.} -- мѣсто, гдѣ грѣхи неизвѣстны; но у меня есть причины -- всё-равно, хорошія или дурныя -- оставить это святилище въ покоѣ. Поэтому, я не стану называть ни площади, ни улицы, пока не отыщу такого мѣста, о которомъ уже рѣшительно нельзя сказать ничего дурного -- словомъ, нѣчто въ родѣ вестальскаго храма сердечной невинности, каковы, напримѣръ... Но, увы! я потерялъ планъ Лондона.
  

XXVIII.

   И такъ, въ домѣ лорда Генри, на площади NN, Жуанъ былъ всегда самымъ желаннымъ гостемъ, какимъ, впрочемъ, былъ бы всякій, отличающійся благородствомъ рода или какимъ-нибудь талантомъ, хотя бы при этомъ онъ и не имѣлъ герба. Впрочемъ, и богатство, которое, какъ извѣстно, составляетъ паспортъ для свободнаго пропуска вездѣ, также отворяло дверь этого дома, равно какъ и мода, служащая людямъ лучшей рекомендаціей: хорошее платье часто перевѣшиваетъ въ нашихъ глазахъ многія другія качества.
  

XXIX.

   "Чѣмъ больше совѣтниковъ -- тѣмъ лучше", сказалъ премудрый царь Соломонъ или кто-то другой, если не онъ. Дѣйствительно, мы ежедневно видимъ подтвержденіе этого правила въ Парламентѣ, въ судѣ, въ публичныхъ преніяхъ -- словомъ, вездѣ, гдѣ можетъ высказаться общественная мудрость, бывшая до-сихъ-поръ единственной извѣстной намъ причиной настоящаго счастья и благосостоянія Британіи.
  

XXX.

   Но если большое число совѣтниковъ, какъ сказалъ Соломонъ, можетъ гарантировать успѣхъ въ дѣлахъ мужчинъ, то между прекраснымъ поломъ многолюдство способно но позволить задремать добродѣтели; а если она я задремлетъ, то богатство выбора поставитъ её въ затрудненіе. Плаванье среди большаго количества подводныхъ камней заставляетъ насъ принимать особенныя предосторожности противъ крушенья. Съ женщинами бываетъ то же. Какъ бы это ни оскорбило чьё-либо самолюбіе -- я всё-таки скажу, что толпа щеголей служитъ имъ охраной.
  

XXXI.

   Впрочемъ, Аделина не имѣла ни малѣйшей надобности въ подобномъ щитѣ -- надобности, дѣлающей, во всякомъ случаѣ, очень мало чести истинной добродѣтели или хорошему воспитанію. Ея гарантіи заключались въ ея собственномъ высокомъ умѣ, умѣвшемъ цѣнить людей по достоинству. Что же касается кокетства, то она была слишкомъ горда, чтобы пользоваться такимъ жалкимъ оружіемъ. Увѣренная въ обаяніи, производимомъ ею на общество, она мало придавала ему цѣны, какъ самой обыдённой вещи.
  

XXXII.

   Она была одинаково учтива со всѣми, но безъ излишества, и если относительно нѣкоторыхъ обнаруживала знаки лестнаго вниманія, то вниманіе это было такого сорта, что никто не замѣтилъ бы въ нёмъ ни малѣйшей черты, которая могла бы уронить достоинство женщины или дѣвушки. Это было не болѣе, какъ граціозное и умное признаніе истинныхъ или предполагаемыхъ заслугъ, способное ободрить человѣка, утомлённаго своей славой,
  

XXXIII.

   Которая, за немногими исключеніями, есть вещь весьма печальная во всѣхъ отношеніяхъ. Взгляните на тѣни этихъ -- сдѣлавшихся извѣстными -- людей, бывшихъ или состоящихъ ещё и теперь въ званіи идоловъ славы, навлёкшей на нихъ одно преслѣдованіе. Взгляните даже на самыхъ счастливыхъ изъ нихъ -- и я увѣренъ, что среди блеска солнечныхъ лучей, окружающихъ ихъ увѣнчанное лаврами чело, вы увидите позлащённое облако.
  

XXXIV.

   Къ числу свойствъ характера Аделины принадлежала также та аристократическая сдержанность, которая никогда не переходитъ за извѣстный предѣлъ въ выраженіи своихъ чувствъ, какъ бы сильно ни поражало её какое-нибудь обстоятельство. Такъ китайскій мандаринъ никогда ничему не удивляется, или, по крайней мѣрѣ, никогда не выказываетъ своего удивленія, хотя бы ему что-нибудь и очень понравилось. Быть-можетъ, это качество заимствовано нами у китайцевъ,
  

XXXV.

   Или у Горація, назвавшаго своё "nil admirari" искусствомъ быть счастливымъ -- искусствомъ, о которомъ артисты думаютъ очень различно и въ которомъ они весьма мало успѣли. Во всякомъ случаѣ, не мѣшаетъ быть осторожнымъ: равнодушіе не вредить, тогда-какъ рьяный энтузіазмъ въ порядочномъ обществѣ признаётся за нравственное пьянство.
  

XXXVI.

   Но Аделина вовсе не была равнодушной, потому-что (я сейчасъ скажу общее мѣсто), подобно тому, какъ лава волкана течётъ и подъ снѣгомъ et cetera... Хотите, чтобъ я продолжалъ?-- Нѣтъ! Я самъ терпѣть не могу избитыхъ метафоръ и потому оставлю въ покоѣ старое сравненіе съ волканомъ. Бѣдный волканъ! и я, и многіе другіе поэты такъ часто безпокоили его въ своихъ стихахъ, что дымъ его сдѣлался, наконецъ, невыносимымъ.
  

XXXVII.

   У меня есть подъ рукою другое сравненіе. Что скажете вы о бутылкѣ замороженнаго шампанскаго? Холодъ превращаетъ ея жидкость въ лёдъ, оставляя незамёрзшими только нѣсколько капель безсмертной влаги -- и, тѣмъ не менѣе, эта жидкая частица, оставшаяся неприкосновенной въ серединѣ, бываетъ крѣпче всякаго сока виноградныхъ лозъ, выжатаго въ лучшую пору полной зрѣлости.
  

XXXVIII.

   Это -- квинтэссенція всего спирта, находившагося въ бутылкѣ! Такъ и холодныя съ виду личности способны сосредоточивать въ себѣ нектаръ подъ ледяной оболочкой. Таковы многія; но я говорю только о той, которая даётъ мнѣ поводъ къ этимъ урокамъ нравственности, которыми Муза давнымъ-давно хотѣла подѣлиться съ публикой. Если вамъ удастся разбить проклятую ледяную оболочку такихъ людей, то вы найдёте подъ нею такія сокровища, которымъ нѣтъ цѣны.
  

XXXIX.

   Впрочемъ, такой подвигъ нѣчто въ родѣ сѣверо-восточнаго прохода въ раскалённую Индію души. И, подобно тому, какъ даже самые лучшіе корабли, посланные въ эту экспедицію, всё-таки не могли достигнуть полюса (хотя усилія Парри и сулятъ хорошія надежды въ будущемъ) -- такъ и старанія мужчинъ могутъ потерпѣть крушеніе въ подобныхъ случаяхъ. И дѣйствительно, если полюсъ точно покрытъ непроходимыми льдами (какъ надо и ожидать), то, конечно, погибель корабля можно считать неотвратимой.
  

XL.

   Молодымъ новичкамъ всего лучше начинать своё плаванье по женскому океану съ простого крейсерства. Что же касается болѣе опытныхъ, то они должны быть на столько благоразумны, чтобъ съумѣть достигнуть порта прежде, чѣмъ время развернётъ передъ ними свой сѣдой предостерегательный флагъ, и имъ придётся приняться за спряженіе въ давнопрошедшемъ грознаго "fuirnns" всего земного, не дожидаясь того времени, когда нить ихъ жизни порвётся между жаднымъ наслѣдникомъ и мучащей ихъ подагрой.
  

XLI.

   По небо должно же имѣть свои забавы. Забавы эти, правда, иногда жестоки; но что станете дѣлать? Жизнь -- что бы о ней ни говорили -- всё-таки стоитъ извѣстнаго изреченія (хотя бы для своего утѣшенія), что всё на свѣтѣ къ лучшему. Дьявольская доктрина персовъ о двухъ началахъ въ жизни оставляетъ въ душѣ такое же сомнѣніе, какъ и всякая другая, вводившая когда-либо нашу вѣру въ сомнѣніе или порабощавшая её.
  

XLII.

   Англійская зима, кончающаяся въ іюлѣ, чтобъ возвратиться въ августѣ, только-что прошла. Бремя это -- рай для почтарей. Колёса мчатся по всѣмъ дорогамъ востока, юга, сѣвера и запада. Кто станетъ жалѣть о почтовыхъ лошадяхъ? Человѣкъ жалѣетъ только о себѣ или о своёмъ сынѣ -- и то подъ условіемъ, чтобъ этотъ сынъ не пріобрѣлъ въ коллегіи больше долговъ, чѣмъ свѣдѣній.
  

XLIII.

   Лондонская зима кончается въ іюлѣ, а иногда и позже. Въ этомъ я не ошибаюсь. Можетъ-быть, кое-какія другія ошибки точно лежатъ на мнѣ укоромъ, но въ этомъ случаѣ я говорю съ увѣренностью, что Муза моя смыслитъ въ метеорологіи. Парламентъ -- нашъ барометръ. Пусть радикалы сколько угодно нападаютъ на прочія его постановленія -- всётаки время его сессій -- нашъ единственный альманахъ.
  

XLIV.

   Едва его ртуть упадётъ до нуля, кареты, кэбы, телеги, фургоны -- _всё мигомъ приходитъ въ движеніе. Колёса катятся отъ Карльтонскаго дворца къ Сого -- и счастливъ тотъ, кто успѣваетъ добыть лошадей. Заставы едва виднѣются сквозь густую пыль. На Роттенъ-Рау не видать ни одного изъ нашихъ блестящихъ модныхъ львовъ -- и торговцы, съ длинными счётами и ещё болѣе длинными лицами, тяжело вздыхаютъ, глядя, какъ почтари подбираютъ возжи.
  

XLV.

   И они, и ихъ счёты отсылаются къ чёрту, впредь до слѣдующей сессіи. Увы! лишеннымъ наличныхъ денегъ, что остаётся имъ дѣлать?-- надѣяться или получить щедрый долгосрочный вексель, который можно будетъ современемъ возобновить, а тамъ дисконтировать по той цѣнѣ, какую предложатъ. Впрочемъ, имъ остаётся ещё въ утѣшеніе убѣжденіе, что счёты были написаны съ лихвой.
  

XLVI.

   Но всё это пустяки! Милордъ мой мчится вихремъ и спокойно дремлетъ въ своей каретѣ около миледи. "Вперёдъ! вперёдъ! Эй, лошадей!" -- вотъ всё, что можно разслышать -- и лошади мѣняются быстрѣе, чѣмъ сердца молодыхъ послѣ свадьбы. Услужливый трактирщикъ далъ сдачу; почтарямъ нѣтъ причины быть недовольными полученной подачкой. Но прежде, чѣмъ колёса успѣваютъ скрипнуть, отравляясь въ дальнѣйшій путь, мальчикъ-конюхъ является съ требованіемъ въ свою очередь.
  

XLVII.

   Оно исполняется -- и лакей, этотъ джентльменъ, прислуживающій лордамъ и джентльменамъ, садится на своё мѣсто, рядомъ съ горничной миледи, продувной плутовкой, но такой скромницей на видъ, что перо поэта отказывается отъ ея описанія. "Cosi viaggiano і ricchi!" {Такъ путешествуютъ богатые.} (Извините, если у меня -- то тамъ, то здѣсь -- проскакиваютъ иностранныя фразы! Мнѣ хочется показать, что я путешествовалъ; а единственная польза отъ путешествій заключается въ возможности дѣлать ссылки и относиться ко всему критически.)
  

XLVIII.

   Лондонская зима и деревенское лѣто были на исходѣ. Непріятно покидать деревню, когда природа одѣта въ свою лучшую одежду, и, запершись на лучшіе мѣсяцы въ душномъ городѣ, заниматься, въ ожиданіи конца соловьиныхъ пѣсень, слушаніемъ рѣчей, въ которыхъ нѣтъ ни ума, ни остроумія, пока патріоты не вспомнятъ наконецъ о своей родной сторонѣ. Впрочемъ, до сентября охотиться можно только на тетеревей.
  

XLIX.

   Я покончилъ съ моимъ описаніемъ. Высшій свѣтъ разъѣхался. Четыре тысячи избранныхъ, для которыхъ создана вся земля, исчезли, съ цѣлью искать того, что они называютъ уединеніемъ, то-есть, чтобъ быть окруженнымъ тридцатью лакеями и такимъ же (или даже ещё большимъ) числомъ гостей, для которыхъ такое же число приборовъ накрывается ежедневно. И такъ, не обвиняйте гостепріимства старой Англіи, въ которомъ качество замѣняется количествомъ.
  

L.

   Лордъ Генри и леди Аделина уѣхали, подобно прочимъ сотоварищамъ-пэрамъ, въ своё прекрасное имѣнье, съ готической вавилонской башней, считавшей тысячу лѣтъ существованія. Никто не могъ похвалиться такой длинной родословной и, притомъ, считавшей въ своихъ представителяхъ такое огромное количество героевъ и красавицъ. Роща дубовъ, равныхъ лѣтами ихъ предкамъ, громко говорила о ихъ существованіи: каждый дубъ былъ надгробнымъ памятникомъ.
  

LI.

   Объ отъѣздѣ ихъ было напечатано во всѣхъ газетахъ. Такова современная слава! Жаль только, что значеніе ея не переходитъ за предѣлы обыкновеннаго объявленія, или чего-либо въ этомъ родѣ -- и звукъ исчезаетъ прежде, чѣмъ высыхаютъ чернила, которыми реклама была написана. "Morning Post" первый объявилъ объ этомъ замѣчательномъ событіи: е Сегодня лордъ Г. Амундевиль и люди А. выѣхали въ своё помѣстье".
  

LII.

   "Мы слышали", говорилось далѣе, "что благородный лордъ имѣетъ намѣреніе принимать у себя нынѣшнею осенью избранный и обширный кругъ своихъ имонитыхъ друзей, между которыми, какъ передано намъ изъ вѣрныхъ источниковъ, мы можемъ назвать герцога д., который проведётъ въ замкѣ сезонъ охоты съ многими другими извѣстными въ высшемъ свѣтѣ лицами. Тамъ будетъ и знатный иностранецъ, пріѣхавшій съ секретнымъ дипломатическимъ порученіемъ изъ Россіи."
  

LIII.

   Изъ всего этого вы можете заключить... (Кто же дерзнётъ сомнѣваться въ справедливости извѣстій "Morning Post"? Они непреложны, какъ тридцать девять догматовъ англиканскаго исповѣданія.) И такъ, изъ всего этого мы можемъ заключить, что нашъ весёлый русскій испанецъ былъ призванъ блистать среди яркихъ лучей, окружавшихъ его амфитріона, вмѣстѣ съ тѣми, которые, говоря словами Попа, "со смѣлостью садятся за обѣдъ". Не странно ли, что во время послѣдней войны газеты передавали гораздо больше извѣстій о подобныхъ обѣдахъ, чѣмъ о числѣ убитыхъ и раненыхъ.
  

LIV.

   Напримѣръ: "Въ прошедшій четвергъ былъ большой обѣдъ. Присутствовали лорды А. Б. С." и такъ далѣе, причёмъ имена разныхъ графовъ и герцоговъ исчислялись съ неменьшей торжественностью, чѣмъ имена побѣдоносныхъ полководцевъ, а ниже и, притомъ, въ томъ же самомъ столбцѣ стоитъ: "Фальмутъ. Недавно посѣтилъ нашъ городъ Слэндашскій полкъ, столь извѣстный славѣ. Потери его въ послѣдней битвѣ были, къ сожалѣнію, весьма значительны. Въ настоящее время вакансіи замѣщены. Смотри приказы."
  

LV.

   Благородный лордъ отправился въ норманское аббатство -- старинный замокъ, бывшій нѣкогда монастырёмъ, а нынче превращённый въ ещё болѣе старинную лѣтнюю резиденцію, выстроенную въ смѣшанномъ готическомъ стилѣ. По единодушному отзыву видѣвшихъ этотъ замокъ артистовъ, немногіе памятники, оставленные намъ стариной, могли сравниться съ нимъ въ красотѣ. Можно было, впрочемъ, замѣтить, что онъ построенъ на мѣстѣ немного низменномъ, такъ-какъ монахи желали, чтобы находящаяся за нимъ гора защищала мѣсто ихъ молитвъ отъ вліянія вѣтра.
  

LVI.

   Замокъ былъ расположенъ въ прекрасной долинѣ, окруженной густымъ, высокимъ лѣсомъ, въ которомъ дубы друидовъ, подобно Карактаку, собиравшему свою рать, простирали вѣтви, какъ руки, на встрѣчу молніямъ. Изъ ихъ чащи, съ разсвѣтомъ дня, выбѣгали обитатели лѣсовъ: олень, съ вѣтвистыми рогами, мчался впереди стада къ ручью, чтобы утолить свою жажду свѣтлыми его струями, журчавшими точно щебетанье птицъ.
  

LVII.

   Передъ замкомъ разстилалось свѣтлое озеро -- большое, прозрачное, глубокое и постоянно освѣжаемое протекавшей рѣкой, чьи быстрыя волны успокоивались, слипаясь съ водами озера. Водяныя птицы гнѣздились въ нависшихъ ладъ водою кустахъ, качаясь надъ прозрачными волнами. Лѣсъ спускался до самаго озера и отражался въ его зеркалѣ своей: зелёной одеждой
  

LVIII.

   По выходѣ изъ озера, рѣка съ шумомъ, пробуждавшимъ эхо, низвергалась внизъ быстрымъ водопадомъ, сверкавшимъ пѣною. Бѣшеное ея паденіе, успокоиваясь мало-по-малу, какъ капризъ ребёнка, переходило въ тихое теченіе ручейка, то сверкая, то скрывая свои извивы среди лѣсовъ, дѣлаясь то свѣтлымъ, то голубымъ, смотря по тому, какъ отражалось въ нёмъ небо.
  

LIX.

   Великолѣпная готическая развалина, бывшая прежде католической церковью, стояла нѣсколько въ сторонѣ". Это была огромная арка, къ которой примыкали прежде нѣсколько крыльевъ. Нынче они уже разрушились, нанеся тѣмъ неизгладимый ущербъ искусству; но арка ещё возносилась горделиво надъ землёй и возбуждала въ самомъ черствомъ сердцѣ чувство сожалѣнія при видѣ этого великолѣпнаго памятника старины, разрушеннаго временемъ и порывами бурь.
  

LX.

   Въ нишахъ, находившихся на вершинѣ фасада, помѣщалось нѣкогда двѣнадцать изображеній святыхъ, изваянныхъ изъ камня. Они были уничтожены не въ эпоху изгнанія монаховъ, а во время воинъ, свергшихъ Карла съ его престола, когда каждый домъ былъ крѣпостью, какъ повѣствуютъ намъ хроники многихъ погибшихъ въ это время поколѣній знатныхъ домовъ. Благородные рыцари, они напрасно сражались за тѣхъ, которые не умѣли ни царствовать, ни отрекаться отъ коровы.
  

LXI.

   Однако, изображеніе Богоматери, стоявшее въ самой высокой изъ нишъ, съ Богорождёниммъ Младенцемъ въ святыхъ рукахъ, уцѣлѣло какимъ-то чудомъ среди всеобщаго разрушенія. Она, казалось, своимъ присутствіемъ освящала окрестную землю. Суевѣріе это или нѣтъ, тѣмъ но менѣе малѣйшіе остатки храма -- всё-равно, какой бы то ни было религіи -- непремѣнно пробуждаютъ въ насъ религіозное чувство.
  

LXII.

   Огромное окно, находившееся въ самомъ центрѣ аркады, лишенное своихъ разноцвѣтныть стёколъ, сквозь которыя лучи солнца проходили, бывало, блеща и сверкая, какъ крылья серафимовъ, теперь печально зіяло, какъ бездна. Вѣтеръ съ унылымъ завываньемъ проносился подъ сводами, задѣвая въ своёмъ полётѣ скульптурныя украшенія; къ дикому вою его повременимъ присоединялся печальный крикъ совы, раздававшійся въ опустѣломъ храмѣ, откуда молитвенные возгласы исчезли давно, какъ потухшій огонь.
  

LXIII.

   Но въ полночь, когда луна являлась въ полномъ блескѣ и вѣтеръ начиналъ тихо вѣять съ одной опредѣлённой стороны горизонта, по зданію мгновенно проносились какіе-то странные, неземные звуки, музыкальные въ полномъ смыслѣ этого слова. Тихій стонъ: оглашалъ колоссальную залу и, замирая, исчезалъ подъ ея сводами. Одни полагали, будто это было отдалённое эхо гремѣвшаго водопада, доносимое вѣтромъ и приводимое въ правильную гармонію акустическимъ устройствомъ старыхъ стѣнъ и сводовъ;
  

LXIV.

   Другіе же, напротивъ, увѣряли, будто мѣстный духъ развалинъ далъ посѣдѣвшимъ стѣнамъ способность производить эти чарующіе звуки (хотя, конечно, звуки эти не могли сравниться съ тѣми, которые издаётъ статуя Мемнона въ Египтѣ, разогрѣтая лучами тамошняго солнца). Какъ бы то ни было, я слышалъ самъ эти звуки -- печальные, по ясные -- проносившіеся надъ верхушками башенъ и деревьевъ -- слышалъ, можетъ-быть, болѣе, чѣмъ бы слѣдовало, хотя и не могъ объяснить или разрѣшить себѣ ихъ причины.
  

LXV.

   Посрединѣ двора журчалъ фонтанъ готической архитектуры, симметричный въ общемъ, но покрытый причудливѣйшими украшеніями въ деталяхъ. Это былъ цѣлый маскарадъ фигуръ. Здѣсь виднѣлись изображенія чудовищъ, а тамъ, наоборотъ, лики святыхъ. Источникъ изливался струями изъ ртовъ гранитныхъ фигуръ, корчившихъ забавныя гримасы, и падалъ въ бассейнъ, дробясь на тысячи мелкихъ пузырьковъ, похожихъ на пустую людскую славу и ещё болѣе пустую людскую заботу.
  

LXIV.

   Зданіе было весьма обширно и старо -- и въ нёмъ сохранилось гораздо болѣе слѣдовъ того, что оно было монастырёмъ, чѣмъ въ какомъ-либо другомъ. Въ нёмъ можно было ясно видѣть остатки комнатъ, келій и даже трапезы. Маленькая прелестная часовня уцѣлѣла вполнѣ и удивительно способствовала украшенію цѣлаго. Всё остальное было передѣлано, разрушено, или перенесено на другое мѣсто, такъ-что всё видимое скорѣй напоминало времена бароновъ, чѣмъ монаховъ.
  

LXVII.

   Огромныя залы, длинныя галлереи и обширныя комнаты, часто построенныя безъ всякаго соблюденія правилъ въ сочетаніи архитектурныхъ стилей, могли бы непріятно поразить глазъ иного знатока, но общій видъ -- хотя и неправильный въ частностяхъ -- производилъ поразительное впечатлѣніе, по крайней мѣрѣ на тѣхъ, которые умѣютъ смотрѣть на предметы сердечными глазами. Въ исполинѣ мы удивляемся сложенію и росту, вовсе не думая о томъ, естественны они или нѣтъ.
  

LXVIII.

   Довольно-хорошо сохранившіеся портреты желѣзныхъ бароновъ и слѣдующаго за ними поколѣнія графовъ, въ шелковыхъ одеждахъ, съ орденомъ подвязки на шеѣ, глядѣли мрачно со стѣнъ. Было въ числѣ ихъ и портреты женщинъ въ полномъ блескѣ дѣвственной красоты, съ длинными, прекрасными волосами; другіе изображали пожилыхъ графинь въ платьяхъ, украшенныхъ жемчугомъ. Были и портреты работы сэра Петра Лели, изображавшіе красавицъ въ такой лёгкой одеждѣ, что можно было совершенно свободно любоваться красотою ихъ формъ.
   /dd>
сознался самъ,
             Что можетъ быть причисленъ къ дуракамъ.
  
                                 LXXXV.
  
             Живи Жуанъ, но carpe, carpe diem!
             Насъ завтра жъ смѣнитъ новый сонмъ людей,
             Покорный тѣмъ же бѣшенымъ стихіямъ.
             "Пустая пьеса жизнь: своихъ ролей
             Въ ней не бросайте жъ, плуты!" Хитрымъ зміемъ
             Предъ свѣтомъ ползай и скрывать умѣй
             Намѣренья! Не разставаясь съ маской,
             Все затемняй фальшивою окраской!
  
                                 LXXXVI.
  
             Въ странѣ, что мы "моральнѣйшей изъ странъ"
             Зовемъ, но гдѣ морально все лишь съ виду,
             Вращаться долженъ будетъ Донъ Жуанъ.
             Боясь создать вторую Атлантиду,
             Не допишу, быть можетъ, свой романъ.
             Мои слова сочтутся за обиду,
             Все жъ я скажу (хоть это не секретъ
             Для англичанъ): въ нихъ нравственности нѣтъ!
  
                                 LXXXVII.
  
             Всегда приличья строго соблюдая,
             Я опишу, что видѣлъ мой герой,
             Что дѣлалъ; но пою, предупреждая,
             Что мой романъ -- лишь плодъ мечты одной.
             Хотя иныхъ писакъ орава злая
             Намековъ будетъ въ немъ искать порой,
             Мнѣ дѣла нѣтъ до злобныхъ ихъ упрековъ:
             Въ глаза я правду рѣжу безъ намековъ.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Впослѣдствіи узнаете о томъ,
             Что сдѣлаетъ любезный мой повѣса:
             Помчится ль онъ за золотымъ тельцомъ,
             Иль женится на дѣвушкѣ безъ вѣса,
             Любовью къ размноженію влекомъ;
             Иль, наконецъ, покоренъ воли бѣса,
             Интрижку заведетъ ли въ свѣтѣ онъ,
             За что караетъ праведный законъ.
  
                                 LXXXIX.
  
             Лети жъ, моя поэма! Всѣ на части
             Тебя, какъ я предвижу, будутъ рвать.
             Ну что жъ!-- тѣмъ лучше. Пусть клокочутъ страсти,--
             Все жъ бѣлое не можетъ чернымъ стать;
             Но злыя не страшатъ меня напасти:
             Пусть буду одинокимъ я стоять,
             Пусть тучи надъ главой моей повисли --
             За тронъ не измѣню свободѣ мысли!


ЕКАТЕРИНА II. (Catherine II),

Портретъ работы придворнаго живописца Эриксена (Ericksen, ум. 1772).

Изъ коллекціи П. Я. Дашкова.

Портретъ воспроизводится впервые.

  

ПѢСНЬ ДВѢНАДЦАТАЯ.

  
                                 I.
  
             Изъ среднихъ всѣхъ вѣковъ, сознаться надо,
             Что человѣка средніе года --
             Эпоха колебаній и разлада --
             Всего на свѣтѣ хуже. Мы тогда
             Чего хотимъ -- не знаемъ и съ досадой
             О юности, погибшей безъ слѣда,
             Мечтаемъ. Злобный рокъ, насколько могъ онъ,
             Насъ измѣнилъ и ужъ сребритъ нашъ локонъ.
  
                                 II.
  
             Лѣтъ въ тридцать пять еще не стары мы,
             Но съ молодежью намъ нельзя рѣзвиться,
             А старость насъ страшитъ, какъ мракъ тюрьмы.
             Возможно ль съ этимъ возрастомъ мириться?
             Сознаться надо, сумерки зимы
             Ужасны! Слишкомъ поздно, чтобъ жениться;
             Другихъ связей не признаемъ ужъ власть,
             А къ деньгамъ въ насъ еще не дышитъ страсть.
  
                                 III.
  
             Скупецъ въ насъ пробуждаетъ сожалѣнье.
             А между тѣмъ онъ счастливъ и богатъ
             И, обладая якоремъ спасенья,
             Изъ рукъ не выпускаетъ тотъ канатъ,
             Что можетъ притянуть всѣ наслажденья,
             По-нищенски скупецъ питаться радъ;
             Намъ жаль его, а для него побѣда,
             Когда сберегъ онъ корку отъ обѣда.
  
                                 IV.
  
             Терзаютъ честолюбца много мукъ;
             Любовь и пьянство разслабляютъ тѣло;
             А страсть къ азартнымъ играмъ даромъ съ рукъ
             Намъ никогда не сходитъ. То ли дѣло --
             По горсточкамъ класть золото въ сундукъ,
             Своей мечтѣ предавшися всецѣло!
             О, золото! сравню ли я съ тобой
             Бумаги, что такъ падаютъ порой?
  
                                 V.
  
             Кто равновѣсье міра охраняетъ
             И на конгрессахъ властвуетъ одинъ?
             Кто въ бой дескамизадосъ направляетъ,
             Возстанья взявши на себя починъ?
             Кто міръ то въ скорбь, то въ радость повергаетъ,
             Надъ биржею царя какъ властелинъ?
             Кто велъ борьбу съ самимъ Наполеономъ?
             Жидъ Ротшильдъ. Міръ подвластенъ милліонамъ.
  
                                 VI.
  
             Банкиры -- олигархи въ наши дни!
             Ихъ капиталы намъ даютъ законы:
             То укрѣпляютъ націи они,
             То ветхіе расшатываютъ троны;
             Республикамъ готовя западни,
             Они и имъ тяжелые уроны
             Порой наносятъ жадностью своей:
             Такъ Перу обобралъ одинъ еврей.
  
                                 VII.
  
             За что жъ къ скупцу относимся мы строго?
             Воздержанность похвальна и въ святомъ,
             И въ циникѣ. Отшельниковъ есть много,
             Что святости украсились вѣнцомъ
             За то, что шли такою же дорогой,
             Умѣя отказать себѣ во всемъ.
             За что жъ клеймить скупца? Ужъ не за то ли,
             Что жертва онъ своей лишь доброй воли?
  
                                 VIII.
  
             Богатства, восхищающія свѣтъ,
             Въ его рукахъ. Хотя скупца причуды
             Вамъ странны, все же онъ въ душѣ поэтъ:
             Ему лучи дарятъ алмазовъ груды
             И слитки золотые, много лѣтъ
             Дремавшіе въ землѣ; а изумруды
             Его ласкаютъ нѣжностью своей,
             Бросая тѣнь на блескъ другихъ камней.
  
                                 IX.
  
             Владѣніямъ его не видно края!
             Ему везутъ богатые дары
             Изъ Индіи, Цейлона и Китая;
             Ему подвластны цѣлые міры;
             Повсюду зрѣетъ жатва золотая
             Лишь для него. Онъ задавать пиры
             И королямъ бы могъ; но онъ безстрастенъ,
             Хоть, какъ монархъ, могучъ и полновластенъ.
  
                                 IX.
  
             Кто знаетъ цѣль его? Быть можетъ, онъ
             Создать больницу, храмъ иль школу хочетъ
             (Скупого бюстъ тамъ будетъ помѣщенъ,
             Чѣмъ за собой безсмертье онъ упрочитъ);
             Быть можетъ, онъ мечтою увлеченъ --
             Страдальцамъ, что нужда и горе точитъ,
             Тѣмъ золотомъ помочь, а можетъ быть,
             Лишь міръ сокровищъ хочетъ накопить.
  
                                 XI.
  
             Покорные поклонники рутины,
             Глупцы на нихъ глядятъ какъ на больныхъ,
             Хоть никакой на это нѣтъ причины.
             Скажите, чѣмъ же лучше страсти ихъ?
             Пусть гнутъ они свои усердно спины,--
             Какой же толкъ отъ жалкихъ ихъ интригъ?
             Наслѣдники! вопросъ вы не рѣшите ль:
             Кто былъ умнѣй -- скупецъ иль расточитель?
  
                                 XII.
  
             На свѣтѣ ничего прелестнѣй нѣтъ
             Сверкающихъ червонцевъ высшей пробы;
             Невольно насъ чаруетъ блескъ монетъ,
             Но для того необходимо, чтобы
             На каждой ясно виденъ былъ портретъ
             Какой-нибудь владѣтельной особы:
             Портретъ смѣшонъ, но дорогъ золотой,--
             Съ нимъ лампа Аладина подъ рукой.
  
                                 XIII.
  
             "Какъ небо есть любовь, любовь есть небо;
             Въ дворцахъ, дубравахъ, лагеряхъ она
             Царитъ". Такъ пѣлъ поэтъ, любимецъ Феба;
             Но мысль его мнѣ не совсѣмъ ясна.
             (Поэзія осталась бы безъ хлѣба
             Когда бы стала ясности вѣрна).
             "Дубрава" для любви пріютъ прекрасный,
             Но "лагерь" и "дворецъ" ей не подвластны.
  
                                 XIV.
  
             Не страсть, а злато царствуетъ надъ всѣмъ
             И рощу на дрова порой срубаетъ.
             Дворецъ бы смолкъ и лагерь сталъ бы нѣмъ --
             Исчезни деньги. Мальтусъ научаетъ
             Безъ денегъ женъ не брать. Любви Эдемъ,
             И тотъ металлъ презрѣнный созидаетъ.
             Не соглашусь съ поэтомъ я никакъ,
             Что небо есть любовь; нѣтъ, небо -- бракъ!
  
                                 XV.
  
             Законъ святой даетъ намъ только право
             На брачную любовь; хотя она
             Порой для насъ ужасная отрава;
             Лишь ей одной душа внимать должна;
             А иначе насъ ждетъ худая слава.
             Любовь иная намъ запрещена,
             И всякій мужъ почтенный, безъ сомнѣнья,
             Усмотритъ въ ней и срамъ, и преступленье.
  
                                 XVI.
  
             Поэтому "дворецъ" и "лѣсъ густой",
             И "лагерь" -- всѣ должны дрожать предъ бракомъ;
             И если въ нихъ найдется мужъ такой,
             Который до плодовъ запретныхъ лакомъ,
             То пѣснь поэта смыслъ утратитъ свой:
             Безнравственность ее одѣнетъ мракомъ.
             А Джеффри мнѣ благой совѣтъ даетъ:
             Уйдя отъ зла, писать какъ Вальтеръ-Скоттъ.
  
                                 XVII.
  
             Найду ль успѣхъ? Но мнѣ его не надо!
             Я насладиться имъ успѣлъ вполнѣ
             Въ томъ возрастѣ, когда успѣхъ -- отрада:
             Улыбки онъ дарилъ моей веснѣ;
             Съ нимъ я стяжалъ желанныя награды,
             И блага тѣ принадлежали мнѣ.
             Хоть не одну нанесъ онъ сердцу рану,
             Я все же проклинать его не стану.
  
                                 XVIII.
  
             Иные, недовольные толпой,
             Къ суду потомства обращаютъ взоры
             (Къ суду, что вѣкъ еще не началъ свой)
             И будущихъ судей ждутъ приговоры.
             Могу ли раздѣлять я взглядъ такой?
             По моему, слабѣе нѣтъ опоры;
             Для насъ потомство -- это царство тьмы;
             Предъ нимъ въ такой же роли будемъ мы.
  
                                 XIX.
  
             Подумайте, вѣдь, мы -- потомство тоже,
             А предковъ ста именъ не назовемъ,--
             Споткнемся на двадцатомъ; такъ за что же
             Потомство, тѣмъ же шествуя путемъ,
             Сочтетъ за долгъ къ намъ отнестися строже?
             Плутархъ намъ рядъ сказаній о быломъ
             Оставилъ; въ нихъ наперечетъ всѣ лица,
             А ложью дышитъ каждая страница.
  
                                 XX.
  
             Теперь серьезенъ буду, видитъ Богъ,
             И, выходокъ чуждаясь слишкомъ смѣлыхъ,
             Какъ Вильберфорсъ и Мальтусъ, буду строгъ.
             Нашъ Веллингтонъ рабами сдѣлалъ бѣлыхъ,
             Тогда какъ неграмъ Вильберфорсъ помогъ:
             Великій мужъ освободить съумѣлъ ихъ.
             О Мальтусѣ скажу, что онъ въ дѣлахъ
             Далеко не такой, какъ на словахъ.
  
                                 XXI.
  
             Серьезенъ я, какъ на бумагѣ всѣ мы
             Серьезны; что жъ не выступить впередъ,
             Когда въ нашъ вѣкъ труднѣйшія проблемы
             Рѣшаютъ люди, паръ пуская въ ходъ
             И конституцій сложныя системы;
             Когда отъ брака отклонять народъ
             Стараются философы, въ надеждѣ,
             Что нищихъ будетъ менѣе, чѣмъ прежде.
  
                                 XXII.
  
             Подобный взглядъ возможно ли хвалить?
             Намъ всѣмъ присуща "жажда размноженья".
             (Конечно, я бы могъ употребить
             Весьма легко другое выраженье,
             Но я хочу вполнѣ приличнымъ быть).
             Итакъ, я осуждаю это мнѣнье:
             Не грѣхъ ли охлаждать тотъ жгучій пылъ,
             Который намъ присущъ и вѣчно милъ?
  
                                 XXIII.
  
             Но къ дѣлу я вернуться долженъ снова.
             Жуанъ, вращаясь въ избранномъ кругу,
             Живетъ въ странѣ, гдѣ для него все ново,
             Гдѣ юношей на каждомъ ждутъ шагу
             Ловушки, гдѣ не скажутъ даромъ слова;
             Звать новичкомъ Жуана не могу,
             Но Лондонъ, гдѣ царитъ наружный глянецъ,
             Постичь вполнѣ не можетъ иностранецъ.
  
                                 XXIV.
  
             По климату и признакамъ инымъ
             Страну любую могъ бы описать я,
             Не насмѣшивъ людей трудомъ моимъ;
             Для Англіи лишь дѣлаю изъятье:
             О странностяхъ ея путемъ такимъ
             Не дашь и приблизительно понятья.
             Въ другихъ странахъ и львы, и львицы есть;
             Въ звѣринцѣ жъ нашемъ всѣхъ звѣрей не счесть.
  
                                 XXV.
  
             Но продолжать мнѣ бъ, право, не мѣшало!
             Средь свѣтскихъ волнъ Жуанъ искусно плылъ,
             Мелей не опасаяся нимало;
             Порою шашни въ свѣтѣ заводилъ
             Съ кокетками, что пыткою Тантала
             Готовы насъ терзать, по мѣрѣ силъ;
             Онѣ, хотя невинно строятъ глазки,
             Боятся не порока, но огласки.
  
                                 XXVI.
  
             Но такъ какъ совершенства въ мірѣ нѣтъ,
             Порой и согрѣшитъ иная дама,
             И всякій разъ приходитъ въ ужасъ свѣтъ;
             Заговори ослица Валаама --
             Она бъ не натворила столько бѣдъ!
             Дѣваться просто некуда отъ гама;
             Всѣ кумушки вопятъ: "каковъ скандалъ!
             О, Боже! кто бы это ожидалъ!"
  
                                 XXVII.
  
             На всѣ затѣи Запада Леила
             Бросала равнодушья полный взглядъ
             (Она себѣ и здѣсь не измѣнила:
             Востокъ невозмутимостью богатъ);
             Но свѣтъ глубоко этимъ поразила;
             Онъ празденъ и новинкѣ всякой радъ;
             И вотъ она, замѣченная свѣтомъ,
             Всѣхъ разговоровъ сдѣлалась предметомъ.
  
                                 XXVIII.
  
             О ней различны были мнѣнья дамъ,--
             Онѣ вѣдь любятъ споры и шумливы;
             О, дамы! не съ хулой иду я къ вамъ:
             Что васъ люблю -- замѣтить ужъ могли вы,
             Но, признаюсь (какъ видите, я прямъ),
             Что иногда вы черезчуръ болтливы.
             Вопросъ: какъ дочь Востока воспитать,
             Понятно, долженъ бурю былъ поднять.
  
                                 XXIX.
  
             Онѣ нашли, что всякая пэресса
             (Лишь въ томъ единогласью дань платя)
             Тѣхъ лѣтъ, когда не страшны шашни бѣса,
             Съумѣетъ лучше воспитать дитя,
             Чѣмъ юный Донъ Жуанъ. Легко повѣса,
             Жемчужиной любуясь, не шутя
             Со временемъ увлечься можетъ ею.
             Кто въ силахъ съ страстью справиться своею?
  
                                 XXX.
  
             Засуетился, споря, дамскій кругъ;
             Вопросовъ много есть второстепенныхъ,
             Которыхъ не рѣшить, конечно, вдругъ.
             И вотъ, не мало давъ совѣтовъ цѣнныхъ,
             Явились съ предложеніемъ услугъ
             Шестнадцать вдовъ и десять дѣвъ почтенныхъ.
             (Ихъ всѣхъ къ эпохѣ средневѣковой
             Причислить бы историкъ могъ любой).
  
                                 XXXI.
  
             Еще два-три затертыя созданья,
             Покинутыя жены зрѣлыхъ лѣтъ,
             Взялись Леилы кончить воспитанье
             И, въ ходъ ее пуская, вывезть въ свѣтъ,
             Уча ее на раутъ, балъ, собранье
             Смотрѣть какъ на арену для побѣдъ.
             При деньгахъ, впрочемъ (этотъ фактъ замѣченъ),
             Успѣхъ дѣвицы въ свѣтѣ обезпеченъ.
  
                                 XXXII.
  
             И франтъ безъ средствъ. и обнищавшій мотъ
             Вокругъ невѣсты съ деньгами искусно
             Порхаютъ, тьму интригъ пуская въ ходъ,
             Чтобъ ихъ не миновалъ кусочекъ вкусный.
             (Такъ привлекаетъ мухъ голодныхъ медъ).
             Для этихъ хватовъ всякій способъ гнусный
             Хорошъ: будь это ложь, обманъ иль лесть,--
             Чтобъ къ барышнѣ богатой въ душу влѣзть.
  
                                 XXXIII.
  
             Сестрицы, тетки, маменьки, кузины,
             Желая имъ помочь, снуютъ окрестъ.
             Я дамъ знавалъ, что съ хитростью змѣиной
             Искали для любовниковъ невѣстъ.
             Tantaene! -- воспѣвать не безъ причины
             Мы можемъ добродѣтель здѣшнихъ мѣстъ,
             Гдѣ иногда -- такъ всѣхъ бояться надо --
             Дѣвица и приданому не рада.
  
                                 XXXIV.
  
             Иныхъ легко поймать; такія жъ есть,
             Что заставляютъ зубы класть на полку
             Всѣхъ жениховъ; отказовъ ихъ не счесть!
             За это ихъ язвятъ порою колко:
             "Зачѣмъ вамъ было съ Фрэдомъ шашни весть?
             Зачѣмъ его всегда сбивали съ толку?
             Казалось "да" пророчитъ вашъ привѣтъ,
             И вдругъ сегодня говорите: "нѣтъ!"
  
                                 XXXV.
  
             Вотъ за любовь достойная награда!
             Онъ самъ богатъ; за что такой отказъ?
             Ему чужого золота не надо:
             О немъ вы пожалѣете не разъ!
             Но впрочемъ это легкая досада,--
             Онъ партію найдетъ приличнѣй васъ;
             Отказъ ему теперь развяжетъ руки;
             Да это все маркизы старой штуки!"
  
                                 XXXVI.
  
             Военный, пэръ, блестящій дипломатъ --
             Всѣ ею оставляются за флагомъ;
             Но вѣчный съ жизнью тягостенъ разладъ;
             Дорога все несноснѣй съ каждымъ шагомъ;
             Приходитъ часъ, когда желанный кладъ
             Берется въ плѣнъ искуснымъ свѣтскимъ магомъ;
             Вотъ выбранъ мужъ, и недовольныхъ хоръ
             Спѣшитъ о немъ дать строгій приговоръ.
  
                                 XXXVII.
  
             Назойливой нахальностью своею
             Иные побѣждаютъ господа;
             Какъ выигрышъ, что краситъ лотерею,
             Богатая невѣста иногда
             Тому дается въ руки, кто за нею
             Совсѣмъ и не ухаживалъ. Всегда
             Везетъ вдовцамъ лѣтъ сорока и болѣ.
             Скажите, бракъ -- не лотерея, что ли?
  
                                 XXXVIII.
  
             Вотъ свѣжій фактъ: правдивъ, но грустенъ онъ;
             Я двадцати усерднымъ волокитамъ
             Былъ дамою одною предпочтенъ,
             Хоть былъ не юнъ и празднымъ сибаритомъ
             На свѣтѣ жилъ, мечтой лишь вдохновленъ.
             Съ той дамою въ разрывѣ я открытомъ,
             Но нахожу, что, мой успѣхъ назвавъ
             Чудовищнымъ, добрѣйшій свѣтъ былъ правъ.
  
                                 XXXIX.
  
             Поэму не бросая, отступленья
             Простите мнѣ; вѣдь, мой кумиръ -- мораль,
             Что мнѣ необходима, какъ моленье
             Предъ трапезой. Мнѣ грѣшныхъ смертныхъ жаль
             И потому даю имъ наставленья,
             Какъ тетушка-ханжа, какъ скучный враль,
             Какъ проповѣдникъ или менторъ важный,
             И мой Пегасъ несется въ бой отважно.
  
                                 XL.
  
             Однакожъ, поневолѣ я впаду
             Въ безнравственность; личину снявъ съ порока,
             Я рядъ печальныхъ фактовъ приведу;
             Коль почву зла не пропахать глубоко
             И ложь людскую не предать суду,
             Какая жъ польза будетъ отъ урока?
             Покуда жалкій свѣтъ и глухъ, и слѣпъ,
             Не упадетъ въ цѣнѣ нечестья хлѣбъ.
  
                                 XLI.
  
             Сперва найдемъ Леилѣ помѣщенье.
             Чиста какъ лучъ денницы иль какъ снѣгъ
             (Увы, старо послѣднее сравненье!)
             Была она. Хоть снѣгъ и чистъ, утѣхъ
             Намъ мало онъ сулитъ, и наслажденья
             Иныхъ людей сравнить бы съ нимъ не грѣхъ,
             Жуанъ искалъ для дѣвочки опору,--
             Нельзя жъ дитя оставить безъ надзору.
  
                                 XLII.
  
             Онъ счастливъ былъ, что мысль его нашла
             Поддержку: предложеній было много.
             У "Общества для упраздненья зла",
             Спросивъ совѣтъ, онъ съ лэди Пинчбэкъ строгой
             Сошелся, и Леила ей была
             Поручена. Чуждъ роли педагога,
             Онъ не хотѣлъ за выборъ несть отвѣтъ
             И строгій соблюдалъ нейтралитетъ.
  
                                 XLIII.
  
             Старушка, свято чтившая приличья,
             Была честнѣйшихъ правилъ, хоть о ней
             Коварный свѣтъ шепталъ... Но злоязычья
             Я вынесть не могу; что сплетенъ злѣй?
             Какъ терпятъ ихъ, не въ силахъ и постичь я;
             Онѣ, скотами дѣлая людей,
             Являются въ позорной роли жвачки.
             Такому злу нельзя давать потачки.
  
                                 XLIV.
  
             Тѣ дамы, что рѣзвились въ цвѣтѣ лѣтъ
             (Я наблюдать всегда любилъ немножко),
             Хорошій въ состояньи дать совѣтъ,
             При случаѣ окольною дорожкой
             Отъ пропасти отвесть и знаютъ свѣтъ;
             Тѣ жъ дамы, что знакомы лишь съ обложкой
             Житейской книги и страстей чужды,
             Предостеречь не могутъ отъ бѣды.
  
                                 XLV.
  
             Тогда какъ свѣта злыя недотроги --
             Бичи немилосердные страстей
             Невѣдомыхъ, хотя желанныхъ -- строги
             Къ порокамъ и шипятъ не хуже змѣй;
             Тѣ, что порой сбивалися съ дороги,
             Являться любятъ въ роляхъ добрыхъ фей
             И, чуждыя жеманности суровой,
             На выручку придти всегда готовы.
  
                                 XLVI.
  
             Не потому ли дочери тѣхъ дамъ,
             Что свѣтъ не по однимъ печатнымъ книгамъ
             Старались изучать, а, внявъ страстямъ
             И имъ служа, по собственнымъ интригамъ,
             Пригоднѣе къ супружескимъ цѣпямъ
             И менѣе ихъ тяготятся игомъ,
             Чѣмъ дочери безчувственныхъ ханжей,
             Дивившихъ свѣтъ холодностью своей?
  
                                 XLVII.
  
             Когда-то лэди Пинчбэкъ уязвляла
             Молва, что рада молодость хулить;
             Но у злословья притупилось жало,
             И хоромъ стали всѣ превозносить
             И умъ ея, и качества, Не мало
             Она добра старалася творить;
             Къ тому жъ была супругою примѣрной
             (Съ которыхъ поръ -- никто не зналъ навѣрно).
  
                                 XLVIII.
  
             Въ своемъ кругу Любезна и мила,
             Она средь высшихъ сферъ держалась чинно;
             Къ ошибкамъ снисходительна была.
             (Когда же молодежь въ нихъ не повинна?)
             Когда бъ ея всѣ добрыя дѣла
             Я перечелъ, то черезчуръ ужъ длинной
             Поэма вышла бъ. Нѣжности полна,
             Съ Леилой стала няньчиться она.
  
                                 XLIX.
  
             Старушка полюбила и Жуана
             За то, что онъ не очерствѣлъ душой,
             Хоть жертвою коварства и обмана
             Бывалъ не разъ. Увы, гонимъ судьбой,
             Превратности ея узналъ онъ рано,
             Но не былъ смятъ тяжелою борьбой.
             Другой бы, злому року не противясь,
             Къ дурнымъ страстямъ давно бъ попалъ на привязь.
  
                                 L.
  
             Въ дни юности, коль горе сушитъ грудь,
             Его считая достояньемъ общимъ,
             Миримся съ нимъ. Страданье -- къ правдѣ путь;
             Въ годахъ же зрѣлыхъ, скорбь узнавъ, мы ропщемъ;
             Но можно ль мигъ спокойно отдохнуть?
             Мы вѣчно тяжкій путь страданья топчемъ
             И опытъ -- этотъ горькій даръ судьбы --
             Лишь плодъ лишеній, горя и борьбы.
  
                                 LI.
  
             Жуанъ былъ радъ, что дѣло воспитанья
             Леилы обезпечено впередъ:
             Старушка, обративъ на все вниманье,
             Ей передастъ, полна о ней заботъ,
             Свои всѣ совершенства и познанья.
             Такъ свой корабль лордъ-мэръ передаетъ;
             Но есть и поэтичнѣе примѣры:
             Передается такъ ладья Цитеры.
  
                                 LII.
  
             Такимъ путемъ дѣвицамъ цѣлый рядъ
             Передается качествъ и талантовъ;
             Иныя вальсомъ головы кружатъ;
             Бренча, другія корчатъ музыкантовъ;
             Однѣ умомъ и граціей блестятъ;
             Другія принимаютъ видъ педантовъ;
             Случается и на такихъ напасть,
             Что признаютъ однѣхъ истерикъ власть.
  
                                 LIII.
  
             Но дѣло въ томъ, что всѣ таланты эти
             (Такая масса ихъ, что всѣхъ не счесть!)
             Всегда одно имѣютъ лишь въ предметѣ --
             Ихъ нѣжныхъ обладательницъ привесть
             Къ той цѣли, что всѣ барышни на свѣтѣ
             Преслѣдуютъ: супруга пріобрѣсть.
             Пускай порой ихъ жребій крайне жалокъ,
             Скорѣе выйти замужъ -- цѣль весталокъ.
  
                                 LIV.
  
             Вернусь къ своей поэмѣ; вѣрно свѣтъ,
             Язвя меня, о томъ подниметъ толки,
             Что до сихъ поръ какъ слѣдуетъ въ сюжетъ
             Я не вошелъ (упреки эти колки!),
             Хоть цѣлый рядъ ужъ пѣсенъ мною спѣтъ.
             Настраивая лиру, только колки
             Я закрѣплялъ, но мигъ ужъ настаетъ,
             Когда пущу и увертюру въ ходъ.
  
                                 LV.
  
             Пою, но мнѣ успѣхъ совсѣмъ не нуженъ!
             Хочу "великій нравственный урокъ"
             Преподнести. Я думалъ, что двухъ дюжинъ
             Мнѣ грозныхъ пѣсенъ хватитъ, чтобъ порокъ
             Склонился въ прахъ, совсѣмъ обезоруженъ;
             Но я, увы, отъ истины далекъ!..
             Такой размѣръ мнѣ въ полномъ смыслѣ тѣсенъ:
             Спою, коль Фебъ позволитъ, до ста пѣсенъ.
  
                                 LVI.
  
             Вернувшись вновь къ герою моему,
             Я "свѣтъ большой" описывать вамъ буду;
             Онъ малъ, но на ходуляхъ, потому
             Онъ кажется большимъ простому люду,
             Который повинуется ему,
             Какъ рукояти мечъ. Царя повсюду
             И въ рукояти видя образъ свой,
             Онъ властвуетъ надъ робкою толпой.
  
                                 LVII.
  
             Героя моего, безъ исключенья,
             Ласкали всѣ; хотя сердечный тонъ
             Не подкрѣплялъ такія отношенья,
             Жуанъ встрѣчалъ и отъ мужей, и женъ
             Привѣтъ, радушья полный. Приглашенья
             Къ нему, что день, неслись со всѣхъ сторонъ.
             Такъ пышный свѣтъ свои утѣхи множитъ,
             Что эта жизнь плѣнить на время можетъ.
  
                                 LVIII.
  
             Холостяку, при средствахъ, въ томъ кругу
             Вращаться не легко. Игру, что въ свѣтѣ
             Ведутъ, съ "игрой въ гуська" сравнить могу:
             У каждаго навѣрно на примѣтѣ
             Особый планъ; на всякомъ васъ шагу
             Хотятъ поймать въ раскинутыя сѣти;
             Дѣвицы страстно рвутся къ женихамъ,
             Межъ тѣмъ ловить мужчинъ -- забота дамъ.
  
                                 LIX.
  
             Нѣтъ правила, конечно, безъ изъятья;
             Иныя дѣвы стойче всякихъ стѣнъ,
             Но грустный фактъ обязанъ все жъ признать я,
             Что большинство забрать насильно въ плѣнъ
             Старается мужчинъ, въ свои объятья
             Маня съ искусствомъ опытныхъ сиренъ.
             Съ одной изъ нихъ, разъ шесть иль семь, не болѣ,
             Поговоривъ,-- готовьтесь къ брачной долѣ!
  
                                 LX.
  
             То маменька вамъ объяснить спѣшитъ,
             Что дочку вы ея плѣнить съумѣли;
             То нѣжный братъ, принявши грозный видъ,
             Приходитъ къ вамъ, желая ваши цѣли
             Узнать вѣрнѣй; вамъ въ ротъ кладутъ, что стыдъ
             Не сдѣлать предложенья; вы бъ хотѣли
             Спастись отъ нихъ, бѣжать куда-нибудь,
             Но къ отступленью ужъ отрѣзанъ путь.
  
                                 LXI.
  
             Не разъ такъ налагались цѣпи брака:
             Подобныхъ свадьбъ я знаю цѣлый рядъ,
             Но храбрецы такіе есть, однако,
             Которыхъ, что ни дѣлай, не страшатъ
             Ни пройда-мать, ни братецъ-забіяка --
             И что жъ?-- боясь скандала, ихъ щадятъ;
             А жертвы, хоть ихъ сердце и разбито,
             Товару все, какъ прежде, ищутъ сбыта.
  
                                 LXII.
  
             Для новичковъ еще опасность есть.
             Хоть передъ нею менѣе я трушу,
             Чѣмъ передъ той, что можетъ къ браку весть.
             Узнавъ ее, все жъ выбраться на сушу
             Изъ волнъ порой возможно. Счеты свесть
             Намѣренъ я, тѣмъ облегчая душу,
             Съ амфибіей баловъ, couleur de rose,
             Которой царство полно мукъ и слезъ.
  
                                 LXIII.
  
             Чужда любви, бездушная кокетка,
             Боясь промолвить "нѣтъ", не шепчетъ "да",
             Она то рай сулитъ, то шуткой ѣдкой
             Терзаетъ васъ. Ея тріумфъ -- когда
             Разбито ваше сердце. Такъ нерѣдко
             Со сцены свѣта сходитъ безъ слѣда
             Рядъ Вертеровъ, ей сгубленныхъ до срока.
             Такъ что жъ?-- зато она чужда порока!
  
                                 LXIV.
  
             (O, боги, какъ я дѣлаюсь болтливъ!)
             Когда жъ, объята страстью роковою,
             Свихнется дама, долгу измѣнивъ,--
             Здѣсь надъ ея не сжалятся судьбою
             И съ гордымъ свѣтомъ ей грозитъ разрывъ.
             Въ другихъ странахъ прощаютъ грѣхъ порою,
             Но здѣсь проступокъ съ яростью клеймимъ
             Паденье Евы меркнетъ передъ нимъ!
  
                                 LXV.
  
             Въ странѣ, гдѣ всякихъ низостей такъ много,
             Въ странѣ процессовъ, сплетенъ и клеветъ,
             Мгновенно поднимается тревога,
             Когда хоть что-нибудь замѣтитъ свѣтъ.
             Малѣйшій грѣхъ преслѣдуется строго,
             И вотъ, чтобъ переполнить чашу бѣдъ,
             Пускаютъ въ ходъ процессъ, что ваши нравы
             Чернитъ, служа читателямъ забавой,
  
                                 LXVI.
  
             Кто опытенъ, тому въ такой капканъ
             Нельзя попасть, и все жъ грѣшкамъ нѣтъ счета!
             Но вѣчно лицемѣрье и обманъ
             Спасаютъ грѣшницъ высшаго полета;
             Судьбою имъ завидный жребій данъ:
             Онѣ царятъ, и въ томъ ихъ вся забота,
             Чтобъ скрыть концы Какой печальный фактъ:
             Имъ добродѣтель замѣняетъ тактъ.
  
                                 LXVII.
  
             Любви святой лишь чары признавая,
             Себя легко Жуанъ могъ уберечь
             Отъ пыла чувствъ поддѣльныхъ. Не желая
             Насмѣшкой на себя вашъ гнѣвъ навлечь,
             Все жъ не скрываю язвъ родного края,
             Гдѣ столько бѣлыхъ скалъ и бѣлыхъ плечъ,
             Чулковъ и глазокъ синихъ, шашней разныхъ,
             Процессовъ и налоговъ безобразныхъ.
  
                                 LXVIII.
  
             Покинувъ знойный край сердечныхъ грозъ,
             Гдѣ за измѣну часто ждетъ могила,
             А не процессъ, исполненный угрозъ,
             Жуанъ попалъ въ страну, гдѣ въ деньгахъ сила,
             Гдѣ увлеченье -- модный лишь вопросъ,
             И потому въ немъ тихо сердце стыло;
             Къ тому жъ, на первый взглядъ (о стыдъ и срамъ!)
             Онъ не былъ пораженъ красою дамъ.
  
                                 LXIX.
  
             Здѣсь тороплюся сдѣлать заявленье,
             Что я сказалъ: "на первый только взглядъ".
             Впослѣдствіи перемѣнилъ онъ мнѣнье
             И въ Англіи нашелъ красавицъ рядъ;
             Выходитъ, что поспѣшныя сужденья
             Порою противъ истины грѣшатъ,
             Доказывая общества готовность
             Закономъ вкуса признавать условность.
  
                                 LXX.
  
             Я не видалъ ни африканскихъ рѣкъ,
             Ни Тимбукту, что для Европы диво,
             Хоть странствовалъ не мало цѣлый вѣкъ.
             (Тѣхъ странъ не знаемъ мы; какъ волъ, лѣниво
             Въ глубь Африки плетется человѣкъ);
             Но если бъ я попалъ въ тотъ край счастливый,
             Сказали бы мнѣ тамъ, сомнѣнья нѣтъ,
             Что цвѣтъ красы -- безспорно черный цвѣтъ.
  
                                 LXXI.
  
             Я на вѣтеръ бросать не стану зеренъ
             И утверждать, что черное бѣло;
             Но дѣло въ томъ, что цвѣтъ-то бѣлый черенъ.
             Слѣпецъ рѣшитъ нашъ споръ. Склонивъ чело,
             Сознаетесь, что взглядъ такой невздоренъ:
             Не вѣдая о томъ, что днемъ свѣтло,
             Слѣпецъ знакомъ съ однимъ лишь чернымъ цвѣтомъ,
             А вы и тусклый лучъ зовете свѣтомъ.
  
                                 LXXII.
  
             Но бредни метафизики сходны
             Съ лѣкарствами, что слабаго больного
             Отъ злой чахотки вылѣчить должны,
             А потому оставлю ихъ и снова
             Къ жемчужинамъ родимой стороны
             Я обращу привѣтливое слово.
             Онѣ блестятъ, какъ солнце, но притомъ,
             По холоду, сходны съ полярнымъ льдомъ.
  
                                 LXXIII.
  
             Еще могу подобье имъ прибрать я:
             Съ сиренами -- полрыбами -- ихъ всѣхъ
             Сравнить бы надо. Хладны ихъ объятья.
             И если даже ими правитъ грѣхъ,
             То это лишь изъ правила изъятье
             (Такъ русскіе изъ бани лѣзутъ въ снѣгъ);
             Онѣ всегда раскаяться готовы,
             На днѣ души клеймя грѣха оковы.
  
                                 LXXIV.
  
             По виду чувствъ британки не узнать!
             Она строга, и для нея отрада
             Достоинства свои отъ глазъ скрывать,
             Поклонниковъ щадя, какъ думать надо.
             Она не штурмомъ сердце хочетъ брать,
             А исподволь къ нему прокрасться рада;
             Но, кладомъ завладѣвъ" что дорогъ ей,
             Съ добычей не разстанется своей,
  
                                 LXXV.
  
             Съ ней поступью сравнится ль дочь Гренады,
             Когда она идетъ молиться въ храмъ,
             Иль аравійскій конь? Носить наряды
             Съ изящной простотой французскихъ дамъ
             Возможно ль ей? Не жгутъ британки взгляды;
             Ей не пропѣть бравурныхъ арій вамъ.
             (Въ семь лѣтъ со мной сдружиться не могли вы,
             Италіи бравурные мотивы!)
  
                                 LXXVI.
  
             Ей многаго того недостаетъ,
             Что привлекаетъ общее вниманье;
             Она улыбкамъ ходу не даетъ
             И ужъ навѣрно въ первое свиданье
             Интригу до конца не доведетъ.
             Надъ нею верхъ лишь время да старанья
             Берутъ. За то обильные плоды --
             Впослѣдствіи награда за труды.
  
                                 LXXVII.
  
             Дѣйствительно, ее сдержать нѣтъ средства,
             Когда въ ней страсть кипитъ; почти всегда
             Ея любовь -- капризъ, мечта, кокетство;
             Минутный пылъ, что создаетъ вражда
             Къ соперницѣ; привычка съ малолѣтства
             Игрушкой забавляться; но когда
             Въ ней вспыхнетъ страсть могучимъ ураганомъ,
             Предѣловъ нѣтъ ея порывамъ рьянымъ.
  
                                 LXXVIII.
  
             Понятно это: свѣтскій приговоръ
             Богинь за грѣхъ преобразуетъ въ парій.
             (Вѣдь свѣтъ то самъ бѣлѣе, чѣмъ фарфоръ!)
             Къ тому же грязь газетныхъ комментарій
             Усугубляетъ тяжкій ихъ позоръ.
             Такъ выгнанъ былъ изъ Карѳагена Марій.
             Здѣсь женщинъ честь -- такой же Карѳагенъ,
             Что возсоздать не могъ упавшихъ стѣнъ.
  
                                 LXXIX.
  
             Вполнѣ неправы праведники свѣта,
             Пуская въ ходъ карающій законъ,
             Когда Господь, не признавая это,
             Сказалъ блудницѣ: "Грѣхъ тебѣ прощенъ!"
             Въ другихъ странахъ съ улыбкою привѣта
             Встрѣчаетъ свѣтъ раскаявшихся женъ,
             И, по моимъ понятьямъ, преступленье --
             Отрѣзывать для грѣшницъ путь спасенья.
  
                                 LXXX.
  
             Какъ строгъ бы ни былъ праведный юристъ,
             Насильственно нельзя исправить нравы;
             Лишь съ виду будетъ свѣтъ душою чистъ;
             Порока разновидныя отравы
             Не въ силахъ уничтожить скорбный листъ
             Казненныхъ жертвъ. Нѣтъ, палачи неправы,
             Отчаянье вселяя въ душу тѣхъ,
             Что искупить могли бъ случайный грѣхъ!
  
                                 LXXXI.
  
             Но не было Жуану вовсе дѣла
             До нравственныхъ уроковъ, и притомъ
             Толпа красивыхъ лэди не съумѣла
             Разжечь любви отрадный пламень въ немъ;
             Его немного сердце очерствѣло;
             Онъ утомленъ былъ пройденнымъ путемъ
             И, не забывъ утѣхъ былого счастья,
             Чуждался упоеній сладострастья.
  
                                 LXXXII.
  
             Къ тому жъ, не мало видѣлъ онъ вещей,
             Что приковали все его вниманье;
             Въ парламентѣ провелъ онъ рядъ ночей,
             Внимая преньямъ бурнаго собранья
             (Когда то сила пламенныхъ рѣчей
             Европу приводила въ содроганье).
             Но онъ свѣтилъ палаты не видалъ:
             Въ гробу былъ Питтъ, а Грей еще молчалъ.
  
                                 LXXXIII.
  
             Однажды тамъ онъ чудною картиной
             Былъ пораженъ: король, на тронъ садясь,
             Предсталъ во всемъ величьи властелина;
             Священно и для сердца, и для глазъ*
             То зрѣлище; но этому причина
             Не блескъ его, красой дивящій насъ;
             Причина та, что, чуждо лицемѣрья,
             Его плодитъ народное довѣрье.
  
                                 LXXXIV.
  
             Въ парламентѣ встрѣчался онъ порой
             И съ юнымъ принцемъ, въ полномъ смыслѣ сходнымъ
             Съ богатою надеждами весной.
             Платя лишь дань порывамъ благороднымъ
             (То было прежде!), юный принцъ, собой
             Чаруя всѣхъ, кумиромъ былъ народнымъ;
             Притомъ, сердца всѣ забирая въ плѣнъ,
             Онъ съ ногъ до головы былъ джентельмэнъ.
  
                                 LXXXV.
  
             Жуанъ какъ свой былъ принятъ высшимъ кругомъ,
             Вездѣ встрѣчалъ онъ ласку и привѣтъ;
             Всѣ обращались съ нимъ какъ съ добрымъ другомъ.
             Талантами обворожилъ онъ свѣтъ,
             Что всѣхъ цѣнить умѣетъ по заслугамъ.
             Понятно, что, обласканъ и пригрѣтъ,
             Жуанъ подвергся искушеньямъ разнымъ,
             Хоть поддаваться не хотѣлъ соблазнамъ.
  
                                 LXXXVI.
  
             Но наскоро поговорить о нихъ
             Не въ силахъ я. Моральные уроки
             Давая всѣмъ, читателей своихъ
             Заставлю лить я горькихъ слезъ потоки.
             Ихъ потрясетъ дышащій скорбью стихъ:
             Я памятникъ воздвигну ей высокій,
             Какъ тотъ, что Александръ возвесть хотѣлъ,
             Чтобъ обезсмертить славу громкихъ дѣлъ.
  
                                 LXXXVII.
  
             Двѣнадцатую пѣсню предисловья
             Кончаю здѣсь. Самой поэмы планъ
             Почти готовъ. Я уличу злословье,
             Васъ введшее насчетъ ея въ обманъ,
             Хоть не могу поставить, какъ условье,
             Чтобъ вы прочли правдивый мой романъ.
             Искать презрѣнья мощный умъ не станетъ,
             Но на него всегда безъ страха взглянетъ.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Хоть не всегда пороки я громилъ,
             Но сколько ужъ раскинулъ передъ вами
             Картинъ ужасныхъ! Съ вами въ бурю плылъ
             И васъ знакомилъ съ грозными боями.
             Ростовщику и то бъ я угодилъ!
             Но впереди все лучшее: стихами
             Созвѣздья опишу я и потомъ
             Васъ приведу въ восторгъ какъ агрономъ.
  
                                 LXXXIX.
  
             Такъ сдѣлаю я публикѣ въ угоду,--
             Она въ нашъ вѣкъ иныхъ не любитъ темъ;
             Не дурно бъ указать притомъ народу,
             Какъ чрезъ преграды, сгнившія совсѣмъ,
             Ему пойти, чтобъ пріобрѣсть свободу.
             Мой планъ -- секретъ, но угожу я всѣмъ,
             А вы читайте мудрые трактаты
             О томъ, какъ сократить долги и траты.
  

ПѢСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ.

  
                                 I.
  
             Преступенъ смѣхъ!-- твердитъ нашъ вѣкъ серьезный
             И шутокъ надъ порокомъ даже онъ
             Не переноситъ, ихъ бичуя грозно;
             Поэтому приму я важный тонъ
             (Исправиться вѣдь никогда не поздно);
             Хочу признать серьезность какъ законъ.
             И храмъ напомнятъ вамъ мои октавы --
             Разрушенный, но все же величавый.
  
                                 II.
  
             Милэди Амондвиль была знатна
             И древностью могла гордиться рода
             (Ихъ родъ извѣстенъ былъ въ тѣ времена,
             Когда норманны дѣлали походы).
             Красавицей считалася она
             Въ странѣ, гдѣ красота -- законъ природы.
             (Здѣсь каждый патріотъ увѣренъ въ томъ,
             Что совершенна Англія во всемъ).
  
                                 III.
  
             Пусть будетъ такъ; считаю споръ напраснымъ;
             Предъ красотой склоняется весь свѣтъ;
             Предъ нею наблюдателемъ безстрастнымъ,
             Конечно, оставаться средства нѣтъ;
             Прекрасный полъ останется прекраснымъ,
             И вѣрить мы должны до зрѣлыхъ лѣтъ,--
             О, дочери плѣнительныя Евы,--
             Что красотою свѣтъ дивите всѣ вы!
  
                                 IV.
  
             Но жизнь течетъ; доживъ до грустныхъ дней,
             Когда въ насъ нѣтъ ужъ прежняго задора
             И равнодушье гаситъ пылъ страстей,
             Не отдаемъ мы сердца безъ разбора
             И разсуждаемъ, дѣлаясь умнѣй.
             Но все жъ нельзя съ годами вынесть спора;
             Они на насъ кладутъ свою печать,
             И молодежи надо мѣсто дать.
  
                                 V.
  
             Есть люди, принимающіе мѣры,
             Чтобъ скрыть отъ всѣхъ гнетущій ихъ разладъ;
             Но ихъ желанья -- жалкія химеры:
             Дни юности нельзя вернуть назадъ;
             Но можно орошать струей мадеры
             Сухую степь, гдѣ гаснетъ нашъ закатъ;
             Есть также и другія утѣшенья:
             Парламентъ, сходки, выборы и пренья
  
                                 VI.
  
             Религія, налоги, миръ, война
             Занять собою могутъ наше время;
             Порою (страсть къ отличіямъ сильна!)
             Честолюбивыхъ думъ насъ давитъ бремя.
             Да, наконецъ, намъ ненависть дана;
             Когда ея запало въ душу сѣмя,
             Лишь ей одною дышитъ человѣкъ;
             Онъ любитъ мигъ, а ненавидитъ вѣкъ.
  
                                 VII.
  
             "Люблю лишь тѣхъ, что ненавидятъ смѣло!"
             Такъ Джонсонъ, критикъ грубый, но прямой,
             Служенью правдѣ преданный всецѣло,
             Открыто говорилъ въ сатирѣ злой.
             Шутилъ ли онъ, мнѣ до того нѣтъ дѣла;
             Я не актеръ, а зритель лишь простой,
             Такой же, какъ у Гете Мефистофель:
             Увидѣвъ ликъ, желаю зрѣть и профиль.
  
                                 VIII.
  
             И пылъ любви, и ненависти ядъ
             Въ моей душѣ изгладились съ годами;
             Смѣюся я, но правдой смѣхъ богатъ;
             Къ тому жъ съ моими свыкся онъ стихами.
             Въ бѣдѣ помочь я былъ бы людямъ радъ,
             Хотѣлъ бы зло искоренить словами,
             Но что такой ошибоченъ разсчетъ --
             Намъ доказалъ безсмертный Донъ Кихотъ.
  
                                 IX.
  
             Печальнѣе романа нѣтъ на свѣтѣ,
             Тѣмъ болѣе, что онъ толпу смѣшитъ:
             Герой его имѣетъ лишь въ предметѣ
             Борьбу со зломъ; пороки онъ клеймитъ
             И хочетъ, чтобы сильный былъ въ отвѣтѣ,
             Когда неправъ. Безуменъ лишь на видъ
             Другъ чести, Донъ Кихотъ! Грустнѣй морали
             Той эпопеи сыщемъ мы едва ли.
  
                                 IX.
  
             Карать несправедливость, слабыхъ женъ
             Поддерживать; спасать отъ угнетенья
             Народы, признавая какъ законъ
             Лишь правду -- вотъ высокія стремленья!
             Ужели доблесть -- только свѣтлый сонъ,
             На дѣлѣ жъ -- миѳъ иль свѣтлое видѣнье
             Изъ царства грезъ? Ужель Сократъ -- и тотъ
             Лишь мудрости злосчастный Донъ Кихотъ?
  
                                 XI.
  
             Духъ рыцарства сатира Сервантеса
             Въ Испаніи сгубила. Ѣдкій смѣхъ
             Направилъ бѣдный край на путь прогресса,
             Но въ немъ -- увы!-- героевъ вывелъ всѣхъ,
             Какъ только романтизмъ лишился вѣса,
             Исчезла доблесть. Дорого успѣхъ
             Писателя его отчизнѣ стоилъ:
             Насмѣшкою онъ жизнь ея разстроилъ.
  
                                 XII.
  
             Опять призналъ я отступленій власть;
             Однакожъ вновь займусь той милой дамой,
             Съ которою пришлось Жуану пасть.
             Не удалося имъ спастись отъ ямы,
             Что вырыли для нихъ судьба и страсть.
             (Судьбу жестокосердую всегда мы
             Винимъ во всемъ: всесильна вѣдь она).
             Я не Эдипъ, но съ сфинксомъ жизнь сходна.
  
                                 XIII.
  
             Скрывая фактовъ тайныя причины,
             Я за разсказъ примуся -- "Davus Sum".
             Склонялись всѣ предъ лэди Аделиной;
             Превознося ея красу и умъ,
             Къ ней съ льстивыми рѣчами шли мужчины;
             А женщины, полны тревожныхъ думъ,
             Нѣмѣли передъ ней. Явленье это,
             Конечно, рѣдкость въ лѣтописяхъ свѣта.
  
                                 XIV.
  
             Злословье прикусило язычокъ,
             Она была примѣрною женою,
             Супругъ ея, невозмутимъ и строгъ,
             Доволенъ былъ и ею, и собою;
             Онъ важенъ былъ и холоденъ, но могъ,
             Разгорячившись, дѣйствовать съ душою,
             Обоихъ свѣтъ лелѣялъ и ласкалъ
             И не жалѣлъ для нихъ своихъ похвалъ.
  
                                 XV.
  
             Жуана съ лордомъ сблизили сношенья
             Служебныя. Съ нимъ видясь какъ съ посломъ,
             Надменный лордъ, не знавшій увлеченья,
             Былъ восхищенъ талантами, умомъ
             И ловкостью Жуана. Уваженье
             Къ искусному послу вселилось въ немъ.
             Затѣмъ пріязнью это чувство стало.
             (Не разъ пріязнь намъ дружбу замѣняла).
  
                                 XVI.
  
             Надмененъ былъ и крайне сдержанъ лордъ;
             Въ него съ трудомъ вселялось убѣжденье;
             Но, взглядъ себѣ составивъ, онъ былъ твердъ,
             И для него былъ вовсе безъ значенья
             Вердиктъ молвы общественной. Кто гордъ,
             Тотъ никогда не измѣняетъ мнѣнья
             И, повинуясь взгляду своему,
             Въ любви и злобѣ вѣренъ лишь ему.
  
                                 XVII.
  
             Въ сужденіяхъ излишнюю поспѣшность
             Лордъ Генри гналъ, и потому въ обманъ
             Его ввести была безсильна внѣшность;
             Незыблемъ въ мнѣньяхъ, какъ законъ мидянъ,
             Онъ въ собственную вѣрилъ непогрѣшность
             И ставилъ произволъ на первый планъ;
             Припадковъ лихорадочныхъ пристрастья
             Не вѣдалъ онъ, даря свое участье.
  
                                 XVIII.
  
             "Семпроній! намъ судьба дарить успѣхъ,
             Но ты схитри; не будь его достоинъ!"
             И удивишь своей удачей всѣхъ;
             Терпи и унижайся; будь спокоенъ;
             Лови моментъ и не считай за грѣхъ
             Предъ силой отступать. Кто жъ въ полѣ воинъ,
             Когда одинъ? О совѣсти забудь;
             Ей выправкой укажешь правый путь.
  
                                 XIX.
  
             Первенствовать лордъ Генри, безъ сомнѣнья,
             Любилъ; да кто жъ бѣжитъ отъ льстивыхъ словъ?
             Тѣ даже, чье ничтожно положенье,
             Стараются найти себѣ льстецовъ;
             Гнетъ гордости тяжелъ въ уединеньи
             И потому гордецъ всегда готовъ
             Имъ подавлять, среди кантатъ побѣдныхъ,
             Верхомъ катаясь, пѣшеходовъ бѣдныхъ.
  
                                 XX.
  
             Какъ лордъ, богатъ и знатенъ былъ Жуанъ
             И съ нимъ былъ равенъ саномъ и чинами;
             Но лордъ считалъ славнѣйшею изъ странъ
             Британію, гордясь ея правами;
             Кто въ мірѣ былъ свободнѣй англичанъ?
             Къ тому жъ онъ старше былъ его годами
             И славился пространностью рѣчей
             (Парламентъ оставлялъ онъ всѣхъ позднѣй).
  
                                 XXI.
  
             Гордился лордъ и тѣмъ, что зналъ не мало
             Интригъ придворныхъ (онъ министромъ былъ);
             Съ дворцовыхъ тайнъ срывая покрывало,
             О нихъ распространяться онъ любилъ
             И думалъ, что ничто не ускользало
             Отъ зоркости его; трудовъ и силъ
             Онъ не жалѣлъ, чтобъ родинѣ оплотомъ
             Служить, и былъ горячимъ патріотомъ.
  
                                 XXII.
  
             Его плѣнилъ серьезностью своей
             Любезный Донъ Жуанъ; въ пустые споры
             Онъ не вступалъ, касаясь мелочей,--
             И съ знаньемъ дѣла велъ переговоры
             Безъ рѣзкости. Лордъ Генри зналъ людей
             И юность не лишалъ своей опоры
             За промахи, не видя въ этомъ бѣдъ,
             Созрѣетъ хлѣбъ-глядишь- и плевелъ нѣтъ.
  
                                 XXIII.
  
             Они вели бесѣды межъ собою
             О тѣхъ странахъ, гдѣ безъ контроля власть
             И гдѣ рабы покорною толпою
             Всегда готовы въ прахъ предъ нею пасть;
             О скачкахъ рѣчь вели они порою;
             Къ ѣздѣ верхомъ питалъ лордъ Генри страсть;
             Жуанъ же управлялъ конемъ такъ смѣло,
             Какъ деспотъ, что съ рабомъ имѣетъ дѣло.
  
                                 XXIV.
  
             Они встрѣчались всюду; съ каждымъ днемъ
             Ихъ дружба все росла. Усвоивъ взгляды
             И тонъ большого свѣта, моднымъ львомъ
             Сталъ Донъ Жуанъ; всѣ были видѣть рады
             Посла, что красотою и умомъ
             Всѣ головы кружилъ. Сознаться надо,
             Что всякій могъ вельможу въ немъ признать,
             И потому къ Жуану льнула знать.
  
                                 XXV.
  
             Близъ площади Трехъ Звѣздъ... Я изъ приличья
             Не назову той улицы, боясь
             Присущаго всѣмъ людямъ злоязычья:
             А то, пожалуй, къ сплетникамъ какъ разъ
             Меня причтутъ, не дѣлая различья
             Межъ фикціей и правдой. Мой разсказъ
             Любовныхъ тайнъ коснется, и нарочно
             Я лорда Генри не далъ адресъ точно.
  
                                 XXVI.
  
             Еще причина есть не называть
             Той улицы: безъ крупнаго скандала
             Сезонъ проходитъ рѣдкій; наша знать
             Семейныхъ драмъ ужъ видѣла не мало.
             Случайно скверъ могу я указать,
             Гдѣ приключился грѣхъ, злословья жало
             Какъ будто въ ходъ пуская. Чтобъ ничѣмъ
             Не заслужить хулы -- останусь нѣмъ.
  
                                 XXVII.
  
             На Пикадилли, не прибѣгнувъ къ лести,
             Я могъ бы указать. Невинность тамъ
             Царитъ; но умолчу объ этомъ мѣстѣ.
             (Причинъ на то не сообщу я вамъ).
             Когда бъ я уголъ зналъ, гдѣ можно бъ Вестѣ
             Воздвигнуть, чтя невинность, свѣтлый храмъ,--
             Конечно, я бъ не скрылъ его отъ свѣта;
             Но самъ не знаю я, гдѣ мѣсто это.
  
                                 XXVIII.
  
             Итакъ скажу, что лорда Генри домъ
             Собою красилъ площадь "Безъ названья".
             Жуанъ, какъ другъ, всегда былъ принятъ въ немъ.
             Въ томъ кругѣ обращаютъ лишь вниманье
             На знатность и богатство. Кто притомъ
             Взлелѣянъ модой -- свѣтскаго собранья
             Всегда кумиръ. Тамъ рѣдкій гость -- талантъ
             И всюду первенствуетъ модный франтъ.
  
                                 XXIX.
  
             Премудрый Соломонъ сказалъ когда-то,
             Что тѣмъ дѣла успѣшнѣе идутъ,
             Чѣмъ болѣе совѣтниковъ. Палата
             Прямой примѣръ того, а также судъ+
             Не оттого ли Англія богата,
             Не оттого ль всѣ блага къ ней текутъ,
             И счастлива она, что безъ стѣсненья
             Въ ней царствуетъ общественное мнѣнье?
  
                                 XXX.
  
             Полезно многолюдство и для дамъ;
             Когда слѣдятъ за женщиною строго,
             Ей страшенъ грѣхъ, и выборъ труденъ тамъ,
             Гдѣ налицо поклонниковъ есть много,
             Съ опаскою несется по волнамъ
             Пловецъ, когда невѣдомой дорогой
             На скрытый рифъ наткнуться можетъ онъ;
             Вздыхателей толпа -- охрана женъ.
  
                                 XXXI.
  
             Но добродѣтель лэди Аделины
             Въ такомъ щитѣ нуждаться не могла;
             Опасность представляютъ ли мужчины
             Для дамы твердыхъ правилъ? Козней зла
             Бояться ей, конечно, нѣтъ причины;
             Пустая лесть и жалкая хвала
             Для гордой лэди были безъ значенья:
             Ужъ ей давно прискучили хваленья.
  
                                 XXXII.
  
             Ея привѣтъ былъ холодно-учтивъ;
             Даря инымъ порой свое вниманье,
             Ей чуждъ былъ сердца пламенный порывъ.
             И видъ ея средь пышнаго собранья
             Всегда былъ величавъ и горделивъ.
             Ея привѣтъ былъ лестное признанье
             Какихъ-нибудь заслугъ, но въ немъѵ увы!
             Искать души напрасно стали бъ вы.
  
                                 XXXIII.
  
             Какъ слава тяжела! Одни мученья --
             Удѣлъ молвой прославленныхъ людей;
             Что слава имъ приноситъ? -- лишь гоненья.
             Они вкушаютъ ядъ, сроднившись съ ней;
             Взгляните и на тѣхъ, что исключенье
             Изъ правила: средь солнечныхъ лучей,
             Которые ихъ обливаютъ свѣтомъ,
             Увидите вы тучи въ блескѣ этомъ.
  
                                 XXXIV.
  
             Была еще особенность одна,
             Сроднившаяся съ нравомъ Аделины:
             Равно скрывать имѣла даръ она
             И радость торжества, и гнетъ кручины
             (Въ безстрастіи порядочность видна).
             Такъ держатся въ Китаѣ мандарины,
             Не удивляясь ничему. Примѣръ
             Не съ нихъ берутъ ли люди высшихъ сферъ?
  
                                 XXXV.
  
             Признавъ "nil admirari" тайной счастья,
             На тотъ же путь Горацій насъ ведетъ.
             (Увы! артистамъ чуждо безпристрастье
             И разны мнѣнья ихъ на этотъ счетъ).
             Опасно выражать свое участье,
             И сдержанность порой прямой разсчетъ;
             Къ тому же "свѣтъ" твердитъ, исполненъ чванства,
             Что энтузіазмъ -- лишь нравственное пьянство.
  
                                 XXXVI.
  
             Но холодъ лэди былъ лишь напускной.
             Такъ иногда (избитое сравненье!)
             Подъ снѣгомъ лава огненной струей
             Проносится. (Вулкана изверженье
             Воспѣто ужъ въ поэмѣ не одной,
             А мнѣ всегда противны повторенья).
             Вулканъ, мнѣ жаль тебя! Твой вѣчный дымъ,
             Встрѣчаяся въ стихахъ, невыносимъ!
  
                                 XXXVII.
  
             Старинное сравненіе отбросьте;
             Другое есть и лучше, и новѣй:
             Шампанскаго бутылку заморозьте,
             И вы найдете выморозки въ ней;
             Вкушая ихъ, въ восторгъ приходятъ гости:
             Напитка нѣтъ пріятнѣй и цѣннѣй;
             Клокочетъ онъ подъ ледяной корою,
             Сверкая искрометною струею.
  
                                 XXXVIII.
  
             Тѣ капли -- квинтъ-эссенція вина
             Искусно замороженной бутылки.
             Такъ иногда лишь съ виду холодна
             Красавица, ея же чувства пылки;
             Подъ маскою скрываетъ ихъ она,
             И ледъ играетъ только роль настилки.
             Кто раздробить съумѣетъ этотъ ледъ,
             Тотъ драгоцѣнный кладъ подъ нимъ найдетъ.
  
                                 XXXIX.
  
             Однакожъ не легко сквозь эти льдины
             Найти проходъ, чтобъ въ душу заглянуть.
             Обманчивы опасныя пучины:
             Носясь по нимъ, не трудно утонуть!
             Ввѣряться имъ, конечно, нѣтъ причины.
             Такъ, къ полюсу отыскивая путь,
             Ужъ не одинъ корабль терпѣлъ крушенье;
             Средь вѣчныхъ льдовъ ">

LXIX.

   Были межь ними и судьи въ такихъ длинныхъ мантіяхъ, подбитыхъ горностаемъ, и съ такимъ суровымъ выраженіемъ въ лицахъ, что, глядя на нихъ, подсудимые едва ли могли обольщать себя надеждой, что ихъ высокомочія предпочтутъ при разрѣшеніи ихъ дѣлъ право -- силѣ. Были тутъ и епископы, не оставившіе потомству ни одной проповѣди, и прокуроры, до-того грозные на видъ, что, при взглядѣ на нихъ, скорѣе можно было вспомнить о судѣ "Звѣздной Палаты", чѣмъ о habcas corpus.
  

LXX.

   Тутъ же виднѣлись полководцы, закованные въ латы, дѣти того желѣзнаго вѣка, когда свинецъ ещё не одержалъ побѣды надъ сталью, и другіе -- въ парикахъ воинственнаго фасона Мальборуга, въ двѣнадцать разъ болѣе объёмистыхъ, чѣмъ парики нашего испорченнаго поколѣнія. Далѣе тянулся рядъ дворянчиковъ, съ ихъ бѣлыми тростями и золотыми ключами, немвроды на лошадяхъ, едва помѣщавшихся на полотнѣ картинъ, а ещё далѣе виднѣлись суровыя лица патріотовъ, недовольныхъ тѣмъ, что не успѣли добиться мѣстъ, которыхъ искали.
  

LXXI.

   Между ними -- то тамъ, то сямъ -- точно для того, чтобы освѣжить впечатлѣніе, навѣваемое видомъ этой суровой фаланги наслѣдственной славы, проглядывали картины Карла Дольче и Тиціана, дикія группы сумрачнаго Сальватора-Розы, танцующія вереницы амуровъ Альбано, морскіе виды Ворнета, освѣщённые свѣтомъ океана, и повергающія въ трепетъ легенды о страданіяхъ святыхъ мучениковъ, для изображенія которыхъ Спаньолетто, казалось, пользовался не красками, а кровью.
  

LXXII.

   Тутъ красуется пейзажъ Лорреня, тамъ Рембрандтъ дѣлаетъ мракъ равнымъ свѣту, тогда-какъ мрачный Караваджіо, благодаря мрачности своихъ красокъ, заставляетъ выступать изъ рамы бронзовое тѣло какого-нибудь стоическаго анахорета, а здѣсь Теньеръ манитъ вашъ взоръ къ болѣе весёлымъ сценамъ. Его объёмистые кубки возбуждаютъ во мнѣ жажду датчанина или голландца. Эй! бутылку рейнвейна!
  

LXXIII.

   О, читатель! если ты умѣешь читать... Замѣть, что складывать слоги -- даже читать -- ещё не значитъ быть читателемъ: для этого необходимы особыя способности, какъ для меня, такъ и для тебя. Во-первыхъ, надо начинать съ начала (какъ ни тяжело это условіе), во-вторыхъ -- слѣдуетъ продолжать, въ-третьихъ -- не начинать съ конца, а если придётся начать такимъ-образомъ, то, по крайней мѣрѣ, ужъ оканчивать началомъ.
  

LXXIV.

   Благодарю, читатель! ты выказалъ примѣрное терпѣнье, тогда-какъ я -- безъ всякой совѣсти относительно риѳмъ -- безстрашно вращался въ такихъ подробностяхъ по части описанія различныхъ строеній и прочаго имущества, что -- думаю -- Аполлонъ принялъ меня за аукціониста. Впрочемъ, поэты поступали такъ испоконъ вѣка: это доказалъ Гомеръ своимъ описаніемъ кораблей. Но современные писатели должны быть умѣреннѣе -- и я пощажу тебя, читатель, отъ описанія мебели и посуды.
  

LXXV.

   Наступила богатая плодами осень, а съ нею прибыли и ожидаемые гости, чтобы насладиться вполнѣ ея удовольствіями. Жатва снята; лѣса переполнены дичью; собаки ищутъ, охотники -- въ тёмныхъ курткахъ -- идутъ за ними... Охотникъ прицѣливается, точно глаза его -- глаза рыси; ягдташъ его наполняется и подвиги его возбуждаютъ изумленіе. Вотъ чёрная куропатка! вотъ блестящій фазанъ! Берегитесь, браконьеры!-- забава эта не для мужиковъ!
  

LXXVI.

   Англійская осень, правда, не можетъ похвастать сборомъ винограда; она не видитъ гроздей Вакха, обрамливающихъ края дорогъ своими пурпурными гирляндами, какъ это бываетъ въ странахъ солнца и пѣсень, но за-то Англія умѣетъ добывать лучшіе сорта винъ покупкою: у нея есть и лёгкій кларэтъ, и крѣпкая мадера. Если Англія оплакиваетъ своё безплодіе, то мы можемъ сказать ей въ утѣшеніе, что погребъ есть самый лучшій виноградникъ.
  

LXXVII.

   Если у англійской осени нѣтъ тѣхъ ясныхъ дней, которые въ южныхъ странахъ наводятъ на мысль, что она уступитъ мѣсто не суровой зимѣ, а прямо -- веснѣ, зато она имѣетъ цѣлую кучу наслажденій во внутренности своихъ жилищъ, съ пламенемъ каменнаго угля въ каминѣ, этимъ первымъ гостемъ новаго года. Сверхъ-того, внѣ домовъ осень наша утѣшаетъ насъ видомъ своихъ тучныхъ нивъ, и если мы лишены зелени, то вознаграждаемся за-то желтизной жатвы.
  

LXXVIII.

   Наконецъ, у нашего изнѣженнаго деревенскаго житья-бытья, болѣе богатаго рогами и дичью, чѣмъ собаками, есть охота. Забава эта до-того восхитительна, что въ состояніи даже соблазнить святого бросить свои чётки и присоединиться къ весёлой компаніи. Я думаю, самъ Немвродъ не задумался бы для нея бросить свои ассирійскія степи и надѣть мельтонскую куртку. Если въ нашихъ паркахъ нѣтъ дикихъ кабановъ, зато есть въ запасѣ бездна ручныхъ дураковъ, на которыхъ не мѣшало бы поохотиться.
  

LXXIX.

   Благородные гости, собравшіеся въ аббатствѣ, были (мы назовёмъ сначала прекрасный полъ): герцогиня Фицъ-Фолькъ, графиня Крэбби, леди Сцилли, Бюзи, миссъ Экла, миссъ Бамбазина, миссъ Макстей, миссъ О'Тэбби и мистриссъ Рэбби, жена богатаго банкира, а также почтенная мистриссъ Слипъ, смотрѣвшая съ виду невиннымъ ягнёнкомъ, а бывшая на дѣлѣ бодливой козой.
  

LXXX.

   Было много и другихъ графинь, которыхъ мы не назовёмъ по имени; скажемъ только, что всё это были имена высокія, "цвѣтъ и красота общества", прошедшія сквозь туманъ древности единственно затѣмъ, чтобъ явиться предъ нами въ очищенномъ видѣ, какъ вода, прошедшая черезъ фильтръ, или какъ бумажныя деньги, обратившіяся, но волѣ банка, въ золото. Всё-равно, почему и какъ, но паспортъ прикрываетъ прошедшее, такъ-какъ хорошее общество, вообще, отличается терпимостью никакъ не менѣе, чѣмъ великодушіемъ --
  

LXXXI.

   Конечно, до извѣстнаго предѣла или точки, которая есть одинъ изъ самыхъ затруднительныхъ знаковъ препинанія. Соблюденіе внѣшнихъ приличій -- вотъ задача, на которой вертятся всѣ отношенія высшаго общества. Лишь бы не произошло скандала, лишь бы никто не крикнулъ "стой, вѣдьма!" -- и тогда каждая Медея можетъ завести своего Язона, или, говоря словами Горація и Пульчи: "Omne tulit punctum, quae miscuit utile dulci".
  

LXXXII.

   Я не берусь опредѣлять статьи нравственныхъ законовъ, на основаніи которой поступаютъ такимъ образомъ, хотя этотъ способъ дѣйствія похожъ немного на лоттерею. Мнѣ случалось видѣть добродѣтельныхъ женщинъ, погубленныхъ вконецъ приговоромъ общества, и, наоборотъ, приводилось встрѣчать довольно-сомнительныхъ матронъ, очень бодро и смѣло прокладывавшихъ себѣ дорогу вперёдъ и, благодаря своимъ искуснымъ маневрамъ, сіявшихъ ярче Сиріуса, причёмъ платились за всѣ свои грѣхи какими-нибудь двумя-тремя безвредными насмѣшками.
  

LXXXIII.

   Да, я видѣлъ болѣе, чѣмъ разсказываю! Но не взглянуть ли намъ лучше, что дѣлаетъ наша деревенская знать. Вся компанія состояла человѣкъ изъ тридцати трёхъ -- изъ особъ самой чистой крови, настоящихъ браминовъ хорошаго тона. Называя нѣкоторыхъ гостей, я сдѣлалъ выборъ чисто наудачу, не обращая вниманія на степень ихъ знатности, причёмъ руководствовался единственно требованіемъ риѳмъ. Между ними случайно попалось для дополненія и нѣсколько ирландскихъ абсентоистовъ.
  

LXXXIV.

   Былъ тутъ Пароллесъ, законникъ-буянъ, сражавшійся, впрочемъ, только въ судѣ и сенатѣ; если же вызовъ встрѣчалъ его въ другомъ мѣстѣ, то онъ всегда предпочиталъ слова всѣмъ другимъ способамъ обороны. Былъ тутъ и молодой поэтъ Рэкраймъ, недавно появившійся на литературномъ поприщѣ и блиставшій шестинедѣльной славой. Былъ лордъ Пирро -- великій мыслитель, и сэръ Джонъ Поттльдинъ -- великій пьяница.
  

LXXXV.

   Былъ герцогъ Дэшъ, бывшій герцогомъ отъ головы до пятокъ; было двѣнадцать пэровъ, весьма похожихъ на пэровъ Карла Великаго, и, притомъ, до-того обличавшихъ -- какъ своей наружностью, такъ и умомъ -- принадлежность къ этому званію, что навѣрно ни одинъ глазъ и ни одно ухо не приняло бы ихъ за членовъ Нижней Палаты. Было шесть дѣвицъ Раубольдсъ -- очаровательныхъ созданій, полныхъ поэзіи и чувства, и чьи сердца гораздо болѣе стремились къ аристократическимъ коронамъ, чѣмъ къ монастырю.
  

LXXXVI.

   Было четверо достопочтенныхъ джентльменовъ, пользовавшихся этимъ прилагательнымъ болѣе по титулу, чѣмъ но заслугамъ. Былъ доблестный кавалеръ Де-ла-Рюзъ -- подарокъ, которымъ почтила насъ Франціи и Фортуна. Главное его достоинство заключалось въ умѣньи забавлять общество. Впрочемъ, клубы находили его шутки иногда слишкомъ серьёзными, потому-что сила его очарованья была такъ велика, что ей повиновались иной разъ даже игральныя кости.
  

LXXXVII.

   Былъ Дикъ Дубіусъ, метафизикъ, любившій пофилософствовать и хорошо пообѣдать; Эигль, называвшій себя математикомъ; сэръ Генри Сильверконъ -- побѣдитель на всѣхъ скачкахъ; преосвященный Родомонтъ Пресиженъ, ненавидѣвшій грѣшниковъ гораздо болѣе, чѣмъ грѣхъ, и, наконецъ, лордъ Августъ Фицъ-Плантагенетъ -- мастеръ на всё, но преимущественно на держаніе пари.
  

LXXXVIII.

   Были тамъ ещё Джакъ Джаргонъ, саженный гвардеецъ, и генералъ Файрфзсъ, прославившійся на ноляхъ сраженій, великій тактикъ и рубака, съѣвшій во время послѣдней войны несравненно болѣе ликовъ, чѣмъ ихъ убилъ. Затѣмъ, шаловливый уэльскій судья Джеффрисъ Гардсманъ, до того искусно исправлявшій свою серьёзную обязанность, что когда виновный являлся для выслушиванія обвинительнаго приговора, то его шуточки служили ему единственнымъ утѣшеніемъ.
  

LXXXIX.

   Пріятная компанія -- это шахматная доска: вы въ ней найдёте королей, королевъ, офицеровъ, коней, башни и пѣшки. Арена этой игры -- вселенная, съ той только разницей, что живыя куколки прыгаютъ на собственныхъ ниткахъ, подобно полишинелю. Моя муза похожа на бабочку: у ней только крылья, а жала нѣтъ, и она порхаетъ въ воздухѣ безъ всякой цѣли, садясь очень рѣдко. Еслибъ она была шершнемъ, то можетъ-быть нашлись бы злые люди, которые её погубили.
  

ХС.

   Я совершенно позабылъ въ числѣ гостей одного, котораго забывать никакъ бы не слѣдовало. Это былъ ораторъ, произнесшій въ минувшую сессію послѣднюю рѣчь, очень хорошо сочинённую и бывшую его первымъ, дѣвственнымъ дебютомъ на нолѣ преній. Газеты много занимались разборомъ этого дебюта, сдѣлавшаго весьма сильное впечатлѣніе, и безусловно называли его рѣчь -- сравнительно съ тѣми, которыя произносятся ежедневно -- "лучшей первой рѣчью изъ всѣхъ, которыя когда-либо бывали произносимы".
  

ХСІ.

   Польщённый сопровождавшими его рѣчь возгласами: "слушайте! слушайте!", довольный своимъ избраніемъ и потерей ораторской дѣвственности, и, наконецъ, гордый своей учёностью, которой у него было ровно на столько, чтобъ подобрать нѣсколько цитатъ, онъ утопалъ въ блаженствѣ своей цицероновской славы. Наконецъ, онъ обладалъ хорошею памятью для заучиванія наизусть, а остроуміе его было развито настолько, чтобъ умѣть разсказать забавный анекдотъ съ приличнымъ каламбуромъ. И всё это не помѣшало ему, не лишенному нѣкоторыхъ достоинствъ и надѣлённому ещё большей дозой самонадѣянности -- ему -- "славѣ своей страны" -- отправиться въ деревню.
  

XCII.

   Были тамъ также два признанные остряка: ирландецъ Лонгбоу и шотландецъ съ береговъ Твида Строгбоу, оба хорошіе законовѣды и оба хорошо-воспитанные люди. Остроты Стронгбоу отличались вполнѣ хорошимъ тономъ; что же касается Лонгбоу, то онъ отличался болѣе воображеніемъ -- смѣлымъ и быстрымъ, какъ скакунъ, только иногда спотыкавшійся на картофелѣ, тогда-какъ лучшія рѣчи Стронгбоу достойны были Катона.
  

ХСІІІ.

   Стронгбоу походилъ на хорошо-настроенное фортепіано; Лонгбоу же напоминалъ дикую эолову арфу, съ которой каждое дуновеніе вѣтерка могло свободно срывать звуки, полные гармоніи или диссонансовъ. Въ рѣчахъ Стронгбоу нельзя было измѣнить ни одного слова; въ словамъ же Лонгбоу, напротивъ, можно было часто придраться. Оба были даровиты, съ тою только разницей, что одинъ всѣмъ былъ обязанъ природѣ, а другой -- воспитанью; у одного было сердце, у другого -- голова.
  

XCIV.

   Если всё описанное мною общество покажется вамъ слишкомъ разнороднымъ для пріятнаго время-препровожденія въ деревнѣ, то вспомните, что имѣть дѣло съ образцами всѣхъ сортовъ всё-таки гораздо пріятнѣе, чѣмъ быть обречённымъ на скучный tête-à-tête. Увы! время комедій, когда дураки Копгрева соперничали съ глупцами Мольера, прошло безвозвратно, и въ обществѣ всё сгладилось до такой степени, что въ нравахъ стало едва ли болѣе различія, чѣмъ въ одеждѣ.
  

XCV.

   Наши смѣшныя стороны, отодвинувшись на задній планъ, остались по прежнему смѣшными и глупыми; профессіи потеряли индивидуальный характеръ -- и намъ уже нечего срывать съ древа глупости. Дураковъ, конечно, довольно и нынче, но они перестали быть занимательными и не стоятъ труда жатвы. Общество представляетъ нынче видъ полированной поверхности, на которой можно замѣтить только два рода людей: скучающихъ и наводящихъ скуку.
  

XCVI.

   Сдѣлавшись изъ фермеровъ собирателями колосьевъ, мы начинаемъ собирать скудныя, но хорошо-вымолоченныя истины. Вы, благосклонный читатель, будете Воозомъ вашей нивы, а я -- скромной Руфью. Я бы готовъ былъ пойти дальше въ моёмъ сравненія; но священное писаніе не дозволяетъ толкованій. Въ моей молодости я былъ сильно пораженъ словами мистриссъ Адамсъ, когда она воскликнула: "священное писаніе внѣ церкви -- богохульство!"
  

XCVIІ.

   И такъ -- станемъ собирать возможное въ этомъ скверномъ вѣкѣ соломы, хотя бы наши труды и оставались безплодными. Для заключенія своего перечня гостей, я не могу не упомянуть о салонномъ говорунѣ Китъ-Кэта {Имя извѣстнаго клуба, гдѣ собиралась знаменитые виги по времена Аддиссона.} -- болтунѣ, у котораго въ записной книжкѣ были страницы, гдѣ онъ записывалъ утромъ то, что предполагалъ разсказывать вечеромъ. "О, слушай! слушай! О, бѣдная тѣнь!" {Слова Гамлета.} О, какъ достойна сожалѣнія судьба тѣхъ, которые приготовляютъ свои остроты заранѣ!
  

XCVIII.

   Во-первыхъ, имъ приходится всевозможными хитростями наводить разговоръ на свои подготовленныя тэмы; во-вторыхъ, имъ невозможно -- ни упустить благопріятнаго случая, ни уступить своимъ слушателямъ ни вершка земли, постоянно стараясь выиграть для себя цѣлую пядь, съ цѣлью употребить её въ дѣло непремѣнно такъ, чтобъ произвести, если это возможно, сильное впечатлѣніе; въ третьихъ -- они не могутъ отступать, когда ловкій противникъ ихъ поймаетъ, и должны оставлять за собой, во что бы то ни стало, послѣднее слово, которое, какъ извѣстно, всегда бываетъ лучшимъ.
  

ХСІХ.

   Лордъ Генри и его жена были хозяевами, а личности, которыхъ портреты мы очертили -- ихъ гостями. Пиры, задаваемые ими, могли бы соблазнить даже души, удалившіяся за предѣлы Стикса. Я не стану вдаваться въ описаніе различныхъ рагу и жаркихъ, хотя вся исторія рода человѣческаго доказываетъ, что счастье человѣка, этого голоднаго грѣшника, зависитъ -- съ-тѣхъ-поръ, какъ Ева съѣла яблоко -- главнымъ образомъ отъ обѣда.
  

С.

   Доказательствомъ можетъ служить то, что голоднымъ израильтянамъ была обѣщана "земля, кипящая мёдомъ и млекомъ". къ этому мы съ-тѣхъ-поръ прибавили только любовь къ деньгамъ, единственное удовольствіе, вознаграждающее насъ за обладаніе ими. Молодость увядаетъ и лишаетъ наши дни озарявшаго ихъ солнца, любовницы и пріятели-нахлѣбники намъ надоѣдаютъ; но кто согласится потерять тебя, райскій металлъ, даже и въ томъ случаѣ, если бы онъ утратилъ способность тобою пользоваться и злоупотреблять?
  

СІ.

   Мужчины вставали рано утромъ и отправлялись съ ружьёмъ или собаками на охоту: молодые -- потому-что тѣлесныя упражненія любимая забава мальчиковъ послѣ игры и фруктъ, пожилые же для того, чтобъ убить время, такъ-какъ скука есть растеніе, производимое исключительно англійской почвой, хотя для выраженія ея и нѣтъ слова въ нашемъ языкѣ. Поэтому мы замѣнили слово дѣломъ, а подыскать выраженіе для этого страшнаго недуга, которому не помогаетъ даже сонъ, предоставили французамъ.
  

СІІ.

   Самые старые уходили въ библіотеку, гдѣ рылись въ книгахъ, или критиковали картины, шатались тоскливо по саду, дѣлая набѣги на оранжереи, ѣздили кататься лёгкою рысью, читали утреннія газеты или, наконецъ, нетерпѣливо поглядывали на часы, ожидая съ нетерпѣніемъ, удивительнымъ въ шестьдесятъ лѣтъ, шестого часа пополудни.
  

CIII.

   Никто не чувствовалъ себя женированнымъ. Часъ общаго соединенія за обѣдомъ возвѣщался звонкомъ въ колоколъ; до той же минуты всѣ распоряжались своимъ временемъ, какъ хотѣли: сходились кружками или оставались въ одиночествѣ. (Люди, вообще, рѣдко умѣютъ проводить эти часы съ удовольствіемъ.) Каждый вставалъ, когда ему было угодно, занимался туалетомъ по усмотрѣнію и завтракалъ гдѣ, какъ и когда хотѣлъ.
  

CIV.

   Что же касается дамъ, то онѣ встрѣчали утренній часъ различно: нѣкоторыя -- съ румянцемъ на щекахъ, другія, напротивъ, съ признаками блѣдности. Если погода была хороша, онѣ катались верхомъ или гуляли; если дурная, то читали, разсказывали исторіи, пѣли, повторяли послѣдній, выдуманный за границей, танецъ, спорили о будущихъ модахъ, узаконили новымъ кодексомъ моду на шляпки, или строчили письма страницъ но двѣнадцати, дѣлая тѣмъ отвѣтъ обязательнымъ,
  

CV.

   Такъ-какъ у нѣкоторыхъ были отсутствующіе любовники и у всѣхъ -- друзья. На землѣ, а можетъ-быть и на небѣ, нѣтъ ничего подобнаго женскимъ письмамъ, потому что они безконечны. Я ужасно люблю тайны дамскихъ посланій, которыя, подобно догматамъ вѣры, никогда не высказываютъ всего, что хотятъ. Они похожи на коварный свистъ Улисса, которымъ онъ приманилъ бѣднаго Долона. Совѣтую вамъ быть осторожными, когда вамъ придётся отвѣчать на подобныя письма.
  

CVI.

   Въ домѣ были билліарды, карты, но костей не было, такъ-какъ люди, мало-мальски уважающіе себя, нигдѣ не играютъ, кромѣ клубовъ; были лодки для катанья по свободной водѣ и коньки для бѣганья по ней, когда она бываетъ скована льдомъ и суровый морозъ уничтожаетъ слѣды звѣря; наконецъ, были удочки для ловли рыбы -- занятія, которое можетъ быть названо одиночнымъ порокомъ, что бы ни пѣлъ и ни разсказывалъ про него сэръ Исаакъ Вальтонъ, этотъ чопорный, старый, жесткій селадонъ, которому слѣдовало бы имѣть въ горлѣ маленькаго пискаря и крючёкъ для его вытаскиванія.
  

CVII.

   Вечеромъ являлись ужинъ, вино, разговоры и дуэты, исполняемые болѣе или менѣе небесными голосами, одно воспоминаніе о которыхъ заставляетъ трещать мою голову. Четыре старшія дѣвицы Раубольдсъ преимущественно отличались въ весёлыхъ пѣсенкахъ, но двѣ младшія предпочитали арфу, играя на которой можно къ очарованію музыки присоединять выставку граціозныхъ плечъ и бѣлыхъ ручекъ.
  

CVIII.

   Иногда танцы давали случай увидѣть движенія, достойныя граціи сильфидъ, но это рѣдко случалось въ дни охоты, такъ-какъ мужчины бывали слишкомъ утомлены. Взамѣнъ того, завязывались весёлые разговоры, начинались ухаживанья, всегда, впрочемъ, приличныя и заключавшіяся, по большей части, въ сплетеніи комплиментовъ тому, что было достойно, а иногда и недостойно похвалы, а охотники возобновляли въ разговорахъ лисью травлю, послѣ чего всѣ скромно расходились около десяти часовъ вечера.
  

СІХ.

   Политики, удалясь куда-нибудь въ уголъ, спорили о судьбахъ міра и занимались передвиженіями въ административныхъ сферахъ. Остряки выбивались изъ силъ, чтобы не упустить удобнаго случая блеснуть какимъ-нибудь bon-mot. Люди, желающіе казаться умными, никогда не знаютъ покоя. Имъ случается выжидать года, прежде чѣмъ выдастся подходящая минута ввернуть въ разговоръ удачное выраженіе; да и тогда даже -- и тогда случается нерѣдко, что какой-нибудь неотёсанный слушатель лишитъ ихъ этого удобнаго случая.
  

CX.

   Всё наше общество, впрочемъ, вело себя любезно и вполнѣ аристократично, то-есть учтиво, сдержанно и холодно, точно фидіасова статуя, вытесанная изъ аттическаго мрамора. Сквайры Вёстерны не существуютъ болѣе, да и наши Софьи {Дѣйствующія лица романа Фильдинга "Томъ Джонсъ".} стали далеко не такими увлекающимися, какими были прежде, оставшись, впрочемъ, такими же, а можетъ быть и ещё болѣе прекрасными. У насъ нѣтъ болѣе грубіяновъ, въ родѣ Тома Джонса: всѣ стали джентльменами въ корсетахъ, прямыми, какъ каменныя колонны.
  

СХІ.

   Общество расходилось довольно рано, то-есть прежде полуночи, которая, какъ извѣстно, въ Лондонѣ принимается за полдень. Но въ деревняхъ дамы удаляются къ себѣ ранѣе захода луны. Да будетъ покой и миръ надъ сномъ этихъ свернувшихся цвѣтковъ! Пусть розы, проснувшись, обрѣтутъ снова свои яркія краски! Хорошій сонъ есть самое лучшее средство для возстановленія румянца -- и, благодаря ему, румяна иногда дешевѣютъ на нѣсколько зимъ.
  

ПѢСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

I.

   Если бы мы могли изъ неисчерпаемой бездны природы или нашихъ собственныхъ мыслей извлечь хотя одну гарантированную истину, то, можетъ-быть, человѣчество вступило бы тогда на настоящій -- потерянный имъ -- путь; но за-то сколько было бы разрушено этимъ прекрасныхъ философскихъ системъ! Одна система пожираетъ другую, почти такъ же, какъ Сатурнъ пожиралъ когда-то своихъ дѣтей, и благочестивая супруга напрасно подавала ему камни, вмѣсто мальчиковъ: онъ всё-равно не оставлялъ ни крошки.
  

II.

   Философскія системы поступаютъ, подобно титану, но только въ обратномъ смыслѣ, потому-что здѣсь дѣти пожираютъ родителей и при этомъ страдаютъ довольно тяжелымъ пищевареньемъ. Признайтесь, можете ли вы укоренить свою вѣру во что-нибудь даже послѣ самыхъ добросовѣстныхъ изысканій? Оглянитесь на прежніе вѣка, прежде чѣмъ остановитесь на какомъ-нибудь убѣжденіи, и скажите -- точно ли вы считаете его вѣрнымъ. Нѣтъ ничего вѣрнѣе, какъ сомнѣваться въ вѣрности собственныхъ чувствъ, а между-тѣмъ какія же имѣемъ мы иныя доказательства.
  

III.

   Что же касается меня, то я ничего не знаю, ничего не отвергаю, ничего не допускаю и ничего не презираю! А что знаете вы? можетъ-быть только то, что вы родились, чтобъ умереть, да и эти два факта могутъ оказаться ложными, если вдругъ наступитъ эпоха вѣчности, когда ничто не будетъ ни старѣть, ни возобновляться. Смерть -- есть вещь, заставляющая людей плакать, а между-тѣмъ они цѣлую треть жизни проводятъ во снѣ.
  

IV.

   Послѣ тяжелаго, труднаго дня, мы болѣе всего желаемъ сна безъ сновидѣній; такъ почему же наша плоть такъ боится плоти, успокоившейся ещё болѣе спокойнымъ сномъ? Даже самоубійца, платящій свой долгъ до срока (старая манера платить долги, о которой очень жалѣютъ кредиторы) даже онъ нетерпѣливо испускаетъ свой послѣдній вздохъ не столько изъ отвращенія къ жизни, сколько изъ боязни смерти.
  

V.

   Смерть грозитъ человѣку отовсюду: она возлѣ него, вокругъ него, тутъ, тамъ, вездѣ. Есть храбрость, вытекающая изъ страха, и эта храбрость, можетъ-быть, самая отчаянная, потому-что порождена желаньемъ добиться во что бы то ни стало конца страха. Когда мы стоимъ на вершинахъ высокихъ горъ, видимъ подъ ногами ихъ пики, смотримъ въ глубину бездонныхъ пропастей съ зіяющими ребрами скалъ, мы не можемъ не ощутить желанія погрузиться въ эту бездну.
  

VI.

   Конечно, вы этого не сдѣлаете: напротивъ, вы отступите, пораженные страхомъ, съ блѣдностью на лицѣ, но припомните ваши тогдашнія впечатлѣнія -- и вы навѣрно увидите въ вѣрномъ зеркалѣ вашихъ мыслей, что зіяющая бездна манила васъ къ познанію невѣдомаго, всё-равно -- было ли это стремленіе ложно или истинно; вамъ непремѣнно хотѣлось кинуться, вмѣстѣ съ вашимъ страхомъ -- до куда? вы этого не знали -- и вотъ причина, почему вы бросаетесь или не бросаетесь.
  

VII.

   "Но какая связь во всёмъ этомъ съ вашей поэмой?" быть-можетъ спросите вы меня.-- Никакой, благосклонный читатель! всё это не болѣе, какъ моя манера -- и я не могу извиниться ничѣмъ болѣе. Я пишу всё, что мнѣ придетъ въ голову, не разбирая, кстати оно или не кстати. Разсказъ мой нельзя назвать собственно разсказомъ: онъ не болѣе, какъ фантастическая основа, на которой я строю всевозможныя обыдённыя вещи, ври помощи общихъ мѣстъ.
  

VIII.

   Вы можетъ-быть знаете, а можетъ-быть и нѣтъ, что великій Бэконъ сказалъ слѣдующую великую истину: "Бросьте вверхъ соломенку -- и она укажетъ вамъ, въ которую сторону дуетъ вѣтеръ". Поэзія есть именно такая погоняемая человѣческимъ дыханіемъ соломенка, летящая по волѣ нашего разсудка. Это бумажный змѣй, порхающій между жизнью и смертью, тѣнь, которую оставляетъ за собою предпріимчивая душа. Моя же поэзія есть не что иное, какъ пузырь, который я надуваю, подобно ребёнку, вовсе не для славы, а исключительно для своей забавы.
  

IX.

   Весь свѣтъ -- передо мной или за мной, такъ-какъ видимая мной его частица совершенно достаточна для того, чтобъ о нёмъ не забыть. Что же касается страстей, то я испыталъ ихъ въ размѣрѣ совершенно достаточномъ, чтобы заслужить порицаніе, къ великой радости нашихъ ближнихъ, всегда готовыхъ испортить нашу славу какой-нибудь примѣсью; а я былъ славенъ въ своё время, пока не разрушилъ этой славы своими же стихами.
  

X.

   Я вооружилъ противъ себя весь этотъ міръ, равно какъ и иной, то-есть міръ духовенства, обрушившій на мою голову всѣ свои громы въ формѣ благочестивыхъ пасквилей. И при всёмъ томъ я не могу удержаться, чтобы не взяться за перо хотя одинъ разъ въ недѣлю, утомляя тѣмъ моихъ прежнихъ читателей и не пріобрѣтая новыхъ. Въ молодости я писалъ потому, что душа моя была полна; теперь же пишу потому, что она скучаетъ.
  

XI.

   Но въ такомъ случаѣ зачѣмъ же печатать? Можно ли ожидать славы или вознагражденія, когда публика зѣваетъ? Въ отвѣтъ на это, я спрошу васъ въ свою очередь: для чего вы играете въ карты? для чего вы пьёте? для чего читаете?-- Не для того ли, чтобъ сократить скуку на нѣсколько часовъ? Мнѣ же пріятно бросить взглядъ назадъ и глядѣть на то, чѣмъ я занимался, что видѣлъ печальнаго и весёлаго. Написавъ что-нибудь, я бросаю написанное въ свѣтъ и смотрю -- всплывётъ оно или потонетъ. До крайней мѣрѣ, я наслаждаюсь моей мечтой.
  

XII.

   Мнѣ кажется, что еслибъ я былъ увѣренъ въ успѣхѣ, то едва ли бы написалъ пару строкъ. Л сражался такъ много и горячо, что никакое пораженіе не принудитъ меня отказаться отъ союза съ девятью сёстрами. Чувство это не легко выразить; но я его отнюдь не преувеличиваю. Такъ въ игрѣ заключается два удовольствія: выиграть и проиграть.
  

XIII.

   Сверхъ-того, моя Муза занимается не одними вымыслами. Напротивъ, она собираетъ огромный запасъ фактовъ, конечно, съ соблюденіемъ нѣкоторыхъ условій и лёгкихъ ограниченій, и всего больше поётъ о людскихъ дѣлахъ и проступкахъ. Въ этомъ заключается одна изъ причинъ, вслѣдствіе которой ей. часто приходится натыкаться на противорѣчія, такъ-какъ излишняя правда не привлекаетъ съ перваго раза. Еслибъ я искалъ только того, что называется славой, то разсказывалъ бы съ гораздо меньшимъ трудомъ и, притомъ, совершенно иныя исторіи.
  

XIV.

   Любовь, война, буря -- во всёмъ этомъ, конечно, есть разнообразіе. Прибавьте къ этому лёгкіе оттѣнки мечтательности, взгляды съ высоты птичьяго полёта, бросаемые на кишащее внизу общество, на людей всѣхъ сословій и возрастовъ -- и вы увидите, что всего этого слишкомъ достаточно, чтобъ занять читателя и въ настоящемъ и въ будущемъ. Если хе, наконецъ, эти листки пойдутъ на обёртку, то это всё-таки поддержитъ торговлю.
  

XV.

   Та сторона общества, которую я избралъ для описанія въ настоящей пѣснѣ, не была изображаема никѣмъ прежде. Причину этого объяснить не трудно: какъ это общество ни кажется выдающимся и пріятнымъ, тѣмъ не менѣе всё-таки есть какая-то утомляющая монотонность въ этомъ сборѣ драгоцѣнныхъ камней и горностаевыхъ мантій, а сходство въ привычкахъ и манерахъ не представляетъ обильной пищи для поэтическихъ страницъ.
  

XVI.

   При огромномъ количествѣ средствъ для возбужденій, въ обществѣ этомъ очень мало того, что возвышаетъ, и нѣтъ ничего, что бы могло говорить сердцу всѣхъ людей и во всѣ времена. Какой-то однообразный лакъ покрываетъ всѣ его пороки, и даже самыя преступленія въ этой средѣ кажутся общимъ мѣстомъ. Страсти тамъ поддѣльны, остроуміе не имѣетъ соли, во всёмъ видѣнъ какой-то недостатокъ естественности, которая одна способна къ искренности; наконецъ, есть какое-то однообразіе въ характерахъ, замѣтное, по крайней мѣрѣ, въ тѣхъ, которые ихъ имѣютъ.
  

XVII.

   Иногда, впрочемъ, случается, что порывы чувствъ прорываются наружу, точно солдаты, выбѣгающіе радостно изъ строя по окончаніи парада; но гремитъ призывный барабанъ -- и они съ испугомъ кидаются къ своимъ мѣстамъ, принуждённые опять сдѣлаться или казаться тѣмъ, чѣмъ были. Конечно, это маскарадъ блестящій; но разъ насладившись вдоволь этимъ зрѣлищемъ, вы больше не захотите смотрѣть на него. По крайней мѣрѣ, на меня этотъ эдемъ удовольствія и скуки производилъ всегда именно такое впечатлѣніе.
  

XVIII.

   Сведя счёты съ любовью, покончивъ съ игрою, туалетомъ, выборами, блескомъ, а можетъ-быть и съ кое-чѣмъ ещё, выслушавъ парламентскія рѣчи, насмотрѣвшись на красавицъ, выводимыхъ десятками для продажи, полюбовавшись печальными кутилами, превратившими себя въ ещё болѣе печальныхъ мужей, человѣку остаётся одно изъ двухъ: или скучать, или надоѣдать другимъ. Доказательствомъ могутъ служить хотя бы эти ci-devant jeunes hommes, которые спокойно плывутъ противъ теченія и не отказываются отъ общества, которое давно отъ нихъ отказалось.
  

XIX.

   Говорятъ -- и это общая жалоба -- будто бы никому ещё не удалось описать свѣтъ такимъ, каковъ онъ есть. Нѣкоторые увѣряютъ, что авторы подкупаютъ лакеевъ, и черезъ ихъ посредство пріобрѣтаютъ необходимые для нихъ, по части семейныхъ скандаловъ, матеріалы для своихъ право-описательныхъ этюдовъ, и что во всѣхъ ихъ произведеніяхъ преобладаетъ одинъ и тотъ же стиль, то-есть болтовня барынь, процѣженная черезъ мозги ихъ горничныхъ.
  

XX.

   Но это предположеніе не выдерживаетъ критики, особенно въ настоящее время, когда писатели стали непремѣнными членами всякаго порядочнаго общества. Я самъ видѣлъ, какъ они соперничали въ значеніи даже съ военными и, притомъ, въ молодости, что всего важнѣе. Отчего же въ издаваемыхъ ими очеркахъ нѣтъ того, что они сами находятъ столь необходимымъ -- именно, картины высшаго общества? Дѣло въ томъ, что тутъ нечего описывать.
  

XXI.

   "Haud ignara loqnor" -- и это всё "nugoe qnarum pars parva fui"; но однако частица существенная. Въ настоящее время мнѣ гораздо легче описать гаремъ, битву, кораблекрушеніе или сердечную исторію, чѣмъ подобныя вещи. Наконецъ, мнѣ хотѣлось бы обойти этотъ предметъ по причинамъ, о которыхъ я предпочитаю умолчать: "Vetabo Cereris sacrum qui vulgarit" {Горацій, ода II.}, а это значитъ, что толпа не должна быть посвящена въ подобныя тайны.
  

XXII.

   Поэтому всё, что я повѣряю бумагѣ, должно быть идеально, смягчено и сглажено, подобно исторіи франмасоновъ, которая также относится къ дѣйствительности, какъ путешествіе капитана Парри къ плаванію Язона. Великая тайна не должна разоблачаться передъ глазами толпы. Въ моей музыкѣ есть мистическій діапазонъ и многое въ ней можетъ быть понято и оцѣнено настоящимъ образомъ одними посвящёнными.
  

XXIII.

   Увы! міры гибнутъ, а женщина съ той самой поры, какъ она погубила міръ (такъ по крайней мѣрѣ учитъ исторія, болѣе вѣрная, чѣмъ учтивая и считаемая непреложной), никакъ не можетъ бросить привычки поступать такимъ же образомъ. Бѣдная игрушка нашихъ привычекъ, загнанная, порабощённая, жертва, когда виновата, и мученица, когда права, осуждённая рожать дѣтей, какъ мужчины осуждёны за свои грѣхи брить бороду,
  

XXIV.

   Что при ежедневномъ повторенія составляетъ такую муку, что въ общей сложности она можетъ быть сравнена съ родами. Что же касается женщинъ, то кто можетъ постичь всю глубину страданій, на которыя онѣ осуждены? Мужчина даже въ своей привязанности къ нимъ выказываетъ бездну эгоизма и ещё болѣе недовѣрія. Ихъ любовь, добродѣтель, красота и воспитаніе служатъ только для того, чтобы сдѣлать изъ нихъ хорошихъ хозяекъ и продолжительницъ человѣческаго рода.
  

XXV.

   Во всёмъ этомъ, конечно, нѣтъ ничего дурного, но одному только небу извѣстно, какъ трудна подобная роль для выполненія -- такъ много горестей ожидаетъ женщину въ жизни съ самой минуты ея рожденія и такъ не велико различіе между ея друзьями и врагами. Позолота такъ скоро сходитъ съ ея оковъ, что.... Но спросите лучше сами любую женщину -- будь ей только тридцать лѣтъ -- чѣмъ она предпочитаетъ быть: женщиной или мужчиной? школьникомъ или королевой?
  

XXVI.

   "Царство юбокъ!" -- вотъ упрёкъ, отъ котораго желали бы ускользнуть, какъ карась отъ голодной щуки, даже тѣ, которые повинуются этому режиму; по такъ-какъ мы являемся на свѣтъ, среди тряскаго путешествія въ телегѣ жизни, изъ-подъ юбки, то я уважаю эту часть женскаго туалета, имѣющую высоко-мистическое значеніе, всё-равно изъ чего бы она ни была сшита -- изъ шелка, пестрядины или канифаса.
  

XXVII.

   Я очень уважалъ и обожалъ въ моей молодости эту скромную, достойную уваженія одежду, скрывающую подъ собой, подобно сундуку скряги, неоцѣненное сокровище, которое привлекаетъ насъ къ себѣ именно тѣмъ, что оно скрыто, золотыя ножны, скрывающія дамасскій клинокъ, любовное письмо, запечатанное таинственной печатью, лѣкарство отъ всѣхъ горестей -- потому-что можно ли оставаться равнодушнымъ при видѣ юбки и выглядывающей изъ-подъ нея ножки?
  

XXVIII.

   Въ сумрачный, печальный день, когда дуетъ сирокко, когда даже море кажется туманнымъ, не смотря на его пѣну, рѣка уныло катитъ свои волны и небо подёрнуто сѣрымъ цвѣтомъ, печальной противоположностью сіянью, бываетъ пріятно -- если только что-нибудь можетъ быть пріятнымъ въ такое время -- увидѣть даже хорошенькую крестьянку.
  

XXIX.

   Мы оставили нашихъ героевъ и нашихъ героинь въ той прекрасной странѣ, въ которой климатъ нисколько не зависитъ отъ знаковъ зодіака и гдѣ очень трудно писать стихи, потому-что солнце, звѣзды, горы -- словомъ, всё, что сіяетъ или можетъ возбудить въ насъ поэтическія мысли, бываетъ сѣро и мрачно съ виду, какъ скучный заимодавецъ: впечатлѣнія, производимыя небомъ или физіономіей торговца, бываютъ часто совершенно одинаковы.
  

XXX.

   Внутренняя жизнь не очень поэтична, а внѣ домовъ видишь только дождь, туманъ и слякоть, среди которыхъ я никакъ не былъ бы въ состояніи сочинить пасторали. Но какова бы ни была обстановка, поэтъ всё-таки долженъ преодолѣть препятствія -- большія или малыя -- и довести свой трудъ до конца, всё равно, испортивъ его или улучшивъ. Онъ долженъ работать, какъ духъ работаетъ надъ матеріей, не смотря на то, что иногда и огонь, и вода ставятъ ему непреодолимыя препятствія.
  

XXXI.

   Жуанъ -- въ этомъ отношеніи, по крайней мѣрѣ, похожій на святого -- былъ совершенно одинаковъ въ обхожденіи съ лицами всѣхъ состояній и жилъ безъ малѣйшихъ претензій съ равнымъ удовольствіемъ и въ лагерѣ, и на кораблѣ, и въ хижинѣ, и при дворѣ. Рождённый съ счастливымъ характеромъ, рѣдко впадающимъ въ уныніе, онъ съ одинаковой скромностью отдавался дѣламъ и забавамъ. Что же касается женщинъ, то онъ умѣлъ нравиться имъ безъ малѣйшаго фатовства, свойственнаго большинству дамскихъ угодниковъ.
  

XXXII.

   Охота на лисицу представляетъ интересное зрѣлище для иностранца. При преслѣдованіи ея представляется двойная опасность: во-первыхъ, свалиться съ лошади и, во-вторыхъ, услышать нелестныя для себя насмѣшки за неловкость. Но Жуанъ привыкъ съ молодости носиться по дебрямъ не хуже араба, спѣшащаго на месть. На какомъ бы конѣ онъ ни сидѣлъ, боевомъ, охотничьемъ или вьючномъ, скакунъ во всякомъ случаѣ чувствовалъ, что на спинѣ его сидитъ настоящій всадникъ.
  

XXXIII.

   Отправляясь на новую для него забаву, онъ сразу возбудилъ всеобщее одобреніе, прыгая черезъ рвы, канавы, двойные заборы и рѣшотки, ни передъ чѣмъ не останавливаясь и сдѣлавъ не болѣе двухъ-трёхъ промаховъ, причёмъ выказывалъ только одну горячность, кончившуюся потерей слѣда. Правда, онъ не разъ нарушалъ правила охоты; но вѣдь въ молодости и самые умные люди впадаютъ въ ошибки. Онъ безпрестанно обгонялъ борзыхъ собакъ, а иногда и самихъ охотниковъ, мѣстныхъ дворянъ.
  

XXXIV.

   Но въ концѣ-концовъ -- къ общему изумленію -- и онъ, и его конь отличились вполнѣ. Сквайры удивлялись, что такія достоинства могли существовать въ человѣкѣ другой націи; крестьяне даже восклицали: "знатно! Кто бы это подумалъ!" а старики, Несторы охотничьяго поколѣнія, разсыпались въ похвалахъ и припоминали собственные старинные подвиги. Даже главный егерь осклабился съ довольнымъ видомъ и провозгласилъ Жуана молодцомъ хоть куда.
  

XXXV.

   Таковы были успѣхи Жуана, трофеями которыхъ были не копья и щиты, а скачки, барьеры и лисьи хвосты. Здѣсь, однако, я долженъ сознаться -- не безъ нѣкоторой патріотической краски за англичанъ -- что въ душѣ Жуанъ былъ совершенно одного мнѣнія съ Честерфильдомъ, который, послѣ цѣлаго дня рысканья по горамъ, доламъ, дебрямъ и Богъ знаетъ ещё по чему, доставившаго ему случай отличиться въ полномъ смыслѣ слова, сказалъ на слѣдующій день: "Неужели есть люди, способные идти на охоту во второй разъ?"
  

XXXVI.

   Жуанъ обладалъ сверхъ-того рѣдкимъ качествомъ для человѣка, вставшаго ради охоты зимой прежде, чѣмъ пѣтухъ возвѣстилъ наступленіе мрачнаго дня. Качество это особенно нравится женщинамъ, которымъ непремѣнно нуженъ слушатель для ихъ сладкой болтовни -- всё равно, будь онъ святой или грѣшникъ. Короче, Жуанъ не имѣлъ обыкновенья спать послѣ обѣда:
  

XXXVII.

   Напротивъ, всегда свѣжій, весёлый и внимательный, онъ любилъ блистать въ послѣобѣденныхъ разговорахъ, всегда соглашаясь съ мнѣніями другихъ и внимая тому, что служило модной тэмой для разговора въ данную минуту. То серьёзный, то забавный, онъ, посмѣиваясь себѣ подъ носъ (о, плутъ!), никогда не позволялъ себѣ разоблачать чужихъ ошибокъ -- словомъ, это былъ лучшій собесѣдникъ, какого только можно пожелать.
  

XXXVIII.

   Наконецъ, онъ танцовалъ... Иностранцы, вообще, превосходятъ серьёзныхъ англичанъ въ искусствѣ пантомимы... И такъ, онъ танцовалъ, и танцовалъ очень хорошо, съ увлеченіемъ и благоразуміемъ, что для искусства сѣменить ногами совершенно необходимо. Онъ танцовалъ безъ театральныхъ претензій, не какъ балетмейстеръ, предводительствующій вереницей нимфъ, но какъ джентльменъ.
  

XXXIX.

   Поступь его была скромна и сдержанна въ границахъ -вкуса; что же касается граціи, то она обнаруживалась во всей его фигурѣ. Танцуя, онъ, какъ лёгкая Камилла, едва касался земли, гораздо болѣе сдерживая, чѣмъ выказывая свою силу. Сверхъ-того, у него былъ удивительно-вѣрный музыкальный слухъ, и въ этомъ отношеніи не могъ бы къ нему придраться самый строгій критикъ. Словомъ, герой нашъ держалъ себя классически-изящно и могъ быть принятъ за олицетворённое болеро,
  

XL.

   Или за одинъ изъ часовъ, бѣгущихъ передъ Авророй въ знаменитомъ фрескѣ Гвидо-Рени {"Самое знаменитое изъ произведеній Гвидо-Рени въ римскихъ дворцахъ -- это его фрескъ "Аврора" въ palazzo Rospigliosi." -- Bryant.}, который одинъ стоилъ бы путешествія въ Римъ, если бы кромѣ его не оставалось ни одного обломка отъ трона древняго міра. Словомъ tout ensemble его движеній заключалъ въ себѣ грацію почти идеальную, рѣдко встрѣчаемую и никогда неподдающуюся описанію, потому-что, къ крайнему прискорбію поэтовъ и прозаиковъ, словамъ ихъ недостаётъ для этого красокъ.
  

XLI.

   Поэтому не удивительно, если онъ сдѣлался общимъ любимцемъ и казался возмужалымъ Амуромъ, правда, нѣсколько избалованнымъ, но не пустымъ. По крайней мѣрѣ, если въ нёмъ и были признаки суетности, то онъ умѣлъ ихъ сдерживать. Тактъ, съ которымъ онъ себя вёлъ, былъ таковъ, что онъ могъ равно заинтересовать и добродѣтельныхъ, и такихъ, которыя смотрятъ на предметы съ нѣсколько иной стороны. Герцогиня Фицъ-Фолькъ, очень любившая подурачиться, первая затѣяла съ нимъ пикировку.
  

XLII.

   Это была хорошенькая блондинка въ цвѣтѣ лѣтъ, очень привлекательная, съ изящными манерами и блиставшая уже въ теченіи нѣсколькихъ зимъ въ самомъ высшемъ обществѣ. Я считаю за лучшее умолчать относительно того, что о ней говорилось, потому-что это довольно щекотливый предметъ, а сверхъ-того слухи бываютъ часто несправедливы. Послѣднимъ ея увлеченіемъ былъ лордъ Августъ Фицъ-Плантагенетъ.
  

XLIII.

   Чело благороднаго лорда нѣсколько нахмурилось при видѣ новаго кокетничанья герцогини съ Жуаномъ; но любовники должны переносить такого рода вольности, потому-что онѣ составляютъ привиллегію женщинъ, и горе тому, кто бы вздумалъ ихъ упрекать за это: онъ можетъ впасть въ положеніе крайне непріятное, но очень обыкновенное для всѣхъ, кто расчитываетъ на женщину.
  

XLIV.

   Общество стаю улыбаться, затѣмъ шушукаться, и кончило тѣмъ, что перешло прямо къ насмѣшкамъ. Дѣвицы сдерживались, но дамы хмурились явно: нѣкоторыя надѣялись, что дѣло не зайдётъ такъ далеко, какъ того опасались многія; другія не хотѣли допустить, чтобъ могли существовать подобныя женщины; иныя, наконецъ, просто не вѣрили и половинѣ того, что слышали; однѣ казались смущёнными, другія, напротивъ, глубоко задумывались, а нѣкоторыя даже искренно пожалѣли о бѣдномъ лордѣ Августѣ Фицъ-Плантагенетѣ.
  

XLV.

   Всего замѣчательнѣе было то, что никто ни разу не произнёсъ имени герцога, ея мужа, хотя онъ, какъ это легко себѣ представить, игралъ въ этомъ дѣлѣ не послѣднюю роль. Онъ, правда, былъ въ отлучкѣ и, вообще, какъ утверждали, мало занимался тѣмъ, гдѣ была, что дѣлала и какъ себя держала его жена. Если онъ самъ смотрѣлъ сквозь пальцы на ея шалости, то другимъ подавно не было до этого никакого дѣла. Ихъ союзъ былъ, безъ сомнѣнія, однимъ изъ лучшихъ: они никогда не сходились и потому не могли и разойтись.
  

XLVI.

   О, зачѣмъ я принуждёнъ былъ написать эти печальныя строки! Воспламенённая отвлечённой любовью къ добродѣтели, моя Діана эфесская, леди Аделина, стала находить поведеніе герцогини нѣсколько вольнымъ. Сожалѣя, что подруга ея уклонилась отъ прямой дороги, она сдѣлалась къ ней гораздо холоднѣй и начала смотрѣть серьёзно и съ сожалѣніемъ на ея слабости, тогда-какъ въ другихъ женщинахъ подобные поступки возбуждаютъ одно сочувствіе.
  

XLVII.

   Сочувствіе, безспорно, лучшая вещь въ этомъ скверномъ мірѣ. Оно такъ къ лицу душѣ, придаётъ такъ много гармоничности вздохамъ участія и, наконецъ, самую дружбу опутываетъ точно волнами брюссельскихъ кружевъ. Что сталось бы съ человѣчествомъ безъ друзей? Кто сталъ бы съ такой нѣжностью упрекать насъ въ нашихъ ошибкахъ, утѣшая извѣстной фразой: "О, еслибъ вы послушались моего совѣта и обдумали это хорошенько!"
  

XLVIII.

   О, Іовъ! у тебя было два друга, тогда-какъ для каждаго совершенно достаточно и одного, особливо въ тяжелыя минуты. Въ такое время друзья похожи на плохихъ кормчихъ во время бури или на докторовъ, извѣстныхъ болѣе но дороговизнѣ своихъ визитовъ, чѣмъ по искусству. Не жалуйтесь, если ваши друзья внезапно васъ покинутъ, подобно тому, какъ облетаютъ съ дерева листья при первомъ напорѣ вѣтра, а лучше, когда дѣла ваши такъ или иначе поправятся, отправьтесь въ первую кофейню и возьмите себѣ другихъ.
  

XLIX.

   Къ сожалѣнью, воззрѣнія мои на этотъ предметъ вовсе не таковы. Гляди я иначе, я бы не зналъ большого количества сердечныхъ горестей, выпавшихъ мнѣ на долю. Но что дѣлать! я не желаю быть черепахой, защищённой своей роговой покрышкой отъ всякихъ житейскихъ бурь и волненій. Гораздо лучше перечувствовать и испытать всё, что человѣку можно или даже невозможно вынести. Это научитъ чувствительныхъ людей быть болѣе разборчивыми и не вливать океана своихъ чувствъ въ сито.
  

L.

   Изъ всѣхъ унылыхъ и гнетущихъ душу звуковъ, всего хуже звучитъ въ нашихъ ушахъ -- даже хуже, чѣмъ вой полночнаго вѣтра или крикъ совы -- зловѣщая фраза: "вѣдь я вамъ говорилъ!" произнесённая устами друзей, этихъ пророковъ прошедшаго, которые, вмѣсто того, чтобъ посовѣтовать, какъ помочь горю въ настоящую минуту, говорятъ вамъ, что предвидѣли постигшую васъ бѣду, и утѣшаютъ васъ въ вашемъ проступкѣ противъ bonos mores длиннымъ перечнемъ старыхъ исторій.
  

LI.

   Спокойная строгость леди Аделины не ограничивалась одной ея подругой, чья добрая слава, по ея мнѣнію, должна была во всякомъ случаѣ пострадать передъ судомъ потомства, если она только не успѣетъ спохватиться во-время. Жуанъ также подвергся въ ея глазахъ строгому осужденію, къ которому, впрочемъ, въ душѣ ея примѣшивалась значительная доля самаго чистаго сожалѣнья. Её искренно трогала его неопытность, а также и его юность: она была старше его цѣлыми шестью недѣлями.
  

LII.

   Это сорокадневное старшинство -- и, притомъ, въ тотъ возрастъ, когда дамы не боятся говорить о своихъ лѣтахъ, о которыхъ, впрочемъ, можно всегда узнать изъ таблицы пэровъ и списка знатныхъ рожденій -- это старшинство, повторяю, давало ей право на материнское участіе въ воспитаніи молодого джентльмена, хотя она и была ещё очень далека отъ тѣхъ роковыхъ лѣтъ, которыя въ лѣтосчисленіи женщины совмѣщаютъ въ себѣ всю ея жизнь.
  

LIII.

   Срокъ этотъ можно опредѣлить приблизительно тридцатью годами, или, лучше, двадцатью семью, потому-что я никогда не видалъ женщины, даже самой строгой относительно хронологіи и добродѣтели, которая бы рѣшилась объявить себя старше этихъ лѣтъ по крайней мѣрѣ до той поры, пока она ещё можетъ казаться молодой. О, время! скажи, почему не остановишься ты въ своёмъ полётѣ? Твоей ржавой косѣ, право, слѣдовало бы остановиться въ своей неустанной работѣ. Остановись же хотя затѣмъ, чтобъ её поточить; коси ровнѣе и не торопясь, хотя бы только для того, чтобы поддержать репутацію хорошаго косца.
  

LIV.

   Но Аделина была ещё далеко отъ этого зрѣлаго возраста, зрѣлость котораго приноситъ съ собой одну горечь. Не годы, но опытность сдѣлала её благоразумной. Она видѣла свѣтъ и испытала многое, какъ я это уже заявилъ, не помню только на которой страницѣ. Муза моя не любитъ возвращаться назадъ, какъ это вы, вѣроятно, имѣли случай замѣтить не разъ. Вообще, чтобъ опредѣлить года Аделины, я вопрошу васъ вычесть изъ двадцати семи шесть -- и тогда вы получите точное число.
  

LV.

   Въ шестнадцать лѣтъ она кончила воспитаніе и выѣхала въ первый разъ въ свѣтъ, причёмъ произвела совершенный переполохъ во всёмъ обществѣ графскихъ коронъ. Въ семнадцать -- свѣтъ всё ещё оставался очарованнымъ этой новой Венерой, вышедшей изъ сверкавшаго океана. Въ осьмнадцать -- хотя за ней по-прежнему увивалась цѣлая свита несчастныхъ жертвъ -- она согласилась, наконецъ, создать новаго Адама, то-есть того, кого называютъ "счастливѣйшимъ изъ смертныхъ".
  

LVI.

   Съ-тѣхъ-поръ цѣлыхъ три зимы сряду она блистала въ свѣтѣ, обожаемая всѣми, причёмъ вела себя такъ безупрёчно, что обезоружила само злословіе, вовсе не будучи осмотрительной до излишества. Словомъ, ни малѣйшаго пятна невозможно было подмѣтить въ этомъ чистомъ мраморѣ, не имѣвшемъ никакихъ недостатковъ. Впрочемъ, всё это не помѣшало ей, въ теченіе своей брачной жизни, улучить минуту, чтобы произвесть на свѣтъ наслѣдника, не считая другого ребёнка, родившагося преждевременно.
  

LVII.

   Вокругъ нея увивалась цѣлая туча молодёжи, этихъ блестящихъ жуковъ лондонскихъ ночей; но ни у одного изъ нихъ не оказалось достаточно-остраго жала, чтобы её ужалить. Она порхала слишкомъ высоко для полёта пустого щёголя. Можетъ-быть, втайнѣ она и желала бы встрѣтить поклонника менѣе пустого; но каковы бы ни были ея желанія, поступки ея были совершенно чисты. Что бы ни охраняло женщину -- холодность, гордость или добродѣтель -- если только она чиста -- это рѣшительно всё-равно.
  

LVIII.

   Я не терплю отыскиванья причины всѣхъ причинъ, какъ не терплю хозяина дома, когда онъ, заговорившись о политикѣ, сидитъ неподвижно съ бутылкой въ рукѣ, испытывая терпѣніе своихъ гостей, жаждущихъ промочить горю кларэтомъ, не терплю, какъ облако пыли, подымаемое стадомъ, точно тучи песковъ самума, не терплю, какъ длинное разсужденіе, какъ оду лауреата или какъ "доволенъ" {Этимъ словомъ члены верхней палаты выражаютъ своё согласіе на министерское предложеніе.} льстиваго пэра.
  

LIX.

   Ничего не можетъ быть грустнѣе, какъ доискиваться корней предмета, скрытыхъ отъ насъ глубоко подъ землёй. Для меня важно, чтобы дерево раскидывало надо мной свою роскошную зелень, а до-того, что оно произошло изъ жолудя -- мнѣ нѣтъ никакого дѣла. Можетъ-быть, разъискиваніе тайныхъ пружинъ всѣхъ дѣйствій и не лишено печальнаго удовольствія, но въ настоящую минуту я этимъ заниматься не намѣренъ -- и отсылаю васъ къ мудрому Оксенштирнѣ {Когда сынъ канцлера Оксепштирны, бесѣдуя однажды съ своимъ знаменитымъ отцомъ, выразилъ своё удивленіе, что въ такъ-называемыхъ таинствахъ политики самыя великія дѣйствія происходятъ часто отъ самыхъ ничтожныхъ причинъ, тотъ отвѣчалъ ему: "Ты изъ этого можешь видѣть, сынъ мой, какая ничтожная мудрость управляетъ государствами".}.
  

LX.

   Проникшись деликатнымъ желаньемъ предупредитъ скандалъ, какъ въ отношеніи герцогини, такъ и дипломата, леди Аделина, замѣтивъ, что Жуанъ едва ли успѣетъ устоять... (Онъ, какъ иностранецъ, не могъ знать, что на каждый ложный шагъ въ Англіи смотрятъ гораздо строже, чѣмъ въ прочихъ странахъ, лишенныхъ благодѣтельнаго суда присяжныхъ, приговоръ которыхъ служитъ надёжнымъ лѣкарствомъ отъ подобныхъ грѣховъ.)
  

LXI.

   И такъ, леди Аделина рѣшилась принять мѣры, которыя, по ея мнѣнію, могли бы воспрепятствовать дальнѣйшему ходу этой печальной ошибки. Конечно, предположенія были довольно наивны; но невинность бываетъ смѣла даже на кострѣ и простодушна въ свѣтѣ. Ей но было надобности прибѣгать къ затѣямъ многихъ дамъ, полагающихъ, что добропорядочность заключается въ умѣньи прятать концы въ воду.
  

LXII.

   Не то, чтобы она боялась самаго дурного, такъ-какъ герцогъ былъ весьма снисходительнымъ мужемъ и, по всей вѣроятности, ее довелъ бы дѣло до крупныхъ послѣдствій, увеличивъ собою число просителей по бракоразводнымъ дѣламъ; но её пугало, во-первыхъ, могущество обаянія герцогини, а во-вторыхъ -- возможность ссоры съ лордомъ Августомъ Фицъ-Плантагенетомъ, который начиналъ уже тревожиться.
  

LXIII.

   Герцогиня, сверхъ-того, слыла за опасную интригантку и очень злую въ любовныхъ дѣлахъ. Это была капризная, избалованная женщина, способная замучить любовника своими требованіями, подъ видомъ самой нѣжнѣйшей любви и ласки. Такимъ личностямъ ничего не стоитъ затѣвать ежедневныя ссоры въ теченіи всего года блаженной любви: то очаровывая, то муча, смотря потому, въ горячемъ или холодномъ расположеніи бываетъ ихъ сердце въ данную минуту, онѣ (что всего хуже) ни коимъ образомъ не соглашаются выпустить жертву изъ своихъ когтей.
  

LXIV.

   Это самое лучшее средство, чтобъ вскружить юношѣ голову и сдѣлать изъ него -- въ концѣ концовъ -- Вертера. Чему же тутъ удивляться, если честная, прямая душа желала спасти своего друга отъ такой опасной связи? Гораздо лучше быть женатымъ или умереть, чѣмъ жить съ женщиной, которая раздираетъ наше сердце для забавы. Въ такихъ случаяхъ, прежде-чѣмъ рѣшиться, надо очень подумать о разсудить -- точно ли наша bonne fortune заслуживаетъ это имя.
  

LXV.

   Полная самыхъ благородныхъ замысловъ, съ сердцемъ чуждымъ -- или считавшимъ себя чуждымъ -- всякаго коварства, она рѣшилась переговорить объ этомъ секретно со своимъ мужемъ, послѣ него просила его дать Жуану добрый совѣтъ. Лордъ Генри съ улыбкой выслушалъ ея безыскуственные, чуждые всякой хитрости, планы, клонившіеся единственно къ тому, чтобъ спасти Жуана отъ сѣтей сирены, и отвѣтилъ ей, какъ подобаетъ государственному человѣку или пророку, то-есть такъ, что она не поняла ни слова.
  

LXVI.

   Во-первыхъ, онъ сказалъ, что никогда не вмѣшивается ни въ чьи дѣла, кромѣ дѣлъ короля; во-вторыхъ, объявилъ, что въ вопросахъ такого рода не слѣдуетъ судить по наружности, безъ болѣе существенныхъ доказательствъ; въ-третьихъ, изъявилъ мнѣніе, что Жуанъ гораздо умнѣе, чѣмъ можно судить но отсутствію у него бороды, и что его нельзя водить на помочахъ, и, наконецъ, въ-четвёртыхъ, что врядъ ли нужно повторять дважды, что хорошіе совѣты вообще очень рѣдко приводятъ къ чему-нибудь хорошему.
  

LXVII.

   Вслѣдствіе всего этого и, вѣроятно, въ подтвержденіе послѣдняго аргумента, онъ далъ женѣ своей добрый совѣтъ, предоставить Жуана и герцогиню самимъ себѣ, по крайней мѣрѣ на столько, на сколько позволяло приличіе; причёмъ замѣтилъ, что время, конечно, вылечитъ Жуана отъ увлеченій молодости, что давать монашескіе обѣты молодые люди не привыкли и что препятствія могутъ только разжечь страсть... Тутъ посланный привёзъ ему какія-то депеши.
  

LXVIII.

   А такъ-какъ лордъ Генри былъ членомъ совѣта, называемаго "тайнымъ", то и отправился немедленно въ свой кабинетъ трудиться, въ ожиданіи будущаго Тита Ливія, который повѣдаетъ міру, какимъ образомъ удалось ему погасить національный долгъ. Если я не привожу здѣсь полнаго текста полученныхъ имъ депешъ, то потому только, что его не знаю; но надѣюсь помѣстить его въ краткомъ прибавленіи, которое будетъ напечатано между моей поэмой и указателемъ къ ней.
  

LXIX.

   Уходя, впрочемъ, онъ сдѣлалъ какое-то незначительное замѣчаніе, прибавивъ два-три общихъ мѣста въ родѣ тѣхъ, которыя часто ввёртываются въ разговорѣ и, не заключая въ себѣ ничего новаго, идутъ за новизну по ея недостатку. Затѣмъ, сломавъ печать полученнаго пакета, онъ окинулъ бѣглымъ взглядомъ заключавшіяся въ нёмъ бумаги и удалился спокойно изъ комнаты, поцѣловавъ Аделину не такъ, какъ цѣлуютъ молодую жену, но скорѣе -- какъ пожилую сестру.
  

LXX.

   Это былъ холодный, добрый и благородный человѣкъ, гордившійся своимъ происхожденіемъ и многимъ другимъ. Умъ его какъ нельзя лучше подходилъ къ требованіямъ государственныхъ занятій, и вся фигура, казалось, была создана для того, чтобъ парадировать передъ королёмъ: высокій, стройный, гордый своею звѣздой и лентой, онъ, казалось, былъ созданъ для предводительствованія процессіей въ день королевскаго рожденья. Словомъ, это былъ настоящій каммергеръ съ головы до пятъ -- и я непремѣнно облеку его въ это званіе, когда взойду на престолъ.
  

LXXI.

   И всё-таки въ нёмъ ощущался недостатокъ чего-то (я самъ не знаю, чего именно, а потому и не берусь объяснить) -- чего-то, что хорошенькія женщины (прелестныя созданья) называютъ душой. Во всякомъ случаѣ, это не былъ тѣлесный недостатокъ: напротивъ, онъ былъ прекрасно сложенъ, точно тополь или прямой шестъ, хорошъ собой (истинное чудо въ мужчинѣ) и держалъ себя прямо, какъ перпендикуляръ, во всѣхъ обстоятельствахъ жизни -- въ войнѣ ли, въ любовныхъ ли вопросахъ...
  

LXXII.

   Тѣмъ не менѣе, какъ я уже сказалъ выше, ему недоставало какого-то je ne sais quoi, которое, сколько мнѣ извѣстно, было причиной происхожденія "Илліады", заставивъ греческую Еву -- Елену -- покинуть ложе спартанскаго супруга и убѣжать въ Трою, не смотря на то, что дардапскій мальчикъ, конечно, уступалъ во многомъ царю Менелаю; но есть женщины, которыя обманываютъ насъ именно вслѣдствіе подобныхъ обстоятельствъ.
  

LXXIII.

   Въ этомъ вопросѣ есть одно обстоятельство, затемняющее дѣло въ нашихъ глазахъ, если только мы, подобно мудрому Тирезію, по испытали на себѣ разницу ощущеній двухъ половъ {Разсказъ о Тирезіи помѣщёнъ въ "Одиссеѣ". Онъ былъ превращёнъ въ женщину, а потомъ опять сталъ мужчиной. Имъ разрѣшенъ былъ споръ между Юпитеромъ и Юноной о томъ, кто чувствуетъ больше наслажденья: мужчина или женщина.}. Нѣкоторыя изъ нихъ не могутъ объяснить, какимъ образомъ желали бы онѣ быть любимыми. Чувственность привязываетъ насъ не надолго, а сентиментальность хвалится своей неприступностью; обѣ же вмѣстѣ составляютъ родъ центавра, на спину котораго лучше и не пробовать садиться.
  

LXXIV.

   Прекрасный полъ вѣчно ищетъ чего-то, чѣмъ бы удовлетворить стремленію сердца; по какимъ же способомъ наполнить эту пустоту?-- вотъ въ чёмъ затрудненіе и вотъ гдѣ выказывается слабость женщинъ. Бѣдныя мореплавательницы, брошенныя среди моря безъ карты, онѣ несутся по волѣ вѣтра и волнъ, и когда, послѣ множества опасностей, удаётся имъ достичь берега -- берегъ этотъ часто оказывается пустынной скалой.
  

LXXV.

   Есть цвѣтокъ, называемый "любви минутной прихоть", который можно отыскать въ вѣчно-цвѣтущемъ саду Шекспира. Я не стану ослаблять своимъ перомъ его великолѣпнаго описанія и прошу униженно британскаго бога простить меня за-то, что я осмѣлился въ своихъ бѣдныхъ риѳмахъ коснуться одного листика изъ его цвѣтущей клумбы. Но хотя растенія различны, я всё-таки готовъ воскликнуть вмѣстѣ съ франко-швейцарцемъ Руссо: "voilа la pervenche!" {Восклицаніе Руссо, увидѣвшаго этотъ цвѣтокъ послѣ того, какъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ встрѣтилъ его во время прогулки съ своей любовницей, госпожою Варансъ.}.
  

LXXVI.

   Эврика! {Эврика (греческое слово, значитъ -- нашелъ) -- знаменитое восклицаніе Архимеда, вырвавшееся у него вслѣдствіе открытія имъ закона гидростатики, извѣстнаго подъ названіемъ архимедова начала, и состоящаго въ томъ, что тѣло, погруженное въ какую-нибудь жидкость, теряетъ въ вѣсѣ столько, сколько вѣситъ вытѣсненный этимъ тѣломъ объёмъ жидкости. Разсказываютъ, что первая мысль, послужившая къ этому открытію, пришла Архимеду въ голову въ то время, когда онъ садился въ ванну. Ничего не помня отъ восторга, знаменитый сиракузскій геометръ, не одѣвшись, выскочилъ на улицу и въ такомъ видѣ побѣжалъ прямо домой черезъ весь городъ, повторяя громко: "Эврика! Эврика!"} я нашелъ! То, что я хочу сказать, не значитъ, чтобъ я считалъ любовь прихотью; но подобнаго рода прихоти часто сопровождаютъ любовь, по крайней мѣрѣ на сколько я могу судить. Прихоть никогда не явится во время тяжелаго труда и люди, постоянно занятые, не бываютъ способны увлечься сильиою страстью, исключая развѣ только Медею, которую купеческій корабль избралъ своимъ капитаномъ, не смотря на то, что она дѣйствовала исключительно подъ вліяніемъ бѣшеной страсти.
  

LXXVII.

   "Peatns ille procul negotiis", сказалъ Горацій; но маленькіи-великій поэтъ въ этомъ случаѣ ошибается. Другое его правило "noscitur а sociis" гораздо болѣе подходитъ къ смыслу его пѣсенъ, но и оно иной разъ можетъ оказаться слишкомъ строгимъ, развѣ только хорошее общество посѣщалось уже слишкомъ часто. Но я -- вопреки его увѣреніямъ -- скажу, что каково бы но было положеніе людей, трижды счастливы тѣ, у которыхъ есть какое-нибудь занятіе.
  

LXXVIII.

   Адамъ промѣнялъ рай на пашню, а Ева принялась за шитьё нарядовъ изъ фиговыхъ листьевъ. Это было, сколько я знаю, первое признанное церковью знанье, извлечённое изъ древа познанія. Теперь легко доказать, что большинство бѣдъ, претерпѣваемыхъ людскимъ родомъ, въ особенности же женщинами, происходитъ отъ того, что онѣ не хотятъ поработать нѣсколько часовъ, для доставленія себѣ удовольствія въ остальные.
  

LXXIX.

   Вотъ почему жизнь высшаго общества часто представляется намъ страшной пустотой, настоящей пыткой удовольствій, такъ-что намъ приходится иногда желать непріятностей, чтобъ освѣжиться хотя немного. Поэты могутъ воспѣвать довольство сколько имъ будетъ угодно. Выраженіе сбыть довольнымъ" -- въ сущности значитъ быть пресыщёпнымъ; а отсюда проистекаютъ всѣ страданія чувства: синіе дьяволы, синіе чулки и романы, перенесённые въ дѣйствительную жизнь и исполняемые, какъ танцы.
  

LXXX.

   Я удостовѣряю клятвенно, что никогда не читалъ романовъ, подобныхъ тѣмъ, какіе видѣлъ въ дѣйствительности, и еслибы мнѣ вздумалось когда-нибудь написать что-нибудь въ этомъ родѣ и выступить въ свѣтъ, то многіе усумнились бы въ самомъ существованіи чего-нибудь подобнаго. Но, впрочемъ, такого намѣренія у меня никогда не было и не будетъ. Есть истины, которыя лучше держать подъ спудомъ, особенно если онѣ могутъ быть приняты за ложь. Вотъ почему я люблю заниматься общими мѣстами.
  

LXXXI.

   "Даже устрица можетъ быть несчастлива въ любви" {Выраженіе Шеридана.} -- а почему? потому-что она проводитъ въ своей скорлупѣ праздную жизнь и томится подъ водой вздохами, какъ монахъ въ своей кельѣ. Кстати о монахахъ! Ихъ набожность оказывается иной разъ очень плохимъ оружіемъ противъ праздности, такъ-какъ эти цвѣтки католической церкви бываютъ чрезвычайно способны пойти въ сѣмя.
  

LXXXII.

   О, Вильберфорсъ, человѣкъ, озарённый чёрною славой, чьи заслуги выше всякихъ пѣсенъ и похвалъ! Ты низвергъ во прахъ громаднаго идола и заслуживаешь быть прозваннымъ нравственнымъ африканскимъ Вашингтономъ. Но тебѣ остаётся совершить ещё кое-ч /dd>
возможно ли спасенье?
  
                                 XL.
  
             Лишь въ юности легко крейсировать
             По океану страсти; скрыться надо
             Въ надежный портъ, когда на васъ печать
             Кладетъ сѣдое время; хуже яда
             Fuimus дней промчавшихся спрягать,
             Когда въ быломъ лишь теплится отрада,
             Когда подагра скоро скоситъ васъ,
             Наслѣдникамъ даря блаженства часъ.
  
                                 XLI.
  
             Но небу нужны тоже развлеченья;
             Что жъ дѣлать, если тягостенъ ихъ гнетъ!
             Людская жизнь все жъ стоитъ изреченья,
             Что ,къ лучшему на свѣтѣ все идетъ".
             Доктрина персовъ -- странное ученье
             О двухъ началахъ жизни -- не даетъ
             Намъ на вопросы жгучіе отвѣта;
             Но не темнѣй другихъ доктрина эта.
  
                                 XLII.
  
             Прошла зима; прощаемся мы съ ней
             Въ іюлѣ, чтобъ къ ней въ августѣ вернуться.
             То время -- сущій рай для почтарей.
             Въ свои помѣстья всѣ тогда несутся,
             Почтовыхъ не жалѣя лошадей.
             Вѣдь люди о себѣ однихъ пекутся.
             (Отцы порой жалѣютъ и сынковъ,
             Но если нѣтъ у нихъ большихъ долговъ).
  
                                 XLIII.
  
             Въ іюлѣ -- иногда еще позднѣе --
             Конецъ условной лондонской зимы;
             Клянусь, я правъ! барометра вѣрнѣе,
             Чѣмъ сессіи палатъ, не знаемъ мы.
             Пусть радикалъ, отъ злости пламенѣя,
             Парламентъ называетъ царствомъ тьмы
             И объ его плачевной долѣ тужитъ,--
             Онъ все жъ намъ альманахомъ лучшимъ служитъ.
  
                                 XLIV.
  
             Во всѣ концы, лишь кончится сезонъ,
             Летятъ фургоны, кэбы и кареты;
             Густая пыль летитъ со всѣхъ сторонъ;
             Не рыщутъ львы, по модѣ разодѣты,
             На Ротенъ-Ро: отъѣздъ для всѣхъ законъ;
             Купцы снуютъ, надеждою согрѣты
             По счетамъ получить; но въ этотъ мигъ
             Длиннѣе длинныхъ счетовъ лица ихъ.
  
                                 XLV.
  
             Платить долги намъ вовсе нѣтъ охоты
             И къ чорту отсылаютъ торгашей,
             А вмѣстѣ съ ними дутые ихъ счеты.
             Безъ денегъ, въ ожиданьи лучшихъ дней,
             Приходится имъ посвящать заботы
             Дисконту долгосрочныхъ векселей.
             Одно ихъ утѣшаетъ въ этомъ горѣ,
             Что длинные ихъ счеты съ правдой въ ссорѣ.
  
                                 XLVI.
  
             "Впередъ, впередъ! давайте лошадей!*
             Всѣ, суетясь, спѣшатъ въ свои усадьбы,
             И лошади мѣняются быстрѣй,
             Чѣмъ пламенныя чувства послѣ свадьбы.
             Всѣхъ щедро награждаютъ почтарей,
             Издержекъ не жалѣя,-- только гнать бы
             Во весь опоръ, несясь стрѣлой впередъ,
             Что для возницъ и конюховъ доходъ.
  
                                 XLVII.
  
             Подачки баръ ихъ оживляютъ лики;
             Въ дормезѣ ѣдетъ лордъ съ своей женой,
             А сзади камердинеръ -- плутъ великій --
             Съ служанкою, вострушкой продувной,
             Сидятъ, "Cosi viagglno i ricchi!"
             Слова я иностранныя порой
             Пускаю въ ходъ, чтобъ публика узнала,
             Что въ жизни я пространствовалъ не мало.
  
                                 XLVIII.
  
             Кончалася столичная зима,
             И вмѣстѣ съ ней ужъ проходило лѣто;
             Скажите, развѣ городъ не тюрьма,
             Когда природа пышно разодѣта?
             Пустымъ рѣчамъ, безъ проблесковъ ума,
             Легко ль внимать и несться въ вихрѣ свѣта,
             Тогда какъ соловей въ саду поетъ?
             (Но лорды не спѣшатъ; вѣдь нѣтъ охотъ
  
                                 XLIX.
  
             До осени). Простите отступленье.
             Опять вернусь къ разсказу. Высшій свѣтъ
             Отправился искать уединенья,
             Слугъ тридцать взявъ съ собой и на обѣдъ
             Гостей сзывая столько жъ. Приглашенья
             Мы щедро разсылаемъ; спора нѣтъ,
             Что радуютъ насъ гости, но не очень
             Ихъ качествомъ британецъ озабоченъ.
  
                                 L.
  
             Лордъ Амондвиль былъ знатенъ и богатъ;
             Въ свой замокъ родовой, согласно съ модой,
             Уѣхалъ онъ. Тамъ предковъ длинный рядъ
             Напоминалъ, что древняго онъ рода;
             Вблизи отъ тѣхъ готическихъ палатъ
             Дубовый лѣсъ, что пощадили годы,
             Стоялъ какъ славы памятникъ нѣмой:
             Въ немъ каждый дубъ надгробной былъ плитой.
  
                                 LI.
  
             Отъѣздъ вельможи занялъ всѣ газеты;
             Вотъ современной славы жалкій плодъ,
             Что быстро поглощаютъ волны Леты;
             О насъ трубятъ, а насъ забвенье ждетъ!
             Самъ "Morning Posf, кумиръ большого свѣта,
             О фактѣ томъ подробный далъ отчетъ.
             "Лордъ Амондвиль -- гласило такъ извѣстье --
             Уѣхалъ съ лэди А. въ свое помѣстье.
  
                                 LII.
  
             Обширный кругъ знакомыхъ и друзей
             Почтенный лордъ созвалъ въ свое имѣнье
             И въ пышной резиденціи своей
             Всю осень проведетъ. Ужъ приглашенья
             Разосланы. Въ числѣ другихъ гостей,
             Охотничьи дѣля увеселенья,
             Тамъ будетъ герцогъ Д. На весь сезонъ
             Посланникъ русскій также приглашенъ".
  
                                 LIII.
  
             Въ извѣстья "Morning Post'а" вѣрить твердо,
             Какъ. въ догматъ англиканскій, мы должны;
             Итакъ, Жуанъ въ роскошномъ замкѣ лорда,
             Плѣняя всѣхъ, пробудетъ до весны
             Средь свѣтской знати, чопорной и гордой.
             Не странно ль, что въ тяжелый годъ войны
             Газеты объ обѣдахъ толковали
             Пространнѣй, чѣмъ о тѣхъ, что въ битвахъ пали?
  
                                 LIV.
  
             Вотъ вамъ примѣръ: "Въ четвергъ большой обѣдъ
             Давалъ графъ X.". Затѣмъ на полъ-страницѣ
             (Вѣдь всѣхъ интересуетъ высшій свѣтъ!)
             Перечтены всѣ бывшія тамъ лица.
             А ниже -- точно намъ и дѣла нѣтъ
             До тѣхъ, что не находятся въ столицѣ --
             Лишь въ двухъ строкахъ передаетъ журналъ,
             Что полкъ какой-то сильно пострадалъ.
  
                                 LV.
  
             Въ свой замокъ, бывшій нѣкогда аббатствомъ,
             Уѣхалъ лордъ. Готическихъ временъ
             Исчадьемъ замокъ былъ. Своимъ богатствомъ
             И красотой плѣнялъ туристовъ онъ.
             Построенный благочестивымъ братствомъ,
             Не на горѣ онъ былъ расположенъ.
             Монахи, вѣроятно, не хотѣли,
             Чтобъ вѣтра вой тревожилъ миръ ихъ келій.
  
                                 LVI.
  
             Стоялъ тотъ замокъ сумраченъ и тихъ,
             Въ долинѣ живописной. Онъ лѣсами
             Былъ окруженъ. Дубы, временъ иныхъ,
             Шептали о друидахъ и вѣтвями
             Стремились въ небеса. Изъ чащи ихъ
             Олень-самецъ съ вѣтвистыми рогами
             Предъ стадомъ выбѣгалъ, на водопой
             Къ волнамъ ручья его ведя, зарей.
  
                                 LVII.
  
             Предъ самымъ замкомъ озеро красиво,
             Сверкая, разстилалось. Съ нимъ смѣшавъ
             Свои струи, что въ даль неслись бурливо,
             Рѣка смирялась, силу потерявъ.
             Мирьяды птицъ ютились суетливо
             Среди прибрежныхъ зарослей и травъ.
             До озера спускался лѣсъ дремучій,
             Волшебно отраженъ волной пѣвучей.
  
                                 LVIII.
  
             Изъ озера стремглавъ неслася внизъ
             Рѣка съ зловѣщимъ грохотомъ и трескомъ;
             Какъ водопадъ, струи ея лились,
             Чаруя взоръ молніеноснымъ блескомъ;
             Затѣмъ рѣка, какъ дѣвочки капризъ,
             Смиряла гнѣвъ и дальше съ тихимъ плескомъ
             Среди лѣсовъ струилась,-- неба сводъ
             И зелень отражая въ лонѣ водъ.
  
                                 LIX.
  
             Развалины готическаго храма
             Виднѣлись въ сторонѣ. Одинъ лишь сводъ
             Отъ зданья уцѣлѣлъ и велъ упрямо
             Борьбу со схваткой лѣтъ и непогодъ.
             Среди руинъ одинъ стоялъ онъ прямо,
             Удерживая времени полетъ,
             Невольно этотъ памятникъ искусства
             Будилъ въ артистѣ горестныя чувства.
  
                                 LX.
  
             Рядъ нишъ пустыхъ виднѣлся вдоль стѣны.
             Тамъ изваянья нѣкогда стояли
             Двѣнадцати святыхъ, но въ дни войны,
             Когда Стюарта лорды защищали,
             Ихъ въ прахъ повергли. Вѣрные сыны
             Престола кровь напрасно проливали
             За короля, что, потерявши власть,
             Ни править не умѣлъ, ни съ славой пасть,
  
                                 LXI.
  
             Не тронута войною и годами,
             Мадонна уцѣлѣла лишь одна
             Какимъ-то чудомъ. Съ этими мѣстами,
             Ихъ освятивъ, сроднилася она.
             Когда руины храма передъ нами,
             Душа благочестивыхъ чувствъ полна.
             Религіозность, суевѣрье ль это --
             Я не могу дать точнаго отвѣта.
  
                                 LXII.
  
             Въ былые дни огромное окно
             Блестѣло въ храмѣ стеклами цвѣтными;
             Теперь зіяло пропастью оно;
             Не оглашался гимнами святыми
             Разрушенный тотъ храмъ, гдѣ ужъ давно
             Лишь мракъ царилъ подъ сводами нѣмыми,
             И замѣняли пѣніе псалмовъ
             Унылый вѣтра вой и крики совъ.
  
                                 LXIII.
  
             Когда жъ луна таинственно сіяла
             И вѣтеръ дулъ съ извѣстной стороны,
             Руина вдругъ какъ будто оживала:
             Грустна, какъ тихій стонъ иль плескъ волны,
             Тамъ дивная мелодія звучала;
             Иные говорили, что слышны
             Лишь отзвуки далекаго каскада
             И что другихъ причинъ искать не надо.
  
                                 LXIV.
  
             Народъ же былъ глубоко убѣжденъ,
             Что мѣстный духъ, носяся по руинѣ,
             Молчанье ночи будитъ. Такъ Мемнонъ,
             Согрѣтый солнцемъ пламеннымъ пустыни,
             Зарею издаетъ протяжный стонъ.
             Тотъ грустный стонъ я помню и донынѣ;
             И я хоть много разъ внималъ ему,
             Но все жъ его причины не пойму.
  
                                 LXV.
  
             Фонтанъ среди двора своей структурой
             Шепталъ о вѣкѣ, что давно угасъ;
             Его и украшенья, и контуры
             Причудливостью формъ кололи глазъ.
             Изъ странныхъ ртовъ гранитныя фигуры
             Въ бассейнъ бросали воду, что, дробясь,
             Вся въ брызги разлеталась; такъ безслѣдно
             Минутной славы гибнетъ призракъ блѣдный.
  
                                 LXVI.
  
             Слѣды давно забытой старины
             Кой-гдѣ въ огромномъ зданьи уцѣлѣли;
             Мѣстами были ясно въ немъ видны
             Остатки комнатъ, трапезы и келій.
             Удары лѣтъ и бѣдствія войны
             Все жъ не вполнѣ своей достигли цѣли:
             Часовня сохраняла видъ былой,
             Среди руинъ сіяя красотой.
  
                                 LXVII.
  
             Но не изящность древняго строенья
             Дивила всѣхъ, а колоссальность залъ.
             (Глядя на великана, безъ сомнѣнья,
             Никто, любуясь имъ, въ разсчетъ не бралъ
             Естественно ль подобное явленье?)
             Такъ всякаго невольно поражалъ
             Массивностью своихъ громадныхъ рамокъ
             Готическихъ временъ старинный замокъ.
  
                                 LXVIII.
  
             Портреты предковъ въ рамкахъ золотыхъ
             Служили украшеньемъ галлереи:
             Здѣсь рыцари въ доспѣхахъ боевыхъ;
             Тамъ рядъ вельможъ съ подвязкою на шеѣ;
             Красавицы, въ костюмахъ дней иныхъ,
             Блистали между ними, словно феи;
             Богато разодѣтыхъ старыхъ дамъ
             Не мало также видѣлося тамъ.
  
                                 LXIX.
  
             Пестрѣли тутъ и судьи съ строгимъ взоромъ
             Въ обшитыхъ горностаемъ епанчахъ;
             Встрѣчались вы и съ мрачнымъ прокуроромъ,
             Который цѣлый вѣкъ, внушая страхъ,
             Давалъ лишь ходъ тяжелымъ приговорамъ;
             Тамъ красовались также на стѣнахъ
             Духовные отцы, которыхъ нравы
             Мирились плохо съ пастырскою славой;
  
                                 LXX.
  
             Бароны тѣхъ эпохъ, когда булатъ
             Одерживалъ побѣды надъ врагами,
             А не свинецъ; военные безъ латъ,
             Но въ парикахъ напудренныхъ, съ косами
             Мальбруковскихъ временъ; придворныхъ рядъ
             Съ ключами золотыми иль жезлами,
             Встрѣчался и угрюмый патріотъ,
             Вкушавшій неудачъ унылый плодъ.
  
                                 LXXI.
  
             Картины Карло Дольче, Тиціана,
             Плѣняя взоръ, встрѣчались также тамъ;
             Амуры сладострастные Альбана
             Съ улыбками неслись навстрѣчу вамъ;
             Вернета кисти -- волны океана
             Рвались, покрыты пѣной, къ берегамъ;
             А вотъ и Спаньолетто; онъ съ любовью
             Живописалъ не красками, а кровью!
  
                                 LXXII.
  
             Тутъ и пейзажъ, что подписалъ Лорренъ;
             Здѣсь Рембрандтъ тѣни смѣшиваетъ съ свѣтомъ;
             Тамъ Караваджъ, любитель мрачныхъ сценъ,
             Является съ сѣдымъ анахоретомъ;
             А дальше, лѣтъ не знающій измѣнъ,
             Теньеръ веселымъ тѣшитъ васъ сюжетомъ;
             Такъ симпатиченъ видъ его пивныхъ,
             Что пить весь вѣкъ я былъ бы счастливъ въ нихъ.
  
                                 LXXIII.
  
             Условій надо выполнить не мало,
             Чтобъ заслужить читательскій дипломъ.
             (Опять дорогу муза потеряла
             И понеслась проселочнымъ путемъ!)
             Для этого читайте все съ начала
             И пропусковъ не дѣлайте при томъ;
             А если вы начнете съ заключенья,
             Все жъ до начала доводите чтенье!


  
                                 LXXIV.
  
             Читатель! длинной описью своей
             Я надоѣсть успѣлъ тебѣ не въ мѣру.
             Смутилъ и Феба тонъ моихъ рѣчей:
             Въ оцѣнщика, перемѣнивъ карьеру,
             Не превратился ль я на склонѣ дней?
             Хоть перечни присущи и Гомеру,
             Все жъ я тебя, читатель, пощажу:
             Объ утвари ни слова не скажу.
  
                                 LXXV.
  
             Настала осень; жатва золотая
             Давно вся убрана; гостей синклитъ
             Ужъ съѣхался, чтобъ, время убивая,
             Охотиться. Не мало лѣсъ таитъ
             Звѣрей и птицъ; ягдташъ свой наполняя,
             Охотникъ за собакою спѣшитъ.
             Но вы не попадайтесь, браконьеры!
             Холопамъ съ баръ опасно брать примѣры.
  
                                 LXXVI.
  
             Хотя у насъ не зрѣетъ виноградъ,
             Какъ въ солнечныхъ странахъ, гдѣ климатъ жарокъ,
             Но погребъ англичанина богатъ
             И клэретомъ, и ромомъ лучшихъ марокъ.
             (Мѣнять товаръ на деньги кто жъ не радъ?)
             Пусть не дала природа намъ въ подарокъ
             Пурпурныхъ гроздій -- плакать нѣтъ причинъ:
             Сравнится ль виноградникъ съ складомъ винъ?
  
                                 LXXVII.
  
             Увы! не щеголяетъ наша осень
             Тепломъ и яркимъ свѣтомъ южныхъ странъ;
             Деревьевъ обнаженныхъ, мрачныхъ сосенъ
             Печаленъ видъ; невыносимъ туманъ,
             Гнетущій насъ, и вѣчный дождь несносенъ.
             Все это такъ -- за то намъ комфортъ данъ;
             А онъ миритъ насъ съ скучнымъ желтымъ цвѣтомъ,
             Что зелень замѣняетъ намъ и лѣтомъ.
  
                                 LXXVIII.
  
             Сезонъ охотъ веселіемъ богатъ;
             Такъ хороша у насъ villeggiatura,
             Что ею и святой увлечься бъ радъ;
             Нимвродъ, не устрашенъ погодой хмурой
             И облачивши Мельтона нарядъ,
             Явиться бъ могъ, покинувъ степи Дура.
             Нѣтъ кабановъ у насъ въ лѣсахъ густыхъ,
             Но всякой дичи много и безъ нихъ.
  
                                 LXXIX.
  
             Изъ высшихъ сферъ лишь избранныя лица
             Въ старинный замокъ съѣхались толпой.
             Въ гостяхъ у лорда былъ весь цвѣтъ столицы.
             Изяществомъ плѣняя и красой,
             Блистали тамъ чарующія львицы,
             И нѣжныхъ миссъ носился свѣтлый рой.
             (Иную миссъ, что агнца видъ имѣла,
             Вы съ козлищемъ сравнить могли бы смѣло!)
  
                                 LXXX.
  
             Я не могу назвать по именамъ
             Семейства графовъ, герцоговъ, бароновъ
             И важныхъ лицъ, въ то время бывшихъ тамъ.
             То были сливки лондонскихъ салоновъ.
             Я умолчу о прошломъ милыхъ дамъ;
             Ихъ свѣтъ ласкалъ. Рабамъ его законовъ
             Не угрожаетъ тяжкій приговоръ;
             Ихъ въ свѣтѣ ждетъ почетъ, а не позоръ.
  
                                 LXXXI.
  
             Нашъ высшій свѣтъ похожъ на фарисея:
             Кто лицемѣръ, тотъ у него въ чести.
             Всегда великосвѣтская Медея
             Себѣ Язона можетъ завести --
             Пріятное соединять умѣя
             Съ полезнымъ -- и приличья соблюсти.
             Такъ думаетъ Горацій; такъ же -- Пульчи.
             "Omne tulit punctum quae miscuit utile dulci":
  
                                 LXXXII.
  
             Порою свѣтъ пустячную вину
             Безжалостно клеймитъ, какъ преступленье;
             Я видѣлъ безупречную жену,
             Которую втоптали въ грязь гоненья;
             Притомъ знавалъ матрону не одну,
             Что, несмотря на странность поведенья,
             Какъ Сиріусъ, блестя, свершала путь,
             Насмѣшками не смущена ничуть.
  
                                 LXXXIII.
  
             (Еще о многомъ могъ бы передать я,
             Да не о всемъ, что знаешь, говори!)
             Всѣ гости лорда были, безъ изъятья,
             Брамины модъ и высшихъ сферъ цари;
             Но не о всѣхъ вамъ ясное понятье
             Могу я дать,-- ихъ было тридцать-три!
             Въ числѣ особъ, гостившихъ у вельможи,
             Два-три абсентеиста было тоже.
  
                                 LXXXIV.
  
             Тутъ Паррольсъ былъ -- законовѣдъ-наглецъ,
             Всѣхъ изумлявшій наглостью запросовъ,
             Хоть трусости являлъ онъ образецъ.
             Тутъ былъ и Рэккеймъ,-- мало цѣнныхъ взносовъ
             Поднесшій музамъ юноша-пѣвецъ;
             Былъ и лордъ Парро, критикъ и философъ,
             А также -- забулдыга и буянъ --
             Сэръ Поттельдипъ, что рѣдко былъ не пьянъ.
  
                                 LXXXV.
  
             Былъ герцогъ Дэшъ, что съ головы до пятокъ
             Былъ герцогомъ; тамъ всякій знатный пэръ
             Носилъ происхожденья отпечатокъ,
             Собой являя доблести примѣръ.
             Шесть юныхъ миссъ (мой перечень не кратокъ!)
             Всѣхъ поражали скромностью камеръ,
             Но жениховъ имѣли лишь въ предметѣ
             Поймать въ искусно брошенныя сѣти.
  
                                 LXXXVI.
  
             Почтенныхъ лицъ (рѣшить я не берусь,
             Заслуженно ль встрѣчали ихъ съ почетомъ)
             Не мало было тамъ. Одинъ французъ,
             Извѣстный по уму и по остротамъ,
             Все общество смѣшилъ. Маркизъ де-Рюзъ,
             Однако, не любилъ платить по счетамъ
             И въ клубахъ онъ успѣха не имѣлъ,
             Играя и словами, и на мѣлъ.
  
                                 LXXXVII.
  
             Тамъ были вольнодумцы-сибариты;
             Ученый, давшій самъ себѣ дипломъ;
             Тамъ былъ и проповѣдникъ знаменитый,
             Что съ грѣшниками больше, чѣмъ съ грѣхомъ,
             Боролся; тамъ же, лаврами увитый,
             Былъ спортсмэнъ, онъ на скачкахъ слылъ царемъ;
             Тамъ лордъ Плантадженегь, виверъ опасный,
             Блисталъ въ пари своей любовью страстной.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Тамъ былъ одинъ гвардеецъ-великанъ
             И старый генералъ, военный геній,
             Но на словахъ почтенный ветеранъ
             Разилъ враговъ успѣшнѣй, чѣмъ въ сраженьи.
             (Сопротивляться могъ ли вражій станъ!)
             Тамъ былъ судья, охотникъ до глумленій
             И прибаутокъ; такъ онъ былъ остеръ,
             Что юморомъ смягчалъ свой приговоръ.
  
                                 LXXXIX.
  
             Какъ съ шахматной доскою жизнь людская
             Сходна! Въ ней короли и пѣшки есть,
             Шуты и королевы; но слѣпая
             Судьба должна тѣ куклы къ цѣли весть.
             О, муза! ты, какъ бабочка порхая,
             Для отдыха нигдѣ не можешь сѣсть;
             Будь у тебя при крыльяхъ также жало --
             Какъ отъ тебя бы зло затрепетало!
  
                                 ХС.
  
             Я позабылъ -- а это, право, грѣхъ! --
             Оратора, что заслужилъ хваленья
             За первый свой дебютъ; его успѣхъ
             Газеты подтвердили; впечатлѣнье
             Онъ произвелъ громадное на всѣхъ;
             Изъ рѣчи той явились извлеченья,
             И всѣми "образцовою" она
             Была единогласно названа.
  
                                 ХСІ.
  
             Утѣшенъ цицероновскою славой,
             Онъ былъ всегда порисоваться радъ
             И видъ имѣлъ надменно-величавый;
             Хоть не былъ онъ познаньями богатъ,
             Но былъ увѣренъ, что имѣетъ право
             Ученостью гордиться. Рядъ цитатъ
             Онъ помнилъ наизусть и зачастую
             Ихъ вклеивалъ усердно въ рѣчь пустую.
  
                                 ХСІІ.
  
             Два юныхъ адвоката было тамъ,
             Что рознились по взглядамъ и по мнѣньямъ;
             Одинъ былъ сдержанъ, холоденъ и прямъ,
             Другой лишь жилъ однимъ воображеньемъ;
             Но всѣ внимать любили ихъ рѣчамъ;
             Одинъ бы смѣло выдержалъ сравненье
             Со скакуномъ; другой же былъ Катонъ:
             Краснорѣчивъ, но холоденъ былъ онъ.
  
                                 XCIII.
  
             Одинъ изъ нихъ былъ сходенъ съ фортепьяно,
             Съ эоловою арфою -- другой;
             Одинъ всегда впередъ стремился рьяно,
             Другого былъ невозмутимъ покой;
             Извѣстность имъ въ удѣлъ досталась рано.
             И свѣтъ встрѣчалъ ихъ съ лаской и хвалой.
             Они не шли дорогою избитой
             И были безусловно даровиты.
  
                                 XCIV.
  
             Быть можетъ вы найдете, что гостей
             Въ деревнѣ собралось уже не въ мѣру;
             Но скучный tête-à-tête еще скучнѣй.
             Всѣ измѣнили нравы, тонъ, манеру;
             Прошла пора, когда смѣшить людей
             Конгреву удавалось и Мольеру
             Обильемъ типовъ глупости людской;
             Теперь -- увы!-- всѣ на одинъ покрой.
  
                                 XCV.
  
             Конечно, дураковъ еще не мало,
             Но стороны смѣшныя отошли
             На задній планъ; такъ жизнь плетется вяло,
             Что дни обильныхъ жатвъ давно прошли;
             Все въ обществѣ однообразнымъ стало,
             И люди до того теперь дошли,
             Что на два вида ихъ дѣлить сподручно:
             На скучныхъ и на тѣхъ, которымъ скучно.
  
                                 XCVI.
  
             Приходится -- такъ скуденъ жизни путь --
             Довольствоваться колосомъ помятымъ;
             Читатель! ты на нивѣ жизни будь
             Воозомъ, благодѣтелемъ богатымъ,
             Мнѣ жъ Русью быть не совѣстно ничуть.
             Къ инымъ придти я могъ бы результатамъ,
             Но не хочу, приличія любя,
             Смутить излишней смѣлостью тебя!
  
                                 ХСѴІІ.
  
             За неимѣньемъ зеренъ, и соломой
             Довольствоваться надо. Все жъ извлечь
             Изъ мелкихъ крохъ должны добро свое мы;
             Опять о замкѣ поведу я рѣчь:
             Забытый мной, одинъ болтунъ знакомый
             Старался всѣхъ вниманіе привлечь,
             И для того, чтобъ быть на первомъ планѣ,
             Свои bon-mots готовитъ онъ заранѣ.
  
                                 XCVIII.
  
             Но какъ неблагодаренъ трудъ такой!
             Вѣдь нуженъ остряку удобный случай,.
             Чтобъ выступить съ готовой остротой,
             Всѣхъ удивляя фразою трескучей,
             Онъ часто даромъ трудъ теряетъ свой --
             И вмѣсто лавровъ только тернъ колючій
             Сжинаетъ.-- Въ дни иные, какъ на грѣхъ,
             Его не хочетъ радовать успѣхъ.
  
                                 ХСІХ.
  
             Я могъ бы дать вамъ описанье пира;
             Лордъ Генри каждый день своихъ гостей
             Банкетомъ угощалъ; поэта лира
             Никакъ не пала бъ въ мнѣніи людей,
             Обѣды воспѣвая. Счастье міра,--
             Съ тѣхъ поръ какъ Ева жадностью своей
             Сгубила насъ, запретный плодъ отвѣдавъ,--
             Какъ знаютъ всѣ -- зависитъ отъ обѣдовъ.
  
                                 С.
  
             Не потому ль евреямъ Богъ сулилъ
             "Кипящую и молокомъ, и медомъ"
             Богатую страну? Намъ тоже милъ
             Звонъ золота. Старѣя съ каждымъ годомъ,
             Забывъ любовь, утративъ свѣжесть силъ,
             Мы равнодушно къ жизненнымъ невзгодамъ
             Относимся; но можно ли тебя,
             О, золото! лишиться не скорбя?
  
                                 CI.
  
             Охотились мужчины утромъ рано,
             Стараясь отъ ennui себя спасать;
             Пусть скука -- плодъ британскаго тумана,
             Названье ей мы не съумѣли дать.
             Хотя она мучительна какъ рана
             И, духъ гнетя, мѣшаетъ даже спать,
             Однако, чтобы дать о ней понятье,
             Французскій терминъ долженъ былъ прибрать я.
  
                                 CII.
  
             Иные занимались чтеньемъ книгъ
             Иль о картинахъ важно разсуждали;
             Другіе же въ тѣни аллей густыхъ,
             Любуясь садомъ, медленно гуляли;
             Однихъ газеты тѣшили; другихъ
             Оранжереи замка занимали;
             Но всякій былъ идти къ обѣду радъ:
             Вѣдь въ шесть часовъ въ деревнѣ ѣсть хотятъ.
  
                                 СІІІ.
  
             Никто не зналъ малѣйшаго стѣсненья;
             Лишь звономъ возвѣщавшійся обѣдъ
             Служилъ для всѣхъ звеномъ соединенья;
             Свободно вы могли вставать чуть свѣтъ
             Иль въ поздній часъ; искать уединенья
             Иль общества; свой дѣлать туалетъ
             По усмотрѣнью; двигаться безъ цѣли
             И завтракать, когда и какъ хотѣли.
  
                                 СІѴ.
  
             Верхомъ катались дамы по утрамъ,
             Когда была хорошая погода;
             А въ дождь онѣ читали по угламъ
             Иль пѣли; чинно обсуждали моды;
             Учили новый па иль язычкамъ
             Давали волю; пользуясь свободой,
             Писали письма длинныя порой,
             Рисуясь и являя юморъ свой.
  
                                 СѴ.
  
             Когда вамъ дама пишетъ, пламенѣя
             Отъ страсти, иль какъ другъ посланье шлетъ,
             Всегда васъ обойти въ виду имѣя,
             Загадочность она пускаетъ въ ходъ.
             Со свистомъ вѣроломнымъ Одиссея,
             Сгубившаго Долона, грустный плодъ
             Ея интригъ сравнить, конечно, можно.
             Отвѣтъ всегда пишите осторожно!
  
                                 CVI.
  
             У лорда Амондвиля для гостей
             Не мало было всякихъ развлеченій:
             Бильярдъ и карты въ дождь (игра костей
             Находитъ только въ клубахъ примѣненье);
             Коньки въ морозъ; въ теченье теплыхъ дней
             Ѣзда, катанье въ лодкахъ иль уженье.
             (Послѣднее, по моему, порокъ,
             Являющій, какъ человѣкъ жестокъ!)
  
                                 CVII.
  
             За ужиномъ шутили и смѣялись
             (Тамъ розами былъ устланъ жизни путь);
             По вечерамъ дуэты раздавались...
             Кому они не волновали грудь!
             Порой двѣ миссъ на арфахъ отличались,
             Чѣмъ случай представлялся имъ блеснуть,
             При исполненьи модуляцій нѣжныхъ,
             Красою плечъ и ручекъ бѣлоснѣжныхъ.
  
                                 CVIII.
  
             Когда же не случалося охотъ,
             По вечерамъ усердно танцовали;
             Любезный мадригалъ пускался въ ходъ,
             И дамы съ граціозностью порхали;
             Но бальныхъ дней -- увы!-- былъ кратокъ счетъ:
             До танцевъ ли мужчинамъ, что устали
             Отъ травли и ѣзды? Къ прискорбью дамъ,
             Всѣ расходились къ девяти часамъ,
  
                                 СІХ.
  
             Политикъ, гдѣ-нибудь въ углу, подробно
             Воззрѣнье развивалъ; острякъ иной
             Старался уловить моментъ удобный,
             Чтобъ помѣстить bon-mot готовый свой;
             Но это для терпѣнья камень пробный!
             Какъ рѣдко мигъ является такой...
             Но вотъ онъ наступаетъ, все готово,
             А тутъ-то прерываютъ острослова!
  
                                 СХ.
  
             Условна, монотонна, холодна
             Въ средѣ великосвѣтской жизнь неслася,
             По внѣшности плѣнительной сходна
             Съ роскошнымъ изваяньемъ Фидіаса.
             Тамъ увлеченій дама ни одна
             Не знала. Ужъ давно перевелася
             Порода забулдыгъ и легкихъ львицъ:
             Мы сборища лишь видимъ строгихъ лицъ.
  
                                 СХІ.
  
             Въ деревнѣ раньше луннаго захода
             Всѣ дамы расходились по угламъ,
             Заботясь о здоровьи. Только мода
             Въ столицѣ не ложиться по ночамъ;
             Но хуже яда жизнь такого рода.
             Нѣтъ ничего полезнѣе для дамъ,
             Живыхъ цвѣтовъ, какъ спать ложиться рано.
             Вѣдь сонъ здоровый -- лучшія румяна.
  

ПѢСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

  
                                 I.
  
             О, если бъ мы могли изъ нѣдръ природы
             Иль изъ себя лучъ истины извлечь,
             На правды путь вступили бы народы,
             Но сколько бы пришлось трактатовъ сжечь!
             Философы отъ тягостной невзгоды
             Себя не въ силахъ были бъ уберечь.
             Другъ друга пожираютъ ихъ системы;
             Такъ ѣлъ Сатурнъ дѣтей, какъ знаемъ всѣ мы.
  
                                 II.
  
             Проглатывалъ и камни онъ порой.
             Но тутъ своихъ отцовъ съѣдаютъ дѣтки,
             Съ трудомъ справляясь съ пищею такой.
             Не больше знаемъ мы, чѣмъ наши предки;
             Туманъ одѣлъ былое пеленой.
             А въ наши дни ошибки развѣ рѣдки?
             Не вѣрить и себѣ -- всего вѣрнѣй;
             Но къ правдѣ что же приведетъ людей?
  
                                 III.
  
             По моему, нѣтъ правды непреложной;
             Я ничего не знаю и въ разсчетъ
             Беруѵ что въ этомъ мірѣ все возможно.
             А что извѣстно вамъ? -- Что смерть насъ ждетъ?
             Но, можетъ быть, и это станетъ ложно,
             Коль вдругъ эпоха вѣчности блеснетъ.
             Мы, ужаса полны, на смерть взираемъ,
             Однако жъ сну треть жизни посвящаемъ
  
                                 IV.
  
             Когда устали мы, какъ сонъ хорошъ,
             Безъ всякихъ сновидѣній, сонъ глубокій!
             А вѣчный сонъ людей приводить въ дрожь...
             Самоубійца даже, долгъ до срока
             Платящій (что нерѣдко острый ножъ
             Для кредиторовъ), гибнетъ одиноко,
             Стеня съ тоской,-- но не о жизни стонъ:
             Кончая путь, боится смерти онъ.
  
                                 V.
  
             Со всѣхъ сторонъ разинутою пастью
             Намъ каждую минуту смерть грозитъ;
             Ее считая карой и напастью,
             Навстрѣчу къ ней, однако жъ, міръ спѣшитъ,
             Порабощенъ ея всесильной властью.
             Насъ поражаетъ бездны мрачный видъ:
             Когда клокочетъ пропасть подъ ногами,
             Въ нее хотимъ мы погрузиться сами.
  
                                 VI.
  
             Съ испугомъ мы бѣжимъ отъ бездны прочь,
             Но позабыть былое впечатлѣнье
             Не въ силахъ мы; холодной смерти ночь
             Манила насъ; тревожное стремленье
             Проникнуть въ міръ незримый превозмочь
             Намъ было не легко... одно мгновенье --
             И тайну бытія узнали бъ мы!
             Но для живущихъ это царство тьмы.
  
                                 VII.
  
             За отступленья сердится читатель
             И осуждать меня за нихъ готовъ;
             Но это мой обычай. Я -- мечтатель,
             Не признающій никакихъ оковъ;
             Отмѣтивъ мысль, не спрашиваю, кстати ль
             Я посвятилъ ей рядъ стиховъ;
             Моя поэма -- лишь мечты забава,
             Что обо всемъ писать даетъ мнѣ право.
  
                                 VIII.
  
             "Пустите вверхъ соломинку; она
             Укажетъ тотчасъ вѣтра направленье" --
             То Бэкона слова. Какъ съ ней сходна
             Поэзія! По волѣ вдохновенья
             Она летитъ, отрадныхъ грезъ полна;
             Но для меня иное въ ней значенье,
             Не славы я ищу -- пою шутя;
             Игрушкою такъ тѣшится дитя.
  
                                 IX.
  
             Весь свѣтъ передо мной или за мною;
             Достаточно его я изучилъ,
             Чтобъ не забыть его; страстямъ порою
             Не мало я мирволилъ и служилъ,
             За что былъ встрѣченъ яростной хулою.
             (Друзьямъ своимъ я этимъ угодилъ).
             Я славенъ былъ, но самъ же славу эту
             Разрушилъ тѣмъ, что льстить стыдился свѣту.
  
                                 X.
  
             Толпа и духовенство цѣлый рядъ
             Мнѣ посвящали пасквилей суровыхъ;
             Но смѣло все пишу я, хоть наврядъ
             Читателей себѣ добуду новыхъ;
             А старымъ пріѣдается мой ядъ;
             Но мыслей не могу держать въ оковахъ.
             Въ дни юности душа была полна
             Надеждъ и грезъ; теперь хандритъ она.
  
                                 XI.
  
             Такъ для чего жъ печатать? Ждать ли славы
             И пользы, если васъ на части рвутъ?
             Легко вамъ доказать, что вы неправы:
             Отъ скуки вѣдь играютъ въ карты, пьютъ
             Иль чтенью предаются. Для забавы
             Пишу и я, бросая въ рѣку трудъ.
             Пойдетъ ли онъ ко дну, всплыветъ ли смѣло --
             Мнѣ до того нѣтъ никакого дѣла.
  
                                 XII.
  
             Я написать не могъ бы и строки,
             Когда бы я въ успѣхѣ былъ увѣренъ;
             Пускай паду -- бороться мнѣ съ руки,
             Но музѣ я своей останусь вѣренъ;
             Мы съ нею отъ уступокъ далеки,
             Я отступать предъ силой не намѣренъ.
             И выигрышъ, и проигрышъ -- дары
             Отрадные случайностей игры.
  
                                 XIII.
  
             Къ тому жъ, воюя съ ложью и порокомъ,
             Я факты лишь одни пускаю въ ходъ,
             Давая волю нравственнымъ урокамъ;
             А свѣтъ не любитъ правды и клянетъ
             Мои стихи... нападкамъ и упрекамъ,
             Что мнѣ дарятъ, я потерялъ ужъ счетъ.
             Гонись за славой я -- другія темы
             Легко бы могъ избрать я для поэмы.
  
                                 XIV.
  
             Но впрочемъ (въ томъ сознаться мы должны)
             Въ моемъ трудѣ разнообразья много;
             Любовь, картины бури и войны
             Даютъ уму занятія; дорогой
             Мы съ музой никогда не стѣснены;
             Но если приговоръ раздастся строгій
             И мой романъ въ обертку превратятъ --
             Служить хоть тѣмъ торговлѣ буду радъ.
  
                                 XV.
  
             Никто не воспѣвалъ большого свѣта.
             Увы! однообразностью своей
             Втупикъ поставить можетъ онъ поэта;
             Хоть много драгоцѣнныхъ въ немъ камней
             И мантій горностаевыхъ -- сюжета
             Для описанья не найти скучнѣй:
             Все въ немъ рутинно, чопорно, условно.
             Возможно ль отнестись къ нему любовно?
  
                                 XVI.
  
             Въ немъ царствуютъ и пустота, и мракъ;
             Онъ сердце подчинить умѣетъ волѣ;
             Его грѣшки прикрылъ блестящій лакъ,
             Въ его рѣчахъ искать напрасно соли.
             Бездушенъ свѣтъ; онъ искренности врагъ
             И лишь твердитъ заученныя роли.
             Характеры, манеры, взгляды, тонъ,
             Все въ цвѣтъ одинъ окрашиваетъ онъ.
  
                                 XVII.
  
             Но и ему порой свободы надо,
             Хоть мигъ онъ служитъ ей, а вѣкъ цѣпямъ.
             Такъ, отдохнувъ немного въ день парада,
             Солдаты вновь бѣгутъ къ своимъ мѣстамъ.
             Конечно, нѣтъ блестящѣй маскарада,
             Но скоро онъ надоѣдаетъ вамъ;
             Я никогда не уживался съ свѣтомъ
             И пропадалъ съ тоски въ Эдемѣ этомъ.
  
                                 XVIII.
  
             Кто кончилъ счеты съ страстью и съ игрой,
             Кто надышался атмосферой бальной,
             Кто видѣлъ дѣвъ продажныхъ цѣлый рой
             И много жалкихъ свадьбъ съ подкладкой сальной,
             Тотъ можетъ лишь скучать, своей хандрой
             Другимъ надоѣдая; вотъ печальный
             Удѣлъ отцвѣвшихъ львовъ; у нихъ нѣтъ силъ
             Забыть тотъ свѣтъ, который ихъ забылъ.
  
                                 XIX.
  
             Всѣ говорятъ, что въ описаньяхъ блѣденъ
             Выходитъ свѣтъ, что мало онъ знакомъ
             Писателямъ; изъ розсказней переденъ
             Они имѣютъ свѣдѣнья о немъ;
             Талантами къ тому жъ синклитъ ихъ бѣденъ
             И слогъ твореній ихъ такъ грубъ при томъ,
             Что въ васъ закрасться можетъ подозрѣнье --
             Не горничныхъ ли это разсужденья?
  
                                 XX.
  
             Но какъ несправедливъ подобный взглядъ!
             Писатели на пышныя собранья
             Являются и въ обществѣ блестятъ;
             Они вступаютъ даже въ состязанье
             Съ военными, и свѣтъ ихъ видѣть радъ.
             Такъ почему жъ такъ блѣдны описанья
             Великосвѣтскихъ сферъ? Причина та,
             Что вѣрно въ нихъ царитъ лишь пустота.
  
                                 XXI.
  
             Haud ignora loquor. Все это: "Nugae.
             Quarun pars parva fui. Во сто разъ
             Описывать мнѣ легче на досугѣ
             Гаремы, бури, битвы, чѣмъ разсказъ
             Вести о томъ, что въ модѣ въ высшемъ кругѣ;
             Но почему?-- то скрою я отъ васъ.
             "Vetabo Cereris sacrum qui vulgarit" --
             Не всякій кормъ желудокъ черни варитъ.
  
                                 XXII.
  
             Штрихи шероховатые смягчать
             Всегда, какъ вамъ извѣстно, мнѣ отрада,
             И мистицизмъ кладетъ свою печать
             На всѣ мои творенья. Хуже яда
             Есть истины; ихъ долгъ велитъ скрывать.
             Иныя тайны черни знать не надо,--
             Поэтому порой необходимъ
             Непосвященнымъ ключъ къ словамъ моимъ.
  
                                 XXIII.
  
             Всѣ женщины, съ тѣхъ поръ какъ Ева пала,
             Ей подражать готовы; для борьбы
             У нихъ нѣтъ силъ; но какъ отрады мало
             Имъ жизнь даетъ, по прихоти судьбы!
             Какъ часто ихъ язвитъ злословья жало!
             Онѣ мужей -- то жертвы, то рабы;
             Къ тому же роды мучатъ ихъ жестоко.
             (Такъ бриться мы должны по волѣ рока).
  
                                 XXIV.
  
             (Бритье, что каждый день терзаетъ насъ,
             Родовъ, положимъ, стоитъ!) Женской доли
             Все жъ съ нашей не сравнить: жена подчасъ
             Игрушка эгоизма; въ жалкой роли
             Рабы она являлася не разъ;
             Ея краса, таланты, сила воли
             Какія же права даруютъ ей?
             Быть ключницей и распложать дѣтей.
  
                                 XXV.
  
             Роль женщинъ не легка. Судьба безъ счета
             Имъ муки посылаетъ съ дѣтскихъ дней;
             Съ оковъ ихъ скоро сходитъ позолота.
             Въ врагахъ подчасъ привѣтствуя друзей,
             Онѣ не знаютъ твердаго оплота...
             Спросите даму (если только ей
             Лѣтъ тридцать), чѣмъ быть лучше: королевой
             Иль школьникомъ? Мужчиной или дѣвой?
  
                                 XXVI.
  
             Мириться "съ властью юбки" средства нѣтъ
             И тѣмъ, что знаютъ рабства злыя муки;
             Упреки въ томъ тяжеле всякихъ бѣдъ,
             Отъ нихъ бѣгутъ, какъ караси отъ щуки;
             Но такъ какъ изъ-подъ юбки мы на свѣтъ
             Являемся -- къ ней простираю руки,
             Платя всегда ей уваженья дань;
             Одежды той мнѣ безразлична ткань.
  
                                 XXVII.
  
             Я къ ней стремлюсь мечтою легкокрылой;
             Сокровища, что въ ней затаены,
             Влекутъ къ себѣ съ неотразимой силой;
             Она клинка дамасскаго ножны;
             Любовное письмо съ печатью милой;
             Бальзамъ, дарящій сладостные сны;
             Въ присутствіи ея хандра проходитъ.
             (Что скрыто отъ людей -- съ ума ихъ сводитъ).
  
                                 XXVIII.
  
             Когда сирокко гнѣвенъ и могучъ
             Проносится, бушуя на просторѣ,
             Когда не виденъ солнца свѣтлый лучъ,
             Когда густой туманъ скрываетъ море,
             И насъ пугаетъ сонмъ зловѣщихъ тучъ,
             Когда всѣ межъ собой стихіи въ ссорѣ,--
             Тогда и ликъ крестьянки молодой
             Пріятно увидать передъ собой.
  
                                 XXIX.
  
             Вернуться не мѣшаетъ мнѣ, однако,
             Къ своимъ героямъ. Я оставилъ ихъ
             Въ странѣ, гдѣ мало знаки зодіака
             Имѣютъ вѣса, гдѣ слагаетъ стихъ
             Съ трудомъ поэтъ средь копоти и мрака,
             Гдѣ небо въ темной ризѣ тучъ густыхъ
             Лишь нагоняетъ тягостныя думы,
             Имѣя кредитора видъ угрюмый.
  
                                 XXX.
  
             Тамъ жизнь въ семьѣ поэзіей бѣдна;
             Внѣ дома дождь и слякоть; вдохновляться
             Тамъ нечѣмъ барду; роль его трудна;
             Идти впередъ все жъ долженъ онъ стараться;
             Справляться съ дѣломъ муза такъ должна,
             Какъ духъ привыкъ съ матеріей справляться:
             Пускай борьбу стихіи съ нимъ ведутъ --
             Все жъ до конца онъ свой доводитъ трудъ.
  
                                 XXXI.
  
             Вращаясь при дворѣ, въ глуши селенья,
             На кораблѣ иль направляясь въ бой,
             Со всѣми одинаковъ въ обращеньи,
             Всегда Жуанъ доволенъ былъ судьбой.
             Равно любя и трудъ, и развлеченья,
             Не унывалъ и въ горѣ нашъ герой,
             И хоть побѣдъ одерживалъ не мало --
             Не корчилъ онъ ни фата, ни нахала.
  
                                 XXXII.
  
             Нетрудно новичку впросакъ попасть,
             Гоняясь на охотѣ за лисою:
             Смѣша людей, легко съ коня упасть;
             Но Донъ-Жуанъ случайностью такою
             Не могъ быть озадаченъ; съ дѣтства страсть
             Питалъ онъ къ всякимъ спортамъ и ѣздою
             Похвастаться бы могъ; при томъ былъ смѣлъ
             И ловко управлять конемъ умѣлъ.
  
                                 XXXIII.
  
             Всѣ на Жуана обращали взоры,
             Когда онъ на охотѣ гарцовалъ;
             Чрезъ рвы, плетни, канавы и заборы
             Онъ съ ловкостью наѣздника скакалъ,
             Порою обгоняя даже своры
             Борзыхъ собакъ. Высокій идеалъ
             Охотника онъ представлялъ собою,
             Хоть противъ правилъ и грѣшилъ порою.
  
                                 XXXIV.
  
             Всѣхъ удивлялъ охотниковъ Жуанъ,
             Несясь, какъ вихрь, къ побѣдному трофею;
             Онъ изумлялъ и ловчихъ, и крестьянъ.
             Другой себѣ сломалъ навѣрно бъ шею,
             Рискуя такъ; онъ старыхъ англичанъ
             Съ ума сводилъ отвагою своею:
             Вѣдь и они такъ отличались встарь!
             Хвалилъ Жуана даже главный псарь.


  
                                 XXXV.
  
             Хоть онъ трофеи забиралъ безъ счета,
             Охотясь,-- все же Честерфильда взглядъ
             Онъ раздѣлялъ вполнѣ. (Фальшивой нотой
             Такія мнѣнья въ Англіи звучатъ.)
             Почтенный лордъ, въ концѣ одной охоты,
             Гдѣ одержалъ побѣдъ блестящихъ рядъ,
             Сказалъ: .Ужель не согласится каждый,
             Что средства нѣтъ такъ забавляться дважды.
  
                                 XXXVI.
  
             Въ Жуанѣ было качество одно,
             Что рѣдкость въ томъ, кто каждый день съ зарею
             Привыкъ вставать; плѣняетъ дамъ оно;
             Охотно занимаясь болтовнею,
             Имъ нуженъ собесѣдникъ: все равно,
             Святой ли онъ, иль съ грѣшною душою.
             Тѣмъ качествомъ герой ной обладалъ:
             Онъ, пообѣдавъ, никогда не спалъ.
  
                                 XXXVII.
  
             Напротивъ, въ оживленномъ разговорѣ
             Блистать онъ остроуміемъ любилъ;
             Умѣлъ болтать о всякомъ модномъ вздорѣ,
             И былъ всегда внимателенъ и милъ,
             Не горячась напрасно въ легкомъ спорѣ;
             Хоть на лету онъ промахи ловилъ,
             Но дамамъ расточалъ однѣ улыбки,
             На видъ не выставляя ихъ ошибки.
  
                                 XXXVIII.
  
             Искусно танцовалъ притомъ Жуанъ,
             А танцы -- это камень преткновенья
             Для грубыхъ и серьезныхъ англичанъ:
             Они отстали въ этомъ отношеньи
             Отъ модныхъ селадоновъ прочихъ странъ.
             Безъ вычуровъ, но съ пыломъ увлеченья
             Жуанъ порхалъ, какъ левъ придворныхъ сферъ,
             Плѣняя всѣхъ изяществомъ манеръ.
  
                                 XXXIX.
  
             Въ немъ замѣчались грація и сила;
             Чуть до земли касаясь, несся онъ,
             Танцуя, какъ воздушная Камилла;
             Природой вѣрнымъ слухомъ одаренъ,
             Онъ несся въ тактъ съ изысканностью милой.
             Всѣмъ нравился его изящный тонъ...
             Кто видывалъ блестящѣй кавалера?
             Онъ былъ одушевленное болеро.
  
                                 XL.
  
             По граціи сравнить я могъ бы съ нимъ
             Аврору дивной кисти Гвидо-Рени.
             (Она одна могла бъ прославить Римъ;
             Не много свѣтъ видалъ такихъ твореній).
             Художника талантъ необходимъ,
             Чтобъ передать изящество движеній;
             Перо -- не кисть; безъ красокъ средства нѣтъ
             Создать вполнѣ законченный портретъ.
  
                                 XLI.
  
             Онъ сталъ любимцемъ всѣхъ -- понятно это --
             И такъ умно повелъ свои дѣла,
             Что дама цѣломудренная свѣта
             (А грѣшница подавно) съ нимъ могла
             Весть дружбу, не боясь за то отвѣта
             Нести; и вотъ съ нимъ шашни завела,
             Шутя, супруга герцога Фицъ-Фолька,
             Молвы и сплетенъ не боясь нисколько.
  
                                 XLII.
  
             Весь высшій кругъ ужъ не одинъ сезонъ
             Она своей изящностью плѣняла
             И красотой, давая модѣ тонъ;
             О ней ходило розсказней не мало,
             Но сплетнями всегда я возмущенъ;
             Вѣдь ложь молва не разъ распространяла.
             Судя по слухамъ, лордъ Плантадженетъ
             Ея любви послѣдній былъ предметъ.
  
                                 XLIII.
  
             Нахмурилися гнѣвно брови лорда,
             Когда Жуана ясенъ сталъ успѣхъ;
             Но вольности такого рода твердо
             Переносить обязанность для всѣхъ;
             Скрывая скорбь, любовникъ долженъ гордо
             Себя держать; не то случится грѣхъ.
             Разсчитывать смѣшно на вѣрность дамы;
             Вспыливъ -- отвѣтъ за то несемъ всегда мы.
  
                                 XLIV.
  
             Отъ шутокъ перешелъ къ насмѣшкамъ злымъ
             Лукавый свѣтъ; шушукались дѣвицы,
             А дамы явно гнѣвались; инымъ
             Чудовищнымъ поступокъ модной львицы
             Казался; какъ мириться было съ нимъ!
             Однѣ считали сплетню небылицей;
             Другія жъ сожалѣли отъ души,
             Что лорда такъ дѣла нехороши.
  
                                 XLV.
  
             Но странно, что никто о бѣдномъ мужѣ
             Во время этихъ бурь не вспоминалъ;
             Онъ, впрочемъ, былъ въ отлучкѣ и къ тому же
             Женѣ свободу полную давалъ,
             Глядя на все сквозь пальцы; какъ же, вчужѣ,
             Ехидный свѣтъ смѣлъ поднимать скандалъ,
             Супруговъ ухудшая отношенья?
             Но труденъ тамъ разрывъ, гдѣ нѣтъ сближенья.
  
                                 XLVI.
  
             Моя Діана, лэди Амондвиль,
             Къ подругѣ также отнеслася строго,
             Замѣтивъ, что глухихъ проселковъ пыль
             Милѣе ей, чѣмъ торная дорога;
             Такъ поступать всѣ дамы не должны ль,
             Карая зло. Объятая тревогой,
             Она къ подругѣ стала холоднѣй.
             (Сочувствіе обманчиво друзей).
  
                                 XLVII.
  
             А все безъ дружбы грустно жить на свѣтѣ:
             Участья вздохъ намъ сладостенъ подчасъ,
             Притомъ нѣжнѣе кружевъ дружбы сѣти.
             За промахи въ тяжелый жизни часъ,
             Имѣя нашу пользу лишь въ предметѣ,
             -- Не будь друзей -- кто укорялъ бы насъ?
             Кто повторялъ бы намъ всегда при этомъ:
             "Зачѣмъ не вняли вы моимъ совѣтамъ?"
  
                                 XLVIII.
  
             У Іова два друга было. Намъ
             И одного довольно въ часъ невзгоды;
             Друзья тогда подобны докторамъ,
             Которыхъ знанья меньше, чѣмъ доходы;
             Они подобны блекнущимъ листамъ,
             Что въ даль несетъ дыханье непогоды;
             Свои дѣла поправьте -- и другихъ,
             Зайдя въ любой кафе, найдете въ мигъ.
  
                                 XLVIII.
  
             Къ несчастью, такъ не дѣлалъ я, и что же?
             Не мало мукъ я въ жизни испыталъ,
             Но черепахой не былъ крѣпкокожей,
             Что утонуть не можетъ даже въ шквалъ.
             Жить сердцемъ было мнѣ всего дороже.
             Кто жъ виноватъ, что я весь вѣкъ страдалъ?
             Тотъ проживетъ счастливѣе, конечно,
             Кто на людей взираетъ безсердечно.
  
                                 L.
  
             Ужаснѣе, чѣмъ вѣтеръ или крикъ совы
             Той фразы ядовитые упреки,
             Которые не разъ слыхали вы:
             "Вѣдь я вамъ говорилъ!" Друзья -- пророки
             Прошедшаго; ихъ пѣсни не новы,
             Но какъ порой докучны ихъ уроки,
             Что замѣняютъ помощь иль совѣтъ!
             До вашихъ нуждъ друзьямъ и дѣла нѣтъ.
  
                                 LI.
  
             Обрушилась суровость Аделины
             Не на одну подругу; ей хвалить
             И Донъ Жуана не было причины;
             Какъ могъ онъ глазъ съ кокетки не сводить,
             Ея опутанъ хитростью змѣиной!
             Все жъ въ гнѣвѣ не могла она забыть,
             Что еще зеленъ онъ и молодъ тоже.
             (Дней на сорокъ онъ былъ ея моложе).
  
                                 LII.
  
             Заботиться о юношѣ, какъ мать,
             Что любитъ сына, право ей давало
             Такое старшинство. Оберегать
             Отъ козней злыхъ она за долгъ считала
             Жуана; но года свои скрывать
             Во цвѣтѣ лѣтъ ей было толку мало;
             Разлуки съ днями молодости срокъ
             Отъ лэди Аделины былъ далекъ.
  
                                 LIII.
  
             Для женщинъ злая старость хуже яда;
             Ихъ возраста предѣлъ тридцатый годъ.
             Затѣмъ скрывать до нельзя дама рада
             Свои года. Останови полетъ,
             О, время! И тебѣ вздохнуть бы надо,
             Чтобъ поточить косу; потомъ впередъ
             Опять ты полетѣло бъ съ рвеньемъ новымъ,
             Косцомъ все оставаясь образцовымъ.
  
                                 LIV.
  
             Зимы бояться лэди не могла,
             Сіяя лучезарною весною,
             Но опытна не по лѣтамъ была
             И знала свѣтъ, что такъ лукавъ порою,
             Въ которомъ столько зависти и зла.
             Я возраста ея отъ васъ не скрою;
             Когда ея года хотите счесть,
             Изъ двадцати семи откиньте шесть.
  
                                 LV.
  
             Въ шестнадцать лѣтъ ей "свѣтъ" открылъ объятья;
             Она, явясь, очаровала всѣхъ.
             Въ семнадцать не могу вамъ дать понятья
             О томъ, какъ былъ великъ ея успѣхъ.
             Побѣдъ ея не въ силахъ сосчитать я!
             Въ восьмнадцать лѣтъ она изъ сонма тѣхъ,
             Что таяли предъ ней, избравъ супруга,--
             Царицей своего осталась круга.
  
                                 LVI.
  
             Съ тѣхъ поръ и безупречна, и чиста
             Она три года въ обществѣ блестѣла;
             Ее не смѣла жалить клевета:
             Безъ пятнышка былъ этотъ мраморъ бѣлый,
             Котораго плѣняла красота.
             Блистая всюду, лэди все жъ успѣла
             Среди своихъ тріумфовъ и побѣдъ
             Наслѣдника произвести на свѣтъ.
  
                                 LVII.
  
             Вокругъ нея, какъ мухи, шумнымъ роемъ
             Кружилась молодежь; но пустота
             Всѣхъ модныхъ львовъ -- мы этого не скроемъ --
             Претила ей. Имъ былъ бы не чета
             Счастливецъ, ею выбранный героемъ!
             Не все ль равно, коль женщина чиста,
             Что создаетъ ея принциповъ твердость --
             Холодность, добродѣтель или гордость?
  
                                 LVIII.
  
             Неблагодарный трудъ -- разузнавать
             Причины фактовъ. Такъ въ душѣ досада,
             Когда вы пить хотите, а достать
             Нельзя вина; такъ грустно послѣ стада,
             Что мимо васъ прогнали, пыль глотать,
             Такъ въ трепетъ васъ приводитъ, если надо
             Внимать стихамъ продажнаго пѣвца
             Иль слушать рѣчь оратора-льстеца
  
                                 LIX.
  
             Когда я вижу дуба исполина,
             Что зеленью роскошною одѣтъ,
             Зачѣмъ мнѣ знать, что жолудь -- та причина,
             Благодаря которой онъ на свѣтъ
             Явился? Что мнѣ тайныя пружины,
             Когда не измѣняется предметъ?
             Въ томъ мудрый Оксенштирна, я увѣренъ,
             Васъ убѣдитъ; я жъ спорить не намѣренъ.
  
                                 LX.
  
             Чтобъ Донъ Жуанъ въ ловушку не попалъ,
             Ставъ грустной жертвой ухищренья злого,
             И для того, чтобъ прекратить скандалъ,
             Милэди въ бой была вступить готова.
             (Какъ иностранецъ, мой герой не зналъ,
             Что въ Англіи относятся сурово
             Къ грѣхамъ любви. Присяжныхъ приговоръ
             Сулитъ и разоренье и позоръ),
  
                                 LXI.
  
             Она вредить рѣшилась герцогинѣ,
             Лишь думая о прекращеньи зла,--
             И не боялась бѣдъ по той причинѣ,
             Что въ свѣтѣ и наивна и смѣла
             Всегда невинность. Лэди Аделинѣ.
             Явиться мысль, конечно, не могла
             Прибѣгнуть къ плутнямъ тѣмъ, что зачастую
             Отъ бѣдъ спасаютъ грѣшницу любую.
  
                                 LXII.
  
             Не герцога боялася она --
             Онъ дѣла не довелъ бы до развода
             И верхъ надъ нимъ всегда бъ взяла жена.
             Нѣтъ, у нея заботъ иного рода
             Не мало было,-- прелести полна
             Была ея подруга и свободой
             Располагала; къ довершенью бѣдъ
             Затѣять ссору могъ Плантадженетъ.
  
                                 LXIII.
  
             Къ тому же интриганкою опасной
             Была ея подруга; мучить всѣхъ
             Поклонниковъ она любила страстно;
             Имъ обходился дорого успѣхъ.
             Любовникъ передъ ней былъ рабъ безгласный
             Ея безумныхъ прихотей; за грѣхъ
             Она его тиранить не считала,
             Но жертвъ своихъ изъ рукъ не выпускала.
  
                       LXIV.
  
             Такъ создаю то -- въ одинъ прекрасный лѣтній вечеръ -- для возвращенія кое-какихъ правъ другой половинѣ человѣческаго рода: ты освободилъ чёрныхъ -- теперь запри бѣлыхъ.
  

LXXXIII.

   Запри плѣшиваго побѣдителя! спровадь его, вмѣстѣ съ двумя товарищами, куда-нибудь въ Сенегалъ! внуши имъ, что соусъ къ гусынѣ и соусъ къ гусаку -- одинъ и тотъ же соусъ. Запри и спроси, какъ имъ нравится жить въ неволѣ? Запри всѣхъ этихъ огненныхъ саламандръ, глотающихъ огонь даромъ, такъ-какъ жалованье ихъ очень не велико! Запри, наконецъ -- не короля -- нѣтъ -- а его павильонъ, потому-что иначе онъ обойдётся намъ ещё разъ въ милліонъ! {Китайскій павильонъ короля Георга IV, въ Брайтонѣ, въ которомъ онъ часто проводилъ время съ леди Конингамъ.}
  

LXXXIV.

   Запри весь остальной міръ и выпусти на свободу обитателей Бэдлама; послушайся моего совѣта -- и ты увидишь, къ крайнему своему удивленію, что дѣла будутъ идти совершенно тѣмъ же порядкомъ, какъ шли до-сихъ-поръ, подъ руководствомъ -- soi-disant -- здравомыслящихъ людей. Я могъ бы легко доказать моё предположеніе, еслибъ родъ людской имѣлъ хоть каплю здраваго смысла; но до-тѣхъ-поръ, пока этотъ point d'appni не найденъ, я поступаю какъ Архимедъ, то-есть оставляю землю на прежнемъ мѣстѣ {Доказывая Гіерону, что можно данною силою двигать всякую массу, какъ бы она ни была велика, Архимедъ утверждалъ, что онъ повернётъ земной шаръ, если укажутъ ему мѣсто, гдѣ бы онъ могъ укрѣпить рычагъ.}.
  

LXXXV.

   У нашей прекрасной Аделины былъ тотъ недостатокъ, что сердце ея оставалось незанятымъ, хотя это было великолѣпное помѣщеніе. Обращеніе ея было одинаково ровно со всѣми, нотой у-что до-сихъ-поръ никто ещё не постучалъ въ двери ея сердца достаточно энергично. Души слабыя увлекаются и падаютъ легко именно потому, что онѣ слабы; но за-то если энергическій духъ самъ начнётъ работать на свою погибель, то падаетъ съ громомъ и трескомъ, какъ подъ ударомъ землетрясенья.
  

LXXXVI.

   Она любила своего мужа или по крайней мѣрѣ думала, что любитъ; но любовь эта стоила ей усилія, которое въ тѣхъ случаяхъ, когда мы должны дѣйствовать наперекоръ природѣ, стоитъ сизифова камня. Ей не на что было жаловаться или кого-нибудь упрекать; семейныхъ сценъ или ссоръ у нихъ никогда не было и, вообще, бракъ ихъ могъ считаться образцовымъ. Это была жизнь ясная, спокойная, но холодная.
  

LXXXVII.

   Между ними существовала большая разница -- не лѣтъ, но темпераментовъ, при чёмъ, однако, отношенія ихъ никогда не доходили до столкновеній. Жизнь ихъ можно было сравнить съ спокойнымъ движеніемъ двухъ звѣздъ, соединённыхъ въ своей орбитѣ, или съ теченіемъ Роны въ Леманѣ, въ которомъ воды рѣки и озера текутъ рядомъ, не смѣшиваясь, причёмъ голубая, прозрачная влага озера, кажется, хочетъ убаюкать вбды протекающей рѣки, какъ убаюкиваютъ дремлющаго ребёнка.
  

LXXXVIII.

   Когда Аделина начинала чѣмъ-нибудь интересоваться, то -- не смотря на всю ея вѣру въ собственную сдержанность и чистоту своихъ намѣреній -- нельзя было не замѣтить, что для подобныхъ натуръ всякое увлеченіе могло имѣть опасныя послѣдствія, потому-что производимое на неё при такихъ обстоятельствахъ впечатлѣніе было несравненно сильнѣе, чѣмъ она предполагала: вторгаясь въ ея душу, какъ неудержимая рѣка, оно становилось тѣмъ сильнѣе, чѣмъ затруднительнѣе казалась возможность заинтересовать ея душу.
  

LXXXIX.

   Но когда подобное обстоятельство случалось дѣйствительно, то въ неё вселялся тотъ демонъ двойственной натуры, который носитъ двойное имя: твёрдости, когда онъ проявляется въ герояхъ, короляхъ и мореходцахъ и, притомъ, когда ихъ предпріятія сопровождаются удачей, и упрямствомъ, равно предосудительнымъ какъ въ мужчинахъ, такъ и въ женщинахъ, когда удача имъ измѣняетъ и ихъ звѣзда меркнетъ. Казуистъ психологіи былъ бы въ большомъ затрудненіи, еслибъ ему предоставили устроить границу между этими двумя качествами.
  

XC.

   Будь Бонапартъ побѣдителемъ при Ватерло, поступокъ его приписали бы твёрдости; теперь же клеймятъ его именемъ упрямства. Неужели же дѣло это долженъ былъ рѣшить случай? Я предоставляю болѣе глубокомысленнымъ людямъ провесть черту, которая должна отдѣлить справедливое отъ ложнаго, если только такой подвигъ подъ силу человѣческимъ способностямъ. Моё дѣло вернуться къ леди Аделинѣ, бывшей также героиней въ своёмъ родѣ.
  

XCI.

   Если она сама не знала хорошенько своего сердца, то мнѣ ли претендовать на подобное познаніе? Я не думаю, чтобы она была точно влюблена въ Жуана, а если и было что-нибудь похожее на это, то у нея ещё оставалось довольно силъ, чтобъ бѣжать отъ искушенія, совершенно для нея новаго. Скорѣй надо предположить, что она чувствовала къ нему обыкновенную симпатію (я не хочу предрѣшать -- истинную или ложную) при видѣ того, что онъ былъ, по ея мнѣнію, въ опасности -- онъ, другъ ея мужа, ея собственный, почти ребёнокъ и, притомъ, въ чужомъ краю!
  

XCII.

   Она была или -- правильнѣе -- считала себя его другомъ -- и это безъ всякаго фарса, безъ всякихъ романтико-платоническихъ затѣй, которыя такъ часто доводили до погибели женщинъ, особенно когда онѣ увлекались подобнаго рода дружбой во Франціи или Германіи, гдѣ существуютъ чистые поцѣлуи. Аделина не заходила такъ далеко, но была способна -- на сколько можетъ быть способна женщина -- на дружбу того сорта, какая привязываетъ мужчину въ мужчинѣ.
  

ХСІІІ.

   Конечно, таинственное вліяніе различія половъ не могло не играть въ этомъ случаѣ нѣкоторой роли, но это вліяніе, какъ и въ кровномъ родствѣ, могло выражаться въ одномъ невинномъ предпочтеніи и въ настроиваніи чувствъ къ согласному аккорду. Вообще, если влеченіе дѣйствительно свободно отъ всякой страсти, этого бича дружбы, и если ваши чувства будутъ поняты вполнѣ, то вы не найдёте на землѣ друга лучше женщины, подъ однимъ условіемъ -- не быть и не стараться сдѣлаться ея любовникомъ.
  

XCIV.

   Любовь несётъ въ самой себѣ зародышъ измѣны; да и какъ можетъ это быть иначе? Чѣмъ ощущенія сильнѣе, тѣмъ скорѣе долженъ наступить имъ конецъ -- это доказывается всѣми законами природы: такъ какъ же ожидать, чтобъ сильнѣйшая страсть была въ то же время самой прочной? Можете ли вы требовать, чтобъ молнія вѣчно сіяла въ небесахъ? Самое имя любви говоритъ противъ этого. Можетъ ли нѣжнѣйшая вещь быть въ то же время самой крѣпкой.
  

XCV.

   Увы! опытъ жизни (я говорю о томъ, что слышалъ отъ многихъ) постоянно являетъ примѣры, что рѣдкій любовникъ не имѣетъ причины сожалѣть о страсти, которая сдѣлала шутомъ самого царя Соломона. Я также видалъ женъ... (Говорю это съ полнымъ уваженіемъ къ браку, этой самой лучшей или самой худшей изъ всѣхъ вещей.) И такъ, я видалъ женъ, которыя были образцами во всѣхъ отношеніяхъ и, однако, сдѣлали несчастье по крайней мѣрѣ двухъ жизней.
  

XCVI.

   Встрѣчалъ я и друзей женскаго пола (случай странный, но истинный, и я, если хотите, могу привести доказательство), которыя оставались мнѣ вѣрными -- не смотря ни на что -- и дома, и на чужбинѣ, и, притомъ, гораздо болѣе вѣрными, чѣмъ бываютъ любовницы. Онѣ не оставили меня даже въ дни гоненій; даже злословіе не разлучило ихъ со мной; онѣ заступались за меня во время моего отсутствія и заступаются до-сихъ-поръ, несмотря на огромную трескотню гремучей змѣи, называемой обществомъ.
  

XCVII.

   Въ этомъ ли смыслѣ или въ какомъ-либо другомъ сдѣлались друзьями Аделина и Жуанъ -- будетъ объяснено впослѣдствіи. Въ настоящую же минуту я очень радъ, что у меня есть благовидный предлогъ умолчать объ этомъ, что, какъ извѣстно, можетъ только возбудить интересъ въ строгомъ читателѣ. Какъ въ книгахъ, такъ и въ женщинахъ умолчаніе есть лучшее средство заставить своихъ поклонниковъ быть всегда готовыми идти на удочку.
  

ХСVIII.

   Гуляли ли они, или катались, учились ли по-испански, чтобъ читать въ подлинникѣ "Донъ-Кихота" (удовольствіе, передъ которымъ меркнутъ всѣ остальныя), болтали ли о серьёзныхъ вещахъ или о пустякахъ -- всё это предметы, которые я отлагаю до слѣдующей пѣсни, гдѣ, можетъ-быть, распространюсь обо всёмъ этомъ подробно, блеснувъ свойственнымъ мнѣ талантомъ.
  

ХСІХ.

   Читателей же прошу покорно не забѣгать вперёдъ и не предрѣшать событій. Дѣйствуя такъ, они навѣрно надѣлаютъ бездну ошибочныхъ заключеній о леди Аделинѣ и о Донъ-Жуанѣ въ особенности. Я обѣщаю взглянуть на вещи гораздо серьёзнѣе, чѣмъ дѣлалъ это до-сихъ-поръ въ моей эпической сатирѣ. Нѣтъ никакихъ данныхъ предполагать, что Жуанъ и Аделина падутъ непремѣнно; но если это случится -- тѣмъ хуже для нихъ.
  

C.

   Тѣмъ не менѣе, великія событія возникаютъ изъ малыхъ причинъ. Повѣрите ли вы, что опаснѣйшая изъ страстей нашей молодости, способная привести и мужчину, и женщину на край гибели, возникла во мнѣ отъ случая до-того ничтожнаго, что никому не могло бы даже придти въ голову, чтобы онъ могъ послужить звеномъ для сколько-нибудь сентиментальнаго положенія. Держу пари на милліонъ, на милліарды, что вы никогда не догадаетесь, въ чёмъ дѣло! а между-тѣмъ причиной всѣхъ бѣдъ была партія въ билліардъ.
  

СІ.

   Это странно, но вѣрно, потому-что правда всегда странна -- гораздо страннѣе, чѣмъ вымыселъ. О, если бы её можно было высказать!-- какъ много выиграли бы романы отъ этой замѣны. Тогда весь міръ показался бы намъ совершенно другимъ, а порокамъ и добродѣтелямъ пришлось бы весьма часто мѣняться ролями! Еслибъ дѣйствительно отыскался Колумбъ такого нравственнаго міра и показалъ людямъ антиподовъ ихъ душъ, то этотъ, открытый имъ міръ, не имѣлъ бы и тѣни подобія съ прежнимъ.
  

CII.

   Сколько "большихъ пещеръ и безплодныхъ пустынь" {Слова Отелло (дѣйствіе I, сцена 3): "Говорилъ "
   Ему о томъ, что мнѣ встрѣчать случалось
   Во время странствій: о большихъ пещерахъ
   Безплоднѣйшихъ пустыняхъ..."} открылось бы тогда въ человѣческой душѣ! Какія ледяныя горы увидѣли бы мы въ сердцахъ сильныхъ міра, съ эгоизмомъ въ центрѣ, вмѣсто полюса! Какими антропофагами оказались бы девять десятыхъ изъ тѣхъ, кому суждено управлять государствами! Наконецъ, если бы только назвать вещи ихъ настоящими именами, то самъ Цезарь устыдился бы своей славы.
  

ПѢСНЬ ПЯТНАДЦАТАЯ.

I.

   Увы! всё то, что я хотѣлъ сказать, ускользаетъ изъ моей памяти; но что бы я ни сказалъ -- всё будетъ одинаково кстати и исполнено надеждъ и воспоминаній, точно ни что не мѣшало свободному теченію моихъ мыслей. Вся наша жизнь состоитъ изъ междометій: "о! или "ахъ!" выражающихъ горе или радость, или "ха! ха!" или "ба!" или зѣванья, или, наконецъ, "тьфу!" -- самаго искренняго изъ всѣхъ.
  

II.

   Всё же взятое вмѣстѣ всегда окажется чѣмъ-то вродѣ обморока или вздоха -- символа волненія, этой великой антитезы великой скуки. Душевное волненіе -- это пѣна на поверхности океана жизни, который, по-моему, если не самъ океанъ вѣчности, то его миніатюрный портретъ. Волненіе доставляетъ нашей душѣ блаженство и заставляетъ её видѣть то, что простой глазъ увидѣть не можетъ.
  

III.

   Всякое волненіе безусловно лучше подавленнаго вздоха, разъѣдающаго сердце, покрывающаго лицо маской притворнаго покоя и превращающаго природу въ искусство. Рѣдко можно встрѣтить людей, высказывающихъ всё, что у нихъ есть на умѣ дурного и хорошаго. Притворство всегда отыщетъ для себя уголокъ въ человѣческомъ сердцѣ -- и вотъ почему ложь менѣе всего возбуждаетъ противорѣчій.
  

IV.

   О, кто можетъ, или, скорѣе, кто не можетъ вспомнить безъ словъ заблужденій страсти? Не только пьющій чашу забвенья, но и простой болванъ -- и тотъ не чувствуетъ себя совершенно спокойнымъ по утрамъ, не смотря на то, что кажется плывущимъ по волнамъ Леты. Онъ не въ силахъ унять своего волненія -- и время производитъ осадокъ на днѣ чаши изъ чистаго рубина, которая дрожитъ въ его рукѣ.
  

V.

   Что же касается любви... О, любовь!... Нѣтъ, лучше будемъ продолжать нашу исторію. И такъ, леди Аделина Амундевиль... (Не правда ли, трудно придумать имя лучше этого?-- Вотъ почему оно и колеблется такъ граціозно на концѣ моего пера. Есть музыка въ журчаньи ручейка, въ шелестѣ тростника: она слышится во всёмъ, если только слушатель имѣетъ уши. Земные звуки -- отголосокъ музыки сферъ.)
  

VI.

   И такъ, леди Аделина Амундевиль, эта достойная всякаго уваженія дама, рисковала сдѣлаться нѣсколько менѣе достойной его въ силу того правила, что прекрасный полъ вообще бываетъ очень непостояненъ въ своихъ рѣшеніяхъ. Увы! зачѣмъ я принуждёнъ былъ это выговорить? Женщины иной разъ бываютъ похожи на пустую бутылку съ ярлыкомъ. Я это предполагаю, но поклясться въ этомъ не согласенъ. Тѣмъ не менѣе, надо признаться, что какъ женщина, такъ и вино одинаково способны къ броженью вплоть до глубокой старости.
  

VII.

   Но если Аделину можно было принимать за вино, то это было вино самаго высшаго качества, эссенція, выжатая изъ отборныхъ гроздій. По чистотѣ она походила на только-что отчеканенный наполеондоръ, или на превосходно оправленный алмазъ. Надо думать, что само время задумалось бы наложить на неё свою печать и природа отказалась бы требовать съ нея свой долгъ -- да, сама природа, этотъ счастливѣйшій изъ заимодавцевъ, передъ которымъ нѣтъ несостоятельныхъ должниковъ.
  

VIII.

   О, смерть! самый строгій изъ кредиторовъ! Ежедневно стучишь ты въ нашу дверь: сначала умѣренно, какъ скромный торговецъ, приближающійся съ нѣкоторымъ страхомъ къ дверямъ знатнаго должника и получающій суровый отказъ; затѣмъ терпѣніе твоё начинаетъ истощаться: ты дѣлаешься настойчивѣй и, наконецъ, разъ забравшись въ дверь, требуешь безусловнаго платежа чистыми деньгами, или векселемъ на Рансома {Рансомъ, Кивэрдъ и К® -- были банкирами лорда Байрона.}.
  

IX.

   Бери всё, что хочешь, но пощади хотя немного красоту! Она такая рѣдкость, а у тебя такъ много добычи и безъ того! Что за бѣда, если она иногда спотыкается на пути долга? Тѣмъ болѣе причинъ её поддержать. Костлявый обжора, тебѣ принадлежатъ цѣлыя націи: такъ какъ же тебѣ не выказать хоть въ чёмъ-нибудь умѣренности! Пожирай героевъ, сколько будетъ угодно небу, но пощади женскую слабость!
  

X.

   И такъ, прекрасная Аделина была чрезвычайно простодушна, особенно въ тѣ минуты, когда была чѣмъ-либо заинтересована, и это происходило именно оттого, что она увлекалась не легко, подобно многимъ изъ насъ, и была, сверхъ-того, очень высокаго о себѣ мнѣнія (пунктъ, о которомъ мы спорить не станемъ). Она безъискуственно отдавалась сердцемъ и головой тѣмъ чувствамъ, которыя считала невинными и достойными сочувствія.
  

XI.

   Ей были извѣстны нѣкоторые эпизоды изъ похожденій Донъ-Жуана, о которыхъ молва -- эта ходячая газета -- протрубила всюду, конечно, не безъ преувеличенія. Но женщины любятъ судить снисходительно о тѣхъ проступкахъ, которые мы, строгіе мужчины, осуждаемъ на-повалъ. Къ тому же, ознакомившись съ нравами Англіи, Жуанъ сталъ несравненно сдержаннѣе; умъ же его пріобрѣлъ значительную зрѣлость и силу, а вмѣстѣ съ тѣмъ и то умѣнье приноравливаться въ жизни всѣхъ климатовъ, которою отличался Алкивіадъ.
  

ХІІ.

   Манеры его были тѣмъ болѣе увлекательны, что онъ не думалъ никого увлекать. Въ нёмъ не было замѣтно ни тѣни аффектаціи, ни кокетства, ни даже желанья казаться неотразимымъ побѣдителемъ. Никогда не злоупотреблялъ онъ своими качествами и никто не увидѣлъ бы въ нёмъ одного изъ тѣхъ модныхъ Купидоновъ, которые, кажется, говорятъ всею своей наружностью: "сопротивляйтесь, если можете!" -- свойство, создающее фата и унижающее человѣка.
  

XIII.

   Эти господа жестоко ошибаются, потому-что подобными средствами никогда и ни до чего добиться невозможно; но -- будь искренни -- они были бы непремѣнно въ выигрышѣ. Но -- такъ или иначе -- Донъ-Жуанъ не былъ на нихъ похожъ; его манеры явно принадлежали ему самому; онъ былъ вполнѣ искрененъ, въ чёмъ не усомнился бы никто ни на минуту, вслушавшись въ одну интонацію его голоса. Изъ всѣхъ стрѣлъ дьявола, пріятный и увлекательный голосъ есть самая острая и неотразимая стрѣла.
  

XIV.

   Нѣжный отъ природы, онъ ничѣмъ не навлекалъ на себя подозрѣнія во лжи. Взглядъ его, не будучи робкимъ, не заставлялъ, однако, никого подумать, что съ этимъ человѣкомъ слѣдовало держать себя на-сторожѣ. Можетъ-быть, въ нёмъ недоставало увѣренности; но скромность иной разъ, подобно добродѣтели, сама служитъ себѣ наградой, и отсутствіе претензій часто гораздо лучше достигаетъ цѣлей, о которыхъ упоминать здѣсь нѣтъ никакой надобности.
  

XV.

   Спокойный, вполнѣ образованный, любезный безъ лести, весёлый безъ излишка, онъ былъ тонкимъ наблюдателемъ общественныхъ слабостей, хотя никогда не выказывалъ этого въ своихъ разговорахъ; гордый съ людьми гордыми, онъ былъ вѣжливо-гордъ въ обращеніи съ ними, имѣя въ виду показать, что знаетъ цѣну и себѣ, и имъ. Не претендуя на первенство, онъ не допускалъ превосходства въ другихъ и не претендовалъ на него самъ.
  

XVI.

   Такъ держалъ онъ себя съ мужчинами. Что же касается женщинъ, то онъ являлся имъ именно такимъ, какимъ онѣ хотѣли его видѣть, въ чёмъ, благодаря пылкому ихъ воображенію, при помощи котораго женщины, вообще, умѣютъ нарисовать полную картину по нѣсколькимъ едва намѣченнымъ штрихамъ, въ чёмъ онѣ успѣваютъ, и -- verbum sat! Какъ скоро фантазія ихъ направлена разъ на одинъ какой-нибудь предметъ -- всё-равно, печальный или весёлый -- онѣ способны къ созданью такихъ преображеній {"Преображеніе" -- считается лучшимъ произведеніемъ кисти Рафаэля.}, какія не снились и Рафаэлю.
  

XVII.

   Аделина, не будучи глубокимъ знатокомъ характеровъ, была склонна придавать имъ оттѣнки своего собственнаго, что составляетъ одну изъ причинъ, почему хорошіе и даже умные люди такъ легко заблуждаются, что не разъ было уже доказано. Опытность есть лучшая философія; но она становится самой печальной, когда её вполнѣ изучишь. Преслѣдуемые мудрецы, поучая школьниковъ, часто забываютъ, что на свѣтѣ есть дураки -- и тѣмъ доказываютъ своё безуміе.
  

XVIII.

   Не такъ ли было и съ тобой, великій Локкъ и ещё болѣе великіе Бэконъ и Сократъ? А ты, божественный философъ, чьи истины до-сихъ-поръ ещё не поняты людьми, какъ слѣдуетъ, и чьимъ чистымъ ученьемъ такъ часто прикрывалась для совершенія величайшихъ несправедливостей! ты, возстановившій міръ для того, чтобы ханжи потрясли его снова -- скажи, что было тебѣ наградой? Мы могли бы наполнить цѣлые томы подобными примѣрами, но не лучше ли предоставить это совѣсти самихъ націй.
  

XIX.

   Я становлюсь на болѣе скромной возвышенности, лежащей среди безконечнаго разнообразія жизни: не обращая большого вниманія на такъ-называемыя громкія, славныя дѣла, я наблюдаю просто различные факты, на сколько ихъ видитъ мой глазъ и на сколько они касаются моей исторіи, причёмъ никогда не затрудняюсь версификаціей. Я пишу точно такъ же, какъ сталъ бы разговаривать съ любымъ встрѣчнымъ, прогуливаясь пѣшкомъ или катаясь верхомъ.
  

XX.

   Я не знаю, нужно ли имѣть особенный, замѣчательный талантъ для того, чтобы риѳмовать такимъ образомъ; но способность болтать но цѣлымъ часамъ -- нужна дѣйствительно. Я, по крайней мѣрѣ, убѣждёнъ, что никто не отыщетъ тѣни подобострастія въ этой неправильной болтовнѣ, кружащейся около разныхъ предметовъ, старыхъ и новыхъ, точь въ точь, какъ это дѣлаютъ импровизаторы.
  

XXI.

   "Omnia vult belle Matho dicere: die aliquando et bene, die neutrum, die aliquando male" {"Мато хочетъ всегда говорить превосходно: говори иногда хорошо, иногда посредственно, а иногда и худо." -- Марціалъ.}. Первый пунктъ этихъ намѣреній для людей -- невозможенъ, второй -- возможенъ съ грѣхомъ пополамъ, третій -- такого рода, что на нёмъ трудно остановиться. Что же касается четвёртаго, то мы его видимъ, слышимъ и исполняемъ сами ежедневно. Всё же это вмѣстѣ желалъ бы я воспроизвести въ этой смѣси, которую я пишу.
  

XXII.

   Скромная надежда! Но скромность -- моя сила, а гордость -- моя слабость. Но обратимся къ дѣлу! Я полагалъ, что поэма эта будетъ очень коротка; но теперь я и самъ не знаю, на сколько она расползётся. Само-собой разумѣется, еслибъ я захотѣлъ угодить критикѣ, или польстить заходящему солнцу тиранніи, то окорналъ бы себя самъ до невѣроятности; но я рождёнъ для оппозиція,
  

XXIII.

   Почему и принимаю всегда сторону слабыхъ, такъ-что еслибъ (хотя я и представляю это себѣ съ трудомъ) люди, имѣющіе нынче власть, внезапно упали во всёмъ величіи ихъ гордости и "собаки имѣли бы свой день" {Гамлетъ.}, то дѣйствительно въ первую минуту я осмѣялъ бы ихъ паденіе, но потомъ могло бы случиться, что я перемѣнилъ бы взгляды и сдѣлался ультрароялистомъ. Я не терплю тиранніи даже въ демократіи.
  

XXIV.

   Мнѣ думается, что изъ меня могъ бы выйдти очень порядочный мужъ, еслибъ я не испыталъ уже этого очаровательнаго положенія, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, мнѣ кажется, что я могъ бы согласиться и на произнесеніе монашескаго обѣта, не будь только у меня на этотъ счётъ кое-какихъ предразсудковъ. Наконецъ, мнѣ кажется, что я никогда не сталъ бы ломать головы надъ риѳмами и калѣчить грамматику, облёкшись въ мантію поэта, еслибъ кое-кто не запретилъ мнѣ строго писать стихи.
  

XXV.

   Но -- laissez aller,-- я пою рыцарей и дамъ, какіе встрѣчаются подъ рукою. Подвигъ этотъ съ перваго взгляда не требуетъ могучихъ крыльевъ, оперённыхъ при помощи Лонгина или философа изъ Страгира {Аристотеля.}; но трудность состоитъ въ томъ, чтобы, усвоивъ настоящіе размѣры рисунка, раскрасить натуральными красками искусственные нравы и обособить то, что представляется только въ частныхъ случаяхъ.
  

XXVI.

   Разница въ томъ, что встарину люди создавали нравы, а теперь, наоборотъ, нравы создаютъ людей. По крайней мѣрѣ, девяносто девять сотыхъ человѣческаго рода похожи другъ на друга, какъ бараны въ стадѣ, и острижены на одинъ ладъ ещё въ колыбели. Это послѣднее обстоятельство должно сильно охладить пылъ писателей, которымъ предстоитъ или приниматься за описаніе того, что уже было описано прежде и, притомъ, хорошо, или ограничиться изображеніемъ настоящаго въ его однообразно-обыдённомъ видѣ.
  

XXVII.

   Чтобъ выпутаться изъ этого положенія, мы постараемся сдѣлать всё, что въ нашихъ силахъ. Вперёдъ! вперёдъ! Муза, если ты не умѣешь летать, то порхай! если не можешь быть возвышенной -- будь остроумной или тяжелой, какъ рѣчи, произносимыя нашими государственными людьми. Во всякомъ случаѣ, я надѣюсь найти что-нибудь достойное изслѣдованія. Колумбъ открылъ Новый Свѣтъ при помощи жалкаго куттера или ничтожной бригантины, съ весьма небольшой вмѣстимостью, когда Америка -- такъ-сказать -- ещё не существовала.
  

XXVIII.

   Аделина, подстрекаемая постоянно-возраставшимъ участіемъ къ достоинствамъ и положенію Жуана, заинтересовывалась имъ всё болѣе и болѣе, частью по новости и свѣжести родившагося въ душѣ ея чувства, частью потому, что считала своего молодого друга олицетвореніемъ невинности, что, какъ извѣстно, иногда вводитъ въ искушеніе самую невинность. Женщины не любятъ полумѣръ -- и потому Аделина стала пріискивать рѣшительное средство, какъ бы спасти его душу.
  

XXIX.

   Она вѣрила въ благотворное дѣйствіе добрыхъ совѣтовъ, подобно всѣмъ людямъ, которые даютъ и получаютъ ихъ даромъ. Это самый дешевый товаръ, потому-что самые лучшіе изъ нихъ оплачиваются одною благодарностью. Она дважды или трижды обдумала предметъ со всѣхъ сторонъ и пришла къ нравственному заключенію, что лучшее средство для исправленія нравственности -- женитьба. Рѣшивъ такимъ-образомъ вопросъ, она серьёзно посовѣтовала Жуану жениться.
  

XXX.

   Жуанъ со всей подобающей учтивостью отвѣчалъ, что онъ самъ вполнѣ уважаетъ бракъ, но что жениться въ настоящую минуту ему мѣшаютъ кое-какія обстоятельства, частью вслѣдствіе его собственнаго положенія, частью вслѣдствіе положенія той особы, на которой онъ могъ бы остановить свой выборъ. Уясняя дѣло, онъ объявилъ ей, что охотно женился бы на той или на другой особѣ, если бы онѣ не были, къ сожалѣнію, замужемъ.
  

XXXI.

   Сдѣлавъ выборъ для себя, для своихъ дочерей, братьевъ, сестёръ, кузеновъ и родственниковъ, и размѣстивъ ихъ, какъ книги на полкѣ, женщины обыкновенно принимаются за сочетанье бравомъ всѣхъ, кто попадётся подъ руку, подобно тому, какъ скряги полагаютъ всё удовольствіе въ собираніи сокровищъ. Въ страсти этой, конечно, нѣтъ большого грѣха, тѣмъ болѣе, что она дѣлается для нихъ чѣмъ-то въ родѣ предохранительнаго средства, чѣмъ вполнѣ объясняется это обстоятельство.
  

XXXII.

   Нѣтъ ни одной добродѣтельной женщины (исключая дѣвицъ, невышедшихъ замужъ почему-нибудь или немогшихъ выдти совсѣмъ), у которой въ головѣ не сидѣлъ бы какой-нибудь брачный проэктъ, построенный, какъ театральная пізса, съ соблюденіемъ всѣхъ аристотелевыхъ правилъ, хотя иногда, надо признаться, подобныя піесы разрѣшаются мелодрамой или пантомимой.
  

XXXIII.

   У этихъ женщинъ есть всегда въ виду какой-нибудь единственный сынъ и наслѣдникъ значительнаго состоянія, другъ изъ знатнаго стариннаго дома, какой-нибудь весёлый сэръ Джонъ или серьёзный лордъ Джорджъ, съ которыми грозитъ окончиться родъ и прекратиться потомство, если они не поддержатъ выгодной женитьбой своей будущности и нравственности. Для такихъ личностей у нихъ всегда готовъ прекрасный выборъ цвѣтущихъ невѣстъ.
  

XXXIV.

   Онѣ съ неподражаемымъ искусствомъ умѣютъ выбрать для одного -- богатую наслѣдницу, для другого -- красавицу, для того -- пѣвицу, неимѣющую никакихъ недостатковъ, для этого -- подругу, проникнутую честнымъ исполненіемъ долга. Одна изъ рекомендуемыхъ ими невѣстъ отличается такими личными совершенствами, которыя одни уже составляютъ безцѣнное приданое -- и потому никто не рѣшится её отвергнуть, другая имѣетъ прекрасныя родственныя связи, третья -- просто не представляетъ, но ихъ мнѣнію, никакихъ данныхъ для отказа.
  

XXXV.

   Когда гармонистъ Раппъ основалъ свою колонію, изъ которой былъ изгнанъ бракъ... (Причина процвѣтанія этой замѣчательной колоніи заключается въ томъ, что она производитъ не болѣе ртовъ, сколько въ состояніи пропитать, причёмъ, однако, члены ея вовсе не терпятъ недостатка въ тѣхъ удовольствіяхъ, которыя такъ поощряются природой.) И такъ, изгоняя изъ своей колоніи бракъ, какъ могъ Раппъ назвать её "Гармоніей"? Кажется, этимъ вопросомъ я заперъ проповѣдника на замокъ {Эта удивительная и процвѣтающая колонія въ Америкѣ не совершенно отвергаетъ бракъ, какъ накатчики, но налагаетъ такія ограниченія, которыя не допускаютъ болѣе извѣстнаго числа рожденій въ извѣстное число лѣтъ, такъ что эти рожденія почти исключительно совершаются въ теченіе одного мѣсяца. Эти гармонисты (такъ называемые по имени ихъ колоніи) считаются замѣчательно-трудолюбивыми, набожными и тихими людьми.}.
  

XXXVI.

   Надо полагать, что онъ хотѣлъ посмѣяться надъ женитьбой или надъ гармоніей, устраивая такой систематическій разводъ между этими двумя понятіями. Впрочемъ, гдѣ бы почтенный Раппъ ни почерпнулъ теорію своего ученья, въ Германіи или въ другой странѣ, надо признаться, что секта его отличается и благочестіемъ, и чистотой, и богатствомъ гораздо болѣе, чѣмъ любая изъ нашихъ сектъ, не смотря на то, что послѣднія размножаются гораздо быстрѣе. Я возражаю только противъ ея названія, а отнюдь не противъ устава, хотя и удивляюсь, какъ могли его утвердить.
  

XXXVII.

   Но Раппъ былъ противоположностью увлекающихся матронъ, которыя, вопреки Мальтусу, поощряютъ размноженіе, сдѣлавшись профессорами этого геніальнаго искусства и покровительницами его практическаго примѣненія всѣми дозволенными скромностью способами. Впрочемъ, усилія ихъ увѣнчиваются такими успѣхами, что уже въ настоящее время эмиграція уноситъ у насъ половину продукта. Таковъ печальный результатъ дѣйствія страсти и картофеля, этихъ двухъ вредныхъ травъ, начинающихъ не на шутку занимать головы нашихъ Батоновъ.
  

ХХXVIII.

   Читала ли Аделина Мальтуса?-- я не могу на это отвѣтить навѣрно, хотя и желалъ бы отвѣтить на это утвердительно. Его книга есть ни что иное, какъ одиннадцатая заповѣдь, которая говоритъ: "не женись" -- то-есть, безъ разсчёта хотѣлъ онъ сказать, насколько я понимаю. Я но имѣю намѣренія входить въ разбирательство его взглядовъ и оспаривать то, что начертано подобной знаменитою рукою, но надо признаться, что теорія его, превращая вопросъ о женитьбѣ въ вопросъ математики, ведётъ къ аскетизму.
  

XXXIX.

   Но Аделипа, вѣроятно предполагая, что Жуанъ имѣлъ порядочное состояніе и что онъ, во всякомъ случаѣ, можетъ себя обезпечить при разводѣ, такъ-какъ случается же иногда, что новобрачный, вкусивъ сладости брачной жизни, захочетъ превратить супружескую пляску. (Предметъ, достойный кисти великаго живописца, подобно "Пляскѣ смерти" Гольбейна {Нѣмецкій живописецъ Гольбейнъ былъ придворнымъ живописцемъ англійскаго короля Генриха VIII. Его картина "Пляска смерти" была часто гравирована въ Англіи.}. Обѣ эти пляски совершенно одно и то же!)
  

XL.

   И такъ, Аделина рѣшила въ своемъ умѣ, что Жуанъ долженъ жениться -- и этого было достаточно. Затѣмъ, предстоялъ вопросъ -- на комъ его женить? Подъ рукой были: благоразумная миссъ Ридингъ, миссъ Рау, миссъ Флау, миссъ Шауманъ, миссъ Науманъ и двѣ прекрасныхъ сестры -- наслѣдницы Гильтбеддингъ. Хотя она и считала его достойнымъ самой лучшей партіи, но всѣ эти невѣсты были равно безукоризненны, такъ-что бракъ съ каждой, будучи хорошо обстановленъ, обѣщалъ жизнь, текущую ровно и хорошо, какъ правильно-заведённые часы.
  

XLI.

   Была также миссъ Мильпондъ, тихая, какъ лѣтнее море, единственная дочь и потому, какъ всегда бываетъ, неоцѣненное сокровище, казавшаяся сливками безмятежности, но снятіи которыхъ обнаруживается смѣсь молока и воды съ голубоватымъ оттѣнкомъ. Но что намъ за дѣло до этого? Неистовой бываетъ только любовь; что же касается брака, то онъ любитъ спокойствіе -- и потому молочная діэта лучшее для него средство.
  

XLII.

   Далѣе, была миссъ Аудасія Шустрингъ, богатая дѣвушка, съ смѣлымъ характеромъ, мечтавшая о звѣздѣ или голубой лентѣ. Но потому ли, что англійскіе герцоги становятся рѣдки, или она сама не владѣла тѣмъ искусствомъ, при помощи котораго подобныя сирены умѣютъ привязывать на ленточку нашихъ вельможъ, только дѣло кончилось тѣмъ, что она вышла за какого-то иностранца и, притомъ, младшаго брата, только не знаю хорошенько -- турка или русскаго: одинъ стоитъ другаго.
  

XLIII.

   Наконецъ, были ещё... Но я боюсь, что, если буду продолжать на эту тэму, то дамы не станутъ меня читать. Впрочемъ, скажу, что была ещё одна дивная красавица, самаго высокаго званія и ещё болѣе высокихъ достоинствъ. Это была Аврора Рэби, юная звѣзда, только-что начинавшая блистать на горизонтѣ свѣта, казавшемся слишкомъ тусклымъ зеркаломъ для ея прелестей -- прелестное существо, едва переставшее быть ребёнкомъ и походившее на розу, ещё не успѣвшую распустить всѣхъ своихъ лепестковъ.
  

XLIV.

   Богатая и знатная, но сирота, она жила на попеченіи хорошихъ и добрыхъ опекуновъ -- и, при всёмъ томъ, въ глазахъ ея постоянно сквозило выраженіе какой-то грусти. Кровь -- не вода, и потому -- гдѣ найдёмъ мы то сочувствіе, которымъ были окружены въ дѣтствѣ и которое разрушила смерть, послѣ чего мы очутились покинутыми, чтобы почувствовать, увы, что въ чужихъ дворцахъ намъ не достаётъ домашняго очага и что лучшія наши привязанности погребены въ могилѣ!
  

XLV.

   Ребёнокъ годами и ещё болѣе но виду, она обладала какимъ-то особеннымъ меланхолическимъ блескомъ глазъ, напоминавшимъ взглядъ серафима. Не смотря на ея молодость, въ ней проглядывало что-то свѣтлое и, вмѣстѣ, серьёзное не по лѣтамъ. Казалось, она постоянно жалѣла о человѣческомъ паденія. Печальная, но по чужой винѣ, она походила на ангела, стоящаго у райскихъ дверей и сожалѣющаго о тѣхъ, которые не могутъ туда попасть.
  

XLVI.

   Сверхъ-того, она была искренняя и даже строгая католичка, по крайней мѣрѣ настолько, насколько это допускало ея нѣжное сердце. Эта павшая религія была ей дорога именно потому, что была въ упадкѣ. Предки ея, гордые подвигами, которыми прославились нѣкогда въ глазахъ всей націи, постоянно отказывались покоряться новымъ властямъ; а такъ-какъ она была послѣднею въ родѣ, то и держалась крѣпко ихъ старой вѣры и ихъ старыхъ убѣжденій.
  

XLVII.

   При взглядѣ на этотъ совершенно невѣдомый ей міръ, она, казалось, вовсе и не желала его узнать. Молчаливая и одинокая, она росла, какъ цвѣтокъ, и сердце ея оставалось спокойнымъ. Уваженіе, которое ей оказывали, отзывалось чѣмъ-то похожимъ на благоговѣніе. Духъ ея, казалось, обиталъ на какомъ-то тронѣ, стоявшемъ совершенно особо отъ окружавшаго его міра и прочномъ одной своей крѣпостью. Замѣчательное явленіе въ существѣ столь молодомъ!
  

XLVIII.

   Случилось какимъ-то образомъ, что Аврора оказалась пропущенной въ спискѣ Аделины, не смотря на то, что родъ ея и богатство давали ей право сіять въ нёмъ гораздо ярче описанныхъ нами очаровательницъ. Красота ея также была однимъ изъ тѣхъ качествъ, которыя никакъ не могли помѣшать упомянуть о ней, какъ о дѣвушкѣ, обладающей всевозможными добродѣтелями и вполнѣ достойной любого холостяка, желающаго удвоиться.
  

XLIX.

   Этотъ пропускъ, напоминающій отсутствіе бюста Брута въ процессіи Тиверія {Тацитъ, кн. VI.}, не могъ не возбудить удивленія Жуана, которое и было выражено имъ на половину съ улыбкой, на половину серьёзно, на что Аделина, съ оттѣнкомъ нѣкотораго презрѣнія и сухости, не преминула возразить, что она никакъ не можетъ понять, что онъ могъ найти хорошаго въ этомъ холодномъ, молчаливомъ и аффектированномъ ребёнкѣ -- Аврорѣ Рэби?
  

L.

   Жуанъ замѣтилъ ей, что Аврора, какъ католичка, была болѣе для него подходящей парой, тѣмъ болѣе, что его мать -- въ чёмъ онъ былъ вполнѣ увѣренъ -- захворала бы отъ ужаса, а папа поразилъ бы его громами своего отлученія, еслибъ... Но Аделина, страстно любившая навязывать свои мнѣнія другимъ, прервала его на полусловѣ и повторила, по обыкновенію, свои прежніе резоны слово въ слово.
  

LI.

   И почему же ей было этого не сдѣлать? хорошій резонъ не будетъ хуже, если его повторить; если же онъ дуренъ, то тѣмъ полезнѣе настаивать на своёмъ. Убѣдительность можетъ замаскировать его ложность и достичь, наконецъ, того, что убѣдитъ даже политика, или утомитъ его, что, въ сущности, всё равно. А если цѣль достигнута, то что за дѣло до средствъ?
  

LII.

   Почему въ сердцѣ Аделины могъ найти мѣсто подобный предразсудокъ (иначе чувство ея назвать невозможно) противъ такого прекраснаго, чуждаго всякихъ пороковъ, существа, одарённаго сверхъ-того всѣми совершенствами лица и тѣла -- это вопросъ и, притомъ, вопросъ очень деликатный, такъ-какъ великодушіе было въ ней врождённымъ чувствомъ. Но природа -- природа! Что же касается капризовъ, то въ ней ихъ было болѣе, чѣмъ я имѣю времени и охоты ихъ разбирать.
  

LIII.

   Можетъ-быть, Аделинѣ не нравилось то равнодушіе, съ которымъ Аврора относилась къ свѣтскимъ мелочамъ, такъ нравящимся молодымъ женщинамъ. Нѣтъ ничего непріятнѣй -- для людей вообще и для женщинъ въ особенности -- того, ежели онѣ видятъ, что умъ ихъ унижается (какъ умъ Антонія Цезаремъ) тѣми немногими, которые смотрятъ на нихъ, какъ слѣдуетъ.
  

LIV.

   Тѣмъ не менѣе, это не была зависть! Аделина была чужда ея, стоя гораздо выше этого жалкаго порока и но уму, и но положенію. Это не было и прозрѣніе: оно не могло пасть на ту, чьимъ единственнымъ недостаткомъ было то, что о ней нельзя было сказать ничего дурного. Нельзя было также назвать это чувство ревностью; напротивъ... Но полно гоняться за этими блудячими огнями человѣческаго духа! Однимъ словомъ, это не было... Увы! гораздо легче сказать, чѣмъ это не было, чѣмъ объяснить, чѣмъ именно это было.
  

LV.

   Бѣдная Аврора даже и не подозрѣвала, что была предметомъ такого разсужденья. Она была въ замкѣ гостьей -- прелестной и чистѣйшей волной среди блестящаго потока молодости и достоинствъ, который отражаетъ поочередно -- то тамъ, то здѣсь -- минутный блескъ, кидаемый временемъ. Еслибъ она знала, въ чёмъ дѣло, то лишь тихо улыбнулась бы: такъ много, или -- лучше сказать -- такъ мало было въ ней дѣтскаго.
  

LVI.

   Горделивая, внушительная осанка Аделины не производила на неё ни малѣйшаго впечатлѣнія. Она смотрѣла на окружающій её блескъ точно такъ же, какъ взглянула бы на свѣтящагося жучка, чтобъ тотчасъ же обратить глаза свои снова къ звѣздамъ, съ жаждой болѣе возвышеннаго свѣта. Жуанъ былъ для нея необъяснимымъ существомъ, такъ-какъ она не считала себя Сивиллой новыхъ нравовъ общества. Тѣмъ не менѣе, блескъ этого пышнаго метеора нимало её не ослѣплялъ, потому-что она, вообще, но слишкомъ довѣряла наружности.
  

LVII.

   Его репутація -- та репутація, которая иной разъ разыгрываетъ роль дьявола-соблазнителя въ глазахъ женщинъ, будучи сама по себѣ какой-то блестящей смѣсью полу-хорошихъ качествъ съ положительными пороками, смѣсью, нравящейся потому, что она полна жизни и ослѣпляетъ своимъ блескомъ -- даже эта репутація Жуана не производила на Аврору никакого впечатлѣнія, до-того были велики ея холодность или самообладаніе.
  

LVIII.

   Жуанъ не имѣлъ понятія о подобномъ характерѣ, гордомъ, но вовсе не походившемъ на характеръ потерянной имъ Гайды, хотя оба они были равно-блестящи (каждый въ своей сферѣ). Молодая островитянка, воспитанная на берегу уединённаго моря, была болѣе пылка, столько же привлекательна и обладала не меньшей искренностью. Она была вполнѣ дочерью природы; но Аврора не могла, да и не захотѣла бы быть такою. Между ними была такая же разница, какъ между цвѣткомъ и драгоцѣннымъ камнемъ.
  

LIX.

   Сдѣлавъ это великолѣпное сравненіе, я думаю, что могу возвратиться къ моему разсказу и -- какъ говоритъ мой другъ Скоттъ -- "протрубить въ мой военный рогъ", Скоттъ -- эта превосходная степень всѣхъ моихъ сравненій. Скоттъ съ такимъ искусствомъ съумѣлъ изобразить сарацинскаго и христіанскаго рыцарей, раба, господина и всѣхъ людей вообще, что ему не было бы равнаго, еслибъ не существовало Шекспира и Вольтера, которыхъ онъ прямой наслѣдникъ.
  

LX.

   И такъ, я начну опять, по своему обыкновенію, наигрывать на оболочкѣ человѣчества. Я описываю свѣтъ, вовсе не заботясь о томъ, будетъ ли свѣтъ меня читать; по крайней мѣрѣ для этой цѣли я отнюдь не намѣренъ щадить его самолюбія. Моя муза породила мнѣ много враговъ и, конечно, породить ещё больше. Когда я начиналъ свою поэму, то думалъ, что это можетъ случиться; теперь же, когда она написана, я знаю, что это случилось; но, тѣмъ не менѣе, полагаю, что я не дурной поэтъ, или, по крайней мѣрѣ, былъ имъ когда-то.
  

LXI.

   Совѣщаніе или конгрессъ Аделины съ Жуаномъ (бесѣда ихъ окончилась, какъ оканчиваются всѣ конгрессы) не былъ чуждъ нѣкоторой желчи, проступавшей сквозь сладкія слова, что было слѣдствіемъ нѣкоторой вспыльчивости въ характерѣ миледи. Но, къ счастью, прежде-чѣмъ дѣло успѣло устроиться или испортиться совершенно, серебристый звонъ колокола возвѣстилъ если не часъ обѣда, то время, которое называется "получасомъ" и посвящается туалету, хотя, кажется, дамскія платья таковы, что могли бы быть надѣты и въ болѣе короткое время.
  

LXII.

   Великіе подвиги должны были совершиться за обѣдомъ, съ массивной серебряной посудой, вмѣсто щитовъ, съ ножами и вилками, вмѣсто оружія. Но какая муза, со времёнъ Гомера (описаніе пировъ составляетъ не худшую часть его произведеній), дерзнётъ заняться составленіемъ меню нынѣшнихъ обѣдовъ? Одинъ какой-нибудь соусъ, супъ или рагу представляютъ болѣе сложный рецептъ, чѣмъ всѣ смѣси, употребляемыя врачами, колдуньями и куртизанками.
  

LXIII.

   Сперва былъ поданъ прекрасный soupe à la bonne femme, хотя одинъ Богъ знаетъ, изъ чего онъ былъ сдѣланъ. Затѣмъ явилось второе блюдо, назначенное спеціально для обжоръ: это была камбала, сопровождаемая dindon à la Périgueox. Далѣе... Несчастный я человѣкъ! какимъ образомъ окончить мнѣ эту обжорную строфу? И такъ, затѣмъ былъ поданъ soupe à la Beanveau, приправленный рыбой, которая, въ свою очередь, была, для вящей красоты, приправлена свининой.
  

LXIV.

   Но я долженъ, однако, описать весь обѣдъ поскорѣе, потому-что иначе, если вдамся въ слишкомъ большія подробности, то, пожалуй, муза моя надѣлаетъ брюзгливымъ людямъ болѣе непріятностей, чѣмъ это было до-сихъ-поръ. Моя муза, правда, bonne vivante; но, по поводу чревоугодія, она -- надо отдать ей справедливость -- грѣшить не любитъ, хотя съ другой стороны поэма моя должна же иногда допускать нѣкоторыя подкрѣпительныя средства, чтобъ не слишкомъ утомлять духъ.
  

LXV.

   Пулярка à la Condé, лососина подъ соусомъ à la Genevoise, дичь, вина, которыя были бы въ состояніи во второй разъ погубить молодого сына Аммона, подобнаго которому, надѣюсь, мы увидимъ не скоро. Затѣмъ -- массированный вестфальскій окорокъ, достойный благословеній самого Апиція; наконецъ, шампанское съ искрящейся пѣной, болѣе бѣлой, чѣмъ распущенный въ винѣ жемчугъ Клеопатры.
  

LXVI.

   Одинъ Богъ знаетъ, что ещё подавалось при этомъ à l'Allemande, à l'Espagnole, Timballe, Salpicou и подъ другими названіями. Я не берусь описывать всю эту массу невѣдомыхъ мнѣ блюдъ, хотя они и глотались очень легко. Различныя entremets являлись лишь затѣмъ, чтобъ гости ихъ пощипали, въ ожиданіи тріумфальнаго лакомства великаго Лукулла -- филе молодыхъ куропатокъ съ трюфелями {"Блюдо à la Lucullus. Этотъ герой, покорившій Востокъ, пріобрѣлъ извѣстность вишнёвыми деревьями, которыя онъ первый привёзъ въ Европу, и изобрѣтеніемъ новыхъ кушаній. Я думаю, не больше ли онъ сдѣлалъ добра человѣчеству своими кушаньями (за исключеніемъ разстройства желудка), чѣмъ побѣдами. Вишнёвое дерево можетъ перевѣсить окровавленный лавръ: впрочемъ, онъ умѣлъ пріобрѣсть извѣстность и тѣмъ и другимъ." -- Примѣчаніе Байрона.}.
  

LXVII.

   Что значитъ передъ этими ломтиками побѣдный вѣнокъ на головѣ побѣдителя?-- тряпка, прахъ. Гдѣ тріумфальная арка, подъ которой прошли согбенными покорённые народы? гдѣ величественное шествіе побѣдной колесницы?-- тамъ же, куда скрываются прошедшія побѣды и обѣды! Я не стану вдаваться въ дальнѣйшія изслѣдованія. Но вы, современные герои съ патронами -- дождётесь ли вы когда-либо, чтобы хотя соусъ изъ куропатокъ прославилъ ваше имя?
  

LXVIII.

   Трюфели очень не дурная приправа, особенно когда за ними слѣдуютъ petits puits d'amour -- блюдо, надъ которымъ повару нечего долго ломать голову, потому-что каждый готовитъ его по-своему, если вѣрить лучшему гастрономическому словарю, этой энциклопедіи всего, что касается мяса и рыбы. Надо отдать полную справедливость, что эти petits puits и безъ варенья превосходное блюдо.
  

LXIX.

   Человѣческій умъ способенъ растеряться при мысли о томъ, сколько надо было потратить размышленія, чтобъ устроить обѣденную сервировку. А если подумать о всѣхъ послѣдствіяхъ дурного пищеваренія, то на это не хватитъ моей ариѳметики. Кто бы могъ предположить, что послѣ незатѣйливой стряпни Адама поварённое искусство сдѣлаетъ такіе успѣхи, что обратится въ науку, съ цѣлой номенклатурой для удовлетворенія самой обыдённой природной потребности.
  

LXX.

   Стаканы звенѣли и уста жевали. Обѣдомъ остались довольны даже прихотливѣйшіе гастрономы. Дамы принимали въ обѣдѣ гораздо меньше участія, чѣмъ мужчины и кушали такъ мало, что я даже не берусь этого описывать. Молодые люди вели себя не лучше. Юность занимается гастрономіей гораздо меньше, чѣмъ старость, и во время хорошаго обѣда всегда предпочтётъ ей болтовню съ сидящей возлѣ хорошенькой сосѣдкой.
  

LXXI.

   Увы! я долженъ пропустить описаніе дичи, сальми, консоме, пюре и вообще всѣхъ этихъ блюдъ, о которыхъ упоминается только ради риѳмъ и на что едва ли бы могъ пригодиться какой-нибудь ростбифъ, приготовленный на грубый манеръ Джонъ-Буля. Я не долженъ также вводить сюда описанія антрекотовъ и капусты, потому-что испортилъ бы этимъ пѣвучесть моего стиха. Я отобѣдалъ -- и -- увы!-- долженъ отказаться отъ описанія даже какого-нибудь бекаса.
  

LXXII.

   А плоды и мороженое, и всѣ остальные утончённые дары природы въ пользу вкуса (goût) или подагры (gout). Произносите это послѣднее слово, какъ заблагоразсудится вашему желудку. Я употребилъ здѣсь французское слово; но мнѣ кажется, что звучащее съ нимъ одинаково англійское было бы болѣе умѣстно. Была ли у васъ подагра, читатель? у меня не было, но она можетъ посѣтить и меня, и васъ, а потому -- берегитесь!
  

LXXIII.

   Долженъ ли я умолчать въ моёмъ меню объ оливкахъ -- этихъ лучшихъ товарищахъ вина? Долженъ непремѣнно, хотя они были моимъ любимымъ блюдомъ въ Испаніи, въ Луккѣ, въ Аѳинахъ -- словомъ, вездѣ. Мнѣ часто случалось обѣдать хлѣбомъ и оливками, гдѣ-нибудь на открытомъ воздухѣ, на вершинахъ Сунія или Гимета, съ зелёной травой, вмѣсто скатерти, точь-въ-точь, какъ это дѣлалъ Діогенъ, которому я обязанъ половиной моихъ философскихъ взглядовъ.
  

LXXIV.

   Среди этой груды рыбы, мяса, птицъ и зелени, приготовленныхъ и украшенныхъ точно къ маскараду, гости усѣлись въ указанномъ имъ порядкѣ, причёмъ представили изъ себя смѣсь не менѣе разнообразную, чѣмъ самыя блюда. Донъ-Жуану пришлось сидѣть возлѣ какого-то à l'Espagnol, хотя это была не барышня, а одно изъ поименованныхъ выше блюдъ. Впрочемъ, названное кушанье имѣло кое-какое сходство съ женщиной: именно, оно было точно такъ же великолѣпно убрано и украшено и, притомъ, съ большихъ вкусомъ.
  

LXXV.

   По замѣчательному случаю, Жуанъ сидѣлъ между Аделиной и Авророй -- затруднительное обстоятельство за хорошимъ обѣдомъ, если у человѣка есть глаза и сердце. Предшествовавшій разговоръ также не былъ изъ числа способныхъ ободрить его и заставить блеснуть любезностью тѣмъ болѣе, что Аделина хотя и говорила очень мало, но за-то по спускала съ него пристальныхъ взглядовъ, точно желая прочесть въ его сердцѣ.
  

LXXVI.

   Мнѣ иногда серьёзно кажется, что глаза одарены чувствомъ слуха. По крайней мѣрѣ, я совершенно убѣжденъ, что женщины способны многое слышать чѣмъ-то, кромѣ ушей, хотя я к не въ силахъ объяснить себѣ этой способности. Подобнаго рода разговоры напоминаютъ мистическую музыку сферъ, которую могутъ слышать не всѣ, не смотря на ея звучность. Удивительно, какъ это женщины слышатъ длинные разговоры тамъ, гдѣ не было сказано ни одного слова!
  

LXXVII.

   Аврора сидѣла съ тѣмъ равнодушнымъ видомъ, который въ особенности подстрекаетъ всякаго preux chevalier. Нѣтъ обиды болѣе чувствительной, какъ видѣть, что насъ не считаютъ достойнымъ вниманія. Жуанъ хотя и не былъ фатомъ, но, однако, ему не могло быть особенно пріятно находиться въ положеніи корабля, затёртаго между льдами, и, при томъ, послѣ такого множества прекрасныхъ совѣтовъ!
  

LXXVIII.

   Въ отвѣтъ на всѣ свои весёлые пустяки, Жуанъ получалъ однѣ ничего-незначащія отрывистыя фразы, когда того требовала вѣжливость. Аврора едва глядѣла въ его сторону и не улыбнулась ни разу даже изъ кокетства. Въ этой женщинѣ, казалось, сидѣлъ чёртъ. Неужели это была гордость -- скромность -- сдержанность? или, наконецъ, глупость? Одинъ Богъ могъ знать это! Но лукавые глазки Аделины сверкали удовольствіемъ, видя, что слова ея подтверждались на дѣлѣ,
  

LXXIX.

   И, казалось, готовы были сказать: "вѣдь я вамъ говорила!" А, впрочемъ, не желаю никому подобнаго рода торжества, потому-что въ вопросахъ дружбы или любви очень часто случается, что такой упрёкъ, сдѣланный мужчинѣ, подстрекая самолюбіе, заставляетъ его кидаться вперёдъ, очертя голову, и доводитъ шутку до серьёзнаго дѣла. Всѣ люди любятъ объяснять прошедшее и предсказывать будущее, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, очень не жалуютъ тѣхъ, которые мѣшаютъ исполняться ихъ пророчествамъ.
  

LXXX.

   Такимъ-образомъ, Жуанъ былъ невольно вовлечёнъ оказать своей сосѣдкѣ нѣсколько знаковъ вниманія, лёгкихъ, но явныхъ и, притомъ, совершенно достаточныхъ, чтобъ быть понятыми проницательной женщиной даже при гораздо-болѣе слабомъ способѣ выраженія. Аврора сама, наконецъ (по крайней мѣрѣ такъ повѣствуетъ по догадкѣ исторія), освободила немного свои мысли изъ сдерживавшей ихъ темницы и если не стала слушать внимательнѣй, то улыбнулась раза два.
  

LXXXI.

   Отъ отвѣтовъ она перешла сама къ вопросамъ, что было съ ея стороны уже большою рѣдкостью, такъ-что Аделина, считавшая до-сихъ-поръ свои предсказанія довольно вѣрными, стала серьёзно побаиваться, какъ бы лёдъ, окружавшій сердце Авроры, вдругъ не растаялъ и не обнаружилъ кокетки: такъ трудно бываетъ помѣшать соединенію противуположностей, какъ скоро онѣ пришли въ движеніе. Впрочемъ, опасенія Аделины оказались слишкомъ утрированными: характеръ Авроры былъ не изъ такихъ.
  

LXXXII.

   Въ Жуанѣ было необыкновенно привлекательно его, если только можно такъ выразиться, гордое смиреніе, съ которымъ онъ умѣлъ оказывать уваженіе каждому слову женщины, точно оно было закономъ. Онъ умѣлъ съ рѣдкимъ тактомъ смягчать переходы отъ весёлаго къ серьёзному, а равно держать себя скромно или развязно, смотря по тому, какъ того требовали обстоятельства. Вообще, онъ обладалъ искусствомъ заставлять людей высказываться, не давая имъ это замѣтить.
  

LXXXIII.

   Аврора въ своемъ равнодушіи сочла-было его сначала стоящимъ на одной доскѣ съ прочей толпой воздыхателей, хотя, правда, болѣе умнымъ, чѣми остальные окружавшіе её болтуны и щёголи. Однако она скоро почувствовала вліяніе той лести, которая прельщаетъ скорѣе вниманьемъ, чѣмъ комплиментами и привлекаетъ даже лёгкимъ противорѣчіемъ.
  

LXXXIV.

   Наконецъ, онъ былъ такъ хорошъ собой! Качество это признаётся всѣми женщинами "nem... con..." {Сокращеніе общеупотребительной въ Англіи фразы: "nemine contradicente" (безъ противорѣчія).}; что жё касается замужнихъ, то я долженъ сказать съ сожалѣніемъ, что оно доводитъ ихъ иногда до crim. con. {Сокращеніе фразы "criminal conversation" -- (прелюбодѣяніе).}; но мы предоставляемъ рѣшеніе этихъ дѣлъ присяжнымъ, такъ-какъ и безъ того уже много занимались отступленіями. Хотя извѣстно всѣмъ, что наружность обманчива и была всегда такою, но, тѣмъ не менѣе, надо признаться, что красивая наружность производитъ лучшее впечатлѣніе, чѣмъ любая книга.
  

LXXXV.

   Аврора, которая до-сихъ-поръ гораздо лучше читала въ книгахъ, чѣмъ въ выраженіи лицъ, была очень молода, хотя благоразумна, и интересовалась болѣе Минервой, чѣмъ граціями, особенно въ чтеніи. Но даже сама добродѣтель, какой бы крѣпкой уздой ни думала она себя удерживать, никогда не будетъ имѣть натуральнаго корсета строгой старости. Даже Сократъ, этотъ образецъ добродѣтели -- и тотъ сознавался въ нѣкоторомъ -- хотя и лёгкомъ -- стремленьи къ красотѣ.
  

LXXXVI.

   Дѣвушки же въ шестнадцать лѣтъ всѣ похожи на Сократа, и такъ же, какъ онъ, невинны. Дѣйствительно, если въ головѣ великаго аттическаго мудреца роились, въ семьдесятъ лѣтъ, фантазіи, въ родѣ тѣхъ, которыя описаны въ драматическихъ Платоновыхъ діалогахъ, то я не понимаю, почему бы имъ не зарождаться и въ головкахъ дѣвушекъ, конечно, въ нѣсколько болѣе скромномъ видѣ... (Замѣтьте, что это условіе для меня всегда составляетъ sine qua non.)
  

LXXXVII.

   Замѣтьте также, что если я, подобно знаменитому лорду Коку (смотри статью его о Литтльтонѣ), высказалъ два мнѣнія, которыя съ перваго взгляда кажутся противорѣчущими другъ другу, то второе изъ нихъ всегда можно признать за лучшее. Можетъ-быть, у меня найдётся въ какомъ-нибудь уголкѣ ещё третье или даже вовсе не найдётся никакого, что можетъ вамъ показаться плохой шуткой; но, вѣдь, если бы писатели были всегда послѣдовательны, то какимъ-образомъ могли бы они описывать существующія вещи.
  

LXXXVIII.

   Если люди противорѣчатъ другъ другу, то могу ли я не противорѣчить имъ, всему и, наконецъ, самому себѣ? Но это не правда: я этого никогда не дѣлалъ, не сдѣлаю, да и не могъ бы сдѣлать. Тотъ, кто во всёмъ сомнѣвается, не можетъ ничего отрицать положительно. Источникъ правды можетъ быть чистъ, но его дальнѣйшее теченіе бываетъ мутно, протекая по столькимъ каналамъ противорѣчія, что плавать по нёмъ часто приходится наудачу.
  

LXXXIX.

   Апологъ, басня, поэзія и парабола -- ложны, но могутъ быть превращены въ истину тѣмъ, кто съумѣетъ пересадить ихъ на плодоносную почву. Удивительно, чего только не можетъ достичь басня! Говорятъ, что она дѣлаетъ дѣйствительность болѣе сносною. Но что такое сама дѣйствительность? кто понимаетъ её вполнѣ?-- философія?-- нѣтъ!-- она отрицаетъ слишкомъ многое; религія?-- да! но которое изъ исповѣданій?
  

XC.

   И такъ, совершенно ясно, что милліоны людей должны оказаться заблуждающимися; или, можетъ быть, вамъ будетъ доказано, что всѣ правы. Да поможетъ намъ Богъ! Такъ-какъ мы обязаны держать наши свѣтильники вѣчно зажженными, то пора было бы явиться новому пророку, или старому просвѣтить людей снова откровеніемъ. Мнѣнія въ теченіи тысячелѣтій могутъ состарѣться, если небеса не будутъ ихъ освѣжать отъ времени до времени.
  

ХСІ.

   Но вотъ я -- самъ не знаю для чего -- снова запутался въ метафизикѣ. Нѣтъ человѣка, который бы ненавидѣлъ болѣе меня всякаго рода споры, а между-тѣмъ (такова уже моя судьба или моя глупость) я то и дѣло наталкиваюсь лбомъ на какой-нибудь уголъ, по поводу разговоровъ о настоящемъ, прошедшемъ и будущемъ. Тѣмъ не менѣе, воспитанный въ догматѣ умѣреннаго пресвиторіанства, я равно желаю добра и троянцамъ, и тиріанцамъ.
  

XCII.

   Но хотя я умѣренный теологъ, смирный метафизикъ и равно безпристрастенъ къ троянцамъ и тиріанцамъ, какъ Эльдонъ въ коммиссіи объ освидѣтельствованіи сумасшедшихъ -- я всё-таки считаю своею обязанностью сказать Джонъ-Булю нѣсколько словъ о положеніи здѣшняго міра. Бровь моя кипитъ, подобно горячимъ источникамъ Геклы, при видѣ того, какъ народы позволяютъ своимъ владыкамъ попирать законы.
  

ХСІІІ.

   Политика, правительство и благочестіе -- всё это общія мѣста, о которыхъ я иногда заговариваю не только изъ желанія быть разнообразнымъ, но и съ нравственной цѣлью, такъ-какъ моя обязанность исправлять общество и начинять благоразуміемъ этого юнаго гуся. Теперь же, для того, чтобъ угодить всѣмъ, я займусь немного сверхъестественнымъ.
  

XCIV.

   И такъ, я оставляю въ сторонѣ всѣ аргументы и даю слово не поддаваться болѣе никакихъ искушеніямъ, способнымъ глупо отклонить меня отъ моей цѣли. Да! я постараюсь преобразовать себя совершенно. Впрочемъ, я никогда не могъ понять, что люди хотѣли сказать, когда увѣряли, будто болтовня моей музы опасна. Я, напротивъ, думаю, что она такъ же безобидна, какъ многія другія, трудящіяся гораздо больше, но нравящіяся несравненно меньше.
  

XCV.

   Угрюмый читатель, случалось ли тебѣ видѣть привидѣніе?-- Нѣтъ?-- Но, быть-можетъ, ты о нихъ слыхалъ? А, понимаю! И такъ, молчи и не жалѣй о потерянномъ времени, потому-что тебя ожидаетъ невѣдомое удовольствіе. Не думай, что я хочу смѣяться надъ подобными вещами и изсушить насмѣшкой этотъ источникъ таинственнаго и великаго. Напротивъ, вѣра моя въ чудесное, по нѣкоторымъ причинамъ, очень серьёзна {Байронъ, не смотря на свой скептическій взглядъ ни религію, былъ суевѣренъ; эта слабость была извѣстна всѣмъ, коротко знавшимъ его, и составляла такую выдающуюся черту его характера, что ни одинъ біографъ не забылъ упомянуть о ней. Онъ вѣрилъ въ привидѣнія и въ предчувствія. Ему предсказали, что 27-й и 87-й года его жизни будутъ несчастны для него -- и онъ не могъ выгнать изъ головы эту мысль. Пятница была несчастнымъ днёмъ въ сто календарѣ, и онъ съ ужасомъ вспоминалъ о томъ, что отплылъ изъ Генуи въ Грецію въ пятницу. Муръ приписываетъ суевѣріе своего друга примѣру и вліянію его матери.}.
  

XCVI.

   Серьёзна?-- ты смѣёшься?-- смѣйся, сколько тебѣ угодно -- я не послѣдую твоему примѣру. Мой смѣхъ долженъ быть искрененъ, а иначе я не стану смѣяться совсѣмъ. Я подтверждаю, что вѣрю въ существованіе мѣста, посѣщаемаго призраками. Гдѣ же оно? Этого я тебѣ не скажу, потому-что желаю самъ, чтобъ о нёмъ скорѣе позабыли. "Духи могутъ смутить душу короля Ричарда!" {Намёкъ на слова Ричарда III (дѣйств. V, сц. 3):
   "Святымъ клянусь я Павломъ, въ эту ночь
   Душа моя отъ сновъ смутилась больше,
   Чѣмъ отъ отряда въ десять тысячъ войска".} Однимъ словомъ, меня тревожатъ по поводу этого предмета нѣкоторыя сомнѣнія, подобныя тѣмъ, которыя тревожили мальмсбёрійскаго философа.
  

XCVII.

   Ночь -- темна. (Я пою всегда по ночамъ, иногда совой, а иногда и соловьёмъ.) Громкіе криви птицы мудрой Минервы раздаются вокругъ меня нестройными стонами. Старинные портреты смотрятъ на меня съ древнихъ стѣнъ (мнѣ бы очень хотѣлось, чтобы они смотрѣли менѣе угрюмо); умирающія искры едва вспыхиваютъ на рѣшеткѣ камина -- и мнѣ самому приходитъ въ голову, что я засидѣлся слишкомъ поздно.
  

XCVIII.

   И такъ -- хотя я не привыкъ писать стихи днёмъ, потому-что въ это время думаю о другихъ вещахъ, если только думаю -- я начинаю ощущать нѣкоторую полночную дрожь и благоразумно отлагаю до слѣдующаго полудня трактованіе предмета, который -- увы!-- вызываетъ только тѣни. Прежде чѣмъ называть это суевѣріемъ, вы должны побывать въ моемъ похоженія.
  

ХСІХ.

   Жизнь -- звѣзда, плавающая на границѣ двухъ міровъ, между ночью и утромъ, на самомъ краю горизонта. Какъ мало знаемъ мы -- что мы такое и ещё меньше -- чѣмъ будемъ. Вѣчная волна времени и прилива катится всё вперёдъ и уноситъ наше существованіе, подобно пузырямъ, всё далѣе и далѣе. Одинъ лопнетъ, другой родится изъ пѣны вѣковъ, и только гробницы государствъ виднѣются -- то тамъ, то здѣсь -- какъ выдающіяся волны.
  

ПѢСНЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ.

I.

   Древніе персы учили трёмъ полезнымъ вещамъ: стрѣлять изъ лука, ѣздить верхомъ и говорить правду. Такъ былъ воспитанъ Киръ -- лучшій изъ царей; тотъ же способъ воспитанія примѣняется но возможности и къ современной молодёжи. Луки ихъ обыкновенно бываютъ о двухъ тетивахъ; а лошадей заганиваютъ они безъ всякаго милосердія и совѣсти. Что же касается любви къ правдѣ, то они, можетъ-быть, нѣсколько въ ней поотстали; но за-то сгибаются, подобно луку, гораздо лучше прежняго.
  

II.

   Хотя вдаваться въ разъясненіе причинъ этого явленія или недостатка -- "такъ-какъ эти дурныя послѣдствія должны же имѣть причину" {"Гамлетъ", дѣйствіе II, сцена II.} -- мнѣ нѣтъ времени; тѣмъ не менѣе, я всё-таки долженъ сказать при этомъ, въ похвалу себѣ, что муза моя изъ всѣхъ, какія только занимались вымысломъ, не смотря на всѣ ея глупости и недостатки, безспорно самая искренняя.
  

III.

   Она говоритъ обо всёмъ и никогда не отрекается отъ сказаннаго, чтобы это ни было. Эпопея моя будетъ содержать бездну самыхъ причудливыхъ странностей, какія вы напрасно стали бы искать гдѣ бы то ни было. Конечно, къ мёду ея иногда примѣшивается горечь, но въ такой слабой степени, что вы не будете даже на это жаловаться, а, напротивъ, станете удивляться, что горечи этой такъ мало, если принять въ соображеніе, что я пишу "de rebus cunctis et quibosdam aliis".
  

IV.

   Но изъ всѣхъ истинъ, ею повѣданныхъ, самой важной будетъ та, которую она скажетъ теперь. Я уже имѣлъ честь сообщить, что намѣренъ разсказать исторію привидѣнія. "Что жь дальше?" -- можетъ-быть, спросите вы. Только то, отвѣчу я, что всё это было. Скажите, изслѣдовали ли вы точно всё пространство земли, на которомъ могутъ жить люди? Пришло время заставлять молчать невѣрующихъ, какъ тѣхъ скептиковъ, которые не вѣрили Колумбу.
  

V.

   Многіе представляютъ намъ несомнѣнно-авторитетными хроники Тюрпина и Джеффри Монмаута, а между-тѣмъ ихъ историческое значеніе основывается всего болѣе на повѣствованіи о чудесахъ. Въ этомъ случаѣ святой Августинъ представляетъ самый замѣчательный авторитетъ, потому-что убѣждаетъ людей вѣровать въ невозможное именно потому, что оно невозможно. Вздоръ, чепуху, глупость -- всё доказываетъ онъ своимъ "quia impossibile"."
  

VI.

   Потому, смертные, не придирайтесь ко всему и вѣрьте! Невозможно это или невѣроятно -- вы всё-равно обязаны вѣрить. Во всякомъ случаѣ, гораздо лучше вѣрить на слово. Я вовсе не думаю профанировать этими словами тѣ святыя тайны, въ которыя вѣруютъ и мудрые, и праведные, какъ въ Евангеліе, и которыя, какъ всякая истина, вкореняются въ сердца людей тѣмъ крѣпче, чѣмъ болѣе пробуютъ ихъ оспаривать.
  

VII.

   Я хочу только сказать, вмѣстѣ съ Джонсономъ, что вотъ уже шесть тысячъ лѣтъ, какъ люди тся Вертеры порой;
             Ихъ въ гробъ кладетъ тяжелая кручина;
             Легко понять, что отъ судьбы такой
             Спасти хотѣла друга Аделина;
             Отраднѣе, чѣмъ связь съ сиреной злой,
             Женитьба, даже ранняя кончина:
             Какъ не бѣжать отъ ядовитыхъ женъ!
             Иная bonne fortune совсѣмъ не bonne.
  
                                 СХѴ.
  
             И вотъ, чужда коварства и обмана,
             Рѣшилась безупречная жена
             Супруга упросить, чтобъ онъ Жуана
             Совѣтомъ спасъ. Хоть цѣль была ясна,
             Не могъ одобрить онъ такого плана,
             Найдя, что непрактична и смѣшна
             Затѣя эта. Лордъ въ недоумѣнье
             Привелъ жену, отстаивая мнѣнье.
  
                                 LXVI.
  
             Онъ такъ отвѣтилъ: "Только королю
             Даю совѣты я и не намѣренъ
             Другихъ учить; я сплетенъ не люблю:
             Не всякій слухъ бываетъ достовѣренъ.
             Жуанъ уменъ, хоть юнъ, и роль свою
             Сыграетъ безъ суфлера, я увѣренъ.
             Кому жъ совѣты нужны? Пусть хорошъ
             Чужой совѣтъ -- его не ставятъ въ грошъ!
  
                                 LXVII.
  
             Чтобъ подтвердить такое заключенье,
             Онъ добрый далъ совѣтъ женѣ своей
             Оставить это дѣло. "Увлеченье
             Само собой пройдетъ съ теченьемъ дней.
             Жуанъ вѣдь не монахъ; къ тому жъ гоненья
             Усиливаютъ только пылъ страстей.
             Опасно прибѣгать къ тяжелымъ мѣрамъ".
             Тутъ рядъ депешъ онъ получилъ съ курьеромъ.
  
                                 LXVIII.
  
             Къ себѣ ушелъ, принявъ серьезный видъ
             Лордъ Генри, членъ Верховнаго совѣта,
             (Пусть будущій Титъ Ливій разъяснитъ,
             Какъ уменьшилъ онъ дефицитъ бюджета
             И на ноги поставилъ нашъ кредитъ).
             Я не читалъ депешъ -- причина эта
             Мѣшаетъ мнѣ ихъ сущность передать;
             Узнавъ ее, пущу ее въ печать.
  
                                 LXIX.
  
             Еще двѣ-три инструкціи, рутиной
             Внушенныя, женѣ лордъ Генри далъ;
             Затѣмъ, раскрывъ депеши съ важной миной,
             Онъ, уходя, жену поцѣловалъ.
             Спокойно онъ разстался съ Аделиной;
             Глядя на нихъ, никто бъ не отгадалъ,
             Что онъ ей мужъ; сестеръ, ужъ лѣтъ извѣстныхъ,
             Цѣлуютъ такъ, но не супругъ прелестныхъ.
  
                                 LXX.
  
             Гордился лордъ и саномъ, и родствомъ,
             Принадлежа всецѣло высшимъ сферамъ;
             Изящества такъ много было въ немъ,
             Что онъ, казалось, созданъ камергеромъ,
             Чтобъ во дворцѣ блестѣть предъ королемъ;
             По тону, по фигурѣ и манерамъ
             Ему была присуща эта роль.
             Онъ вѣрно бъ ключъ имѣлъ -- будь я король.
  
                                 LXXI.
  
             Хоть рѣдкой для мужчины красотою
             Онъ обладалъ и былъ какъ тополь прямъ,
             Того, что называется "душою"
             На языкѣ условномъ милыхъ дамъ,
             Недоставало въ немъ. Владѣть собою
             Всегда онъ могъ; житейскимъ мелочамъ
             Не придавая лишняго значенья,
             Не вѣдалъ онъ, что значитъ увлеченье.
  
                                 LXXII.
  
             Но это je ne sais quoi, что не имѣлъ
             Лордъ Генри -- цѣнный даръ, того не скрою;
             Достанься Менелаю онъ въ удѣлъ,
             Не повезло бъ дарданскому герою,
             Елену онъ увлечь бы не съумѣлъ,
             И воспѣвать Гомеръ не сталъ бы Трою.
             Да, измѣняли женщины не разъ,
             Когда "души" не находили въ насъ.
  
                                 LXXIII.
  
             Кто скажетъ намъ, къ чему стремиться надо,
             Ища любовь? Что горе для однихъ,
             То для другихъ блаженство и отрада.
             Но чувственность пленяетъ только мигъ;
             А платонизмъ -- лишь жалкая услада,
             Хоть дольше держитъ насъ въ сѣтяхъ своихъ;
             Когда жъ они въ союзъ вступаютъ нѣжный,
             Съ такимъ Центавромъ гибель неизбѣжна.
  
                                 LXXIV.
  
             Всѣ женщины мечтаютъ лишь о томъ,
             Чтобъ сердцу дать занятье; но легко ли
             Найти любовь со свѣтомъ и тепломъ?
             Ихъ утлый чолнъ несется безъ буссоли
             Среди пучинъ, дыханьемъ бурь влекомъ.
             Бороться нѣтъ у нихъ ни силъ, ни воли;
             Когда-нибудь найдетъ же пристань чолнъ!
             Но вотъ утесъ, и гибнетъ онъ средь волнъ.
  
                                 LXXV.
  
             Цвѣтокъ "Любовь отъ праздности" Шекспиру
             Обязанъ появленіемъ на свѣтъ,
             И съ той поры онъ сталъ извѣстенъ міру.
             Но мнѣ ль въ саду пѣвца похитить цвѣтъ!
             Не прикоснусь къ британскому кумиру --
             На это у меня отваги нѣтъ;
             Но я съ Руссо способенъ взять реваншъ
             И съ нимъ воскликну: Ѵоі lа laPervenche!
  
                                 LXXVI,
  
             Eurкka! но прошу слова мои
             Какъ слѣдуетъ понять. Я не намѣренъ
             Доказывать, что праздность -- мать любви,
             Но съ ней она въ союзѣ, я увѣренъ.
             Не вспыхнетъ въ томъ минутный жаръ въ крови,
             Кто трудится, своимъ занятьямъ вѣренъ.
             Въ одной Медеѣ не утихла страсть,
             Хоть въ кормчіи случилось ей попасть.
  
                                 LXXVII.
  
             Beatus ille qui procul negotiis),
             Сказалъ поэтъ, хоть вѣриться съ трудомъ
             Такому мнѣнію. Noscitur а sociis --
             Вотъ строгій стихъ, но сколько правды въ немъ!
             Опасные соблазны и эмоцьи
             Даритъ намъ праздность, спорить ли о томъ?
             О, трижды счастливъ тотъ, могу сказать я,
             Кто любитъ трудъ и у кого занятья.
  
                                 LXXVIII.
  
             Когда на пашню райскіе сады
             Смѣнилъ Адамъ,-- костюмъ скроила Ева
             Изъ листьевъ. Вотъ тѣ первые плоды,
             Что людямъ принесло познанья древо.
             Отъ мукъ и бѣдъ спасаютъ лишь труды;
             Всегда зависитъ жатва отъ посѣва:
             Коль свѣтскимъ дамамъ скучно цѣлый день,
             То потому, что имъ трудиться лѣнь.
  
                                 LXXIX.
  
             Вотъ почему такъ дамы пусты наши
             И "свѣтъ" пропитанъ скукою одной.
             Нельзя жъ всегда пить счастье полной чашей:
             Довольство пресыщеніе съ собой
             Приноситъ людямъ. Жизнь лишеній краше,
             Чѣмъ эта жизнь съ блестящей мишурой,
             Гдѣ психопатки съ синими чулками
             Царятъ, дивя насъ жалкими страстями.
  
                                 LXXX.
  
             Клянуся! я романовъ не читалъ
             Такихъ, какъ мнѣ случалось видѣть въ свѣтѣ;
             Когда бъ ихъ описать, какой скандалъ
             Произвели бъ разоблаченья эти!
             Въ глаза бъ сказали мнѣ, что я солгалъ.
             Прослыть лжецомъ могу ль имѣть въ предметѣ?
             Чтобъ правду не язвила клевета,
             Пускаю въ ходъ лишь общія мѣста.
  
                                 LXXXI.
  
             "И устрицы въ любви несчастье знаютъ!"
             Причина та, что дни онѣ влачатъ
             Въ бездѣйствіи и подъ водой вздыхаютъ,
             Вкушая вѣчной лѣни горькій ядъ.
             Имъ въ келіяхъ монахи подражаютъ;
             Но съ праздностью нейдетъ молитва въ ладъ;
             Такъ трудно имъ нести бездѣлья бремя,
             Что часто эти злаки идутъ въ сѣмя.
  
                                 LXXXII.
  
             О, Вильберфорсъ, великій человѣкъ,
             Чьи подвиги воспѣть безсильна лира!
             Ты рабство негровъ въ Африкѣ пресѣкъ
             И низверженьемъ грознаго кумира
             Прославилъ черной славою свой вѣкъ.
             Но ты забылъ другія части міра:
             Ты чернымъ далъ свободы свѣтлый лучъ,--
             Теперь же бѣлыхъ ты запри на ключъ!
  
                                 LXXXIII.
  
             Союзниковъ запри, любимцевъ славы,
             Чтобъ въ мигъ одинъ всѣ счеты съ ними свесть,
             Имъ доказавъ, что подъ одной приправой
             И гуся, и гусыню можно съѣсть.
             Запри и саламандръ, что для забавы
             Изъ-за гроша въ огонь готовы лѣзть;
             Запри не короля, а павильоны:
             Они странѣ ужъ стоятъ милліоны!
  
                                 LXXXIV.
  
             Запри весь міръ, но дай свободу тѣмъ,
             Которые въ Бедламѣ. Будь увѣренъ,
             Что все пойдетъ по старому затѣмъ;
             Давно людьми ужъ здравый смыслъ потерянъ.
             Будь свѣтъ уменъ, то ясно было бъ всѣмъ;
             Съ глупцами жъ въ споръ вступать я не намѣренъ.
             И такъ какъ у меня опоры нѣтъ,
             Я поступлю какъ мудрый Архимедъ.
  
                                 LXXXV.
  
             Свободно было сердце Аделины:
             Оно ничью не признавало власть;
             Въ немъ не съ умѣлъ поклонникъ ни единый
             Оставить слѣдъ и пробудить въ немъ страсть.
             Для слабыхъ незначительной причины
             Достаточно, чтобъ ихъ заставить пасть;
             Но гибельно, какъ взрывъ землетрясенья,
             Для сильныхъ духомъ каждое паденье.
  
                                 LXXXVI.
  
             Привѣтливый она бросала взоръ
             На мужа; но старалася напрасно
             Его любить. Идти наперекоръ
             Природѣ и безцѣльно, и опасно.
             Скалы Сизифа вынесть ли напоръ?
             Они, однако жъ, жить могли согласно,
             И свѣтъ считалъ примѣрнымъ ихъ союзъ,
             Хоть льдомъ несло отъ этихъ брачныхъ узъ.
  
                                 LXXXVII.
  
             Межъ ними не случалось столкновеній,
             Хоть рознились ихъ мнѣнія. Сравнить
             Ихъ жизнь могу съ спокойствіемъ движеній
             Двухъ звѣздъ, которыхъ связываетъ нить
             Одной орбиты. Вотъ еще сравненье:
             Не можетъ Леманъ съ Роной волны слить;
             Они текутъ, не смѣшиваясь, рядомъ,
             Какъ ленты двухъ цвѣтовъ, блестя предъ взглядомъ.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Хоть лэди Аделина и была
             Увѣрена въ себѣ, но увлеченье
             Могло ей причинить не мало зла;
             Опредѣляя силу впечатлѣнья,
             Она легко въ ошибку впасть могла,
             Тѣмъ болѣе, что сладость упоенья
             Вторгалась въ душу ей какъ горный ключъ,
             Спадающій стремглавъ съ отвѣсныхъ кручъ.
  
                                 LXXXIX.
  
             Когда порой опасность ей грозила,--
             На выручку двуличный демонъ къ ней
             Являлся; въ часъ успѣха эта сила
             Зовется властью духа у людей,--
             Упрямствомъ, если счастье измѣнило.
             Героевъ, полководцевъ, королей --
             То губитъ эта сила, то спасаетъ;
             Но все жъ никто границъ ея не знаетъ.
  
                                 ХС.
  
             Когда бъ при Ватерло Наполеонъ
             Побѣду одержалъ, за силу воли
             Молвою былъ бы онъ превознесенъ;
             Теперь онъ выступаетъ въ жалкой роли
             Упрямца. Случай намъ даетъ законъ;
             Условность -- злая язва нашей доли;
             Но не хочу объ этомъ разсуждать
             И къ Аделинѣ обращусь опять.
  
                                 ХСІ.
  
             Я чувствъ ея описывать не стану;
             Могу ль ихъ знать, когда загадка въ нихъ
             Была и для нея? Она къ Жуану
             Питала лишь симпатію и вмигъ
             Съумѣла бъ положитъ конецъ роману,
             Явись опасность вдругъ отъ чувствъ иныхъ.
             Ей иностранцу-юношѣ, какъ другу,
             Хотѣлось оказать въ бѣдѣ услугу.
  
                                 ХСІІ.
  
             Къ Жуану -- такъ воображалось ей --
             Она лишь дружбу нѣжную питала;
             Стараясь брать примѣръ съ мужчинъ-друзей,
             Она, чиста душой, не признавала
             Опасныхъ платоническихъ затѣй,
             Сгубившихъ бѣдныхъ женщинъ ужъ не мало,
             И, въ дружбѣ той не замѣчая зла,
             Безъ страха предаваться ей могла.
  
                                 ХСІІІ.
  
             Въ подобной дружбѣ видно безъ сомнѣнья
             Вліяніе различія половъ;
             Но если чуждо страсти то влеченье
             (Бичъ дружбы -- страсть!) и отъ любви оковъ
             Подобныя свободны отношенья --
             Нѣтъ лучше друга женщины. Таковъ
             Мой взглядъ; но, чтобъ вполнѣ союзъ былъ тѣсенъ,
             Не надо другу пѣть любовныхъ пѣсенъ.
  
                                 ХСІѴ.
  
             Зародыши измѣнъ въ себѣ несетъ
             Любовь, вселяясь въ насъ. Понятно это:
             Тѣмъ къ холоду быстрѣе переходъ,
             Чѣмъ пламеннѣй любовью грудь согрѣта;
             Сама природа въ томъ примѣръ даетъ:
             Всегда ль сіяньемъ молніи одѣта
             Лазоревая высь? Любовь нѣжна,--
             Такъ можетъ ли не хрупкой быть она?
  
                                 XCV.
  
             Нерѣдко тотъ, кто отдавался страсти,
             Жалѣлъ, что признавалъ ея законъ;
             За то, что былъ ея покоренъ власти,
             Въ глупца преобразился Соломонъ.
             Любовь сулитъ тяжелыя напасти;
             Встрѣчать случалось мнѣ примѣрныхъ женъ,--
             И что жъ? Онѣ мужей сживали съ свѣта,
             За это не боясь нести отвѣта.
  
                                 XCVI.
  
             Друзей нѣтъ лучше женщинъ; въ дни, когда
             Меня и на чужбинѣ, и въ отчизнѣ
             Язвила безпощадная вражда,
             Лишь женщины-друзья отрадой жизни
             Являлися моей. Онѣ всегда,
             Не вѣря ни хулѣ, ни укоризнѣ,
             На помощь шли ко мнѣ, вступая въ бой
             Съ шипящею змѣею-клеветой.
  
                                 XCVII.
  
             Впослѣдствіи о дружбѣ Аделины
             Съ Жуаномъ рѣчь пространнѣй поведу;
             Теперь я пѣснь кончаю и причины
             Прервать разсказъ удачнѣй не найду.
             Пускай предъ неоконченной картиной
             Стоитъ читатель. У меня въ виду
             Тотъ фактъ, что чѣмъ загадочнѣй интрига,
             Тѣмъ интереснѣй дѣлается книга.
  
                                 XCVIII.
  
             Гуляли ли, катались ли они?
             Читали ль по-испански "Донъ-Кихота"?
             (Отраднѣй нѣтъ занятья въ наши дни!)
             Могли ль они себя спасти отъ гнета
             Тяжелыхъ думъ средь свѣтской болтовни?
             Мириться съ ней была ль у нихъ охота?
             На эти всѣ вопросы вамъ поэтъ
             Бытъ можетъ дастъ талантливый отвѣтъ.
  
                                 XCIX.
  
             Серьезный тонъ въ сатиру-эпопею .
             Введу я съ новой пѣсни: чтобъ въ обманъ
             Вамъ не пришлося впасть, просить васъ смѣю
             Впередъ въ мой не заглядывать романъ.
             Грѣшатъ всегда предвзятостью своею
             Догадки. Аделина и Жуанъ
             Невинны; если жъ имъ грозитъ паденье --
             Отъ гибели имъ не найти спасенья.
  
                                 С.
  
             Бездѣлица порой плодитъ напасть.
             Вотъ дней давно-былыхъ воспоминанье,
             Что пустяковъ доказываетъ власть:
             Я отъ любви лишился разъ сознанья.
             Но что раздуло вдругъ такую страсть?
             Вы отгадать никакъ не въ состояньи --
             Держу пари хотя бъ на милліардъ:
             Меня сгубила партія въ бильярдъ.
  
                                 CI.
  
             Вамъ можетъ показаться страннымъ это,
             Но дѣло въ томъ, что вымыселъ блѣднѣй,
             Чѣмъ истина. Вы не узнали бъ свѣта"
             Явись возможность высказаться ей.
             Подъ маской добродѣтели -- привѣта
             Порочность ждать не стала бъ отъ людей,
             И зло совсѣмъ исчезло бы, конечно,
             Открой Колумбъ дорогу къ правдѣ вѣчной.
  
                                 СII.
  
             "Таинственныхъ пещеръ, пустынь нѣмыхъ"
             Не мало бъ усмотрѣли наши взоры
             Въ дышащихъ только зломъ сердцахъ людскихъ,
             Гдѣ вмѣсто чувствъ лишь ледяныя горы;
             Явися правда къ намъ, хотя на мигъ,--
             Замучили бъ насъ совѣсти укоры,
             И Цезарь самъ, такъ много видя бѣдъ,
             Бояться бъ сталъ за славу несть отвѣтъ.


  

ПѢСНЬ ПЯТНАДЦАТАЯ.

  
                                 I.
  
             Ахъ! Что должно тутъ слѣдовать -- не знаю;
             Но пусть меня сомнѣнье не смутитъ:
             Все а propos; итакъ я продолжаю,
             Какъ будто мысль, свободная летитъ
             Само собой. Вся наша жизнь земная
             Изъ междометій разныхъ состоитъ:
             Въ ней "ха, ха, ха!и иль "охъ!" -- печаль иль радость --
             Но "тьфу" вѣрнѣй рисуетъ эту гадость
  
                                 II.
  
             Все это вмѣстѣ -- лишь волненья слѣдъ;
             Волненье -- пѣна жизненнаго моря
             И въ маломъ видѣ вѣчности портретъ;
             Оно насъ оживляетъ, съ скукой споря,
             И, часто отстраняя чашу бѣдъ,
             Даруетъ намъ блаженство вмѣсто горя.
             Когда оно сродняется съ душой,--
             Успѣшно свѣтъ бороться можетъ съ тьмой.
  
                                 III.
  
             Отраднѣй волноваться, чѣмъ подъ маской
             Скрывать слѣды томящихъ насъ тревогъ.
             Все затемнять фальшивою окраской
             Привыкли мы, и въ сердцѣ уголокъ
             Всегда есть для притворства. Правда сказкой
             Намъ кажется. Отъ истины далекъ
             Лукавый свѣтъ, и потому понятно,
             Что ложь хвалить ему всегда пріятно.
  
                                 IV.
  
             Возможно ль позабыть минувшихъ дней
             Погибшія мечты и увлеченья?
             Не вычеркнуть изъ памяти своей
             Былые сны и прошлыя волненья;
             Хоть Лета умѣряетъ пылъ страстей,
             Все жъ не даритъ намъ полнаго забвенья.
             Порой нашъ кубокъ полнъ -- и что же?-- въ немъ
             Всегда осадокъ времени найдемъ.
  
                                 V.
  
             Что жъ до Любви касается мятежной...
             Но къ Аделинѣ вновь вернуся я;
             Не правда ли, какъ имя это нѣжно?
             (Есть музыка въ журчаніи ручья
             И въ колыханьи заросли прибрежной;
             Гармоніи полна природа вся;
             Объ этомъ лишь одни глухіе спорятъ:
             Мелодьямъ сферъ земные звуки вторятъ).
  
                                 VI.
  
             Увы! опаснымъ лэди шла путемъ!
             Вѣдь женщины не знаютъ твердыхъ правилъ,
             И многія изъ нихъ сходны съ виномъ
             Испорченнымъ. Кого втупикъ не ставилъ
             Обманчивый ярлыкъ? Мечтой влекомъ,
             Прекрасный полъ когда же не лукавилъ?
             Броженіе до старости -- законъ
             Не только для вина, но и для женъ.
  
                                 VII.
  
             Когда съ виномъ сравню я Аделину,
             Въ такомъ винѣ былъ лучшихъ гроздій
             По чистотѣ алмазу иль рубину !
             Красавицу я бъ уподобить могъ;
             Сатурнъ и тотъ сгибалъ предъ нею спину,
             А онъ для всѣхъ безжалостенъ и строгъ;
             На свѣтѣ нѣтъ счастливѣй кредитора:
             Онъ въ должникѣ найти не можетъ вора!
  
                                 VIII.
  
             О, смерть! ты кредиторъ лукавый нашъ!
             Ты робко въ нашу дверь стучишь сначала,
             Какъ знатныхъ баръ боящійся торгашъ;
             Затѣмъ стучишь сильнѣй; терпѣнья мало
             Тебѣ дано; пощады ты не дашь,
             Когда тебѣ прійти пора настала;
             Людскія просьбы ты не ставишь въ грошъ:
             Тебѣ лишь милъ немедленный платежъ.
  
                                 IX.
  
             Все въ плѣнъ бери, но сжалься надъ красою!
             Она рѣдка, а ты по горло сытъ
             И безъ нея. Она грѣшитъ порою,
             Такъ что жъ?-- ей потому и нуженъ щитъ.
             Обжорливый скелетъ! весь міръ тобою
             Порабощенъ; умѣрь свой аппетитъ!
             Героевъ пожирай съ зловѣщей силой,
             Но красоту цвѣтущую помилуй!
  
                                 X.
  
             Какой-нибудь мечтой увлечена,
             Дурныхъ страстей не признавая жгучесть,
             Ей лэди Аделина, грезъ полна,
             Всецѣло отдавалась. Это участь
             Восторженныхъ натуръ. Притомъ она,
             Держась надменно, вѣрила въ живучесть
             Тѣхъ правилъ, что ведутъ на правый путь;
             Однимъ добромъ ея дышала грудь.
  
                                 XI.
  
             Молва, газета сплетенъ, протрубила
             О похожденьяхъ юноши; и что жъ?
             Не разсердилась лэди; дамамъ мило
             Порою то, что насъ приводитъ въ дрожь;
             Но многое въ Жуанѣ измѣнила
             Жизнь въ Англіи. Съ Алкивіадомъ схожъ,
             Онъ въ край чужой не шелъ съ своимъ уставомъ
             И примѣняться могъ ко всякимъ нравамъ.
  
                                 XII.
  
             Онъ увлекалъ, не думая увлечь,
             Привѣтливою искренностью тона;
             Безъ вычуровъ его лилася рѣчь;
             Онъ изъ себя не корчилъ Купидона,
             Который хочетъ всѣ сердца привлечь,
             Не вѣря, что возможна оборона.
             Мечтая о побѣдахъ, фатъ пустой
             Лишь думаетъ, что съ нимъ немыслимъ бой.
  
                                 XIII.
  
             Но можетъ ли къ успѣху тонъ нахальный
             Кого-нибудь привесть? Прямой отказъ --
             Вотъ способа такого плодъ печальный!
             Жуанъ былъ чуждъ искусственныхъ прикрасъ,
             Къ тому жъ имѣлъ онъ голосъ музыкальный;
             Изъ стрѣлъ, что ловко бѣсъ пускаетъ въ насъ,
             Неотразимѣй всѣхъ пріятный голосъ.
             Гдѣ дама, что успѣшно съ нимъ боролась?
  
                                 XIV.
  
             Жуана не испортила среда;
             Хоть робокъ не былъ онъ, но видно было,
             Что ложь ему противна и чужда;
             Казался скромнымъ онъ, а скромность -- сила;
             Она, какъ добродѣтель иногда,
             Въ себѣ самой награду находила.
             Отсутствіе претензій краситъ всѣхъ
             И часто въ даръ приноситъ намъ успѣхъ.
  
                                 XV.
  
             Въ весельи тихъ, безъ лести милъ, онъ ловко
             Всѣ слабости людскія примѣчалъ,
             Скрывая то съ искусною сноровкой.
             Онъ съ гордыми былъ гордъ и цѣну зналъ
             Себѣ и имъ. Картинной позировкой
             Морочить свѣтъ онъ вовсе не желалъ
             И шелъ впередъ, не увлеченъ мечтою
             Первенствовать надъ чопорной толпою.
  
                                 XVI.
  
             Для дамъ же мой герой былъ сущій кладъ:
             Онъ съ ихъ всегда соображался мнѣньемъ
             И взглядамъ ихъ былъ подчиняться радъ;
             Онѣ живутъ однимъ воображеньемъ,
             Ему жъ предѣловъ нѣтъ... но verbum sat.
             Давая ходъ своимъ "Преображеньямъ",
             Имъ нипочемъ и Санціо затмить.
             Кто скажетъ намъ, чѣмъ ихъ умѣрить прыть?
  
                                 XVII.
  
             Глядя на міръ сквозь грань условной призмы,
             Легко въ ошибку впасть, а, оступясь
             Надъ бездною, стремглавъ несемся внизъ мы.
             Въ такой бѣдѣ спасетъ ли опытъ насъ?
             Философовъ безцѣнны афоризмы,
             Но голосъ мудрецовъ--"въ пустынѣгласъ":
             Глупцамъ пойти не могутъ впрокъ уроки,
             Которыхъ имъ невнятенъ смыслъ глубокій.
  
                                 XVIII.
  
             Великій Бэконъ, Локкъ и ты, Сократъ!
             Какъ люди васъ за трудъ вознаграждали?
             Какихъ ты удостоился наградъ,
             Божественный Учитель, чьи скрижали
             Надъ міромъ словно свѣточи горятъ?
             Не разъ твое ученье искажали,
             Чтобъ зло творить. Примѣровъ много есть,
             Но въ цѣломъ томѣ ихъ не перечесть.
  
                                 XIX.
  
             Моя скромнѣе роль; я съ возвышенья
             Слѣжу за тѣмъ, что можетъ видѣть глазъ;
             Затѣмъ вношу въ поэму наблюденья,
             За славою нисколько не гонясь.
             Мои стихи текутъ безъ затрудненья,
             И я пишу безъ вычуръ и прикрасъ,
             Какъ сталъ бы разговаривать я съ другомъ,
             Гуляя съ нимъ и пользуясь досугомъ.
  
                                 XX.
  
             Большой талантъ не нуженъ, чтобъ писать
             Шутливый вздоръ; все жъ трудъ мой не безплоденъ;
             Къ тому жъ люблю порою поболтать;
             Хотя мой стихъ игривъ и сумасброденъ --
             Подобострастья въ немъ не отыскать;
             Пою, съ импровизаторами сходенъ,
             И все, что мнѣ порой взбредетъ на умъ,
             Вношу въ октавы я безъ дальнихъ думъ.
  
                                 XXI.
  
             "Omnia vult belle Matho dicere -- die aliquando"...
             И прочее,-- какъ молвилъ Марціалъ
             Но глупость превратитъ ли въ умъ команда?
             Бездарности воздвигнутъ пьедесталъ,
             И для того нужна ли пропаганда,
             Чтобъ родъ людской нелѣпости болталъ?
             Безъ глупыхъ фразъ прожить не можетъ свѣтъ:
             Я жъ былъ бы радъ тотъ примѣнить совѣтъ.
  
                                 XXII.
  
             Могу ль нагляднѣй скромность проявить?
             Но въ скромности я черпаю значенье
             И силу, хоть умѣю гордымъ быть.
             Ужасно разрослось мое творенье...
             Когда бъ хотѣлъ я деспотизму льстить
             И слушаться зоиловъ -- безъ сомнѣнья,
             До крайности я бъ трудъ свой обкорналъ,
             Но не сдаюсь: борьба -- мой идеалъ.
  
                                 XXIII.
  
             Къ тому жъ всегда я защищаю бѣдныхъ
             И слабыхъ; но случись паденье тѣхъ,
             Что давятъ міръ теперь въ вѣнкахъ побѣдныхъ,
             Я измѣнилъ бы фронтъ; пускай мой смѣхъ
             Язвить бы сталъ позоръ пигмеевъ вредныхъ --
             Ихъ защищать не счелъ бы я за грѣхъ.
             Я всякой тираніи врагъ заклятый,
             Хотя бы и царили демократы.
  
                                 XXIV.
  
             Я былъ бы славнымъ мужемъ, но -- увы!--
             Теперь о томъ не можетъ быть и рѣчи...
             О, цѣпи брака, мнѣ знакомы вы!
             Постричься бъ могъ, но манятъ жизни сѣчи;
             Къ тому жъ ломать не сталъ бы головы
             Надъ риѳмами, грамматику калѣча,
             Когда бъ во время оно злой зоилъ
             Знакомства съ музой мнѣ не запретилъ.
  
                                 XXV.
  
             Laissez aller! Пусть воспѣваетъ лира
             Встрѣчающихся рыцарей и дамъ!
             Нужна ль тутъ помощь мужа изъ Стагира
             Иль Лонгина? Не выходить изъ рамъ
             Должна, однако жъ, всякая сатира,
             И не легко условнымъ нравамъ намъ
             Придать какое надо освѣщенье,
             При этомъ обобщая исключенья!
  
                                 XXVI.
  
             Насъ жизнь гнететъ условностью своей;
             Когда-то люди создавали нравы,
             Теперь же нравы создаютъ людей;
             Ихъ съ овцами сравнивъ, мы будемъ правы.
             Всѣ люди межъ собою съ дѣтскихъ дней
             Вполнѣ сходны. Ждать можете ль добра вы
             Отъ новыхъ описаній старыхъ лицъ,
             Когда однообразью нѣтъ границъ?
  
                                 XXVII.
  
             Идти не все жъ прійдется степью голой.
             Итакъ, впередъ! О, муза, ты порхай,
             Когда летать не можешь; будь тяжелой
             Иль ѣдкою (министрамъ подражай),
             Коль дивные тебѣ чужды глаголы!
             Непочатой еще отыщемъ край.
             При помощи флотильи небогатой
             Америку открылъ Колумбъ когда-то.
  
                                 XXVIII.
  
             Участье Аделины съ каждымъ днемъ
             Къ Жуану все росло. Ея волненье
             Отчасти виновато было въ томъ,
             Отчасти же и друга положенье.
             Казалось ей, невинность дышитъ въ немъ,
             Что и невинность вводитъ въ искушенье.
             Не любятъ дамы жалкихъ полумѣръ,
             И Аделина въ томъ дала примѣръ.
  
                                 XXIX.
  
             И вотъ она, любя его какъ брата,
             Рѣшилась дать ему благой совѣтъ.
             (За лучшіе лишь благодарность плата:
             Дешевле на землѣ товара нѣтъ!)
             Заботливостью нѣжною объята,
             Она, обдумавъ тщательно предметъ,
             Дала совѣтъ жениться Донъ Жуану,
             Чтобъ разомъ положить конецъ роману.
  
                                 XXX.
  
             Жуанъ сказалъ, что бракъ глубоко чтитъ
             И былъ бы радъ сродниться съ жизнью новой,
             Но Аделинѣ выставилъ на видъ,
             Что съ нимъ судьба обходится сурово,
             Что та, къ которой страстью онъ горитъ,
             Къ несчастію, давно жена другого,
             Возможно ли, чтобъ онъ сгубилъ себя
             И въ бракъ вступилъ, подругу не любя?
  
                                 XXXI.
  
             Свою судьбу устроивъ чрезъ интриги,
             Затѣмъ судьбу дѣтей, сестеръ, кузинъ,
             И размѣстивъ ихъ какъ на полкѣ книги,
             Всѣ женщины охотно на мужчинъ
             Накладываютъ брачныя вериги,
             Устраивая свадьбы; нѣтъ причинъ
             Ихъ осуждать за то: хоть бракъ и страшенъ,
             Но онъ спасаетъ насъ отъ грѣшныхъ шашенъ.
  
                                 XXXII.
  
             У всякой дамы свадьбы планъ готовъ --
             Вѣдь жениховъ не мало на примѣтѣ!
             (Не тѣшатъ свадьбы только старыхъ вдовъ
             И старыхъ дѣвъ). Забота дамы: въ сѣти
             Поймать холостяка -- и бракъ готовъ!
             Въ восторгѣ всѣ, но сколько видятъ въ свѣтѣ,
             Благодаря супружествамъ такимъ,
             И мелодрамъ, и жалкихъ пантомимъ!
  
                                 XXXIII.
  
             У дамъ подобныхъ, кстати мы замѣтимъ,
             Всегда женихъ богатый припасенъ;
             Какъ возятся онѣ съ счастливцемъ этимъ!
             Лордъ Джорджъ хорошъ; недуренъ и сэръ Джонъ.
             Гдѣ счастье этихъ лицъ въ виду имѣть имъ!
             Лишь былъ бы бракъ скорѣе заключенъ;
             Что жъ,-- отъ грѣха счастливый мужъ отпрянетъ,
             А дѣло за невѣстами не станетъ.
  
                                 XXXIV.
  
             У этихъ дамъ запасъ невѣстъ не малъ;
             Для одного богатую дѣвицу
             Готовятъ; для другого -- идеалъ
             Невинности, для этого -- пѣвицу...
             Одну невѣсту краситъ капиталъ,
             Другую -- связи; третья же столицу
             Своими совершенствами дивитъ,
             Не увлекаться ею просто стыдъ!
  
                                 XXXV.
  
             Извѣстный Раппъ, супружество не чтущій,
             Колонію сектантовъ основалъ,
             И стала та колонія цвѣтущей.
             Скажите -- развѣ это не скандалъ?
             Въ безбрачьи жизнь влачить не грѣхъ ли сущій?
             Колонію "Согласьемъ" онъ назвалъ.
             Какой абсурдъ! замѣчу безъ прикрасъ я;
             Гдѣ брака нѣтъ -- смѣшно искать согласья.
  
                                 XXXVI.
  
             Онъ вѣрно посмѣяться лишь хотѣлъ
             Надъ бракомъ и согласьемъ, такъ сурово
             Ихъ раздѣливъ. Я вовсе не имѣлъ
             Намѣренья трунить надъ сектой новой;
             Завиденъ и блестящъ ея удѣлъ.
             Религія и нравственность основой
             Ей служатъ. Не надъ ней смѣялся я,--
             Названья лишь ея хвалить нельзя.
  
                                 XXXVII.
  
             Но съ Раппомъ несогласны тѣ матроны,
             Которыя, надъ Мальтусомъ смѣясь,
             Лишь размноженья чествуютъ законы;
             Ихъ торжество приводитъ въ трепетъ насъ;
             Вы эмигрантовъ слышите ли стоны?
             Вотъ результаты размноженья массъ.
             Неурожай картофеля и страсти
             Приносятъ въ даръ тяжелыя напасти.
  
                                 XXXVIII.
  
             Читала ль лэди Мальтуса? Увы!--
             Не знаю самъ. Онъ заповѣдь оставилъ:
             "Безъ денегъ не женитесь". Это вы
             Въ трудѣ прочтете, что его прославилъ,
             Его воззрѣнья смѣлы и новы;
             Но какъ мириться съ смысломъ этихъ правилъ?
             Теорія его, разсчета плодъ,
             Насъ прямо къ аскетизму приведетъ.
  
                                 XXXIX.
  
             Супружество Жуану безъ опаски
             Сулила лэди. Будучи богатъ,
             Онъ могъ всегда къ разводу, какъ къ развязкѣ,
             Прибѣгнуть, если бъ встрѣтилъ дома адъ;
             Коль можно положить семейной пляскѣ
             Конецъ, то цѣпи брака не страшатъ.
             Припомните Гольбейна "Пляску смерти"*;
             Семейныхъ узъ она портретъ, повѣрьте.
  
                                 XL.
  
             Чтобъ друга уберечь отъ вражьихъ путъ,
             Его женить рѣшила Аделина.
             Не мало было миссъ прелестныхъ тутъ;
             За выборомъ лишь дѣло. Нѣтъ причины
             Всѣхъ называть: такой безцѣленъ трудъ,
             Одно лишь я скажу: всѣ до единой
             Его достойны были и съ любой
             Обрѣсть онъ могъ бы счастье и покой.
  
                                 XLI.
  
             Миссъ Мильпондъ, въ сонмѣ ихъ лучи бросая,
             Была съ густыми сливками сходна,
             По снятіи которыхъ смѣсь плохая
             Простой воды и молока видна
             Съ оттѣнкомъ сизымъ. Бракъ не страсть лихая:
             Ему такая жидкость не вредна;
             Хоть морщась, но ее вкушайте смѣло;
             Молочная діэта лѣчитъ тѣло.
  
                                 XLII.
  
             Богатая миссъ Шустрингъ все гналась
             За мужемъ съ синей лентой иль съ звѣздою;
             Но рѣдки стали герцоги у насъ;
             Къ тому жъ попытка ихъ увлечь собою
             Несчастной миссъ вполнѣ не удалась;
             И вотъ она, гонимая судьбою,
             За русскаго иль турка (въ этомъ нѣтъ
             Различья) вышла бъ замужъ, бросивъ свѣтъ.
  
                                 XLIII.
  
             Хоть перечни въ стихахъ неблагодарны,
             Не вправѣ я миссъ Рэби позабыть:
             Она такой звѣздою лучезарной
             Блестѣла, что ей зеркаломъ служить,
             Хотя бъ и тусклымъ, свѣтъ не могъ коварный.
             Недавно ей досталось въ свѣтъ вступить.
             Сходна съ нераспустившеюся розой,
             Она казалось воплощенной грезой.
  
                                 XLIV.
  
             Она была сиротка; много благъ
             Сулилъ ей свѣтъ, предъ ней широко двери
             Свои раскрывъ; но грусть въ ея очахъ
             Всегда читалась; въ счастіе не вѣря,
             Она вступала въ жизнь; въ чужихъ дворцахъ
             Вдвойнѣ невыносимѣе потеря
             Родного очага. Какъ грустенъ свѣтъ,
             Когда въ живыхъ намъ сердцу близкихъ нѣтъ!
  
                                 XLV.
  
             Ребенокъ и по виду, и годами,
             Она была грустна какъ серафимъ,
             Который, обливаяся слезами,
             Сочувствуетъ страданіямъ людскимъ,
             Земными опечаленный грѣхами;
             Мы свѣтлаго съ ней ангела сравнимъ,
             Что у дверей потеряннаго рая
             Стоитъ въ тоскѣ, объ изгнанныхъ вздыхая.
  
                                 XLVI.
  
             Тверда въ вопросахъ вѣры и строга,
             Католицизмъ миссъ Рэби свято чтила,
             И вѣра та была ей дорога:
             Традиціямъ служить ей было мило;
             Послѣдняя изъ рода, что врага
             Не устрашась и не склонясь предъ силой,
             Религіи не измѣнилъ своей,--
             Миссъ Рэби, предковъ чтя, гордилась ей.
  
                                 XLVII.
  
             Блестящій свѣтъ казался ей пустыней;
             Она въ уединеніи росла,
             Какъ нѣжное растенье; въ свѣтской тинѣ
             Красавица завязнуть не могла.
             Она казалась свѣтлою богиней
             Какихъ-то высшихъ сферъ. Не зная зла,
             Она спокойно шла къ завѣтной цѣли,
             И въ свѣтѣ всѣ предъ ней благоговѣли.
  
                                 XLVIII.
  
             Хоть изъ дѣвицъ, тамъ бывшихъ, ни одна
             Не обладала даже половиной
             Достоинствъ миссъ Авроры -- все жъ она
             Не значилася въ спискѣ Аделины,
             За что она была исключена,
             Безъ всякой уважительной причины,
             Изъ списка тѣхъ, что въ бракъ могли вступить,
             Я, право, не берусь вамъ объяснить.
  
                                 XLIX.
  
             Смущенъ былъ Римъ, не видя бюста Брута
             Въ процессіи Тиверія. Жуанъ,
             Замѣтивъ, что миссъ Рэби почему-то
             Забыта, изумленьемъ обуянъ,
             Спросилъ: за что съ ней поступили круто?
             И вотъ ему такой отвѣтъ былъ данъ:
             О дѣвочкѣ угрюмой и жеманной
             Весть разговоръ по меньшей мѣрѣ странно".
  
                                 L.
  
             Жуанъ сказалъ: "Мы вѣры съ ней одной,
             Жениться мы могли бъ безъ затрудненья;
             Межъ тѣмъ я не добьюсь на бракъ съ другой
             Ни матери, ни папы разрѣшенья".
             Но Аделинѣ чуждъ былъ взглядъ такой;
             Она свои лишь признавала мнѣнья --
             И, вѣрная теоріи своей,
             Лишь повторила сказанное ей.
  
                                 LI.
  
             Чѣмъ дурны повторенья? Почему же
             Къ ихъ помощи не прибѣгать подчасъ?
             Хорошій аргументъ не станетъ хуже,
             Хотя бъ онъ въ ходъ пускаемъ былъ не разъ.
             Несносны пререканья даже вчужѣ;
             Упрямствомъ часто побѣждаютъ насъ;
             Коль къ цѣли насъ привелъ извѣстный доводъ,
             Трунить надъ нимъ, скажите, есть ли поводъ?
  
                                 LII.
  
             Чѣмъ вызвало прелестное дитя
             Предубѣжденья лэди горделивой?
             Я не могу, признаюсь не шутя,
             На тотъ вопросъ отвѣтить щекотливый;
             Всегда великодушью дань платя,
             Она была добра и справедлива,
             А тутъ такъ измѣнила странно тонъ.
             Увы! капризъ для женщины законъ.
  
                                 LIII.
  
             Быть можетъ, показалось ей обидно,
             Что равнодушно къ свѣтскимъ мелочамъ
             Относится Аврора. (Не завидна
             Судьба пустыхъ великосвѣтскнхъ дамъ!)
             Мы внѣ себя, когда намъ ясно видно,
             Что тѣ, которыхъ взглядъ на вещи прямъ,
             Хотятъ нашъ умъ унизить. (Шуткой ѣдкой
             Антонія такъ Цезарь злилъ нерѣдко.)
  
                                 LIV.
  
             Проснулась ли нежданно зависть въ ней?
             (Такой вопросъ позоритъ Аделину!)
             Мутило ли ее, шипя, какъ змѣй,
             Презрѣнье? Но легко ль найти причину,
             Чтобъ презирать ребенка въ цвѣтѣ дней!
             Была ли это ревность?-- И помину
             О ней быть не могло! Какъ на бѣду,
             Названья чувству лэди не найду.
  
                                 LV.
  
             Аврорѣ и не снилось, что съ враждою
             И завистью за нею свѣтъ слѣдилъ;
             Она жъ была чистѣйшею волною
             Среди потока знатныхъ юныхъ силъ,
             Который ярко отражалъ собою
             Блескъ времени. Ее бы удивилъ
             Нежданный споръ. Одной улыбкой кроткой
             На вызовъ злой отвѣтила бъ красотка.
  
                                 LVI.
  
             Аврору пышной внѣшностью своей
             И блескомъ Аделина не плѣнила.
             Увидя свѣтляка среди вѣтвей,
             Она бы къ небу взоры обратила,
             Чтобъ посмотрѣть на блескъ иныхъ лучей.
             Хотя Жуанъ былъ яркое свѣтило,
             Она его души не поняла,
             Ее жъ увлечь лишь внѣшность не могла,
  
                                 LVII.
  
             Своею соблазнительною славой
             (Такая слава въ роли сатаны
             Вливаетъ въ сердце женщины отравы
             И ей даритъ мучительные сны)--
             Не могъ онъ съ толку сбить разсудокъ здравый
             Авроры милой. Чинно холодны
             Ихъ были отношенья; мы не скроемъ,
             Что не былъ Донъ Жуанъ ея героемъ.
  
                                 LVIII.
  
             До этого онъ не встрѣчалъ нигдѣ
             Такого типа. Сходства не имѣла
             Съ Авророю погибшая Гайдэ,
             Въ которой клокотала и кипѣла
             Бушующая кровь. Въ иной средѣ
             Аврора и сложилась, и созрѣла;
             Гайдэ была цвѣтокъ, что тѣшитъ глазъ;
             Она же -- драгоцѣннѣйшій алмазъ.
  
                                 LIX.
  
             Такое давъ прелестное сравненье,
             Къ разсказу я вернуться бъ смѣло могъ
             Пуская въ ходъ (то Скотта выраженье)
             "Сзывающій на брань походный рогъ".
             Читая Скотта дивныя творенья,
             Переживаешь жизнь былыхъ эпохъ;
             Не существуй Вольтера и Шекспира,
             Писателемъ онъ былъ бы первымъ міра.
  
                                 LX.
  
             Итакъ, на помощь музу вновь зову,
             Чтобъ свесть неправду свѣта съ пьедестала.
             Когда-то снилось мнѣ, что наживу
             Поэмою своей враговъ не мало;
             Теперь я это вижу наяву.
             Но никогда меня не устрашала
             Людская злость. Пусть негодуетъ свѣтъ --
             Я все жъ, безспорно, истинный поэтъ.
  
                                 LXI.
  
             Конгрессъ иль разговоръ Жуана съ лэди,
             Какъ всѣ конгрессы, кончился ничѣмъ,
             Но горечь примѣшалась къ ихъ бесѣдѣ:
             Не уважала лэди спорныхъ темъ
             И, не щадя враговъ, рвалась къ побѣдѣ.
             Но дѣло не испортилось совсѣмъ:
             Къ обѣду звонъ какъ будто по заказу
             Раздался и прервалъ бесѣду сразу.
  
                                 LXII.
  
             Сраженье, гдѣ играютъ роль щитовъ
             Серебряныя вазы, а приборы
             Оружьемъ служатъ, я воспѣть готовъ.
             (Бѣда съ Гомеромъ встрѣтиться, который
             Такъ силенъ въ описаніи пировъ!)
             Дерзну ли обратить я къ музѣ взоры?
             Въ нашъ вѣкъ такъ сложны всѣ рецепты блюдъ,
             Что можетъ не по силамъ выйти трудъ.
  
                                 LX11I.
  
             Обѣдъ былъ въ полномъ смыслѣ объяденье;
             Potage Beauveau и Supe à la bonne femme
             Сперва явились. (Ихъ приготовленья
             Кто передать съумѣетъ тайну намъ?)
             О, Господи, какъ трудно продолженье
             Обжорливой строфы!.. Затѣмъ гостямъ
             Индѣйку съ трюфелями предложили;
             Притомъ, конечно, рыбу не забыли.
  
                                 LXIV.
  
             Но съ описаньемъ долженъ я скорѣй
             Покончить, чтобъ брюзги меня не съѣли!
             Я врагъ гастрономическихъ затѣй,
             А потому ихъ славословить мнѣ ли?
             Рѣзвиться же я съ музою своей
             Порой не прочь, идя отважно къ цѣли;
             Но я однообразія боюсь
             И съ шутками поэтому мирюсь.
  
                                 LXV.
  
             Тамъ подавались: дичь и лососина,
             Volailles à la Condé; окорока,
             Достойные Апиція, а вина,
             Способныя увлечь и знатока,
             Могли бъ опять лишить Аммона сына.
             (Явись онъ вновь -- мнѣ бъ жить съ нимъ не рука!)
             Шампанское бѣлѣло, пѣнясь дружно,
             Какъ Клеопатры даръ -- растворъ жемчужный.
  
                                 LXVI.
  
             Отъ описаній блюдъ à l'espagnole,
             А l'allemande, Timballes, съ начинкой чудной,
             Читатель, пожалѣвъ меня, уволь!
             Всѣ яства и припомнить даже трудно.
             Salmis и Entremets играли роль;
             Но былъ вѣнцомъ затѣи многолюдной
             Изъ куропатокъ трюфельный рагу,--
             За что Лукулла похвалить могу.
  
                                 LXVII.
  
             Предъ этимъ блюдомъ вянетъ лавръ побѣды!
             Онъ -- тряпка, прахъ. Дѣла минувшихъ дней
             Забыты, какъ прошедшіе обѣды.
             Они, увы! изъ памяти людей
             Изгладились, какъ бы исчадья бреда.
             А вы, герои нашихъ эпопей,
             Оставите ль малѣйшій отпечатокъ,
             Хотя бы лишь рагу изъ куропатокъ?
  
                                 LXVIII.
  
             Теперь опять займетъ меня обѣдъ,
             Не спорю: трюфелей поѣсть не худо,
             Особенно, когда за ними вслѣдъ
             Идутъ petits puits damcur. На это блюдо,
             Какъ говорятъ, совсѣмъ рецепта нѣтъ:
             По вкусу всякій ихъ готовитъ. Чудо,
             Какъ хороши petits puits! Въ нихъ сладость есть:
             Ихъ даже безъ варенья можно ѣсть.
  
                                 LXIX.
  
             Не мало міръ потратилъ размышленій,
             Чтобъ выдумать, обжорливость цѣня,
             Рядъ цѣлый кулинарныхъ изощреній!
             Адама примитивная стряпня,
             Служа для многихъ темой вдохновеній,
             Въ искусство превратилась. Для меня
             Проблема, какъ въ науку было можно
             Преобразить ѣды процессъ несложный!
  
                                 LXX.
  
             Работали уста, звенѣлъ хрусталь,
             Отъ жадности дрожали гастрономы;
             Но дамъ такъ угощать, конечно, жаль;
             Онѣ съ любовью къ яствамъ незнакомы.
             И юноши мечтой стремятся въ даль;
             До пищи ль имъ? Надеждою влекомы,
             Они лишь бредятъ сладостью побѣдъ.
             Для старца жъ рай изысканный обѣдъ!
  
                                 LXXI.
  
             Увы! не могъ я дать вамъ описанья
             (Хотя стихи я посвятилъ стряпнѣ)
             Всѣхъ тонкихъ блюдъ обѣда: ихъ названья
             Вклеить въ октавы было бъ трудно мнѣ;
             Съ капустою и ростбифъ безъ вниманья
             Оставилъ я, Приличенъ я вполнѣ.
             Теперь бекаса даже я бы не далъ
             Себѣ труда воспѣть; я отобѣдалъ!
  
                                 LXXII.
  
             О фруктахъ я ни слова не сказалъ
             И о десертѣ тоже. Всѣхъ обѣдовъ --
             Увы!-- подагра горестный финалъ.
             Блаженъ, кто вѣкъ свой прожилъ, не извѣдавъ
             Тѣхъ мукъ, что свѣтъ черезъ нее узналъ!
             Какъ мучила она отцовъ и дѣдовъ,
             Помучить ей сподручно и дѣтей.
             О, какъ огня, знакомства бойтесь съ ней!
  
                                 LXXIII.
  
             Молчать ли объ оливкахъ,что при винахъ
             Необходимы? Да, хотя онѣ
             Въ Испаніи, и въ Луккѣ, и въ Аѳинахъ
             Обѣдомъ много разъ служили мнѣ,
             Закусывалъ я ими на вершинахъ
             Гимета или Синія, вполнѣ
             Подобенъ Діогену, чьи воззрѣнья
             Всегда во мнѣ встрѣчали одобренье.
  
                                 LXXIV.
  
             Разсѣлись гости шумною гурьбой
             Вокругъ стола, гдѣ красовались груды
             Тончайшихъ яствъ, украшенныхъ рукой
             Волшебника. Жуанъ сѣлъ возлѣ блюда.
             "А l'espagnole". Сіяло красотой
             И прелестью убранства это чудо
             Искусства кулинарнаго. Оно
             Могло бъ какъ разъ быть съ дамой сравнено.
  
                                 LXXV.
  
             Жуанъ межъ Аделиной и Авророй
             Сидѣлъ, что неудобно, если вы
             Хотѣли ѣсть; къ тому же разговоры
             Его съ милэди были таковы,
             Что онъ совсѣмъ терялся. Часто взоры
             Бросая на Жуана (не новы
             Пріемы тѣ!) она слѣдила строго
             За нимъ, хотя не говорила много.
  
                                 LXXVI.
  
             Я не одинъ могу примѣръ привесть
             Того, что глазъ не хуже слышитъ уха.
             Внимать рѣчамъ у дамъ способность есть
             И тѣмъ, что ихъ достичь не могутъ слуха;
             Чужія мысли трудно ль имъ прочесть?
             (Такъ пѣсни сферъ, прибѣгнувъ къ мощи духа,
             Мы можемъ услыхать), Лишь кинуть взоръ --
             И дамѣ ясенъ всякій разговоръ.
  
                                 LXXVII.
  
             Сочувствія хотя бъ малѣйшій атомъ
             Жуанъ къ себѣ въ Аврорѣ не нашелъ,
             Легко ль съ такимъ мириться результатомъ?
             Обидно, если насъ прекрасный полъ
             Холодностью язвитъ. Хоть не былъ фатомъ
             Мой вѣтреный герой, но злой уколъ
             Его смутилъ. Корабль, затертый льдами,
             Съ нимъ, сходенъ былъ, скажу я между нами.
  
                                 LXXVIII.
  
             Отрывисто и на него едва
             Бросая взоръ, Аврора отвѣчала
             На всѣ Жуана острыя слова
             И даже ихъ улыбкой не встрѣчала;
             Ужели выходило, что права
             Милэди, говорившая, что мало
             Въ миссъ Рэби привлекательныхъ сторонъ!
             Жуанъ былъ и взволнованъ, и смущенъ.
  
                                 LXXIX.
  
             Побѣда жъ восхищала Аделину;
             Она съ трудомъ скрывала свой успѣхъ;
             Но плохо подстрекать порой мужчину:
             Такъ можно натолкнуть его на грѣхъ,
             Когда бъ о немъ и не было помину
             Безъ этого; догадки тѣшатъ всѣхъ,
             Но мы нежданно дѣлаемся строги,
             Когда намъ станутъ поперекъ дороги.
  
                                 LXXX.
  
             Задѣтый за живое, мой герой,
             Чтобъ овладѣть вниманіемъ Авроры,
             Сталъ рѣчью остроумной и живой
             Сосѣдку занимать. Ея онъ скоро
             Задумчивость разсѣялъ болтовней;
             Ея нежданно оживились взоры...
             И, слушая шутливыя слова,
             Аврора улыбнулась раза два.
  
                                 LXXXI.
  
             Она (случилось это съ нею рѣдко')
             Къ вопросамъ отъ отвѣтовъ перешла;
             Уже ль Жуана милая сосѣдка
             Растаяла, какъ ледъ? Уже ль была
             Миссъ Рэби, какъ другія, лишь кокетка?
             Милэди волноваться начала;
             Сливаются жъ контрасты при движеньи!
             Но тщетны были эти опасенья.
  
                                 LXXXII.
  
             Смиреньемъ гордымъ (если только есть
             Смиреніе такое) и сноровкой
             Себя сдержать -- Жуанъ могъ въ душу влѣзть
             Какой угодно дамы. Въ свѣтѣ ловко
             Пускалъ онъ въ ходъ то шуточку, то лесть,
             Всегда соображаясь съ обстановкой;
             Людей на откровенность вызывать
             Имѣлъ онъ даръ, хоть то умѣлъ скрывать.
  
                                 LXXXIII.
  
             Себѣ о немъ превратное понятье
             Составила Аврора. Видѣть въ немъ
             Ей не хотѣлось свѣтлаго изъятья,
             Онъ ей казался свѣтскимъ болтуномъ,
             Что занятъ лишь покроемъ моднымъ платья,
             Какъ прочіе, но тронута умомъ,
             А также задушевностью Жуана,
             Себя признала жертвою обмана.
  
                                 LXXXIV.
  
             Къ тому жъ онъ былъ весьма красивъ собой,
             А женщины теряютъ хладнокровье,
             Невольно увлекаясь красотой;
             Замужнихъ же въ тяжелыя условья
             Случается ей ставить; хоть порой
             Обманчива она безъ прекословья,--
             Ей женщины внимаютъ и для нихъ
             Она краснорѣчивѣй всякихъ книгъ.
  
                                 LXXXV.
  
             Успѣшнѣе Аврора молодая
             Читала въ книгахъ, чѣмъ въ сердцахъ людей,
             Минерву больше Грацій уважая
             (Особенно въ эстампахъ); но и въ ней
             Могла заволноваться кровь живая.
             Сократъ признался разъ на склонѣ дней,
             Что нѣжность къ красотѣ въ немъ не угасла
             И жжетъ его, въ огонь вливая масло.
  
                                 LXXXVI.
  
             Когда Сократъ семидесяти лѣтъ
             Такимъ мечтамъ могъ посвящать свой геній
             (Платонъ, любовью къ истинѣ согрѣтъ,
             Ихъ описалъ въ одномъ произведеньи),--
             Какой резонъ дѣвицамъ въ цвѣтѣ лѣтъ
             Такихъ же не испытывать волненій,
             Лишь скромность признавая какъ законъ?
             Условье то мое sine qua non.
  
                                 LXXXVII.
  
             Противорѣчье, въ этомъ, безъ сомнѣнья,
             Вы рады усмотрѣть. Когда предметъ
             Мнѣ высказать два разныя сужденья
             Далъ случай,-- не смущайтесь. Спора нѣтъ,
             Что лучшее всегда второе мнѣнье.
             Когда бъ вполнѣ логиченъ былъ поэтъ,
             Какъ ухитрился бъ онъ воспѣть на лирѣ
             Весь тотъ сумбуръ, что существуетъ въ мірѣ?
  
                                 LXXXVIII.
  
             Противорѣчья царствуютъ кругомъ,
             Но мнѣ ль вступить на путь безспорно ложный?
             Тому, кто сомнѣвается во всемъ,
             Предаться отрицанью невозможно.
             Могла бы правда свѣтлымъ бить ключомъ,
             Но люди поступаютъ съ ней безбожно,
             Ее мѣшая съ грязью; потому
             Теперь мы видимъ въ ней не свѣтъ, а тьму.
  
                                 LXXXIX.
  
             Параболы и басни, и поэмы
             Стремятся свѣтъ неправдой обмануть;
             Безъ свѣточа идемъ во мракѣ всѣ мы.
             Кто въ истинѣ укажетъ свѣтлый путь?
             Есть многія зловѣщія проблемы,
             Что не даютъ свободно намъ вздохнуть,
             Но разрѣшенья жизненныхъ вопросовъ
             Не дастъ ни проповѣдникъ, ни философъ.
  
                                 ХС.
  
             Мы въ вѣчномъ заблужденіи живемъ.
             Пробьетъ ли часъ, когда мы будемъ правы?
             Мы тщетно проявленья правды ждемъ,
             Вкушая лишь безвѣрія отравы.
             Пора бы небесамъ съ царящимъ зломъ
             Вступить въ борьбу; исчезъ бы духъ лукавый
             И палъ бы торжествующій порокъ,
             Явись къ намъ, небомъ посланный пророкъ.
  
                                 ХСІ.
  
             Завязнулъ въ метафизикѣ я снова,
             Хотя боюся споровъ, какъ огня;
             Къ несчастію, судьба готова
             На уголъ лбомъ наталкивать меня
             Въ вопросахъ, потрясающихъ основы;
             Но всѣмъ равно добра желаю я --
             И тирскимъ полководцамъ, и троянцамъ,
             (Всегда я былъ въ душѣ пресвитерьянцемъ).
  
                                 ХСІІ.
  
             Хотя отъ крайнихъ мнѣній я бѣгу,
             Хоть я безпристрастенъ я и безкорыстенъ,
             Но для Джонъ-Буля свято берегу
             Значительный запасъ печальныхъ истинъ.
             Мириться съ деспотизмомъ не могу
             И произволъ всегда мнѣ ненавистенъ;
             Какъ Гекла клокочу, когда народъ
             Безропотно свой переноситъ гнетъ.
  
                                 ХСІІІ.
  
             Не для того порокъ громилъ не разъ я,
             Преслѣдуя тирановъ и ханжей,
             Чтобъ достигать въ стихахъ разнообразья;
             Нѣтъ я обязанъ исправлять людей
             И смѣло обличаю безобразья
             Для восхваленья нравственныхъ идей:
             Теперь, чтобъ всѣ довольны были мною,
             Загробный міръ предъ вами я открою.
  
                                 ХСІѴ.
  
             Всѣ доводы оставивъ въ сторонѣ,
             Пойду впередъ, чуждаясь жалкихъ бреденъ.
             Я поклялся исправиться вполнѣ;
             За что жъ поэтъ живьемъ врагами съѣденъ?
             Я вовсе не опасенъ, вѣрьте мнѣ,--
             Какъ многіе другіе, я безвреденъ,
             Однако не язвятъ поэтовъ тѣхъ:
             Хоть ихъ и больше трудъ -- слабѣй успѣхъ.
  
                                 XCV.
  
             Читатель, ты встрѣчался ль съ привидѣньемъ?
             А если нѣтъ, то ты слыхалъ не разъ,
             Что духи есть. Вооружись терпѣньемъ,--
             Теперь о нихъ я поведу разсказъ.
             Не думай, что къ чудесному съ глумленьемъ
             Я отнесусь. Насмѣшекъ не боясь,
             Признаться долженъ я, что вѣрю духамъ
             Вполнѣ по убѣжденью,-- не по слухамъ.
  
                                 ХСѴІ.
  
             Причины есть,-- серьезныя притомъ...
             Читатель! ты смѣешься; но съ тобою
             Смѣяться я не буду; въ страшный домъ,
             Гдѣ духи появляются порою,
             Тебя привесть я могъ бы, но о немъ
             Забыть стараюсь я: "Лишить покою
             Ричарда могутъ духи". Міръ тѣней
             Не разъ смущалъ меня въ тиши ночей.
  
                                 ХСѴІІ.
  
             Темна глухая ночь; ея покровы
             Одѣли міръ. Пою лишь ночью я;
             Вокругъ меня кричатъ уныло совы;
             Съ старинныхъ стѣнъ портреты на меня
             Брос вѣрятъ въ то, что выходцы съ того свѣта по временамъ являются на землѣ. И что всего удивительнѣе въ этомъ удивительномъ вопросѣ -- это то, что, не смотря на всевозможныя преграды, воздвигаемыя здравымъ смысломъ противъ такого рода вѣрованій, есть что-то ещё болѣе сильное, работающее въ его защиту. Сомнѣвайся послѣ этого, если желаешь!
  

VIII.

   Обѣдъ и вечеръ кончились; ужинъ также. Полюбезничавъ съ дамами, гости разошлись одинъ за другимъ. Пѣніе смолкло, танцы прекратились. Послѣдняя лёгкая юбка исчезла, точно прозрачное облако, утонувшее въ небѣ. Въ залѣ ничего не сверкало, кромѣ догоравшихъ свѣчъ и луннаго свѣта.
  

IX.

   Окончаніе весёлаго дня похоже на послѣдній бокалъ шампанскаго, лишенный оживлявшей его дѣвственной пѣны. Его можно ещё сравнить съ философской системой, которую пошатнуло сомнѣніе, или съ откупоренной бутылкой содовой воды, потерявшей свой газъ, или, наконецъ, съ разыгравшимися послѣ бури волнами, когда вѣтеръ уже не вздымаетъ ихъ болѣе,
  

X.

   Или съ пріёмомъ опіума, погружающимъ въ безпокойный сонъ или безсонницу, или... нѣтъ, болѣе ни съ чѣмъ изъ всего, что я знаю, за исключеніемъ самого себя. Таково человѣческое сердце: никакое сравненіе не въ состояніи представить что-либо на него похожее, точно такъ же, какъ никто не съ умѣетъ объяснить сущность цвѣта древняго тирскаго пурпура и сказать -- получалась ли эта краска изъ морской раковины или изъ кошенили. Да погибнетъ такъ безъ слѣда и самая одежда тирановъ!
  

XI.

   Послѣ скуки одѣванья на балъ или раутъ, наступаетъ скука раздѣванья -- и нашъ халатъ часто пристаётъ къ нашему тѣлу такъ же плотно, какъ одежда центавра Несса {Овидій, посланіе IX.} и наводитъ на мысли столь же желтыя, какъ амбра, но далеко не столь прозрачныя, какъ она. Императоръ Титъ, ложась спать, восклицалъ: "я потерялъ день!" Желалъ бы я знать, много ли изъ всѣхъ ночей и дней, о которыхъ вспоминаютъ люди (я, впрочемъ, вспоминаю о многихъ изъ нихъ не безъ удовольствія), можно почесть употреблёнными съ пользой?
  

XII.

   Жуанъ, возвратясь къ ночи въ свою комнату, чувствовалъ себя безпокойнымъ, взволнованнымъ и даже нѣсколько сконфуженнымъ, такъ-какъ онъ находилъ глаза Авроры Рэби нѣсколько болѣе блестящими, чѣмъ желала того Аделина: обыкновенный результатъ всѣхъ совѣтовъ. Если-бы онъ былъ въ состояніи уяснить себѣ своё положеніе, то непремѣнно сталъ бы философствовать, что, какъ извѣстно, считается лучшимъ средствомъ облегченія для каждаго, тѣмъ болѣе, что оно всегда подъ рукою. Къ сожалѣнію, Жуанъ ограничился одними вздохами.
  

XIII.

   И такъ, онъ сталъ вздыхать. Второе облегченіе состоитъ въ созерцаніи полной лупы -- этого повѣреннаго всѣхъ вздоховъ. Къ счастью, въ эту минуту цѣломудренное свѣтило сіяло такъ ярко, какъ только позволялъ климатъ; Жуанъ же былъ въ такомъ расположеніи духа, что готовъ былъ привѣтствовать его извѣстнымъ воззваніемъ: "О, ты!" и такъ далѣе -- весьма эгоистическимъ и невѣжливымъ восклицаніемъ, по поводу котораго нечего распространяться, чтобъ не впасть въ общее мѣсто.
  

XIV.

   Любовникъ, поэтъ, астрономъ, пастухъ, земледѣлецъ -- никто ne можетъ смотрѣть на мѣсяцъ безъ того, чтобъ не впасть въ мечтательность. Глубокія мысли почерпаемъ мы при этомъ (а иногда и простуду, если я не ошибаюсь), причёмъ важныя тайны повѣряются его колеблющемуся свѣту. Поверхность океана и людскія мысли волнуются подъ его вліяніемъ, равно какъ и сердца, если только есть правда въ пѣсняхъ.
  

XV.

   Жуанъ былъ задумчивъ и расположенъ болѣе къ мечтанію, чѣмъ ко сну. Подъ сводами готической комнаты, въ которой онъ находился, отдавался глухой плескъ волнъ озера, проникнутый той таинственностью, какую всегда навѣваетъ полночный часъ. Подъ его окномъ, какъ водится, шелестѣла листьями ива. Онъ стоялъ прямо противъ водопада, который то вспыхивалъ на мгновенье, то снова подёргивался тьмою.
  

XVI.

   На его столѣ или туалетѣ (до-сихъ-поръ не рѣшено положительно, что это было, а я щепетиленъ до мелочности, когда приходится повѣствовать о фактахъ) ярко горѣла лампа. Онъ стоялъ, прислонясь къ нишѣ, въ которой были ещё замѣтны слѣды готическихъ орнаментовъ, изсѣченныхъ изъ камня, раскрашеннаго стекла и тому подобныхъ украшеній, оставленныхъ временемъ въ жилищахъ нашихъ отцовъ.
  

XVII.

   Ночь была ясна, хотя и холодна. Жуанъ отворилъ дверь комнаты настежь и вышелъ въ длинную и мрачную галлерею, украшенную старыми, превосходной работы картинами, изображавшими рыцарей и дамъ, отличавшихся геройствомъ и добродѣтелью, какъ это и подобаетъ лицамъ знатнаго происхожденія. Всѣ эти портреты, при мерцающемъ свѣтѣ, смотрѣли какъ-то призрачно, непривѣтливо и даже нѣсколько грозно.
  

XVIII.

   Облитыя луннымъ свѣтомъ, строгія лица рыцарей и святыхъ кажутся живыми -- и когда вы поворачиваетесь при звукѣ лёгкаго эхо собственныхъ шаговъ, то вамъ чудится, что какіе-то глухіе голоса поднимаются изъ-подъ сводовъ могилъ и дикія, непривѣтливыя тѣни, отдѣлившись отъ полотна, скользятъ въ пространствѣ, точно спрашивая, кто смѣетъ бодрствовать въ этомъ мѣстѣ въ такой часъ, когда всѣ должны спать, кромѣ мёртвыхъ.
  

XIX.

   Блѣдныя улыбки умершихъ красавицъ, когда-то производившія очарованье, сверкаютъ въ мерцаньи звѣздъ. Ихъ давно схороненные локоны развѣваются на полотнѣ; ихъ сверкающіе глаза поражаютъ, подобно сновидѣньямъ или бѣлому шпату въ тёмной пещерѣ. Но смерть наложила рѣзкую печать на ихъ лица. Портретъ -- это прошлое: ещё рама не покрылась позолотой, а тотъ, съ кого онъ былъ снятъ, уже пересталъ быть тѣмъ, чѣмъ былъ прежде.
  

XX.

   Жуанъ думалъ о непрочности всего земного, или -- правильнѣе -- о той, которую любилъ, что въ сущности одно и то же. Ничто, кромѣ эхо его вздоховъ и звука его шаговъ не оживляло унынія этого стариннаго зданья; какъ вдругъ ему послышалось или -- вѣрнѣе -- почудилось присутствіе какого-то сверхъестественнаго существа или мыши. Шорохъ, производимый этими маленькими существами за обоями, заставлялъ вздрагивать не одного изъ смертныхъ.
  

XXI.

   Но это была не мышь! Нѣтъ!-- передъ Жуаномъ стоялъ монахъ, полузакрытый чёрнымъ капюшономъ, съ чётками въ рукахъ. Онъ медленно шелъ по залѣ, то озаряемый луннымъ свѣтомъ, то снова погружаясь въ темноту. Шаги его были тяжелы, но неслышны; только платье производило при движеніи лёгкій шорохъ. Онъ двигался медленно, какъ привидѣніе, и, проходя мимо Жуана, бросилъ на него, не останавливаясь, сверкающій взглядъ {"Во время одного изъ его пребываній въ Ньюстедѣ, въ 1814 году, Байронъ вообразилъ себѣ, что видѣлъ привидѣніе Чёрнаго Монаха, которое, по преданію, блуждало по аббатству со времени уничтоженія монастырей".-- Томасъ Муръ.}.
  

XXII.

   Жуанъ окаменѣлъ. Онъ слышалъ кое-что о какомъ-то привидѣніи, посѣщавшемъ эти старинныя залы, но думалъ, подобно большинству людей, что это не болѣе, какъ мѣстное преданье, вычеканенное изъ сокровищницы суевѣрія и пускающее въ оборотъ привидѣнія, подобно золоту, которое такъ рѣдко встрѣчается, сравнительно съ бумажными деньгами. Неужели онъ это видѣлъ? или это былъ только паръ?
  

XXIII.

   Разъ, два, три раза прошло мимо его это воздушное существо, дитя земли, неба или какого-нибудь другого мѣста. Жуанъ впился въ него глазами, не будучи въ состояніи вымолвить слово или двинуться съ мѣста. Онъ стоялъ, какъ статуя, чувствуя, что волосы сжимаютъ его голову, точно гнѣздо свившихся змѣй. Напрасно требовалъ онъ словъ у своего языка, чтобы спросить почтенную особу -- чего ей нужно; но языкъ отказался ему повиноваться.
  

XXIV.

   Наконецъ, послѣ довольно продолжительнаго перерыва, призракъ явился и исчезъ въ третій разъ -- но куда? Хотя зала была обширна и исчезнуть гдѣ-нибудь въ тѣни можно было и безъ всякой помощи сверхъестественной силы, а дверей было тамъ много, что, при ихъ посредствѣ, легко было скрыться всякому совершенно согласно съ законами физики, какого бы ни былъ онъ роста и объёма, тѣмъ не менѣе Жуанъ не могъ положительно себѣ уяснить, какимъ способомъ исчезло видѣнное имъ привидѣніе.
  

XXV.

   Онъ стоялъ (долго ли -- онъ и самъ не зналъ; но ему время это показалось вѣкомъ) обезсиленный, чего-то ожидающій, съ глазами, устремлёнными на то мѣсто, гдѣ въ первый разъ явился призракъ. Наконецъ, придя въ себя, онъ попробовалъ себя увѣрить въ томъ, что это былъ сонъ; но, сдѣлавъ усиліе надъ собой, онъ всё-таки не могъ придти въ себя: ясно было, что онъ бодрствовалъ. Тогда, на половину лишенный силъ, онъ возвратился въ свою комнату.
  

XXVI.

   Тамъ всё было по-прежнему: лампа продолжала горѣть и, притомъ, не синимъ огнёмъ, какъ это бывало въ старину съ факелами, обнаруживавшими этимъ явленіемъ присутствіе духовъ. Онъ протёръ глаза и убѣдился, что они не отказывались ему служить: взявъ старую газету, онъ пробѣжалъ её безъ труда. Въ одной статьѣ бранили короля; въ другой была помѣщена длинная реклама патентованной ваксѣ.
  

XXVII.

   Настоящій, реальный міръ возникъ снова передъ его глазами, хотя руки его продолжали дрожать. Онъ заперъ дверь и, прочтя ещё одну статью -- кажется о Горнѣ Тукѣ -- раздѣлся и лёгъ въ постель. Уютно прижавшись къ подушкѣ, онъ далъ волю своему воображенію относительно видѣннаго имъ, и хотя воспоминаніе объ этомъ не могло бы, казалось, имѣть свойствъ опіума, тѣмъ не менѣе онъ сталъ -- мало-по-малу -- погружаться въ дремоту и, наконецъ, уснулъ.
  

XXVIII.

   Проснувшись очень рано, онъ -- само собою разумѣется -- сталъ снова думать о своёмъ видѣніи, а также и о томъ -- слѣдовало ли ему о нёмъ говорить, рискуя быть заподозрѣннымъ въ суевѣріи. Чѣмъ болѣе онъ думалъ, тѣмъ нерѣшительнѣе становился. Въ эту минуту слуга его, пріученный требовательностью своего господина къ большой точности, постучалъ въ дверь съ напоминаніемъ, что было время одѣваться.
  

XXIX.

   Жуанъ одѣлся. Подобно всѣмъ молодымъ людямъ, онъ имѣлъ привычку довольно долгое время проводить за туалетомъ; но на этотъ разъ дѣло кончилось гораздо быстрѣе, чѣмъ это случалось обыкновенно. Зеркало было скоро отложено въ сторону. Кудри его небрежно падали на лобъ; платье сидѣло не съ обычной ловкостью и даже гордіевъ узелъ галстуха былъ повязанъ почти на цѣлый волосокъ въ сторону.
  

XXX.

   Сойдя въ гостинную, онъ задумчиво усѣлся передъ чашкой чая, которой можетъ-быть и не замѣтилъ бы, еслибъ не обжегся въ разсѣянности и не былъ принуждёнъ прибѣгнуть къ помощи ложки. Онъ былъ до-того разсѣянъ, что всѣ скоро замѣтили, что съ нимъ произошло что-то необыкновенное и Аделина -- первая, хотя самой причины его смущенія она угадать не могла.
  

XXXI.

   Видя его блѣдность, она поблѣднѣла сама; затѣмъ, поспѣшно опустивъ глаза, что-то пробормотала; но что именно -- этого я не знаю. Лордъ Генри ограничился замѣчаніемъ, что на тартинкахъ было мало масла. Герцогиня Фицъ-Фолькъ играла своимъ вуалемъ и пристально смотрѣла на Жуана, не говоря ни слова. Аврора Рэби также смотрѣла на него своими большими, тёмными глазами съ какимъ-то спокойнымъ изумленіемъ.
  

XXXII.

   Видя, однако, что онъ оставался молчаливъ и холоденъ, что ещё болѣе привело въ удивленіе всё общество, леди Аделина, наконецъ, освѣдомилась: "Здоровъ ли онъ?" Онъ вздрогнулъ и отвѣчалъ: "Да!-- Нѣтъ!-- впрочемъ, скорѣе -- да." Домашній докторъ, хорошо знавшій своё дѣло, былъ тутъ же и тотчасъ изъявилъ желаніе пощупать пульсъ больного, чтобъ опредѣлить болѣзнь; но Жуанъ замѣтилъ ему, что былъ совершенно здоровъ.
  

XXXIII.

   "Совершенно здоровъ! да!-- нѣтъ!" Какъ ни таинственны были эти отвѣты, тѣмъ не менѣе наружность Жуана вполнѣ подтверждала ихъ справедливость, хотя они и очень походили на бредъ больного. Духъ его казался угнетённымъ какимъ-то страданіемъ, явившимся внезапно, хотя и не представлявшимъ серьёзной опасности. При всёмъ томъ было ясно, что онъ вовсе не желалъ открывать своихъ тайнъ, и если даже въ чёмъ-нибудь нуждался, то никакъ не въ докторѣ.
  

XXXIV.

   Лордъ Генри, выпивъ свой шоколадъ и съѣвъ нѣсколько тартинокъ, которыя ему не нравились, замѣтилъ, что во всей наружности Жуана не было того оживленія, которымъ онъ обыкновенно отличался, что удивило его тѣмъ болѣе, что дождя не было. Затѣмъ, обратясь къ герцогинѣ Фицъ-Фолькъ, онъ освѣдомился о здоровья герцога. Оказалось, что герцогъ чувствовалъ снова лёгкіе припадки наслѣдственной подагры, такъ легко поражающей людей хорошаго общества.
  

XXXV.

   Затѣмъ лордъ Генри опять обратился въ Жуану и сказалъ нѣсколько сочувственныхъ словъ по поводу его нездоровья. "Глядя на васъ", сказалъ онъ, "можно подумать, что сонъ вашъ былъ потревоженъ Чёрнымъ Монахомъ." -- "Какимъ монахомъ?" спросилъ въ сбою очередь Жуанъ, сдѣлавъ усиліе надъ собой, чтобъ казаться спокойнымъ или равнодушнымъ; но усиліе это не повело ни къ чему и даже не помѣшало ему поблѣднѣть ещё болѣе.
  

XXXVI.

   "Развѣ вы никогда не слыхали о Чёрномъ Монахѣ, призракѣ этихъ развалинъ?" -- "Никогда." -- "Такъ знайте же, что молва, которая -- кстати сказать -- часто и лжетъ, разсказываетъ легенду, которую вы сейчасъ узнаете. Я долженъ только замѣтить, что нынче призракъ сталъ являться гораздо рѣже; не знаю -- потому ли, что онъ сталъ боязливѣе, или предки наши обладали болѣе тонкимъ зрѣніемъ для подобныхъ зрѣлищъ, чѣмъ мы.
  

XXXVII.

   "Въ послѣдній разъ..." -- "Ахъ, пожалуста!..." прервала его Аделина, внимательно слѣдившая за измѣненіями лица Жуана и тотчасъ догадавшаяся, что странное расположеніе его духа вѣроятно имѣетъ болѣе связи съ легендой, чѣмъ онъ желалъ это показать. "Ахъ, пожалуста, если ты желаешь шутить, то выбери для этого что-нибудь другое, потому-что та сказка, которую ты намѣренъ разсказывать, давно извѣстна всѣмъ и потеряла всякій интересъ."
  

ХХXVIII.

   -- "Я шучу?" возразилъ милордъ. "Аделина, развѣ ты не помнишь, что мы сами -- это было во время нашего медоваго мѣсяца -- видѣли собственными глазами?" -- "Что жь въ этомъ?" прервала Аделина: "это было такъ давно. Постой, я лучше разскажу эту исторію звуками." И -- граціозная, какъ Діана, сгибающая лукъ -- Аделина схватила арфу, пробѣжала пальцами по зазвучавшимъ струнамъ -- и заунывная пѣснь -- "Былъ монахъ ордена сѣрыхъ братьевъ" -- полилась рѣкой.
  

XXXIX.

   "Но гдѣ же слова, которыя ты сочинила?" сказалъ лордъ Генри. "Вы знаете, господа", прибавилъ онъ, обращаясь съ улыбкой къ присутствовавшимъ, "что моя Аделина отчасти поэтъ." Легко себѣ представить, что всё общество не замедлило разсыпаться въ просьбахъ подарить его выставкой трёхъ талантовъ разомъ -- пѣнія, музыки и поэзіи -- трёхъ качествъ, которыя, конечно, не могли соединяться въ какой-нибудь дурѣ.
  

XL.

   Послѣ нѣкоторыхъ очаровательныхъ возраженій (составляющихъ особаго рода прелесть и, въ то же время, обязательныхъ въ подобнаго рода случаяхъ, хотя я и не знаю почему) прекрасная Аделина сначала опустила глаза въ землю, а затѣмъ, одушевясь, присоединила свой голосъ къ звукамъ арфы и запѣла съ замѣчательной простотой -- качествомъ тѣмъ болѣе дорогамъ, что мы такъ рѣдко его встрѣчаемъ.
  

1.

   "Берегитесь, берегитесь Чёрнаго Монаха, сидящаго на старомъ нормандскомъ камнѣ! Онъ шепчетъ въ тиши полуночи молитвы и обѣдни тѣхъ дней, которыхъ нѣтъ больше. Когда владѣлецъ горъ, Амундевидь, захватилъ Нормандское аббатство, онъ изгналъ всѣхъ монаховъ; но одинъ изъ нихъ не захотѣлъ удалиться.
  

2.

   "Хотя Амундевиль явился въ сопровожденьи войска и снабженный полномочьемъ короля обратить церковное имущество въ свѣтское, съ мечемъ въ одной рукѣ, и съ факеломъ въ другой, готовый обратить эти стѣны въ пепелъ, если онѣ будутъ сопротивляться -- тѣмъ не менѣе, монахъ всё-таки остался неизгнаннымъ, нескованнымъ, точно тѣло его не было изъ плоти и костей. Его постоянно видѣли то въ церкви, то въ галлереяхъ, но никогда не видѣли его при дневномъ свѣтѣ.
  

3.

   "Я не знаю -- къ добру или къ худу бываютъ его появленія, но онъ постоянно живётъ днемъ и ночью въ домѣ Амундевилей. Говорятъ, что онъ является у брачной постели владѣльцевъ въ свадебную ночь, и вѣрятъ, что онъ приходитъ къ ихъ смертному одру, но не затѣмъ, чтобъ плакать.
  

4.

   "Онъ тяжело и грустно вздыхаетъ, когда родится наслѣдникъ. Если же какая-нибудь бѣда грозитъ этому старинному поколѣнію, онъ бродитъ изъ залы въ залу при блѣдномъ сіяньи луны. Фигура его доступна вашимъ взорамъ, но не черты его лица: онѣ скрыты подъ капюшономъ. Одни глаза сверкаютъ изъ-подъ его складокъ, и это -- глаза призрака.
  

5.

   "Берегитесь, берегитесь Чёрнаго Монаха! онъ сохранилъ за собой господство и остаётся по-прежнему духовнымъ владыкой монастырскихъ развалинъ, кто бы ни былъ ихъ свѣтскимъ владыкой. Амундевиль повелѣваетъ этими мѣстами днёмъ, монахъ же -- ночью. Ни вино, ни лиры -- ничто не можетъ заставить вассаловъ оспаривать эти права Чёрнаго Монаха.
  

6.

   "Не пробуйте съ нимъ заговаривать, когда онъ проходитъ ночью но заламъ: онъ не отвѣтитъ вамъ. Онъ скользитъ неслышной походкой и является внезапно, какъ роса на травѣ. Молитесь за упокой души Чёрнаго Монаха! Каковы бы ни были его молитвы за насъ -- благія или зловѣщія -- всё-равно молитесь за упокой его души!"
  

XLI.

   Аделина умолкла и рокотъ струнъ, звенѣвшихъ подъ ея пальцами, замеръ. Наступила обыкновенная въ такихъ случаяхъ минута, пролетающая между пѣніемъ и выраженіемъ одобренія слушателей. Затѣмъ, раздались аплодисменты, требуемые учтивостью, и посыпались похвалы композиціи, чувству и выразительности, немало сконфузившія исполнительницу.
  

XLII.

   Прекрасная Аделина хотя и не придавала особеннаго значенія своему таланту и смотрѣла на него болѣе, какъ на пустое времяпрепровожденіе, которымъ пользовалась только для собственнаго удовольствія, тѣмъ не менѣе снисходила иногда безъ всякихъ претензій (если только не назвать претензіей самое снисхожденіе) на просьбы присутствовавшихъ, и съ гордой улыбкой предавалась подобнымъ упражненіямъ, чтобы показать, къ чему она способна, если только захочетъ.
  

XLIII.

   Въ этомъ случаѣ (говорю вамъ это на ухо) она -- простите меня за педантичность сравненія -- попирая гордость другихъ, выказывала этимъ свою собственную, ещё большую гордость, подобно философу-цинику, попиравшему гордость Платона и думавшему заставить мудреца придти въ ярость но поводу испорченнаго ковра; но "Аттическая пчела" нашла утѣшенье въ своёмъ собственномъ отвѣтѣ.
  

XLIV.

   Такимъ - образомъ, Аделина, когда была въ хорошемъ расположеніи духа, дѣлала шутя то, что диллетанты дѣлаютъ съ такою важностью, и тѣмъ затьмѣвала ихъ полу профессію, такъ-какъ слишкомъ частое выказываніе своихъ талантовъ дѣйствительно обращается въ нѣчто въ этомъ родѣ, что извѣстно всякому, слышавшему миссъ такую-то или леди такую-то, выступающими для того, чтобъ плѣнять общество или свою мамашу.
  

XLV.

   О вы, длинные вечера дуэтовъ и тріо! предметъ удивленія и многихъ затаённыхъ надеждъ! о вы, "Mamma тіа" и "Amor mio", "Tanti palpiti", "Lasciami" и дрожащее "Addio"! Какъ неумѣренно раздаётесь вы въ средѣ нашей націи, самой музыкальной въ мірѣ, въ перемежку съ португальскимъ напѣвомъ "Tu mi chamas's", когда итальянскій слишкомъ надоѣстъ.
  

XLVI.

   Аделина преимущественно хорошо воспроизводила бравурныя итальянскія аріи; изъ національныхъ же удавались ей и сердечныя баллады Зелёнаго Эрина, и напѣвы туманныхъ шотландскихъ горъ -- напѣвы, напоминающіе путешественнику родной Лохаберъ, гдѣ бы онъ ни блуждалъ -- но ту ли сторону Атлантики или на дальнихъ островахъ -- и говорящіе горцу о его родинѣ, которую онъ можетъ видѣть только въ своихъ воспоминаніяхъ.
  

XLVII.

   Аделина была отчасти синимъ чулкомъ -- и умѣла риѳмовать. Впрочемъ, она гораздо болѣе сочиняла, чѣмъ писала. Она сочиняла также эпиграммы на своихъ друзей, какъ подобаетъ всякому, но, тѣмъ не менѣе, она была далека отъ того густого синяго цвѣта, который теперь въ такой модѣ. Она имѣла большую слабость считать Попа великимъ поэтомъ и ещё большую -- высказывать это публично.
  

XLVIII.

   Аврора -- если судить о ней по современному вкусу, этому термометру для опредѣленія характеровъ -- была болѣе въ шекспировскомъ родѣ, если только я не ошибаюсь. Она жила, казалось, въ иномъ мірѣ, весьма отдалённомъ отъ здѣшняго; въ характерѣ ея была какая-то глубина, обнаруживавшая способность обнимать мысли безконечныя, глубокія, но -- вмѣстѣ съ тѣмъ -- и молчаливыя, какъ пространство.
  

XLIX.

   Не такова была прелестная, граціозная, хотя и не похожая на Грацію, герцогиня Фицъ-Фолькъ, эта Геба среднихъ лѣтъ. Ея умъ, на сколько у ней его было, отпечатывался весь на ея лицѣ и этимъ придавалъ какое-то особенное очарованіе всей ея фигурѣ. Въ ней можно было замѣтить иной разъ маленькое расположеніе къ злости; но что же за бѣда?-- Много-ли на свѣтѣ женщинъ, необладающихъ этимъ недостаткомъ. Еслибъ это было иначе, то мы, живя на землѣ; воображали бы себя на небѣ.
  

L.

   Я ничего не слыхалъ о поэтичности ея натуры, хотя её и заставали за чтеніемъ "Батскаго Путеводителя" и "Побѣды добраго нрава" Гайлея. Послѣднюю книгу она даже находила весьма трогательной, такъ-какъ ея добрый нравъ, по ея словамъ, подвергался неоднократно большимъ испытаніямъ, и авторъ книги оказался пророкомъ всего того, что ей пришлось вытерпѣть со времени замужества. Впрочемъ, изъ всѣхъ стиховъ болѣе всего восхищали её посвящаемые ей сонеты и буриме.
  

LI.

   Трудно сказать, для чего Аделина спѣла свою балладу, которая имѣла такое прямое отношеніе къ тому, что она считала причиной нервнаго разстройства Жуана. Можетъ-быть, она хотѣла только посмѣяться надъ его неосновательнымъ страхомъ, или, напротивъ, задумала укрѣпить въ немъ вѣру въ привидѣнія. Разрѣшить этого вопроса я не берусь -- по крайней мѣрѣ въ настоящую минуту.
  

LII.

   Во всякомъ случаѣ, прямымъ слѣдствіемъ этого поступка было то, что Жуанъ оправился и пришелъ въ себя, что составляетъ необходимое условіе для всѣхъ избранныхъ, желающихъ соображаться съ тономъ общества. Въ подобныхъ обстоятельствахъ никакая предусмотрительность не будетъ излишней, и что бы ни преобладало -- остроуміе или ханжество -- всё-равно надѣвайте модную маску лицемѣрія: иначе вы рискуете прогнѣвить женщинъ.
  

LIII.

   Жуанъ такъ и сдѣлалъ: оправясь вполнѣ, онъ, не вдаваясь въ дальнѣйшія объясненія, сталъ громче всѣхъ шутить надъ подобнаго рода приключеньями. Герцогиня Фицъ-Фолькъ начала усердно ему вторить, развивая его шутки и замѣчанія, причёмъ пожелала узнать нѣкоторыя подробности относительно поведенія таинственнаго монаха въ дни смерти я свадебъ членовъ семейства Амундевилей.
  

LIV.

   Объ этомъ, впрочемъ, не многое могло быть сообщено ей сверхъ-того, что уже было извѣстно всѣмъ. Большинство общества считало эти разсказы пустымъ суевѣріемъ, тогда-какъ прочіе, на которыхъ легенда производила болѣе потрясающее дѣйствіе, искренно вѣрили таинственному преданію. Многое было сказано за и противъ обѣими сторонами; но Жуанъ, подъ перекрёстнымъ огнёмъ допросовъ относительно привидѣнія, такъ сильно его смутившаго, хотя онъ въ этомъ и не сознавался, отвѣчалъ съ видимымъ желаніемъ замять разговоръ.
  

LV.

   Между-тѣмъ былъ уже первый часъ пополудни и общество стало расходиться: одни -- чтобы предаться обычнымъ занятіямъ, другіе -- чтобы ничего не дѣлать. Одни удивлялись, что ещё такъ рано, другіе -- что такъ поздно. Такъ-какъ въ этотъ день предполагалось произвести состязаніе между нѣсколькими собаками и молодымъ чистокровнымъ жеребцомъ, выдрессированнымъ для скачекъ съ препятствіями, то большинство отправилось любоваться этимъ зрѣлищемъ.
  

LVI.

   Сверхъ-того, какой-то торговецъ явился съ гарантированной, подлинной картиной Тиціана, цѣнимой такъ высоко, что хозяинъ не соглашался продать её ни за какія деньги, не смотря на то, что многіе принцы осаждали его своими просьбами. Самъ король пробовалъ торговать эту картину, но, къ сожалѣнію, "Роспись королевскихъ доходовъ", которую онъ всемилостивѣйше соблаговолилъ принять, чтобъ сдѣлать удовольствіе своимъ подданнымъ, оказалась -- благодаря временамъ малыхъ налоговъ -- слишкомъ скудной для подобной покупки.
  

LVII.

   Но такъ-какъ лордъ Генри былъ знатокомъ и другомъ художниковъ, если не художествъ. то владѣлецъ картины счёлъ долгомъ завѣрить его, что онъ явился къ нему съ чисто-классическими намѣреніями и согласился-бы скорѣе отдать ему картину даромъ, чѣмъ продать, если бы только не нуждался въ деньгахъ, что, наконецъ, онъ такъ глубоко цѣнитъ его познанія и покровительство, оказываемое имъ искусству, что принёсъ своё саро d'opera съ единственной цѣлью услышать его сужденіе, а вовсе но для продажи.
  

LVIII.

   Былъ тутъ и современный готѳъ, то-есть одинъ изъ тѣхъ готическихъ, вавилонскихъ каменьщиковъ, которыхъ зовутъ архитекторами. Онъ былъ вызванъ для осмотра старинныхъ стѣнъ, которыя, не смотря на ихъ толщину, всё-таки могли придти со временемъ въ ветхость. Обойдя всё аббатство сверху до низу, онъ составилъ планъ новыхъ зданій въ болѣе правильномъ стилѣ, для сооруженія которыхъ слѣдовало сломать до основанія всѣ старыя: это онъ называлъ реставрированіемъ.
  

LIX.

   Расходы на перестройку составили-бы, по его словамъ, сущую бездѣлицу (старая пѣсня, кончающаяся, обыкновенно, тысячами, если дотянуть её послѣдовательно до конца); къ тому же затрата была-бы вполнѣ вознаграждена возведеніемъ зданія, нисколько не менѣе величественнаго, чѣмъ прежнее, и которое, сверхъ-того, разнесло бы молву о вкусѣ лорда Генри по всей вселенной, прославивъ старый готическій памятникъ, воздвигнутый на новыя англійскія деньги.
  

LX.

   Были тамъ также два адвоката, занятые вопросомъ о закладной, подъ которую лордъ Генри хотѣлъ пріобрѣсть нѣкоторую сумму денегъ для хозяйственныхъ нуждъ. Они готовились также начать два процесса: одинъ относительно нарушенія владѣльческихъ правъ, а другой по поводу десятины -- этого вѣчнаго факела раздора съ церковью, способнаго довести до открытой съ нею вражды. Въ замокъ приведены были также: призовый быкъ, призовая свинья и одинъ земледѣлецъ, такъ-какъ лордъ Генри собирался устроить у себя нѣчто въ родѣ сабинской выставки.
  

LXI.

   Были тутъ и два браконьера, пойманные при помощи капкана, которыхъ отправляли въ тюрьму для выздоровленія; была молоденькая крестьянская дѣвушка въ чепчикѣ и красномъ плащѣ (я не выношу вида этого костюма съ того времени, какъ въ дни моей юности я имѣлъ несчастье... Но, къ счастью съ-тѣхъ-поръ мнѣ не часто проходилось платить приходскую пеню.) Увы! этотъ красный плащъ, если его распахнуть хорошенько, представляетъ загадку о двойномъ существѣ.
  

LXII.

   Мотовило въ бутылкѣ -- очень хитрая вещь и никому не догадаться, какъ оно туда попало и какъ его вынуть оттуда. Такъ и этотъ случай изъ натуральной исторіи предоставляю я разгадать тѣмъ, которые занимаются разрѣшеніемъ подобныхъ задачъ. Скажу только, хотя и вовсе не для консисторіи, что лордъ Генри былъ мировымъ судьёй, и что констабль Скоутъ привёлъ къ нему дѣвушку, поймавъ её въ незаконномъ браконьерствѣ на территоріи природы.
  

LXIII.

   Мировые судьи должны судить всѣ мірскія дѣла, защищая и лѣсную дичь, и общественную нравственность отъ покушеній тѣхъ, которые не имѣютъ разрѣшенія охотиться. Изъ всѣхъ родовъ проступковъ, исключая нарушенія десятины и арендныхъ контрактовъ, это, безспорно, самый трудный для разбора. Оберегать куропатокъ и хорошенькихъ дѣвушекъ -- вотъ забота, которая способна поставить въ - тупикъ самаго осторожнаго судью.
  

LXIV.

   Приведённая преступница была очень блѣдна, точно на щекахъ ея былъ слой бѣлилъ. Извѣстно, что щёки крестьянокъ бываютъ, обыкновенно, настолько же румяны, насколько онѣ блѣдны у знатныхъ барынь, по крайней мѣрѣ, когда послѣднія встаютъ съ постели. Можетъ-быть, она стыдилась своей -- такъ называемой -- слабости. Бѣдняжка! рождённая и воспитанная въ деревнѣ, она въ своей порочности умѣла только блѣднѣть; краснѣть же -- есть приввллегія знатныхъ.
  

LXV.

   Ея чёрные, блестящіе и опущенные внизъ, хотя и по лишенные лукавства, глаза сверкали слезами, которыя она старалась скрыть, потому-что не была сентиментальной плаксой, выставляющей на показъ свою чувствительность; но, не обладая, съ другой стороны, достаточнымъ нахальствомъ, чтобъ презирать презирающихъ её, она стояла, дрожа всѣмъ тѣломъ, и терпѣливо дожидалась времени, когда будетъ вызвана къ допросу.
  

LXVI.

   Конечно, всѣ эти группы пришедшихъ были расположены въ разныхъ мѣстахъ замка, далеко отъ весёлой гостиной, гдѣ собрались милыя дамы. Адвокаты сидѣли въ кабинетѣ, а браконьеры, призовый скотъ и крестьяне -- на открытомъ воздухѣ. Пріѣхавшіе изъ города архитекторъ и продавецъ картинъ, оба занятые не менѣе, чѣмъ генералъ, пишущій въ своей палаткѣ депеши передъ сраженіемъ, нашли также для себя уголокъ, гдѣ развивали на свободѣ свои блистательныя предположенія.
  

LXVII.

   Но бѣдная дѣвушка была оставлена въ большой залѣ, пока Скоутъ, приходскій блюститель чистоты нравовъ, наслаждался огромной кружкой двойного эля. (Онъ не терпѣлъ обыкновеннаго пива.) Бѣдняжка дожидалась, чтобъ господинъ судья соблаговолилъ обратить вниманіе на свою обязанность и постановилъ бы рѣшенье -- столь тяжелое для многихъ дѣвушекъ -- кто долженъ считаться отцомъ ребёнка.
  

LXVIII.

   И такъ, вы видите, что у лорда Генри было довольно занятій и кромѣ заботъ о его собакахъ и лошадяхъ. Въ этотъ день были также большія хлопоты въ нижнемъ этажѣ, гдѣ помѣщалась кухня. Готовился большой обѣдъ, такъ-какъ обычай требовалъ, чтобъ крупные землевладѣльцы, сообразно степени своей знатности и богатства, имѣли назначенные дни, въ которые всѣ сосѣди могли бы у нихъ пообѣдать, хотя домъ его и не принадлежалъ къ числу тѣхъ, которые называются "открытыми".
  

LXIX.

   Разъ въ подѣлю или въ двѣ, всѣ мѣстные землевладѣльцы, сквайры и мелкіе дворяне могли являться безъ приглашенія (такъ принято называть общее приглашеніе, сдѣланное разъ навсегда) въ домъ лорда и садиться за роскошный столъ, наслаждаясь въ равной степени изысканными винами и пріятной бесѣдой, причёмъ предметомъ разговора бывало, обыкновенно, обсужденіе послѣднихъ выборовъ или толки о новыхъ.
  

LXX.

   Лордъ Генри былъ великимъ дѣятелемъ по части выборовъ и зналъ, какъ крыса или кротъ, всѣ подземные ходы для проведенія кандидатовъ гнилыхъ мѣстечекъ; но выборы въ графствѣ стоили ему гораздо дороже, потому-что сосѣдній шотландскій графъ Гифтгэббитъ имѣлъ значительное англійское вліяніе въ той же самой мѣстности, да сверхъ-того сынъ послѣдняго, достопочтенный Дикъ Дайсдрэббитъ, представлялъ въ Парламентѣ противуположную партію (то-есть, если хотите, ту же партію личнаго эгоизма, но только иначе мыслившую).
  

LXXI.

   Вотъ причина, почему лордъ Генри являлся въ графствѣ такимъ любезнымъ и осмотрительнымъ хозяиномъ. Однихъ старался онъ привлечь на свою сторону учтивостями, другихъ -- услугами, а всѣхъ вообще -- обѣщаніями. Эти послѣднія расточалъ онъ въ изрядномъ количествѣ направо и налѣво, такъ-какъ не находилъ нужнымъ подводить имъ итоги; но, исполняя нѣкоторыя изъ нихъ и нарушая другія, достигалъ того, что слово его ходило въ одинаковой цѣнности съ другими.
  

LXXII.

   Другъ свободы и землевладѣльцевъ, онъ былъ въ то же время другомъ правительства, держась въ послѣднемъ случаѣ -- какъ онъ выражался самъ -- благоразумной середины между погоней за мѣстами и патріотизмомъ. Правда, онъ занималъ -- почти но принужденію, и единственно изъ желанія угодить своему государю -- нѣсколько доходныхъ должностей, хотя -- прибавлялъ онъ изъ скромности, отвѣчая на нападки противниковъ -- далеко по былъ способенъ ихъ занимать и, конечно, самъ бы порадовался ихъ уничтоженію, еслибъ это не вело къ ниспроверженію всѣхъ законовъ.
  

LXXIII.

   Онъ всегда предоставлялъ себѣ е свободу сознаться"... (Откуда произошло это выраженіе и англійское ли оно?-- нѣтъ! оно только парламентское!) сознаться въ томъ, что страсть къ нововведеніямъ сдѣлала въ послѣдніе дни несравненно болѣе успѣховъ, чѣмъ въ теченіе всего прошлаго столѣтія, и что онъ никогда не позволялъ себѣ искать извѣстности незаконнымъ путёмъ, хотя и готовъ пожертвовать всѣмъ для общественнаго блага. Что же касается занимаемыхъ имъ должностей, то онѣ -- но его словамъ -- приносили ему гораздо болѣе хлопотъ, чѣмъ дохода.
  

LXXIV.

   Богъ и друзья знаютъ очень хорошо, что спокойная жизнь частнаго человѣка всегда была его единственнымъ и постояннымъ желаніемъ; по могъ ли онъ покинуть своего короля въ такихъ тяжелыхъ обстоятельствахъ, когда погибель грозитъ всему государству и демагоги, съ ножомъ въ рукахъ (о, проклятая рѣзня!), готовы всякую минуту разсѣчь гордіевъ или Георгіевъ узелъ, сплачивающій воедино общины, лордовъ и королей?
  

LXXV.

   Нѣтъ! Какъ бы на него ни нападали, онъ будетъ удерживать своё мѣсто за собой до послѣдней крайности, то-есть -- пока его не уволятъ. Что же касается жалованья, то онъ о нёмъ вовсе не заботится: пусть другіе имъ пользуются. Но если когда-нибудь настанетъ день, въ который должности будутъ уничтожены, то странѣ придётся горько въ этомъ раскаяться, потому-что -- какъ же тогда пойдутъ дѣла? Пусть объяснитъ это кто можетъ: что же касается лично его, то онъ всегда будетъ гордиться именемъ англичанина.
  

LXXVI.

   Онъ былъ гораздо независимѣе тѣхъ, которые не получали платы за свою независимость, подобно тому, какъ солдатъ въ дѣлѣ войны или публичная женщина въ дѣлѣ разврата всегда оказываются болѣе свѣдущими и искусными, чѣмъ простые волонтёры обоихъ искусствъ, непривыкшіе къ дѣлу. Такъ всѣ государственные люди любятъ выказать свою гордость передъ толпой, какъ ливрейный лакей передъ нищимъ.
  

LXXVII.

   Всё это, кромѣ высказаннаго въ послѣдней строфѣ, говорилъ и думалъ лордъ Генри. Я не прибавлю къ этому ни слова, такъ-какъ полагаю, что и безъ того сказалъ слишкомъ много: кто не слыхалъ или не читалъ, какъ независимые оффиціальные кандидаты распинаются передъ своими избирателями -- и въ собраніяхъ, и внѣ собраній! И такъ, я не стану распространяться объ этомъ предметѣ, тѣмъ болѣе, что колоколъ уже прозвонилъ къ обѣду и молитва прочтена... Мнѣ слѣдовало бы её спѣть;
  

LXXVIII.

   Но я пришелъ слишкомъ поздно и потому могу только извиниться. Это былъ большой парадный обѣдъ въ родѣ тѣхъ, которыми такъ любила хвастаться старая Англія, какъ-будто обжорство могло быть предметомъ гордости. Словомъ, это былъ общественный пиръ и общественный день, то-есть: громадная толпа, громадная скука, разгорячённые гости, простывшія блюда, обильная сервировка -- много натянутости, мало оживленія и общая неловкость.
  

LXXIX.

   Сквайры были исполнены натянутой фамильярности, а лорды и леди -- высокомѣрной снисходительности. Даже лакеи чувствовали себя какъ-то неловко, подавая тарелки, и, казалось, считали унизительнымъ для своего достоинства покидать почётное мѣсто возлѣ буфета. Впрочемъ, и они, подобно своимъ господамъ, боялись сдѣлать какую-нибудь неучтивость, такъ-какъ малѣйшее отклоненіе отъ исполненія своихъ обязанностей могло окончиться потерей мѣстъ какъ для тѣхъ, такъ и для другихъ.
  

LXXX.

   Въ числѣ гостей было нѣсколько храбрыхъ охотниковъ и смѣлыхъ наѣздниковъ. Ихъ лягавыя собаки никогда не сбивались со слѣда, а борзыя никогда не теребили дичь. Было даже нѣсколько искусныхъ стрѣлковъ, настоящихъ сентябрщиковъ, встававшихъ съ зарёй и покидавшихъ послѣдними поле охоты, послѣ преслѣдованія несчастныхъ куропатокъ, укрывавшихся въ жнивѣ. Было также нѣсколько дородныхъ служителей церкви, жрецовъ десятины, хорошо устраивавшихъ свадьбы и жившихъ распѣвая скорѣе пѣсни, чѣмъ псалмы.
  

LXXXI.

   Было тутъ также нѣсколько деревенскихъ остряковъ и -- увы!-- нѣсколько городскихъ изгнанниковъ, принуждённыхъ топтать, вмѣсто мостовой, дёрнъ и вставать въ девять часовъ, вмѣсто одиннадцати. Въ этотъ день мнѣ, на моё горе, пришлось сидѣть возлѣ убійственнаго святоши, извѣстнаго проповѣдника Петера Пита, самаго громкаго крикуна изъ всѣхъ, доводившихъ меня иной разъ до глухоты.
  

LXXXII.

   Я зналъ его въ Лондонѣ, въ лучшую пору его жизни. Это былъ великій охотникъ до обѣдовъ, хотя и занималъ скромное мѣсто викарія. Бывало, каждое его слово заслуживало одобреніе слушателей; но скоро послѣдовавшее повышеніе въ должности измѣнило всё. (О, Провидѣніе! какъ неисповѣдимы твои пути! Кто бы могъ подумать, что дары твои служатъ иной разъ намъ во вредъ?) Дѣло въ томъ, что выгодный приходъ, полученный имъ въ болотистой мѣстности, точно на потѣху дьяволу, далъ ему возможность ничего не дѣлать и ни о чёмъ не думать.
  

LXXXIII.

   Его шутки сдѣлались проповѣдями, а проповѣди -- шутками; по и тѣ, и другія оказались безполезными среди болотъ, такъ-какъ умъ не находитъ цѣлителей между населеніемъ, страдающимъ лихорадкой. Уши слушателей перестали съ жадностью ловить, а руки стенографовъ поспѣшно записывать его мѣткія слова и счастливыя сравненія -- и вотъ бѣдному проповѣднику пришлось ограничиваться общими мѣстами, или дѣлать невѣроятныя усилія, чтобы вырвать одобреніе у грубой толпы какой-нибудь тяжелой и неумѣстной выходкой.
  

LXXXIV.

   "Есть разница", говорится въ пѣснѣ, "между нищей и королевой" (или, по крайней мѣрѣ, была, такъ-какъ недавно мы собственными глазами видѣли, что съ королевой обращались хуже, чѣмъ съ нищей {Намёкъ на процессъ королевы Каролины.}; но не будемъ вмѣшиваться въ государственныя дѣла.) Есть разница между епископомъ и деканомъ, между глиняной и серебряной посудой и, наконецъ, между англійскимъ ростбифомъ и спартанской похлёбкой, не смотря на то, что тотъ и другая одинаково питали героевъ.
  

LXXXV.

   Но изъ всѣхъ являемыхъ намъ природой противоположностей, нѣтъ разницы болѣе той, какая существуетъ между деревней и городомъ, изъ которыхъ послѣдній заслуживаетъ безусловное предпочтеніе со стороны людей, не имѣющихъ собственныхъ порядочныхъ доходовъ и привыкшихъ жить постоянно сочиняя, соображая и обдумывая какой-нибудь маленькій планъ для удовлетворенія своего самолюбія. Къ подобному занятію, какъ извѣстно, могутъ быть способны всѣ, не смотря ни на какую разницу состояній.
  

LXXXVI.

   Но -- en avant!-- непостоянная любовь скучаетъ на длинныхъ пирахъ, среди громадной толпы гостей, тогда-какъ небольшой обѣдъ, приправленный весёлой компаніей, возбуждаетъ въ насъ одну любовь къ дарамъ Цереры и Бахуса, этихъ двухъ боговъ, которые, какъ намъ извѣстно со школьной скамьи, были всегда лучшими друзьями животворной Венеры. Не имъ ли обязана она шампанскимъ и трюфелями? Умѣренность -- ея лучшій союзникъ; но долгій ноетъ её изнуряетъ.
  

LXXXVII.

   Большой обѣдъ прошелъ очень монотонно и скучно. Жуанъ просидѣлъ всё время, точно прикованный въ стулу, разсѣянный, смущенный и даже лишенный способности понимать, гдѣ онъ находится. Ножи и вплки стучали вокругъ, точно оружіе въ рукопашной схваткѣ; но онъ не обращалъ на это ни малѣйшаго вниманія, пока, наконецъ, одинъ изъ гостей, обратясь къ нему уже въ третій разъ (двухъ первыхъ онъ не слыхалъ), не попросилъ его передать ему кусокъ рыбы.
  

LXXXVIII.

   Очнувшись при этой третьей просьбѣ, Жуанъ оглянулся и увидѣлъ, что лица присутствовавшихъ были обращены на него съ улыбкой, готовой перейти въ смѣхъ. Покраснѣвъ болѣе чѣмъ когда-нибудь, такъ-какъ насмѣшка глупца всего скорѣй можетъ смутить умнаго человѣка, Жуанъ свирѣпо ткнулъ ложкой въ блюдо рыбы и, прежде чѣмъ успѣлъ дать себѣ отчётъ, что дѣлаетъ, отвалилъ на тарелку сосѣду ровно половину лежавшей на блюдѣ камбалы.
  

LXXXIX.

   Для сосѣда, бывшаго большимъ обжорой, поступокъ этотъ вовсе не показался непріятнымъ, но за-то прочіе, видя, что на всю братію осталось не болѣе одной трети вкуснаго кушанья, пришли, какъ и слѣдовало ожидать, въ неописанное негодованіе. Всѣ удивлялись, какимъ образомъ лордъ Генри дозволялъ присутствовать за своимъ столомъ такому глупому молодому человѣку. Это обстоятельство, а также и то, что онъ даже не зналъ, на сколько упала цѣна на овёсъ на послѣдней ярмаркѣ, были причиной тому, что лордъ Генри лишился трёхъ избирательныхъ голосовъ.
  

ХС.

   Люди эти не знали (впрочемъ, еслибъ и знали, то это бы ихъ нимало не заинтересовало), что Жуанъ встрѣтился въ прошлую ночь съ привидѣньемъ. Такое происшествіе мало гармонировало съ грубоватымъ характеромъ всей компаніи, знавшей одни матеріальные разсчеты и погруженной въ нихъ до такой степени, что, глядя на ея представителей, трудно было сказать, чему слѣдуетъ болѣе удивляться: тому ли, что въ такихъ тѣлахъ могли быть души, или тому, что души выбрали для своего мѣстожительства подобныя тѣла.
  

XCI.

   Было одно обстоятельство, которое смущало Жуана гораздо болѣе, чѣмъ улыбки всѣхъ этихъ сквайровъ и ихъ женъ, изумлявшихся его разсѣянному, сконфуженному виду, послѣ того, какъ онъ успѣлъ прославиться даже въ ихъ мѣстномъ провинціальномъ кругу своимъ умѣньемъ держать себя любезно съ дамами. Надо замѣтить, что всё, что бы ни случалось въ замкѣ лорда, сейчасъ же становилось предметомъ жаркихъ сплетенъ въ домахъ всей этой мелюзги.)
  

ХСІІ.

   Это обстоятельство заключалось въ томъ, что онъ уловилъ устремлённый на него взглядъ Авроры, сопровождаемый чѣмъ-то въ родѣ улыбки -- и это раздражило его до крайности. Люди, которые рѣдко улыбаются, обнаруживаютъ своей улыбкой вызвавшую её причину. Въ улыбкѣ же Авроры не было ровно ничего, способнаго возбудить даже искру надежды или любви, ничего такого, что бы могло заставить предполагать въ ней тѣ затаённыя мысли, которыя многіе думаютъ видѣть въ улыбкѣ женщины.
  

XCIII.

   Это скорѣй была спокойная улыбка наблюдателя, вызванная чувствомъ удивленія или жалости. Жуанъ покраснѣлъ отъ досады, что уже вовсе не было благоразумно, а того менѣе остроумно, потому-что улыбка эта всё-таки доказывала, что онъ успѣлъ обратить на себя вниманіе красавицы -- обстоятельство, могшее имѣть большое значеніе -- и Жуанъ навѣрно бы это понялъ, еслибъ явленіе духа въ минувшую ночь не парализировало его обычной смѣтливости.
  

XCIV.

   Но что было дѣйствительно не хорошо, такъ это то, что Аврора не только но нашла нужнымъ покраснѣть въ свою очередь, но даже нимало не смутилась. Напротивъ, взглядъ ея остался совершенно прежнимъ: спокойнымъ, но не строгимъ. Она стала смотрѣть въ другую сторону, вовсе не думая опускать глаза въ землю, хотя -- сказать правду -- немного и поблѣднѣла.-- Почему? не отъ безпокойства ли?-- не знаю! Вообще, цвѣтъ лица ея никогда не былъ яркимъ (щёки ея только изрѣдка покрывались румянцемъ), но былъ всегда прозраченъ и спокоенъ, какъ глубокое море, пронизанное солнечными лучами.
  

XCV.

   На этотъ день Аделина всецѣло отдалась обязанностямъ хозяйки. Всѣмъ распоряжаясь, за всѣмъ наблюдая, угощая поголовно всѣхъ, усердно трудившихся надъ истребленіемъ рыбы, дичи и ростбифа, она умѣла выполнять съ достоинствомъ даже это занятіе, зная очень хорошо, что съ окончаніемъ шестого года парламента хозяйкамъ слѣдуетъ позаботиться о судьбѣ ихъ мужей, сыновей и прочихъ родственниковъ, чтобъ безопасно провести ихъ черезъ подводные камни новыхъ выборовъ.
  

XCVI.

   Хотя такой образъ дѣйствія какъ нельзя болѣе соотвѣтствовалъ требованіямъ обстоятельствъ, тѣмъ не менѣе при взглядѣ на Аделину, исполнявшую свою важную роль съ такой же лёгкостью, съ какой бы она протанцовала кадриль, и выдававшую себя иногда развѣ однимъ мимолётнымъ взглядомъ, выражавшимъ скуку или усталость -- тѣмъ не менѣе Жуанъ почувствовалъ нѣкоторое сомнѣніе на счётъ того, что именно въ Адолинѣ было непритворно,
  

XCVIІ.

   До-того искусно играла она по очереди всевозможныя роли съ той лёгкостью и гибкостью, которыя, по мнѣнію многихъ, свидѣтельствуютъ объ отсутствіи сердца. Но эти многіе ошибаются, такъ-какъ это но болѣе, какъ подвижность и многосторонность характера -- слѣдствіе темперамента, а не искусства, какъ оно можетъ показаться съ перваго раза. Въ такихъ людяхъ, если можно такъ выразиться, притворство и искренность уживаются вмѣстѣ. Вѣдь совершенно справедливо назвать искренними тѣхъ, которые дѣйствуютъ подъ впечатлѣніемъ настоящей минуты.
  

XCVIII.

   Подобное свойство характера рождаетъ часто актёровъ, художниковъ, романистовъ, рѣдко -- героевъ и никогда -- мудрецовъ; за то говоруновъ, поэтовъ, дипломатовъ и танцоровъ -- сколько угодно. На свѣтѣ мало великихъ людей, но за-то очень много умныхъ; много ораторовъ, но мало финансистовъ, хотя въ послѣдніе годы всѣ канцлеры казначейства постоянно старались отдѣлаться отъ серьёзныхъ трудовъ, думая отвести публикѣ глаза выставкою своихъ цифръ.
  

ХСІХ.

   Люди эти -- поэты ариѳметики! Они, правда, не вздумаютъ доказывать, что дважды два пять, что могли бы сдѣлать съ полной скромностью; но если судить по тому, что они взимаютъ и что уплачиваютъ, то можно принять за доказанное, будто четыре равняются трёмъ. Бездонный океанъ погашенія долга, эта ничего непогашающая жидкость, оставляетъ долгъ въ прежнемъ размѣрѣ, хотя въ нёмъ топутъ всѣ доходы.
  

С.

   Пока Аделина расточала гостямъ любезности, прелестная герцогиня Фицъ-Фолъкъ, казалось, была очень довольна собой. Она была слишкомъ хорошо воспитана, чтобъ смѣяться надъ людьми въ лицо; но ея улыбающіеся голубые глаза умѣли ловить на лету во всёмъ и вездѣ смѣшное, этотъ мёдъ для модныхъ свѣтскихъ пчёлокъ, собираемый ими съ единственною цѣлью -- насладиться имъ впослѣдствіи. Этому-то именно занятію она и предавалась теперь.
  

СІ.

   Между-тѣмъ, день кончился, какъ должны кончаться всѣ дни. Затѣмъ спустился вечеръ, а съ нимъ наступило и время подавать кофе. Стали докладывать о каретахъ. Дамы встали, сдѣлали реверансы, какъ ихъ умѣютъ дѣлать только въ провинціи -- и удалились. Вслѣдъ за ними, отвѣшивая неловкіе поклоны, удалились и ихъ послушные мужья, сквайры, восхищённые и обѣдомъ, и любезностью хозяина, а ещё болѣе -- хозяйки.
  

CII.

   Одни разсыпалась въ похвалахъ ея красотѣ, другіе -- ея любезности и теплотѣ чувствъ, искренность которыхъ выражалась въ каждой чертѣ ея лица, сіявшаго лучами правды. "Да!" -- слышалось поминутно -- "она вполнѣ достойна занимаемаго ею высокаго положенія!" Не было никого, кто бы завидовалъ заслуженному ею благополучію и ея умѣнью одѣваться: что за очаровательная простота! и какою прелестью драпировала она ея формы.
  

CIII.

   Между-тѣмъ и прелестная Адашна не оставалась у нихъ въ долгу и выказывалась вполнѣ достойной этихъ похвалъ, безпристрастно вознаграждая себя за всѣ свои хлопоты и любезныя фразы самымъ назидательнымъ разговоромъ. Разговоръ этотъ вертѣлся преимущественно на физіономіяхъ и манерахъ уѣхавшихъ гостей и ихъ семействъ, до послѣдняго родственника включительно, ихъ непозволительныхъ супругъ, ихъ собственныхъ безобразныхъ особъ, а также и ихъ безобразныхъ туалетовъ и невообразимыхъ причёсокъ.
  

CIV.

   Сама Аделина, правда, говорила не много, и нотокъ злыхъ эпиграммъ былъ излитъ преимущественно остальной компаніей; но починъ принадлежалъ исключительно ей. Подобно тому, какъ "робкія похвалы" Аддисона навлекали на хвалимыхъ одну брань, такъ и ея слова подстрекали другихъ къ насмѣшкамъ. Аделина, въ этомъ случаѣ, играла роль аккомпанирующей музыки въ мелодрамѣ. Какъ ни благородно чувство, побуждающее защитить отсутствующаго друга отъ нападокъ толпы, тѣмъ не менѣе я прошу моихъ друзей объ одномъ: никогда не защищать меня въ подобныхъ случаяхъ.
  

CV.

   При этомъ только двѣ особы оказались исключеніемъ изъ общаго правила, но принявъ никакого участія въ этомъ потокѣ остротъ и насмѣшекъ. Это были: Аврора съ ея чистымъ, спокойнымъ характеромъ и Жуанъ, который, не смотря на своё обыкновенье быть всегда первыхъ въ весёлыхъ разговорахъ, сидѣлъ на этотъ разъ задумчивъ и молчаливъ. Обычная его весёлость пропала: напрасно болтали и острили передъ нимъ другіе -- онъ не принималъ въ ихъ бесѣдѣ ни малѣйшаго участія.
  

CVI.

   Правда, ему показалось, что онъ прочиталъ въ глазахъ Авроры одобреніе своему молчанью. Можетъ-быть, она ошибалась, приписывая его молчаніе тому деликатному чувству относительно отсутствующихъ, которое должно быть присуще каждому изъ насъ, но на дѣлѣ оказывается очень рѣдко; тѣмъ не менѣе -- было ли это такъ или иначе -- Аврора не захотѣла углубляться далѣе въ его душу. Жуанъ же, сидя молча въ своёмъ уголкѣ и не замѣчая, повидимому, ничего, замѣтилъ, однако, эту мысль въ глазахъ Авроры и остался этимъ очень доволенъ.
  

CVIІ.

   Такимъ образомъ, привидѣніе, сдѣлавъ его молчаливымъ, какимъ было само, оказало ему ту услугу, что помогло обратить на себя благосклонное вниманіе той особы, расположеніе которой было бы лучшей для него наградой. Аврора дѣйствительно пробудила въ нёмъ нѣкоторыя изъ давно-забытыхъ или заброшенныхъ имъ чувствъ, чувствъ, которыя, не смотря на ихъ идеальность, до-того восхитительны, что я готовъ причислить ихъ къ дѣйствительно существующимъ.
  

CVIII.

   Чувства эти -- высшая любовь и жажда лучшихъ дней -- безграничная надежда и невинное незнаніе того, что называютъ свѣтомъ и его путями -- блаженство минуты, когда одинъ взглядъ доставляетъ больше счастья, чѣмъ можетъ доставить всё будущее честолюбіе или слава, которыя воспламеняютъ человѣка, но не могутъ вполнѣ овладѣть сердцемъ, чей центръ находится въ другой груди!
  

СІХ.

   Кто изъ обладающихъ памятью и имѣющихъ сердце не воскликнетъ: "Αι αι τάιν Κοϑερειαν?" Увы! звѣзда ея должна померкнуть такъ же, какъ свѣтило Діаны. Лучъ исчезаетъ за лучомъ, какъ годъ уходитъ вслѣдъ за годомъ. Анакреонъ одинъ обладалъ способностью вѣнчать свѣжими миртами непритуплённую стрѣлу Эрота! Но смотря на многія сыгранныя съ нами дурныя шутки, мы всегда будемъ тебя почитать, Alma Venus Genetrix!
  

CX.

   Съ сердцемъ, полнымъ чувствъ, поднимавшихся, какъ волны, между этимъ и инымъ міромъ, удалился Донъ-Жуанъ, съ наступленіемъ полуночнаго часа сна, въ свою комнату -- скорѣй для размышленія, чѣмъ для отдыха. Вмѣсто мака, вѣтки ивы вѣяли надъ его ложемъ. Онъ сталъ мечтать, баюкаемый тѣми горестно-сладкими мыслями, которыя имѣютъ свойство прогонять сонъ и заставляютъ плакать юношу, а свѣтскихъ людей побуждаютъ къ насмѣшкамъ.
  

CXI.

   Ночь походила на предшествовавшую. Раздѣвшись, онъ сидѣлъ въ одномъ халатѣ, совершеннымъ sans culotte-омъ, даже безъ жилета; словомъ, трудно было быть менѣе одѣтымъ. Боясь появленія призрака, онъ сидѣлъ, волнуемый мыслями, которыя трудно объяснить людямъ, не испытавшимъ подобныхъ приключеній, и ожидалъ, съ минуты на минуту, что призракъ явится снова.
  

СХІІ.

   Онъ ожидалъ не напрасно! Что это такое? Я вижу! вижу!-- Ахъ, нѣтъ!-- не то... да! да! это... силы небесныя! это... это... тьфу -- это но болѣе, какъ кошка! Чтобъ чёртъ побралъ ея чуть слышные шаги, до такой степени похожіе на походку призрака или влюблённой барышни, пробирающейся на первое свиданье и пугающейся скрипа собственныхъ башмаковъ!
  

CXIII.

   Опять!... что это такое?-- вѣтеръ?-- нѣтъ, нѣтъ!-- это несомнѣнно вчерашній Чёрный Монахъ, съ его поступью мѣрной, какъ стихи, или ещё того мѣрнѣи, если имѣть въ виду стихи нашего времени. Это онъ явился слова среди тишины таинственной ночи, когда глубокій сонъ держитъ людей въ своихъ объятіяхъ и звѣздное чёрное небо простирается надъ ними, какъ покровъ, усѣянный драгоцѣнными камнями, явился и снова оледенилъ въ нёмъ кровь.
  

СXIV.

   Сначала Жуанъ услышалъ шумъ, похожій на звуки, извлекаемые изъ стекла при помощи мокрыхъ пальцевъ, затѣмъ -- шорохъ точно отъ ночного дождя, стучащаго въ окна, хотя на этотъ разъ въ шорохѣ этомъ было что-то дѣйствительно сверхъестественное. Жуанъ содрогнулся невольно. Безтѣлесность, что ни говорите, вещь серьёзная! Даже тѣ, которые вѣрятъ въ безсмертіе душъ, врядъ ли согласились бы разговаривать съ ними tête-à-tête.
  

CXV.

   Были ли глаза его открыты?-- Да!-- и ротъ также. Извѣстно, что изумленіе дѣлаетъ насъ нѣмыми, оставляя ворота, сквозь которыя проскользаетъ наше краснорѣчіе, такъ широкорастворенными, словно длинная рѣчь должна изъ нихъ излиться. Таинственные звуки всё приближались -- звуки, страшные для смертнаго уха. Его глаза и ротъ, какъ сказано, были открыты. Что же открылось затѣмъ?-- дверь!
  

СXVI.

   Она отворилась съ какимъ-то адскимъ трескомъ, точно врата ада. "Lasciate ogni speranza voi die cntratc!" Скрипъ петель, казалось, произносилъ что-то ужасное, подобно стиху Данта или этой строфѣ, или, наконецъ... но въ подобныхъ случаяхъ оказываются слабыми всякія сравненій. Достаточно одной тѣни, чтобъ устрашить героя! Да и что же можетъ защитить матерію отъ духа?-- и вотъ почему она дрожитъ при его приближеніи.
  

СXVII.

   Дверь отворилась по вдругъ, а медленно, подобно полёту морского альбатроса, мѣрно несущагося на своихъ широкихъ крыльяхъ. Отворилась и затворилась опять, хотя не совсѣмъ, но оставивъ широкую щель, въ которую падалъ свѣтъ отъ свѣчей, горѣвшихъ въ комнатѣ Жуана. Ихъ было двѣ и обѣ горѣли яркимъ огнёмъ. На порогѣ дверей появилась величаво-мрачная фигура Чёрнаго Монаха, точно тёмное пятно, затемняющее самый мракъ.
  

СXVIIІ.

   Донъ-Жуанъ вздрогнулъ точно такъ же, какъ въ предшествовавшую ночь; но минуту спустя, когда это первое чувство прошло, ему пришло въ голову, что онъ ошибся и, вслѣдъ затѣмъ, ему уже стало стыдно за свою ошибку. Его собственный духъ возсталъ въ нёмъ и успокоилъ мгновенно дрожавшіе члены, доказавъ тѣмъ, что тѣло и душа, соединённыя вмѣстѣ, стоятъ, во всякомъ случаѣ, безтѣлеснаго духа.
  

СХІХ.

   Затѣмъ страхъ его обратился въ гнѣвъ, а гнѣвъ въ ярость. Онъ поднялся съ мѣста и приблизился къ двери. Призракъ отступилъ; но Жуанъ, рѣшившійся допытаться во что бы то ни стало истины, храбро пошелъ за нимъ. Оледенѣвшая-было кровь растопилась и онъ готовъ былъ на всё, лишь бы узнать тайну. Призракъ погрозилъ рукой, отступилъ ещё и, наконецъ, остановился неподвижно возлѣ старинной стѣны.
  

CXX.

   Жуанъ протянулъ руку -- силы небесныя! не ощутивъ ни духа, ни тѣла, она встрѣтила холодную стѣну, на которой играли серебристые лучи мѣсяца, перехватываемые скульптурными украшеніями. Жуанъ содрогнулся, какъ содрогается даже самый храбрый человѣкъ, когда не можетъ уяснить себѣ причины своего страха, не странно ли, что появленіе одного призрака способно устрашить больше, чѣмъ цѣлая непріятельская армія?
  

СХХІ.

   Призракъ, однако, стоялъ по-прежнему: голубые глаза его сверкали далеко не такъ, какъ смотрятъ неподвижные глаза мертвеца. Всего удивительнѣе было то, что могила пощадила нѣжное дыханіе призрака. Выбившаяся изъ-подъ капюшона прядь волосъ обличала, что монахъ былъ блондинъ; а когда лучи мѣсяца, прорвавшись сквозь плющъ, висѣвшій въ окнахъ, освѣтили его лицо, то можно было даже разсмотрѣть два ряда жемчужныхъ зубовъ, бѣлѣвшихъ между коралловыми губками.
  

CXXII.

   Тогда Жуанъ, исполненный недоумѣнія и побуждаемый любопытствомъ, протянулъ другую руку... О, чудо изъ чудесъ!-- она встрѣтила упругую и тёплую грудь, подъ которой слышалось біеніе горячаго сердца, причёмъ онъ увидѣлъ, подобно большинству людей, умудрённыхъ опытомъ, что впалъ въ глупѣйшую ошибку, коснувшись, въ смущеньи, стѣны, вмѣсто того, чего искалъ.
  

СХХІІІ.

   Призракъ -- если только это былъ призракъ -- казалось, обладалъ самой нѣжной душой, какая когда-либо гнѣздилась подъ святой рясой. Подбородокъ съ ямочкой и бѣлоснѣжная шея обличали нѣчто очень похожее на плоть и кровь. Но вотъ ряса и чёрный капюшонъ свалились на полъ и открыли -- увы! зачѣмъ это случилось такъ!-- прелестную, роскошную -- но отнюдь не гигантскую -- фигуру ея сіятельства, шаловливой герцогини Фицъ-Фолькъ!

А. Соколовскій.

  

ДОНЪ-ЖУАНЪ.

   1. В. Любичъ-Романовича. (Донъ-Жуанъ, поэма Лорда Байрона. Вольный переводъ В. Любичъ-Романовича. Два тома. Спб. Въ типографіи Е. Фишера. 1847.
   2. Д. Минаева. (Донъ-Жуанъ. Романъ въ стихахъ Байрона. Пѣсни I--X.) "Современникъ", 1865, т. CVI, CVII, CVIII, СІХ и СХ, NoNo 1, 2, 3, 4, 5, 7, 8 и 10, отд. I, стр. 5--72, 447--512, 167--208, 254--274, 103--203, 207--237, 453--476 и 439--468, 1866, т. CXII и СХIІІ, NoNo 1 и 4, отд. I, стр. 259--274 и 385--406. (Пѣсни XI--XVI.) "Байронъ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изданномъ подъ редакціей Ник. Вас. Гербеля", 1867, т. II, стр. 139--348.
   Кромѣ этихъ двухъ полныхъ переводовъ "Донъ-Жуана", мы имѣемъ ещё десять отрывковъ изъ названной поэмы. Въ числѣ этихъ отрывковъ есть два полныхъ перевода первой пѣсни, половины второй и полный прозаическій переводъ четырнадцатой пѣсни. Вотъ они:
   3. А. Ротчева. (Пѣснь Грека. Изъ "Донъ-Жуана", подражаніе Байрону.) "Уранія", 1826, стр. 191--193. Подражаніе пѣснѣ, помѣщенной въ третьей главѣ, послѣ LXXVI строфы.
   4. III. (XIV пѣсня "Донъ-Жуана", байроновой поэмы. Переводъ съ англійскаго III.) "Московскій Телеграфъ", 1829, ч. 25. отд. I, стр. 38--54 и 179--185.
   5. Н. Маркевича. (Элегія изъ Байрона.) "Стихотворенія Н. Маркевича", 1829, стр. 5. Пѣснь III, строфы 103, 104 и 107.
   6. И. Козлова. (Изъ байронова "Донъ-Жуана",) "Сѣверные Цвѣты", 1830, отд. И, стр. 106. Перепечатано во всѣхъ послѣдующихъ изданіяхъ "Стихотвореній И. Козлова". Пѣснь I, строфы 122 и 123.
   7. Н. Жандра. (Донъ-Жуанъ. Поэма лорда Байрона. Переводъ Н. Жандра. Спб. Въ типографіи Карла Крайя. 1846. Въ 8-ю д. л., стр. 1--91.) Вся первая пѣсня.
   8. Д. Мина. (Гибель испанскаго корабля Santa Trinidada. Изъ байронова "Донъ-Жуана".) "Москвитянинъ", 1852, т. V, o 20, отд. I. стр. 191--212. Пѣснь II, строфы 24--107.
   9. Д. Мина (Ave Maria, изъ байронова "Доітъ-Жуана".) "Развлеченіе", 1860, т. III, No 2, стр. 18. Пѣснь III, строфы 101--107.
   10. Н. Маркевича. (Донъ-Жуанъ. Сочиненіе лорда. Байрона.) Глава первая. Переводъ Н. А. Маркевича. Лейпцигъ. Въ типографіи Ф. А. Брокгауза. 1862. Въ 32-ю д. л., стр. 1--164. Вся первая пѣсня. Отрывокъ изъ этого перевода (пѣснь 1, строфы 1--14 и 42 -44), подъ заглавіемъ: Отрывокъ изъ поэмы лорда Байрона "Донь-Жуанъ", былъ напечатанъ въ "Московскомъ Телеграфѣ" (1829, ч. XXVI, стр. 248--256).
   11. Д. Мина. (Изъ байронова "ДонъЖуана".) "Зритель", 1862, No 32, стр. 139. Пѣснь II, строфы 177--185.
   12. Д. Минаева. (Письмо Юліи къ Донъ-Жуану. Изъ Байрона.) "Русское Слово", 1864, No 11, отд. I, стр. 299. Пѣснь I, строфы 192--197.
   13. А. Л. Соколовскаго. (Донъ-Жуанъ, романъ въ шестнадцати пѣсняхъ, переводъ сдѣланъ прозою). Сочиненія лорда Байрона изданіе H. В. Гербеля 1874 г. томъ II.
   14. Д. Мина. ("Донъ-Жуанъ на островѣ пирата" изъ поэмы лорда Байрона "Донъ-Жуанъ"). Въ "Русскомъ Вѣстникѣ" 1880 г. и отдѣльная брошюра 1881.
  
  
аютъ взглядъ угрюмый и суровый.
             Все спитъ кругомъ; въ каминѣ нѣтъ огня,
             Лишь угли тлѣютъ, искорки бросая.
             Меня приводитъ въ трепетъ ночь глухая.
  
                                 CXVIII.
  
             Я слишкомъ засидѣлся, спать пора;
             Хоть днемъ я не пишу стихотвореній
             (Тогда другимъ я занятъ) -- до утра
             Сдержу потокъ кипучихъ вдохновеній;
             Меня страшитъ полночная пора;
             Того гляди, явиться могутъ тѣни.
             Читатель, на мое ты мѣсто стань --
             И самъ заплатишь суевѣрью дань.
  
                                 ХСІХ.
  
             На грани двухъ міровъ, средь тьмы и свѣта
             Мерцаетъ жизни тусклая звѣзда.
             Зачѣмъ на свѣтѣ люди? Нѣтъ отвѣта;
             Грядущее жъ темно. Бѣгутъ года;
             Безжалостно насъ въ даль уноситъ Лета;
             Въ ея волнахъ мы гибнемъ безъ слѣда;
             Вѣка проходятъ длинной вереницей;
             Наслѣдье жъ ихъ -- лишь павшихъ царствъ гробницы.
  

ПѢСНЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ.

  
                                 I.
  
             Учили персовъ встарь: стрѣлять изъ лука,
             Владѣть копьемъ и гнать сурово ложь.
             Взрощенъ былъ славный Киръ такой наукой;
             Сроднилась съ ней и наша молодежь;
             Но только ей коня загнать не штука
             И для нея тогда лишь лукъ хорошъ,
             Когда съ двойной онъ сдѣланъ тетивою;
             Всѣ лгутъ притомъ, но спины гнутъ дугою.
  
                                 II.
  
             "Печальный фактъ немыслимъ безъ причинъ",
             Но недосугъ мнѣ заниматься ими.
             Хотя грѣшокъ за мною не одинъ,
             Хоть я бродилъ проселками глухими,
             Все жъ мною созданъ цѣлый рядъ картинъ,
             Что поражаютъ красками своими;
             Притомъ всегда я искренность цѣнилъ
             И велъ борьбу со зломъ по мѣрѣ силъ.
  
                                 III.
  
             Я въ мнѣньяхъ твердъ; что сказано, то свято.
             Всегда я къ цѣли смѣло шелъ впередъ,
             И пѣснь моя лишь правдою богата,
             Хоть жолчь я подливалъ порою въ медъ,
             Но горечи, однако, маловато
             Въ моихъ словахъ, коль примете въ разсчетъ,
             Что съ музой говорить мы не стѣснялись
             De rebus cunctis et quibusdam aliis.
  
                                 IV.
  
             Провозгласилъ не мало истинъ я,
             Но будетъ всѣхъ безспорнѣй, безъ сомнѣнья
             Та, о которой рѣчь пойдетъ моя.
             Вы вѣрить не хотите въ привидѣнья,--
             Но знаете ль вы тайны бытія?
             Необъяснимы многія явленья.
             Я докажу, что призраки -- не дымъ;
             Колумбъ былъ правъ, а кто жъ не спорилъ съ нимъ?
  
                                 V.
  
             Иные вѣрятъ хроникамъ Тюрпина
             И Монмута; а всѣхъ сказаній ихъ
             Чудесное -- основа и причина.
             Сомнѣнья всѣ разсѣять можетъ вмигъ
             Авторитетъ святого Августина,
             Онъ, что вполнѣ религію постигъ,
             Чудесное условьемъ вѣры ставитъ
             И "quia impossibile" лишь славитъ.
  
                                 VI.
  
             Итакъ всему, что невозможно, свѣтъ
             Обязанъ смѣло вѣрить. Это ясно;
             Къ тому же вѣрить на-слово совѣтъ
             Я всѣмъ даю. Есть темы, что напрасно
             Оспаривать; отъ преній толку нѣтъ;
             Вопросы есть, что поднимать опасно;
             Чѣмъ яростнѣй нападки, тѣмъ сильнѣй
             Пускаетъ корни ложь въ сердца людей.
  
                                 VII.
  
             Замѣтьте, что ужъ шесть тысячелѣтій
             Въ явленья духовъ вѣритъ родъ людской;
             Хоть здравый смыслъ, бичуя бредни эти,
             Воюетъ съ ними -- тщетенъ жаркій бой:
             Все жъ суевѣрье царствуетъ на свѣтѣ;
             Навѣрно, что-то сильное горой
             Стоитъ за духовъ, имъ служа защитой --
             Такъ какъ же ихъ преслѣдовать открыто?
  
                                 VIII.
  
             И танцамъ, и веселой болтовнѣ
             Насталъ конецъ; порядкомъ всѣ устали
             И разошлись, мечтая лишь о снѣ;
             Оконченъ пиръ; ужъ рѣчи нѣтъ о балѣ;
             Какъ облако, что таетъ въ вышинѣ,
             Послѣдняя исчезла дама; въ залѣ
             Все смолкло; только были въ ней видны
             Блескъ догоравшихъ свѣчъ и свѣтъ луны,
  
                                 IX.
  
             Конецъ пировъ веселыхъ схожъ съ бокаломъ,
             Что пѣной серебристой неодѣтъ;
             Съ системой философскою, что жаломъ
             Язвитъ сомнѣнье злое, тяжкій вредъ
             Тѣмъ нанося завѣтнымъ идеаламъ;
             Иль съ зельтерской водой, гдѣ газа нѣтъ;
             Иль съ волнами, что послѣ бури стонутъ,
             Хоть небеса въ лазури яркой тонутъ.
  
                                 X.
  
             И опіумъ съ нимъ сходенъ. Таково
             И сердце человѣка. Дать понятья
             О немъ нельзя. Сравненья для него
             Не въ состояньи даже и прибрать я --
             Такъ намъ никто не скажетъ, изъ чего
             Приготовлялся тирскій пурпуръ. Платья
             Онъ украшалъ тирановъ. Дай то Богъ,
             Чтобъ такъ, какъ онъ, ихъ слѣдъ исчезнуть могъ!
  
                                 XI.
  
             Несносно одѣваться! скучно тоже
             Снимать нарядъ; печаленъ нашъ удѣлъ!
             Халатъ, хотя съ нимъ платье Несса схоже,
             Нашъ вѣрный другъ и намъ не надоѣлъ;
             Въ часы хандры онъ намъ всего дороже.
             О днѣ, погибшемъ даромъ, Титъ скорбѣлъ,
             А дней такихъ какъ много въ жизни нашей!
             (Бываютъ, впрочемъ, ночи, что ихъ краше),
  
                                 XII.
  
             Прійдя къ себѣ, взволнованъ былъ Жуанъ;
             Невольно онъ все думалъ объ Аврорѣ;
             Чтобъ облегчить судьбу сердечныхъ ранъ,
             Онъ могъ бы философствовать, чѣмъ въ горѣ
             Намъ утѣшаться легкій способъ данъ;
             Но дѣло въ томъ, что мы всегда съ нимъ въ ссорѣ,
             Когда онъ оказать бы помощь могъ.
             Жуанъ вздыхалъ, но часто грустенъ вздохъ.
  
                                 XIII.
  
             Итакъ, вздыхалъ онъ томно, взоръ бросая
             На полную луну. Какъ часто въ ней
             Подругу находила скорбь нѣмая!
             Луна -- всѣхъ вздоховъ грустный мавзолей;
             Слова: "О, ты- безсчетно повторяя,
             Онъ отъ нея не отводилъ очей
             И былъ готовъ ей посвятить посланье, --
             Луна вѣдь любитъ нѣжныя признанья.
  
                                 XIV.
  
             Любовникъ, астрономъ, поэтъ, пастухъ
             На лунный свѣтъ глядятъ съ любовью нѣжной;
             Онъ ихъ живитъ и укрѣпляетъ духъ.
             (При этомъ и простуды неизбѣжны).
             Онъ нѣжныхъ тайнъ повѣренный и другъ;
             Мечты людей и океанъ безбрежный
             Ему подвластны; также свой законъ
             Даетъ сердцамъ (коль вѣрить пѣснямъ) онъ.
  
                                 XV.
  
             Жуанъ не спалъ, плѣненъ мечтой игривой;
             Подъ сводами готическихъ палатъ
             Былъ ясно слышенъ ропотъ волнъ залива;
             Заснувшій міръ молчаньемъ былъ объятъ.
             Какъ водится, дрожа, шумѣла ива
             Подъ окнами; вдали ревѣлъ каскадъ
             И, освѣщенный блѣдною луною,
             То вспыхивалъ, то вновь сливался съ тьмою.
  
                                 XVI.
  
             Горѣла на столѣ въ тотъ поздній часъ
             У Донъ-Жуана лампа. (Въ самой спальной,
             Въ уборной ли,-- не знаю; мой разсказъ
             Всегда правдивъ и точенъ). Взоръ печальный
             Вдаль устремляя, къ нишѣ прислонясь,
             Стоялъ Жуанъ. Красой монументальной,
             Рѣзьбой и рядомъ стеколъ расписныхъ
             Она являла слѣдъ временъ былыхъ.
  
                                 XVII.
  
             Дверь настежь отворивъ, хоть было поздно,
             Жуанъ прошелся рядомъ галлерей,
             Любуясь ночью ясной, но морозной.
             Портреты дамъ и доблестныхъ вождей
             Глядѣли непривѣтливо и грозно
             При тускломъ блескѣ мѣсячныхъ лучей.
             (Портреты мертвыхъ въ сумракѣ туманномъ
             Пугаютъ взоръ невольно видомъ страннымъ).
  
                                 XVIII.
  
             Когда луна бросаетъ тусклый свѣтъ,
             Живыми представляются намъ лики
             Героевъ и святыхъ минувшихъ лѣтъ;
             Намъ чудится, что мы ихъ слышимъ крики,
             Что призраки бѣгутъ за нами вслѣдъ,
             Носясь въ пространствѣ, сумрачны и дики,
             И шепчутъ: "Что же сонъ бѣжитъ отъ васъ?
             Теперь для мертвыхъ только бдѣнья часъ!"
  
                                 XIX.
  
             Улыбки дамъ, что стерло время злое
             Съ лица земли, румянецъ ихъ ланитъ
             И взглядовъ выраженіе живое
             На полотнѣ -- все это говоритъ
             О царствѣ вѣчной тьмы. Портретъ, былое,
             Все быстро въ мірѣ измѣняетъ видъ;
             Еще картина въ раму не попала,
             А прежняго ужъ нѣтъ оригинала.
  
                                 XX.
  
             О суетности жизни мой герой
             Мечталъ, а можетъ быть о глазкахъ милой,
             Что, впрочемъ, очень сходно. Тишиной
             Объятъ былъ замокъ мрачный и унылый.
             Какой то шорохъ вдругъ, смутясь душой,
             Онъ услыхалъ; не мышь ли полъ точила?
             Шумъ мыши за обоями не разъ
             Смущалъ своей таинственностью насъ.
  
                                 XXI.
  
             Нѣтъ! мыши не избрали мѣстомъ сходки
             Ту залу. Тихо шелъ по ней монахъ,
             Пугая взоры странностью походки.
             Завѣшенъ капюшономъ, онъ въ рукахъ
             Перебиралъ, храня молчанье, четки;
             Онъ шелъ, купаясь въ мѣсячныхъ лучахъ;
             Когда жъ съ Жуаномъ очутился рядомъ,
             Его окинулъ онъ сверкавшимъ взглядомъ.
  
                                 XXII.
  
             Жуанъ на мѣстѣ замеръ. Онъ слыхалъ,
             Что въ замкѣ бродитъ тѣнь; но въ это чудо
             Не вѣрилъ онъ. Когда же свѣтъ не лгалъ?
             Лишь правду трудно вырвать изъ-подъ спуда.
             (Такъ рѣдокъ въ обращеніи металлъ,
             А между тѣмъ бумажныхъ денегъ груда).
             Жуанъ стоялъ взволнованъ и смущенъ --
             Ужель тотъ странный призракъ былъ не сонъ?
  
                                 XXIII.
  
             Три раза духъ прошелся предъ Жуаномъ,
             Который не спускалъ съ него очей
             И сходенъ былъ съ безмолвнымъ истуканомъ;
             На головѣ его, какъ груда змѣй,
             Сплетались волоса. Какъ бы арканомъ
             Его душило что то. Безъ рѣчей
             Стоялъ онъ передъ духомъ, страхомъ скованъ;
             Не могъ сорвать съ себя его оковъ онъ.
  
                                 XXIV.
  
             Три раза духъ являлся. Безъ слѣда
             Затѣмъ исчезло въ мракѣ привидѣнье;
             Исчезло незамѣтно -- но куда?
             Дверей тамъ было много; безъ сомнѣнья,
             Не только духъ -- и смертный безъ труда
             Уйти бы могъ, не возбудивъ смятенья;
             Но Донъ Жуанъ, попавъ въ волшебный кругъ,
             Не могъ понять, какъ скрылся мрачный духъ.
  
                                 XXV.
  
             Недвижно онъ стоялъ какъ изваянье,
             Вперяя взоръ туда, гдѣ духъ предсталъ.
             Какъ долго продолжалось ожиданье --
             Жуанъ, объятый ужасомъ, не зналъ.
             Казался вѣкомъ мигъ. Прійдя въ сознанье,
             Себя хотѣлъ увѣрить онъ, что спалъ,--
             Нѣтъ, наяву онъ увидалъ монаха!
             И въ свой покой ушелъ, исполненъ страха.
  
                                 XXVI.
  
             Какъ прежде, лампа тамъ бросала свѣтъ,
             Но не было въ немъ синяго отлива,
             Чѣмъ духовъ обнаруживался слѣдъ
             Во время оно. Очи торопливо
             Протеръ Жуанъ и, пачку взявъ газетъ,
             Двѣ-три статьи прочелъ безъ перерыва.
             Въ одной изъ нихъ встрѣчали власть хулой;
             Рекламу ваксѣ дѣлали въ другой.
  
                                 XXVII.
  
             Дѣйствительность опять предъ нимъ предстала,
             Но руки продолжали все дрожать;
             Онъ заперъ дверь; еще статью журнала
             О Тукѣ прочиталъ и легъ въ кровать;
             Прижался онъ къ подушкѣ; одѣяло
             Накинулъ на себя и сталъ мечтать
             О видѣнномъ. Хоть опіумъ, безъ спора,
             Вѣрнѣй нагналъ бы сонъ -- заснулъ онъ скоро.
  
                                 XXVIII.
  
             Чуть свѣтъ Жуанъ проснулся и не зналъ,
             Какъ поступить: повѣдать ли о тѣни,
             Таинственно бродившей въ мракѣ залъ,
             Иль умолчать о ней? Онъ рядъ сомнѣній
             Боялся возбудить; иной нахалъ
             Могъ осмѣять разсказъ; въ недоумѣньи,
             Жуанъ не зналъ, какъ лучше поступить;
             Но вотъ слуга пришелъ его будить.
  
                                 XXIX.
  
             Съ обычнымъ прилежаніемъ не могъ онъ
             Одѣться; быстро платье онъ надѣлъ;
             На лобъ его небрежно падалъ локонъ;
             Предъ зеркаломъ минуты не сидѣлъ
             Въ тотъ день Жуанъ; казалося, поблекъ онъ
             За эту ночь и такъ оторопѣлъ,
             Что галстукомъ себя совсѣмъ сконфузилъ:
             Былъ на боку его мудреный узелъ.
  
                                 XXX.
  
             За чайный столъ усѣлся онъ смущенъ
             И вѣрно бъ не замѣтилъ чашки чая,
             Что передъ нимъ стояла, если бъ онъ
             Ей не обжегся. Блѣдность гробовая
             Его лица, его унылый тонъ --
             Всѣхъ тотчасъ поразили; но какая
             Была причина тѣхъ его тревогъ --
             Никто, конечно, угадать не могъ.
  
                                 XXXI.
  
             Внезапно Аделина поблѣднѣла,
             Замѣтивъ, что Жуанъ унылъ и нѣмъ;
             Въ то время лордъ нашелъ, что неумѣло
             Тартинки приготовлены; межъ тѣмъ
             Молчала герцогиня и глядѣла
             Все время на Жуана; онъ никѣмъ
             Не занимался, занятъ тайной думой;
             Смутилъ Аврору видъ его угрюмый.
  
                                 XXXII.
  
             Замѣтя, что надъ нимъ стряслась бѣда,
             Здоровъ ли онъ?-- спросила Аделина.
             Жуанъ, вздохнувъ, отвѣтилъ: "нѣтъ и да".
             (Была жъ его волненію причина).
             Домашній врачъ, что въ замкѣ жилъ всегда,
             Испуганный Жуана грустной миной,
             Его пощупать пульсъ ужъ былъ готовъ,
             Но Донъ Жуанъ поклялся, что здоровъ
  
                                 XXXIII.
  
             Собравшійся кружокъ былъ чрезвычайно
             Его противорѣчьями смущенъ;
             Коль даже онъ не боленъ, все же крайне
             Какимъ нибудь событьемъ потрясенъ;
             Всѣ поняли, что у него есть тайна,
             Скрываемая имъ; что если онъ
             Нуждаться въ чьей нибудь и можетъ лептѣ,
             То ужъ никакъ не въ докторскомъ рецептѣ.
  
                                 XXXIV.
  
             Тартинки съѣвъ, что раньше похулилъ,
             И шоколадъ откушавъ, лордъ замѣтилъ,
             Что Донъ Жуанъ болѣзненно унылъ,
             Хоть нѣтъ дождя и день при этомъ свѣтелъ.
             Затѣмъ у герцогини онъ спросилъ,
             Что герцогъ на ея письмо отвѣтилъ;
             Подагрою страдалъ ея супругъ.
             (Подагра любитъ мучить высшій кругъ).
  
                                 XXXV.
  
             Затѣмъ къ Жуану обратился снова
             Лордъ Генри и сказалъ: "Глядя на васъ,
             Подумать могутъ всѣ,-- даю вамъ слово,--
             Что къ вамъ чернецъ являлся въ поздній часъ!"
             -- "Я чернеца не знаю никакого",
             Сказалъ Жуанъ, какъ будто удивясь.
             Онъ видъ спокойный принялъ, въ той надеждѣ,
             Что скроетъ страхъ, но сталъ блѣднѣй, чѣмъ прежде.
  
                                 XXXVI.
  
             "Какъ, о монахѣ не слыхали вы?"
             -- "Нѣтъ, никогда".-- "Я удивленъ не мало;
             Такъ я вамъ повторю разсказъ молвы,
             Что, впрочемъ, ложь не разъ распространяла.
             (Обычаи такіе не новы!)
             Однако тѣнь являться рѣже стала,
             Не знаю почему. Быть можетъ, ей
             Отвага измѣнила прежнихъ дней.
  
                                 XXXVII.
  
             Въ послѣдній разъ явился инокъ черный"...
             Тутъ лэди прервала разсказа нить,
             Замѣтя, что Жуанъ молчитъ упорно
             И страха своего не въ силахъ скрыть.
             "Прервать разсказъ я васъ прошу покорно,--
             Такъ молвила она: -- коль вы шутить
             Хотите, лучше темы есть для шутокъ;
             Несносно повторенье старыхъ утокъ".
  
                                 XXXVIII.
  
             -- "Въ годъ нашей свадьбы духъ явился намъ;
             Вы знаете, что говорю серьезно".
             -- "Зачѣмъ же, волю давъ своимъ мечтамъ,
             О прошлыхъ дняхъ вы вспомнили такъ поздно?
             Я звуками легенду передамъ".
             Тутъ лэди, какъ Діана граціозна,
             Надъ арфою склонилась и съ душой
             Сыграла пѣсню: Жилъ монахъ сѣдой.
  
                                 XXXIX.
  
             "Безъ словъ" -- замѣтилъ лордъ -- "темна баллада;
             Вы сочинили къ музыкѣ слова,
             И, право, ихъ теперь вамъ спѣть бы надо!*
             Какъ только до гостей дошла молва,
             Что муза посѣщать милэди рада,
             На славу барда ей даря права,
             Всѣмъ захотѣлось слышать въ то жъ мгновенье
             Ея игру, ея стихи и пѣнье,
  
                                 XL.
  
             Не соглашалась долго пѣть она
             (Такъ принято, жеманство дамамъ мило;
             Разстанется ли съ нимъ хотя бъ одна!),
             Затѣмъ глаза милэди опустила
             И, чувства неподдѣльнаго полна,
             Запѣла, арфѣ вторя, съ дивной силой
             И простотой, что рѣдкость въ наши дни:
             Мы въ свѣтѣ видимъ вычуры одни.
  
                       БАЛЛАДА.
  
                                 I.
  
             Невольный страхъ внушаетъ черный инокъ!
                       Въ полночный часъ, во мглѣ,
             Твердя слова таинственныхъ поминокъ,
                       Сидитъ онъ на скалѣ.
             Лордъ Амондвиль старинную обитель
                       Повергъ когда-то въ прахъ,
             Съ тѣхъ поръ остался въ ней, какъ вѣчный житель,
                       Одинъ нѣмой монахъ.
  
                                 2.
  
             Явился лордъ, за тѣнь сопротивленья
                       Суля огонь и мечъ.
             (Онъ, короля имѣя разрѣшенье,
                       Могъ убивать и жечь),
             Но не ушелъ одинъ лишь инокъ гордый
                       И часто по ночамъ
             Сталъ посѣщать и древній замокъ лорда,
                       И опустѣвшій храмъ.
  
                                 3.
  
             Для всѣхъ загадка: радость или горе
                       Сулитъ его приходъ.
             Въ чертогѣ Амондвилей, съ свѣтомъ въ ссорѣ,
                       Всегда монахъ живетъ.
             У брачнаго ихъ ложа, въ день вѣнчанья,
                       Витаетъ эта тѣнь,
             Являясь -- но чужда слезамъ страданья --
                       И въ ихъ кончины день.
  
                                 4.
  
             Когда у нихъ въ семьѣ наслѣдникъ новый,
                       Монаха слышенъ стонъ;
             А если скорбь ихъ посѣтить готова,
                       По замку бродитъ онъ.
             Беззвучно онъ скользитъ по мрачнымъ заламъ
                       Средь мѣсячныхъ лучей;
             Не виденъ ликъ его подъ покрываломъ*
  
                       Лишь ярокъ блескъ очей.
  
                                 5.
  
             Но это -- очи призрака.. Безспорно,
                                 Живя среди руинъ,--
             Таинственный монахъ въ одеждѣ черной
                       Здѣсь властвуетъ одинъ.
             Здѣсь только днемъ владыки -- Амондвили,
                       А ночью онъ царитъ;
             Его права столѣтья освятили --
                       Предъ нимъ кто не дрожитъ?
  
                                 6.
  
             Всегда хранитъ молчанье призракъ странный;
                       Людскіе голоса
             Не слышитъ онъ, являяся нежданно,
                       Какъ на травѣ роса.
             Кто бъ ни былъ этотъ блѣдный гость могилы,
                       Духъ свѣта или тьмы,--
             За упокой души его унылой
                       Должны молиться мы!
  
                                 XLI.
  
             Умолкла Аделина; рокотъ нѣжный
             Звенѣвшихъ струнъ съ пѣвицею утихъ;
             Всѣ замерли; но вотъ насталъ мятежный
             Восторженныхъ рукоплесканій мигъ.
             (Въ салонахъ одобренья неизбѣжны;
             Плодитъ порой одна учтивость ихъ).
             Стихи, игра и голосъ Аделины
             Овацій бурныхъ сдѣлались причиной.
  
                                 XLII.
  
             Талантъ, плѣнявшій силою своей,
             Въ ея глазахъ имѣлъ значенья мало;
             Онъ ей служилъ забавой, но друзей
             Она порою голосомъ плѣняла;
             Казалось всѣмъ, что нѣтъ претензій въ ней,
             Въ душѣ жъ она тщеславіе скрывала
             И доказать была всегда не прочь,
             Что всякій трудъ легко ей превозмочь,
  
                                 XLIII.
  
             Не такъ ли (не сердитесь за сравненье,
             Что крайне педантично) циникъ разъ
             Хотѣлъ Платона вывесть изъ терпѣнья,
             Надъ гордостью философа глумясь?
             Коверъ его испортивъ въ озлобленьи,
             Свою гордыню только на показъ
             Онъ выставилъ; сконфуженный не мало,
             "Аттической пчелы* узналъ онъ жало.
  
                                 XLIV.
  
             То Аделина дѣлала шутя,
             Что дѣлаютъ, рисуясь, дилетанты,
             Которые, тщеславью дань платя,
             Готовы превращать свои таланты
             Въ профессію. Не вправѣ ль это я
             Сказать, когда дѣвицы-музыканты
             Немилосердно слухъ терзаютъ нашъ,
             Тѣмъ приводя въ восторгъ своихъ мамашъ,
  
                                 XLV.
  
             О вечера съ дуэтами и тріо,
             Какъ безконечно длинны вы подчасъ!
             Всѣ эти "Mamma mia", "Amor mio"
             Намъ доводилось слушать сотни разъ;
             Забыть ли и дрожащее "addio"?
             Мы португальцевъ пѣснь "Tu mi chamass"
             Готовы пѣть; міръ итальянскихъ пѣсенъ
             Для меломановъ-бриттовъ вѣрно тѣсенъ.
  
                                 XLVI.
  
             Бравурныхъ арій бріо и задоръ
             Передавать любила Аделина;
             Она любила также пѣсни горъ
             Шотландіи и свѣтлаго Эрина;
             Напѣвы тѣ, слезой туманя взоръ
             Изгнанника, знакомыя картины
             Рисуютъ передъ нимъ. Увы! онѣ
             Ему являться могутъ лишь во снѣ.
  
                                 XLVII.
  
             Она порою тѣшилась стихами,
             Но не всегда записывала ихъ;
             Какъ водится, смѣялась надъ друзьями
             Ихъ въ эпиграммахъ не щадя своихъ;
             Но не якшалась съ синими чулками
             И Попа (къ удивленію иныхъ)
             Считала замѣчательнымъ поэтомъ,
             Публично признаваться смѣя въ этомъ.
  
                                 XLVIII.
  
             Аврора же, мнѣ кажется, была *
             Во всемъ значеньи слова типъ Шекспира
             Она средь сферъ, казалося, жила,
             Что далеки отъ суетнаго міра,
             И потому, душой чуждаясь зла,
             Здѣсь не могла создать себѣ кумира.
             Ея былъ всеобъемлющъ свѣтлый умъ,
             Но свѣтъ не зналъ ея глубокихъ думъ.
  
                                 XLIX.
  
             Съ ней герцогиня Фицъ-Фолькъ сходства мало
             Имѣла. Эта Геба среднихъ лѣтъ
             Свой умъ лишь въ оживленьи проявляла.
             Ея лицо ума являло слѣдъ,
             Ея языкъ язвилъ порой, какъ жало.
             Такъ что же въ томъ? Безъ яда дамы нѣтъ;
             Не будь ехидствомъ женщинъ свѣтъ терзаемъ,
             Земля могла бъ намъ показаться раемъ.
  
                                 L.
  
             Къ поэзіи и музамъ холодна,
             Она читала "Батскій Гидъ"ц порою
             И трудъ Гайлея: "Кроткая жена",
             Къ той книгѣ относясь всегда съ хвалою;
             Какъ въ зеркалѣ, въ ней видѣла она
             Всѣ муки, что ей бракъ принесъ съ собою;
             Стихи жъ она лишь признавала тѣ,
             Что дань ея платили красотѣ.
  
                                 LI.
  
             Зачѣмъ свою балладу лэди спѣла,
             Замѣтивъ, что таинственную связь
             Тревога Донъ Жуана съ ней имѣла?
             Желала ли она, надъ нимъ смѣясь,
             Его сконфузить выходкою смѣлой,
             Иль можетъ быть, наоборотъ какъ разъ,
             Желала, чтобъ онъ вѣрилъ въ привидѣнье?
             Не разрѣшить мнѣ вашего сомнѣнья.
  
                                 LII.
  
             Однако жъ, моментально мой герой
             Пришелъ въ себя, простясь съ своей тревогой;
             Кто занимаетъ общество собой --
             Обязанъ съ нимъ идти одной дорогой.
             Съ ханжами въ свѣтѣ надо быть ханжой,
             Подчасъ шутить, подчасъ держаться строго;
             Безъ маски лицемѣрья трудно намъ
             Не вывесть изъ себя капризныхъ дамъ.
  
                                 LIII.
  
             Жуанъ, совсѣмъ оправясь отъ смятенья,
             Сталъ уязвлять насмѣшками тѣней;
             Не придавала призракамъ значенья
             И герцогиня. Знать хотѣлось ей
             Обычаи и нравы привидѣнья,
             Когда оно средь мрака галлерей
             Является, покорно вражьей силѣ,
             Въ дни свадебъ и въ дни смерти Амондвилей.
  
                                 LIV.
  
             Но все ужъ было сказано о немъ;
             Одни считали духа небылицей
             И жалкимъ суевѣрія плодомъ;
             Другіе же держалися традицій
             И вѣрили, что въ сумракѣ ночномъ
             Порою бродитъ призракъ блѣднолицый.
             Не нравился Жуану этотъ споръ
             И онъ замять старался разговоръ.
  
                                 LV.
  
             Но пробилъ часъ, и расходиться стало
             Все общество; къ бездѣлію однихъ,
             Другихъ же къ дѣлу утро призывало;
             Для нѣкоторыхъ утро длилось мигъ,
             Для прочихъ же шло медленно и вяло.
             Заводскій конь со стаею борзыхъ
             Скакалъ въ тотъ день, и большинство собранья
             Пошло смотрѣть на это состязанье.
  
                                 LVI.
  
             Еще торгашъ пріѣхалъ. Онъ привезъ
             Картину Тиціана, что дивила
             Красою всѣхъ художниковъ. Хоть спросъ
             Былъ на нее большой (вѣдь, геній -- сила!)
             Но даже королю не удалось
             Ее купить. На это не хватило
             Тѣхъ денегъ, что король, страну любя,
             Съ нея беретъ, чтобъ содержать себя.
  
                                 LVII.
  
             Картины той счастливый обладатель,
             Узнавъ, что лордъ -- знатокъ и меценатъ
             И рѣдкостей извѣстный собиратель,
             Привезъ ему свой драгоцѣнный кладъ;
             Ему цѣнитель милъ -- не покупатель;
             И дивную картину онъ бы радъ
             Такому знатоку отдать безъ денегъ,
             Не будь теперь карманъ его пустенекъ.
  
                                 LVIII.
  
             Тамъ архитекторъ былъ; пріѣхалъ онъ,
             Чтобъ привести въ исправность тѣ постройки,
             Что тронули года; со всѣхъ сторонъ
             Аббатство осмотрѣвъ, строитель бойкій
             Рѣшилъ, что замокъ долженъ быть снесенъ,
             Не лучше ль, бросивъ къ чорту перестройки,
             Готическій чертогъ воздвигнуть вновь?
             (Вотъ къ памятникамъ древности любовь!)
  
                                 LIX.
  
             Потребуются жалкія затраты...
             (Такъ зодчіе всегда намъ говорятъ,
             Но какъ ихъ смѣтъ плачевны результаты!
             Лишь шагъ впередъ -- и тысячи летятъ).
             Прославятъ лорда пышныя палаты,
             Что красотою прежнія затмятъ.
             Всѣхъ удивитъ готическое зданье --
             Гиней британскихъ гордое созданье.
  
                                 LX.
  
             Тамъ были два дѣльца; они заемъ,
             Залогомъ обезпеченный, хотѣли
             Устроить для милорда и притомъ
             Двѣ тяжбы завести въ виду имѣли,
             Чтобъ руки понагрѣть. Какъ агрономъ,
             Преслѣдуя хозяйственныя цѣли,
             Лордъ Генри въ замкѣ выставку открылъ --
             Улучшенныхъ породъ: онъ скотъ любилъ.
  
                                 LXI.
  
             Захваченные констэблемъ суровымъ,
             Два браконьера были также тамъ
             Съ крестьянкой молодой въ плащѣ пунцовомъ.
             (Не любъ мнѣ тотъ нарядъ, признаюсь вамъ;
             Меня онъ въ грѣхъ вводилъ, а съ добрымъ словомъ
             Не отношуся я къ былымъ грѣхамъ!)
             Тотъ алый плащъ, развернутый случайно,
             Двухъ лицъ въ одномъ порой являетъ тайну.
  
                                 LXII.
  
             (Подобный фактъ вполнѣ необъяснимъ;
             Его лицо мы видимъ наизнанку;
             Рѣшить предоставляю я другимъ,
             Какъ мотовило можно всунуть въ стклянку),
             Лордъ Генри былъ судьею мировымъ
             И строгій констэбль Скутъ, поймавъ крестьянку
             Въ любовномъ браконьерствѣ, чтя законъ,
             Ее привелъ (о нравахъ пекся онъ).
  
                                 LXIII.
  
             Сознаться надо,-- судьямъ дѣла много;
             Ихъ попеченьямъ просто нѣтъ границъ;
             Они и дичь оберегаютъ строго,
             И охраняютъ нравственность дѣвицъ,
             Стараясь ихъ вести прямой дорогой.
             Легко ль оберегать звѣрей и птицъ,
             Не забывая дѣвушекъ красивыхъ?
             Заботы тѣ изъ самыхъ щекотливыхъ.
  
                                 LXIV.
  
             Казалось, у виновной на щекахъ
             Не краски жизни видны, а бѣлила;
             Межъ тѣмъ всѣ лица свѣжи въ деревняхъ
             И блѣдны только модныя свѣтила
             (Въ минуту пробужденья); робость, страхъ
             Дышали въ ней; бѣдняжкѣ стыдно было --
             Вотъ почему она была блѣдна;
             Краснѣть умѣетъ только знать одна.
  
                                 LXV.
  
             Она склоняла долу взоръ печальный,
             Чтобъ слезы скрыть, что капали изъ глазъ;
             И плаксой не была сантиментальной,
             Что выставляетъ чувства на показъ;
             Не будучи достаточно нахальной,
             Чтобъ зломъ платить за зло, она, трясясь
             Отъ страха и тяжелаго томленья,
             Ждала съ тоской судебнаго рѣшенья.
  
                                 LXVI.
  
             Конечно, лица, собранныя тамъ,
             Далеко находились отъ гостиной,
             Гдѣ раздавался говоръ милыхъ дамъ;
             Дѣльцы сидѣли въ кабинетѣ чинно;
             Крестьянамъ, браконьерамъ и быкамъ
             Обширный дворъ обители старинной
             Давалъ пріютъ; въ пріемной помѣстясь,
             Торгашъ и зодчій ждали счастья часъ.
  
                                 LXVII.
  
             Въ то время, какъ сидѣлъ за кружкой эля
             Суровый Скутъ (онъ пива не любилъ
             За то, что въ томъ напиткѣ мало хмеля,
             И только съ крѣпкимъ элемъ друженъ былъ),
             Несчастная крестьянка, еле-еле
             Живая и почти лишившись силъ,
             Ждала въ огромной залѣ, чтобъ безъ фальши
             Судья рѣшилъ, что бѣдной дѣлать дальше.
  
                                 LXVIII.
  
             Какъ видите, лордъ, не жалѣя силъ,
             Трудился, помышляя о побѣдѣ
             H а выборахъ. Кому успѣхъ не милъ!
             Въ тотъ самый день весь округъ на обѣдѣ
             Присутствовать у лорда долженъ былъ;
             Землевладѣльцы крупные сосѣдей
             Сбираютъ у себя въ недѣлю разъ;
             Такъ искони заведено у насъ.
  
                                 LXIX.
  
             Не будучи приглашены заранѣ
             (Разъ навсегда ужъ каждый званъ сосѣдъ),
             Являлись къ лорду мѣстные дворяне
             Въ извѣстный день недѣли на обѣдъ,
             Чтобъ всласть поѣсть, не забывая дани,
             Что Бахусъ радъ принять. Въ тѣ дни бесѣдъ
             Мотивъ всегда былъ тотъ же: злы и колки,
             О выборахъ шли за обѣдомъ толки.
  
                                 LXX.
  
             Лордъ Генри въ ходъ пускалъ уловокъ тьму,
             Чтобъ одержать побѣду, но затраты
             Значительныя дѣлалъ потому,
             Что съ нимъ тягался знатный и богатый
             Шотландскій графъ съ нимъ равный по уму
             И дружный съ оппозиціей палаты.
             (Хоть личный эгоизмъ для всѣхъ законъ,
             Былъ фракціи ему враждебной онъ).
  
                                 LXXI.
  
             Вотъ почему лордъ Генри мелкимъ бѣсомъ
             Предъ всѣми разсыпался и душой
             Казался преданъ мѣстнымъ интересамъ:
             Однихъ привлечь стараясь добротой,
             Протекціей другихъ (вѣдь, лордъ былъ съ вѣсомъ),
             Онъ рядомъ обѣщаній округъ свой
             Задабривалъ и дѣлалъ ихъ такъ много,
             Что даже имъ не могъ подвесть итога.
  
                                 LXXII.
  
             Землевладѣльцевъ и свободы другъ,
             Онъ преданъ былъ правительству съ тѣмъ вмѣстѣ;
             Положимъ, службѣ онъ дарилъ досугъ
             И находился при доходномъ мѣстѣ, --
             Но могъ ли онъ лишать своихъ услугъ
             Монарха? Не заботясь о протестѣ
             Противниковъ и съ ними на ножахъ,
             Почтенный лордъ былъ всякихъ новшествъ врагъ.
  
                                 LXXIII.
  
             Лордъ Генри нападалъ на нихъ съ отвагой
             И находилъ, что къ нимъ опасна страсть;
             Готовый всѣмъ пожертвовать для блага
             Родной страны и видя въ нихъ напасть,
             Онъ долженъ былъ вести борьбу съ ватагой,
             Что рада бы въ странѣ низринуть власть;
             Не мѣсто жъ онъ оберегалъ, конечно,
             Что денегъ не даетъ, а мучитъ вѣчно,
  
                                 LXXIV.
  
             Онъ говорилъ, что знаетъ только Богъ,
             Какъ противъ воли службою онъ связанъ,
             Какъ рвется сердцемъ къ жизни безъ тревогъ;
             Но короля онъ защищать обязанъ,
             Когда мятежъ готовитъ демагогъ,
             Идя путемъ, который не указанъ, --
             Когда порвать тѣ цѣпи хочетъ онъ,
             Что связываютъ лордовъ, чернь и тронъ.
  
                                 LXXV.
  
             Пусть будетъ лагерь красныхъ недоволенъ,
             Все жъ мѣсто онъ оставитъ за собой,
             Пока не будетъ форменно уволенъ.
             Онъ хочетъ только долгъ исполнить свой
             Безъ помысловъ корыстныхъ. Обездоленъ,
             Конечно, будетъ край его родной,
             Коль должности всѣ уничтожатъ разомъ;
             Но Англію считаетъ онъ алмазомъ.
  
                                 LXXVI.
  
             Онъ все же независимѣе тѣхъ,
             Которыхъ не удерживаетъ плата;
             Такое мнѣнье выразить не грѣхъ:
             Вѣдь новобранецъ стараго солдата
             Не стоитъ; такъ блудницу ждетъ успѣхъ,
             Когда коснется дѣло до разврата;
             Министръ, когда его надмененъ видъ,
             Съ лакеемъ схожъ, что нищаго язвитъ.
  
                                 LXXVII.
  
             За исключеньемъ фразъ строфы послѣдней,
             Все это лордъ въ собраньяхъ повторялъ.
             Увы, для насъ не новость эти бредни!
             Правительству служащій либералъ
             Ихъ повторяетъ въ залѣ и передней ..
             Но чу! звонокъ къ обѣду прозвучалъ,
             Псаломъ прочтенъ, и мнѣ бъ молиться надо,
             Да слишкомъ опоздалъ я -- вотъ досада!
  
                                 LXXVIII.
  
             То былъ большой обѣдъ, достойный дней,
             Когда гордилась Англія пирами.
             (Какъ будто можно жадностью людей
             Гордиться и накрытыми столами!)
             Что можетъ быть такихъ пировъ скучнѣй?
             Отдѣлываясь общими мѣстами,
             Безъ оживленья гости рѣчь ведутъ.
             Яствъ много, но не счесть простывшихъ блюдъ.
  
                                 LXXIX.
  
             Въ тѣ дни мелкопомѣстные сосѣди
             Развязно-чинный тонъ пускаютъ въ ходъ;
             Съ вниманіемъ относятся къ нимъ лэди
             И лорды (верхъ надъ всѣмъ беретъ разсчетъ).
             Не по себѣ и слугамъ на обѣдѣ;
             Оплошность съ рукъ имъ даромъ не сойдетъ:
             Вѣдь могутъ за неловкія услуги
             Лишиться мѣстъ и господа, и слуги.
  
                                 LXXX.
  
             Охотниковъ и спортсмэновъ лихихъ
             Порядкомъ было тамъ; одни хвалили
             Своихъ коней; другіе -- псовъ своихъ,
             Не мало всѣмъ въ глаза пуская пыли.
             Дородные пасторы, благъ земныхъ
             Усердные поклонники, тамъ были;
             Но не псалмы на умъ пасторамъ шли --
             Однѣ лишь пѣсни грѣшныя земли.
  
                                 LXXXI.
  
             У лорда остроумье проявляли
             Весельчаки сосѣднихъ деревень;
             Встрѣчались тамъ и дэнди, что вздыхали
             О городѣ, гдѣ легче холить лѣнь,
             Гдѣ по утрамъ они такъ сладко спали;
             Сидѣлъ со мною рядомъ въ этотъ день
             Викарій Питъ, что крикомъ на обѣдѣ
             Всѣхъ оглушалъ испуганныхъ сосѣдей.
  
                                 LXXXII.
  
             Находчивъ и остеръ, онъ былъ въ чести
             У знати. Роль играя лизоблюда,
             Искусно онъ умѣлъ дѣла вести
             И въ ходъ пошелъ, что далеко не чудо.
             Но Промысла невѣдомы пути;
             Не знаемъ мы, что хорошо, что худо:
             Приходъ онъ получилъ въ странѣ болотъ,
             Гдѣ лихорадки царствуютъ весь годъ.
  
                                 LXXXIII.
  
             Шутя онъ проповѣдывалъ и шутку
             Порою въ наставленье превращалъ;
             Но тамъ его bon mot иль прибаутку
             Народъ неразвитой не понималъ.
             Увы! пришлося краснобаю жутко;
             Ни отъ кого не слышалъ онъ похвалъ,
             И для того, чтобъ нравиться народу,
             Кривляться долженъ былъ ему въ угоду.
  
                                 LXXXIV.
  
             Есть разница -- такъ пѣсня учитъ насъ --
             Межъ гордой королевой и холопкой.
             Хотя съ женой вѣнчанною подчасъ
             Обходятся грубѣй, чѣмъ съ нищей робкой.
             Простой горшокъ не стоитъ цѣнныхъ вазъ
             И ростбифа съ спартанскою похлебкой
             Сравнить нельзя, хоть не одинъ герой
             Былъ вскормленъ этой пищею простой.
  
                                 LXXXV.
  
             Однако же ничто такъ не различно,
             Какъ городъ и деревня. Кто ведетъ
             Интриги и на жизнь глядитъ практично;
             Кто хочетъ честолюбья горькій плодъ
             Вкусить, идя дорогою обычной, --
             Тотъ, безъ сомнѣнья, городъ предпочтетъ,
             Гдѣ легче скрыть мучительныя раны
             И выполнить свои удобнѣй планы.
  
                                 LXXXVI.
  
             Эроту скучны шумные пиры;
             Въ кругу друзей и Вакха, и Цереры
             Плоды намъ сладки. Къ смертному добры
             Тѣ боги и притомъ -- друзья Венеры;
             Шампанское и трюфеля -- дары,
             Которые ей любы. Чувство мѣры
             Отрадно ей, но, не мирясь съ постомъ,
             Она его считаетъ тяжкимъ зломъ.
  
                                 LXXXVII.
  
             Былъ скуки полнъ пріемъ офиціальный,
             Хоть лязгъ ножей на битву походилъ;
             Всегда шумливъ обѣдъ провинціальный.
             Жуанъ сидѣлъ, разсѣянъ и унылъ,
             Какой-то занятъ думою печальной.
             Ужъ дважды рыбы у него просилъ
             Одинъ субъектъ, что рядомъ съ нимъ обѣдалъ,
             Но все жъ Жуанъ сосѣду рыбы не далъ.
  
                                 LXXXVIII.
  
             Какъ въ третій разъ тарелку протянулъ
             Къ нему сосѣдъ съ замѣтною досадой,
             Жуанъ, прійдя въ себя, на всѣхъ взглянулъ.
             И что жъ? Надъ нимъ смѣялись. Хуже яда
             Для умныхъ смѣхъ глупцовъ. Свирѣпо ткнулъ
             Онъ ложкой въ блюдо рыбы (промахъ надо
             Поправить свой!) и, не жалѣя силъ,
             Сосѣду онъ полъ-рыбы отвалилъ.
  
                                 LXXXIX.
  
             Сосѣдъ сказалъ ему за то спасибо:
             Онъ былъ обжора; но проснулась злость
             Въ другихъ, когда имъ улыбнулась рыба.
             (Не очень-то глодать пріятно кость!)
             Къ тому жъ Жуанъ такого былъ пошиба,
             Что цѣнъ не зналъ базарныхъ. Вотъ такъ гость!
             За то, что лордъ зоветъ юнцовъ незрѣлыхъ,
             Онъ трехъ шаровъ въ тотъ день лишился бѣлыхъ.
  
                                 ХС.
  
             Вѣдь не могли, конечно, гости знать,
             Что Донъ Жуанъ отъ призрака въ смущеньи;
             Да это ихъ и не могло бъ занять:
             Одинъ разсчетъ имѣлъ для нихъ значенье
             И клалъ на лица ихъ свою печать.
             Глядя на нихъ, являлось подозрѣнье,
             Что нѣтъ у нихъ души, а если есть --
             Какой ей крестъ тяжелый надо несть!
  
                                 ХСІ.
  
             Жуана непонятная тревога
             Интриговала сквайровъ и ихъ женъ:
             Извѣстно было имъ, что въ свѣтѣ много
             Одерживалъ побѣдъ блестящихъ онъ.
             Вѣдь мелкота слѣдитъ за знатью строго,
             Лишь признавая высшихъ сферъ законъ.
             Все то, что въ заикѣ дѣлалось, не мало
             Всѣхъ этихъ мелкихъ сошекъ занимало.
  
                                 ХСІІ.
  
             Жуана нс печалилъ неуспѣхъ:
             Въ такой средѣ онъ былъ ему не нуженъ,
             Но, увидавъ Авроры милой смѣхъ,
             Онъ этимъ былъ взволнованъ и сконфуженъ.
             (Причину смѣха скрыть не въ власти тѣхъ,
             Съ которыми онъ въ жизни рѣдко друженъ).
             Хоть отъ Авроры Донъ Жуанъ любви
             Не ждалъ,-- огонь пылалъ въ его крови.
  
                                 XCIII.
  
             Онъ покраснѣлъ невольно отъ досады,
             Утративъ власть надъ волею своей;
             А уязвлять могли ль Авроры взгляды?
             Онъ жалость въ нихъ прочесть бы могъ скорѣй,
             Чѣмъ осужденье; полонъ былъ отрады
             Тотъ свѣтлый фактъ, что онъ замѣченъ ей.
             Ему бы это бросилося въ очи,
             Не будь испуганъ онъ видѣньемъ ночи.
  
                                 ХСІѴ.
  
             Но горе въ томъ, что, не смутясь ничуть,
             Она, какъ Донъ Жуанъ. не покраснѣла;
             Пришлося все жъ ей въ сторону взглянуть:
             Она, волнуясь, блѣдность скрыть хотѣла.
             Не безпокойство ль ей сдавило грудь?
             Не знаю; мнѣ до этого нѣтъ дѣла...
             Но впрочемъ яркихъ красокъ никогда
             Въ ея лицѣ не видѣлось слѣда.
  
                                 ХСѴ.
  
             Усердно занимала Аделина
             Своихъ гостей; любезна и мила,
             Имъ предлагая кушанья и вина,
             Она ихъ всѣхъ совсѣмъ съ ума свела,
             Но важная на то была причина:
             Она устроить мужнины дѣла
             Старалась; чтобъ на выборахъ скандала
             Не вышло, всѣхъ она равно ласкала.
  
                                 ХСѴІ.
  
             Она въ глаза бросала ловко пыль
             И роль играла съ легкостью такою,
             Съ какой протанцовала бы кадриль,
             Вполнѣ своей довольная судьбою;
             Но по душѣ прійтися ей могли ль
             Труды такіе? Бѣглый взглядъ порою
             Лишь выдавалъ ее, и Донъ Жуанъ
             Подумать могъ, что ей присущъ обманъ.
  
                                 ХСѴІІ.
  
             Умѣніе разыгрывать всѣ роли --
             По мнѣнью многихъ -- знакъ, что сердца нѣтъ;
             Но ложенъ взглядъ такой; порою воли,
             А не искусства въ этомъ виденъ слѣдъ;
             Напраслиной не разъ глаза кололи;
             Сливаются жъ порою мракъ и свѣтъ!
             И тотъ, кто впечатлѣнью мига вѣренъ --
             По моему, никакъ не лицемѣренъ.
  
                                 ХСѴІІІ.
  
             Поэтовъ, дипломатовъ, болтуновъ
             Нерѣдко это свойство создавало;
             Героевъ иногда, но мудрецовъ,
             Конечно, нѣтъ. Мужей великихъ мало,
             А много умныхъ знаемъ мы головъ;
             Ораторовъ когда же не хватало?
             А финансисты рѣдки въ наши дни;
             Лишь цифрами морочатъ насъ они,
  
                                 ХСІХ.
  
             Поэты ариѳметики задачи
             По своему рѣшаютъ. Доказать
             Они способны, такъ или иначе,
             Что дважды два даетъ въ итогѣ пять.
             Намъ дорого ихъ стоятъ неудачи:
             Четыре въ три умѣя превращать,
             Они на части рвутъ доходы наши,
             А все жъ намъ жизнь отъ этого не краше.
  
                                 С.
  
             Шалунья герцогиня, между тѣмъ,
             Не подавая виду, подмѣчала
             Всѣ стороны смѣшныя и за всѣмъ
             Слѣдила, но скрывать умѣла жало.
             Для свѣтскихъ пчелъ такой цвѣтникъ -- Эдемъ;
             Онъ меду въ даръ приноситъ имъ не мало.
             Собравъ его въ количествѣ большомъ,
             Онѣ имъ наслаждаются потомъ.
  
                                 СI.
  
             Въ роскошномъ замкѣ день прошелъ отлично;
             Вотъ поданъ кофе; кончился обѣдъ.
             Присѣвъ, какъ присѣдать въ глуши прилично,
             Простились дамы; гости ждутъ каретъ.
             Раскланявшись съ неловкостью обычной,
             За женами ушли супруги вслѣдъ,
             Хваля любезность лорда на обѣдѣ
             И въ полномъ восхищеньи отъ милэди.
  
                                 CII.
  
             Ея сердечность, тактъ хвалили всѣ,
             Такъ искренность въ ея лицѣ дышала,
             Какъ солнца лучъ играетъ на росѣ;
             Она по праву мѣсто занимала;
             Ея уму дивились и красѣ;
             Предъ ней и зависть голову склоняла;
             Хвалили также всѣ ея нарядъ,
             Что былъ такъ простъ и вмѣстѣ съ тѣмъ богатъ.
  
                                 CIII.
  
             Межъ тѣмъ она доказывать старалась.
             Что вѣренъ взглядъ уѣхавшихъ гостей;
             У нихъ въ долгу она не оставалась:
             За скуку, что пришлось извѣдать ей,
             Ихъ чествуя, порядкомъ всѣмъ досталось.
             Смѣшныхъ припомнивъ много мелочей,
             Отдѣлала милэди безъ пощады
             Прически ихъ, манеры и наряды.
  
                                 СІѴ.
  
             Она сама атаку не вела,
             За то другихъ къ насмѣшкамъ подбивала.
             (Такъ Адиссона "робкая хвала"
             Хвалимыхъ имъ порою убивала.)
             Остротамъ, шуткамъ не было числа.
             Когда меня язвитъ злословья жало,
             Друзья, прошу не защищать меня:
             Защиты я боюся, какъ огня.
  
                                 CV.
  
             Не принималъ участья въ этомъ хорѣ
             Забавныхъ эпиграммъ и шутокъ злыхъ
             Лишь Донъ Жуанъ; а также и Аврорѣ,
             Казалось, вовсе дѣла нѣтъ до нихъ.
             Любя блистать въ веселомъ разговорѣ,
             Не отставалъ онъ прежде отъ другихъ;
             А тутъ сидѣлъ унылый и угрюмый,
             Какой то удрученъ тревожной думой.
  
                                 CVI.
  
             За то, что онъ не расточаетъ брань
             Заочно и -- въ порывѣ озлобленья --
             Злословію, какъ всѣ, не платитъ дань,
             Онъ заслужилъ Авроры одобренье.
             (Должна же быть и злоязычью грань).
             Хоть не имѣло этого значенья
             Его молчанье -- все жъ Жуанъ былъ радъ,
             Что встрѣтить могъ Авроры добрый взглядъ.
  
                                 CVII.
  
             Итакъ могильный гость, печать молчанья
             Жуану наложивши на уста,
             Помогъ ему добиться той вниманья,
             Къ которой все рвалась его мечта;
             Аврора воскресила въ немъ страданья
             Минувшихъ дней; но дѣвственно чиста
             Была такая страсть, что воплощала
             Въ себѣ святую жажду идеала.
  
                                 CVIII.
  
             Такое чувство -- свѣтлая любовь
             Къ прекрасному, желанье лучшей доли;
             Съ надеждой насъ оно сродняетъ вновь;
             Съ нимъ жалокъ "свѣтъ". Намъ тяжекъ гнетъ неволи,
             Когда оно намъ согрѣваетъ кровь.
             Любимый взглядъ даритъ намъ счастья болѣ,
             Чѣмъ обольщенья славы. Если страсть
             Клокочетъ въ насъ, какъ ихъ ничтожна власть!
  
                                 СІХ.
  
             Хоть меркнутъ и лучи и дни безъ счета,
             Хоть времени на всемъ видна печать,
             Не перестанетъ міръ, ища оплота,
             Къ Венерѣ страстной руки простирать.
             Одинъ Анакреонъ стрѣлу Эрота
             Могъ свѣжимъ миртомъ вѣчно украшать.
             А все жъ, усердно чествуя Венеру,
             Не въ силахъ мы въ нее утратить вѣру.
  
                                 СХ.
  
             Когда настала полночь, въ свой покой
             Ушслъ Жуанъ. Мы смѣло думать можемъ,
             Что не ко сну стремился мой герой,
             Не макъ, а ивы вѣяли надъ ложемъ
             Жуана. Грезъ его баюкалъ рой;
             Онъ былъ такими думами тревожимъ,
             Что въ скептикѣ лишь пробуждаютъ смѣхъ,
             Влюбленнымъ же готовятъ рядъ утѣхъ.
  
                                 СХІ.
  
             Луна, какъ въ ночь прошедшую свѣтила.
             Жуанъ -- по платью сущій sans-culotte --
             Сидѣлъ въ одномъ халатѣ. Трудно бъ было
             Костюмъ придумать легче. Только тотъ,
             Кто сталкивался въ жизни съ вражьей силой --
             Жуана положеніе пойметъ.
             Онъ ожидалъ, конечно, не безъ страха
             Вторичнаго явленія монаха.
  
                                 СХІІ.
  
             Онъ ожидалъ не тщетно... Чу! слышны,
             Вселяя страхъ, глухіе звуки гдѣ-то...
             Не крадется ли призракъ вдоль стѣны?
             Ахъ! чортъ ее побралъ бы -- кошка это!
             Ея шаги чуть слышные сходны
             Съ походкою жильца иного свѣта
             Иль барышни, что ночью въ первый разъ
             Спѣшитъ на rendez-vous, всего боясь.
  
                                 СХІІІ.
  
             Опять!.. То появленье ль силы вражьей,
             Иль просто вѣтеръ? Съ мѣрностью стиховъ
             (Мѣрнѣе виршъ поэтовъ новыхъ даже)--
             Идетъ монахъ таинственъ и суровъ.
             Все спитъ кругомъ; темно во всемъ этажѣ;
             Глухая ночь бросаетъ свой покровъ;
             Алмазами свѣтилъ лишь небо блещетъ;
             Жуанъ глядитъ на духа и трепещетъ.
  
                                 СХІѴ.
  
             На скрипъ стекла, что мокрымъ пальцемъ трутъ,
             На шумъ дождя, что раздается глухо,
             Похожъ былъ рѣзкій звукъ, который тутъ
             Нежданно до его донесся слуха.
             Смутился онъ, и это всѣ поймутъ:
             Кого не потрясетъ явленье духа?
             Кто даже слѣпо вѣритъ въ міръ иной --
             Боится съ нимъ вступать въ союзъ прямой.
  
                                 CXV.
  
             Съ открытымъ ртомъ, глаза раскрывши тоже,
             Стоялъ Жуанъ. Отъ страха смертный нѣмъ,
             А ротъ онъ раскрываетъ, и похоже,
             Что рѣчь сказать намѣренъ. Между тѣмъ
             Все приближался, страхъ Жуана множа,
             Могильный гость. Глаза и ротъ совсѣмъ
             Раскрывъ, стоялъ Жуанъ; въ немъ сердце билось,
             А вотъ и дверь таинственно раскрылась.
  
                                 СХѴІ.
  
             И шумъ, и скрипъ въ зловѣщій гулъ слились,
             Напоминая Данта стихъ тревожный:
             "Входя сюда, съ надеждою простись!*
             Предъ силою безплотной какъ ничтожна
             Земная плоть! Герой, какъ ни храбрись,
             Тебѣ бороться съ духомъ невозможно!
             Вѣдь плоти нѣтъ защиты отъ тѣней,--
             Вотъ почему при нихъ такъ страшно ей.
  
                                 СХѴІІ.
  
             Со скрипокъ дверь скользить на петляхъ стала
             И растворилась тихо. Все кругомъ,
             Одѣто тьмой, таинственно молчало;
             Двѣ свѣчи у Жуана хоть огнемъ
             Горѣли яркимъ, все жъ свѣтили мало.
             И вотъ у двери, въ сумракѣ ночномъ,
             Явился инокъ въ черномъ капюшонѣ,
             Играя роль пятна на темномъ фонѣ.
  
                                 СХѴІІІ.
  
             Сначала испугался Донъ Жуанъ,
             Затѣмъ въ немъ пробудилося сомнѣнье;
             Что если этотъ призракъ -- лишь обманъ?
             Стыдясь своей ошибки, въ то жъ мгновенье
             Онъ, бодръ душою, выпрямилъ свой станъ
             И, всякія отбросивъ опасенья,
             Рѣшился доказать, что плоть съ душой
             Не могутъ быть слабѣй души одной.
  
                                 СХІХ.
  
             Испугъ его сталъ гнѣвомъ. Свирѣпѣя,
             Жуанъ къ дверямъ направился. Монахъ
             Попятился немного; не робѣя,
             Жуанъ пошелъ за нимъ, отбросивъ страхъ;
             Узнать хотѣлъ онъ правду. Пламенѣя,
             Въ немъ кровь струилась; гнѣвъ сверкалъ въ очахъ;
             Монахъ, что отступалъ, грозясь рукою,
             Остановился, встрѣтившись съ стѣною.
  
                                 СХХ.
  
             Онъ въ статую, казалось, превращенъ;
             Жуанъ хотѣлъ схватить его руками,
             Но до стѣны лишь дотронулся онъ,
             Стѣны, одѣтой лунными лучами.
             Онъ этимъ былъ испуганъ и смущенъ.
             Но можно ль -- посудите только сами --
             Не испугаться чуда? Міръ тѣней
             Пугаетъ насъ безплотностью своей.
  
                                 CXXI.
  
             А призракъ все не двигался. Могила,
             Не потушивъ огонь его очей,
             Его дыханье даже пощадила
             И золотистый шелкъ его кудрей.
             Когда жъ луна волшебно озарила
             Его лицо игрой своихъ лучей,
             Какъ жемчуга его сверкнули зубки;
             Ихъ обрамляли розовыя губки.
  
                                 СХХІІ.
  
             Тогда Жуанъ рѣшился протянуть
             Вторично руки къ призраку. Волненье
             Его росло, и вотъ онъ тронулъ грудь
             Упругую и теплую; біенье
             Подъ ней онъ сердца слышалъ и ничуть
             Не вѣяло могилой отъ видѣнья.
             Жуану стало ясно, что смутясь,
             Онъ глупый промахъ сдѣлалъ въ первый разъ.
  
                                 CXXIII.
  
             То былъ ли духъ? Сомнѣнья неизбѣжны:
             Безплотность вѣдь для призраковъ законъ;
             А этотъ призракъ съ шейкой бѣлоснѣжной
             Казался полонъ жизни; также онъ
             Душою обладалъ живой и нѣжной;
             Но вотъ свалился черный капюшонъ,
             И герцогини Фицъ-Фолькъ шаловливой
             Жуанъ, смутясь, увидѣлъ ликъ красивый...

Павелъ Козловъ.

  

ПѢСНЬ СЕМНАДЦАТАЯ,

  
                                 I.
  
             Міръ -- полонъ сиротъ. Первые -- всѣ тѣ,
             Кто сирота въ прямомъ значеньи слова
             (Дубъ, что одинъ растетъ на высотѣ --
             Крупнѣй деревьевъ лѣса молодого);
             И тотъ еще подобенъ сиротѣ,
             Кто не терялъ мать и отца родного,
             Но самъ лишенъ былъ ихъ любви святой,
             И потому сталъ сердцемъ сиротой.
  
                                 II.
  
             Не сироты-ль -- "единственныя дѣти"?
             Пословица едва-ли не права,
             Гласящая, что жертвы баловства --
             Дѣтьми на-вѣкъ пребудутъ дѣти эти;
             Тамъ, гдѣ любви иль строгости права
             Преступлены -- тамъ старшіе въ отвѣтѣ:
             Съ душевной иль съ сердечной пустотой --
             Становится ребенокъ сиротой.
  
                                 III.
  
             Намъ сироты въ прямомъ значеньи слова
             Рисуются то щепкою средь водъ,
             То въ образѣ младенца чуть живого,
             Питомца школы, что открылъ приходъ,
             Предметомъ состраданія людского;
             Зоветъ ихъ въ Римѣ мулами народъ,
             Но въ глубь смотря, мы всѣ придемъ къ тому-же:
             Что сиротамъ богатымъ -- въ жизни хуже.
  
                                 IV.
  
             Они самостоятельны съ пеленокъ,
             Опекуновъ отцамъ подобныхъ -- нѣтъ,
             Совѣта опекунскаго ребенокъ,
             Порой -- дѣвица къ довершенью бѣдъ
             (Беру я для сравненія предметъ)-- dd>
d>             Не вскормленный ли курицей утенокъ,
             Что погружаясь въ воду съ головой,
             Насѣдкѣ страхъ внушаетъ роковой?
  
                                 V.
  
             Избитый доводъ, но умы -- лукавы,
             И противъ новой истины привыкъ
             Его легко употреблять языкъ.
             "Ты правъ -- тогда другіе всѣ неправы!"
             Перевернуть возможно это вмигъ,
             Отстаивая прежніе уставы:
             "Другіе правы, если ты неправъ".
             Но въ мірѣ кто поистинѣ былъ правъ?
  
                                 VI.
  
             Чтобъ не попасть въ подобную ловушку,
             Свободы слова я прошу во всемъ.
             При смѣнѣ каждый вѣкъ коритъ другъ дружку
             За то, что въ тупоуміи своемъ
             Тотъ ложемъ счелъ съ булавками подушку,
             Что парадоксомъ нынче мы зовемъ --
             Основу въ томъ найдетъ, быть можетъ, вѣра:
             Вы Лютера возьмите для примѣра.
  
                                 VII.
  
             Имъ таинства до двухъ сокращены,
             А вѣдьмы -- до нуля: хоть поздновато,
             И жечь старухъ мы больше не должны
             (Ту, что въ семейной распрѣ виновата --
             Такихъ я знаю иль знавалъ когда-то,
             Поджарилъ-бы съ одной я стороны),
             Но вѣкъ призналъ такихъ поступковъ странность,
             Хоть сэръ Мэтью и въ немъ явилъ гуманность.
  
                                 VIII.
  
             Остановившій солнце Галилей --
             Лишенъ былъ солнца. Онъ за утвержденье,
             Что движется земля -- въ землѣ своей
             Былъ самъ лишенъ возможности движенья.
             Онъ умиралъ, когда среди людей
             Въ томъ, что онъ правъ -- мелькнуло подозрѣнье.
             Теперь все это -- истина сама,
             Чѣмъ прахъ его утѣшенъ былъ весьма.
  
                                 IX.
  
             Какъ всѣмъ скучны Локкъ, Пиѳагоръ, Сократъ
             Казалися въ ихъ вѣкъ -- примѣръ бывалый,
             Объ ихъ судьбѣ говорено стократъ
             И выйдетъ изъ разсказовъ томъ не малый.
             Мудрецъ опережаетъ вѣкъ отсталый,
             За это претерпѣвъ напастей рядъ,
             За то -- едва отъ мукъ земныхъ избавленъ --
             Бываетъ заднимъ онъ числомъ прославленъ
  
                                 X.
  
             Ума гигантовъ доля такова;
             Должны въ пылу житейской мелкой сшибки
             Мы всѣ -- породы мелкой существа
             Быть болѣе выносливы и гибки.
             Я слишкомъ желченъ и въ умѣ едва
             Рѣшу я (съ тѣмъ, чтобъ избѣжать ошибки),
             Что totus, teres, стоикъ я, мудрецъ --
             Подуетъ вѣтеръ,-- и всему конецъ!
  
                                 XI.
  
             Спокоенъ я, но раздраженье выдамъ,
             Я скроменъ, но цѣнить себя привыкъ,
             Измѣнчивъ я, но вмѣстѣ semper idem,
             Я веселъ, но разстраиваюсь вмигъ,
             Я терпѣливъ, но гнетъ мной ненавидимъ,
             Я добръ, но въ гнѣвѣ я бываю дикъ,
             Какъ Геркулесъ; боюсь, что по натурѣ
             Въ двухъ-трехъ, а не въ одной хожу я шкурѣ.
  
                                 XII.
  
             Въ шестнадцатой главѣ на долгій срокъ
             При лунномъ свѣтѣ былъ герой оставленъ;
             Верхъ мужества физическаго могъ
             Иль нравственнаго быть при томъ проявленъ.
             Добро-ли побѣдило, иль порокъ --
             (Онъ пылокъ былъ) -- да буду я избавленъ
             Отъ объясненья, если красота
             Не разомкнетъ лобзаньемъ мнѣ уста.
  
                                 XIII.
  
             Оставимъ ихъ, завѣсъ не раскрывая.
             Настало утро, чай обычный ждетъ,
             Всѣ пьютъ его, его не воспѣвая;
             Толпа гостей, чью знатность, блескъ, почетъ
             Я пѣлъ, на лирѣ струны обрывая,
             Здороваться съ хозяйкою идетъ.
             Послѣднимъ съ герцогинею въ гостиной
             Жуанъ явился съ миною невинной.
  
                                 XIV.
  
             Духъ иль не духъ былъ гость его ночной,--
             Не съ нимъ однимъ имѣлъ, казалось, дѣло
             Нашъ Донъ Жуанъ; усталый видъ имѣло
             Лицо его, и рѣзалъ свѣтъ дневной
             Ему глаза; и также поблѣднѣло
             Лицо у герцогини, дрожь волной
             По тѣлу пробѣгала, словно очи
             Сомкнуть ей не пришлось втеченье ночи.

О. Чюмина *).

   *) "Донъ Жуанъ" остался неоконченнымъ. До самого послѣдняго времени были извѣстны только 16 пѣсень, которыя и переведены Павломъ Козловымъ. Недавно найденное начало 17 пѣсни впервые напечатано въ изданіи Кольриджа и Протеро.


  

ДОНЪ-ЖУАНЪ.

  
   Стр. 209. Посвященіе -- ср. введеніе къ "Видѣнію суда", наст. изд. т. II. стр. 240 и сл. "Такъ какъ поэма должна выйти безъ имени автора,-- писалъ Байронъ Муррею,-- то "Посвященіе" надо выброситъ. Я но хочу нападать на эту собаку въ темнотѣ, Подобныя вещи годится для подобныхъ ему негодяевъ и ренегатовъ". "Посвященіе появилось въ печати только въ изданіи сочиненій Байрона 1833 г., съ замѣткою издателя, что оно стало извѣстно вскорѣ послѣ смерти автора, по одной статьѣ въ "Вестминстерскомъ Обозрѣніи", приписываемой Гобгоузу, и что уже въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ оно, такъ сказать, "гуляло по улицамъ", почему и нѣтъ основанія его не печатать. Но это объясненіе не успокоило Соути, который писалъ Аллэну Коннингэму, въ іюнѣ 1833 г, что "новое изданіе сочиненій Байрона есть одно изъ самыхъ худшихъ знаменій нынѣшняго худого времени".
   Запѣлъ и Колъриджь съ ними...
   Кольриджъ, въ своей "Критикѣ на Бертрама", напечатанной въ "Курьерѣ" 1816 г. и затѣмъ перепечатанной въ его "Литературной Біографіи" (1817), подробно разбираетъ старинную испанскую драму "Пораженный безбожинкъ" и даетъ характеристику Донъ-Жуана, въ которой не трудно было увидѣть намеки на Байрона: "Знатность, богатство, умъ, талантъ, пріобрѣтенныя познанія, физическая красота, крѣпкое здоровье, всѣ эти преимущества, еще болѣе усиливаемыя качествами благороднаго происхожденія и національнаго характера, повидимому, соединялись въ Донъ-Жуанѣ, но послужили ему только средствомъ для того, чтобы довести до крайнихъ практическихъ предѣловъ теорію безбожной природы, какъ единственной, будто бы, причины не только всѣхъ вещей, событій и явленій, но даже всѣхъ вашихъ мыслей, чувствъ, побужденій и поступковъ. Повиновеніе природѣ явилось для него единственною добродѣтелью", и т. д. Возможно, что Байронъ узналъ себя въ этомъ портретѣ и въ то же время у кого явилась мысль о возможности созданія новаго Донъ-Жуана по своему образу и подобію.
   Блеснувъ мгновенье рыбкою летучей.
   "Слышали ли вы, что Донъ-Жуанъ явился съ посвященіемъ мнѣ, гдѣ я соединенъ въ одно съ лордомъ Кэстльря, и надъ нами издѣваются, какъ надъ "парой Робертовъ"? Посвященіе, однако, выброшено,-- вѣроятно, изъ страха преслѣдованія со стороны одного Роберта",-- писалъ Соути одному изъ своихъ друзей, 13 авг. 1819 г.
   Вордсвортъ огромный томъ, страницъ въ пятьсотъ,
   Недавно издалъ, съ новою системой.
   Намекъ на подробное перечисленіе "способностей, необходимыхъ для поэтическаго творчества, съ указаніемъ различія между воображеніемъ и фантазіей,-- въ предисловіи къ собранію стихотвореній Вордсворта, изд. 1815 г. Въ предисловіи этомъ, впрочемъ, сказано, что авторъ не имѣетъ намѣренія устанавливать какую-либо систему".
   Вы съ Кексвикѣ составили кружокъ.
   Слѣдуетъ читать: "въ Кесвикѣ". "Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, одинъ джентльмэнъ, главный сотрудникъ и руководитель извѣстнаго журнала, отличающагося своимъ враждебнымъ отношеніемъ къ г. Соути, провелъ день или два въ Кесвикѣ -- и случайно освѣдомился, что г. Вордсвортъ, г. Соути и я жили по соседству. Хотя предположеніе о томъ, будто мы считали себя принадлежащими къ какой то особенной школѣ, и будто г. Соути и Вордсвортъ образовали какую то поэтическую секту, однако, въ первыхъ же статьяхъ написанныхъ этимъ джентльмэномъ по возвращеніи его изъ Кесвика, мы были охарактеризованы, какъ "школа плачущихъ и воющихъ ипохондриковъ, живущихъ на озерахъ". (Кольриджъ).
   Пускай мѣста вамъ теплыя даны.
   Въ подлинникѣ: "Вы получаете жалованье, конечно, за то, что вами написано? А Вордсвортъ служитъ въ акцизномъ вѣдомствѣ".
   "Вордсвортъ получилъ мѣсто, кажется, въ таможнѣ, а впрочемъ, можетъ быть, и въ акцизѣ, кромѣ другого мѣста -- за столомъ лорда Лондсдэля, гдѣ этотъ поэтическій шарлатанъ и политическій паразитъ смѣло и весело лижетъ тарелки; раскаявшійся якобинецъ уже давно превратился въ клоунствующаго сикофанта самыхъ худшихъ аристократическихъ предразсудковъ" (Прим. Байрона).
  
   Стр. 210.
   Будь онъ, какъ прежде, бѣденъ и убогъ.
   "Говорятъ, что двѣ старшія дочери Мильтона отняли у него книги, помимо того, что онѣ мучили его своею хозяйственною скупостью и пр. Это оскорбленіе должно было быть ему особенно тяжкой какъ отцу, и какъ ученому. Гэли сравниваетъ его съ Лиромъ". (Прим. Байрона).
   И предъ скопцомъ духовнымъ, чуждымъ чести,
   Не сталъ бы расточать позорной лести!
   Варіантъ:
   Не сталъ бы онъ наемнымъ лавреатомъ,
   Продажною душонкой, Искарьотомъ!
   "Я сомнѣваюсь, хорошо ли рискуютъ "лавреатомъ" и "Искарьотомъ", но долженъ сказать то же, что сказалъ Бенъ-Джононъ Сильвестеру, когда тотъ предлагалъ ему отвѣтить риѳмами на стихи:
   "Я, Сильвестеръ Джонъ,
   Съ твоей сестрою сопряженъ.
   Джонсонъ отвѣчалъ:
   Я, Бенъ-Джонсонъ,
   Лежу съ твоей женой.
   "Но, вѣдь, это не риѳма", сказалъ Сильвесторь. "Не риѳма, за то правда", отвѣчалъ Бенъ-Джонсовъ". (Прим. Байрона).
   О Кэстельри см. выше, "Бронзовый Вѣкъ".
   Ты, какъ Евтропій, расточаешь лесть.
   "О характерѣ Евтропія, евнуха и министра при дворѣ Аркадія, см. у Гиббона". (Прим. Байрона).
   Въ тебѣ и храбрость зло и преступленье. "Мистеръ Джонъ Муррей,-- какъ книгопродавецъ Адмиралтейства и издатель разныхъ правительственныхъ трудовъ, вы можете, если пять строфъ, касающихся Кэстельри, непріятны для вашего слуха или для изданій флота, выпустить ихъ при печатаніи поэмы. Эти строфы о "Кастлернги" (какъ зовутъ его итальянцы) 11, 12, 13, 14 и 15". (Записка къ Муррею).
   Не такъ ли, Юліанъ Отступникъ новый?
   Въ подлинникѣ: "Не такъ ли, мой тори, ультра-Юліанъ?".
   "Я имѣю въ виду не героя поэмы нашего друга Лэндора, измѣнника графа Юліана, а героя исторіи Гиббона, въ просторѣчіи называемаго "Отступникомъ". (Прим. Байрона).
  

ПѢСНЬ ПЕРВАЯ.

  
   Стр. 211. На обложкѣ рукописи 1-й пѣсни находится слѣдующій куплетъ (переводъ П. О. Moрозова).
   Дай, Небо, чтобъ настолько-жъ прахъ я былъ,
   Насколько кровь, мозгъ, кости, чувства, страсти;
   Прошедшее уже не въ нашей власти,
   А будущее (но я много пилъ
   Сегодня, и отъ этой злой напасти
   Какъ будто я стою внизъ головой)
   И будущее не по нашей части,
   Такъ дайте мозель съ содовой содой!
   Первая пѣснь начата въ Венеціи, 6 сентября, а кончена 1 ноября 1818 г.
   Погибъ по волѣ демона и рока.
   Въ подлинникѣ: "Поэтому я беру нашего стараго друга Донъ-Жуана: мы всѣ видали его въ пантомимѣ, какъ его послали къ чорту нѣсколько преждевременно". Пантомима, о которой говорить Байронъ, была впервые представлена Гаррикомъ на сценѣ Друри-Ленскаго театра, подъ заглавіемъ: "Донъ-Жуанъ, или наказанный распутникъ, трагико-пантомимическое представленіе въ двухъ дѣйствіяхъ", съ музыкой Глюка". Затѣмъ, въ ноябрѣ 1809 г., она была представлена въ Ковентъ-Гарденѣ, причемъ исполнителемъ шутовской роли слуги Скарамуша былъ знаменитый въ свое время Іосифъ Гримальди, котораго Байронъ очень цѣнилъ.
   Принцъ Фердинандъ, Гаукь, Кеппель, Го, Вернонъ,
   Буріойнъ, Гранби, Вольфъ, Кумберлэндъ...
   Фердинандъ -- герцогъ Брауншвейгскій, побѣдитель при Минденѣ, изгнавшій въ 1762 г. французовъ изъ Гессена. Адмиралъ лордъ Гаукъ (Hawke) въ 1759 г. разбилъ французскій флотъ, собравшійся въ Брестѣ для похода на Англію. Адмиралъ виконтъ Кеппель въ 1779 г. былъ преданъ военному суду за то, что далъ французскому флоту возможность уйти отъ сраженія (и пораженія), но былъ оправданъ. Лордъ Го (Howe), также адмиралъ, разбилъ французскій флотъ при Юшэнѣ въ 1791 г. Адмиралъ Вернонъ отличался въ морской службѣ, особенно при взятіи Порто-Белло. Бургойнъ англійскій генералъ и драматическій писатель, отличившійся при оборонѣ Португаліи отъ испанцевъ въ 1762 г., а также въ Сѣверо-Американской войнѣ. Гренби -- сынъ герцога Гутлэнда, былъ въ 1759 г. командующимъ англійскою арміею въ Германіи. Генералъ Вольфъ командовалъ экспедиціею въ Квебекъ и былъ убитъ въ сраженіи съ французами въ 1759 г. Герцогъ Кумберлэндскій, второй сынъ короля Георга II, отличился въ сраженіяхъ при Деттингенѣ и Фонтенуа, а также при Кулоденѣ, гдѣ онъ разбилъ Шевалье, въ 1746 г. Онъ пользовался репутаціей жестокаго человѣка, почему Байронъ и называетъ его "мясникомъ".
   Умъ Дюмурье и Бонапарта нѣтъ.
   Въ рукописи Байрона находится слѣдующее примѣчаніе въ этой строфѣ:
   "Въ восьмой и послѣдней лекціи г. Газлитта о правилахъ критики, читанной въ Сарреевскомъ институтѣ, меня обвиняютъ въ томъ, что я "превозносилъ Бонапарта до небесъ въ пору его успѣховъ, а затѣмъ раздражительно излилъ свою досаду на бывшаго своего кумира". Первыми строками, когда-либо иною написанными о Бонапартѣ, была "Ода къ Наполеону" -- послѣ его отреченія въ 1814 г. Все, что я писалъ о немъ, было написано уже послѣ ого паденія; никогда я не превозвосилъ его въ пору его успѣховъ. Я разсматривалъ его характеръ въ различные періоды, въ проявленіяхъ его силы и слабости; его приверженцы обвиняютъ меня въ несправедливости, а враги называли меня его сторонникомъ -- во многихъ изданіяхъ, англійскихъ и иностранныхъ.
   Въ отношеніи правильности моего изображенія я имѣю на своей сторонѣ высокій авторитетъ. Годъ съ небольшимъ тому назадъ, я имѣлъ удовольствіе встрѣтить въ Венеціи моего друга, почтеннаго Дугласа Киннэрда. Онъ разсказывалъ мнѣ, что, проѣзжая чрезъ Германію, онъ имѣлъ честь быть представленнымъ одному изъ ближайшихъ родственниковъ Наполеона, Евгенію Богарнэ, съ которымъ, затѣмъ, нѣсколько разъ бесѣдовалъ. Во время одной изъ этихъ бесѣдъ онъ прочелъ и перевелъ стихи о Бонапартѣ изъ 3-й пѣсни Чайльдъ-Гарольда. Онъ сообщилъ мнѣ, что названная высокая особа, признаваемая таковою европейскими легитимистами, выслушавъ эти стихи, уполномочила его заявить, что "изображеніе совершенно вѣрно". Я говорю объ этомъ печатно вовсе не изъ ребяческаго тщеславія, но потому, что г. Газлиттъ обвиняетъ меня въ непослѣдовательности и указываетъ на мою неточность. Можетъ быть онъ согласится, что въ этомъ послѣднемъ отношеніи одинъ изъ ближайшихъ родственниковъ императора имѣетъ право высказать рѣшительное сужденіе. Я же сообщаю г. Газлитту, что я никогда не льстилъ Наполеону на престолѣ и никогда не злословилъ его послѣ его паденія. Я писалъ о томъ, что, по моему мнѣнію, представлялось въ его характерѣ невѣроятнымъ сочетаніемъ противоположностей.
   Далѣе, г. Газлиттъ обвиняетъ меня въ томъ, что я въ Чайлъдъ-Гарольдѣ изображаю самого себѣ и пр. Я уже давно опровергалъ это; но если бы это даже была и правда, то, вѣдь, Локкъ говорятъ намъ, что все его знаніе о человѣческомъ разумѣ основывается на пзученіи собственнаго ума. Противъ мнѣнія г. Газлитта о моей поэзіи я не возражаю; но я требую, чтобы этотъ джентльменъ не оскорблялъ меня, приписывая мнѣ величайшую низость, т.-е. будто я публично восхвалялъ человѣка, котораго затѣмъ старался унизить въ пору его несчастія: первыя строки о Бонапартѣ были написаны мною именно въ пору его несчастія, въ 1814 г., послѣднія, хотя и не совсѣмъ для него благопріятныя, но болѣе безпристрастныя,-- въ 1818 г. Что же, сталъ ли онъ счастливѣе послѣ 1814 г.?"
   Шарль-Франсуа Дюмурье (1789--1823) разбилъ австрійцевъ при Жемаппѣ и пр. Въ 1794 г. издалъ свои "Записки".
   Дантонъ, Маратъ, Барнавъ, Клотцъ, Мирабо,
   Жуберъ, Марсо, Гошъ, Ланнъ, Десэ, Моро.
   Дантонъ игралъ очень важную роль въ первые годы революціи. Послѣ паденія короля, онъ былъ министромъ юстиціи. Принятыя имъ жестокія мѣры привели къ кровавымъ сентябрьскимъ событіямъ 1792 г. Въ 1794 г. онъ былъ казненъ вмѣстѣ съ Камилломъ Демуленомъ и другими. Жанъ-Поль Маратъ, знаменитый революціонный дѣятель, убитый Шарлотою Кордэ 13 іюля 1793 г. Антуанъ Пьеръ-Жозефъ Барнавъ былъ президентомъ Учредительнаго собранія 17CO г.; казненъ 20 ноября 1793 г. Жан-Батистъ, баронъ де-Клотцъ, болѣе извѣстный подъ именемъ Анахарсиса Клотца, былъ казненъ Робеспьеромъ въ 1794 г. Оноре-Габріель Рикетти, графъ же-Мирабо, р. 1749 г., ум. 1791 г. Бартелеми Жуберъ, полководецъ, успѣшно сражавшійся въ Италіи и Тиролѣ, впослѣдствіи выступилъ противъ Суворова и былъ убитъ при Нови, 15 августа 1799 г. Генералъ Марсо отличился въ Вандеѣ и былъ убитъ подъ Альтенкирхеномъ въ 1796 г. Генералъ Гошъ также принималъ участіе въ умиротворенія Вандеи и умеръ въ 1797 г., 29-ти лѣтъ. Жанъ Лаинъ, герцогъ Монтебелло, участникъ наполеоновскихъ походовъ, убитъ подъ Эслингомъ, въ 1809 г. Луи-Шарль Десэ-де-Вуагу, побѣдитель при пирамидахъ, убитъ при Маренго, 14 іюня 1800 г. Жанъ-Викторъ Моро убитъ въ сраженіи подъ Дрезденомъ, въ 1813 г.
   Великъ Агамемнонъ... Ср. Горація, Оды. IV, V:
   Герои были до Атрида,
   Но древность скрыла ихъ отъ насъ.
   Пословица гласитъ: "несчастенъ тотъ,
   Кто не былъ въ ней"...
   Стр. 212, строфы X--XIV. Возражая на критику "Блэквудова Журнала", (См. дальше переводъ этой статьи). Байронъ довольно неловко оправдывается отъ обвиненія въ томъ, будто въ Донъ-Жуанѣ находится "тщательно обработанная сатира на характеръ и нравы его жены". "Въ поэмѣ, относительно которой еще не удостовѣрено, что она написана мною, выведена непріятная во всѣхъ отношеніяхъ и вовсе не заслуживающая уваженія женщина педантъ и казуистъ; высказывается предположеніе, что это -- портретъ моей жены. Но въ чемъ же тутъ сходство? Если оно есть, то только для тѣхъ, кто его выдумалъ; а я не вижу никакого". Намеки, заключающіеся въ строфахъ XII, XIII, XIV и далѣе въ строфахъ XXVII--XX1X, представляются, тѣмъ не менѣе, достаточно ясными.
   Фейнэгль предъ ней бы прикусиль языкъ.
   Грегоръ фогъ-Фейгэгль, изобрѣтатель особой мнемонической системы, читалъ лекціи о ней въ 1811 г. въ Королевскомъ Институтѣ въ Лондонѣ. Когда у Роджерса спрашивали, ходитъ ли онъ на эти лекціи, онъ отвѣчалъ: "Нѣтъ: мнѣ хотѣлось бы научиться искусству забывать".
   Ей алгебра особенно далась.
   "У лэди Байронъ были хорошія мысли, но она никогда не умѣла ихъ выражать; она писала также и стихи, но они выходили удачными только случайно. Письма ея всегда были загадочны, а часто и совсѣмъ непонятны. Она вообще руководствовалась тѣмъ, что она называла твердыми правилами и математически установленными принципами"... (Письма Байрона).
   Какъ Ромильи ученый человѣкъ.
   Сэръ Самьюэль Ромяльи потерялъ жену 29 октября -- и окончилъ жизнь самоубійствомъ 2 ноября 1818 г. "Придетъ, придетъ день разсчета, хоть я, можетъ быть, не доживу до него. По крайней мѣрѣ, мнѣ пришлось увидѣть, какъ сломился Ромильи, бывшій однимъ изъ моихъ убійцъ. Когда этотъ плутъ или съумасшедшій дѣлалъ все, что могъ, для того, чтобы искоренить весь мой родъ,-- дерево, вѣтви и цвѣты, когда, взявъ отъ меня задатокъ, онъ отказался отъ своего слова, когда онъ вносилъ опустошеніе въ мою семью,-- думалъ ли онъ, что не дальше, чѣмъ черезъ три года, тяжелое, но обыкновенное домашнее горе приводить къ тому, что его трупъ будетъ похороненъ на перекресткѣ, или же его имя будетъ запятнано приговоромъ безумія? Думалъ ли этотъ человѣкъ, не имѣвшій, по своему старческому слабоумію, мужества пережить свою няньку (ибо чѣмъ же инымъ могла быть для него жена въ эту пору жизни?),-- думалъ ли онъ о томъ, каковы должны были быть мои чувства въ то время, когда я быхъ вынужденъ привести въ жертву его приказному крючкотворству свою жену, ребенка, сестру, доброе имя, славу и родину) и притомъ въ такую минуту, когда мое здоровье находилось въ опасности, денежныя дѣла были разстроены, а умъ потрясенъ цѣлымъ рядомъ непріятностей, хотя я и былъ еще молодъ и могъ бы еще исправить зло, причиненное моимъ образомъ жизни, и возстановить расшатанное состояніе! Но этотъ негодяй теперь уже въ могилѣ..." (Письмо къ Муррею, 7 іюня 1819 г.).
   Равнялось ей лишь масло Макассара.
   "Description des vertus incomparables de l'huile de Macassar" См. объявленія. (Прим. Байрона).
  
   Стр. 213.
   Тогда сшибить и вѣеръ можетъ съ ногъ.
   Ср. "Генрихъ ІѴ" Шекспира, ч. I, д. 2, сц. 8: "Если бы онъ мнѣ теперь попался, я бы пришибъ его вѣеромъ его жены" (Шекспиръ, подъ ред. Венгерова II, 144).
   Она врачамъ вдругъ заявила мнѣнье,
   Что мужъ ея сошелъ съ ума.
   "Однажды", говорятъ Медвинъ, "Байронъ былъ захваченъ врасплохъ врачомъ и адвокатомъ, которые одновременно и чуть не насильно ворвались къ нему въ кабинетъ". "Только впослѣдствіи", разсказывалъ поэтъ, "мнѣ выяснилась истинная цѣль ихъ посѣщенія. Ихъ вопросы показались мнѣ странными, дерзкими, а иногда и неудобными, чтобы не сказать -- нахальными; но что подумалъ бы я, если бы догадался. что эти люди были присланы за тѣмъ, чтобы собратъ доказательства моего сумасшествія?" Лэди Байронъ, въ своихъ замѣчаніяхъ на біографію Байрона, написанную Муромъ, говоритъ, что докторъ Бэлли, къ которому она обращалась за совѣтомъ по поводу предполагаемаго съумасшествія мужа, не имѣя доступа къ лорду Байрону, "не могъ высказать по этому предмету какого-либо положительнаго заключенія". Впрочемъ, другой врачъ, нѣкій Ле-Маннъ, повидимому, нашелъ доступъ къ поэту и сообщалъ его женѣ свѣдѣнія объ его состояніи.
             Люблю людей и Бога,
   Я не могла съ нимъ поступить не строго.
   "Поступать такъ, какъ я поступаю, я считаю своимъ долгомъ передъ Богомъ". (Письмо лэди Байронъ къ миссисъ Ли, 14 февраля 1816 г.).
   Къ этой строфѣ Гобгоузъ сдѣлалъ замѣтку: "Это ужъ слишкомъ подчеркнуто". Байронъ отвѣчалъ: "Если кто захочетъ увидѣть здѣсь намекъ, то въ этомъ не моя вина".
   И на показъ достала писемъ ворохъ.
   "Это, кажется, сомнительно", замѣтилъ Гобгоузъ.-- "Что можетъ быть "сомнительнаго" въ поэмѣ?" -- отвѣчалъ Байронъ.-- "Во всякомъ случаѣ, поэтически это вѣрно. Зачѣмъ всякую мелочь непремѣнно ставить на счетъ этой нелѣпой женщинѣ? Я не дѣлаю намековъ на живыхъ лицъ". Медвинъ говоритъ, что въ письменномъ столѣ поэта рылась миссисъ Клермонтъ, описанная Байрономъ въ "Очеркѣ" (см. т. 1, стр. 4G5).
  
   Стр. 214.
   Глядѣлъ на свой разрушенный очагъ
   И на свои разбитые пенаты.
   "Я могъ бы простить кинжалъ и ядъ, и что угодно, но не это заранѣе обдуманное разореніе, жертвою котораго меня сдѣлали, когда я остался одинъ съ своимъ поруганнымъ сердцемъ и разбросанными вокругъ меня разбитыми пенатами... Неужели вы думаете, что я объ этомъ забылъ?" Письмо Байрона къ Муру, 19 сентября 1818 г.). Ср. "Марино Фальеро", д. III, сц. 2: Одно осталось мнѣ --
   Покой въ семейной жизни; но и онъ
   Отравленъ злобой ихъ. Мои пенаты
   Разбиты на домашнемъ очагѣ,
   Гдѣ царствуетъ теперь одно презрѣнье
   И дерзкая насмѣшка.
   (Т. II, стр. 204).
  
   Стр. 215. О ней извѣстный Лонгинъ говоритъ.
   См. Лонгина, отд. 10: "Желаемый эффектъ заключается въ тонъ, чтобы въ ней видна была не одна только страсть, но собраніе многихъ страстей". Намекъ на извѣстную оду Сафо: "Тотъ мнѣ кажется равнымъ богамъ". (Прим. Байрона).
   Въ концѣ изданья вставилъ...
   "Фактъ! Есть, или было, такое изданіе, въ которомъ всѣ непристойныя эпиграммы Марціала помѣщены были въ концѣ книги". (Прим, Байрона).
   Это -- изданіе ad usum Delphini, вышедшее въ Амстердамѣ въ 1701 г.
   Его грѣхамъ завидуешь невольно.
   "См. его "Исповѣдь". Судя по тому, какъ св. Августинъ изображаетъ себя въ юности, можно сказать, что онъ былъ, что называется, повѣса. Онъ бѣгалъ отъ школы, какъ отъ чумы; ничего такъ не любилъ, какъ игру и зрѣлища; таскалъ у своего отца все, что было можно, и выдумывалъ тысячи увертокъ, чтобы избѣжать розогъ, когда родители признавали нужнымъ его наказать". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 218.
   Въ эту ночь она съ мольбой
   Не обращалась къ Дѣвѣ Пресвятой.
   Quel giorno più non vi leggemmo avante.
   (Dante, Inferno, V, 138).
  
   Стр. 219.
   Любовь! Богиня ты въ такой глуши...
   "Гертруда Уайомингъ" Кэмпбелля,-- кажется, начало второй пѣсни: я цитирую на память". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 220.
   Боскана онъ читалъ илъ Гарсиласо.
   Хуанъ Босканъ и его другъ Гарсиласо де-ла-Вега, писатели первой половины XVI вѣка, авторы сонетовъ и канцонъ въ итальянскомъ стилѣ.
  
   Стр. 224.
   Сударыня, вашъ мужъ идетъ сюда!
   "Вчера графиня Гвиччіоли застала меня за писаньемъ Донъ-Жуана и, указавъ случайно на послѣднюю строчку 136-й строфы, спросила, что значатъ эти слова. "Вашъ мужъ идетъ сюда!, отвѣчалъ я по-итальянски, съ нѣкоторою выразительностью. "Боже мой,-- онъ идетъ сюда!" вскрикнула она, испугавшись и думая, что я говорю объ ея мужѣ. Можете себѣ представить, какъ мы смѣялись, когда я разъяснилъ ея ошибку..." (Письмо къ Муррею, 8 ноября 1819 г.).
  
   Стр. 226.
   Кто изъ моихъ друзей
   Играетъ роль кортехо?
   "Кортехо" -- по-испански то же, что у итальянцевъ cavalier servente". (Прим. Байрона).
   Самъ графъ О'Рельіи храбрый генералъ,
   Что взялъ Алжиръ...
   "Донна Юлія здѣсь ошибается: графъ О'Рельи не взялъ Алжира, а, наоборотъ, Алжиръ чуть не взялъ его, такъ какъ ему пришлось отступить, съ своей арміей и флотомъ, отъ этого города съ большими потерями, въ 1775 году". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 229.
   Вдругъ наступилъ на пару башмаковъ.
   Комментаторы указываютъ, что эта сцена, по всей вѣроятности, навѣяна воспоминаніемъ о старинной шотландской балладѣ, переведенной Пушкинымъ: "Воротился ночью мельникъ". Пушкинъ могъ познакомиться съ этой балладой изъ примѣчаній къ Донъ-Жуану.
  
   Стр. 230.
   Однако же лучше всѣхъ отчетъ Гернея.
   Извѣстный въ свое время стенографъ, составлявшій отчеты о наиболѣе выдающихся судебныхъ дѣлахъ.
   Вслѣдъ за этой строфой Байронъ хотѣлъ вставить еще семь строфъ, посвященныхъ лорду Бруму и изображающихъ его въ очень нелестномъ освѣщеніи. Эти строфы были вызваны, по всей вѣроятности, гнѣвомъ поэта на ту роль, какую игралъ Брумъ въ дѣлѣ его развода. Онъ впервые явились въ печати только въ 1903 г., въ изданіи Кольриджа. Приводимъ ихъ въ переводѣ П. О. Морозова, сдѣланномъ для настоящаго изданія.
  
                                 I.
  
             Любителямъ большое наслажденье
             Доставилъ судъ; жаль, Брума только нѣтъ
             Въ Испаніи: его извѣстно рвенье
             Во всемъ, что можетъ быть причиной бѣдъ,
             Во всякихъ сплетняхъ, пересудахъ, чтеньѣ
             Чужихъ бумагъ... Найти стараясь слѣдъ
             Къ почету, онъ, въ угоду личнымъ видамъ,
             Готовъ на все -- я, право, semper idem!
  
                                 II.
  
             Горячъ въ рѣчахъ -- я холоденъ въ бою;
             Защитникъ негодяевъ -- но за плату;
             Хоть, впрочемъ, даромъ руку дастъ свою
             Любому пасквилянту или фату;
             Онъ съ трусомъ -- храбръ, но съ храбрымъ на краю
             Сейчасъ готовъ свою поставить хату;
             Доносчикъ на народъ и сильнымъ врагъ,
             Хоть служитъ имъ какъ истинный варягъ.
  
                                 III.
  
             Рожденьемъ -- тори, вигъ -- судьбы велѣньемъ
             И демократъ -- два-три мгновенья въ годъ,
             Коль выгодно подобнымъ превращеньемъ
             Хотябъ на шагъ продвинуться впередъ.
             Онъ и ораторъ -- Божьимъ попущеньемъ
             И слухъ толпы безжалостно деретъ.
             Его всегда червякъ тщеславья гложетъ,
             Но власть на часъ онъ удержать не можетъ.
  
                                 IV.
  
             Въ парламентѣ Дамоклъ онъ сущій: мечъ
             Виситъ надъ нимъ при каждомъ ложномъ словѣ,
             И знаютъ всѣ,-- любая можетъ рѣчь
             Сразить его, и кара наготовѣ;
             Избитый щитъ прикрыть не можетъ плечъ,
             Зане ему удары ужъ не вновѣ...
             Прямой Терситъ, онъ мнитъ, что уваженье
             Внушаетъ тамъ, гдѣ вызвалъ лишь презрѣнье.
  
                                 V.
  
             Въ рѣчахъ онъ благороденъ, но не смѣлъ,
             И въ чувствахъ онъ высокъ, но не мятеженъ.
             "Продать свою рубашку онъ хотѣлъ,
             Чтобъ голосовъ купить,-- но безнадеженъ
             Быль торгъ: знать, слишкомъ сильно онъ потѣлъ
             И въ разныхъ сдѣлкахъ слишкомъ былъ прилеженъ,
             И грязью пропитался весь насквозь,
             До сердца самаго,-- хоть вовсе брось!
  
                                 VI.
  
             Все власти жаждетъ онъ неутолимо,
             Но одного пугается глотка;
             Стремяся къ ней, всегда проходитъ мимо:
             Не схватитъ руль дрожащая рука!
             То сзади онъ, то вдругъ неудержимо
             Толкается впередъ изъ уголка;
             То -- патріотъ, то -- льстивый шутъ придворный,
             Бездарный и безсильный, хоть задорный.
  
                                 VII.
  
             Прямымъ примѣромъ можетъ намъ являться
             Его сумбурный и нестройный нравъ.
             Такимъ ли въ юности мечталъ казаться?
             Бѣдняжка! Лучше, зрѣнье потерявъ,
             Слѣпцомъ несчастнымъ межъ людей скитаться!
             Хоть жаль его,-- все жъ, кажется, я правъ:
             Я, какъ поэтъ, предостеречь обязанъ --
             Подводный камень долженъ быть указанъ.
  
   Къ этимъ строфамъ Байронъ написалъ слѣдующее примѣчаніе:
   "Не пользуясь довѣріемъ демократовъ, нелюбимый вигами и ненавидимый торіями, въ глазахъ народа -- слишкомъ чиновникъ, а въ глазахъ парламента -- слишкомъ демагогъ, онъ выступалъ кандидатомъ и въ графствахъ, и въ городахъ, былъ отвергнутъ половиною англійскихъ избирателей и наконецъ, избравъ представителемъ какого то "гнилого мѣстечка", благодаря попустительству его владѣльца, который желалъ отъ него отдѣлаться, чтобы быть независимымъ. Онъ являлся ораторомъ по всѣмъ вопросамъ, изгоемъ всѣхъ партій; его поддержка была одинаково страшна для всѣхъ его враговъ (ибо друзей у него никогда не бывало), и его голосъ пріобрѣталъ значеніе только въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ молчалъ. Неудачникъ, съ дурнымъ характеромъ, онъ обладаетъ замѣтными, хотя и не особенно выдающимися дарованіями; онъ всю жизнь бросался то въ одну сторону, то въ другую и всегда отличался только легкостью рѣчи, встрѣчая, впрочемъ, въ этомъ отношеніи много соперниковъ въ судѣ и въ парламентѣ, и краснорѣчіемъ, въ которомъ многіе его превосходятъ. Желая ранить и не боясь нанести ударъ, пока не получитъ его обратно, онъ, однако, еще вы разу не выказалъ особеннаго рвенія или свойственной ирландцамъ быстроты въ отвѣтѣ на вызовы или въ желаніи отомстить за тѣ неблагопріятные отзывы, которые онъ навлекаетъ на себя своею склонностью къ злорѣчію. Въ дѣлахъ съ Мэккиннономъ и Мэндерсомъ онъ укрылся за тѣ парламентскія привилегіи, за которыя считали недостойнымъ укрываться Фоксъ, Питтъ, Каннингъ, Кэстльри, Тирней, Эдемъ, Шельборнъ, Грэттенъ, Корри, Коррэнъ и Клэръ Палата общинъ сдѣлалась убѣжищемъ для его клеветы, подобно тому, какъ римскіе храмы были нѣкогда убѣжищами для убійцъ.
   "Его литературная слава (на исключеніемъ одного сочиненія, написаннаго еще въ началѣ его карьеры) основывается на нѣсколькихъ безыменныхъ статьяхъ, приписанныхъ ему однимъ знаменитымъ періодическимъ изданіемъ; но даже и эти статьи далеко уступаютъ другимъ, помѣщеннымъ въ томъ же самомъ журналѣ. Онъ брался за все и ни въ чемъ не имѣлъ успѣха; можетъ быть, онъ окончитъ свою карьеру адвокатомъ безъ практики, какъ былъ уже ораторомъ безъ слушателей.
   Изображенный выше характеръ описанъ не безпристрастно лицомъ, имѣвшимъ случай узнать нѣкоторыя, наиболѣе низменныя, его стороны, и вслѣдствіе этого смотритъ на него съ брезгливымъ отвращеніемъ и съ такою долею страха, какой онъ заслуживаетъ. Въ немъ страшенъ не прыжокъ тигра, а медленное вползаніе стоножки, не дикая сила хищнаго звѣря, а ядъ пресмыкающагося, не мужество храбреца, а мстительность негодяя.
   Если эта проза или помѣщенные выше стихи вызовутъ судебное преслѣдованіе, то я подпишу подъ ними свое имя, чтобы этотъ человѣкъ могъ привлечь къ суду меня, а не моего издателя. Я питаю слабую надежду на то, что это клеймо, которымъ я его запятналъ, побудитъ его, хотя бы и противъ его желанія, къ болѣе мужественному отвѣту".
   По поводу этой прозы и стиховъ Байронъ писалъ Муррею:
   "Посылаю вамъ строфы, назначаемыя для І-й пѣсни, но я не хочу, чтобы онѣ были напечатаны въ настоящемъ изданія, такъ какъ не желаю, находясь на такомъ разстояніи, печатать подобныя вещи о человѣкѣ, который можетъ оставить ихъ безъ отвѣта, ссылаясь на то, что противникъ слишкомъ далеко.
   Впрочемъ, въ отношенія этого негодяя Бруна мнѣ давно извѣстно все: я знаю и то, что онъ говорилъ обо мнѣ по поводу моего отъѣзда изъ Англіи, и его письмо къ r-жѣ Сталь, и многое другое. За все это, при первой же нашей встрѣчѣ -- въ Англіи или вообще на землѣ -- онъ долженъ будетъ датъ мнѣ отвѣтъ, и одного изъ насъ принесутъ дохой.
   "Но такъ какъ я не желаю дѣлать тайнъ, то я запрещаю только обнародованіе этихъ строфъ въ печати по указанной выше справедливой причинѣ. Но я вовсе не желаю, чтобы онъ не зналъ объ ихъ существованіи или объ ихъ содержаніи, а также и о моихъ намѣреніяхъ по отношенію къ нему: онъ не проявилъ никакой сдержанности -- и потому самъ ея не заслуживаетъ. Вы можете показать эти стихи и ему, и всѣмъ тѣмъ, кого это можетъ интересовать, съ объясненіемъ, что единственная причина, въ силу которой я не потребовалъ отъ этого человѣка удовлетворенія, заключается въ томъ, что я не имѣлъ къ этому случая съ тѣхъ поръ, какъ узналъ тѣ факты, которые мои друзья такъ заботливо отъ меня скрывали; эти факты я узналъ только въ медленной постепенности и понемногу. Я его не искалъ и ради него не уклонялся отъ своего пути; но я его найду, я тогда это дѣло будетъ покончено. Онъ выказалъ мало мужества, но, въ концѣ концовъ, долженъ будетъ драться, чтобы избѣжать самаго позорнаго оскорбленія,
   Я посылаю вамъ эти строфы, написанныя (кромѣ послѣдней) уже года два тому назадъ, только потому, что я недавно переписалъ большую часть рукописей, лежавшихъ у меня въ столѣ".
  
   Стр. 231.
   Elle vous suit partout
   У Байрона была печать съ этимъ девизомъ.
   Вордсворта, Соути, Кольриджа оставь.
   Здѣсь, какъ и во многихъ другихъ мѣстахъ, Байронъ нападаетъ на Кольриджа потому, что, какъ ему казалось, этотъ поэтъ, которому онъ одно время покровительствовалъ, сталъ потомъ распространять о немъ скандальные слухи. Но Байронъ ничѣмъ не доказываетъ этого обвиненія Кольриджа въ неблагодарности,-- и, по увѣренію комментаторовъ, оно ничѣмъ и не подтверждается.
  
   Стр. 234.
   Стихи въ ковычкахъ -- Соути.
   Первые три стиха этой строфы взяты изъ послѣдней строфы "Эпилога къ пѣснямъ лавреата" Соути.
  

ПѢСНЬ ВТОРАЯ.

  
   Пѣснь вторая начата въ Венеціи, 13 декабря 1318 г., окончена 20 января 1819 г.
  
   Стр. 235.
   Гдѣ изъ-подъ дымокъ схожихъ съ фацціоли...
   "Fazzioli -- буквально: маленькіе носовые платки; бѣлыя вуали, чаще всего встрѣчающіяся въ Венеціи". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 233.
   Понесся Донъ-Жуанъ на кораблѣ.
   "Относительно упрековъ по поводу кораблекрушенія я, кажется, уже говорилъ вамъ и г. Гобгоузу нѣсколько лѣтъ тому навалъ, что тутъ нѣтъ ни одного обстоятельства, которое не было бы взято изъ дѣйствительности: конечно, не изъ исторіи какого-нибудь одною кораблекрушенія, а изъ дѣйствительныхъ обстоятельствъ различныхъ кораблекрушеній". (Письмо къ Муррею, 23 августа 1821 г.).
  
   Стр. 245.
   Такую одержать пришлось побѣду
   Леандру, мнѣ и мистеръ Экенгеду.
   Ср. т. I. стр. 188: "Стихотвореніе, написанное послѣ того, какъ авторъ переплылъ изъ Сестоса въ Абядосъ".
  
   Стр. 248.
                       Мой дѣдъ.
   Оставивъ намъ свои "Повѣствованья"...
   "Повѣствованіе достопочтеннаго лорда Байрона, бывшаго командиромъ въ послѣднемъ кругосвѣтномъ путешествіи, заключающее въ себѣ разсказъ о великихъ бѣдствіяхъ, испытанныхъ имъ и его спутниками у береговъ Патагоніи, съ 1740 года до возвращенія въ Англію въ 1746 г. Имъ самимъ написанное". Лондонъ, 1768.
  
   Стр. 252.
   Покинувъ свѣтъ, гдѣ былъ я моднымъ львомъ.
   *Въ 1813 г. въ лондонскомъ модномъ свѣтѣ, къ которому я въ то время принадлежалъ, какъ атомъ, какъ мелкая дробь, какъ единица въ милліонѣ... я былъ львомъ 1812 года". Дневникъ, 19 января 1819.
  
   Стр. 256.
   Такія жъ есть, что, нарѣзвившись вдоволь,
   Романы пишутъ...
   Леди Каіолина Лэмбъ въ 1816 г. издала романъ "Гленарвонъ", въ которомъ помѣстила, между прочимъ, и прощальное письмо къ ней Байрона. "Мнѣ думается, писалъ Байронъ Муру, 17 ноября 1816 г., что если бы писательница написала только правду, всю правду, и ничего, кромѣ правды, то романъ вышелъ бы не только "романичнѣе", но и занимательнѣе. Что касается сходства, то портретъ не могъ быть хорошъ: для этого я недостаточно долго позировалъ".
  

ПѢСНЬ ТРЕТЬЯ.

  
   Пѣснь третья окончена 30 ноября 1819 г. и переписана въ 1820 г.
  
   Стр. 258.
             ....съ дороги сбинвшись разъ,
   Не мало натворитъ потомъ проказъ.
   "Можно найти женщинъ, которыя никогда не имѣли любовныхъ приключеній, но рѣдко можно найти такихъ, которыя имѣли бы только одно приключеніе". (Размышиенія герцога Ларошфуко). Байронъ поставилъ эти слова эпиграфомъ къ своей "Одѣ въ дамѣ, возлюбленный которой былъ убитъ пулей, раздробившей въ то же время портретъ на его сердцѣ" (см. т. II, стр. 278).
  
   Стр. 259.
   Но имъ самимъ супружескій союзъ
   Пошелъ не съ прокъ...
   "Первая жена Мильтона убѣжала отъ него въ первый же мѣсяцъ супружества. Что сдѣлалъ бы Мильтонъ, если бы она не убѣжала?" (Прим. Байрона).
  
   Стр. 266.
   Что никогда нѣжнѣе кожи этой
   Не видывали цѣнные браслеты.
   "Костюмъ этотъ -- мавритавскій, а браслеты и обручи носятся именно такъ, какъ здѣсь описано. Читатель увидитъ потомъ. что такъ какъ мать Гайде была родомъ изъ Феца, то ея дочь и одѣвалась по модѣ этой страны". (Прим. Байрона).
   Такіе жъ замѣчалися у ней
   Браслеты на ногахъ.
   "Золотой обручъ выше щиколотки служитъ знакомъ высокаго происхожденія женщинъ, принадлежащихъ къ семейству деевъ; онъ носится также и ихъ родственницами". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 266.
                       ....будь ей дана свобода,
   Она все тѣло дѣвы молодой
   Прикрыла бы...
   "Въ этомъ нѣтъ преувеличенія: я припоминаю четырехъ женщинъ, обладавшихъ такими роскошными волосами: изъ нихъ три были англичанки, а четвертая -- левантинка. Ихъ волосы отличались такою длиною и обиліемъ, что въ распущенномъ видѣ прикрывали почти все тѣло, дѣлая одежду почти совсѣмъ лишнею. Изъ этихъ четырехъ женщинъ только у одной волосы были темнаго цвѣта, самые же свѣтлые, кажется, были у левантинки". (Прим. Байрона).
   Шекспиръ сказалъ: безсмысленно бѣлить
   Лилею, иль червонецъ золотить.
   "Король Джонъ", д. IV, сц. 2:
   Расписывать цвѣтъ лиліи прелестной,
   И золота скрывать подъ позолотой,
   И ароматомъ окроплять фіалку --
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Пустая роскошь, трудъ, достойный смѣха.
   (Шекспиръ, подъ ред. С. Венгерова,т. II, стр. 40).
  
   Стр. 269.
   Но Коксъ его сказаньемъ воскресилъ.
   Вильямъ Коксъ (1747--1828) архидіаконъ Уильтскій: въ числѣ его объемистыхъ трудовъ есть изданіе мемуаровъ герцога Марльбро (1817).
  
   Стр. 270.
   Что Пантистократію написалъ.
   Соути, вмѣстѣ съ своимъ другомъ Кольриджемъ и нѣсколькими другими друзьями, въ ту пору, когда они были еще восторженными юношами, задумывалъ планъ переселенія въ Америку, съ цѣлью основать тамъ коммунистическую общину. Устройство этой общины они называли "пантистократіей", т. е. правленіемъ всеобщаго равенства; но сочиненія съ этимъ заглавіемъ написано не было.
   Въ эпоху свадьбъ ихъ съ батскими швеями.
   Кольриджъ женился на Сарѣ Фрикеръ, а Соути -- на ея младшей сестрѣ Эдиѳи,-- оба въ 1795 г. Отецъ этихъ дѣвицъ, Стивенъ Фрикеръ, былъ сперва содержателемъ постоялаго двора, а потомъ торговалъ посудой въ Бристолѣ и въ 1780 г. переселился въ Батъ, гдѣ былъ хозяиномъ пристани для выгрузки угля. Подъ конецъ жизни онъ обанкротился и оставилъ семью въ крайней бѣдности, такъ что дочери принуждены были зарабатывать себѣ пропитаніе швейной работой въ домахъ.
   Что вѣрили съ пророчицу Суткотъ.
   Джоанна Соуткотъ (1750--1814) -- сектантская "боговидяца" въ Лондонѣ.
   Послѣ строфы XCIII въ рукописи слѣдовала еще одна строфа: {Переводъ П. О. Морозова.}
  
             На опытѣ доказано, что скука --
             Нашъ лучшій другъ. Вино или любовь
             Пріятны намъ, но результатъ ихъ -- мука,
             Похмельный, свинскій сонъ -- и скука вновь.
             Въ любви за счастьемъ слѣдуетъ разлука,
             А пьянство хоть и зажигаетъ кровь,
             Но возліянья все жъ ведутъ къ напасти,
             Какъ и порывы слишкомъ пылкой страсти.
  
   Стр. 271.
   Цвѣтами склепъ злодѣя осыпалъ.
   "Объ этомъ смотри у Светонія". (Прим. Байрона).
  
  
  

ПѢСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
(Написана въ ноябрѣ 1819 г.).

  
   Стр. 277.
   Доказывала крови благородство
   Краса ихъ рукъ.
   Замѣчаніе Али-паши Янинскаго, который во многомъ послужилъ оригиналомъ для изображенія Лахбро. Когда Байронъ, въ 1809 г., посѣтилъ Али-пашу, тотъ сказалъ ему, что сразу догадался о токъ, что посѣтитель "большой человѣкъ",-- по маленькимъ ушамъ и рукахъ. (Письмо Б. къ матери, 12 ноября 1809).
  
   Стр. 278.
   Отъ страшныхъ мукъ въ ней порвалася жила.
   "Не совсѣмъ необычный результатъ бурнаго движенія страстей. Дожъ Франческо Фоскари, низложенный въ 1457 г., услышавъ, что колокола св. Марка звонятъ въ честь ново-избраннаго его преемника, умеръ отъ внезапнаго кровотеченія, причиненнаго разрывомъ жилы въ его груди, восьмидесяти лѣтъ, когда "кто думать могъ, что въ этомъ старикѣ такъ много крови?" ("Макбетъ", д. V, сц. 1). Мнѣ еще не было 16-ти лѣтъ, какъ я сдѣлался однажды свидѣтелемъ подобнаго же прискорбнаго послѣдствія сильнаго волненія, жертвою котораго была одна молодая особа. Впрочемъ, въ тотъ разъ она не умерла; но такой же случай повторился съ нею черезъ нѣсколько лѣтъ -- и былъ причиною ея смерти". (Примѣч. Байрона).
  
   Стр. 280.
   Такъ утверждаетъ Бріантъ.
   (Надо читать: Брайантъ). Джекобъ Брайантъ (1715--1804) напечаталъ въ 1796 г. "Разсужденіе о Троянской войнѣ". "Я ежедневно, въ теченіе мѣсяца слишкомъ, посѣщалъ равнину Трои въ 1810 году", замѣчаетъ Байронъ въ своемъ дневникѣ 1821 г., "и если мое удовольствіе было отравлено, такъ только тѣмъ, что злодѣй Брайантъ отрицаетъ ея подлинность".
  
   Стр. 281.
   Хоть дешево онъ продалъ свой товаръ.
   "Это фактъ. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, нѣкто ангажировалъ труппу для какого-то иностраннаго театра, посадилъ артистовъ на судно въ одномъ изъ итальянскихъ портовъ и, прибывъ въ Алжиръ, всѣхъ ихъ продалъ. По странному совпаденію, я слышалъ одну изъ возвратившихся изъ плѣна артистокъ въ Венеціи, въ оперѣ Россини "Итальянцы въ Алжирѣ". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 282.
   А мало ль папа ихъ пускаетъ въ ходъ,
   "Замѣчательно, что папа и султанъ являются главными покровителями этого вида промышленности,-- по той причинѣ, что женщинамъ запрещено пѣть въ храмѣ св. Петра, и въ то же время онѣ не считаются достаточно надежными стражами гарема". (Прим. Байрона).
   И вѣрно самъ извѣстенъ Рококанти.
   Надо читать: Раукоканти, по-русски: "хриплый пѣвецъ" (Хрипуновъ).
  
   Стр. 288.
   Теперь же не гонюся за борьбой.
   "Мало-по малу люди убѣдятся въ томъ, что цѣль Донъ-Жуана -- сатира на пороки современнаго общества, а вовсе не восхваленіе порока. Можетъ быть, въ немъ есть доля сладострастія, но съ этимъ я ничего не могу подѣлать. Аріосто хуже; Смоллетъ въ десять разъ хуже; да и Фильднигъ не лучше". (Письмо къ Муррею, 25 декабря 1822 г.).
  
   Стр. 284.
   Въ честь бойни подъ Равенной
   Воздвигнута колонна-мавзолей.
   "Колонна въ воспоминаніе сраженія подъ Равенной находится миляхъ въ двухъ отъ города, на противоположномъ берегу рѣки, по дорогѣ въ Форли. Гастонъ де-Фуа, герцогъ Немурскій, одержавшій побѣду въ этомъ сраженія, былъ здѣсь убитъ. Съ обѣихъ сторонъ здѣсь пало двадцать тысячъ человѣкъ. Современное состояніе колонны описано въ текстѣ". (Пр. Байрона).
   Колонна эта воздвигнута въ 1557 г. президентомъ Романьи, Пьетро Чези, въ память о побѣдѣ, одержанной соединенными войсками Людовика XII и герцога Феррарскаго надъ войсками папы Юлія II и короля испанскаго, 11 апрѣля 1512 г.
  

ПѢСНЬ ПЯТАЯ.

  
   Пѣснь пятая начата въ Равеннѣ 16 октября и окончена 20 ноября 1820 г. Она была издана вмѣстѣ съ третьею и четвертою, 8 августа 13 Я г.
  
   Стр. 286.
   Люблю я имя Мэри.
   Байронъ, въ ранней юности, былъ, можно сказать, окруженъ дѣвушками, носившими это имя. Первою изъ нихъ была его дальняя родственница, Мэри Доффъ, впослѣдствіи миссисъ Кокборнъ, жившая въ Эбердинѣ. Ея "темные волосы и очи газели" много лѣтъ сохранялись въ памяти поэта. Затѣмъ "шотландская" или "залатокудрая" Мэри Робертсонъ, жившая въ 1796-98 гг. на фермѣ Баллатрикъ, гдѣ Байронъ проводилъ каникулы. Она скончалась въ Эбердинѣ, въ 1867 г., 85-ти лѣтъ. Третья Мэри неопредѣленною фигурою мелькаетъ въ юношескихъ стихотвореніяхъ Байрона. Наконецъ, послѣднею была -- Мэри-Анна Чавортъ, замужество которой, въ 1805 г., "снова выбросило поэта одинокимъ въ широкое, широкое житейское море*.
  
   Стр. 290.
   Начальникъ войска города Равенны.
   "Убійство, о которомъ здѣсь говорится, произошло 8 декабря 1820 г. на улицѣ, всего въ какихъ-нибудь ста шагахъ отъ того дома, гдѣ жилъ тогда авторъ. Обстоятельства, его сопровождавшія, вѣрно описаны въ текстѣ" (Прим. Байрона).
   "Распечатываю письмо, чтобы разсказать вамъ объ одномъ происшествіи, которое лучше меня можетъ пояснить вамъ состояніе этой страны. Сейчасъ у меня въ домѣ лежитъ убитый начальникъ здѣшнихъ войскъ. Его застрѣлили въ началѣ девятаго часа вечера, шагахъ въ двухстахъ отъ моего подъѣзда. Я надѣвалъ свой сѣрый сюртукъ, чтобы идти къ графинѣ Г., когда услышалъ выстрѣлъ. Выйдя въ переднюю, я увидѣлъ всѣхъ своихъ слугъ на балконѣ; они говорили, что убитъ какой-то человѣкъ. Я сейчасъ же сбѣжалъ внизъ, приказавъ Тито, наиболѣе храброму изъ нихъ, слѣдовать за мною. Остальные хотѣли-было помѣшать намъ идти, такъ какъ здѣсь, повидимому, въ обычаѣ разбѣгаться отъ "мертваго тѣла"... Мы нашли его лежащимъ на спинѣ и почти уже мертвымъ; у него было пять ранъ: одна -- въ сердце, двѣ -- въ животъ, одна -- въ пальцы руки и еще одна -- въ руку. Нѣсколько солдатъ, скрестивъ ружья, хотѣли меня остановить. Но мы все-таки прошли, и я увидѣлъ его адьютанта, Діего, который плакалъ надъ нимъ, какъ ребенокъ, врача, не сказавшаго ни слова по своей спеціальности, священника, въ страхѣ бормотавшаго молитву,-- а комендантъ все время лежалъ на спинѣ, на жесткой, холодной мостовой, безъ. всякой помощи, посреди происходившей вокругъ него толкотни. Такъ какъ никто не могъ, или не хотѣлъ, ничего дѣлать, а только или плакали, или молились, и никто не двинулъ пальцемъ, чтобы его поднять, опасаясь, какъ бы чего не вышло, то я вышелъ изъ терпѣнія, приказалъ своему слугѣ и парѣ людей изъ толпы поднять тѣло, послалъ двухъ солдатъ въ кордегарію, а Діего -- къ кардиналу, съ извѣстіемъ о случившемся, и велѣлъ сейчасъ же отнести умирающаго въ мою квартиру. Но было уже поздно,-- онъ уже скончался... Я снялъ съ него часть одежды, попросилъ врача осмотрѣть его и осмотрѣлъ самъ. Онъ былъ застрѣленъ рѣзаными пулями или кусками свинца; всѣ эти куски можно было прощупать, подъ самой кожей... Онъ только произнесъ раза два или три: "О Боже мой!" и "Іисусе!" Повидимому, онъ не особенно сильно страдалъ. Бѣдняжка! Онъ былъ храбрый офицеръ, но народъ очень не любилъ его". (Письмо къ Муру, 9 декабря 1820 г.).
  
   Стр. 291.
   Въ роскошно позолоченный каикъ.
   "Такъ называются легкіе и изящные ялики, стоящіе у набережныхъ Константинополя". (Прим. Байрона).
   Варѳоломея вспомните!
   Съ св. мученика Варѳоломея содрали кожу.
  
   Стр. 292. Къ нему приготовлялся, ромъ глотая.
   "Въ Турціи у мусульманъ считается самымъ обычнымъ дѣломъ выпивать передъ ѣдой нѣсколько рюмокъ крѣпкаго напитка. Я видѣлъ, какъ они выпивали передъ обѣдомъ не менѣе шести рюмокъ раки (водки), увѣряя, что это улучшаетъ аппетитъ; я попробовалъ продѣлать то же самое, но со мной случилось то же, что съ тѣмъ шотландцемъ, который, услышавъ, что морскія чайки удивительно возбуждаютъ аппетитъ, съѣлъ ихъ шесть штукъ и потомъ жаловался, что онъ "былъ не голоднѣе, чѣмъ въ началѣ". (Прим. Байрона).
   Фонтана раздавалося журчанье.
   "Обычная принадлежность жилья. Я вспоминаю, какъ былъ принятъ Али-пашою въ большой комнатѣ съ мраморнымъ поломъ, посреди которой находился мраморный же бассейнъ съ бившимъ изъ него фонтаномъ и пр.". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 293.
   Великъ былъ Вавилонъ...
   "Вавилонъ былъ расширенъ Немвродомъ, увеличенъ и украшенъ Навуходоносоромъ и перестроенъ Семирамидою". (Прим. Байрона).
   Скакунъ имѣлъ курьера тамъ значеньѣ.
   Эта строфа написана во время процесса королевы Каролины, обвиненной въ связи съ своимъ курьеромъ Бергами.
   Сэръ Ричъъ нашелъ, гдѣ былъ построенъ онъ.
   Клавдій Джемсъ Ричъ издалъ въ 1815 и 1818 гг. двѣ "Записи о развалинахъ Вавилона".
  
   Стр. 296.
                       ... Время не могло
   Умалить блескъ Ниноны де-Ланкло,
   О Нинонъ де Ланкло (1620--1705) создалась легенда, будто въ нее влюблялись, когда ей было 80 лѣть. По словамъ Вольтера, однимъ изъ ея поклонниковъ былъ бывшій польскій король Янъ-Казимиръ. (Кольриджъ).
  
   Стр. 297.
   Коль ищете вы счастья,-- удивленье
   Гоните прочь.
   Nil admirari prope res est una, Numici,
   Solaque quae possit facere et servare beatutn
   (Hor. Epist. I, VI, 1, 2).
   Упоминаемый здѣсь Муррей -- не извѣстный издатель Байрона, а одинъ изъ друзей Попа, въ которому послѣднимъ написано посланіе на тему Nil admirari. Томасъ Кричъ -- переводчикъ Горація (1684).
  
   Стр. 298.
   Такой руки породистой и нѣжной.
   "Рука служитъ, можетъ быть, наиболѣе яснымъ отличительнымъ признакомъ происхожденія. Это -- почти единственное свидѣтельство аристократической природы". (Прим. Байрона).
   Когда онъ принялъ образъ херувима,
   Чтобъ Еву обольститъ.
   Въ старинныхъ картинахъ грѣхопаденія соблазнителемъ Евы изображается херувимъ, а змѣя только обвиваетъ стволъ дерева. (Кольриджъ).
  
   Стр. 300.
                       Федры месть
   Иль лэди Бури.
   Опечатка: слѣдуетъ читать -- лэди Буби. Это -- одно изъ дѣйствующихъ лицъ въ романѣ Фильдинга: приключенія Джозефа Андрьюса".
   "Приключенія Тезеева сына Ипполита, а также Беллерофона, хорошо извѣстны. Оба они были обвинены въ насиліи женщинами, которыхъ безумныя страсти были оставлены ими безъ удовлетворенія, и оба сдѣлались жертвами роковой довѣрчивости мужей къ правдивости своихъ женъ. Весьма вѣроятно, что обѣ эти исторіи основаны на повѣствованіи Священнаго Писанія объ Іосифѣ и женѣ Пентефрія" (Прим. Байрона).
  
   Стр. 301.
   Все жъ не луну хотѣлось ей схватитъ,
   Какъ Готсперу безсмертнаго Шекспира,--
   Хотѣлось ей "убить, убить, убить"...
   Ср. "Генрихъ IV", ч. I, д. L сц. 3 (Шекспиръ, подъ ред. С. Венгерова т. II, стр. 138):
   Не трудно бъ подскочитъ,-- клянусь въ томъ небомъ,--
   Чтобъ свѣтлый образъ чести съ блѣдноликой
   Сорвать луны..."
   "Король Лиръ", д. IV, сц. 6 (тамъ же, т. III, стр. 423):
   Къ зятьямъ своимъ прокрадусь -- и тогда
   Бей! бей! бей! бей! бей! бей! бей!
  
   Стр. 302.
   За исключеньемъ развѣ Солимана.
   "Здѣсь нелишнимъ кажется замѣтить, что Бэконъ, въ своей статьѣ объ "Имперіи", говоритъ, что Солиманъ былъ послѣднимъ представителемъ своего рода. Мнѣ неизвѣстно, изъ какого источника почерпнулъ онъ это свѣдѣніе. Ботъ его подлинныя слова: "Смерть Мустафы имѣла роковыя послѣдствія для потомства Солимана, такъ какъ и до сего времени у турокъ существуетъ сомнѣніе въ подлинности этого потомства, ибо говорятъ, что Селимъ II не былъ на самомъ дѣлѣ его сыномъ". Но Бэконъ, въ отношеніи историческихъ своихъ свѣдѣній, нерѣдко не вполнѣ точенъ. Я могъ бы привести цѣлую дюжину доказательствъ изъ однѣхъ только Апоѳтегмъ". (Прим. Байрона).
   Выписки изъ "Апоѳтегмъ" Бэкона, съ указаніями его ошибокъ, дѣйствительно были сдѣланы Байрономъ, и онъ хотѣлъ даже ихъ включить въ примѣчанія къ Донъ-Жуану; но потомъ оставилъ это намѣреніе.
  
   Стр. 303.
   Строфа CLVIII, сочиненная Байрономъ "въ постели, 27 февраля 1821", не попала въ первое изданіе поэмы. Замѣтивъ этотъ пропускъ, Байронъ написалъ Муррею, 31 августа: "На какомъ основаніи вы пропустили одну изъ заключительныхъ строфъ V пѣсни, присланныхъ мною дополнительно? Я долженъ сказать вамъ, разъ навсегда, что я никому не позволю подобныхъ вольностей съ моими сочиненіями, допускаемыхъ только потому, что я нахожусь въ отсутствіи. Я требую, чтобы всѣ пропуски были возстановлены, въ особенности же -- строфа о турецкихъ бракахъ".
  
   Стр. 304.
   Въ первыхъ строкахъ предисловія Байронъ ссылается на сочиненіе маркиза Габріэля де-Кастельно: "Essai sur L'histoire ancienne et moderne de la Nouvelle Russie". Маркизъ былъ французскимъ резидентомъ въ Одессѣ и тамъ познакомился съ герцогомъ Ришелье, принимавшимъ участіе въ осадѣ Измаила.
   Миссисъ Малапропъ -- одно изъ дѣйствующихъ лицъ въ комедіи Шеридана "Соперники". Она любитъ вставлять въ свою рѣчь разныя иностранныя слова, причемъ, не понимая ихъ значенія, самымъ смѣшнымъ образомъ ихъ перевираетъ. Отсюда -- и ея фамилія (Mal а propos -- некстати).
   Сэмьюэль Феррэндъ Ваддинтонъ одинъ изъ выдающихся представителей англійскаго радикализма въ концѣ XVIII и началѣ XIX вѣка.
   Джемсъ Ватсонъ -- радикальный агитаторъ, привлеченный въ 1816 г. къ суду по обвиненію въ заговорѣ съ цѣлью вызвать въ Лондонѣ вооруженное возстаніе и захватить Тоуеръ и англійскій банкъ. Онъ былъ, однако, оправданъ.
   "Законъ долженъ былъ считать его однимъ изъ двухъ, -- или преступникомъ, или съумасшедшимъ".
   "Я говорю о законѣ государственномъ. Законы общечеловѣческіе болѣе снисходительны; но такъ какъ у нашихъ законниковъ всегда законъ на языкѣ, такъ пусть же они его и соблюдаютъ" (Байронъ).
   Если только его смерть не послужитъ урокомъ для оставшихся въ живыхъ европейскихъ Сеяновъ.
   "Изъ этого числа слѣдуетъ исключить Каннинга. Каннингъ -- геній почти всеобъемлющій,-- и ораторъ, и остроумный человѣкъ, и поэтъ, и политикъ; а, вѣдь, ни одинъ талантливый человѣкъ не можетъ долго идти по слѣдамъ его покойнаго предшественника, лорда Кэстльри. Если для человѣка вообще возможно стать спасителемъ родины, то Каниннгъ, конечно, можетъ стать имъ; только захочетъ ли? Я, съ своей стороны, на это надѣюсь". (Байронъ).
  
   Стр. 305.
   Страданіе во имя совѣсти привлекаетъ больше прозелитовъ деизму, чѣмъ примѣръ иновѣрныхъ прелатовъ -- сторонниковъ христіанству.
   "Лордъ Сэндвичъ говорилъ, что онъ не понимаетъ, какая разница между правовѣріемъ и иновѣріемъ. Епископъ Уорбертонъ отвѣчалъ ему: "Правовѣріе, милордъ, это -- моя вѣра, а иновѣріе, это -- вѣра другого человѣка". Одинъ изъ современныхъ прелатовъ, кажется, изобрѣлъ еще третій видъ вѣры, впрочемъ, не особенно возвышающій въ глазахъ избранныхъ такъ называемую Бентамомъ англиканскую церковность". (Байронъ).
  

ПѢСНЬ ШЕСТАЯ.

  
   Шестая пѣснь написана въ 1822 г., а издана въ первый разъ Джономъ Гонтомъ, вмѣстѣ съ VII и VIII пѣснями, въ 1823 г. На заглавномъ листѣ этого изданія поставленъ былъ эпиграфъ:
   "Или ты думаешь: потому что ты добродѣтеленъ, такъ не бывать на свѣтѣ ни пирогамъ, ни вину? -- Да, клянусь святой Анной; и имбиремъ попрежнему будутъ обжигать ротъ". Шекспиръ, Двѣнадцатая Ночь, д. II, сц. 3. (См. "Библ. вел. пис.", Шекспиръ, т. II, стр. 524).
   Минуты есть прилива и отлива
   Въ дѣламъ людей -- такъ говоритъ Шекспиръ.
   "Юлій Цезарь", д. IV, сц. 3 ("Библ. вел. пис", Шекспиръ, т. III, стр. 200).
   Я отдалъ ей всѣ грезы первой страсти.
   Мэри Чевортъ.
   Прославленный герой любезно другу
   На время уступилъ свою супругу.
   Катонъ отдалъ жену свою Марцію своему пріятелю Гортензію, а послѣ его смерти взялъ ее опять къ себѣ. Цезарь упрекалъ его за это, говоря, что онъ отдалъ жену богатому человѣку, чтобы затѣмъ выгодно опять жениться на вдовѣ.
   Стр. 809.
   Де-Тоттъ и Кантемиръ намъ указать
   На это могутъ.
   Баронъ Де-Тоттъ, въ своей книгѣ "О состояніи Турецкой имперіи" (1786), говоритъ, что эта особа носитъ наименованіе "кьяйя кадувъ", т. е. госпожа или правительница женъ. Молдавскій господарь Димитрій Кантемиръ, отецъ извѣстнаго русскаго сатирика Антіоха Кантемира, написалъ "Исторію возвышенія и упадка Оттоманской имперіи", переведенную на англійскій яз. въ 1734 г.
   Стр. 314.
   Въ такомъ лѣсу съ дороги
   Разъ сбился Дантъ.
   Nel mezzo del cammin di nostra vita
   Mi ritrovai pet una selva oscura
   (Inferno, I, 1, 2).
  
   Стр. 314.
   Счастливымъ совпаденьемъ обстоятельствъ.
   Одинъ изъ защитниковъ королевы Каролины въ ея скандальномъ процессѣ въ палатѣ лордовъ объяснялъ наиболѣе компрометирующіе ее эпизоды ея отношеній къ Бергами "страннымъ стеченіемъ обстоятельствъ".
  
   Стр. 316
                                 Потомки
   За предковъ не должны нести отвѣтъ.
   Байрону, вѣроятно, было извѣстно о "намекѣ на незаконность" въ его собственной родословной. Джонъ Байронъ изъ Клейтона, дѣдъ Ричарда, второго лорда Байрона, былъ внѣбрачнымъ сыномъ Елизаветы, дочери Вильяма Костердена изъ Блэксли, въ Ланкаширѣ, которая была вдовою Джорджа Гальга изъ Гальга и на которой потомъ женился старшій Джонъ Байронъ изъ Клейтона, "маленькій серъ Джонъ съ большой бородой". Имѣнія въ Ньюстэдѣ и Ланкаширѣ достались ему не по наслѣдству, а по даренію. (Кольриджъ).
  

ПѢСНЬ СЕДЬМАЯ.

  
   "Седьмая и восьмая пѣсни заключаютъ въ себѣ много подробностей (подобно описанію бури во второй пѣснѣ) осады и взятія Измаила, съ сильно саркастическимъ изображеніемъ этихъ всемірныхъ мясниковъ,-- нашего наемнаго солдатства... Въ нынѣшнее время, при начавшемся спорѣ философіи съ деспотизмомъ, необходимо обнажить мечъ противъ подобныхъ вещей и подобныхъ людей. Я знаю, что борьба страшно неравна; но ее нужно начать, и она должна окончиться ко благу для человѣчества, хотя бы отдѣльныя личности и подвергались риску". (Письмо къ Муру, 8 августа 1822 г.).
  
   Стр. 320.
   Всѣ Томсоны, въ честь славнаго поэта,
   Носили имя Джемми.
   Извѣстный поэтъ XVIII в. Джемсъ Томсонъ.
  
   Стр. 321.
   Одинъ изъ нихъ былъ тотъ полковникъ бравый,
   Что съ Галифаксѣ увѣнчался славой.
   Куплетъ изъ фарса Кольмана:
   Прельстилъ дѣвицу вечеркомъ
   Нашъ храбрый Смитъ полковникъ;
   Она повѣсилась тайкомъ,
   Когда сбѣжалъ любовникъ.
   Шекспиръ вполнѣ съ моимъ согласенъ мнѣньемъ.
   Ср. "Гамлетъ", д. IV, сц. 4 ("Библ. вел. пис.", Шекспиръ, т. III, стр. 124):
   Гляжу съ стыдомъ, какъ двадцать тысячъ войска
   Идутъ на смерть, и на видѣнье славы
   Въ гробахъ, какъ въ лагерѣ, уснутъ.
   За что? За клокъ земли, гдѣ даже нѣтъ и мѣста
   Сражаться всѣмъ, гдѣ для однихъ убитыхъ
   Нельзя довольно накопать могилъ.
  

ПѢСНЬ ВОСЬМАЯ.

  
   Стр. 329.
   Вездѣ звучатъ: "Аллахъ!" и "Алла-гу!". "Алла-гу* -- боевой кличъ мусульманъ. Они протягиваютъ послѣдній слогъ, и это производитъ дикое и оригинальное впечатлѣніе. (Байронъ).
  
   Стр. 330.
             Гросъ, что въ битвѣ палъ,
   Въ побѣдномъ бюллетенѣ Гровомъ сталъ,
   "Фактъ. См. газетныя извѣстія о Ватерлоо. Я припоминаю, что я тогда же сказалъ одному пріятелю: "Вотъ, какова слава! Убили человѣка,-- его звали Гросъ, а они печатаютъ: Гровъ! Я учился въ колледжѣ вмѣстѣ съ покойнымъ Гросомъ. Это былъ очень милый и порядочный человѣкъ, очень любимый въ обществъ за свое остроуміе, веселость и застольныя пѣсни". (Прим. Байрона).
   Что Африка дала ему рожденье.
   Генералъ Чарльвъ Валланси въ 1782 г. напечаталъ "Опытъ изслѣдованія о кельтскомъ яэыкѣ", гдѣ пытался доказать, что этотъ языкъ находится въ ближайшемъ родствѣ съ пуническимъ. Сэръ Лауренсъ Парсонсъ въ 1795 г. издалъ брошюру "Въ защиту древней исторіи Ирландіи", гдѣ также утверждалъ, что карѳагенскій и ирландскій языки "первоначально были одинаковы, такъ что или ирланцйы происходятъ отъ карѳагенянъ, или наоборотъ, карѳагеняне отъ ирландцевъ". (Кольриджъ).
  
   Стр. 331.
   Что такъ мостилась мостовая ада.
   "Португальская пословица говоритъ, что адъ вымощенъ добрыми намѣреніями". (Прим. Байрона).
   Гдѣ Бэкона излюбленное чадо
   Окрестность превращало въ нѣдра ада.
   "Говорятъ, что порохъ изобрѣтенъ монахомъ Бэковомъ". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 331.
   Такъ были слабы эти укрѣпленья.
   Что ихъ войска снесли безъ затрудненья.
   (Они были вышиною всего два фута". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 331. Пропущенная Козловымъ LI строфа (переводъ П. О. Морозова).
   Начнетъ сперва роптать, потокъ -- браниться,
   Потомъ -- швырять каменьями въ господъ
   И, наконецъ, съ оружьемъ устремится,
   Когда его отчаянье возьметъ,--
   И грозной бурей свалка разразится.
   Не знаю, такъ ли будетъ и впередъ,
   Но только революціей одною
   Земля одержитъ верхъ надъ Сатаною.
  
   Стр. 334.
   "Богъ создалъ свѣтъ, а смертный -- города",
   Такъ Куперъ говоритъ.
   Вільямъ Коуперъ (Cowper, 1734--1800), авторъ дидактической поэмы "Работа" (1785).
   Изъ всѣхъ людей, прославленныхъ молвою,
   Счастливѣйшимъ считаю Буна я.
   Даніэль Бунъ (1735--1820) завоеватель Кентукки. Въ 1769 г. онъ основалъ колонію на р. Кентукки и построилъ здѣсь укрѣпленіе, названное имъ "Бунсборо". Отсюда онъ много разъ успѣшно выступалъ противъ индѣйцевъ и, въ концѣ концовъ, присоединилъ къ американскому союзу, въ 1791 г., цѣлую область Кентукки. Доживъ до глубокой старости, онъ не переставалъ быть страстнымъ охотникомъ и оставилъ любопытныя записки, изд. въ 1793 г.
  

ПѢСНЬ ДЕВЯТАЯ.

  
   Стр. 342.
   Однакожъ ты безчестно поступилъ
   Съ Киннэрдомъ, не оставшись слову вѣренъ.
   Въ началѣ января 1818 г. лордъ Киннэрдъ увѣдомилъ начальника штаба оккупаціонной арміи, что лицо, имени котораго онъ называть не желаетъ, открыло ему о существованіи заговора съ цѣлью убить герцога Веллингтона. Двѣ недѣли спустя, когда герцогъ возвращался къ себѣ домой, какой-то человѣкъ выстрѣлилъ въ въ него изъ пистолета; тогда герцогъ обратился къ принцу-регенту, прося подѣйствовать на Киннэрда и убѣдить его назвать лицо, сообщившее ему о заговорѣ. Нѣкій г. Чедъ былъ командированъ въ Брюссель для свиданія съ Киннэрдомъ. Послѣдній рѣшительно отказался назвать "неизвѣстнаго", но затѣмъ поѣхалъ вмѣстѣ съ нимъ въ Парижъ, гдѣ черезъ нѣсколько дней этотъ "неизвѣстный" былъ арестованъ и оказался нѣкимъ Николемъ или Маринэ, бывшимъ сборщикомъ податей при Людовикѣ XVIІІ, бѣжавшимъ затѣмъ съ казенными деньгами въ Бельгію. Киннэрдъ, считая арестъ Маринэ нарушеніемъ даннаго французскимъ правительствомъ обязательства, подалъ объ этомъ записку въ палату пэровъ. Тогда Веллингтонъ, въ свою очередь, сталъ обвинять Киннерда въ "распространеніи опасныхъ мнѣній" и въ дружбѣ съ подозрительными людьми и революціонерами (Кольриджъ).
   Безспорно, ты головорѣзъ лихой
   Тѣмъ прозвищемъ обязанъ ты Шекспиру.
   Ср. "Макбитъ", д. III, сц. 4 ("Библ. вел. пис.", Шекспиръ, т. III, стр. 480):
   Ты лучшій изо всѣхъ головорѣзовъ.
  
   Стр. 313.
   Ты радъ, когда тебя зовутъ притомъ
   Спасителемъ народовъ неспасенныхъ
   И другомъ странъ, досель порабощенныхъ...
   "См. парламентскія рѣчи послѣ сраженія при Ватерлоо". (Прим. Байрона).
   Хоть разорилъ свою отчизну Питтъ,
   Но онъ вполнѣ былъ безкорыстный бриттъ.
   Питъ отказался отъ предложенныхъ ему лондонскими купцами 100 тыс. фунтовъ на уплату его личныхъ долговъ и отъ 30 тыс., пожалованныхъ ему изъ личныхъ средствъ короля. (Кольриджъ).
  
   Стр. 344.
   Я вовсе не намѣренъ льститъ народу.
   "Очень трудно сказать" какая форма правленія хуже другихъ: вѣдь всѣ онѣ такъ плохи. Что касается демократіи, то она, конечно, хуже всѣхъ, ибо -- что такое, на самомъ дѣлѣ, демократія? Аристократія черни". (Замѣтки Байрона).
  
   Стр. 345.
   Съ шакалами, что близъ руинъ Эфеса
   Стадами мнѣ встрѣчались...
   "Въ Греціи я никогда не видывалъ и не слыхалъ этихъ животныхъ, но среди развалинъ Эфеса я слышалъ ихъ сотни". (Прим. Байрона)
   ...шахъ Надиръ, что міръ забрызгалъ кровью.
   Надиръ-шахъ, или Тамасъ-Куди-ханъ, совершилъ нашествіе на Индію въ 1739--1740 гг. и былъ убитъ въ 1747 г.
   Стр. 347.
             ....не Кэстельри найдетъ
   Загадки ключъ.
   "Это было написано надолго до самоубійства упомянутаго лица". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 348.
   Стоящимъ на горѣ среди сіянья
   Меркурія Шекспиръ изобразилъ.
   Ср. "Гамлетъ", д. III, сц. 4 ("Библ. вел. пис.", Шекспиръ, т. III. стр. 117).
  
   Стр.350.
   А также многихъ тысячъ крѣпостныхъ.
   "Въ Россіи состояніе всегда оцѣнивается по количеству рабовъ". (Прим. Байрона).
  

ПѢСНЬ ДЕСЯТАЯ.

(Окончена 6 Октября 18Ф2 года).

  
   Стр. 352.
   Чтобъ такъ, какъ Джеффріи уязвить меня.
   Джеффри писалъ въ "Эдинбургскомъ Обозрѣніи" (февр. 1822) по поводу нападокъ Байрона на Соутти, что эти нападки "черезчуръ грубы и невоздержны. По нашему мнѣнію, онъ служатъ дурнымъ примѣромъ для литературы и не дѣлаютъ чести ни характеру, ни вкусу благороднаго автора".
   "Я прочелъ послѣднюю статью Джеффри", писалъ Байронъ Муру, 8 іюня 1822 г. "Кажется, вся суть этой статьи въ томъ, что онъ желаетъ вызвать меня на возраженія. Но я не хочу, потому что я ему обязанъ за его прежнюю любезность. Я догадываюсь, что онъ не въ силахъ былъ устоять отъ искушенія напасть на меня, и, зная человѣческую природу, не могу порицать его за это".
   Наполовину я шотландецъ самъ.
   "Я не люблю надоѣдать вамъ по поводу шотландскихъ романовъ (какъ ихъ принято называть, хотя два изъ нихъ -- совсѣмъ, а остальные наполовину англійскіе); но ничто и никогда не могло и не можетъ убѣдить меня, съ тѣхъ поръ, какъ я впервые провелъ съ вами десять минутъ, что вы не самый подлинный шотландецъ. Для меня въ этихъ романахъ такъ много шотландскихъ воспоминаній (вѣдь я до десять лѣтъ воспитывался какъ настоящій шотландецъ), что я никогда съ ними не расстаюсь" (Письмо къ В. Скотту 12 янв. 1822 г.).
  
   Стр. 353.
   Смерть царь царей и вмѣстѣ --
   Гракхъ вселенной.
   "Тиберій Гракхъ, въ бытность свою народнымъ трибуномъ, требовалъ, отъ имени народа, утвержденія аграрнаго закона, въ силу котораго всѣ владѣвшіе землею въ количествѣ большемъ противъ опредѣленнаго числа акровъ, должны были уступить излишекъ въ пользу бѣднѣйшихъ классовъ населенія" (Прим. Байрона).
  
   Стр. 354.
   Хотѣлъ бы лицемѣрье я хвалитъ,
   Какъ добродѣтель -- пасторы.
   Въ подлинникѣ сказано: "въ сорокъ пасторскихъ силъ! и сдѣлано примѣчаніе: "Метафора, заимствованная отъ сорока лошадиныхъ силъ" паровой машины. Извѣстный шутникъ, достопочтенный Сидней Смитъ, сидя однажды за обѣдомъ у своего брата пастора, замѣтилъ, что его глухой сосѣдъ разговариваетъ въ "двѣнадцать пасторскихъ силъ".
  
   Стр. 355.
   Царица, съ Ифигеніей сходна.
   Въ ней посѣтила нѣкогда Тавриду.
   "Императрица посѣтила Крымъ, въ сопровожденіи императора Іосифа, въ... не помню, которомъ году". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 356.
   Тамъ герцогомъ, благодаря интригамъ,
   Бездушный Биронъ былъ провозглашенъ.
   "При императрицѣ Аянѣ, ея любовникъ Биронъ принялъ имя и гербъ французскихъ Бироновъ", фамилія которыхъ еще и теперь существуетъ. Нѣкоторыя изъ дочерей Курляндіи еще и теперь носятъ это имя; я помню, что видѣлъ одну изъ нихъ въ Англіи, въ благословенный годъ союзовъ (1814). Герцогиня Сомерсетъ представила меня ей въ качествѣ однофамильца". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 357.
   Одиннадцати тысячъ дѣвъ невинныхъ
   Тамъ кости спятъ на кладбищахъ старинныхъ.
   "Св. Урсула и, вмѣстѣ съ нею, 11.000 дѣвъ существовали еще въ 1816 году и, вѣроятно, будутъ еще долго существовать". (Прим Байрона).
  

ПѢСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ.

  
   Стр. 360.
   ...Съ нѣкоторыхъ поръ
   Я чувствую чахотки приближенье.
   "Я былъ очень нездоровъ, цѣлыхъ четыре дня пролежалъ въ постели въ сквернѣйшемъ номерѣ сквернѣйшей гостиницы въ Леричи, съ сильными припадками ревматизма, болѣзни печени, несваренія желудка и чортъ знаетъ, чего еще". (Письмо къ Муррею, 9 октября 1822 г.). Въ томъ же письмѣ Байронъ сообщаетъ, что онъ окончилъ, но не успѣлъ переписать, Х-ю пѣснь и началъ ХІ-ю.
  
   Стр. 362. Строфа XXVII, пропущенная Koзловымъ {Переводъ П. О. Морозова.}.
   Джентльмэны тѣ, вися на фонаряхъ,
   Могли бы намъ доставить освѣщенье
   Не хуже, чѣмъ пожары въ деревняхъ,
   Но старый способъ лучше, безъ сомнѣнья,
   Для близорукихъ... Въ книгахъ и статьяхъ
   Мелькаетъ также пламя просвѣщенья,
   Нерѣдко напугаетъ и смутитъ.
   Но чаще -- раньше времени сгоритъ.
  
   Стр. 362.
   Домовъ игорныхъ и дворца Сентъ-Джемса.
   "Игорные дома называются обыкновенно "адами". Я не знаю, какъ велико теперь ихъ число, но въ молодости зналъ довольно точно. Были "ады" золотые и серебряные. Однажды одинъ пріятель чуть не вызвалъ меня на дуэль за то, что я на его вопросъ о томъ, какъ я думаю, куда попадетъ его душа послѣ смерти, отвѣчалъ: "въ серебряный адъ". (Прим Байрона).
  
   Стр. 364.
   Модистки, отпускавшія наряды
   Инымъ дѣвицамъ въ долгъ...
   Байронъ замѣчаетъ, что эти "иныя дѣвицы" назывались модницами": теперь это названіе, по всей вѣроятности, составляетъ загадку. По крайней мѣрѣ, такимъ оно показалось мнѣ, когда я вернулся въ Лондонъ съ Востока, въ 1811--1812 гг. Оно означаетъ красивую, высокую, изящную молодую дѣвушку, хорошо подготовленную своими друзьями и получающую отъ модистки гардеробъ въ долгъ, съ тѣмъ, что за него заплатитъ будущій мужъ. Это было мнѣ разъяснено одной молодой и красивой миссъ, когда я сталъ при ней хвалить туалетъ одной дѣвицы; она увѣряла, что такія сдѣлки въ Лондонѣ составляютъ обычное явленіе; а такъ какъ сама она была очень богата, красива и одѣвалась просто, хоть и дорого, то, признаюсь, я ей и повѣрилъ. Если понадобится, я могу сослаться на источникъ и указать имена модистки и ея кліентокъ. Но надо думать, что этотъ обычай теперь уже вышелъ изъ употребленія". (Прим. Байрона).
   Всѣхъ "восемьдесятъ гласныхъ риѳмачей".
   Въ своемъ шуточномъ "посвященіи" Гете трагедіи "Марино Фальеро", Байронъ говоритъ, между прочимъ, о "1987 поэтахъ", имена которыхъ можно найти въ "Біографическомъ словарѣ живущихъ писателей". См. наст. изд. т. II, Прим., стр. XXXII.
  
   Стр. 369.
   Съ нимъ лампа Аладина подъ рукой.
   "Говорятъ, знаніе -- сила. Я и самъ такъ думалъ; но теперь я знаю, что подъ "знаніемъ" слѣдуетъ разумѣть деньги... Каждая гинея есть философскій камень, или, по крайней мѣрѣ, пробный камень для философовъ. Вы мнѣ повѣрите, когда я провозглашу свое набожное убѣжденіе, что капиталъ есть добродѣтель". (письмо къ Киннерду, 6 февраля 1822 г.).
   Какъ небо есть любовь, и пр.
   Стихи эти взяты изъ "Пѣсни послѣдняго менестреля" В. Скотта. Стр. 370.
   А Джеффри мнѣ благой совѣтъ даетъ:
   Уйдя отъ зла, писать какъ Вальтеръ Скоттъ.
   Джеффри писалъ: "Мы вовсе не думаемъ, что лордъ Байронъ въ этихъ произведеніяхъ имѣлъ какія-либо дурныя намѣренія, и готовы признать, что у него не было никакого желанія возставать противъ нравственности или разстраивать счастье своихъ читателей... Но наша обязанность -- замѣтить, что многое, имъ написанное, кажется намъ написаннымъ именно съ подобною цѣлью... Какъ далека отъ этого система, или характеръ сочиненій великаго автора Уэверлея!" ("Эдинб. Обозр." 1822, февраль).
   А ложью дышитъ каждая страница.
   "См. сочиненіе Вильяма Митфорда: "Graecia Verax". Его величайшее удовольствіе заключается въ томъ, чтобы прославлять тиранновъ", опровергать Плутарха, необычно передавать греческія имена и писать оригинальнымъ слогомъ; но что "всего страннѣе, такъ это то, что его книга является положительно лучшею изъ современныхъ исторій Греціи, а самъ онъ, можетъ быть, лучшимъ изъ современныхъ историковъ вообще. Указавъ его недостатки, слѣдуетъ, по справедливости, указать и его достоинства: ученость, трудолюбіе, усердіе въ разысканіяхъ, злобу и пристрастіе. Два послѣднія качества я считаю достоинствами въ писателѣ, потому что они заставляютъ его писать серьезно". (Прим. Байрона).
   О Мальтусѣ скажу, что онъ въ дѣлахъ
   Далеко не такой, какъ на словахъ.
   Байронъ, вѣроятно, намекаетъ на апокриѳическій анекдотъ объ одиннадцати дочеряхъ Мальтуса. На самомъ дѣлѣ у него было трое дѣтей. (Кольриджъ).
                                           Всегда
   Везетъ вдовцамъ лѣтъ сорока и болѣ.
   "Этотъ стихъ смутитъ комментаторовъ болѣе, нежели современниковъ". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 376.
   Такъ русскіе изъ бани лѣзутъ въ снѣгъ.
   "Русскіе, какъ всѣмъ извѣстно, изъ горячей бани бѣгутъ купаться въ Невѣ; забавная практическая антитеза, которая, повидимому, не дѣлаетъ имъ вреда". (Прим. Байрона).
  

ПѢСНЬ ДВѢНАДЦАТАЯ.

  
   Стр. 377.
   Онъ съ ногъ до головы былъ джентльмэнъ.
   "Оставляя себя въ сторонѣ, позвольте мнѣ сказать нѣсколько словъ о принцѣ-регентѣ. Онъ приказалъ представить меня ему на балѣ и послѣ нѣсколькихъ фразъ, особенно любезныхъ съ его стороны, относительно моихъ литературныхъ опытовъ, сталъ говорить со много о васъ и вашихъ безсмертныхъ произведеніяхъ. Онъ ставятъ васъ выше всѣхъ поэтовъ, прежнихъ и современныхъ... Онъ говорилъ поперемѣнно то о Гомерѣ, то о васъ, и, повидимому, хорошо знаетъ обоихъ... Все кто было высказано въ такихъ выраженіяхъ, которыя только пострадали бы отъ моей неумѣлой передачи, въ такомъ тонѣ и съ такимъ тактомъ, по которымъ я составилъ себѣ очень высокое мнѣніе объ его способностяхъ и совершенствахъ. Конечно, онъ выше, въ этомъ отношеніи, всѣхъ современныхъ джентльменовъ" (Письмо къ В. Скотту, 6 іюля 1812 г.).
   ...что Александръ возвесть хотѣлъ,
   Чтобъ обезсмертитъ славу громкихъ дѣлъ.
   "Одинъ скульпторъ предлагалъ вырубить изъ горы Аѳона статую Александра, съ городомъ въ одной рукѣ и, кажется, съ рѣкою въ карманѣ и еще равными другими подобными украшеніями. Но Александръ умеръ, а Аѳонъ, надѣюсь, останется въ неприкосновенности и станетъ смотрѣть на живущій вокругъ него свободный народъ". (Прим. Байрона).
  

ПѢСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ.

(Пѣснь тринадцатая переписана между 12 и 19 февраля 1823 г.).

  
   Стр. 383. Въ строфахъ LV--LXXII описывается родовой замокъ Байрона -- Ньюстэдское аббатство. Это аббатство, или пріоратъ, было основано королемъ Генрихомъ II въ видѣ искупительной жертвы за убійство архіепископа Ѳомы Бекета. Земли, примыкавшія къ долинѣ рѣки Лина и составлявшія часть Шервудскаго лѣса, были пожалованы во владѣніе "черныхъ братьевъ ордена св. Августина", и на берегу рѣки, къ югу отъ лѣса, построено было, на "новомъ мѣстѣ" (new stead), аббатство, посвященное августинцами Пресвятой Дѣвѣ. Въ теченіе цѣлаго ряда вѣковъ этотъ монастырь, сохраняя основныя черты норманской архитектуры, перестраивался и расширялся въ равныхъ стиляхъ, почему Байронъ и называетъ его "готическимъ" Для постройки мельницъ, а также и ради осушенія болотистой долины, монахи устроили на рѣкѣ плотину и выкопали цѣлый рядъ большихъ прудовъ или "озеръ", черезъ которыя и протекаетъ рѣка Линнъ бурливыхъ каскадомъ. Послѣ упраздненія монастырей, въ 1539 г., Генрихъ VIII подарилъ это аббатство сэру Джону Байрону, "блюстятелю" Шервуда, обратившему его въ рыцарскій замокъ. Поросшій травою, квадратный дворъ окруженъ двухъ-этажными монастырскими зданіями. Посерединѣ двора находился старинный фонтанъ, украшенный причудливыми фигурами; такія же фигуры а не изображенія святыхъ) находились и въ рядѣ нишъ, идущихъ вдоль верхняго этажа. Въ расположеніи комнатъ осталось много монастырскаго. Такъ, здѣсь сохранилась и пріемная монаховъ, и трапеза, и пріемная пріора, и т. д, а также готическая капелла. Всѣ эти просторныя валы, длинныя галлереи и обширныя комнаты не только при Байронѣ, но еще задолго до его времени находились уже въ состояніи, близкомъ къ разрушенію. Байронъ продалъ аббатство своему старому школьному товарищу, полковнику Томасу Уайльдмэну, въ ноябрѣ 1817 г. Вдова этого новаго владѣльца въ 1861 г. продала аббатство Вильяму Фредерику Веббу, извѣстному путешественнику и другу Давида Ливингстона. По смерти Вебба, аббатство перешло къ его дочери Джеральдинѣ, вышедшей за генерала Чермсайда, бывшаго въ 1899 г. губернаторомъ Квинсленда. (Кольриджъ).
  
   Стр. 384.
   Тотъ грустный стонъ я помню и донынѣ.
   "Это не выдумка: нѣтъ надобности указывать, гдѣ именно, и въ какомъ графствѣ, но я его слышалъ -- и одинъ, и вмѣстѣ съ людьми, которые уже никогда болѣе его не услышатъ. Конечно, его можно объяснить какими-нибудь естественными или случайными причинами; но это былъ странный, совсѣмъ особенный звукъ, подобнаго которому я нигдѣ не слыхалъ,-- а я слышалъ много звуковъ я на землѣ, и подъ землею, въ развалинахъ и пещерахъ, и т. п.". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 386.
   Изъ высшихъ сферъ лишь избранныя лица...
   Крайне трудно, если не совсѣмъ невозможно, объяснить всѣ имена гостей "Норманскаго аббатства". Нѣкоторыя изъ этихъ именъ, повидимому, просто вымышлены; другія, несомнѣнно, являются болѣе или менѣе прозрачными для современниковъ псевдонимами разныхъ тогдашнихъ знаменитостей; но въ наше время лишь очень немногія изъ этихъ "тѣней" поддаются матеріализаціи. (Кольриджъ).
   Тутъ Паррольсъ былъ...
   Паррольсъ (или Пароль) -- одно изъ лицъ комедіи Шекспира "Все хорошо, что хорошо кончается". Подъ этимъ прозвищемъ, навѣрное, скрывается Брумъ (см. выше, пропущенныя строфы въ I пѣснѣ).
   Былъ герцогъ Дэшъ...
   Вѣроятно, Вильямъ Спенсеръ, шестой герцогъ Девоншірскій, школьный товарищъ Байрона, бывшій въ Ньюстедѣ.
  
   Стр. 387.
   Маркизъ де Рюзъ -- графъ де-Монронъ, товарищъ Талейрана, дипломатъ и свѣтскій остроумецъ. Будучи на службѣ у Наполеона, онъ навлекъ на себя его неудовольствіе и, опасаясь непріятныхъ послѣдствій, удалился въ 1812 г. въ Англію, гдѣ и провелъ около двухъ лѣтъ. Въ лондонскихъ клубахъ онъ былъ извѣстенъ подъ кличкой "стараго француза". (Кольриджъ).
  
   Стр. 388.
   Со свистомъ вѣроломнымъ Одиссея,
   Сгубившаго Долона.
   Долонъ -- троянскій соглядатай, котораго Одиссей и Діомедъ захватили ночью въ греческомъ лагерь и, обѣщавъ пощадить, подробно разспросили, а потомъ зарѣзали. См."Иліаду", X, 341-464.
  
   Стр. 389.
   Послѣднее, но моему, порокъ,
   Являющій, какъ человѣкъ жестокъ.
   "Айзакъ Вальтонъ, чувствительный дикарь, на котораго теперь такъ любятъ ссылаться въ подтвержденіе своей любви къ невинному спорту и старымъ пѣснямъ, учитъ, какъ ловить лягушекъ и, ради опыта, ломать имъ ноги, и даетъ равныя наставленія по части уженья рыбы -- самаго жестокаго, холоднаго и глупаго изъ всѣхъ видовъ такъ называемаго спорта. Пусть говорятъ, сколько угодно, о красотахъ природы,-- удильщикъ думаетъ только о рыбномъ блюдѣ; ему некогда отвести глава отъ воды, и "клевъ" для него лучше всякаго ландшафта. Кромѣ того, извѣстно, что многія рыбы "клюютъ" лучше въ дождливую погоду. Охота на кита, на акулу, на тунца имѣетъ въ себѣ нѣчто благородное, потому что сопряжена съ опасностью; ловля рыбы прямо сѣтями и гуманнѣе, и полезнѣе. Но уженье!.. Удильщикъ не можетъ быть хорошимъ человѣкомъ.
   Одинъ изъ моихъ друзей, прочитавъ написанное, приписалъ: "Одинъ изъ лучшихъ людей, которыхъ я когда-либо зналъ,-- гуманный, деликатный, великодушный, превосходный во всѣхъ отношеніяхъ человѣкъ,-- былъ удильщикомъ; правда, онъ удилъ на искусственныхъ мушекъ и былъ бы неспособенъ къ тѣмъ крайностямъ, о которыхъ говоритъ Вальтонъ".
   "Audi alteram parlem. Я привожу здѣсь это замѣчаніе въ видѣ противовѣса своему собственному мнѣнію". (Прим. Байрона).
  

ПѢСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

(Пѣснь четырнадцатая начата 28 февраля, окончена 4 марта 1823 года).

  
   Стр. 395.
                                 ...и другихъ,
   Зайдя съ любой кафе, найдете вмигъ.
   "Кажется, въ письмахъ Свифта или Гораса Вальполя разсказывается, что одинъ всеобщій Пиладъ отвѣчалъ джентльмэну, сожалѣвшему объ утратѣ друга: "А я, когда теряю друга, иду въ кафе Сентъ-Джемсъ и выбираю себѣ новаго". Я припоминаю анекдотъ въ томъ же родѣ. Сэръ Вильямъ Друммондъ былъ завзятый игрокъ. Однажды, придя въ клубъ, гдѣ онъ былъ членомъ, онъ обратилъ на себя вниманіе своимъ грустнымъ видомъ. "Что съ вами, сэръ Вильямъ?" воскликнулъ блаженной памяти Гэръ.-- "Ахъ", отвѣчалъ сэръ Вильямъ,-- "я потерялъ бѣдную лэди Д." -- "А въ какой игрѣ?" былъ утѣшительный вопросъ". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 396.
   Въ томъ мудрый Оксенштирна, я увѣренъ,
   Васъ убѣдитъ.
   "Знаменитый канцлеръ Аксель Оксенштирна говорилъ своему сыну, который удивлялся, что въ политикѣ иногда малыя причины производятъ сильное дѣйствіе: "Видишь, сынъ мой, какъ мало мудрости нужно для того, чтобы управлять царствами". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 397.
   Цвѣтокъ "любовь отъ праздности" Шекспиру
   Обязанъ появленіемъ на свѣтъ.
   Ср. "Сонъ въ Иванову ночь", д. II, сц. I "Библ. вел. пис.", Шекспиръ, т. I, стр. 510):
                                 ...стрѣла
   На западный цвѣтокъ, кружась, упала.
   Онъ прежде былъ такъ бѣлъ, какъ молоко,
   Но, раненый любовію, отъ раны
   Онъ сдѣлался пурпурнымъ. Всѣ дѣвицы
   Любовью въ праздности его зовутъ.
  
   Стр. 400.
   Таинственныхъ пустынь, пещеръ нѣмыхъ.
   Стихъ изъ "Отелло" (д. I, сц. 3).
  

ПѢСНЬ ПЯТНАДЦАТАЯ.

(окончена 25 Марта 1823 года).

  
   Стр. 403.
   Божественный Учитель, чьи скрижали
   Надъ міромъ словно свѣточи горятъ.
   Въ подлинникѣ: "И ты, еще болѣе божественный, чья судьба быть непонятымъ людьми, которые дѣлаютъ твое чистое ученіе оправданіемъ всяческаго зла". Къ этимъ словамъ Байронъ сдѣлалъ примѣчаніе: "Въ наше время, для того, чтобы избѣжать недоразумѣній, необходимо пояснить, что подъ словами: "еще болѣе божественный" я разумѣю -- Христа. Если когда-либо Богъ былъ человѣкомъ, или человѣкъ -- Богомъ, то Онъ былъ и тѣмъ, и другимъ. Я никогда не былъ противникомъ Его ученія, возмущаясь лишь тѣмъ употребленіемъ, или злоупотребленіемъ, какое изъ него дѣлали. Каннингъ однажды сослался на христіанство въ оправданіе рабства негровъ, и Вильберфорсу пришлось сказать въ отвѣтъ лишь немногое. Развѣ Христосъ былъ распятъ затѣмъ, чтобы черныхъ людей били плетью? Если такъ, то лучше бы Ему родиться мулатомъ, чтобы дать людямъ того и другого цвѣта одинаковую надежду на свободу или, по крайней мѣрѣ, на спасеніе души".
   Когда бъ со время оно злой зоилъ
   Знакомства съ музой мнѣ не запретилъ.
   Брумъ, въ критической статьѣ о "Часахъ Досуга" ("Эдинб. Обоэр." 1808), совѣтовалъ Байрону оставить поэзію и обратить свои таланты на что-нибудь лучшее.
   Стр. 404.
   Извѣстный Раппъ, супружества не чтущій,
   Колонію сектантовъ основалъ.
   Это была колонія "гармонистовъ", эмигрантовъ изъ Виртемберга, которые въ 1803-1805 гг. поселились, подъ предводительствомъ Георга Раппа, въ одномъ городѣ въ 120 миляхъ къ сѣверу отъ Филадельфіи.
   "Эта необыкновенная и цвѣтущая нѣмецкая колонія въ Америкѣ вовсе не исключаетъ брака изъ жизни, какъ это дѣлаютъ "шекеры", но налагаетъ на брачный союзъ такія ограниченія, благодаря которымъ въ теченіе извѣстнаго числа лѣтъ можетъ родиться лишь заранѣе опредѣленное число дѣтей, и всѣ эти дѣти рождаются почти въ одномъ и томъ же мѣсяцѣ, точно у овецъ на фермѣ. Эти "гармонисты" (называемые такъ по имени ихъ колоніи) изображаются въ различныхъ сочиненіяхъ объ Америкѣ народомъ замѣчательно цвѣтущимъ, благочестивымъ и тихимъ". (Прим Байрона).
  
   Стр. 407.
   За что Лукулла похвалить могу.
   "Блюда "а la Лукуллъ". Этотъ герой, покоритель Востока, гораздо больше заслуживаетъ признательности за пересадку вишенъ (онѣ впервые имъ привезены въ Европу) и за изобрѣтеніе нѣсколькихъ хорошихъ кушаній; я не рѣшусь сказать, чѣмъ онъ оказалъ больше услугъ человѣчеству,-- своими завоеваніями или своимъ поварскимъ искусствомъ. Вишневое дерево смѣло можетъ помѣряться съ кровавымъ лавромъ; впрочемъ, онъ старался пріобрѣсти славу и на томъ, и на другомъ поприщѣ". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 410.
   Какъ Гекла клокочу...
   "Гекла -- знаменитый горячій источникъ въ Исландіи". (Прим. Байрона).
                       Лишить покоя
   Ричарда могутъ духи. Ср. "Ричардъ III", д. V. сц. 3 ("Библ. вел. пис.", Шекспиръ, т. I, стр. 415).
   Святымъ клянусь я Павломъ -- въ эту ночь
   Душа моя отъ сновъ смутилась больше,
   Чѣмъ отъ отряда въ десять тысячъ войска. Міръ тѣней
   Не разъ смущалъ меня въ тиши ночей.
   "Тоббезъ, сомнѣваясь въ существованіи собственной души, однако, готовъ былъ признать существованіе духовъ, лишь бы они не тревожили его своими посѣщеніями". (Прим. Байрона).
   Наслѣдье жъ ихъ -- лишь низшихъ царствъ гробницы.
  

ПѢСНЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ.

(Начата 29 марта 1823 г. и окончена 6 мая того же года.

  
   Стр. 411.
   И quia impossible лишь славитъ.
   Выраженіе: "quia impossibile" принадлежитъ не св. Августину, а Тертулліану, въ его трактатѣ: "О плоти Христовой": "Crucifions et Dei filius: non pudet, quia pudendum est; est mortuus Dei filius: prorsus credibile est, quia ineptum est; et sepultus resurrexit: certum est, quia impossibile est".
  
   Стр. 412.
   Такъ намъ никто не скажетъ, изъ чего
   Приготовлялся тирскій пурпуръ...
   "Составъ древняго тирскаго пурпура все еще служитъ предметомъ спора: одни говорятъ, что онъ приготовлялся изъ особой породы моллюсковъ, другіе -- изъ кошеняли, третьи -- изъ кермеса; неизвѣстенъ въ точности даже его цвѣтъ, по однимъ -- пурпуровый, по другимъ -- ярко-красный. Я не скажу объ этомъ ничего". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 413.
                       Тихо шелъ монахъ,
   Пугая взоры странностью походки.
   "Это мѣсто, писалъ Байронъ Муру 13 августа 1814 г., стоитъ того, чтобы на него посмотрѣть, какъ на интересную развалину, и я могу васъ увѣрить, что тамъ было и кое что забавное, даже въ мое время; во это время уже прошло. И привидѣнія, и готическая архитектура, и озера, и пустынный видъ,-- все это до извѣстной степени оживляетъ мѣстность". По поводу этого письма Муръ замѣчаетъ, что Байронъ, въ послѣднее свое пребываніе въ Ньюстедѣ, серьезно вообразилъ, будто онъ видѣлъ привидѣніе "Чернаго монаха", которое, какъ говоритъ легенда, бродитъ по аббатству со времени уничтоженія монастырей. Это-то привидѣніе и описано въ Донъ-Жуанѣ. Говорятъ, что ньюстадскій призракъ являлся и кузинѣ Байрона, миссъ Фанни Паркинсъ, которая потомъ нарисовала его по памяти.
  
   Стр. 416.
   "Аттической пчелы узналъ онъ жало.
   "Кажется, Діогенъ наступилъ на коверъ, промолвивъ: "Вотъ, я попираю гордость Платона!" -- "Съ еще большею гордостью", былъ отвѣтъ. Но такъ какъ по коврамъ обыкновенно ходятъ, то, можетъ быть, память измѣняетъ мнѣ; можетъ быть, это было какое-нибудь платье, или скатерть, или какой-нибудь иной, дорого стоящій и необычайный для циника предметъ домашней утвари". (Прим. Байрона).
   Міръ итальянскихъ пѣсенъ
   Для меломановъ-бриттовъ вѣрно тѣсенъ.
   "Я помню, какъ супруга мэра въ одномъ провинціальномъ городѣ, наскучивъ этимъ иностраннымъ пѣніемъ, немного невѣжливо прервала рукоплесканія аудиторіи, состоявшей изъ людей понимающихъ, т. е. понимающихъ музыку, ибо что касается словъ, то они были на какихъ-то таинственныхъ языкахъ (это случилось еще за нѣсколько лѣтъ до мира, раньше, чѣмъ всѣ пустились въ путешествія, въ ту пору, когда я былъ еще въ колледжѣ) и притомъ жестоко перевирались исполнителями; такъ вотъ, эта супруга мэра прервала рукоплесканія восклицаніемъ: "Да бросьте вы своихъ итальянцевъ! Что касается меня, то я люблю простыя баллады!" Россини, кажется, идетъ къ тому, чтобы внушить большинству публики такое же мнѣніе. Кто повѣритъ, что его прочили въ преемники Моцарту? Впрочемъ, я говорю кто неувѣренно, какъ вѣрный и преданный поклонникъ итальянской музыки вообще, и въ томъ числѣ -- музыки Россини. Но мы можемъ все-таки замѣтить, какъ замѣтилъ въ Векфильдскомъ Священникѣ одинъ знатокъ живописи: "Эта картина могла бы быть написана лучше, если бы живописецъ немножко больше потрудился". (Прим. Байрона).
  
   Стр. 417.
   Потребуются жалкія затраты,
   Такъ зодчіе всегда намъ говорятъ.
   Байронъ, вѣроятно, видѣлъ планъ задуманной полковникомъ Уайльдменомъ перестройки Ньюстэда, смѣта которой доходила до сотни тысячъ фунтовъ. (Кольриджъ).
   Васъ удивитъ готическое зданье
   Гиней британскихъ гордое созданье.
   Въ подлинникѣ: "Готическая смѣлость, выраженная въ англійской монетѣ", Къ этому стиху Байрономъ сдѣлано примѣчаніе. "Ausu Romano, aere Veneto" -- такова надпись (и въ данномъ случаѣ очень хорошая) на стѣнахъ, отдѣляющихъ Адріатическое море отъ Венеціи. Стѣны эти были республиканскимъ созданіемъ венеціанцевъ, а надпись, кажется, императорская и сдѣлана Наполеономъ Первымъ. Пора бы продолжить этотъ счетъ: понемногу явится и Второй. Spes altera Mundi,-- если только будетъ живъ; только бы онъ не потерялъ этого титула, какъ потерялъ отецъ. Но, во всякомъ случаѣ, онъ будетъ лучше нынѣшнихъ Imbéciles. Передъ нимъ -- славное поприще, если онъ съумѣетъ имъ воспользоваться".
  
   Стр. 419.
   Есть разница такъ пѣсня учитъ насъ
   Межъ гордой королевой и холопкой.
   Вотъ эта пѣсня (въ переводѣ П. О. Морозова).
   Есть различье и въ столицѣ между нищей и царицей,
             Я скажу самъ отчего:
   Такъ не чванится царица, такъ не можетъ и напиться
             Въ часъ веселья своего!
  
   Стр. 421.
                       Порою воли,
   А не искусства въ этомъ виденъ слѣдъ.
   Въ подлинникѣ: "Они ошибаются; это -- мы больше, какъ то, что зовется подвижностью, дѣло темперамента, а не искусства". Къ слову "подвижность" Байронъ сдѣлалъ примѣчаніе: "Этихъ словомъ выражается качество, принадлежащее, большею частью, другому климату, хотя иногда наблюдаемое и въ нашемъ. Его можно опредѣлить какъ крайнюю воспріимчивость къ непосредственнымъ впечатлѣніямъ, въ то же время не теряя изъ виду и прошедшаго; несмотря на то, что иногда оно полезно для того, кто имъ обладаетъ, оно является все-таки, по большей части, тягостнымъ и неудобнымъ". Муръ замѣчаетъ, что сакъ Байронъ вполнѣ сознавалъ, что это качество въ высокой степени ему присуще, и нерѣдко тяготился своей склонностью поддаваться каждому мимолетному впечатлѣнію, но въ то же время старался оправдать восторженность натуры отъ упрековъ въ непостоянствѣ и неискренности.
  

ПѢСНЬ СЕМНАДЦАТАЯ.

  
   Со времени выхода въ свѣтъ послѣдней, ХѴІ-й, пѣсни Донъ-Жуана, въ печати не ранъ появлялись отрывки изъ XVII-й пѣсни. Нѣкоторыя изъ этихъ "продолженій" выдавались ихъ сочинителями за подлинныя; другія были явными пародіями. Миѳъ о продолженіи Донъ-Жуана, какъ теперь оказывается, не лишенъ былъ основанія. Байронъ, еще до своего отъѣзда изъ Италіи, началъ, 8 мая 1823 г., семнадцатую пѣснь и, отправляясь въ Грецію, захватилъ съ собой написанныя строфы. Ихъ нашелъ потомъ Трилони въ комнатѣ поэта въ Мисолонги. Рукопись, вмѣстѣ съ другими бумагами, была передана Джону Гобгоузу и теперь принадлежитъ дочери послѣдняго, лэди Дорчестеръ.
   Впервые эти строфы напеч. въ изд. Кольриджа и Протеро (1903 г.).
  
   Стр. 424
   Зоветъ ихъ въ Римѣ мулами народъ.
   "Итальянцы, до крайней мѣрѣ въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ Италіи, называютъ внѣбрачныхъ дѣтей и найденышей мулами; почему,-- я не могу объяснить, если только они не хотятъ этимъ сказать, что плодами законнаго супружества являются ослы". (Прим. Байрона).
> >
Ко всем произведениям автора К списку авторов