Гейерстам Густав - На шхерах

На шхерахъ.

Разсказъ Густава офъ Гейерстама.

Густавъ Гейерстамъ (G. of Geierstam), небольшой разсказъ котораго мы предлагаемъ читателямъ Русской Мысли, принадлежитъ къ самымъ молодымъ (онъ родился въ 1858 г.) представителямъ того новаго направленія въ шведской литературѣ, которое появилось въ ней не болѣе 15--20 лѣтъ тому назадъ. Реакція противъ крайняго идеализма и романтизма и мертвящаго духа, безраздѣльно господствовавшаго въ шведской литературѣ еще очень недавно, едва начала развиваться и упрочиваться въ Швеціи и, какъ всякое новое движеніе, встрѣтила, встрѣчаетъ еще и теперь, сильныхъ противниковъ, даже болѣе -- открытую вражду со стороны, главнымъ образомъ, прессы, отчасти и фешенебельной публики, сильна проникнутой узко-протестантскимъ духомъ. Шагъ за шагомъ приходилось ему завоевывать себѣ мѣсто въ литературѣ, требовались большія усилія, чтобы занять вліятельное положеніе и въ обществѣ, и въ литературномъ мірѣ. Нуженъ былъ рядъ талантливыхъ дѣятелей, чтобы возбудить къ нему интересъ. Въ теченіе десяти-пятнадцати лѣтъ, благодаря какъ иниціатору движенія, Стриндбергу, такъ и кружку молодыхъ писателей, сгруппировавшихся вокругъ него, положеніе новаго направленія было упрочено, вниманіе публики завоевано, но борьба далеко не окончена. Періодическая пресса,-- пишетъ Эдгренъ-Лефлеръ,-- все еще въ рукахъ противниковъ новаго направленія. Наиболѣе распространенные журналы и газеты руководятся приверженцами старой школы, и новымъ дѣятелямъ и въ вопросахъ критики, и въ дѣлѣ творчества приходится разсчитывать на собственныя средства, на книгу, брошюру, публичное чтеніе, являющееся теперь въ Швеціи единственнымъ орудіемъ борцовъ за новое направленіе.

Этимъ путемъ дѣйствовали и Стриндбергъ, и Эдгренъ-Лефлеръ, и эстетикъ новой школы, Робинсонъ (авторъ книги Realisier ach idealisier, 1885). Къ нему же прибѣгъ и Гейерстамъ, скоро занявшій видное мѣсто въ ли тературѣ. Какъ романистъ, онъ выступилъ впервые въ 1882 г., но первая его работа Grakaïlt (Сѣренькіе дни, сборникъ разсказовъ) вызвала ожесточенную критику и имѣла мало успѣха. Всецѣло находясь подъ вліяніемъ Стриндберга, усвоивши его оригинальную, но безшабашную манеру писать, онъ лишь въ слабой степени могъ обнаружить въ этомъ первомъ произведенія силу своего таланта. Но за то съ каждымъ новымъ произведеніемъ талантъ Гейерстама росъ и крѣпъ, и онъ все болѣе и болѣе становился самимъ собою, все рѣзче и рѣзче обнаруживалъ, гдѣ и въ чемъ истинная сфера его дѣятельности. Его сборникъ разсказовъ Strömoln, за которымъ послѣдовалъ романъ изъ студенческой жизни Erik Gran, представляетъ уже несомнѣнный переходъ въ немъ отъ подражанія къ самостоятельной дѣятельности, хотя, въ особенности относительно Эрикъ Гранъ, даже критики новой школы указываютъ на крайній пессимизмъ, преобладающій въ нихъ, на уклоненія отъ чистаго реализма. За то въ вышедшемъ въ 1887 году сборникѣ разсказовъ Tills vidare, а въ особенности въ появившемся раньше Fattigtfolk (Бѣдные люди), онъ проявилъ уже во всей силѣ свой талантъ. Послѣдній сборникъ, состоящій всего изъ четырехъ повѣстей (одна изъ нихъ и предлагается читателямъ) представляетъ собою, по отзывамъ какъ шведскихъ (Робинсона, Эдгренъ, Лефлера), такъ и нѣмецкихъ (Швейцера) критиковъ лучшее изъ всего того, что написано авторомъ. Горькое чувство пессимизма здѣсь почти отсутствуетъ. Субъективизмъ автора отходить на второй планъ, и онъ, какъ истинный художникъ, передаетъ то, что онъ видѣлъ, то, съ чѣмъ приходилось сталкиваться, что онъ наблюдалъ. Его разсказы написаны правдиво, естественно, мѣстами съ большою силой. Въ нихъ нѣтъ ничего лишняго. Они крайне сжаты, иногда даже болѣе, чѣмъ нужно. Знатокъ крестьянской жизни, глубоко изучившій бытъ и крестьянъ, и рабочихъ, Гейерстамъ съ большимъ умѣньемъ отыскиваетъ наиболѣе выдающіеся мотивы, руководящіе ихъ дѣятельностью, съ артистическою тонкостью рисуетъ ихъ правы и обычаи, съ точностью и вѣрностью изображаетъ какъ грубыя черты ихъ, такъ и религіозныя и нравственныя особенности. Это -- живое воспроизведеніе въ самой простой и незамысловатой формѣ какого-нибудь факта изъ жизни, но воспроизведеніе не холодное и безучастное, а проникнутое теплымъ и живымъ чувствомъ, симпатическимъ отношеніемъ къ страждущему человѣку.

-----

У сѣвернаго берега острова разстилался фіордъ; на немъ бушевалъ сѣверный вѣтеръ, поднимая громадныя волны, разбивавшіяся оскалы, посылая цѣлые потоки дождя на сосновый лѣсъ, росшій на берегу, и наполняя дороги цѣлыми кучами сломанныхъ вѣтвей и хворосту. Море было черно-сѣрое, съ какимъ-то особеннымъ свинцовымъ оттѣнкомъ, а на верхушкахъ волнъ виднѣлись пѣнящіеся бѣлые гребни.

Вѣтеръ съ силою проносился черезъ проливъ мимо южнаго мыса, выбрасывая громадныя волны на берегъ материка. Волны эти по-своему распоряжались съ сѣтями и другими орудіями ловли, оставленными на берегу мѣстными рыбаками, которые не подозрѣвали, что за ночь можетъ разыграться такая сильная буря.

Но когда къ разсвѣту вѣтеръ началъ ужь слишкомъ сильно завывать надъ черепичною кровлей, Густавъ Эриксонъ, спавшій на постели рядомъ съ женою, всталъ и отправился въ мезонинъ къ брату, проживавшему у него.

-- Карлъ-Августъ!-- закричалъ онъ, входя въ комнату.

Тотъ приподнялся, смотря на Густава сонными глазами.

-- Чего тебѣ?

-- Вставай, пойдемъ собирать сѣти. Слышишь, какая на дворѣ страшная буря?

Августъ торопливо одѣлся и сошелъ съ лѣстницы. Густавъ уже разбудилъ одного изъ рабочихъ и всѣ трое молча направились къ мѣсту, гдѣ была привязана лодка.

Лодку отвязали. Двое взялись за весла, а Эриксонъ сѣлъ у руля.

Это было трудное, опасное путешествіе. Сѣти оторвались отъ якорей и могли быть найдены только послѣ долгихъ усилій. Онѣ были изорваны и спутаны въ безпорядочной кучѣ, съ трудомъ выдѣлявшейся изъ-подъ покрывающаго ихъ слоя грязи и ила.

До самаго полудня тянулась безъ перерыва работа. Мужчины промокли до костей, были голодны и сильно продрогли. Вѣтеръ словно ножомъ рѣзалъ сквозь мокрую одежду, и дурное расположеніе духа искавшихъ росло съ каждою минутой.

Одного куска они такъ и не нашли, несмотря на усердные поиски въ теченіе цѣлаго часа. Всѣ усилія оказались безполезными; пришлось оставить его тамъ, гдѣ онъ былъ, пока погода не перемѣнится къ лучшему.

Эриксонъ смѣнилъ брата на веслахъ. Онъ приподнялъ шляпу и провелъ рукою по лбу, по которому, несмотря на вѣтеръ и дождь, каплями струился потъ.

-- Нечего дѣлать, поѣдемъ домой,-- сказалъ онъ.

Когда они вернулись, хозяйка ждала ихъ съ горячимъ обѣдомъ. Эриксонъ разсказалъ ей подробно все, какъ было. Онъ раза два кашлянулъ и глубоко вздохнулъ.

Жена замѣтила это.

-- Что съ тобою? Не простудился ли ты?-- спросила она.

-- О, нѣтъ, конечно, нѣтъ.

По окончаніи обѣда Эриксонъ всталъ и подошелъ къ окну.

-- Подумать страшно, сколько сѣтей и неводовъ погибло въ эту ночь,-- сказалъ онъ.-- По меньшей мѣрѣ, на нѣсколько тысячъ риксдалеровъ... Конечно, хуже всего тѣмъ, кто только этимъ и живетъ.

Да, вѣтеръ надѣлалъ не мало бѣдъ. Онъ пронесся по всей мѣстности, точно, эпидемія, порвалъ сѣти, разбросалъ рыбацкія принадлежности, разбилъ лодки. Одинъ рыбакъ, выѣхавшій съ вечера далеко въ глубь шхеръ, чтобы растянуть сѣти на новомъ мѣстѣ, исчезъ, а нѣсколько дней спустя приплыла его лодка. Она была іамѣчена и вытянута на берегъ.

Два дня бушевала буря. Она унесла съ собою послѣдніе слѣды лѣта. Пожелтѣвшіе листья березъ висѣли мокрые, поблекшіе; какъ природу, такъ и людей охватило предчувствіе зимы съ ея замкнутостью, ея длинными одинокими вечерами и ея суровымъ, долгимъ, какъ бы летаргическимъ сномъ.

-----

Высоко на горѣ, на разстояніи десяти минутъ ходьбы отъ моря, расположена маленькая крестьянская усадьба съ домикомъ, выкрашеннымъ въ красный цвѣтъ. Построена она на скалахъ; сзади нея возвышается стройный сосновый лѣсъ; немного ниже, по правую сторону, лежитъ маленькое озеро съ берегами, поросшими ельникомъ, а внизу тянется полукругомъ долина, окаймленная лѣсомъ и холмами, покрытыми дубнякомъ.

Эриксонъ, жившій въ этой усадьбѣ, держалъ ее въ арендѣ. Арендуемая имъ земля составляла часть большаго имѣнія и находилась во владѣніи его семьи въ теченіе цѣлыхъ трехъ поколѣній. Сынъ заступалъ мѣсто отца; онъ, какъ и отецъ, женился, ростилъ дѣтей, обрабатывалъ землю, ловилъ рыбу въ морѣ, жегъ хворость; семья разросталась, хозяинъ старѣлъ и сѣдѣлъ, ложился въ могилу, а старшій сынъ наслѣдовалъ усадьбу и шелъ по стопамъ отца. Остальныхъ братьевъ и сестеръ судьба разбрасывала по бѣлу свѣту.

У послѣдняго изъ владѣльцевъ было пятеро дѣтей, двумя больше, чѣмъ у предъидущаго. Младшій изъ сыновей переселился на одинъ изъ дальнихъ острововъ, гдѣ и погибъ въ одну изъ сѣверо-восточныхъ бурь. Старшая сестра вышла замужъ. Вторая отправилась въ городъ и поступила тамъ на службу. Старшій сынъ женился, перевелъ на себя аренду и кое-какъ устроился.

Второй братъ, Карлъ-Августъ, долго размышлялъ, куда ему себя пристроить. Это былъ человѣкъ нѣсколько медлительный, съ трудомъ приходившій къ какому-нибудь рѣшенію, но разъ это рѣшеніе было принято, онъ упорно держался его. Онъ былъ небольшаго роста, молчаливый и краткій въ своихъ рѣчахъ, говорилъ разстановисто, флегматично, но всегда былъ готовъ на работу, когда была нужда въ его услугахъ или когда можно было заработать лишнюю копѣйку. Когда онъ былъ разсерженъ чѣмъ-нибудь или пьянъ, съ нимъ опасно было вступить въ столкновеніе. Но въ обыкновенное время онъ шелъ своею дорогой, никому не вредя. За рѣдкими исключеніями, расположеніе его духа было ровное, спокойное, а когда онъ смѣялся, то дѣлалъ это такъ весело и добродушно, что всѣ вторили ему.

Онъ любилъ земледѣліе и съ удовольствіемъ занялъ бы мѣсто старшаго брата, но разъ судьба рѣшила иначе, онъ не возражалъ и не ропталъ. Онъ долго размышлялъ, наконецъ, отправился къ брату и сказалъ ему, что намѣревается купить большую лодку и заняться лѣтомъ перевозомъ, а зимою будетъ жить дома, помогать въ работахъ, чистить хлѣвъ или рубить дрова, плесть сѣти или шить паруса.

Старшій не далъ опредѣленнаго отвѣта; прошла недѣля; никто изъ нихъ не затрогивалъ этого вопроса.

Но однажды, когда они возвращались съ работы,-- дѣло было раннею весной,-- младшій сказалъ:

-- Ну, я думаю, мнѣ скоро можно будетъ выѣхать на лодкѣ. Старшій отвѣтилъ только протяжнымъ:

-- Да-а-а.

Младшій продолжалъ:

-- Ты мнѣ дашь денегъ взаймы?

Эриксонъ спросилъ, сколько требовалось денегъ. Младшій назвалъ сумму.

-- Да, пожалуй.

Тѣмъ дѣло и кончилось. Въ маѣ мѣсяцѣ у Карла-Августа была собственная лодка и онъ сталъ ѣздить на ней по шхерамъ и въ Стокгольмъ съ грузомъ дровъ.

Прошло, такимъ образомъ, десять лѣтъ. Старшій братъ продолжалъ обрабатывать землю. Младшій ѣздилъ лѣтомъ по морю и зарабатывалъ не мало денегъ перевозомъ. Зимою онъ проживалъ у брата, чинилъ свою лодку, шилъ паруса и помогалъ въ хозяйствѣ, чѣмъ могъ. Онъ не имѣлъ еще времени подумать о бракѣ. Въ маленькомъ домикѣ Эриксона не было мѣста для двухъ семей. Въ теченіе первыхъ пяти лѣтъ лодка была оплачена. Но о покупкѣ новой усадьбы онъ не могъ и думать, а подходящую аренду было трудно найти. Годы шли за годами съ постоянными смѣнами зимы, лѣта, удачъ, неудачъ, убытковъ и барышей. Мало-по-малу росли и сбереженія. Каждое лѣто Карлъ-Августъ отправлялся въ городъ и каждый разъ, когда онъ возвращался домой, увеличивался итогъ банковской книжки, которую онъ тщательно завертывалъ въ бумажку и пряталъ на дно сундука. Но строй его жизни не мѣнялся, и не было никакой надежды, чтобы онъ измѣнился и въ послѣдующіе годы.

-----

Послѣ своей утренней прогулки Эриксонъ чувствовалъ себя все время не по себѣ. Въ одно утро онъ оказался не въ силахъ встать съ постели. У него было воспаленіе въ легкихъ, хотя никто изъ окружающихъ, конечно, не понималъ этого. Сильный жаръ и кашель ле давали ему покоя.

Карлъ-Августъ испыталъ какое-то странное ощущеніе, когда его невѣстка рано поутру сообщила ему о болѣзни брата. Онъ не сказалъ ни слова въ отвѣтъ, но медленно спустился съ горы къ морю, чтобы собрать сѣти.

Было чудесное осеннее утро, ясное, солнечное, съ холоднымъ вѣтромъ. Цѣлый день наканунѣ шелъ дождь, земля размокла, а съ длинныхъ иглъ елей струилась вода всякій разъ; когда вѣтеръ потрясалъ ихъ старыя узловатыя вѣтви. Мохъ былъ пропитанъ влагой, а между корнями сосенъ пробивался съ журчаньемъ ручей, прокладывая себѣ путь въ скалѣ и спадая внизъ въ заливъ съ громкимъ однообразнымъ плескомъ. Бѣлыя тучи быстро неслись по небу къ юго-западу, а лодки у пристани, колыхаясь, стучали о деревянный мостикъ.

Карлъ-Августъ спустился по узкой горной тропинкѣ, взошелъ на пристань и сталъ отвязывать одну изъ лодокъ. Онъ посмотрѣлъ на море, опять привязалъ лодку и впалъ въ глубокое раздумье.

Что, если братъ умретъ?

Да, конечно, было бы очень пріятна продать большую лодку. Онъ получилъ бы за нее не малую толику денегъ. Ему, какъ мужчинѣ, было бы, конечно, приличнѣе всего взять на себя хозяйство и поселить у себя вдову брата съ дѣтьми. Она, навѣрное, не захочетъ возиться съ рабочими и землею, не захочетъ заниматься земледѣліемъ, въ которомъ ничего не смыслитъ. А онъ могъ бы мало-по-малу скупить инвентарь и движимость.

Онъ взялся было за веревку, которою лодка была привязана къ пристани, но затѣмъ такъ же быстро оставилъ ее.

Ему пришла на мысль здоровая, красивая дѣвушка, жившая на материкѣ. Онъ нерѣдко ѣздилъ поболтать съ нею въ лѣтніе вечера, и слуги въ домѣ его брата дразнила его тѣмъ, что онъ возвращается домой только къ утру.

А, между тѣмъ, старшій братъ боролся со смертью. Окружающіе поняли, что дѣло плою, и рѣшили послать рано утромъ за докторомъ.

Карлъ-Августъ и жена Эриксона не ложились всю ночь. Больной лежалъ молча, тяжело дыша, причемъ дыханіе его прерывалось иногда сильнымъ, продолжительнымъ кашлемъ.

Все было тихо кругомъ. Только вѣтеръ проносился отъ времени до времени по верхушкамъ сосноваго лѣса, а собаки на дворѣ откликались лаемъ на какой-нибудь воображаемый звукъ. Хозяйка сидѣла тихо у постели больнаго, а Карлъ-Августъ пріютился у очага, прислонясь къ бѣлой стѣнѣ. Онъ работалъ безъ устали весь день и, кромѣ того, немало странныхъ мыслей перебродило у него въ головѣ. Въ часъ ночи онъ заснулъ, и въ комнатѣ только и слышно было тиканье часовъ, прерывистое дыханіе больнаго и регулярный храпъ здороваго.

Къ утру Эриксонъ скончался. Жена вскочила и разбудила зятя.

-- Карлъ Августъ,-- вскричала она,-- идя, посмотри, что съ нимъ!

Онъ всталъ, испуганный, съ просонковъ, подбѣжалъ къ постели брата и сталъ протирать глаза. Онъ дотронулся слегка до брата, взялъ его за руку, но рука безпомощно упала на прежнее мѣсто, и Карлъ-Августъ очнулся.

-- Да, умеръ,-- сказалъ онъ.

Его непріятно поразила мысль, что онъ спалъ въ то время, какъ братъ кончался, и онъ не зналъ, что сказать.

Жена наклонилась надъ трупомъ и заплакала.

-- Это случилось такъ неожиданно, такъ неожиданно, -- сказала она.

Карлъ-Августъ опять сѣлъ у печки и задумался, затѣмъ медленно поднялся и направился къ двери. Здѣсь онъ остановился и сказалъ, не глядя на невѣстку:

-- Ты хорошо бы сдѣлала, если бы приготовила кофе. Намъ, во всякомъ случаѣ, необходимо выѣхать сегодня въ поле для посѣва.

Дни шли своимъ чередомъ и работа производилась попрежнему. Работали въ полѣ, ловили рыбу.

Похороны были назначены на воскресенье. Разослали приглашенія къ родственникамъ и знакомымъ и уже рано поутру въ назначенный день показалось множество лодокъ, составившихъ настоящую флотилію.

Прежде всѣхъ пріѣхала старшая сестра умершаго съ мужемъ и двумя дѣтьми. Съ нею прибыла и незамужняя сестра, проживавшая въ городѣ. Они молча поднялись на гору къ домику. Затѣмъ явился пономарь, которому было послано особое приглашеніе, а съ нимъ и послѣ него сосѣди и друзья съ ближайшихъ острововъ. Всѣ они несли въ рукахъ съѣстные припасы, въ какомъ-то смущенномъ молчаніи подымались гуськомъ на гору и останавливались какъ бы въ недоумѣніи передъ домомъ.

Тамъ все было приведено въ порядокъ и прибрано. На дворѣ въ большой четырехъугольной бесѣдкѣ было выставлено тѣло на парадной постели, составленной изъ двухъ подставокъ и нѣсколькихъ неотесанныхъ досокъ. На этомъ ложѣ стоялъ черный гробъ, съ зелеными вѣнками изъ листьевъ и хвои, а въ гробу лежалъ покойникъ съ книжкой псалмовъ въ рукахъ. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ гроба былъ накрытъ столъ для завтрака и на немъ наставлена масса всякаго рода яствъ, масло, хлѣбъ, пиво, сельди, жареные колбасы, пироги и большая бутылка водки.

Вдова не показывалась; всѣмъ распоряжался Карлъ-Августъ. Онъ шелъ на встрѣчу гостямъ, благодарилъ ихъ за посѣщеніе, принималъ отъ нихъ приношенія и благодарилъ вторично.

Общество распалось на группы. Женщины, дѣвушки, старики и молодые люди стояли всѣ отдѣльно.

Когда прибывшіе наговорились другъ съ другомъ и явилась потребность въ завтракѣ, Карлъ-Августъ подошелъ къ пономарю и шепнулъ ему на ухо нѣсколько словъ. Тотъ сталъ у изголовья покойника и въ одну минуту всѣ разговоры утихли. Присутствующія сняли шляпы, сложили руки и низко наклонили головы. Въ собраніи послышался какъ бы подавленный вздохъ. То изъ одной, то изъ другой группы женщинъ раздавались по временамъ рыданія. Пономарь надтреснутымъ голосомъ запѣлъ старинный псаломъ:

"Мы всѣ проходимъ этотъ путь

Одинъ во слѣдъ другому"...

А всѣ стоящіе вокругъ вторили ему, кто какъ могъ, тихо или громко, смотря по голосу и расположенію духа. Шесть человѣкъ подняли гробъ и понесли его на плечахъ внизъ подъ гору къ узкому заливу, глубоко врѣзывавшемуся въ землю, среди дубовъ и сосенъ. А внизу лѣстницы стояла, закрывая лицо платкомъ, вдова, одѣтая въ черное, и глядѣла вслѣдъ уходившимъ.

Когда они поставили гробъ на большую лодку и Карлъ-Августъ сѣлъ у руля, онъ провелъ рукой по глазамъ и съ грустью подумалъ о братѣ, котораго долженъ былъ вскорѣ опустить въ землю. Но когда вѣтеръ надулъ паруса и лодка, слегка накренясь на бокъ, начала разрѣзывать волны, съ шумомъ плескавшіяся о борта, настроеніе его духа быстро измѣнилось; не давая самъ себѣ въ этомъ отчета, онъ почувствовалъ, что только теперь начинается для него настоящая жизнь, когда для него явилась возможность завестись собственнымъ домомъ.

Все впередъ и впередъ двигался похоронный поѣздъ, изъ залива по блестящему открытому фіорду, гдѣ волны искрились подъ яркими лучами полуденнаго солнца, по проливу прямо въ маленькой сѣренькой церкви безъ колокольни, которая возвышалась на южномъ берегу длиннаго острова, тянувшагося на протяженіи цѣлой мили. Это было странное, молчаливое путешествіе. Двое молодыхъ парней попробовали было пошутить, когда налегали на весла, чтобы повернуть лодку, но никто не поддержалъ ихъ. Всѣ сидѣли тихо, не глядя другъ на друга.

Странное чувство испытывалъ въ это время Карлъ-Августъ. Чѣмъ ближе подъѣзжали они къ церкви, тѣмъ съ большею нѣжностью вспоминалъ онъ о покойномъ братѣ. При мысли о немъ его охватывало горячее чувство признательности; ему казалось, что онъ долженъ быть благодаренъ умершему за все свое будущее. Слезы навернулись у него на глаза, когда онъ поддерживалъ гробъ, помогая выносить его на берегъ.

Погребеніе кончилось. Народъ сталъ кучками расходиться съ кладбища, а участвовавшіе въ похоронномъ поѣздѣ направились къ морю. Карлъ-Августъ подошелъ къ священнику и попросилъ его сдѣлать родственникамъ покойнаго честь отобѣдать съ ними. Священникъ отказался, извиняясь спѣшными дѣлами, и спросилъ:

-- Къ кому перейдетъ теперь, послѣ его смерти, усадьба?

Карлъ-Августъ не поднималъ головы. Онъ отвѣтилъ медленно, боясь, чтобы собесѣдникъ не замѣтилъ его довольнаго вида.

-- Вѣроятно, мнѣ придется взяться за хозяйство.

-- И покончить съ перевозомъ и лодкою?

-- Да, конечно.

-- А что, если Катрина захочетъ оставить землю за собою, пока подростетъ старшій мальчикъ?!

Это никогда не приходило въ голову Карлу-Августу. Онъ посмотрѣлъ искоса на священника и вдругъ почувствовалъ стѣсненіе въ груди, котораго не испытывалъ ни разу за весь этотъ день. Ему показалось, будто онъ долго и упорно искалъ кого-то и, найдя, опять потерялъ изъ вида. Онъ подумалъ, что ему, можетъ быть, опять придется работать и ждать, работать и ждать. Но вскорѣ прежнее настроеніе получило перевѣсъ и онъ отвѣтилъ:

-- Ну, этого она не захочетъ.

Вернувшись домой, онъ засталъ столъ накрытымъ въ большой зеленой бесѣдкѣ, гдѣ стоялъ прежде гробъ. Это былъ широкій складной столъ со множествомъ кушаній. Хозяйка и теперь не показывалась; ее замѣняла женщина изъ сосѣдней фермы.

Обѣдъ начался въ торжественной тишинѣ. Гости молча накладывали себѣ на тарелки кушанья, чокались другъ съ другомъ, обмѣнивались односложными словами и вообще вели себя очень церемонно. Но мало-по-малу публика развеселилась. То въ одномъ, то въ другомъ мѣстѣ стола раздавались шутки, слышался смѣхъ, лица раскраснѣлись отъ вина и ѣды. А когда солнце зашло за сосны, окружавшія красный домъ, никто бы не повѣрилъ, что здѣсь дается похоронный обѣдъ.

Появилась на сценѣ и гармоника. Четыре парня помѣстились на лѣстницѣ; одинъ изъ нихъ заигралъ плясовую, а другіе стали припѣвать, топая въ тактъ ногами, и требовали, чтобъ имъ сейчасъ очистили ригу и позвали дѣвушекъ. Два рыбака стояли обнявшись и, пошатываясь, громко смѣялись. Глаза у нихъ покраснѣли, они старались говорить, но не могли вымолвить ни одного слова. Около стола въ бесѣдкѣ трое изъ старшихъ крестьянъ съ стаканами въ рукахъ во все горло распѣвали старинную пѣсню.

Карлъ-Августъ не принималъ участія во всемъ этомъ шумѣ и гамѣ. Онъ стоялъ въ сторонѣ, пошатываясь, и думалъ, что братъ его умеръ, и что ему слѣдовало бы, въ сущности, сказать рѣчь въ честь его. Затѣмъ его мысли перешли къ лодкѣ и онъ сталъ вычислять, сколько получитъ за нее при продажѣ. Наконецъ, онъ подумалъ о дѣвушкѣ, къ которой ѣздилъ въ гости, о Тильдѣ; онъ не былъ у нея ни разу послѣ смерти брата.

"Поѣду къ ней сегодня вечеромъ," -- подумалъ онъ, взявшись за шляпу.

Онъ повернулся и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ вверхъ по лѣстницѣ, но въ эту минуту на верхней площадкѣ появилась Катрина. Гости кончали обѣдать и она пришла проститься съ ними. Она была, попрежнему, вся въ черномъ, съ открытою головой, съ гладко зачесанными волосами.

Она остановилась на лѣстницѣ противъ Карла-Августа, и гости стали одинъ за другимъ подходить къ ней, кланяясь, благодаря и прощаясь. Она подавала всѣмъ руку, раскланиваясь направо и налѣво.

-- Счастливой дороги, сосѣдки! Счастливой дороги, сосѣди!

Отъ нея всѣ шли къ Карлу-Августу, жали ему руку и исчезали въ сумеркахъ, спускаясь вереницею съ горы по направленію къ морю.

На другой день Карлъ-Августъ былъ очень молчаливъ и только вечеромъ заговорилъ съ невѣстой.

-- Да, теперь намъ слѣдуетъ переговорить о томъ, что будетъ съ арендою,-- началъ онъ.

Катрина остановилась, смотря на него съ изумленіемъ.

-- Съ арендой?-- повторила она.

-- Да, съ арендой. Что ты будешь дѣлать съ нею теперь, послѣ смерти брата?

Катрина слушала его, какъ бы не понимая, что онъ хочетъ этимъ сказать. Она подумила о мальчикѣ, спавшемъ въ сосѣдней комнатѣ, и о другихъ дѣтяхъ. Къ нему должна была по праву перейти аренда, и Катрина не желала уступить ее.

-- Ты знаешь, мы держимъ землю въ арендѣ у барона изъ рода въ родъ, отъ отца къ сыну, въ теченіе цѣлыхъ пятидесяти двухъ лѣтъ,-- сказала она.-- И теперь я именно собираюсь спросить тебя, согласишься ли ты хозяйничать со мною, пока мальчикъ подростетъ и возьмется самъ за дѣло?

Карлъ-Августъ подумалъ минуту.

-- Остаюсь,-- отвѣтилъ онъ.

Черезъ минуту онъ всталъ и сталъ подыматься по лѣстницѣ. На серединѣ онъ остановился, зажегъ спичку и закурилъ трубку, которую все время держалъ въ рукахъ. Онъ посмотрѣлъ вокругъ и по старой привычкѣ оглянулся на западъ, чтобы увидѣть, какой погоды можно ждать на-завтра. Затѣмъ началъ разсчитывать. Что, если онъ попробуетъ на собственный страхъ и счетъ взять другую ферму въ аренду?

Но нѣтъ. Это невозможно. У него нѣтъ достаточно денегъ, чтобы купить, заново и разомъ, инвентарь, движимость и т. д.

Это невозможно.

Онъ опять осмотрѣлся и началъ медленно подыматься по крутой деревянной лѣстницѣ, которая вела на его мезонинъ. Здѣсь онъ сѣлъ на сундукъ и закурилъ трубку. Затѣмъ положилъ ее въ сторону, раздѣлся, легъ и заснулъ глубокимъ сномъ рабочаго, не думая о заврашнемъ днѣ.

Прошло нѣсколько лѣтъ; дни смѣнялись днями, жизнь протекала однообразно, тихо, казалось, о какой бы то ни было перемѣнѣ нечего было и думать.

Карлъ Августъ сгорбился, хотя ему было всего сорокъ лѣтъ. Его уже перестали звать по имени, а называли просто Эриксономъ.

Въ теченіе всѣхъ этихъ лѣтъ онъ работалъ для другихъ, и для него, казалось, не было никакой надежды на перемѣну къ лучшему. Но жизнь открываетъ намъ нерѣдко новые горизонты тогда, когда мы меньше всего ожидаемъ этого и когда для насъ, повидимому, нѣтъ дальше никакого ходу.

Въ одинъ прекрасный день старый богатый крестьянинъ посватался къ его невѣсткѣ, все еще видной, красивой женщинѣ, тридцати двухъ лѣтъ. Эриксонъ успѣлъ за это время кое-что скопить, лодку онъ уже давно продалъ, купилъ скоро инвентарь и перевелъ на себя аренду.

Тогда наступила для него новая жизнь. Онъ стоялъ, наконецъ, на своихъ ногахъ. Какъ ни поздно пришло для него это время, тѣмъ не менѣе, оно пришло, и Эриксонъ сталъ совершенно неузнаваемъ. Онъ сдѣлался веселымъ, шутливымъ, даже болтливымъ; трудолюбивымъ и усерднымъ онъ былъ всегда. Его рабочимъ стало легче жить на свѣтѣ, потому что онъ смотрѣлъ теперь сквозь пальцы, когда они засыпали на работѣ или слишкомъ долго засиживались за послѣобѣденнымъ кофе.

Отношенія его къ Тильдѣ давно прекратились. Она отправилась служить въ другое мѣсто и уѣхала совсѣмъ отсюда. Вначалѣ Эриксонъ писалъ ей и получилъ въ отвѣтъ пару писемъ. Но мало-по-малу переписка сама собою прекратилась и, наконецъ, онъ узналъ, что она вышла замужъ.

Впрочемъ, отъ уже пересталъ о ней и думать. Какъ только она уѣхала, онъ понялъ, что между ними все кончено. И вотъ однажды онъ сдѣлалъ предложеніе бывшей служанкѣ своей не:вѣстки, получилъ ея согласіе и, такъ какъ оба рѣшили, что долго тянуть время незачѣмъ, женился на ней зимою, и все пошло по, прежнему, жизнь опять вошла въ свою колею.

Tea была красивая, здоровая дѣвушка, немного сутуловатая, высокаго роста, съ гибкимъ, хорошо развитымъ станомъ, длинными руками, хорошенькою головкой и темносиними, мечтательными глазами. Ротъ у нея былъ маленькій, съ полными красными губками, а когда она улыбалась, на лѣвой щекѣ ея показывалась прехорошенькая ямочка. Брови были черныя, тонкія, дугою, лобъ открытый, бѣлый, а надъ нимъ мягко и гладко лежали черные волосы. Она часто смѣялась тихимъ, сдержаннымъ смѣхомъ, подымая при этомъ застѣнчиво глаза и бросая взглядъ, при которомъ многіе мужчины чувствовали желаніе заключить ее въ объятія. Она была трудолюбивая, работящая дѣвушка, и Эриксонъ очень любилъ ее, если не пылкою, горячею любовью юныхъ лѣтъ, то, во всякомъ случаѣ, нѣжною, мрачною привязанностью.

Tea родилась на одномъ изъ дальнихъ морскихъ острововъ. Плохо жилось ей въ дѣтствѣ. Родители ея были бѣдные, отецъ содержалъ семью рыбною ловлей, и Tea еще пятнадцатилѣтнею дѣвочкой оставила родной домъ и поступила въ услуженіе къ чужимъ. Она служила уже десять лѣтъ, сначала у купца въ качествѣ няньки, безъ жалованья, затѣмъ у родныхъ крестьянъ и, наконецъ, у Катрины, гдѣ она пробыла два года, прежде чѣмъ Эриксонъ женился на ней и изъ служанки сдѣлалъ госпожой.

Новая жизнь началась для нея, когда она вступила въ домъ Эриксона въ качествѣ хозяйки. Она любила Эриксона, хотя не такою любовью, о какой когда-то читала въ книгахъ.

Требованія ея отъ жизни были очень умѣренны. Она мечтала имѣть собственный хорошенькій домъ, который она старалась бы держать въ наилучшемъ порядкѣ, и выйти замужъ за хорошаго, честнаго малаго, который былъ бы добръ къ ней и не слишкомъ часто выпивалъ. Она желала имѣть и дѣтей, которыхъ надѣялась вывести въ люди, но только не цѣлую кучу, которыя наполнили бы своимъ гамомъ весь домъ. Въ этомъ отношеніи она вполнѣ сходилась съ мужемъ.

Первые мѣсяцы Tea была чрезвычайно счастлива. Тихо и однообразно протекала ея жизнь въ домѣ, а внѣ дома трудился Эриксонъ съ рабочими, рубя дрова, подшивая лодки или убирая скотный дворъ. А когда пришла весна, снѣжныя глыбы растаяли, все вокругъ начало пробуждаться къ жизни, зеленѣть и цвѣсть, рабочіе выѣхали въ поле пахать для посѣва, солнце засіяло надъ холмами, поросшими дубнякомъ, а ласточки защебетали надъ оживившеюся землей, Tea съ радостью замѣтила въ себѣ перемѣну и, оставшись однажды наединѣ съ мужемъ, сообщила ему, что въ Рождеству семья ихъ увеличится новымъ существомъ.

-----

Это было въ началѣ декабря. Уже нѣсколько дней тому назадъ Эриксонъ говорилъ о необходимости очистить кровлю отъ снѣга. Теперь наступила оттепель; вода бѣжала ручьями съ горъ къ морю и журчала въ водосточныхъ трубахъ крыши. Вѣтеръ снесъ снѣгъ съ вѣтвей деревьевъ и освобожденныя отъ тяжести, ели и сосны протягивали на просторъ свои вѣтви, влажныя и чистыя, омытыя водою, точно весною.

На морѣ разыгралась буря. Вода приняла рѣзкій голубоватосѣрый оттѣнокъ, на верхушкахъ волнъ подымались бѣлые пѣнящіеся гребни и никто изъ мѣстныхъ жителей не рѣшался ѣхать за необходимыми рождественскими закупками. Но Эриксону необходимо нужно было ѣхать на материкъ, и, захвативъ трехъ работниковъ, онъ отправился съ ними къ берегу.

Лодки стояли въ заливѣ, защищенномъ отъ вѣтра. Нечего было и думать о томъ, чтобы плыть на парусахъ. Эриксонъ съ рабочими отвязали одну изъ глубоко сидящихъ въ водѣ лодокъ, положили въ нее нѣсколько запасныхъ веселъ и всѣ четверо сѣли у греблъ, по два съ каждой стороны.

Въ обыкновенное время одинъ человѣкъ могъ свободно двигать такую лодку. Но сегодня требовалось не мало усилій, чтобы пробить себѣ дорогу впередъ. Ѣхать никто не отказывался, но всѣ знали, что вопросъ идетъ о жизни и смерти.

Переѣздъ былъ не легокъ и гребцы, приставъ къ материку, должны были зайти прямо въ трактиръ, чтобы подкрѣпить себя рюмкою водки. Послѣ этого рабочіе вернулись къ лодкѣ, а хозяинъ пошелъ сдѣлать нѣкоторыя закупки и пригласить къ женѣ акушерку. Это была энергичная, широкоплечая, болтливая, обстоятельная женщина, которая никогда не соглашалась сразу на дѣлаемое ей предложеніе, а начинала всегда съ возраженій. Она заговорила о дурной погодѣ и дальнемъ пути. Но Эриксонъ упорно повторялъ одно: они пріѣхали за ней и теперь слишкомъ поздно ѣхать за другой. Такъ какъ она вовсе не имѣла серьезнаго намѣренія отказать, то очень скоро дала себя убѣдить, одѣлась потеплѣе и послѣдовала за крестьяниномъ, не переставая жаловаться всю дорогу на отвратительную погоду и на собачью жизнь, которую ей приходится вести, -- даже въ такой ужасный вечеръ, какъ сегодня, она не можетъ посидѣть спокойно дома.

Рабочіе подали лодку къ пристани. Они должны были держать ее втроемъ, чтобы дать акушеркѣ возможность сѣсть. Но когда она увидала, какъ высоко подымаются волны и какъ мала лодка, она быстро отступила назадъ.

Казалось, вся поѣздка была совершена задаромъ. Замѣтно было по лицу Эриксона, что онъ начинаетъ выходить изъ себя. Тѣмъ не менѣе, онъ сказалъ совершенно спокойнымъ тономъ:

-- Нельзя брать назадъ своего обѣщанія. Мы такъ же точно боимся за нашу жизнь, какъ и вы за свою. Но теперь на картѣ стоитъ еще и другая жизнь.

Убѣжденіе подѣйствовало. Акушерка сѣла, продолжая ворчать. Лоди взялись за весла и лодка отчалила.

Стемнѣло. Для непривычнаго глаза было бы невозможно различить дорогу въ этомъ хаосѣ волнъ и пѣны. Женщина замолкла и только вскрикивала всякій разъ, когда лодка подымалась слишкомъ высоко.

-- Нечего бояться,-- говорилъ Эриксонъ спокойнымъ голосомъ,-- нѣтъ никакой опасности.

Но это была неправда. Вѣтеръ усилился и даже привычному человѣку трудно было не ошибиться въ дорогѣ. Но они все же двигались впередъ, медленно и увѣренно, не произнося ни слова. Чѣмъ дальше они ѣхали, тѣмъ больше свыкалась женщина съ необычнымъ для нея путешествіемъ. Она закуталась въ шаль съ головою и прижалась на дно лодки, чтобы лучше защититься отъ вѣтра.

Все шло хорошо до послѣдней скалы. Но здѣсь разстилался уже открытый фіордъ. Волны стѣною подымались на скалы. Передъ глазами, казалось, возвышались цѣлыя горы бѣлой пѣны. Въ темнотѣ они слишкомъ близко подъѣхали къ скаламъ. Хозяинъ бросилъ взглядъ на сидящихъ рядомъ съ нимъ гребцовъ и увидѣлъ, что они тоже замѣтили опасность. Какъ молнія, блеснула въ его головѣ мысль, что если они направятъ лодку въ сторону прибоя, не трудно будетъ выбраться на берегъ и спастись. Но тогда лодка разобься въ дребезги,-- лодка, которая ему такъ дорого стала и, вдобавокъ, они пріѣдутъ домой слишкомъ поздно. Онъ повернулъ судно и направилъ его на перерѣзъ вѣтру. Одну минуту оно стояло неподвижно на мѣстѣ. Ихъ четыре весла не могли справиться съ силою волнъ. Приходилось, повидимому, уступить. Вотъ лодка двинулась только на одинъ вершокъ, но, все таки, двинулась. Еще одинъ взмахъ веслами, другой, третій. И она пошла. Пошла впередъ напротивъ вѣтра и часъ спустя проскользнула въ заливъ, гдѣ вода была сравнительно спокойнѣе. Эриксонъ подмигнулъ глазомъ своему сосѣду, дѣлая гримасу въ сторону кормы, гдѣ сидѣла акушерка, завернутая въ свою большую шаль.

"Хорошо, что она ничего не замѣтила".

Быстро плыла лодка по заливу; опасность была за плечами и все шло теперь хорошо. Къ утру въ колыбели лежалъ большой, здоровый, толстый мальчонокъ.

-- Хорошій мальчикъ,-- сказала, смѣясь, акушерка,-- для него стоило потрудиться.

Выйдя въ спальню, Эриксонъ направился сначала къ постели жены и крѣпко пожалъ ея руку. Затѣмъ, положивъ осторожно трубку на окно, онъ сталъ передъ колыбелью, въ которой лежалъ малютка, и нѣсколько разъ тихо засмѣялся съ влажными отъ радости глазами, посмотрѣлъ на жену и провелъ рукою по лицу.

-- Право, у меня, кажется, слезы на глазахъ,-- сказалъ онъ.

-----

За послѣднее время Эриксонъ сдѣлался чрезвычайно страннымъ. Онъ былъ молчаливѣе обыкновеннаго и даже пересталъ интересоваться малюткою. По цѣлымъ часамъ просиживалъ онъ на лѣстницѣ съ трубкою во рту, бормоталъ что-то про себя, всматривался внимательно въ лѣсъ, качалъ головою, закуривалъ вновь свою трубку и вновь смотрѣлъ на опушку лѣса, освѣщенную мягкими лучами заходящаго солнца.

Иногда онъ шелъ въ комнату и садился за столъ. Вынувъ изъ коммода большую записную книгу, до которой дотрогивались только онъ и жена, онъ раскрывалъ ее, бралъ листокъ чистой бумаги и начиналъ писать на ней кучу цифръ, складывая, вычитая и дѣля ихъ до безконечности.

Жена пробовала было раза два заговаривать съ нимъ въ эти минуты, но онъ такъ рѣзко оборвалъ ее, что она не рѣшалась въ третій разъ повторять.

Однажды въ воскресенье, -- это было послѣ Троицы,-- мужъ вернулся домой изъ сосѣдней фермы, гдѣ онъ былъ въ гостяхъ. Онъ былъ пьянъ и прошелъ прямо въ спальню, гдѣ стояла колыбель. Жена боялась его въ такія минуты и не смѣла ничего сказать ему. Но она пошла въ кухню, чтобы наблюдать оттуда за нимъ. Онъ стоялъ передъ колыбелью. "Я куплю лѣсъ и заработаю цѣлую кучу денегъ. Слышишь, мой мальчикъ?" -- бормоталъ Эриксонъ. Онъ повернулся къ колыбели и посмотрѣлъ на ребенка, который проснулся и широко-открытыми глазами поглядѣлъ на отца.

Tea была уже возлѣ и тихо отстранила мужа.

-- Побереги ребенка,-- сказала она.

-- Поберечь ребенка!-- вскричалъ онъ и лицо его побагровѣло,-- Побереги сама себя ты! Что это такое? Развѣ я не имѣю права смотрѣть на своего ребенка? Можетъ быть, я уже не хозяинъ въ своемъ домѣ?

-- Да ну, чего ты такъ расходился, Эриксонъ? Чего ты кричишь? Я же тебѣ ничего дурнаго не сказала.

-- Молчать!-- закричалъ онъ.

И, прежде чѣмъ Tea могла опомниться, онъ схватилъ ее и потрясъ, затѣмъ ударилъ ее изо всѣхъ силъ кулакомъ по плечу и отбросилъ на другой конецъ такъ, что она упала на деревянный диванъ, стоявшій у стѣны.

Она услышала, какъ онъ хлопнулъ дверью и вышелъ вонъ изъ комнаты.

Она сѣла на диванъ, склонила голову на руки и заплакала горькими слезами, качаясь изъ стороны въ сторону въ страшномъ порывѣ отчаянія. Она рыдала, какъ рыдаютъ дѣти. А, какъ могъ онъ это сдѣлать? Она плакала не отъ боли,-- нѣтъ. Она плакала отъ нанесенной ей обиды и отъ чувства безграничнаго озлобленія. Ей казалось, что она никогда не будетъ въ-состояніи простить ему.

Ужаснѣе всего то, что ни одинъ мужъ не билъ своей жены только одинъ разъ. Это равносильно тому, когда кто начинаетъ пить. Это всегда повторяется. Помочь тутъ нечѣмъ. Если онъ побилъ ее одинъ разъ, онъ будетъ бить ее еще и еще, будетъ бить много разъ. И она должна будетъ всегда терпѣть это, всегда. Вся ея будущая жизнь представилась ей однимъ безграничнымъ несчастьемъ, безцѣльнымъ трудомъ безъ вознагражденій.

На другой день работа не спорилась въ ея рукахъ такъ, какъ прежде. Она хлопотала, какъ всегда, по хозяйству, но не могла справиться съ своими мыслями. Воспоминаніе о перенесенномъ ею насиліи возбуждало въ ней непріятное, горькое чувство. Ей некуда было бѣжать, разъ она должна была бѣжать отъ него.

Эриксонъ былъ также не совсѣмъ въ своей тарелкѣ. Но исторія его съ женою не играла тутъ почти никакой роли.

Съ нимъ случилось то же, что и со многими другими людьми, тяжкимъ трудомъ добывающими себѣ кусокъ насущнаго хлѣба. Не любви принадлежала первенствующая роль въ складѣ его жизни, въ образованіи его характера. Онъ женился, потому что ему нужно было кого-нибудь, кто смотрѣлъ бы за домомъ. "Къ тому же, она мнѣ и нравилась",-- прибавилъ онъ, впрочемъ, про себя. Но въ жизни ему никогда не приходилось сталкиваться съ болѣе утонченнымъ міромъ чувствъ. И вчерашній его поступокъ вовсе не служилъ предметомъ его сегодняшнихъ размышленій. Онъ оставилъ только по себѣ какое-то непріятное, жуткое чувство.

А, кромѣ того, теперь, когда онъ былъ трезвъ, много было вещей, о которыхъ онъ долженъ былъ подумать.

Ему казалось, что онъ, наконецъ, нашелъ то, что могло помочь ему пробиться въ люди. Цѣлые мѣсяцы онъ ходилъ и размышлялъ, высчитывалъ и со всѣхъ сторонъ обсуждалъ занимавшій его вопросъ, пока не уяснилъ его себѣ во всѣхъ подробностяхъ. Онъ засунулъ руку въ карманъ, досталъ табаку, закурилъ трубку и сказалъ себѣ, что дѣло, навѣрное, пойдетъ. Оно не можетъ не пойти. И, прежде чѣмъ сосѣди успѣютъ опомниться, онъ будетъ самымъ богатымъ человѣкомъ въ околодкѣ и его мальчику не придется вступить въ жизнь съ пустыми руками, какъ пришлось Эриксону.

Это продолжалось нѣсколько дней.

Однажды вечеромъ Эриксонъ вернулся домой въ самомъ хорошемъ расположеніи духа. Онъ разсказалъ рабочимъ массу анекдотовъ и угостилъ ихъ за ужиномъ рюмкою водки. За столомъ просидѣли дольше обыкновеннаго, и когда Эриксонъ вошелъ въ спальню, онъ былъ такъ веселъ и возбужденъ, что жена его никакъ не могла объяснить себѣ этого.

-- Хотѣлось ли бы тебѣ разбогатѣть?-- спросилъ онъ, наконецъ.

Она съ удивленіемъ посмотрѣла на него, обрадовавшись его дружескому обращенію къ ней. Ей показалось, что горе, вкравшееся въ ея жизнь, разсѣевается, и она отвѣтила:

-- О, конечно! Это было бы очень пріятно. Но мнѣ кажется, что намъ и теперь живется хорошо.

Оцъ усѣлся въ уголокъ дивана и тихо засмѣялся, закуривая трубку.

-- Ну, да, намъ живется недурно. Но лучшее всегда будетъ лучшимъ.

-- Да какимъ образомъ все это можетъ случиться?

-- Какимъ образомъ все это можетъ случиться?-- переспросилъ онъ.-- Это ужь мое дѣло. Потерпи только немного. Вотъ что я придумалъ.

Вынувъ изъ жилета ключъ, онъ отперъ коммодъ, взялъ изъ маленькаго ящика листокъ бумаги и съ хитрою улыбкой показалъ его женѣ.

-- Здѣсь все положено на цифры,-- сказалъ онъ.-- Теперь послушай. Ты знаешь лѣсъ, который находится на границѣ нашей земли? Онъ стоитъ очень дорого.

-- Ну, такъ что же? Мы можемъ брать изъ него только дрова на топливо. Рубить его мы не имѣемъ права.

-- Рубить? Ну, да, конечно. Но я могу его купить, купить его весь, какъ онъ стоитъ и ростетъ. Ты слышала, какъ лѣсопромышленники разъѣзжаютъ по нашимъ шхерамъ, какъ они скупаютъ лѣса и нанимаютъ людей, чтобы рубить ихъ и перевозить дерево къ морю. Если бы мнѣ удалось купить лѣсъ въ разсрочку, я могъ бы заняться зимою рубкой, рубить его исподволь, своими рабочими, свозить его помаленьку къ морю и продавать его или на дрова, или на постройки, какъ придется. Ты, вѣдь, знаешь, какіе здѣсь есть громадные дубы, какія ели, какія сосны. У насъ тутъ высочайшія мачтовыя деревья, которыя упадутъ сами собой, если ихъ во-время не срубить.

-- Да, но развѣ баронъ согласится?

-- Да, я думаю, что онъ согласится. Онъ получитъ массу денегъ, а у каждаго есть прорѣхи, которыя пріятно заткнуть.

Нѣкоторое время они сидѣли молча, задумавшись. Каждый изъ нихъ понималъ, какую перемѣну могло произвести это предпріятіе въ ихъ жизни, и странныя мысли бродили у нихъ въ головѣ. Въ комнатѣ стемнѣло; въ маленькія окна проникалъ слабый свѣтъ. Теплая іюльская ночь уже объяла поля, лѣса и луга и среди этой тихой, темной ночи возникала для нихъ смутная надежда, надежда на лучшее будущее, на лучшіе дни.

Поздно легли супруги спать.

-----

Было рѣшено, что Эриксонъ черезъ нѣсколько дней съѣздитъ къ барону и переговоритъ съ нимъ о дѣлѣ. Но начались ненастные дни, а затѣмъ наступила жатва. Поѣздка откладывалась со дня на день. Эриксонъ думалъ, что время еще терпитъ. Лѣсъ все стоялъ на мѣстѣ.

Прошло такимъ образомъ два мѣсяца, пока совершалась уборка сѣна, ржи и пшеницы. Въ послѣдніе дни пошелъ дождь и промоклый овесъ пришлось продержать въ копнахъ въ ожиданіи теплыхъ солнечныхъ лучей, которые бы его просушили.

Съ солнцемъ явился и вѣтеръ, и на хуторѣ закипѣла работа. Наконецъ, послѣдняя копна хлѣба была свезена въ ригу и Эриксонъ вечеромъ сказалъ женѣ:

-- Завтра я поѣду переговорить съ барономъ.

Былъ ясный сентябрьскій день, когда онъ сѣлъ въ лодку и отчалилъ отъ берега въ надеждѣ вступить скоро въ новую жизнь. По морю легкою дымкой стлался туманъ, смягчая контуры шхеръ и острововъ. Солнце свѣтило сквозь него точно большой золотой шаръ. Легкій утренній вѣтерокъ бороздилъ слегка поверхность водяной массы.

Эриксонъ спокойно и въ тактъ двигалъ весломъ, не оглядываясь, какъ человѣкъ, который знаетъ фарватеръ какъ свои пять пальцевъ, лодка какъ бы сама собою тихо поворачивала изъ стороны въ сторону среди шхеръ, черезъ узкіе проливы, точно внизу подъ ней не было ни подводныхъ камней, ни скалъ, о которые она могла легко разбиться.

Онъ былъ нѣсколько смущенъ мыслью о предстоящемъ свиданіи, о томъ, что онъ скажетъ барону. Онъ заранѣе сочинялъ рѣчь и придумывалъ, какими словами будетъ онъ убѣждать барона, если тотъ заартачится.

А что, если онъ не захочетъ продать лѣса?

О, нѣтъ, какая ему могла быть польза не рубить лѣса, когда онъ ужь такъ старъ и не приноситъ ему никакого дохода?

Эриксонъ привязалъ лодку, спряталъ трубку, надѣлъ сюртукъ и тщательно застегнулся. Затѣмъ, вынувъ изъ жилета маленькую табакерку съ зеркальцемъ, онъ снялъ шляпу и пригладилъ рукой волосы. Почистивъ шляпу, онъ надѣлъ ее и сталъ смотрѣть на себя въ зеркало. Осмотръ, повидимому, удовлетворилъ его. Онъ спряталъ табакерку въ карманъ и быстро зашагалъ по дорогѣ, которая вела къ господскому дому.

Большая собака съ громкимъ лаемъ выбѣжала ему на встрѣчу. Онъ ласково заговорилъ съ ней, усмирилъ и направился въ кухню, не переставая оглядываться на собаку, которая, ворча, слѣдовала за нимъ.

Онъ вошелъ и спросилъ, дома ли баронъ. Пока служанка ходила справляться, онъ стоялъ у дверей съ шляпою въ рукахъ. Наконецъ, она вернулась и пригласила его войти въ домъ.

Баронъ стоялъ среди залы съ сигарою въ зубахъ. Это былъ высокій, худой человѣкъ съ изжелто-блѣднымъ лицомъ и добрыми глазами, привѣтливо глядѣвшими изъ-за pence-nez въ черной роговой оправѣ.

Онъ ласково кивнулъ головой крестьянину, который, поставивъ шляпу на полъ передъ собою, низко поклонился ему.

-- Здравствуй, Эриксонъ,-- и баронъ подошелъ и протянулъ крестьянину руку.-- Какъ хорошо, что ты именно сегодня пришелъ ко мнѣ. Я уже собирался посылать за тобою.

Эриксонъ пришелъ въ себя. Онъ посмотрѣлъ вокругъ и, переминаясь съ ноги на ноги, отвѣтилъ односложнымъ "да?", причемъ крякнулъ, точно собираясь еще что-то сказать.

-- У меня только что былъ одинъ господинъ,-- продолжалъ баронъ, затягиваясь сигарой,-- который условился со мною насчетъ покупки лѣса, смежнаго съ твоею землей. Онъ спрашивалъ, не могу ли я указать ему какого-нибудь вѣрнаго человѣка, который взялся бы рубить лѣсъ и доставлять его къ морю. Я всн0мнидъ, что это можетъ быть хорошій зимній заработокъ для тебя.

Эриксонъ стоялъ неподвижно, опустивъ голову. Ему казалось, что онъ пригвожденъ въ землѣ, и онъ боролся съ собою, чтобы совладать съ своимъ волненіемъ.

-- Развѣ вы уже продали лѣсъ?-- спросилъ онъ.

Баронъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на него.

-- Ну, да, я его продалъ. Я тебѣ уже это говорилъ.

-- Я думалъ иначе и пріѣхалъ спросить, не продадите ли вы его мнѣ?

-- Теперь ужь ничего нельзя подѣлать. Невозможно. Если бы ты пришелъ вчера. А теперь ужь слишкомъ поздно.

-- Да, конечно.-- Но черезъ минуту Эриксонъ спросилъ:-- А если бы я пришелъ вчера, вы бы согласились?

-- Конечно, я ничего не имѣлъ бы противъ этого. Но сдѣланнаго не воротишь, даже если бы я и хотѣлъ.

Эриксонъ нѣсколько минутъ простоялъ молча. Затѣмъ, какъ бы въ полуснѣ поднявъ съ полу шляпу, онъ сказалъ:

-- Коли такъ, такъ нечего и говорить. Прощайте.

Онъ взялся рукой за дверь.

-- Ты еще не отвѣтилъ на мой вопросъ. Хочешь ли ты заняться рубкой лѣса и перевозомъ?

Нѣкоторое время крестьянинъ смотрѣлъ разсѣянно на барона, какъ бы не понимая, въ чемъ дѣло. Но вскорѣ лицо его приняло обычное ему задумчивое, хитрое выраженіе, глаза оживились, и онъ спросилъ:

-- Какъ вы думаете, ваше благородіе, много ли онъ мнѣ за это дастъ?

-- Это ужь ваше дѣло, какъ вы тамъ сойдетесь. Онъ скоро пріѣдетъ въ ваше мѣсто, будетъ осматривать лѣсъ, вотъ ты съ нимъ и сторгуешься.

-- Хорошо, я переговорю съ нимъ.

Баронъ протянулъ ему руку.

-- Такъ я ему передамъ твой отвѣтъ. Онъ будетъ у меня, навѣрное, на слѣдующей недѣлѣ.

Эриксонъ опять поклонился.,

Благодарю васъ за то, что вы подумали обо мнѣ.

-- Не за что, мой милый. Ну, прощай. Жаль, что ты не пришелъ раньше. Но, можетъ быть, ты хоть что-нибудь заработаешь.

Эриксонъ ушелъ. Слегка сгорбившись, съ опущенною низко головой направился онъ къ берегу моря большими, тяжелыми шагами, сѣлъ въ лодку и съ силою оттолкнулъ ее.

Онъ былъ совершенно ошеломленъ. Зачѣмъ онъ пришелъ, чего онъ желалъ, что говорилъ, что случилось,-- все это вихремъ носилось въ его головѣ. Онъ не могъ разобраться въ этомъ хаосѣ. Наконецъ, онъ вспомнилъ и понялъ, что надежда, озарившая было его жизнь, исчезла для него навсегда. Ему никогда больше не удастся выкарабкаться изъ положенія, въ. которомъ онъ находился, ему всегда придется вести такую собачью жизнь, какъ теперь. Радужныя его мечты разсѣялись въ прахъ. Всегда будетъ стоять передъ нимъ работа, которая не будетъ никогда доведена до конца.

Никогда еще ему не было такъ тяжело возвращаться домой. Тамъ его ждетъ жена. Она выйдетъ къ нему на встрѣчу, приготовивъ праздничный обѣдъ по случаю торжественнаго дня, и спросить, какъ устроилось его дѣло, а онъ долженъ будетъ отвѣчать ей, что имъ до смерти придется вести прежнюю жизнь, работать и трудиться до глубокой старости и передать сыну въ наслѣдство только несчастную аренду бѣдняка-крестьянина, при которой не будетъ даже лѣса. Потому что пока мальчикъ выростетъ, лѣсъ уже успѣютъ весь вырубить и вѣтеръ будетъ свободно прогуливаться по полямъ и лугамъ.

Медленно подвигался онъ впередъ, но у подножія горы остановился и сѣлъ, чтобы хоть немного отдалить время возвращенія домой.

Но ему пришла въ голову мысль, что дѣло отъ этого нисколько не улучшится. Это какъ больной зубъ. Чѣмъ скорѣе вырвешь, тѣмъ лучше. Только напрасно длишь мученье.

Онъ всталъ и взобрался на гору.

У оконъ и двери никого не было. Тихо и осторожно вошелъ онъ въ домъ. Среди кухни стояла Tea. Въ рукахъ у нея былъ большой мотокъ шерсти, который она опускала въ ведро съ краскою.

При видѣ мужа, она выпустила мотокъ и пошла ему на встрѣчу. Не глядя на нее, онъ подошелъ къ окну и бросилъ шляпу на полъ.

-- Ну?

Онъ не сразу отвѣтилъ, придумывая уклончивое объясненіе.

-- Ну, какъ же дѣла, Эриксонъ? Что же ты мнѣ ничего не отвѣчаешь?

И она осторожно дотронулась до него рукою, чтобы не запачкать краскою его воскресное платье.

У него вырвался именно тотъ отвѣтъ, котораго онъ хотѣлъ избѣжать.

-- Лѣсъ былъ проданъ раньше,-- сказалъ онъ тихо, не подымая глазъ.

Она отступила на шагъ и присѣла у стола.

Эриксонъ обернулся къ ней. Она плакала.

-- Ну, что же дѣлать?-- сказалъ онъ.-- Но мнѣ перепадетъ кое-что. Я буду зимою рубить лѣсъ и перевозить его къ морю.

Но Tea плакала такъ, что слезы текли у нея ручьями по лицу. Она встала, вытерла руки, крѣпко обняла мужа за шею и, рыдая, громко заголосила:

-- О, Боже мой, Эриксонъ, о, Боже мой!

-----

Одна зима проходила за другою. Эриксонъ не купилъ лѣса, но зарабатывалъ кое-что извозомъ. Онъ уже успѣлъ примириться со своею неудачей и могъ спокойно разсказывать о ней, увѣряя даже, что все устроилось къ лучшему. А Теѣ случалось не разъ быть побитою мужемъ, но она не принимала уже этого такъ близко къ сердцу, какъ прежде. Она знала, что мужъ ее любитъ, притомъ, обыкновенно, онъ былъ очень добръ въ ней.

М. Л.

"Руская Мысль", кн.XI, 1890